Книга - Отравители

Отравители
Марджори Боуэн


После увлекательнейшего «Рыцаря Испании», уже опубликованного нами, вашему вниманию предлагается ещё один роман талантливой и знаменитой Марджори Боуэн – «Отравители». На этот раз речь пойдёт о так называемом «деле о ядах», необычайной серии преступлений, прогремевших в Париже в 70-е годы XVII века, во времена расцвета правления Людовика XIV, блистательного «короля-солнце», перед которым склонялась тогда вся Европа. В этот период в столице Франции обнаружилась разветвлённая сеть злодеев, которые под видом косметики: мыла, кремов, ядовитых настоев – помогали избавиться от престарелых мужей, надоевших любовников, нежелательных детей, личных врагов и так далее. Совершались кровавые обряды, «чёрные мессы» с убийством невинных младенцев, потреблением наркотиков и прочие злодеяния. Никто не чувствовал себя в безопасности: дошло до того, что опасность угрожала жизни даже самого монарха. Жителей буквально охватила паника.

Однако случайное полупризнание подвыпившей участницы этой шайки позволила ухватиться за ниточку, и доблестная столичная полиция, которая, вы удивитесь, уже тогда существовала и весьма успешной действовала, пошла по следу и добилась больших успехов. Однако всё пошло не так, как рассчитывали служители закона, и расследование уткнулось в ряд непреодолимых препятствий.

В своей книге М. Боуэн с убедительностью и мастерством изображает Париж конца XVII века, умело передавая зловещую и мрачную тень, которая все больше нависает над городом и окрестностями: они становятся местом разгула дьявольских страстей. Образы действующих лиц, как реально существовавших, так и вымышленных, и мотивы их поступков выписаны автором с психологической точностью, а интрига повествования сохраняется до последней страницы.





Марджори Боуэн

Отравители





Предисловие


В 1676 году в Париже за убийство отца, двух братьев и сестры была казнена мадам де Бренвилье. Неведомый яд для совершения этих убийств она достала, как выяснилось, через посредничество некоего Сент – Круа, а тот в свою очередь получил его от итальянца Экзили, с которым познакомился в Бастилии, где оба этих негодяя отбывали наказание за более мелкие преступления.

Дело об отравлениях получило в Париже большую огласку, но считалось закрытым после смерти маркизы де Бренвилье. Стоило этому монстру в обличии женщины, как ее называли, искупить вин у, как интерес публики ослаб и расследование прекратилось.

Однако вскоре после казни мадам де Бренвилье священники из Нотр-Дама, самой великосветской церкви Парижа, уведомили полицию, что «огромное число» их прихожанок признаются на исповеди в отравлении собственных мужей. Деятельный и умный шеф полиции месье де ла Рейни отказался придавать этим сведениям какое – либо значение, полагая, что женщин настолько потрясло дело Бренвилье, что они поддались истерии и их помешательство лучше оставить без внимания.

В то время французская монархия была в зените славы. Людовику XIV сопутствовал успех – как в мирных делах, так и на поле боя, и вся Европа склонялась перед его дипломатией и оружием. Более блистательного двора мир не знал со времен византийских императоров: искусства процветали под щедрым королевским покровительством и во всех сферах общественной жизни Париж был законодателем моды, вкуса и манер. Безжалостное честолюбие Людовика вызывало в Европе ненависть и страх, однако его влияние на свою эпоху было неоспоримым. В 1676 году ему не было еще и сорока лет, но он уже не только назывался Великим, но и украсил себя атрибутами божества и был известен как «король-солнце».

Этот великолепный монарх пятнадцать лет был связан крепкими, хотя и предосудительными узами с маркизой де Монтеспан, знатной дамой, обладавшей деспотическим характером и замечательной красотой, которая считала себя почти столь же благородного происхождения, что и ее царственный любовник, и полностью властвовала над ним. Впрочем, положения «истинной королевы Франции» она добилась с большим трудом: Людовику не нравились женщины ее склада – сильные, прямолинейные и острые на язык, к тому же ей надо было сначала отвлечь его от искренней любви к нежной Луизе де Лавальер. Однако когда ей удалось пленить ко роля, она стала всемогущей. Она не только совершенно отвратила Людовика от его жены Марии Терезии, но и сумела заставить этого от природы непостоянного и влюбчивого мужчину оставаться верным, изгоняя из его окружения любую возможную соперницу. У нее было много детей от короля, все они были узаконены и получили титулы и почти королевские почести.

Примерно в одно время со скандалом вокруг Бренвилье позиция мадам де Монтеспан, как будто неуязвимая, оказалась под угрозой из – за внезапного увлечения короля мадемуазель Фонтанж, женщиной не очень умной, но «прекрасной, как ангел» и с такой мягкой, нежной и утонченной красотой, которую Людовик особенно любил.

Могущественная фаворитка сумела отпугнуть и эту соперницу, и никто не верил, что ее влияние на любовника может ослабнуть, настолько долгим и полным было ее правление. Короля к ней влекло нечто большее, чем любовь, он был во власти дурной привычки.

Такова была обстановка в Париже в конце 1678 года, когда началась эта история.

Дело, во Франции известное как l’affaire des poisons, дело о ядах, шеф полиции умышленно замял, повинуясь королевскому приказу. Мелких преступников принесли в жертву, а крупным позволили ускользнуть. Большая часть допросов и судов проходили тайно, на некоторых присутствовали только король, месье де ла Рейни и месье де Лувуа или другие министры. Было сделано всё, приняты все возможные меры для предотвращения чудовищного скандала вокруг знатнейших фамилий Франции, вплоть до того, что король приказал полностью уничтожить многотомные отчеты, освещающие все аспекты этого дела, и сжечь все досье.

Долгое время эту историю окутывала полная неизвестность, пока наконец в 1789 году во время взятия Бастилии парижской толпой не были обнаружены секретные архивы тюрьмы-крепости. Они были, по словам первых исследователей, «в состоянии ужасного хаоса», но постепенно за годы терпеливого труда из сваленных в кучу кип бумаги ученые восстановили отчеты парижской полиции за 1655–1744 годы. Тогда и выяснилось, что большое количество досье, относящихся к делу о ядах, сохранилось, хотя и с многочисленными лакунами. Некоторые важные документы были испорчены или почти уничтожены вследствие небрежения, другие разорваны или частично сожжены, многие отсутствовали вовсе, и тем не менее ученые с неутомимым усердием приступили к работе, и их старания и добросовестность позволили пролить свет на эту знаменитую в истории тайну.

Она была раскрыта благодаря долгому и кропотливому труду месье Франсуа Равессона, который скрупулезно и тщательно сортировал, разбирал, каталогизировал, снабжал аннотациями и пояснял великое множество документов, найденных в архивах Бастилии. Пробелы в материале этот замечательный исследователь по возможности дополнял сведениями из других источников, доступных во Франции.

Он сумел воссоздать не только ценную с исторической точки зрения подробную картину жизни в прошлом, дающую объяснение тайне, интересовавшей не одно поколение, но и неистовую, зловещую историю любви и колдовства, которая сделала бы честь воображению любого романиста и предоставила богатый материал для того, что сейчас именуется «детективом» или «триллером».

Следует вспомнить, что французская полиция была тогда самой передовой в Европе и работала очень эффективно, особенно если учесть, какому злу она противостояла и какие скромные средства были в ее распоряжении. Англия не знала ничего подобного еще примерно два столетия. Британская любовь к свободе восставала против тайного надзора, настолько, что даже учрежденные Пилем «бобби» и частные детективы вызвали негодование общественности как «иностранное влияние». Такое предубеждение не приводило ни к чему хорошему, как показывает практика любого английского суда того времени. Национальная любовь к справедливости была бессильна перед случайным характером приговоров, вытекающим из нехватки подготовленных следователей, любительских методов сбора и анализа улик и показаний.

Месье де ла Рейни, во время расследования этого странного и ужасного дела о ядах занимавший должность генерал-лейтенанта полиции Парижа, был честен, квалифицирован и усерден. Но он жил при абсолютной монархии и по королевскому приказу был вынужден скрыть или уничтожить многие улики, позволить уйти многим выслеженным им преступникам и в довершение всего предать забвению дело, которому отдал столько труда. Однако со временем справедливость восторжествовала, и обнаруженные архивы поведали о его добросовестности, мужестве и трудолюбии, а также о его истинно галльском изворотливом, ясном и логичном уме и невозмутимости в принятии жизни и всех ее сложных проявлений.

Действительно, только характеры ла Рейни и его коллег придали здравость и реальность этой истории, которая иначе казалась бы лишь фантастическим калейдоскопом немыслимых происшествий с участием самых невероятных людей.

В этом романе в художественной форме изложены во всех подробностях реальные события, воссозданные месье Равессоном на основании отчетов ла Рейни.



    Марджори Боуэн




Часть I. Шарль Дегре начинает расследование





1. Девушка в карете


Когда из – за поворота улицы внезапно вылетела карета, молодой человек загородил собою спутницу и попытался заслонить ее полой плаща, но тщетно: колеса экипажа, тяжело покачивающегося на кожаных ремнях, хлюпнули по разбитой мостовой и обдали голубое с серебром камлотовое платье девушки ливнем жидкой грязи.

– Мое праздничное платье! – в растерянности воскликнула она. – И твой новый плащ, Шарль!

Пассажирка кареты все видела и, высунув голову в окно, приказала кучеру остановиться. Впрочем, пока он смог, натянув поводья, сдержать горячих лошадей, карета успела проехать немного вперед, и когда она наконец встала, молодая пара уже снова была в добром расположении духа.

Расстроившись сперва из-за испорченного наряда, купленного с трудом и не без существенного самоограничения, девушка затем решила, что все же лучше посмеяться над лёгкой неприятностью, чем позволить мужу вступить в унизительную и опасную перепалку с человеком, стоящим выше него по социальной лестнице.

– Это пустяк, – сказала она, положив ладонь на его руку. – Платье можно обтереть. Давай просто уйдем. И твой плащ тоже можно почистить щёткой.

– Чего ты испугалась? – добродушно улыбнулся он. – В карете только одна женщина. Смотри, она машет нам, чтобы мы подошли, ей жаль, что так получилось.

Соланж Дегре по-прежнему склонялась к тому, чтобы уйти, но муж крепко взял ее под руку и повел к карете, красиво позолоченной и раскрашенной, с массивными гербами на дверцах. Кучер и стоящие на запятках выездные лакеи в бордовых с золотом ливреях бесстрастно смотрели прямо перед собой, а их госпожа, выглянув из окна, заговорила с двумя людьми в забрызганных грязью одеждах:

– Извините, мадам, и вы тоже, месье. Мы так быстро ехали и так резко повернули. Я и не подумала, что здесь кто-то может быть. Ваше красивое платье, оно испорчено!

И она умолкла, в смущении прикусив полную нижнюю губку. Это была совсем молодая девушка, и было очевидно, что она не знает, как ей поступить. В карете кроме нее сидела еще пожилая женщина, заботливо придерживая на бархатной шафранного цвета подушке тощенькую обезьянку, но она почти дремала и не предложила никакой помощи.

Шарль Дегре с веселым любопытством ждал, держа шляпу в руке. Его жена смущенно пыталась поскорее утянуть его прочь, однако, как ни желала она проявить вежливость и отступить, пассажирка кареты вызвала интерес и у нее. «Аристократка, одна из придворных дам», – думала Соланж, внимательно рассматривая, во что эта девушка, примерно ее возраста, одета и как выглядит.

Облик девушки был исключительно обворожительным, хотя она едва ли была красивой. Ее черты были настолько мягкими, кожа настолько бледной, а волосы настолько светлыми, что создавалось впечатление крайней, почти раздражающей слабости. Назвать ее хорошенькой мешали также робкое и глуповатое выражение лица и некоторая нечеткость его линий, из – за которой она слегка напоминала восковую куклу, оставленную перед огнем и уже начинающую оплывать. Впрочем, ее нежность и искренность таили известную привлекательность, и она обладала изящной фигурой. На ней было пурпурное бархатное платье и украшенный атласной лентой шейный платок, и этот наряд казался слишком мрачным и тяжеловесным для девушки ее возраста, ведь ей едва ли было более восемнадцати или двадцати лет.

– Что же мне делать? – вздохнула она, обращаясь больше к себе. – Как же мне поступить?

Шарль Дегре улыбнулся еще шире. Он догадывался, о чем думает дама. Она понимала, что, поскольку они притязают на аристократизм, им нельзя предлагать деньги. Понимала она и то, что они настолько бедны, что испорченная одежда станет для них заметной потерей.

Не обращая внимания ни на ее замешательство, ни на шепот жены, просящей его прекратить неловкую сцену, проницательный молодой француз спокойно стоял и ждал – вежливо, но твердо.

– Я же так опоздаю, – проговорила наконец дама и, отстегнув с легкой перчатки из оленьей кожи нить сапфиров, с умоляющим видом вручила ее мадам Дегре. – Пожалуйста, примите, не в качестве платы, конечно, но в виде дружеского подарка.

– Нет, мадам, право же, не стоит, – начала было Соланж, но дама уже велела кучеру трогать. Пробормотав еще несколько слов извинений, она кивнула молодой паре и исчезла в глубине кареты, богато обитой изнутри небесно – голубым бархатом и украшенной бантами из оранжевой тесьмы.

Соланж, отойдя от дороги к массивному порталу у входа в темную церковь, протянула мужу нить синих камней и с упреком посмотрела на него.

– Тебе не следовало позволять мне их брать. Они очень дорогие. Наверное, стоят больше, чем мои платье и накидка и твой плащ вместе взятые.

– Думаю, что так оно и есть, – сухо ответил месье Дегре, – но эта дама без сожаления рассталась с ними, а ты, дорогая, не можешь себе позволить лишиться платья. Сама знаешь, как долго ты на него копила.

– Надеюсь, она об этом не догадалась, – опасливо заметила Соланж.

– Нет, она не думает о таких вещах. Она попыталась поступить изящно и учтиво.

– О, да, – тепло согласилась Соланж. – Конечно, мне и самой кажется, что она просто хотела совершить добрый поступок. Но мне не нравится принимать столь ценные подарки. Смотри, какая прелесть: квадратные индийские сапфиры, соединенные маленькими бриллиантиками.

И она отдала украшение мужу, который рассмотрел его с деловым видом.

– Да, думаю, оно дорогое, Соланж. На него можно купить одно или два платья или, может, еще что-нибудь из мебели в гостиную. Или, если хочешь, можешь его носить. Такое украшение я сам был бы рад подарить тебе, – признался он с грубоватой нежностью.

– Я бы не хотела такое, даже если бы ты смог подарить его мне, Шарль, – быстро ответила молодая жена.

– Боюсь, тебе долго придется ждать, пока я смогу делать тебе подобные подарки, – его тонкие губы тронула суровая улыбка. – Да, мне хотелось бы видеть на тебе это украшение, Соланж. Мне хотелось бы видеть тебя в такой карете, с тремя слугами в ливреях и пожилой компаньонкой с ручной мартышкой или любой другой глупостью, которую ты могла бы пожелать.

– Тише, Шарль. Ты сглазишь наше счастье. Поблагодарим Господа за то, что имеем. Если ты знаешь, кто эта дама, думаю, нам нужно вернуть ей браслет. Вдруг он принадлежит ее отцу или мужу, они заметят пропажу и станут бранить ее.

– Да, я знаю, кто эта дама, – ответил месье Дегре. – Она не замужем. Это мадемуазель де Фонтанж, одна из фрейлин королевы, – он замолчал на секунду и цинично добавил, – и одна из королевских…

– О, нет, – перебила его Соланж. – Это неправда!

– Ты заступаешься за нее из-за дорогого подарка и любезного обхождения! – засмеялся месье Дегре. – Ну ладно, может, это и неправда. Пойдем, дорогая, начинается гроза.

Они ненадолго задержались на извилистой улочке в полумраке церковного портала, пока молодой человек аккуратно убирал драгоценность во внутренний карман мундира. Стояла зима, и грязь на дороге сковывал тонкий ледок. Темные мрачные фасады отелей с коваными воротами и домиками привратников нависали над узкой мостовой, а над церковным порталом устремлялись в серое небо с быстро проносящимися черными тучами фигуры суровых святых. Прохожих было мало, да и те спешили, закутав лица и наклонив головы от яростных порывов ветра.

Соланж, одетая в серую накидку поверх только что забрызганного голубого с серебром платья, была обута в туфельки из тонкой кожи и деревянные сабо. Ее темный шелковый капор был туго завязан под подбородком, а с шеи на шнуре свисала грубая муфта из козьей шкуры для защиты рук от непогоды.

Молодой муж снова окинул взглядом все эти свидетельства их бедности, мысленно сравнивая жену с женщиной, давшей им браслет, и его душа наполнилась горьким сожалением и досадой. Он прищурил светло-серые глаза, от чего его лицо с тонкими чертами стало жестче. Будучи лейтенантом городской полиции, или стражи, он не располагал иными средствами помимо жалования.

Соланж была дочерью чиновника городского управления из Кана, и ее небольшого приданого хватило лишь на то, чтобы очень скромно обставить две комнаты, в которых они жили. Шарль Дегре знал, что его жена могла бы сделать лучшую партию, но она покинула родной город, семью, друзей юности, свой дом и все возможности, лежавшие перед молодой, хорошенькой и многими любимой женщиной, чтобы стать спутницей его жизни в Париже. Контраст между ее улыбчивой, терпеливой любовью и его собственными ограниченными, жалкими и незавидными перспективами уязвлял его гордость и возбуждал честолюбие. Жена дотронулась до его руки, отвлекая от этих мыслей.

– Пойдем, наверняка скоро будет гроза – произнесла она, дрожа, и вздохнула, почти испуганно взглянув на иссиня-черные тучи:

– Каким темным и ужасным бывает Париж в такие дни!

– Ты тоскуешь по Нормандии? – спросил ее муж, крепче беря под руку и быстро ведя по булыжной мостовой вдоль грязной замусоренной канавы, вышедшей из берегов после недавних дождей.

– Нет, Шарль, вовсе нет. Но Париж словно подавляет меня, он такой странный и зловещий.

– Отчего же, ведь ты его совсем не знаешь, дорогая. Знала бы ты его с той стороны, с какой его знаю я!

– Париж – это место, где происходят ужасные вещи, – прошептала она, сильнее прижимаясь к нему. – Раньше часто происходили. Я рада, что это уже в прошлом.

– Что уже в прошлом, Соланж?

