Книга - Благочестие и память

Благочестие и память
Дмитрий Будюкин


В монографии рассматриваются основные церковно-коммеморативные практики российского дворянства и купечества XVIII – начала XX вв., формирующиеся в связи с богослужебным поминовением и включающие вклады и пожертвования, религиозно и мемориально мотивированную благотворительность, храмоздательство, похоронные обряды и обустройство мест погребения, культы святых.





Благочестие и память



Дмитрий Будюкин



© Дмитрий Будюкин, 2021



ISBN 978-5-0053-9725-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




Введение


Память об умерших и их поминовение (коммеморация) является важной составляющей культурной памяти. Трансляция памяти формирует межпоколенные и групповые социальные связи; родовая и групповая память является источником престижа и важнейшим фактором легитимации статуса элиты. В христианской традиции главным, а изначально и единственным институтом, организующим и осуществляющим коммеморативные практики, является Церковь.

Изучение memoria, понимаемой как связанный с коллективной памятью социальный феномен, утверждение сообщества живых и мертвых на религиозной основе поминовения мертвых живыми, получило значительное развитие в работах основателя этого научного направления О. Г. Эксле и его последователей[1 - Эксле О. Г. Аристократия, memoria и культурная память (на примере мемориальной капеллы Фуггеров в Аугсбурге) // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М.: Кругъ, 2003. С. 38—51; Эксле О. Г. Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья / пер. с нем. и предисл. Ю. Арнаутовой. М.: Новое литературное обозрение, 2007. 360 с.; Арнаутова Ю. Е. Memoria: «тотальный социальный феномен» и объект исследования // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М.: Кругъ, 2003. С. 19—37; Арнаутова Ю. Е. От memoria к «истории памяти» // Одиссей. Человек в истории. 2003. М.: Наука, 2003. С. 170—198; Арнаутова Ю. Е. Формы идентичности в memoria социальных групп // Социальная идентичность средневекового человека. М.: Наука, 2007. С. 70—87.]. Данное направление исследований, являющееся одним из разделов интеллектуальной истории, существует в рамках общей теории социальной памяти, основанной на философских трудах П. Рикёра и Г. Г. Гадамера, разработка которой связана в первую очередь с именами М. Хальбвакса, Я. и А. Ассманов и П. Нора[2 - Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007. 348 с.; Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004. 368 с.; Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 328 с.; Ассман А. Простори спогаду. Форми та трансформацii культурноi пам’ятi. Киiв: Нiка-Центр, 2012. 440 с.; Франция-память. СПб.: СПбГУ, 1999. 328 с.].

Одной из основных христианских религиозных практик, долгом каждого христианина является молитвенное поминовение живых и умерших, составляющих в своей совокупности единую Церковь; при этом богослужебное поминовение действеннее частной молитвы, и важнейшим и наиболее действенным является литургическое поминовение[3 - Афанасий (Сахаров), свт. О поминовении усопших по Уставу Православной Церкви. М., 2007. С. 55, 85.]. В Православии оно предусматривает молитвенное поминание имен здравствующих и усопших священником в алтаре во время проскомидии, вынимание из просфор частиц о здравии и упокоении поминаемых и погружение этих частиц в Святую Чашу в конце литургии. Кроме того, богослужебное поминовение может включать в себя гласное называние имен поминаемых на ектении, служение заказных молебнов и панихид, а также прочитывание списков имен про себя различными церковными служителями во время богослужения[4 - См.: Астэр И. В. Современное русское православное монашество: социально-философский анализ. СПб.: Архей, 2010. С. 154.].

Вокруг богослужебного поминовения строится совокупность практик, включающих вклады и пожертвования, религиозно и мемориально мотивированную благотворительность, храмоздательство, похоронные обряды и обустройство мест погребения, культы святых. Основная цель всех этих практик – способствовать спасению души христианина. Однако такая забота о спасении является также источником особого символического капитала, повышая престиж и социальную значимость самого вкладчика и его рода, а также транслируя память о нем будущим поколениям. Эти факторы формируют нерелигиозный, светский аспект церковной коммеморации.

Усилия, направленные на достижение спасения души, как собственной, так и умерших близких, обусловлены только силой религиозной веры и эмоциональной привязанности. Социальные и экономические факторы могут лимитировать их отсутствием средств и возможностей, но не стимулировать. Однако те же практики, имеющие целью светскую коммеморацию, социально и экономически обусловлены. В средневековом сознании религиозная и светская мотивации коммеморативных практик, тогда безусловно связанных с Церковью, в принципе неразделимы, и даже после секуляризации культуры и появления в России особых светских форм коммеморации (портретов, геральдики) провести между ними четкую границу невозможно. Однако уже тогда в чрезмерном рвении к церковной коммеморации могла видеться не польза для души, а, напротив, пагубная гордость.

Коммеморативные практики могут иметь публичный или частный характер. К публичной сфере относится коммеморация людей и событий, значимых для всего общества или социальной группы; к частной – значимых для индивида, его родственников и друзей. Среди религиозных коммеморативных практик православного населения России к публичным относится культ святых и почитание подвижников благочестия, поминовение церковных иерархов, государя и членов царствующей фамилии при жизни и после смерти, погребение указанных персон, личная активность монарха в сфере церковной коммеморации, коммеморация событий общегосударственного значения. Частный характер имеют практики, направленные на обеспечение прижизненного и посмертного церковного поминовения частных лиц, их погребение, осуществляемое частными лицами храмоздательство. На пересечении сфер частного и публичного находится коммеморация правителей, иерархов и важных исторических событий по инициативе частных лиц, увековечение памяти выдающихся полководцев и государственных деятелей, а также личная активность членов царствующей фамилии в сфере церковной коммеморации.

Возможность хотя бы частичного выделения нерелигиозной мотивации церковной коммеморации представляет значительный исследовательский интерес. Так, в сословном обществе престиж и трансляция памяти особенно важны и значимы для дворянской элиты. Согласно О. Г. Эксле, в основе аристократизма лежит воспоминание. Аристократические качества наследуются и прибавляются с каждым последующим поколением, и чем дальше в глубь веков уходит родословная индивида (а значит – длиннее традиция воспоминания), тем он благороднее. Поэтому аристократию формирует именно memoria – память об умерших предках, их славных деяниях – как представление и как практика[5 - Эксле О. Г. Аристократия, memoria и культурная память (на примере мемориальной капеллы Фуггеров в Аугсбурге). С. 38.]. Таким образом, выяснение степени заинтересованности социальной группы в статусно-престижных аспектах коммеморации может внести немалый склад в разработку социальной характеристики этой группы.

Система поминания, активно развивавшаяся в России в XV—XVI вв. и достигшая на рубеже XVI—XVII вв. своего расцвета, была сложной, разработанной и социально востребованной. Она была достаточно подробно изучена К. А. Аверьяновым, А. И. Алексеевым, С. В. Николаевой, Л. Б. Сукиной, Л. Штайндорфом и другими исследователями[6 - См. основные работы по теме: Аверьянов К. А. Вкладные и кормовые книги русских монастырей XVI – XVIII вв. как источник по истории поминального ритуала // Вера и ритуал. Материалы VIII Санкт-петербургских религиоведческих чтений. Декабрь 2001. СПб., 2001. С. 38—40; Алексеев А. И. Государев двор на страницах вкладных книг Симонова и Кирилло-Белозерского монастырей // Государев двор в истории России XV – XVII столетий: материалы международной научно-практической конференции. 30.X – 01.XI.2003 г., Александров. Владимир: Изд-ль А. Вохмин, 2006. С. 156—163; Алексеев А. И. Под знаком конца времен. Очерки русской религиозности конца XIV – начала XVI вв. СПб.: Алетейя, 2002. 352 с.; Алексеев А. И. Церковные и монастырские Синодики-помянники в собраниях Отдела рукописей Российской национальной библиотеки // Рукописные собрания церковного происхождения в библиотеках и музеях России: Сборник докладов конференции 17—21 ноября 1998 г., Москва. М.: Синодальная б-ка Московского Патриархата, 1999. С. 102—108; Николаева С. В. Комплекс поминальных книг Троице-Сергиева монастыря XVI—XVII вв. // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы II Международной конференции. 4—6 октября 2000 года. Сергиев Посад: Весь Сергиев Посад, 2002. С. 223—233; Николаева С. В. Кормовая книга 1674 г. в комплексе поминальных книг Троице-Сергиева монастыря XVII в. // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы Международной конференции. 29 сентября – 1 октября 1998 года. М.: Подкова, 2000. С. 117—131; «Сих же память пребывает во веки»: (Мемориальный аспект в культуре русского православия): Мат. науч. конф., 29—30 нояб. 1997 г. СПб., 1997. 136 с.; Сукина Л. Б. Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря: антропологический ракурс источниковедческого исследования // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы IV Международной конференции. 29 сентября – 1 октября 2004 года. М.: Индрик, 2007. С. 148—158; Сукина Л. Б. Князь И. П. Барятинский – донатор Троицкого Данилова монастыря (к вопросу о личности вкладчика второй половины XVII в.) // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С. 271—280; Сукина Л. Б. Человек верующий в русской культуре XVI—XVII веков. М.: РГГУ, 2011. 424 с.; Штайндорф Л. Вклады царя Ивана Грозного в Иосифо-Волоколамский монастырь // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2002. №2 (8). С. 90—100; Штайндорф Л. Монастырские вклады и поминание в Московском государстве. Явление cредних веков или раннего нового времени? URL: http://www.dhi-moskau.org/fileadmin/user_upload/DHI_Moskau/pdf/Veranstaltungen/2009/Vortragstext_2009-03-05_ru.pdf; Штайндорф Л. Поминание усопших как религиозная и общественная должность монастырей Московской Руси (на основе материалов из Троице-Сергиева и Иосифо-Волоколамского монастырей) // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы Международной конференции. 29 сентября – 1 октября 1998 года. М.: Подкова, 2000. С. 103—116; Штайндорф Л. Что было нового в культуре поминания в Иосифо-Волоцком монастыре? Пересмотр вопроса // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2014. №1 (55). С. 25—32. Steindorff L. Commemoration and administrative techniques in Muscovite monasteries // Russian History. Winter 1995. Vol. 22, №4. P. 433—454; Steindorff L. Memoria in Altru?land. Untersuchungen zu den Formen christlicher Totensorge, Stuttgart: Steiner, 1994. 294 p.; Steindorff L. Memorial Practice as a Means of Integrating the Muscovite State // Jahrb?cher f?r Geschichte Osteuropas. Neue Folge. 2007. Bd. 55, H. 4. Themenschwerpunkt: Stiftungen – Erbe der Vormoderne in Ost und West. P. 517—533.]. Одной из причин упадка этой системы в XVII в. была невозможность включить еще большее количество имен в регулярное зачитывание поминальных списков. Кроме того, когда практика вкладов с целью вечного поминания в синодике перестала быть привилегией элиты, она потеряла свою привлекательность как символ престижа. Прошло сто лет с небольшим от первых признаков упадка элитной поминальной культуры до реформ Петра Великого, когда были найдены новые формы выражения престижа, а сам правитель отвел монастырям иную роль[7 - Штайндорф Л. Монастырские вклады и поминание в Московском государстве. Явление cредних веков или раннего нового времени? С. 16.]. Конечно, среди элиты традиционная православная культура поминания не исчезла полностью. Следует заметить, однако, что она стала играть незначительную роль в кодексе поведения. Принимать участие в ней перестало считаться важным элементом престижа. По словам Л. Б. Сукиной, в ХVIII в. «имя вкладчика утрачивает свой средневековый сакральный смысл»[8 - Сукина Л. Б. Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря: антропологический ракурс источниковедческого исследования. С. 155.].

