Книга - Американские байки

Американские байки
Эн Поли


Книга о тех временах, когда не существовало культуры отмены. Не слышали о BLM и LGBT.

«Американские байки» пропитаны духом 90-х. Они промелькнули, оставив привкус жвачки и портвейна.

Флёр подъездной романтики и ожидания неудачного секса, поиски себя в первой рюмке, стыд, неизбывное чувство вины и страстное желание любыми способами вывалиться из мира взрослых в мир без запретов – в этом есть чувственность «Грязных танцев» и злоба «Чучела».

Жизнь меняется стремительно, когда тебе пятнадцать. Первая любовь, первый поцелуй и первое расставание. Судьба дает шанс, от которого невозможно отказаться. Поменять скучные провинциальные пейзажи на Нью-Йорк, Чикаго, Вашингтон – как вам такое?! Смена места не облегчает жизнь, а только усложняет ее. Новые знакомства и столкновение двух культур – тот еще квест. Как модно одеваться на копейки? Как не нажить врагов? Можно ли дружить с неграми? С кем заняться сексом в первый раз?

Честно. Наивно. Супер.

Содержит нецензурную брань.





Эн Поли

Американские байки



Когда умолкнут все песни,

Которых я не знаю



В терпком воздухе крикнет



Последний мой бумажный пароход…





Мне стали слишком малы



Твои тёртые джинсы.



Нас так долго учили



Любить твои запретные плоды.





(с) Наутилус Помпилиус




Байка 1. Break On Through


[1 - «Break On Through (To the Other Side)» – Прорвись (на ту сторону) – песня американской рок-группы (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%BE%D0%BA-%D0%B3%D1%80%D1%83%D0%BF%D0%BF%D0%B0)The Doors (https://ru.wikipedia.org/wiki/The_Doors), выпущенная на одноимённом дебютном альбоме (https://ru.wikipedia.org/wiki/The_Doors_%28%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%B1%D0%BE%D0%BC%29).]

г. Южно-Сахалинск, 19.. г.

Мне пятнадцать лет, зовут Наташа, я – студентка школы с углубленным изучением английского языка города Южно-Сахалинска, что на острове Сахалин.

Десятый, предпоследний класс можно обозначить одним простым словом. Ад. На фоне него дантовская преисподняя – драмкружок с мистическим уклоном. Школа моя – самая сильная в городе, и лохам здесь не место. Это знают все, кому посчастливилось здесь оказаться. В месте, где изрядная доля потока – рыбные, нефтяные и газовые детки, мне неуютно. Учеба сильная, уровень зубодробильный. В этом нет сарказма, но есть нюансы.

После отмены формы пропасть между мной и одноклассниками из трещины превращается в космическую чёрную дыру. За неимением дорогих шмоток – негласного маркера престижа – приходится камуфлироваться. Выбор небольшой. Вариант намба ван, он же самый простой: влачить существование бледной моли до выпуска. Вариант намба ту: совершить кульбит через голову, чтобы пробиться в ту нишу, где обитают умники-ботаны. В этом пропахшем нафталином месте тоже не мёдом мазано. Иногда отличники огребают по своим раздувшимся от формул головам не меньше, а порой и больше остальных. Зато иммунитет от неприятностей у них высокий, и это привлекает.



Сахалин – вторые Сочи, солнце светит, но не очень. Из-под апрельского снега лезет пористая, набухшая влагой земля. Она не просохнет до самого июля. Тонконогие велики брызжут пропахшей бензином водой, рождая фонтанчики над губкой асфальта. Все, чьи родители могут позволить поездку на море, уже укатили на тёплые пляжи. К началу нового учебного года они сравняются по цвету с молочным шоколадом, раздуются от гордости и новостей, как морские ежи. До самых новогодних каникул школа будет звенеть от рассказов о новых райских уголках, где мне не светит побывать в ближайшие лет десять. Кто меня туда отправит? У родителей едва хватает средств прокормить наш табор, кота и вечно всклокоченного существа дворовой масти, мнящего себя альфа-псом.

Каждое лето приносит ощущение свободы и полное непонимание того, что с ней делать. Оно обещает ожидание нового, необычного, пузырится дюшесом в горле, раздувает лёгкие и испаряется ровно через неделю после начала каникул. Тянет под ложечкой до самого первого сентября, оставляя разочарование от дразнящей, так и не распробованной конфеты в яркой обертке.



Америка появляется в моей жизни на несколько лет раньше.

Летом 19.. года на наш городок нежданно, как снег на тропики, сваливаются американские миссионеры. Каким нелёгким ветром занесло их в этот пропахший морской солью край – никто не ведает. В одинаковых футболках с логотипом коммуны, в одинаковых же круглых очках эти пятеро смотрятся так же экзотично, как выглядел бы белый слон на центральной площади им. Ленина. Улыбчивые белозубые парни и девчонки все, как один – баптисты. Все они – японо-американцы. Или американо-японцы. Впрочем, сути дела это не меняет. На Дальнем востоке огромная диаспора выходцев из Азии. Экзотичность «новичков» в этом случае лишь за счет нездешней холености. Таких у нас пока не водится. Такие появятся чуть позже. Американцы, канадцы, французы. Они приедут тогда, когда остров покроет сеть иностранных заводов. Нефть-нефть-рыба. Извечный маяк для тех, кто нюхал настоящий бизнес. Но до этого еще пройдет не один год. А наши ребята – совсем не бизнесмены. Волонтеры, и этим все сказано. Они объявляют набор на курсы английского языка при единственном в городе институте. Я лечу к ним, как мотылёк на свет. Я не могу объяснить словами через рот, что именно тянет меня туда, но это желание сильнее всего.



Занятия бесплатные, а желающих меньше, чем вакантных мест. Мы с сестрой без труда попадаем в наскоро сколоченную группу. Английский, инглиш. Учителя стараются вплести в наши извилины основы разговорной американской речи. Развязать наши скованные языки оказывается непростой задачей. Я могу без запинки отбарабанить текст под заголовком «Ландан из зе кэпитал оф Грейт Британ», наизусть знаю выдержки из истории Америки, но не в силах ответить на простые вопросы. Что я ела на завтрак? Как провожу свободное время? Школьный язык и язык разговорный – разные вещи. Обилие зазубренных текстов и страх перед тем, что не постичь умом. Инфинитив. Герундий. Презент континиус. Через пару недель в компании неунывающих наставников я уже худо-бедно понимаю элементарные фразы и чувствую себя на седьмом небе.

Это самое счастливое лето моего детства. Я искренне радуюсь дружбе с полненькой Маршей, наслаждаюсь спокойствием Ричарда-скрипача, смеюсь над шутками Сьюзан, тайно влюблена в высокого, как башня, Феликса. Но больше всех я привязалась к Джоан. Самая маленькая в компании и самая тихая, она мне ближе всех. По странной прихоти наши учителя дают нам американские имена, и я в этой компании числюсь, как Нэнси.

– Нэнси, что у тебя на сердце?

Смешной вопрос. На сердце у меня парень из нашей группы по имени Вадим. С Феликсом я коней притормозила. Он слишком заморочен на религии, да и староват он для меня. А Вадим высокий, и у него красивые глаза.

– Нравится парень один.

Джоан хихикает в кулачок. Она такая маленькая и хрупкая, настоящая девчонка! Очки у нее, как у Умного Кролика.

– Ты не про того ли парня, что вечно на задней парте сидит?

Краснею. Джоан видно все. А, может, и другим тоже? У меня же все на лице написано.

– Ты знаешь. Сердце не врет. Может, это и не твой человек (по правде говоря, вы еще совсем маленькие), но что-то в нем есть, что будет притягивать к тебе похожих людей. Как ты думаешь, что?

– Может то, что он немножко не в себе?

На этот раз смеемся обе.

Спустя несколько недель, в последний вечер мы собираемся под сводами актового зала. Мне уже не до новой любви, все эти чувства – сплошная ерунда. Сегодня одно, завтра другое. Любовь в полном смысле мне непонятна. А вот дружба… Джоан скоро улетит. Она будет где-то. Жить, учиться, работать. Будет ходить по улицам, пить кофе, встречаться с теми, кто ее любит. Не со мной.

Мы поём, вторя бархатному голосу Марши, и слёзы бегут по щекам:



Save my heart, oh, Lord

Make it ever true



Save my heart, oh, Lord



Let me be like you[2 - Спаси моё сердце, о, ГосподьСделай его верным навсегдаСпаси моё сердце, о, ГосподьПозволь мне быть подобным Тебе.]



Когда серебристый самолётик взмывает ввысь, унося мою подругу, я плачу. В слезах я провожу ещё много дней. Никто меня не понимает. Родители смотрят так, будто я сошла с ума. Возможно, так и есть. Я не знаю. Я словно осиротела. Стала ещё более одинокой, чем прежде. А ведь это было настоящее счастье: я могла быть собой. Делать то, что нравится, не оглядываясь на других. На родителей, учителей, да на всех вообще. Теперь мои дни еще более скучные, чем прежде. Я снова плачу, этому нет конца. Единственное, что позволяет мне все еще дышать и не задохнуться – новое чувство во мне. Оно должно, оно просто обязано изменить меня. Вывернуть мехом наружу, продеть сквозь игольное ушко. Сломать, переиначить, выстроить, вылепить вновь. Совершенно иную. Я засыпаю, и во сне, вторгаясь в сны, бесшумно вздымаются мои песочные замки. Где-то за далёким горизонтом играет, повторяясь снова и снова, лёгкий, но настойчивый мотив. Мужской голос, в нем чувствуется сила. «I have a dream».



Мне приходится выкарабкиваться из троек, чтобы попасть в ряды «хорошистов». Причина проста, как рыло сушёной корюшки: надоело огребать по ушам. За успеваемость, за старшую сестру-отличницу, на которую я ни капельки не похожа. За то, за сё и за того парня тоже. Кроме прочего, мне надо выбираться отсюда. Из этой ямы, в которой я оказалась не по своей вине. Но спасать себя буду именно я.




Байка 2. На выживание


Школа с «углублением». Просто фантастика. Углубляют нас не только по английскому. Программа жёсткая, зубодробильная. Выживают сильнейшие. Учителя как на подбор. Слабаков здесь не держат. Каждый (это читается ясно) несет самую важную науку, без которой все остальные теряют смысл.

– Учите физику! Без физики вы – никто! – грохочет физиня. Стоит только удивляться, как в её тщедушном теле может прятаться такой громкий голос. – Без физики вы не поймёте ни математики, ни геометрии!

Спорное утверждение, но промолчим в тряпочку. У меня есть целый набор «Неделька» с тряпочками для молчания.

Не успеваем отдышаться после первой пары, как наша англичанка огорошивает счастливой новостью. Рената Олеговна не любит прелюдий. За долгие годы работы она научилась наводить порядок. Она обводит замерший класс тяжёлым взглядом. Она почему-то недовольна. Мы не знаем почему, но нам заранее страшно. Говорит учительница очень тихо, но слышат все, даже самые «глухие» – любители прикидываться ветошью и «галерка».

– Так. Слушаем внимательно. Со следующей недели начинается региональный конкурс по английскому языку. Будут участвовать самые сильные школы области.

Молчание. В паузе мерещится вина за всё на свете.

– Кто чувствует себя способным принять участие?

Молчание.

– Я понимаю, – продолжает Рената, – что за выигрыш придется побороться. Лучшие школы района. Лучшие учителя. Кто? Подумайте.

После этого наша грозная наставница отворачивается к доске. Кто-то в классе елозит по стулу. Слышится протяжный неприличный скрип. Никому и в голову не приходит засмеяться или кинуть соседу двусмысленный взгляд. Мы молчим. Мы думаем.



Через неделю самые лучшие ученики области собираются в актовом зале школы №23. Среди них и я. Я не отличница, не тяну на медаль. Не протеже кого-то из учителей. «Тёмная лошадка», коих много. Киндер-сюрприз с непонятной начинкой. В табеле – четвёрки и пятерки в соотношении фифти-фифти. На этот конкурс пошли самые сильные. Будущие медалисты. Честь, ум и совесть, золото и серебро нашей школы, города, области. Грамотами обклеена стена в комнате и часть прихожей. А что я? За два года до выпуска я смогла выбиться из махровых троечников в топ класса по оценкам, что даёт мне право присутствовать здесь наравне со всеми. Элегантно одетый человек объясняет правила.

