Книга - Поэтический нарцисс

Поэтический нарцисс
Регина Воробьёва


Дорогой читатель! Я счастлива поделиться с Вами моими рассуждениями о прекрасном.





Регина Воробьёва

Поэтический нарцисс



© Воробьёва Регина, 2022


* * *




Поэзия


Отражение моста

Сладкие губы и запах её волос,

Робкие руки, достигнут почти предел!

В чёрную воду плавится светом мост,

Капля за каплей тает в чёрной воде.



С ласковой дрожью просит любить всерьёз

И поцелуем молится в ночь судьбе.

Небо разверзлось безднами ярких звёзд –

Жаль, что, придя, их залатает день.



«Милая! – шепчет он. – Нежная!» – и до слёз,

До иступленья рад. «Сколько я шёл к тебе!»

А под ногами бель: плавится светом мост,

Капля за каплей тает в чёрной речной воде.



«Милая!» – подхватив, ветер слова понёс,

В полупрозрачной мгле солнечный диск зардел,

И закачался в такт старый могучий мост,

Загарцевал, поплыл в тёплой речной воде.



Неразборчивый почерк

Однажды утром, опустошив чашечку кофе до золотого осадка,

Я вышла с сигаркой в сад.

Полно вдохнула и улыбнулась сладко,

И ветер мой красно-белый лизнул халат.

Села под клён, в руках – лучших поэтов томик,

Взглянула на розы – и вдруг в спелом бутоне

Нашла маленькую записочку на картоне.

Там говорилось: «Я очарован вами.

Дни напролёт, ночи без перерыва,

Я поглощён безрассудным, но страстным рвением

Вас сделать счастливой. Муза!

Без устали и без минуты лени я в своём сумасшествии

Рад тонуть сгоряча,

К чувствам прислушиваясь – к палачам!

Муза! Прошу, как о смерти, о встрече я.

Завтра. У речки. Часу в восьмом.

Жизнь моя навсегда помечена имени вашего злым ярмом.

Если придёте – я буду самым, самым улыбчивым из людей!

Если же нет, значит, в мыслях – схизма,

В сердце – сто пасмурных декабрей,

В душе – рана. Если же нет – стану

Апологетом буддизма.

Или… нет, лучше от бреда, от помутнения, жара

Уверую в колесо Сансары.

Буду желать в жизни двадцатой сделаться камнем.

Маленьким, где-то на юге спящим.

Чтобы однажды вы рукою, от смеха дрожащей,

Взяли меня разглядеть – и, как неудачника-вора,

Бросили б прямо на дно Босфора,

Чтобы, несчастный – чувством дотла сожжен! –

Я не подумал более о чужом!»



Что ж, прочитала. Видно, писал в бреду.

Но – с ветреностью покончено! Я написала:

«Нет. Не приду. Почерк у вас неразборчивый!»



Восемь недель спустя сижу на поэтическом вечере.

Скучно. Но делать нечего!

Я ведь сижу здесь из уважения к каждому,

Из благодарности и светлой любви

К каждой бездарности, которая своим непутёвым светом

Вот на таком вот вечере способна высвечивать

Айсберг творца-поэта.

Хотя, мне бы в ладошку правой руки сейчас бильярдный кий,

А в уши – скрипку б послушать.



Но!

Поднимается критик из-за стола.

Поправляет очки ненавистным движением –

И все мои лучшие стихотворения – «вздор».

Вздор! Ох, как он песочил, за всё песочил!

Фразы – как захлестали громом!

Я покосилась в его блокнот,

А там! Почерк.

Знакомый

И неразборчивый.



Пешка моя

Пешка моя, двухметровая! Страсть люблю.

Так беспросветно, что, может, грешу.

Иди, наряжу ещё, иди, причешу

Пешку маленькую мою!



Жаром прикосновения воспламеняя ад,

За вином тысячу раз подряд,

В городе мглистом и чёрном

Смотреть друг на друга так чисто и так любовно.



Лучше уже не выточить, лучше нельзя –

Я на тебя променяла ферзя

С таким увлечением и азартом!

(А, кстати, ферзя – я увлекалась в карты

До прошлого лета –

Так вот, ферзя я забрала за валета,

Мне нравится смена линий и цвета

И игры, в которых с ферзями

Смакуют дамами;

Однако теперь я форму ценю с размахом –

Теперь я Чемпион шахмат).



Как ангелы в кружеве штор парят,

Так над холмом раскаляется белым заря,

Так улыбаюсь над спящим я

В через окно павшем пятне фонаря.



Горе

Не будь угрюмым и печальным,

Я не виню тебя, бог знает.

Всё пресловуто и банально.

Ты постарел – я изменяю.



Ты был когда-то гений чувства.

Брюнет, и мышцы, как из стали,

Но поседел ты и осунулся,

А гении ещё остались.



Они красивы однозначно,

Всегда живут весёлым летом!

Не говори, что слишком смачно

Я говорю тебе об этом.


* * *

Как ни вели бы праведные бровь

На это заявление в ответ:

Где есть желание и есть любовь,

Там правды нет.



Наивный

Мускулистый, нежный, с глазами Геры,

В лучах Юпитера и Венеры,

В свете камина, мягкий волос снег,

Дрогнули губы, подобные первой росе.



Грешная простота!

В чувстве еле заметный страх.

Ты, может, последний, кого я люблю вот так,

Попавший на остриё пера.



Может, я в грусти не буду, но всё равно

Знай, что, когда я тебя лишусь,

Шумным павлинам в саду раздавая пшено,

Памяти рук не упущу.



Две нимфы и херувим

В моём саду из гипса херувим

Любуется телами юных нимф,

Ему приятно видеть их изгибы.

(Могли, вообще-то, и за ним

Увидеть кое-что они бы).



Над чёрным золотом земли

Они могли бы присмотреться

К нему – он создан для любви

Из мышц и не имеет сердца.



Когда ни блюда на столе

И с виски опустела кружка,

Всё то, что мир доверил мне,

Шепчу одной из нимф на ушко.



Момент – приподнятая бровь!

Завидно скотская улыбка,

И это плоть теперь и кровь

Свободной, молодой и гибкой.



Она уже возбуждена,

Второй рассказывая то же,

И в каждой клеточке пьяна

Пропахшая нарциссом кожа.



Копна волос, где вся длина

Овита розами, мгновенно

Распущена; теперь она

Совсем не нимфа, а Сирена.



Теперь, ожившие, не прочь

Подруги навестить дружка,

Как только наступает ночь

И лишь темнеют облака,



Так сразу нежный ангел к ним –

И наслаждение, восторги!

А утром: нимфы, херувим

И будто б не бывало оргии.



И будто не было вина

На поцелуе смело, жадно,

И мышца страстью сведена

Не стала прямо в центре сада.



Как будто месяц, как пятак

Из меди, не хотел к ним рухнуть.

Четыре розовых пятна

Грудей, от тела дрожь – и к духу.



Как будто красный какаду,

Свернув от обаянья шею,

Не подсмотрел, когда в саду

Очередной был слышен шелест.



И будто б резвый херувим,

Лишившись совести и страха,

Двум бледным парам рук – худым –

Не позволял лукавить с ним,

И лист с кудрей как не был стряхнут.



Как будто не пришла заря

И все советы были мимо –

Так равнодушно на меня

Глядят умиленные нимфы.



Но в их чертах сквозит порок,

И ясно видно мне из окон,

Как у одной помят венок,

А у другой небрежен локон.



Луну украли

Луна качнулась, Луна в гневе!

Свет брызнул с щеки ручьём –

К ней, ночной Деве,

Пришёл свататься Чёрт.



«Заберу, – говорит, – мира лишу.

Будешь светить в аду,

Я там для тебя двух лебедей пущу,

Будут тебе танцевать на пруду.



Не обижу, вина налью,

Лучшие блюда попробуешь у меня,

А как полюблю,

Так, как никто б бледную не полюбил тебя!»



Закончив речь, хватает за обе руки,

Тащит под землю, Луна вопит:

«Нет!», но, увы, под ногами уже горят огоньки,

На стенах чёрный лежит гранит.



Подводит к зеркалу – чистая красота!

Затягивает на талии ремешок

И, улыбаясь лукаво так,

«До тебя, – говорит, – собирался бог».


* * *

Не плакать, прощаясь, не лезть на рожон,

А только тонуть в аромате роз.

Любиться легко должно,

И – бог сохрани! – не всерьёз.



Южане

Волны горячие, волны бегут,

Разбивая о скалы груды воды.

Две одинокие розы на берегу,

Когда закат в золото сыплется, как дым.



На моём берегу. Мой океан,

Где не бывает дождя и грозы,

И, улыбаясь сквозь лёгкий туман,

День поднимается в жаркую зыбь.



Нимфа тунику сколола на брошь,

Танцует, кувшин неся на весу,

За ней наблюдает свирепый вождь

Минуту-другую – а после за ней идёт по песку.



Красавица

Я хитро смотрю – вы молчите,

Я нежно – ответа нет.

Мой чувственный мститель,

Забудем, что было. Идите ко мне!



Не будьте серьёзны,

Вы – неудачник-вор.

Быть видимы созданы красные розы,

И прятать их в руки – ужасный вздор.



Клянусь, не продержите долго,

Пусть даже вы плут,

Уколитесь только,

А раны когда заживут?



Любовница

Он зло спросил меня: «Где ты была?»

Спокойно говорю: «Была у моря.

На нимф смотрела, на цветы, прибоем

Снесённые к ногам, и как синеет мгла.

Одна». Он не поверил – я не лгала.

«Одна? Ты проклялась опять!»

Глаза потупив: «Одна».

И ничего мне, кроме как молчать.

«Я должен был изобличить вас сразу!» –

Метнулся в сторону, над бровью вена вздулась.

Он приподнял разбить фарфоровую вазу –

Я улыбнулась.



Буря

Друг, прости, что тебя предаю я,

Что тяну за собою, когда тону.

Ты же знаешь, меня моя личная буря

Иногда утомляет саму.



Прихожу к опустелому мысу,

Где на небе – прекрасная гжель.

Я сродни унесённому в море нарциссу

И к корням не вернусь уже.



Объяснение в Сорренто

I

Танец, Сорренто, сердца набаты,

Милый, прошу, не клянитесь мне!

Вы для меня слегка простоваты,

Мы не сошлись ни по чьей вине.

II

Только мерцают далёкие звёзды,

Роза вчера расцвела у окна.



В небе повисли звёздные грозди

И между ними – цветок Луна.



Вы слишком чёрствый, слишком тревожный,

Чёрствые люди всегда пусты.



Вы наблюдатель, а я заложник

Этой торжественной красоты.



Италия

Я твержу себе: «Нет! Не тяни ему чашу с ядом!

Головы не лишай!

Не влюбляй словом, не влюбляй взглядом,

Не влюбляй, веерами шурша».



Образ твой потом по деталям

Он же будет читать, он же будет искать

В сотне мест!

А ты будешь уже в Италии

И тебе надоест.



Это чувство! Как будто под градусом,

Будет искать

Совершенно всерьёз!

А ты будешь с другим уже адресом

У моря и жёлтых роз.



Будет думать: за что обманули?

Долго думать и долго страдать.

Он – тебя и тебя одну лишь,

А ты – не его и никогда.



Завтрак на летней террасе

Мрак с мира сдут, развеян, как пыльца

Из чрева розы подлым ветром;

И небо ясно, небо сине.

И блещет корочка яйца,

Как золото, на лососине.

В разгаре осень, но душа стремится к пламени и маю,

И, кажется, чертовка-вьюга так далека,

Когда стакан с топлёным молоком я поднимаю,

Приятным ожиданием глотка

Томясь до каждой клетки резвой плоти,

И жаждет нового свершенья плоть,

И, хоть осенний воздух стенно плотен,

А всё ж и сквозь него ещё сочит тепло.

И в каждом грома призрачном раскате –

Когда не правда гром вдали! – теплу

Есть место. Яркий луч гуляет по столу

Нагому, там, где чуть приподнятая скатерть

Алеет кружевом; я влюблена.

И ты влюблён. Есть в мире ль больше тайна

Желания? Когда одна

Лишь мысль жжёт внутри и та – забавна и случайна.



Пить кофе на ночь

Пить кофе на ночь

И слышать: «Ну, пойми!»,

А кто бы понял вас,

Смотреть на черноту оконной рамы

И проклинать весь мир

С одной, возможно, мыслью о том, что было.

«Спаси меня,

Спасти тебя

Я по вине любви не в силах».



Тоска и ревность давят грудь,

Жжёт злость, в висках колотит громко –

«Да сделай, чёрт же, что-нибудь!

Ведь ты не влюблена нисколько.

Скажи уйти, скажи, опять

Увлечена и знать не хочешь.

Я больше не могу страдать!» –

«Хотя нуждаюсь в этом очень».



Я жду, когда совсем стемнеет

Я жду, когда совсем стемнеет,

Начнётся страшная гроза,

И я приду про всё сказать,

Хотя никто уже не верит.



Я признаю свои ошибки!

Я зря прошу: дай руку мне!

В глубинах злых моих морей

Всё утонуло в толще зыбкой.



А этот город! Наважденье,

И страшный холод от Невы.

На чёрном мраморе видны

Здесь самой чёрной ночью тени.



Я же знаю, что вы меня любите

Я же знаю, что вы меня любите.

Вы простите, а если не сможете – глупо.

Вы ведь, друг, не со мной, очевидно, счастливым не будете,

Вы не будете вовсе – вас сразу убьёт разлука.



И хотя вы серьёзным и твёрдым так часто кажетесь,

Что как будто бы вы никогда не любили,

Но когда б не улыбка моя – каждая! –

Кем бы были вы, друг, где б вы были?



И о чём мечтали бы с тихой нежностью,

Если б не было нас на свете?

Друг, я – ваш меценат с неизбежностью,

Самый в мире большой благодетель.



Молчи!

«Молчи! Он слишком прост и слишком груб,

Твои стихи ему смешны и наги!» –

Мне думалось, а пальцы белых рук

Предательски рвались к бумаге.



И я писала; я за страсть всего

Быстрей пишу, слова точны и строги,

И до сих пор не знаю, для кого,

Но адресую многим.



Любите?

Вы признаетесь.

И в ответ на моё молчание выдадите грому подобное: «Смейтесь!

Ну, давайте! Ведь вам обсмеять только б всякого!»

Это может, но, друг, не вас. Вы не тот, и мой смех слишком монетен,

Чтобы так пустяково его развякивать.

Да, и, кстати, вам мая идёт темнота

И игра океанова цвета;

Вы прекрасно читаете Тихому в такт

Строки известных имперских поэтов.

Вы – мечтатель. И зрелищно вам жить!

Но я зрелищ таких не большой любитель.

Я вам только могу предложить:

Любите? Любите.



Грех

Я не спала сегодня ночью.

Мне снились жуткие кошмары.

Мне то казалось, гром грохочет,

То виделся свечи огарок.



То снился дом, давно забытый,

Как будто всё везде, как раньше.

Терраса, сад, балкончик крытый

И розы высажены так же.



Знакомый мне калитки скрежет

И шум высокого фонтана.

Мной преданного снилась нежность

Во всех фрагментах панорамы.



Проснулась. Память колет шилом,

И стыдно, и на сердце мрачно

Не потому, что согрешила,

А потому, что неудачно.



Она

Ей не узнать в тебе кумира,

Она забыла. Женщин сердце

Черство уже, когда младенцем

Они ввязают в сети мира.



Все их скандалы, ссоры, точки –

Не меньше и не чище сети.

Пройти, предать – и не заметить,

Что выпить чая два глоточка.



Городская история

Вы говорили, не надо бояться страсти.

Бог, если сможет, поможет, шутили вы.

Что же теперь вы боитесь поднять головы?

Вас перестало хватать на «здрасьте».



Вы, как я помню, умели давать советы

И говорили, что вовсе не чувственны к ней.

Вы удивились, что я рассказала первей

Всем любопытным и правильным людям об этом.



Я рассказала, что я вас любила, может,

Равно, как то, что меня вы любили всегда.

Вы были правы, да.

Бог, если сможет, поможет.



Ко мне подкралась ночь

Как к суеверному котёнок чёрный,

Ко мне подкралась ночь.

Бокал разбит о пол,

И небо расколол

Удар внезапный грома.

По-другому

Я не могу, всё уступив под ноль!

И мне неважно, станет западнёй,

Не станет ли очередная встреча,

И буду ли грустить в январский вечер,

И в сердце заливать слезой фитиль зажжённый,

Но не справляться с силою огня,

И проклинать себя, когда меня

Устанут проклинать чужие жёны.

Неважно. Не спастись, не побороться,

Не верить – лишь скитаться до конца,

Да и зачем, когда назвали скотством

Уже грим моего лица?

«Ты врёшь!» – кричат. А мне не врали разве?

«Пускай в аду горит твоя душа!» – вопят.

А Бог сказал, что, хоть и безобразна,

Она для ада всё же хороша.

В ней что-то есть из святости земной,

И Бог смущён – в раздумье он глубоком,

В раздумье страшном. И визит он мой

Отодвигает без прогноза срока.



Любовь

Душа пела, сердце шептало,

Небо плакало – спектакль страсти. Начало!

Он подошёл. Спросила: «В ливень ждал?»

Он кепку стянул на лоб,

Сказал: «Сколько б ни выкатилось дождя –

Ждал всё равно б.

Из-за тебя ведь в голове

Чушь чушью и драмой драма!

Любовь – не могла ли другая вещь

Из рая быть вынесена Адамом?

Счастья вынести он не мог?» –

«Счастье не уступил бы Бог». –

«А любовь – видя кражу, Бог не сказал ни слова?» –

«А любовь Бог упаковывал».



Скандал

Я не верна, я не жена,

Я циник! –

Ты начинаешь новый скандал

И попадаешь в взгляд мой синий,

Как зверь в силки, всегда.



Ты начинаешь бойко, громко,

Всё отвратительно тебе.

Ты начинаешь громом,

А завершаешь, как капель.



Ты говоришь: «Невыносимо!

Моя любовь к тебе честна.

А ты фальшива и красива,

И ты – весна».



Я соглашаюсь с обвиненьем,

И я твою прощаю грусть.

Сколь существуют мира стены,

Любить красивых – тяжкий груз.



Визит

Ты в дом придёшь мой ближе к ночи

И виновато скажешь мне,

Что ты измотан – очень-очень!

Что ты любовь нашёл во мне.



А я скажу: «Мой милый, что вы?

Уж кто есть кто, я не любовь.

В других искали б вы оковы,

Но не во мне, и бог… с тобой».



Тогда ты с пасмурностью спросишь,

Когда весь мир вечерне нем:

«Скажи, но ты меня не бросишь?»

И я скажу: «Конечно, нет».



Влюблённые

Полночь съела пастью языкастой

Солнце мира. Тлеют фонари.

Я пришла на исповедь – похвастать

И за жизнь с попом поговорить.



За стеной бил красный молот грома,

Дрожь прошлась по тлеющим свечам.

Мы с попом хлебнули самогона

И под «Матерь» сели помолчать.



Помолчали. Поп, промежду прочим,

«Как супруг?» – спросил. «Супруг?» – «Ага». –

«Хорошо. Он сущий ангелочек,

Если есть у ангелов рога.



Как твоя?» – «Да, знаешь ли, стареет». –

«Время – шельма. Время, как игла.

Время жрёт быстрее гонореи

Наши мысли, души и тела».



Оставалось в рюмочке немного.

Мы с попом пошли на перекур.

Он сказал: «Весь мир в кармане Бога!

Совести ещё бы старику». –



«Милый друг, ты всё в печали той же!

Как тебе не тошно ею жить?

Мне пора». – «Сокровище, постой же!» –

«Утреню сначала отслужи».



Ночь на берегу

Мы сидим так банально на берегу – ночь.

Говоришь: «Я дышать без тебя не могу!»

Дует ветер и чёрные волны бегут.

Я тебе говорю: «Как не мочь?



Страсть – копейка, она – ничего!»

Зло бросаешь в ответ: «Как не мочь?

Может, так же, как ты без него?»



«Без кого? – говорю. – Их полно».

Мы сидим на песке, берег пахнет волной.



Мир развязно прилёг на холмы и нем

Мир развязно прилёг на холмы и нем,

Ты стоишь у дверей – на взводе.

Ты ушёл от неё и как будто ко мне,

Но к таким, как я, не уходят.



Я, конечно, считаю день за игру

И, наверно, чуть-чуть любила.

Но я в плен давно уже не беру,

Я давно уже всех распустила.



На белом берегу

Ты вышел с ней на белый берег

И приобнял её устало.

Ты с постоянством Блока верен

Бодлеровскому идеалу.



А как иначе? Запах пряный

И белые ряды акаций.

Любовь настолько постоянна,

Что невозможно наиграться.



Развод

Вьюга страшно мела, вьюга розы несла,

Посинелые тучи скрывали Луну.

Ты спросил у меня, почему я ушла,

Под вопросом имея – к нему.



Снег, как в чаше, бурлил, старый двор побелил,

Было слышно, как дьявол крылом шуршит,

Ты сказал: «Я тебя от души любил,

А не надо любить от души.



Разве он любит так же, как я?»

«Я не знаю, но он похож на тебя».



«Разве он меня лучше?» – «Нет».

«Разве память пуста обо мне?» – «Только след».



«Разве всё, что было, игра?» – «Вряд ли».

«Разве тут далеко беда?» – «Рядом».



«Ты бежишь от меня?» – «Никуда».

«Ты и раньше была неверна мне?» – «Да».



«Значит, правду мне говорят?» – «Лгут».

«Так зачем мы жили?» – «Зачем живут?»



«Ты сегодня решилась?» – «Разом».

«Ты свободой прельстилась?» – «Раем».



«Разве ты не будешь жалеть?» – «Буду».

«Разве так расстаются?» – «Так любят».



Натурщик

Я напишу с тебя статую, ты прекрасен.

Будешь моим Аполлоном, когда я (Зевс)

Буду смотреть на тебя, замерев на террасе,

Вместе со скульптором в гипсе тебя раздев.



Жаль, отпылают губы во тьме кромешной,

Мягких волос твоих золото скоро осыплет снег.

Значит, что мы со святым одинаково грешны,

Если стареет в мире любой человек.



Только моргнёшь, а летят перелётные птицы,

Только родишься, как путь отсчитали уже –

Надо со статуей поторопиться,

Если так скромно отмерено честной душе.



Южный друг

Мой южный друг! Насколько было глупо

Лгать, верить и любить.

Каприза времени мне не остановить,

До нас дойдут и ссоры, и разлука.



И в день очередной я образ твой забуду,

Ты будешь ждать, ревнуя без ума,

Но я уже не напишу письма,

Не прикоснусь к краям разбитого сосуда.



В тот день ты не уснёшь, измучен, до рассвета,

И сладко пьяный от вина,

Ты будешь спрашивать, за что твоя луна

Ушла с твоих небес, но не дадут ответа.



Игрища

Я встретила вас, вы сидели в кафе, а справа

Сидела не то ли подруга, не то ли шалава.

Стесняясь, вы отвели глаза,

Вам нечего было сказать

Той ночью нервно-усталой.

И я вас, смущённой, смущать не стала.

Я вышла – так чёрство и глухо –

И вывела за собой не то ли такую же шлюху,

Не то ли шлюху с душой.



Признаюсь, мне нечего было ответить.

Мы снова играли, как будто от скуки играют дети.

Мы снова тянули к игрушкам руки,

Как к солнцу цветы на рассвете.



На окраине

Он дверь закрыл и снял пальто,

Я ветрено его спросила: «Никто не видел?»

«Нет, никто!»

Он, как всегда, был в лучшем виде.



Мы пили сладкое вино, мы выходили на балкон,

Ютясь на городской окраине.

Был без любви прекрасен он!

Слегка небрежен без раскаяния.



Вдали – горячая гроза.

Халатом стянутая талия.

Лишь в камне прятала глаза

Невероятная Италия.



Так бесконечно и легко

Мы жили с чувством, с безмятежностью,

Мы заходили далеко,

Мы верили любви и нежности.



И мы спускались в город, там

Всё возникало, просыпалось.

С нас осужденье тучных дам

Снимало сладкую усталость –



Мы возвращались.



Звонки из Парижа

Я только вам несколько строк –

Напишу, начерчу

И выйду из вашего дома на Петровке в старом пальто.

Я только хочу объяснить –

Если вы зашли за черту,

Вас не проводит уже никто.

Вы встанете завтра, выпьете кофе: «Париж!» –

Крикните мысленно, горячо, предвзято к Москве.

А меня уже нет – и на вас навалится тишь,

Вы уедете из ничего никем.

Вы будете ходить на цветущий Монмартр,

Смотреть с упоением на Эйфелеву башню.

И каждым шагом считать, что вы ставите мат мне,

Что я никогда не сменю улицу, дом, подъезд, этаж.

Друзьям расскажете, как незанятна Москва,

Как прожорлива и не идёт климат,

А главное – я как в Москве черства,

Как снег, как ливни, как стужа, как град.

Потом заживу с другим, вы с другой – на просторах земли,

И, казалось, мы с вами во всём равны,

Но меня на Монмартр вы перевезли,

А со мной вы нигде – и давно не нужны.



Разговор с писателем

Ты веришь в чудо? – Нет, не верю.

Ты верен слову? – Нет, не верен.



Ты ищешь счастья? – Вечерами.

А чем? Словами? – Да, словами. (Молчание.)



Кем ты любим? – Любим супругой.

А любишь? – Вечную подругу.



Но не уйдёшь? – Мне так спокойней.

Кто (чёрт?) рискнёт уйти к мадонне?



К картине, к песне, к прозе, к розе?

Жить, как в тумане, как в гипнозе?



Я не хочу. Мне так спокойней! (Смех.)

Луч белых звёзд мелькнул в бутоне.



Пепельница

Окурок тлеет, мягкий белый дым

Всё выше, напоминает парус.

Ты смотришь зло. Но как? Ты не был молодым?

Ты сразу встал на самый верхний ярус?

Так не бывает! Да, шалю. Шалю!

И если ищешь виноватых кроме –

Тогда ещё вини мою швею

И розы с утренней водой в бутоне.

Вини мой день, мой вечер, ночь, рассвет

И моего неправедного бога.

Мой друг, на свете преданности нет,

А безысходности, согласна, очень много.

Нет никаких традиций, нет борьбы,

Ты убедишься сам в подобном крахе:

Постели превращаются в гробы,

А в нравственность – все маленькие страхи.



Ужас

И ничего в тебе, и никого с тобой,

Дорога в никуда и стёртая граница.

Ты возвращаешься, как блудный сын домой,

К тем, от кого бежал обогатиться.



Ты повествуешь им, как прихотлив успех,

Ругаешь жизнь, хамя до неприличия,

Но все молчат, поскольку, друг, из всех

Здесь ты один герой известной притчи.



Немая сцена

Чуть сползшее с постели одеяло.

Она пришла домой к утру – он ждал.

Встав у дверей, она молчала.

Он всё уже перерешал.



«Ты – уродливость в красивой коже! –

Хотел сказать. – Оставь! Уйди!»

Но чувствовал, что даже больше

Болело у неё в груди.



Она дышала нервно, громко,

Рассвет за шторами затлел.

И, как капризного ребёнка,

Невольно он её жалел.



Лишь только день преобразился

Лишь только день преобразился,

Лишь только вспыхнула зарница,

Наш цельный мир уже разбился

И мы живём через границу.



Собой обманутые снова,

Уходим в тот же сумрак, в тени.

Когда хотело сердце слово,

Мы выбрали не объяснения.



Письма по ночам

Я твой конверт вскрываю на десерт.

Письмо твоё читаю, как в тумане.

Поговорим! Ну как твой Рим?

Прекрасен слог, зовёт и манит.



Какой ночлег, мой человек,

Ты отыскал в краю пустынном?

Ты пишешь мне: «Горю в огне!»

А я напротив – только стыну.



Наваждение

Никогда не проститься!

Пускай обсуждают люди.

Я тебе никогда не скажу, когда встреча последняя будет,

Когда мы разминёмся, простившись в Ницце.

Наши встречи под звёздами –

Будто холодный воздух.

Между тем ни о чём и ни грамма сути,

Только жарко, перед глазами смутно,

Сердце стало тревожнее биться.

Когда разминёмся, простившись в Ницце?

Никогда, никогда. Я, увы, мечтатель!

Никогда не проститься, встречаемся снова,

И мурашки по коже, и дух перехватит –

Опять не до последнего слова!

Утром, помня всё сжато и смутно,

Ухожу без обиды, без жалобы.

И опять эти белые розы каюты,

Эта райская спешка на палубу.



Перед свадьбой

Я думаю, это конец.

Мне говорят: «Придержи коней!

Нет, ничего не получится – чушь!

У него есть невеста» (а у меня – муж).



Остановило? Нет. Вечера, веера,

Тесные комнаты и золотой партер.

Он приходил ко мне Гёте читать вчера –

Завтра планируется Бодлер.



А послезавтра – уедем в Париж,

Купим нарциссов и снимем дом.

Я из Парижа вернусь в тишь,

А он – жениться уедет потом.



Прибой

Мне хорошо с тобой,

Мой друг, моя мечта.

Шумит морской прибой –

Шум чистого листа!



Куст розы зашуршит,

Пусти в цветы ладонь,

И бабочка спешит

К распятью на огонь.



Шумит морской прибой.



Мой ангел, мой чудак!

Мне хорошо с тобой –

А с ним уже не так.



Обмен розами

Когда мы утром с вами у колонны

Срываем розы под шёпот волн,

Я снова в вас влюбляюсь, как ребёнок,

Который не влюблялся ни в кого.



В лучах далёких солнечного диска

Я вижу вас и снова влюблена,

И всё мне в этом странном мире близко!

За вас? Подайте мне бокал вина.



А я отдам вам розу, но не мысля,

К чему нас новый приведёт предмет,

К низине или же к эдемской выси?

А если никакой низины нет?



Вы знаете, как вздорен мой подарок,

И недоверчиво вы жмёте руку мне.

Я самый быстро тлеющий огарок

С не самым хрупким сердцем на земле.



Спокойно, нежно

И я, и все другие люди

Убеждены: ты зря ушёл.

Как с ней, со мной тебе не будет

Спокойно, нежно, хорошо.



Она тебя любила сколько?

Ну, разумеется, всегда.

А я тебя люблю наскоком,

Как, впрочем, все в мои года.



Моя любовь одномоментна.

Мои мечты оставишь ты,

И, как с тобой, с другим в Сорренто

Я буду собирать цветы.



Во Флоренции

Она войдёт, и, положив букет на столик,

Она найдёт, что это проигрыш и он – никто.

Двух чёрных туфель острый треугольник

Стоит у входа, и висит английское пальто.

Флоренции и всех эдемов мира свечи,

На небе, на воде! Зачем, глупа, бледна,

Она ему пообещала встречу?

Она обманщица и шлюха, как всегда.

Таков наш грустный свет. В движении и в песне,

Во взгляде – не найти сюжета прошлых лет.

В нём грустно всё. Я обожаю честность!

Таков наш грустный свет.



О вечной женственности

Он, им нося цветы, один встречал зарю.

Одна решила: прост, другая – скучен,

А он был слишком простодушен,

Чтоб верить этому зверью.



Его прочтение Мюссе

Их удивляло мимоходом:

Природа женщины – природа.

Они не трогательны все.



Я люблю цветы

Но пойми меня – не могу совсем!

Я люблю цвета,

Я люблю цветы,

Я не ты,

Я умру, если стану той, что угодна всем.



Я люблю, когда

Бьют волна и гром,

Я ищу приют – не могу найти.

Не зажить со мной,

Не построить дом,

Не разбить сады – я всегда в пути.



Я люблю дожди,

Зеленее в них

Изумруд аллей

И синей прибой.

Не дано со мной

Ни родить детей,

Ни в уюте жить, как живут с другой.



Не молчать вдвоём

На краю земли,

Не стоять в ночи

У планет и звёзд.

Не задать вопрос,

Полюбила ли.



Не смотреть в глаза,

Не читать в них страсть,

Не читать в них спесь.

Ничего не взять

И не дать – всё есть.



Диадемы

Твоя жертва ей не нужна,

Она счастлива, никому не служа.



Передумав и пересчитав,

Она права в том, что не даёт клятв.



Она красива, ей хочется страсти здесь,

Мир для неё и без тебя весь.



С какой приманкой ни подступи —

Она Мадонна, которую не купить.



В ней всё особенно, смех

И мерцание бриллиантовых диадем.

Она не чужая тебе и не чужая всем.



Встреча на мосту

Я помню этот стук

И эту тень – трясину.

Я помню на мосту

Погасшие глаза – погасшую лучину.



Глубокий пыльный след.

Как бьёт прибой – приветом,

Внезапный свет –

И тьма, которой больше света.



Прощай – не приходи,

Оправдываться нечем.

Но – нет! – ко мне беги,

Раз некуда под вечер.



Дул ветер, гром гремел у скал

Дул ветер, гром гремел у скал,

И было слышно явно, как порой

Смесь сорванных цветов и жёлтого песка

С шуршанием садилась на порог.



Иссечена грозой была

Распятая на почве роза, облака

Безумно мчались, и колокола

Звенели, как графин, целующий бокал.



Пустынная земля, на ней один стоял

Престранный тип, в округе никого,

Он, с кем-то маленький союз ценя,

Ждал долго – и вода щадила ум его.



Как в вечности твердоголовой

Замёрзла в лёд вода,

Ударил ветер,

Всего одна звезда

На небе светит.



Но как душа поёт и как она спешит,

Как будто в вечности твердоголовой,

И вязко слово

Так, что рвётся и на уста, и на гранит.