Основная проблема, которая ставится в данном исследовании и подходы к решению которой в нем обозначаются, заключается в первую очередь в выяснении значения и факторов трансформации социально-престижного аспекта церковно-коммеморативных практик российских социальных элит XVIII—XIX вв. С одной стороны, снижение внимания элит к данным практикам и социального престижа этих практик в указанный период общеизвестно, с другой, церковная коммеморация не только не исчезла полностью из числа повседневных практик дворян и купцов того времени, но и продолжала развиваться в активном взаимодействии с проникавшей в Россию западноевропейской культурой. XVIII столетие дает нам примеры как отсутствия интереса к церковной коммеморации, доходящего иногда до распада родовой памяти как основы социальной и групповой идентичности, так и особого, подчеркнутого внимания к ней, выражающегося формировании новых практик на пересечении традиций и культур России и Европы. В связи с важной ролью, которую сыграло межконфессиональное и межкультурное взаимодействие в развитии церковно-коммеморативных практик в рассматриваемый период, значительный интерес при их изучении может представлять анализ с этой точки зрения случаев конверсии и межконфессиональных браков[9 - См.: Веременко В. А. Дворянская семья и государственная политика России (вторая половина XIX – начало XX в.). Изд. 2-е, испр. и доп. СПб.: Европейский дом, 2009. 684 с.; Cristellon C. «Unstable and Weak-Minded» or a Missionary? Catholic Women in Mixed Marriages (1563—1798) // Gender Difference in European Legal Cultures: Historical Perspectives. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 2013. P. 83—93.].

Церковная коммеморация традиционно привлекает внимание преимущественно медиевистов и в Новое время изучена практически только по Западной Европе, причем в недавнее время появились комплексные исследования, охватывающие одновременно различные ее аспекты при участии специалистов по разным гуманитарным наукам[10 - См., напр.: The Arts of Remembrance in Early Modern England / ed. A. Gordon, T. Rist. Farnham: Ashgate, 2013. 272 p.]. Для некоторых европейских регионов естественным верхним пределом исследования церковной коммеморации служит Реформация, ограничивающая изучаемый период поздним Средневековьем[11 - См., напр., труды эстонских ученых: M?nd A. Church Art, Commemoration of the Dead and the Saints’ Cult: Constructing Individual and Corporate Memoria in Late Medieval Tallinn // Acta Historica Tallinnensia. 2011. 16. P. 3—30; M?nd A. Memoria and Sacral Art in Late Medieval Livonia: The Gender Perspective // Images and Objects in Ritual Practices in Medieval and Early Modern Northern and Central Europe. Cambridge Scholars Publishing, 2013. P. 239—273; Rast R. Animo grato vovit. Early Modern Epitaph Altars in Estonia // Kunstiteaduslikke Uurimusi. 2011. Vol. 20, №1/2. P. 186—190.]. К России данный лимитирующий фактор отношения не имеет, однако для нашей страны XVIII – начала XX вв. рассмотрены лишь отдельные аспекты церковной коммеморации без использования общей методологии memory studies. В трудах А. Е. Виденеевой рассмотрена связанная с развитием культа новопрославленного святителя Димитрия Ростовского активность вкладчиков Спасо-Яковлевского монастыря[12 - Виденеева А. Е. Вклады первых почитателей свт. Димитрия в Ростовский Яковлевский монастырь // Ярославский педагогический вестник. 2009. №3. С. 259—263; Виденеева А. Е. О вкладах в Яковлевский монастырь в середине 1750-х годов // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С. 313—319; Виденеева А. Е. О вкладах графини А. А. Орловой-Чесменской в Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь // История и культура Ростовской земли. 2006. Ростов, 2007. С. 115—126; Виденеева А. Е. О вкладах представителей рода Шереметевых в Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь // Ярославский педагогический вестник. 2009. №2. С. 233—238.]. Проблематика дворянского благочестия и женского православного подвижничества исследуется в работах О. В. Кириченко[13 - Кириченко О. В. Дворянское благочестие. XVIII век. М.: Паломникъ, 2002. 464 с.; Кириченко О. В. Женское православное подвижничество в России (XIX – середина XX в.). М.: Алексеевская пустынь, 2010. 640 с.]. Как в отечественной, так и в зарубежной историографии активно изучаются коммеморативные аспекты завещаний[14 - Всеволодов А. В. «А после нее по справке осталось имущество…»: что наследовали и завещали вдовы вологодских священников конца XIX в. // Частное и общественное: гендерный аспект: материалы Четвертой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 20—22 октября 2011 г., Ярославль: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2011. Т. 1. С. 254—259; Городская семья XVIII века. Семейно-правовые акты купцов и разночинцев Москвы / сост., вводн. ст. и коммент. Н. В. Козловой. М.: МГУ, 2002. 608 с.; Козлова Н. В. «Пишу сию мою духовную…»: сакральный смысл частноправового акта XVIII в. // Русь, Россия. Средневековье и Новое время. Вып. 2. М., 2011. С. 138—142; Kaiser D. Gender, Property, and Testamentary Behavior: Eighteenth-Century Moscow Wills // Harvard Ukrainian Studies. 2006. Vol. 28, №1/4. P. 511—520; Kaiser D. Testamentary Charity in Early Modern Russia: Trends and Motivations // The Journal of Modern History. Mar. 2004. Vol. 76, №1. P. 1—28.]. Для понимания факторов и мотивации акторов церковно-коммеморативных практик необходимо привлечение работ из предметного поля этнографии, этнологии и антропологии[15 - См., напр.: Самойлова Е. В. Антропоморфные фигуры в контексте похоронно-поминальной обрядности севернорусской деревни // Фольклор и этнография: К девяностолетию со дня рождения К В. Чистова: Сборник научных статей. СПб.: МАЭ РАН, 2011. С. 251—268; Самойлова Е. В. Женские практики социального служения в севернорусской сельской культурной традиции нач. XX – нач. XXI вв. // Социальное служение Православной Церкви: проблемы, практики, перспективы: материалы всероссийской научно-практической конференции, 7—8 июня 2013 г. СПб.: СПбГИПСР, 2013. С. 118—130; Самойлова Е. В. «Кто что знает, тем хлеб и добывает». Регулирующие нормы в сельскохозяйственных практиках севернорусской деревни конца XIX – начала XXI века // Традиционная культура. 2014. №2. С. 76—86; Самойлова Е. В. Настоящее будущего в ритуальной традиции поморов. Практики памяти // Аспекты будущего по этнографическим и фольклорным материалам: сб. науч. ст. СПб.: МАЭ РАН, 2012. С. 202—231; Самойлова Е. В. Репрезентации прошлого в женских практиках коммеморации: праздники, связанные с огородничеством, в традиции современной севернорусской деревни // Женщины и мужчины в контексте исторических перемен: материалы Пятой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 4—7 октября 2012 г., Тверь: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2012. Т. 1. С. 226—229.].

Гендер является всепроникающей социальной структурой власти и подчинения и тем самым оказывает значительное влияние на систему церковной коммеморации, поскольку она тесно связана с факторами социального статуса и престижа. Изучение соотношения публичной и частной сфер, лично-эмоциональной и социально-престижной мотиваций, социальной предписанности гендерно обусловленных ролей и личной самореализации в подчинении этим рамкам или в их нарушение применительно к коммеморации, безусловно, требует использования гендерной методологии, которая, несмотря на значительные успехи гендерной истории в современной России (работы Л. П. Репиной, Н. Л. Пушкарёвой, А. В. Беловой и многих других)[16 - См.: Репина Л. П. Женщины и мужчины в истории: Новая картина европейского прошлого. М.: РОССПЭН, 2002. 352 с.; Пушкарева Н. Л. Гендерная теория и историческое знание. СПб.: Алетейя, 2007. 496 с.; Белова А. В. «Четыре возраста женщины»: Повседневная жизнь русской провинциальной дворянки XVIII – середины XIX в. СПб.: Алетейя, 2010. 480 с.], используется при изучении церковной коммеморации пока только в западной историографии применительно либо к Средневековью, в том числе российскому, либо к западноевропейскому Новому времени[17 - Blutrach-Jel?n C. Brother—sister «love’ and family memory in seventeenth and eighteenth-century Castile: the third Count of Fernаn N??ez and the Convent of La Concepciоn // European Review of History – Revue europeenne d’histoire. 2010. Vol. 17, №5. P. 777—790; Firea C. «Donatio pro memoria»: Lay and Female Donors and their Remembrance in Late Medieval Transylvania. Research on Visual and Documentary Evidence // Studia Universitatis Babes-Bolyai. Historia. Dec. 2013. Vol. 58. P. 107—135; Kaiser D. Gender, Property, and Testamentary Behavior: Eighteenth-Century Moscow Wills // Harvard Ukrainian Studies. 2006. Vol. 28, №1/4. P. 511—520; Kleimola A. A woman’s gift: the patronage of commemoration in the Russian North // Forschungen zur Osteurop?ischen Geschichte. 2001. Vol. 58. P. 151—161; M?nd A. Memoria and Sacral Art in Late Medieval Livonia: The Gender Perspective // Images and Objects in Ritual Practices in Medieval and Early Modern Northern and Central Europe. Cambridge Scholars Publishing, 2013. P. 239—273; Miller D. Motives for donations to the Trinity-Sergius Monastery. 1392—1605: Gender matters // Essays in Medieval Studies. 1997. Vol. 14. P. 91—107.].