– Ребята, все просто. Конкурс открывает двери всем. Проходить он будет в три этапа, после каждого из которых отсеивается добрая половина участников. Шесть победителей из ста восьмидесяти человек получат право обучаться в выпускном классе средней американской школы в течение года. Все понятно?

Десятый класс совпадает с выпускным годом в художке. Я, пыхтя, как лошадь, везущая хворосту воз, тяну на красный диплом. Все же, художка – это цветочки. Как бы ни работала я там, это отдых, кайф. Измазанные краской лица, междусобойчики, болтовня. Творческая мастерская, милый сердцу уголок. Там я на релаксе. За пределами этого пахнущего гуашью мира – все то же. Девять месяцев пахоты. Осень, зима и весна, полные мозгосжирающей, невыносимо трудной, убийственной работы. Распорядок дня простой: школа, обед, полчаса поплакать в подушку (нервы сдают); десять минут на «покушать» и в художку. После художки – к бабушке. От ДХШ до бабушки двадцать минут ходу. С ней живёт моя старшая сестра – та самая зубрила-отличница, святым ликом которой меня только ленивый не ткнул в течение этих лет. Она-то и натаскивает меня по английскому.

Мы учим и зубрим, зубрим и учим. Шестеренки проворачиваются в моей голове, отсчитывая ровные ряды слов. Глаголы, вспомогательные глаголы, отвечать полным предложением. My Lord[3 - My Lord – общепринятое обращение к богу], дай мне сил.

– What would you say if I offer…?

– I would say that…

– Let’s go an d get some coffee[4 - – Что скажешь, если я предложу…?– Я скажу, что…– Пойдем, сделаем себе кофе.], – говорит Танька, когда я начинаю откровенно скрести кончиком носа по столу.

Конечно. Лет’с гет. Почему бы и да?

Язык Джима Моррисона и Гарриет Бичер-Стоу. Особенно прекрасными кажутся отзвуки его долгими зимними вечерами при неверном свете свечи. Почему свечи? Вопрос в студию: кто знает, что такое «веерные отключения»? Те, кто бывал на «северах», отлично знаком с этим чудным явлением. Это, когда город накрывает снежным бураном и обрывает к чёрту все провода, и наступает мезозой. Воду и свет дают по часам. Три часа есть свет, но нет горячей воды. Два часа нет воды горячей, но есть свет. Или воды нет совсем. Или нет воды и света, а потом все сразу есть. Вариаций масса. Поэтому гранит TOEFLа[5 - TOEFL – Test Of English As A Foreign Language. Был разработан для тестирования навыков владения английским языком (чтение, письмо, устная речь, восприятие речи на слух).] частенько приходится грызть при свечах. Читать-зубрить. Зубрить-повторять. Бам-бам-баммм – бьют бабушкины старые часы с маятником. Духота давит на сонные веки, иней затягивает в кружево тонкие стёкла окон.

А конкурс продолжается. Понемногу возбуждение охватывает даже тех, кто и не думал участвовать. Но основные бои без правил идут не между студентами. Рената Олеговна была права, ох, как права! На ринге – самые крутые наставники области. И главный приз здесь – статус. В финал с большим отрывом идут двое: наша Рената и холмская учительница со смешной фамилией Шпиль. Заслуженные преподаватели, лучшие учителя области. Это не конкурс, это кровавая баня. Борьба за рейтинги, за возможность быть первым среди первых.

Но я не понимаю тонких граней, всех этих подводных течений. Я не знаю, кто за кого, только знаю точно – за мною нет команды. Никто не следит, задержав дыхание, за моими рейтингами. Мне страшно, очень страшно. Во что я ввязалась? И кто мне поможет? Я совершенно не ощущаю никакой поддержки в школе. Мои домашние старания остались за кулисами. И в школе мне некому сказать: «Давай, Наташа, не подкачай!». «Мы верим в тебя!». Или, хотя бы: «Как ты себя чувствуешь? Выглядишь уставшей».

Мою учительницу легко понять – на меня не делают ставки. Есть медалисты, есть бесспорные лидеры, уж они-то не подкачают. Вражеский военачальник Шпиль чуть ли не под дверью ползает возле аудиторий, где проходят экзамены и тусовки экзаменаторов. Она готова на все, чтобы подслушать, почувствовать, вынюхать хоть каплю информации, которая поможет её птенцам. Мне хочется, чтоб за меня болели так же. Да что там. Даже сотая доля такого внимания дорогого стоит. Поборов смущение, подхожу с вопросом к своей учительнице.

– Рената Олеговна, а что будет на финальном этапе?

– Интервью.

Рената не любит долгих разговоров, тем более, если не видит в этом пользы.

– А про что спрашивать будут? Нет, ну, понятно, так-то не скажут. Но, может быть, есть какие-то темы, которые можно подучить, например?

– Интервью на свободную тему!

Ясно-понятно. Что же тут непонятного. Больше не подхожу. Смысл? Я и сама не сильно-то верю в успех. Просто пашу, как лось. На веру и надежду времени уже не остаётся.

На первом круге вылетают все любители. На втором остаются твёрдые хорошисты, но и их вымело поганой метлой. Каким чудом удерживаюсь я – большой вопрос. Остаётся третий круг ада – интервьюирование. И тут ТОЕФЛ по боку. Насколько у меня бедный разговорный, я даже не подозревала. У нас очень жёсткая программа: мы учим историю Америки вперемешку с её ископаемыми и политикой, знаем, как называются ящерицы, живущие на юге Техаса, и что предпочитают коренные жители Америки на ужин. Мы можем выдать это на уроке легко. Но свободно разговаривать об этом с носителями языка? Бесперспективняк, как говорят на нашем на районе.

На улице март. Бреду от бабушки по ледяным дорожкам меж ноздреватых этажей сугробов. Бабушка живёт в центре, от неё везде близко. На выходе сестра суёт мне папку с моими рисунками – на, возьми! Будет не о чем разговаривать или запутаешься, покажи им. Расскажи, о чём рисуешь, хоть время выиграешь.

В классе два парня. Америкос и русский. Лежат на диване утомлёнными тюленями – весь день слушали, устали. Спрашивают вяло. Голова гудит, как бабушкина чугунная сковородка, если ей двинуть по батарее. Руки липкие, будто я катала в пальцах растаявший леденец. С трудом леплю кривобокие фразы, как булыжники во рту ворочаю. Тяну слова, мычу. Герасим, прощающийся с Муму. За окном мартовские сумерки. А у бабушки борщ постный, салат из капусты и тёплый плед на скрипучем диване. Хочу домой. Тоска. Безнадёга. Достаю папку, как спасательный круг. У парней сон слетает напрочь. Аж подпрыгнули. Как зайчики.

– What is that?

– Is it your art? Really?[6 - – Что это?– Это твое творчество? Серьезно?]

Роются в набросках, на меня не смотрят. Демоны, драконы, женщины с мечами парней интересуют явно больше, чем я сама. Хотя, это, наверное, к лучшему. Но я честно пытаюсь хоть как-то поддержать разговор. Погоды сегодня хорошие стоят, не правда ли? Москоу из зе кепитал… Ой, нет, не это. А я вот музыкой ещё увлекаюсь.

– What kind of music do you like?[7 - – Какую музыку ты любишь?]

Я рада, что спросили.

– Sepulture, Megadeth, Pantera, Metallica – do you know them?[8 - – Sepulture, Megadeth, Pantera, Metallica – знаете такие команды?]

Парни хмыкают: мол, ещё бы, конечно, знаем!

– Why did you decide to become an artist?[9 - – Почему ты решила стать художником (начать рисовать)?]

– У меня есть друг. Точнее, нет. У моей сестры есть друг. Он художник.

– Is he a kind of your first teacher?[10 - – Он вроде твоего первого учителя?]

– Да.

– What is his name?[11 - – Как его зовут?]

– Шалимов. Саша Шалимов.

– Do we know him?[12 - – Мы можем знать его?]

– Нет, не думаю, – я улыбаюсь. Сашу знает весь город. И, возможно, весь Дальний Восток. Саша играет на бас-гитаре в самой крутой команде Deathonate. В общем, Сашу знают все. Но эти парни – вряд ли.

Интервью подходит к концу. Парни отдают мне папку и одобрительно кивают головой. Мол, молодчага, круто! Так держать! Выхожу несколько воодушевлённая. Ладно, хоть не всухую. Ощущение, как мешок с камнями с плеч скинула. Всегда так накрывает, когда заканчиваешь что-то важное, и результат ещё не известен. Ощущение необычной лёгкости и отупения. Пустота какая-то, будто воздушный шарик проглотила. Будь что будет. Да пропади оно! Прошла – не прошла. Уже как есть. Иду к бабушке. Отдыхать. Есть борщ со сметаной. А потом под клетчатый верблюжий плед – и спать…

Проходит месяца два. Я не считаю. Очень много дел. Выпускной в художке, просмотры, экзамены. Однажды прихожу домой, а на пороге мама просто светится. Как-то очень сильно светится. Ослепляет прямо. Палится по полной программе! Я сразу догадываюсь. Но молчу. Пусть сама скажет.

– Наташка, ты выиграла! В Америку поедешь!

Теперь мы скачем обе. А в морозилке ждет мороженое. Как приз за старания. Я заслужила! Я прорвалась!

Всё достижимо. Абсолютно.




Байка 3. Первая любовь


На меня упала любовь. Больно. Как кирпич на голову. Зато с красивыми глюками – сердечки, бабочки. Моя душа – клубок мартовских котиков. Не знаю, чем они там занимаются, но во всём организме бесконечная возня. Как будто траванулась кислым молоком: в голове искрит, перед глазами плывёт, в животе – буря.

Так, про любовь. Перец тот нравился давно, но в этих вопросах я пока профан, поэтому чувства пришлось задвинуть. И надолго. Мне не привыкать. Страдать тайком мне не впервой. Плавали, знаем.

Мой любимый едежневный клип: нечто с воплями проносится мимо меня. Классный перец. Старше на год, десятиклассник. Зовут Андрей. У него длинные, до самых плеч волосы. Они немного блестят, наверное, моет он их редко, зато так причоска красивая, как будто лаком сбрызнули. Так в школе почти никто не ходит, и от этого он выглядит еще круче. Отчаянный, значит. Наглый. По слухам, барабанщик в heavy-metall группе. Красота. Аж колени сводит. И зубы чешутся.

Обычно мои страдания заканчиваются одинаково: я хожу за объектом по пятам и выжигаю сердечки взглядом на его спине. Вдруг услышит? Вдруг поймет? Мечтам не суждено сбыться: никому я не нужна. Единственный шанс покончить с безответностью – переключиться на кого-нибудь другого. Примерно раз в полгода я так и делаю. Чуть сердце подзаживет – и опять на передовую. Клин клином, как говорится. Втрескавшись в Андрея, хэппи-энда я не жду. Уж сколько раз. На совершенно отчаянный шаг меня подталкивает сестра: мой собственный опыт настолько ниже ватерлинии, что я беру помощь зала.

– Тут только ва-банк! – Танька целованная, знает больше. – Иначе не прокатит.

– А ты уверена, что вот так прокатит? Сама-то пробовала?

Танька закатывает глаза.

– Пробовала. Много раз. Упокойся.

– Страшно, блин.

– Ну и ходи, как дурочка с переулочка. Замуж вообще когда-нибудь собираешься?

– И что, думаешь, если не сама, так никто не клюнет?

– Пфф, – Танька разворачивает меня лицом к бабушкиному трюмо. – Ты себя в зеркало видела?

Вздыхаю. Что тут скажешь.

Танька дает финальные напутствия:

– Ты, главное, понаглей. А то сбежит.

Да пусть бы и сбежал. Главное, чтобы не тянул, сразу линял. А то опозорюсь. Сама сбегу.

А, вообще, терять мне уже нечего, кроме цепей своих тяжких. Я не о тех, что в изобилии носят металлисты на груди. Мои оковы – мои же страхи. Вагон, тележка и дырявое ведро. Страдания нечеловеческие. Хотя, позориться прилюдно мне уже приходилось. На сцене как-то раз в обморок упала, было дело. А однажды девчонки в лагере разболтали одному, что я его люблю. Я потом неделю по кустам пряталась. В общем, ладно. Выдержу.

В день Икс я подхожу к Андрею на переменке. Шлёпаю на подоконник папку со своими рисунками, как повод завязать разговор. Не столько ради того, чтобы показать. Просто руки трясутся так, что держать сил уже нет.