А всё одно: прикосновенье, взгляд,

Одна мечта, один случайный вздох.

Я от и до люблю тебя,

Я – от и до!..



Тем меньше в чувстве сомневаюсь я

Тем меньше в чувстве сомневаюсь я,

Чем ближе ночь.

Сирень глядит в окно,

Танцуя на ветру, луна – слезой горя.

И пахнет влагой, близится гроза,

Но сто примет о ней мне говорят напрасно,

Когда пророчат мне твои глаза,

Что будет над Россией ясно.



Весна

Я ждала этой пряной прохлады.

Чтобы ландыш дрожал на ветру,

Чтобы был рядом друг

До утра, чтоб упали к утру

Нежно солнца лучи на траву и кору.



Чтоб к полудню пекло,

Чтобы грело, и гребней

Туч когтистых как будто крыло

Серафима коснулось на небе –

И нечаянным взмахом смело.



Чтоб на грешной земле вся разлука и боль

Уступили встрече и песне.

Чтобы лес был зелёный, на небе – месяц,

А на губах – любовь.



Зарево

Блеснула звёздная дуга,

Ночь говорлива и нага,

Но молчаливы берега;

Во мраке-пике розы-черви.

Хотя дорога и долга,

Опасно лгать,

И стрелки – стервы.

Целуя, разве я не лгу?

К чему иду и как иду?

Всё погребая на ходу

И плавя в тень, бегу, бегу.



Эскиз

Постель горячая ещё от сна,

И мыслей тёплых сам бес в нить не растянет узел.

Вплывает утро в щёлочку окна,

Слегка открытого, чредой шумов и музык.



И солнце льёт – проспавши! – второпях

На землю из бадьи оранжевое пламя.

Я наклоняюсь разбудить тебя,

Руки рукой касаюсь, щеки – губами.



Наедине

Как разряд – острая молния! –

Как разряд, как разрядом

Страсть бьёт,

Когда рядом стоим мы у негасимого звёзд костра

Над заборными чёрными кольями.

Рука в руку – рука быстрая, смелая!

Звёзды с неба золото льют.

Ночь горяча!

«Люблю!» «Люблю!»

Вздрагивая, люблю, шепча,

Час. Поздно. Слеп!

От нежного чувства необратимо слеп,

Не видишь ни единой больше внутренней ямины,

Всё каменное

Преображая в свет.



Провал в стене кирпичной

Провал в стене кирпичной; окно, свет белый;

Одно, другое, поползли по небоскрёбу – до звёзд.

Оголены стволы берёз

И мир нагой – мир смелый.

Ты согласишься с этим, так ведь, право?

Ты говоришь, не надо лгать,

Я говорю, любовь долга –

Я это думаю и правда.

А если лгу – не по своей вине.

Дай руку мне,

Пойдём! Куда, не суть,

Куда, неважно.

Дай руку мне!

Туда, где первенцы-лучи несут

Тепло к земле.



Встречи

Уж сложится оно, не сложится,

Вы – повод, чтобы верить в Бога.

Прошу, любите так, как можете!

Я ошибалась слишком долго.



Я вас теряла, и, найдя потом,

Упав в объятия на грудь,

Я вам твердила нежным шёпотом,

Что мечтаю вас вернуть.



Вы слушали, и вы не верили,

В задумчивости, в тишине

Вы тем одним обманом мерили

Так чёрство-чёрство всё во мне.



Петляя, к случаю от случая

Мой с вашим скрещивался путь.

Я бесконечно, страшно мучаюсь

И мечтаю вас вернуть.



В Петербурге

Смычок припал к струне, в окне

Туманно, и только вывесок цвет через бель,

Всей жизнью странной я, всем неустанным

В себе посвящена тебе.

Хоть мало дней – нестрашно мне! – всё – миг,

Пусть будет долог, громок; пусть щемит

Нерв каждый и по всей длине,

Изящно сдавливает, будто поит

Отравой, привлекательной на вкус,

Прибоем – пахнет пусть морским прибоем! –

Пусть льётся музыка, и языку

За счастье этот миг желанный будет

Проговорить в одну лишь только ночь,

Когда покажется ненужно и смешно

Всё то, к чему стремятся люди.

Когда покажется на удивленье глупым

Всё, восходящее нещадно высоко,

Ослушаются скоро и легко,

Предательски, но верно губы.



Московский двор

Московский двор. Двуглавые фонарные столбы,

Стволы деревьев в белых колпачках извёстки,

Блёстки звёзд

И дымчатая пыль.



Я жду тебя. Я знаю, ты придёшь,

Хотя никто из нас не говорил о встрече,

И вроде не за чем и нечего

Теперь искать друг в друге,

Разве ложь?



А всё же ты придёшь. Сказать, как в нелюбви

Ты жил, познал какую боль.

В объятия упасть мои,

Как будто бы они – любовь.


* * *

Отгорел закат, отшумел прибой,

В целом мире закрылись все окна и двери.

Для меня разлука с тобой –

Это крах самой тонкой материи.



Авария на станции

Электричества нет – на станции очередная авария,

Но мобильный заряжен на сто. Хорошо!

Набрала и, пока вызов шёл,

У меня желанье прошло разговаривать.



А ведь надо, мучительно просит душа,

Надо уже объясниться – секунда до края!

И вообще, может, это мой единственный в жизни шанс

Материализации рая.



Возможно, больше уже не захочется

И внутри будет не так… чудно; дивно.

И я, возможно, буду рассказывать, что одиночество

(Господи правых!) может быть позитивным.



Буду идти по улице одиноко,

Выделывать строчки плохо рифмованного стиха

И с праведным гневом морщиться и вздыхать,

Когда кто-то, цитируя, путает Бродского с Блоком.



Позвонить? Сказать? Воспитанье постылое!

Нагло сказать обо всём и прямо?

Так он посчитает, что я позвонила пьяной.

(Как в прошлые четыре раза – каюсь, было).



Нет, так думать можно и до рассвета!

Брошусь к окну: мерзкое-мерзкое марево.

Всё, набрала! Взял. «Привет! А… у тебя есть свет?

Нет? Так это… На станции, говорят, авария».



Со стороны

Под стоны ночи – грязной, пьяной –

Под треск стекла, вслед громким «ахам»

На в ноль убитом фортепьяно

Ты отфальшивливаешь Баха.



«На бис,» – бормочет завсегдатай,

Ты лист проигрываешь снова,

И смотришь девушкам в глаза ты,

Как каждый старый Казанова.



И в их глазах – слезливо-красных,

Умытых в похоти и лени,

Ты видишь пропасть меж прекрасным

И самым страшным во Вселенной.



Ты вспоминаешь, как по нотам

Играл когда-то в полном зале,

Как ящером из чёрных гротов

Тебя глаза людей терзали,



Как лился гром оваций жаркий,

Верней и лучше всяких музык,

Как ты встречал с букетом в парке

Твою единственную Музу.



И там, вдыхая воздух пряный,

Что рвался в душу, рвался в двери,

Был без вина до бреда пьяным

И в счастье юношески верил.



Теперь один в воскресный вечер,

Надев пальтишко цвета саван,

За упокой поставить свечку

Приходишь в храм для православных.



И ты не знаешь, старый демон,

Что Бог, знаток земной стихии,

Счёл подражанием Эдему

Сюжет твоей перипетии.



Любовница Зевса

Над озером гладким, за белой туманной завесой,

В неведомом синем лесу,

Где воздух по-летнему жарок и сух,

Там вылепил скульптор любовницу Зевса.



От солнца лучей покрасневшие нежные щёки,

И бель опускаемой томно руки,

И в волосы впитые розы-венки,

И взгляд не по-женски глубокий.



Богиня, поющая песнь, царица,

Смеётся, вино неразбавленным пьёт,

Последняя сволочь при виде её

Мгновение просит остановиться.



Над озером птицы кричат – их крики разносятся эхом.

Как жаль, что натурщицы плоть холодна!

Но знаю я точно, смеялась она

Когда-то особенным смехом.



Сейчас обречён её голос молчать меж сосен дремучего леса,

Но раньше, когда становилось темно,

Смеялась она, а в душе ли смешно –

Ей было неважно, любовнице Зевса.



Смеялась она, и, на горы взойдя, забыв все обиды и муки,

На пасмурный мир поглядев свысока,

Она убеждала его – простака! –

Что Небо – ничьё и отдастся в хорошие руки.



Разлучники

Как будто чудо совершилось

Над этой гладью голубой,

Как будто всё вокруг ожило –

Мы снова встретились с тобой.



Мы говорили об ушедшем,

Сидели около цветов,

И на цветах ютился шершень

У рек-нектаров берегов.



Он пел о чём-то грустном-грустном,

Он обходил зелёный шип

И знал, нас разлучили гнусно

Две непутёвые души.



Но снова мы соединились,

Для нас блестит в траве роса,

Над нами солнце, а над ними

Всегда суровая гроза.



В лоне замка

Они любили в лоне замка

В палящем утреннем пурпуре,

Они кружились в центре зала,

Как два весёлых корабля,

Что беззаботно тянет в бурю.



Горела яркая свеча,

И потолок, лазурный свод,

Знал новый танец наперёд,

Торжественно орган звучал.



Как два весёлых корабля,

Они кружились, с бурей споря

И море страстное деля,

Весь мир считая страстным морем.



Слеза

Слеза. Солёная, круглая, злая,

Встречая веснушек золото на пути,

По розовой мягкой щеке сползает,

Шепчет: «Воздай ему! Отомсти!»



«Кому?» – сонный рассудок спрашивает.

«Тому, кто душе не давал ни покоя, ни отдыха!» –

«А! Белокурому призраку вашему. Так ведь это глупей,

Чем бороться с воздухом».



«Призраку? Но непризрачно он целовал ночами.

По-настоящему! Золота жёлтого дарил сундуки, ящики,

Поил кофе и белым чаем. Плед подавал серой осенней полночью,

Штор тёмных приподнимал завесу, казался могущественнее Зевса,

А оказался трусливой сволочью».



«Солнце! – рассудок зевнул, хихикает, нежно обласкан лучами-бликами. –

Солнце, помочь вам, ей богу, рад!

Только не будьте, как роскоши раб, капризны.

Призрак ни капли не виноват в вашей болезни идеализмом».



Солнце

У меня было Солнце. Не описать, какое!

Ярче не сыщешь в мире и горячей.

Я его утром сквозь тучи читала запоем,

Буквы слагая из золотых лучей.



Я его видела в смоге заката-пожара,

На перекрёстках и на кругах колёс,

Но, исчезая под вечер, оно обижало

Больно, до крохотных тайных слёз.



Как-то, кофейный осадок оставив на донце,

В чашке, вышла из дома и – дурачьё! –

Вздумала я заменить это чудное Солнце

Обыкновенной ручной свечой.



Я зажигала её, если огня хотелось,

А надоест – тушила, дунув разок.

В сердце моем поселились гордыня и смелость,

А человек в нём погиб (как и Бог).



Но ведь свеча не гранит: миг – ни шика, ни лоска.

Только теперь что ни утро – решительно тень,

Вижу я лужицу белого-белого воска,

Жарко, и, кажется, криз, мигрень.



Петь бы – да, петь бы, но голос до ужаса тихий.

Плохо! Озноб изнурительней судорог бьёт.

Солнце мне светит в печальной неразберихе,

Но ведь оно – красноликое! – не моё.



Не обижайтесь, Солнце!

Не обижайтесь, Солнце, не надо!

Куда Вы? В тучи, за горизонт.

Я Вас давно не провожаю взглядом

Забывшей зонт.



Раньше лишь скроетесь – жизнь пуста,

Кажутся чёрной клеткой стены,

Раньше я думала, Вас не достать,

А мы ведь в рамках одной системы!



Слышите, солнце? Бриз шуршит,

Облака белую треплет марлю.

Солнце, Вы мыслились мне большим.

Слышите, солнце, красный карлик?



Сколько облили Вы золотом миль?

Сколько в Вас этой обидчивой дури?

Знаете, солнце, а это мой штиль –

Все Ваши взрывы, вспышки и бури.



После долгой разлуки

Она вошла – неповторимо женственная

В каждом шаге и каждой черте.

Красота – ипостась божественная,

Он всегда так думал о красоте.

И янтарь волос озарился вдруг

Соскользнувшим с Луны лучом,

Луч с бесстыдством упал на её плечо,

И свеча пахла смолами в летнем бору.

Так смотрела она, дразня,

Так была велика её власть,

Что, как будто ведя на казнь,

Улыбалась она у платка свечного огня.

То казалась она Мадонной,

То беспомощной Маргаритой,

Наконец, как бутона – бутона! –

Губ коснулась его, повлажнели глаза-лазуриты.

Луч с плеча сполз на гипс острых скул,

Переползшим по лбу, убежал за окно, за ограду.

Он кричал всему миру про эту радость –

Он вернул её, он вернул.



Мой белокурый друг

Мой белокурый друг, усталый,

Но нежный, кудри – колкий шёлк,

Как с гипсового пьедестала

Ты сыном зевсовым сошёл.



Цистерна ночи всё полнее

Страстями, ленью, табаком,

И воздух комнатный краснеет

Над маленьким свечным платком,



Где для меня вдруг гибнут разом

Все бури всех известных дней,

Когда разбитая экстазом

Твоя рука лежит в моей.



Тревожно спала темнота

Тревожно спала темнота;

Люблю, хочу, боюсь, целую.

И сердце бьется странно так

В минуту эту роковую.



Я ошибаюсь – может быть! –

Но свято верю: это верно.

Свети, Венера – мне любить!

Прошу тебя, свети, Венера!



И будь сегодня нежен ты,

Спеши любить, не расставаться.

Пусть сожжены твои мосты,

Воскреснут – и соединяться.



Прощальный поцелуй

Свет от свечи и страстный поцелуй,

Такой печальный,

Такой прощальный,

Берёза русская, припавшая к стеклу.

Французские слова, раскаты смеха,

На стенах в рамках жители саванн,

В окне стоит туман,

Повсюду аромат азалий и орехов.

Я не могу остаться – но обнимаю,

Шучу, смеюсь и пожимаю руку,

Быть может, оказать ещё могу услугу,

Дразню лениво – и отпускаю.

Опасна ласка в день разлуки.



Ресторан-бар

Где много роз, в районе Сены,

Мучением себя связав,

Я каждый раз смотрю со сцены

В его прекрасные глаза.

Я крашу губы и ресницы,

Но повторяю: «Перестань!»

Он, модельер, художник, франт,

Он в наш приходит ресторан

Побыть вдвоём с другой певицей.

Она моложе и красивей,

И волосы её черней.

Мне не дано того, что ей –

И даже голос перед ней

Мой слишком сиплый.

Когда все весело танцуют,

Когда они вдвоём поют,

На сладости их поцелуев

Я с раздражением смотрю.

Мне то отвратно, мерзко, горько,

То больно, безразлично то.

И я иду в свою гримёрку

Забрать зелёное пальто.

Всю ночь брожу: зловещ и грустен

Уже увядших листьев шум

От шага с невозможным хрустом.

Я утешение ищу.



Лорэнцо

Поднимем бокалы, Лорэнцо!

Здесь небо бездонно и море бездонно,

Лорэнцо-Лорэнцо, я всё-то ребёнок.

Лорэнцо, скажи мне,

Чем ты не похож

На всех остальных друзей?

Лорэнцо, мой ангел, меня не зови, не тревожь,

Любить не проси горячей и сильней.

Помашем плывущему кораблю!

Лорэнцо-Лорэнцо,

Как любит Флоренция!

Любит Флоренция – и я люблю.

И глаз лазуриты, и кожи медь –

Как устоять, Лорэнцо,

Сердце просит когда?

Вовеки серьёзной не быть Флоренции!

И мне – никогда.

Здесь звёзды смеются, здесь роз бутоны

И белый месяц – небесный плуг.

Лорэнцо-Лорэнцо, я страстный ребёнок.

Поднимем бокалы, Лорэнцо, друг!



Ночи

Ты странно нежным был со мной,

Ты провожал меня домой,

И, когда вечер тень сгущал,

Ты видел всё, но всё прощал.



Ты не годился в палачи,

И каждый раз в глухой ночи

Ты ждал меня, как ждут беду,

Ты знал, не жди – я пропаду.



Тёплый человек

Вы очень тёплый человек,

И часто в поздний час,

Смыкая груз усталый век,

Я думаю о вас.



Когда на сердце тяжело,

Я думаю о вас.

В мечте о чём-нибудь живом,

Когда весь мир угас.



Куда я с вами убегу

И брошу время вспять?

Лишь только б сладость ваших губ

Почувствовать опять.



Зачем я с вами ошибусь

И притушить мне в чём

Чужую боль, чужую грусть?

Я стала палачом.


* * *

И только б, зная, вы не мой,

Но жар внутри храня,

К вам приходить, искать покой

И знать: вам жаль меня.



Слово

А, может, это опять любовь?

Всё началось с начала,

На сердце опять печально,

Хочется общеизвестных тайн,

Хоть стократно перечитай.

Снова думаешь, это – всему основа.

Хочется маленького нежного слова,

Смотреть на Луну

И говорить самому –

Хочется маленького нежного слова.

Показывать пальцами

И шептать:

«Венера! Юпитер! Меркурий!»

Гладить мягкие светлые кудри,

Клясться и уверять.



Я умоляю вас к любви

Я призываю вас любить –

Печально, нежно или ревностно,

Я призываю вас к любви,

Но не до слёз и не до ненависти.



Я умоляю вас любить,

Я заклинаю в ста заклятиях,

Я умоляю вас к любви

И в поцелуях, и в объятиях.



Любите каждый божий день,

Безумно, до воображения,

Наперекор всему и всем –

Любите до изнеможения.



Я умоляю вас любить,

Не зная, сколько ей отмерено,

Я умоляю вас к любви

Любовью вечной или ветреной,



Я умоляю вас к любви.



Сирень

Горят фонари и танцуют тени,

Я люблю, я мечтаю, я ветрена снова.

Ты сорвал для меня эту ветку сирени –

Откупился сиренью от главного слова.



Это сердце в груди говорит

Я в записке пишу: «Приходи, пожалуйста!»,

Вывожу нежно тонкую линию.

Рука дрогнет от возбуждения и усталости,

Рухнет гром – плагиатор ты, Паганини!



Я пишу: «Приходи! Буду ждать до тринадцати.

Или дольше, неэлегантно признаться».

С ожиданием никогда не расстаться мне,

Моя жизнь встала на побережье Франции.



«Это сердце в груди говорит – пожалуйста!

И сирень, и цветы, и закат ему верят».

Я пишу, я пишу, кто-то в дверь постучит от жалости –

Я растерянно встану у двери.



Январь

Чёрный кофе в синих чашках,

Ходишь от угла к углу,

В городе бурлит, как в чаше,

Снег, присыпавший золу.



Посвежело с новым снегом,

Облака над головой

Стали плавать странным бегом,

А не танцем, как весной.



Но тебе до неба дела

Нет сегодня, ты грустишь.

Кто ответит, что поделать –

Ничего, придёшь, простишь.



Снег в городе

Когда я шла к тебе,

Был снег, как роза, бел.



Ломался лёд скрипуче

Под грузом каблука,

Воспоминания, как злые тучи,

Стоят в моих глазах – увы, стоят пока.



Когда я шла к тебе,

Я думала, к огню

Я странником иду,

Смущенно, но легко, я в двери позвоню,

И больше не бывать

На мёртвых розах льду.



Я думала, весна нагрянет, заискрится,

Но неба, огранён, не светится топаз.

Воспоминания, как злые птицы,

Парят вокруг меня – увы, не в первый раз.



И я хочу забыть

И не могу забыть,

А снег летит себе

В глубь городских траншей!

Что делать, мы рабы

Таких простых вещей!



Мы мечтатели такого счастья,

Неся на пальце то его, то на запястье.



Катрин

Они сидели до зари,

Печальный он и нежная Катрин,

У городских цветов и розовых витрин.

Он тронут был очередным разрывом

С любимой им черноволосой Дивой.

К нему Катрин пришла заместо утешенья,

Прекрасный червь его воображенья –

Любовь. Где суждено любить,

Там жизнь не оставить.

Там умирает крохотный росток,

Рождаясь в тот же час в цветок.

В тот самый, расцвела Катрин в каком,

Она сидела с ним, она тонула в нём,

Дышала громко, нервно, то ему упавши на плечо,

То целовала горячо,

То разливала из кувшина в бокалы красное вино

И упрекала Диву ту и страстью чёрной, и виной,

Когда не тем она сама жила под траурной Луной.

О, как любили до зари,

Печальный он и нежная Катрин!

Когда за шторой только ветер бродил у розовых витрин,

И утром нежная Катрин,

Идя по улице от дома,

Где хоть и было всё знакомо –

Не помня в счастье ничего,

Вдруг Диву встретила его,

Спешащую в тот самый дом

У розовых витрин,

Где обрела любовь Катрин –

Чтоб повиниться в нём.

И я скажу, её простят,

И под венец она пойдёт,

А про Катрин поговорят,

И знает бог, где от тоски Катрин умрёт.



Любовь у моря

Я хочу случайно встретить опять

Возле тёплого моря тебя,

Чтобы ты на песке меня целовал,

Чтобы ты против всех за меня рисковал.

Нам с тобой снова встретиться предрешено,

Пусть любили друг друга мы очень давно,

Так, что, может, уже воскресения нет

И небрежности нашей смыт с берега след,

Только точно сегодня я встречу тебя,

Будет тускло гореть золотая луна,

И не властны ни боги, ни люди, ни смерть:

Только звуки любви, только тела горячая медь.

Мы простимся, и станет над миром светло,

Лодка встанет у берега с белым веслом,

Дни помчатся и долгие ливни польют –

Это знать будет небо, как я люблю.

Как счастливой была я с тобой,

Как нас слушал разбитый о камень прибой,

А теперь он смирён и стих,

Мы с тобой эгоисты – но разве не стих?

Мы бы радость любви не хранили вдвоём,

Точно зная, что скучное время потом.



Мечтательница

Он ей пишет в письме признание –

Она проходится бегло глазами,

Отвечает: «Нет, мне смешон ваш страх,

Вы скучны мне, и мир ваш, простите, стар.



Вы туман наяву, странный сон наяву,

Вы не слышите стука дождя об траву,

Вы не видите роз, вы с утра не рискнёте себя,

Отрекаясь от быта, водрузить на Олимп бытия.



Всё в любви от вас скрыто,

Страх и мысль – ваша свита,

А чувство, а ночь, а огни над Москвой?

Ароматы любви и пробившихся маленьких хвой?



Заберите!» – вернула девица письмо,

Убежала и скрылась за белой рекой,

Он остался один, дело было весной,

Город сыростью пах и еловой хвоёй.



Неудача

Вы предали её, я забыла его,

А оно того, может, не стоило.

Вы с ней строили-строили,

Мы с ним строили-строили,

А теперь там и там ничего.



Только шорох листвы в тишине,

Только в море туманы-огни.

Как смотреть им в глаза?

Нас простили они –

И от этого тошно вдвойне.



Гадко! Пусто, что жуть, на душе.

А они всё молчат и молчат.

Лучше б прокляли нас, лучше б гнали взашей –

Лучше б злились, рубили сплеча.



Лучше б твёрдыми были –

И мы б заплатили!

А они всё молчат и молчат,

А они как над сердцем свеча.



Возможно, ты со мной останешься

Возможно, ты со мной останешься,

Но кто из нас предаст скорей?

И кто из нас скорей поранится,

Кому – любить, кому – сгореть?



Кто просчитается, отравится,

Кто будет ждать, просить, молить,

Но не воскреснет, не оправится

И станет ветошью любви?



Кто потеряется, не справится,

Когда свеча погаснет в ночь,

Когда луна прольёт вино,

Кого на свете не останется?



Кто проиграет с безмятежностью,

А кто придёт, проститься чтоб,

С казнящей, неподдельной снежностью

К нему – и поцелует в лоб?



Мука эстета

Задуй свечу, останься один,

Открой дверь, распахни окна.

Жизнь горбата и кривобока,

Но в глазах её – солнце, как

На гранях океанических льдин.



Ты прощал повально – и до сих пор

Тебя предавали, сживали со света.

Жизнь – беззубое чудище, но цвета

Так много на тощих руках её –

Так много не унесёт и вор.



Ты поверил, что безысходность есть,

Сколько искал – ты не нашёл компромисса.

Так и растёшь ты просто нарциссом,

Жуть нелюбимым

На жуткой земле.



Тебе остаётся молчать и скорбеть,

Ты умолял цвести – но ведь всё больше меркло!

Скорее-скорее-скорее к зеркалу!

Скорее-скорее, скорей.



Равнодушие

Похолодевший мир открыт и зрим.

Когда темнеет лишь, я выхожу из дома,

И тает солнца луч, по протяженности – неизмерим,

По цвету – деревенская солома.



Минута, вечности аксессуар,

Как блеск слезы на старых чёрных плитах!

Я вижу, как идут по набережной в бар

Ладони чьи-то, ноги чьи-то.



И все колокола нещадно бьют в набат,

Они бегут, спешат, и снова, как в тумане.

Мне их немного жаль, я поправляю бант,

Он на груди ложится снегом ткани.



Убийство на проспекте

По проспекту гарцует Дива

Без единственного изъяна.

Всё в ней правильно и красиво,

Но она родилась для драмы.



Дней весёлых не различая,

Эта прелесть эдемского вида

На проспекте сегодня встречает

Тех, кем будет сегодня убита.



Кто на плиты её бросит,

Кто порвёт её платье из кожи,

И её без него вовсе

Обнаружит случайный прохожий.



Рухнул гром, тёплый дождь посыпал,

Завтра будут жалеть – а толку?

Бог абсента из кубка выпил

И убрал детектив на полку.



Вопль

Не буду ввязываться – смолчу.

Элегантность голоса не ставят в грошик!

Это раньше, чтоб не казаться громкими чересчур,

Люди шептали нарочно,

Были хорошими,

Казались хорошими,

С какой ни посмотри стороны –

Изящно-бело-непревзойдённо-стройны.

А теперь! Орут до хрипа и покрасненья гортани,

Куда ни глянь, выкричанные печали.

Теперь даже звонкоголосый не станет

Звонкость беречь молчанием.

А уж чтоб силой звука не поломать талант!

Это не по-людскому вовсе.

В ночь и в скуку рукою, ногами в осень –

И за слово напополам.



Дом

Нас раньше, как вином, пьянил

Дух тонкий красной розы,

Над павильоном плыли звёзды

И громкий колокол звонил.



Та роза дикая была,

С капризным, но прекрасным телом

Она на нас, любя, смотрела –

Увы, та роза умерла!



Широкая текла река,

И пена над волной бежала,

И небо в ней воображало

Лик ангела издалека.



Реки не видно, за горой

Теперь стоит пустое русло,

И лес склонился в осень русой

Потяжелевшей головой.



Мертвецки тихо, больше шум

Полёта птичьего не слышен,

Как будто грудь земли не дышит

И старый дом я зря ищу.



Аллегория благополучия

Пусть нас минует час зимы,

И только к искреннему вхожим,

Нам небо звёздное поможет

И необъятное, как мы.



Пусть правый сможет отыскать

Приют единственный и краткий,

Как кратко время, и лампадку

Зажжёт в белеющих песках.



Уединившись, замолчав,

Пусть будет счастлив и спокоен,

Как высыхающее море,

Волной над бездной отыграв.



Ревнивый Бог

15.04.2019

18:50

Париж

Как кровожаден был и зол пожар,

Как жрал он страшно чёрных стенищ плоть.

Я думаю, к камням ревнуя прихожан,

Решился на поджог в тот вечер сам Господь.



Я думаю, что Он позвал к себе, смеясь,

Двух бесов, и любезно попросил

Побольше взять огня и поразвлечься всласть,

Палить и, не жалея сил,

Ломать, крушить и рвать,

Рождать повсюду страх,

Чтоб идолов в раю был слышен плач и крик,

Чтоб те из них, кто жару на язык

Не угодил – разбились на камнях.



Кивнули бесы, поклонились и –

Наполненные злой из злейших вер –

Рванули вниз, вернее, вверх,

Рванули к трещинам земли.



И поползло, и пламя поползло,

Огонь взметнулся, дьявольски расцвёл!..

В тот вечер Бог не говорил про Зло,

А Зло смеялось долго, глядя в пол.



Дай мне покой!

Нет в мире вечного, и новый твой роман не будет вечен тоже.

Ты безнадёжен и ужасно рад быть безнадёжным.

Как абсурдно сложен твой ложный путь!

Опять по бездорожью ты мчишься вдаль – она на рай похожа,

Ты мечтаешь о любви до дрожи,

Ты спать не можешь и восклицаешь: «Боже!

Дай мне покой!» И в очередь встаёшь,

И плачешь горько, и годами ждёшь,

Годами ждёшь, всё потому, что то же

С тобою в миг один канючит вал ничтожеств.



Всё, что надо знать об искусстве

Чёрное небо на чёрную землю роняет тумана яркую гжель –

С каждой каплей насыщенней и красивей!

И на фоне этой прекрасной сини

Бездарен любой Джакометти и Фаберже.

А вообще живи они в мире печальном и сером – другом,

Без этой прекрасной сини они бы были?

Нашли бы они искусство в извращении были

До уровня понимания дураком?



До воскресения!

Ты к струнам был излишне резок и груб.

Бил дождь всю ночь по стёклам ледяной,

Благословляя нежно твою игру

И взгляд печальный и глубокий твой.

Ты громок был, как звуки этих струн,

Ты был прекрасен, как рисунок

Их идеальных линий, в такт небесных струй

Играл ты, нотный лист в карман обшитый сунув.

Ты погубил толпу несчастных нотой –

Они не знали нот,

Но слушали игру. Им представлялся грота

Чернюшний рот,

Текущей у него большой реки поток,

И небо в звёздах, и пылающий огонь

Так близко к ним и явно, и в ладонь

Их ангелом положенный цветок.

Все краски обезумевшего мира

В одном цветке, а с листьев – мёд-эфир.

Как будто бы они попали на Шекспира,

Когда был жив Шекспир.

И трепет странный их одолевал,

Глаза, погрязшие в липучей слёзной пене.

Священник плакал, плакал генерал

От водки с примесями умиленья.

Кассирша, коммерсант, поэт и бард,

И, знает чёрт, ещё кто б плакал с ними,

А ты по струнам бил, как бьют в набат,

Ты вожделел их слёзной сини,

Но доиграл, увы. Игры не передашь

Хотя б священным словом, всё напрасно.

Ты доиграл, и тоже в слёзы страстно –

До воскресения, мираж!



Осины скучают

В день – самый последний взгляд,

Самый гордый и мыслью полный.

Осины, согнувшиеся до пола.

Осины скучают, осины во взгибе висят.

Едва ль разогнутся, печальные, бледные, хрупкие,

Ветер ласкает по спинам, щекочет с боков;

Солнце цыплёночком выбивается из скорлупки

Влагой наполненных мраморных облаков –

Не помогает. Вымученно, ночами,

Зло и до слёз, до истерики измождённо

Плачут осины громко, предубеждённо

И предубеждённо скучают.



Мир умирает, мрачно, сентябрьски голый.

И в самое время ему сейчас

Взгляд гордый и мыслью полный,

День простоявший и брошенный в ночь – на фарт

В пожарище жёлтых дугообразных фар!



Там, в этом пожарище, тлеют осины. Маются и ревут.

Плачут, скучают, бьются. Ломкие талии

Скукой иссушены; сгорблены до корней,

Скучают. Иуды вешаться перестали, и

Никто уже не выводит чертей.



Никто под кроватью не прячет, чтобы быстрей уснуть,

Никто через ветви не смотрит в небесную синь.

Скучают. И даже ветер стесняется слишком дуть –

Из уважения к скуке подруг-осин.



Ночью

Сорбет растаял на пламени языка,

Утомлённого долгой беседой.

В белой летней беседке

Потянулась к цветам рука.

Ночью в цветы туман вкраплен

И мотыльков у фонарика шум, рой.

Подобно встрече влюблённых, капли

Первого ливня встречаются с тёплой землёй.

Вздох – оторвана ветвь, разделена пополам:

Два цветка спешно вплетаемы в косу.

И ложится уставший взгляд косо

На узор дорогого стола.



Поэт у стен Петровского Пассажа

Истерика – это искусство.

Истерика ради

Искусства.

Во взгляде ночь. Тени ползут осторожно.

Тысячецветье пирожных

И кустовые розы, связанные у щиколоток на бант.

Ва банк идёшь, за словом произнося слово – страсть!

В небо смотришь – в небесную высь, даль;

Там, у Медведицы, слёзкой готова упасть

Вот-вот новородившаяся звезда.

А ты! Глупо выдавливаешь рифмы,

О сокровенном каешься на листах,

Как будто б кому-то хочется нырять в твои рифы,

Видеть твой смех, чувствовать твой страх,

Разгадывать твои выверенные знаки,

Как будто бы ты не знаешь, что новую эру

Открыл Эрос,

Заехавший на прозаике.



Канатоходец и балерина

На сцене – на одной из лучших в мире плах! –

В ночь было ярко, хоть и коротка

Так неуютно яркость.

Струилась платьев кремовая ткань,

И гнулись в танце белые тела,

И зрителю приятен страшно был чуть уловимый дух игры,

Когда б в игре предположить необходимость духа.

Канатоходец, получивший аванс за срыв,

И балерина-шлюха –

Играли.

В ложе виски: бокал, бокал, удар!

Луна висела низко,

И в цвет её лучей окрашена вода

Захорошевшего у здания пруда

Была.

