Книга - Собаки мертвы

Собаки мертвы
Элла Войта


RED. Мистика
У известной телеведущей Александры Качур умер отец. Теперь ей необходимо вернуться в его дом и столкнуться лицом к лицу с тем, что его убило. Саша будет вынуждена пройти сквозь дурман страшных событий и внутренних изменений, полностью окунуться в тему непростых отношений детей и родителей, оценить на собственном опыте значимость карьеры, вкусить горечь одиночества современного человека, побороться за любовь и стать героиней леденящего кровь хоррора.

Комментарий Редакции: Обернитесь! Кто-то точно стоит за вашей спиной… Будоражащий, нервный и катастрофически тревожный роман Эллы Войты заставит своего читателя пройти не один мучительный круг из леденящего саспенса и туманной жути художественных интерьеров.





Элла Войта

Собаки мертвы





Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении обложки использована фотография:

© Anna_Anikina / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru



Зверь дремлет в сумрачном краю,
Покуда длится день,
Лелея неторопь свою,
Он ждет косую тень.

Но лишь накроет землю ночь,
Пробудится от сна.
Заглянет в окна ночи дочь,
Багровая луна.

Сзывает он свои стада,
Трубя в железный рог.
Грядет полночная страда,
Отброшенных оков.

Зверь знает тайные пути
К любому из сердец,
В тех муках славы не найти,
Любой борьбе конец.

Пой, ангел, песенку свою,
Но приоткрыта дверь.
Гуляйте нищие в раю,
Покуда дремлет зверь.







Глава 1

Путешествие в никуда




Из телевизионного шоу «На Говерле», вышедшего в эфир на канале Интер 18 апреля 202… года.



Ведущая Александра Качур:

Знаете, скажу откровенно, я не поклонница вашего творчества.

Гостья, юное дарование поэтесса Вера Миловидова, прославившаяся чтением своих стихов на YouTube:

Нет?… Что ж, мне всегда нравились люди, говорящие то, что думают.

Ведущая:

Я имела в виду, что не совсем понимаю ваших текстов, но мне приятно на вас смотреть. Вы, безусловно, одно из тех ярких существ, призванных принести в этот мир толику света. Думаю, вы отважная девушка и вас не смутит мой следующий вопрос: сколько вам лет, Вера?

Вера Миловидова:

Мне двадцать четыре года.

Ведущая:

Воистину весенний возраст! Скажите, как вы относитесь к известности?

Вера Миловидова:

О, раньше, лет в семнадцать-восемнадцать, все это казалось мне очень важным, очень. Я грезила о славе, жаждала ее и все недоумевала, почему она не приходит. Ведь годы-то идут, а меня по-прежнему никто не знает. А потом все изменилось. Потом я поняла, что слава меня совершенно не волнует.

Ведущая:

Конечно, вас стали узнавать на улице, появились поклонники, заваливающие восторженными отзывами, везде стали приглашать – тема потеряла актуальность.

Вера Миловидова:

Вот именно. И знаете, когда это произошло, я поняла, что мне нужно совсем другое.


Дорога стрелой неслась навстречу. В блеске раннего майского утра гладкая, бодрая, умытая ночным дождиком, она летела в ветровое стекло и уводила прочь от Киева. Дорога отсекала Киев прочь, а вместе с ним все понятное, знакомое и привычное. Впереди маячила сплошная чернота, которая надвигалась неумолимо, приближаясь с каждым километром. Несмотря на умытый блеск, ничего хорошего в этом майском утре не было, ровным счетом ничего, ни единого светлого момента.

Александра Качур вела машину сосредоточенно, плотно сжав губы, стараясь не думать ни о чем, кроме дороги, но получалась плохо. Вернее, не получалось совсем. Мысли разрывали голову, ярились подобно рою пчел, запертому в улье и отчаянно ищущему способ вырваться на свободу. Однако свобода означала полный хаос. Если она позволит мыслям вырваться, то снова погрузится в липкий морок отчаянья, в котором пребывала весь предыдущий день, с того самого момента, когда узнала о смерти отца.

Никакая логика не помогала. Никакие увещевания себя, разумной, не помогали. В это проклятое утро ей не хотелось решительно ничего из того, что она вынуждена была делать. Не хотелось находиться в этой машине, такой любимой еще два дня назад, не хотелось, чтобы на заднем сиденье сидели те, кто там сидел, не хотелось мчаться по блистающей дороге черт знает куда, в глубинку, в самое сердце этой неповоротливой, неуклюжей страны, где ее ждал отцовский дом и ворох проблем.

Пока Киев дышал ей в спину (ведь проехали-то всего ничего), дорога была прекрасной. Но Саша отлично знала, что стоит преодолеть пару десятков километров, как из гладкого четырехполосного шоссе она превратиться в узкую избитую ленту, из последних сил борющуюся за право называться асфальтной. Временами наверняка будут попадаться подлатанные участки, но никаких иллюзий она не питала. Дорога ее ждала ужасная, и не хотелось даже думать о том, какие муки примет на себя нежная подвеска ее шикарной Ауди А6, и какие это принесет финансовые результаты на ближайшем техническом осмотре.

Двести километров по плохой дороге. Двести километров по плохим мыслям. Двести километров с детьми за спиной. Двести километров в никуда.

А там, в конце пути, ее ждет дом. Наверное, именно это и вызывало в ней липкое чувство отчаянья, от которого нет спасения. Дом нависал над ней, как призрак черного человека над писателем, застигнутым разрушительной силой безумия, как монстр из шкафа в ночи над испуганным ребенком, как жертва с кровавой ухмылкой над своим убийцей. Почему-то ей до одурения, до неконтролируемой дрожи в пальцах не хотелось возвращаться в этот дом. В ее родной дом, в дом отца.

Вдруг странная мысль молнией пронеслась в мозгу: дело не в прошлом, вовсе не в нем! Прошлое похоронено навсегда, не из-за него ей не хочется возвращаться в этот дом. Дело в будущем. Что-то ждало их троих там, что-то нехорошее. Что-то затаилось и ждало. Это называется шестым чувством, и оно пронзило ее, как стрела. Внезапно перед глазами замелькали плакаты с красными надписями: «Туда нельзя!», «Разворачивайся!», «Опасность!». И это не бред, не наваждение, это сущая правда, черт возьми! Разве не могут женщины сердцем предвещать беды? Могут, еще как могут. А потом тезис развернулся в нечто еще более странное, еще более чудесатое, как сказала бы Алиса из страны чудес: спастись можно только в одном случае – не быть слишком тугой, слишком рафинированной, слишком образованной, не отгонять от себя вопиющий глас. Так выживали праматери в любых, даже самых немыслимых обстоятельствах. Выживали сами и сохраняли детей. Или не выживали, но детей все равно сохраняли, пусть и ценой собственной жизни.

Саша как будто увидела ее наяву, эту праматерь всех цивилизованных красавиц с маникюром и бритыми ногами, замершую перед входом в пещеру с рогатиной наперевес. Спутанные пряди прилипли к потному лбу, закрывают обзор, но зрение сейчас не главное. Главное – слух, и она прислушивается, затаив дыхание. Внутренний голос, куда более мощный, чем всё ее не пробудившееся сознание кричит, завывает, не умолкая ни на секунду: «Тигр там, не ходи туда! Саблезубый поджидает тебя! Уноси скорее ноги, пока он не выскочил, найди себе другую пещеру, срочно, прямо сейчас!» О, люди двадцать первого столетия, разве вы не в состоянии прислушаться к тому, что, возможно, является вашим главным оружием, вашим даром и компасом?

Итого, если не отклоняться от темы, ситуация выглядит примерно так: прочь от проклятого дома, прочь от Смелы, прочь навсегда. Если ты не совсем идиотка, не стоит туда соваться.

Странные мысли, но от них не так просто избавиться. Они так быстро и прочно оккупировали голову, что, казалось, жили там всегда. Чего проще – повернуть назад? Поверни назад, плевать, что через две сплошных, даже если засечет камера, заплатишь штраф, ничего страшного, просто крутани рулем, сзади никого нет, развернись и дуй на всех парах обратно в город. Не надо туда ехать, в этот дом. Не надо везти туда детей. Все, даже самые неразрешимые проблемы можно решить по телефону. Похоронить можно и по телефону. Даже если нельзя, все равно надо так сделать. Организовать все по телефону. Не ехать, не ехать, не ехать в этот проклятый дом… Вдруг сбоку в глаза ударило солнце. Лазоревый купол неба, украшенный по бокам пенными облаками, словно торт розочками, качнулся навстречу, грозя опрокинуться, но потом выправился. Надо было сразу одеть солнцезащитные водительские очки.

Не хватило буквально пары секунд. Если бы еще несколько мгновений мозг пробыл под властью праматеринского озарения, она повернула бы назад. Через две сплошные, нарушая все правила, повернула бы назад, в свою налаженную жизнь, к тому, что казалось ей на тот момент важным и нужным. Но тут с заднего сиденья, разрывая волшебные пелены, послышался недовольный голос:

– Мам, а что мы там будем делать? Это надолго?

И озарение не справилось со своей задачей. Оно дезертировало, сдало завоеванные позиции, и покинуло Сашу Качур, оставив неприятный след, как оставляет осадок несбывшаяся мечта. Прошло полмгновения и она уже с трудом могла вспомнить, что за ерунда только что лезла ей в голову.

– Мы едем хоронить дедушку, Ян. Неужели это непонятно?

Она с трудом подавила раздражение. В последнее время ей все сложнее становилось справляться с ним. То ли тон сына, вроде бы невинный, но в то же время вызывающий, то ли сами слова будили в ней желание наорать на него, приструнить, сделать так, чтобы он перестал буравить ее этим наглым взглядом. Пусть он всего лишь девятилетний ребенок, но сколько можно задавать идиотские вопросы! Действительно, что мы там будем делать? А ничего не будем! Пролетим Смелу на всех парусах и махнем в Диснейленд, кататься на каруселях. Вот быстренько запихаем дедушку в гроб и, не заезжая домой, рванем во Францию! Повеселимся на славу, целый день проведем на аттракционах, будем хохотать до упаду и объедаться мороженным. Или отправимся куда-нибудь еще дальше, в Америку, там карусели еще круче. Или на край света. Или к черту на куличики. Слезы бросились в глаза жгучей лавой, и стоило большого труда сдержать их. Да у тебя, звезда, того и гляди начнется истерика.

Держи себя в руках. Держи себя в руках.

Ян больше ничего не спросил. Он понял, что она на пределе и не стал совать голову в пекло. Он вообще сообразительный мальчик, подумала Саша, но эта мысль нисколько не обрадовала ее. Не отрывая глаз от дороги, она представила себе, как на заднем сиденье Ян и его сестра переглянулись. Они всегда действуют сообща. Как стая, которой не нужно слов, чтобы понять друг друга. Впрочем, чтобы обменяться информацией, им даже не нужно переглядываться. Она всегда подозревала, что ее дети обладают способностью к телепатии, по крайней мере, в отношении друг друга. В отличии от нее самой, их матери. Мать не была допущена в сокровенную страну детства, она была там лишней. Ей не было места в союзе брата и сестры, там не было места никому.

Эти думы, вовсе не новые, но от этого не менее неприятные, окончательно расстроили ее. Надо держать себя в руках. Сейчас не подходящее время раскисать и начинать жалеть себя. Плохие времена не грядут, они не на пороге – они уже настали. Теперь поздно становиться слабой, теперь надо действовать, а сваливать ко всем неприятностям еще и проблему близнецов не имеет смысла. Да, у нее нет достаточного контакта со своими детьми. Она работающая мать, причем работающая не покладая рук, порой круглые сутки. Ну не сложился принц на белом мерседесе, который надежным щитом прикрыл бы ее от невзгод, поселил бы в замке о пяти башнях и позволил заниматься детьми и всем, чем душа пожелает. С принцами в последнее время вообще стало напряженно. Женщины сами оделись в доспехи и решили воевать, но это еще не конец света. Тем более, в ее случае дети не так остро нуждаются в родительской опеке. Во-первых, потому что они близнецы и с самого рождения больше заняты друг другом, чем окружающим миром, а во-вторых, у них есть Лорик. Незаменимый, надежнейший Лорик, который прекрасно справляется и с бытом, и со школой, и со всем на свете.

Ах, мамаша, ну что вы обманываете себя? Какие там доспехи, какая война? Вон Селиванова – у нее и балетная школа, лучшая в городе, между прочим, и муж никудышный, насекомое, хуже любого ребенка, и свекровь лежачая, причем не где-нибудь, а в их же в квартире, и детей трое, а как она со всем управляется? Любо дорого! Своими глазами видела, как они шушукаются со старшей дочкой, подружки не разлей вода. Как-то находит Селиванова время на всех, и все у нее получается. И с младшими возится, и со свекровью уживается. Просто ты хреновая мать. Да, и нечего тут ходить вокруг да около – хреновая, если не сказать что похуже. Хотя хуже, наверное, уже некуда.

Впрочем, самобичеванием проблемы не решить и не время сейчас этим заниматься. В конце концов, есть как и Селиванова, так и сотни других (список прилагается, солидный такой), которые даже сидя дома, занимаются не детьми, а исключительно собой, любимыми. Им на собственных детей им так же наплевать, как на волнения в Анголе. Имеет значение, с кем себя сравнивать. В мире вообще все относительно, так что… И потом, волновала бы тебя эта проблема, не сломай Лорик ногу? Если бы не пришлось тащить близнецов с собой, разве ты бы думала о них сейчас? Если бы они остались в Киеве под надежным Лориным крылышком, ты бы о них сейчас и не вспоминала. А теперь, помимо тех неприятностей, которые ждут тебя впереди, придется еще заботиться о детях в одиночку. Так что, мамаша, тебе жаль не их, а себя.

Ауди поглощала километр за километром и дорога, согласно ожиданиям, становилась все хуже и хуже. Зато утро разгорелось окончательно. Солнце как из шланга поливало зеленые холмы, насупленные по далеким кромкам лесов. Леса отливали синим, там еще стояла весенняя прохлада. Поля уже проснулись и радостно подставляли солнцу свои упитанные бока, сияющие изумрудным ежиком озимых. Расшалившееся светило неслось вместе с ауди вдоль шоссе, ныряло в темные низины, вызывая переполох в камышах, на ходу окунаясь в свинцовые, еще сонные после зимы речки. Мимо скользили села, принарядившиеся белыми домиками и приведенными в порядок заборами. Кирпичные остановки, сельские магазины с тюлем на окнах, бредущие вдоль шоссе философские коровы. Куры, наделенные свободой, и потому вечно искушающие судьбу, на спринтерской скорости пересекали трассу. Пару раз Саше даже пришлось притормозить, недобрым словом поминая как самих пернатых, так и их беспечных хозяев. Иногда встречались стайки детей с рюкзаками, которые что-то жевали из блестящих оберток. Некоторые даже на ходу не вылезали из своих телефонов. Что ж, с поколением next ситуация везде одинаковая – что в селе, что в городе.

Прекрасное майское утро, бегущее рядом солнце, а в машине атмосфера, как в склепе. После вопроса Яна близнецы не произнесли ни слова. Она бросила взгляд в зеркало заднего вида. Дети сидели рядом, касаясь друг друга плечами и переплетя пальцы. Она подозревала, что они переплетали пальцы неосознанно. Единый организм, по нелепой причуде разделенный на два разнополых существа. Ева, похоже, дремала, а Ян пристально следил за дорогой. Неудивительно, что в машине так холодно – она сама, не зная зачем, включила климат контроль на восемнадцать градусов.