Характер поставленных исследовательских задач определяет круг основных источников, привлекаемых для их решения. Помимо документальных источников[18 - См., напр.: Городская семья XVIII века. Семейно-правовые акты купцов и разночинцев Москвы / сост., вводн. ст. и коммент. Н. В. Козловой. М.: МГУ, 2002. 608 с.], изучение коммеморативных практик предполагает также использование в качестве источника художественной литературы, которая находит применение в современной исторической науке все чаще[19 - См., напр.: Богданов В. П. Благородное сословие в XVIII – начале XX в.: дворянские образы в русской литературе // Диалог со временем. 46. М.: ИВИ, 2014. С. 398—315.; Зарубина Н. Н. Российский предприниматель в художественной литературе XIX – начала XX века // Общественные науки и современность. 2003. №1. С. 101—115.]. Наряду с нарративными источниками (мемуарами, дневниками, письмами) она образует опорную базу для анализа рассматриваемой проблемы. Эмоциональная окрашенность информации, содержащейся в литературных произведениях, позволяет показать повседневные и, в частности, коммеморативные практики с точки зрения конкретных людей и в их обыденной жизни[20 - Банникова Е. В. Повседневная жизнь провинциального купечества (на материалах губерний Урала дореформенного периода). СПб.: Полторак, 2014. С. 358.]. Кроме того, особенности исследования обуславливают необходимость активного использования в качестве источников предметов материальной культуры – произведений изобразительного искусства – икон, фресок, миниатюр, рассматриваемых в данном контексте, в частности, в работах Л. Б. Сукиной[21 - Сукина Л. Б. Человек верующий в русской культуре XVI—XVII веков. М.: РГГУ, 2011. 424 с.]; вкладных предметов и надписей на них, являющихся одним из важнейших источников по данной проблеме и до сих пор практически не рассмотренных в этом качестве; надгробных памятников; архитектурных сооружений – храмов, часовен, поклонных крестов и т. п.

Будучи первым опытом комплексного подхода к сложной и малоисследованной проблематике, эта книга, разумеется, не может дать ответы на многие вопросы, и ее задача в данном случае – не разрешить вопросы, а поставить их. Соответственно, данная работа имеет в значительной мере очерковый характер, и степень подробности раскрытия различных поставленных в ней вопросов варьируется от case study до краткого и схематичного изложения. Предпринимая попытку классификации и распределения по разделам церковно-коммеморативных практик, автор имеет в виду то, что многие из этих практик находятся в неразрывном переплетении друг с другом, как, например, культ святых, храмоздательство и иконопись, или храмоздательство и внутрихрамовое погребение.




1. Пожертвования в пользу Церкви


Как в прошлом, так и в наши дни верующие совершают различные пожертвования в пользу Церкви: в форме денежных средств или ценных предметов, специально за совершение треб и поминовение либо на различные церковные нужды, при жизни или по завещанию. В настоящей работе, как следует из ее тематики, внимание будет уделено поминальным пожертвованиям, несущим коммеморативную функцию.

Чаще всего пожертвования «на помин души» совершаются в адрес монастырей, поскольку их насельники по определению наиболее компетентны в молитве и поминовении[22 - Штайндорф Л. Монастырские вклады и поминание в Московском государстве. Явление cредних веков или раннего нового времени? URL: http://www.dhi-moskau.org/fileadmin/user_upload/DHI_Moskau/pdf/Veranstaltungen/2009/Vortragstext_2009-03-05_ru.pdf. С. 4—5.]. При этом, как известно, монах умирает для мира, и следует иметь в виду, что в традиционном обществе, где существуют как представления о нерасторжимом сообществе живых и мертвых[23 - Арнаутова Ю. Е. Memoria: «тотальный социальный феномен» и объект исследования // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М.: Кругъ, 2003. С. 24.], так и различные виды полной или частичной социальной смерти, эта метафора понимается если не буквально, то вполне реально. Значит, умерший для мира монах ближе к мертвым и особенно компетентен в их поминовении.

С начала XVIII в. объем и количество пожертвований в пользу Церкви от представителей российской аристократии снижается. Так, из воспоминаний князя Ивана Михайловича Долгорукова (1764—1823), который по рождению принадлежал к высшей аристократии, традиционно заинтересованной в церковной коммеморации, следует, что польза вкладов в монастыри и пожертвований на Церковь в целом, как для самого верующего, так и для общества, ему непонятна[24 - См.: Будюкин Д. А. Монашество и монастыри в «Повести о рождении моем…» князя И. М. Долгорукова // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 43. М.: ИВИ РАН, 2013. С. 316—317.]. «Боголюбивый человек наделал бы колоколов, окладов, утварей, которые бы никого не забавляли, и первые лишь сон отнимали своим звоном»[25 - Долгоруков И. М., князь. Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни… В 2 т. Т. 1. СПб.: Наука, 2004. С. 475.]. Отрицательное отношение князя к его двоюродному деду известному богачу графу П. Б. Шереметеву, не поделившемуся своим богатством с Долгоруковыми, полностью распространяется на масштабные пожертвования его сына Николая в пользу монастырей. «Шереметев рассыпал большие подаянии в монастыри и пустыни. Лучше было бы отдать родным своим то, что награбил дед его и отец, но святость в другом виде представлялась очам его. … Он примирялся с Богом окладами на иконы и куполами во храмах. Увидим, воспользуют ли ему сии пышные пожертвовании в последний день»[26 - Долгоруков И. М., князь. Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни… В 2 т. Т. 2. СПб.: Наука, 2005. С. 98.]. Рассуждая о постройке Н. П. Шереметевым Димитриевского храма в Ростовском Спасо-Яковлевском монастыре, Долгоруков вспоминает о малоинтересных ему старообрядцах: «Граф Шереметев во множестве своих крестьян имеет значущее число раскольников, они ему дают большие доходы, а он строит храмы Димитрию»[27 - Там же. С. 118.].

Применительно к купечеству мы ни в коей мере не можем утверждать, что его как социальную группу в первую очередь характеризуют память и воспоминания. Однако, несмотря на то, что само понятие древности рода к российскому купечеству практически неприменимо, и корни русского купца, как пишет А. И. Аксёнов, «в лучшем случае терялись в провинциальных купеческих филиациях, а по большей части – в гуще непривилегированных сословий»[28 - Аксенов А. И. География, климат, время в жизни русского купца конца XVIII – первой половины XIX века // Проблемы экономической и социокультурной истории феодальной России: материалы конференции, посвященной 80-летию со дня рождения профессора А. А. Преображенского. Москва, ноябрь 2005 г. М., 2010. С. 265—266.], «купеческие мемуары демонстрируют удивительную трепетность купца к своему отнюдь не знатному происхождению. Более того, география происхождения в них – очень чтимый момент в понимании семейной истории, то есть генеалогии. … Своим провинциально-крестьянским происхождением будут гордиться и Прохоровы, и Вишняковы, и Рябушинские и Зимины и другие»[29 - Там же. С. 266.].

В сочетании с традиционной религиозностью русских купцов, которая, начиная с петровских реформ, становилась все менее характерна для дворянства, отмеченный выше интерес купечества к своим корням стал вполне достаточным мотивом для интереса купцов к различным формам церковно-коммеморативных практик. В связи с этим интересно, что снижение интереса к церковной коммеморации у дворян XVIII века сопровождалось нарушением трансляции памяти о своем происхождении: например, в 1743 г. Рюрикович князь Трифон Васильевич Кропоткин показал, что происходит из касимовских татар[30 - Дворянские роды Российской империи. Т. 1. Князья. СПб., 1993. С. 245.]. На этом фоне заинтересованность купечества в церковной коммеморации особенно заметна.

Необходимо отметить, что в связи с церковно-коммеморативными практиками купечества спорным вопросом является определение церковной благотворительности. Если обычно под ней понимается благотворительная деятельность и социальное служение, осуществляемые Церковью, то, например, К. Е. Балдин пишет: «В предпринимательской среде одной из характерных черт религиозной практики (ортопраксии) были пожертвования в пользу церквей и монастырей. В современной исторической литературе в отношении этой деятельности утвердился термин „церковная благотворительность“. Вместе с тем в рассматриваемый период такая дефиниция почти не употреблялась. Слово „благотворительность“ тогда зачастую являлось синонимом другого термина, „филантропия“, и подразумевало помощь не церкви, а людям – престарелым, сиротам, неспособным к труду и пр. Что касается материальных пожертвований на церковные цели, то они обозначались в литературе и источниках как „усердие к Дому Божию“, „ревность к церкви“ и т. п. Несмотря на это, в дальнейшем автор будет пользоваться термином, прочно утвердившимся в последнее время в научной литературе»[31 - Балдин К. Е. Церковная благотворительность провинциальных предпринимателей во второй половине XIX – начале XX в. (На примере губерний Верхней Волги) // Вестник Ивановского гос. ун-та. 2011. №4. С. 37.], к сожалению, не уточняя при этом, в какой литературе утвердилось такое понимание термина.

