Книга - Экспертные сообщества и власть

Экспертные сообщества и власть
Александр Юрьевич Сунгуров


Политология России
Монография посвящена процессу влияния носителей экспертного знания на принятие политико-управленческих решений. В первой части книги рассматриваются прежде всего различные типы экспертизы, модели взаимодействия экспертного сообщества и власти. Здесь же проанализированы научные дискуссии на эту тему, которые ведутся как в зарубежной, так и в российской научной литературе. Во второй части издания представлены результаты наших исследований практик взаимодействия экспертов и власти в процессе принятия политико-управленческих решений в России как на федеральном, так и на региональном уровне. При этом рассматриваются проблемы нормативной экспертизы и экспертного сопровождения политико-управленческих решений.

Автор надеется, что книга окажется полезной всем тем ученым, студентам и практикам, желающим разобраться, почему так сложно развивается конструктивное влияние экспертного сообщества на принятие властных решений современной России.



В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.





Александр Юрьевич Сунгуров

Экспертные сообщества и власть



© Сунгуров А. Ю., 2020

© Политическая энциклопедия, 2020




Введение


Представляемая читателю книга посвящена взаимодействиям экспертов и власти. Для начала определим, что мы понимаем под экспертами и экспертизой, так как исходно само понятие эксперта означало человека, который занимается экспертизой. Сегодня ситуация изменилась. Все же, согласно словарю русского языка С.И. Ожегова, эксперт – это специалист, делающий заключение при рассмотрении какого-либо вопроса, а экспертиза – рассмотрение какого-либо вопроса экспертами для представления заключения. Последнее, в свою очередь, используется при принятии решения лицами на то уполномоченными, например судьями – в случае судебной экспертизы, консилиумом врачей – в случае экспертизы врачебной и т. д. Рассматривая управление, в том числе политическое, как процесс принятия решений в условиях неопределенности, мы может также обозначить функцию экспертов как функцию сужения разумного интервала возможных решений. При этом лица, принимающие решения (ЛПР), несут ответственность за последствия этих решений, а эксперты, как правило, нет (хотя и здесь ситуация начинает меняться).

Приведем еще два определения понятия эксперт, одно серьезное, другое – шутливое:

Эксперт (лат. expertus – опытный) в праве – лицо, обладающее специальными знаниями в науке, технике, искусстве или ремесле и привлекаемое органами расследования, судом и иными государственными и общественными органами для проведения экспертизы[1 - Словарь основных уголовно-процессуальных понятий и терминов / Баранов А.М., Марфицин. http://www.lawtech.agava.ru/pub/buppdic.htm П.Г.].

Эксперт – это человек, который хотя и не знает ответов на все вопросы, тем не менее уверен, что сможет их найти при условии надлежащего финансирования[2 - Wall-street Journal. New York.16.11.1998.].

А вот что говорит об экспертизе петербургский исследователь С.Л. Братченко: «Экспертизу в самом общем виде можно определить как прояснение не имеющего очевидного ответа вопроса с опорой на мнение специалистов по этому вопросу (экспертов). Экспертные методы принято использовать в тех случаях, когда нет готовых решений и искомая информация не может быть получена с помощью инструментальных методов измерения»[3 - Братченко С.Л. Мир экспертизы – попытка определения координат… // Экспертиза в социальном мире: от знания к деятельности / под ред. Г.В. Иванченко, Д.А. Леонтьева. М., 2006. С. 63.].

Анализируя суть понятия «экспертиза», можно увидеть, что оно описывает не одно, а два явления. Так, в монографии «Сетевая экспертиза» указывается, что основными целями любой экспертизы являются: «повышение степени обоснованности принимаемых решений на основе заключений экспертов»; «контроль за соблюдением соответствия и/или установление соответствия между характеристиками объекта экспертизы и требованиями (условиями, ограничениями), предусмотренными нормативно-правовыми документами различных уровней»[4 - Сетевая экспертиза. 2-е изд / под ред. чл.-к. РАН Д.А. Новикова, проф. А.Н. Райкова. М., 2011. С. 9.]. Согласно указанным задачам экспертизы авторы монографии выделяют экспертизу для принятия решений и нормативную экспертизу. При этом в нашей стране традиционно под «экспертизой» понимается нормативная экспертиза, т. е. сравнение с некоторой нормой; именно этот смысл отражен в большинстве толковых словарей русского языка, где речь идет о судебной, врачебной и иной подобной экспертизе.

В дальнейшем нас будут интересовать оба типа экспертизы, к которым, на наш взгляд, стоит добавить и третий тип, а именно экспертное сопровождение процесса (например, процесса реализации политико-управленческого решения или процесса избирательной кампании).

Во всех случаях эксперт находится в определенных отношениях с заказчиком экспертизы или разработки проекта решения, которым в большинстве случаев является представитель властных структур (лицо, принимающее решение или его ответственный сотрудник, ЛПР). С другой стороны, эксперт так или иначе соотносится с академическим сообществом, являясь своеобразным посредником между ним и представителями власти.

Отметим, что заказчиками для экспертов могут стать и негосударственные структуры, например бизнес-корпорации или некоммерческие организации (НКО). В том случае, если эксперт входит в состав какого-либо постоянного экспертного совета при органе власти, что позволяет ему оказывать постоянное влияние на процесс принятия политико-управленческих решений, возникает вопрос об ответственности данного совета за свои рекомендации перед обществом как таковым. Следовательно, при рассмотрении различных аспектов взаимодействия экспертов и власти необходимо учитывать также взаимодействие экспертов с академическим сообществом и гражданскими организациями, а если заказчиком экспертизы является бизнес, то и с бизнес-корпорациями.

Рассмотрение различных аспектов экспертизы и взаимодействия экспертов и власти мы начнем с анализа представлений и научных дискуссий, которые по этому поводу ведутся в зарубежной научной литературе, а затем обратимся к российским дискуссиям. Такое разделение обусловлено прежде всего тем, что для стран со стабильным демократическим режимом наиболее острыми вопросами, связанными с участием экспертов в принятии властных решений, сегодня являются уже не столько вопросы их независимости от государственных чиновников, сколько проблемы ответственности самих экспертов перед обществом, а также возможные опасности, связанные с чрезмерной властью экспертов. Для России эти проблемы, как представляется, пока не столь актуальны по сравнению с опасностью сервильности самого экспертного сообщества.

Далее в книге будут представлены результаты наших исследований практик взаимодействия экспертов и власти, прежде всего – в процессе принятия политико-управленческих решений в России как на федеральном, так и на региональном уровнях; при этом будут затронуты и проблемы нормативной экспертизы, и экспертного сопровождения политико-управленческих решений[5 - Эти исследования был поддержаны грантом РГНФ/РФФИ № 16-03-00089, а также грантами Президента РФ через оператора – движение «Гражданское достоинство».].

При проведении исследования, итоги которого представлены во второй части настоящей работы, был проведен анализ информации, представленный в интернете, материалов печатных и электронных СМИ. Кроме того, в 2013–2018 гг. были проведены полуструктурированные экспертные интервью в Республиках Алтай и Татарстан, в Пермском крае, в Воронежской, Нижегородской, Новосибирской, Самарской, Саратовской, Свердловской, Смоленской и Томской областях, а также в Москве и Санкт-Петербурге – всего около шестидесяти интервью. Респондентами были представители экспертного и университетского сообществ, органов власти, а также СМИ и общественных организаций. В Республике Татарстан, в Нижегородской, Саратовской и Свердловской областях были также проведены фокус-группы, их участники также представляли четыре упомянутых выше группы респондентов. При анализе текстов расшифрованных экспертных интервью и фокус-групп использовался метод «категориальной схемы анализа содержания»[6 - Вернер Й. Пацельт. Методы политической науки // Методические подходы политологического исследования и метатеоретические основы политической теории. Комментированное введение / сост. К. Конеген, К. Шуберт. М., 2004. С. 133–165.].

Я хотел бы выразить благодарность своим коллегам – участникам упомянутых выше проектов – А.Л. Нездюрову, Е.А. Павловой и С.А. Князевой, а также аспиранту НИУ ВШЭ – СПб М.Е. Карягину. В рамках совместного исследования с последним были получены данные, представленные в главе 9. Свою благодарность я выражаю Уполномоченным по правам человека в Пермском крае Т.И. Марголиной (2015–2017 гг.) и П.В. Микову (20172018 гг.), в Воронежской области Т.Д. Зражевской, в Свердловской области Т.Г. Мерзляковой, в Саратовской области Т.В. Журик и в г. Санкт-Петербурге А.В. Шишлову, а также нашим региональным партнерам – А.Г. Большакову (Казань), И.И. Брянцеву (Саратов), С.С. Воеводиной (Смоленск), С.И. Глушковой (Екатеринбург), А.В. Дахину (Нижний Новгород), Н.А. Звягиной (Воронеж) и С. Трутневу (Пермь), за содействие в организации экспертных интервью, фокус-групп и других вопросов, связанных с работой в этих регионах. Выражаю также признательность студентам бакалаврской образовательной программы «Политология и мировая политика» НИУ ВШЭ-СПб Е.С. Дроновой, В. Здоровиловой, М.А. Кирилловой, А. Милославской, А.М. Озеровой, К.А. Талиповой, А. Хорошавиной и Е.И. Шениной за помощь в расшифровке экспертных интервью и материалов фокус групп.

Мои заключительные слова благодарности – моим коллегам – политологам и социологам, О.В. Гаман-Голутвиной, О.Ю. Малиновой, Л.И. Никовской, О.В. Поповой, В.Л. Римскому, А.Н. Рынкову, Л.В. Сморгунову, В.Н. Якимцу, всем моим коллегам по департаменту прикладной политологии НИУ ВШЭ – Санкт-Петербург, в творческих обсуждениях с которыми рождались многие идеи и замыслы этой книги.