А еще они едут на похороны. Это тоже теплоты не добавляет.

Все, планка упала, отец был последний. Кроме нее самой из семьи не осталось никого. Сначала мама и мальчики, потом отец. Черт, и что теперь делать с домом? Нет, сейчас думать об этом нет никакой возможности. Это она решит потом, не сегодня и не завтра. Главное – побыстрее закончить с делами и вернуться в город. В городе, правда, еще предстоит разбираться с Волгиным. А это значит, придется перетаскивать детей из его квартиры обратно в свою, перевозить вещи, успокаивать Лорика… Саша хмыкнула и мотнула головой: теперь проблема грядущего развода виделась ей почти игрушечной. Игрушечной по сравнению… с чем? С чем, черт возьми?

Она знала, что рано или поздно отец умрет. Если бы предложили сделать ставку, она поставила бы на «рано». Она была готова к этому. В последний раз, полгода назад, он показался ей больным. Каким-то нервным, дерганным и больным. Она сказала ему, что пора обследоваться. И что он ответил? Как всегда, увел разговор в сторону. Все, что для архитектора Качура входило в разряд неприятностей, отодвигалось в сторону. Подозрение на рак, беспробудное одиночество, запустение любимого творения, и даже собственная дочь – все это стало слишком утомительным, а потому перестало для него существовать. Так, по крайней мере, она думала. И глядя в его пустые глаза находила тому подтверждение. Отец последние девятнадцать лет жил в собственном, недоступном ей мире. Какие грезы и воспоминая там царили, она не знала. Внезапно она разозлилась. За последние девятнадцать лет она часто злилась на него, но вчера утром, когда сообщили о его смерти, подумала, что всё наконец позади – и злость, и тоска, и ожидание того, что не произойдет никогда. Но, видимо, не так все просто.

Злость как вспыхнула, так куда-то и подевалась. Может быть, дело в том, что она всю жизнь считала, что отец ей что-то должен, должен заботиться о ней, любить, защищать, а если этого нет, то и до свидания. А сама-то, разве она сама ничего не была ему должна? Сколько раз ты позвонила ему за те полгода, когда решила, что у него рак? Десять раз, так? Ох, перестань обманывать себя! Ты позвонила ему ровно четыре раза, один из которых он не взял трубку. Общая протяженность остальных трех разговоров составила в лучшем случае минут шесть. Или около того. Шесть минут за последние полгода – вот и все общение папы с любящей дочкой, единственной, оставшейся в живых. А теперь папа умер, причем умер странно, и осталась одна дочка. И тебе предстоит жить с этим всю жизнь. Всю оставшуюся жизнь предстоит жить с мыслью о проклятых шести минутах.

Она посмотрела в зеркало заднего вида и спросила:

– Ян, хотите в туалет? Хотите сока?

А ведь ты даже не взяла им в машину воды, не говоря уж о бутербродах. Будь Лорик в строю, она навертела бы им с собой такие торбы, что можно было продержаться неделю на необитаемом острове. Впрочем, будь Лорик в строю, заднее сиденье сейчас бы пустовало.

– Да, мам, давай остановимся.

Сын всегда принимал такие решения, четкие и быстрые не по возрасту. И принимал обычно за себя и за сестру. Ева только очнулась от дремы, хлопала пушистыми ресницами и терла глаза.

– Далеко еще? – спросила она у брата.

– Сейчас будем останавливаться.

– Дотерпите до Корсуня? Там на выезде есть приличное место, – обернулась к ним Саша.

– А это далеко?

– Километров пятнадцать.

– Да, хорошо. Потерпим.

В этом ресторане они часто останавливались семьей выпить кофе. Еще в те времена, когда отец строил дом, и особенно в последний год, когда они все пятеро только и делали, что путешествовали из Киева в Смелу и обратно. Когда были живы мама и мальчики.

Мама и мальчики. Она давно забыла их лица.

В попытках обрести самообладание пятнадцать километров пролетели, как одно мгновение, несмотря на паршивую дорогу. Она увидела, как из-за поворота вынырнула башня ветряка, стилизованная под старину. Здание давно не обновляли, обшитый досками фасад ресторана облез, лопасти мельницы прохудились. В башне располагались самые дорогие номера мотеля, другие, попроще, занимали длинное строение, похожее на большой амбар, а к мотелю прилагался ресторан с неплохой кухней. Комплекс так и назывался, «Старый ветряк», и находился как раз посередине между Киевом и Смелой, ближайшим к дому городком.

Она зарулила на парковку перед открытой площадкой ресторана. По плетеной изгороди вился виноград, на мощеной плиткой площадке стояли зонтики с выцветшей рекламой пива «Рогань». Под зонтиками одиноко приютились два пластиковых столика – сезон только начался. Зато они были накрыты белыми скатертями, которые шевелил бодрый ветерок.

Саша взяла с переднего сиденья сумочку, хлопнула дверцей и стала ждать, пока вылезут близнецы. Ян справился первый и теперь стоял, засунув руки в карманы, с независимым видом оглядываясь по сторонам. Парковку и летнюю террасу разделял фонтан в виде бетонного ананаса. Он не работал. На дне чаши после зимы скопилась грязь: пустые сигаретные пачки, целлофановые пакеты и прочий мусор. «Старый ветряк» остался почти таким же, каким был двадцать лет назад. С той лишь разницей, что тогда фонтан работал. Ева еще копалась, хныча, что у нее затекли ноги. Наконец, и она выбралась из машины. Саша нажала брелок, и ауди с готовностью ответила коротким щелчком. Ян опередил всех и уселся за один из столиков.

– А за тот сесть не хочешь? – спросила Саша.

На другом столике скатерть была чище, не стояло грязной пепельницы, и он понравился ей больше.

– Не хочу, – ответил Ян и посмотрел матери в глаза.

Саша отвела взгляд и уселась рядом.

– Тогда, будь добр, убери отсюда пепельницу.

Ева, не успев присесть, встала и молча переставила пепельницу на другой столик. Ян даже не шелохнулся. Из стеклянной двери вышла официантка в дешевенькой вышиванке, положила перед Сашей меню и строго спросила:

– Сразу заказывать что-нибудь будете?

– Один эспрессо и два сока, пожалуйста.

Девушка спрятала руки за спину и деловито кивнула.

– Сок какой?

– Мне апельсиновый, – ответил Ян.

– И мне, – согласилась Ева.

Слава Богу, подумала Саша, что девушка ее не узнала. Она всегда пряталась за темные очки, и в городе, передвигаясь на машине, научилась как можно меньше сталкиваться с незнакомыми людьми. Видимо, девушка не поклонница шоу «На Говерле». Таких людей немного, но они иногда встречаются. Говерла – самая высокая гора в Украине, 2061 метр над уровнем моря, по мировым меркам крохотулька, но какой открывается обзор! Прекрасный обзор на все самые свежие и актуальные сплетни в стране. «На Говерле» – качественное, профессиональное, крепко сбитое шоу с качественной и профессиональной ведущей, у которой вчера умер отец.

Девушка принесла заказ очень быстро. За стеклянной дверью мелькнули два любопытных женских лица. Наверное, в «Старом ветряке» кто-то все-таки смотрит телевизор. Ян и Ева быстро расправились с соком и стали бегать друг за другом вокруг неработающего фонтана. Саша неторопливо пила свой кофе, вкусный, как всегда, и наблюдала за детьми. Хорошо, что телефон молчал. Куда катится мир, если самой приятной вещью во всем говенном бардаке, творящимся вокруг, было молчание телефона! Молодец, Ритка, так держать.

Когда вчера ей позвонили насчет отца, она сразу вызвала Риту Бойко, своего секретаря. Без лишних сантиментов сообщила ей новости и попросила прикрыть на несколько дней, пока она не разберется с похоронами и всем прочим. На это время Александрой Качур станет Маргарита Бойко, и желательно, чтобы об этом узнало как можно меньше народа. Они уже проделывали такой трюк пару раз, когда Саше требовалось время на личные дела, и все проходило, как по маслу. На новость Рита отреагировала стойко, как и на подавляющее большинство новостей. Стойкость и преданность были ее главными качествами, и Саша это ценила. Они хорошо понимали друг друга, и сознательно не пресекали ту грань, за которой служебные отношения превращаются в личные. На деньги Саша никогда не скупилась и секретарша это ценила. Еще бы не ценить, если мужиков у Ритки отродясь не водилось, зато водились больная мать и младший брат-оболтус.

Тем же вечером она включила переадресацию и теперь все звонки шли на секретаршу, а у нее остался экстренный номер, который знали только три человека на всем белом свете: она сама, Рита и Лорик. Но Лорик оказалась вне игры и теперь связь с внешним миром осуществлялась исключительно через Риту. Саша была уверена, что та выполнит возложенную на нее задачу, будет прикрывать до последнего и позвонит лишь тогда, когда ситуация зайдет в край. А это означало свободу, пусть непрошенную и купленную слишком дорогой ценой. Вчера они накидали список действий, которые Рите необходимо будет предпринять, чтобы никто не заметил Сашиного отсутствия. А сегодня она уже вовсю воюет, и пока телефон молчит. Отличное молчание, надо сказать; никаких переговоров, срочных решений, сплетен, никакой болтовни.

И отчего люди так любят сплетни? Порой ей казалось, что они только их и любят. Конечно, «На Говерле» отличное шоу, кто бы спорил, ведь это ее детище. Ей удалось сделать то, что редко кому удается: рассказывать о пошлятине без всякой пошлости. Она могла превратить сплетни о знаменитостях в репортаж из другого, более светлого мира, в котором живут небожители, но небожители родные и знакомые. Ведь включая телевизор, домохозяйки на кухне и их мужья на диване, вооруженные пивом, не хотят видеть себе подобных. Нельзя наслаждаться балетом, и при этом помнить, что все балерины какают. Собственно, она не пересказывала им сплетни, она погружала их в бесплатную мечту. «На Говерле» – мечта, упакованная в такую вкусную обертку, что остаться равнодушным просто невозможно. Хорошее шоу, правда, хорошее, что тут скрывать. Ради таких шоу люди и смотрят телевизор.

А чего стоил их совместный проект, когда в качестве гостя Александра Качур пригласила в шоу «На Говерле» своего новоиспеченного мужа, звезду телеэфира, прозорливого и смелого новостного обозревателя Влада Волгина? Как классно они смотрелись вдвоем, молодые, красивые, стильные, зубастые! Как остроумно играли словами, как подтрунивали друг над другом, с какой трогательной откровенностью позволяли зрителям заглянуть в замочную скважину своей личной жизни… Зрители были в восторге, какое там, зрители писали кипятком, и рейтинги зашкаливали.

При мысли о Волгине недобрая ухмылка искривила ее губы. Ева, прервав беготню вокруг фонтана, взглянула на мать и остановилась в недоумении, но Саша быстро справилась с лицом. Ева успокоилась и побежала дальше. Кофе остыл, но это уже не имело значения. Ей расхотелось его пить.

Зрителям не нужно знать, с какими жалкими, придурковатыми, невыносимыми, зацикленными на себе невротами ей приходится иметь дело каждый день. Сколько усилий надо приложить, чтобы тот бред, который они несут, казался легкой, остроумной, занимательной болтовней. А с некоторых пор она стала замечать, с какой пугающей неотвратимостью сама превращается в зацикленную на себе невротичку. Нет, бывают, конечно, счастливые моменты, когда удается поговорить с нормальным человеком и получить от работы хоть какое-то удовольствие, но это исключения, которые, как известно, лишь подтверждают правила.




Глава 2

Дорогой все дальше и дальше




Из телевизионного шоу «На Говерле», вышедшего в эфир на канале Интер 11 августа 202… года.



Ведущая:

Как вам кажется, многое ли изменилось в нашей стране за последние четыре года?

Гость, известный писатель и общественный деятель Анатолий Огневич:

Знаете, Сашенька, мне всегда казался любопытным один факт. Кажется, у нас в стране в последние годы вечно происходит что-то такое сверхзначимое. А оглянись чуть пошире – разве за последние триста лет существенно что-то изменилось?

Ведущая:

Где-то я готова с вами согласиться. Но все же грустно отрицать потенциальные возможности нашей нации, как вы думаете?

Анатолий Огневич:

Рискую навлечь на себя гнев вашей аудитории, и, возможно, справедливый гнев, Сашенька, но мне много лет. Я воспитывался еще в те времена, когда в стране, в которой мы все жили, любили говорить: «У нас великое прошлое! У нас великое будущее!» Сейчас воспоминания об этой стране раздражают, но тогда меня интересовало другое: а что же твориться с настоящим? С ним-то что не так? Если у нас такое великое прошлое и, как утверждают, великое будущее, отчего же в настоящем все так плохо?


От еды близнецы отказались. Саша расплатилась по счету, и они сели в машину. Она чувствовала, как из-за стекол их провожают жадные взгляды и была рада поскорее убраться отсюда. Ауди плавно вырулила с парковки и вернулась на трассу Киев-Днепро. Предстояло преодолеть еще сто двадцать километров.

После остановки немного полегчало. Саша полностью сосредоточилась на дороге. Дети вели себя смирно, в основном молчали, только попросили сделать в машине потеплее. Саша переключила климат контроль на двадцать три градуса. Телефон тоже молчал, но она нет-нет, а поглядывала на него, по привычке ожидая, что он вот-вот зазвонит. Ауди послушно преодолевала километр за километром. Скоро Балаклея.

Солнце спряталось за набежавшими облаками и больше не преследовало Ауди. Поля и холмы перестали сверкать изумрудной зеленью и затаились в ожидании перемен. Поднялся боковой ветер, пока не сильный, но уже чувствительный.

Вот и Балаклея. Пролетели указатель с названием. Просто село, достаточно большое, но далеко не город. Три продуктовых магазина, салон по продаже прицепов (салон, конечно, громко сказано, скорее, просто стоянка, где громоздилось несколько разнокалиберных прицепов), кафешка средней паршивости, рассчитанная на дальнобойщиков, одна неполная средняя школа, с тремя десятками учеников, один детский садик. За селом Балаклея девятнадцать лет назад все и произошло.

Они ехали из Киева, мама и мальчики. В то лето мальчики окончили школу, поступали в университет и отправились с мамой подавать документы. К тому времени они уже переехали в новый дом и Саша с отцом остались наводить порядок. Только-только перебрались, всего с неделю. Еще не до конца перевезли вещи, но уже жили. Саше предстояло последние два класса доучиваться в Смеле, и новая школа ей резко не нравилась. Пусть это и известная на всю область гимназия, все равно полный отстой. В Киеве остались подружки и один молодой человек, из ее же школы, только на год старше, с которым готово было завязаться подобие отношений, первых в ее жизни. А тут пришлось бросить все и переселиться в эту дыру под названием «новый дом». Она завидовала братьям, которым уже не придется ходить в эту кошмарную провинциальную гимназию. Родители, конечно, уверяли, что она контактный человек, прекрасно адаптируется в новой среде и скоро найдет новых друзей. Они говорили, что по сравнению с Киевом в новой жизни будет масса преимуществ, но верилось с трудом. Правда, оставался последний аргумент и он действительно имел право на существование: это всего на два года, а потом она тоже уедет учиться. Вот это действительно утешало, хотя два года казались сроком немалым.

Балаклея промелькнула быстро. Саша нарушила правила дорожного движения и не сбавила скорость в населенном пункте. Она хотела скорее проехать то самое место. Место, где случилась авария.