Стекали тени с липких берегов,

А там, на небесах, в тот вечер очень зол был

Товарищ Бог; глядел, пыхтя, из-под стекла очков

И клял себя за неразбитье колбы.



В частном саду

Не спится, тяжёлая голова,

На часах уже очень и очень поздно,

Выйдешь в сад. Там кудрявый повеса Вакх

Держит в пухлых руках виноградные грозди,

Чуть левее его Зевс – мускулистый и грозный.



Афродита, морю и ветру верная

Дива; только однажды встреть – и уже беда!

Печальным гипсовым взглядом смотрит Венера,

Утренняя звезда.



Редкий солнечный луч бель длинных волос тронет,

Почувствуешь свет и безумно потянет к Неве,

Начнут птичьим голосом по сторонам реветь

В золотых колесницах кони.



Раб пробуждающийся из камня

Рванёт; судорогой сведённый торс.

Вернёшься; уставшими от красоты руками

Закрыть ворота бархатных штор.



В частном доме

Глядя в жерло пламенного рассвета

И говоря о пустом,

Бросить на стол

Руку с небрежно вложенной сигаретой.

Смеяться, когда солнце ползёт по кругам пруда;

Тихая камышовая дрожь,

Запах сосны, и цвет облаков похож

На подолы танцовщиц Дега.

Кажется, мир сам с счастьем тебя венчает,

Тысячецветен, ярок;

И никогда не бывать огарком

Твоим терпеливым свечам.



И, сомненье последнее истребя

Тебя снова решили предать,

Вероломно обманут ты

И уже не стремишься туда –

На вершины твои, на мечты.

Сердце броситься хочет вон

Из груди и в дыму умереть,

Оно больше не вытерпит никого

Принимать, обожать и хотеть.

Оно, сердце, устало, оно дрожит,

Зная правду, взахлёб клянёт,

И всех тех, кому хочется биться и жить,

Оно больше уже не поймёт.

И, сомненье последнее истребя

В том, что стоит еще раз спеть,

Ты качнёшься по дням, где, увы, для тебя

Никому уже не гореть.



Сбежавшая Муза и Сатана

В темноте

В фате лунной

Под мотыльковый гул

На берегу

Является Муза.

Каждая тень, толсто, пружинисто, грузно

При виде её кривляется, прячется,

Бьётся под камень, лишь бы ей не заметиться:

С её руками

Боится встретиться.

Звёзд бельмовские лучики-жала

Слепят безбожно, собаки лают;

Муза – рассерженная! – сбежала,

Преданная до слёз и злая.

Хоть каждая тень, любая свету преграда –

При виде её исчезают, бегут,

Хрупкая Муза села на берегу

У роз отцветающего сада.

«Муза, прекрасная! – слышится стон поэтов,

Глухо, как из могильных ям. –

Вы оскорбились. Я плохо пишу – за это?

Господи, Муза, так я ведь пишу бл***м».

Холодом в мир из-под земли проникло

Чьё-то дыхание, полное нежных музык,

С Музы ветер сорвал голубую тунику;

Чьё-то дыханье очаровало Музу.



Эмигрант

Ливень шёл, шумно шёл,

Молний пламень горел до рассвета

Через белый шторочный шёлк,

Раздуваемый лёгкими ветра.



И теперь только тишь; и молчат

Струны мира, певца и вора,

Только слышно крики грачат

И колёс по воде шорох.



Только-только приблизился новый миг,

Нам готовит судьбу большую,

Я на тёмный смотрю камин,

И от дыма его я щурюсь.



И теперь только я, истребя

За бокалом вина мысль скуки и лени,

Эмигрирую внутрь себя,

Наклоняюсь к огню, обнимаю колени.



И губы роз

Свеча, прошу тебя, свеча, не тлей!

Не будь так схожа

С желанием людей.



Ты в жаре этом не согрета – нет!

Ты им разбита лишь, подобно мне.



Свеча! Горишь, и губы роз

Так красно в темноте протянуты к тебе,

Но будет день,

Кому тогда твой будет нужен воск?



Когда, как поезд, гулко ночь

Когда, как поезд, гулко ночь, с звездой печальной и метелью,

Летит сквозь чёрные дома

И быстро снега бахрома

Садится на иголки елей,

Когда тяжёлый зимний воздух

Труба московская коптит,

Ты думаешь, куда идти

И в талую ты смотришь воду.



Я сад разобью

Я сад разобью.

Пусть там розы растут,

Пусть птицы поют,

Старый месяц глядит в тихий пруд.



Я сад разобью,

Пусть он будет большим,

Пусть звёзды там золото льют

На острые груди вершин.



Я сад разобью,

Я сиреней хочу и осин,

Поставлю под кроны скамью,

Пусть с листьев сойдёт нежно пламень росы.



Я сад разобью.

Пусть там встанут холмы,

Разносится пение вьюг,

Но долгой не будет зимы.



Я сад разобью.

Пусть там будет светло.

Смеются и пьют

Пусть за белым столом.



Комплекс

Не надо звать к себе глухих

И равнодушных к инструменту,

Они цветут до зимнего момента,

Им безразличны песни и стихи.

И всё, что им дано и хочется чего,

Травой присыпать белый цвет свой

И простоять в убожестве всё лето,

Не мысля, что за летом – ничего.

Им захочется закутаться в песок,

Как в одеяло, жёсткое, шершавое,

Смотреть завистливо, как чистенькую паву

Из их куста благословляет Бог.

Им хочется сбежать и скрыться в чёрный грот,

Не знать ни тишины, ни громовых раскатов.

Как будто бы завидев виноватых,

Они вульгарно открывают рот.



В саду вечерело

В саду вечерело, и над прудом ютились в саду мотыльки,

Качались послушно на ветках листки,

В закате краснели у камня пески.

И яблоком пахло в вечернем саду,

И дым поднимался вверх

Из чёрной трубы;

И росы стояли, и розовый дух

Вползал косолапо под дверь.

Темнело. Свет солнца исчез,

И лишь, завершая круг,

Он вспыхнул, как крошка огня, на плече

И золотом вспыхнул вокруг.



Фонарь в снегу висит

Фонарь в снегу висит, горит,

А снег несёт по кругу.

И этой ночью эта вьюга –

Есть ода, тон, есть некий ритм.



Снежинка липнет на стекло

И от тепла рождает воду,

Выходит, увлажняя воздух,

Испариной на плоский лоб.



Ещё вчера – вчера! – шмели

У роз на берегу жужжали,

Сегодня мир безмерно жаль и

Срывает вздох сам вид земли.



Наблюдение

Я выйду на берег. Там пахнет солёной водой,

Там старые лодки стоят без дна

И смотрит одна золотая луна,

Как девушка с длинной гуляет косой.



Ступает неровно и где-то тоска

Запуталась в чёрных южных глазах.

Нагнувшись, цветок достаёт из песка,

Который прибила ночная гроза.



Отцветшая роза, когда-то она

Была не дурнее, а, может, красней,

Такая же полная сока-вина

На радость и краткую память людей.



Роза и фортепьяно

Так робко увядает роза, а как цвела,

А как её любили до потери

Сознания,

А кто б поверил,

Какой и для кого она вчера была.

Бедняжка роза!

Мне так жаль, что странно

Устроен мир,

Мне жаль тебя, и это фортепьяно,

Где ты распята, тоже жаль, пойми.

Я знаю, кажется за муку, чересчур

Ему тяжёлым мёртвый груз твой,

И пусть он внешне безразлично хмур,

Ему под клавишами очень грустно.

Бедняжка, роза! Как лоза,

Изящный высох стебель,

Лист увял, вот-вот возьмёт тебя отребье

В руки, испариной по лбу пройдёт его слеза.



Застолье

Я всё время спешу, я всё время в бою,

Я настолько в бою, что побед не ценю.

Запах сливок с вином

Над столом –

Торжества!

А уже опадает листва.

И уже горизонт, покраснев и заплыв,

Сыпет реденький снег

На поля и стволы.



Камин

I

На брови камина

Сползает лепнина,

Из чёрного дерева лоб –

Единственным глазом, горящим, глядит, как циклоп.

II

Немот он моих собеседник,

Когда устаю от людей,

Сидим мы вдвоём, как соседи

Пространств, нам приятных, и дней.

III

И только камин этот старый –

Единственно ясно ему,

Кого мои страшные чары

Не взяли и губят саму.

IV

Как розы, лепнина»

На брови камина

Сползает; квадратная голова,

С горящими рядом и ждущие жара потеют дрова.

V

Как жутко – я стала изгоем

Со списком нескромным побед!

Касаюсь угля кочергой я

И вижу сомнительный свет.



Круг

Частенько в жизненном антракте

Я мыслю о природе смерти.

И верьте мне или не верьте –

Я часто сомневаюсь в факте.



Мне видится, что с жизнью спаян

Любой, не суть, которой выси,

И, будто даже умирая,

Он остаётся в разном смысле.



Всё в той же жиже и обличье

Его несёт горящий круг

И тем он лишь от нас отличен,

Что не протягивает рук.



О публике, пишущем, о неврозах

Ты рвёшься из кожи – а Им смешно,

Когда бы ты знал, что Они – неправда.

Как Фауст у колбы, поправив оправу,

Ты смотришь в небо – а там темно.



Ты хочешь искусства и веришь в искусство?

Поэты – законодатели вкуса.



Ты должен привить элегантность смертным –

Под страхом шипения, брыканий, смерти.



Ночной этюд

Утёс обнажил грудь,

Луна припадает к ней в поцелуе.

Фонтанные брызнули струи,

Легли на траву и кору.



Бокалы теперь пусты,

Мир тонет во мглистой пастели,

И бес на краю постели

Глядит на меня с высоты.



«Вставай!» – говорит.

«Он ждёт!» – говорит.

«Пропади – до зари, до зари!..»



Посвящение другу

Великое вдохновлено вещами.

Когда склонюсь я в суд к Господнему плечу,

Я вспомню о тебе, мой друг, я обещаю.

Он будет знать, что ты мне был не чужд.



Я расскажу, как я тебя любила,

Что с торса твоего – мой Эпикур в саду,

Как я спасла тебя и погубила,

Как мы встречали красную звезду.



Я расскажу, как час бывал мне редок,

Когда я думала, что не тобой дышу.

О том, как ты один меня не предал –

Я обязательно об этом расскажу.



Когда в саду я свой нашла приют

Когда в саду я свой нашла приют,

Там, за забором, гуляли люди.

Меня спросил мой чёрт: «Ты их не любишь?»

А я, смеясь, отметила: «Люблю!»



Он помолчал. «Но ты утомлена?»

«Утомлена. Мне незнакомо счастье

Присутствия, но я влюбляюсь часто.

В иных, как во глоток вина.



Как в кипарис, как в тень,

Которую глазами жадно

Веду я по плите прохладной,

О смерти чьей мой грустный день».



Казнь

У плахи, где цветут оливы,

Стоял голубоглазый вор.

Вор молодой был и красивый,

Судить такого – это вздор.



Шумело море, было жарко,

И очертание серпа

На небе дополняло кару,

Которую ждала толпа.



Из облачного балдахина

Струился свет на горизонт.

Мужчины улыбались длинно,

А женщины молчали зло.



На перроне

Сегодня утром по перрону бежала дама

Средних лет,

В зелёной шляпе с чемоданом –

И от него по тёмным плитам тянулся след.



Она несла письмо в кармане,

Там было много о любви.

Она махнула ручкой маме –

И дунула на край земли.



Ей написали, ждут и жаждут,

Она неслась, чтоб жажду всю

Прийти и утолить однажды,

Немедля всю, неважно, чью.



Она бежала страшно, громко,

И тонких игл-каблуков

Был слышен на перроне цокот

Среди куряк и поездов.



Готовая в любые дали,

Она бежала с мыслью: «Ждёт!»

Увы, её нигде не ждали.

Кто ж думал, что она придёт?


* * *

Жизнь справедлива по природе

И, как мать, тревожно любит нас.

В нужный час всё в жизни происходит

И не происходит – в нужный час.



И, хотя ей скорби не простим мы,

Даже скорбь её душе нужна.

Приближает к счастью пилигримов

Чаша слёз, испитая до дна.



Чуждость

Мне к лицу моя классическая чуждость

Вашим мнениям, и видит Бог,

То, что вам во мне сегодня чуждо,

Он себе бы прикарманить мог.



Я пошла подобия подальше,

Как подобие, я комплимент Творцу.

Мне чужды намерения ваши –

Только ваша чуждость мне к лицу.



Ночь в соборе

Летали демоны под куполом собора,

Впадали, бедные, в молитвенный экстаз.

Им не хотелось утром ни возвращаться в город,

Ни (даже больше) – возвращаться в нас.



Они молили там, чтоб с утром обождали,

Особенно рыдал красивый демон-Страсть,

Он плакал и просил: «О Боже, мы в печали!

Не дайте, я прошу, сильнее нам упасть!



О Боже, я прошу – мы просим! – пощадите,

Пусть дольше длится ночь, здесь тихо и светло.

Здесь хрупкая Венера и с ней гигант-Юпитер

Протягивают луч, как хлеб, рабам в окно».



Но Бог не принимал до сердца эти драмы,

Его не убеждал молитвенный их пыл,

И каждый раз красивый демон самый

Им к самой страшной девке послан был.



Чиновник

Вы что, влюбились?

Лицо глупей, чем обычно.

Держите спину, одеты прилично

И всё, что могли, забыли.

А вас о многом просили!

От вас ждали справок и ждали отчёт,

И тысяча дел поступала ещё –

А вы им: «Да?» – говорили.

Пока вас просили, где вы бродили?

Какое-такое щупали счастье?

С кем были, по розам ходили

И кто вас просил: «Ты – возвращайся!»

Куда спешили, куда бежали,

Какие ждали вас поезда,

Когда за рассеянность вас проклинали,

А вы виновато: «Да?»

Вы больше не айсберг среди льдин,

Вы вежливы. «Да?» – и не допытаться,

У вас раньше галстук был один,

А я насчитала теперь пятнадцатый.

Да точно влюбились!

Печёт, терзает!

К вам все по делам, а вы: «Да?» –

И смотрите глупо на зависть.

Конечно, начальник! Досель

Вы, кстати, не так уж блистали.

На прошлого шефа вы шили досье –

Нашили, его паковали.

Теперь управляете сам вы,

И надо сказать, управляемы вы.

Вы любите деньги и славу,

Но видно, вас гложут не только они.

Чудак вы, чудак! Доберусь я до вас!

Уж я-то добьюсь, что сегодня надо!

Вхожу.

– Что, простите? В который час?

– В семнадцать. Я жду у парадной!



Таня

Ну не смотрите так! Вы мне не по душе.

Смотрите так… на Таню.

Она мила и возраст нежен (уже),

А главное – у Тани воспитанье.

Она таких, как я, не знает слов

И не бывает в клубах нехороших,

И важно, что она узрит лицо

За вашей чистой рожей.

Вы будете любим навечно, весь,

Пусть даже чувством неумелым

За то, что вы как будто есть.

А, впрочем, вам, за что, не будет дела.

Ей незнакома лень и отдаленно – грусть,

Порок один всего, она ранима,

Но как она трагична (я клянусь!)

В пуловере и юбке из денима.

Она родит детей,

Она сготовит ужин,

Вы будете за ней

Всегда: любим и нужен.

Такой-то шанс в гнилой-то этот век!

Бегите звать её скорей на танец.

Я вижу вас насквозь, и вам не человек –

Вам нужно только Таню.



Любовь у пальм

Так пыльно, пыльно. Помнишь, здесь

Когда-то были страсть и спесь?

Когда-то здесь светило солнце,

Ты помнишь это, помнишь, солнце?

Была красива и глупа любовь у роз, любовь у пальм,

Ты здесь рождён и здесь упал.

Здесь были тёмные холмы, а там

Спала развязно Красота.

Но вихрь горячо не спал, и, веселея,

Он кружева приподнимал на ненасытной женской шее.

Здесь были ночи и цветы, и свет, и тени.

И только ты один теперь, как отраженье.

Ты стар, но ясных глаз не прячешь,

Ты смел и смотрят на тебя.

Красив – и, будь одет богаче,

Ты был бы в слугах короля.

Ты приносил цветы бы в залы

И к белой припадал руке.

И много фрейлин бы терзались

Тоской по этому слуге.



Но беден ты и стар уже,

И никому не знать, увы,

Какой огонь в твоей душе,

Как, может быть, несчастен ты.

Тяжёлый грошик утром ранним

С таким же в связке зазвенит –

Тебе княгиня их протянет,

Она тебя вообразит,

Возникнет прошлый юный путник

В её бедовой голове,

И на низине глаз беспутных

Заблещет благородный свет.



Когда в окно звезда глядит

Когда в окно звезда глядит

И призрачности мир покорен,

Тогда колышутся, как в море,

Воспоминания в груди.



Я не прошу великих чуд

И не ищу, как жить, закона,

И мне не больно, а спокойно,

Когда рукой тушу свечу.



Во мне схоронены навек

Мои конфликты и пристрастья,

И многочисленные счастья –

Где был тот самый человек?



Не знаю. Есть предмет мечты,

Но ты ведь сам поставил точку,

Сказав, что ненавидишь ночь ту,

Когда мы перешли на «ты».



Этика Средневековья

Я тебе признаю?сь, что не ставлю в грош

Ни чужие чувства, ни чужую ложь.

Хочешь страсть – найдёшь,

Правду или видимость,

А не сможешь – так можно ж просто выдумать.

Разве упрекнут чистоты педанты

За грехи твои, если грех по Данте?

У глубоких вод ночью тёмной, жаркой

Разве обвинят за грехи Петрарки?

А когда не так, не осудят тоже,

Надо в дом пускать, чтоб к другим быть вхожим.

У ворот церквей днём глядеть на дев,

Ночью – на других, но уже раздев.

От одной брести до другой таверны

И писать стихи про тоску и верность.

Это вроде как мудрых неизбежность –

Жить, как все живут, просто верить в нежность.



Честная танцовщица

«Мне нравится это!» – сказала она, сухо смотря на колье.

Шёл снег и бурлил, как в огромном котле,

У чёрных домов; бури жуткие были.

«Мне нравится это!» – его и купили.

Она примеряла, она восхищалась

Дарителем; не столько, конечно же, как обещала,

Но всё-таки честно и смачно,

За что-то ведь было заплачено.

Она танцевала, она напевала,

И в длинном широком окне

Как будто не тучи стояли, а скалы

При старой Луне.

Под утро шумела метель,

Когда уходила она, брела в темноте

И смотрела на тех,

Кто тоже стоял на черте.

Она проходила у стен, где счастливо кто-нибудь жил,

Капризничал вволю,

Как стыдно позволить,

И выкрасил в тёмный узор витражи.

Дойдя до моста, постояла она,

Холодные зимние ветры подули.

Мир снова упал в темноту.

Ей крикнули: «Инна?» Она развернулась

И быстро ушла по мосту.



Байкальское

О милый Бог, ну как порог

Мне этот не переступить?

Как не прийти к нему опять,

К берёзам тем и ивам тем,

Как бросить верить и понять,

Что всё исчезло в темноте?



Розы в синих спальнях

Последние увяли розы

В горшках на тумбах синих спален.

Скажи мне, друг, ведь ты не мыслишь,

Что возраст

Так материален?

Ведь человек не этот цвет,

Он не угаснет в сути, так ведь?

Он не созреет, будто злаки,

Не потемнеет с ходом лет?

Я умоляю, согласись,

Но ты смеёшься с каждым словом!

Я ссорюсь с ней во всех основах –

Ты видишь, я не знаю жизнь!

Со всем известным на земле,

Не принимая ровным счётом

Ни праздности и ни работы

В непостоянных двадцать лет.



Страх одиночества

Не раз я в людях замечала

Одну коварную черту:

Любя на край кого попало,

Мы упускаем красоту.



Боясь удела одиноких,

Мы ждём не тех, не с теми спим,

Не тем читаем утром Блока,

Не с теми улетаем в Рим,



А после признаём устало:

Любовь прошла, как вздорный сон.

Мы любим тех, кого попало,

И пропускаем свой вагон.



Патетика

Я не твоя, другая. И ты, как мне нужен, не был таким.

Ты рассуждаешь в других категориях,

Мы одинаковы только в горе,

Но – далеки.

Однако весна, расцветшая царственно,

Свела нас вместе, смеялась долго.

Что это? Подтверждение Дарвина?

Доказательство Бога?

Я ухожу, ты уезжаешь,

И в этой вопиющей разности,

Я всё равно тебе не чужая,

До радости.

То обменяемся вдруг приветами,

То случайно встретимся на югах

В большой гостиной среди букетов

С слезой в глазах.



В Сорренто!

Если вдруг ты решил положить конец –

В Сорренто!

И борец ли ты, не борец!

Если ты решил возродиться –

В Сорренто,

Веселиться, влюбиться,

Пуститься в пляс,

Утонуть в глубине незнакомых глаз!

Если ты решил умереть –

В Сорренто!

Где моря и лестниц в праздничном солнце медь.

Умереть шутя, умереть на день,

Прихватить бинокль, костюм надеть,

И идти по улице, и смотреть,

Как расцвёл цветок и стоит в жаре.

Как глядит цветок – утомлён,

Тяжело в жаре, но, как ты, влюблён.

И сплетёт любовь, золотая спица,

Ночь, как вещь, тебе,

И завяжет ленту –

Если вдруг решил ошибиться,

В Сорренто, в Сорренто, Сорренто!

Там не связан ты, как узлом, никем,

Никаким понятием не нагруженный,

Чёрт придёт к тебе – но не в пиджаке,

А в прекрасном кружеве.

О, какой потом будет сладкий сон!

Глубина типического момента.

Чёрт, клянусь, красив, да, красив и он

В Сорренто.



Чувство

Что ты такой, как все, дурак,

Мне было всё равно.

Я подарила много так,

А где теперь оно?



Где нежность первая и шум

Печальных быстрых волн?

Я не жалею, не прошу,

Не вспомню ничего.



И, возвращаясь поутру

С тяжёлой головой,

Я встречу, но не разберу

Прекрасный образ твой.



И потому тревожно мне

На сердце всё сильней.

Так щепки не горят в огне,

Как чувства у людей.



Созерцатели

Когда меня не понимают,

Я выдыхаю облегчённо,

Я знаю, можно жить и дальше,

Не ошибаясь в новом дне,

Пока посредственностей стая

Плюётся желчью увлечённо

И мои собственные счастья взахлёб доказывает мне.



Благодарность

Каким бы ни был текст сырым, плохим,

Как ни был бы он пресен, глуп и сух,

Ты говорил всегда: «Хорошие стихи!»

Насколько правильным был этот лживый суд.



Я знала лучше всех, что этот отклик – ложь,

Но это ложь друзей и мудрецов.

Ты не хвалил отнюдь, ты говорил, что ждёшь,

Так нежа семя будущих стихов.



Ты призывал меня послушать моря шум

И утреннюю песню соловья.

Сегодня посмотри! Сегодня я пишу

И с каждым днём сильней люблю тебя.



Шаткость

Как танцор, танцующий до упаду,

Пока на землю не рухнул мёртвым,

Ты сказал: «Уходи! Мне ничего не надо!

Я ставлю точку!» – (она мной стёрта).



«Я не хочу ни ждать и ни видеть,

И знай, что если тебе угодно,

Я почти готов тебя ненавидеть.

Не смог в любви – в ненависти буду твёрдым!»



Я соглашаюсь. Иду, собираю вещи

И всё-таки спрашиваю, стоя у двери:

«Друг, а тебе ведь, по-моему, жить нечем.

И мне, если ты в меня больше не веришь.



Уйти – я уйду! К кому ведь найдётся,

Но перед разрывом подумай твёрдо.

Если нам встретиться не придётся –

Зачем тогда эта ревность и гордость?»



Молчишь, ни слова не отвечаешь,

Секунда – и всё уже точно в прошлом!

За руку меня виновато хватаешь.

«Погорячился… опять». «Я тоже».



Печаль

Когда печально за окном

И ты опять обижен всеми,

Лечись развратом и вином

По поэтической системе.



Лезь без разбора и стыда

В чужие души и постели,

Из отупевших от труда

Будь научаемым в веселье.



Люби красавиц и актрис,

Но знай своим талантам цену –

Когда они зовут на бис,

Надменно уходи со сцены.



Будь совершенным, Аполлон,

А не обязанным и верным.

Ты будешь быстро сокрушён,

Став символом их нищей веры.



Рождение объяснения

«Любимая! Милая! Моя хорошая!

Я из кожи – а вы всё строже.

Я же, если угодно, в омут брошусь,

Самым изысканным варваром сам себя уничтожу.



Какое б ни выбрали пламя – сгорю, как пленник,

Всё перечеркнув, всё опрокинув.

Мне ни наград не надо, ни денег –

С вами минуту, весь мир покинув.



Ваша пытка смертельна. Кто ни придёт – понимает,

Как я безбожно помешан, как страшно маюсь.

Ваша душа ведь вечно где-то блуждает –

Сколько мучаюсь, всё не поймаю.



Чувство выточу в мысли, как на бумаге!

Видимо, это проклятие, с кем ни увижусь,

Всегда говорю, что вы – безупречный ангел,

Такого не может быть в нашей печальной жизни!» –



Думали вы, пламя свечи терзая

Взглядом мальчишеским, в нерешимости.

Я вас спросила: «Кофе?» А вы сказали: «Я занят!

Минуту, пожалуйста!» – в нерушимости.



Творение Любви из эфира

Надменно скинув пальто,

Не скрываешь любопытный взгляд,

Всё, как всегда. Я для тебя – экспонат,

Ты для меня – никто,

Но Банальность Случая не пугает.

Может, даже случая-подлеца,

Когда твоё сердце убеждено, что знает

Детали очередного «конца».

«Конец» будет коротким разрывом,

Может, даже без слов,

Только жестом – точно таким же наплывом

Страстей, из которого вышла Любовь,

Как первое проявление жизни,

Пошла и всё перед ней померкло,

А Бог с сожалением и укоризной

Влюблённым смотрелся в зеркало.

Его одолевали тоска и грусть,

Голову сплющивали тиски,

Он смотрелся в зеркало, как я смотрюсь,

И, как я, пальцами тёр виски.

Он знал, творения не вернуть,

Оно посмеялось и убежало,

И будет теперь за грудью грудь

Прокалывать ядовитым жалом.

Он сотворил её из эфира –

Любовь, длинноволосую Деву,

Дал ей голос, слова и лиру,

А она погубила Адама и Еву.

И Бог пожалел за своё творение мир,

Хотел обратить в исходное вещество,

Но как увидел милое существо,

Так до сих его не вернул в эфир.



Странник в сердце

У нас сегодня завтрак на траве,

И мне всё нравится: Париж, тепло.

И через облака, как иногда, через стекло

В знамение преображен обыкновенный свет.

Упала роза ниц, в пруду отражена,

Наполнен влагой листовой сосуд.

Ты предлагаешь мне вина,

И, будто роза та, ты смотришь в – от же пруд.

Ты сломан, как она, такой же злой рукой,

Дух увядания к твоим губам склонён,

Ты счастлив для меня, как мог любой другой,

Как будто мы не гости, мир не сон.

Ты просишь о любви, но вечно одинок

Мой странник в сердце, ищущий приют.

Он снова сбился с ног,

Но тишина в ответ – он не был принят тут.



Очередное

Ты больше лжёшь, чем любишь,

Но я не против – лги!

Господь нас сотворил из плоти,

И человек рождается нагим.

Я лгу сама,

Абсурдно спорить с тем, что старше нас –

Любовь и грех. И ангелы влюблялись,

И до сих пор вопрос, что есть успех.

Успешны, кто ушли, успешны, кто остались?

Какому солнцу верить, к какому пасть ключу,

Пить воду алчно, где страх, где охладелость?

Я отгорела – я не хочу,

Ты просишь объяснить –

тебе какое дело?



Луг

Она была глупа и молода,

Ей был к лицу каприз.

На ней любовников стада,

Как на лугу, паслись.



Она ходила по утрам

Пить кофе на Тверской

И у окна по вечерам

Ждала друзей с тоской.



Когда заглянет кто-нибудь,

Наивна страсть была.

И, обнажив развязно грудь,

Она потом спала.



Мы

Мне холодно в толпе,

Мне видеть тяжело,

Как мертвецы, качаясь на столбе,

Играют прахом на живом.

К ним столько глаз обращено

И много так ножей

В руках, чтобы держать вино

И чьё-то неглиже.

Мне иногда до слёз смешны

Желания людей.

Когда есть первый дух весны

И роза у камней,

Зачем смотреть в глубокий гроб,

Зачем на плаху лезть?

И до, и после – хоть потоп,

Мы есть, пока мы есть.

Не вспомнят, выбросят, клянусь,

Нас вехи и века.

Но мы с тобой живём, пока

В нас не иссякли честь и грусть.


* * *

Я вижу взрослых и детей,

Мужчин и женщин.

Чем больше вижу я людей –

Хотелось меньше б.



Палеолит

Пещера ночью снилась мне

У чёрных ног горы скалистой,

И в ней охотник мускулистый

Писал медведей на стене.



Как статуя, он крепким был

И мыслью не обезображен.

Став доброй частью пейзажа,

Он пейзаж не оживил.

Тем пейзаж прекрасней был.



Он прорисовывал черты,

Едва прикрытый грубой шкурой,

И плеч его архитектура –

Буквально крайность красоты.



Одиночество в Италии

И опять ужасным хором

С осуждением и хмуро

На меня глядят фигуры

Одинокого собора.



Приюти меня, скитальца,

В день веселья или скуки!

Сердце рвётся нитью в пяльца

Рукодельницы-разлуки.



Час ещё – совсем порвётся

И узором глупым станет.

Ангел в небе засмеётся

Если только не устанет.



Открывание двери

Здесь раскинулся старый сад,

Здесь трава шелестит и растёт виноград.

Здесь совсем никого, тишина и покой –

Здесь опять мечта завладеет тобой.

Ты на ночь соберёшь всех подруг и друзей,

Будто снова, как раньше, ты любишь людей.

Ты захочешь опять, как когда-то давно,

Целовать, танцевать, слушать вальс, пить вино.

А к утру, когда все разбредутся друзья,

Ты найдёшь, как давно, что растратил себя.

К чашке горького кофе рванётся рука,

А на небе луна и плывут облака.

Как красив, ты рассудишь, насколько богат,

Как любил всех подряд и смотрел на закат,

А потом, повзрослев, отгорел ко всему,

Говорил: «Не здоров!», не ходил ни к кому.

Как отшельник в лесу, только редко теперь

Открываешь просящему нищему дверь,

Посмотреть на него и закрыть перед ним,

Показав ему розы и гипсовых нимф.



О счастье и остальном

Мы не меняем поз. Вот счастье, вот успех,

А вот – печаль. Вот утверждение, а вот вопрос,

Мы подсмотрели всё у всех

И это, кажется, курьёз.

Семья, карьера – ставим плюс,

И, радостные в край,

Мы говорим: «Хочу!», «Люблю!»,

«Вот ад!», «А это рай!»

Мы получаем дурака,

Приличного издалека.

Гордясь позорной кучкой поз,

Мы, правильные все,

Не пьём вино в саду у роз,

Не знаем про Мюссе.

Всё хорошо, довольны все,

Все знают обо всём,

Но дует холод по спине

В пустой дверной проём.



К нам не приходят.



На банкете

– Смотрите-ка! Явился сам! <…>

А с ним – его супруга?

Вообще-то очень ничего!



– Позвольте! Я вижу по его часам,

Что это дочь его.

Иначе слишком молода,

Красива слишком.



– Это да! (Всё тот же шёпот.)



– Посмотри! Сейчас погасят фонари,

И эти двое скромно

Займут одну из комнат.



– А этой бы рожать пора.



– Творит дела старушка!



– А этой замуж бы пора.



– А эта по подружкам!



– А вон, смотри, какой громадный

В углу сидит поэт.

Он пишет строки?



– Он водку ждал, а водки нет,

Но не идти ж обратно.



Ницца

В Ницце такой закат!

Как будто на моря щеках

В Ницце такой загар,

И у порога шинка

Розовый куст растёт,

И тень на гипсовых львах.

У Ниццы есть вкус!

Ницца – сладость и страх.

Ночью в Ницце взойдёт Луна,

Плеснёт молока на тёмную воду,

Ницца – безбожница, ибо «она»,

Животворящий весенний воздух.

До боли шумная, неосторожная,

Пианистка не то ли, не то ли поэт,

И если я б в ней не любила – тоже,

Без Ниццы-мелочи чего-то нет.



(Чтец кладёт руку на сердце).



Искренность

Я не люблю без мизансцены,

Без роз, без в небе лунного костра.

Мне это всё примерно так же ценно,

Как весь твой мир, порыв и страсть.



Я не могу – протестно колет сердце! –

Моя природа не позволит мне

Жить без гулящих лодочек в Венеции

И без ажурной тени на стене.



Как элегантный шарф, как туфли нужной марки,

Любовь – изысканный аксессуар.

Мне не нужна любовь в убогой маске,

Я вожделею ёмкость и нектар.



Небесные этюды

Все шифры от молчания до слов

Разгаданы тобой; ты ничего не ищешь.

Из преисподней солнце поднялось над крышами домов

И на иврите поёт про нищих.



Ты слышишь ноту, белый луч дрожит,

Мелодия в его жемчужной дрожи.

Ты смотришь в небо, и его величественный вид

Тебя к тоске не подвести не может.



Ты предан, как все мы, надеждам и мечтам

И в небо вглядываешься подолгу.