Остается выразить надежду, что эта книга окажется полезной всем тем ученым, студентам и практикам, желающим разобраться, почему так сложно идет развитие конструктивного влияния экспертного сообщества на принятие властных решений в современной России и что можно было бы сделать для содействия этому процессу.




Часть I

Экспертные сообщества и власть: зарубежные и российские дискуссии





Глава 1

Эксперты и власть: зарубежные дискуссии





1.1. Может ли политика быть «обучаемой»?


Проблема вклада научного знания в процесс подготовки политико-управленческих решений (а именно такой перевод мы будем использовать далее для термина «policy decision») привлекала внимание исследователей по крайней мере с середины XX века. И уже в это время возникла тема политической субъектности экспертного сообщества как участника политики-policy[7 - Polanyi M. 1958. Personal Knowledge. London: Routledge and Kegan Paul; Polanyi, Michael. 1962. The Republic of Science, Its Political and Economic Theory // Minerva. № 1. Р. 54–73; Fleck L. Genesis and Development of a Scientific Fact. Chicago, 1979 (translated from the 1935 edition printed in German); Holzner B., Marx John H. Knowledge Application: The Knowledge System in Society. Boston, 1979.]. В 1974 г. вышла в свет книга Хьюга Хекло (Hugh Heclo), который одним из первых сформулировал предположение, что изменения в политических практиках и в реализации конкретных политик происходят не только и не столько в процессе разрешения конфликтов между различными группами, сколько в процессе приобретения и использования новых знаний. В своей работе он сформулировал это так: «Традиция учит, что политика – это про конфликты и власть. Это зашоренный взгляд на политику, и особенно сбивающий с толку, когда его применяют к социальной политике. Политика находит свои ресурсы не только во власти, но и в неизвестности – люди коллективно сомневаются, что им надо делать… Выработка политики – это форма коллективного решения головоломок по поручению общества»[8 - Heclo H. Modern Social Politics in Britain and Sweden: From Relief to Income Maintenance. New Haven, 1974. P. 305]. Работа Х. Хекло дала начало целой серии исследований и возникновению концепций становления новых политических практик, получивших общее название концепции «обучаемых политик» (policy learning)[9 - Hall P.A. Conclusion: The political power of economic ideas // P.A. Hall, ed. The Political Power of Economic Ideas: Keynesianism Across Nations. Princeton, 1989. P. 361–392; Etheredge Lloyd S. Government learning: An overview // S.L. Long, ed. The Handbook of Political Behavior. Vol. 2. New York, 1981; Richard R. What is lesson-drawing // Journal of Public Policy. 1991. 11. P. 3–30; May P.J. Policy Learning and Failure // Journal of Public Policy. Vol. 12. № 4. Oct. – Dec., 1992. P. 331–354.], которые были рассмотрены нами ранее[10 - Сунгуров А.Ю. Как возникают политические инновации: «фабрики мысли» и другие институты-медиаторы. М., 2015. Гл. 3.]. Сравнительный анализ различных вариантов этой концепции представлен в работе Claire A. Dunlop and Claudio M. Radaelli[11 - Dunlop Claire A., Radaelli C.M. Systematising Policy Learning: From Monolith to Dimensions // Political Studies. 2013. Vol. 61. P. 599–619.].

Наибольшую известность завоевал еще один вариант концепции обучения, предложенный Полом Сабатье и Хэнксом Дженкинс-Смитом, КОИ – концепция Коалиций общественных интересов (Advocacy coalition framework). В основе этой концепции лежит тезис, что любые изменения или реформы – это результат совместных действий людей, представляющих как структуры исполнительной и (или) представительной власти, так и лидеров «групп защиты общественных интересов» (advocacy group), например активистов «зеленого» движения или одиноких матерей и т. д. Наряду с ними в эти группы входят и представители экспертного сообщества (носители знаний), а также, как правило, журналисты. Именно эти, иногда очень стабильные, а иногда распадающиеся, группы и являются торами, которые продвигают те или иные реформы или инновации[12 - Sabatier P., Jenkins-Smith H. (eds). Policy Change and Learning: An Advocacy Coalition Approach, Boulder, CO: Westview Press; 1993; Sabatier P., Jenkins-Smith H. The advocacy coalition framework: an assessment // Sabatier P. (ed.). Theories of the Policy Process, Boulder, CO, 1997; Sabatier P.A. The advocacy coalition framework: revisions and relevance for Europe // Journal of European Public Policy. 1998. Vol. 5. № 1. Р. 98–130.].

Важная роль научных сообществ, точнее, объединений ученых и интеллектуалов с их общим пониманием желаемых изменений определенных политик-policy, подчеркивается также в концепции эпистемологических сообществ, предложенной Питером Хаасом[13 - Peter M. Haas. Introduction: epistemic communities and international policy coordination // International Organization Vol. 46. № 1; Knowledge, Power, and International Policy Coordination. Winter, 1992. P. 1–35; Davis Cross М.К. Rethinking epistemic communities twenty years later // Review of International Studies Vol. 39. № 1. January 2013. Р. 137–160.] и получившей развитие в работах других исследователей[14 - Knorr-Cetina K. 1999. Epistemic Cultures: How the Sciences Make Knowledge. Cambridge: Harvard University Press; Dunlop C.A. Epistemic Communities and Two Goals of Delegation: Hormone Growth Promoters in the European Union // Science and Public Policy 2010. № 37 (3). Р. 205–17; Makarychev А. PONARS as a transnational epistemic community: An Insider’s View // Problems of Post-Communism. Vol. 59. № 2. March/April 2012. P. 4350; Loblova О. When Epistemic Communities Fail: Exploring the Mechanism of Policy Influence // The Policy Studies Journal Vol. 46. № 1. 2018. P. 160–189. doi: 10.1111/psj.12213.]. На наш взгляд, именно с участием членов таких сообществ и возникают – в условиях реальной публичной политики – коалиции общественных интересов Пола Сабатье, которые включают в себя как представителей власти, так и СМИ и гражданских организаций, – которые лучше ориентируются в процессах политики-policy. В свою очередь, и эти участники коалиций общественных интересов, постоянно общаясь с членами эпистемологических сообществ в рамках этих коалиций, постепенно приобщаются к научному этосу.

Значение экспертного (и научного) знания в процессе подготовки различных политических решений сегодня фактически никем не оспаривается. Вместе с тем ведущие политики еще относительно недавно практически публично отказывали экспертам в возможности активного влияния на процесс принятия политических решений.

Так, например, Мишель Роджерс начинает свою статью, посвященную опыту использования Европейской комиссии советов от научного сообщества, словами Уинстона Черчилля: «Специалисты должны быть в распоряжении, а не распоряжаться»[15 - «Scientists should be on tap not on top». Цит. по: Rogers M.D. The European Commission and the collection and use of science and technology advice // The Politics of Scientific Advice: Institutional Design for Quality Assurance / еd. by J. Lentsch and P. Weingart. Cambridge, 2011. P. 115.]. Собственно говоря, это естественное желание любых политиков – иметь под своим началом хорошего специалиста по конкретным областям знания, у которого всегда можно получить профессиональную консультацию, но который не будет вмешиваться в собственно политический процесс принятия решений. Сегодня, однако, ситуация существенно иная, нежели во времена правления сэра Уинстона Черчилля.

Прежде всего выделим три основные формы организации деятельности экспертов. Во-первых, эксперты могут взаимодействовать с представителями власти (или любым другим заказчиком) на индивидуальном уровне, в рамках индивидуального контракта или заказа. Во-вторых, эксперты могут сотрудничать с властными структурами в рамках экспертных или консультативных советов, состав которых, как правило, формируется этими структурами. В-третьих, эксперты могут быть сотрудниками независимых «фабрик мысли», которые, в свою очередь, взаимодействуют с органами власти. Последний вариант обеспечивает им максимальную организационную самостоятельность, т. е. независимость от власти, однако при этом возникает зависимость конкретных экспертов уже от руководства самой «фабрики мысли». Развитие и деятельность таких «фабрик мысли» в различных странах мира ранее уже была предметом нашего анализа[16 - Сунгуров, 2015; Балаян А.А., Сунгуров А.Ю. Фабрики мысли и экспертные сообщества. СПб., 2016.], в этой же книге основное внимание мы сосредоточим на двух первых организационных формах деятельности экспертов.




1.2. Эксперты: возможна ли полная объективность?


Деятельность отдельных экспертов – как менее публичная по сравнению с их участием в различного вида экспертных и консультативных советах, – не привлекает в последние годы особого внимания зарубежных исследователей, в фокусе их внимания находится в основном деятельность коллективных экспертных структур. Тем не менее проблемы повышения качества экспертного знания, а также способы избежать субъективности конкретных экспертов, остаются предметом постоянного обсуждения. При этом подразумевается даже не столько стремление обосновать заданный заказчиком результат (хотя вероятность такого варианта, как мы увидим далее, исследователями экспертного сообщества учитывается), сколько нерефлексируемые самими экспертами внутренние установки и приоритеты. Так, Даниэль Саревитц указывает, что любой ученый является в то же время и членом общества, в котором он живет, поэтому, по мнению исследователя, он не может гарантировать свою беспристрастность в отношении проблем, которые он изучает. Например, вопрос о строительстве атомных станций в определенном регионе страны может касаться его лично, особенно если он сам живет в этом регионе. Чем ближе изучаемая тематика к социальной и политической жизни общества, тем сложнее эксперту контролировать свою собственную научную беспристрастность. Выходом в этой ситуации, считает Даниэль Саревитц, могут и должны стать различные формы внутренней оценки качества научных работ, классическим примером которых могут служить обсуждения их результатов на научных семинарах и конференциях, а также практика рецензирования поступающих в научные журналы текстов научных статей[17 - Sarewitz D. Looking for quality in the wrong places, or: the technological origin of quality in scientific policy advice // The Politics of Scientific Advice: Institutional Design for Quality Assurance / еd. by J. Lentsch and P. Weingart. Cambridge, 2011. P. 54–70; Sarewitz D. How science makes environmental problems controversies worse // Environmental Science and Policy. 2004. № 7. Р. 385–403.].