Иногда она ловила себя на мысли, что мало что помнит из той поры. Образы остались, ощущения тоже, а вот лица как-то размылись, стерлись из памяти. Так странно, прошло почти двадцать лет, как они погибли. Прожита целая жизнь, сама она выросла, выучилась, сама придумала себе работу, добилась такого успеха, о котором другие могут только мечтать, два раза была замужем, родила близнецов, но до сих пор старается вычеркнуть это место из жизни. Как говорит психолог, это из-за того, что травма оказалась слишком глубока, болезненна и оставила неизгладимый отпечаток, с которым, впрочем, можно и нужно бороться.

Саша подумала, что теперь не укажет точное место, где фура всмятку раздавила мамину машинку, красный фордик «фокус». А раньше оно ей даже снилось, во сне она гуляла там, и могла бы сориентироваться на местности в любой момент, хоть ночью, хоть днем. Когда Балаклея осталась позади, она почувствовала облегчение.

Небо нахмурилось еще больше, боковой ветер усилился, и солнечное утро сменилось на предгрозовое ожидание. В мае нет ничего устойчивого. Вообще в мире нет ничего устойчивого. Сегодня ты жив и полон надежд, а завтра лежишь, превратившись в кровавое месиво в сплюснутой консервной банке, и то, что от тебя осталось, вырезают автогеном. Вот так-то.

– Мам, хочется пить.

Ева положила ей на плечи свои худенькие лапки.

– До Смелы осталось совсем ничего. Оттуда до дома еще минут двадцать. Потерпите или будем останавливаться?

Саше не хотелось останавливаться, хотелось уже поскорее приехать. Хотелось оказаться лицом к лицу с тем, что ждет их в том доме, ведь ожидание казни хуже самой казни.

– Потерпим, – вздохнула Ева, положив подбородок на спинку Сашиного кресла.

– Ева, уберись, ты меня отвлекаешь.

Ей не удалось скрыть раздражения, и дочь послушно вернулась на свое место. Хорошая, послушная девочка. На самом деле, о такой дочери можно только мечтать. Она и сама была такой же послушной, хорошей девочкой. Только у бедняжки Евы нет такой чудесной мамы, какая была у нее самой первые пятнадцать лет жизни.

И тут ожил телефон. Ей показалось, что звонок заверещал оглушительно, в клочья раздирая плавную, укачивающую тишину салона. Ну и кто же из двоих? Саша взяла телефон в руки.

Лорик.

– Да, – сказала она в трубку.

– Привет! – пророкотала Лорик глубоким, успокоительным басом. – Выехали? Где вы уже?

– Почти в Смеле.

Лорик прожила с ними под одной крышей восемь лет и прекрасно знала, что беспокоить Сашу в данной ситуации не стоит. Она была здравомыслящей женщиной, лишенной излишней сентиментальности и иллюзий касательно окружающего мира. Единственной слабостью Лорика была ее работа, то есть дом и дети известной телеведущей Александры Качур. Своей семьи, кроме сестры, у Лорика не было, и ни что на свете не волновало ее так, как здоровье, душевное состояние и безопасность своих подопечных.

– У вас все в порядке?

– Да, Лора, у нас все в порядке. Чего ты хочешь?

Лорик лежала в квартире сестры в Борисполе, закованная в гипс. Меняя лампочку, она упала со стремянки и сломала ногу. Теперь единственным ее развлечением было считать взлетающие самолеты. Квартира сестры, куда четыре дня назад Саша самолично отвезла беспомощного Лорика, находилась совсем близко от аэропорта.

– Хочу, чтобы в Смеле ты заехала в супермаркет и купила еды для детей. Я успела вовремя? Ты не забудешь?

– Хорошо, что напомнила. Спасибо. Реально, вылетело из головы, а еды там наверняка нет. Ты же понимаешь, эти похороны… все так навалилось…

Про еду мамаше стоило подумать даже в такой ситуации, в любой ситуации, но она не подумала.

– Я понимаю, родная, понимаю, – в голосе Лорика слышалась теплота, которая могла бы растопить средних размеров айсберг.

– А ты там как? Сестра не слишком достает?

– Терпимо. Три недели продержусь, – пробасила Лорик.

– Дать им трубку? Хочешь с ними поговорить?

Уж она-то знала, чего Лорик хочет на самом деле. Разлука с близнецами даже в четыре дня, а плюс к этому вынужденное безделье уже изорвало ее вместительное сердце в клочья.

– Ну, дай Еве трубку на минутку.

– Хорошо. А мы с тобой тогда прощаемся, лады?

– Лады, Сашунь. Подожди, еще хочу тебя об одном попросить. Обещай, что будешь беречь детей.

– Ну что ты в самом деле, Лор! Мы что, пересекаем линию фронта или отправляемся в джунгли Амазонки? Просто отъедем от города на двести километров и очень скоро вернемся обратно. И конечно, я буду беречь детей.

– Приглядывай там за ними, хорошо?

– Слушай, ты совсем там одичала со своими родственниками. Я что, похожа на невменяемую, по-твоему?

– Нет, просто уж очень неспокойно на сердце.

– Лора, гони тараканов из головы! Все, до встречи, неудобно разговаривать. Давать тебе Еву?

– Давай, и счастливо вам.

Саша передала телефон на заднее сиденье. Близнецы поочередно о чем-то бормотали с Лориком еще минут десять, но она не прислушивалась. Въехали в Смелу. Супермаркет «Сельпо» располагался как раз перед поворотом на Рафинадный бульвар, который через эстакаду вел к Зеленому шоссе, а то в свою очередь упиралось в поворот на Холодное. Всего три поворота и потом еще пятнадцать километров за городом. Село Холодное, Смелянский район Черкасской области. И там, в двух километрах от ближайших соседей живет в своем роскошном странном доме архитектор Качур, затворник и чудак. О, прошу прощения, ЖИЛ архитектор Качур, затворник и чудак. Сейчас пан архитектор благополучно пребывает в городском морге Смелы, в том двухэтажном корпусе городской больницы имени Софии Бобринской, который так уютно прячется в зарослях сирени.

Оно подкрадывается незаметно, это место. Место встречи, которое изменить нельзя. Место встречи, которое нельзя миновать. Место, к которому ведут все дороги. Ты уже выдвинулась к пункту назначения, Александра, и теперь чтобы ты не делала, рано или поздно ты его достигнешь.

Но сначала продукты. Саша свернула на парковку супермаркета, остановила машину и велела близнецам выходить. Взяла с переднего сиденья сумку, телефон, захлопнула дверцу и щелкнула брелоком. Бело-желтый ангар, бывший цех машиностроительного завода, переделанный в торговый центр. Втроем они прошли через холл, в котором рядышком притулились ювелирный отдел, стойка с цветами и магазинчик по продаже мобильных телефонов и всякой сопутствующей всячины. Тетенька, продававшая цветы, улыбнулась красивым детям, а Сашу не заметила. Так держать, дорогие смеляне, нечего глазеть по сторонам! К сожалению, вряд ли это продлится долго. Рано или поздно ее кто-нибудь узнает и пойдет цепная реакция. Начнут шептаться и пялиться, будто мимо них дефилирует живая горилла с сумочкой через плечо.

Ян взял тележку, и они втроем начали ее наполнять. В овощном отделе взяли всего по немногу: картофель, лук, кочан молодой капусты, связку бананов, сетку апельсинов. В молочном прихватили пакет молока, пачку сливочного масла и йогурты. В рядах с крупами загрузили в тележку несколько видов итальянских макарон, рис, кукурузные хлопья и овсянку. Потом дошли до стеллажей с консервами и разжились зеленым горошком и шпротами. В колбасном отделе Саша взяла три пачки детских сосисок, салями и большой кусок сыра «добродар». Из хлебного отдела близнецы принесли четыре хрустящих багета в бумажных пакетах. Потом настала очередь печенья, кофе и чая. Интересно, остался ли там чай? Наверное, должен быть, отец пил его по утрам, но она все-таки решила прикупить. Подумав, прихватила бутылку коньяка «Закарпатский».

На кассе молодая девушка в фирменной куртке «Сельпо» с искусственными ресницами длиной в километр то и дело бросала на Сашу подозрительные взгляды. Она старалась не смотреть кассирше в лицо, побыстрее загрузить еду в пакеты, расплатиться и отойти. Из тележки пакеты перекочевали в багажник Ауди, и заняли место рядом с сумкой луи виттон и рюкзаками близнецов. Теперь, по крайней мере, у них есть еда. В Холодном тоже есть магазин, даже два, но выбор там совсем никудышный. Пиво, крупы, дешевая колбаса и селедка. Она бы предпочла не готовить, а ездить в Смелу в пиццерию или кафе, но все же пятнадцать километров по плохой дороге, да и неизвестно, как все сложится на месте и будет ли у них время кататься туда-сюда. Как говорит Лорик, лучше перебдеть, чем недобдеть.

Они свернули с Зеленого шоссе направо, на дорогу на Новомиргород, которая проходила через Холодное. Смела с ее панельными многоэтажками, супермаркетами, железнодорожным вокзалом и подстриженными каштанами вдоль Соборной улицы, осталась позади. Проехали живописное село с прудом посредине, которое по красоте видов могло бы соперничать со Швейцарией. Пруд уютно устроился в низине среди могучих ив и акаций, а к нему, как стадо барашков, сбегались со склонов белые домики. Но вот село осталось позади, и дорога заскакала вверх-вниз по взгоркам. На возвышенностях асфальт был сухим и серым, а в овражках, через которые мужественно карабкалась дорога, блестели лужи. Впрочем, лужи там стояли постоянно, исчезали только в самую жару. Яркое майское утро нахмурилось было дождем, а потом резко изменило свои планы, как вертихвостка шестнадцати лет, избалованная вниманием. Опять выглянуло солнце. Оно заскакало по спинам холмов, расцветив их разнообразными оттенками зеленого. Участки глубокого травянисто-темного – это пшеница, светло-изумрудные лоскуты – подсолнечник, а нарядные кудряшки, усеянные белыми цветочками – гороховые плантации. Поля и луга разделяли пестрые купы деревьев. Где-то они тянулись длинными полосами, ныряя из низины на склон и обратно, а где-то группировались островами, дрейфующими среди бескрайнего моря холмов.

Она знала, что дом вот-вот покажется, внутренне приготовилась к этому, но когда он вынырнул между холмов, сердце все равно екнуло. Екнуло и больно защемило, так сильно, что она сама не ожидала. Вот он, ее родной дом, странное и прекрасное творение отца, запрятанное среди холмов, в самом сердце этой богатейшей, прочной, как гранит, земли. Создавалось впечатление, что дом был тут всегда, а остальное – посевы, луга, деревья и даже небо – разрастались вокруг него.

– Смотрите, дети, вот дедушкин дом, – сказала Саша, не сводя глаз с картинки, словно вырезанной из архитектурного дайджеста, посвященного выдающимся поместьям Девоншира.

– Это он? – удивленно спросила Ева. – Такой большой?

– Ты совсем не помнишь дедушкин дом?

– Помню, – смутилась дочь. – Но раньше он был каким-то не таким.

– Каким был, таким и остался. Дом как дом, – безапелляционно заявил Ян.

Она сомневалась, что сын помнит дом лучше, чем дочь, ведь в последний раз она привозила их сюда три года назад, но в этом весь Ян. Неуступчивый, строгий девятилетний нон-конформист, готовый все подвергать сомнению и отстаивать собственное мнение.

Еще через километр они въехали в Холодное. Небольшое село, самое обыкновенное, каких на Украине тысячи и тысячи. Но все же оно отличалось от остальных сел тем, что именно здесь двадцать пять лет назад решил поселиться известный киевский архитектор Всеволод Качур. Соседством с такой усадьбой, какую он выстроил для своей жены, не мог похвастаться ни один населенной пункт страны. Если в Европе такие поместья были не редкостью, то здесь дом архитектора Качура и через двадцать лет после постройки оставался диковинкой, на которую съезжались поглазеть любопытные. И обвинять их в этом нельзя, потому что тут и правда было на что поглазеть.

Проехав через центр села, мимо остановки, на которой несколько человек замерло, провожая взглядами белую Ауди, они спустились к реке. Небольшая речка Дуг игриво петляла вокруг села и в ее излучине, в долинке среди холмов, в двух километрах от ближайших соседей, архитектор Качур и построил свой дом. Она свернула вправо, на узкую асфальтную ленту. Дорогу давным-давно никто не ремонтировал, но все же она была в лучшем состоянии, чем трасса Черкассы-Новомиргород. Эту дорогу отец проложил за собственные деньги, и она прямиком вела к усадьбе. Еще утром Саша позвонила Ксении Дорошенко, ближайшей соседке и домоправительнице отца и сообщила о приезде, так что имелись все основания предполагать, что в доме их ждали. Дорога сделала последний виток и из-за поворота показалась долина. Она лежала перед ними, как на ладони, заповедная, полная колеблющихся теней.

А в центре стоял дом.




Глава 3

Дом архитектора Качура


Многих коллег отца удивило, что такой специалист, как Всеволод Качур, построил для жены викторианский особняк. Один из его проектов, головной офис Черкасского водоканала, стал в свое время настоящим фурором, ему даже посвятили статью в одном из американских архитектурных журналов. В статье говорилось о креативном веянии в восточноевропейской современной архитектуре, олицетворением которого стал выдающийся специалист Всеволод Качур. Идеей проекта послужила вода с ее текучим состоянием – одна форма плавно переливается в другую. Здание представляло собой нечто прозрачное из стекла и стали, действительно похожее на каплю воды, свободно парящую над искусственным водоемом. За эту работу отцу присвоили звание «Архитектор года». Всеволод Качур и специалисты его бюро всецело разделяли современные тенденции, заложенные такими мировыми звездами от архитектуры как Норман Фостер и Заха Хадид. Можно было только предполагать, что построит для собственной семьи архитектор подобного уровня. Какое-нибудь суперсовременное чудо в Конче Заспе под Киевом, которое коллеги потом рассмотрят под микроскопом и назовут новым словом в жилом домостроении.

Вместо этого архитектор Качур забрался за двести километров от столицы и купил два гектара земли вблизи обыкновенного села. Он построил викторианское поместье, которое не позволил коллегам даже сфотографировать. В интернет просочилось несколько не лучших снимков, но резонанс они получили уже в связи с трагедией.

Саша остановила машину, вышла и приложила козырек из ладони ко лбу. Солнце расшалилось не на шутку, баловалось на медных оголовках труб и било в глаза. Вдоль дороги тянулся кованный забор, а за ним непроницаемым строем высилась живая изгородь. Было видно, что изгородью давно никто не занимался, и ковка едва проступала сквозь готовые вырваться наружу ветки. Дом равнодушно смотрел на нее окнами с частыми переплетами. С первого взгляда нагромождение объемов пугало, высокие остроугольные крыши вклинивались одна в другую, но уже со второго взгляда становилось понятно, что во всей этой кажущейся громоздкости есть удивительная стройность. Дом был выверен со скрупулезной точностью, и в нем не было ни одной лишней детали. Все было на своих местах, как и полагается в домах, спроектированных с безукоризненным вкусом. Иногда даже казалось, что отцовский дом слишком безукоризненный, слишком выверенный, слишком идеальный.

Опустилось заднее стекло Ауди.

– Мам, что случилось, почему мы остановились?

– Сейчас поедем.