– Я думала о мадам де Бренвилье, – ответила молодая жена. – Знаешь, хотя она и была проклятой женщиной и отравила стольких людей, я рада, что меня не было в городе, когда ее казнили.

– Она была монстром, – быстро произнес молодой офицер полиции. – Но ее казнили, и конец истории. Сейчас в Париже уже нет таких преступников.

– Ты как будто почти сожалеешь об этом, Шарль!

– Может, и сожалею. Если бы я смог раскрыть подобное преступление, выследить такого преступника, то я, наверное, смог бы купить для тебя карету, пару лошадей и троих слуг в ливреях, и множество нарядов, и сапфировый браслет, Соланж.

– Не надо, Шарль. Мне бы не хотелось, чтобы у тебя появилась такая возможность, ведь эта работа, должно быть, трудна и опасна.

– Ты не хочешь, чтобы я занимался трудными и опасными делами, Соланж? Хочешь, чтобы я был доволен и спокоен? Мне всего двадцать пять, и я твой муж.

Она молча сжала его руку. Ей совсем не хотелось, чтобы он был другим, она гордилась тем, что он такой честолюбивый и решительный. Все же она была счастлива, поскольку любила его, и никогда не сожалела, что ей пришлось оставить славный маленький Кан ради странного, удивительного и чужого Парижа. Даже несмотря на то что служебные обязанности так часто задерживали ее мужа вдали от дома и она подолгу оставалась в одиночестве, Соланж была довольна.

Чувство удовлетворенности согревало ее изнутри, пока они шли по мрачным улицам Парижа, и позволяло не замечать ни нахмуренного неба, ни набирающих силу порывов ветра, ни подступающей тьмы.




2. Предсказательница


Они направлялись в небольшой домик рядом с Нотр-Дамом, где проживал некий мэтр Перрен, мелкий клерк Парижского парламента и один из немногих друзей, приобретенных Дегре за два года жизни в Париже. У этого добродушного холостяка была отличная экономка, и он организовал для молодой четы небольшой праздник по случаю дня рождения Соланж.

Соланж Дегре была замужем всего лишь три месяца, и ее веселый и приветливый нрав, гордость и радость в новом статусе, тихая приверженность обязанностям жены и любовь к молодому мужу тронули благородное сердце мэтра Перрена, который настолько долго жил в Париже, так и не воплотив честолюбивые замыслы, побудившие его покинуть Бретань ради столицы четыре десятилетия назад, что уже и не вспоминал о них.

Впрочем, старый клерк на свой лад был так же доволен жизнью, как и молодая жена. Ему нравились его маленький домик, славная экономка, теплое местечко, достаточное жалование и тесный кружок друзей. Он был снисходителен, любил компанию и охотно общался со случайными людьми, показавшимися ему любопытными, что делало круг его знакомых широким и несколько эксцентричным.

– Думаю, сегодня там опять будут какие-нибудь чудаки, – отметил месье Дегре, дергая за шнурок изысканного железного колокольчика перед дверью мэтра Перрена.

– О, да, некоторые его друзья такие занятные, – засмеялась Соланж, которая легко удивлялась и радовалась всему, – и у него хорошо готовят, и вино его одно из лучших!

– Да, – улыбнулся месье Дегре, – и когда все немного выпьют этого вина, можно иногда услышать несуразные истории.

Однако сегодня, может быть, будет музыка, под которую не поговоришь, и мы уйдем пораньше.

В скромной, но уютной комнате юриста уже зажгли толстые желтые свечи, и поленья жарко пылали в камине с декоративной полкой. На полированном столе был накрыт замечательный ужин из дичи, пирогов, жареной птицы, фаршированного мяса, марципана, фруктов и сладостей. Место Соланж украшал прелестный веночек из вощеных цветов, сквозь который был продет подарок от мэтра Перрена – пара белых перчаток с серебряной вышивкой на тыльной стороне в виде монограммы, вписанной в миниатюрные женские головки.

Мадам Дегре принялась радостно благодарить его, пересыпая благодарности извинениями за испачканное платье. Не было никаких сомнений, что голубая с серебром тафта безвозвратно испорчена. Хотя опрятная пожилая экономка, огорченно посочувствовав, и обтерла ее, как могла, чистой тряпочкой, смоченной в теплой воде, на нежной ткани все же остались отвратительные пятна от грязи забитых мусором парижских канав, текущих посреди мостовой.

Месье Дегре не особенно распространялся о происшествии, и никто не настаивал: на улицах Парижа такие неприятности были довольно обычным делом. Соланж, наделенная тонким чувством приличия, последовала примеру мужа. Она не сказала ни слова ни о мадемуазель де Фонтанж, ни о сапфировом браслете, и собравшиеся, решительно обругав состояние парижских улиц, наглость аристократов и дороговизну одежды, уселись наслаждаться пиршеством мэтра Перрена.

Прищуренные серые глаза офицера полиции весело и с интересом обежали гостей. Ему нравилась его работа, он желал выдвинуться, был честолюбив, энергичен, проницателен и усерден, и, хотя все считали, что Париж – европейская столица с лучшей полицией и самым низким уровнем преступности и числом преступников, Дегре все же надеялся, что произойдет что-нибудь такое, что даст ему возможность показать себя. Он уже достаточно хорошо знал жизнь Парижа, как ее внешнюю сторону, так и скрытую, хорошо понимал, кто есть кто при дворе, разбирался в придворной политике и интригах и не гнушался черпать информацию из скромных источников, таких как солдаты лояльных полков, личная охрана короля и даже прислуга в аристократических поместьях.

Люди, собравшиеся чествовать мадам Дегре, на первый взгляд казались обычными, хотя и забавными. Здесь были двое скучных юристов среднего возраста, столь же хорошо устроившихся и посредственных, как и сам мэтр Перрен. Третий был мелкий торговец шерстью, в сопровождении хорошенькой молодой жены, подражающей придворным модам. Затем – жена портного женской одежды мадам Вигурё, еще несколько небогатых горожан, по которым опытные глаза лейтенанта скользнули как по пустому месту, и вдова Босс. Ее он уже встречал прежде и знал, что она держит небольшую парфюмерную лавку, где жены именитых горожан покупают мыло и духи, дешевые имитации тех, которыми пользуются придворные дамы.

Наблюдательного молодого человека забавляли наигранная светскость, болтливость и заученное кокетство этой женщины и еще нелепые кружева и оборки, которыми она обрамляла свои немолодые прелести.

«Должно быть, она неплохо зарабатывает. На ней очень дорогая одежда», – думал он, украдкой поглядывая на нее через накрытый стол.

Из-за происшествия с праздничным платьем Соланж мысли его все время возвращались к теме женской одежды. Он знал, во сколько оно обошлось. Платье вдовы Босс из багрового шелка с золотым позументом, должно быть, стоило вдвое дороже. Вокруг ее рыхлой белой шеи вилась нить жемчуга, на руках красовалась пара модных колец, на поясе – парчовая сумочка, а ее плащ, висящий на спинке стула, был с воротником из блестящего соболиного меха. Как мелкая лавочница могла настолько дорого одеваться?

Дождавшись, когда разговоры и смех станут громче, месье Дегре, слегка наклонившись через жену, шепотом задал этот вопрос хозяину дома.

– А, вдова Босс! Неплохо она устроилась, правда? – подмигнув, с таинственным видом прошептал мэтр Перрен, а затем, еще больше понизив голос и склонив лицо к вееру Соланж из голубиных перьев с зеркальцем, пояснил:

– Она предсказывает судьбу, знаете ли, и составляет гороскопы.

– Что вы говорите?! – весело, также шепотом отозвалась Соланж. – Тогда я тоже буду. Ей – богу, я знаю об этом не меньше нее, да и кто знает больше обо всей этой чепухе?

Мэтр Перрен покачал головой и вновь со значением подмигнул месье Дегре.

– Мы знаем больше, не так ли, месье? Нет, нет, это совсем не то дело, чтобы в него ввязываться такой прелестной молодой женщине, как вы, Соланж.

– Но если никому нет от этого вреда, то это легкий способ заработать деньги!

Ее муж посмотрел через стол на цветущую вдову, которая уже выпила несколько бокалов вина и громко смеялась вместе с соседкой, женой портного.

– Предсказание будущего и составление гороскопов, – повторил он. – Напрасно ты думаешь, Соланж, что это всё безобидные занятия.

Но мэтр Перрен снисходительно улыбнулся.

– Ну-ну, не будьте столь суровы к доброй женщине. Она достаточно приятная, хотя и злоупотребляет немного людской доверчивостью. Она лишь обещает старым девам красивых мужей, матерям семейства – что их дети будут жить в достатке, невезучим – немного удачи, а затем продает им мыльный шарик и флакон духов, и все довольны.

– Она пьет слишком много вина, – прошептала Соланж мужу, поднимая веер к губам. – Почему ей никто не скажет? Мне она совсем не кажется приятной.

Молодой человек не ответил. Он рассматривал вдову Босс, физиономия которой и правда была примечательной. Из гладких очертаний ее круглого лица выступал тонкий клювоподобный нос, слишком большой по сравнению с маленьким детским ртом. Голубые и выпуклые глаза, один из которых слегка косил, придавали пикантность ее облику. Она была белокожей и с ярким естественным румянцем. Слабый подбородок несколькими складками переходил в пухлую шею. Волосы, хотя и довольно тонкие, были основательно напомажены и свисали маленькими колечками, как тогда было модно, на лоб и на белые, несколько сутулые плечи.

Дегре подумал (и посмеялся в душе из-за этой мысли), что она похожа на жестокую карикатуру на мадемуазель Фонтанж – даму, которая погубила платье Соланж и дала ей сапфировый браслет.

Вдова Босс заметила взгляд молодого человека и, с неприличной бестактностью обратившись к нему через стол, предложила ему выпить за ее здоровье. Он сделал это серьезно и учтиво.

Вдова проглотила свое вино, облизала влажные розовые губы и вновь наполнила бокал. Ее соседи попытались шутливо остановить ее, но она отмахнулась с внезапной вспышкой раздражения. Ее пухлые белые руки, блистающие броскими драгоценностями, снова обхватили бокал. Осушив его, она, враждебно глядя на Дегре и наклонясь вперед, крикнула ему через стол:

– Отчего вы на меня так уставились? За кого принимаете? Не думаете ли вы, что я боюсь вас, раз вы из полиции? Должна сказать, мэтр Перрен, что вы приглашаете странных людей! Ну, молодой человек, что вы думаете обо мне после того, как так долго меня рассматривали?

Выпито было уже изрядно. Все посмотрели на Дегре, который с достоинством ответил:

– Я думаю, что вы очаровательны, мадам. Я восхищался вашим прекрасным атласным платьем, вашими изумительными мехами, блистающими драгоценностями, парчовой сумочкой и золотым позументом и думал, какая вы, должно быть, умная деловая женщина, если в состоянии на все это заработать.

Вдова Босс засмеялась и поправила свои тонкие кудряшки, очень польщенная.

– Я и верно хорошо управляюсь, – похвасталась она с пьяной самоуверенностью. – Что еще делать бедной женщине, когда она остается одна? Да, мои дела сейчас идут лучше, чем тогда, когда мой муж, храни его господь, был жив.

– Благодаря продаже мыла и духов, мадам? – спросил молодой Дегре. – Или предсказаниям?

– Предсказаниям, – резко и неприязненно хмыкнула вдова Босс. – Да, я хорошо предсказываю судьбу. Приходите, я предскажу и вашу, молодой человек, или лучше пусть придет ваша жена!

– Я и правда хотела бы, – начала Соланж, но замолкла под улыбающимся взглядом мужа, а тот продолжил, наклоняясь вперед и обращаясь к смеющейся вдове:

– Насколько далеко вы смотрите в будущее, мадам, много ли ваших предсказаний сбылось?

– Все, – ответила она, грозя ему толстым белым пальцем. – Все! Нет такой женщины из тех, что приходили ко мне с жалобой на мужа, которая могла бы сказать, что я ей так и не помогла.

– Разложив карты? – с беспечным видом спросил Дегре.

– А как же еще? – вмешалась мадам Вигурё. – Она предсказывает судьбу, раскладывая карты, с помощью подноса песка или кувшина воды. Я сама ходила к ней, это очень увлекательно.

– Особенно если выпадет дама пик, – усмехнулась вдова Босс, и, потянувшись за темной бутылкой кларета, которую соседка отодвинула от нее подальше, хвастливо заявила:

– Скоро я смогу уйти на покой. Куплю себе шато за городом и красивого молодого мужа, заведу экипаж и четверку лошадей. Да, еще три прелестных дорогуши, желающих овдоветь, и мое будущее обеспечено.

Компания засмеялась; все, кроме Дегре и его жены, были слегка навеселе. Мэтр Перрен, приятно согретый едой и питьем, добродушно улыбнулся:

– Что за чушь она несет, эта Босс.

– Чушь, как же! – воскликнула, вставая, вдова. – Я говорю, что осталось еще три отравления, и я стану очень богатой женщиной. – И, пошатнувшись, вновь упала на стул, цепляясь за край стола.

– Ей пора домой, – запротестовала мадам Вигурё. – Она выпила слишком много и сама не знает, что говорит.

– Отравления и есть, – засмеялся один из юристов. – Если она имеет в виду тот мерзкий сироп для улучшения цвета лица, который продает моей жене.

И тут мадам Босс захныкала, положив на стол округлые толстые белые локти и вытирая выпуклые глаза суставами пухлых пальцев. Она стала уверять, что она бедная честная женщина и стыдно потешаться над ней и дразнить. Она лишь продает духи, мыло и мази для улучшения цвета лица да нескольким друзьям предсказывает судьбу по картам.

Мадам Вигурё принялась ее утешать, а мэтр Перрен перевел беседу на обычную тему расточительности двора и последних наглых выходок многим ненавистной королевской любовницы мадам де Монтеспан. Ее бесстыдство и мотовство растут с каждым днем. Уже двенадцать лет она остается королевской фавориткой, и ее влияние на него, кажется, только крепнет. Поразительно, она словно владеет чарами или колдовством! Простые люди охотно сплетничают о высокопоставленных, с жадным и презрительным интересом обсуждая их пороки, промахи и странности.

Лейтенант Дегре охотно слушал. Он часто замечал, что в шутках, скандалах и сплетнях есть изрядная доля правды, и ему было интересно наблюдать, как обыватели, когда их языки развязываются от вина, выставляют на всеобщее обозрение собственные зависть и злобу, обсуждая зависть и злобу других.

Мадам де Монтеспан, великолепная «истинная королева Франции», была растерзана без тени сострадания. Ее объявили старой, потасканной, ядовитой, подлой, любительницей закатывать ужасные сцены, небрежной в одежде, неопрятной, настоящей ведьмой.

Дегре незаметно улыбался. Ему случалось видеть, как эта дама едет в золотой карете, запряженной шестеркой белых лошадей, по аллеям Версаля, и он знал, насколько низкая клевета собравшихся далека от действительности.

Соланж слегка поморщилась, глядя на него за спиной мэтра Перрена. Она хотела уйти домой, ей не нравилась эта пьяная обстановка, отвратительные сплетни, раскрасневшиеся лица, хриплые голоса. Она уже достаточно отметила свой день рождения. Сам – то мэтр Перрен был очарователен, но некоторые из его друзей! Ее муж понял и поднялся из – за стола.

Принеся извинения и со всеми распрощавшись, через полчаса они уже снова шли по парижским улицам, окутанным тьмой и освещенным лишь фонарями, горящими кое-где над дверями домов. Ветер усилился, и время от времени редкие капли дождя падали с рваных, стремительно летящих невидимых туч.

– У собора стоят наемные экипажи, – сказал Дегре. – Возьмем один.

Соланж возразила против такой расточительности, но молодой человек настоял. Улицы после наступления темноты были не только грязны, но и небезопасны.

– Ведь ты же не хочешь, чтобы я погиб, защищая тебя, правда? – спросил он, целуя ее гладкую щеку, прохладную от ветра и влажную от дождя.

Они взяли ветхий экипаж, и измотанная лошадь медленно повезла их домой. В зловонной темноте потертого салона Дегре обнял молодую жену.

– Отвратительный день, дорогая. Сначала было испорчено твое прелестное платье, затем ужин по случаю твоего дня рождения оказался совсем не таким, как я рассчитывал. Хотелось тебя порадовать, а теперь мне жаль, что я тебя туда повел. Мэтр Перрен не очень разборчив в выборе гостей.

– О, нет, – возразила счастливая девушка, положив голову на плечо мужа. – Мне вполне понравилось. Это было даже забавно. Хотя в следующий раз, может, мы устроим маленький праздник дома, только для нас двоих? Сядем у огня, ты выберешь хорошее вино, а я что-нибудь приготовлю, да, Шарль?

Он вновь поцеловал ее в лоб, куда из-под капора падали светлые кудри. Соланж была прелестной молодой девушкой двадцати лет с той естественной ясной красотой женщин ее края, которая с возрастом переходит в неяркость и твердость линий. Внеш нее сходство между супругами было настолько велико, что их можно было принять за двоюродных брата и сестру, хотя они совсем не были в родстве. По характеру они тоже были похожи: спокойные, смелые, проницательные и деловые.

– Ты не могла бы кое – что для меня сделать? – прошептал Дегре, пока ветхий экипаж катился, подпрыгивая на камнях парижской мостовой и бросая их то друг к другу, то в разные стороны.

– Все, что хочешь, Шарль, ты же знаешь.

– Так вот, я хочу, чтобы ты отправилась к вдове Босс и попросила предсказать тебе будущее.

– Это просто пустая трата денег, – разочарованно ответила Соланж. – Я думала, ты попросишь о чем-нибудь трудном.

– Я думаю, эта задача не так проста, как кажется поначалу. Ты не пойдешь туда под своим именем. Нужно будет слегка переодеться. Придется к этому привыкнуть – ты же теперь жена офицера полиции. Вряд ли она очень хорошо тебя рассмотрела сегодня. Я-то видел ее прежде, а ты?

– Нет.

– Наверное, нужно будет изменить голос, прикрыть волосы… – Он задумчиво помолчал. – Да, думаю, это вполне осуществимо. Ты пойдешь к ней, что-нибудь купишь, а потом попросишь предсказать тебе будущее.

– Да, – сказала Соланж, когда ее муж замолчал. На нее произвела впечатление серьезность в его голосе.

– Вдруг это наш шанс? Когда она начнет раскладывать карты, ты воспользуешься возможностью и сделаешь именно так, как я тебе скажу. Мы отрепетируем, чтобы все прошло как надо.