Другие исследователи отмечают, что упомянутые выше механизмы также могут давать сбои, особенно при исследовании систем с высокой степенью неопределенности, при изучении редко повторяющихся событий и т. д.[18 - Oreskes N. Reconciling representation with reality: unitization as example for science and public policy // The Politics of Scientific Advice: Institutional Design for Quality Assurance / еd. by J. Lentsch and P. Weingart. Cambridge, 2011. P. 36–53.] Кроме того, в истории науки периодически возможны ситуации, когда позиции, сильно отличающиеся от принятой в данное время в научном сообществе парадигмы, игнорируются этим сообществом, а после смены парадигмы в процессе научной революции становятся началом нового и перспективного научного направления[19 - Кун Т. Структура научных революций. М., 1986.]. Такие события известны многим людям и вне научного сообщества, что вызывает у них скепсис по поводу права ученых самим определять корректность своих результатов. Особенно ярко это проявляется в отношениях экологических активистов различных стран к данным исследований, посвященных состоянию окружающей среды, выполненных по заказу правительств[20 - Oreskes N. Science and public policy: what’s proof got to do with it? // Environmental Science & Policy. 2004. № 7. Р. 369–383.].

Наконец, сам процесс обоснования учеными исключительной важной роли научного знания, его удаленности от любой идеологии и непричастности к политике, а также необходимости оценки их деятельности исключительно внутри самого сообщества может расцениваться непредвзятыми аналитиками как процесс формирования и укрепления в общественном создании новой идеологии – идеологии ученых, которые таким образом стремятся обеспечить финансирования собственной деятельности при снижении контроля над ее результатами[21 - Gieryn T.F. Boundary-work and the Demarcation of Science from Non Science: Strains and Interests in Professional Ideologies of Scientists //American Sociological Review. 1983. Vol. 48. № 6. P. 781–795.].

Мы выходим, таким образом, на проблему взаимодействия экспертного сообщества с гражданскими организациями, на проблему легитимности самого экспертного мнения. Несколько позже мы подробнее остановимся на этой теме, а пока вернемся к основной теме обсуждения – взаимодействию экспертов и власти.




1.3. С какой целью политики привлекают экспертов?


Зачем политики привлекают экспертов к участию в подготовке и принятии политических решений? В случае упомянутой во введении нормативной экспертизы ответ понятен: для оценки соответствия объекта экспертизы определенным стандартам. Если же речь идет об экспертизе «для принятия решений», ситуация несколько иная. Да, во многих случаях экспертов привлекают действительно как носителей знания с целью подготовки более качественного ответа на сложные вызовы, с которыми сегодня постоянно сталкивается власть любого уровня. Ряд исследователей называет это «инструментальной» функцией экспертного знания. Однако реальная политическая практика указывает на то, что наряду с инструментальной функцией привлечение экспертов к процессу подготовки решений может выполнять и символическую роль, представлять собой символическую функцию. Так, ряд исследователей отмечают, что знание может быть использовано стратегически, как средство для обоснования организационных предпочтений[22 - Sabatier P.A. The Acquisition and Utilization of Technical Information by Administrative Agencies // Administrative Science Quarterly. 1978. № 23. Р. 396–417; Weiss C.H. Research and Policy-Making: A Limited Partnership // F. Heller (ed.). The Use and Abuse of Social Science. Sage: London, 1986. P. 214235; Radaelli C.M. The Role of Knowledge in the Policy Process // Journal of European Public Policy. 1995. Vol. 2. № 2. Р. 159–183.]. К этому можно добавить, что исследователи в области социологии организаций показали, как организации черпают легитимность, сигнализируя своему окружению об использовании ими знания[23 - Feldman M.S. and March J.G. Information in Organizations as Signal and Symbol // Administrative Science Quarterly. 1981. № 26. Р. 171–86; March J.G. Decisions and Organizations. Oxford, 1988.].

Около десяти лет тому назад Кристина Босуэлл предложила выделить внутри символического использования экспертного знания выделить две различные функции. Первая из них – функция легитимизации. Привлекая экспертное знание, организация (в том числе и властные структуры) может повысить свою легитимизацию и поддержать ее претензии на ресурсы и юрисдикцию над конкретными областями политики. Можно сказать, что в этом случае экспертное знание может обеспечить организацию эпистемической властью. Эта функция особенно важна в ситуациях, когда общество высоко ценит использование экспертного знания властью. Вторая – это подкрепляющая (substantiating) функция. Экспертное знание может одолжить свой авторитет конкретной политической (policy) позиции, помогая обосновать организационные преференции в случае политических дискуссий[24 - Boswell C. The political functions of expert knowledge: Knowledge and legitimation in European Union Immigration Policy // Journal of European Public Policy. Vol. 15. № 4. May 2008. P. 4721–4788; idem. The Political Uses of Expert Knowledge: Immigration Policy and Social Research, 2009.].

Используя представления из теории организаций[25 - Brunsson N. The Organization of Hypocrisy: Talk, Decisions and Actions in Organizations. Copenhagen, 2002.], Кристина Босуэлл выделяет два типа идеальных типических организаций: организации действия и политические организации. Первые черпают легитимность в результатах собственных действий, или, в случае административных агентств, в результатах своего взаимодействия с обществом. Напротив, политические организации обосновывают свою легитимность тем, что Н. Брунссон (N. Brunsson) назвал «беседы» (talk) и «решения». Легитимизация через «беседы» подразумевает поддержание некоторых норм и ценностей в формальной структуре организаций и ее риторике.

Предполагается, что организации действия с большей вероятностью используют знания инструментально, организуя исследования, чтобы повысить качество результатов своей деятельности. Это имеет место, когда организация осознает, что существует недостаток знаний, который препятствует достижению ее цели. В свою очередь, политическая организация более вероятно будет использовать знания, чтобы повысить свою легитимность. Если в окружении имеется набор акторов – носителей экспертного знания, они будут использованы, чтобы продемонстрировать уважение к научному знанию.

Использовать же экспертное знание в подкрепляющих целях могут, по мнению Кристины Босуэлл, как организации действия, так и политические организации, в зависимости от сочетания двух факторов. Первый – это уровень публичных дискуссий вокруг конкретной политики (policy). Организации, встречающие оппозицию своим конкретным решениям, могут счесть разумным потратить дополнительные ресурсы, чтобы обеспечить доверие этим решениям. Второй фактор – соотношение между двумя конкурентными требованиями: технократическим и демократическим. Технократическое требование соответствует ситуации, когда научные свидетельства и анализ принимаются как легитимные основания для окончательного выбора. Напротив, демократическое требование превалирует в областях политики (policy), в которых поддержка народа рассматривается как решающая. Обычно это области, в которых конфликты вращаются вокруг различий ценностей или интересов, скорее, чем конкурирующие научные утверждения. Подкрепляющая функция экспертного знания, как правило, используется организациями, если технократический подход является преобладающим.

Естественно, что использование одной из предложенных трех Кристиной Босуэлл функций экспертного знания зависит и от уровня сложности проблемы, которую предстоит решать. В таблице ниже представлены условия использования обсуждаемых функций экспертного знания.



Таблица 1

Условия использования функций экспертного знания






В своей работе Кристина Босуэлл также сформулировала три индикатора, наличие или отсутствие которых позволяет нам судить о вероятности использования той или иной функции экспертного знания. Это, во-первых, реальная потребность организации в самих результатах исследований; во-вторых, наличие механизмов доведения этих результатов до лиц, принимающих решения (ЛПР); в-третьих, уровень публичности использования полученных знаний. В таблице 2 приведены эти индикаторы для всех трех обсуждаемых случаев.

работ набор этих трех функций используется для анализа деятельности как правительственных, так и независимых комиссий, созданных в Великобритании для анализа политики в области миграции. В этом случае, однако, вместо термина «инструментальная функция» используется термин «функция решения проблемы»[26 - Hunter A., Boswell C. Comparing the Political Functions of Independent Commissions: the Case of UK Migrant Integration Policy // Journal of Comparative Policy Analysis, 2015. Vol. 17. № 1. Р. 10–25.].



Таблица 2

Индикаторы реализации функций экспертного знания







1.4. Модели экспертного участия и категории «агентов знаний»


Несколько иной подход к анализу взаимодействия экспертного сообщества и власти мы находим в работах профессора Шейлы Джасанофф, автора классических исследований о роли экспертного знания в процессе принятия политико-управленческих решений[27 - Jasanoff Sh. The Fifth Branch: science Advisers as policymakers. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1990; idem. States of Knowledge: The Coproduction of Science and Social Order. London, UK: Routledge, 2004; idem. Designs of Nature, 2005.].

Отметим, что она имеет большой опыт работы в различных правительственных экспертных комиссий Великобритании.

Шейла Джасанофф подчеркивает, что сегодня уже невозможно рассматривать науку как некий институт, существующий отдельно от других общественных институтов: «Главная задача в исследованиях науки и технологий заключается в том, чтобы раскрыть текучесть границ между социальным, материальным и природным мирами, показывая, что многое из того, что мы знаем из данных науки или использования технологий создано и дано нам строго через социально приемлемые системы риторики и практики. Наука, в частности, возникает из этого анализа не как независимый, саморегулируемый производитель истины о природном мире, а как динамический социальный институт, полностью включенный в другие механизмы создания социального и эпистемологического порядка в современных обществах»[28 - Idem. Science at the bar: law, science, and technology in America. Cambridge, Massachusetts, and London, England, 1997. P. XV.].