– Привет! Меня Наташа зовут!

– Андрей!

Улыбается от уха до уха. На Буратино похож, а я не замечала. Красивый-то какой.

– Я вот тут. Это самое. Рисунки хотела показать.

Атакуемый явно озадачен, но быстро берёт себя в руки.

– Круто, чё.

– Может, посмотришь?

До него, наконец, дошло. Аллилуйя. Лезет в папку, рассматривает работы, ухмыляется. Какое-то время молчим. Вот и чудно. А то у меня слова как-то резко закончились. И Танька-балда шпаргалку не написала.

– А ты по тяжёленькому, смотрю, тоже встреваешь? Драконы, скелеты. Мясцо!

– Ну, да, – побольше равнодушия во взгляде, Наташа, камон. – Встреваю. По тяжёленькому.

– Футболка, смотрю, у тебя тоже ничего.

Еще бы. Я ее специально надела. Чтоб ты спросил.

– Ну, да, Metallica. С материка привезла.

(привезла из-под Липецка, нашла на каком-то рыночном развале у бабки между вязаной кофтой и банкой огурцов, но об этом, ессно, умалчиваю)

– А ты прикольная!

Улыбаюсь. Резко захотелось в туалет.

– А пойдешь со мной в пятницу гулять?

На этом месте можно смело падать в обморок, как и планировала. Но я держусь. Еще несколько минут мучаем друг друга светскими фразами, после чего расходимся. Остаток перемены сижу в женском туалете, пытаясь собраться с мыслями.

Итак, с самого начала. Мне пятнадцать с половиной лет, зовут Наташа, я – студентка школы с углубленным изучением английского языка города Южно-Сахалинска, что на острове Сахалин (правильно говорить «с Сахалина», а не «из Сахалина»). Я выиграла региональный языковой конкурс и этим летом должна совершить свою первую поездку за рубеж. Я никогда не целовалась с мальчиком и пока что не пробовала водку, только шампанское, да и то пару раз. И пять минут назад меня пригласили на свидание! Первое в жизни свидание!



Всё моё детство прошло под яростные попытки мамы внушить аксиому, что секса как в нашей стране отродясь не было, так и в мире не существует. При этом, мама и папа – врачи, и Большую медицинскую энциклопедию, в особенности раздел, где нарисованы мужские органы в разрезе, ко мне ходил смотреть весь двор. Разномастная инфа миксуется в голове причудливым компотом. И мне порою трудно объяснить, что я вообще по этому всему поводу думаю. В те лохматые времена в СМИ – жёсткая цензура. Но моя мама умудряется цензурить эту цензуру сверху. Если по телевизору показывали сцену поцелуя, мама коршуном слетала с дивана и, растопырив крылья байкового халата, закрывала ими и без того маленький экран. До пятнадцати лет я сидела задницей на картах, как единственная нецелованная в дворовой компании. Это, по поверьям нашего района, переключало колоду из режима игрального в режим гадальный. Откуда брать опыт в виде поцелуев и слезть, наконец, с ненавистной колоды, было непонятно. Мальчиков я совершенно не интересовала.

Взрослые премудрости просачивались сквозь железный занавес родительского надзора скупо и неохотно. Библейский верблюд, протискивающий свое тело сквозь игольное ушко, имел больше шансов на успех, чем я. Но помог случай. Однажды вечером я зашла в комнату, где родители смотрели анонс какого-то фильма. Кабельное только-только входило в нашу жизнь. Взрослые не были готовы к тому, что произойдет. Я – тем более.

– Поцелуй меня… там. Ещё ниже, – произнес глубокий женский голос.

Я не поверила своим ушам. У родителей отщёлкнулись челюсти.

– Как тебе не стыдно! Иди спать! – рявкнула мама.

Но ситуацию было уже не исправить. Сон мне совершенно не помог. Я накрепко усвоила, что целовать, оказывается, можно и «туда». C того памятного вечера прошло немало времени. За которое я узнала, что не все те девственницы, что таковыми кажутся (их много среди старшеклассниц). А еще – как называется те самые загадочные ласки.

Буквально накануне «гуляний» с волосатым барабанщиком случается еще одно событие. Май богат на праздники. В художке – выпускной. Просмотры, волнения – все позади. Осталось самое приятное.

– А теперь нашей Наталье вручается красный диплом за энтузиазизм! – произносит моя любимая учительница Наталья Михайловна, и все хохочут. Она совершенно права. Я и здесь – киндер-сюрприз. Два года экстерном, и вожделенная метрика в кармане. Мой первый профессиональный диплом! Пусть школьный, пусть еще не взрослый. Но уже такой важный!

– А давайте в садик пойдем. Есть кой чо, – шепчет Вася Шурочкин, когда учителя не слышат. Мы пьем чай, как приличные, и торт тоже очень вкусный. И так тепло на душе от поздравлений. Тем более теперь, когда пришло время расставаться. Когда еще увидимся? Но тело и душа требуют более серьезных развлечений.

Мы не спрашиваем, что мы будем делать в садике. Но лукавые взгляды парней говорят о том, что скучно там не будет точно. Оля хихикает, как дура, ей не привыкать, Василиса по обыкновению строит из себя приличную, Вероника язвит. Но пойдут все, не извольте сомневаться.

В сетчатом заборе-рабице огромная дыра, и мы без труда проникаем на территорию садика. Здесь нас вряд ли кто-то застукает. Разве что сторож, но мы осторожны и сильно не шумим. Мальчишки, и правда, захватили нечто в бутылке. Это не вино, даже близко нет, хотя на этикетке написано именно так. Пьём из горлышка по очереди. Главное, не дышать и глотать быстрее. Как лекарство. Бонус – головокружение и дрожь в пальцах. Они намного приятней вкуса самого напитка.

Вечер свеж. Воздух напоен запахами: нежными – сирени и черемухи, резкими – омытыми дождем листьями и мокрым асфальтом, кисловатым – сырым деревом настила садиковской веранды. Но больше всего пахнет приключениями. Этот запах невозможно идентифицировать, вычленить из тысячи посторонних. Его чувствуешь не носом. Сердцем. Мысль никак не оформляется в слова, голова пуста, как бубен, и звенит на ветру. Но совершенно ясно – это конец нашего детства. Оно закончилось, оно уходит от нас по узким дорожкам детского сада. Между сиреневых кустов, мимо песочниц, с забытыми в них разноцветными формочками. Оно никогда больше не вернется.

– Ну, что, девчонки, расстаемся навсегда?

Все молчат, хотя это правда. Художка – единственное место, где мы встречаемся. Наши парни. Мальчишки еще. Маленького росточка, но такой деловой Вася Шурочкин. Молчаливый Макс. Весельчак Сашка. Красавчик Артём, в которого все девчонки успели накрепко влюбиться, и не по одному разу. Оля – глуповатая красотка, Вероника – честь и совесть компании, Лиза – уже сейчас настоящая училка, с ней не забалуешь, Василиса, которая и сейчас смотрит на Артёма, как будто нас всех здесь не было и в помине. Художка, где за два года у нас сложилась неплохая компания, но мы никогда не пробовали общаться вне ее стен. И стоит ли начинать сейчас? Как минимум мне – точно нет. Через месяц я улечу в Америку.

Именно поэтому мне нестерпимо хочется Васю пнуть, и побольнее. Вино притупило слезны, но не убило их окончательно.

– Ну, ладно, патетику тут наводить! – бурчу я, а у самой ком в горле.

– Ай, да ладно. Дай обниму!

Мы жмем друг другу руки, но, не выдержав накала, бросаемся друг к другу на шею. Девчонки трясут подбородками и клянутся звонить. Парни серьезны, но видно, что и они вот-вот заплачут.

После бурных прощаний до бабушкиного дома меня провожают трое. Вася, Макс и Сашка. Самый красивый из нашей компании – Артём, уехал на свидание к какой-то девчонке. А жаль. Мне почему-то хочется, чтобы именно он, а не Сашка, шёл сейчас рядом и держал меня за руку. Все эти держания за руку ничего не значат, совсем ни-че-го. Мы же просто друзья. Но лучше б Артём, а не Сашка.

Бабушка живёт на Вокзальной улице, сразу за железной дорогой. Узкие переулки, заросшие сиренью. Тихий перестук колёс проходящих вдалеке поездов. Асфальт пружинит под подошвами лодочек. Фонари, ещё не разбитые местной шпаной, заканчиваются ровно за сто метров до погрузившейся в тёмную дрему пятиэтажки. Бабушкин подъезд гостеприимно объят сумерками. Окна в пролётах не дают света, полукруглым намёком сереют в темноте. В какой конкретно момент Сашка целует меня? Я не успеваю сообразить. Чувство вины от того, что первый поцелуй не достался барабанщику, почти не ощущается. И тепло, разливающееся по всему телу, намного приятней. Вася и Макс терпеливо ждут, облокотившись на останки деревянных перил, присаживаются на нижнюю ступеньку, закуривают. Из-за чьей-то двери слышится жалобный кошачий мяв.

В эту ночь я прокрадываюсь к бабушке многоопытной женщиной. Ключ предательски скрипит в замке, я замираю, холодея от ужаса. Но бабушка спит и не знает, как много изменилось во мне за считанные часы. Внезапно проснувшимся девичьим чутьём я понимаю, что о количестве мужчин, с которыми довелось целоваться до первого поцелуя, надо молчать даже под пытками. Чтобы не прослыть легкомысленной свистулькой. И когда-нибудь выйти замуж.






Байка 4. Короли подворотен


Мы договариваемся встретиться с Андреем у памятника Ленину, недалеко от бабушкиного дома. Накануне он позвонил мне на домашний номер, и трубку взяла я. Поэтому совершенно никто не знает, что у меня свидание. Никто, кроме Таньки, а она не сдаст.



Андрея я замечаю издалека. Завидев меня, он быстро шагает мне навстречу и машет руками.

– Привет!

– Привет!

– Слушай, меня на днюху тут пригласили. В общаге отмечать будут. Пойдем?

– Хорошо, – киваю.

– Ты не бойся, там все свои. Обижать не будут.

– Да я и не боюсь.

(Неправда. Боюсь еще как)

– Ну, пойдем?

Андрей осторожно берёт меня за руку, и мы идём. Ещё светло, и я с ужасом думаю, что будет, если нас увидит кто-то из знакомых. Шанс попасться процентов девяносто девять. Городок у нас маленький, всего тысяч двести человек. Все видят, кто куда пошёл, да с кем, да как был одет. Потом не удивляйся сплетням. Думать о том, что скажут родители, если узнают, выше моих сил. Кроме этого, я так переволновалась, что забыла надеть свой любимый браслет из витого железа. А без него я выгляжу не так круто. И Андрей это наверняка заметил, хотя про браслет он знать никак не может. В общем, один сплошной провал. Но как приятно идти рука об руку с парнем. Эти ощущения немного гасят тревогу и успокаивают нервы. Наконец, я решаю, что все равно попала, а потому можно пускаться во все тяжкие. В такт нашим шагам в голове стучит: «Плевать, плевать!». На всех плевать. Лишь бы Андрей не отпускал. Лишь бы держал меня вот так за руку.

Вечер мы проводим в общежитии пединститута. Нас проводят туда проходами, лестницами, коридорами. Чей-то день рождения – меня представляют высокому, слегка пьяному парню, я едва ли запоминаю его лицо и имя. Я никого здесь не знаю, да и зачем мне это. Главное, что с Андреем. Комната гудит, накрытые столы ломятся от пластиковых тарелок: колбаса, сыр, хлеб – в нарезку; сухарики; картошка-пюре; соленые огурцы; сок в бутылках и много стаканов.

– Угощайся!

Андрей приволакивает мне куриный окорочок: он подгоревший с одной стороны и совершенно холодный с другой. Я грызу его и, странное дело, мне очень вкусно. Я жутко проголодалась. Может от того, что не смогла проглотить и куска нормальной еды за день. А может потому, что просто давно не ела курицы.

– Знаешь, мне вдруг захотелось тебя поцеловать.

Я слышу это в пол-уха, шум голосов и громкая музыка оглушают. Но слова каким-то чудом проникают в меня. Я тут же краснею. Не только лицом, всей поверхностью кожи.

– Пойдем на улицу.

Да, мне срочно надо на улицу. Вся компания вываливается в вечер, в садик возле общаги. Темно, смешно. И очень хочется целоваться. Но нас не оставляют ни на минуту. Все время кто-то подходит, что-то говорит, теребит Андрея и лезет ко мне:

– Тебя как зовут?