Часть II. Исследуя преступный мир Парижа





1. Лавка вдовы Босс


Вдова Босс сидела у себя в лавочке, время от времени принимаясь рас сматривать свое отражение в ручном зеркальце. Она потратила все утро, подкрашивая лицо, губы и глаза и сооружая прическу, и была определенно довольна результатом. На ее плечах лежал красивый капюшон из рыжего лисьего меха, зеленое платье на обширной груди украшала золотая кружевная оторочка, доходящая до шейного платка мехельнского кружева.

Рядом молодой человек желчного вида связывал вместе коробочки с мылом с ароматом лилии, гвоздики и розы, и она руководила им, то и дело отвлекаясь, чтобы полюбоваться собой.

Звякнул дверной колокольчик, и к прилавку быстро подошла молодая женщина.

Мадам Босс тотчас же просияла улыбкой и сделалась само внимание. Вновь вошедшая была высокого роста и одета в дешевую серую накидку. Ее лицо скрывала небольшая маска, или личина, а руки были в перчатках. Она держала простой кошелек без герба или монограммы.

Мадам Босс улыбнулась еще шире. Все эти предосторожности были ей хорошо знакомы.

– Я хотела бы купить флакон духов, – тихо произнесла молодая женщина с провинциальным акцентом. – Мне надоела флердоранжевая эссенция, возможно, у вас есть что-нибудь поновее?

– Конечно, есть, – ответила Босс, поднимаясь, – но не здесь. Извольте пройти в гостиную.

Покупательница прошла вслед за мадам Босс в глубь лавки мимо полок, заставленных жестяными коробочками, лаковыми шкатулками, керамическими бутылочками и баночками, в опрятную, маленькую, скромную гостиную, высокое окно которой, плотно занавешенное зеленой саржей, выходило во дворик. Огонь уютно горел в камине. В гостиной были стол, несколько кресел и шкаф. На подушке лежала кошка, свернувшись, как улитка, только что извлеченная из раковины.

Переступив порог, покупательница, а это была Соланж Дегре, почувствовала легкий укол беспокойства. Ей совсем не хотелось оставаться наедине с Босс, но та уже плотно закрывала дверь из лавки в гостиную. Впрочем, девушка почти сразу же рассмеялась над своими страхами. Она смогла бы сохранить мужество в любой непредвиденной ситуации, сейчас же не происходило ничего особенного. Было немного неловко, но даже если бы мадам Босс ее узнала, у нее была наготове история, чтобы оправдать переодевание. Однако предсказательница не обнаружила никаких признаков узнавания в незнакомой женщине в маске жены молодого лейтенанта полиции.

– Вы пришли, вероятно, чтобы я погадала вам на картах или составила гороскоп? – лукаво предположила она.

Соланж кивнула и села за стол. Она несколько раз отрепетировала эту сцену с мужем и отлично вошла в роль. Чувствуя себя наполовину весело, наполовину глупо, она повторила историю, которой научил ее Шарль Дегре.

Она сказала, что она высокопоставленная дама, но не хочет разглашать свое имя, что она в беде и готова много заплатить за любую помощь вдовы Босс. Она призналась, что несчастлива с мужем, что его былая страсть к ней угасла и он обходится с ней несправедливо и даже жестоко, а она познакомилась с мужчиной, который ей нравится гораздо больше, нежели разочаровавший ее супруг.

К ее удивлению, вдова Босс как будто приняла эту историю за довольно обычную и не попыталась выяснить, кто перед ней. Она лишь спросила:

– Кто послал вас сюда, уверяя, что я могу помочь?

На этот вопрос Соланж ответила:

– Одна важная дама. Я не хотела бы называть ее имя даже между нами. Понимаете? Она ходит на исповедь в Нотр-Дам. Этого достаточно?

– Исповедуется в Нотр-Даме? – повторила вдова Босс. – Тогда передайте ей быть осторожной.

– О, она очень осторожна, и вы очень помогли ей, – ответила Соланж, стараясь угадать правильную реплику в этом непонятном разговоре. – Не могли бы вы теперь помочь и мне?

– Моя помощь обойдется очень дорого, – жеманно ответила предсказательница.

– О, это не имеет значения. Я, конечно, готова щедро заплатить… но только за результат, – благоразумно добавила Соланж.

Вдова Босс улыбнулась и, отбросив колоду карт, которую держала в руке, ка к если бы в ней отпала необходимость, сказала:

– Вернемся в лавку. Там я вам дам сверток с мыльными шариками и пурпурную бутылочку с любовным напитком, который вы незаметно подмешаете мужу. Сейчас я не возьму с вас денег. Приходите через три дня, и, если он не станет добрее, мы попробуем что-нибудь еще.

Произнеся это, вдова Босс жестом пухлых рук дала понять, что разговор окончен. Соланж с чувством, что потратила время на глупые пустяки, вернулась в лавку, получила мыло и бутылочку и вышла на улицу. Дверь лавки закрылась за ее спиной, и она поежилась от порыва мартовского ветра.

Париж казался темным и безрадостным, очертания его тускло-серых башенок и турелей отчетливо выделялись на фоне облаков, напоминающих пестрое оперение на грудке серого гуся. Соланж плотнее закуталась в шерстяной капюшон и накидку, пересекая соборную площадь перед Нотр-Дамом. Именно на этой широкой мрачной площади перед собором, с двух сторон окруженной рекой, казнили преступников. Соланж почти с отвращением взглянула на массивный готический портал Нотр-Дама и подумала, что совсем недавно здесь высился эшафот, на котором обезглавили отравительницу мадам де Бренвилье, прежде чем предать ее тело огню.

Мимо проковыляло несколько нищих, изувеченных на войне или изуродованных болезнью. Ветер раздувал их темные лохмотья. Стального цвета река медленно текла под мост Генриха IV. Соланж подавила вздох при воспоминании о прежних девических днях в Кане. О замужестве она не жалела, но лучше бы ее муж работал на другой должности и в другом городе. Она не знала, на что он рассчитывал, посылая ее с поручением в лавку вдовы Босс, но боялась, что впустую потратила день, и была почти готова вынуть глупую бутылочку пурпурного стекла из-за пазухи и выбросить ее в неприветливую, хмурую реку. «Скорее всего, внутри лишь подкрашенная вода», – подумала она. Впрочем, желая в точности выполнить инструкции мужа, она, ссутулившись от ветра, побрела в их скромную квартирку.




2. Администрация Бастилии


Месье де ла Рейни, шеф парижской полиции, работал в своем отделе администрации Бастилии. Это строгое, массивное сооружение в средние века было одной из самых грозных крепостей в Париже, в ней и теперь был размещен гарнизон, только служила она уже в качестве государственной тюрьмы для высокопоставленных нарушителей и главного управления парижской полиции, и за ее толстыми древними стенами хранились полицейские архивы и велись дела.

Месье де ла Рейни был человек все еще молодой, величавой наружности, суровый, добросовестный и безукоризненно честный, одетый строго, но изысканно, и с энергичным выражением лица. Он занимал простой кабинет с множеством полок вдоль стен, заполненных досье, книгами и запертыми ящичками с бумагами.

Кроме него в кабинете сидели двое клерков и при дневном свете, падавшем из круглого окна, переписывали дела, а перед ним стоял молодой лейтенант Шарль Дегре, о котором месье де ла Рейни никогда прежде не слышал, поскольку тот лишь совсем недавно прибыл в Париж и ничем себя ещё особо не проявил.

Молодому лейтенанту пришлось приложить немало усилий, чтобы до биться встречи с шефом полиции, но оказавшись наконец перед этим человеком, занимающим столь высокий пост, он видел, что его слушают с серьезным и учтивым вниманием. Он не знал, что прежде чем удостоить его аудиенцией, месье де ла Рейни тщательно навел справки о его происхождении, характере и работе.

А месье де ла Рейни в свою очередь одобрительно смотрел на худощавую, сильную фигуру, открытое, с тонкими чертами лицо и внимательные серые глаза Шарля Дегре.

– Мне нет нужды просить вас быть кратким, Дегре.

– Я изложу вам лишь самую суть, месье, как можно короче, но я думаю, что нам лучше поговорить наедине. – Дегре улыбнулся в сторону двоих старательных переписчиков у окна.

– Они надежные люди, – с легким удивлением ответил ла Рейни, – но вы можете, если желаете, говорить тише. Присядьте на стул напротив меня и наклонитесь над столом.

Дегре тотчас же повиновался и начал рассказывать четко и быстро.

– Некий мэтр Перрен давал званый ужин в честь дня рождения моей жены. Среди гостей была женщина, которую я и прежде встречал в его доме, некая мадам Босс, вдова. Она держит парфюмерную лавку и предсказывает судьбу. Перебрав вина, она начала хвастаться, что еще три отравления сделают ее богатой. Никто и внимания не обратил, все решили, что она шутит. Вам известно, что со времени дела Бренвилье люди буквально помешались на отравлениях. Я много думал об этом. Как офицер полиции, я знал о сообщении священников из Нотр-Дама, что многие из их прихожанок обвиняют себя в отравлении мужей. Вы, месье, полагаю, не придали этому никакого значения?

– Никакого, – ответил ла Рейни. – Эти болтливые истеричные бездельницы способны обвинить себя в чем угодно. После дела Бренвилье стало почти модным быть отравительницей.

– Что же, это, конечно, так, месье, – улыбнулся Дегре, – однако мне в голову пришла мысль провести небольшую проверку. Я послал жену к этой Босс под предлогом покупки мыла и духов, придумав для нее небольшую историю, которую она выучила наизусть. Жена попросила Босс предсказать ей будущее и все такое, а затем дала понять, что несчастлива в браке, муж к ней суров, и она влюблена в другого. Это всё было на первой встрече. Вдова дала ей маленькую пурпурную бутылочку с какой-то жидкостью, якобы любовным напитком. Я послал ее на анализ к химику Лекуану, и он определил, что в бутылочке вода, немного сахара и немного настойки опия. Через три дня, как и договаривались, жена вновь пошла к Босс и сказала, что напиток не помог, а муж ей даже более отвратителен, чем прежде. Все это, месье, она сказала, конечно, в соответствии с моими инструкциями. Тогда женщина попросила ее заплатить. Тридцать золотых луидоров.

Когда была названа эта внушительная сумма, ла Рейни пристально посмотрел во внимательные глаза молодого лейтенанта.

– Да, месье, именно такую огромную сумму она запросила. Однако вышло так, что тогда в моем распоряжении было дорогое ювелирное украшение. Я собирался продать его и потратить деньги на нужды жены. И я действительно продал его и дал жене тридцать золотых луидоров, чтобы она в третий раз пришла к Босс и снова попросила избавить ее от мужа.

Молодой человек замолчал, и ла Рейни кивнул ему, приглашая продолжить рассказ. Дегре еще ниже наклонился над столом и заговорил еще тише:

– На этот раз Босс спокойно взяла деньги и дала моей жене маленький белый плоский флакончик, очень плотно закупоренный, велев подмешать напиток мужу тремя отдельными порциями, но ни в коем случае не прикасаться к нему самой и не позволять никому другому, иначе чары не подействуют. Я и его отослал к Лекуану. Вот отчет химика, а вот обе бутылочки.

Шарль Дегре сунул руку в карман и достал пурпурную бутылочку, маленький белый плоский флакончик и лист бумаги за подписью и печатью химика Жюля Лекуана.

– Взгляните, он утверждает, что это раствор продукта возгонки чистого мышьяка, достаточный для убийства десяти человек. Вот так Босс помогает своим клиенткам избавляться от мужей.

Не говоря ни слова, шеф полиции прочитал отчет и изучил обе бутылочки.

– Вы видите, месье, – продолжил молодой лейтенант, – в каждой бутылочке осталось по половине содержимого. Можете, если желаете, сами послать его на анализ.

– Поверить не могу, – тихо сказал ла Рейни. – И ваша жена получила отраву настолько легко?

– Да. Выходит, дела этой женщины процветают, и она так привыкла снабжать клиенток ядом, что делает это без малейшего колебания. Она чувствует себя спокойно, зная, что ни одна из них не выдаст ее. И как, в самом деле, они могут о ней рассказать, не выдав при этом себя самих? Как вам известно, месье, – заключил молодой агент полиции с оттенком триумфа в голосе, – даже слова священников о том, что им было открыто на исповеди, не встретили доверия, и никто еще не пытался расследовать это дело.

– Это верно, Дегре. И это также, полагаю, упрек мне, – серьезно ответил шеф полиции. – Но я никогда не верил, что такое возможно. Я думал, что, казнив Бренвилье, мы покончили с этим делом. Да, я был слеп. Я не думал, что такое происходит в Париже. Где они берут эту отраву? Привозят из Италии?

– Это надо расследовать, месье, и очень тщательно. Полагаю, вы поймали сообщников мадам де Бренвилье, месье?

– Да, итальянец, Экзили, умер в Бастилии, где его держали по другому обвинению. Сент – Круа, молодой гасконский авантюрист, бывший ее любовником и, без сомнения, снабжавший ее ядом, был найден мертвым, как вы помните, в своей лаборатории. Его стеклянная маска сползла, и он вдохнул немного ядовитых паров, что и стало причиной его смерти.

– Да, месье, именно благодаря письмам, найденным у него в шкатулке, она и была арестована, не так ли?

– Все верно, – подтвердил шеф полиции. – Мы так и не установили, что кто-то еще был в это замешан. Сент-Круа познакомился с Экзили в Бастилии, Экзили был итальянцем и научился своим фокусам при ватиканском дворе. Он работал у мадам Олимпии, племянницы папы. Мы так и не нашли больше ни одного человека, связанного с этим делом, и думали, что окончательно искоренили всю эту заразу.

– Простите меня, месье, но я так не считаю. Я не верю, что эта женщина Босс работает одна. Уже сам тот факт, что она настолько легко и беспечно может слать яды незнакомому человеку, не заботясь ни о чём, кроме хорошего вознаграждения, показывает, что в преступном мире торговля ими происходит безо всякого стеснения, почти открыто.

– В последнее время не было загадочных преступлений, – задумчиво проговорил месье де ла Рейни, хмуро глядя на маленькую бутылочку с ядом. – Никто не исчез, никого не обнаружили мертвым, не было жалоб родственников и наследников на внезапные и подозрительные смерти.

– Нет, месье, – ответил молодой полицейский агент, – но кто может сказать, сколько смертей, по виду естественных, на самом деле не являлись таковыми? Думаю, что такое искусное отравление дает симптомы какой – нибудь обычной болезни, ведь вспомните, когда мадам Бренвилье применяла свои методы к пациентам больницы, где она была сестрой милосердия, разве кто-то заподозрил, что все эти люди, умершие, находясь на ее попечении, были отравлены?

Ла Рейни замолчал и прижал ладони к утомленным глазам, как человек, перед которым открылись пугающие перспективы.

Возможно ли, спрашивал он себя, что эти исключительно жестокие преступления осквернили весь Париж, а он ничего об этом не знает?

Он почувствовал тревогу и стыд. Выходит, в Париже достаточно легко, почти открыто можно купить смертельный яд неизвестного состава и незаметного действия. Но тогда в этой ужасной торговле должен быть занят целый круг мерзавцев и одураченных ими простаков. Что такой яд легко использовать, он уже знал из дела Бренвилье, о чем Дегре ему и напомнил. Врачи бессильны обнаружить признаки отравления, а насколько многочисленны возможности его применения! При близком контакте, который обеспечивает домашняя жизнь, любая женщина способна отравить отца, мужа, брата, сестру, ребенка, не возбуждая никаких подозрений…

Вслух же он негромко произнёс:

– Женщины – всегда женщины! Дегре, это женщины! Они ведут неестественную, затворническую жизнь, как заключенные. В них бушуют страсти, не находящие выхода. И очень часто их мужья или отцы жестоки. И они прибегают к единственному доступному им оружию. И, кажется, мы скоро убедимся, что это оружие применяется очень свободно.

Внезапно шеф полиции крикнул одному из переписчиков у окна:

– Массон, немедленно принесите мне досье на некую вдову Босс, которая живет под вывеской «Горшок лилий» на улице Сен-Пьер около соборной площади Нотр-Дама.

Клерк, худой серьезный человек, тотчас же поднялся и вышел из кабинета. Ла Рейни повернулся к Дегре:

– Вам возместят деньги, отданные этой женщине. Скажите, что еще я могу для вас сделать? Кажется, я вам очень обязан.

Открытое лицо молодого человека зарумянилось.

– Я прошу лишь об одном, – сказал он, едва сдерживаясь, чтобы голос звучал без излишнего рвения, – пусть мне будет дозволено принять участие в расследовании этого дела.

– Кто же подойдет для этого больше? – спросил шеф полиции.

– Многие, полагаю, – скромно ответил молодой человек. – У меня нет большого опыта. Но я честолюбив, недавно женился…

– Ваша жена, должно быть, храбрая, умная женщина, – любезно заметил шеф полиции.

– Да, так и есть, хотя я не думаю, что для того, что она сделала, потребовалось много мужества. Она всегда будет к нашим услугам, если понадобится выполнить поручение, которое может выполнить только женщина.

– Она, конечно, справилась с этой задачей очень хорошо, и если я могу что-то сделать…

– Месье, все, о чем я прошу, это разрешить мне участвовать в любом расследовании, которое вы предпримете.

– Разумеется, я даю вам это разрешение, – согласился ла Рейни, – но сейчас я еще не знаю, как следует действовать. Арестовать эту Босс значило бы возбудить подозрения остальных преступников, которых, возможно, немало. Лучше взять ее под наблюдение, выследить ее клиентов и узнать как можно больше о ней самой.

– С позволения месье я хотел бы заметить, что тем временем еще несколько жертв отравителей успеют отправиться на небеса, – сухо произнес Дегре.

Прежде чем месье де ла Рейни ответил, переписчик Массон вернулся с досье на вдову Босс. В полицейском реестре значилось, что она уроженка Прованса, приехавшая из Марселя шесть лет назад. Вначале она занималась изготовлением основ для шляп и капоров, затем открыла маленькую лавку парфюмерии и мыла. Деньги на это она взяла у любовника, женатого мужчины по фамилии Бакс, мелкого торговца шерстью. Он по-прежнему иногда посещает ее и, как считается, имеет долю в деле. Она вполне добропорядочная горожанка, и у нее никогда не было проблем с законом.

– Видите, – сказал месье де ла Рейни, просмотрев досье, – о ней известно немного, просто потому, что она ни на чем не попадалась. Что же, теперь самое время узнать о ней побольше.