Шейла Джасанофф, в отличие от Кристины Босуэлл, рассматривает только инструментальную функцию использования экспертного знания, но обращает наше внимание на устаревшую, по ее мнению, традиционную модель взаимодействия экспертов и власти, которую она называет линейно-автономной моделью. В рамках такой модели подразумевается, что научные факты устанавливаются отдельно от задач политики (имеется в виду, конечно, политика-policy) и перед привлечением этих фактов для решений проблем политики-policy. В итоге подразумевается, что политико-управленческие решения созревают по мере перехода от научно установленных фактов к ценностям. Ученым дается право обосновывать качество и цельность их открытий и результатов по своим собственным правилам до того, как суждение политиков вступает в игру. Отступление от этого идеала угрожает превратить науку в инструмент политики. В случае потери автономии наука, как считается в рамках такой модели, не сможет обеспечить объективную информацию о функционировании природы или общества[29 - Jasanoff Sh. Quality control and peer review in advisory science // The Politics of Scientific Advice: Institutional Design for Quality Assurance / еd. by J. Lentsch and P. Weingart. Cambridge, 2011. P. 19–35.].

Еще одна и, возможно, более важная причина сущностного ограничения применимости линейно-автономной модели – это ее принципиально абстрактный характер, который не учитывает существования так называемых пограничных структур (boundary structure), которые возникают на границах соединяющих систему научного знания и систему власти – в данном случае систему администрирования, управления различными политиками (policy) в данной местности, стране или регионе. Понятие (и даже теория) таких пограничных структур была предложена для границы наука-власть в 1999–2000 гг. Давидом Гастоном[30 - Guston D.H. Stabilizing the boundary between U.S. politics and science: The role of the Office of Technology Transfer as a boundary organization. Social Studies of Science. 1999. Vol. 29. № 1. Р. 87–112; Guston D.H. Boundary Organizations in Environmental Policy and Science: An Introduction // Science, Technology, & Human Values Vol. 26. № 4. Special Issue: Boundary Organizations in Environmental Policy and Science. Autumn, 2001. P. 399–408.], и развита затем в работах ряда авторов[31 - Hellstr?m T., Jacob M. Boundary organizations in science: From discourse to construction. Science and Public Policy. 2003. Vol. 30. № 4. Р. 235–238; Medvetz Т. Murky Power: «Think Tanks» as Boundary Organizations // Rethinking Power in Organizations, Institutions, and Markets Research in the Sociology of Organizations. 2012. Vol. 34. Р. 113–133; Parker J., Crona В. On being all things to all people: Boundary organizations and the contemporary research university // Social Studies of Science April 2012. Vol. 42. № 2. 262289; Hoppe R., Wesselink A., Cairns R. Lost in the problem: the role of boundary organisations in the governance of climate change // Wiley Interdisciplinary Reviews: Climate Change, July/August 2013. Vol. 4. № 4. P. 283–300.] (подробнее о пограничных структурах см. раздел 3.6. нашей книги[32 - Сунгуров А.Ю. Как возникают политические инновации: «фабрики мысли» и другие институты-медиаторы. М., 2015.]). Отметим здесь, что в том же 1999 г., то есть одновременно со статьей Дэвида Гастона, в которой предлагалась концепция пограничных структур, появилась и наша статья, в которой обосновывалась важная роль институтов-медиаторов в развитии демократического политического режима в посткоммунистических странах, при этом, кроме процессов взаимодействия между властью и наукой были проанализированы и их отношения со структурами гражданского общества[33 - Он же. Организации-посредники в структуре гражданского общества. Некоторые проблемы политической модернизации России // Полис. 1999. № 6. С. 34–48.]. Такие пограничные структуры или, в нашей терминологии, структуры-медиаторы, владеют языками каждой из взаимодействующих сторон и способны эффективно подготовить проект решения с учетом первоначальных рекомендаций экспертов, их реплик на замечания и предложения представителей власти.

Кроме того, важно учитывать, что в современных органах власти, в администрациях различного уровня сегодня работают достаточно образованные люди, и некоторые из них имеют опыт серьезной научной деятельности. Соответственно, они и сами могут оценить качество предлагаемых экспертами рекомендаций, а также, сами при необходимости, провести исследование. Чего им действительно, как правило, не хватает, так это времени, основное количество которого уходит на повседневную, рутинную работу. В то же время, если учитывать представления Пола Сабатье и его соавторов о роли Коалиций общественных интересов в подготовке и реализации инноваций в области публичного администрирования[34 - Сабатье П., Дженкинкс-Смит Х. Концепция лобби-коалиций: оценка // Публичная политика: от теории к практике / сост. и научн. ред. Н.Ю. Данилова, О.Ю. Гурова, Н.Г. Жидкова. СПб., 2008. С. 94–154.], становится еще яснее ограниченность линейно-автономной модели взаимодействия науки и власти.

Вместо последней Шейла Джасанофф предлагает новую модель, которую она назвала моделью virtuous reason (возможный перевод – «модель добродетельных оснований»). В рамках этой модели наука не отделяется полностью от политических обсуждений, скорее рассматривается ситуация, как интеграция науки и политики поможет оптимальному достижению желаемой публичной цели. Задача не в том, чтобы лучше инструментализировать науку, но как согласовать ее практики с широким набором социальных ценностей, особенно с учетом угрозы неизвестности и невежественности. При этом, отмечает Шейла Джасанофф, любые реформаторские усилия должны подразумевать признание того факта, что процесс оценки справедливости применения научных рекомендаций для улучшения той или иной политики (policy) жизненно связан с институциональной историей и культурой, что делает любые панацеи как неосуществимыми, так и нежелательными[35 - Jasanoff 2011. P. 21.].

Важным аспектом анализа взаимодействия носителей экспертного знания с политическими руководителями, принимающими политико-управленческие решения, является специфика конкретных функциональных позиций, которые могут занимать эти носители в реальном процессе подготовки и принятия таких решений. Еще один известный исследователь процессов влияния экспертного знания на политико-управленческие решения, уделявшая ранее основное внимание таким организационным формам этого влияния, как фабрики мысли[36 - Stone D. Capturing the Political Imagination, Think Tanks and the Policy Process, London: Frank Cass, 1996; Stone D., Denham А., Garnett М. (eds.). Think Tanks Across Nations. A Comparative Approach, Manchester: Manchester University Press, 1998; Stone D., Denham А. (eds.). Think Tank Traditions: Policy Analysis Across Nations; Policy Research and the Politics of Ideas, Manchester: Manchester University Press, 2004; Stone D., Maxwell S. (eds). Global Knowledge Networks and International Development. London: Routledge, 2005.], профессор Диана Стоун выделяет следующие три основные категории «агентов знания» – участников процесса влияния научного сообщества на принятие политических решений.

1. «In-house» researchers – занимающиеся научными исследованиями сотрудники органов государственной власти или международных организаций. Например, сотрудники органов статистики; главный медицинский чиновник; парламентские исследователи. Они могут также находиться вне центра исполнительной власти, работать в автономных структурах, например таких, как Австралийское научное содружество (Australia’s Commonwealth Scientific) или Исследовательская организация промышленности (Industrial Research Organisation, CSIRO). Различные международные организации, как, например, Международный валютный фонд, Институт Всемирного банка, также имеют в своем штате экономистов. При этом из их нахождения внутри подобных структур вовсе не следует, что они имеют серьезное влияние на принятие политико-управленческих решений. Подобно другим секторам публичной власти эти исследователи связаны бюджетными ограничениями, бюрократической политикой и преференциями политических лидеров к той или иной политике-policy.

2. Политические советники, назначенные политическими лидерами, скорее всего должны будут соответствовать политическим и идеологическим предпочтениям своих патронов. Иногда до своего назначения в правительство такие советники имеют опыт научной или университетской карьеры. Если советники пользуются доверием политических лидеров и достаточно близки с ними, они могут иметь значительное влияние на направления конкретных политик-policy.

3. Некоторые университетские преподаватели или ученые выполняют функции «научного брокера» или антрепренера политики-policy и активно стремятся распространить результаты исследований. Они вовлечены в различные стратегии с целью обеспечить победу конкретным идеям, обеспечивая идентификацию проблем, сетевое взаимодействие в политических кругах, проясняя термины в рамках политических дебатов, а также путем создания коалиций[37 - Stone D. Agents of Knowledge.The Oxford Handbook of Governance / ed. by D. Levi-Faur. Oxford, 2012. P. 341–342.].

Легко увидеть, что все три категории «агентов знания» легко могут стать членами Коалиций общественных интересов, сформулированных Полом Сабатье и Хэнксом Дженкинс-Смитом[38 - Сабатье П., Дженкинc-Смит Х. Концепция лобби-коалиций: оценка // Публичная политика: от теории к практике. СПб., 2008. С. 94–154.], при этом в рамках текущего политического процесса вполне возможен их переход из одной категории в другую.




1.5. Экспертное знание и делиберативная демократия


В заключение остановимся подробнее на проблеме взаимодействия экспертного сообщества с гражданскими организациями и шире – с обществом как таковым. Выше мы уже отмечали, что критическое отношение к собственно научному сообществу как корпорации с частными интересами, имеющей при этом претензии на обладание единственно правильным знанием, как следует поступать, сегодня довольно широко распространено в странах Западной Европы и Северной Америки, и это обстоятельство следует принимать во внимание. В наибольшей степени подобную настороженность вызывает участие экспертов в принятии решений в рамках Европейского Союза. Действительно, оторванность процесса принятия решений на уровне ЕС от уже привычных национальных систем общественного и гражданского контроля, а также активное участие в подготовке этих решений различных экспертных комитетов, созданных при различных агентствах Евросоюза (что приводит, в частности, к появлению такого направления исследований, как «комитология») вызывает беспокойство у многих гражданских активистов. Еще в конце прошлого века было показано, что Европейский Союз – это преимущественно регуляторная и технократическая организация, и что его гражданские службы обеспечивают себе легитимность участием в экспертной деятельности[39 - Feldman M.S., March J.G. Information in Organizations as Signal and Symbol // Administrative Science Quarterly. 1981. Vol. 26. № 171–186; March J.G. Decisions and Organizations. Oxford, 1988.]. Сегодня такой легитимности уже недостаточно. Выходом из этой ситуации, по мнению специалистов, становится привлечение в состав этих «консультативных комитетов», наряду с экспертами от научного сообщества, представителей гражданских организаций, представляющих общие интересы ряда социальных групп, или, например, экологи, отстаивающие права будущих поколений на хорошую окружающую среду, а также лоббистов частных интересов[40 - Podger G. Quality control and the link between science and regulation from a national and EU administrator’s perspective // The Politics of Scientific Advice: Institutional Design for Quality Assurance / ed. by J. Lentsch and P. Weingart. Cambridge, 2011. P. 229–237; Radaelli C.M. The public policy of the European Union: whither politics of expertise? // Journal of European Public Policy. Vol. 6. № 5. December 1999. Р. 757–774.].