Там много чёрных платьев, но даже там

Есть маленький фрагмент ажурного подола.



Костюм с хрустальным поясом

Ты больше не живёшь в России.

Всё перепуталось, сплелось одним узлом.



Я шла по улице, светало красно-сине.

Как будто солнце встало мне назло.



Я знала, мы увидимся навряд ли,

Так решено: судьба разводит нас,



Поэтому я выбрала наряд

По цвету траурный, но с поясом из страз.



Всё перепуталось, дописанная повесть,

Мечта, любовь – всё это страшный груз.



Я шла, поэты на мой смотрели пояс

И многие – с желанием снять грусть.



Перед напольным зеркалом

Цвет итальянской волны, играющей в море,

Рассвета, пролитого белым, первым лучом.

Как этот милый наряд с вашей сущностью спорит,

Мой элегантный чёрт!



Не овладеть вам красоты оружием,

Всюду просвечивают расчёт и ум.

Нету у вас на душе ни цветов, ни кружева,

Но ведь вы любите этот банальный костюм.



Взявшись за ручку с теми или с другими,

Вы каждый раз расчетливы, с кем.

Вы появляетесь в нём на Монмартре и в Риме,

В нём безнадёжно гуляете по Москве.



Ночь в Сорренто

Видно Луну: далека-далека!

Вокруг облака собираются хором,

Кажется, это вовсе не облака –

Это жакет Луна купила в лавке Диора.



Звёзды блестят в чаше небесной у дна,

То золотые, а то, как стыдясь, покраснели,

Это не звёзды – это купила Луна

Шляпу у Эльзы Скиапарелли.



Сколько, подумай, талантов от шляп без ума,

Вечно поглощены подачей!

Видишь? Совсем не рассвет и не алый туман.

Это вечернее платье Джанни Версаче.



Если б не сущее чудо и мы б не могли

Быть с ним знакомы хотя бы мельком.

Есть благодетель у этой прекрасной земли,

Он – это краски, а мы бы стояли с мелом.



Визит. Март

Не для тебя – сегодня солнце встало,

Не для тебя – куст белых роз расцвёл,

Не для тебя узор на этот пол

Положен мастера рукой усталой.



Ты зря пришёл, почти ворвался с боем

В мир этих хрупких статуй, ярких страз,

Не говори: «Я март люблю! И вас.

Прошу…» – и о другом, совсем другое.



Не оставайся – знак плохого тона,

И эта арка – страшный небосклон,

Как облака в раю, рельеф колонн,

И между вами – тонкая колонна.



Нежное время

Любители Бальзака и Матисса,

Мы, не считая бренных дней,

Не верим в то, что жизнь проходит быстро,

И сами подгоняем лошадей.



Мы видим склеп во всём и мечтаем выйти,

Любой закон деля напополам.

Мы гоним за событием событие,

И молодость толкает кровь к вискам.



Фонтан на крыше Турандота

Струится шёлково из белых глаз

Вода, в лучах похожая на пламень,

Клянусь, так чисто, как никто из нас,

Умеет плакать этот мёртвый камень.



В серебряное зеркало потом

Мы смотримся, склонившись к круглой чаше,

И нам мерещится, что есть любовь, есть дом,

Есть краткое волнительное счастье.



Мы ждём его на всём своём веку,

Как много ран жестоких ни набито,

И каждый раз спустя пять-шесть секунд

Гулящим ветром зеркало разбито.



Летние ароматы

Всю ночь не спав,

Уснуть под утро тревожным и коротким сном,

И, черствым став, холодным став,

Смотреть сквозь дрёму, как опали с сирени листья за окном.

Она цвела, и вы цвели

Таким же чистым, белым цветом.

Был всюду аромат любви

Непостоянного, но радостного лета.

В зелёных листьях и в ручьях, которых мелодичен шум,

В берёзовых высоких чащах,

Как в вечных и красивых чашах,

Мешало пламенное лето свой восхитительный парфюм.

То пахло ливнями, то морем,

То синим мхом, растущим на мосту,

То вставшими на тёмном косогоре

Кустами в мелком розовом цвету.

Да, всё природное прекрасно без границ,

Но и природного прекрасность не сравнится

С Диором, привезённым мною в Ритц,

И с новым, увозимым мной из Ритца.

Есть что-то в этой маленькой традиции!



Отчаяние романтика

Как всё нелепо, всё неловко!

Всё лживо в круге и в кругу.

Твоя надежда, будто лодка

Без дна, стоит на берегу.



Какие плавания были!

Теперь в пыли земной тоски

Над ней просторы голубые,

Над ней смеются моряки.



Себя выцеживать в колбы

Себя выцеживать в колбы и раздавать легко,

А получить хоть каплю в ответ сложно.

Душу доить смозоленной красной рукой

Долго, упрямо и страстно, до дрожи –

Можно. Доить и видеть стеклянный взгляд. Снова. Опять.

Взгляд на интерес, на смак без намёка.

А ты в него рвёшься стучать, стучать и стучать

До сине-чёрных кровоподтёков.



Мягкость и тишина

Будь мягким и тихим,

Мягкость и тишина –

Поэзия мысли.

Кичливость тебя не возвысит.

Будь мягким и тихим

На этом печальном пути,

Всего на пути не найти.



К некрасивым

Все некрасивые похожи,

Пока хоть капля силы будет,

Они готовы лезть из кожи,

Чтоб навредить красивым людям.



С немытым личиком и в брюках,

Которые на них не сели,

Изобразительные в трюках

Вреда, убогость сердца сеют.



Корпят над гадостью, стараются

И забывают беспробудно,

Что некрасивыми рождаются,

А быть красивым – это трудно.



Иконы и прихожане

Красивы лица у святых,

Как будто всё ещё из плоти,

Они глядели вниз с полотен,

Из рам лазурных, золотых.



На чей-то крест, на чей-то шёлк,

Величественно в высшей мере,

Как резко распахнулись двери

И кто-то – просто так! – зашёл.



Поставил свечку, посмотрел,

Как молятся усердно бабы,

И вышел, за стеной ноябрь

Ольховой веткой шелестел.



Прощание с Музой

Поэт лежал в бреду:

«Не уходи!» – он Музу умолял.

Но Муза встала у дверей:

«Прощай!» – и только соловей

Запел под окнами и свет

К ногам несчастного упал.

Поэт боялся – он грешил,

Крал мысли, пил вино, блудил,

Хотя талантлив, страстен, смел,

Он разжигать сердца умел,

Но справедливый суд ему

Был, вероятно, ни к чему.

«Иди со мной! – просил поэт, –

Мне одному идти тревожно

По пыли вечных тех дорог,

Что ждут меня!» Но за порог

Уже одной шагнула ножкой

Гуляка-Муза: «Не могу!»

«Но ты клялась мне верной быть,

Когда ради тебя одной

Я отказался от земной

Причуды верить и любить!»

«И я была!» – второй шажок,

И только локонов янтарь

Янтарь напомнил виноградный,

Исчезла Муза за оградой,

А по поэту очень скоро небесный зазвонит звонарь.



На Небе будет заседанье

У нежных облачных столбов,

И вдохновенье, и любовь

Там будут: жизнь – не оправданье.



Тополь

К моим рукам сегодня тополь

Всю в сучьях руку протянул,

Так скучно в городе ему

Стеречь кладбищенские плиты,

Которые уже ветхи и жалко у краёв разбиты.

И мне вдруг показалось, что

В обыкновенный хмурый шторм,

В обыкновенный день угрюмый

Мне дали ласковые струны.

И стало с ними грустно мне,

Но всё запело на земле!

И в муке их касались пальцы:

И слушать грустно – и расстаться.



Люби, Мари

Смотри, Мари, Луна на небе,

Свидетель тайны и любви.

Ей начат вновь её молебен

За радость всех людей Земли.



Смотри, Мари, как безрассудно

В лучах пушистых и седых,

А за лучом – во мраке скудном

Рождение твоей звёзды.



Смотри, Мари, как будто искры

В пространстве вспыхнули для нас.

Люби, Мари, светает быстро,

И предрассветный жуток час.



Розовый шиповник

Сейчас уже осень, твержу наизусть

Те песни, в которых весны черты.

Но завтра, боюсь,

Я увижу, что розы мертвы.



И солнце не греет, а только глядит свысока,

Глядит с высоты равнодушных небес,

И плавно спускаются облака

Туманом на лиственный лес.



Мир холодно нем,

И среди пожелтевших берёз

Сибирский шиповник склонился к земле,

К наполненным влагой следам колёс.



Бар

Вернулись мы к тому же бару,

Как будто время не прошло,

Как будто всё ещё крыло

Одно белеет – милый парус.



Мы сели за любимый столик,

Уже покрытый скукой лет.

Через стекло осенний свет

Упал на белый подоконник.



Мы сплетничали о знакомых.

Тоскуя, ты вокруг глядел:

Всё изменилось и везде

Теперь уюта нет, нет дома.



И только красным в водах талых

Горят весь вечер фонари.

Ты уезжал отсюда в Рим,

И ты не знал, что я страдала.



Картины, статуи

Не требуйте безумства от людей.

Мы не меняемся, но мы актёры.

Я понимаю, страшный пыл страстей,

Желания, ночные приговоры –



Картины не меняются в цветах,

И гипс на статуе уже застыл надёжно.

Повиснет: «Да!» на жаждущих губах,

Но это «да» смешно и невозможно.



Люстра с ангелами

Вечерний запах роз. Мной решено – влюблюсь,

Не потому, что сердце просит ласки,

Нет – потому что свет двух итальянских люстр,

Где держат ангелы, как свечи, лампы.



Так этот свет красив, что в нём уже любовь

Блуждает маленькой раздетой тенью.

Она прикрылась стразой голубой,

Мерцающей над масляной сиренью.



Смотря в твои глаза, я вижу целый мир,

Навечно в нём хочу оставить сердце.

Мне всё равно, что рвётся даже нить,

Которую Клото ласкает в Греции.



Москва теперь в туманах и дождях,

Бутоны роз застыли в белой влаге;

Мне, опасающейся, хочется тебя,

Куда идти под ночь – конечно, к ангелам!



Привлекательные

Размер, параметры – нет, внутреннее чувство?

Любезность, доброта, тепло?

Какой огонь хранит алмазный сгусток –

Дар привлекательности, чёрное крыло



Всегда влюблённых? Трудная задача.

За каждой шалостью – шипенье плат.

Всё можно промотать, от чувств до внешних качеств,

Но – не любовника талант.



Да, это так. С одними вечность вместе,

С другими – объясненья при Луне;

Есть третьи – и у них маячит в каждом жесте

Ваш будущий успех наедине.



Старый район

Я тайком прихожу в этот старый район

В чёрной шляпе, надеясь влюбиться.

Это глупые ночи, но сердце моё,

Поумнев, перестанет биться.



Я влюбляюсь безбожно; мне дарят цветы,

Мне читают Рембо и Бодлера,

Мы гуляем – увы, нет в Москве темноты! –

Мы гуляем по жёлтым скверам.



Новым утром настанет провал – ничего! –

И над пропастью надо расстаться.

Мне французы из всех стали ближе всего.

Как они восторгаются иллюминацией!



Art is

Ироническое впечатление от посещения выставки «Art is» в Москве 05.12.2021

Грязно и людно,

Как следствие – грустно.

Здание – есть здания франты! – плохо одето.

Если искусство – это,

Значит, оно уже на люстре.



Само с верёвкой встало на табурет,

Сбросило кожаные мюли,

А те, кто взялся за краски на склоне лет,

Ножкой опору его качнули.



Кто моложе, те погасили свет,

И я из всего особенным вижу только –

Розу, увядшую в вазе, чудный предмет.

Кажется, ей освещать мою комнату долго!



Цвет – это цвет, который любил Бодлер,

Это его увядание – синий и зелень!

Всё, что способно в его пониманьях болеть,

Вся его смерть – это красивое зелье.



Я забираю её – розе здесь жить во вред,

Лишь вызывать у другого полотнища зависть.

Я уношу её – больше светильника нет

В этом пространстве, похожем на бедную занавесь.



Поэтесса и порядочный человек

Я чёрной буквой хочу напиться.

Крепче виски, слаще игристого!

Дождь принял за клавиши черепицу

И начал отстукивать Листа.



Тайной выскачет безобразие

В каплях-строчках страничек-кружек.

Я безоружна! И требую казни –

Смертной! – казни для безоружных.



Это гуманно. По-человечески.

Сверхкультурно и архичестно.

Разве не пытка лишённому речи

Жить по мотивам песенным?



С буковой печалиться и веселиться,

С буковой клясть любовную слабость.

Буква-буква, сухая птица

В странице, как под иглою бабочка!



Чёрной буквы – как светлой веры

Краской бы вылить в вселенский облик!

Гляну в окно – рассвет серый.

А у меня за абзац ни облака!



Скоро закрутится день зяблый,

И, может, признаюсь себе я вяло,

Что, примеряя чужие глазные яблоки,

По слепоте свои растеряла.



А потом, проглядев, подошвой –

Раз!.. Зрячей уже не стану.

Друг, ну за что вы настолько хороший

И так контужены воспитанием?



Чувственный поэт

Вас разбирают на цитаты, не зная,

Вы – вор.

У баров, у женщин, у улицы

Вы крали слова до сих пор,

За виски в халате из кашемира порок признавая.

Над нежным бутоном

В вазе на вашем английском столе,

Под лампой зелёной

Вы мир упрекали за то, что суетен он,

Что первая роза, как Ева, припала к земле.

Что нет элегантных мужчин,

Образованных женщин,

Что всё утонуло и выцвело в глупую массу.

А мир, закурив, отвечал: «Ты, дружок!.. Приукрасил».

А вы раздражённо бросали в ответ: «Преуменьшил!»

И правда вы нежно затушевали рукой

Масштаб некрасивости мировой.



О маленькой актрисе

Ты её покорил,

Ты ей ближе других,

Вы идёте вдвоём, вы счастливые люди.

До рассвета горят фонари,

И цветы распустились повсюду.



И ей кажется, что

Ты тот самый из всех,

Она смотрит так мило и нежно,

Но ты знаешь уже исключительно то,

Как расстанетесь вы, чувства нежа.



Ты ей снился всегда,

И она каждый раз,

Когда вы, обойдя бутики модельеров,

Пьёте виски – тебя грешно любит она,

Потому что она не имеет красивых примеров.



Ты её приручил,

Ты смеёшься над ней,

Но так сладко играть и до дрожи азартно,

А ведь чувства её – это солнца лучи.

Может быть, отгорел самый крайний у марта!



Секрет успеха

Ни доброта, ни красота

Не гарантируют успеха,

Успех – в чутье.

И он приходит только к тем,

Кто обладает им,

Кто нежно Господом храним.



И если есть чутьё,

То всё, считай, твоё,

А если нет чутья –

Не протянуть руки к садам Небытия.



Аллегория души. Корабль

Ты – Фортуны красивый раб

Или, если угодно, Божий.

На какой бы ни сел ты корабль –

Каждый призрак твой сядет тоже.



Там возлюбленная, а здесь,

Может, смелый соперник сядет.

И промчится по тёплой воде

Быстрый ветер – ещё один всадник.



Верный друг и заклятейший враг,

Сомелье у стола, проводник,

Тот, с кем кофе ты пил в антракт,

Твой учитель и твой ученик.



Из тумана гореть будут ярче глаза,

Чем любовнее время суток,

Будут прятаться тени и липко сползать,

Капать с крыши в пустые каюты.



Когда слишком накопится их,

Ты, решительно встав у штурвала,

Крикнешь Богу (Фортуне): «Топи!

Тесно, видишь, и скучно стало».



Встреча порядочного человека с хамами

Без равнодушия, учись спокойным быть.

Противно равнодушие уму.

Люби – на свете важно, чтоб любили,

И если чушки вдруг в хлеву заговорили –

Молчи, феномен этот ни к чему.

Пусть говорят, кивни и выйди прочь,

Эстетски, твёрдо, но не равнодушно,

Будь сострадателен – им, чушкам, не помочь.

Пусть говорят, возможно, в грязи скучно.



Пошляк

I

Не бывает всё сказано,

Доказано, вычитано и решено.

Жизнь на то и терпка, как терпко вино,

Терпкостью желания и экстаза.

II

Идёшь по проспекту, он грязен весь.

Вглядываешься, падаешь как в толпу – как есть.

Толпа торопится, играют цветы на полях шляп –

В кафе, на веранде, сидит пошляк.



Он говорит о страсти, но страсти нет –

Есть странная тень на стене

В особняке с переписанным номером.

Упавшая в его объятия, изображая обморок.



Есть другая, которая не пришла,

Третья – подобие Беатриче.

В кафе, на веранде, богатый сидит пошляк.

Ему принесли вина, икры, дичи.

III

Он поправляет платок-паше,

Очарованный новой Дивою.

У него ничего на душе,

Но глаза у него красивые.



Цветущие луга

I

Ты чувством осенён, ты ослеплён,

Как лета, ждёшь, как счастья, ждёшь,

Приходишь ночью и зовёшь,

Надеясь: ночь тебе поможет.

Весь луг в цветах, и белым ложем

Под красным солнцем тоже ждёт,

Когда за лес оно зайдёт.

II

Заблещет золотом пыльца,

Луна повиснет круглой лампой,

И ветка скроет чёрной лапой

От всех черты её лица.

III

Тогда увидишь Музу ты,

В любви смутишь её, отравишь,

И в волосах её цветы

За ночь сто раз пересчитаешь.

Проснёшься поздно, встанешь с ленью,

Ещё поздней тебя – она,

Твоя фигура Возрожденья,

Присоединённая страна.

IV

Но помни, утром провожая

И память встречи сохраня,

Её и раньше побеждали,

Ведь это слабая страна.



Рай

Кружевные подолы,

С острым носиком туфли.

У дверей – красный пуфик,

И всюду гондолы, гондолы.



Идеи

Никто ни в чём не виноват.

Ни ты, ни общество, ни ценности,

Но, как ты видишь, жизнь черства,

И иногда подвластны тленности

Идеи жутче вещества.

Ведь вещество – его не вымарать,

Переродится, переплавится,

А что идея? Жизнью вымрет,

Иссохнет и обезобразится.



С ней, нищей, человек появится.



Она в руках забьётся, уродина,

В ней каждый нерв как прокажён.

Он громко скажет слово «Родина!»

И станет ясно – он чужой.



В кабаре

«Заблудиться снова, что ль,

В самой маленькой Вселенной?

Тело тленно – ну и что?

Чувство тоже тленно!» –



Он допел, дотанцевал.

«В самой маленькой Вселенной,

Заблудиться в человеке?»

Месяц в небе дотлевал,

В танце окунаясь в реки.



Пахло кофе, пахло дичью.

В ноты он не попадал,

Но был молод и порхал

У органа райской птичкой.



Он твердил, невечно тело,

Всё, что есть – не навсегда.

На щеке его звезда

Нарисованная тлела.



Несчастно влюблённому

Если б ты был стократно, стотысячно лучше – тогда бы!

Если б ты был элегантней, богаче, умней,

Если б ты был человеком другого масштаба –

Может, тогда ты бы тоже понравился ей.

Если б ты ездил в Париж, где готовят фламбе,

Если б на свежую ягоду лили бренди

И обжигали десерт в сладком сахаре при тебе –

Может, тогда поклялись и тебе бы.

Если б ты знал, скажем, пять или шесть языков,

Если б у моря ты розы растил и оливы,

Может, тогда б и её посетила любовь –

Да и не только, ещё бы других красивых.

Если б ты в Опере царскую ложу снимал,

Жертвовал театрам, любил добродетель,

Если б ты даже не знал, что бывает зима –

Может, тогда никогда б ты её не заметил.

Если б смотрел ты на небо в осеннем пурпуре

И просыпалась мелодия рая в тебе,

Может, тогда б ты не маялся этой дурью,

Ездя в Париж, где прекрасно готовят фламбе.



Вода в Неве

Чернеет вода, а когда-то давно

Смотрели монархи в неё и пили вино.



Чернеет вода, а когда-то давно

Смотрели монахи в неё и пили вино.



В каретах у этой воды проезжали цари,

И страх, даже глубже неё, в них кипел и царил.



Они заходили молиться в часовню у этой воды,

Как смертные люди, не перед, а после беды.



Им ветер, паря над водой, напевал в унисон,

И скалились здания только рядами широких колонн.



Над их головами кроваво горела заря,

Копытами цокала лошадь, под чёрные ноги смотря.



Они выходили молиться к великой воде,

И в радости даже молились сильней, чем в беде.



Туда, где к воде восторженно камень приник,

Где лилией пахло и листья качались, как лик.



Потом для царей наступила другая пора,

И листья сменили на чёрной воде катера.



Мироздание. Вечер

Моё проклятие, всех звёзд мерцание,

Не повернуть уже назад,

И розовеет небо, как фасад

Мне в части видимого здания.



Все притяжения и всё желание,

Всё упоение, горячность, страсть,

Все понимания непоминания

Отдельно каждого и вместе нас.



Моё призвание, моё смущение,

Всё ожидание сошлось в тебе,

И ночь холодная и ясный день,

И даже, может быть, моё прощение.



Известно всё и всё волнительно.

Закат расплавится, как всё, текуч

Для ночи сладкой, долгой изумительно,

А завтра снова ляжет между туч.



Чёрствость

Я не пришла, когда была нужна.

Конечно, мне за это – ничего.



Я не пришла, когда была должна,

Не осушила слёз его.



Я слушала мольбы и, встав к стене,

Твердила: «Нет!» сквозь равнодушный сон.



Я не пришла, как не пришли ко мне.

Хотя, конечно, не пришёл не он.



Воплощение страсти в грозе

Две ели, как скала,

И цвета, как топаз,

Иголок тысячи, зелёных глаз,

Подняли вверх, а там гроза была.



Там молния неслась

И искушала гром,

Рукой горячей то, то золотом волос.

Невидимо вставал он во весь рост,

И сокрушался, повторяя: «Страсть!»



Об облако стуча

Широким каблуком,

Он приближался к ней,

Она – к нему рвалась,

Под ними ели две, стояли, как скала,

И страшно было им под метким огоньком.



Время

Как быстро мы становимся никем

Для тех, кто так легко и вдохновенно,

Так деловито представлял нас всем,

Так пошло и обыкновенно,



Не очарованных ни песнями весны,

Ни ароматом роз, ни вставших возле Граций,

Кто бутоньеркой сделал наши сны

И ей украсил свой несвежий лацкан.



Изгои

Всем лучшим перевоплощениям по вопросу изменения человеком пола посвящается

Когда изящное разбито,

Как можно объяснить изгоям,

Что Аполлон, став Афродитой,

Компрометирует обоих?



Возведение статуй в саду

Я предлагаю отыскать ту улицу, тот дом,

Пройтись по старому Монмартру

Или по Вене, где кругом

Сирени шлют приветы марту.



Где на пороге утром ты

Встречаешь солнце с лёгкой мыслью,

Озёрной полный чистоты

И, как сапфир, небесной выси.



Возможно, мы войдём в тот дом

И сказочно помолодеем.

Но мы измучены трудом,

И что таить – мы лицедеи!



У нас теперь стоят в садах

Венера, Зевс, царица Гера.

И кто погибнет в чьих ногах,

Не скажут слуги Люцифера.



Когда наступит вечер, тишь

Повиснет грузно над гранитом.

Меня так манит мрамор мышц,

Что в песню сложится молитва.



Да, неизбежны снег и гром,

За все дела с нас взыщут плату.

Но всё равно – отыщем дом!

Пройдём по старому Монмартру.



Артист

Ты грим нанёс, выходишь в свет,

Свет зол и склочен,

И ничего на сердце нет,

Что было ночью.



А ночью был прекрасный сон

И поцелуи.

Ты молод, свет в тебя влюблён –

И ты танцуешь.



Роскошный шумный ресторан,

Ты обожаем,

Все говорят, какой ты франт –

И обсуждают



Твои глаза и цвет волос

Так увлечённо,

Твою осанку и твой торс,

Такой точёный.



Цветут нарциссы под окном,

И вдохновенно

Твой взрослый зритель пьёт вино,

Смотря на сцену.



И он кричит: «Танцуй ещё!»,

Он – твой ведущий.

Тебе в душе нехорошо,

Но ты послушен.



Этой ночью черта уже пройдена

Этой ночью черта уже пройдена,

Твоя страсть – не моя вина!

В небе так же, как мы, одинока Луна.



Предлагаю без пафосной лжи

Выпить вместе за новую жизнь!

Предлагаю не вместе великолепно зажить!



Не свободы ль мы оба хотели давно?

Снова делаешь вид: тебе всё равно,

Может быть, ты и прав – давно!



Только смотришь тоскливо в глаза, а там

Наши встречи и наши места,

И предательства наши, и пустота.



Всё забыто уже, прощено,

Снова делаешь вид: тебе всё равно,

Но осталось ведь что-то, что было давно.



Потому ты меня и рад отпустить,

И есть безнадёжное в этой радости!



Прелюдия

Засиделись. Скоро рассвет.

Сквозь Moet в бокале поблёскивает звёзд колье.

Говоришь, что хотел бы любви на десерт –

И, конечно, не прямо; читая Бунина мне.



Улыбаюсь, лукавя: «Кто не хочет любви?

Кто в такую счастливую ночь совладает с собой?»

Разумеется, тоже не прямо, а взглядом и

Цитируя оригинальные строки Рембо.



Холодает, от ветра сирени шуршат,

Возвращаемся в дом. И тогда, задержавшись в дверях,

Я тебе признаюсь, неровно дыша,

Я сдаюсь тебе нежностью в синих глазах.



Простая драма

Ты слишком стар! Не думай о разводе.

Да, я тобой увлечена сейчас,

Но это до того, пока не станет в моде

Разоблачать за увлеченьем нас.



О, свадьба – нет! Друг, ты впадаешь в детство.

Фата, печати – это пошлый цирк.

За ним последует делёж наследства,

Когда ты, извини, отдашь концы.



Такой разврат! Не обижайся, милый,

Мне правда близко то, чем ты живешь.

Мне жаль, что время нас разъединило,

Но время только страстью не возьмёшь.



А на любовь я не потрачу силы,

Они ещё нужны на глупые мечты.

Я тоже перестану быть красивой,

Состарюсь, загуляю – как и ты.



Я смотрю по сторонам – люди-звери

Я смотрю по сторонам – люди-звери.

Им не нужен ни Бодлер, ни на лацкан шёлк.

Как я рада, что в отчаянии ко мне ты пришёл

И все мерки мои перемерял!



Я сказала: «Это жуть!» Ты не верил,

Распалившись, твердил мне, что

Это просто не любил их никто,

А возьмись, полюби – образумятся звери.



Перестанут жить дрянью и вором,

Выть без повода, что бросает в дрожь,

За спиной, ухмыляясь, носить грязный нож,

Чтоб в Палермо достать у собора.



Ты твердил, не бранить, не карать их,

Чтобы каждый шанс наперёд имел,

Чтобы в небе рассветный огонь горел –

С кем бы ни был кто (и за что) в кровати.



Что такие они не с рождения,

Ты меня уверял горячо,

Что с рождения все подставляют плечо,

А безнравственность – вырождение.



Это правильно, друг! Пусть найдутся

В их судьбе любовь и восторг.

Пусть они поскорее возьмутся за ум

И наденут костюм!



Но они не возьмутся – видит сам бог.



Подарок

Присядем у камина. Аполлон

На нас двоих посмотрит гипсово,

Блеснёт на столике коробка с клипсами,

Сапфиры в ней – июньский небосклон.



Ты хочешь заплатить – да, должен ты.

Ты прав, когда решил платить за лучшее!

И всё-таки я возвращаю купчую,

Благоразумная до темноты.



Квартал

С дождливым суетным весенним балом

По случаю я прихожу в один квартал –

Там кофе аромат взовьётся с белым паром,

И за окном туман спадёт на губы скал.



Там весело, и там, дрожа от страсти,

На небе светится далёкая звезда.

Я там сожгу мосты к доверчивому счастью,

Краснея от досады и стыда.



Беспечность

Как проклятая, я люблю беспечных,

Мне не хватает их беспечности.

Смешно, минутно погружаясь в вечность,

Завидовать этой спокойной вечности.



Они не знают вечности, считая,

Что всё подвержено в итоге тленности,

Всё разлагается, сгорает, гибнет, тает,

Нет исключения для радости и верности.



Нет постоянного – хотя бы только в жизни! –

Всё обязательно спадает к тленности.

Беспечные капризны, но, чем капризней,

Тем при раскаянии во взгляде больше нежности.



Молодые

Все любят молодых – особенно когда

Погашена свеча и всюду снежно,

Потеряны за днями берега – все берега! –

Потеряна некупленная нежность.



И так берет досада, что, живя,

Гнал жизнь, твердил: «Скорее!» и «Скорее!»,

Не сохранил, а рассорил себя.

Все любят молодых – особенно старея.



Образованность

«Красивая, умная,

Все говорят: модель или актриса!

Такие не ищут уютный дом», –

Он думал о ней свидании на восьмом

В партере на месте за десять триста.



«Она образована, элегантна.

Захочет – сейчас же сожжёт мосты,

Исчезнет, как сон, на рассвете!»

Он думал, даря ей на праздник цветы

По двести за штуку в роскошном букете.



«Изящная, милая.

В ней подкупают манеры, эстетство, ум!

Но тратиться так, хоть имеются деньги!..» –

Он думал, портному платя за костюм,

Платя ювелиру за кольца и серьги.



«Она бесподобна.

Мадонна. А лучше б такой не была!

И лучше б вообще никогда не бывала бы в свете!»

Она эту разность не меньше его поняла

Свидании где-то на третьем.



Так ведь не расстались,

И кто виноват – кто не смог?

Неясно, бывали в Париже и в лондонском цирке,

В валюте посчитан был летний визит в Нью-Йорк,

Он грустно считал; и её занимали такие же цифры.



Представление о женщинах

Все мужчины по складу немного Данте.

Все решительно строят конструкт,

Начиная от цвета волос и от нежности рук,

Завершая сапфирами и бриллиантами.



Всё продумав о месте прощаний и встречи,

Чуть подкрасив закат, белый снег серебря,

Отдаляя рассвет – ты придумал меня,

И винить мою тень просто не в чем.



Это вовсе не я, это холст, это масло,

Это кисти, и это всего лишь узор,

Просто призрак у снегом засыпанных гор,

И тебе его контура мало.



Зеркало

Скажи, в печальном тёмном зазеркалье

Ты – я, у нас душа одна?

С моим желанием, с моей печалью

По коридорам мечется она?



Встав у дверей широких, слышит точно,

Что говорят другие отражения,

И ей от них становится так тошно,

Что жутко замедляется движение.



И, замерев, она пытает взглядом,

Она, в истерике прося: «Спасись!»,

Не знает, каждый новый день – преграда,

Чтоб сохранить растраченную жизнь.



В её глазах то ночь, то разгорится пламя,

И я могу понять её грехи и драму,

Упав передо мной, хватается руками

Она, распятая, за кружевную раму.



Песня о Париже

Запах этих духов – запах вечера,

Стол накрыт и гостей полно,

Мне не спрятать любовь за узорами веера,

Чувство в сердце живёт давно.



Разливайте любовь, разливайте шампанское!

Свет горит до утра в домах парижан,

И, вставая, светило гигантское

Будит зря эту лучшую в мире из стран.



До обеда никто не подумает выглянуть,

Только выйдет красавица на балкон,

Чтобы розы засохшие выкинуть,

И продолжит свой чувственный сон.



И исчезнет её увлечение с розами,

Обещания все отзвучат.

Потеряла я веер свой розовый

И забыла ваш ласковый взгляд.



Рыбаки

Что сказать? Не имею слов.

На такое совсем не бывает фраз.

Это был взаимно хороший улов,

Но уже под котлом огонь погас!



Под завистливым взглядом других рыбаков,

Им запомнилась наша страсть,

И они ходят с сетью вдоль берегов

И добычи ждут, не смеясь.



Так проходит которая ночь,

И сидит у зелёного камыша

Неизбежная в мире из нош –

Развалившись и плача, душа.



Слышен шорох шагов по песку,

Но ведь скоро начнёт светлеть.

Никому на этом веку

С нашим кладом не вытянуть сеть!



Человеческое одиночество

Когда сосуд разбит,

Когда на окнах снег и жизнь остановилась,

Не забывай упорно делать вид,

Что ничего на свете не разбилось.



Верь в этот вид всегда,

Когда на сердце хмуро и если слёзы душат.

И завтра ты отыщешь берега,

Которые ни вихрь, ни годы не разрушат.



Как эта тень на мраморной стене,

Играй со светом, подражай движениям.

Все были одиноки, но все

Готовы сострадать проклятым отражениям.



Я посвящаю вам моё «Люблю»!

Я посвящаю вам моё «Люблю!»,

Моё «Прости!», я посвящаю вам мой самый лучший день,

И ночь вам лучшую я тоже отдаю,

И эту гипсовую розу на плоскости высоких стен.



Когда вас нет – и счастья тоже нет,

Моё «Люблю!» особенно для вас и лишь для вас,

И это не «Люблю!» – «Прощай!» и не «Люблю!» – «Привет!»,

И не «Люблю!» – «В какую цену час?»



Не то «Люблю!», где лгут, где делят пополам

Итог, где выгоду потом годами ждут свою,

Из всех значений, смыслов, видов вам

Я посвящаю чистое «Люблю».



Дом без фарфора и льняных скатертей

В одну из снежных личных зим

Я ссорилась до слёз с судьбой,

И между встречами с другим

Я виделась с тобой.