Немало российских купцов в рассматриваемый период принадлежали к различным течениям старообрядчества, что, разумеется, не могло не повлиять на их практики в сфере церковной коммеморации. В традициях старообрядцев были щедрые поминальные вклады. Так, московские купцы-старообрядцы Рахмановы регулярно делали такие вклады в храмы Рогожского кладбища в виде свечей, церковных предметов и денег. Как и в господствующей церкви, во вкладной книге отмечалось, что, кем, когда и в память кого жертвовалось. Рахмановским пожертвованием 1885 г. был набор серебряных с позолотой и чернью литургических сосудов. На обороте дискоса была нанесена вкладная надпись «о упокоении» со списком имен поминаемых, но без указания имени вкладчика[32 - Юхименко Е. М. Рахмановы: купцы-старообрядцы, благотворители и коллекционеры. М., 2013. С. 209—210.].

Богатый кинешемский мучной торговец Петр Илларионович Баранов, человек скромный и высоконравственный, на склоне лет в конце XIX в. «все свои большие средства пожертвовал разным старообрядческим монастырям и скитам»[33 - Варенцов Н. А. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое. М.: НЛО, 1999. С. 191.]. По данным исследования К. Е. Балдина, в семье крупного текстильного фабриканта А. Я. Балина в 1872 г. скончалась дочь Надежда, а в 1874 г. – сын-первенец Василий. В память о них Балин передал в Успенскую единоверческую церковь с. Дунилова (это была его родина) священнические ризы и диаконский стихарь из серебряной парчи[34 - Балдин К. Е. Церковная благотворительность провинциальных предпринимателей во второй половине XIX – начале XX в. (На примере губерний Верхней Волги) // Вестник Ивановского гос. ун-та. 2011. №4. С. 40.].

Главные герои романа И. С. Рукавишникова «Проклятый род» (1911—1912)[35 - Рукавишников И. С. Проклятый род: роман. Нижний Новгород: Нижегородская ярмарка, Покровка, 1999. 624 с.] являются представителями крупного российского купечества, принадлежат к господствующей православной церкви и в значительной мере имеют прототипами реальных людей из семьи автора. Отражая хорошо знакомые автору реалии, роман «Проклятый род» является, таким образом, очень ценным источником для изучения церковно-коммеморативных практик представителей описываемого в нем социального слоя. Сделанные в нем этнографически точные зарисовки упадка коммеморативных практик и благочестия становятся маркером упадка и распада купеческой семьи и купечества в целом, показанного как торжество смерти.

В работе А. В. Всеволодова рассматриваются завещание вдовами вологодских священников конца XIX в. денежных средств в пользу монастырей. Отмечаются две основные стратегии таких завещательных распоряжений: пожертвование малых сумм как можно большему количеству обителей либо значительный по сумме взнос в пользу единственного высокостатусного получателя[36 - Всеволодов А. В. «А после нее по справке осталось имущество…»: что наследовали и завещали вдовы вологодских священников конца XIX в. // Частное и общественное: гендерный аспект: материалы Четвертой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 20—22 октября 2011 г., Ярославль: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2011. Т. 1. С. 254—259.].

Для обеспечения трансляции социальной памяти о вкладчике более действенно пожертвование определенных материальных объектов, чем обезличенных денежных средств. Особое значение в связи с этим имеют вклады предметов с надписями и гербами. Будучи материальным обеспечением богослужебного поминовения, предмет с надписью является также непосредственным носителем памяти.

Такая светская по своей природе сфера коммеморативных практик, как геральдика, имеет устойчивую связь с церковной коммеморацией, проявляющуюся в присутствии геральдической символики в пространстве храма, на церковных предметах и надгробных памятниках[37 - См.: Хоруженко О. И. Гербы на памятниках материальной культуры: методические рекомендации по описанию и исследованию // Вестник РГГУ. 2010. №7. С. 239—261.]. Сформировавшись в Западной Европе, геральдика была адаптирована в русском культурном пространстве не сразу, что определило довольно позднее и не очень глубокое включение геральдических элементов в православные церковно-коммеморативные практики в России. Тем не менее признаки такого включения отмечаются уже в XVII в., поначалу в связи с украинской традицией. Так, из ризницы Соловецкого монастыря происходит золотой эмалевый наперсный крест-мощевик, изготовленный на Украине на рубеже XVII—XVIII вв. и украшенный гербом и монограммой IHS (в прочтении автора статьи каталога SIH); в отношении этого предмета отмечается, что «изображение герба на наперсном кресте-мощевике – редкое явление, и не известно на крестах русской работы»[38 - Сохраненные святыни Соловецкого монастыря: каталог выставки. М.: ГИКМЗ «Московский Кремль», 2001. С. 189. Кат. №62.]. Герб (вариант польского герба с неприличным для нас названием Шалава) и монограмма ISH принадлежат Ивану Самойловичу[39 - Художественное серебро XVI—XVIII веков с территории исторической и современной Речи Посполитой в Музеях Московского Кремля: каталог. Варшава, 2006. С. 42, 44. Лукомский В. К., Модзалевский В. Л. Малороссийский гербовник. СПб., 1914. С. 160, XXXIX.], гетману Левобережной Украины с 1672 по 1687 гг., умершему в 1690 г. в ссылке в Тобольске[40 - Будюкин Д. А. Геральдика как фактор коммеморации (блюдо князя Долгорукова и тарелка графа Борха) // Устойчивость и динамизм развития общества: проблемы экономики, управления, права и культуры: сборник трудов участников VIII международной заочной научно-практической конференции (15 мая 2014 г., г. Липецк) / под общ. ред. С. В. Лаптева, А. Д. Моисеева. Воронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2014. С. 260.].

В некоторых случаях вкладные надписи на церковном предмете свидетельствуют о неординарных усилиях вкладчика по установлению и сохранению памяти в ее социально-престижном аспекте. Так, княгиня Елена Алексеевна Долгорукова в память о своем умершем муже князе Юрии Юрьевиче вложила в московский Богоявленский монастырь серебряное церковное (вероятно, кутейное) блюдо[41 - Костина И. Д. Произведения московских серебряников первой половины XVIII века: каталог. М.: ГИКМЗ «Московский Кремль», 2003. №325. С. 387—388.]. Блюдо украшено подробнейшей вкладной надписью, которая для нас является единственным источником даты смерти князя (7 апреля 1747 г.), монограммами князя и княгини, изображением их святых покровителей и гербом Долгоруковых. Отсутствие второго герба подчеркивает то, что княгиня, будучи урожденной княжной Долгоруковой, принадлежит по рождению к тому же роду, что и ее муж, при этом блюдо – единственный в собрании произведений московских серебряников Московского Кремля предмет с изображением герба частного лица[42 - Там же. С. 24.]. Очевидно, что речь в данном случае идет не просто об обеспечении ценным вкладом погребения и поминовения в монастыре, но и о сознательных усилиях по установлению социальной памяти о покойном, знатности его рода и его браке.

Полное исследование надписей на вложенных в российские церкви и монастыри предметах, особенно относящихся к XVIII – началу XX вв., чрезвычайно затруднено по нескольким причинам. Во-первых, в советское время было утрачено так много предметов этого периода, что совокупность сохранившихся становится нерепрезентативной, тем более что главный неслучайный фактор сохранности предмета – его особая художественная ценность[43 - См., напр.: Русское серебро XVIII века в собрании Государственного музея-заповедника «Ростовский кремль» / авт.-сост. В. М. Уткина. М.: Северный паломник, 2009. С. 5.]. Во-вторых, сохранившиеся предметы распределены по различным музейным собраниям и большей частью не опубликованы. Научное значение анализа большинства отдельных собраний значительно снижается в силу того, что предметы в этих собраниях объединены только тем, что оказались в одном и том же месте по разнообразным случайным причинам. Одним из немногих счастливых исключений в данном случае является собрание ризницы Троице-Сергиевой лавры: абсолютное большинство входящих в него предметов находились в нем изначально. Это позволило исследователям сопоставить сохранившиеся предметы с данными вкладных и хозяйственных книг, выявив вкладные предметы без надписей[44 - См.: Воронцова Л. М. Европейское серебро из ризницы Свято-Троицкой Сергиевой Лавры: каталог. Сергиев Посад: Изд-во СТСЛ, 2011. 304 с.; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря / изд. подг. Е. Н. Клитина, Т. Н. Манушина, Т. В. Николаева; отв. ред. Б. А. Рыбаков. М.: Наука, 1987. 440 с.], что дает нам возможность исследовать наличие либо отсутствие надписей именно среди вложенных в монастырь предметов[45 - См.: Будюкин Д. А. Коммеморативное значение вкладных надписей XVII—XVIII веков на предметах из собрания европейского серебра ризницы Троице-Сергиевой лавры // Вестник Челябинского государственного университета. 2013. №30 (321). История. Вып. 57. С. 61—64.]. При этом описанное в каталоге[46 - Воронцова Л. М. Указ. соч.] и сравнительно небольшое лаврское собрание европейского серебра имеет существенную особенность: все русские надписи были нанесены на предметы специально, отдельно от их изготовления.

Рассмотрение предметов из собрания европейского серебра в связи с наличием на них вкладных надписей показывает четкую закономерность. До середины XVII в. вкладные надписи на вложенных предметах, как правило, отсутствуют. Это относится и к первому по хронологии вложенному частным лицом предмету из собрания – кубку (№59)[47 - Здесь и далее нумерация по каталогу: Воронцова Л. М. Указ. соч.], вложенному в 1612 г. княгиней Марией в память о князьях Михаиле Александровиче и Василии Михайловиче Рубце Масальских, и к пяти кубкам (№№2, 11, 13, 57 и 58), входящим в богатейший вклад по князю Ивану Васильевичу Голицыну его вдовы (1627 г.)[48 - Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 135.]. Первым в собрании предметом с вкладной надписью является богато декорированное португальское блюдо (№39), данное «ставить с кутьею на гробнице боярина князя Дмитрея Тимофеевича Трубецкова»[49 - Текст вкладной надписи: Воронцова Л. М. Указ. соч. С. 197.] его вдовой княгиней Анной Тимофеевной в 1628 г. Из восьми вкладных предметов первой половины XVII в. вкладная надпись есть только на этом блюде.