Аналогичные проблемы связаны и с деятельностью правительственных консультативных комитетов (government advisory committees), характерны для современных США[41 - Отметим здесь, что перевод слова advisory как консультативный несколько неточен. Действительно, более точный перевод был бы «тельный», так как advise означает совет, а advisor – советник. Но по-русски такой термин звучит плохо, и все используют для перевода консультативный. Различие же в том, что консультант консультирует, лишь когда его спросят, а советник может давать советы и по собственной инициативе.]. Подобные советы, как показано в статье Марка Б. Брауна[42 - Brown M.B. The Politics of Representation on Government Advisory Committees // Political Research Quarterly Vol. 61. № 4. Dec., 2008. P. 547–560.], широко распространены в США. Так, на 2007-й год на федеральном уровне там действовали 917 таких советов, куда входили около семидесяти тысяч человек. Среди задач таких советов: готовить рекомендации для соответствующих структур правительства в области политики-policy, рецензировать заявки на гранты, выявлять проблемы «завтрашнего дня», модерировать публичные обсуждения и иное. Главной целью их деятельности является улучшение эпистемного качества решений правительственных структур. Состав и деятельность подобных советов определяются соответствующими федеральными законами, а также судебными решениями, инициаторы которых оспаривают легитимность их состава или конкретных рекомендаций.

Как отмечает Марк Б. Браун, среди исследователей существует три различных мнения относительно того, что именно эти консультативные комитеты могут представлять в принципе: частные интересы отдельных групп интересов (либеральная позиция); так называемые абстрактные интересы, или интересы, разделяемые большинством или многими гражданами (например, защита окружающей среды, экономический рост, сохранение рабочих мест и т. д.). Такой точки зрения придерживаются теоретики демократии. В соответствии с третьим подходом, эти комитеты должны представлять социальные или профессиональные перспективы развития. Такие перспективы могут вытекать из некоторого общего разделяемого социального опыта, например опыта безработицы, расовой дискриминации или беременности; либо из интеллектуальной общности или профессионального образования (например, в области микробиологии, антропологии и т. д.). В различное время законодатели уделяли больше или меньшее внимания каждой из этих категорий членов консультативных советов, но практика показала, что в ходе обсуждений любых вопросов на заседаниях имеет место делиберативный процесс: участники начинают понимать точку зрения друг друга, и постепенно приходят к общему решению. Это не означает, что не включается модель голосования – такое имеет место из-за временных ограничений, но в целом подобные обсуждения полезны для выработки взвешенных проектов решений. Таким образом, процедура делиберативных обсуждений мнений экспертов, а также представителей частных групп интересов и групп защиты общественных интересов (advocacy groups) принципиально отлична от традиционных общественных слушаний, в рамках которых эксперты излагают свои, обычно различающиеся, позиции по обсуждаемому вопросу, мало рассчитывая на то, что участники слушаний изменят свою точку зрения.

Более ранние исследования деятельности таких консультативных экспертных советов в США, проведенные Шейлой Джасанофф, показали, что предметом их деятельности становится так называемая «лиси-релевантная» наука (которую также называют «регуляторной» наукой). Например, когда надо оценить научные данные по оценке рисков, то эта оценка, выполняемая подобными консультативными советами, кардинально отличается от принятых в науке анонимных отзывов экспертов. Эта «регуляторная наука» (возможно, правильнее было бы говорить о «прикладных научных исследованиях». – А. С.) оценивается гораздо чаще междисциплинарными консультативными комитетами, чем индивидуально отобранными специалистами, действующими по методу per review. Задача таких комитетов не только оценить методы, с помощью которых изучаемые риски выявлялись и исследовались, но также и подтвердить реалистичность интерпретации агентством полученных результатов. Соответственно, регуляторная наука стоит перед необходимостью выработки стандартов для решения проблем, которые касаются и науки, и общества, например «максимальная толерантная доза» в биопробах или «наилучшая доступная технология» во многих экологических программах. При определении таких стандартов консультативные советы должны иметь дело с сущностями, которые одновременно и технические и социальные, научные и нормативные, регуляторные и метафизические. Иначе говоря, пишет Шейла Джасанофф, доверие к выводам регулятивной науки основывается на показателях, которые ближе к показателям доверия в демократических процедурах, чем к традиционным показателям научной достоверности[43 - Jasanoff Sh. Technologies of Humility: Citizen Participation in Governing Science // Minerva. 2003. 41. Р. 233.].

Мы рассмотрели, конечно, далеко не все аспекты деятельности экспертно-консультативных советов, которые часто занимают достаточно самостоятельную позицию, сами определяя повестку дня своей деятельности, включая и подготовку аналитических докладов по актуальным темам, относящимся к компетенции таких советов.




Глава 2

Эксперты и власть: российские дискуссии





2.1. Экспертиза в области управления и прогнозирования


Проблема экспертизы в советское время обсуждалась в основном в работах, посвященных управлению и прогнозированию. Сама возможность прогнозировать будущее если не всей страны, то ее отдельных отраслей появилась уже в послесталинское время, когда политический режим стал относительно более мягким. Ранее, начиная с тридцатых готов, это тема входила исключительно в компетенции партийных органов. Уважение же к научному знанию, традиционно существовавшему в нашей стране, было подорвано кампаниями репрессий против «ученых-вредителей», «врачей-вредителей» и т. д.[44 - См., например: Ашини Ф.Д., Алпатов В.М. «Дело славистов», 30-е годы. М., 1994; Шноль С.Э. Герои, злодеи, конформисты отечественной науки. М., 2018.] Так, например, уже в 1974 г. в Киеве вышла в свет коллективная монография (Г.М. Добров с соавторами), посвященная именно экспертным оценкам в научно-техническом прогнозировании[45 - Добров Г.М., Ершов Ю.В., Левин Е.И. Экспертные оценки в научно-техническом прогнозировании. Киев, 1974.]. Годом ранее в Москве начал свою работу постоянно действующий семинар по экспертным оценкам и анализу данных, его бессменным руководителем был профессор Б.Г. Литвак, автор целого ряда монографий, посвященных экспертизе и экспертным оценкам[46 - Литвак Б.Г. Экспертная информация: методы получения и анализа. М., 1982; Литвак Б.Г. Экспертные оценки и принятие решений. М., 1996; Литвак Б.Г. Экспертные технологии в управлении. М., 2004.]. По-видимому, Б.Г. Литвак может считаться наиболее известным российским специалистом в области анализа деятельности экспертов и экспертных оценок в управлении. Об этом свидетельствует и его избрание председателем консультативно-методического совета Экспертной лиги, и его членство в Экспертом совете при Правительстве РФ в первой половине нулевых годов.

Другим известным специалистом по экспертным оценкам является профессор МАИ Ю.В. Сидельников, фокус интересов которого начиная с конца 80-х гг. прошлого века был направлен на экспертные технологии в прогнозировании[47 - Сидельников Ю.В. Теория и организация экспертного прогнозирования. М., 1990.]. У него сложилось конструктивное сотрудничество с известным советским и российским социологом И.В. Бестужевым-Ладой, одним из основателей и почетным членом Всемирной ассоциации исследований будущностей; вместе они даже создали Международную академию будущего. С другой стороны, Ю.В. Сидельников много работал над совершенствованием технологии и экспертного прогнозирования, а также экспертной деятельности как таковой[48 - Сидельников Э. Экспертиза: Состояние и тенденции развития // МЭиМО. 1997. № 2.]; его учебник по экспертному прогнозированию выдержал несколько изданий[49 - Сидельников Ю.В. Технология экспертного прогнозирования: учеб. пособие с грифом УМО Мин. Образов. РФ. М., 2005.].

Читая книги и другие публикации Б.Г. Литвака и Ю.В. Сидельникова, мы видим, как эти два видных российских специалиста в области прогнозирования конструктивно сотрудничают, в том числе и в рамках упомянутого выше семинара по экспертным оценкам и анализу данных. Ю.В. Сидельников ссылается на работы Б.Г. Литвака, тот же при своей формулировке определения экспертной деятельности отталкивается от определения Ю.В. Сидельникова: «Эксперт – это специалист в конкретной предметной области или в области управления,

• обладающий в ней необходимыми знаниями и опытом,

• способный анализировать вновь поступившую информацию,

• способный дать оценку объекту экспертизы в пределах своей компетентности,

• владеющий используемыми в ней технологиями, способный оценить возможность их применения в конкретной управленческой ситуации и дать соответствующие рекомендации и заключения,

• несущий ответственность за сделанные им рекомендации и заключения»[50 - Литвак Б.Г. Экспертные технологии в управлении. М., 2004.].

Для лучшего понимания эволюции взглядов «одного из наиболее известных специалистов в области экспертного оценивания»[51 - Там же.], приведем определения эксперта из работ Ю.В. Сидельникова 1990, 2000 и 2007 гг. Первое определение – из его книги 1990 г.: «Эксперт – это человек, являющийся специалистом и (или) имеющий практический опыт, который:

• имеет и дает объективные и полные сведения об особенностях и свойствах внешнего объекта и (или) рекомендации относительно предпочтительных (лучших) вариантов управленческих решений, касающихся данного объекта;

• обладает правами, обязанностями и ответственностью за свое экспертное заключение, которые определены нормативными документами;

• включен в процесс принятия решений, выполняя специальную ролевую функцию, и поставлен перед задачей их научного обоснования;

• высказывает суждения по вопросу из области его специальных знании и (или) практического знания, поставленного перед ним некоторым лицом, независимо от внешнего влияния и собственной выгоды»[52 - Сидельников Ю.В. Теория и организация экспертного прогнозирования. М., 1990.].