– Чего такая серьезная?

– А что, это девушка твоя?

– Моя!

Андрей обнимает меня за талию. Он уже выпил, может быть, поэтому он так смел. Мне тоже наливают, и я глотаю, зажмуриваясь и кашляя. Мне тут же суют бутылку с соком, и из нее я пью долго и с бо?льшим удовольствием. Зато теперь я могу смотреть Андрею в глаза и не отводить их, как только он приближает свое лицо ко мне. Как здорово, как хорошо!

Идем до бабушки уже по темноте. Мне совершенно все равно, что нас увидят, да пусть бы даже родители! Я взрослая уже, и все давно гуляют с парнями. Я что, хуже? Бабушки дома нет, ушла к соседке. Открывает Танька, ржёт и уматывает на кухню. Мы с Андреем идём в спальню. Там разложен диван-книжка. Мы без сил падаем на него, прямо на плед. Очень утомительный выдался вечер. За окном стучат колёсами вечерние поезда. Железная дорога никогда не спит. В окно ярко светит фонарь на вышке. Он освещает путь составам и подсвечивает маленькую комнату, в которой мы только вдвоем. Андрей поворачивается ко мне, его фигура заслоняет окно Теперь совсем темно и не видно, краснею я или нет.



Теперь я официально чья-то девушка. Андрей немного перестарался – после его поцелуев я хожу с синими губами. Маме говорю, что сосала шариковую ручку, а та протекла. Мама больше не спрашивает, хотя «чернила» не смываются еще несколько дней.

Андрей знакомит меня со своей компанией. Я чувствую себя так, как будто попала в фильм. Фантастический. Мне никогда не было так хорошо. Дни, проведённые с Андреем и его друзьями, выбивают меня из привычной колеи. Теперь я дружу с самыми лучшими людьми на свете. И все они парни. Ура! Это настолько больше и круче, чем я могла представить, что лучше об этом не думать совсем. Мое богатство так разнообразно. Два Ромы – чёрненький и светленький, Леша Дапира, Дима, Серёга, Миха, брат Ромы, того, что блондин. У всех есть клички или прозвища. По фамилии или из-за какого-то смешного случая. Рома с тёмными волосами – Крейзер, Серёжа – Кура, потому что Куракин, Дима – Ёж, потому что волосы у него на голове вьются и издалека кажется, будто он надел овечью папаху. Они кажутся мне почти что небожителями. Недосягаемо красивые, гордые. Короли подворотен, мачо пивных ларьков. Мои прекрасные «четверо парней из нашего двора»[13 - песня группы ЧайФ], хоть их и больше, чем четыре. Я живу, согретая их величием. Я самая счастливая на свете.

О том, чтобы быть хоть капельку похожей на них – такой же смелой, такой же уверенной – я не мечтаю. Я следую за ними по пятам, боясь спугнуть своё невиданное счастье. Но они, как молодые боги, снисходительны и добры ко мне. Они зовут меня Сестрёнкой, и это самое прекрасное прозвище. Я – младше их и заметно тушуюсь. Но они не ищут повода обидеть. Наоборот. Я лопаю шоколадки и яблоки, которые неизменно перепадают мне, как единственной девушке в компании, и я тихо таю от удовольствия.



Когда Андрей уезжает поступать в Хабаровск, я чувствую, как мой бесценный мир трещит и лопается по швам. Я многое отдала бы за возможность повторить два этих упоительных месяца. На глазах умирают дорогие моему сердцу миражи. Деревья, небо, трава – всё теперь чёрного цвета. Рассыпается на глазах пеплом сожжённых дневников. Я чувствую себя малолеткой, которой подарили красивый леденец и тут же отобрали, пребольно щёлкнув по носу в назидание. После отъезда Андрея никто не будет возиться со мной. У парней свои дела. Я снова одна. Поездка в Америку на фоне этой потери – ничто. Я живу только воспоминаниями. Мне некому помочь.

В этот момент приходит спасительная мысль. Остаться здесь. Не ехать. А вдруг Андрей не поступит? Тогда и я останусь. И всё вернется: посиделки у Дапиры, квартирники, встречи в скверах, шоколадки.

– Наташ, ты, конечно, делай, как знаешь, – мама говорит тихо, не ругается. Но я вижу – она расстроена. – Просто столько сил потрачено. Целый год. Может, подумаешь?

– Нет. Я решила.

Мама вздыхает и уходит. Мне остаётся только дождаться хороших вестей из Хабаровска.



– Привет!

С трудом соображаю. Только что проснулась, на часах пять вечера. После обеда я плакала, а после задремала.

– Привет!

Связь с Хабаровском отличная. Как будто из соседних комнат разговариваем.

– Ну как ты?

– Фигово.

– Не плачь.

Да как тут не плакать.

– Как экзамены?

– Все отлично!

– В смысле?

– Поступил…

Глупая трубка. Глупый телефон. Зачем они нужны, если приносят плохие новости? Разбить об стену. Да только толку. Дни, как кадры в старом бабушкином альбоме. События, о которых я точно где-то слышала. Тоска. Бессмыслица. Андрей поступил. Я в отчаянии. Оставаться здесь нет смысла. Мир рухнул. Возвращаться в школу, в одиннадцатый – нет, нет! Я не видела Америки. Чужая, далекая страна. И я там – чужая. Но лучше там, чем здесь. Куда угодно. Подальше отсюда. Этот город без моих парней как будто неживой. Я люблю их, каждого из них. Они – лучшее, что было у меня. Я готова быть рядом с ними хоть каждый день, но мой пропуск в компанию уехал. Глупые экзамены. Глупые институты. Глупые самолеты, что разлучают людей. Мне нечего больше ловить в этом опустевшем, полном горечи городе.

Жить дальше. Дышать. Переступать кроссовками. Но больно так, что терпеть невозможно. И я лезу в свою записную книжку, в ее «золотой» раздел.

– Здравствуйте, Рому позовите!

Проходит тысячелетие, прежде чем я слышу голос Крейзера на том конце провода.

– Аллё!

– Рома, привет.

– О, Сестрёнка!

Рома супер. Самый лучший. Он поймет. Должен понять.

– Рома, слушай, я тут улетаю скоро…

– А, да, ин ЮэС! Футболку с Megadeth привези, ахаха!

Да я тебе статую свободы привезу, миленький. Все, что попросишь.

– Ром, я это. Подумала тут. Андрей вот поступил (кошмар, да?). И я ведь скоро уезжаю. И все так сложно, тяжело. Очень переживаю, знаешь. Все как-то через одно место. И плачу. Ага, каждый день, представь. Да я стараюсь, стараюсь. Ну, да, девочки все такие. Влюбилась, ага. Не знаю, что делать даже. В общем, как бы это сказать…

– Сестрёнка, ты встретиться, что ли, хотела? Да не вопрос!

В ночь перед отлётом я отпрашиваюсь на ночевку к школьной подруге. Родители не в курсе моих коварных замыслов. Ночевать я действительно буду у Кати. Но вечер я проведу в компании Ежа и Ромы-Крейзера. Они согласились устроить мне проводы. Чувство радости так оглушает меня, что я не соображаю, что делаю. Что говорю, с кем. Я что-то значу для них. Невероятно! В итоге, я теряю не только голову, но и элементарную бдительность. В назначенный день, без пятнадцати пять раздаётся звонок. Ребята предупреждены. Они уже знают о суровых законах в моей семье и звонят ровно в назначенное время, чтобы трубку не перехватили враг. Я пасу этот звонок почти час. И поначалу все складывается благополучно.

– Сестрёнка, ну что, ждать тебя? – тихо бормочет в трубку Рома-Крейзер. Так тихо, что я сама едва улавливаю, что он говорит, а уж мои домашние и подавно не должны ничего услышать – в комнате орет телевизор.

– Да, конечно, Кать! – отвечаю как можно более равнодушным голосом.

– Отлично. Тогда до встречи! У танков.

– Скоро буду!

Вопли членов мексиканского семейства, что орут с экрана, заглушают мои слова. Но я упустила из внимания рояль в кустах. Кусты сегодня изображает кресло, слишком близко стоящее к «телефонной будке» и ко мне. А рояль – моя не в меру любопытная бабушка. Она гневно сверкает на меня глазами из-под толстых стёкол очков. Сердце проваливается куда-то в район солнечного сплетения.

– Бабушку на мякине не проведёшь! Я всё знаю! – громко говорит она, явно стараясь привлечь внимание родителей.

– О чём ты, ба? – едва держусь на ногах. Явки на гране провала.

– К подруге тебя проводит мальчик!

Едва удерживаюсь от хохота. Конечно же, меня проводит мальчик. Даже целых двое. Дядьки почти. Усатые-бородатые (ужасно красивые). О том, что «мальчики» не только провожать меня намерены, упоминать, конечно же, не стоит. Старушку незачем так волновать. А ещё мы планируем гулять допоздна. Но доморощенной миссис Марпл об этом ни за что не догадаться. Внутренне ликуя, накидываю куртку. Разворачиваюсь и гордо удаляюсь, показав за дверью язык.

Мы встречаемся в условленном месте. На площади Победы, между двух постаментов с танками. Всё необходимое ребята взяли с собой. Бутылка водки и несколько варёных сосисок в пакете, политых кетчупом. Выглядит натюрморт престранно: красное месиво и плавающие в нём формы, похожие на затонувшие подлодки. Пьём прямо из горла. Не верится, что несколько месяцев назад на моём счету был всего лишь неполный бокал шампанского, который перепал мне от родителей в канун Нового года.

Водка сметает все барьеры. Я расслабляюсь, я становлюсь уверенней. Язык мой заплетается, но это даже забавно. Он – как та сосиска, которой мне приходится закусывать. Парни смеются, их забавляет это зрелище. Кстати, закусывать я совершенно не умею. Я и пить-то не умею. Но с этим легче. Стоит сильно зажмуриться и перестать дышать. Доза проваливается в горло сама. Только не кашлять, иначе будет хуже. Отвратительная отдушка – как будто пьешь настойку из старых носков. Проще всего она забивается едой. Но ещё лучше – чем-нибудь жидким. И сладким. Запивать – молниеносно, чтобы заглушить мерзостный вкус. Просто, без изысков. Закуску же надо откусить, разжевать и проглотить. А эффект почти нулевой. Поэтому я предпочитаю запивать. Но парни о соке позабыли, а до ларька топать лень. Поэтому – сосиски. Я аккуратно достаю из пластикового пакета эти розовые, в потеках соуса дирижабли и осторожно, чтобы не обляпаться, засовываю их в рот. Парни заходятся беззвучным хохотом. Что здесь смешного, не пойму?

Город погружается в сумерки. Мы пробираемся по переулкам к Катькиному дому. Я не в силах назвать точный адрес. Но парни чудом поняли меня. В пункт назначения я всё же попаду. А, впрочем, все равно. Плевать. Плевать.

Рома заботливо несёт меня на руках, за что я награждаю его парой укусов. Когда настаёт очередь Ежа нести меня, он ласково предупреждает, чтобы я так больше не делала, но и его постигает та же участь. Мне ни капельки не стыдно. Это по любви. За один вечер меня носят на руках целых два парня! Ужасно приятно!




Байка 5. Lady In Red


[14 - Lady In Red (англ.) – Девушка в красном, хит 90-х, песня Криса де Бурга – ирландского музыканта и композитора.]



Рейс Южно-Сахалинск – Москва. Мне досталось место у прохода. Меня задевают руками, ногами, еще чем-то. Но я не замечаю этого. Плевать. На коленях лежит стопка чёрно-белых фотографий. Рома Крейзер подарил мне их на прощанье. В них – самое дорогое. Люди, с кем я хотела быть вместе, но вынуждена расстаться. Мои парни. С гитарами, в футболках с черепами, с кружками. На улице, в сквере, в парке. На Лёхином диване – он продавлен до пружин и вечно скрипит. Самые лучшие воспоминания. Я плачу. Тихо, чтобы никто не услышал. Просто даю слезам стекать вниз. Лицо мокрое, нос не дышит. Фотографии слипаются по краям. Мои попутчики, другие финалисты – из Холмска, из одной школы. Ученики той самой Шпиль. Они держатся кучкой: болтают, хохочут. Я в их компании лишняя. Я опять одна.