Мы при закатах золотых

Прощались молча у дверей,

Стол был так прост – ни хрусталя и ни льняных

Красивых скатертей.



И стены угнетали без

Лепнины и картин,

Ты приходил – тогда как мир, печальный весь,

Преображался в мир хрустальных ночных витрин.



Они светились за окном,

А дальше – дальше только страсть,

Вся ночь в любви, в мечтах, вдвоём,

Всю ночь хотело небо жадно к земле в объятия упасть.



И души были не пусты!

Спасибо, мой любимый гость,

Что приходил счастливым ты

В мой дом, который был так прост.



Обаяние

Страсть к красивым не уйдёт из моды,

Не померкнет никогда в годах.

Те, кто эротичен от природы,

Больше не нуждаются в дарах.



В мире скучном, постоянном, сером

Два луча сливаются в флюид:

Взгляд, который смотрит прямо в сердце,

Тембр голоса, который опьянит.



Не забывайте любовников и любовниц

(Шутка)

Ты говоришь, что это безобразие.

Я думаю, таланта больше нет,

Чем научиться, не нарушив связи,

Завершать лирический сюжет.



Кто умеет, тем легко живётся,

Чувства их не колют, как игла.

Ведь когда любви не остаётся,

Остаются иногда дела.



Над землёй

Взгляд от земли рискнул преступно оторваться

И в наказание завистливо блуждает

Там, где прошедший век и новый в вихре, в танце

Кружит водоворот, а белокурый бог планеты замышляет.



В масштабном поэтическом пространстве,

На покрывале облаков красуется молоденькая нимфа,

В попытке ангела завлечь поёт романсы,

Но ангел любит хор – и все попытки мимо.



Под вечер нимфа, не дождавшись ласки,

Тунику скинув с плеч, бросает нервно к тучам,

Всё небо искупав в её бордовой краске,

Ложится; как назло, ей светит на лицо янтарный звёздный лучик.



Она раздражена, и утешает только

Единственная мысль – её последний парус,

Что это про неё прекраснейшую польку

Когда-то написал австрийский гений Штраус.



Любовь к человечеству

Любовь очаровательно невинна

В манящей искренности лица.

Где нет любви – там всё непоправимо,

Где нет любви – там подлость без конца.



Там перемешаны понятия и цели,

Нет принципов и каждый вектор сбит,

Там всё погребено в прекрасной колыбели,

Где первая душа, не пробудившись, спит.



Молодой человек

Глаза – бескрайний океан,

Ни бурь, ни волн, ни ветров,

И не знаком ещё обман

Гулящим возле берегов.



Улыбка – безупречный свет,

Но будет грусть – и будет тень,

Как будто бы её букет

Отбросил – расцвела сирень.



Весёлый нежный хрупкий смех,

Душа изящна и чиста,

Но мне не верится в успех

Такого существа.



Он поменяется, клянусь,

Улыбка, голос, жесты, стать –

Всё поменяется, боюсь,

И будет даже не узнать.



Письмо о новой жизни

Говоришь, в Риме холодно жуть?

Ничего, полегчает потом!

Я в Москве не могу уснуть,

Потому что такая же песня кругом.



Все ветра в страшный хор собрались,

Воздух влажный, тяжёлый стал,

И последний качается лист

На сирени: уже опал.



Я уйду в эту ночь, просчитав

Каждый сладкий грешок наперёд.

Я сторонник свободы, ты прав.

Ты поэтому выбрал её!



Дориан

В прекрасный гроб упасть! Ты смотришь вниз.

Ты красотой красив жестокой, дикой, громкой,

Здесь принимают каждый твой каприз

Как шалости любимого ребёнка.



Тебя зовут в Нью-Йорк поговорить

Так много женщин – молодых и взрослых,

И парни смотрят вслед – кем надо быть,

Чтоб не задать тебе все на земле вопросы?



Ты – терапия! Безупречный яд,

В тебя влюбились все, попав в силки природы,

Владельцы вилл, особняков и яхт,

Владелицы домов высокой моды.



Ты с ними бренди пил и под Луной гулял,

Они тебе: «Прощай!» сказали вдруг небрежно.

Клялись быть нежными, но так и не узнал

Ты, милый Дориан, что существует нежность.



Циник

Ты обычно шутишь зло и груб,

Никогда не пленник вдохновения,

Но сегодня ты молчишь и в глубь

Смотришь ты ночного сновидения.



Там весна, там соловьи поют,

Веселятся тени-привидения,

И в слезах ты говоришь: «Люблю!»

В этом странном-странном сновидении.



Время встало, время не течёт,

Ты там связан страшными веригами,

Ты, до гроба сделавший расчёт,

Плачешь там, как самый нищий – выгнанный.



Наяву ты человек большой.

Что ж ты веришь в суть перерождения?

Может быть, ты всё ещё с душой

В этом колком-колком сновидении?



Навсегда

Я с тобой навсегда останусь!

Я хочу разделить твоё счастье и слёзы –

Для меня это лучшая в мире малость,

Это самая сладкая тайная грёза.



Очень быстро любовь превращается в шалость.

Не ругай меня за беспечность.

Я с тобой навсегда останусь! –

Но никто ведь не мерил вечность.



Клеопатра

Сибирски синее стекло;

Похолодало – холод будит.

Немного времени прошло,

Но мы уже другие люди.



Готовя сердце ко всему,

Мы влюблены и вечно в паре,

Но ты не счастлив. Почему?

Ты мечтал о Клеопатре.



Ты мечтал о молодой,

О безупречной, дерзкой, хваткой,

Ты вырастил меня такой,

Я – не мечта и не загадка.



Я не могу любить до слёз,

Не нарушая нежной клятвы,

Я не могу любить всерьёз.

И путь отрезал мне назад ты!



Тебе – уже, наверно, вам,

Понять бы в вашем зимнем смоге:

Мои побеги по ночам –

Всего лишь плата за уроки.



Друг радости

Метель, снега. Бросает в дрожь.

Весь мир в серебряной росе.

– Друг радости! Куда идёшь?

Поправив шарф: – Иду, как все.



Шарф в цвет его большим глазам,

В них ветер заглянуть хотел.

Как много, Боже, места там!

И ничего – снега, метель.



– За чем идёшь? Один идёшь?

Снег падал под ноги, шурша.

– Один. Кого в метель найдёшь? –

Спросил он, замотавшись в шарф.



– Метель не вечна. Ты гулял,

Не мысля, что бывает снег!

Ты столько времени терял,

Весёлый старый человек.



Он промолчал, он вспомнил вдруг,

Что я не лгу, что в мире есть

Дни без метели и без вьюг,

Но для него уже не здесь.



Неприятное расставание

Как много неглупых людей клялись, что ты будешь страдать,

Твердили: «Таких, как она, нелегко удержать!»

Но ты их не слушал, ты думал, они – дураки,

Ты виделся с ней то в партере, то около розы и лунной реки.

Она обещала любить – как правило, только в кровати,

Но ты ей поверил, ты столько своих поцелуев растратил!

Подарки, признания, нежность, горячие сцены –

Ты думал, что найден предмет, не имеющий цену!

Что найдено самое тонкое чувство на свете

И, если угодно, лекарство от скуки и смерти.

И где бы ты ни был – в партере, в гостях, у реки,

Ты ждал эту радость протянутой в шутку руки.

Когда вы шампанское пили, ты думал украдкой: «Однако

Она – Клеопатра, Шанель и Вероника Франко!

Но, кроме того, как ни странно, она Афродита,

И в ней ни одна из высоких черта не забыта».

И ты не ошибся с её повседневным укладом,

Она целовала тебя под пулей завистливых взглядов.

Она танцевала с тобой, обнимая развязно,

И ты наслаждался публичностью вызревшей связи.

Но женщинам ведь забывается всё, что угодно,

Но женщинам ведь забывается всё, что удобно.

Тебе говорили неглупые старые люди,

Что этот роман она тоже однажды забудет.

Но ты им не верил, ты думал – они старики

И сами не реже клялись у весенней реки.

«С тобой, как во сне!» – уверяла она; «драгоценность» и «солнце».

Кто ж знал, что твоя Афродита так быстро проснётся.



В стеклянном зале

За ужином в стеклянном зале,

Встав у подсвечника-цветка,

«Я уезжаю!» – вы сказали.

«Решительно?» «Наверняка!»



Насколько ночь искусный шулер,

Как затуманивает взгляд.

Вы объяснили: «Здесь – я умер.

Без воскрешения назад!



Я понимаю, вы в обиде

И бесконечно правы вы.

Но даже Бог, конечно, видит,

Что Рим прекраснее Москвы!»



Я предложила вам с кокетством:

«Раз воскрешенья нет назад,

Оставьте мне тогда в наследство

Ваш дом и ваш античный сад».



Вы разозлились; так же, стоя

У свеч, вы стали возражать.

И вы подумали, а стоит

Так однозначно уезжать?



Разве можно спешить, если пьёте кофе?

Разве можно спешить, если пьёте кофе?

Не смотреть на живые цветы в окне?

Пропускать в веществе застывшие строфы,

Точно зная: незрячих зароют в земле

И земля будет долго молить о пощаде?



Но в неё равнодушно опустят гробы,

И пустоты в земле, как в берёзовой пади

Острова без лесов, станут эхом мольбы.



Выгнанный

Мой дорогой, бесценный,

Уходи! Мой драгоценный!

Люби другую нежно или смело,

Я не тебя всю эту ночь хотела!

Прости! Я удивительно капризна.

Ты – лишь портрет, другого точный призрак.



Аллегория соблазна

– Глоток – всего один глоток!

Порыв к манящей так воде…

И ты, не ощущая ног,

Войдёшь на них в Эдем.



(Молчание.)



– Грешок – всего один грешок!

Твой глупый стыд сожжёт заря.

И ты уже сказать бы мог,

Что был рождён не зря.



(Молчание.)



– Поклон – всего один поклон!

Короткий, но живой.

И твой лазурный небосклон

Навечно – сад с Луной.



– А свет Луны красив? – Красив!

Смотри! – свет засиял;

И он уже в ответ игрив,

Но не поцеловал.



– Красиво! Вечность бы светил

Через хрусталь росы!..

И он, целуя, ощутил,

Солёный вкус слезы.



Сентябрь

Разбила – я!..

Не хотела вдребезги – нет!..

Не стыди меня.

Хочешь совет?



Гаснет заря,

Но ещё любовь в голове.

Если врёт та самая –

Верь.


* * *

Ты опекал меня, как друг.

Вдруг заявляешь: ты – мужчина,

И надо было знать причины,

О них ведь знали все вокруг.



Каприз

Без сомнения, мне это только казалось,

Это вовсе не я признавалась.

Это было неправдой, как, знаешь,

Просыпаешься утром, листаешь

Воспоминания в мыслях,

Стоя во сне на высоком мысе –



Всего один каприз!

Всего один на жизнь.



Без сомнения, больше не повторится,

Разве можно печальней влюбиться,

Это только туманный полдень,

Это пресная ода свободе,

Самый частый мираж на планете

В тусклом-тусклом вечернем свете –



Всего один каприз!

Ещё один на жизнь.



Чужой на пристани

Смотришь, как море чисто и спокойно,

Слушаешь ночью, как смело, но стройно

Ветры поют.



Кажется мир одиноким, пустынным,

Пахнет от берега розово-дымным –

Запах кают.



Думал, тебя в этом городе встретят,

В утреннем смоге, в утреннем свете –

Нет ни следа.



Верил, что кто-то, пришедший на пристань,

Выпьет с тобой по бокалу игристого –

Но не беда!



Глянь, сколько милых брюнеток-морячек,

Бросься к ним в руки, обиду не пряча,

Всё расскажи!



Утром проснёшься с одной, поболтаешь,

Сердцем воскреснешь и пошагаешь

Заново жить!



Любимый человек

Когда бы ни пришла – ты открываешь двери,

По классике часов не замечая бой.



(Шёпот.)



«Я не любовь!

Ты зря в меня поверил».



Встречаешь, говоришь, как искренне и долго

Ты ждал её, надеялся: придёт.



(Шёпот.)



«Ты идиот.

Мне нужно так немного.



Ни ожидания, ни ночи и ни встречи,

Ни долгие парижские звонки.



Тепло руки.

В нём – очевидно вечность».



Ты же не думал, что это надолго

Ты же не думал, что это надолго?

Разлука – такое бывает часто.

Ты же не верил в действительность счастья

(Или похлеще – в действительность Бога)?



«Нет!.. Ни секунды, ни каплю, нисколько.

Что бы теперь ни сказала – всё пусто!»

Правда? «Да, правда, хотя и колко.

Что уж поделать – беспомощно чувство!



Умерло! Нет! Растворилось, исчезло!»

Смотришь в глаза мне так нежно и смело…

Что же ты делаешь? Я не железная!

Что же ты делаешь?..



Диалог со свечой

Свеча, погасни! Я устала.

Пусть месяц светит мне в окно.

Всего так много, только мало

Того, что правда быть должно.



Свеча, ты только сон мой рушишь.

Я не нуждаюсь в палаче!

И не заглядывай мне в душу –

Её не распалить ничем.



Ты светишь – только мир не светел!

Мир безрассуден и предвзят.

Смотря в меня, ты смотришь в пепел,

А может быть, уже и в ад!



Ну что ещё там можно видеть?



Несчастливая любовь

Несчастливой любви не бывает.



А Данте любил Беатриче, милый?

Думаешь, нет, но все,

кто читает,

Скажут, не думая, что это было.

Когда печально –

может, нескладно,

Но радость в чувстве не главная штука.

На Божественную комедию хватит –

и ладно,

Написано несколько сцен

Из Ада –

и жутко!



Несчастливой любви не бывает.



Разумеется! Кому это надо?

Слёз – море,

одна по щеке сползает

И только, она и есть правда.



Не веришь моей театральной слезе?

А если

Навести свет, чтоб ослепила блеском?

Тронет тебя еле-еле,

Коснётся, ставшая бесом

Искушающая слеза –

Слеза соблазнительна. Ты не знал?



Обращение к розе

Ты прекрасна, роза! Прекрасен каждый изгиб.

Умрёшь в листве – увековечат в гипс,

Считай, что бессмертна.

Не плач, что у гипса алого цвета нет,

Будет заря – окрасит в твой прежний цвет.



Кукла

Автор приносит извинения за низкую лексику, использованную в стихотворении.

Как кошки возле миски,

У клиники они.

Надуть скорей бы сиськи

И сделать ноготки б.



Где б ни бывали в мире,

Поделятся легко:

Хотят губу пошире,

И это не прикол.



Начищенная кожа,

И только очень жаль –



Не срезать тупость с рожи,

Не срезать тупость с рожи,

Не срезать тупость с рожи



При помощи ножа.



Зато со всей душою

Им нравится теперь

Над задницей большою

За выпадом попеть,



В спортзале с гирей топать,

Гантели волочить –



Как можно душу в жопу,

Как можно душу в жопу,

Как можно душу в жопу



Так искренне вложить.



Бомонд

Сюжет стихотворения является вымышленным и не имеет никакого отношения к реальности.

Цветы, витрины – кругом голова,

Парфюмный запах роз, лаванд, азалий,

Всё супердорого, а вы не знали,

Что есть в Москве ещё одна Москва?



В ней переходов нет и нет метро,

И в ней не носят прошлогодних курток,

В ней продаются туфли – сто за штуку

И многомиллионные пальто.



Здесь пьёт винцо и устриц ест бомонд,

А «нищих» бесконечно презирают,

Как хорошо, что «нищие» не знают:

В народе есть ещё один «народ».



Им нравится дистанцию держать

И показательно плевать в «убогих»,

Как будто не «убогие» налоги

Обязаны на устриц собирать.



Скромные похороны

Нет, что растрачено, то, значит,

Не нужно было никому,

Совсем ни в чём, ни одному:

В печали идиот растрачен.



А, может, были бы победы

И бились в нём всю жизнь не зря б

Первоначала и моря,

Не пролетело б всё бесследно.



Кто ж виноват, что он всё бросил,

Не дописал, не дочитал,

Разочарованно устал,

Разбил все векторы и оси?



Жаль. А ведь надо просто ценность

Обыкновеннейшую, чтоб,

Когда закроют красный гроб,

Не всё взяла с годами тленность.



Чтоб кто-то приходил к могиле,

А, может, даже и к кресту,

Чтоб розы, глядя в темноту

И вспоминая, слёзы лили.



Разница в возрасте

Эта роль задумана на год-два.

Пять лет продержаться –

уже рекорд,

Но тебя на пять хватит едва ль,

Ты слишком взрослый и слишком горд.

Да и роль отнюдь не предел мечты,

Плата так себе – поцелуй, слова.

Не такого ведь явно хотел бы ты?

В ответ равнодушно молчит Москва.

Да и философия!

Кому не рано – поздно тем.

Слишком большая разница в возрасте.

Хотя большая

и, кажется, больше всё,

Откуда ты знаешь,

Чего ждёт

Душа? Не залезть ведь в чужую душу.

А, может, я никогда ничего не разрушу?

Откуда ты знаешь, позволь?

Не разрушу.

И это совсем не роль!

А просто чувство.



Прошёл год.

Второй.

И ты уже ждёшь звонка,

Когда скажут, мол, нашли посвежей.

К телефону потянется рука –

Решил позвонить и бросить первей.



Откуда берётся совесть

Чем проще метод,

Тем убедительней.

Судить некому победителей,

Но кто сказал, что, кроме мнения, суда нету?

Почему, если ты ещё человек,

Сделаешь гадость – и беспокоишься?

Руки моешь в руслах чистейших рек

И всё никак до белого не отмоешься?

Никто, может быть, и не узнал, кто вор идеи,

Сплетник, разлучник или, скажем, лжец,

Ты перед всеми умеешь быть лицедеем,

А перед зеркалом встанешь – конец.

Откуда берётся совесть? И почему у одних есть,

У других – ни капли?

Одни спокойны, сколько б ни упрекали,

Другим ни слова – а день дай, и хватит, чтоб себя съесть.

Проще всего сказать: совесть от Бога.

А если помыслить поглубже, без предрассудка?

Совесть – ведь это и высоко, и жутко,

И даже мистики есть немного.

Начинает казаться, что это голос души,

Отдельной от тела, что это момент покаяния,

А это, может, просто роза шуршит,

Увядающая от вашей словесной дряни?

Мир прекрасен, строен, ярок и честен,

В нём всё рождается чистым – другим он не был.

С чего ж вы, подлец, найдёте себе в нём место,

Когда вам чужие розы, земля и небо?

С чего же вам будет не больно, не жутко,

С чего претендуете на счастья улов,

Когда вы выкинуты поступком

Из этой фрески тысяч цветов?

Не обижайтесь на тон, на подачу, на резкость,

Спросите: как же те, кто ни разу мучиться не хотел?

Так они не увидели фреску,

Самый зрячий – один мазок разглядел.

Что же им делать, молчания кроме?

Они ведь не озаботятся правильностей сонмом.

Ох, опасно осознание мировой гармонии,

А уж значения своей персоны!



Вид из окна «Пушкинъ»

Вечно с улыбкой мой элегантный Тверской,

Ему будто б музыка, песня – стук каблуков.

Из всех, кто на нём побывал, никому

Его не забыть любовных каменных слов.



Поздно. На улице пёстрый вальс фонарей,

В набат ударит гром, и ветер треплет уже

Вовсе неласково – зло; отрывает лист-бант

У предбутонья розы, оставшейся в неглиже.



Чёртово колесо

Что ты тонешь в слезах? Всё получится,

Наплевать, что не верят все,

И ты даже найдёшь попутчицу

На этом чёртовом колесе.



Всё настанет, изменится, сбудется,

А потом обратится в песок.

Главно, знать, для чего оно крутится,

Это чёртово колесо.



Воссоединение

Я не люблю возобновлять,

Неубедительно звучит

Признание после разлуки.

Мне кажется, смешно в разрухе

Алмазы прошлого искать.



Ты говоришь, пойти с тобой,

Всё поправимо, выход есть,

Остаться предлагаешь вместе,

Но, очевидно, не на месте

Моя любовь с моей душой.



А за окном цветущий май.

Вчера хотела я сама

С тобой подняться в первый номер,

Остаться, как в том старом доме,

Но это прошлое; прощай.



Саванна

Кто бы подумал – мне захотелось покоя.

Раньше хотелось яркости джунглей, саванн,

А получалось скучное и степное,

Всегда в лживых взглядах и неудачных словах.

К звёздному небу стремились глаза, обманно

Ища там сладкие губы, контур лица,

Надеясь, что в страстном, в безумном и есть саванна –

Дикая, яркая, привыкшая отрицать.

Всё находилось, и никаких ожидаемых джунглей.

Тусклый костёр, разведённый в степи,

Пламя за час (или два) превращается в угли,

Пахнет весенней лавандой и хочется пить.



Обман

Это я! Я Иуда, продавший даром.

(Доплативший.) Мне стало боязно,

Я уехала первым поездом,

Когда все ещё ездили с паром.



Это я! Хоть ты был мне безмерно нужен,

Может, даже ты был единственным,

Но кому интересна истина,

Если ложи её не жемчужны?



Это я! Я оставила, я сбежала,

Это подлость, обман, предательство.

Это я не ищу доказательства,

Что ошиблась, что жизни не знала.



Это я! И с меня обязательно спросят,

Когда час мой пробьёт и сгину я,

И за землю твою опрокинутую,

И за небо, пробитое осью.



Имидж

Не принимайте вид на веру,

Бывает, маску уберёшь:

Один опущен до партера,

Другой поднят до царских лож.



За скромностью бывает статность,

А за развязностью – тоска.

За молодой улыбкой – старость

И только дряблая рука.



За резкостью бывает чувство,

За дорогим шампанским – сброд.

Не убеждайтесь, не прощупав,

Какой в действительности брод.



Репетир

Прекрасно, что деньги важнее всего,

Что статусы правят миром.

Вам скучен Островский и скучен Гюго,

Зато часы с репетиром.



Звук низкий, звук выше, практически звон,

Так плавно отбиты минуты,

В бордовом закате стоит небосклон –

Ещё не пришедшее утро.



Чёрт

Сорвав с азартом неглиже,

Ты отшвырнул его в сторонку.

Ты старым чёртом был уже,

А я была совсем девчонкой.



Годами ты меня растил,

Уча всем тонкостям соблазна,

Преобразил, принарядил,

Над «и» расставил точки сразу.



Ты до меня легко менял,

А суть мою не понял толком.

Ты был уверен, я – твоя,

Вдруг выясняется – не только.



И получается, года

Зазря утоплены в пучине.

Ты старым чёртом был тогда,

А я – причастной к чертовщине.



Теперь, в окно под ночь глядя,

Ждёшь, не приду ли извиниться –

Приду! Я не люблю тебя,

И в этом надо объясниться.



Ясное небо

На краю далёкого континента

В двух шагах от райских ворот

Смотреть бы на ясное небо с кем-то

У застывших хрустальных вод.

Стемнеет, покажется небо млечным,

Знать бы в мире всё наперёд!

И быть убеждённым, что ясность – вечна,

А всё остальное – пройдёт.



Разочарование

Забавно. Плох человек,

А кажется, что плох весь мир.

И кажется, что бог зря лёг костьми,

Творя закат и эти розы.



Творя у лодочек венецианских зыбь.



Творя над тишиной

Парад звенящих нот,

Слов, вздохов, взглядов хоровод

И плющ в цветах под каменной стеной.



Там вечный стих написан мной.



На маленьких камнях

Он вычерчен с трудом,

Там слёзно сказано, что страх

Всегда идём с грехом,



Как солнце утреннее к лугу с пастухом.



Нельзя бояться чувств!

Я уверяю всех,

Но в этот час молчу

И слышен звон в росе,



И этот долгий звон – подобие утраты по Мюссе.



Трагик

«Года идут – всё больше вру

Я всем вокруг, –

Признался трагик. –

Я вру, весь мир перечертив!»

Но мир всегда был на бумаге

Безосновательно красив.

Бумаге хочется искусства,

Здесь удивительного нет.

В искусстве маются искусней,

Не замечают ветхость лет.

В искусстве проще забывают

И с большим смаком пьют вино,

В искусстве лучше умирают –

Пусть тяжелее! – всё равно.



Четверостишия

Четверостишия 2017 г., романтические, немного категоричны.


* * *

Бывает время грязное и пошлое,

Но светлым заменяется оно.

У каждого святого было прошлое,

И будущее грешнику дано.


* * *

Играй с судьбой, имей нахальность

И помни, делая расчёт:

Одни спешат создать реальность,

Других реальность создаёт.


* * *

Амбиции – железные улики,

Которые не стоят и гроша.

У всех амбициозных громче крики,

Но всё же обнажённее душа.


* * *

Нас время безжалостно гонит вперёд

По узким дорожкам и тропам,

Нам в юности глупость пожить не даёт,

С годами – всезнающий опыт.


* * *

Нас гонит стрелки неустанный бег,

Угнаться всё не может мы за веком,

Сегодня, чтобы жить, как человек,

Сомнительно являться Человеком.



Умей прощать

Умей прощать, учись прощать,

Тогда клянусь, что счастье будет,

А если нет – то шанс понять,

Чем дышит мир, чем дышат люди.



Примерь костюм чужой тоски,

Прими чужую боль на веру,

Перчатку сняв с чужой руки,

Надень – и пусть не по размеру.



Смотри, как смотрит злейший враг,

Какие видно горизонты.

Какой горит вдали маяк,

Какие войны там и дзоты.



В чужом пальто и с хромотой

Тебе, танцору, незнакомой,

Под вечер в комнате чужой

Держа стакан чужого рома.



Чужой испытывая страх,

Попробуй у огня согреться,

С ребячьим холодом в глазах

Попробуй в зеркало смотреться.



Умей прощать, всегда прощать,

Когда приговорить охота:

Не нам судить, не нам решать,

Кого вести до эшафота.



Разговор с богатым человеком

«Ты пробовал любить?»

Ответ был тихим: «Да».

«Старался честным быть?»

Ответ был: «Не всегда».



«Теперь же ты устал?» (Молчание.)

«До глубины души!

Мой занавес упал

И зрители ушли».



«Так искренности нет

И всё сплошной обман?»

«Конечно!» – был ответ.

«Все любят за карман».



(Снова молчание.)



Я люблю прощаться, не убирая ширм

Я люблю прощаться, не убирая ширм,

Уходить до рассвета, рано,

Ни одной не увидев язвы души –

Мы ведь все чуть-чуть Дорианы.



Выхожу из подъезда: проспект пустой,

Алый цвет под ногами ляжет.

Как мне ширму мою не носить с собой?

Было б глупо пенять на тяжесть.



Все ведь носят её для меня, а я?

Неужели мне это сложно?

Не пугать их, когда разгорится заря,

Не лишать их счастья жить ложью?



Для тебя этот греческий берег

Для тебя этот греческий берег,

Млечный Путь над синей волной.

Для тебя все нарциссы мира

Расцветают весной.



Для тебя это тихое утро,

Эти серые крыши вилл.

Приходи ко мне завтра в гости,

Чтобы март наступил.



Весеннее

Ты прав, я просто испугалась,

Трясёт от мысли проиграть.

Я тоже много раз влюблялась

И тоже знаю, как влюблять,



Но в этот раз всё как-то жутко:

Есть вера в счастье на земле.

Я чувствую, убьёт разлука

Всё неизменное во мне.



Размышление о роли нечистых денег

Зачем их так много,

Ведь жизнь коротка.

Зачем столько денег

В красных руках?

Зачем воровать,

Убивать, подставлять,

Зачем столько денег –

Людей покупать.



Зачем, полюбив на чуть-чуть,

Еле-еле,

Бросаться на дно,

Где за грош предадут?

По-моему, розы у моря дешевле

И звёзды дешевле

Того, что крадут.



Первые романы

Я понять не могу, как влюбляются в детстве:

Там нет виски и там не потащишь в постель,

Там стоишь на рассвете, на небе – пастель.

Да, из плюсов там разве что – сердце!



Но ведь любят не сердцем, по правде признаться,

Безрассудно, решительно и горячо.

Когда хочется, сердце уже ни при чём,

В чёрством свете иллюминаций!



И стихи ни при чём, и подсмотренный образ,

И потом его чёрный, расплывчатый след,

В детстве статусов нет и долгов ещё нет:

Вы такие счастливые – оба.



Посвящение подруге

Марии Маниной

Смотри! В воде кувшинки-свечи,

На небе звёздный Водолей,

И чувствуется, пахнет вечер

Прохладным запахом аллей.



Смотри! Вот-вот – и станет тихо,

Наступит ночь, и в темноте

Рубином заблестит брусника,

Роса проступит на листе.



Смотри! Цветы над старой гатью

И искры белые костра.

Тебя могу сестрой назвать я,

Но ты мне ближе, чем сестра.



Одни кричат, что за, мол, меры примем

Одни кричат, что «за», мол, меры примем,

Другие плачутся, что будет крах,

И знает чёрт один, что движет ими:

Сентиментальность движет или страх.



Обеспеченные уезжающие

Есть те уже, кто посчитал, что лучше,

Пока есть время, дунуть за кордон,

А сами мы без Луи и без Гуччи

Здесь как-нибудь в обносках поживём.



Пускай бегут, раз нет в Москве удобства,

Улыбкой вдохновенной на лице

Пусть отвечают там, в раю, на скотства

И русский сглатывают акцент.



Искусственная совесть

Изменения рынка труда обсуждают в Москве,

Что ни день – обязательно новость.

Искусственный интеллект – это хорошая вещь.



Создать бы к нему искусственную совесть!



Придумать бы способ: систему, программу, чип,

Реагирующий на нравственные ритмы, чтобы

Там пикали кнопки: «Скажи!», «Молчи!»,

«Будь честным!» «Признайся!» «Пробуй!» – «Не пробуй!»



Как можно бы было прекрасно зажить!

С умом и при этом по-детски невинно,

Когда бы была застрахована жизнь

Надёжной совестливой машиной!



Мечтатели

Я знала людей, мечтающих откосить:

Им было неважно, кого и за сколько просить.

Ложились в больницы, меняли религию влёт,

И каждый смеялся, признавшись, что предаёт.

И хоть не глупы они были и даже в беседе легки,

Таким никогда я при встрече не жала руки.



Первая поездка в Рим в новой компании

Солнце видно сквозь витражи,

Дышит влагой вечерний Рим.

Я бы это хотела с тобой пережить,

А не с ним.



Скоро в небе ударит гром,

Но ещё тепло, ярок свет.

Перегиб это всё, это всё – перелом.

Чувства нет!



Четверостишия


* * *

Сто глаз пустых – всё ожидая чуда! –

Клянут великих, вздором возбуждены,

Но правы. Вечный Здесь не вечен Там, покуда

Здесь вечны дети Сатаны.


* * *

Жуткая творческая зима.

И вроде каждая сука пишет,

А нет ни утешения, ни маяка, ни пищи

Для бренно ищущего ума.


* * *

Когда измотан бедный разум,

На сене сломанных телег

Мы собираем жизнь, как пазл

Слепой безрукий человек.


* * *

Как много мог сей план посеять бед,

Что мудрый бог, боясь затеять драму,

Не начал с бабы, созданной себе,

А начал с бабы, созданной Адаму.


* * *

Мы люди, мы хотим любить,

Но тот, кто обретёт – утратит.

Люби себя. И, может быть,

Ни на кого уже не хватит.


* * *

Можно дворцами мнить шалаши,

Можно свалкой цветущую Ниццу.

Реальность – это шажок души

Содержанием через глазницы.


* * *

В среде, где даже кот учён,

Понять мне хочется подчас,

Что популярней: окрик «чё?»

Или кивательное «щас!»?


* * *

Я в рай попаду, хоть в него не гожусь,

Привычки ввиду лишь одной благородной:

Увидев приличного, я ухожу

В любом заведеньи до входа.


* * *

Хотя мне в мире ближе торжество,

А всё-таки давно я разумею:

Там, где есть страсть, не будет ничего,

Там, где любовь, росток зазеленеет.


* * *

Сведенье честного в могилу,

Удар таланту по рукам –

Нет ничего страшнее силы,

Принадлежащей слабакам.


* * *

Часов немного. Лет немного.

Абсурдно праздностью гордиться.

Мы начинаем с эпилога,

И завтра – это просто фикция.


* * *

Ты волен, и твоих печальных бед

Никто на свете не возьмёт нести,

С тобой встречаются, но только чтоб цвести,

И, знает Бог, в цветеньи правды нет.


* * *

Мне, как тебе, не жить, твоя мечта

Чужда мне, для неё кажусь я слишком чёрствой,

Мне близки скучное и краткое притворство

И предсказуемая красота.


* * *

Не хмурься, друг, что не соединить

Нам руки; все пути мы выбираем сами,

Я не хочу любить – пойми! – мне надо жить,

Я не могу свой путь укоротить слезами.


* * *

Своих мечт – невероятно жёлтых! –

Ты когда-нибудь улей уронишь и разобьёшь.

Весь до стрелочек твой циферблат будет разболтан

И окажется жёлтое – ложь.


* * *

Как много людей, утративших всяких мер

Хотя б ощущенье! А, может, их столько и было?

Куда ни взгляни, всё волки. Нажравшись, лежат пузом вверх,

И видно, как морды у них превращаются в рыла.


* * *

С собой одним лишь преданным и честным

Живёшь, меняешь в поисках пути

И ищешь лучшее, не зная толком, есть ли

Оно в печальном нашем бытии.


* * *

Ты так и прожил никому не известным читателем

В ожидании горних песен и горних встреч.

Человек – существо глупое и мечтательное,

И как будто ты не знал, что надо бояться мечт!