Ей подумалось, что за полгода дом как-то постарел. Может быть, раньше она этого просто не замечала, но теперь признаки разрушения были налицо. Черепица на крыше кое-где отвалилась, оставив проплешины. От одного из дымоходов осталось только зазубренное основание. Кирпичные стены казались какими-то дряхлыми, выщербленными. Она с удивлением обнаружила, что в одной из ячеек окна на втором этаже выбито стекло. Полгода назад она не могла себе и представить, чтобы отец допустил подобное. Даже в детстве, читая им с братьями историю о Маленьком принце, он всегда упирал на то, как важно заботиться о своей планете, не допуская разрастания противных баобабов. Говорил, что стоит оставить одно разбитое стекло, как кого-нибудь сразу же потянет разбить другое. Теперь дом производил впечатление не старинного, но ухоженного, а дряхлого и запущенного. Дома с разбитыми стеклами.

«Он действительно был болен, у него был рак», промелькнула мысль.

Она села в машину и медленно тронулась вдоль забора. Подъехали к высоким кованым воротам, зажатым между каменными столбами. С одного из столбов на них внимательно смотрел гранитный ворон, а с другого горделиво поглядывал лесной олень, увенчанный рогатой короной.

– Ого, какие огромные! – вырвалось у Яна, прижавшего нос к окну.

– Мама, какие страшные звери, – пробормотала Ева, прилипнув к другому окну. – Их раньше тут не было, я точно помню! Зачем они здесь? Я боюсь.

– Успокойся, Ева. Эти скульптуры были тут всегда, просто ты была маленькая и не помнишь. На самом деле они не страшные, а просто внушительные.

Возможно, с въездной группой архитектор Качур и впрямь немного погорячился – она вышла чересчур сказочной, будто въезд в зачарованный замок спящей красавицы. На это отец всегда смеялся и утверждал, что вход в сказку и должен быть сказочным. Утверждал еще в те времена, когда жизнь в новом доме казалась ему сбывшейся мечтой. Вплоть до того момента, пока за селом Балаклея фура не подмяла под себя красный фордик «фокус».

Действительно, животные получились очень натуральные и выглядели внушительно – ворон и олень. Выше ворот столбы соединяла литая виноградная ветвь, а посередине с нее спускался фонарь. Он горел. Стоял белый день, а фонарь горел. Почему-то это показалось ей жутковатым, и неприятный холодок пробежал по спине. Нет, никакого равнодушия в доме не было и в помине! Дом зорко наблюдал за ней и детьми, не спускал глаз с непрошенных гостей. Вдруг ворота начали сами собой открываться. Она знала, что это Ксения, увидев из окна кухни машину, открыла их, но все-таки вздрогнула.

От ворот к дому вела подъездная аллея, обсаженная по обе стороны липами. Когда-то их кроны стригли в шары, и они весело встречали подъезжающих, словно огромные зеленые мячи на ножках. Теперь деревья разрослись, сплелись ветвями и вместо светлой аллеи образовался тоннель. Ауди прошуршала сквозь шепчущие липы и вынырнула на круглую площадку перед главным входом. Площадка была вымощена гранитной плиткой, со всех сторон подступал разросшийся казацкий можжевельник, а посереди, напротив дверей, ее украшала мамина клумба. Изначально мамой планировалось грандиозное многоярусное сооружение, цветущее с мая по октябрь, а теперь это был просто холмик с двумя чахлыми розовыми кустами, перекопанный к приезду родственников, может быть, только сегодня утром.

Когда они вышли из машины, из высоких дверей показалась Ксения Дорошенко.

– Господи, Сашенька, горе-то какое! – воскликнула она и бросилась ей на шею. Она осторожно обняла женщину, но потом решительно отстранилась. Горевать вместе с Ксенией, пусть и преданной домработницей, она не собиралась. Тогда Ксения накинулась на близнецов, прячущихся за матерью. Они стояли, опустив руки, и чувствовали себя неловко в объятьях незнакомого человека. Когда положенное извержение скорби осталось позади, Ксения повела их в дом.

– Нужно забрать из багажника вещи, – сказала Саша.

– Не беспокойтесь, вещи принесет Федюша.

Федюша был великовозрастным сыном Ксении, которого отец держал на должности садовника. Он выполнял разную работу по дому и на улице. Саша подозревала, что он был умственно отсталым, но Ксения уверяла всех, что Федя всего лишь тугодум. Под бдительным материнским оком он худо-бедно справлялся с тем, что ему поручали, но Саша сильно сомневалась, что другой работодатель взял бы такого работника. Она уже сделала шаг к машине, намереваясь достать вещи сама, но Ксения взяла ее под руку и повела в дом.

– Не волнуйтесь, дорогая, Федюша со всем справится.

Домоправительница распахнула двери и они оказались в полутемной прихожей. Сердце болезненно сжалось – вот она и дома. Постепенно глаза привыкли к полумраку и она смогла оглядеться. Внушительный фасад и резные входные двери обещали многое, но внутри дом был лаконичен, как костюм от Шанель. Никакой роскоши в виде позолоченной лепнины и наборного паркета, никаких тебе хрустальных люстр или шелковых обоев. Только дубовые панели, каменные полы, а в центре стол, на котором стояла огромная бело-синяя ваза с весенним букетом. Прихожую от гостиной отделяла анфилада колонн из песчаника, соединенных друг с другом полукруглыми сводами. На этих самых колоннах вся помпезность дома и заканчивалась.

Дальше в полумраке проступали очертания гостиной. Она была большой, с камином, в который могла бы войти Ева, но оформлена также просто. Стены в панелях, каменные полы, дубовая мебель. Лишь некоторые предметы обстановки, вроде глубоких диванов с разнокалиберными подушками, торшеров с тканевыми абажурами, да двух ярких иранских ковров придавали ей вид человеческого жилья и намеками на то, что в дождливый холодный вечер тут неплохо посидеть, потягивая коньяк из пузатого бокала.

На всем лежала печать запустения. Как мельчайшая пыль, она окутывала дом, серебрилась в широких белых лучах, проникающих из окон с частым переплетом. Внутри Саша не почувствовала ничего зловещего, как подсознательно ожидала, но печать какой-то стылой затхлости лежала на всем. Не потому, что Ксения плохо следила за домом, а потому, что в нем жил один-единственный одинокий человек, а дом был на это не рассчитан. Дом строился для семьи, и когда единственный оставшийся похоронил себя в нем, дом сделался склепом, куда никогда не проникает ни солнце, ни ветер, ни сама жизнь. Ксения вежливо подождала, пока гости не освоятся, и как хозяйка, повела их дальше. Ее шаги эхом отдавались от стен и высокого потолка. Саша вдруг вспомнила, что когда они пятеро поселились здесь, никакого эха в доме не было. Может быть и было, но не такое гулкое и звенящее. Да, настоящий склеп, холодный и мертвый. Близнецы шагали за домоправительницей, удивленно оглядываясь вокруг, а Саша осталась стоять посреди гостиной, не в силах сделать ни шага. Войти в дом оказалось просто, а вот начать в нем жить будет нелегко. Оставшись одна, она отчетливо услышала, как в анфиладе кто-то засмеялся. Пробежали быстрые шаги и с лестницы донесся веселый голос одного из братьев:

– Эй, что ты там возишься, на футбол опаздываем!

И тишина.

Это не на самом деле, нет конечно. Просто почудилось, разыгралось воображение. Это просто нервы и воспоминания, от которых по-прежнему зябко на душе. Нервы взвинчены до предела, она устала, отмахав двести километров по плохой дороге, вот и мерещится всякая ерунда… А если подумать о том, что завтра она будет стоять над разверстой ямой, куда в деревянном ящике опустят отца, станет совсем худо.

Нет, она не позволит себе расслабиться. Черт возьми, она возьмет себя в руки и сделает все как надо. Она достойно проводит отца и продержится несколько дней в этом проклятом доме. А потом вернется в город и забудет все, как страшный сон. Да, такой план подойдет, это отличный план. Она решительно тряхнула головой, выметая прочь все ненужное, и пошла вслед за Ксенией и детьми.

Через гостиную они попали в столовую, а потом в примыкающую к ней кухню. Проходя мимо, она увидела, что на зеркало над камином накинута черная шаль. Она не помнила у них такой шали. Наверное, ее принесла Ксения. Когда кто-то в доме умирает, занавешивают зеркала. Дикий обычай, какое-то средневековье.

На кухне все почувствовали себя свободнее. Пространство было привычное, не такое огромное, и тут оказалось поуютней – чувствовалось присутствие человека. Дети уселись за круглый столик у окна. Ксения принялась суетиться с чаем. Саша наблюдала за ней и вспоминала, как они с мамой готовили праздничный обед в честь новоселья, расставляли новую посуду, синий с белым английский сервиз, подарок отца. Как потом варили кофе и болтали, обсуждая новую школу, мечтая и планируя… Вспоминала отстраненно, холодно, будто старый черно-белый фильм. На кухне все осталось по-прежнему, но казалось, что та жизнь не существовала вовсе. Когда-то, должно быть, существовала, но растаяла без следа, как детский сон или светлячок в ночи.

Наконец Ксения накрыла на стол, достала из холодильника заранее приготовленные пирожные и присела сама.

– Нам надо обсудить, Сашенька, насчет завтра, – сказала она и замолчала, испытующе глядя на нее.

– Я благодарна, Ксения Васильевна, что вы принимаете такое участие в нашей семье. Просто не представляю, чтобы мы без вас делали.

И положила ладонь на руку немолодой женщины. Фраза была стандартная, заготовленная, жест тоже, такие заготовки имелись у Александры Качур на все случаи жизни. Просто чтобы всегда были под рукой, мало ли в какой ситуации окажешься. Ксения расчувствовалась, достала из фартука платочек и принялась вытирать выступившие слезы.

– Да, Сашенька, такое горе… Я и не ожидала… Нет, он, конечно, не очень себя чувствовал в последнее время, но чтобы так скоро…

– Вы позвонили всем, кому надо, Ксения Васильевна?

Домоправительница громко высморкалась в платочек.

– Конечно. Соседи, Анна Иосифовна, Николай Никитович – всех обзвонила. Неля готовит стол на два часа, человек на десять, не больше.

Она опять замолчала, а потом смущенно подняла глаза. Саша поняла, что домоправительнице неловко за своего подопечного, который собрал на поминки такое неприлично маленькое количество людей. Если умер человек, проживший на одном месте двадцать лет, на его похороны должны явиться полсотни. Это в том случае, если он был не очень популярен при жизни, а если был – то все триста, то есть все взрослое население Холодного. А на эти похороны почти никто не придет. Такая ситуация выглядит ненормальной.

– Понимаете, деточка, последнее время он жил так уединенно, – словно хотела оправдаться Ксения. – Совсем ни с кем не общался, совсем. Ни то, чтобы его не любили, вовсе нет… Его бы очень даже любили, если бы он позволил, ведь он такой добрый человек, такой умница! Да его и любили, пока он… А потом он сам не захотел никого видеть, превратился в отшельника. Из-за этого они и стали сторониться. Он сам отдалил всех, совсем перестал выходить из дома, и только…

И запнулась.

– Что «только», Ксения Васильевна?

Домоправительница отвела глаза, как будто ее в чем-то уличили.

– Только выходил собак покормить.

Ах да, еще собаки. У отца были собаки.

– Многие из тех, кто хотел бы прийти, не придут.

Ксенины слова повисли в воздухе. Близнецы замерли с пирожными в руках и уставились на взрослых.

– Это почему же? – холодно спросила Саша. Ощутила злость, смешанную со стыдом, непонятно чем вызванным.

– Побоятся.

– Кого побоятся?

– Говорю же, Сашенька, он жил затворником, а дом такой большой… Он ни с кем не общался, никого к себе не приглашал. И еще эти собаки.

– А при чем тут собаки?

– Может, собаки и не при чем.

В груди стало тесно. Появилось чувство, что сердце обросло плотью и перестало помещаться на положенном месте. Губы Ксении поджались, сделав лицо шестидесятилетней женщины недовольным и капризным, как у избалованного ребенка. Ей явно не хотелось развивать тему. В принципе, все понятно: селяне опасаются огромного заброшенного дома со странным хозяином и злобными псами, как подсознательно опасаются кладбищ, брошенных объектов и хищников. Примем пока эту версию за данность.

– Так вы не против, если поминки будут в два, Сашенька?

– Да, это прекрасно, Ксения Васильевна. Священник придет? Вы вызвали?

– Конечно! Обязательно! – испуганно замахала руками Ксения. – Все сделает, как надо.

– Тело из Смелы привезут в десять?

– Не в десять, а в двенадцать, так мне сказали в похоронном агентстве. Поэтому поминки назначены на два.

– Да-да, они говорили, я забыла.

Еще в Киеве она созвонилась со смелянским похоронным агентством, чтобы те организовали доставку тела, гроб и другие необходимые вещи, и заранее расплатилась, не торгуясь и не вникая в детали. Бесспорно, похоронный бизнес прибыльный бизнес, ведь сколько кругом таких растерянных родственников.

– Вам надо отдохнуть, деточка, – Ксения ласково погладила ее по руке. Лицо домоправительницы опять стало добрым и сочувствующим. – И покушать надо что-нибудь, вы даже чаю не выпили. Вам всем надо отдохнуть, завтра будет трудный день.

Спасибо, что напомнила, а то она сама не знает.

– А могилу на кладбище выкопают?

– Да, местные ребята этим займутся, я договорилась. Только их надо будет отблагодарить.

– Отблагодарим, не переживайте. После поминок еще надо угощение раздать, правильно?

– Об этом мы с Нелей уже позаботились. Кулёчки готовы.

– Вы прелесть. А что еще нужно сделать, Ксения Васильевна?

– Да в общем-то ничего, – развела руками домоправительница. – Я только хотела узнать, Сашенька, из города на похороны кто-нибудь приедет?

– Никто.

– Понятно.

Она опять отвела глаза, а Саша почувствовала огромную, просто-таки гигантскую усталость. Она навалилась на плечи, как железобетонная плита, и придавила ее к земле.

– Тогда на этом все. Отдыхайте, набирайтесь сил. Я приду завтра утречком и приготовлю вам завтрак, если хотите.

– Спасибо, но зачем вам бегать туда-сюда? Я привезла продукты и думаю, что мы справимся сами.

– Как хотите, – ответила домоправительница, пожав плечами. Довольно холодно, как показалось Саше. – Но Федюша все равно придет покормить собак. Или вы покормите сами?

– Нет, пусть лучше он придет. Нас они совсем не знают, да и я, честно сказать, не очень представляю, как с ними обращаться.

– Он придет, – кивнула Ксения. Помолчала, а потом все же решилась добавить:

– Конечно, это не мое дело, Сашенька, но избавились бы вы от этих собак. Ваш папа все не хотел, как я ни уговаривала. Не знаю, что вы решите делать с домом, но собаки вам точно ни к чему.

– Спасибо за совет, Ксения Васильевна, я это учту.

Домоправительница вдохнула с чувством выполненного долга. Она неспроста упомянула про собак, что-то ее мучило, Саша это почувствовала. Что-то тут не в порядке. С этими собаками что-то не так, но что? Больные или просто дикие, неуправляемые твари? В свой последний приезд она к собакам не заглядывала. Совсем не помнила даже, как они выглядят. Отец ничего про них не говорил, а ей и в голову не пришло спросить.

– Вас проводить в комнаты, Сашенька?

До чего она за эти годы вжилась в роль, подумала Саша. Ведет себя, как настоящая экономка из позапрошлого столетия. Интересно, а если бы мать осталась жива, она вела бы себя так покровительственно? Нет, ты просто устала и туго соображаешь… У истории нет сослагательного наклонения и задавать подобные вопросы бессмысленно. Подобные вопросы приводят в страну чудес, которая в реальном мире выглядит как комната без острых углов и с решетками на окнах. Комната с белым потолком и правом на надежду, вот так-то.