Москва оглушает. Здесь много всего. Людей, машин, звуков. Всё несется, грохочет, светит огнями. Фары, фонари, фанфары. Трубы победы. Прорвалась. Прошла. Победила. Кого? Я глупая наверное совсем. Ну и чего я добилась? Никакой радости. Тоска, тоска. Нет никого рядом со мной. Так много людей вокруг. Но никого – для меня.

Нас расселяют по несколько человек в номере. Но своих соседок по комнате я не знаю. Маша? Катя? Мы почти не сталкиваемся и едва здороваемся. Единственные мои собеседники – чёрно-белые снимки ребят. Слезы засыхают дорожками, кадры и без того мутные (Рома тот ещё фотограф), а теперь – тем более. Никогда не думала, что в человеке может быть столько воды. Целое море слёз. Или даже океан. Я знаю, что мой отъезд мало что изменил в их жизни. Они – красивые, отчаянные и безбашенные. Вечно молодые, вечно пьяные. Короли двора. Вам всё по плечу, вы шагаете вперёд, не оглядываясь. Идёте маршем по жизни, и остановки только у пивных ларьков. Что вам за дело до наивной малолетки, мелькнувшей в вашей жизни всего на какую-то пару месяцев. Сегодня одна, завтра другая. Вы уже наверняка забыли обо мне. И мне не с кем разделить мою боль. Даже если вернусь – ничего не изменится.

Андрей уехал. Мы встретимся только через год. С остальными тоже. В лучшем случае. Свежие новости с полей: светленького Ромку забрали в армию: пришёл в военкомат отметиться, там и скрутили. Ёж, как и Андрей, учится в Хабаровске, только курсом старше. Крейзер – в Питере. К осени разъедутся все. Мне остаётся только держать себя в руках, чтобы не рыдать при всех Люди уходят из моей жизни. Идут дальше не оглядываясь. Какое им дело до тех, кто без них не может.



Я начинаю потихоньку осматриваться. Постоянно плакать нет сил. Похоже, слёзы тоже имеют предел. И вообще хочется отвлечься. Нас здесь много. В Москву стекаются со всех городов. Те, кто прошел конкурс, финалисты. Потом нас отвезут в Нью-Йорк, а потом – по семьям. А пока мы готовимся. Знакомимся (те, кто умеет это делать), общаемся. Среди нас есть девочка. Я не знаю её имени, но мне кажется, что такие королевы должны именоваться как-то гордо. Марианна, например. Или Илона. Но нас некому познакомить. А сама я точно не подойду. У неё светло-русые волосы – тяжёлые и воздушные одновременно. Рассыпаются по спине, колышутся, как у киношных красавиц. Кожа такого цвета, как будто она жила рядом с морем всю жизнь. Глупое сравнение, но лицо девчонки больше всего похоже на персик. Оно будто светится изнутри, притягивает взгляд. Над висками локоны чуть вьются. Очень красиво.

Девочка не просто симпатичная. Она идеальная. В нашей школе есть одна такая.

– Маша – мой кумир! – говорит Ирка, одноклассница. Я ее прекрасно понимаю.

У Маши пальто-букле, прямые, будто уложенные парикмахером волосы, и богатый папа. Маша отдыхает за границей, одевается в модные шмотки и танцует рэп. Маша не дружит. Маша позволяет с ней дружить. Тот, кто плохо отзовётся о Маше, станет посмешищем. Поэтому все молчат и даже думают о Маше хорошо. Или не думают совсем. Рядом с Машей только лучшие, другим нельзя.

Здесь, в Москве, мне тоже нечем заняться. И я начинаю следить за незнакомой девчонкой. И не только я. Её замечают буквально все. Все о ней говорят. Однажды на завтраке она появляется в ярко-красном платье. Оно простое – длина до колен, открытые руки. Но смотрится так, будто это наряд для Букингемского дворца. Волосы распущены, на ногах – новенькие лаковые босоножки. А в руках – необыкновенное чудо. Большая, нарядно одетая кукла. На голове её кокошник, ноги обуты в черевички, волосы заплетены в тугие косы и украшены разноцветными шёлковыми лентами.

– Это для моей приёмной семьи. К кому меня в Америке подселят. Типа подарок, – говорит она кому-то встречному, но слышат все, и все оборачиваются. Девчонка проходит к столику у окна. Ребята двигаются, освобождают стул.

– Какая классная!

– Ну да, родители решили не экономить. Типа, чтобы всё круто.

– Ну, понятно. Дорогая, наверное.

– А можно потрогать?

Куклу можно рассматривать, но нельзя трогать. Можно восхищаться и хвалить. Все в восторге.

– Девушка в красном, ты так прекрасна, – слышу я голос одного из мальчиков рядом со мной. Голос его срывается, будто он поперхнулся чаем. Все, сидящие за нашим столом, смотрят на девочку в красном платье. Она и не думает оглядываться.

Все отвернулись и смотрят на хозяйку куклы. Как удачно, теперь могу поесть. Подвигаю тарелку к себе. Это не первая попытка за сегодня. Нет, я умею складывать еду в рот. Я даже умею ее жевать. Отлично это у меня получается. Но я никогда не училась есть ножом и вилкой. В моей семье для этих целей один прибор. А здесь выкладывают целую поленницу. Катастрофа. Полная. Но сейчас на меня не смотрят (и до этого, наверное, не смотрели, кому я нужна). И я решаюсь. Беру приборы, пытаясь разрезать ими блинчик с творогом. Противный блин скользит по тарелке, на меня ему наплевать. Бездушная сволочь. И вдруг я замечаю, что держу нож левой, а вилку – правой. Кровь приливает к лицу. Я знаю, в каком конкурсе я точно выиграю. Мисс Свёкла, вот. Аппетита больше нет. Исчез. Встаю, стараясь не споткнуться, вот был бы повод надо мной поржать. Почти бегу. Вон отсюда, в комнату! Быстрее! Не оглядываясь. Я остаюсь голодной до обеда.




Байка 6. Большое яблоко


[15 - The Big Apple –прозвище Нью-Йорка]

Воздух Нью-Йорка сшибает с ног. Тупик у здания аэропорта, нас притащили сюда с чемоданами. Объявления на стенах, граффити. Невыносимо душно, нечем дышать. Асфальт мягкий, как пластилин. Грязно. Бумага, окурки. Чьи-то плевки, пятнистый тротуар. Некуда присесть. Отсюда нас вывозят в пригород, в кампус. Партиями, как кур. Дождаться бы автобуса, не задохнуться. Пот заливает спину. Самое время позавидовать людям с короткой стрижкой. Мои волосы как сено. Грязное мокрое сено. Скручиваются вдоль спины, липнут к плечам. Чёрная футболка с Metallica, покупка которой стоила мне всей копилки денег, пахнет псиной. Десять часов в самолёте, два аэропорта, автобус. Пульс лупит в виски. Даже если сидеть рядом с барабанами на концерте Deathonate, и то голова не так трещит. Здания за окном расплываются. Это не город, это печь. Я поджариваюсь на её решетке. Как сосиска. Или куриная нога. Спать.





Приехали, стоп. Какие-то люди в кепках открывают ворота. Здания среди деревьев, дорожки, стоянка для машин. Куча чемоданов, вываленных прямо на землю. Разговаривать нет сил. Мы выжаты, мы устали. Здесь нет крутых, и нет лузеров. Мы все равны. И страшно не только мне одной. Кому мы здесь нужны? Нас распределяют по три-четыре человека на комнату. Окна огромные, сквозь жалюзи свет фонарей. Воздух здесь, как в погребе, тяжёлый и сырой. Кондиционеры не справляются, и мы задыхаемся. Видно, в этой стране я обречена дышать через раз. Вползаю в постель, не успев разглядеть соседок. Мне уже все равно. Хоть с бараном поселите, лишь бы спать не мешал. Перед сном быстро-быстро прокручивается лента знакомых образов. Мальчики, дорогие мои, славные. Как я скучаю по вам. Я здесь одна. Совсем одна. И эта жара – невыносимо. В горле ком. На подушке от слез – мокрое пятно. Оно холодит щеку, хоть какое-то облегчение. Темнота.

Утром, едва почистив зубы, бежим на выход. Нас сгоняют в отдельно стоящую постройку, откуда уже доносятся запахи еды. Запахи незнакомые, но сейчас не время разбираться. Я ужасно голодна. Еда, и правда, очень странная. И пахнет странно. Особенно такие чёрненькие маленькие катышки с запахом тлена. Зато газировки завались. Поднос выкидываю, к тарелкам я почти не притронулась. И я не одинока – к пластиковым мусорным бакам уже выстроилась очередь с такими же едва надкушенными яствами. Повара угрюмо поглядывают на нас из-за перегородки. На их уставших лицах ясно читается: «Что вы в жизни ели слаще немытой морковки? Сволочи». Эх, пюрешки бы сейчас. С сосисками.

– Come here, guys! Let’s start![16 - Подходите, ребята! Не стесняйтесь!] – надрываются парни в одинаковых футболках. Передохнуть не дают. Из столовки сразу же сгоняют на учёбу.

– Take a seat! Make yourself comfortable![17 - Присаживайтесь! Устраивайтесь поудобнее!] – кричит мужчина в очках, не переставая улыбаться во весь рот.

Сбор устроили прямо газончике. Приятно посидеть на мокрой травке. Свежо, хорошо. Всю ночь работали распылители. Помереть от перегрева в ближайшие час-два нам не грозит. Слушаю чужой говор и ни слова не понимаю. Ладно, прорвёмся. Не может быть, что я одна здесь такая непонимайка. Или может?



Проходит совсем немного времени, прежде чем понимаю – может. Ещё как. Разговорные классы сводят меня с ума. Куда делись школьные знания? Где тонны выученных слов? Они сгрудились в пространстве между ушами. Разбегаются в стороны и блеют. Я тоже блею. Как овца. Вот на что похожи мои попытки разговаривать. Мама, всё пропало… Меня же засмеют. А остальные ведут себя так, будто для них это – плёвое дело. Они общаются, будто родились здесь. Выполняют задания, разговаривают с учителями, шутят. Нас гоняют то на улицу, то в классы. Липну сырыми от жары шортами к пластику. Что за мука сидеть здесь, хватая ртом воздух, как глупая рыба-камбала. Только бы меня поменьше трогали. Вообще не замечали. Я не хочу ничего делать. Я. Хочу. Домой.

Самый дружелюбный из учителей – чернявый парень невысокого роста, с загнутым, как у орла носом и тёмными живыми глазами. Он напоминает мне соседского спаниеля, вечно неунывающее существо. Учитель бегает между рядами, подзадоривает, смеётся. Он вечно тормошит меня, улыбаясь:

– How’r you today, Nataly?

– Why’r you so sad?

– Do you like it in here?[18 - (англ.) – Как ты сегодня, Натали? Почему ты такая грустная? Тебе здесь нравится?]

Ай донт лайк. Отстань от меня. Ну, пожалуйста.

Как-то раз нас вывозят на экскурсию по городу. У Большого Яблока свой климат. Ощущение, что вдыхаешь лёгкими асфальт. Люди продвигаются в мареве, как гигантские улитки. У них странная обувь: кроссовки на каблуках, вязаные сапоги (в такую-то жару!), диких цветов лодочки. Пахнет кофе и потом. Пыль въедается в кожу. Гляжусь в витрины магазинов. Тушь потекла, как будто я попала под дождь. Кошелек с деньгами прожигает карман. Нам сказали обменять рубли на доллары ещё в Москве. Для меня это целое богатство. Покупаю свой первый фотоаппарат: одноразовый жёлтый Canon в непромокаемом футляре. В шоке от нового приобретения, фотаю всё, что попадётся: завязанный в узел пистолет, куст с цветочками, парня с тучей косичек на голове. Парень лезет в кадр, фотаемся в обнимку. От него пахнет потом и куревом. Мне не надо столько кадров с ним, а ему похоже нравится. Пленка заканчивается в момент.

Параходик везет нас на Эллис айленд. Статуя Свободы машет мне с соседнего острова. Вполне дружелюбный жест: гости? здесь, стань успешным и, возможно, останься навсегда!




Байка 7. И не друг, и не враг


Неожиданно вокруг меня сбивается неплохая компания. Это Олеська – моя соседка по комнате. А ещё Ванька в очках. Он тоже с окраин. Из тундры.

– Слушай, у вас все плохо так? Совсем глухомань? – спрашиваю я у него.

– Почему глухомань? – удивляется Ванька.