3. Ночь у лавки «Горшок лилий»


Тем же вечером Дегре, следуя инструкциям шефа полиции, взял одного из агентов, нормандца по имени Клеман, которому полностью доверял, и отправился наблюдать за домом вдовы Босс. Погода неистовствовала: лил холодный дождь и задувал порывистый ветер. Грязные канавы вышли из берегов и залили мостовые, сделав их почти непроходимыми. Потоки дождевой воды стремились по водосточным желобам вдоль карнизов отелей и водопадами низвергались со сливов на углах крыш. На улице почти никого не было.

Соланж с мучительной тревогой смотрела, как ее муж уходит на задание. С тех пор, как выяснилось, что во второй бутылочке, проданной ей мадам Босс, находится отрава, она очень беспокоилась и жалела, что он ввязался в это дело, несмотря на его горячие уверения, что оно принесет славу и богатство им обо им. Соланж была честолюбива и желала успеха и награды за успех, хотя скорее ради мужа, нежели ради самой себя, однако теперь, когда ее Шарль так внезапно и неожиданно обнаружил эту ужасную тайну, ей хотелось, чтобы он отказался от расследования. И ее совсем не утешил маленький мешочек золотых монет, который он ей торжествующе вручил, – часть денег за сапфировый браслет, потраченная в лавке «Горшок лилий» и незамедлительно возмещенная месье де ла Рейни.

– Теперь, дорогая, ты можешь купить себе два или даже три прекрасных платья, – сказал он, целуя ее на прощанье.

Но Соланж совсем не интересовали ни новые платья, ни даже кругленькая сумма, запертая в металлический ящик под кроватью. Раздвинув саржевые занавески на высоком окне и так и не решившись его открыть из-за сильного ветра, она смотрела сверху сквозь блестящие оконные стекла, как ее муж и его помощник, плотно закутанные и похожие на обычных горожан, уходят по узкой улице, тускло освещенной огоньком масляного фонаря, бьющимся под порывами ветра.

Месье де ла Рейни оказался прав, предположив, что самых важных и постоянных клиентов мадам Босс принимает по вечерам или даже ночью, и, добравшись до улицы Сен-Пьер, полицейские с удовлетворением увидели, что в эркерном окне парфюмерной лавки мерцает слабый свет. Дома со ставнями на окнах, расположенные по обе стороны от нее, тонули во мраке.

Держась в глубокой тени на противоположной стороне дороги, Дегре впервые окинул взором все эти строения. Из опасения возбудить подозрения вдовы он даже не приближался к лавке, пока сюда приходила его жена, и теперь осматривался со всем возможным вниманием.

Один из четырех фонарей, освещающих извилистую кособокую улочку, висел довольно близко к парфюмерной лавке, так что Дегре было видно, что соседние дома, все без вывесок, пустуют или, во всяком случае, на это очень похоже: на окнах ставни, двери с потускневшей металлической фурнитурой заперты и сильно заляпаны уличной грязью, как будто их давно не открывали.

В полицейском досье на вдову Босс стояла запись, что она сдает комнаты над лавкой, но Дегре не заметил ничего, что указывало бы на это. По крайней мере, окна, выходящие на улицу, все были забраны ставнями, и комнаты за ними казались нежилыми. Однако в самой лавочке сквозь квадратные стекла тускло мерцал свет.

– Что же, – прошептал Дегре Клеману, – не думаю, что мы много увидим сегодня – погода слишком отвратительная, чтобы выйти из дома даже ради дурного дела.

Однако его заинтересованность в расследовании, за которое он взялся, была настолько велика, что он не мог заставить себя сразу уйти и, невзирая на ветер и дождь, продолжал ходить взад-вперед, наблюдая за тускло освещенным фасадом лавки.

Вскоре он был неожиданно вознагражден. Тихо звякнул колокольчик, дверь «Горшка лилий» открылась, и в проеме мелькнула вдова Босс в сером атласном платье и с фонарем в руке, свет от которого падал на ее пухлое раскрасневшееся и улыбающееся лицо. Из лавки вышел плотно закутанный мужчина. Дверь закрылась, послышался скрежет запираемых засовов, и свет в окне погас.

– Думаю, что это просто любовник, наш друг торговец шерстью Бакс. Давайте-ка всё равно проследим за ним, – сказал Дегре своему спутнику.

Мужчина уверенно направился в сторону собора и реки, и двое агентов полиции на безопасном расстоянии последовали за ним. Такого рода преследование на безлюдных улицах, где даже шум шагов ясно отдается в гулком безмолвии, было делом нелегким.

Но Дегре и его подчиненный исхитрились не выпустить незнакомца из поля зрения, мягко крадясь в тенях вдоль улицы, избегая света уличных фонарей и прячась в темноте под балконами и в черных провалах дверных проемов.

У Дегре был адрес Бакса, торговца шерстью: тот жил в скромном доме рядом с университетом. Однако то ли адрес был неверен, то ли направлялся он не домой, только он свернул к мосту через реку. Дождь начал утихать, а ветер усилился и уныло завывал вокруг углов домов и вдоль мокрых, темных и пустынных улиц. Через полчаса утомительного преследования двое полицейских увидели, как человек, за которым они идут, свернул в глухой переулок, прошел его и остановился перед дверью в стене сада.

Дегре не очень хорошо знал эту часть Парижа и не вполне понимал, где находится. Он лишь видел, что это глухой переулок с домами, по виду приличными, упирающийся в кирпичную стену. Вывески с названием нигде не было. Над стеной ветер раскачивал прямые, устремленные вверх голые ветви тополей, едва различимых в мерцающем свете рупорного фонаря, висящего над осевшей дверью в сад.

Его неровный свет падал также и на незнакомца, который казался увлеченным поисками ключа. Дегре и Клеман притаились в дверном проеме под козырьком погруженного в тишину дома в конце тупика. Дегре хотел дождаться, когда этот человек войдет в сад, и, вскарабкавшись на стену, последовать за ним, а пока старательно запоминал внешность незнакомца. Впрочем, в плотно закутанной фигуре в шляпе с широкими полями, надвинутой на отвороты плаща, мало что можно было отметить, разве только то, что он высок, хорошо сложен и как будто молод, по крайней мере, не старше среднего возраста.

– Что-то он долго возится с ключом, месье, – прошептал Клеман.

– Думаю, он нас заметил, – ответил Дегре, положив руку на пистолет. – Будьте осторожней. Он один, едва ли ему придет в голову попытаться захватить нас, и, скорее всего, он не станет драться с нами, чтобы не привлекать внимание. Он ищет возможность ускользнуть.

Пока они шептались в дверном проеме, незнакомец с возгласом раздражения, как если бы он не мог найти ключ, неожиданно трижды постучал в дверь в стене сада костяшками пальцев и после паузы еще три раза. По этому сигналу дверь почти тотчас же открылась изнутри, но вместо того, чтобы войти, незнакомец громко произнес:

– За мной следят. Они вон под тем козырьком.

Дегре сразу же дунул в свисток, который был у него при себе, призывая на помощь стражу и городскую полицию, и, опережая Клемана, ринулся из дверного проема. Но прежде чем он успел занять оборонительную позицию, на него обрушилось что-то, что в этом сером неровном свете под дождем показалось ему скоплением летящих фигур. Он почувствовал резкую боль в виске, и его сознание померкло.




4. Дом доктора Рабеля


Шарля Дегре привел в чувство незнакомый голос. Он открыл глаза и огляделся, поспешно вспоминая предшествующие события. Он находился в скромной комнате, просто обставленной и освещенной двумя свечами в дешевых подсвечниках, стоящими на столе, рядом с несколькими стаканами, бутылкой вина и бутылью водки. На него участливо смотрели два незнакомца, оба кроткие на вид пожилые мужчины в довольно потертых ночных рубашках и ночных колпаках. Один из них держал в руке рулон тканевого пластыря.

Дегре улыбнулся, ощупал голову и обнаружил, что она перевязана.

– Кажется, я должен поблагодарить вас за своевременно оказанную помощь, господа, – сказал он. Потом вновь оглянулся и с большим облегчением увидел Клемана, сидящего у двери.

– Да, да, в самом деле, – кивнул тот, что держал пластырь. – Я доктор Рабель. А это отец Даву.

Он улыбнулся своему компаньону, тучному, обрюзглому мужчине лет пятидесяти со смешно торчащей из – под хлопкового ночного колпака прядью седых волос.

– Мы два старых холостяка и вдвоем проживаем в этом доме.

Дегре поднялся. У него слегка болела и кружилась голова, но он почти сразу взял себя в руки.

– Да, – принялся объяснять суетливый священник с какой-то нервной готовностью, – мы услышали ваш свисток – он нас разбудил – подбежали к входной двери, оба одновременно, – видите ли, у нас нет слуги, который спал бы в доме, – и обнаружили в дверном проеме вас и вашего друга. Похоже, вы стали жертвой какой-то потасовки, ссоры, может быть. Ох, уж эти улицы! Я всегда говорю, что Париж небезопасен для достойных людей!

– Я офицер полиции, – быстро сказал Дегре, – а это мой помощник. – Он кивнул на продолжающего хранить молчание Клемана. – Мы патрулировали улицу и увидели человека, который показался мне подозрительным. Мы пришли за ним сюда, во всяком случае, я думаю, мы прятались как раз в дверях вашего дома.

– Да, наверное, – с неопределенной улыбкой согласился доктор Рабель. – Мы нашли вас именно у нас под козырьком. Подозрительный тип в нашем мирном тупике? Странно, в этом маленьком проулке, месье, живут почти одни только доктора и студенты.

Тогда Дегре кратко рассказал свое приключение. Священник и доктор, все еще стоя бок о бок, довольно забавные в своей ночной одежде, принялись бурно возражать:

– Но ни у кого не может быть ключа от этой садовой калитки, месье, и никто не может за ней прятаться! За забором дом, который уже много лет как заброшен, и, должно быть, сейчас там обитают только пауки, нетопыри и крысы с мышами. Всем известно, какое тихое, приличное место Цветочный тупик!

И старый священник засмеялся, словно произнес хорошую шутку.

– Нет, нет, на вас напали грабители, вне всякого сомнения, – поддержал его доктор Рабель, – а не кто-то, кто стучал бы в садовую калитку или вышел из нее!

– Может, и так, – сухо ответил Дегре. – Мы осмотрим тут всё при дневном свете. Я должен поблагодарить вас, господа, за содействие. Боюсь, я нарушил ваш ночной покой и надеюсь, что я недолго пробыл без сознания.

– Наверное, часа полтора, – сказал доктор с добродушной улыбкой. – Вы не хотите чего-нибудь выпить перед уходом? Такого рода происшествия – для меня обычное дело. Я привык к ночным вызовам. Я работаю в Отель-Дьё.

– Нет-нет, благодарю вас, доктор, я уже отлично себя чувствую, разве что расскажите мне немного об этом заброшенном доме…

– Да, конечно, конечно, но я знаю о нем очень мало. Хотя я и живу здесь уже несколько лет, никто никогда не интересовался этим домом в конце тупика. Думаю, что когда-то, может быть, сотню лет назад, он был вполне представительным поместьем, но потом земли вокруг него распродали и построили на них эти дома. Само здание обветшало и было признано непригодным для проживания. Желающих купить его или поселиться в нем не находилось, и так оно разрушилось. Я думаю, что это совершенно ничем не примечательный старый дом.

Дегре, сделав знак молчаливому Клеману, направился к выходу. Кроткого вида старый священник, все еще продолжая выражать обеспокоенность происшествием с агентом полиции, раскланялся с ними на пороге комнаты, пожелав всего наилучшего, тогда как доктор, держа повыше одну из свечей, проводил их до входной двери. Он был исключительно откровенен, даже говорлив.

– Меня зовут Рабель, Антуан Рабель. Каждый день я принимаю пациентов в Отель-Дьё. Также я читаю лекции в Сорбонне. Это мой собственный дом, четвертый по Цветочному тупику, хотя я не думаю, что вы найдете здесь много цветов! – он издал короткий гортанный смешок. – Может, в том клочке заброшенного сада за забором еще и цветет что-нибудь, но все, что когда-либо видели мы, – он прикрыл свечу от ветра, когда дверь отворилась, – это те тополя, и уверяю вас, они скорее раздражают, особенно в ветреную ночь. Они так уныло шелестят.

Дверь за доктором в ночном колпаке и его свечой закрылась. Дождь прекратился, на темный Цветочный тупик падал бледный свет полной луны.

Дегре, чувствуя слабость, оперся о руку помощника.

– Что вы думаете об этом, Клеман? Что произошло?

Помощник мог рассказать ему очень мало. Из садовой калитки выскочили какие – то люди, определенно трое-четверо, и напали на них. Он был уверен, что в последовавшей драке он сам ранил двоих или троих. Дегре почти сразу ударили, предположительно рукояткой пистолета. Затем все они исчезли, и, пока он волок своего бесчувственного начальника в укрытие ближайшего проёма под козырьком, дверь открылась и вышел доктор Рабе ль в ночной рубашке и шлепанцах и с видом человека, потревоженного потасовкой на улице.

– Они сделали, месье, конечно, все, чего можно было бы ожидать от добропорядочных горожан, и все же…

– Что? – резко спросил Дегре.

– Не знаю, – с сомнением ответил его помощник. – Мои подозрения слишком смутные, чтобы я мог облечь их в слова. Эта странная история о заброшенном доме… мне показалось, что они слишком старались убедить нас, что никто не мог туда направляться, и это было очень глупо с их стороны после того, что мы видели собственными глазами. А теперь, месье, давайте уйдем отсюда. Вы не в состоянии выдержать еще одно нападение.

И он добавил с сожалением, ведя офицера по булыжной мостовой:

– Напрасно, месье, вы сказали им, что мы агенты полиции, в нашей одежде ничто на это не указывало, и я постарался не дать им догадаться, кто мы такие.

– Должно быть, это было глупо с моей стороны. Да, я не должен был им этого говорить. Я еще плохо соображал, голова немного кружилась от удара. Да, должно быть, это было глупо. Вы можете пойти вместе со мной ко мне, Клеман, а затем прямо в Бастилию. Расскажите месье де ла Рейни о том, что случилось. Передайте ему как мой совет, – хотя, возможно, неуместно с моей стороны давать советы, – что Босс надо арестовать немедленно. Я сам зайду к нему сегодня, после того, как уверю жену, что со мной все в порядке. Что это? Вы слышите? Карета, ночью, в такую погоду, в этом квартале?




5. Чернокожий кучер


Двое полицейских дошли до выхода из тупика, и теперь перед ними лежала улица обветшалых домов, главным образом с квартирами для сдачи внаем. На повороте, незамеченная ими прежде, но теперь освещенная луной, стояла древняя статуя святой – высокая фигура из камня, сильно пострадавшая от времени и непогоды, пронзенная каменным кинжалом, рукоять которого торчала у нее из груди. Ее запрокинутое лицо было искажено гримасой невыносимого страдания, казавшейся ужасной в бесцветном лунном свете.

Заслышав грохот колес по мостовой, Дегре и его помощник отступили в тень этой мрачной, зловещего вида статуи и замерли, прикрыв лица плащами. На нищей улице появилась небольшая легкая модная карета, насколько они могли видеть, без каких-либо гербов и украшений, в которую была впряжена лошадь темной масти. Ясный свет луны упал прямо на кучера. Это был молодой негр или мавр, вместо ливреи с кокардой одетый в простой серый костюм.

Карета двигалась очень медленно. У поворота в тупик она остановилась, и из нее вышла женщина. Стремительно, не ожидая ни помощи, ни чтобы для нее опустили подножку, она ступила на грязную дорогу. Порыв ледяного ветра взметнул ее черный плащ, под ним мелькнули серое атласное платье, обрисовывающее контуры стройных ног, и серая туфля с квадратным носком и бантом голубых лент. Голову женщины окутывала легкая черная вуаль, настолько плотно прилегающая к лицу, что невозможно было различить черты. Впрочем, было легко заметить, что дама очень взволнована. Совершенно не заботясь о том, что она находится в таком месте в столь поздний час и в такое ненастье, молодая женщина, заламывая руки и неуверенно ступая по грязи, заторопилась в направлении Цветочного тупика.

За ней сразу же последовал хорошо одетый пожилой мужчина в маске. Он догнал ее, обнял рукой и принялся пылко приободрять. До агентов полиции отчетливо донеслось:

– Жакетта, это все скоро закончится, и ты будешь свободна и счастлива!

– Не пойти ли нам за ними, месье? – прошептал Клеман.

– Нет, – ответил Дегре, хотя и неохотно. – С нашей стороны было бы глупо проявить сейчас неблагоразумие. Кроме того, может оказаться, что это лишь какая-то, хотя и отвратительная, но вполне обычная интрига. Мы же с вами знаем, что происходит в Париже, Клеман. Было бы неплохо проследить за каретой, но смотрите, она уже скрылась из виду.

И действительно, пока они наблюдали за парой, проследовавшей в сумрак тупика, небольшая карета с негром на козлах уехала прочь по кривой полутемной улице.

Как ни был молодой агент полиции проницателен, здравомыслящ и не склонен предаваться игре воображения и фантазиям, даже в его ясном сознании это последнее происшествие оставило смутное, необъяснимое чувство ужаса. В искреннем отчаянии и страхе девушки в вуали, в мрачном беспокойстве ее спутника, в их неожиданном появлении в этом тоскливом месте, в темной карете с кучером-негром было что-то сродни кошмару.

Хотя и посмеиваясь над собой за это чувство, Шарль Дегре почти смог вообразить, что вся эта сцена лишь привиделась ему от удара по голове. И все же, как он и сказал Клеману, он достаточно хорошо знал, что происходит в Париже после наступления темноты, – тысяча и одна интрига и трагедия, – которые никак его не касались, поскольку не попадали в поле зрения закона.

Однако, шагая вместе с Клеманом к своему дому, он невольно связал в одну цепочку и испуганную девушку, сопровождаемую мужчиной в маске, и заброшенный дом за стеной сада, и нападение на себя самого, и человека, которого он преследовал от «Горшка лилий», и вдову Босс с ее торговлей ядами. В темноте и безмолвии спящего города он почувствовал себя растерянным и удрученным.




6. Происшествие в Лувре


Явившись к месье де ла Рейни в его ведомство в Бастилии, лейтенант Шарль Дегре застал шефа полиции недовольным и обеспокоенным.