– Спасибо, мы справимся сами.

– Я там закрыла… кабинет. На всякий случай. Ключ внизу, в котельной, в ящичке, – заговорщицки прошептала она.

Когда Сашиного уха коснулось чужое дыхание, нервные окончания взбунтовались, требуя немедленно прекратить вторжение. Захотелось оттолкнуть от себя эту чужую женщину.

– Прекрасно. Спасибо.

Домоправительница вопросительно посмотрела на новую хозяйку, но та лишь вежливо улыбнулась в ответ. Чем-чем, а искусством вежливых улыбок Александра Качур владела в совершенстве. Неважно, что тебе хочется визжать от отчаяния, наброситься на окружающих людей и расцарапать им лица – улыбаться надо до конца, без этого в ее профессии никак. Отца нашли мертвым именно в кабинете, но сейчас она не желала это ни с кем обсуждать. Сейчас она просто не могла думать об этом.

Когда Ксения, наконец, ушла, они поднялись наверх. По дальней стене гостиной на второй этаж вела массивная лестница с толстыми балясинами из песчаника. С широкой промежуточной площадки дубовая дверь в резном обрамлении вела в кабинет. Она не говорила детям, где именно умер их дедушка, но проходя мимо, Ян спросил:

– А что за этой дверью?

– Кабинет.

Слова звонко отскочили от стен и рассыпались по залу, как цветное драже. Сын вполне удовлетворился объяснением и дальше расспрашивать не стал. Поднявшись еще на один пролет, они попали на галерею над гостиной, из которой пять дверей вели в пять спален. При каждой имелась своя ванная, а при главной, родительской, еще и гардеробная. Саша облокотилась на перила и посмотрела вниз. Отсюда двухэтажная гостиная казалась просто огромной. Живя в киевской квартире, пусть и просторной, она отвыкла от таких запредельных размеров и вдруг вспомнила, как этот зал представлялся ей раньше, двадцать лет назад. Внизу, как материки и архипелаги в океане, раскинулись диваны, кресла, пуфы и ломберные столики. Ковры просвечивали пестрым рисунком как подводные плато, а торшеры высились из воды, как островные вулканы. А над всем этим царили два парящих альбатроса, никогда не меняющие маршрут – кованые люстры в двадцать энергосберегающих свечей каждая. Только тогда океан казался ей волшебным миром, полным чудес, а теперь – мертвой пустыней. Уже в который раз за этот проклятый день ей захотелось плакать. Такими темпами она скоро побьет мировой рекорд среди телеведущих по количеству остановленных за день слез.

– Мам!

Она обернулась. Дети сиротливо стояли рядом со сваленными в кучу рюкзаками и сумками.

– Куда нам идти, мам?

Этот болван Федюша, конечно, не догадался расставить их вещи по комнатам. Впрочем, нельзя на ровном месте обвинять человека, тем более умственно отсталого. Откуда он мог знать, где они решат остановиться? Комнат же вон сколько… Саша подергала ручку своей старой детской и та с готовностью поддалась. Она вошла. Сердце вздрогнуло, но вполне терпимо. Торкнулось о грудную клетку и успокоилось, только и всего. Просто ностальгия, тревожная жалость по утраченному времени, которая посещает почти всех, кто из реального мира вдруг попадает в мир своего детства.

Та же белая кровать с пологом из цветного ситца, только ситец с годами выгорел на солнце. Тот же ореховый комод с червоточинками, специально выпиленными итальянскими мастерами, маленький секретер, заменявший ей письменный стол, потертое кресло с высокой спинкой, в котором она так любила читать. Романтическая комната романтической девушки. Прелесть. Правда, последние два года жизни в этом прелестном гнездышке она только и мечтала убраться отсюда куда подальше. Мечтала, чтобы и дом, и ее с такой любовью устроенная комната провалились в тартарары ко всем чертям.

– Нравится? – спросила она близнецов. – Решайте, кто останется здесь и пошли смотреть вторую комнату.

Собственно, поднимать вопрос о второй комнате не имело смысла, и она прекрасно это знала. Каждый из них скорее согласится лишиться руки, чем расстанется с другим хотя бы на час.

– Мы будем здесь вместе, – ответил Ян.

Опять этот решительный тон, этот холодный огонь в глазах. И что мальчишка себе возомнил? Что он себе позволяет? Стоп, мамаша. Ребенок ничего ужасного не сказал и не сделал. Ну почему она вынуждена все время говорить себе «стоп»? Почему он не может быть таким же милым, как сестра?

– Но кровать одна, Ян. Ева может остаться здесь, а тебе мы подыщем другую комнату.

– Я останусь здесь с Евой. Кровать большая, мы поместимся.

– Это неправильно, Ян. Тебе лучше занять другую комнату. Места много, нет нужды ютиться в одной кровати.

– Мы останемся здесь вдвоем.

И все. Спорить бесполезно. Объяснять, что в их возрасте мальчик и девочка, пусть даже брат и сестра, должны спать в разных кроватях не имеет смысла. Можно устроить скандал, можно начать орать, но сейчас на это просто нет сил. Впрочем, в такой ситуации даже скандал не поможет. В том, что касается близости к сестре, переубедить Яна невозможно.

– Ева?…

Последний шанс повлиять на мальчишку.

– Можно мы останемся вместе, мамочка? Дом такой большой, и мне тут страшновато… А вдвоем все же не так.

– Ладно, как хотите.

И вышла из комнаты. Пропади оно пропадом, это воспитание! Взяла с пола свою сумку, мгновение подумала и распахнула дверь в родительскую спальню. Она будет спать здесь. В конце концов, теперь это ее дом и она будет спать в главной спальне. На той кровати, где спал отец. И никакие страхи и предрассудки не выкурят ее отсюда. Так же решительно она входила в студию, где ее ждал непростой собеседник, так же бралась за любое трудновыполнимое дело. Просто брать и делать, несмотря ни на что. И плевать, что эти глупые селяне считают ее отца сумасшедшим. Плевать, что они бояться даже подходить к их прекрасному дому. Страх непонятного и неизвестного – удел простаков. Это даже к лучшему, что никто не придет на похороны, не будут докучать и глазеть.

Комната поразила ее своей нетронутостью. Огромная родительская кровать с балдахином в лучших английских традициях, была застелена покрывалом без единой морщинки, банкетка в изножье, ковры, кресла, темный комод, а над ним любимая мамина картина – неброский зимний пейзаж одного из местных художников. Мама увидела его в художественной галереи в Черкассах, и тут же влюбилась. Отец тайком купил картину и подарил ей. Просто так, без всякого повода, как делал все свои подарки. В комнате все было на своих местах, очень чисто, но как-то пусто. Тут явно никто не жил. Даже если Ксения и навела порядок сегодня утром, ситуации это не меняло. Тут не чувствовалось присутствие человека, как и во всем доме. Отец тут не жил, это ясно. Где же он спал? Эх, ты даже этого не знаешь, любящая дочь. Впрочем, ответ напрашивался сам собой – кабинет. Он спал в кабинете. Там и умер.

Умер, забаррикадировав дверь, по словам Ксении и остальных.

Она стояла посреди родительской спальни с сумкой в руках и не знала, что ей теперь делать. Хваткая, образованная, с острым как бритва умом, где-то даже беспощадная женщина, и не просто женщина, а сама Александра Качур из шоу «На Говерле», стояла в растерянности и не знала, что ей делать.

И вдруг посреди гробовой тишины дома (из ее старой детской не доносилось ни звука) послышался какой-то то ли свист, то ли вздох.

«Ммм… сссссс…»

Она услышала звук отчетливо, а потом свист замер. Это было совсем не то, что смех братьев в гостиной. О том видении мозг предупредил заранее: смотри, мол, будет прилив ярких воспоминаний, но все это лишь игра воображения, все это понарошку. А теперь она услышала отчетливый, физический звук, непонятно откуда исходящий. Саша вся превратилась в слух. Минута, две, три… Больше ничего, свист не повторился. Странный звук, ей-богу, очень странный, если не сказать пугающий. Наверное, что-то такое происходит в трубах. Этот дебил Федюша, конечно, не в состоянии должным образом следить за системой отопления.

И откуда взялась неприятная мысль, что это никакие не трубы, а чей-то голос? Голос живого существа, который невидимой нитью связан с тянущей болью у нее в груди.

Однако, нервы ни к черту, не выдерживают ни малейшей нагрузки. Ты явно не в форме, красотка. Так мы дружно докатимся до призраков и приведений. А что, старинный викторианский дом с приведениями. Отличная реклама для продажи, пусть и со знаком минус. Интересно, как продаются дома с такой историей? Давай, придумай еще, что это призрак умершего отца пришел рассказать тебе нечто важное. Душа его еще здесь, отчего бы ей не поболтать с тобой? А там присоединится вся семья, мама и мальчики. Они теперь вместе, как папа и хотел, не правда ли? Он всегда больше хотел быть с ними, чем с ней.

Еще немного, и у меня начнется истерика, подумала Саша. Призыв взять себя в руки сработал со скрипом. В очередной раз она затолкала злые слезы внутрь.

– Можно нам выйти на улицу?

Ева стояла в дверях и смотрела на нее. Не хватало еще расклеиться перед детьми. Они и так чувствуют ее нестабильность, нестабильность всей этой говенной ситуации. Не хватало еще им истерики, зрелища незнакомого и вряд ли приятного. Господи, как же ей не хватает Лорика! Почему добрый домашний гений не мог сломать ногу на неделю позже?

И вдруг опять этот свист-вздох в тишине:

«Ммм-сссссссссссссссс…»

Короткая вспышка и конец, как всхлип. Плечи Евы напряглись, как будто она наткнулась на неожиданное препятствие. Они смотрели друг на друга, и Саше показалось, что глаза дочери на миг расширились в немом ужасе. Но она ничего не сказала. Ничего не спросила. Просто стояла и смотрела в ожидании ответа, как будто ничего не слышала.

А может, это и правда расшалившиеся нервы? Если Ева ничего не слышит, значит, у нее начались слуховые галлюцинации. Или как это еще объяснить? Внезапно будто сквозняк приоткрыл тайную дверь, и в комнату потянуло зноем разогретой степи. Не весенним теплом с улицы, а зрелым духом настоящего лета. Нет, это даже не степь, степь не такая неумолимая. Это саванна, бескрайнее африканское плоскогорье. И еще повеяло запахом животных. Диким запахом.

– Ева, ты сейчас ничего не слышала? – она ощущала себя полной дурой. «А запаха не чувствуешь?» хотела добавить она, но вовремя сдержалась.

– Нет, мам. А что такое?

– Да ничего, просто показалось. Может, с улицы какой-то звук.

«И запах тоже с улицы. От собак?…»

Совсем никуда не годится. С нервами надо что-то делать, надо проветриться.

На завтра назначены похороны, но оказалось, что Ксения позаботилась обо всем. Дом с виду в порядке. Если позвонят из похоронного агентства, Ритка сразу же ей перезвонит, так что волноваться не о чем. А значит, выйти прогуляться – неплохой вариант, не сидеть же взаперти в этом проклятом доме! (Где и спятить недолго, но это так, к слову, заметки на полях). Все верно, нужно оглядеться и посмотреть, что творится вокруг, и что с этими чертовыми собаками.

– Отличная мысль, Ева, зови Яна. Пойдем погуляем.

Они миновали дверь в кабинет на промежуточной площадке, и пересекли гостиную. По дороге обогнули парочку архипелагов и разминулись с подводным вулканом. Путь получился неблизкий. Потом попали в столовую с длинным столом на двенадцать стульев, а оттуда через стеклянные двери вышли на улицу.

В сад надо было спускаться через террасу для утреннего кофе, как когда-то называли ее родители. В солнечную погоду тут планировалось подавать поздний завтрак, а вечером устраивать барбекю. Балюстрада из песчаника обрамляла площадку, на которой стоял облупившейся белый столик и такой же облупившийся стул. И все, больше ничего, только кучки жухлых листьев по углам. Вид этого столика потряс Сашу таким острым чувством одиночества, что перехватило дыхание. Дети настороженно огляделись, как зверьки, которых выпустили на новые угодья, а потом по широкой лестнице побежали с сад. Она пошла следом.

В саду витал дивный дух цветущих яблонь. Он был куда лучше того, дикого запаха, который она почувствовала в родительской спальне. Впрочем, все позади, это был просто сбой в системе, сейчас все хорошо. Надо же, как зарос сад… Дорожки слабо просматривались среди густой молодой травы, которую в этом году еще никто не косил. Не факт, что косили в прошлом. Повсюду валялись поломанные ветки. Старые качели без матраса смотрелись обглоданным скелетом какого-то животного. Зато запах был чудный; гроздья нежных соцветий щедро осыпали старые деревья и просвечивали розовым. Детей сразу покорил простор запущенного сада, в городе они не привыкли к такому. Бегали от дерева к дереву, то и дело весело перекликаясь, и, казалось, совсем забыли о грустной цели их приезда.

Она бесцельно бродила по саду, узнавая знакомые деревья. Два последних года школы, которые она провела в этом доме, она много времени проводила в саду. Отец купил качели специально для нее. Забравшись на них с ногами, она часы напролет проводила наедине с книгой. Летом на качелях в саду, зимой в кресле в своей комнате. Тихий, мечтательный ребенок, не доставляющий родителям хлопот. Ева такая же, милое существо, а вот Ян другой. На самом деле, Ева очень похожа на своего отца, мужчину-мальчика, а в кого Ян – неизвестно. Он не похож даже на сорванцов-братьев. С рождения особенный, далекий от всех, кроме сестры. Иногда ей казалось, что небесные сценаристы что-то здорово напутали. Если бы все пошло по плану, по глобальному маминому плану, согласно которому все беды и несчастья обойдут их семью стороной, все должно было случиться иначе. У нее родилась бы одна Ева, и мужчина-мальчик до сих пор был бы с ней, улыбаясь по утрам своей застенчивой, головокружительной улыбкой. Он берег бы свою жену Александру, серьезного журналиста, занимающегося проблемами образования или здравоохранения. Не случилось бы никакого «На Говерле», феерического шоу, выстраданного потом и кровью, и каждый день требующего новых жертв – вообще ничего такого не случилось бы.

Она так живо представила себе всю картину, что у нее захватило дух. Они бродили бы сейчас по саду вдвоем, она и мужчина-мальчик, а мама колдовала бы на кухне над праздничным ужином. Братья были бы в Европе, на пару заправляя каким-нибудь футбольным клубом средней руки. Отец каждую неделю мотался бы в свое бюро приглядывать за особенно интересными проектами. Но только у истории нет сослагательного наклонения. Глобальные мамины планы не сбылись. Она умерла, мужчина-мальчик тоже покинул ее навсегда, и теперь она бродит по саду одна, как медведь-шатун. Одна, одна, совсем одна… А где дети? Поймала себя на мысли, что давно не слышала их голосов. Остановилась, оглядываясь, но никого кругом, только яблони в цвету.

– Ева! Ян! Где вы?

Не хватает только потерять детей! А паника уже на пороге, сегодня ей многого не нужно.

– Ян!! Куда вы подевались?

Сын вырос, как из-под земли.

– Мы тут, мам, – сказал он спокойно. Ева возникла рядом и встала за плечом брата.

Понятно, это цветущий сад играет такие скверные шутки. В мелькании светотени не разберешь, что происходит. Не разберешь опасности, не увидишь ее.

А она уже на пороге, опасность. Опасность в твоем сердце. Примостилась там, и внезапно ей стало тесно. Она тряхнула головой, чтобы вытрясти дурные, прилипчивые мысли.