Между 1650 и 1710 годами мы можем наблюдать противоположную картину. Из десяти предметов, вложенных в этот период, только один не несет на себе вкладной надписи. Это ложка, вложенная до 1701 г. стольником Василием Петровичем Головиным. Поверхность этого небольшого предмета покрыта резьбой и эмалью, и для надписи там просто нет места, что, видимо, и является причиной ее отсутствия. Среди вкладчиков предметов с надписями есть и представители монастырского духовенства – келарь и настоятель монастыря, однако купцов, даже представителей их высшего слоя – ведущих зарубежную торговлю гостей, нет. Содержание всех надписей стандартно и исчерпывается указанием имени вкладчика и / или лица, в память о котором внесен вклад, а также даты его внесения. Большая часть вкладов, как за этот, так и за предшествующий период внесена вдовами в память о покойных мужьях, что вполне соответствует ожиданиям[50 - См.: Будюкин Д. А. Гендерные аспекты коммеморации нобилитета // Женщины и мужчины в контексте исторических перемен: материалы Пятой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 4—7 октября 2012 г., Тверь: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2012. Т. 1. С. 219—222.]. За 1710—1750 гг. в собрании нет ни одного вкладного предмета. После 1750 г. они появляются, но их небольшое число (три) не позволяет выявить какой-либо закономерности.

Во второй половине XVII в. надписи на вкладных предметах, расположенные так, чтобы их легко было заметить, становятся обычны для всех категорий вкладчиков, в том числе и представителей черного духовенства. Так, среди девяти сохранившихся предметов, вложенных архиепископом Смоленским и Дорогобужским Филаретом в Звенигородский Саввино-Сторожевский монастырь в 1663—1670 гг., только на одном – дискосе – вкладная надпись расположена на обороте поддона, и, как отмечает автор статьи, «помещенная в скрытом от глаз месте вкладная надпись, служившая ранее одним из элементов декора, выглядит необычно»[51 - Рогожкина Е. И. Вклады архиепископа Смоленского и Дорогобужского Филарета в Звенигородский Саввино-Сторожевский монастырь // Саввинские чтения: сборник трудов по истории Звенигородского края. Вып. 2. Звенигород: Лето, 2010. С. 181.].

Следовательно, в середине XVII в. в мотивации вкладчиков произошли заметные изменения. Дата «перелома» (около 1650 г.) показывает, что эти изменения не стали следствием Раскола[52 - См.: Сукина Л. Б. Человек верующий… С. 146.], а, напротив, могли явиться одной из предпосылок церковной реформы. Сущность произошедшей перемены можно обозначить как стремление вкладчиков к индивидуализации своего вклада и присоединение к церковно-богослужебному поминовению светской коммеморации через предмет и надпись на нем. Как отмечает Л. Б. Сукина, «для человека второй половины XVII в. важным было не только коллективное спасение всего рода, к которому он принадлежал, но и его индивидуальная судьба»[53 - Сукина Л. Б. Князь И. П. Барятинский – донатор Троицкого Данилова монастыря (к вопросу о личности вкладчика второй половины XVII в.) // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С. 278.], что, очевидно, связано в том числе и с господствовавшими в то время эсхатологическими представлениями[54 - Сукина Л. Б. Человек верующий… С. 160—161]. Однако не совсем ясно, в какой мере актуализация эсхатологических ожиданий и обостренное беспокойство о своей посмертной судьбе мотивируют вкладчика, не довольствуясь записью в синодике, специально заботиться о нанесении коммеморативной надписи на вкладываемый предмет. На наш взгляд, объяснение данного явления может лежать скорее в установлении родовой памяти демонстрации благочестия как факторах легитимации высокого социального статуса, что естественно сочетается с личной религиозностью и эсхатологическими ожиданиями.

Можно предположить, что особое коммеморативное значение имеют блюда для кутьи – предметы индивидуальные, именные и при этом специально предназначенные для поминовения[55 - См.: Афанасий (Сахаров), свт. Указ. соч. С. 114—116.]. Этому предположению соответствует и блюдо – вклад по князю Д. Т. Трубецкому, первый предмет с вкладной надписью из данного собрания, и блюдо 1747 г. – вклад по князю Ю. Ю. Долгорукову с необычно подробной надписью. Таким образом, кутейные блюда и надписи на них требуют более детального изучения в связи с их коммеморативной функцией.

Иконы, в отличие от богослужебных предметов, могут находиться не только в храме, но и в частных домах. Поэтому икона (и ее оклад) является единственным предметом религиозного назначения, коммеморативная надпись на котором может быть не только вкладной, но и владельческой, и содержащей частное благословение.

Икона может нести коммеморативную функцию сама по себе, будучи изображением чьего-либо патронального святого или небесного покровителя (праздника) определенного дня. Небесные покровители могут изображаться как отдельно, так и предстоящими (припадающими, в молении) либо на полях иконы Спасителя или Богоматери. Коммеморативная функция в данном случае осуществляется в рамках культа святых и аналогична соответствующей функции алтарного посвящения.

Еще одним вариантом коммеморативной функции иконы является портретное сходство изображения с реальными лицами, ставшее возможным на рубеже XVII—XVIII веков вследствие изменения стиля и принципов иконописи[56 - См.: Комова М. А. Иконное наследие Орловского края XVIII—XIX веков. М.: Индрик, 2012. С. 274.].

Интересной формой пожертвования являются вотивные подвески («привесы») к иконам, в качестве которых могут выступать как крестики, цепочки и другие драгоценности, так и специально изготовленные изображения частей тела[57 - См.: Игошев В. В. Историческое бытование вотивных подвесок в России в XVII – начале XX вв. // Художественный металл России: Материалы конференции памяти Г. Н. Бочарова. Москва, 22—24 апреля 1998 г. М.: РГГУ, 2001. С. 255—275.]. Несмотря на имевшую место в XVIII в. борьбу с этим «суеверием» (например, указ 1722 г. о запрещении делать привесы к иконам)[58 - ПСЗРИ. Собр. 1-е. Т. VI. С. 485—486; Смилянская Е. Б. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления» в России XVIII в. М.: Индрик, 2003. С. 218.], практика пожертвования привесов оказалась очень устойчивой, драгоценности жертвуются как привесы и в наши дни. Цепочка с 11 привесами XVII—XIX вв., в том числе в виде ног, кистей рук и зуба, имеется при иконе Богоматери Казанской из церкви Николая Чудотворца на Берсеневке, находящейся в собрании музеев Московского Кремля[59 - Костина И. Д. Произведения московских серебряников первой половины XVIII века: каталог. М.: ГИКМЗ «Московский Кремль», 2003. С. 64. Кат. №42.]. В собрании Каргопольского музея находится коллекция вотивных подвесок XIX в. (52 предмета) в виде ручек, ножек, голов, отдельных фигур и т.п.[60 - Каргопольский государственный историко-архитектурный и художественный музей: каталог-путеводитель. М.: Три квадрата, 2011. С. 131.]. Привесы, однако, следует отнести к обезличенным пожертвованиям, не имеющим особого коммеморативного значения, поскольку они сами по себе не являются носителями какой-либо личной информации о вкладчике.




2. Основание храмов и монастырей


Храмоздательство относится к наиболее масштабным и значимым проявлениям христианского благочестия и одновременно является важной формой церковной коммеморации. «С одной стороны, храм в памятном отношении несет ту же функцию, что и памятная дата в православном календаре. Будучи освящен в честь определенного праздника – события или святого, он призван напомнить о них самим фактом своего существования на пути человека. … С другой стороны… неся мемориальную функцию, тот или иной храм в первую очередь остается церковью, то есть местом богослужения, совершения таинств, возношения молитв, и поэтому в любом храме-памятнике, в отличие от светского мемориального сооружения, можно говорить об особом характере проявления мемориальной функции – функции памятного благодарения и прославления»[61 - Святославский А. В. Традиция памяти в Православии. М., 2004. С. 15—16.]. Святитель Симеон Солунский пишет о посвящении храма: «Храм есть дом Божий, хотя и устрояется из неодушевленных веществ: ибо освящается он Божественной благодатию… И после этого уже не похож на другие домы, но от земли освящен Богу… или вместе с тем кого-либо из святых Его. Посему он и носит название того, в чье имя назван…, … так и говорим: идем ко Святой Троице… ко Христу… или к Пресвятой Его Матери… или какому-либо святому. Что значат эти слова? То, что храм посвящен Богу и есть Его дом, и что Он пребывает здесь; что и призываемый здесь слуга Его также пребывает в нем, как бы в своем жилище, невещественно привитает в нем душею, а часто возлежит тут и останками, и действует Божественной силою и благодатию»[62 - Писания святых отцов и учителей Церкви, относящиеся к истолкованию православного богослужения. Т. 2. Сочинения блаженного Симеона, Архиепископа Фессалоникийского. СПб., 1856. С. 180.]. Освященная во имя патронального святого храмоздателя церковь обеспечивает как молитвенное прославление этого святого, так и сохранение светской социальной памяти о самом храмоздателе. Кроме того, как будет подробно рассмотрено далее, храмоздатель получает существенное основание для последующего погребения внутри построенного храма.

Коммеморативным мы в данном контексте будем называть посвящение престола храма (алтарное посвящение) в честь чьего-либо патронального святого или небесного покровителя (праздника) определенного дня, имея при этом в виду, что алтарное посвящение во имя святого является неотъемлемой частью культа этого святого, который, в свою очередь, сам по себе является одним из проявлений публичной церковной коммеморации. Коммеморативными могут быть посвящения в честь очень популярных святых с чрезвычайно развитым культом, включающим множество алтарных посвящений, не несущих дополнительной коммеморативной нагрузки (например, Николая Чудотворца).

Алтарное посвящение небесному покровителю либо празднику дня оформилось в качестве распространенной практики в рамках реформаторской деятельности Петра I, осуществившего масштабную программу по публичной церковной коммеморации и, соответственно, легитимации своей власти и проводимых преобразований. Наиболее известными примерами таких посвящений являются петербургские соборы, освященные во имя Исаакия Далматского – покровителя дня рождения Петра и Сампсона Странноприимца – покровителя дня победы под Полтавой.