* * *

Так быстро разрослась посредственностей стая

И быстро времена успели так настать,

Когда для всех, кто хочет пососать,

Элементарно членов не хватает.


* * *

Твоим внутренним мартам чужды календарные зимы,

Твоим тайным рассветам московская серость чужда,

Ты враждуешь со всем, что есть в мире, простым и зримым,

И клянусь, никогда эта в вечность не канет вражда.


* * *

Не в силах перо афериста

Со временем выдержать бой,

Любой может стать футуристом,

А классиком – не любой.


* * *

Ты хочешь и досуга, и любви –

Гори оно огнём! –

Ты много хочешь.

Всё, пригодившееся ночью,

Как правило, несносно днём.


* * *

Одну и ту же я лелею мысль:

Сегодня для сегодняшних людей

Чем больше неприятны мы,

Тем больше мы живём не зрей.


* * *

(о Париже)

Нарцисс в росе,

К утру вернувшаяся к людям вера.

Здесь говорят на языке Мюссе

И чувствуют душой Бодлера.



Ода

Вблизи, издалека,

При свете или без –

Я б вечно на себя смотрела в сто зеркал

И посвящала мир себе.



Бездонные глаза,

Кругом – ночная мгла,

И в каждом вздохе нежной тайны знак,

И в каждой мысли в дар рожденье ремесла.



Ветер

Мне

Наплевать на чужие мнения.

Ветром всё до песка унесло ведь:

Твои взгляды, ответы, сравнения.

Замираю на полуслове.



Нет!

Никому не даются гарантии,

Всё пройдёт, будет новое утро.

У меня, вероятно, впервые апатия –

Сроком на две минуты.



Пусть

Наш банален роман – без сомнения! –

Всем известные глади и вихри.

Странно бросить без сожаления –

Отпускаем мы будто своих ведь.



Сбит график декабрей и мартов

Сбит график декабрей и мартов,

Мы снова перешли с тобой на «вы»,

И я смотрю глазами Бонапарта

На мир, как на пожарище Москвы.



Сомнительный итог больших усилий.

А сколько было просьб со всех сторон,

Уйти самой меня сто раз просили –

Я отказалась убираться вон.



Мне говорили, пламя быстро гаснет,

А вместе с пламенем погаснет жизнь,

Как удивительна мораль сей басни:

Не привяжись. Не привяжись.



Не верь другим словам

Ты остроумен, и на жизнь

Ты смотришь с юморком,

Ты в каждой мысли мне знаком.

Мы правильно сошлись.



Судьба у каждого своя,

Но в спешке по годам

Не верь любым другим словам:

Я навсегда твоя.



Моральные нормы

Все правила придуманы людьми

Не от ума, а на досуге ночью,

Когда нет спутницы, а хочется любви,

Нет зрителей, а сердце игрищ хочет.



Потом, когда все счастливы в любви,

Никто не помнит правила и нормы;

В конфликте вспоминается людьми

Всё правильное нагло и притворно.



И это часто так извращено,

Бессонно перевёрнуто в кровати,

Что всем к концу, как раньше, всё равно,

О чём просил Творец-законодатель.



Я не могу не вспомнить Булгакова

Дал бог мне, от безумства вдалеке я!

Работаю, живу, пока кругом

Скупают дешевизну из «икеи»

И плачут: дорожает тушь «ланком».



А как обидно опустела сцена:

Все лучшие отправились в бега.

Мне нравится, как тряпки вдохновенно

Скупают у латентного врага.



Кому-то не хватает колы в виски,

Кому-то нужен «липтон», а не чай –

И плачет он, как в рабстве одалиска.

Эрмес, прощай! И Бёрберри, прощай!



Булгаков с юморком писал об этом,

С одеждой фокус был в главе одной.

Страна побед, открытий и поэтов,

Я верю, честь имеет. Зритель, стой!

6 марта 2022 г.



Озёра

Навис серебряной вуалью

Над Русским островом туман.

Мы встретимся ещё едва ли,

Едва ли. Догорай, Луна!

Всё исчезает, всё забыто,

Все ориентиры, цели, Бог,

И полночь, слышится, отбита –

Последний безнадёжный вздох.

И аромат кофейных зёрен

В пространстве полночь разлила,

И только тёплые озёра

Ещё Эдема зеркала.



Развеет к вечеру, клянусь, развеет

Развеет к вечеру, клянусь, развеет,

Сквозь запах сырости кругом прольётся свет,

Как в страсти, горизонт порозовеет,

И, тая, облако оставит дымный след.



Ты перестанешь задаваться целью

И вспомнишь, равнодушно глядя вдаль,

Ответственную за картину в целом,

С годами потускневшую деталь –



Не то ли это взгляд, не то ли локон,

Ты приказал себе – и разлюбил.

Ты прав, есть возраст жизни одинокой,

Вернее, осознанья: так и жил.



Подлость, уродство

Что ты творишь, красавица Природа?

Куда ни глянь – там обнаружишь урода.



Он улыбнётся чуть улыбкой неприятной,

Его поступки – сажа, копоть, пятна.



Он запятнал весь мир – вообрази!

Порочной радостью его не заразись.



Пусть форму, поспешив, Природа разобьёт

И больше подлеца вовек не отольёт.


* * *

Прошу обдумать ориентир,

Миф о друзьях вокруг развеяв:

В войне никто не просит мир,

В войне встаёт вопрос трофеев.

март 2022



Грустный март

Лёд платиной отдал

И слепит, как любовь,

Март ждут везде, всегда,

Март тайно ждёт любой.



Но снег ещё стоит,

Ещё цветы мертвы –

Я помню этот вид,

Здесь: «Нет!» сказали вы.



Восприятие

Мы любим дьявола и трагедии!

Наш мир внутри неотёсан, гол!

Просыпаюсь в блаженстве.

Где я?

Всё нормально – не у того.

Два бокала шампанского выпито,

И под утро я вяло смотрю,

Как на небе графитовом выбито

Постепенно окно под зарю.

Сколько раз это зрелище видено!

В каждом месте, бывала я где,

Как ни билась – себя я не вытяну

Из ночного приюта людей.



Ночь в летнем кафе

Сейчас без шести четыре, но фонари горят.

Это всё по причине грозы и тучек.

Пробую я в сознании вытравить дикаря – сложно!

Огнём закат скручен.

Глаз голубых созвездия,

Жесты богов и голос цвета полей.

Сколько я царств объездила,

Сколько я видела шахов и королей,

Сколько гордилась величиной улова,

Но чтоб такого!

Ночь подступила войсками вражескими.

Стоит. Что за безумство?

Я собственными руками

Тысячи чистого золота плит

Ради минуты с ним

Готова об камень.

Что он сказал? Цитата?

Чья? Повторите! Фет?

А у меня внутри – марафет,

Глупости – в каждой строфе,

Ночь. В летнем кафе.

Невыносимо – мало!..

Я закована в кандалы. Милый Амур!

Я бы тебе все стрелы переломала,

Но у тебя ведь нет теперь ни одной стрелы.



Разлюбить умом – это можно

Разлюбить – это можно,

Тяжело иногда, но можно,

Всё вокруг посыпая ложью,

Это можно – умом разлюбить.

Если видишь, что всё безвозвратно,

Если всё неизбежно в прошлом,

Разлюбить умом – это можно

В винном свете большого заката.

Когда все до одной отгорели

Звёзды в небе – и это видно,

Как нет уже вечного в виде

Равнодушных сапфировых елей.

Когда самое время проститься

И уйти артистично, беспечно,

Только бездны волнительно шепчут,

Приглашая к чертям провалиться.



Разговор с учёным

«Я грешник? Нет, клянусь!

Что ни скажу студенту – понимает,

Всю жизнь между книг верчусь, верчусь…

Но разве что

На лекциях курю – бывает.

А больше ничего! Безбожно беден.

Живу с женой,

Жене до гроба верен,

Растим детей, детей у нас полно.

Не лжец, не вор, не хам, не пью вино».

«А знал потери?»



«Как сказать… потери,

Наверно, нет. Так, в юности бывало,

Влюблялся, а когда любовь пройдёт

Писал стихи, потом стихов не стало.

Тогда немного врал, но как ребёнок врёт!

Переживал мучительно разлуку.



Потом хотел уйти в бухгалтерский учёт!»



«А почему, позволь, ушёл в науку?»



«На это ты сейчас ответишь, чёрт».



(Чёрт уходит.)


* * *

Сказать: «Молчи!» намного проще, чем переубедить,

Простым полезно быть.



Стихи для нарцисса

Твои стихи особенно звучат,

Им жертвуя, я без раздумий всё сдам.

Мне иногда не спится по ночам,

Я их учу и вслух читаю звёздам.



Нарцисс! Я серость будней не люблю,

А ты, наоборот, спокойный, робкий,

Твои открытки в стопке я храню

На самой светлой гардеробной полке.



Ты до конца не веришь в мой ответ,

Но ночи яд с достаточностью выжат,

Я жду тебя, давай, ещё куплет…

На ключ! Так вышло… выше… ниже…



Спектакль

Мы ищем идеал,

А сущее не ценим,

И, выходя на сцену,

Не думаем про зал.



Не верит зритель нам

И верить он не должен,

Возможно, зритель прожил

Не меньше наших драм.



Поэтому слеза

На коже не блеснула,

Желанье не проснулось

И холодят глаза.



Чек

Кофе, розы в букете, созвездие, человек,

Увиденное, услышанное и даже клятва

Вписаны в бесконечный жизненный чек,

Пришедший за крайним грешком горьким ядом.



Не уточнили валюту и срок не пойми когда,

Маленький жёлтый лист под тысячей небосклонов –

Жизнь! Бесконечный чек, выданный в никуда,

Старенький чек с номерами чужих телефонов.



Собеседники

Мир, тишина

И мы.

Ничуть, ни грамма, ни штриха из прошлой ночи,

Все векторы разбиты, изменены,

Стрела Амура в дождь в лесу погрязла в кочках.

Решительно смотрю в твои глаза,

Взгляд врёт

И просит дать освобождение,

Я соглашаюсь –

Всё равно ведёт,

Встать на дорогу и говорить

Цветами в ледяном речном движении.

Нет абсолютов, в небе сбиты оси,

И, кажется, ничья уже не будет власть,

Но всё равно стоим,

Хотя и каждый бросил;

Какой-то новостью за берег ухватясь.



Спектакль

Мы ищем идеал,

А сущее не ценим,

И, выходя на сцену,

Не думаем про зал.



Не верит зритель нам

И верить он не должен,

Возможно, зритель прожил

Не меньше наших драм.



Поэтому слеза

На коже не блеснула,

Желанье не проснулось

И холодят глаза.



Задумчивое одиночество

К сожалению, правда в том,

Так сложилось в природе,

Если ты не дурак – нужен дом,

Куда гости не ходят.



Чтобы выпить там мягкий чай,

Нет, мартини, конечно!

Чтобы вечер краснел и крепчал

В аромате черешни.



Чтобы месяц сквозь веточки плыл

Под туманною шалью,

Чтобы ты там нетронутым был,

Чтобы жить не мешали.



На пленэре

Весь день у речки за холстом

Он ждёт сюжета,

А потом – привносит краски,

Поймав оттенок, лучик, блик,

Он пишет звёзды, корабли

И даже страсти.



На шляпе ленточка блестит

Под цвет костюма,

Этот вид – уже для кисти,

Ему писать бы свой портрет,

Ловя любой дневной момент

Под тенью листьев.



Когда последний сорван лист,

Похолодало,

Пианист захлопнул ноты,

И скульптор инструмент убрал,

И лирик повесть дописал,

Он весь в заботах.



Он всё-то пишет, занят он,

Он ищет страстно

Небосклон в своём кумире.

Он страх похоронил с концом,

Так чьё же видим мы лицо

И он – во всём прекрасном мире?



В столичном баре

Толпа стоит вокруг шеста.

Владельцы яхт, владельцы вилл.

Обрывок белого листа

Осенний ветер подхватил,



Последний чек в окно унёс,

А сколько счёт – никто не знал.

В Аду их спросит грязный Пёс

За это, заблестит оскал,



Но будет тихим их ответ.

И что с того? Сейчас поют,

Здесь хорошо, здесь яркий свет,

Я тоже здесь, как все, стою!



Соблазнители и соблазняемые

Высокомерный взгляд,

Ухмылка, гордость –

Все неприятные пороки сведены,

И всё-таки нас манит твёрдость

Переложением вины.



Вечерний запах роз

От скуки лечит.

В разжёгшей пламень чувств московской темноте

Нам на чужом плече прилечь бы,

Молчать о тайной мечте.



Когда кругом темно,

Нас манят люди,

В которых, если есть, то чёрствая душа,

Которые, сведя с ума, принудят

И сами вечер предрешат.



Эдем

Твой голос – это что-то райское,

Таинственное, наилучшее.

Ночь чёрная шумит, февральская,

А я в нём звон весенний слушаю.



Он с каждой нотой убедительней,

И, сдавшись под его заклятием,

Мне хочется незамедлительно

В твои горячие объятия.



Украшенные розой сети

Я не обязана тебе ничем,

Но всё равно сгораю в страсти просто!

Не уточняя в гуще чувств: «Зачем?»

У злого внутреннего монстра.



Он изнутри меня тянуть привык,

Я не могу ему сопротивляться!

Уже слова попали на язык,

Как в воздух белый цвет акаций.



Мне наплевать, что слухи разнесли.

Пусть изойдутся на досуге в сплетнях!

Мне нравится, как мы себе сплели

Украшенные розой сети.


* * *

Без действия грешно терпение,

И чудо в жизни не случается.

Кто хочет – сможет без сомнения,

А кто не хочет – оправдается.



Адреса

Я ждала сто ночей,

Я до этой любви никогда за других не решала.

А теперь я решила: не выписан чек

И мои вечера не укрыты подаренной шалью.



Я смогу, я найду,

Сто миров принесу подарить, расточить безвозвратно!

Снег пройдёт, и к утру заблестит на снегу

Лёд холодный вдоль улиц московских, пустых и покатых.



Я ещё отыщу,

Не забуду тот дом из потрёпанной серенькой книжки,

Где так много домов, где всей юности шум,

Если даже не всей промелькнувшей с улыбкою жизни.



Я приду в этот дом,

И тогда вся земля расцветёт, распалится, растает!

Я приду рассказать о любви, обо всём,

Я приду, чтобы жить, а меня там никто не узнает.



Пошлая история

Пошлость и глупость. Сместите грани-ка!

Очаровало беспечностью тел,

Это же главное – это органика!

Этого хочется на холсте.



Образы – чушь, недостатки сценария,

Всё перепутано, всё не так,

Это простительно – это не ранило,

Главное – голая красота.



Пусть однодневный сюжет. Воистину

Сцена увидена – и мертва,

Тексты дурацкие, от мысли чистые,

Редкие… а для чего слова?



О внешнем и внутреннем

Цена не гарант и компания – тоже,

И часто бывает, цена – моветон.

Всё то, что от Бога, сокрыто под кожей,

Там главная роза – там сердце-бутон.



Там сладкий нектар, безупречный и тонкий

Речной аромат, жизнь блещет, бурлит.

Там все измерения, грани, потоки,

Там больше, чем внешнее, больше, чем вид.



Но вид, неодетый, что скромная церковь,

Где пусто, где вечно на двери замок.

Как можно быть серым, когда даже Цербер,

Мне снилось, имел золотой поводок?



Бульвар

Краснеет утро. Бульвар в цвету,

Ещё ночной на террасах смех,

Но пламень свечей уже потух,

И льётся дневной непрерывный свет.



Зачем новый день? Зачем суета?

Не хочется снова бежать, спешить,

Ночь проще, нежнее, в ней нет суда –

Ещё не настала пора платить.



Дурак

Разве можно пройти, не взглянув. Пройдут!

Дай им чувство – раздавят в руках.

Если хочешь любить, будь готов, что тебя не поймут.

Будь готов, что останешься в дураках.

И никто не познает твой сумрачный мир

И на пару с тобой не затушит свечу.

Нет, задушит, что было! Между людьми

Столько грубого, низкого, что чересчур.



Рассудительность

Приходи! Я жду,

Поглядывая через стекло.

Приходи, здесь, в Аду,

Тепло.



Приходи, посидим,

Как всегда.

Здесь от всех моих зим

Океан изо льда.



Возле глади пройдём,

Там полно сорняка,

Пахнет сыро. Нальём

Коньяка.



По глотку? По глотку.

Талый снег на весах.

Пусть на нашем веку

Разгорится весна!



Фундамент

Ты, вечно влюблённый в числа,

Ты, вечно уставший в беге.

А ведь для тебя написан

«Фауст», «Игрок» и «Онегин».



Хмурый, под облачным мелом,

Ты не подумал нисколько

Фрески твои – Рафаэля!

Штраус писал тебе «Польку».



Знай, если большего хочешь,

Каждый из гениев верил

В то, что ты тоже сколотишь

Что-нибудь тверже материй.



Песня о весне

Утопают в цветах белоснежно сады,

Ночи стали теплей, яркий день нарастает.

Я восторги тебе, я монетку, а ты

Спой, пожалуйста, песню о мае!



Спой, пожалуйста, песню о мае!



Прикасаясь к сердцам, ты к струне прикоснись,

Соберётся народ о Париже послушать

И ответит, послушав, что сладкая жизнь

Только в песнях и радует душу.



Только песни и радуют душу.



Возмутишься: но песни о ваших садах!

Раскраснеешься в споре от детской обиды,

А ведь правда в садах – а совсем не в Адах! –

Ты их вечно печальными видел.



Ты их вечно печальными видел.



Печали – держи при себе

Печали – держи при себе,

Кричать об успехе не стоит.

Поверь, ничего в твоей мрачной судьбе

Других подмастерьев не беспокоит.



Ни бури, ни глади твои,

Ни волны с серебряной гривой.

Им чуждо твоё пониманье любви,

Твоё ожиданье минуты счастливой.



Розе

Одинокая роза цветёт под окном.

Каждый год вместе с солнцем смеётся в глаза.

Словно ветреный друг, исчезает потом,

Унесённая чёрствой рукой на базар.



Целый сад подтвердит, как мне грустно без роз,

Как я ссорюсь потом от обиды в слезах

С тем, кто срезал её и из сада унёс,

С тем, кто любит лишь новые розы в садах.



Садит красные год, садит белые год,

Выбирает сорта, как козырную масть.

К сожалению роз, чем черствей садовод,

Тем изящней их стебли, до сердца стремясь.



Заговор

Всё истинное, мягкое, нежное, ожидаемое

По ветрености

Кончено и испепелено.

Как прекрасно в таком состоянии

Без печали и без отчаяния

Пить вино.

Сидеть на террасе в прекрасном Риме

Прямо в вечности

У белоснежных роз.

Ангелок прикоснётся к губам —

мы с ним оба испачканы в гриме! –

Значит, уже к обоим вопрос.

Он припрячет крыло

Под французский халат,

Засмеётся, мы лихо возьмёмся за сплетни,

Проболтаем весь вечер.

И кто виноват?

Мы нашепчем, чтоб ночь подлиннее была –

На свечи.



Спасённый

В продолжение «Разговоров». Сцена на мысе

– Вся грусть твоя – всего лишь миф,

Ты, как и раньше, глупый странник.

Смешно рыдать про виноградник,

Пустой бокал об пол разбив.



– Нет, я пришёл на этот мыс.

Я в море, спящее устало,

В раскаянии запоздалом

Сегодня брошусь.



– В чём же смысл?

За этот цирк на берегу

Ты ждёшь в раю, наверно, ложу?



– Я лгать доверчивому больше

С азартом старым не могу.



Святой отец

Учитесь сохранять лицо

Невозмутимым до черты,

Когда уходите с концом.

Ведь увядают, не заплакав, в саду прекрасные цветы.

Цветы – изящнейший пример,

Не надо затевать скандал.

Не существует в мире мер,

Которыми бы юный бог дух праведности измерял.

Он просто верит – есть масштаб.

Так верь и ты – настал конец,

Уйти, забыть, порвать – лишь так.

Потом заглянешь мельком в церковь, отпустит грех святой отец.

Сперва посмотрит свысока,

Потом простит, как на кресте.

Протянет руку – и рука

Блеснёт камнями в самой райской и самой светлой темноте.

Нельзя спасти пустой души,

А грязную отмыть легко.

«Святой отец, я согрешил!» –

Вы скажете, смотря в окошко: не так уж солнце высоко.

К любви склоняет запах роз,

Не к той, которой Бог учил,

И у ступеней ветер снёс

Всю пыль веков и даже раньше грехи красивым отпустил.


* * *

Я всегда за открытья, за страсть,

А за совесть пусть ратуют мрачно

Или те, по кому уже жизнь прошлась,

Или те, кто родился невзрачным.



Недорогое заведение

Не опускай подбородок – грязно внизу,

Смотри исключительно вверх, ища иллюзорный Эдем,

И в окрик собравшийся уличный звук

Не слушай, приятнее скрипка, для скрипки мир подлого нем.

Чудесную, райскую, тонкую – и фальшь

Отдаёт сладковатой брусникою на язык,

Мелодия льётся, а сверху – строфа и строфа,

Тщеславный скрипач к помехам нетрезвым привык.

Вдруг кто-то нашепчет за рюмкой: «Сегодня поэт

Сказал, что купил на торгах городской проспект».

«И правда, и правда, – нашепчет тихонько другой. –

Он утром гулял на проспекте под ручку с богатой вдовой».



Иллюзии

Неискреннее обожанье лучше,

Чем напрямую ненависть и злость.

Лукаво всё: рассветный алый лучик,

Ночная тишина, нежданный гость.



Лукаво всё: и ветреность, и клятвы,

И, если верим людям и вещам,

Возможность выжить остаётся вряд ли,

Как и возможность столькому прощать.



Яркая

Не прячься за её судьбой,

Она сбежит, забудет, бросит.

Как ветер, листья вихрем скосит,

Придёт, как дождь, как град, как осень,

И попрощается с тобой.



Ты, растерявшись, глядя вслед,

Попросишь хоть на миг остаться.

Ты скажешь ей: «Зачем скитаться?»

Но деловитый грохот станций

Ей близок через тени лет.



Она без бурей не жила,

Как ты, она любить не в силах,

Она забыться попросила,

Соткав узор, за час разбила,

Как будто даже не ждала.



Фатум

Я на всё оформляю отказ,

От другого цветок не приму.

Я не верила в фатум до вас –

Только в стадное рвенье коммун.



А теперь заклинанье твержу,

Верю, ангел блуждает в раю.

Со смущённой душой ухожу

В беспардонную полночь кают.



Уезжаю в тоске об одном.

Роза жадно глядит в потолок.

Эта роза не выживет днём,

Это слишком игривый цветок.



Правда, фатум! Клянусь, колдовство,

На карету дают колею,

А на грешную душу – родство.

Я действительно вас люблю.


* * *

Если веришь в успех,

Обязательно (плюс ко «всему»)

Будь хорошим для всех

И не верь никому.



Шутка

А меня за тебя

Просклоняли уже везде.

Говорят, разврат,

Говорят, моветон.

Хоть бы кто

Мою тайную страсть проглядел!

Говорят,

Всё не так.

Обсуждают возможных нас.

Говорят, что последний дурак

Поумнее меня сейчас.

Это так. Приходи гостить,

Без тебя –

Снегопад и гром.

Даже если опять ты придёшь пошутить –

Приходи в тот же самый дом.



Из Мадрида

«Здравствуйте! – пишете. – Кто на сегодня с вами?

Расскажете?

Спрашивали, как сам.

Лучше вашего, я – в Испании,

Всё в том же доме, где жгли фимиам,

Где жили братья,

Бродяги, подобные мне,

Где небо, как ваше роскошное платье,

Где я,

Где фамильный портрет на стене.



Я убеждён, мне без вас хорошо и весело.

Только весы сломались беспечности ради…

Перевес? Недовесили?

Нравственные весы на духовном складе».



Игра

Будь осторожна – ты играешь с ним,

В такой игре конец всегда трагичен.

Над лесом песня пронесётся птичья –

И грянет тишина холодных зим.



Он не из тех, кто сможет проиграть,

Не добивайся каждой фразой боя,

Сдались тебе все сцены чувства – роем

Им над землёй и без тебя летать.



Оставь другим, другие в чувстве пусть

Вдыхают свежесть жизни на мгновенье,

Стремясь найти предел воображенья,

И в суете затем впадают в грусть.



Век прошёл – пожил

Век прошёл – пожил,

И каким ты был –

Наплевать.

Равнодушен ли был, участлив.

Ведь конечный вопрос

Для людей так прост:

Счастлив или несчастлив.



Диалог с сознанием

Сотри, прошу тебя, сотри

Дурацкий этот пейзаж!

И, сожалея, не смотри

На белоснежный берег наш.

Сегодня розы ни к чему,

Пусть всё испепелится, тая.

Не заставляй признать вину –

На смертном одре не признаю!



Ты говоришь, я не права?

Ты ищешь вечности печать.

Роняй же, ну, роняй слова!

Потом придётся замолчать.

Я не позволю осуждать

Мою – ошибку даже если!

Мне на скандалы наплевать,

Ты это, призрак мой, не взвесил!



Сегодня жуткая гроза.

На яблонях плоды висят,

И мы всегда глаза в глаза –

В воде поверхность суши вся!

Но я не сдамся, замолчи!

Я смою всё с холстов до капли,

Все канут белые лучи

Во тьму мной возведённых капищ.



Всеобщий праздник

Сегодня бери, кого хочешь, себе в любовники,

Сегодня неважно, что зрело, как колос, в годах:

Местами меняются утром артисты и скромники,

И слугам подносят кофейный сервиз господа.



Угаснет вот-вот за планетами звёздное олово,

Никто ни на миг не припомнит, не скажет, кем был.

Сегодня не будет ни внешне, ни внутренне холодно,

И твой поцелуй не сотрут деловито с губы.



Прошлое

Закатный лучик пал к вину,

Нет на земле любви забытей.

Я, может, к ночи загляну,

Мы побеседуем о быте.



Я виновата – это факт,

За мной весь круг событий мерный,

И это всё со мной не так,

А ты – обыкновенный смертный.



Я принимаю всю вину

На свой набитый жизнью горбик.

Я, может, к ночи загляну

В твой бастион тоски и скорби.



Любовь талантливых людей

Майский вихрь

Напевает в потоках, что лето придёт,

Что любой одинокий обитель найдёт.



И сирени цветы нашу ночь озарят,

И судившие злобно – теперь замолчат.



Не поверят, что всех воскресила весна,

Что опять ничего не стоит на весах.



Очень просто: ни чувства из прошлого нет!

Стих написан и продан парадный портрет.



Разумный срок

Хватит, ангел! Спасибо на слове.

Ты уверен был столько лет,

Что везде голливудский свет

И гримёр везде наготове.



Ты считаешь, что молод вечно,

Но всему есть разумный срок,

Срок иллюзий уже истёк.

Протрезвей от дурацких мечт!



Помнишь, в Риме? Найдя моложе,

Ты предал ни за грош семью,

Ты надеялся, я люблю.

Я нашла помоложе тоже.



Подарок из Дании

Упрекаешь меня в твоём вечном страдании.

Говоришь: «Не стойте! Езжайте!

Обвенчайтесь под куполом где-нибудь в Дании,

Стройте вместе наш дом с лужайкой».



Никогда, ты заверил, не встретимся снова мы,

Я пожну ещё, что посею,

Все дороги назад окончательно сломаны.

Ты решил, что вернёшься на Север.



Ты пытался обрушить, любя, мироздание –

Посмотри, оно устояло.

Я тебе обещаю отправить из Дании

Два, как небо, лазурных бокала.



Иллюминации

Ты говоришь: «Прощай!»

Ты думал, мне печально расставаться,

Ты думал, я люблю. О Боже, прекращай!

Милее солнца мне покой иллюминаций.



Ты думал, я скажу:

«Попробуем ещё!» И счастье состоится.

Я в нашей суете зерна не нахожу,

Мне надоело лгать и праздно суетиться.



Ты прав сто раз: прощай.

Твой радостный приют всегда в твоей Сибири,

Забудь меня и впредь не нарушай

Сомнительный баланс в моём интимном мире.



Огарок

Я без тебя не в силах дня прожить!

Любовь слепа, как путник без огарка,

– без светской лжи,

– без нежной лжи,

– без маленьких подарков.



Я принимаю самый глупый план.

Хотя я доказала точно, страсти:

– сплошной обман,

– большой обман,

– чистейшее на свете счастье.



Всё в мире в сотый раз перемешалось

Всё в мире в сотый раз перемешалось,

Известное мы пробуем на зуб

И за трагедию готовы выдать шалость,

Смешно на шалость навязав слезу.



Идя по улице, неся нарциссы –

Прекрасный поэтический букет! –

Мы забываем тех, кто нас до звёзд возвысил,

Мы заметаем сами нужный след.



Мы требуем непаханое поле,

Как только мы научены сажать.

Лишь иногда нам слабо жаль, что после

Нас тоже перестанут вспоминать.


* * *

Ищи в себе причину неудач.

Мух не притягивают розы,

Как глупый новорожденный не плач:

Внутри твоей души – твоей душе угрозы.



Я тебя оправдаю

Мы смело бросаемся в сказочный омут,

Потом извращаем события гибко.

Какому-то пишем – неважно, какому! –

Случайному другу о старых ошибках.



Готовы поверить, что счастливы будем,

Ведь верит всегда до слезы наблюдатель,

Что сможет найти себе ласковых судей

И сбросит безумие собственных мантий.



Что скажет: «А вы бы сумели иначе?»

Что крикнет: «Ведь я не тряпичная кукла!

Есть пылкое сердце – биение значит,

Что есть неразрывные радость и мука.



Я глуп, я бессилен на плахе акаций,

На плахе горячего вечного чувства!..»

Послушают судьи и с ним согласятся,

Ведь выбраны судьи похожего вкуса.



И снова пыльный квартал

И снова пыльный квартал.

Ты от событий устал,

Но нелегко разорвать

Круг порочный.

Коньяк на белом столе,

Не первым ты на земле

Уединяешься ночью.



И эти тени вокруг –

Всё тот же замкнутый круг,

И им не тронуть в тебе,

Не взять струны.

Они стекутся в рассвет,

Растает прошлого след –

И ты увидишь: мир умер.



Но возродится ещё,

И неба синего шёлк

Ты тронешь в чувстве рукой –

И поверишь.

И нет уже пустоты,

Апрелю радостно ты

Откроешь старые двери.



Растраты

Речь совести всегда тиха,

Но вслушайся в неё – речь очень не напрасна.

Потратив жизнь на поиски греха,

Ты потеряешь жизнь на поиск счастья.



Ты не поверишь в радость, в свет,

Ты не найдёшь любви, а ведь любовь – основа.

В пороке эстетического нет,

Порок всегда доходит до смешного.



Скромный поэт

Я верила любому обещанию,

Не дождь, казалось – сердце говорит.

Ты был поэт, но не хотел признания,

Людская скромность – это ль не магнит?



Под лунным светом я без промедления

Давала клятву на твою в ответ,

И открывала без разбора двери я,

Когда был пылен твой вчерашний след.



Кто б ни пришёл – мне ни в одном не нравилась

Спесивая и чёрствая душа,

Хотела быть особенной – не справилась,

Хотела чисто – а живу, греша.



Из Франции бегу на час в Испанию,

Но, чувствую, нигде покоя нет.

А ты? Ты до сих пор не за признание

На книги переводишь цедру лет?



Письма

С такой бесконечностью Рим сокрушён и гибли Помпеи,

С такой бесконечностью звёздам по сумраку плыть.

С такой бесконечностью точно никто не умеет

Любить.



А я? Посмотри, я, ведь зная, чем кончится дело,

Готова растратиться в ноль ради места в аду,

Во мне никогда не бывали рассудок и тело

В ладу.



Я письма пишу – ты, естественно, их не откроешь,

Ты вспышки боишься нелепостей очередной.

Ты весь неудачный фрагмент на полотнище смоешь

Водой.



Возрождение

Ты ищешь ответы в старинных книгах –

Зачем мы погибли, за что погибли?

Как Фауст, просишь послать видение

В разъяснение.

Напрасно ты целое утро листаешь Библию –

Из Библии всё (почти) с задумкой «до грехопадения».

А ты уже тысячу раз упал и ни раз не поднялся,

С какой же любовью ты хочешь прийти к возрождению?

Сад снова на множество роз и фиалок распался,

И каждая роза нашёптывает наваждение.

Ты думаешь, это легко! Испарится душевная смута,

И станешь счастливее всех и влюблённей на свете ты,

Ты правда считаешь, что можно спалить за минуту

Те чувства, что маялись в сердце десятилетия?

Наивно. В наивности все мы немного похожи!

Напрасно твердишь ты под нос настоящие истины.

Теперь тебе времени надо стотысячно больше,

Стотысячно больше, а силы-то надо – неистовой…



Шепот

Всего один с отравой кубок

Сведёт с дороги – в ночь сведёт.

Один чудовищный поступок

Сто добрых дел перечеркнёт.



Одно бесчувственное слово –

О нём твердили столько лет!

И взгляд один во взгляд другого

Испепеляет ваше: «Нет».



Одна забившаяся злоба

Приводит в длительную месть,

И одиночество в ознобе

Одно – а кажется, не счесть.



Лишь шепоток во тьме проклятой

И кажется, что далеки

Единственная ласка чья-то

И долгое тепло руки.


* * *

И даже в самый страшный вечер

Не забывайте за чертой,

Что хамство вежливостью лечат,

А злобу лечат добротой.