– Я уж подумала, что потеряла вас. Пойдем, посмотрим на дедушкиных собак.

Федюша перед уходом сказал, что собаки заперты в вольере. Даже если с ними что-то не в порядке, никакой опасности нет. Надо было расспросить Федюшу, как обстоят дела, а то Ксения выразилась туманно. Возможно, это просто домыслы скучающих селян. Их хлебом не корми, дай выдумать какую-нибудь страшилку. Ладно, расспросить она еще успеет.

– Дети, пойдемте, я покажу вам вольер.

Они свернули налево и вскоре вышли за границы сада. Лужайка, такая же запущенная, как и все остальное, отделяла сад от лабиринта, еще одной грандиозной задумки отца. Всеволод Качур страшно гордился своей идеей и в прихожей на почетном месте висел подробный план. Лабиринт планировался, как развлечение. Место, где дети и взрослые могли бы гулять или играть, гоняясь друг за другом, живая изгородь выше человеческого роста, а между ней дорожки. Его заложили вместе с фундаментом дома и через пять лет, к моменту окончания строительства, он почти достиг желаемой высоты. Для ухода за лабиринтом сначала приглашали специального человека из Черкасс, но потом работу освоил Федюша. Каждый год он немало времени проводил, подстригая изгородь.

Теперь все изменилось. Времена процветания остались в прошлом. Сейчас лабиринт выглядел сплошной зеленой стеной, из которой торчали молодые побеги. Причем стена выглядела совсем не дружелюбно. Она казалась какой-то ощетинившейся и очень-очень плотной.

– Что это, мама? – удивленно спросила Ева. Ян ничего не сказал, только насупился.

– Это лабиринт.

– А для чего он?

– Чтобы гулять там с гостями, весело проводить время.

– Что-то он не кажется веселым, – поежилась Ева.

– Это потому, что дедушка жил один. Гости у него бывали редко и за лабиринтом никто по-настоящему не ухаживал. Но это даже хорошо, что он не кажется тебе веселым. Обещайте, что никогда не пойдете туда одни, хорошо?

– А почему?

– Там можно заблудиться. Это опасно. Обещаете не ходить туда?

– Да, – с готовностью кивнула Ева.

– Ян?…

Сын посмотрел на нее холодным, ничего не выражающим взглядом.

– Ян, я с тобой разговариваю. Ты должен обещать мне, что не полезешь туда сам и не потащишь сестру.

Он молчал, как партизан на допросе. Маленький невыносимый упрямец.

– Ян!

Давай-давай, потяни время еще немного, и ты увидишь, чем все закончится. О, ты удивишься, какие разнообразные формы может принимать гнев и какие он приносит последствия! В последнюю секунду, перед тем как лаве вырваться наружу, Ян сказал:

– Хорошо.

Одно короткое словцо удержало стихийное бедствие.

– Ты обещаешь?

– Да.

– Мам, а с тобой нам можно пойти в этот лабиринт? – спросила Ева.

– Со мной можно.

– Мы пойдем туда?

– Посмотрим.

– Ты всегда говоришь «посмотрим», а сама никогда ничего не делаешь.

– Ты сейчас предлагаешь туда лезть, Ева? Я даже не вижу, где тут вход.

– А вход, наверное, вон там, где круглая арка, – дочь подпрыгивала от нетерпения. – Как интересно! Правда, Ян?

Ян угрюмо молчал.

– Ева, посмотри, как там все заросло, – вздохнула Саша. – Только поцарапаемся. Давай отложим экскурсию, хорошо?

– Ну… хорошо.

В глазах дочери мелькнуло такое знакомое разочарование.

– Прекрасно, тогда пойдем к собакам.

Саша повернулась и пошла через лужайку. Высокое небо было усеяно перистыми облаками, но на горизонте начинала клубиться грозовая мгла. Холодный ветер зашелестел в дебрях лабиринта и неожиданно сильно толкнул ее в спину. В воздухе пахнуло напряжением. Видимо, к ночи все-таки разразится гроза. Собачий вольер находился чуть в стороне, за плоским каменным строением, когда-то выполнявшим функции подсобки, хранилища для всякого хлама, оставшегося после строительства, а также птичника. На новоселье отцовские друзья подарили им пару павлинов. Их определили на постой в подсобку и стали называть ее фермой. Павлины прожили недолго. После смерти мамы и мальчиков отец решил избавиться от них и велел Ксении пристроить птиц. В одно прекрасное утро Федюша сгреб красавцев в охапку, засунул в картонный ящик, и уволок в неизвестном направлении. Саша понятия не имела, что с ними стало.

Они обогнули ферму и попали во внутренний двор. Запустение тут чувствовалось еще более явно. Через гранитную брусчатку пробивалась трава. Три облезшие деревянные двери вели в разные отсеки фермы. Одна из дверей была приоткрыта. Федюша, похоже, совсем не следил за хозяйством, да и Ксения, судя по всему, сюда не часто заглядывала. Саша заглянула в приоткрытую дверь. В полумраке виднелись прислоненные к стенам инструменты, ручная тачка, какие-то мешки с неизвестным содержимым. Посередине высилась газонокосилка с бензиновым двигателем, воинственно нацелив на входящих ручки-рога. Запустение. И пахло запустением. Нет, пахло чем-то еще… горячим и животным. Как в зоопарке. Саша содрогнулась и поскорей закрыла дверь.

Дети уже стояли возле вольера. Это было массивное сооружение, вполне в духе архитектора Качура. Четыре толстых каменных столба были накрыты плоской крышей, выступавшей навесом, а слева располагались два больших ящика из бруса. В ящиках были проделаны широкие отверстия. Будки, чтобы собаки могли прятаться от непогоды. Вольер был метра три высотой и обнесен толстой металлической сеткой. В центре длинной сетчатой стены была врезана дверь. Саша невольно поискала глазами задвижку – она была задвинута до упора.

Обитатели вольера находились тут же. Они стояли, уткнувшись мордами в сетку. Два ротвейлера, черные с желтыми подпалинами. Господи, какие большие собаки, просто невероятных размеров, и… «До чего они страшные!», промелькнуло в голове. Они были породистыми, но почему-то не походили на тех ротвейлеров, которых она видела в городских парках. Не походили они и на ухоженных участников шоу «Лучший друг», которое снимали в соседней студии. Все те ротвейлеры были намного меньше и не отливали такой иссиней чернотой. Эти псы казались великанами на толстых лапах с высоко поднятыми хвостами, длинными и мохнатыми, словно щетки. Наверное, отец их очень хорошо кормил. Может, он покупал им какие-то супер-витамины, и поэтому они так… выросли. Собаки выглядели упругими, как сжатые пружины. Да, они выглядели готовыми. И сильными. Как будто только и ждали, что задвижка на двери ослабнет и выпустит их на волю. Она еще раз посмотрела на дверь – нет, задвижка в порядке, закрыта прочно.

Близнецы стояли в метре от сетки и смотрели на собак. Собаки стояли по ту сторону и смотрели на детей. Глаза у них были ореховые и умные, как и положено ротвейлерам, но что-то в них Саше не понравилось. В них было что-то… не то. Какое-то выражение, не свойственное собакам, слишком пристальное. Она не могла объяснить причину внезапной тревоги, но по коже заползали мурашки. В этих собаках чувствовалось нечто пугающее, вызывающее глубинный, подсознательный ужас. Она вгляделась и поняла. Губы. Ей не нравились их губы, под которыми прятались клыки. Они были слишком живыми, хотя и не двигались. Собаки не скалились, не рычали, просто стояли и смотрели. Но губы были связаны с выражением глаз, и это сочетание вселяло страх. В реальной жизни таких страхов не бывает, в реальной жизни людям нечего бояться настолько. Можно, конечно, отправиться в Африку и столкнуться там с голодным львом один на один. Можно попасть в плен к безумным террористам и ждать, пока тебе без всякого наркоза перережут горло. Но даже это не совсем то. Глубинный ужас лежит еще ниже, между сознанием и подсознанием. До него так просто не добраться. Он живет только в ночных кошмарах, когда понимаешь, что то, что ты считал невозможным, на самом деле возможно.

А еще ужас никогда не является непрошенным гостем. Сердце узнает о его существовании гораздо раньше, чем голова. Зверь приходит поиграть только туда, где его ждут.

Она стояла, как загипнотизированная, но собаки не обращали на нее ни малейшего внимания. Они смотрели на детей.

– Мама, как их зовут?

Голос Евы прозвучал в полной тишине, как слабый писк. Она вздрогнула. Их как-то зовут? Безусловно, у них есть имена, они же собаки. И она их помнила, точно. Имена вертелись на языке, но никак не давались. Они были заперты в дальних чертогах разума, и голосили, просясь, чтобы их выпустил на волю.

– Их зовут Призрак и Тьма.

Все трое одновременно обернулись и увидели Федюшу. Он стоял в проеме двери. Не той, которую открывала Саша, а соседней.

– Господи, напугал!.. – выдохнула Саша. Нервы, взвинченные до предела, в любой момент грозили лопнуть, как перетянутая струна. – Что ты тут делаешь, Федя? Ты вроде ушел домой.

– Да вот, решил, эта, как его… задержаться. Подумал, вдруг вы пойдете к собакам, а детишки-то, не дай бог… ведь дети же, вдруг полезут… вот и решил. Мамка все «пойдем да пойдем», а я думаю, не-а, надо бы погодить, предупредить.

– О чем предупредить, Федя?

– Чтоб поосторожнее с ними, с собаками. А то они, эта… того самого… как бы не выскочили.

– Спасибо, Федя, мы будем начеку. Они что, на самом деле такие опасные?

– Да днем-то нет…

– А почему только днем?

И тут он смутился, этот несчастный идиот. Смутился, потому что сболтнул лишнего и понял это. Выходит, он не хотел говорить, что собаки днем не опасны или ему запретили об этом говорить.

– Ты выпускаешь их ночью, Федя?

– Раньше выпускал, а потом перестал.

– Почему?

– Селод Лексаныч не велел.

Он не умел выговаривать «Всеволод Александрович» и называл отца на свой лад.

– Почему не велел?

Федюша с несчастным видом пожал плечами. Этот здоровенный детина в мешковатых брюках и линялой футболке с гладкими толстыми щеками и глазами пятилетнего ребенка, был не способен выдумать хоть сколько-нибудь приемлемую ложь. Раз оступившись, он боялся вновь ослушаться чьего-то приказа. Это читалось у него на лице.

– Так почему они ночью опасны? Расскажи мне.

Саша взяла его за руку и внимательно посмотрела в глаза. Близнецы завороженно следили за ее действиями. Федюша заволновался, начал переминаться с ноги на ногу, но руку не отнимал. Пыхтел, сопел и, наконец, выдал:

– Н-н-не знаю…

– Но ты знаешь, Федюша. Расскажи, мне это очень нужно. Почему их нельзя выпускать ночью?

В душе идиота шла нешуточная борьба. Лицо дергалось, он вспотел, но потом одна сторона все-таки одержала вверх.

– Да не знаю я! – выпалил он и вырвал руку. – Селод Лексаныч так велел. А больше не знаю ничего… вот.

И насупился, уставясь на Сашу. Руки спрятал за спиной, совсем как малыш, не желающий их мыть перед обедом. Что ж, наскоком завоевать высоту не удалось. Но ничего, лиха беда начало.

– Хорошо, Федюша, ты только не волнуйся, – успокаивающе промурлыкала Саша. – Ты молодец, отлично со всем управляешься, мне нравится. Это хорошо, правда?

Она больше не пыталась до него дотрагиваться, и он немного успокоился.

– Вроде не жаловались… Селод Лексаныч не жаловался.

– Спасибо тебе, Федюша. Будешь и дальше нам помогать? Ты нам очень нужен, без тебя нам не справиться. Так будешь помогать?

– Я, эта… конечно! – вспыхнул он и потупился. – Хотел еще, эта… сказать.

– Говори, – она ободряюще улыбнулась.

– Вы красивая… очень. И дети красивые. Я вас в телевизоре видел, но сейчас вы лучше, эта… вот.

Саша засмеялась. Этот искристый смех всегда работал безотказно.

– Спасибо, Федюш! Мне давно не говорили, что я красивая. Скажи, а почему так странно назвали собак?

– Сам Селод Лексаныч назвал. Призрак и Тьма.

И посмотрел на вольер. Из вольера на ними внимательно наблюдали две пары ореховых глаз. Никакого тебе виляния хвостом, никаких собачьих проявлений привязанности, а ведь их окликнул по имени человек, который их кормит! В голове всплыли отрывочные сведения: ротвейлер считается хоть и не самой умной собакой на свете, впереди идут королевский пудель, немецкая овчарка и еще пара-другая пород, но и тупой его не назовешь.

– Призрак и Тьма, – эхом повторил Ян и сделал шаг к сетке.

Все произошло настолько быстро, что она не успела среагировать. Не успел и Федюша. Как только Ян назвал собак по имени и сделал к ним шаг, обе одновременно бросились. Молча кинулись на сетку и врезались в нее со всего маху, как два болида на гонках Формула-1. Сначала она услышала глухой удар, потом увидела раскрытые пасти. Собаки повисли на сетке, вцепившись в нее зубами. Губы исчезли, глаза исчезли, вместо них зазмеились красные языки и засверкали белоснежные резцы длиной в детский палец. Сетка ходила ходуном, но выдержала натиск. Бросившись, собаки забормотали на низкой частоте, напоминающей звук работающего двигателя.

Вероятно Ян, ее девятилетний сын, так испугался, что не отступил. Собаки бросились, а он как стоял в двадцати сантиметрах от сетки, так и продолжал стоять. Она вырвалась из ступора, загребла сына в охапку и оттащила от вольера. Федюша схватил кусок трубы и со всей силы ударил по сетке. Собаки отпрянули, перестали бормотать, и она услышала, как щелкнули, смыкаясь, зубы. Псы уселись на дощатый пол и уставились на посетителей, как ни в чем ни бывало. Федюша колотил трубой по сетке, но обитатели вольера его словно не замечали. Ян вывернулся из Сашиных объятий и взял Еву за руку. Безотчетный жест, единственно возможный в данной ситуации. Ева стояла, не жива ни мертва от ужаса. Саша присела перед детьми на корточки.

– Господи, Ян, зачем ты к ним подошел? Ты не испугался? Ева, что с тобой? Ты испугалась, маленькая?

У самой внутри все так и дрожало от пережитого. Подошел Федюша с красным, дергающимся лицом. Она посмотрела на вольер за его спиной. Собаки вели себя совершенно спокойно и не обращали на людей внимания.

– Вот за то я и говорю, – проворчал Федюша. Он все еще сжимал в руке кусок трубы.

Ева как будто застыла и только хлопала глазами. Саша обняла ее и прижала к себе.

– Ты в порядке, милая?

– Да, – пролепетала дочь. – Я в порядке, мама.

Но она чувствовала, как напряжено ее тельце.

– Да успокойся, мам. С ней все хорошо, – пробурчал Ян. Он был раздражен, но нисколько не испуган. Интересно, если бы она не оттащила его от сетки, он так и продолжал бы стоять лицом к лицу с этими беснующимися тварями?

– Зачем ты к ним подошел?

Она смотрела на сына, продолжая обнимать Еву. Яну эти объятия явно не нравились. Он предпочел бы утешить сестру сам, без посторонних.

– Хотел посмотреть, что будет.

– Посмотрел?

– Посмотрел.

Она отстранилась от Евы, и поставила близнецов перед собой в ряд.