– Эта женщина бежала, Дегре. Скрылась, хотя я и отправил наряд в «Горшок лилий» почти сразу же после того, как Клеман закончил свой отчет. Должно быть, ее предупредили ночью. Пропала бесследно! Дома по соседству с обеих сторон пустые, остальные жители улицы ничего не знают или не расскажут. Бакс, торговец шерстью, тоже исчез. Его жена уверяет, что он уже две недели как уехал по делам во Фландрию. Возможно, она лжет, я пока не могу это проверить. Она тоже, разумеется, ничего не знает. – Ла Рейни пожал плечами. – Дело, кажется, серьезное. Клеман рассказал мне о прошлой ночи. Доктор Рабель и отец Даву оба вне подозрений. Они много лет известны как добропорядочные горожане.

Ла Рейни развел руками, затем уронил их на письменный стол.

– То, что они рассказали вам о заброшенном особняке и что показалось вам подозрительным, – правда. Мы, конечно, возьмем его под наблюдение, но преступникам было бы очень трудно, даже невозможно регулярно собираться настолько близко от дома добропорядочных горожан, в чьей честности мы не можем сомневаться, а именно доктора Рабеля и отца Даву.

– Месье, вы же не собираетесь отказаться от расследования? – взволнованно спросил Дегре. – Мы ведь только начали. Я чувствую, что в наших руках нить, которая может привести нас к важным открытиям.

– Нет, ни в коем случае не собираюсь, – сразу ответил шеф полиции, – ведь всё-таки эта женщина бежала и Бакса нигде нет. И потом, еще это нападение на вас прошлой ночью, которое, впрочем, может и не иметь ничего общего с основным делом. Признаюсь, – добавил он с улыбкой, – что я даже немного растерялся, как-то сбит с толку.

– В лавке вдовы Босс ничего не нашли?

– Кучу пустых баночек, выдвижных ящиков, футлярчиков и без счета женских безделушек. Там не было ни снадобий, ни лекарств: все вычищено, сожжено, судя по виду каминов.

– Это все моя неловкость, – раздраженным тоном сказал Дегре. – Я, должно быть, возбудил подозрения этого негодяя. И ведь я только доктору и священнику, чья репутация, по вашим словам, безупречна, открыл прошлой ночью, что связан с полицией.

– Вас мог узнать человек, который напал на вас, если он сообщник Босс.

– Не понимаю, каким образом. Он все время шел впереди. Он мог понять, что его преследуют, только оглянувшись или ещё как-то так исхитрившись. К тому же, ничто не выдавало в нас полицейских.

Ла Рейни пожал плечами.

– Ну, тогда, может, женщина что-то заподозрила и предупредила любовника. У нее, должно быть, было несколько часов на сборы, – она не оставила ничего подозрительного, даже клочка бумаги, и никаких намеков на то, где ее искать. Конечно, мы приложим все усилия для ее поисков. Организуем досмотр на границах и на судах, направляющихся в Англию. Я буду иметь в виду и Нидерланды тоже. Как вы помните, мадам де Бренвилье бежала именно во Фландрию.

И, внезапно сменив тон, месье де ла Рейни быстро произнес:

– Дегре, у меня для вас есть другое дело.

Он приподнял руки, которые оказались довольно изящными, – под ними на столе лежало письмо.

– Вот что мне сегодня утром принес курьер из Лувра. Как вы знаете, король в последнее время проживает там, хотя он и не любит этот дворец.

– Да, – сказал Дегре, удивленный и несколько разочарованный таким поворотом разговора.

– Его величество не покидает Лувр по той причине, – пояснил шеф полиции невыразительным голосом и с безразличным лицом, – что мадемуазель де Фонтанж, в которой его величество принимает большое участие, больна. Она слишком слаба, чтобы перебраться в Версаль, Фонтенбло или Марли, так что король остается в Париже, пока молодую даму лечат лучшие доктора из Сорбонны.

Шарля Дегре это не особенно интересовало, и он промолчал, все еще думая о раздосадовавших его событиях минувшей ночи.

– Болезнь этой бедной молодой девушки усугубило несчастье, произошедшее с одной из ее любимых горничных, – продолжал ла Рейни, – молодой итальянкой, ее постоянной спутницей. Сегодня утром эта девушка вышла одна к оранжерее собрать для своей госпожи немного цветов и фруктов, и там на нее напали какие-то таинственные негодяи. Несколько часов спустя ее, едва живую, обнаружил отец. Ее сразу же отнесли в ее комнаты, но она долго не приходила в сознание. Сейчас, насколько я понял, она в состоянии говорить, но может лишь очень немного рассказать об этом ужасном деле. Говорят, ей осталось жить всего несколько часов.

Ла Рейни устремил взгляд своих карих глаз прямо в лицо молодого полицейского, от чего тот сразу насторожился.

– Имя этой девушки Жакетта Малипьеро.

– Ого! – шепотом воскликнул Дегре.

– Король очень обеспокоен этим преступлением, – спокойно продолжил месье де ла Рейни, – которое, конечно, – со значением добавил он, – в высшей степени загадочно. Я был у короля сегодня рано утром и слышал рассказ об этой истории из собственных уст его величества. Его величество, ка к вы понимаете, более всего обеспокоен тем, какое действие это преступление произвело на мадемуазель де Фонтанж. Он, Дегре, и это действительно важно, очень увлечен этой несчастной молодой дамой, несмотря на то что она исключительно глупа и даже не особенно красива.

– Что же в ней так привлекает такого мужчину, как король? – спросил Дегре почти с презрением.

– Вы должны понять, если вы собираетесь помогать мне в этом, на мой взгляд, трудном деле, что чувство короля к мадемуазель де Фонтанж – это чувство к призраку, переживанию, увядшей розе, памяти о прошлом. Короче, эта молодая дама очень похожа, внешностью и характером, на мадемуазель Луизу де Лавальер, которая примерно двенадцать лет назад оставила его величество и удалилась в монастырь, – серьезно ответил месье де ла Рейни и сухо добавил:

– Хорошо известно, что король всегда любил эту даму, которая была доброй и верной и которая искупила грех любви к нему годами покаяния.

– Почему же тогда он ее отпустил? – прямо спросил Дегре.

– Этого добилась мадам де Монтеспан, – улыбнулся месье де ла Рейни. – Господь или, скорее, дьявол знает как, но она умудрилась полностью завоевать короля. Вы же знаете, сколько лет она его удерживала. Можете представить, что она чувствует теперь, видя, как он увлекся мадемуазель де Фонтанж. Конечно, нас это не касается, но лучше, чтобы вы знали, как обстоят дела.

Месье де ла Рейни поднялся, и Дегре тоже встал.

– Я хочу, чтобы вы отправились в Лувр расследовать это беспрецедентное нападение на мадемуазель Малипьеро. Таково ваше задание.




Часть III. Дочь итальянского аптекаря





1. Покои мадемуазель де Фонтанж


Дегре не попытался скрыть от жены ни важности и трудности проводимого им расследования, ни того, что едва не погиб при нападении в Цветочном тупике, и она в свою очередь не обеспокоила его страхами и жалобами. Выходя за него замуж и переезжая в Париж, она имела представление о характере его работы и понимала, с чем ей, скорее всего, придется мириться. Она лишь позволила себе вздохнуть:

– Мне так жаль, что я помогла тебе ввязаться в это злосчастное дело!

Затем, склонившись головой на его плечо, в то время как он обнимал ее за талию, она попросила его кое о чем, и это была почти такая же просьба, как та, с которой он сам не так давно обратился к месье де ла Рейни:

– Позволишь ли ты, Шарль, чтобы я помогала тебе, если представится такая возможность?

Дегре честно посмотрел на молодую жену.

– Я не для того привез тебя в Париж, Соланж, чтобы впутывать в подобные дела. Они омерзительны и грязны, а могут быть и опасны.

– Знаю, но я приехала в Париж, чтобы разделить с тобой все. Я хочу помогать тебе. Ты же сам сказал, что я уже была полезна тебе немного.

– Больше, чем немного, – ответил он, – а в ходе расследования могут возникнуть и другие задачи, которые можно поручить только женщине. Но ты, разумеется, должна понять, что даже сам месье де ла Рейни не заглядывает далеко вперед. Мы с ним оба словно движемся в тумане, когда дорога видна лишь на шаг или два.

– А ты вспомни, что я чужая в Париже, – ласково сказала Соланж. – Мне действительно нечем заняться. У меня здесь нет друзей и очень мало хороших знакомых. Разве ты допустишь, чтобы я сидела часами, гадая, не случилось ли с тобой чего-нибудь? Ты же знаешь, что можешь на меня положиться. Я совсем не глупа, не чувствительна и не истерична, и если ты доверишь мне какие-нибудь секреты, то я их сохраню.

– Я знаю, – серьезно ответил он, не оттого, что был ослеплен любовью к Соланж, но потому, что действительно знал ее характер, так похожий на его собственный.

Эти двое, связанные столь сильной любовью, понимали друг друга без слов. Дегре сознавал, что его жена обладает деятельным умом, и вынужденный досуг для человека ее темперамента почти невыносим, и поэтому, прежде чем попрощаться с ней, он серьезно и торжественно пообещал, что, если будет возможность привлечь ее к участию в расследовании, он охотно примет ее помощь.

И, чувствуя прилив сил от горячей искренней любви и дружбы Соланж, составлявших истинную основу его жизни, молодой лейтенант полиции отправился в Лувр. Погода была отвратительной, солнце над Парижем не показывалось уже несколько дней. Серый дождь стеной безостановочно падал в раздувшуюся реку, которая уже перехлестывала через парапет набережной и заливала булыжные мостовые улиц.

Дегре на мгновение остановился и окинул взором длинный, внушительный фасад Лувра, тянущийся вдоль берега Сены чудовищно однообразным рядом окон с фронтонами и простых дверей.

Огромный дворец, возведенный расточительными королями династии Валуа, был построен в форме четырехугольника. Один его фасад располагался вдоль реки, остальные – вокруг дворов и садов. Сады были и по обе стороны фасада, обращенного к Сене. Дегре видел, как за элегантной балюстрадой под голыми деревьями поблескивают промокшие статуи, мертвенно-бледные в зимнем свете, и сквозь плотные темно-зеленые листья земляничника, остролиста и лавра вода капает в рыбные пруды и источники.

Недалеко от дворца Дегре заметил рыжеватое кирпичное здание недавно построенной оранжереи, где зимой содержали экзотические растения, и подумал, не здесь ли напали на мадемуазель Жакетту. Миновав благородную арку ворот в фасаде дворца, предназначенную для короля и важных особ, Дегре прошел, как проинструктировал его ла Рейни, к боковой двери, третьей от главного входа, и там позвонил в вычурный кованый колокольчик.

Дегре наполняло ребячливое и глупое чувство ликования от важности собственной миссии. Для него, неотесанного провинциала, было большой удачей так скоро после прибытия в Париж уже быть допущенным в Лувр и заниматься делами людей, приближенных ко двору. В глазах молод ого нормандского лейтенанта полиции, как и в глазах любого француза, король действительно был великим человеком, перед которым преклонялись на родине и которого боялись за рубежом, кому сопутствовал успех на поле брани и в кабинете, образцом галантности, покровителем искусств, личностью, которая блистала, сверкала и ослепляла, подобно бриллианту.

Он знал недостатки короля, которые, впрочем, ни для кого не были секретом. Шарль Дегре считал, что его величество несколько тщеславен, расточителен во всем, от рас ходов на строительство великолепных, почти невероятных дворцов до жизней солдат, гибнущих сотнями тысяч в его успешных кампаниях. Он знал также, что этот человек, будучи религиозным до ханжества, живет в распутстве, подавая пример не только своим подданным, но и всей Европе, ведь Людовик XIV устанавливал моду во всем цивилизованном мире. Дегре был лишь одним из множества французов, не одобряющих его громких и ярких измен нежной жене или его зависимости от мадам де Монтеспан, у которой, холодной, высокомерной, алчной и злоязыкой, казалось, не было никаких достоинств, кроме благородного происхождения и надменной красоты, обеспечивших ей великолепный, хотя и позорный статус «истинной королевы».

Дегре постарался выбросить из головы короля и сосредоточиться на с воем деле. Месье де ла Рейни снабдил его досье на мадемуазель де Фонтанж и одну из ее горничных, мадемуазель Жакетту.

Первая из названных дам, сирота, состояла формально под опекой дяди. Говорили, что этот бессовестный интриган отправил свою красивую подопечную ко двору в надежде, что она понравится королю. Ее сходство с Луизой де Лавальер, уже десять лет живущей в монастыре, отмечали все, кто видел их обеих, и ходили слухи, что дядя мадемуазель де Фонтанж надеется, что белокурая нежная девушка вскоре вытеснит из сердца короля могущественную фаворитку.

– Как вы понимаете, это делает ее весьма уязвимой, – сказал месье де ла Рейни. – Она не очень образованна и не особенно умна. Она добра, религиозна, она одинока при дворе и открыта всем возможным искушениям.

Вот вам и мадемуазель де Фонтанж! Дегре вспомнил, как она высунулась из окна своей раскрашенной кареты и с такой учтивостью и добротой подарила его жене сапфировый браслет.

Жакетта была молодой итальянкой, получившей образование во Франции. Месье де ла Рейни не знал, как и когда она стала работать у мадемуазель де Фонтанж. Ее отец, Агостино Малипьеро, недавно приехал из Турина. Он был сведущ в химии, и его дочь выхлопотала ему место аптекаря мадемуазель де Фонтанж. Он жил не во дворце, но держал лавку на набережной, однако часто бывал в Лувре под предлогом встреч с дочерью или визитов в маленький зверинец, принадлежавший ее госпоже. Считалось, что он умеет хорошо работать с животными: не только ухаживать за ними, когда заболеют, но и дрессировать, чтобы он и показывали трюки, которые праздные придворные дамы находили столь забавными.

Слуга впустил Дегре в Лувр, и тот объяснил ему свое дело. Его ожидали и без промедления отвели в покои мадемуазель де Фонтанж в одной из длинных галерей с видом на реку. Эти милые, но довольно мрачные комнаты, украшенные в великолепном тяжелом стиле Валуа, располагались в углу просторного здания, откуда к садам у реки спускалась легкая внешняя лестница. Все это слуга, видимо, доверенный мажордом, поспешно объяснил, вкратце шепотом излагая Дегре историю нападения на молоденькую итальянку, которое так расстроило его госпожу.

Едва успел он закончить свой рассказ, как они уже дошли до двери личной комнаты мадемуазель де Фонтанж. Дегре с уважением и участием посмотрел на молодую девушку, чье имя, должно быть, совершенно неведомо для нее самой, переходило в Париже из уст в уста со всеми оттенками насмешки, сочувствия или недоумения.

Она была одна и казалась очень взволнованной. Дегре заключил, что ей недостает мужества или самообладания, осмотрительности или мудрости. Она сидела в высоком малиновом кресле, обшитом позументом с бахромой, у камина, в котором горели надушенные поленья.

Убранство комнаты было выдержано в пышном тяжеловесном стиле. По стенам висели темные, мрачные портреты в обрамлении массивных рам с резьбой, изображающей фрукты и цветы. Темные занавеси были раздвинуты, и сквозь высокие окна падал холодный свет дождливого дня.

Девушка в пепельно-сером атласном платье, со светлыми, почти серебряными волосами, перевязанными жемчужного цвета лентой, с бледным лицом и с большими светлыми глазами, немного покрасневшими от слез, казалась в этой мрачной обстановке неземной, как анемон в темноте хвойного леса. Она не узнала в Дегре человека, жене которого дала браслет: не будучи ни сообразительной, ни умной, она видела в молодом лейтенанте, теперь одетом в униформу, лишь агента полиции, и не более того. Дегре, в душе улыбаясь, понял, что она воспринимает его как функцию, официальное лицо, лишенное личности.

Запинаясь, невнятно, даже бессвязно, она стала рассказывать историю нападения на свою горничную, и через некоторое время молодой человек учтиво прервал ее:

– Мадемуазель, нет нужды продолжать расстраивать себя рассказом. Мы уже всё слышали.

Она, казалось, почувствовала облегчение, и Дегре улыбнулся про себя еще шире – как мало она понимала! У него в кармане лежал полный отчет о ней самой, о ее горничной и об отце ее горничной, и у них с месье де ла Рейни была обоснованная догадка о правде относительно преступления минувшей ночи.

– Могу я видеть мадемуазель Жакетту и услышать эту историю из ее собственных уст?

– Увы, – ответила дама в глубоком горе, с которым она почти не в силах была совладать, – она умирает! Ее осмотрел месье Акен, королевский врач, и думает, что надежды нет. Она уже получила последнее причастие.

– И тем не менее, мадемуазель, – твердо сказал Дегре, – необходимо расследовать это жестокое преступление. Судите сами, мадемуазель: молодая девушка, спутница одной из фрейлин ее величества, идет в дворцовый сад набрать немного фруктов в оранжерее. Дворец во время пребывания здесь его величества охраняет множество людей. Входы и выходы заперты, стены высоки, и, тем не менее, какой – то негодяй проникает внутрь и, как будто без причины, так избивает эту несчастную молодую женщину, что она умирает от ран.

Дегре произнес эти слова таким тоном, что мадемуазель де Фонтанж быстро бросила на него понимающий взгляд и нахмурилась в недоумении.

– Месье де ла Рейни ответственен за охрану правопорядка в Париже, – продолжил Дегре, – а я его представитель. Я молю вас, мадемуазель, давайте не будем терять времени. Отведите меня к постели этой несчастной молодой девушки.

Мадемуазель де Фонтанж дернула за шелковый шнур, висящий рядом с массивным камином, и почти сразу же появился паж.

– Отведи этого офицера полиции к мадемуазель Жакетте, – сказала она слабым голосом. Затем добавила, как будто в раздумье:

– Нет, я тоже пойду. Мне хотелось бы присутствовать.

– Как вам угодно, – ответил Дегре. – На этот счет у меня нет распоряжения, мадемуазель, но если бы я имел честь быть вашим другом или советчиком, то я порекомендовал бы вам остаться здесь.

– Ах! – воскликнула девушка, вновь садясь в кресло с бахромой, из которого она только что поднялась. – Вы, что же, подозреваете здесь какую-то тайну?

– Моя работа – расследовать, а не подозревать, – ответил Дегре и пошел по коридору за пажом, оставив мадемуазель де Фонтанж смотреть ему вслед с выражением, как ему показалось, мучительной нерешительности.




2. Гвоздика


Жакетта, итальянская девушка, лежала в богато убранной, но мрачной маленькой комнате, ближайшей к спальне ее госпожи. Обстановка здесь была старомодной, на стене висела украшавшая ее уже лет сто темная шпалера с изображением охоты, выполненная в сине – фиолетовых и беловато-зеленых тонах: на ней через плотные заросли растений с огромными листьями и цветами стройные гончие преследовали исполинского тучного дикого зверя.