Семь лет спустя это определение выглядит уже так: «Эксперт есть носитель специальных знаний и (или) практического опыта и (или) представитель заинтересованных групп (организаций), то есть носитель их интересов, который:

• дает рекомендации о предпочтительных вариантах решений, касающихся данного объекта, и (или) объективные и по возможности полные сведения об особенностях и свойствах предмета экспертизы с позиции цели, поставленной перед экспертом. При этом сведения должны быть не о себе или своих ощущениях, отношениях и пристрастиях к внешним объектам, как это делает респондент во время опросов – обследований;

• включен в процесс принятия решения, ставя задачу их научного обеспечения;

• обладает правами и обязанностями, определенными документами (приказ о назначении и (или) трудовое соглашение, положение об экспертизе, о статусе эксперта);

• реализует специальную ролевую функцию, которая вытекает не столько из характера и методов его работы, сколько из ориентации на определенный результат»[53 - Сидельников Ю.В. Экспертиза: Состояние и тенденции развития // Мировая экономика и международные отношения. 1997. № 2.].

Наконец в монографии 2007 г. это определение выглядит так: «Эксперт – носитель специальных знаний и/ или практического опыта, а также представитель групп интересов и организаций, который:

• имеет объективные и полные (в его понимании) сведения об особенностях и свойствах внешнего объекта, и/или рекомендации относительно предпочтительных (лучших) вариантов управленческих решений, касающихся данного объекта;

• независимо от внешних влияний и собственной выгоды высказывает суждения из области специальных знаний и/или практического опыта по поставленным перед ним вопросам;

• несет ответственность за свое экспертное заключение, обладает правами и обязанностями, которые определены соответствующими нормативными документами;

• выполняя специальную ролевую функцию, включен в процесс принятия решений с тем, чтобы научно обосновать их[54 - Сидельников Ю.В. Системный анализ технологии экспертного прогнозирования. М., 2007. С. 18.].

Мы видим, как менялось представление автора о том, кто может быть экспертом. Если в определении 1990 г. это специалист или некий человек – носитель практического опыта, то семь лет спустя это мог быть уже и «носитель интересов заинтересованных групп (организаций)», а в 2007 г. – просто «представитель групп интересов и организаций». При этом, правда, во всех трех определениях присутствует такое важное свойство, как «функция научного обоснования [предлагаемых им?] решений». Остается при этом неясным, как «представитель группы интересов» может реализовывать функцию научного обоснования решений. Это противоречие не случайно, оно отражает, на наш взгляд, сложный функционал деятельности современных экспертов. Действительно, с одной стороны, они должны давать важную информацию о свойствах того объекта или ситуации, по поводу которого проводится экспертиза (и эта функция близка к функции обоснованной оценки), и здесь действительно могут быть очень полезны и сведения от представителей групп интересов. С другой стороны, они должны дать научно-обоснованные предложения по улучшению обсуждаемого объекта или ситуации, и в этом, вероятно, представители групп интересов мало чем могут помочь.

Эта двойственность экспертных функций раскрывается в монографии «Сетевая экспертиза», подготовленной группой авторов под руководством профессора А.Н. Райкова. Представив в ней представленное ранее определение эксперта, данное Б.Г. Литваком, они дают такое определение обсуждаемому понятию: «Эксперт может также определяться как:

• субъект (индивидуальный или коллективный), имеющий знания, личное эмоциональное представление и опыт относительно определенного вида деятельности;

• физическое лицо, обладающее значительными познаниями в некой области: в политике, экономике, социальной сфере, отрасли, регионе, в науке, технике и технологиях, общественной жизни;

• представитель научных и образовательных учреждений, органов местного самоуправления, общественных объединений, других организаций, приглашаемых органом государственной власти в качестве экспертов»[55 - Сетевая экспертиза. 2-е изд. / под ред. чл.-к. РАН Д.А. Новикова, проф. А.Н. Райкова. М., 2011. С. 9.].

Авторы также формулируют две основные цели любых экспертиз, которые хорошо объясняют двойственность функций экспертов, выявленную нами в определениях Ю.В. Сидельникова, а именно:

• «повышение степени обоснованности принимаемых решений на основе заключений экспертов;

• контроль за соблюдением соответствия и/или установление соответствия между характеристиками объекта экспертизы и требованиями (условиями, ограничениями), предусмотренными нормативно-правовыми документами различных уровней»[56 - Там же.].

И далее, в соответствии с этими целями, они предлагают выделить два вида экспертизы: экспертизу для принятия решений и нормативную экспертизу.

Как представляется, первый включает в себя и разновидность нормативной экспертизы, а именно оценку состояния объекта для принятия решений исходя из каких-то критериев, пусть и не столь четко сформулированных, как в нормативной экспертизе. Однако в экспертизе для принятия решений за стадией оценки следует и выработка предложений по улучшению состояния объекта или ситуации, и эта стадия уже отсутствует в экспертизе нормативной.

Такое выделение двух видов экспертиз очень важно для понимания сути вопроса, поскольку в традиционном для нашей страны понимании термина «экспертиза» речь идет именно о нормативной экспертизе, означающей сравнение с некоторой нормой. Именно этот смысл понятия «экспертиза» отражен в большинстве толковых словарей русского языка, где речь идет о судебной, медицинской, технической, экологической, врачебной и иной подобной экспертизе.

Этим двум смыслам в английском языке соответствуют и два различных, хотя и близких по написанию, слова: «В английском языке “expertize” и “expertise” – понятия разные. С одной стороны, это право проводить экспертизу, давать заключения специалиста, проявлять искусность, ловкость (expertize), с другой – обладание специальными знаниями, компетентностью, эрудицией в какой-либо области (expertise)»[57 - Летягин Л.Н. Профанное и сакральное: технология реконструкции культурных форм // Философия и культурология в современной экспертной деятельности: коллективная монография. СПб., 2011. С. 220.].

Наряду с упомянутыми выше учеными, среди исследователей экспертных подходов в управлении можно выделить также А.И. Орлова[58 - Орлов А.И. Организационно-экономическое моделирование: теория принятия решений: учебник. М., 2010.], Д.А. Новикова[59 - Новиков Д.А. Сетевые структуры и организационные системы. М., 2003; Новиков Д.А. Теория управления организационными системами. М., 2007.], В.Н. Буркова[60 - Бурков В.Н., Новиков Д.А. Как управлять организациями. М., 2004; Бурков В.Н., Новиков Д.А. Как управлять проектами. М., 2007.], которые также были активными участниками семинара по экспертным оценкам и анализу данных. Эти исследования ведутся в нескольких направлениях. Первое – разработка и совершенствования наиболее эффективных способов организации работы экспертов, включая и их коллективную работу, и возможность их общения между собой в процессе проведения экспертизы (например, совершенствование метода Дельфи). Второе направление – оптимизация всего экспертного процесса, к участникам которого, кроме самих экспертов, сегодня относят руководителя, аналитика, специалиста по методологическому и методическому обеспечению экспертизы, организатора экспертизы, модератора, тематического куратора и т. д.[61 - Сетевая экспертиза, 2011.] Так, например, А.Н. Райков работает над созданием методов конвергентной экспертизы, позволяющей экспертам быстрее прийти к согласованному решению[62 - Райков А.Н. Конвергентное управление и поддержка решений. М., 2009.], он также разработал концепцию сетевой экспертизы, позволяющей снижать искажающее влияние средних звеньев процесса экспертизы – менеджеров процесса, и обеспечить сетевое взаимодействие экспертов между собой и с заказчиком экспертизы[63 - Райков А.Н. Генезис экспертных сред // Междисциплинарные проблемы средового подхода к инновационному развитию / под ред. В.Е. Лепского. М., 2011. С. 103–113; Райков А.Н. Сетевая экспертная поддержка решений // Сетевые модели в управлении / под ред. Д.А. Новикова, О.П. Кузнецова, М.В. Губко. М., 2011. C. 402–416; Сетевая экспертиза, 2011.].

Третье направление – это разработка математических моделей поведения самих экспертов в процессе экспертизы, которые позволили бы уменьшить их «стратегическое» поведение, то есть преследование ими своих собственных, отличных от организаторов экспертизы, целей. При этом такое поведение может быть у всех упомянутых выше участников экспертного процесса. Как пишет Н.А. Абрамова, согласно парадигме активных систем, человек обладает свойством сознательного выбора той модели поведения, которая наиболее отвечает его целям в данной ситуации. В частности, он может внешне действовать в рамках заданных «правил игры», а фактически следовать своим целям и правилам[64 - Абрамова Н.А. О проблеме рисков из-за человеческого фактора в экспертных методах и информационных технологиях // Проблемы управления. 2007. № 2. С. 11–21.].

«В этом контексте активной называется экспертиза, в которой существенна активность (то есть, целенаправленность (не всегда «объективная») поведения) ее участников и их возможности манипулирования результатами экспертизы. Процедуры экспертизы, в которых нейтрализованы возможности манипулирования их результатами (точнее, в которых всем участникам выгодно вести себя честно и добросовестно), называются неманипулируемыми [или пассивными] экспертизами»[65 - Сетевая экспертиза, 2011. С. 109.]. Различные подходы к созданию условий для проведения неманипулируемых экспертиз (разработанные с помощью математического моделирования) представлены, например, в работах Д.А. Новикова с соавторами[66 - Новиков Д.А. Теория управления организационными системами. М., 2007; Бурков В.Н., Новиков Д.А. Как управлять организациями. М., 2004.]. Разрабатываются также способы предотвращения такой опасной разновидности активной экспертизы, как коррупционное поведение[67 - Выборнов Р.А. Модели и методы управления организационными системами с коррупционным поведением участников. М., 2006.].