– Обоих предупреждаю, в первый и последний раз: вольер обходите за километр. Застукаю вас здесь, посажу обоих под замок. В разных комнатах. Вам понятно?

– Не сердись, мам, – тихо сказала Ева.

– Нам все понятно. К вольеру не приближаться, в лабиринт самим не ходить, – Ян безошибочно вычленил, что от них требуется в данный момент, и, как всегда, отвечал за двоих.

– Умный мальчик. А теперь марш в дом.

Только покинув задний двор, Саша наконец-то перевела дух. Федюша плелся за ними, все еще не расставаясь с куском трубы. Обернувшись, она увидела, что собаки разлеглись на полу. Не решившись подняться на террасу для утреннего кофе, Федюша мялся на пороге.

– Так я эта, того… пойду?

– Придешь завтра покормить этих монстров? – спросила она. – Боюсь, сама я не решусь.

– Эта я конечно! – Федюша просиял. – Я обязательно. И эта… не испугались они там? Детишки?

– Все в порядке, не переживай, – мягко улыбнулась Саша, – ты ни в чем не виноват.

– Ага, – радостно закивал он, развернулся и потрусил к лужайке.

Саша зябко поежилась. Стало холодно.

– Пошли в дом, – сказала она детям.

Заботиться об ужине не пришлось. В холодильнике обнаружилось запеченное мясо, свежие огурцы и сырники. Ксения позаботилась обо всем. Она сидела за круглым столиком на кухне и смотрела, как едят дети. Самой есть не хотелось. Дорога и волнения так вымотали ее, что кусок не лез в горло. Сейчас она уложит близнецов спать и попытается собраться с мыслями.

– А здорово ты его сегодня развела, – обратился к ней Ян с набитым ртом.

– Прожуй сначала, – машинально ответила она. – Не поняла, что я сделала?

– Говорю, клево ты развела этого идиота.

Она удивленно посмотрела на сына.

– В каком смысле «развела»? О чем ты говоришь?

– Ты хотела, чтобы он выболтал тебе про собак. Начала хорошо, но не дожала.

– Ян, откуда ты набрался таких слов?

– Каких? – искренне удивился сын.

– Таких! «Развела», «дожала». Так нельзя выражаться, это дурной тон.

– Тон как тон, – он пожал плечами, запихивая сырник в рот целиком.

– Перестань набивать рот! – крикнула она. «Надо держать себя в руках». – Понимаешь, культурные люди так не говорят.

– Да? Получается, ты не культурная? – парировал сын, еле проглотив сырник. – Ты сама так говоришь, я слышал.

– Когда ты такое от меня слышал?

– Когда ты говорила с Риткой по телефону.

– Во-первых, с Маргаритой Владимировной! А во-вторых, тебя никто не учил, что подслушивать чужие разговоры нехорошо?

– Я не подсушивал, ты разговаривала очень громко.

– Он прав, мамочка, мы ничего не подслушивали, – вставила свои пять копеек Ева. – Ты так нервничаешь по телефону, что не слышать невозможно.

Вот она, правда жизни! Думала, они глухие и слепые? Нет, у тебя очень даже сообразительные дети, и наверняка это цветочки из того, к чему они успели приобщиться. Особенно после того, как они все переехали к Волгину.

– Хорошо, пусть вы не подслушивали, а услышали случайно. Понимаете, взрослые, у которых напряженная работа, иногда срываются и говорят не совсем то, что хотели бы. Но с Федей ты все неправильно понял. Я его не разводила, как ты выражаешься, а задавала наводящие вопросы.

– Нет, ты его разводила, но не дожала. Он ничего полезного так и не сказал.

Он смотрел ей в глаза, твердо, как взрослый.

– Сейчас не сказал, скажет позже. Главное, установлен контакт.

«Что ж, если ты так торопишься вырасти, я тормозить тебя не буду. Только вряд ли тебе понравятся многие из тех открытий, которые ждут тебя впереди. Зря ты несешься, как паровоз».

– Ты не имела на это право, – вдруг сказал Ян.

– На что не имела право?

Сегодня сын не уставал ее удивлять.

– Разводить его.

– Еще раз говорю тебе, я его не разводила, а расспрашивала.

– Нет, разводила. Это гадко, потому что он дебил, а ты умная.

Господи, а ему только девять и он еще не добрался до повести «Цветы для Элджернона». Что будет дальше?

– Знаешь, Ян, умные люди обычно только и делают, что пользуются ситуацией. Иначе какой смысл быть умным?

– Я никогда не буду так поступать. Это подло.

– Поживем увидим, сынок.

Не может быть, чтобы она на полном серьезе схлестнулась с девятилетним мальчиком, своим сыном. Это в нем говорит чувство противоречия, желание делать все наперекор. Возможно, он соперничает с ней за Еву и таким образом выражает протест. Просто у него сложный характер, это бывает, это ничего. Конечно, в этой ситуации маленький засранец не прав, но мать на то и мать, чтобы принимать своих детей такими, какие они есть. И любить их, несмотря ни на что.

Ева металась от одного к другому, пытаясь сохранить равновесие между матерью и братом, но не могла придумать, как это сделать. Их игры были для нее еще недоступны. Она очень любила мамочку, но Ян был вне конкуренции.

– Что, доели? – Саша встала из-за стола. Она решила закрыть тему и все спустить на тормозах. – Ева, допивай молоко и марш в постель! Давайте, я вас провожу.

– А ты где будешь спать? – обеспокоенно спросила Ева.

– Я буду рядом, в соседней комнате. Только посижу немного тут и сразу приду. Хорошо?

– Хорошо.

Они гуськом миновали океан гостиной, скованный штилем, и поднялись по полутемной лестнице. Люстры были выключены, внизу горели только два торшера. Казалось, тени живут отдельной жизнью, сопровождая непрошенных гостей. Почему-то опять возникла ассоциация с саванной. Тьма, полная шорохов животных, полная призраков. Было непонятно, откуда она возникла, потому что двухэтажный зал выглядел скорее как средневековый замок. Поднимаясь по лестнице, дети жались друг к дружке, даже Яна пугала непривычная обстановка.

В своей старой детской она сняла покрывало с кровати; белье оказалось чистым. Постояла, пока близнецы не распаковали пижамы и зубные щетки. Напомнила про обязательное посещение ванной перед сном, пожелала им спокойной ночи и отступила к двери, как полководец Кутузов к Москве в 1812 году.

– Придешь поцеловать нас на ночь? – спросила Ева.

Ян промолчал. Она знала, что он не спросил бы о таком даже под страхом смерти. Вот Лорику он позволяет подобные глупости. Лорик целует их обоих на ночь в обязательном порядке, и они привыкли к этому. Но Лорика нет, а ритуал должен продолжаться. Мать заменяет няню, забавно… Мамаша на подмене, пока не вернется кто-то настоящий.

– Приду поцеловать вас, засыпайте. И не забудьте про зубы.

И закрыла за собой дверь. Постояла на галерее, всматриваясь в глубины сумрачного океана, а потом решительно стала спускаться. Не задерживаясь, миновала дверь в кабинет, пересекла гостиную, следом столовую, пока не оказалась перед шкафчиком, куда спрятала бутылку коньяка. Завтра надо быть в форме, но ей необходимо подкрепиться, иначе она просто не выдержит. Упадет и завоет, как бешеная собака. Вроде тех, что сидят в вольере на заднем дворе.

Вдруг ее посетила неприятная мысль: «Кто теперь будет выпускать собак погулять? Федюша с куском трубы наперевес? И что в это время делать всем остальным, прятаться? Можно ли будет загнать этих монстров обратно в клетку?»

Нет, не теперь, я подумаю об этом завтра. Вот лучший способ решения всех проблем. Малоэффективный, но и малозатратный. Я подумаю об этом завтра, когда все будет позади, и отец будет лежать в могиле. Рядом с мамой и мальчиками. А сейчас я хочу выпить.

Она щедро плеснула коньяка в бокал и собралась уходить, но потом вернулась и прихватила с собой бутылку. В гостиной прошла через колоннаду и в нерешительности остановилась перед темным холлом. Пошарила по стене и включила свет. Холл озарился светом двенадцати галогеновых свечей наверху и еще восьмью в бра по стенам. Дубовые панели, каменный пол. Букет весенних цветов в сине-белой маминой вазе смотрелся как-то неуместно, слишком легкомысленно для этого сурового интерьера. За двумя узкими высокими окнами по обе стороны от входной двери мерцала тьма. Призрак и Тьма. Господи, какие странные, нелепые имена для собак, как он мог додуматься до такого? Не к добру хозяин дал своим тварям имена из преисподней, так наверняка решили бы селяне, случись это лет сто назад. А может, они думают так до сих пор.




Глава 4

Кабинет архитектора Качура


Справа среди панелей в холле пряталась незаметная дверь. Саша открыла ее и попала в небольшой помещение, служившее котельной. Тут мерно и тихо гудели два газовых котла, по стене расползлось переплетение труб, сбегающихся сюда со всего дома. Пол был выложен гладким керомогранитом, стены выкрашены в незамысловатый бежевый цвет. Ощущение сказочного замка тут терялось совершенно; просто техническое помещение. На стене висел металлический шкафчик, в котором хранились ключи от всего дома. Они были снабжены аккуратно подписанными бирками – отец, в отличие от матери, во всем любил систему и порядок. Она без труда нашла ключ с биркой «кабинет» и вернулась обратно в гостиную. Поднялась по лестнице до первой площадки. Поставила бутылку и бокал на пол и взялась за ручку. Подергала – домоправительница не обманула, действительно заперто.

Ключ повернулся легко. Издал послушное «клац» и собачка замка мягко отошла в сторону. Она положила ключ в карман джинсов и толкнула дверь. Сердце стучало сильнее обычного, пригнав горячую кровь к голове. Кровь застучала в висках, но она поборола волнение, будто собиралась ступить в студию, где ее готово было испепелить множество жадных глаз. Это она умела.

Кабинет отца служил еще и библиотекой. Обе из длинных стен были заняты полками с книгами. Около пяти тысяч томов, от огромных иллюстрированных альбомов по архитектуре до карманных изданий беллетристики, которые любила покупать мама. А между ними издания по истории, философии, зоологии, ботанике, специфическая литература по медицине и генной инженерии, книги, посвященные охоте и рыбной ловле, воспитанию собак и астрономии. Полные собрания сочинений Диккенса, Котляровского, Томаса Манна, Байды-Вишневецкого, Достоевского и многих других, доставшиеся родителям еще от их родителей. Научная фантастика во всевозможных видах и подвидах, любимый отцом Джон Толкиен и не менее любимые Льюис Кэрролл и Антуан Сент-Экзюпери. Круг интересов читающей публики когда-то был весьма разнообразен. Теперь из читающей публики не осталось никого.

Затаив дыхание, она стояла посреди кабинета. Сама не знала, что ожидала там увидеть: обведенный мелом контур на полу, полный разгром, разломанную мебель, или другие следы бесчинства чьей-то злой воли. Нет, ничего подобного. Все прибрано, вещи более-менее на своих местах. Обстановка не сильно отличалась от той, которую она запомнила со своего последнего визита. После того, как вынесли покойника, Ксения явно прибралась. Баррикаду разобрали, книги поставили на место. Вероятно, двигать мебель ей помогал Федюша.

Отца нашли в кабинете, дверь в который была забаррикадирована. Это сделал сам отец, потому что никаких посторонних следов полиция в кабинете не обнаружила. Из Черкасс приезжала следственная бригада, были опрошены свидетели, и после того, как пришли результаты вскрытия – обширный инфаркт – оперативно было вынесено заключение: ненасильственная смерть. Следователи закрыли дело, не успев открыть, и умыли руки.

Господи, зачем же отец держал этих тварей?

Никто не желал разбираться в том, зачем ему понадобилось баррикадировать дверь. На вопрос, заданный сегодня утром, вежливый следователь по фамилии Панчин ответил:

– При всем уважении, Александра Всеволодовна, согласно опросам свидетелей ваш отец в последнее время находился в крайне нестабильном психо-эмоциональном состоянии. Он перестал общаться с окружающими людьми, у него были галлюцинации, бредовые идеи – налицо шизоидный синдром. Поверьте, я не просто так говорю, у меня жена психиатр. Она, кстати, утверждает, что больные шизофренией далеко не ущербные доходяги, как принято считать, и в умственном отношении зачастую превосходят людей, их оценивающих. Но что касается диагноза, об этом поздно судить. Вскрытие не выявило признаков насильственной смерти. Поверьте моему пятнадцатилетнему опыту, если вскрытие говорит, что случился инфаркт, значит, так оно и есть на самом деле. Что-то могло его напугать, ведь страх и защитные действия весьма характерны для… Но не будем вешать ярлыки, я понимаю, как вам это неприятно. Для человека в том состоянии, в котором находился ваш отец, серьезных поводов для испуга не нужно. Все говорит о том, что у него начался приступ паники, и сердце просто не выдержало. Не выдержало сердце, понимаете меня? Право, мне очень жаль, извините еще раз.

Вежливый следователь Панчин утверждал, что ее отец под конец жизни сошел с ума. Утверждал с полной уверенностью, ведь жена психиатр – это не шутки. Ксения тоже косвенно подтверждала это мнение.

Всеволод Качур забаррикадировал дверь в приступе панической атаки, только и всего. Ваш отец оказался шизофреником, но об этом, к счастью, поздно судить. Не волнуйтесь, Александра Всеволодовна, сумасшедшие зачастую превосходят в умственном отношении людей, их оценивающих. Это вовсе не позорно, иметь сумасшедшего отца.

Перед книжной стеной стоял массивный письменный стол. Посредине комнаты распластался неяркий ковер, а противоположную стену, увешанную гербариями под стеклом и акварелями с изображением лошадей, украшал камин с двумя стоящими перед ним вольтеровскими креслами. Кресел было два, но одно совершенно лишнее. По словам Ксении, отца давно никто не навещал. До камина ее заботливые руки так и не дошли. Пепел и несколько недогоревших поленьев были все еще там. Она медленно подошла, взяла кочергу и поворошила угли, сама не понимая, зачем это делает. Целый день не могла справиться с чувством, что невидимая волна тащит ее куда-то помимо воли. Вернулась на лестничную площадку, взяла бокал вместе с бутылкой и поставила на стол. Закрыла за собой дверь. Машинально проверила ключ – он был на месте, в кармане джинсов.

Она уселась за отцовский стол и посмотрела на лампу под черным абажуром. Нога лампы представляла собой бронзовую колонну, по которой ползла змея. Включила лампу и ничего страшного не произошло. Бронзовая змея не ожила и не набросилась на нее с шипением, холодный ветер не ринулся из камина, скорбный вздох не огласил одинокий дом. Конечно, хорошо бы разжечь камин, но поленница была пуста. Она сделала глоток из бокала. Коньяк обжег ей горло, но это было живительное тепло. Мозг тотчас отреагировал с благодарностью. Она взяла бутылку в руки и рассмотрела этикетку. Приличный коньяк. Саша пила редко, только когда совсем не пить было нельзя по работе. У нее просто не оставалось ни времени ни сил, чтобы расслабляться в свое удовольствие. Вот у Волгина оставалось, а у нее нет. А все потому, что Волгин, по большому счету, ни за что не отвечал, был лишь говорящей головой, лицом из телевизора. Он поселился в очень удобной норке, неподалеку от верхних этажей улья, где живут самые ценные трутни. Это ей, рабочей пчелке, приходилось мотаться по всей конструкции, выстроенной трудолюбивыми собратьями. Скажите, как вечером можно пить и заниматься разными приятными глупостями, если в шесть утра уже надо быть в студии, потому что съемки расписаны на все двадцать четыре часа? Как можно успевать кого-то любить, когда целый день носишься, как белка в колесе? С утра съемки, в полдень встреча в Днепро, потом обед в Киеве, а вечером вечеринка в Варшаве, на которой надо присутствовать обязательно? Как при таком графике можно что-то успеть, кого-то заметить?