Коммеморация правящих монархов, публичная относительно подданных и частная относительно культа святых, сыграла заметную роль в развитии культов Петра и Павла и Александра Невского[63 - См.: Шенк Ф. Б. Александр Невский в русской культурной памяти: святой, правитель, национальный герой (1263—2000). М.: НЛО, 2007. С. 144—145, 207.]. Коммеморация событий, важных для правящей династии, способствовала продвижению культов, в частности, Климента папы Римского (покровителя дня восшествия на престол Елизаветы Петровны), Андрея Критского и пророка Осии (покровителей дня спасения Александра III и его семьи при железнодорожной катастрофе).

Рассмотрим традицию дворянского усадебного храмоздательства на примере старинного рода Кожиных. Его представители владели поместьями в Кашинском уезде Тверской губернии, центральное место среди которых занимали села Кожино и Настасово, с XV века. Родословная Кожиных помещена в «Родословном сборнике русских дворянских фамилий» В. В. Руммеля и В. В. Голубцова[64 - Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. В 2 тт. Т. 1. СПб., 1886. С. 380—392. Т. 2. СПб., 1887. С. 855—856.], и генеалогическая информация здесь, если не указано иное, приводится согласно этому источнику. Старший сын родоначальника фамилии Василия Ананьевича Кожи Матвей, в монашестве Макарий, основатель Калязинского Троицкого монастыря, был причислен к лику святых и известен как преподобный Макарий Калязинский.

Родоначальником всех Кожиных, живших во второй половине XVIII века и позднее, был Иван Васильевич Кожин (2-я пол. XVII в. – после 1725). У него было три сына: Александр (ок. 1700 – после 1733), Никита (1705 – после 1760) и Осип (Иосиф) (1714—1779). Потомки Александра[65 - См. о нем: Имена в истории Кашинского края: биогр. словарь. Кашин, 1997. С. 12.] были помещиками Саратовской губернии; никакой информации об их храмоздательской деятельности у нас нет.

В 1732 г. Никита Иванович Кожин построил над могилами родителей, супруги и ближайших родственников преподобного Макария в родовом селе Кожино каменную церковь Рождества Богородицы с приделом Макария Калязинского[66 - Виноградов И. А. Археологическая экскурсия в село Кожино и города Кашин, Калязин и Углич. Тверь, 1901. С. 5—12.]. Эта церковь, в формах которой – внушительном восьмерике над низким четвериком и широкой трапезной – еще живы архитектурные традиции конца XVII века, представляет собой редкий памятник времен, бедных каменным строительством[67 - Герчук Ю. Я., Домшлак М. И. Художественные памятники Верхней Волги. От Калинина до Ярославля. М., 1976. С. 43.]. Так началось уникальное по размаху и архитектурному уровню усадебное храмостроительство Кожиных.

Брат Никиты Ивановича Осип в 1756 г. построил в своей усадьбе Кривец Мышкинского уезда Ярославской губернии не сохранившуюся до наших дней Троицкую церковь с приделами Николая Чудотворца и Макария Калязинского[68 - Ясюнас Б. Б. Старинные парки Ярославской области: Усадебные. Городские. Монастырские. Ярославль, 2007. С. 30—32.]. Интерьер храма, снаружи выглядевшего очень скромно, был украшен выполненной лучшими столичными мастерами виртуозной посеребренной резьбой по дереву[69 - Герчук Ю. Я., Домшлак М. И. Указ. соч. С. 92—94.]. В 1777 г. храмоздательская активность О. И. Кожина продолжается строительством каменной Казанской церкви в усадьбе Подосинки Веневского уезда Тульской губернии, находившейся в его совместном владении с братом Никитой и унаследованной впоследствии его внуком Василием Николаевичем (1807 – после 1858) (ошибочно определенным А. Б. Чижковым как сын Никиты Ивановича)[70 - Чижков А. Б. Тульские усадьбы. Тула – Смоленск, 2011. С. 112.].

В 1761—1771 гг. в результате нескольких сделок Осип Иванович Кожин приобрел у графа М. Ф. Апраксина и его родственников крупное поместье с центром в селе Репец (Покровское), после губернской реформы относившееся к Задонскому уезду Воронежской губернии, и сразу же начал строительство усадебного комплекса[71 - Черников С. В. Дворянские имения Центрально-Черноземного региона России в первой половине XVIII века. Рязань, 2003. С. 129.]. В 1767—1770 гг. его сын Иван Осипович (1746—1809) строит в усадьбе каменную Покровскую церковь с приделом Иоанна Воина (очевидно, коммеморативное посвящение в честь его небесного покровителя) в стиле рококо, уникальную и по архитектуре, и по лепному декору, и по убранству интерьера. По данным Г. И. Гунькина, на фасаде церкви была мраморная доска, из надписи на которой следовало, что храм построен по проекту В. В. Растрелли. Церковь сопровождалась колокольней, построенной вопреки канонам в значительном отдалении от нее с другой стороны усадебного дома, ставшего, таким образом, центром всей пространственной композиции. Согласно народному преданию, приглашенный освятить колокольню святитель Тихон Задонский отказался это делать, деликатно объяснив причину[72 - Клоков А. Ю. Репец. Усадьба Кожиных // Русские провинциальные усадьбы XVIII – начала XX века. Воронеж, 2011. С. 352—357.]. В результате произошло описанное в житии святителя событие: помещик ударил его, а святитель Тихон пал в ноги обидчику, прося прощения за то, что ввел его в такое искушение[73 - Морев Л. А. Святитель Тихон Задонский. Житие и акафист. Изд. 3-е, перераб. и доп. Задонск, 2003. С. 29.].

В дальнейшем на воронежской земле обосновались две ветви Кожиных, происходящие от Осипа Ивановича: потомки соответственно Ивана Осиповича и его племянника Ивана Артамоновича. Центром владений Ивана Артамоновича Кожина (1781—1834) становится усадьба в селе Кашары Задонского уезда. В 1823—33 гг. он строит там храмовый комплекс из церкви Автонома и зимней церкви-колокольни свт. Митрофана Воронежского. Посвящение зимнего храма легко объясняется состоявшейся за год до его освящения канонизацией воронежского святителя. Посвящение летней церкви священномученику Автоному Италийскому объяснить значительно сложнее. Малоизвестный святой с редким именем не является небесным покровителем ни храмоздателя, ни кого-либо из его близких родственников. Возможно, день его памяти (12 сентября)[74 - Жития Святых Св. Димитрия Ростовского. В 12 т. Т. 1: Сентябрь. М., 1903. С. 262—267.] – это день рождения храмоздателя либо другая важная для него дата. Комплекс из круглого в плане храма-ротонды и отдельно стоящей колокольни с церковью в двухсветном нижнем ярусе, облик которого в целом вписывается в стилевые рамки позднего классицизма, очень интересен и необычен с архитектурной точки зрения[75 - Рудаков Л. Е. По следам легенд. Воронеж, 1986. С. 168—169; Кашары. Храмовый комплекс. Церкви Митрофана Воронежского и Автонома // Сайт «Народный каталог православной архитектуры». URL: http://sobory.ru/article/?object=02073].

В конце 70-х – начале 90-х гг. XVIII в. Артамон Осипович Кожин (1753-?), брат Ивана Осиповича и отец Ивана Артамоновича, приобрел усадьбу Бельское Устье в Порховском уезде Псковской губернии у того же графа М. Ф. Апраксина, у которого его отец купил имение Репец[76 - Макеенко Л. Н. Дворянская усадьба Кожиных в с. Бельское Устье // Псковская губерния и ее архив. История и современность. Псков, 2001. URL: http://www.porhov-uezd.narod.ru/before1917-1.html]. В 1796 г. Артамон Кожин строит в новоприобретенном имении каменную Вознесенскую церковь. В 1798 г. он расширил свои порховские владения приобретением у помещицы Култашевой бывшей усадьбы князей Мещерских Княжьи Горки. В 1833 году на средства покойного Артамона Кожина (видимо, по его духовному завещанию) в Княжьих Горках была построена церковь во имя Святого Пророка Илии, примечательное здание, которое может служить примером русского ампира второй четверти XIX в.[77 - Селиверстов Ю. Ни князей, ни красных // Псковская губерния. №48 (519). 8—14 декабря 2010 г. URL.: http://gubernia.pskovregion.org/number_519/05.php.] Сын Артамона Осиповича Петр (1800—1864), унаследовавший Бельское Устье, в начале 1860-х гг. строит там новую Вознесенскую церковь[78 - Макеенко Л. Н. Указ. соч.] – крупнейший на Псковщине вотчинный храм, который «является одним из драгоценнейших архитектурных украшений Псковской области и имеет всероссийское значение»[79 - Селиверстов Ю. Указ. соч.].

Практически все «кожинские» церкви являются незаурядными архитектурными памятниками, причем, как мы видим на примере колокольни в Репце, стремление создать архитектурный шедевр иногда приводило к отступлению от церковных канонов и конфликтам с духовенством. Из этого следует, что в храмостроительной деятельности Кожиных мотивы, связанные со светской коммеморацией, преобладали над духовными. Трудно сказать, в какой мере активность Кожиных в храмоздательстве связана с их родством с прп. Макарием Калязинским, однако можно отметить, что данных о переносе ими культа прп. Макария (посвящения престолов, иконы) за пределы Тверской и Ярославской губерний не имеется.

Что касается храмостроительской активности купцов, то, как отмечает Е. Д. Беспалёнок, традиция храмоздания достигла наивысшей точки в своем развитии только в XVIII в.[80 - Беспалёнок Е. В. Факторы развития купеческого храмостроительства в XVIII веке // Проблемы экономической и социокультурной истории феодальной России: материалы конференции, посвященной 80-летию со дня рождения профессора А. А. Преображенского. Москва, ноябрь 2005 г. М., 2010. С. 248.] Среди основных мотивов купеческого храмоздательства она называет отсутствие наследников, благополучно пережитые серьезные жизненные трудности и достигнутый успех в делах, отмечая при этом как важнейший, первостепенный фактор присущую не всем, но многим купцам высокую духовность личности, побуждавшую заботиться о спасении души[81 - Там же. С. 256—259.]. Существенно, что «многие смоленские купцы-храмостроители происходили из социальных низов и были потомками отставных солдат, небогатых ремесленников и мещан Смоленска и его окрестностей. Только три человека являлись потомками крупных торговых предпринимателей XVII века»[82 - Беспалёнок Е. Д. Купеческое храмостроительство в Смоленске XVIII века. Смоленск, 2010. С. 175.]