Хмурый свет мартовского дня рано ушел из этой комнаты, обращенной на север. Занавеси в ней были задернуты и зажжена лампа. Девушка лежала на узкой постели под балдахином из белой саржи с вышитыми рыжей и пурпурной шерстью цветами наперстянки и желудями. Рядом с постелью на коленях молилась монахиня в темном одеянии. В изножье стоял человек средних лет. Дегре догадался, что это доктор. В спертом воздухе висел тяжелый аромат благовоний.

Жакетта с закрытыми глазами лежала на спине, выпростав руки из – под белого шерстяного одеяла. На ее плечи был накинут белый меховой плащ, а ее черные спутанные волосы разметались по подушке.

Дегре посмотрел на доктора, тот поднял брови и покачал головой.

– Я пришел задать ей несколько вопросов, – прошептал агент полиции. – Вы, должно быть, месье Акен?

Доктор кивнул и тихо ответил:

– Я здесь по специальному распоряжению его величества, но я ничем не могу помочь. Это ужасное дело. Надеюсь, месье де ла Рейни предпримет все возможное, чтобы его раскрыть.

– Именно поэтому я и пришел, – по-прежнему шепотом подтвердил Дегре. – Вы, месье, осмотрели ее и оценили характер ее повреждений. Есть ли правда в ее истории?

Доктор, глядя опухшими и усталыми глазами из – за тяжелых очков, односложно ответил:

– Нет.

И затем приложил пальцы к губам.

– Мы так и знали, – сухо сказал Дегре, – но я должен выяснить все, что смогу.

– Ваше счастье, если она вам расскажет хоть что-то. Она умирает, ей осталось, должно быть, несколько часов, – произнес доктор, поклонился и повернулся к двери. – Я пришел по прямому распоряжению его величества и теперь должен дать ему отчет. Занимается этой молодой дамой один из докторов мадемуазель Фонтанж. Доктор Рабель.

– Тот, что преподает в Сорбонне и живет в Цветочном тупике? – спросил Дегре.

– Да, он самый. Он исключительно умен.

– Исключительно, – тихо согласился агент полиции, а про себя подумал: «Конечно, они тут все знают друг друга».

Он подошел к постели молодой девушки и учтиво обратился к монахине, перебирающей четки из грушевого дерева и повторяющей молитву:

– Сестра, меня прислал месье де ла Рейни, генерал-лейтенант полиции. Не оставите ли вы меня на несколько минут наедине с мадемуазель Жакеттой?

Монахиня подняла голову, молча поклонилась и была уже готова покинуть комнату, когда вдруг из угла за кроватью, затененного балдахином, с оттенком сарказма донеслось:

– Не выйти ли и мне? Я отец этой несчастной молодой женщины, Агостино Малипьеро.

Дегре вздрогнул от неожиданности – этот человек был совсем незаметен в тени – но, не показывая удивления, холодно произнес:

– Пожалуйста, месье. Мне надо поговорить с вашей дочерью наедине.

– Кажется, она не в состоянии ни с кем говорить, – вздохнул итальянский аптекарь, поднимаясь. – Может быть, она умрет, так и не произнеся ни слова.

В этот момент девушка открыла глаза и медленно перевела горестный взгляд с отца на Дегре.

– Мадемуазель Жакетта, вы меня слышите? – спросил молодой агент полиции. – Я здесь, чтобы вам помочь. Мы хотим раскрыть причину несчастья, случившегося с вами. В королевском дворце не должны происходить подобные ужасные события.

Девушка пристально посмотрела на отца, который сухо заметил:

– Она может ответить на мои вопросы, но едва ли ответит на ваши.

– Пожалуйста, оставьте нас, – резко приказал Дегре, а затем снова обратился к девушке:

– Мадемуазель, думаю, вы уже получили последние обряды церкви, вы исповедовались священнику. Я не знаю, что вы сказали ему, но этого недостаточно. Вы должны доверить свои секреты не только Богу, но и мне, тому, кто представляет Его закон на земле.

– Да, да, я умерла бы более счастливой, если бы мы поговорили, – прошептала Жакетта с подушки и жалобно взмолилась:

– Отец, оставьте меня. У меня осталось так мало времени, позвольте мне распорядиться им на мое усмотрение.

Итальянец медленно и неохотно отошел к двери и, остановившись, скрестив руки, в занавешенном оконном проеме, заявил:

– Дальше я не пойду. Она мое дитя и страдает. У меня есть знания и право помочь ей. Только силой вы заставите меня покинуть ее комнату.

Дегре поколебался, потом решил уступить итальянцу. Попытка выгнать его привела бы к потасовке и скандалу, который стоил бы пациентке последних сил. По страшной перемене в лице девушки он видел, что почти, если не уже, опоздал.

Встав на колени на ступеньку кровати, он внушительно произнес:

– Мадемуазель, вскоре вы предстанете перед Господом. Сделайте это с чистой совестью. Сейчас, когда земные страхи уже не властны над вами, скажите мне правду – ради других, которым может грозить опасность.

– Ради других, – повторила девушка. Она попыталась повернуть голову и сесть, и Дегре осторожно приподнял ее, просунув руку под подушку.

– Я так мало знаю, – задыхаясь, произнесла она. – Мне никогда не говорили много. А моя госпожа не знает совсем ничего.

– Никто ее не подозревает, – ответил Дегре. – Скорее, мадемуазель, расскажите мне, что вам известно.

– Мой отец все еще в комнате? – шепотом спросила мадемуазель Жакетта. – Я не вижу, лампа такая тусклая.

– Ему нас не услышать, – прошептал Дегре. – Так вы боитесь именно своего отца?

– Его и других, и больше всего Мастера.

– Мастера? Кого вы имеете в виду? Кто скрывается под этим именем?

Девушка с трудом покачала головой, пристально глядя во взволнованное лицо Дегре темными, наполовину затуманенными глазами.

– Он не француз, он итальянец или англичанин. Для месс им нужны дети… каждый должен принести жертву… если бы я не любила его! Он всегда обещал увезти меня отсюда… Спасите мою госпожу… Я думаю, они хотят… – Голос ее пресекся, она задыхалась. – Неужели это было преступлением? Меня обманули!

– Мадемуазель, во имя Господа, объяснитесь, – горячо настаивал Дегре. – Я не понимаю вашей отрывистой речи. Вы говорите слишком бессвязно. Дайте мне хоть какое-то имя, хоть какую-то зацепку!

– Петух, – прошептала мадемуазель Жакетта, – вы слышали петуха?

Дегре подумал, что сознание несчастной помутилось, и снова с жаром призвал ее сказать ему правду, по меньшей мере, дать ему, повторил он, какое – нибудь имя или зацепку. Он видел, что она отчаянно желает ответить, даже рискуя тем, что это отнимет ее последние силы. Ее глаза выражали муку, и она сделала судорожное дрожащее движение к нему, но тщетно. Он почувствовал, как ее худенькое тело расслабилось на подушке, которую он поддерживал. Она произнесла еще только одно слово, но бесполезное, это было название цветка – пинк[1 - Пинк – pink (англ. – гвоздика)] – гвоздика.

Молодой человек положил мадемуазель Жакетту обратно на кровать. Ее отец, который, не имея возможности подслушать, внимательно наблюдал их разговор, вышел из полумрака у окна и приблизился своей кошачьей походкой.

– Вы видите, месье, – вздохнул он, – она мертва.

– И дело полиции – найти того, кто ее убил, – ответил Шарль Дегре, внимательно взглянув на него снизу.

– Надеюсь, что вы его найдете, – произнес аптекарь, кажется, с искренним сожалением. – Она была моим единственным ребенком и была мне очень дорога.

Он склонился над дочерью, сложил ее руки на груди, закрыл ее глаза и неловкими нежными движениями пригладил ее спутанные черные волосы.

Умный и опытный наблюдатель, Дегре осматривался в комнате, ища что-нибудь, что могло бы ему помочь в этом деле, когда дверь вдруг стремительно распахнулась и вошла мадемуазель де Фонтанж. Потеря одной из любимых горничных при столь таинственных и ужасных обстоятельствах полностью обессилила ее. Она споткнулась у кровати и остановилась, плача, как ребенок, заламывая руки и кусая носовой платок, умоляя свою погибшую Жакетту взглянуть на нее, заговорить с ней – одно лишь слово, один взгляд!

– Мадемуазель, она умерла, – тихо и печально проговорил итальянский аптекарь и натянул простыню на лицо своей дочери. – Пусть покоится с миром. Вижу, что вы очень добры, – добавил он мягко, – раз вас так тронула судьба простой девушки.

Мадемуазель де Фонтанж как будто не расслышала этих слов, во всяком случае, не обратила на них внимания. Бросившись на расшитую постель, она легла белокурой головой на белое покрывало и зарыдала почти в истерике:

– Спаси меня, спаси меня! О, Господи, не позволь этому случиться со мной! Нет, нет, я уйду в монастырь, я уйду на край света!

– Чего она боится? – спросил Дегре, затем коснулся скрытого атласом плеча расстроенной дамы. – Мадемуазель, вы не должны так свободно говорить передо мною и перед вашим аптекарем. Разве у вас нет здесь друзей, тех, кому вы могли бы довериться?

Она подняла залитое слезами гладкое, жемчужно-бледное лицо и посмотрела на него, как будто не понимая, кто он, затем, пробормотав: «Ах, да, агент полиции», – позволила ему поднять ее на ноги. Ему пришлось обнять ее, настолько сильно она дрожала.

– Можете ли вы сказать мне что-нибудь? – спросил он. – Мадемуазель Жакетта мертва, может быть, еще можно спасти других от ее судьбы. Можете ли вы пролить хоть какой-то свет на эту тайну?

Мадемуазель де Фонтанж покачала головой. Ее белокурые волосы ниспадали на воротник тонкого кружева и светлое атласное платье. Она была как белая роза, промокшая в грозу, и молодой человек глубоко сочувствовал ей. Месье де ла Рейни сказал, что она так одинока, занимает такое высокое положение, открыта таким соблазнам…

– Позвольте мне увести вас отсюда, мадемуазель.

– Нет, нет, я останусь, я хочу остаться около Жакетты. – Она полуиспуганно-полунепокорно посмотрела на аптекаря. – Вы, месье, тоже должны уйти. После того, как вернется добрая монахиня, мы с ней вместе будем молиться.

– Идёмте, – сказал Дегре итальянцу, и они вдвоем вышли из комнаты. Серая монахиня проскользнула обратно, и снова послышался голос мадемуазель де Фонтанж, рыдающей за стиснутыми пальцами сложенных для молитвы рук:

– Спаси меня, спаси меня! О, Господи, спаси меня!

В величественном темном коридоре Дегре увидел доктора Рабеля, спешащего к комнате больной, и поприветствовал его сдержанной улыбкой.

– Странно, что мы встретились опять так скоро, доктор. – Он дотронулся до своего перевязанного лба. – Я очень благодарен вам за заботу. Как видите, я теперь вполне снова на ногах.

Доктор Рабель, который при дневном свете оказался маленьким человечком, похожим на сову, серым и с мягким взглядом, невозмутимо произнес:

– А, месье агент полиции! Как я понимаю, вы расследуете тайну бедной мадемуазель Жакетты. Я слышал, что доктор Акен осматривал ее, пока я был в больнице.

– Слишком поздно, доктор, она умерла несколько минут назад, – перебил его Дегре.

Доктор Рабель, как будто совсем не удивившись, пожал плечами.

– Что же, я могу избавить вас от необходимости тратить силы на дальнейшее расследование этого дела, – произнес он доверительным тоном, тыча пальцем в грудь молодого человека. – Это была любовная связь, понимаете, и она довольно плохо закончилась. Мадемуазель Жакетта отчаянно пыталась спасти то, что молодые дамы называют честью, поэтому с отцовской помощью придумала эту довольно глупую историю. Вот и все, любовная связь, – повторил доктор с более широкой улыбкой, – и только-то.

– Слишком обычное дело, чтобы звать на помощь полицию, – сухо заметил Дегре.

– И верно. – Доктор взял понюшку табака. – Жаль только, что это произошло в покоях мадемуазель де Фонтанж. Все было очень плохо организовано. Итальяночка могла сохранить и любовника, и ребенка, и честь, если бы подготовилась более тщательно. Вот так обстоят дела, дорогой мой господин, и, боюсь, вы впустую потратили время.

– Мадемуазель де Фонтанж, кажется, очень расстроена, – сказал Дегре, глядя из окна, у которого они стояли, на серый дождь над Парижем и серую реку, в которой отражались редкие огни фонарей, установленных на парапете.

– Это понятно, – добродушно ответил доктор Рабель. – Бедная маленькая Жакетта пала жертвой соблазнов, ее заманил какой-то очаровательный любовник. Мадемуазель де Фонтанж тоже может попасть в подобную ситуацию. Она в трудном положении, ее некому защитить. – Доктор вновь пожал узкими округлыми плечами. – Неудивительно, что эта трагедия так ее потрясла.

– Что вы знаете об отце, итальянском аптекаре? – спросил Дегре, так располагаясь в узком коридоре, чтобы доктор никак не мог протиснуться мимо него.

– Он довольно безобидный, – вежливо ответил доктор. – И по-своему способный. Он поставляет мне много полезных снадобий, которые привозит из Италии.

– Он сейчас со своей дочерью, – улыбнулся молодой агент полиции. – Несомненно, доктор, он будет рад вашему утешению.




3. Инноченцо, племянник папы


Дегре повернулся и последовал за пажом, ожидавшим, чтобы проводить его обратно к двери, через которую он вошел в Лувр. Сумрак, великолепие и безмолвие огромного дворца подавляли его, к тому же он был опечален смертью Жакетты и по-детски безутешным горем ее госпожи. Будучи сам человеком порядочным и сдержанным, он почувствовал, как его охватило отвращение к этому обществу, в котором, несмотря на внешнюю веселость и блеск, были возможны такие ужасы. Да, ужасы, ведь сколько бы ни было правды в рассказе доктора Рабеля, было ясно, что одну из этих девушек погубили, а другая насмерть перепугана из-за тайных интриг, разжигаемых честолюбием, жадностью и похотью.

Паж повел Дегре через просторную гостиную, погруженную в полумрак. Огонь в высоком камине с вытяжкой догорел до красных углей, но тяжелые занавеси темно-багряного венецианского разрезного бархата на высоких окнах, за которыми открывалась серая мрачная панорама Парижа под темным небом, все еще не были задернуты.

Навстречу Дегре через гостиную шел молодой человек исключительно привлекательной наружности. Он был одет с почти клерикальной простотой, его гладкие темные волосы падали на жестко накрахмаленный полотняный воротник. В руках он держал книгу, заложив страницы длинными пальцами. Неприязненно взглянув на Дегре, этот господин воскликнул:

– Агент полиции в Лувре!

– Да, месье, меня послали расследовать это прискорбное дело.

– Дело мадемуазель Жакетты? – спросил он печально. – Она жива?

– Нет. Я только что присутствовал при ее кончине.

Молодой человек перекрестился, по его безмятежному лицу прошла легкая судорога отвращения.

– Двор Франции – это одно из преддверий ада, – умиротворенно произнес он. – Я не завидую шефу полиции.

– Вы очень прямолинейны, месье.

– Возможно оттого, что мне нечего бояться, – вздохнул тот, с учтивым поклоном отворачиваясь к гаснущему камину.

– Вы счастливец, – ответил Дегре и вышел из мрачной гостиной вслед за пажом. – Кто этот господин? – спросил он у мальчика в коридоре.

– Маркиз Инноченцо Пиньята, племянник Его Святейшества папы.

– Он здесь с дипломатической миссией?

– Нет, месье. Папа послал его к королю по личному делу. Все его уважают, говорят, что он мог бы стать кардиналом, если бы захотел.

– Он ведет очень вольные речи.

– Да, месье, король позволяет ему все, как позволяет все месье Боссюэ. Все думают, что король считает месье Пиньяту святым.

– Может быть, он и есть святой, – ответил Дегре. Суровый и безмятежный молодой итальянец, с такой холодностью презирающий окружающую его атмосферу порока, произвел на него сильное впечатление.

«Возможно, – подумал молодой агент полиции, – король уважает его за то, что он говорит его величеству правду. Хорошо, что хоть кто-то это делает».

Они подошли к боковой двери, через которую Дегре впустили во дворец, и паж, отворив ее, оставил его на промокшей ступени.

На город уже опустились сумерки, редкие фонари вдоль реки тускло сияли сквозь поднимающийся туман. Моросил холодный дождь, время от времени налетали порывы ветра.

Дегре чувствовал себя запутавшимся, неудовлетворенным и подавленным сознанием неудачи. Его неотступно преследовали мысли о событиях минувшей ночи – кучер-негр, испуганная девушка…

Он вспомнил последние слова несчастной Жакетты, но они казались ему лишенными смысла, и он опасался, что это был лишь лепет сломленного, умирающего существа. Что она имела в виду, говоря о Мастере, петухе, гвоздике, англичанине или итальянце? Может быть, это действительно была лишь грязная история, достаточно распространенная при распущенном дворе, и несчастная девушка умерла так, как сказал доктор Рабель, – от последствий тайной любовной интриги. Возможно, ее любовник был иностранцем, англичанином или итальянцем, возможно, пение петуха было принятым между ними сигналом для тайных встреч, столь очаровательных и нежных вначале и столь ужасных и тревожных впоследствии. Возможно, букетик гвоздик был первым залогом ее любви к нему.

Но чему же тогда Дегре стал свидетелем прошлой ночью? Когда дверь Лувра закрылась за ним, молодой человек передернул плечами, отгоняя эти вопросы. Ему почти нечего было рассказать де ла Рейни и совсем нечего – Соланж. Ледяные порывы ветра били ему в лицо и заворачивали на глаза край полей шляпы.




4. Полномочный представитель герцогства Савойского


Дегре спокойно направился по набережной к темной арке моста, как вдруг сзади послышался шум шагов. Он обернулся и увидел, что от дворца за ним идет какой – то человек – высокий парень с болезненно – бледным лицом. Догнав молодого лейтенанта, парень обратился к нему с нагловатой любезностью на французском языке с сильным иностранным акцентом:

– Вы Шарль Дегре, агент полиции? Это вас месье де ла Рейни послал расследовать нападение на мадемуазель Малипьеро?

Дегре кивнул, сквозь сумерки внимательно рассматривая незнакомца.