Идеалы

Слишком просто – не тот,

Не для яркой и ветреной жизни,

Как на Royal Ascot –

Не хватает харизмы.



Слишком сладко – зачем?

Иногда обаятельна горечь,

Слишком ярко – в луче

Не расплавится горе.



Идеал – ну и что?

Зародившийся в будничном склепе,

Идеал в первый шторм

Превращается в пепел.



Слишком громкая речь –

Тишина притягательней часто,

Новый друг в ноябре –

Слишком поздно для счастья.



Знаю всё, но, любя,

Одного я прошу – умоляю!

Бесстандартно тебя

Я из всех выбираю.



Ночь. Луна за занавесками

Ночь. Луна за занавесками,

Белые улыбки роз

И с невидимыми лесками

В небо брошен бисер звёзд.



Тишина. Нева и сумерки,

Сладкий аромат цветов.

Мечты с годами умерли,

И от этого светло.



Это вовсе не бесчувственность

И не чья-нибудь вина.

Я люблю свою задумчивость

И люблю гулять одна.



Грусть

Хватит болеть.

Смотри!

Это тот билет.

Смотри!

Это россыпь та,

Наша майская темнота.



Хватит грустить.

Внутри

Чувство грузить

На страх.

Было, прошло – забудь,

Вылечись как-нибудь.



Столица

Я не поверю никогда,

Что есть ревнивей города.



Милей и тише все ревнивцы.

В тревоге, в мыле и в слезах

Сбеги на сутки из столицы:

Её Арбат стоит в глазах.



Вот встали розы, вот музеи,

Вот нищие, на хлеб прося,

Вот умудрённые, как змеи,

Ненастоящие друзья.



И льющиеся звуки вальса

Из-под двери на тротуар.

Всё манит, шепчет: возвращайся!

Твой Ритц и твой Тверской бульвар.



Это чайное платье тебе к лицу

Это чайное платье тебе к лицу,

Только волосы собери слегка.

Хорошо, что открыта по локоть рука,

Что подол расцветает лиловым к концу.



Только серьги сними и колье отложи,

Вместо них предлагаю любовь.

В этом платье с цветами мне видится жизнь,

С этим платьем готов согласиться любой.



Даже тот, кто надменен, кто резок и строг,

Даже самый бездушный и злой

Прочитает твои кружева между строк

И, читая, не сможет браниться с тобой.



Новая встреча

Любила, но не обещала.

А ты опять ревнуешь!

Брось.

Ребром поставлен наш вопрос,

Уже история не шалость.

Ты до того привык к скандалу,

Ты так привык разоблачать!

И наших встреч разбить печать

Всё время силы не хватало.

Всё кончено, забот не надо,

И для тебя не тайна – он!

Я с ним! Мы пишем у колонн

Элементарную балладу.

А той, особой, не начну я.

И ты сказал, что всё прошло,

Но смотришь ты местами зло.

Ты с первых встреч любил, ревнуя!

И всё равно у колоннады

Твой взгляд ловлю среди чужих –

В нём драма, вечность, крики, жизнь…

Я это жду. Мне это надо.

Твой взгляд, любимый взгляд, усталый,

Ты – мой порок и мой каприз!

Я провожу то вверх, то вниз

По ножке винного бокала.

Ты замечаешь.

Ближе к ночи

Мы покидаем карнавал.

Ты любишь, ты не забывал.

Хочу того, чего ты хочешь…



Рассвет оранжевым рисует.

Ты оживил мечты мои.

Но, стоп! С другой ведь по любви?

Ах да, любви не существует.

Есть центры маленьких вселенных,

И я ещё скажу в конце,

Что ты – мой центр.



Любовь и скандалы

Ты в поисках другой, а я – другого,

Мы в ссоре уже больше двух недель,

С мартини начинается апрель

И завершать скандал – желанья никакого.



У всех свои привычки, и бывает,

Что жить спокойно – не предел мечты,

Что каждый день есть кайф сжигать мосты,

Всё строить заново, как только рассветает.



Покой логичен в идеальных парах,

А мы не идеальны – что на вид,

Что в глубине души. Скандал бодрит.

Все чувства, всё острей и ярче всё в скандалах.



И сколько лет, сходясь и разлучаясь,

Друг с другом мы не попадаем в такт,

Мы любим так, живём, мы шутим так,

Мы признаёмся так друг другу и скучаем.



Один из тех, кто меня вдохновляет

Не обернувшись, я,

Спеша, о прошлом мыслями горю,

И, может быть, горя,

Я так тебя храню.



Озноб, ветра, метель –

Ты – жизнь и тепло, ты нужен мне.

Ты – Цвейг, ты – Рафаэль,

Ты – Гёте, ты – Моне.



Нет в книгах ничего,

Не существует статуй и картин,

Увы, для одного,

Но пишет сам один.



Литейный проспект

Забудь! Но дело же времени,

Хотя твержу без остатка порой.

Вернётся кто-то один и примет кто-то другой –

За этот точно закон могу я требовать премию.



Ищи – и встретится лучшая,

Меня красивей в сто раз и нежней.

Ты будешь счастлив, клянусь, в районе месяца с ней,

Но станет скучно потом, и вспомнюсь в Питере я.



Звезда на небе качается,

И очень скоро мосты разведут,

Мы по проспекту пройдём, мы здесь у всех на виду,

Здесь зародилась любовь. Любовь не кончается.



О долгах

Не приставай. Я развлеклась!

Я человек – имею право.

Я развлеклась и развелась.

И все твердят: вполне! на славу!



Постыдны страсти без любви,

Пустая блажь пустых агоний.

Кругом долги, долги, долги,

А должника ни одного нет.



Но это ведь не мой закон,

И я тоскую, я страдаю,

Смотрю на римский небосклон,

Жду вечер – и всегда сбегаю.



Лихтенштейн

Один сказал: «Я так не в силах больше!»

Он был неглуп, объездил много стран,

Из кожи крокодила чемодан

Имел в шкафу; собрал – и дёрнул в Польшу.



Когда приехал, там случился кризис,

Он так рыдал, что слов не нахожу.

«Другие в Мексику теперь вывозят бизнес –

Я ничего уже не вывожу!»



Второй жил в Питере – он был богатым,

И он извёл прогнозами меня.

Он опасался месяц, как огня,

Того, что финнов принимают в НАТО.



Он говорил, счастливей всех скиталец,

А что случится – знает только бог,

И он уехал слухи о Китае

Копить к партнёрам во Владивосток.



Был третий – он имел счета в Стамбуле,

Имеет всё-то, только снять нельзя,

И вроде как турецкие друзья

Его не в полном смысле обманули.



Четвёртый – человек с отменным вкусом,

Он говорил всегда, и это так:

Костюм задуман свыше как искусство,

И кто не наслаждается – дурак.



Он чувствовал сезон, он тренд предвидел,

Он люкс из самых лучших стран возил.

Теперь он третий раз банкротит магазин,

Два первых раза были при ковиде.



И все они твердят: я хорошею,

А отчего – мол, не поймёт никто.

Я завтра улетаю в Лихтенштейн,

Читать Мюссе, гулять и пить вино.



Монолог

Стон легкомысленной виолончели

И небо звёздное.

Качели звука готовы разбиться в воздух.

Поздно! Порозовели дворы

Фонарями и зажелтели окнами блёкло.

Парит перед грозой и вот-вот в ливень заблещут стёкла.

Ночь; расплывчатая.

Редкие визги сирен.

Сирень, отцветшая гулко, улыбчато –

Я, кстати, помню день

Начала цветения.

Тени, сутуловатые тени-сплетения

Судеб и часовен выученные набаты.

Объятия Толмачевского и Арбата.

А что до ума – ума! – шепчет, всё скоро кончится.

Да, разумеется, но, господин примат,

Пока-то – давай, давай, давай! – ночь ведь! –

Споём! Время за хвост укусится

Неизбежно, пройдёт, растает,

Станет бабочкой душа-гусеница

И примкнёт к хоропоющей стае,

Но не сегодня! Сегодня веселье,

Сегодня всё пустяково и ничего не страшно.

Сегодня я только в преддверии погребенья под селью

Камня моей вавилонской башни.



Созерцание увядающей розы

Ураган внутри,

Наружный камень.

Заглушая крик,

Развожу руками.



Милый друг, прощай!

Не грусти, что поздно.

Посмотри, в плющах

Увядает роза.



Крошками шипы,

Лист печально скручен,

В чернь растрачен пыл,

В тень рассвечен лучик.



И в её глазах –

Ветхость наших вер.

Эта роза – прах,

Просто прах теперь.



Мила

Холодный воздух,

Рассвет плыл винно,

Крушилась в воду

Большая льдина.

И видно было,

Как солнце встало,

Как солнце мыло

Песок и скалы.

И чуждо грусти,

Вне зал, вне часно

Мерцали грозди

Смородин красных.



Играла Мила

На фортепьяно.

Твой взгляд ловила

Своим упрямым.



Она любила,

Как ангел в сонме.

Ты помнишь Милу?

Немного помнишь.



Лунный свет в тополях

Звезду за взгляд

И небо за вздох.

Лунный свет в тополях,

Серебрится порог.

Мы одни. Ты пришёл,

Как и в том сентябре.

Ночи призрачный шёлк

Укрывает наш грех.

Розы красно цветут,

Пахнет влажно травой,

И глядит в ровный пруд

Одуванчик седой.



Ты клянёшься всегда

Быть моим в сентябре.

Хлынул ливень – вода

Поползла по стене.



И мне кажется вдруг,

Что приду я в свой дом,

И не будет разлук,

И не будет бить гром.

Будет кофе дымить,

Будет ужин стоять,

Будем счастливы мы,

Буду счастлива я.



Будто правда приду

В жизни лучшей, другой,

Где тебя не краду

Вороватой рукой.



Посиделка с вином

Посиделка с вином. Заходи, раз говоришь, что ждал.

Заходи, будем смотреть на полотна – нескучные графики гор! –

Вести об искусстве (возможно, высоком искусстве) горячий спор

И не заметим, как поползут по стеклу утомлённые капли дождя.



А они поползут! Скользкие и блестящие от красной большой луны,

Многие-многие – множество бусин янтарных и золотых,

И в каждой такой окажутся жутко, жестоко погребены

Два силуэта, изломанных и кривых.



Два силуэта на посиделке с вином.

Заходи, раз рассказываешь, как вожделенно ждал.

Может, иной раз встречу с нескучным графиком гор, глядящим в окно –

И уже совсем-совсем без дождя.



Цвет-пион, или о первой любви

Сидишь, для себя незаметно, а всё-таки чуть покраснев.

Рассказываешь про «до бессонниц» – о всяком таком;

Непрошибаемый снег

За вытянутым окном.



Спрашиваешь, помню ли я.

С трудом на задворках памяти уместишь

Вселенскую глупость! Но, знаешь, сегодняшняя ярь,

Как та, сегодняшняя тишь,



Как та. Тёплый, спокойный вздох.

И каждая клеточка тела пьяна;

Помню. Тот маленький погребок

Первого чувств видения от вина.



Синее небо, радужек глаз в тон,

Плод коллективных мук, плод коллективных скук.

Под «Незнакомку» Блока спрятанный цвет-пион –

Мысль, потерянная на скаку.



Беззаботность

Какой огонь во мне способен мрак разжечь!

Когда иду по улице немой я,

Когда играет ветер скрипачом на чёрной хвое

И скалы у морей стоят настороже.

Смотрю на небо я, смотрю на неба рай

И замираю с мыслью тревожной.

Мне, разумеется, взрослеть пора.

И невозможно. Я не могу!

Любовь внутри неся,

Гуляя с беззаботностью по рани,

Хочу

Пора…

Пора…

Поранить…

ся.

Остроконечным расставаньем.



Мёртвый огарок

Мёртвый огарок. Сколько любви в этой графике!

Глазами гуляю от строф к статье.

Долго Вы, друг, на севере Африки

Будете перешивать Cartier?

Чёрствый Вы, чёрствый Вы, вашу матерь,

Вам тонкострунные стоны – бред,

Вы – стопроцентный предприниматель!

А я – поэт.



Встану и, будней ломая склеп,

Там, где по разуму плачет ворон,

Буду в бриллиантах льда на стекле

Ваш силуэт искать чёрный

Снова.



Буду! И пусть станет зарёй распят

В письмах ненужных прошедший вечер.

Разве не слышно, мой признаётся взгляд –

Мраком обманут, огнём засвечен! –

В том, что куда б Вас ни забросил Бог,

Жертвой ни стали б какой заразы,

Я Вас всегда пущу на порог

И разделю Ваш худший соблазн.



Склеп

Бог на небе задул свечу.

Я смеюсь и до слёз молчу.

Скучно!



В городском пропадаю склепе,

Только розы вдыхаю всласть…

Как змея на посох Асклепия,

Тьма на белый храм забралась.



Прогуляться? К кому – к нему?

Не хочу. Надоело жутко!

Страх из страха и мука из мук,

Шутка из шуток –



Вот! Про любовь. Не так?

Из пустот пустота

Пустейшая!

В ночь шаг, в день шаг –

И ведёт не душа,

А ноги (физиология).



Батрак

Ты ведь можешь не знать, насколько ты дорог.

Думать, это всё чушь – капризы.

А это всё до бессонниц и судорог,

Мигреней и кризов.



Любовь – очень коварная штука.

Ничем не взвесишь и не измеришь.

Она иногда сводима к тому, чтоб подали руку

И верить заставили в час, в который не веришь.



Чтобы сказали: «В минуту любого несчастья

Я – за тебя бесконечно, милый.

С ложечки буду кормить тебя мыслями страсти!»

И чтоб не врали, и чтоб кормили.



А ты эти мысли чтоб каждый день проглатывал

И старую душу, разуму потакая,

Чтоб пропускал через делающую заплаты

Машинку влюблённого батрака.



Звёзды гаснут

Звёзды гаснут, не то что люди и свечи;

Так задумано было, увы.

И я погасну, и вы погасните,

И, скорее всего, напрасно:

И я, и вы.

Вам однажды наскучит дым, зной,

Перестанете быть резок,

И глаза небо голубизной

Будет вам до судорог резать,

Вам, из железа

Сердце несущему столько лет,

Сколь планеты качают оси!

Наконец, вам носить его станет лень,

Руки чёрство его бросят.

И тогда вы в мою постучитесь дверь,

Скажете громко, ясно:

«Кончилась пытка! Веришь? Верь!» –

И рукой оботрётесь красной.

И уйдёте, и – как же! – вернётесь вы;

Не впущу, ваши слёзы пустяк, отвечу.

Это вы мне прощали, а я не прощу

Ваш, быть может, и не бывший вечер.



Чтобы кто-то спросил: «Пройдёмся?», если рядом тверской

Чтобы кто-то спросил: «Пройдёмся?», если рядом Тверской,

Чтобы кто-то шутил, если сердце в печали,

И всегда рисовался перед тобой,

Даже если его разгадали.



Но не гнусно, а искренне, горячо,

Как хороший артист на хорошем концерте.

Чтобы, если попросишь, подставил плечо

И без просьбы – в мирской круговерти.



Чтобы кто-то шепнул: «Ты торопишься?» «Нет!» –

Отвечал за тебя, ты была бы согласна,

Чтобы все вас двоих замечали в толпе,

Чтобы было – волшебно, прекрасно.



Вертеп у камина

У камина на тумбе поставлен вертеп,

Вдруг заходит она в платье длинном и синем.

Он увидел её – и от счастья ослеп,

Он решил, что простит, что прощенье всесильно.



Он сказал, всё прошло, и они обнялись;

Она снова сбежала от слёз, от обмана.

Она кофе пила и сказала, что жизнь –

Это язвы, нарывы и мерзкие раны.



И вообще человек очень слаб: существо

В человеке – небеспредельно.

Он кивал ей в ответ. Через год Рождество

Эти люди встречали раздельно.



Гоголевская шинель

Ты любишь деньги.

Кольца на руках – тебе как дети.

Ты не ищешь цель,

Ты строг с другими, чтоб болтать не смели.

Твои дома, машины – как шинель

У Николая Гоголя в «Шинели»

(Отнять – умрёшь).

Ты любишь их – они тебе как боги,

Твои часы, бриллиантовая брошь.

Они как идолы, но идолы жестоки,

И почитателя они не ставят в грош.

Я не аскет и не люблю аскетов,

Но, я считаю, следует в душе

Знать истинный функционал предметов

И истинную цену для вещей.



За шагом ровный шаг

Как дальше мне дышать, как жить мне, не смотря

В глаза, без чистой музыки которых

Я молча рву листы с календаря

Рукою обокравшего себя,

Рукою обманувшегося вора?



Просчитывать за шагом ровный шаг,

Искать тот самый взгляд среди настолько многих

И повторять: как жить, как верить, как дышать?

Без чувства мы до слёз печальны и убоги,



И в выборе ведущей вдаль дороги –

Какой бы ни было! – наш неразборчив глаз.

Без чувства мира нет и нету в мире нас.



Высшее предназначенье

Не только дьявол водит нас кругами,

Есть также высшее предназначенье.

Бывает, человек, ища порок годами,

Находит вместе с ним большое отвращенье.



И прозревает вмиг. И вдохновенно

Берётся за развитие таланта,

Который в каждом есть, который непременно

Нуждается в труде весь день и до заката.



Работа у таких идёт серьёзно,

Над ними не довлеет заблужденье,

Что время не пришло, что рано или поздно

Исполнить вечное для них предназначенье.



В поисках личного счастья

Они вроде бы клялись быть в ответе,

Но сломались перед первой бедой.

У него теперь новые дети,

У неё теперь сожитель другой.



Вероятно, что и в будущем ловко

Они сменят ориентиры – ведь с кем

Это просто шахмат перестановка

На их грязной житейской доске.



Им забавно, их ничуть не задело,

Не смутило, как и многих людей,

Что у них вместо чёрного белый,

Что в игре не бывает ферзей.



Так, живя в кромешной тьме – не на свете! –

Они в поисках и им наплевать,

Что их старые и новые дети

Будут в те же абсурды играть.



Я давно говорю, что во всём виновата я

Я давно говорю, что во всём виновата я.

Гибель Рима, Помпеи, Столетние войны,

И я правда считаю, вы счастья достойны!

Так пойдите, возьмите его, не таясь.



Вы действительно самый спокойный из всех.

Ни талантов, ни мечт, ни серьёзных пороков,

Вы могли бы, наверно, примкнуть к пророкам

И, я думаю, даже имели б успех.



Но сложилось иначе. Вы просто делец,

И теперь, когда нас эта ночь разлучает,

Я вам только скажу, что хороших концов не бывает,

Нашей страсти конец – это честный конец.



Двое в комнате

«Не сказать, чтоб пуд соли с тобой

Я не съела совсем. Вопрос – в дефиниции.

Для меня ведь с таким, как ты, соединиться –

Это уже был полный сомнений бой.



У меня не прозрачна душа,

О которой ты столько сказал, упрекая!

Среди любящих всех – я действительно очень плохая,

А вот жизнь среди всех у меня хороша.



Нет привычки ужаснее лжи,

Но я в силах и ложь довести до искусства.

Невозможно на похоти выстроить чувство –

Докажи ещё раз, если так. Докажи».



Душевный человек

Больно смотреть. Опустошён, разрушен.

Странный ты, слушай!

Разве тебе уже не плевали в душу?



Любой не дурак давно б эту душу бросил

В зелёную тень покоса,

С улыбкой кивал на болезненные вопросы.



А ты её тащишь и тащишь, как на буксире,

Считаешь за первое благо в мире.

Мне кажется, ты счастливый по-своему лирик.



Ты либо романтик, отчаянный умник либо,

По Данте достойный Лимба.

Ты свет не нашёл, но чувства в тебе глыба.



Ты в истину веришь, ты думаешь, правда найдётся,

Тогда тосковать не придётся,

Тогда всё, что было в любви, оживёт и вернётся.



Сегодня под вечер ты снова убит, ты разрушен.

Молчанием лечишь капризную душу,

Она тебе шепчет: «Со мной никому не лучше!»



Но ты ей не веришь, ты чувствовать хочешь,

Не только когда к тебе кто-то приходит ночью,

Не только когда выпит виски и грустно очень.



Понятие любви

Любовь. Из всех понятий и имён

Любовь извращена буквально зверски.

Её швырнули в грязь – святыню всех времён –

И для неё купили занавески.



Мы любим деньги, марки сигарет,

Мы любим тех, с кем спим, и тех, кто сводит.

Любовь нам мстит – а нам и дела нет,

Что мстит она лишь тем, что не приходит.



Мы не прожили даже день, любя,

Но научились расставаться гордо.

Мы перестали уважать себя,

Пустые клятвы произносим твёрдо.



Иногда, чтобы не было больно внутри

Иногда, чтобы не было больно внутри,

Лечат грусть вином, табаком.

Но душа не оттает, чем ушибы ни три;

Всё равно будет ноющим белым льдом.



Бесполезно молчать, бесполезно сбегать к утру,

Бесполезно искать причал.

Невозможно в свече от любви разглядеть зарю

И неправду вздорно копить по ночам.



И любой в бреду от тоски мог бы дать совет:

Не лечись, сбежав в новый ад.

Остановленных истиной в мире нет,

Лишь бы были повёрнутые назад.



«Мне страшно здесь!» – я жалуюсь с упрямством

«Мне страшно здесь!» – я жалуюсь с упрямством,

Ты равнодушно смотришь на закат.

Потом бросаешь: «Мы живём в пространстве,

Где Дьяволу не нужен адвокат.



Вот лампа, – говоришь, – стакан и виски.

Садись, пиши про идеальный мир,

Такой ненужный (десять раз), неблизкий!

Да, не забудь сказать, там вместе мы».



Я улыбаюсь. Ночью город тише.

Я провела, так вышло, в этот год

Переоценку ценностей по Ницше,

Но, как вы поняли, наоборот.



Ночь. Причал в звёздной неге качается

Ночь. Причал в звёздной неге качается.

Подвернулась случайная связь.

Как ты мог?

Ты давно себе дал зарок:

Ничего случайного.

Ты хотел бы его соблюсти, не вышло.

Бант и красная юбка плиссе.

Исключительный секс.

Любовь – никогда не лишняя.

Под Луной утешения хочется,

Утешения в первой росе,

Ты не веришь, как все:

Эта ночь обязательно кончится.

Будешь новую ночь беззаветно выискивать,

Наконец, ты заглянешь в бар,

Там, где много пар,

Там, где будут виски наливать.

Ты рассмотришь любовь под лупой,

Передумаешь всё,

Этот мир – не твоё,

В нём твоя – исключительно сладкая глупость.



Стереотип

Ты говоришь, одежда – это крик,

Счастливый – молчалив.

Костюмы, золото, шелка ведут в тупик,

Полезность тканей – это миф.



И наша страсть к сверкающим камням

Разгадана давно.

Ты твёрдо говоришь и смотришь на меня

Так долго, что уже смешно.



Ты говоришь, важны душа и ум,

Душа всех бед сильней.

Ты говоришь, смотря на белый мой костюм.

И кто из нас двоих скромней?



Приезжие

Так случилось – так не пришлось,

Так сходилось – и не сошлось.



Не хватило сирени в садах,

Не хватило открыток в руках.



В наших взглядах блестело не то

И слова получались не в тон.



Помнишь? Яркий, большой Будапешт,

Влюблённый ночью в лунную брешь.



Мир разбит на твоих и моих –

У нас был лишь акцент на двоих.



Помнишь? Улица, зелень и мост.

Ты богемный, весёлый и мой.



Только это на день, на момент,

Пока сглажен не будет акцент.



Светская Софи

Улыбнулась. «Я – за гений в каждом мазке!

Без точки не будет картины, достойной взгляда.

У меня есть пара любимых террас в Москве,

Я пришла на одну, где в розах и пальмах ограда.



Там под пальмами – он. Выпил бренди бокал.

Говорит, он – по жизни свободный художник

И, конечно, такого же вечно искал.

И ругал всех на свете, что долго найти не может!



Мы потом обсуждали Гюго до утра.

Не поверишь! Последний глупец, он… влюбился!

В этом есть удовольствие. Редкая, веришь, игра,

Когда кто-то погиб, заплутал, заблудился.



Он теперь что ни день говорит о любви,

Он ревнует ко всем, его сердце разбито.

Он меня до сих пор называет с акцентом Софи,

Это мило, смешно. Это радость на пресности быта».



Она письма достала и села читать.

Безупречно душевные, без помарок.

Он писал их в сердцах – он хотел о любви рассказать,

А она обещала их тексты пришить к мемуарам.




Пьесы





Красота не в нас, но мы пьём с ней кофе


Трагикомедия в двух действиях


Примечания режиссеру и дизайнеру по костюму

Марта Владимировна. Появляется в новом (преимущественно приталенном) костюме в первом, третьем, пятом явлениях первого действия и первом, пятом, седьмом явлениях второго действия, каждый её костюм сопровождается элегантной аксессуарной группой (сумочка, брошь). Менять для названных явлений весь комплект (а не фрак или жакет, например). Жакеты перекрывают бедро, юбки – ниже колен, брюки – классического кроя, без облегания. Из шести костюмов два – яркие, к ним выбрать обувь альтернативного цвета на невысоком тонком каблуке. Один из костюмов – белый, один – чёрный, к чёрному выбрать чёрную рубашку более холодного оттенка и лакированные туфли, использовать маленькую выразительную брошь и красную помаду при минимуме другой косметики. Рубашки в комплектах преимущественно белые. На мизинце правой руки – перстень. Строгая прическа. Не выбирать для исполнения роли актрису, которая ранее успешно исполняла женские роли (особенно главные). Один из костюмов можно представить в виде блузы и юбки, тогда блузу предпочтительно выбрать однотонную с английским бантом, а юбку ниже колена, но не в пол, чтобы продемонстрировать обувь. Платье в шестом явлении второго действия светло-сиреневого оттенка, с поясом и рюшами; лакированные туфли на небольшом каблуке и чёрные ажурные перчатки; шляпа.

Николай Дмитриевич. Появляется в тёмно-синем классическом костюме и белой рубашке, в лакированной обуви, обратить внимание на первое явление второго действия. Для него использовать белое меховое пальто и шляпу с зелёной стразой. Во втором явлении второго действия использовать атласный кремовый халат в пол с бордовым поясом и бордовым восточным узором. В шестом явлении второго действия – серый костюм.

Крысяткин. Появляется в костюме восточного типа, ярком. К нему выбрать яркую, возможно, даже в меру вульгарную обувь, в качестве дополнения – брошь или объемный платок. Надеть несколько перстней на пальцы обеих рук, волосы уложить набок (волосы должны быть хорошие и свои – не парик). В шестом явлении второго действия использовать золотой эполет в виде мифической саламандры.

Максим и Сильвестр. Красные укороченные пиджаки с блёстками (идентичные), облегающие белые брюки; рубашек под пиджаками нет. Обратить внимание на грим (выразительные глаза, губы).

Иннокентий. Жёлтая рубашка (которая явно не делает комплимент цвету лица – такова задумка), синий пиджак в оранжевую клетку, мнущиеся серые брюки и ремень с массивной пряжкой.

Анатолий. Актёр должен быть молодым, но довольно солидным. Появляется в джинсах, белой рубашке, школьном пиджаке с большими внутренними карманами для шпаргалок.

Полина. Во втором явлении первого действия появляется в кожаной юбке и маечке, в седьмом явлении первого действия – в коротком платье из тонкой ткани, в четвёртом явлении второго действия – в блузе и красной юбке (сидит на коленях у Крысяткина), в пятом явлении второго действия – в кружевной ночной рубашке (стучится в дверь к Марте Владимировне). В шестом явлении – в красном платье и босоножках.

Дмитрий. Самый красивый мужской персонаж. В первом действии появляется в тёмно-фиолетовом костюме, меховой накидке, перчатках и шляпе. Во втором действии – в тёмно-синей рубашке и белых классических брюках.

Дарья. На голове – неудачная химическая завивка. Появляется в облегающих джинсах, ремне с логотипом известного итальянского бренда, белой футболке с тем же логотипом, очках с леопардовой оправой, кедах. Нелепый грим.

Охранники, официанты, гости, чайный сомелье, горничные, модели, публика в ресторане, вор (для которого в третьем и шестом явлениях второго действия нужны бубен и костюм шамана).


Действие первое

Явление первое

Марта Владимировна, Иннокентий, Максим.



Занавес поднимается. На сцене – рабочий кабинет Марты Владимировны. Нетривиальный интерьер: стол, на котором стоят букеты цветов и лежат в стопках труды Достоевского, картины на белых стенах, кресла с красными сидениями и модернистки изогнутыми подлокотниками.



Марта Владимировна сидит за столом.



Марта Владимировна (безнадёжно). В России перестали упражняться в аристократизме. Именно поэтому в ней уже не случится ничего хорошего.



Свет гаснет, занавес опускается. Когда занавес поднимается снова, на сцене – та же комната, Марта Владимировна сидит за столом и пьет кофе.



Максим (стоит у шкафа). Ещё кофе?

Марта Владимировна. Нет. Подайте мне Джорджа Тербервиля, пожалуйста.

Максим. Одно мгновение! (Садится на корточки, чтобы достать книгу из нижнего отделения шкафа; кокетливо прогибает спину и поправляет волосы.)

Марта Владимировна оборачивается, чтобы посмотреть на него.

Максим (подаёт книгу). Пожалуйста!

Марта Владимировна. Спасибо.

Максим. У вас был тяжёлый день. Я могу предложить вам массаж?

Марта Владимировна. Да, мы сделаем массаж в спальне, но позже.

Максим (забирает пустую чашку). К вам сегодня приходили несколько человек.

Марта Владимировна (нюхает нарцисс). Помолчите.

Максим (уносит чашку). Прошу прощения.

Марта Владимировна (откидывается на спинку кресла). Искренне жаль, что этот цветок умрёт. (Кладёт нарцисс на стол.) Да, Максим?

Максим (возвращается). Да.

Марта Владимировна. Зачем приходили?

Максим. По разным причинам. Я передал им ваше пожелание об оставлении сообщений в письменной форме. (Достаёт из тумбы кипу бумаг.)

Марта Владимировна. Там есть что-нибудь о моих статуях?

Максим (роется в кипе). Боюсь, что нет.

Марта Владимировна. Жаль. А о чём там?

Максим (читает). «Марте Владимировне от благодарного собственника». «Марте Владимировне от благодарного добросовестного владельца». «Наилучшие пожелания за поддержку». «Просьба оценки рукописи». «Марте Владимировне от любящего…» (Роняет всю кипу). Какая наглость! «Марте Владимировне от любящего её всем сердцем Николая Дмитриевича».

Марта Владимировна (в ужасе). О нет! Избавьтесь от этого. (Снова берёт нарцисс.) Это чудовищная история. Я обрела в этом человеке друга и брата, чего же он ещё хочет?

Максим. Но он мужчина.

Марта Владимировна. Да, именно поэтому он должен любить красивых женщин, а не писать им письма. Мужчина – это не лирик. Если бы все мужчины были лириками, вроде Шекспира, человечество бы давно себя исчерпало.

Максим (хихикает). Ну да.



Звонок.



Марта Владимировна. Это (пауза) брат мой. Откройте ему, пожалуйста.



Максим открывает. В дверях – Иннокентий.



Иннокентий. Добрый вечер!

Марта Владимировна (не поворачиваясь). Добрый!

Максим. Позвольте принять ваш плащ.

Иннокентий. Это пальто.

Максим. Ах, виноват! (Смеясь, убирает в шкаф.)

Иннокентий (в сторону). Скотина! (Марте.) Сестра!

Марта Владимировна. Брат! (Встаёт, протягивает руку.)

Иннокентий (целует). Как твой вчерашний день?

Марта Владимировна. Замечательно. И мы можем поговорить об этом за чаем! (Иннокентий кивает.) Максим, чай! (Максим подает чай.) Вчерашний день действительно был замечательным, я решила отпраздновать тихо, как я люблю, посвятить весь день радости и красоте. (Пауза.) Я счастлива в жизни, Кеша.



Иннокентий недовольно молчит.



Марта Владимировна. Я молода, красива, богата, знаю, что такое страсть. У меня есть любимая работа и у меня нет семьи!

Иннокентий. И ты гордишься этим? Насчёт семьи?

Марта Владимировна. Разумеется! (Элегантно смеется.)

Иннокентий. Но это ложь.

Марта Владимировна. Кеша, мы разные люди, мы как британский монарх и африканский беженец. Мы говорим на разных языках.

Иннокентий. Так как ты отметила? (Пьёт чай.) Всё-таки тридцать лет.

Марта Владимировна. Играла на фортепиано в своём доме.

Иннокентий. Одна?

Марта Владимировна. Разумеется.

Иннокентий. Как всегда.

Марта Владимировна. Ты хочешь виски?

Иннокентий. Хочу. (Максим подаёт виски.) Марта! (Выпивает.) Ты, молодая красивая женщина, ведёшь себя, как затворница. (Выпивает ещё.) Ты решила умереть в одиночестве?

Марта Владимировна. Я не решила умереть, Кеша, я решила жить и работать, и чтобы никто не мешал. Я решила радоваться красоте и жить в красоте.

Иннокентий. А стакан воды-то не подадут!

Марта Владимировна. Максим, воды. (Делает выразительный жест рукой, показывая, как на кольцах мерцают бриллианты.)

Максим. Одно мгновение!

Иннокентий. Это цирк!

Марта. Кеша, накануне ты говорил, что расстроен и придёшь посоветоваться. Я слушаю.

Иннокентий. А, ну да! (С трауром.) У нас в доме подросток повесился.

Максим. Ах!