Четвертым направлением снижения возможных ошибок экспертных процедур является уменьшение роли неосознанных, непреднамеренных ошибок как самих экспертов, так и организаторов экспертизы. Так, например, в работах Н.А. Абрамовой[68 - Абрамова Н.А. О некоторых мифах в оценке качества программного обеспечения // Надежность. 2002. № 1 (8). С. 38–63; Абрамова Н.А. О проблеме рисков из-за человеческого фактора в экспертных методах и информационных технологиях // Проблемы управления. 2007. № 2. С. 11–21.] развивается представление о том, что каждый эксперт обладает своей определенной областью компетенции. В условиях реальной экспертизы, например, быстрого изменения ситуации, срочности задания или в иных стрессовых ситуациях эксперт при подготовке своего заключения может незаметно для самого себя сместиться из области своей компетентности в область «обыденного знания». Для обыденного же мышления характерно обращение к неадекватным стереотипам. Использованию подобных неадекватных подходов и стереотипов, по мнению Н.А. Абрамовой, способствуют:

• «Объективные и субъективные условия, такие как недостаток времени или познавательных ресурсов для исчерпывающего анализа ситуации, информационная сложность ситуации, неопределенность, отсутствие выбора и др.;

• Специфика действия стереотипов, запускаемых автоматически без достаточных оснований (предполагается механизм условного рефлекса);

• «Факторы веры» – факторы влияния, повышающие субъективную уверенность в адекватности принимаемых решений, помимо их объективной адекватности, вплоть до существенного отклонения от рационального поведения»[69 - Абрамова Н.А. О проблеме рисков из-за человеческого фактора в экспертных методах и информационных технологиях // Проблемы управления. 2007. № 2. С. 16.].

При этом наиболее «тяжелыми» факторам влияния оказываются научные нормы и парадигмы, обеспечивающие уверенность ученых в своих немотивированных представлениях. Отметим, что наряду с обозначенными выше «факторами риска» Н.А. Абрамова выделяет и факторы второго рода, которые закладываются уже в ходе создания и обоснования экспертных методов, а именно – психологически некорректные модели знаний экспертов, либо принятие линейной модели при аппроксимации.

Завершим это раздел списком наиболее типичных ошибок, возникающих при проведении экспертизы: 1. Преувеличение возможностей экспертных оценок; 2. Излишнее увлечение «здравым смыслом»; 3. Использование некомпетентных экспертов; 4. Недостаточная информированность экспертов об объекте экспертизы; 5. Нечеткая постановка задачи перед экспертами; 6. Стремление оставаться в рамках одной экспертной процедуры; 7. Излишнее увлечение количественными оценками; 8. Нарушение принципов теории измерений; 9. Возможная противоречивость экспертных оценок при парных измерениях; 10. Неоправданное увлечение «свертками»; 11. Неточные процедуры коллективного выбора; 12. Необходимость организации информационного взаимодействия между экспертами; 13. Конформизм экспертов; 14. Коньюктурность оценок; 15. Неверное понимание точности экспертных оценок; 16. Излишнее увлечение формальными моделями; 17. Неправильная обработка результатов экспертизы; 18. Некорректная интерпретация результатов.

В монографии профессора Б.Г. Литвака[70 - Литвак Б.Г. Экспертные технологии в управлении. М., 2004.] этот список представлен в виде заголовков небольших разделов, содержащих описание соответствующих ошибок экспертизы. Но на наш взгляд, и сам список достаточно информативен.

Мы видим, что изучение деятельности экспертов и их возможных ошибок являются предметом довольно глубокого анализа серьезных специалистов. Учитывается возможность «активной» экспертизы, при которой эксперт имеет какие-то собственные цели, кроме артикуляции «объективной точки зрения», иначе говоря, эксперт рассматривается как разновидность «прибора», данные которого могут давать и ошибку, но эту ошибку можно свести к минимуму с помощью различного рода специальных процедур. Другая сторона процесса экспертизы – заказчик – вообще не является предметом анализ, по умолчанию предполагается, что цель заказчика экспертизы – получение научно-обоснованного заключения эксперта, которое поможет ему принять более правильное (с точки зрения общественного блага) решение. Иначе говоря, предполагается, что и эксперт, и заказчик действуют в рамках «линейно-автономной модели»




2.2. Экспертиза в теории и практике международных отношений


Развитие научного обоснования практики международных отношений в СССР проходило относительно более свободно, чем развитие общественных наук в целом. Это было обусловлено тем, что само развитие мировых процессов происходило независимо от господствующей в стране идеологии, так как мир, к счастью, не подчинялся власти КПСС. Поэтому и в рамках теории международных отношений получили свое развитие и методы политического анализа, и сама политическая наука в среде специалистов по международным отношениям рассматривалась именно как наука, а не как «буржуазная лженаука».





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65086502) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Словарь основных уголовно-процессуальных понятий и терминов / Баранов А.М., Марфицин. http://www.lawtech.agava.ru/pub/buppdic.htm П.Г.




2


Wall-street Journal. New York.16.11.1998.




3


Братченко С.Л. Мир экспертизы – попытка определения координат… // Экспертиза в социальном мире: от знания к деятельности / под ред. Г.В. Иванченко, Д.А. Леонтьева. М., 2006. С. 63.




4


Сетевая экспертиза. 2-е изд / под ред. чл.-к. РАН Д.А. Новикова, проф. А.Н. Райкова. М., 2011. С. 9.




5


Эти исследования был поддержаны грантом РГНФ/РФФИ № 16-03-00089, а также грантами Президента РФ через оператора – движение «Гражданское достоинство».




6


Вернер Й. Пацельт. Методы политической науки // Методические подходы политологического исследования и метатеоретические основы политической теории. Комментированное введение / сост. К. Конеген, К. Шуберт. М., 2004. С. 133–165.




7


Polanyi M. 1958. Personal Knowledge. London: Routledge and Kegan Paul; Polanyi, Michael. 1962. The Republic of Science, Its Political and Economic Theory // Minerva. № 1. Р. 54–73; Fleck L. Genesis and Development of a Scientific Fact. Chicago, 1979 (translated from the 1935 edition printed in German); Holzner B., Marx John H. Knowledge Application: The Knowledge System in Society. Boston, 1979.




8


Heclo H. Modern Social Politics in Britain and Sweden: From Relief to Income Maintenance. New Haven, 1974. P. 305




9


Hall P.A. Conclusion: The political power of economic ideas // P.A. Hall, ed. The Political Power of Economic Ideas: Keynesianism Across Nations. Princeton, 1989. P. 361–392; Etheredge Lloyd S. Government learning: An overview // S.L. Long, ed. The Handbook of Political Behavior. Vol. 2. New York, 1981; Richard R. What is lesson-drawing // Journal of Public Policy. 1991. 11. P. 3–30; May P.J. Policy Learning and Failure // Journal of Public Policy. Vol. 12. № 4. Oct. – Dec., 1992. P. 331–354.




10


Сунгуров А.Ю. Как возникают политические инновации: «фабрики мысли» и другие институты-медиаторы. М., 2015. Гл. 3.




11


Dunlop Claire A., Radaelli C.M. Systematising Policy Learning: From Monolith to Dimensions // Political Studies. 2013. Vol. 61. P. 599–619.




12


Sabatier P., Jenkins-Smith H. (eds). Policy Change and Learning: An Advocacy Coalition Approach, Boulder, CO: Westview Press; 1993; Sabatier P., Jenkins-Smith H. The advocacy coalition framework: an assessment // Sabatier P. (ed.). Theories of the Policy Process, Boulder, CO, 1997; Sabatier P.A. The advocacy coalition framework: revisions and relevance for Europe // Journal of European Public Policy. 1998. Vol. 5. № 1. Р. 98–130.




13


Peter M. Haas. Introduction: epistemic communities and international policy coordination // International Organization Vol. 46. № 1; Knowledge, Power, and International Policy Coordination. Winter, 1992. P. 1–35; Davis Cross М.К. Rethinking epistemic communities twenty years later // Review of International Studies Vol. 39. № 1. January 2013. Р. 137–160.




14


Knorr-Cetina K. 1999. Epistemic Cultures: How the Sciences Make Knowledge. Cambridge: Harvard University Press; Dunlop C.A. Epistemic Communities and Two Goals of Delegation: Hormone Growth Promoters in the European Union // Science and Public Policy 2010. № 37 (3). Р. 205–17; Makarychev А. PONARS as a transnational epistemic community: An Insider’s View // Problems of Post-Communism. Vol. 59. № 2. March/April 2012. P. 4350; Loblova О. When Epistemic Communities Fail: Exploring the Mechanism of Policy Influence // The Policy Studies Journal Vol. 46. № 1. 2018. P. 160–189. doi: 10.1111/psj.12213.




15


«Scientists should be on tap not on top». Цит. по: Rogers M.D. The European Commission and the collection and use of science and technology advice // The Politics of Scientific Advice: Institutional Design for Quality Assurance / еd. by J. Lentsch and P. Weingart. Cambridge, 2011. P. 115.




16


Сунгуров, 2015; Балаян А.А., Сунгуров А.Ю. Фабрики мысли и экспертные сообщества. СПб., 2016.




17


Sarewitz D. Looking for quality in the wrong places, or: the technological origin of quality in scientific policy advice // The Politics of Scientific Advice: Institutional Design for Quality Assurance / еd. by J. Lentsch and P. Weingart. Cambridge, 2011. P. 54–70; Sarewitz D. How science makes environmental problems controversies worse // Environmental Science and Policy. 2004. № 7. Р. 385–403.




18


Oreskes N. Reconciling representation with reality: unitization as example for science and public policy // The Politics of Scientific Advice: Institutional Design for Quality Assurance / еd. by J. Lentsch and P. Weingart. Cambridge, 2011. P. 36–53.




19


Кун Т. Структура научных революций. М., 1986.