– Тогда в ваших интересах, прежде чем вы представите отчет шефу полиции, поговорить с моим патроном.

– И кто же он? – с улыбкой спросил Дегре, придерживая шляпу и наклоняя голову под внезапно налетевшим сильным порывом ветра с дождем.

– Тот, кому стоит оказать услугу, – ответил его собеседник. – Ладно, тут нет никакой тайны, он – посол герцогства Савойского, граф Ферреро.

Это имя явилось полной неожиданностью для Дегре, совершенно не связывавшего его с расследуемым делом, однако он скрыл изумление и ответил, что он к услугам его превосходительства посла герцога.

– Только пойдемте со мной сейчас: после того, как вы вернетесь в Бастилию, будет уже поздно, – настойчиво произнес болезненно-бледный парень и, фамильярно взяв молодого агента полиции под руку, увлек его по набережной, где гулял ветер.

– Поздравляю вас, – ухмыльнулся он, – вы не так давно в полиции и вы, уж простите, провинциал, а тут такая удача.

– Удача привлечь внимание вашего патрона? – спросил Дегре, нащупывая почву в этом таинственном разговоре.

– О, я не думаю, что его внимание привлекли именно вы. Этой чести удостоился бы любой полицейский агент, посланный сегодня в Лувр.

– И, однако, вы кое-что обо мне знаете, – возразил молодой человек, – когда я прибыл в Париж и так далее.

– Да, наша работа – знать все, что происходит при дворе, и, конечно, когда мы услышали, что за это дело беретесь вы, в наших интересах было разузнать и о вас тоже. Очень тонкое досье на вас, мой дорогой Дегре, сейчас в руках его превосходительства.

И парень улыбнулся, как будто произнес хорошую шутку.

Шарль Дегре лихорадочно соображал. Никто, кроме самого шефа полиции, не знал, что именно он, Дегре, отправится в Лувр расследовать трагический случай с мадемуазель Жакеттой: посол герцогства Савойского никак не смог бы заранее выяснить, кому это будет поручено. Из этого следовало, рассудил Дегре, что де Ферреро обратил на него внимание еще раньше. «Выходит, посол Турина интересовался вдовой Босс и таинственным домом в Цветочном тупике? Кто же мог предупредить его, что я занимаюсь этим делом? – гадал молодой агент полиции. – Сама ведьма-предсказательница или доктор Рабель, которому я совершенно не доверяю? Простодушный с виду толстяк-священник, проживающий вместе с ним? Итальянский аптекарь? И каким образом во все эти дела может быть замешан посол герцога Савойи?»

Обдумывая таким образом свое положение, Дегре продолжил вежливый разговор, время от времени бросая внимательные взгляды на собеседника. Ему пришло в голову, что этого провожатого, вполне возможно, послали заманить его в какой-нибудь пустынный квартал, темную подворотню, чтобы похитить или убить, и что этот парень с землистым лицом может быть совершенно не связан с высокопоставленным господином, чье имя он так легко произносит.

Но эти опасения оказались напрасными. Провожатый привел его в отель посла Савойи, который Дегре хорошо знал, поскольку в его обязанности входило помнить все значимые резиденции в Париже.

Когда они проходили изукрашенный портик этого красивого особняка, парень сказал Дегре:

– Вы встретитесь не с месье де Ферреро, послом Савойи, а с месье де Сен-Морисом, полномочным представителем герцогства во Франции, как вам, без сомнения, известно. Он привез благодарность вдовствующей герцогини за соболезнования его христианнейшего величества по случаю безвременной кончины ее мужа, покойного герцога Карла Эммануила II.

– Это, без сомнения, очень интересно, – ответил Дегре, пройдя вслед за своим провожатым в величественный вестибюль отеля, – но я не понимаю, какое все это имеет отношение ко мне или к делу, которым я занимаюсь.

Говоря это, он старался припомнить все, что ему известно о покойном герцоге Савойи и его герцогине, Мари де Немур, но он знал об этой чете не больше, чем знали все.

Последний герцог, родственник короля Франции, неожиданно скончался, простудившись на охоте. Его вдова была французской принцессой, веселой и упрямой, любимицей покойной вдовствующей королевы Анны Австрийской. Больше Дегре не знал ничего и никогда прежде не встречал ни посла, ни полномочного представителя.

Дегре вместе со своим провожатым поднялся по широкой красивой лестнице в небольшую роскошную комнату со стенами, завешенными кожей с золотым тиснением, где в позолоченном кресле с высокой спинкой полулежал, перелистывая последний выпуск «Ла Газетт», очень модно одетый молодой человек.

– Монсеньор, это Шарль Дегре – лейтенант Дегре, агент полиции, – с поклоном произнес спутник Дегре и оставил его наедине с незнакомцем, который, отложив газету, но не поднимаясь с кресла, посмотрел на него с веселым любопытством.

Молодой нормандец с готовностью точно так же посмотрел в ответ. Господин совершенно не пришелся ему по вкусу – ни его удивительно привлекательные, гладкие черты в обрамлении блестящих черных кудряшек, ни бархатный костюм персикового цвета с серебряным позументом, ни выражение нагловатой удали на его лице. Шарль Дегре почти сразу же решил, что этот блестящий молодой шевалье многим обязан своим портному и цирюльнику, а также природному бесстыдству и смазливости и что его карьере и благополучию значительно способствовал успех у женщин.

– Я – граф Сен-Морис, – холодно произнес молодой человек. – Вы, месье агент полиции, несомненно, удивлены, что я послал за вами.

– Я приучен ничему не удивляться, монсеньор, – спокойно ответил Дегре.

– Это правильно, – улыбнулся молодой шевалье и указал на табурет, приглашая агента полиции сесть. – Я – полномочный представитель герцогства Савойского в Париже и великий камергер вдовствующей герцогини в Турине.

Его слова и эти сведения были самыми обычными, но Дегре заметил в его больших черных глазах проницательность и блеск, не соответствующие пресной привлекательности миловидного лица.

– Монсеньор занимает высокое положение.

– У меня есть и обязанности. Мадам, которой его христианнейшее величество позволяет именовать себя мадам Руаяль, часто тоскует по Парижу. Она уполномочила меня покупать для нее здесь мебель, картины, даже одежду. Она полностью доверяет моему вкусу. Также она желает, чтобы я находил для нее энергичных и способных людей. Французская принцесса – простите, если я слишком это подчеркиваю – любит видеть рядом с собой соотечественников. – Сен-Морис немного помолчал, улыбаясь, и затем неожиданно добавил:

– Не желаете ли вы поступить на службу при дворе герцогини в Турине, скажем, в личной полиции ее королевского высочества? Я могу обещать вам хорошее жалование, награды и продвижение по службе.

– Чему же я обязан честью этого предложения, которое столь же неожиданно, монсеньор, сколь и приятно? – спросил Дегре.

– О, – беспечно ответил Сен-Морис, – я здесь не теряю времени даром. Данное мне поручение лишь формальность, и у меня много досуга на дела герцогини. Я дружен с месье де ла Рейни. Когда я обедал с ним накануне, он упомянул вас, вашу службу, и я подумал, что вы подходящий человек для мадам Руаяль. Я уже нанял для службы у нее нескольких французов.

Дегре сделал вид, что колеблется, ослепленный и изумленный этим великолепным предложением, а сам тем временем быстро обдумывал ситуацию и искал решение. Наконец он произнес как будто смущенно:

– Монсеньор, я и вправду ошеломлен, все это так неожиданно. У меня молодая жена.

– Ей также будут рады в Турине, – тотчас же ответил его собеседник. – Раз вы оба из Кана, едва ли в Турине вы будете чувствовать себя более чужими, чем в Париже.

Шарль Дегре лихорадочно решал, какой линии поведения придерживаться.

– Если бы вы предложили мне это несколько дней назад, монсеньор, – произнес он с чистосердечным видом, – я счел бы большой честью принять его. Но дело в том, что сейчас я занят очень важным расследованием.

– Вот оно как! И вы, полагаю, не можете рассказать, каким именно, – улыбнулся Сен-Морис, играя золотыми желудями, свисающими на лентах с его запястья.

С притворной глуповатой прямотой Дегре ответил:

– Месье де ла Рейни полагает, что скоро в его руках окажется группа преступников, объединившихся ради какого-то непонятного заговора. Он поручил мне расследовать это дело. Мне эта работа очень интересна, ведь если я преуспею, то получу повышение. Вы же понимаете, что при таких обстоятельствах я не хочу оставлять Париж.

Сен-Морис отбросил газету и вскочил на ноги, Дегре тоже поднялся из вежливости. Теперь было видно, что молодой человек очень высок, широк в плечах и с узкими бедрами, атлетического сложения. Было что-то устрашающее в его силе, порочной привлекательности и в тонких, почти девичьих чертах лица, оттененных обилием черных кудрей.

– И тем не менее, – внезапно сказал он, – я советую вам так поступить. Да, лейтенант Дегре, я советую вам оставить это расследование. Мне известно из надежных источников, что это не такое дело, в которое было бы благоразумно вмешиваться вам, с вашим опытом.

– Что же, монсеньор, если вы советуете мне оставить его, то, выходит, вы имеете представление, в чём оно состоит?

– Обдумайте мое предложение и примите, – улыбнулся Сен-Морис. – Вы славный малый, у вас молодая жена и прекрасные перспективы. Держитесь подальше от придворных интриг.

– Монсеньор, – резко возразил Дегре, – я не произносил слов «придворная интрига». Я сказал, что расследую дело для шефа полиции.

– Давайте не будем спорить о словах, – безразлично ответил Сен-Морис. – Я сделал вам предложение и дал совет. – И многозначительно добавил:

– Вы же понимаете, что уже то, что я взял на себя труд поговорить с вами с глазу на глаз, показывает, что я считаю это дело не лишенным важности.

Он поклонился, затем тихо заметил:

– Позвольте мне еще раз заверить вас, месье, что вы не пожалеете о переезде в Турин. Но, впрочем, я потратил на этот разговор уже довольно времени.

Он позвонил в колокольчик. Сразу же появился болезненно-бледный парень, который привел Дегре из Лувра в отель посла герцогства Савойского, и сопроводил молодого агента полиции вниз по величественной лестнице к входной двери.

– Надеюсь, – доверительно улыбнулся он, – вы довольны разговором с месье Сен-Морисом. Если он к вам благосклонен, то считайте, богатство у вас в кармане. В Турине он действительно большой человек.

– Он, несомненно, из тех людей, которые везде добьются успеха, – осторожно сказал Дегре.

– Я его секретарь, – ответил его собеседник, задержав руку на задвижке входной двери. – Меня зовут Клери, Пьер Клери. Я хорошо знаю своего патрона. Он действительно, как вы сказали, из тех людей, которые везде добьются успеха. Также я уверил бы вас, что он, если пожелает, может быть ужасным, более того – чудовищным.

С этим месье Клери открыл дверь и кивнул Дегре, пропуская того на улицу. Опасаясь слежки, Дегре сначала направился по промокшей набережной, продуваемой ветром, в противоположном от Бастилии направлении, но через некоторое время, убедившись, что за ним нет хвоста, развернулся и пошел в Бастилию, в управление полиции.




5. Записка в исповедальне


Месье де ла Рейни его ждал и тотчас же пригласил в свой кабинет, и Дегре рассказал ему о том, что случилось в Лувре, и о разговоре с месье де Сен-Морисом.

– Это явно была попытка подкупить меня, месье, у брать с дороги. Сен – Морис даже не потрудился скрыть свое намерение. Он предложил мне почти все, о чем я мог просить, лишь бы я оставил расследование и покинул Париж. Он думает, что я слишком много знаю. Но в знании чего именно он меня подозревает, месье? Я тщательно все обдумал, но по-прежнему не могу сложить два и два.

– Вот уж никак не ожидал я, когда мы преследовали нашу дичь, – улыбнулся месье де ла Рейни с проблеском воодушевления в усталых глазах, – что она приведет нас к Савойскому двору. Ну, и какое, черт возьми, отношение эта Босс, эта несчастная молодая итальянка, итальянский аптекарь и доктор Рабель, – если он и вправду как-то связан с этим, ведь, говорю вам, его репутация безупречна, – какое, черт возьми, отношение могут иметь все эти люди к месье де Сен-Морису?

– Что мы о нем знаем? – нетерпеливо спросил Дегре. – Он необычный человек – напудрен, надушен, лицо, как у девушки, но он не глупец и не неженка.

– Говорят, он любовник герцогини Савойской, и это все, что мне о нем известно, – ответил месье де ла Рейни. – До сих пор у меня не было причин им интересоваться, но теперь мы будем за ним наблюдать. Вы говорите, он не глуп и не слаб, однако сегодня он сделал глупость, когда попытался подкупить вас настолько открыто. Мог бы и догадаться, что вы пойдете прямо ко мне и обо всем расскажете.

– Он думал, я неотесанный провинциал, которого легко ошеломить. Полагаю, теперь, когда он увидит, что ему это не удалось, он попробует другие средства.

– Полагаете? – повторил месье де ла Рейни с сардонической улыбкой. – Позаботьтесь о своей безопасности, никуда не ходите в одиночку и берегитесь ловушек. Если месье де Сен-Морис думает, что вам известно что-то такое, что может повредить ему самому или его госпоже, то он вполне может принять меры для вашего устранения. Возможно, было бы мудрее с вашей стороны все-таки согласиться на его предложение.

Шеф полиции бросил быстрый взгляд на своего подчиненного, но тот только молча улыбнулся. Тогда месье де ла Рейни достал из лежащего перед ним на столе закрытого портфеля лист бумаги.

– Не знаю, есть ли тут связь с нашим делом, но вот что обнаружил сегодня в одной из исповедален иезуитской церкви на улице Сент-Антуан один иезуит. Это анонимная записка без адреса и даты, в которой говорится о том, что планируется убрать одну высокопоставленную особу, предположительно самого короля. Это может быть как ловушка, шутка, ложный след, так и нечто очень важное. Точно так же, как и со смертью мадемуазель Жакетты: она могла умереть просто по глупости или же за ее трагедией скрывается что-то еще, и даже те бессмысленные слова, которые она произнесла перед самой смертью, бедное дитя, могут все же оказаться не лишенными смысла.

– Хотелось бы в это верить, месье.

– Эта записка о короле может ничего не значить. Тут еще кое-что случилось, – продолжил месье де ла Рейни. – Мы арестовали некую мадам Пулайон, Маргерит де Жеан, молодую вдову. Видите ли, мы снова открыли «Горшок лилий» и постарались придать лавке такой вид, как если бы Босс по-прежнему занималась делами. И что же, эта бедная дурочка пришла прямиком в нашу ловушку. Сейчас она ни жива ни мертва от страха и ничего не хочет рассказывать. Но, надеюсь, скоро я ее разговорю.

– Что у нас против нее есть?

– Только внезапно умерший старый муж и разгильдяй-любовник, которого она содержала на средства из сундуков этого самого мужа.

Затем месье де ла Рейни показал Дегре упомянутый листок бумаги, который иезуиты нашли в одной из исповедален, и отметил, что священники не имеют ни малейшего понятия, кто из прихожан его оставил. В тот день именно эту исповедальню посетило несколько дам, и все они заявили, что ничего не знают о записке.

На пахнущем бергамотом листочке с позолоченным обрезом по-английски было написано: «Дело становится слишком опасным. Ни слова больше. Я не хочу участвовать в охоте на столь величественного зверя. Помните о трудностях этого предприятия. Не только Франция, но и вся Европа будет потрясена и взбудоражена. Вы слишком честолюбивы, слишком мстительны. Вы никогда не смогли бы сделать так, чтобы это стоило моих усилий».

– Месье, вы думаете, что речь здесь идет о каком-то заговоре против короля? – спросил Дегре. – Почему же тогда записка на английском языке? Может, она касается короля Англии?

Месье де ла Рейни пожал плечами.

– Похоже на женскую писчую бумагу и почерк вроде женский. Было бы необъяснимой беспечностью со стороны человека, вовлеченного во что-то серьезное, оставить ее в исповедальне, поэтому я склонен считать ее уловкой, чтобы сбить нас со следа. У меня есть список дам-прихожанок этой иезуитской церкви, и среди них мадам де Суассон и мадам де Буйон. Кстати, я слышал, этот месье де Сен-Морис часто бывает в отеле де Суассон.

– Это естественно, полагаю, ведь мадам де Суассон в родстве с Савойским домом.

– И к тому же вдова, – сухо отметил шеф полиции. – Вы замечаете, дорогой Дегре, насколько часто в ходе этого расследования мы имеем дело с вдовами. Также мадам де Суассон – это Олимпия Манчини, одна из племянниц кардинала Мазарини, итальянка. Связь между этими людьми достаточно очевидна.

– Но, месье, – честно сказал Дегре, – я все же не понимаю, что за всем этим кроется, что объединяет всех этих людей, против чего мы на самом деле боремся.

– Тайная продажа ядов в Париже, – тихо ответил шеф полиции. – Вот с чем прежде всего мы имеем дело, Дегре. Итак, нам надо выяснить, кто эти торговцы смертью, где они получают свой товар и кто их клиенты. Мы должны выяснить также, все ли они простые люди или, возможно, среди них есть и высокопоставленные, связанные с придворными интригами и политикой.

Дегре окинул взором строгий темный кабинет с эркерным окном. Он казался таким мирным, скучным, деловым, однако молодой человек знал, что именно здесь находится руководящий центр большой квалифицированной организации, от которой зависят жизни и душевное спокойствие всех добропорядочных горожан. В глазах Дегре шеф полиции был выше короля и всех его министров, он был человеком, в чьей честности молодой лейтенант был полностью уверен. Дегре страстно, почти ожесточенно стремился раскрыть это дело о ядах не только ради достижения своих целей, но и желая послужить, доставить удовольствие месье де ла Рейни.

– Месье, – нетерпеливо спросил он, – что мы теперь будем делать?

Шеф полиции, видя этот энтузиазм, улыбнулся с высоты своего опыта, благосклонно, хотя и немного печально.

– Ждать. И не доверять никаким уликам и свидетельствам, пока у нас не будет доказательств. Месье де Сен – Морис правда обедал со мной и действительно пытался набирать людей в полицию герцогства Савойского. Его разговор с вами вполне мог быть затеян единственно ради этой цели. Вполне может оказаться, что он действительно всего лишь любимчик Мари де Немур и все его беспокойство сводится к тому, что он дружит с любовником Жакетты Малипьеро и желает замять этот скандал.

– Я убежден, что именно Жакетту Малипьеро видел прошлой ночью выходящей из кареты, которой правил негр.