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65704966) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Эксле О. Г. Аристократия, memoria и культурная память (на примере мемориальной капеллы Фуггеров в Аугсбурге) // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М.: Кругъ, 2003. С. 38—51; Эксле О. Г. Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья / пер. с нем. и предисл. Ю. Арнаутовой. М.: Новое литературное обозрение, 2007. 360 с.; Арнаутова Ю. Е. Memoria: «тотальный социальный феномен» и объект исследования // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М.: Кругъ, 2003. С. 19—37; Арнаутова Ю. Е. От memoria к «истории памяти» // Одиссей. Человек в истории. 2003. М.: Наука, 2003. С. 170—198; Арнаутова Ю. Е. Формы идентичности в memoria социальных групп // Социальная идентичность средневекового человека. М.: Наука, 2007. С. 70—87.




2


Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007. 348 с.; Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004. 368 с.; Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 328 с.; Ассман А. Простори спогаду. Форми та трансформацii культурноi пам’ятi. Киiв: Нiка-Центр, 2012. 440 с.; Франция-память. СПб.: СПбГУ, 1999. 328 с.




3


Афанасий (Сахаров), свт. О поминовении усопших по Уставу Православной Церкви. М., 2007. С. 55, 85.




4


См.: Астэр И. В. Современное русское православное монашество: социально-философский анализ. СПб.: Архей, 2010. С. 154.




5


Эксле О. Г. Аристократия, memoria и культурная память (на примере мемориальной капеллы Фуггеров в Аугсбурге). С. 38.




6


См. основные работы по теме: Аверьянов К. А. Вкладные и кормовые книги русских монастырей XVI – XVIII вв. как источник по истории поминального ритуала // Вера и ритуал. Материалы VIII Санкт-петербургских религиоведческих чтений. Декабрь 2001. СПб., 2001. С. 38—40; Алексеев А. И. Государев двор на страницах вкладных книг Симонова и Кирилло-Белозерского монастырей // Государев двор в истории России XV – XVII столетий: материалы международной научно-практической конференции. 30.X – 01.XI.2003 г., Александров. Владимир: Изд-ль А. Вохмин, 2006. С. 156—163; Алексеев А. И. Под знаком конца времен. Очерки русской религиозности конца XIV – начала XVI вв. СПб.: Алетейя, 2002. 352 с.; Алексеев А. И. Церковные и монастырские Синодики-помянники в собраниях Отдела рукописей Российской национальной библиотеки // Рукописные собрания церковного происхождения в библиотеках и музеях России: Сборник докладов конференции 17—21 ноября 1998 г., Москва. М.: Синодальная б-ка Московского Патриархата, 1999. С. 102—108; Николаева С. В. Комплекс поминальных книг Троице-Сергиева монастыря XVI—XVII вв. // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы II Международной конференции. 4—6 октября 2000 года. Сергиев Посад: Весь Сергиев Посад, 2002. С. 223—233; Николаева С. В. Кормовая книга 1674 г. в комплексе поминальных книг Троице-Сергиева монастыря XVII в. // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы Международной конференции. 29 сентября – 1 октября 1998 года. М.: Подкова, 2000. С. 117—131; «Сих же память пребывает во веки»: (Мемориальный аспект в культуре русского православия): Мат. науч. конф., 29—30 нояб. 1997 г. СПб., 1997. 136 с.; Сукина Л. Б. Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря: антропологический ракурс источниковедческого исследования // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы IV Международной конференции. 29 сентября – 1 октября 2004 года. М.: Индрик, 2007. С. 148—158; Сукина Л. Б. Князь И. П. Барятинский – донатор Троицкого Данилова монастыря (к вопросу о личности вкладчика второй половины XVII в.) // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С. 271—280; Сукина Л. Б. Человек верующий в русской культуре XVI—XVII веков. М.: РГГУ, 2011. 424 с.; Штайндорф Л. Вклады царя Ивана Грозного в Иосифо-Волоколамский монастырь // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2002. №2 (8). С. 90—100; Штайндорф Л. Монастырские вклады и поминание в Московском государстве. Явление cредних веков или раннего нового времени? URL: http://www.dhi-moskau.org/fileadmin/user_upload/DHI_Moskau/pdf/Veranstaltungen/2009/Vortragstext_2009-03-05_ru.pdf; Штайндорф Л. Поминание усопших как религиозная и общественная должность монастырей Московской Руси (на основе материалов из Троице-Сергиева и Иосифо-Волоколамского монастырей) // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы Международной конференции. 29 сентября – 1 октября 1998 года. М.: Подкова, 2000. С. 103—116; Штайндорф Л. Что было нового в культуре поминания в Иосифо-Волоцком монастыре? Пересмотр вопроса // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2014. №1 (55). С. 25—32. Steindorff L. Commemoration and administrative techniques in Muscovite monasteries // Russian History. Winter 1995. Vol. 22, №4. P. 433—454; Steindorff L. Memoria in Altru?land. Untersuchungen zu den Formen christlicher Totensorge, Stuttgart: Steiner, 1994. 294 p.; Steindorff L. Memorial Practice as a Means of Integrating the Muscovite State // Jahrb?cher f?r Geschichte Osteuropas. Neue Folge. 2007. Bd. 55, H. 4. Themenschwerpunkt: Stiftungen – Erbe der Vormoderne in Ost und West. P. 517—533.




7


Штайндорф Л. Монастырские вклады и поминание в Московском государстве. Явление cредних веков или раннего нового времени? С. 16.




8


Сукина Л. Б. Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря: антропологический ракурс источниковедческого исследования. С. 155.




9


См.: Веременко В. А. Дворянская семья и государственная политика России (вторая половина XIX – начало XX в.). Изд. 2-е, испр. и доп. СПб.: Европейский дом, 2009. 684 с.; Cristellon C. «Unstable and Weak-Minded» or a Missionary? Catholic Women in Mixed Marriages (1563—1798) // Gender Difference in European Legal Cultures: Historical Perspectives. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 2013. P. 83—93.




10


См., напр.: The Arts of Remembrance in Early Modern England / ed. A. Gordon, T. Rist. Farnham: Ashgate, 2013. 272 p.




11


См., напр., труды эстонских ученых: M?nd A. Church Art, Commemoration of the Dead and the Saints’ Cult: Constructing Individual and Corporate Memoria in Late Medieval Tallinn // Acta Historica Tallinnensia. 2011. 16. P. 3—30; M?nd A. Memoria and Sacral Art in Late Medieval Livonia: The Gender Perspective // Images and Objects in Ritual Practices in Medieval and Early Modern Northern and Central Europe. Cambridge Scholars Publishing, 2013. P. 239—273; Rast R. Animo grato vovit. Early Modern Epitaph Altars in Estonia // Kunstiteaduslikke Uurimusi. 2011. Vol. 20, №1/2. P. 186—190.




12


Виденеева А. Е. Вклады первых почитателей свт. Димитрия в Ростовский Яковлевский монастырь // Ярославский педагогический вестник. 2009. №3. С. 259—263; Виденеева А. Е. О вкладах в Яковлевский монастырь в середине 1750-х годов // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С. 313—319; Виденеева А. Е. О вкладах графини А. А. Орловой-Чесменской в Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь // История и культура Ростовской земли. 2006. Ростов, 2007. С. 115—126; Виденеева А. Е. О вкладах представителей рода Шереметевых в Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь // Ярославский педагогический вестник. 2009. №2. С. 233—238.




13


Кириченко О. В. Дворянское благочестие. XVIII век. М.: Паломникъ, 2002. 464 с.; Кириченко О. В. Женское православное подвижничество в России (XIX – середина XX в.). М.: Алексеевская пустынь, 2010. 640 с.




14


Всеволодов А. В. «А после нее по справке осталось имущество…»: что наследовали и завещали вдовы вологодских священников конца XIX в. // Частное и общественное: гендерный аспект: материалы Четвертой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 20—22 октября 2011 г., Ярославль: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2011. Т. 1. С. 254—259; Городская семья XVIII века. Семейно-правовые акты купцов и разночинцев Москвы / сост., вводн. ст. и коммент. Н. В. Козловой. М.: МГУ, 2002. 608 с.; Козлова Н. В. «Пишу сию мою духовную…»: сакральный смысл частноправового акта XVIII в. // Русь, Россия. Средневековье и Новое время. Вып. 2. М., 2011. С. 138—142; Kaiser D. Gender, Property, and Testamentary Behavior: Eighteenth-Century Moscow Wills // Harvard Ukrainian Studies. 2006. Vol. 28, №1/4. P. 511—520; Kaiser D. Testamentary Charity in Early Modern Russia: Trends and Motivations // The Journal of Modern History. Mar. 2004. Vol. 76, №1. P. 1—28.




15


См., напр.: Самойлова Е. В. Антропоморфные фигуры в контексте похоронно-поминальной обрядности севернорусской деревни // Фольклор и этнография: К девяностолетию со дня рождения К В. Чистова: Сборник научных статей. СПб.: МАЭ РАН, 2011. С. 251—268; Самойлова Е. В. Женские практики социального служения в севернорусской сельской культурной традиции нач. XX – нач. XXI вв. // Социальное служение Православной Церкви: проблемы, практики, перспективы: материалы всероссийской научно-практической конференции, 7—8 июня 2013 г. СПб.: СПбГИПСР, 2013. С. 118—130; Самойлова Е. В. «Кто что знает, тем хлеб и добывает». Регулирующие нормы в сельскохозяйственных практиках севернорусской деревни конца XIX – начала XXI века // Традиционная культура. 2014. №2. С. 76—86; Самойлова Е. В. Настоящее будущего в ритуальной традиции поморов. Практики памяти // Аспекты будущего по этнографическим и фольклорным материалам: сб. науч. ст. СПб.: МАЭ РАН, 2012. С. 202—231; Самойлова Е. В. Репрезентации прошлого в женских практиках коммеморации: праздники, связанные с огородничеством, в традиции современной севернорусской деревни // Женщины и мужчины в контексте исторических перемен: материалы Пятой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 4—7 октября 2012 г., Тверь: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2012. Т. 1. С. 226—229.