А теперь она сидела и пила в одиночестве, как законченная дура. Сама во всем и виновата. Когда-то хотелось любви, чувства защищенности, но всем этого хочется, тоже мне новость… Любви и защищенности каждому отпущено определенное количество и ничего с этим не поделаешь. Если ты хочешь писать картины, а Бог не дал тебе таланта, разве ты всю жизнь переживаешь по этому поводу? Если мечтала стать балериной, а у тебя случился диабет и ты с десяти лет имеешь лишний вес, разве ты переживаешь? Берешь и живешь, как получается. Так и по поводу любви нечего сокрушаться, не всем дано. Твоя любовь уже кончилась. Мужчина-мальчик давно покинул тебя, они все покинули тебя… А с Волгиным нечего было и пытаться, он был изначально проигрышным вариантом.

Она сделала еще один глоток коньяка. Живительное тепло срабатывало все хуже и хуже.

Все начало разваливаться уже через год. То, что поначалу она приняла за общность интересов, за приятное товарищество, из которого могло получиться нечто крепкое, оказалось пшиком. Полным говенным пшиком, а человек, который показался ей чуть ли не родным, оказался пустышкой. А хуже всего было то, что тогда она и начала понимать, что вся ее жизнь не более чем пустышка. Театр теней, где за вырезанными из картона фигурами нет никого и ничего. В тридцать четыре года у нее, ведущей популярнейшего шоу «На Говерле», нет никого и ничего. Даже детей нет, потому что это не ее дети, а Лорика. Или каких-нибудь инопланетян, которые подкинули ей близнецов на время межгалактической экспедиции.

Через полгода после свадьбы с Владом Волгиным, того еще масштабного события, до нее стали доходить шепотки. Шепотки мерзкие, как муравьи под кожей, но именно они, как известно, и оказываются правдой. Волгина видели то в обществе футбольной звезды, с которой он пил пиво на брудершафт не размыкая объятий, то в обществе старлеток, рвущихся в мир шоу-бизнеса с азартом голодных гиен. А то и вовсе в сомнительных компаниях, которые выкупают клубы и арендуют лимузины, а после уборщики выгребают такое дермище, что и представить страшно.

Сначала она небрежно отмахивалась, понимая, сколько завистников вьется вокруг знаменитостей. Она давно жила под гнетом жадных взглядов и привыкла к этому. На тот момент они с Волгиным еще ладили. Она перевезла к нему детей и Лорика, и всему находились нормальные, рабочие объяснения. Да она и не стремилась их искать, этих объяснений. Каждый день они находили десять минут посидеть вдвоем и выпить кофе. Пусть Волгин чаще всего мешал кофе с алказельцером, но они смотрели друг на друга с нежностью. Так она думала, по крайней мере, и так было с ее стороны. Волгин, в силу своей профессии, владел лицом ничуть не хуже, чем она сама.

Квартира у Волгина была большая, и Лорик с детьми растворились в ней без следа. Они с мужем могли уединяться когда угодно и сколько угодно, не опасаясь вторжения, и там, в спальне по-прежнему все было хорошо. А потом кофейные посиделки сошли на нет. На них перестало хватать времени. Это получилось само собой, незаметно; просто слишком много работы, много встреч, много разъездов и вечеринок. «Я останусь тут, ты не против? Надо еще кое-что обсудить». «Конечно не против, я тоже появлюсь скорее всего только завтра утром». «Так ты еще не прилетела? Ну и прекрасно».

Она понимала – много работы. Ее саму раздирали сроки и обязательства. В тридцать пять минут программы надо впихнуть то, что не влезает и в пятьдесят. Ритка, конечно, помогает, носится колесом, но разве можно объять необъятное? Куча народа рвет Александру Качур на части, ее и ее популярного мужа, и надо ковать железо, пока горячо. И надо бывать, все время бывать там, где надо, иначе есть риск выпасть из обоймы. Ведь многое не решается по телефону, надо мелькать, надо пить, надо общаться. Она понимала, что такая жизнь требует жертв со стороны семьи, но без этого никак не обойтись. Когда все вокруг несется кувырком, не успеваешь считать вагоны. Жизнь в обойме диктует свои законы не меньше, чем жизнь в тюрьме. Попробуй, спрыгни с карусели, когда та несется полным ходом, и все вокруг кажется размытым пятном.

Когда прекратились посиделки, начались неприятные сюрпризы. Пакетик с белым порошком, вывалившийся из брюк. «Влад, ты же разумный человек и знаешь, к чему это приводит! Мало примеров?» «Да это Ванька сунул мне спьяну, это он балуется. Я-то сам никогда, ты же меня знаешь! Как ты вообще могла такое подумать, жена моя, мать моих детей! Что, не смешно?» Потом появилась привычка надолго зависать в ванной с телефоном. Через дверь слышались смешки, прорывающиеся сквозь шум воды. А уж когда из тех же брюк выпал надорванный пакетик от латексного изделия, она даже ничего не спросила. Зачем слушать заведомую ложь и устраивать себе лишнюю нервную встряску? Встрясок ей хватало и на работе. На удивление, но прозрение жены, которая все узнает последней, мало взволновало Сашу. Оставался последний вопрос: а зачем он вообще женился? Что это – тщеславие, или продуманная компания по поддержанию традиционного имиджа (о футболистах-то болтали с завидной регулярностью) или просто порыв? Но и этот вопрос по большому счету не имел значения. Она даже удивлялась, насколько мало ее это затронуло. К тому времени во Владе Волгине всплыли черты, на которые она раньше не обращала внимание. Его мимолетная бытовая ложь. При элементарном сопоставлении фактов все было шито белыми нитками, все лежало на поверхности. Просто удивительно, насколько она была слепа. Его кроличья трусость, неспособность принимать смелые решения. Он не из тех, кто вступит в схватку, он из тех, кто вовремя приластится к победителю. А эта дурацкая привычка чуть что скалить зубы? Словно американский политик, даже когда они бывали одни. А жест, которым он то и дело жеманно поправлял волосы – как раньше она всего этого не замечала? Не говоря уж про взгляд, которым он смотрел на детей, когда думал, что она не видит. Так смотрят на пауков за стеклом террариума.

Три недели назад она наконец приняла окончательное решение. Все обдумала и уже посоветовалась с Гопчинским. Этот милый старикан был старинным другом отца и у него была солидная юридическая фирма. Основной их специализацией были не разводы, а куда более серезные дела, но Гопчинский знал ее с детства, внимательно выслушал и обещал помочь. Он посоветовал еще раз все обдумать и взвесить, но в случае, если ее решение останется неизменным, согласился представлять ее интересы при бракоразводном процессе. Он дал ей несколько практических советов как себя вести в ближайшее время. Она была уверена, что дальше этого кабинета разговор не пойдет. Гопчинский был специалистом высокого уровня. Вчера она не сообщила ему о смерти друга. Долго думала и не сообщила. Гопчинский не обидится, он умный старик и все поймет. Она знала, что отец ни с кем из друзей не поддерживал связи уже много лет. Что было, то прошло и ушло навсегда.

Сегодня утром она уже знала, что в квартиру на Хрещатике больше не вернется. Потому она и взяла с собой детей, потому что знала, что не вернется.

Она допила бокал и налила себе еще один. В голове шумело, ведь она совсем ничего не ела сегодня. И есть до сих пор не хотелось, а вот пить коньяк хотелось. Лампа под черным абажуром выхватила из полумрака пятно на кожаной поверхности стола. Сам стол был девственно пуст: ни бумаг, ни письменных принадлежностей, ни ноутбука.

И что же впереди? Кажется, что ничего. Два года брака с Волгиным остались позади, и она уткнулась в черную пустоту. «На Говерле», все эти люди, все эти метания, все вдруг предстало в истинном свете. Все это неважно и ненужно. И внезапно, как нож в сердце, ее поразило знакомое ощущение, нахлынувшее из детства. Тогда, лежа в кроватке и плывя куда-то в невообразимом пространстве, в открытом космосе, где нет ничего, кроме нее самой и каких-то гигантских круглых поверхностей, она спрашивала себя: «Кто я?»

«Кто я, Саша Качур?»

И как в детстве, она будто отделилась от тела, от мира людей, и брела в бесконечности, потерянная и свободная, задаваясь одним-единственным вопросом: «Кто я?»

Приближались и удалялись круглые гиганты, вдалеке громоздились горы, похожие на кучевые облака, не пугающие, а просто огромные, но вокруг никого. Да она и не ожидала никого встретить в этом бесконечном ничто, в котором плыла, задаваясь единственным вопросом.

«Кто я, Саша Качур?»

Показалось, еще немного и ответ настигнет ее.

И тогда она испугалась. Испугалась этих огромных гор, этих плывущих сфер, этой бесконечности и того, что может произойти, что она может узнать. Она забарахталась и вынырнула. Наверное, подобное испытывают тибетские ламы при погружении в нирвану. А ведь в детстве, когда она не имела представления о тибетских ламах, состояние транса было ей хорошо знакомо. Оно приходило на грани сна, и ничуть не пугало. В детстве ничто не пугало, в детстве было кому ее защищать.

Оказалось, что она по-прежнему сидит за столом, уставившись на пятно от лампы. Дом был тих, как могила. Никаких звуков. Она пошевелилась, свыкаясь с вновь обретенным телом. Подошла к окну и открыла створку с частым переплетом.

Из темноты дохнула прохладой ночь. Внизу мерцали редкие огоньки Холодного, а сверху, в небе, проглядывала из туманной шали луна. Она была толстой, но уже не полной. Убывающая луна. Глаза постепенно привыкли к скудному освещению и начали проступать очертания. Земля и небо разделились. Черные груды холмов появились на горизонте, как бредущие великаны, над ними светлой полосой повисло небо, на котором вдруг открылись подслеповатые глазки звезд. Ближе ощетинились заросли над рекой. Под окном виднелась дорожка, обегающая вокруг дома. Она вдохнула ночной воздух, напоенный ароматами проснувшейся земли. Гроза так и не собралась. Головокружение весны растворялось, готовясь отдать власть полнокровному лету. Тьма за окном так и кишела жизнью, и по сравнению с тишиной дома, грохотала на все лады. Шелест, похрустывание, вздохи, стрекотание. Совсем близко ухнула сова и вслед за тем из Холодного раздался бдительный собачий лай. Один голос, потом другой, а дальше подхватил целый хор. Через несколько минут перекличка закончилась и лай стих. На реке проснулась одинокая жаба.

Собаки отца не издали ни единого звука. Саша не сомневалась, что услышала бы их лай, хотя ферма находилась с восточной стороны, а окна кабинета выходили на юго-запад. Но они не откликнулись на зов из Холодного. Это показалось ей несколько странным. Наверное, собаки, живущие на улице, должны лаять, но эти почему-то не лаяли.

Как же я устала, подумала она. Но хватит жалеть себя, завтра трудный день. Она закрыла окно. На столе стоял бокал с недопитым коньяком, который посверкивал янтарем в свете настольной лампы. Заперла кабинет, поднялась на галерею и заглянула к детям. На прикроватном столике горел ночник. Ян и Ева, в пижамках, свернулись калачиками по разные стороны кровати и крепко спали. Дети так и не дождались поцелуев на ночь. Она осторожно прикрыла за собой дверь.




Глава 5

На похоронах


Чтобы проснуться, человеку требуется более длительное время, чем заснуть – около пяти минут. Но сегодня Саше не потребовалось и минуты. Она очнулась сразу и первым делом подумала: «Сегодня похороны». Из окна лился чистый неяркий свет. Хорошо, если не будет дождя, очень хорошо. Она села на кровати под балдахином. Краешек не пришедшего в себя сознания удивился, что это за странное место и как она тут оказалась. Но запаздывающих подгонял авангард, который уже застилал койки и чистил оружие. На удивление времени не было. Сегодня придется дать бой. Она взяла со столика телефон.




6:31.


Прекрасно, время есть. Вчера она так и заснула в одежде и теперь главным ее желанием было принять душ. Она достала из сумки объемную косметичку с туалетными принадлежностями и пошлепала в ванну. Включила свет и обнаружила ту же чистоту и нетронутость, что и в спальне. Никаких следов присутствия человека, ни шампуней, ни бритвенных принадлежностей, только одинокое мыло в упаковке и аккуратно развешанные полотенца.

Сердце предупредило прежде, чем ухо услышало звук. Оно в ужасе екнуло на десятую долю секунды раньше, чем Саша услышала то свист, то ли вздох:

«Ммм… сссссс…»

Отчетливо, как и вчера. Те же слуховые галлюцинации.

Она почувствовала, как у нее похолодело под волосами. И страх родился в груди. Заломил, изнывая, причиняя почти физическую боль. Что это такое? Господи, что творится в этом проклятом доме?

На этот раз свист не прекращался дольше. С высоких нот он перешел на более низкие.

«Дддыы… Ннннн…»

Неужели в этом буравящем мозг звуке проскальзывают слова?

Нет, это не слова. Слов быть не может. Это трубы, она же в ванной! Точно, это трубы. Сознание клещами ухватилось за спасительную мысль и облегчение вытеснило ужас. Идиотка, испугалась дрожания труб. Старый дом, только и всего.

Звук замер. Но облако страха осталось.

Она постояла, справляясь с собой, потом открыла кран на полную. Ванна была чугунной, на ножках в виде львиных лап и стояла посреди комнаты, больше похожей на будуар. Подсознательно была готова к тому, что из крана хлынет кровь или что там еще бывает в фильмах ужасов. Кровь убиенных младенцев или жидкая грязь из канализации. Она не любила ужастики, у нее вообще не было времени на кино, но штампы прочно засели в голове.

Из крана хлынула чистая вода. Она смотрела, как чистая, но уже пожелтевшая ванна наполняется водой. После контрастного душа стало лучше. Она распаковала сумку и достала одежду, специально приготовленную для похорон. Облачилась в строгое элегантное черное платье, натянула черные чулки и надела черные лодочки. Гриву пепельных волос собрала в узел на затылке. Небезупречный, конечно. Она не привыкла причесываться сама, этим занимался ее парикмахер, визажист и косметолог в одном лице. Оглядев себя в зеркале, осталась довольна. Вот так, просто и строго. Голову ничем покрывать не стала. Это уже лишнее, неважно, если ее осудят селяне. Уж на них-то ей плевать с высокой колокольни. Бросила взгляд на телефон.




6:58.


Пора будить детей. Выйдя на галерею, она услышала, как внизу хлопнула дверь. И сразу за тем голос, умноженный гулким эхом:

– Это я, Сашенька! Вы уже встали?

Ксению-таки принесло. После того, как сегодня все закончится, надо будет ей сказать, что пока она с детьми тут, ноги ее в доме не было. Мягко сказать, но так, чтобы она уразумела. Времена изменились и теперь все будет так, как решит новая хозяйка.

– Сейчас мы спустимся, Ксения Васильевна.

Когда она открыла дверь в детскую, на нее дохнуло запахом раскаленной саванны. Снова этот дикий запах. Саша так и замерла на пороге. Как будто в детской ночевал целый зоопарк. С виду все было в порядке, дети спали вдвоем на кровати, вещи были на местах, но запах стоял невыносимый.

Какого черта тут творится?





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67320951) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.