– Ну, тындра же. Или как ты там называешь.

– Какая ещё «тындра»?! Тында! Город такой! – смеётся Ванька.

Вот я лопухнулась! Словила глухаря. Пойду помою уши.

К нам присоединяется блондин по имени Пашка. Он из Киева. Красавец. Влюбиться нет шансов, слишком крутой. Да и Андрей же в Хабаровске. Пашка появляется в основном по вечерам, у нас разные группы. Ещё с нами пара-тройка человек из разных городов – они то приходят, то уходят. Никому ни за что не догадаться, почему мы вместе. Мы ведь абсолютно разные. Но все до единого слушаем одинаковую музыку. Чёрная повязка и футболка с полусгнившим трупом помогают мне обрести друзей. Для взрослых я – злой подросток. Неконтактный. Так обычно называют. А для этих ребят я – человек.

– Наташ, а у тебя что из записей?

– Да вот, всё с собой притащила.

– Класс, обложки сама что ли рисовала?

– Ага.

– Фигасе! Ты талант!

Мне бы очень хотелось, чтоб мне дали здесь какое-нибудь прозвище. Что-нибудь серьёзное, крутое. Что-то связанное с рисунками или музлом. Или с характером. Простое и лёгкое, но в то же время мощное. Мята или Шварц. Или Рыжая. В детстве я, и правда, рыжая была. Это потом волосы цвет поменяли.

А, всё же, непонятный этот парень из Киева. Высокий, синеглазый. Светлые кудри смуглый. Красивый, даже смотреть страшно. Таскается со мной, развлекает. Зачем я ему сдалась – сама не пойму. Себя я считаю не очень красивой. И веду себя так, чтоб никто не подходил. Хмурюсь по привычке, чтобы лишний раз не расслаблять лицо. Основная цель – отпугивать людей. Чем ближе подпускаешь, тем больнее бывает. Пашка не боится меня. Таскает меня по всему кампусу и болтает без умолку. Мне нравится сжимать его большую, тёплую ладонь, пробираясь по аллеям вечером. Нас никто не видит.

Накануне отъезда кампус в истерике. Завтра мы окажемся в приёмных семьях, каждый в своей. Что это будут за люди? Семейная пара, куча детей? Престарелые хиппи? Старушка-одуван, разводчик карликовых собачек? И главный вопрос, который обсуждают из конца в конец – сколько русских в том штате, куда отправят каждого из нас? Как будто это на что-то влияет. Но всем кажется, что это облегчит их жизнь.

– Триста! В моём штате триста тысяч! – орёт толстая девчонка в прыщах.

– Вот счастье привалило, – бормочет парень, что стоит рядом. – Так тебя там и ждут.

– В Колорадо покачу. Колорадским жуком заделаюсь, – смеётся Ванька. Очки сверкают под коридорными лапмпами.

– Ну, Массачусетс – не самое худшее место, – ухмыляется Олеська. – Главное, чтобы не фанатики какие попались. Курить всё равно буду. Не запретят.

Я слышала их истории не по разу. Но нам немного боязно, а разговоры успокаивают.

– Я – в Пенсильванию, – говорю, и ребята понимающе кивают. Не Аляска, как у некоторых. И не Калифорния, но тоже вполне себе ничего. Сравнительно недалеко отсюда. Соседний штат. Если долго говорить слово «Пенсильвания», оно теряет смысл. Превращается в кашу из букв. Буквы, если брать по отдельности, совсем не такие страшные.

Вечером, после ужина Пашка увлекает меня в парк. Я чувствую его спокойное, как у большого зверя дыхание. Он шагает по тёплому, пропитавшемуся за день солнечным жаром асфальту, сворачивает на тропки меж кустов. Его поступь – мягкая, уверенная – отдается тихим шуршанием гравия. С нами его приятель, он тащится следом. Присутствие друга мне кажется лишним.

Пашка сворачивает к одноэтажному строению. В этой части парка я ни разу не была. Через минуту мы попадаем в залу с низким потолком. Там теснятся несколько бильярдных столов. Пашка отлично играет. Может быть, профессионала и не впечатлило бы. Но я-то не профи. По мне, творит он что-то невероятное. Друг играет так себе.

– Будешь играть?

– Я не умею.

Кий и зелёное сукно я видела только на картинках. А правил я совсем не знаю.

– Хочешь научу?

– Нет, наверное. Не знаю.

Вру. Больше всего на свете мне хочется, чтобы меня научили играть. Чтобы Пашка научил.

– Иди сюда.

Мой наставник терпелив, слегка насмешлив, но шутки его не обидны. Я чувствую его поддержку и одобрение. Нам приходится встать рядом, чуть ли не в обнимку. Близость чужого тела, едва уловимые запахи: парфюма и пота от клетчатой рубашки, пыли – от волос. Я не могу сосредоточиться. Зачем его друг поволокся за нами? Без него я быстрее бы научилась.

Близится комендантский час, и мы неспешно возвращаемся в общагу. Впитавшие за день солнце дорожки прогибаются под подошвами. Я слегка шевелю пальцами в большой мужской ладони и чувствую крепкое рукопожатие. Я не вижу Пашкиного лица. Но, мне кажется, он улыбается. Странный парень, всё-таки.

В общаге никто и не думает расходиться по комнатам. Коридоры забиты под завязку, в оконных нишах – по шесть-семь человек разом.

Подготовка закончена. С завтрашнего дня – новая жизнь! Какая она будет, мы ещё не знаем. Случайно сталкиваемся со знакомыми ребятами. Один из них – Игорь, по слухам, тоже любитель «тяжелячка» – суёт свой плеер мне в руки.

– На, зацени! Это новый альбом Сепультуры – улёт!

Я надеваю наушники. Голова моя наполняется грохотом барабанов. Это космос. Самые лучшие звуки на свете. Я не понимаю, как живут люди, которые не любят эту музыку. Я вижу лицо Игоря, Ваньки из Тынды, Пашки – все они улыбаются, как будто читают мои мысли. Кто-то тянет меня за руку – пора по комнатам, завтра отъезд. Я бреду, ведомая кем-то в тесном окружении рук, тел, улыбок. Все эти люди понимают меня, им не нужно ничего говорить, объяснять. Мне так хорошо. Почему опять расставаться?

У двери моей комнаты Пашка порывисто обнимает меня.

– Увидимся завтра?

Конечно, увидимся. Улыбаюсь ему вслед.Я прохожу в комнату и только сейчас понимаю, что в руках моих так и остался плеер Игоря. Совсем про него забыла. Я выхожу в коридор и останавливаюсь в растерянности – дорогу до его комнаты одна я не найду. Ничего больше сделать или подумать не успеваю. Из-за угла выходит группа людей в форменной одежде.

– Are you Nataly?[19 - (англ.) – Вы – Наталья?]

– Да, – киваю. Не понимаю, что именно они говорят. Слишком уж быстро тараторят, куча незнакомых слов. Но по напряжённым лицам ясно – меня в чём-то обвиняют. Они тычут в плеер, который я до сих пор держу в руках, и до меня начинает доходить. Но догадка настолько чудовищна, что поначалу я не верю. А они наседают, и я отступаю к стене. Я онемела от ужаса. Лицо заливает краска, меня душит жар. Наконец, они забирают злосчастный плеер и уходят. А я на ватных ногах возвращаюсь в комнату и в ужасе шепчу почти заснувшей Олеське:

– Треш, Олесь. По ходу, Игорь сказал охране, что я украла его плеер.

– Забей! Ошиблись. Завтра встретитесь. И спросишь у него сама. Да успокойся уже, – Олеська проснулась и треплет меня по руке. – Если что, встрянем. Мы все там были, видели.

Я ложусь в кровать, но сон не идёт. Мне противно, гадко. Игорь – полный идиот. Зачем он это сделал? Как мне отмыться теперь?

Наутро царит такая кутерьма, что не поймёшь – кто куда уезжает, и насколько все этому рады. Шум сотрясает стены, выплёскивается волной на улицу. Я пытаюсь обсуждать вчерашнее происшествие с ребятами, но те только отмахиваются:

– Забей! Всё же разрешилось? Ну и забудь. Фигня какая.

С Игорем я сталкиваюсь буквально перед самым отъездом. Сумки свалены горой возле общежития. Вещи в полном беспорядке на мокрой от росы траве. Мы фотаемся друг с другом, обмениваемся телефонами – когда заканчивается бумага, пишем прямо на руке. Игорь проносится мимо, я успеваю перехватить его.

– Зачем ты им сказал, что я украла плеер? Нафига ты это сделал?

Мне хочется орать. Ударить его. Прямо в лицо. Гад.

– Слушай, так получилось. Я подумал, что сам тебя не найду. Испугался, что увезёшь его с собой.

– Ты совсем дурак?!

Он отводит взгляд.

– Пока, короче! – срывается с места и скрывается за спинами людей.

Я не знаю, чего больше во мне сейчас – бессилия или злости. Мне до слез обидно. Мне хочется увидеть лица этих охранников, лицо Игоря. Чтобы они все были сейчас здесь, вместе. Чтоб они поняли, что это ошибка. Чтобы имели совесть извиниться передо мной. Но этого не случится, я знаю. Гадство.

Нас грузят и отправляют – кого куда. Кого-то на Аляску, кого-то в мормонскую Юту, а кого-то в Калифорнию. Лотерея. Сначала по вокзалам, по отправным точкам. Мы размещаемся по автобусам, я едва нахожу свой. Опознаю по табличке, которую держит в руке высокая, как баскетболистка, темнокожая девушка.

– Pennsylvania, Illinois, Ohio[20 - Пенсильвания, Иллинойс, Огайо – американские штаты]! – кричит она.

Сумку вырывают из рук и закидывает на нижний этаж автобуса. Ко мне от дальнего конца стоянки бежит Пашка. Вцепляюсь в его руки.

– Пашечка!

– Наташ…

Смеюсь, плачу. Он что-то быстро говорит напоследок. Обнимаемся. Все так стремительно. Пашка машет рукой на бегу, запрыгивает на ступеньку, и двери закрываются за ним. Прощальный взгляд. Всё, поехали. Мы даже не успели обменяться телефонами. Прощай! До свидания!

Вот трогается и мой автобус. Мне ехать ближе всех. Отправляюсь в Пенсильванию.




Байка 8. Одна


Shenandoah, Pensilvania

Маленький город. Аккуратные, похожие на куски сахара, домишки. Газоны выглядят так, будто их вручную постригали маникюрными ножницами. Из травы выглядывают глиняные фигурки гномов и гусей, крашеные в белый цвет колеса от тележек и декоративные колокольчики на ножках.

Моя приёмная семья – фото для рекламы «Мы счастливо живём!». Я видела такие щиты вдоль дороги, когда мы ехали сюда. Они слишком красивые, чтобы быть настоящими. Ровный загар, белые футболки, глаженые джинсы. У них идеальные улыбки и обувь. Такие чистые кроссовки, будто они ходят только по домашним коврикам. Тоже идеально чистым.

– Привет, меня зовут Джейкоб! Приятно познакомиться! – протягивает руку среднего роста, крепко сбитый мужчина, видимо, папа?.

– Иди сюда, honey![21 - Honey – здесь «милая»] Дай обниму! – невысокая женщина в огромных очках (судя по всему, это маман семейства) без стеснения сразу же лезет обниматься. «Honey» называть она с этих пор будет всегда.

Эти люди так сильно радуются моему приезду, что мне становится страшно. Папа и мама – полисмены. Ещё три ребенка. Не то, чтобы это совсем маленькие дети. Две девочки плюс минус моего возраста и их братец, очкарик-ботан. Средняя – моя ровесница.

– Эй, я Эмили! Хочешь посмотреть мою комнату? Как тебе здесь? Долго ехала?

Она засыпает меня вопросами, а я хлопаю глазами и киваю. Откуда ни возьмись берется альбом с фотографиями. Она листает его, тычет розовым ноготком в кадры.

– Я – cheerleader[22 - cheerleader (англ.) – участница группы поддержки; чирлидинг – вид спорта, сочетающий элементы шоу, хореографии, гимнастик (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D0%B8%D0%BC%D0%BD%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B8%D0%BA%D0%B0)и и акробатики в целях поддержки футбольных и других спортивных команд.]! Круто, да?