– Очень может быть. Услуги такого рода – аборты, детоубийство – продаются в Париже, и их практически невозможно отследить, столько людей заинтересованы в сохранении тайны. Закон практически не касается этих ужасов.

– Но если женщина умирает, разве это не убийство?

– Убийство, но как его доказать? Сочиняется какая – нибудь история вроде истории о нападении в оранжерее, дикая, глупая, неправдоподобная, но разве ее опровергнешь?

– Если бы нам удалось арестовать нескольких негодяев, мы могли бы выжать из них правду!

– У нас нет улик против них. Может, эта девушка и шла в дом доктора Рабеля, но я просто не могу усомниться в нем, – месье де ла Рейни пожал плечами. – Нам надо продвигаться очень медленно, очень осторожно. Если мы проявим излишнюю настойчивость, то нам сразу же велят прекратить расследование. Король ненавидит скандалы.

– Я встретил в Лувре некоего маркиза Пиньяту, и провожавший меня паж сказал, что король относится к нему с уважением, может, даже опасается.

– Так и есть. Но какое отношение это имеет к нашему делу?

– Простите, месье, и все же – кто этот господин?

– Он очень одаренный, блестящий человек, но он фанатик и заботится лишь о господстве Рима. Его направили в Париж, чтобы он настроил короля против протестантов и церковь Франции осталась верной папе.

– Спасибо, месье. Мне показалось, что он и впрямь поражен смертью мадемуазель Жакетты.

– Я убежден, в этом он искренен. Он отверг все мирские почести, которых мог удостоиться, и ведет жизнь монаха. К греху он чувствует отвращение, преступления вызывают его гнев, он как будто не подвержен страстям, свойственным его возрасту.

– Тогда, месье, – с готовностью сказал Дегре, – влияние такого человека на короля должно быть очень велико, ведь в душе его величество весьма религиозен.

– Да, но как это поможет нам?

– Ну, месье, если бы я был генерал-лейтенантом полиции, я бы всё рассказал этому Инноченцо Пиньяте и попросил его уговорить короля позволить мне арестовать лиц, заподозренных в том, что они являются клиентами вдовы Босс…

Месье де ла Рейни рассмеялся в ответ:

– Вы еще совсем не знаете двор, Дегре! Нам нельзя действовать напрямую. Впрочем, я постараюсь заручиться помощью маркиза Пиньяты, если мне представится такая возможность.




6. Первая заключённая в Бастилии


Как только Маргерит де Жеан, мадам де Пулайон, арестовали, она пришла в такое расстройство, что невозможно было добиться от нее ничего, кроме невнятных восклицаний, полных ужаса и негодования.

Это была миниатюрная блондинка не старше двадцати трех лет. Неискушенная, изящная и веселая от природы, она казалась одновременно легкомысленной и нежной. Такой опытный человек, как месье де ла Рейни, нашел ее историю ничем не примечательной.

Дочь мелких лавочников, воспитанная в монастыре, в восемнадцать лет она вышла замуж за производителя фарфора месье де Пулайона, вдовца на тридцать лет ее старше. Брак оказался несчастливым. Молодая жена была настолько расточительной, что муж не мог доверить ей ни единого су и был вынужден сам покупать даже женскую одежду и хозяйственные мелочи из опасения, что она утаит деньги.

Несмотря на его суровость, Маргерит де Жеан умудрилась сойтись с любовником, никчемным смазливым проходимцем по имени Сен-Ришар, жившим за счет обеспеченных женщин.

Воспользовавшись отлучкой мужа, уехавшего по делам во Фландрию, мадам де Пулайон продала большую часть домашней мебели, и в том числе очень дорогую кровать, обитую английским муаром. Деньги, которые принес этот безрассудный поступок, опустил в карман молодой Сен-Ришар.

Когда муж вернулся и увидел, что натворила жена, начались бурные скандалы. Он запер ее дома и отпускал лишь к мессе и в сопровождении своего доверенного слуги. Однако она, притворившись, что очень раскаивается, сумела вновь втереться в доверие к старику и полностью скрыть от него существование любовника. Вскоре после примирения торговец фарфором заболел и, несмотря на самоотверженную заботу жены, через несколько дней скончался.

Вдова завладела всем, что смогла прибрать к рукам и, открыто пренебрегая родственниками мужа, тоже имевшими долю в его наследстве, принялась щедро одаривать любовника. Ко времени своего ареста она продолжала жить в отеле мужа под присмотром деверя и его жены, ожидая решения вопроса с завещанием. Эти люди были суровы с белокурой вдовушкой, обвиняли ее в том, что она преступным образом растратила богатство их брата и посещала «Горшок лилий», несомненно, с самыми злодейскими целями.

Однако месье де ла Рейни не смог собрать против нее никаких прямых улик. Ее доверенная служанка, некая Катрин Токен, исчезла, Сен-Ришар тоже как сквозь землю провалился.

И тогда месье де ла Рейни предложил Дегре, чтобы его жена посетила мадам де Пулайон и постаралась уговорить ее рассказать правду. Соланж, сколь страстно она ни требовала прежде, чтобы муж позволил ей помогать ему в работе, поморщилась, когда он попросил ее прийти в Бастилию и поучаствовать в перекрестном допросе несчастной заключенной. Совсем не такую помощь ей хотелось бы оказать. И все же, смирив недовольство, она внимательно выслушала инструкции, данные ей лично шефом полиции, и ненастным днем в конце марта была допущена в камеру Бастилии, где томилась незадачливая клиентка мадам Босс.

Камера оказалась уютным и прилично обставленным помещением. Здесь были камин, письменные принадлежности, хорошая лампа, полка с душеспасительными книгами, удобная кровать, стул с набитым соломой сиденьем, ширма и потертый ковер. Однако Соланж сразу отметила с внутренним содроганием, что, несмотря на все эти удобства, тюрьма оставалась тюрьмой: зарешеченное окно под потолком выходило на глухую стену, за тяжелой дверью с засовами и замками постоянно дежурил тюремщик и в углу за ширмой сидела с благочестивого содержания книгой незаметная монахиня в сером одеянии.

Мадам де Пулайон никогда не оставляли одну, опасаясь, что она в приступе отчаяния решится на самоубийство.

Когда Соланж увидела это хрупкое создание, с сомкнутыми веками и с посиневшими губами лежащее на постели, съежившись и стискивая руки, ее сердце заныло. Она подумала, что жестоко мучить человека, и без того пребывающего в таком отчаянии. Да и безнадежно ожидать от кого-то, настолько подавленного, сколь бы то ни было ценных сведений. Тем не менее, постаравшись принять уверенный и умиротворенный вид, Соланж приблизилась к постели, села на стоящий рядом табурет и крепко сжала одну из беспокойных ладоней маленькой женщины.

– Я пришла к вам как друг, – произнесла она спокойным, приятным голосом. – Вы в ужасной ситуации, и я от всего сердца вам сочувствую. Также, возможно, я смогу вам помочь. Пожалуйста, посмотрите на меня. Думаю, когда вы увидите мое лицо, то поймете, что я здесь не для того, чтобы обмануть вас или заманить в ловушку.

Мадам де Пулайон открыла глаза, покрасневшие от слез и бессонных ночей. Затем рывком освободила руку и, сев на постели, разразилась потоком бестолковых оправданий. За что ее арестовали? Она невинна, никогда не делала ничего дурного, разве что дурно для молодой женщины любить молодого мужчину и ненавидеть старого мужа. И она принялась рыдать о Сен – Ришаре, от которого у нее не было никаких вестей с тех пор, как сама она попала в Бастилию.

– Он в безопасности, могу вас уверить, – сказала Соланж. – Его не арестовали, и я не думаю, что ему что-то угрожает. Должно быть, он покинул страну. Вы можете помочь ему, себе и всем вашим друзьям, если расскажете правду.

– Правду, – повторила заключенная, как будто впервые слышала это слово.

– Да, правду, – с нажимом произнесла Соланж. – Давайте же, нам известно, что вдова Босс торговала ядами. Вас задержали, когда вы направлялись в ее лавку, тайно, под покровом ночи. Она бежала, но вы об этом не знали. Расскажите же, мадам де Пулайон, зачем вы туда шли?

– Я обычно встречалась там с Сен-Ришаром, – слабым голосом ответила заключенная. – Вдова Босс держала дом свиданий, именно так она зарабатывала. У нее было две славных комнатки в глубине лавки и еще одна на втором этаже. Это приносило ей столько денег, что она смогла приобрести соседние дома, и все было тайно и тихо. – Заключенная украдкой искоса взглянула на Соланж. – А еще я часто покупала там мыло и духи.

– Да, – согласилась мадам Дегре, – но что за мыло и какие духи? Помните ли вы дело мадам де Бренвилье, как ее пытали, провезли в повозке через Париж, обезглавили перед Нотр-Дамом и как ее тело было брошено в огонь, потому что она была отравительницей?

Бледное лицо мадам де Пулайон исказилось, и она, сидя на постели, лихорадочно стиснула руки вокруг подобранных коленей. Дважды она попыталась заговорить, но сухие губы не слушались ее.

– Я могу спасти вас от этих ужасов, – настаивала Соланж. – Полиция думает, что имеет дело с преступным заговором. Если вы им поможете…

– Как я могу помочь? – съеживаясь, с усилием прошептала заключенная. – Не знаю, что она мне дала. Она сказала, что в бутылочках волшебное снадобье. Я подлила его мужу в бульон, чтобы он стал добрее ко мне.

– Так, значит, вы дали ем у снадобье не для того, чтобы он умер и оставил вам свои деньги и вы были вольны уйти к любовнику? А когда ваш деверь и его жена поселились с вами в отеле и вы поняли, что лишь сменили одну тиранию на другую, значит, вы не задумали снова сходить к Босс и купить еще немного волшебного снадобья, чтобы подлить в бульон и им?

– Вы не можете этого знать! – выдохнула заключенная и упала на подушку, как бы в полуобмороке, но Соланж видела, что ее глаза блестят из-под светлых ресниц и пальцы крепко стискивают грубое одеяло.

– Со мной у вас не выйдет притворяться и играть, как вы умеете играть с мужчинами, мадам де Пулайон. Я вижу, что вы пытаетесь хитрить. Очень хорошо. Я ухожу.

Соланж поднялась, и заключенная сразу же села на кровати и вцепилась в ее юбку.

– Нет, не оставляйте меня. Я расскажу вам все, что мне известно, если вы спасете меня, если поклянетесь…

Соланж оборвала эту вспышку отчаяния.

– Я не могу ни в чем поклясться, не в моей власти обещать. Но если вы поможете полиции, мы позаботимся о вашей защите.

Теперь заключенную, сидящую сжавшись на соломенной постели, сотрясла дрожь ужаса, которая, как видела Соланж, не была наигранной.

– Но я не смею! Вы не знаете, насколько они могущественны! Вы ничего в этом не понимаете! Они всегда угрожали мне, что если я произнесу хотя бы слово…

– Кто эти «они»? – спросила Соланж, наклоняясь к ней. – Кто эти люди, у которых такая власть над вами? Кем была эта вдова Босс?

– Всего лишь одной из их агентов, – содрогнулась мадам де Пулайон. – Я знала о ней немного, она была лишь одной из тех, кого можно было встретить на мессах в доме, которым оканчивается Цветочный тупик. Я нечасто там бывала. Он был таким вероломным, Сен-Ришар, а ведь я отдала ему все деньги, сколько могла.

– Да, старый дом в Цветочном тупике, – тихо повторила Соланж, – и мессы? Что за мессы?

– Во славу дьявола, – прошептала мадам де Пулайон. – Они сказали, если не проводить мессы, то чары не подействуют. Это было ужасно… но нужно было терпеть. Всем руководил Мастер. Я никогда его не видела. Думаю, он англичанин.

Она упала навзничь, словно в изнеможении, и легкая пена выступила на ее бледных губах.

– Расскажите мне, – мягко спросила Соланж, – как найти этих людей и принять участие в их сатанинских ритуалах? Они никогда не узнают, что вы их выдали. Говорите же, вы в безопасности.

Но перепуганная девушка отрицательно помотала головой, лежащей на грубой подушке.

– Скажите мне пароль, – настаивала Соланж. – Скажите, как вы туда попадали.

– Если показать на ладони, – не открывая глаз, прошептала мадам де Пулайон, – черный перевернутый крест…

Судорога прошла по ее телу, затем ее члены оцепенели и она застыла на кровати.

Соланж, чувствуя безотчетную жалость, попыталась утешить бедняжку.

– Вы так молоды, – произнесла она, наклонившись над ней. – Быть может, вы только сделали глупость, поддавшись обману, а если и поступили дурно, то без умысла. Давайте же, искупите свой грех, помогите нам обнаружить и уничтожить это зло.

Мадам де Пулайон открыла глаза, теперь она казалась совершенно измученной.

– Я доверяю вам и верю, – ее слабая рука уцепилась за сильные пальцы Соланж Дегре. – Но сейчас я не могу говорить. Я действительно устала. Доктор давал мне лауданум от головной боли, и меня клонит в сон. Если я и поступила дурно, – добавила она ожесточенно, хотя и слабым голосом, – то оттого, что я была несчастлива! Разве девушке понравится жить, запертой стариком, как птице в клетке. Он избил меня за то, что я продала его кровать из английского муара. Она тоже была уродливой.

И, уткнувшись худым лицом в подушку, она зарыдала. Соланж видела, что бесполезно пытаться продолжать расспросы.

– Завтра я приду снова, – тихо произнесла она с убеждающей безмятежностью. – Пожалуйста, поразмыслите над моими словами и расскажите мне в точности все, что вам известно. Думаю, я могу пообещать вам полную безопасность, а в будущем, может быть, даже счастье.

– Да, да, – прошептала заключенная с подушки. – Мне станет легче, если я признаюсь. Я все вам расскажу. Но не сейчас, не сейчас, у меня путаются мысли, я не очень хорошо помню.

Соланж встала и, заглянув за ширму, сделала знак святой сестре присмотреть за пациенткой и, когда монахиня в темном платье поднялась на ноги, покинула камеру. Она была разочарована тем, что ей нечего передать мужу, кроме пересказа какой – то бестолковой тарабарщины, не более внятной, чем те слова, что на смертном одре сорвались с уст молодой итальянки Жакетты. Вполне возможно, несчастная мадам де Пулайон просто влюбилась в негодяя, ради которого обворовала мужа и покупала талисманы и даже снадобья у вдовы Босс.

Шарль Дегре согласился с женой относительно сведений, которые ей удалось получить от заключенной. Скорее всего, Маргерит де Жеан была не более чем слабой, глупой, злой бабенкой, которую дурное обращение толкнуло на отчаянные поступки.

– У нас нет совсем никаких доказательств, что она отравила мужа, – сказал молодой агент полиции. – Может быть, она и правда, как и сказала, шла в лавку, только чтобы встретиться с любовником. Странно, конечно, что она упомянула пустой дом в Цветочном тупике, но вполне возможно, что им пользуются лишь для более или менее невинных целей.

– Невинные цели! – поморщилась Соланж, слегка вздернув прелестную верхнюю губку.

– Я смотрю, дорогая, ты слишком легко относишься к тому, что кажется мне очень важным! Неужели ты думаешь, что такое поведение пристало молодой жене? – спросил он с притворной строгостью, притягивая Соланж за талию и целуя ее в гладкие щеки.

– Вспомни, за кем она замужем, дорогой! – ответила она. – Ее муж принимает чудовищные вещи как должное и запросто общается с негодяями!

– Такова моя работа, Соланж, нужно сохранять известную невозмутимость.

Однако на душе у Шарля Дегре вовсе не было настолько легко, как он старался показать: расследование, в которое он так внезапно ввязался, глубоко его потрясло и ужаснуло. Он, конечно, ожидал, что ему придется противостоять преступлениям, но миазмы зла, которые испускало это дело отравителей, буквально леденили кровь. Сама мысль, что эти молодые женщины, мадемуазель де Фонтанж, Жакетта и мадам де Пулайон, оказались замешаны в дела настолько отвратительные и таинственные, была мучительна для Шарля Дегре. Ему не хотелось думать о маленькой лавочке, где елейная вдова так свободно продавала яды недовольным женам. Ему не хотелось думать, что доктор Рабель, трудолюбивый врач, знаменитый своей благотворительностью, замешан в детоубийстве или что пухлый розовый священник отец Даву может быть его сообщником. Ему казалось, что он сам и его молодая жена принадлежат к другому миру, нежели тот, в котором действуют отравители. Он окинул взглядом арендованные комнаты, ставшие такими очаровательными ее стараниями, и крепко обнял Соланж, прижавшись своей щекой к ее. Им овладело пугающее чувство, что под их жизнями, настолько в сущности счастливыми, зияет темная пропасть зла и страдания. Он вдруг представил себе, что тонкая корочка, отделяющая их от этой бездны, треснула и они погрузились во мрак невыразимых ужасов!

Слишком легко и бездумно он забрал это дорогое для него существо из ее уютного провинциального дома, где никому даже в кошмарном сне не могли привидеться ни криминальный мир Парижа, ни те, кто в нем пресмыкается.

Соланж, словно почувствовав его страх, тихо произнесла со вздохом:

– Лучше бы мне никогда не видеть эту бедную преступницу в Бастилии. Шарль, она ведь не старше меня!

Сам преодолевая отвращение, агент полиции ответил:

– Но если она во всем признается, то, возможно, это спасет много жизней. Соланж, нам надо провести самое тщательное расследование. Это действительно наш долг, как долг врача вырезать опухоль, убивающую пациента.

– Да, я знаю.

Они стояли молча, каждый думая о Париже, о его извилистых, нищих улочках и кособоких переулках, о провалах дверных проемов, об открытых всем ветрам и омываемых дождями набережных, о логовах и лачугах, теснящихся по соседству с великолепными дворами Лувра, суровыми и благородными очертаниями университета и роскошными особняками знати. Соланж верила в Бога просто и безусловно, и эта вера давала ей мужество, которое нелегко было поколебать. К тому же, ей мало было известно из того, что знал или подозревал о тайной деятельности отравителей Шарль. Он же не мог вполне подавить содрогание при мысли о сатане и его прихвостнях. Разве можно было быть уверенным, что преступники, которых он преследовал, не враги рода человеческого, а происходящее в Париже не дело рук дьявола? Кто знает, насколько далеко простирается его власть? Дегре, как и многие здравомыслящие и мужественные нормандцы, был склонен к мистицизму и не мог сомневаться в реальности сверхъестественного.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64928241) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Пинк – pink (англ. – гвоздика)