20


Oreskes N. Science and public policy: what’s proof got to do with it? // Environmental Science & Policy. 2004. № 7. Р. 369–383.




21


Gieryn T.F. Boundary-work and the Demarcation of Science from Non Science: Strains and Interests in Professional Ideologies of Scientists //American Sociological Review. 1983. Vol. 48. № 6. P. 781–795.




22


Sabatier P.A. The Acquisition and Utilization of Technical Information by Administrative Agencies // Administrative Science Quarterly. 1978. № 23. Р. 396–417; Weiss C.H. Research and Policy-Making: A Limited Partnership // F. Heller (ed.). The Use and Abuse of Social Science. Sage: London, 1986. P. 214235; Radaelli C.M. The Role of Knowledge in the Policy Process // Journal of European Public Policy. 1995. Vol. 2. № 2. Р. 159–183.




23


Feldman M.S. and March J.G. Information in Organizations as Signal and Symbol // Administrative Science Quarterly. 1981. № 26. Р. 171–86; March J.G. Decisions and Organizations. Oxford, 1988.




24


Boswell C. The political functions of expert knowledge: Knowledge and legitimation in European Union Immigration Policy // Journal of European Public Policy. Vol. 15. № 4. May 2008. P. 4721–4788; idem. The Political Uses of Expert Knowledge: Immigration Policy and Social Research, 2009.




25


Brunsson N. The Organization of Hypocrisy: Talk, Decisions and Actions in Organizations. Copenhagen, 2002.




26


Hunter A., Boswell C. Comparing the Political Functions of Independent Commissions: the Case of UK Migrant Integration Policy // Journal of Comparative Policy Analysis, 2015. Vol. 17. № 1. Р. 10–25.




27


Jasanoff Sh. The Fifth Branch: science Advisers as policymakers. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1990; idem. States of Knowledge: The Coproduction of Science and Social Order. London, UK: Routledge, 2004; idem. Designs of Nature, 2005.




28


Idem. Science at the bar: law, science, and technology in America. Cambridge, Massachusetts, and London, England, 1997. P. XV.




29


Jasanoff Sh. Quality control and peer review in advisory science // The Politics of Scientific Advice: Institutional Design for Quality Assurance / еd. by J. Lentsch and P. Weingart. Cambridge, 2011. P. 19–35.




30


Guston D.H. Stabilizing the boundary between U.S. politics and science: The role of the Office of Technology Transfer as a boundary organization. Social Studies of Science. 1999. Vol. 29. № 1. Р. 87–112; Guston D.H. Boundary Organizations in Environmental Policy and Science: An Introduction // Science, Technology, & Human Values Vol. 26. № 4. Special Issue: Boundary Organizations in Environmental Policy and Science. Autumn, 2001. P. 399–408.




31


Hellstr?m T., Jacob M. Boundary organizations in science: From discourse to construction. Science and Public Policy. 2003. Vol. 30. № 4. Р. 235–238; Medvetz Т. Murky Power: «Think Tanks» as Boundary Organizations // Rethinking Power in Organizations, Institutions, and Markets Research in the Sociology of Organizations. 2012. Vol. 34. Р. 113–133; Parker J., Crona В. On being all things to all people: Boundary organizations and the contemporary research university // Social Studies of Science April 2012. Vol. 42. № 2. 262289; Hoppe R., Wesselink A., Cairns R. Lost in the problem: the role of boundary organisations in the governance of climate change // Wiley Interdisciplinary Reviews: Climate Change, July/August 2013. Vol. 4. № 4. P. 283–300.




32


Сунгуров А.Ю. Как возникают политические инновации: «фабрики мысли» и другие институты-медиаторы. М., 2015.




33


Он же. Организации-посредники в структуре гражданского общества. Некоторые проблемы политической модернизации России // Полис. 1999. № 6. С. 34–48.




34


Сабатье П., Дженкинкс-Смит Х. Концепция лобби-коалиций: оценка // Публичная политика: от теории к практике / сост. и научн. ред. Н.Ю. Данилова, О.Ю. Гурова, Н.Г. Жидкова. СПб., 2008. С. 94–154.




35


Jasanoff 2011. P. 21.




36


Stone D. Capturing the Political Imagination, Think Tanks and the Policy Process, London: Frank Cass, 1996; Stone D., Denham А., Garnett М. (eds.). Think Tanks Across Nations. A Comparative Approach, Manchester: Manchester University Press, 1998; Stone D., Denham А. (eds.). Think Tank Traditions: Policy Analysis Across Nations; Policy Research and the Politics of Ideas, Manchester: Manchester University Press, 2004; Stone D., Maxwell S. (eds). Global Knowledge Networks and International Development. London: Routledge, 2005.




37


Stone D. Agents of Knowledge.The Oxford Handbook of Governance / ed. by D. Levi-Faur. Oxford, 2012. P. 341–342.




38


Сабатье П., Дженкинc-Смит Х. Концепция лобби-коалиций: оценка // Публичная политика: от теории к практике. СПб., 2008. С. 94–154.




39


Feldman M.S., March J.G. Information in Organizations as Signal and Symbol // Administrative Science Quarterly. 1981. Vol. 26. № 171–186; March J.G. Decisions and Organizations. Oxford, 1988.




40


Podger G. Quality control and the link between science and regulation from a national and EU administrator’s perspective // The Politics of Scientific Advice: Institutional Design for Quality Assurance / ed. by J. Lentsch and P. Weingart. Cambridge, 2011. P. 229–237; Radaelli C.M. The public policy of the European Union: whither politics of expertise? // Journal of European Public Policy. Vol. 6. № 5. December 1999. Р. 757–774.




41


Отметим здесь, что перевод слова advisory как консультативный несколько неточен. Действительно, более точный перевод был бы «тельный», так как advise означает совет, а advisor – советник. Но по-русски такой термин звучит плохо, и все используют для перевода консультативный. Различие же в том, что консультант консультирует, лишь когда его спросят, а советник может давать советы и по собственной инициативе.




42


Brown M.B. The Politics of Representation on Government Advisory Committees // Political Research Quarterly Vol. 61. № 4. Dec., 2008. P. 547–560.




43


Jasanoff Sh. Technologies of Humility: Citizen Participation in Governing Science // Minerva. 2003. 41. Р. 233.




44


См., например: Ашини Ф.Д., Алпатов В.М. «Дело славистов», 30-е годы. М., 1994; Шноль С.Э. Герои, злодеи, конформисты отечественной науки. М., 2018.




45


Добров Г.М., Ершов Ю.В., Левин Е.И. Экспертные оценки в научно-техническом прогнозировании. Киев, 1974.




46


Литвак Б.Г. Экспертная информация: методы получения и анализа. М., 1982; Литвак Б.Г. Экспертные оценки и принятие решений. М., 1996; Литвак Б.Г. Экспертные технологии в управлении. М., 2004.




47


Сидельников Ю.В. Теория и организация экспертного прогнозирования. М., 1990.




48


Сидельников Э. Экспертиза: Состояние и тенденции развития // МЭиМО. 1997. № 2.




49


Сидельников Ю.В. Технология экспертного прогнозирования: учеб. пособие с грифом УМО Мин. Образов. РФ. М., 2005.




50


Литвак Б.Г. Экспертные технологии в управлении. М., 2004.




51


Там же.




52


Сидельников Ю.В. Теория и организация экспертного прогнозирования. М., 1990.




53


Сидельников Ю.В. Экспертиза: Состояние и тенденции развития // Мировая экономика и международные отношения. 1997. № 2.




54


Сидельников Ю.В. Системный анализ технологии экспертного прогнозирования. М., 2007. С. 18.




55


Сетевая экспертиза. 2-е изд. / под ред. чл.-к. РАН Д.А. Новикова, проф. А.Н. Райкова. М., 2011. С. 9.




56


Там же.




57


Летягин Л.Н. Профанное и сакральное: технология реконструкции культурных форм // Философия и культурология в современной экспертной деятельности: коллективная монография. СПб., 2011. С. 220.




58


Орлов А.И. Организационно-экономическое моделирование: теория принятия решений: учебник. М., 2010.




59


Новиков Д.А. Сетевые структуры и организационные системы. М., 2003; Новиков Д.А. Теория управления организационными системами. М., 2007.




60


Бурков В.Н., Новиков Д.А. Как управлять организациями. М., 2004; Бурков В.Н., Новиков Д.А. Как управлять проектами. М., 2007.




61


Сетевая экспертиза, 2011.




62


Райков А.Н. Конвергентное управление и поддержка решений. М., 2009.




63


Райков А.Н. Генезис экспертных сред // Междисциплинарные проблемы средового подхода к инновационному развитию / под ред. В.Е. Лепского. М., 2011. С. 103–113; Райков А.Н. Сетевая экспертная поддержка решений // Сетевые модели в управлении / под ред. Д.А. Новикова, О.П. Кузнецова, М.В. Губко. М., 2011. C. 402–416; Сетевая экспертиза, 2011.




64


Абрамова Н.А. О проблеме рисков из-за человеческого фактора в экспертных методах и информационных технологиях // Проблемы управления. 2007. № 2. С. 11–21.




65


Сетевая экспертиза, 2011. С. 109.




66


Новиков Д.А. Теория управления организационными системами. М., 2007; Бурков В.Н., Новиков Д.А. Как управлять организациями. М., 2004.




67


Выборнов Р.А. Модели и методы управления организационными системами с коррупционным поведением участников. М., 2006.




68


Абрамова Н.А. О некоторых мифах в оценке качества программного обеспечения // Надежность. 2002. № 1 (8). С. 38–63; Абрамова Н.А. О проблеме рисков из-за человеческого фактора в экспертных методах и информационных технологиях // Проблемы управления. 2007. № 2. С. 11–21.




69


Абрамова Н.А. О проблеме рисков из-за человеческого фактора в экспертных методах и информационных технологиях // Проблемы управления. 2007. № 2. С. 16.




70


Литвак Б.Г. Экспертные технологии в управлении. М., 2004.