Ждёт моей реакции, которую я зажала. Мне не жалко, честно. Просто не пойму, о чём речь. Я вижу, как уголки её губ слегка кривятся. Но лишь на мгновение. Она моментально берёт себя в руки, улыбка становится ещё шире. Но, клянусь, я понятия не имею, что такое чирлидер. Судя по фоткам, она машет такими симпатичными веничками из мишуры на школьных праздниках. Прикольную форму им выдают, я в этой юбке всех бы сразила наповал, хоть и ноги у меня не такие прокачанные. Ну, ок, раз ты считаешь, что это нереально круто… Как скажешь, старушка! Cool!

Старшая похожа на среднюю, как две капли воды. Те же кудри до плеч а-ля альпийская овечка, та же широкая улыбка до ушей, в которой я с лёгкостью могу исследовать все зубы, включая самые дальние и немножечко гортани.

– Руфь! – делает она шаг ко мне и тянет лапку для рукопожатия. Ручки крохотные, как у мультяшного динозаврика. Но на проверку оказывается, что сильна она, как парень. Мне кажется, я слышу хруст ладони.

У неё такой же яркий, как у Эмили, маникюр, оливковая кожа, белые, словно только что с магазинной полки кроссовки. Смущённо пытаюсь спрятать ноги за удачно подвернувшуюся садовую фигуру в виде гигантского цветка – на мне всё ещё мои позорные, истоптанные до дыр лодочки. Старшая сестра будто не замечает мой маневр или делает вид, что не замечает. На подготовке нас предупреждали, что культура у американцев в крови. Великолепная выдержка. Я бы так не смогла. Точно бы что-нибудь брякнула. А Руфь всё продолжает улыбаться. Она милая. Классная толстовка и кольцо на пальце клёвое. Только лицо у неё словно бы не свежее и слегка помятое. Странно, с чего бы это? Младший брат прячется за своими окулярами. С ним контакта не будет, это ясно.

Мне выделяют отдельную комнату на цокольном этаже. Пахнет она фантастически. Так пахнут все комнаты в доме, но особенно сильно – девчачьи. Вкусно-вкусно, как коробка фруктовых кремов и ванильного мыла. Или абрикосовое варенье. Или шампунь для младенцев с жёлтой уточкой на этикетке. Так же благоухает и одежда девушек, как будто они носят в кармане флакон с духами. Я едва сдерживаюсь, проходя мимо их комнат – мне хочется впиться пальцами в каждую тряпочку в этом доме и до упоения вдыхать её аромат. Боюсь, что меня не поймут. Изо всех сил держу себя в руках.

Но на этом приятные моменты и заканчиваются. Я провожу все дни у себя в комнате совершенно одна. Приёмные родители и их дети очень вежливы со мной. Идеально вежливы. Но за их улыбками я чувствую едва сдерживаемое напряжение. Не надо быть гением, чтобы догадаться – они не знают, что со мной делать. Мне тошно здесь. Мне страшно быть так далеко от дома. И вся эта вкусно пахнущая реальность никак не спасает. Новая семья неизменно улыбается мне. Они всегда рады видеть меня, по крайней мере, так говорят. Но в их глазах зреет ужас, как будто у них вот-вот сорвёт крышу. Так, как это показывают в американских хоррорах: сначала все такие благостные, таскают друг другу тосты с джемом в постель, а потом берут тесак и кромсают всё живое в радиусе пяти миль, включая кошек, птиц и не вовремя выглянувших из нор кротов.

Мне жутко неуютно, когда меня пытаются разговорить по душам. В комнате мне откровенно скучно, а в компании – страшно и хочется сбежать. На «поболтать» иду, как на допрос. Как та собачка – почти всё понимаю, а вот ответить не могу.

– Натали, чем ты любишь заниматься?

– Эээ… drawing[23 - drawing (англ.) – рисование].

Это чистая правда.

– Натали, какой твой любимый предмет в школе?

– Хм… English.

Ну, да, по инглишу-то я ого-го!

– Натали, какое твоё любимое блюдо?

– Ммм… chicken[24 - сhicken (англ.) – курица].

Вот тут нюансы. Как-то раз моя приятельница, так же посетившая Америку в качестве студентки по обмену, рассказывала мне, что первые полгода она питалась одной только курятиной. Каждый раз на вопрос, что она предпочитает, Танька неизменно отвечала «chicken». Её английский был настолько беден, что сказать «картошка с сосисками» или хотя бы «салат» она не могла. Окружающие не уставали удивляться, почему эта русская девочка питает такую страстную любовь к курице. Каково же было их недоумение, когда, намотав на ус элементарный набор слов, она стала есть всё подряд, с отвращением отказываясь от обожаемого ранее блюда.

Вот ещё одна проблема – как найти пропитание. Нет, тут всего и много. Завались. Но в первый же день мне была сказана фраза, которая поставила меня в жутко неудобное положение. А ещё – обидела до глубины души.

– Take care of yourself![25 - take care of yourself (англ.) – досл.: позаботься о себе; в данном контексте – бери всё, что хочешь.]

Это означает следующее: ты живёшь в нашем доме на правах члена семьи, поэтому можешь пользоваться тем, что тебе нужно, не спрашивая разрешения. В том числе и холодильником. Для меня – ребёнка, воспитанного на аксиоме, что категорически нельзя шарить по чужим холодильникам, это означает одно. Кошмар. Катастрофа. Голодный год. Я не могу взять что-то из еды, когда дом пуст, и не у кого спросить – можно? На кухне стоит картонная коробка с чипсами. На оранжевых пакетах – тигр Читос в солнечных очках. С этим персонажем мне предстоит общаться ближайшие недели. И очень тесно. Иногда, когда мучает жажда, пересиливаю себя и залезаю в холодильник. На нижней полке – лимонад. Вот и вся моя еда в течение дня, пока родители на работе. Я не жалуюсь. Мне нравится вкус. Но есть нормально всё равно не получается. Я давлюсь и глотаю – быстрее, быстрее! А вдруг меня, как воришку, застукают за этим занятием? Я ведь опять залезла в чужой холодильник без спроса. Ну вас с вашим «бери, что хочешь»!




Байка 9. Пивная вечеринка


Мои мучения продолжаются. Начинаю привыкать. Ко всему рано или поздно привыкаешь. Тем более, когда в мире всё же существуют приятные мелочи, на которые можно отвлечься. Постельное бельё благоухает ополаскивателем. Запах благополучия и достатка. У нас, дома, такой роскоши не водится. Мы живём в двушке-вагончике с кучей народа и вечным дележом за спальное место поудобнее. А здесь такие мягкие одеяла, что в них хочется закутаться и валяться весь день. Чем я, собственно, и занимаюсь. Подушки – необычной прямоугольной формы (дома – огромные, квадратные). Невозможно мягкая постель. И этот аромат. Фантастика. мне здесь нравится. Моя мама не использует ополаскиватель. Бельё она кипятит и крахмалит поэтому, когда ложишься первый раз, кажется, что ныряешь в картонную коробку. Свежую, чистую, но твёрдую и гладкую, как наст. Он хрустит, когда ворочаешься.

Я провожу бо?льшую часть времени в своей комнате, до дыр затирая кассеты с «Аквариумом», Летовым и Металликой. Скука-одиночество-безнадёга. Вот три слона, на которых стоит мой мир. До школы еще ого-то времени.

Однажды средняя сестра приводит в дом подругу. Это худенькая девчонка с гигантскими брекетами на зубах. От этого губы её не сходятся вместе.

– Привет, Натали, как дела? – говорит Эмили, улыбаясь. Она и новая девчонка застыли на пороге моей комнаты.

– Fine[26 - fine (англ.) – хорошо.]! А у тебя? – я научилась говорить «норм» на все вопросы. Это лишает необходимости отвечать на шквал новых. Нормально – и ок. Повод разойтись в разные стороны.

– Я слышала музыку, когда мы входили. Это русский бэнд? Дашь послушать?

Мне кажется, что Эмили неинтересно. Но она вежлива, и грубить в ответ повода нет. Хотя мне совершенно не хочется делать то, что она попросила – вряд ли им понравится то, что я слушаю. Они-то поголовно на попсе. Лезу на полку за одной из любимых кассет. Перематываю до нужного места и ставлю «Моего друга музыканта» с альбома Гребенщикова «Электричество». Девочки терпеливо слушают, застыв в одинаковых позах.

– Хм, странная музыка, – говорит Эмили. – Может, у тебя кассета испорчена? Очень много скрипа!

Вот ведь дура. Людям, которым музыка Гребенщикова кажется шуршанием зажёванной плёнки, уже ничем не помочь. С этих пор музыку включаю, только закрывшись в комнате.

Я получаю первую стипендию. В списке моих покупок числится карта для междугородних звонков и косуха. Моя первая косуха! Она коротенькая, приталенная, такая стильная! Если бы ребята могли увидеть меня сейчас. Я фотаюсь в ней, а проявленные снимки кладу в длиннющее письмо Андрею. «Мне плохо, плохо, плохо, я скучаю… Твоя».

Эмили после того раза с музыкой особо интереса ко мне не проявляет. Она и так потратила на меня много времени: пыталась познакомить с друзьями, таскала в школу на какой-то митинг (я чуть не заснула), мы даже как-то раз вместе смотрели ее записи по фитнессу. Все мимо. Мне дико скучно с ней. И она отстаёт. Младший брат – я сразу же забыла, как его зовут. Обыкновенный очкастый ботан. У него своих проблем полно, возможно, их даже больше, чем у меня. Как одинокий призрак, он изредка попадается мне в коридорах, когда я делаю очередную вылазку за чипсами или в туалет.

Про старшую сестру отдельный разговор. Иногда в её взгляде мелькает что-то человеческое. Как будто она понимает, как мне плохо. Как-то раз она отводит меня в сторонку.

– Натали, слушай. Мне кажется, тебе здесь скучно. Желаешь развеятся? У нас сегодня туса вечером. Пойдешь со мной? Будет fun[27 - fun (англ.) – веселье]!

– О’кей, – киваю я. Внутри всё сжимается. Компания друзей, о боже.

– Ну, отлично. С родителями сама договорюсь.

Что там родители подумают, мне всё равно. Все мысли об одном. Новые друзья. Новые вопросы. Новые мучения. Вот чего мне не хватало для полного счастья.

Наступает вечер. Жду целый день, как на иголках. Всё валится из рук, и музыка не лезет. Ем чипсы, как будто у меня глисты – почти заканчиваю коробку в одно лицо. Где-то в шесть p.m. за нами заезжают парни на раздолбанном пикапе. Едем недолго – город маленький. Вскоре оказываемся на лесной опушке, где нас уже ждут. Небольшая группа людей, несколько подержанных авто. Все поголовно в клетчатых рубахах поверх белых, как снег, футболок, рваной джинсе и жёлтых ботинках. Выглядит прикольно, надо будет обзавестись такими же бутсами. Впервые за долгие недели я могу хоть немного расслабиться. Ко мне изредка подходят, но, натыкаясь на угрюмое молчание, тактично отваливают. То, что мне сейчас и нужно. Через минут двадцать подъезжает ещё пара машин, они паркуются задом к лужайке. Из открытых дверей первой начинает надрывно орать какой-то бэнд, а из второй выкатывают железные круглобокие бочонки.

В бочонках – пиво. Много-много пива. Непонятно, откуда они его достали? Насколько я знаю, в Америке с этим строго и до двадцати одного года продажа алкоголя запрещена. Парни совершают какой-то дикий ритуал: одному вставляют в рот шланг и через здоровенную воронку сверху вливают пенистый напиток. Это называется странным словом tailgating[28 - tailgating (амер. англ.) – пикники с алкоголем и барбекю перед началом футбольных матчей. Известный способ распития пива на тейлгейтинге – заливать его в воронку и пить через шланг под одобрительные возгласы приятелей. Здесь под тейлгейтингом подразумевается именно способ распития пива.]. Совершенно непонятно, как этот чувак не лопнет: горло его совершает глотательные движения так быстро, будто он обучался искусству заглатывать литры жидкости годами.

– Go, go, go! – орут со всех сторон. У парня изо рта валит желтоватая пена, но он не сдаётся. Сделав последний глоток, выплевывает шланг и орёт, как бизон.

Так по очереди делают ещё некоторые из присутствующих. Пьют, пьют, пьют. Одного начинает выворачивать прямо на лужайку, и его отводят в сторону.

– Пусть поспит, – ухмыляется Руфь и подмигивает мне.