Марта Владимировна. Максим, вы свободны.

Максим. Извините! (Уходит.)

Иннокентий (в сторону). Гадёныш! (Марте Владимировне.) У нас в доме подросток повесился.

Марта Владимировна. Мне жаль. И что?

Иннокентий. Когда я узнал об этом, у меня дрогнуло сердце.

Марта Владимировна. Что дрогнуло?

Иннокентий. Сердце! У меня трое детей, Марта, и все они – подростки. Анатолий, Сильвестр, Полина, моя прекрасная дочь, мне стало страшно за них! (С трудом.) При всех разногласиях, Марта, я готов признать, что ты умная женщина, ты чувственнее меня и понимаешь намного тоньше.

Марта Владимировна. Я подозреваю, что у нас были разные отцы.

Иннокентий. Бог с твоей желчью, Марта! Скажи мне, как воспитать человека, чтобы он не полез в петлю? Что делать, чтобы человек оставался человеком?

Марта Владимировна. Да, дети – это счастье нашей жизни. Понимаешь, Иннокентий, мне трудно войти в твоё положение. У тебя в доме вешаются подростки, наверное, иногда еще и старики умирают, а в моём доме живу только я. (Пауза.) Максим! Арфу на фоне, пожалуйста.



Максим приносит арфу, элегантно садится за неё и начинает играть.



Иннокентий (в сторону). Горите в аду.

Марта Владимировна. На самом деле, Кеша, ты затронул феноменальный вопрос. Если понять его, можно понять Россию. Откуда убогость и безобразие? Откуда бедность, ненависть, злость? Вопрос, ключевой вопрос для нашего времени, для нашей страны и для многих других стран. В наше время не те люди рожают детей… Родить ребёнка – это прекрасно, но его надо не только родить, но красиво одеть, прочитать ему всего Пушкина, свозить его на Сицилию, иными словами, надо дать ему право выбора: жить в красоте или умереть. Человека надо эстетически воспитывать в детстве. Если этого не сделать в детстве, Кеша, то это уже невозможно, ты знаешь. И гением стать невозможно, и просто порядочным человеком.

Иннокентий. Ты хамка.

Марта Владимировна. Я ответила на твой вопрос?

Иннокентий. Да.

Марта Владимировна (берёт из хрустальной вазы ягоду клубники). Кеша, а ты дурак.

Иннокентий. Сволочь!

Марта Владимировна. Ты злишься, и всё-таки это правда. Ты дурак. Я знала это давно, ещё до школы, но потом, когда ты отказался от родительских денег ради совершенного животного с улицы, мне стало так противно, что даже радостно.

Иннокентий (встаёт, покачивается от выпитого алкоголя). Не смей называть её животным! (Садится и плачет.)

Марта Владимировна. Я не смею называть её человеком. (Отворачивается.) Кеша, я очень брезгаю слезами.

Иннокентий. Откуда в тебе столько желчи? Насколько надо быть пустой, неотёсанной, чёрствой, чтобы так говорить о женщине, которой уже нет!.. (Предпринимает вторую попытку встать). Я тебя ненавижу!

Марта Владимировна. А я люблю тебя как своего ближнего. Максим! Помогите Иннокентию выйти вон.

И ещё, Кеша, на посошок, присмотрись к своей дочери. Она шлюха. И ей обязательно надо иметь беседу с хорошим дизайнером по костюму. Ты когда-нибудь видел, что она надевает? Ты видел её маечки?

Иннокентий. Какие маечки? Она семнадцатилетняя девочка, что же ей носить! Паранджу?

Марта Владимировна. Лучше паранджу, чем безобразные маечки или юбки, которым не хватает двадцать сантиметров длины. Понимаешь, Кеша, твоя дочь красива, и у неё чертовски красивое тело, настоящая фигура Возрождения, именно поэтому, когда она одета просто, она рискует быть вульгарной – пожалуйста, объясни ей, что нужно быть внимательнее к своей одежде и обуви. Скажи ей, что одежда – это не рюши какие-нибудь, а способ избежать беды.

Иннокентий. Иногда после встречи с тобой мне не видится в нас душа.

Марта Владимировна. Душа и не в нас, и красота не в нас, но мы пьём с ней кофе. (Думает.) Душа, Кеша, это и есть то красивое, во что надо влюбиться навсегда, в нас нет ни души, ни красоты, ничего заведомого, это в собачке есть что-то заведомое. Кстати, собачка может любить не меньше нашего. А красота и душа – вот! (Показывает на репродукцию картины Иеронима Босха «Корабль дураков».)

Иннокентий. Но собачка может любить только в известном смысле.

Марта Владимировна. А ты, например, можешь любить в каком-то другом смысле?

Иннокентий. Я могу любить душой, которой, по твоему мнению, не существует, но я не могу его оспорить. Возможно, оно справедливо. Мне пора. (Максим бросает арфу и помогает Иннокентию дойти до дверей.) До свидания, Марта.

Марта Владимировна. Доброй ночи! (Иннокентий уходит.)

Максим. Боже, какой он нищий.

Марта Владимировна. Да, но это его оправдывает. Он нищий, и поэтому он не может заниматься войной и политикой, его нельзя судить, искусством он не может заниматься тем более, а любовью! (После паузы.) Повторите мне кофе, пожалуйста.

Максим. Марта Владимировна, вы просили напомнить вам о господине Крысяткине.

Марта Владимировна. Да, спасибо. А сколько времени?

Максим. Двадцать три двадцать две.

Марта Владимировна. Я поеду к нему через полтора часа, а сейчас мне надо работать.



Явление второе

Полина, Анатолий, Силя и Иннокентий.



Скромная комната с тремя маленькими рабочими столами и серой кроватью.



Полина (глядя на то, как Анатолий фотографирует сам себя). Депривация духовных ценностей. (Брату.) Я изучаю театральную программу, может, сходим на что-нибудь?

Анатолий (продолжает фотографировать себя). Когда? На что?

Полина. На Горького. В воскресенье будут ставить его знаменитую пьесу «На дне». (В сторону.) Может, в театре я познакомлюсь с каким-нибудь богачом. У меня готова умная фраза про депривацию.

Анатолий. А почему бы нет? (В сторону). «На дне» – это история! (Смотрит на Полину, Полина надевает нелепую юбку.) Ты красотка!

Полина. Спасибо!

Анатолий. Куда идёшь?

Полина. На свидание! У меня новый мальчик. (Натягивает чулки.) Сначала я буду встречаться с ним, гулять, целовать его в губы, а потом я брошу его, как и других, потому что я сердцеедка.

Анатолий. А я бы не пошёл с тобой на свидание. Мне нравится другой тип, посмотри! (Показывает фото.) Вот фиолетовые волосы – это я понимаю, это красиво и высоко.

Полина. Ерунда. (Поправляет маечку.)



В комнату заходит Силя, бросает на стол кипу листов (листы падают) и хватается за голову.



Силя (кричит). Дикари! Дикари!!!

Анатолий. Началось.

Полина. Что с тобой?

Силя. Что со мной? Что с этой страной! Дикари, дикарство, и!.. Просится ещё одно слово, но я не могу сказать его. Оно неприличное. Вот, посмотрите, газета «Почва». (Показывает.) Два месяца назад я принёс туда свои талантливые стихотворения. (Садится и плачет.) Господи! Я принёс свои стихотворения в «Почву». (Вытирает лицо белоснежным платком.)

Анатолий. И что потом?

Силя. Мне сказали, что их рассмотрят и, возможно, опубликуют в одном из ближайших выпусков. Я покупал эту проклятую «Почву» два месяца – и ничего!

Анатолий. Но они же сказали «возможно».

Силя. Восемьдесят четыре рубля на ветер! А когда я снова пришёл в редакцию за объяснениями, мне сказали, что «Почве» не нужна «предельная эстетика». (Истерично смеётся.) Я думал, они таких слов не знают! Но бог с ними. После этого я захотел узнать, а что же нужно «Почве»? Я открыл их поэтическую рубрику и прочитал (читает): «Весна, крестьянин, торжествуя…» Это что?

Анатолий. Это Лермонтов?

Силя. Ты хотел сказать, Пушкин?

Анатолий. Ну да, Пушкин!

Силя. Да, но у Александра Сергеевича была «зима». А это что? Как это назвать? (Делает элегантный вдох-выдох.) Вы знаете, откуда эта драма?

Анатолий. Нет.

Силя. Первое – идея всеобщего равенства, второе – демократизм в образовании. Причины две! Я написал по этому поводу очень талантливую статью.

Полина (красит губы красной помадой). Что за статья?

Силя (открывает папку). Рассматривая образование как общественное благо, необходимо рассмотреть каждое из понятий, общественное благо и образование соответственно, после чего проанализировать характер их взаимосвязи.

Анатолий. Силя, она спросила из вежливости.

Силя. Общественное благо – это материальный или нематериальный предмет…

Полина (перебивает). Силя, хватит! (Надевает туфли на неактуальной платформе.)

Силя. Подождите! (Лихорадочно разбирает листы.) Я хочу поделиться с вами тем, о чём написал, потому что это важно. Выслушайте, пожалуйста.

Анатолий. Только из жалости.

Силя (радостно). Да! Спасибо! Сядьте рядом… (Садятся; читает.) Отвлекаясь от современной России, позволим себе мысленно перенестись к оливам и морю. Там, ударяясь о берег, поют волны – в этих великих песнях рождается понимание поэзии, и там за бокалом разбавленного вина учит своих приближённых Пифагор, потом Платон, Аристотель и многие другие, все они аристократы, и в их кругу – исключительно те, кто избран ими; менее требовательны софисты, они берут за свои уроки плату, но заплатить может не любой. На фоне этой божественной «антидоступности» и, возможно, именно поэтому высокой ценности образования в глазах общественности Сократ, вещающий с рыночных площадей, выглядит скорее исключением – греческим Христом, который, может быть, был, а может быть, не был, это вопрос веры. (Перестаёт читать.) Образование древности! (Мечтательно.) Любовь к юношеству, море, арфа и красота.

Анатолий. Любовь к чему?

Силя. К юношеству, к молодым людям, к мальчикам то есть.

Анатолий. Фу! Я думал, этого не было в древности.

Силя. Ах, господи! Почитай наконец «Диалоги» Платона, там есть прекрасные эпизоды – например, Алкивиад соблазняет Сократа.

Анатолий. Да я в руки не возьму эти «Диалоги»!

Силя. Ты просто закомплексован. Продолжим. (Снова читает.) Образование в Средние века – преимущественно домашнее и крайне религиозное. Но его ограниченность, как внешняя, так и внутренняя, познавательная, делает знания, недоступные, всё более привлекательными. Я заключаю о таком отношении к знанию небезосновательно. Всем нам известна легенда, положенная в основу знаменитой трагедии Иоганна Гёте «Фауст».

Анатолий. Чё?

Силя (беспомощно). Поясняю. Сельский доктор, во всех чертах честный и праведный христианин, продаёт душу Дьяволу за знания и удовольствия. Понимаете? Знание вожделенно!

Анатолий. Я курить. (Уходит.)

Полина (надевает короткую куртку). Пока!

Силя. Я всё равно договорю! (Откашливается, после паузы.) Но Средневековье минуло, на пороге Новое время, и Бэкон заявляет, что «знание – сила». Я не за элитаризм в образовании, я за отсев, но у меня слабое сердце. Мне жаль человека, но я его ненавижу. (Аккуратно складывает листы.)



В комнату заходит Иннокентий.



Иннокентий. Опять они тебя бросили? А ведь ты старший и должен заботиться о них, воспитывать, в конце концов.

Силя. Я сам не воспитан.

Иннокентий. Марте Владимировне подражаешь? Хамишь?

Силя. Марта Владимировна меня понимает! Она прочитала мою статью, и знаешь, что она сказала? Потом она прочитала мои стихи и сказала то же самое. Она сказала: «Хорошие, Силя, дерзайте, вы молодец». А я ведь чувствую, что всё это пока ещё очень сыро. Я спросил у неё: «Зачем вы меня обманываете?» А она сказала мне: «Это справедливо. Никогда нельзя бить по рукам. Это счастье, когда человек пишет, или пьёт кофе у букета роз, или читает Байрона. Его за это следует похвалить, поцеловать и сказать ему, что он не юродивый и всё делает правильно, что надо работать и быть влюблённым в свой труд. Он ведь таким образом тянется к той самой красоте, под которой я понимаю душу. А лучшим, талантливым, любимым он вряд ли будет для кого-то ещё, кроме вас, скорее всего, не будет. Есть, конечно, редкие исключения, может, это и ваш случай, Сильвестр, но даже если это не так, я люблю вас, и вы можете ко мне приходить». Я чуть не прослезился – вернее, я прослезился, но я скрыл это от неё.

Иннокентий. Она умеет только говорить.

Силя. Но она неплохо наговорила, у неё дом на Кипре.

Иннокентий. Юриспруденция – это низко. (Поправляет волосы и уходит.)

Силя (садится на кровать). Анатолий! Анатолий, вернись, пожалуйста! Я знаю, что ты уже докурил и не заходишь, потому что я в комнате. (Стучит в окно.) Анатолий!

Анатолий (заглядывает в окно). Силя, ты меня заморишь.

Силя. Анатолий, мне нужен совет.

Анатолий (залазит в окно). Тебе?

Силя. Да.

Анатолий (в комнате). Мой совет?

Силя. Да.

Анатолий. Зачем тебе совет? Ты же отличник.

Силя. Да, я отличник, но это не значит, что я всё знаю.

У меня всегда вопросов больше, чем ответов, и я постоянно в поиске, может, в этом моя вина, что я в поиске. А ты видишь и понимаешь предмет.

Анатолий. Так что у тебя?

Силя. Выслушай! Хотя я знаю, что ты очень плохо относишься к Марте Владимировне, всё-таки выслушай и помоги, ты мой брат, и я никому, кроме тебя, не могу рассказать об этом. (Видит, что Анатолий заинтригован.) Анатолий, в детстве я никогда не думал о том, что Марта Владимировна – красивая женщина. Но сейчас детство кончилось, и я подумал. Я не хотел, но я подумал, я понимаю, что это ужасно, я запрещаю себе об этом думать и клянусь, что отрекусь от себя, если подумаю еще хотя бы раз, – и я перестаю думать, тогда я вижу сон. Боже! Это как космогонии древних народов.

Анатолий. Какие народы? Силя! Ты извращенец! И ты ещё хочешь совет? Она твоя тётя, Сильвестр!

Силя. Толя! (Хватает его за руки.)

Анатолий (вырывается). Какой кошмар!

Силя. Толя! (Падает на колени.) Что мне делать? Я всё понимаю, ты всё правильно говоришь, но я ничего не могу изменить! Когда я последний раз гостил у Марты Владимировны, я поймал себя на чудовищной мысли. Ты знаешь Максима, с которым она живёт?

Анатолий. Да, он у неё вроде как в добровольном рабстве и рад. Вообще я не хотел бы о нём говорить, он очень странный, мне кажется, что именно за эти странности она его обожает. Он ходит за ней, как слуга, и делает всё, как собака, – на это противно смотреть.

Силя. Но она хорошо с ним обращается.

Анатолий. Она извращенка! И она довела тебя до извращения. Я помню, как мы шили тебе костюм на выпускной вечер и она давала рекомендации портному. Тут начнёшь, пожалуй, думать о женщине, когда эта женщина ощупала тебя всего и расхвалила твою талию.

Силя. Это ни при чем. Я уже не помню об этом костюме и о талии, но я ревную её к Максиму. Толя! Я стал бояться оставаться с Мартой Владимировной наедине. Я очень боюсь, что сделаю плохой жест, ты же знаешь, как она любит мою шевелюру! Недавно я заглянул к ней на кофе, чтобы обсудить одну английскую книгу о Пастере и Бешане, это было утром. Когда я вошел, она сидела за столом в кремовом махровом халате, похожем на пальто, и брючной зелёной пижаме. Как всегда, с макияжем, высокой причёской и в украшениях, Толя, ты же знаешь, насколько она красива! Когда она увидела меня, то заулыбалась, пригласила меня сесть на диван, я, конечно, сел там, где она сказала, а она села рядом и, как в детстве, погладила меня по волосам со словами: «Силя, вы Аполлон! Я как-нибудь позову сюда моего скульптура, и моя седьмая садовая статуя будет написана с вас. Вы такой молодой и нежный». Как в детстве, Толя, а я уже не ребёнок. И вот мы сидели на диване и говорили о Пастере и Бешане.

Анатолий. А кто это?

Силя. Какая разница! Толя, что мне делать?

Анатолий. Ты просто переучился.

Силя. Шутник! (Обижается и уходит.)

Анатолий. Подожди! Вернись, я знаю, чем тебя утешить. (Силя неохотно возвращается.) Давай присядем! (Садятся на кровать.) Я серьёзно, давай попросим у папаши море. А? Поехали на Сицилию. Тебе уже девятнадцать, а на меня мы оформим доверенность, Марта Владимировна, кстати, и оформит. Как тебе? Вот, смотри! (Достаёт из-под кровати глянцевую брошюру.) Чефалу, жемчужина Сицилии. (Листает.) Сицилийская кухня! Рисовые зразы «Аранчини», спагетти с морскими ежами, кускус по-трапански, бифштекс по-сицилийски и рыба-меч в томате. Слюнки бегут, а?

Силя. Не очень.

Анатолий. А я захлебываюсь слюной! Я вот люблю покушать, а ты нет, и это плохо на тебе сказывается, ты уже, извини, дошёл до страсти.

Силя. Толя, мне кажется, это не страсть.

Анатолий. Сицилийская кассата, сицилийские трубочки «канноли». Господи, как я хочу такую трубочку и обязательно вприкуску морского ежа! Ты когда-нибудь ел морского ежа? И я нет. Но я буду есть!.. (Убирает брошюру, забирается на стремянку и аккуратно поправляет часы.) У нас такая маленькая комната! Когда я вырасту, у меня будет большой кабинет и я поставлю в нём две позолоченные статуи – двух пантер у стола (изображает), а над головой повешу не часы, а картину Каспара Фридриха «Вход на кладбище».

Силя. Каспара Фридриха? Я смотрю, ты порядочно развиваешься.

Анатолий. Развлекаешься, Силя, развлекаешься. Я, между прочим, тоже иногда интересуюсь искусством, но это в утилитарных целях – только для женщин.

Силя. Какие женщины, тебе четырнадцать лет!

Анатолий. Для будущих женщин! У меня будет много женщин, а у тебя нет. (Вздыхает.) Поедешь со мной на Сицилию?

Силя. Папаша, наверное, не отпустит и денег не даст. Он жмот.

Анатолий. И не образован.



Явление третье

Крысяткин, Марта Владимировна, Николай Дмитриевич, охранники, официанты, сомелье, швейцар и горничные Крысяткина, вор.



На сцене – королевская комната в королевских хоромах Крысяткина. Повсюду стоят роскошные кресла с подушками и изогнутыми подлокотниками. Посередине – кофейный столик с тремя ножками. За столиком сидит Крысяткин, перед ним – бокал шампанского. За его спиной – три молоденькие домработницы в тёмных платьях, ажурных фартуках и чепчиках белого цвета.



Крысяткин (обращаясь к одной из них). Твой лунатизм начинает меня утомлять. Ты опять подметала сегодня ночью?

Домработница. Разве? Не может быть! Я положила у постели мокрое полотенце.

Крысяткин. Тщетно. Полы блестят, а ты моешь и моешь! (Выпивает бокал шампанского.) Разводишь сырость. А я не люблю сырость.

Домработница. Простите, теперь я буду ставить тазик с водой у моей постели.

Крысяткин. С кислотой было бы лучше. (Домработница подходит к столу, наполняет бокал.) Знаешь, на днях я хотел уволить тебя, но ты хорошо поёшь, а я люблю перед сном послушать приятное пение. Музыка облагораживает человека.



В комнату заходят двое охранников и заводят вора.



Первый охранник (держа вора за шиворот). Простите за беспокойство. Эта собака пыталась украсть ваш уличный коврик.

Вор. Отпустите, я ничего не делал! Я ничего не крал!

Второй охранник. Куда его?

Крысяткин. Куда!.. Проводить. Но не калечить.



Охранники удаляются. В комнату заходит швейцар.



Швейцар. Виталий Олегович, Марта Владимировна приехала.

Крысяткин. Это прекрасно! Скажите повару, чтобы поторопился. (Швейцар уходит.)

Марта Владимировна (заходит во фраке и кружевных перчатках). Мои поздравления, дорогой Виталий!

Я очень рада. (Целуются в губы.)

Крысяткин. Присаживайтесь, я вам рад! Шампанского?

Марта Владимировна. Виски.

Крысяткин (официанту). Виски!

Марта Владимировна. Вы молодец, что купили этот остров в Индийском океане, это будет настоящий рай, когда вы его застроите. И вы будете иметь колоссальный доход. (Аккуратно поворачивает голову.) А почему так тихо? Вы любите пошуметь, признаться, именно поэтому я иногда не прихожу, когда вы приглашаете меня на вечер.

Крысяткин. Я знаю, что вы ненавидите шум. Поэтому ради вас я праздную только с вами и Николаем Дмитриевичем, который вот-вот подойдёт.

Марта Владимировна. Николаем Дмитриевичем? Значит, он тоже ненавидит шум?

Николай Дмитриевич (входя). Всем сердцем! (Жмёт Виталию руку.) Виталий, это успех! Марта Владимировна, это вам! Я не удержался, когда узнал, что вы придёте. (Дарит большой букет роз.) Я подумал, вам будет приятно.

Марта Владимировна. Да, мне приятно, но успех сегодня не у меня. (Кладёт букет на стол.) И я не должна быть узурпатором внимания. (Пододвигает букет к Виталию.)

Крысяткин (отламывает головку розы и вставляет вместо платка-паше). Рай! Вообразите, что через неделю этот необитаемый остров превратится в рай. Работы будут завершены, а рай – обнаружен!

Марта Владимировна. Выпьем за это.



Официант приносит изящно оформленные блюда: оленину, крабовый салат, фуа гру, супы, карпаччо из ананаса.



Марта Владимировна. Я хочу, чтобы при нас заварили чай. Виталий Олегович, у вас ведь большая коллекция?

Крысяткин (орудует над брускеттой). Разумеется!

Николай Дмитриевич. А есть что-нибудь не очень терпкое? Малиновый с еловыми шишками, например, как в ресторане «Салтыков-Щедрин» на Тверском?

Крысяткин. Я не варю компоты. Только хороший чай.

Николай Дмитриевич. Да, и что же вы можете предложить?

Крысяткин. Белый пион, например. Очень тонко.

Марта Владимировна (допивает виски). Только поменьше пафоса, Виталий Олегович. Я вас знаю, мы сейчас будем слушать «Чайный трактат» от вашего сомелье и заниматься, как там, «чайным смирением»? Так в Китае называли созерцание чаинок во время заваривания?

Крысяткин. Да! А вы не защищайте Николая Дмитриевича, это нечестно, он не даёт мне похвастать. (Все улыбаются.) Ладно, чай!



Появляется сомелье с тележкой.



Сомелье. Позвольте!

Крысяткин. Белый пион и побыстрее, люди не хотят ждать.

Сомелье. А аромат? Позвольте! (Достаёт чайную коробочку.) Сожмите её в руках, как чашу, вдохните полной грудью, и вы почувствуете…

Крысяткин. Я же сказал, люди не хотят ждать.

Сомелье. Тогда позвольте подготовить родниковую воду? (Показывает на чайник.)

Крысяткин. Готовь её молча. (Марте Владимировне.) Марта Владимировна, у нас к вам дело.

Марта Владимировна. Я слушаю вас.

Крысяткин (сомелье). Ты можешь быстрее?

Сомелье. Позвольте, в воде только появилась «жемчужная нить», то есть пузырьки от кипения, посмотрите.

Крысяткин (бьёт рукой по столу). Чай!

Сомелье. Пожалуйста! (Подаёт и быстро уходит.) Николай Дмитриевич (смотрит на Крысяткина). Виталий Олегович, вы всё-таки решили просить? Подумайте, вы имеете дело с женщиной.

Крысяткин. Марта Владимировна не женщина, а бог, и наше сотрудничество – благодать. (Марта Владимировна многозначительно смотрит на Крысяткина.) То есть, простите, если я не так выразился, но ведь главное суть, даже если страдает стиль!

Марта Владимировна. Перейдём к делу.

Крысяткин. Да! Понимаете, Марта Владимировна, сейчас одного нашего друга, очень хорошего человека, будут судить за изнасилование. Ему надо помочь.

Николай Дмитриевич. Он мне не друг.

Марта Владимировна (Николаю). Ну, это неважно. Если хорошего человека действительно будут судить за изнасилование, то ему надо помочь. Позвольте подробности?

Крысяткин. Конечно! Его зовут Дмитрий Васильевич, он с красным дипломом окончил факультет мировой культуры и цивилизации…

Марта Владимировна. Подробности изнасилования.

Крысяткин. А! О, это проза. Он познакомился с красивой девушкой, точно не скажу, где, кажется, в клубе. Это неважно! Важно, что они обменялись номерами телефонов, спустя несколько дней он выпил и – с кем не бывает! – позвонил ей, пригласил её к себе на квартиру, на кофе, как он сказал. Она приехала. Он предложил ей выпить вместе с ним, она согласилась, после чего они оба изрядно выпили, а потом – сами понимаете.

Марта Владимировна (с жалостью). Наверно, она к тому же была одета, как шлюха, а думала, что красиво. Мне его жаль. Он, вероятно, по пьяни и не понимал, что насилует, думал, что пригласил проститутку, так много женщин одеваются, как проститутки. (Подумав.) Нет. Я не предлагаю насиловать всех, кто соответствующее одет, я об этом только мечтаю. Но это провокация.

Николай Дмитриевич. Даже если бы она приехала к нему голой, это не оправдание.

Марта Владимировна. Я не пытаюсь его оправдать, Николай Дмитриевич. (Отламывает головку второй розы и тоже вставляет в нагрудный карман.) Если женщина, скажем, возвращается с работы по темноте, усталая и самая порядочная из всех женщин на свете, и к ней вдруг подходит один человек, а то и несколько ребят, которые берут её за руки, ведут куда-нибудь за деревца, избивают, уродуют и насилуют, я только за самую суровую кару. Я даже за самосуд. Но если к пьяным ребятам приезжает дура, мне никого не жаль.

Николай Дмитриевич. А по вашему тону кажется, что вам жаль ребят.

Марта Владимировна. Да, я ведь женщина. (Крысяткину.) Так что? Я могу подключить мои связи.

Крысяткин. Он не поскупится на благодарность!

Марта Владимировна. Нет, я не принимаю благодарностей за такое. Моя дружба! (Целуется в губы с Крысяткиным.)

Николай Дмитриевич (после паузы). Вы мои друзья. Я уважаю вас, но вы ошибаетесь, и то, что вы делаете, это подло. Это развал, распад, конец, если угодно. Всему есть предел, а у человека должно быть сердце. (Встаёт.)

Крысяткин. Мне и без него хорошо.

Марта Владимировна (тоже встаёт). Николай Дмитриевич, мы вас обидели?

Николай Дмитриевич. Нет, вы меня разочаровали.



Марта Владимировна и Крысяткин переглядываются.



Николай Дмитриевич (уходя). Марта Владимировна!.. Это ошибка.

Марта Владимировна. Может быть.

Николай Дмитриевич. Но я вас люблю.

Марта Владимировна. И я вас люблю.

Николай Дмитриевич. Да, и какой любовью?

Марта Владимировна. Как умею. Хотите, чтобы я ушла с вами?

Николай Дмитриевич (возвращается, тоже отламывает головку розы и вставляет в нагрудный карман). Да, хочу.

Марта Владимировна. До свидания, дорогой Виталий! (Улыбается и машет рукой.)

Крысяткин. Спасибо за вечер, Марта, всего доброго! (В сторону, принимая светскую позу.) Человек без сердца, как это противоречиво и тонко.



Явление четвёртое

Максим, Силя, Марта Владимировна.



Рабочий кабинет Марты Владимировны. Максим сидит за столом и курит, его поза в точности напоминает позу Крысяткина в конце предыдущего явления. Слыша звонок, он вскакивает, прячет пепельницу в тумбу и открывает окно.



Максим. Чёрт, задумался! (Открывает, на пороге – Сильвестр.) Какие люди! А Марта Владимировна ещё не пришла.

Силя (всё равно заходит). Как у тебя накурено.

Максим (неловко). Я не у себя. Что ты хотел?

Силя. Много выкурил?

Максим. Восемь.

Силя (садится за стол). Что-то случилось?

Максим. Случилось. Я сходил в цирк и впечатлился. Вот сижу, думаю.

Силя. В цирк? А я не люблю цирк. Мне жалко ручных обезьян. (Внимательно смотрит на Максима.) Мне очень жалко ручных обезьян.

Максим. Мне тоже. А что за дело к Марте Владимировне? Она может не прийти ещё долго.

Силя. Важное семейное дело. Беда! (Со вздохом.) Папаша заключил договор аренды с господином Крысяткиным и открывает на его острове торговую лавку.

Максим. Я слышал, это громкая новость. А в чём проблема? Ты думаешь, он прогорит?

Силя. Конечно. Я что, отца не знаю!

Максим. Зря ты так! А вдруг он разбогатеет? Человека надо нежить, верить в него, чтобы он состоялся. Понимаешь, человек не может состояться без нежности и любви.

Силя. Понимаю.

Максим. Вот мне Марта Владимировна разрешила заняться пошивом одежды, потому что я имею к этому ярко выраженный талант. Я отшил уже семь костюмов, и мои заказчики очень довольны. Марта Владимировна в меня верит!

Силя. Да, тебе есть чем гордиться. Денег дала?

Максим. Заняла, мы оформили договор займа. А что в этом предосудительного? Я всё верну.

Силя. Ничего, в тебе вообще нет ничего предосудительного.

Максим. Именно так. Я работаю у Марты Владимировны по договору и получаю за это деньги.

Силя. Интересно, как прописаны твои обязанности по договору.

Максим. Прямо прописаны.

Силя. Тебе нравится быть содержантом?

Максим. Я не содержант, я работаю по договору. И, кстати, в моих обязанностях есть «предлагать гостям кофе и чай». Ты будешь кофе и чай?

Силя. Да, я буду кофе.

Максим. Одно мгновение! (Показательно уходит.)

Силя. Какая ядовитая сволочь! Лицемер!

Максим (приносит кофе). Позволите? (Выливает кипяток на голову Сильвестра.)

Силя (с криком вскакивает с места). Подонок! Тебе конец! Костюмы, говоришь, любишь? (Начинает драку, в которой первым делом рвёт одежду своего противника.)

Максим. А тебя Марта Владимировна любит за шевелюру? Поправим! (Первым делом рвёт волосы.)



Увлекаются; переворачивают стол и разбивают цветочную вазу.



Максим (поднимаясь). Сильвестр, это конец…

Силя. Ты чего? (Вытирает лицо салфеткой.)

Максим (медленно опускается на колени перед разбитой вазе). Эту вазу ей отливали в Эмиратах по её собственному проекту за сорок четыре тысячи евро, Сильвестр, всё кончено. Она подаст на нас в суд. (Тихо плачет.) Я буду настаивать на процедуре банкротства, если это возможно. (Снимает рваный пиджак, достаёт из шкафа новый.)

Силя. А у тебя что-то есть?

Максим. Да нет, я и так как после процедуры банкротства, причём проведённой с существенными нарушениями действующего законодательства.

Силя. Я скажу, что не приходил к вам! (Бежит к дверям; истерично.) Максим!

Максим. Да?

Силя. А здесь есть камеры?

Максим. В этой комнате нет, Марта Владимировна ведёт здесь конфиденциальные переговоры. А вот у входа есть, и во дворе целых четыре штуки, так что беги.

Силя. Что же делать? (Максим собирает осколки.)

Максим. Нам конец, Сильвестр.



Звонок. Максим открывает дверь.



Марта Владимировна (войдя, видит разбитую вазу и перевёрнутый стол). Что случилось?

Максим. Это я! Я предложил Сильвестру кофе, и… махнул рукой! В разговоре! Уронил вазу. Разбил. Хотел поднять и тут задел стол!.. Я сам не понял, как это произошло, извините, я буду платить каждый месяц, я возьму кредит, я наймусь еще на десять работ, я всё возмещу!

Марта Владимировна. Нет, вы купите мне новую китайскую вазу, которая похожа на эту и на которую у вас хватит денег. А в следующий раз вы будете думать, прежде чем махать рукой.

Максим. Да!.. Извините.

Силя. Марта Владимировна, извините, что я так рано, у меня очень срочное дело.

Марта Владимировна. Говорите быстрее, через два часа у нас деловая встреча. (Кивает Максиму.)

Максим. Да, у меня клиент на костюм.

Марта Владимировна. Нам надо привести себя в порядок. Максим, а где ваши перчатки? Обязательно наденьте перчатки, сегодня холодно, и вы очень элегантны в перчатках, особенно, когда курите. Силя?

Силя. Марта Владимировна, я хотел попросить вас, чтобы вы поговорили с отцом и убедили его не вкладываться в общее дело с господином Крысяткиным. Он хам, но он слушает вас!

Марта Владимировна. Почему же не вкладываться?

Силя. Потому что он прогорит! Отец неразборчив во всём, что касается денег. Стоит ему услышать о возможности разбогатеть – и он выкинет всё без раздумий, все накопления, как теперь! И ладно бы это случилось в любое другое время, но это случилось теперь.

Марта Владимировна. А что теперь?





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/regina-vorobeva/poeticheskiy-narciss/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.