Девушки не отстают от парней. Они пьют чуть меньше, но так же задорно. Они гортанно смеются, приседают, хлопая себя по бёдрам крепкими ладонями. Они кажутся невероятно крутыми, и сразу видно, что в глазах товарищей они выглядят очень привлекательно. Те смотрят на них с восхищением, обнимают за талию, шлепают по спинам и ниже. Какие они красивые. Какие же они sexy.

Хохоча, ребята предлагают и мне повторить эксперимент со шлангом.

– Try this one[29 - Попробуй это!], русски’! – ступает ко мне рыжий парень. Он немного шатается. От него пахнет пивом, но мне совсем не страшно. А вот попробовать я точно не хочу.

– Да нет, спасибо!

– Ооо, spasibo! – хохочет рыжий. – Я знаю это слово!

– Отстань ты от неё, Ти Джей! – Руфь толкает его в грудь руками. – Не пугай девчонку!

– Ну ладно, ладно! – улыбается Ти Джей и отступает. – Русские пьют, как кони. Девочка наверняка умеет удивлять! Дай ей шанс!

– Отвали! – смеется Руфь. – Она ещё не научилась бухать! Годков через пять напиши ей письмо!

Больше никто не настаивает. Мне подносят пластик с пивом, угощают чипсами и оставляют в покое.

– Take сare of yourself![30 - Чувствуй себя свободно!] – улыбаются мне. Впервые эта фраза не кажется обидной.

А ещё – впервые за это время я начинаю чувствовать – нет, пока ещё не целиком, не всем телом, только по краям немножечко… СВОБОДУ! Никто не следит за мной, никто не мучает расспросами. Нет – значит нет, без вариантов. Это моя жизнь, и я решаю. Никто не говорит мне, что я плохая, глупая. Что не похожа на сестру. Что не умею то, не умею это. Что не такая. Не вписываюсь. Не подхожу под правила. Я впервые не боюсь родителей. Они далеко, они меня не видят. Они не могут меня отругать (приёмных я почему-то в расчёт не беру). И я сейчас не так скучаю по Андрею, по парням. Моя голова плывёт от пива и лесного воздуха – кааайф… Лохматый, как дворовый пёс, парень, мягко заваливаясь на поворотах, подруливает ко мне.

– Слушай… ик… я слышал, ты русская. А правда, что русские всё время пьют водку? Калаши с собой носите? Или с оружием на улицу нельзя?

– Ага! Of course![31 - Конечно!]

«А ещё у каждого по ручному медведю! Водим на цепи, в картузе и вышитой рубашке!» – хочется ответить. Но я не нахожу подходящих слов, лишь смеюсь в ответ.

Как бы я хотела сейчас оказаться у Леши Дапиры. На старом продавленном диване. Чтоб рядом – все свои. Закусывать водку шоколадкой. Морщиться. Пьянеть от первой рюмки. Мне много не надо. Я не волшебник, я только учусь.

Возвращаемся домой поздно, пробираясь до дома узкими тропами. Дорожки под ногами извиваются, как змеи. Интересно, водятся ли змеи в Пенсильвании? Мы же наверняка проходили это в школе. Не помню ни словечка. Пфф, смешно!

В гостиной собралась вся семья. Родители, Эмили, братец. Они сидят молча. Мы с сестрой так же молча проходим мимо них, опустив головы и стараясь не дышать. Спиной чувствую – будут неприятности. Но сейчас мне это как-то фиолетово.




Байка 10. Брошенная матрёшка


Lebanone, Pennsylvania

Разговор про тот вечер с пивом так и не состоялся. А через неделю приёмная мать с вежливой улыбкой предлагает мне ответить на звонок.

– Это координатор, honey. Хочет с тобой поговорить, okay?

Задом чувствую неприятности. А мой зад меня ещё не подводил. Сухой голос на том конце сообщает, что,



– Добрый день, это Натали? Меня зовут Присцилла. К сожалению, ваши отношения с приёмной семьёй не сложились. Поэтому программа предоставит новое жильё. А пока вы временно поживете у меня. Я заеду за вами во вторник.

Я кладу трубку. Всё в тумане. Мне так стыдно. Так стыдно, что даже не могу смотреть в глаза «маме». Мне не хватает воздуха, мне нечем дышать. «Мы не в Нью-Йорке, моя дорогая!». И мы не дома. У чужих людей. Они от меня отказались. Бросили. Как ненужную куклу. Русскую матрешку. Неформат.

Два дня провожу, закрывшись в комнате. Мне плохо в этом доме. На этих чистых, пахнущих цветами одеялах. Под этой красивой черепичной крышей. Где я не нужна. Аппетита нет совсем. Проблема с дневным питанием решена. Прощай, мой Читос. Ты был мне верным другом.

Во вторник к дому подъезжает авто. Оно похоже на чемодан из крокодиловой кожи. Коричневые двери, коричневый салон. И пахнет, как должны пахнуть все старые крокодилы – сыростью, пылью и тоской. Из него вылезает сухопарая бабка.

– Хеллоу, я – Присцилла!

Улыбается, как будто тут есть, чему радоваться.

– Натали!

Жмем друг другу руки. Приёмная мама суетится. Помогает заталкивать чемодан в багажник. «Папа» на работе, детей в это время дома нет. Хоть какое-то облегчение. Не хочу их видеть. Терпеть их не могу. С «мамой» прощаюсь скомкано. Мне жутко неудобно. Мне противно, отвратительно мне. Я гость, которого выставили за дверь. Выгнали. Накормили, напоили, и будет. Чипсы, лимонад. Take care of youself. Пошла вон.

– Пока, honey!

«Маме» тоже неловко. Она прячет глаза.

Прощай. Я чувствовала себя такой чужой в этом доме. Но теперь мне страшно с ним расставаться. Ведь придётся заново привыкать к незнакомым людям. А они могут оказаться ещё хуже. Я плачу. Моё ведро слёз снова переполнено. Я ворошу папку с фотографиями из дома. Опять и опять. Всё бы отдала, чтобы оказаться сейчас там. Если не с парнями, так хоть у бабушки. Зарыться с головой в старое колючее одеяло «из верблюда». И заснуть. Я человек под знаком “No”. Я не нужна. Нигде.



Мы в Лебаноне. Странное название. Надо написать об этом Андрею, пусть посмеётся. В новом доме жильцов гораздо больше. Это не жилье, это муравейник. Но, странно, здесь мне лучше. Я отвлекаюсь на людей. Пусть говорят, говорят, говорят без умолку. Лишь бы не было снова этой тишины. Надеюсь, в этом доме есть еда, кроме чипсов?

Дом одноэтажный. При входе спуск в подвал. Не вонючий погреб. Полноценный второй этаж. Он ухоженный, почти как было в доме полицейских, хотя здесь нет ковров и мягкой мебели, нет картин с видами гор, телевизора с большим экраном и бегового тренажера, который так любит терзать Эмили. Но для жилья подвал вполне пригоден. Большую его часть занимает мастерская деда – мужа Патриции. Всё свободное время он проводит здесь: вечно что-то пилит и стругает, хотя я не видела ни единой полезной вещи, вышедшей из-под его рубанка. Такое впечатление, что он просто любит пилить.

Присцилла – старая, худая, жутко въедливая бабка. Она же координатор. Она же глава дома. У Патриции ответов больше, чем вопросов. Она знает, как всем жить. Я тут же попадаю в чёрный список тех гадов, которые вечно портят идеальную картину мира. Я не умею вести себя «как надо». Присцилла всё время улыбается. Присцилла всё время говорит.

– Натали, вот так должно лежать!

– Натали, вот так надо делать!

– Натали, послушай!

– Натали, иди сюда!

– Натали, исправь!

Натали то. Натали сё. Эта лавочка никогда не закрывается.

В доме гостит семья чехов. Мама, папа и два ребенка – дочка чуть младше меня и пацан-первоклашка. Мама и дочь трещат на английском, как на родном. Сразу видно, что в ЮэС не первый раз. Девчонка одета на американский манер: жёлтые боты, широкие штаны, толстовка с капюшоном. Она меняет одежду каждый день. Я ни разу не видела её в одном и том же. Втайне завидую. Я-то до сих пор хожу в единственных джинсах. Зато на первую стипендию удалось купить пару футболок и бежевые брюки. Плюс чёрную косуху и чёрные ботинки – они жарковаты для лета, но это мелочи жизни.

Папа-чех не говорит по-английски. Не знаю почему, но меня тянет к нему. Он добрый, большой и мягкий. Как медведь-панда. Так хочется обнять его. И чтобы он обнял меня в ответ. Положил руку на голову и потрепал по волосам, как он делает это с Катаринкой, дочкой. С родным отцом у меня тяжёлые отношения. Про такие говорят «не сложились». А как складывать – никто не объяснил.

Этот бородач ни бельмеса не смыслит в английском. И в русском тоже. Но он говорит слова, похожие на русские. Они круглые и тёплые, как шарики из шерсти. И я его понимаю. Невероятным образом – понимаю. И он меня. Он хороший, самый лучший. Он так много улыбается. Своей жене, детям. Всем. Нет, не медведь он. Кот. Чеширский. Человек-улыбка. У него много всего. Добра, света. Он сильный, он защищает. Даже ничего не делая – защищает. Я это чувствую. Меня к нему тянет. Папочка. Мой чешский папа. Он обращается со мной, как с родным ребенком. Как с доченькой.

– Devce[32 - девочка (чешск.)], – говорит он мне и прижимает ладони к моим щекам.

Мне так уютно рядом с ним. Хочется забраться к нему на колени, зарыться лицом в его лохматую, как у сказочного лесовика, бороду и дышать, дышать, дышать его спокойствием. Добром, которое он излучает, как ласковое солнышко.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/en-poli/amerikanskie-bayki-51799239/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


«Break On Through (To the Other Side)» – Прорвись (на ту сторону) – песня американской рок-группы (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%BE%D0%BA-%D0%B3%D1%80%D1%83%D0%BF%D0%BF%D0%B0)The Doors (https://ru.wikipedia.org/wiki/The_Doors), выпущенная на одноимённом дебютном альбоме (https://ru.wikipedia.org/wiki/The_Doors_%28%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%B1%D0%BE%D0%BC%29).




2


Спаси моё сердце, о, Господь

Сделай его верным навсегда

Спаси моё сердце, о, Господь

Позволь мне быть подобным Тебе.




3


My Lord – общепринятое обращение к богу




4


– Что скажешь, если я предложу…?

– Я скажу, что…

– Пойдем, сделаем себе кофе.




5


TOEFL – Test Of English As A Foreign Language. Был разработан для тестирования навыков владения английским языком (чтение, письмо, устная речь, восприятие речи на слух).




6


– Что это?

– Это твое творчество? Серьезно?




7


– Какую музыку ты любишь?




8


– Sepulture, Megadeth, Pantera, Metallica – знаете такие команды?




9


– Почему ты решила стать художником (начать рисовать)?




10


– Он вроде твоего первого учителя?




11


– Как его зовут?




12


– Мы можем знать его?




13


песня группы ЧайФ




14


Lady In Red (англ.) – Девушка в красном, хит 90-х, песня Криса де Бурга – ирландского музыканта и композитора.




15


The Big Apple –прозвище Нью-Йорка




16


Подходите, ребята! Не стесняйтесь!




17


Присаживайтесь! Устраивайтесь поудобнее!




18


(англ.) – Как ты сегодня, Натали? Почему ты такая грустная? Тебе здесь нравится?




19


(англ.) – Вы – Наталья?




20


Пенсильвания, Иллинойс, Огайо – американские штаты




21


Honey – здесь «милая»




22


cheerleader (англ.) – участница группы поддержки; чирлидинг – вид спорта, сочетающий элементы шоу, хореографии, гимнастик (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D0%B8%D0%BC%D0%BD%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B8%D0%BA%D0%B0)и и акробатики в целях поддержки футбольных и других спортивных команд.




23


drawing (англ.) – рисование




24


сhicken (англ.) – курица




25


take care of yourself (англ.) – досл.: позаботься о себе; в данном контексте – бери всё, что хочешь.




26


fine (англ.) – хорошо.




27


fun (англ.) – веселье




28


tailgating (амер. англ.) – пикники с алкоголем и барбекю перед началом футбольных матчей. Известный способ распития пива на тейлгейтинге – заливать его в воронку и пить через шланг под одобрительные возгласы приятелей. Здесь под тейлгейтингом подразумевается именно способ распития пива.




29


Попробуй это!




30


Чувствуй себя свободно!




31


Конечно!




32


девочка (чешск.)