16


См.: Репина Л. П. Женщины и мужчины в истории: Новая картина европейского прошлого. М.: РОССПЭН, 2002. 352 с.; Пушкарева Н. Л. Гендерная теория и историческое знание. СПб.: Алетейя, 2007. 496 с.; Белова А. В. «Четыре возраста женщины»: Повседневная жизнь русской провинциальной дворянки XVIII – середины XIX в. СПб.: Алетейя, 2010. 480 с.




17


Blutrach-Jel?n C. Brother—sister «love’ and family memory in seventeenth and eighteenth-century Castile: the third Count of Fernаn N??ez and the Convent of La Concepciоn // European Review of History – Revue europeenne d’histoire. 2010. Vol. 17, №5. P. 777—790; Firea C. «Donatio pro memoria»: Lay and Female Donors and their Remembrance in Late Medieval Transylvania. Research on Visual and Documentary Evidence // Studia Universitatis Babes-Bolyai. Historia. Dec. 2013. Vol. 58. P. 107—135; Kaiser D. Gender, Property, and Testamentary Behavior: Eighteenth-Century Moscow Wills // Harvard Ukrainian Studies. 2006. Vol. 28, №1/4. P. 511—520; Kleimola A. A woman’s gift: the patronage of commemoration in the Russian North // Forschungen zur Osteurop?ischen Geschichte. 2001. Vol. 58. P. 151—161; M?nd A. Memoria and Sacral Art in Late Medieval Livonia: The Gender Perspective // Images and Objects in Ritual Practices in Medieval and Early Modern Northern and Central Europe. Cambridge Scholars Publishing, 2013. P. 239—273; Miller D. Motives for donations to the Trinity-Sergius Monastery. 1392—1605: Gender matters // Essays in Medieval Studies. 1997. Vol. 14. P. 91—107.




18


См., напр.: Городская семья XVIII века. Семейно-правовые акты купцов и разночинцев Москвы / сост., вводн. ст. и коммент. Н. В. Козловой. М.: МГУ, 2002. 608 с.




19


См., напр.: Богданов В. П. Благородное сословие в XVIII – начале XX в.: дворянские образы в русской литературе // Диалог со временем. 46. М.: ИВИ, 2014. С. 398—315.; Зарубина Н. Н. Российский предприниматель в художественной литературе XIX – начала XX века // Общественные науки и современность. 2003. №1. С. 101—115.




20


Банникова Е. В. Повседневная жизнь провинциального купечества (на материалах губерний Урала дореформенного периода). СПб.: Полторак, 2014. С. 358.




21


Сукина Л. Б. Человек верующий в русской культуре XVI—XVII веков. М.: РГГУ, 2011. 424 с.




22


Штайндорф Л. Монастырские вклады и поминание в Московском государстве. Явление cредних веков или раннего нового времени? URL: http://www.dhi-moskau.org/fileadmin/user_upload/DHI_Moskau/pdf/Veranstaltungen/2009/Vortragstext_2009-03-05_ru.pdf. С. 4—5.




23


Арнаутова Ю. Е. Memoria: «тотальный социальный феномен» и объект исследования // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М.: Кругъ, 2003. С. 24.




24


См.: Будюкин Д. А. Монашество и монастыри в «Повести о рождении моем…» князя И. М. Долгорукова // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 43. М.: ИВИ РАН, 2013. С. 316—317.




25


Долгоруков И. М., князь. Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни… В 2 т. Т. 1. СПб.: Наука, 2004. С. 475.




26


Долгоруков И. М., князь. Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни… В 2 т. Т. 2. СПб.: Наука, 2005. С. 98.




27


Там же. С. 118.




28


Аксенов А. И. География, климат, время в жизни русского купца конца XVIII – первой половины XIX века // Проблемы экономической и социокультурной истории феодальной России: материалы конференции, посвященной 80-летию со дня рождения профессора А. А. Преображенского. Москва, ноябрь 2005 г. М., 2010. С. 265—266.




29


Там же. С. 266.




30


Дворянские роды Российской империи. Т. 1. Князья. СПб., 1993. С. 245.




31


Балдин К. Е. Церковная благотворительность провинциальных предпринимателей во второй половине XIX – начале XX в. (На примере губерний Верхней Волги) // Вестник Ивановского гос. ун-та. 2011. №4. С. 37.




32


Юхименко Е. М. Рахмановы: купцы-старообрядцы, благотворители и коллекционеры. М., 2013. С. 209—210.




33


Варенцов Н. А. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое. М.: НЛО, 1999. С. 191.




34


Балдин К. Е. Церковная благотворительность провинциальных предпринимателей во второй половине XIX – начале XX в. (На примере губерний Верхней Волги) // Вестник Ивановского гос. ун-та. 2011. №4. С. 40.




35


Рукавишников И. С. Проклятый род: роман. Нижний Новгород: Нижегородская ярмарка, Покровка, 1999. 624 с.




36


Всеволодов А. В. «А после нее по справке осталось имущество…»: что наследовали и завещали вдовы вологодских священников конца XIX в. // Частное и общественное: гендерный аспект: материалы Четвертой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 20—22 октября 2011 г., Ярославль: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2011. Т. 1. С. 254—259.




37


См.: Хоруженко О. И. Гербы на памятниках материальной культуры: методические рекомендации по описанию и исследованию // Вестник РГГУ. 2010. №7. С. 239—261.




38


Сохраненные святыни Соловецкого монастыря: каталог выставки. М.: ГИКМЗ «Московский Кремль», 2001. С. 189. Кат. №62.




39


Художественное серебро XVI—XVIII веков с территории исторической и современной Речи Посполитой в Музеях Московского Кремля: каталог. Варшава, 2006. С. 42, 44. Лукомский В. К., Модзалевский В. Л. Малороссийский гербовник. СПб., 1914. С. 160, XXXIX.




40


Будюкин Д. А. Геральдика как фактор коммеморации (блюдо князя Долгорукова и тарелка графа Борха) // Устойчивость и динамизм развития общества: проблемы экономики, управления, права и культуры: сборник трудов участников VIII международной заочной научно-практической конференции (15 мая 2014 г., г. Липецк) / под общ. ред. С. В. Лаптева, А. Д. Моисеева. Воронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2014. С. 260.




41


Костина И. Д. Произведения московских серебряников первой половины XVIII века: каталог. М.: ГИКМЗ «Московский Кремль», 2003. №325. С. 387—388.




42


Там же. С. 24.




43


См., напр.: Русское серебро XVIII века в собрании Государственного музея-заповедника «Ростовский кремль» / авт.-сост. В. М. Уткина. М.: Северный паломник, 2009. С. 5.




44


См.: Воронцова Л. М. Европейское серебро из ризницы Свято-Троицкой Сергиевой Лавры: каталог. Сергиев Посад: Изд-во СТСЛ, 2011. 304 с.; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря / изд. подг. Е. Н. Клитина, Т. Н. Манушина, Т. В. Николаева; отв. ред. Б. А. Рыбаков. М.: Наука, 1987. 440 с.




45


См.: Будюкин Д. А. Коммеморативное значение вкладных надписей XVII—XVIII веков на предметах из собрания европейского серебра ризницы Троице-Сергиевой лавры // Вестник Челябинского государственного университета. 2013. №30 (321). История. Вып. 57. С. 61—64.




46


Воронцова Л. М. Указ. соч.




47


Здесь и далее нумерация по каталогу: Воронцова Л. М. Указ. соч.




48


Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 135.




49


Текст вкладной надписи: Воронцова Л. М. Указ. соч. С. 197.




50


См.: Будюкин Д. А. Гендерные аспекты коммеморации нобилитета // Женщины и мужчины в контексте исторических перемен: материалы Пятой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 4—7 октября 2012 г., Тверь: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2012. Т. 1. С. 219—222.




51


Рогожкина Е. И. Вклады архиепископа Смоленского и Дорогобужского Филарета в Звенигородский Саввино-Сторожевский монастырь // Саввинские чтения: сборник трудов по истории Звенигородского края. Вып. 2. Звенигород: Лето, 2010. С. 181.




52


См.: Сукина Л. Б. Человек верующий… С. 146.




53


Сукина Л. Б. Князь И. П. Барятинский – донатор Троицкого Данилова монастыря (к вопросу о личности вкладчика второй половины XVII в.) // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С. 278.




54


Сукина Л. Б. Человек верующий… С. 160—161




55


См.: Афанасий (Сахаров), свт. Указ. соч. С. 114—116.




56


См.: Комова М. А. Иконное наследие Орловского края XVIII—XIX веков. М.: Индрик, 2012. С. 274.




57


См.: Игошев В. В. Историческое бытование вотивных подвесок в России в XVII – начале XX вв. // Художественный металл России: Материалы конференции памяти Г. Н. Бочарова. Москва, 22—24 апреля 1998 г. М.: РГГУ, 2001. С. 255—275.




58


ПСЗРИ. Собр. 1-е. Т. VI. С. 485—486; Смилянская Е. Б. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления» в России XVIII в. М.: Индрик, 2003. С. 218.




59


Костина И. Д. Произведения московских серебряников первой половины XVIII века: каталог. М.: ГИКМЗ «Московский Кремль», 2003. С. 64. Кат. №42.




60


Каргопольский государственный историко-архитектурный и художественный музей: каталог-путеводитель. М.: Три квадрата, 2011. С. 131.




61


Святославский А. В. Традиция памяти в Православии. М., 2004. С. 15—16.




62


Писания святых отцов и учителей Церкви, относящиеся к истолкованию православного богослужения. Т. 2. Сочинения блаженного Симеона, Архиепископа Фессалоникийского. СПб., 1856. С. 180.




63


См.: Шенк Ф. Б. Александр Невский в русской культурной памяти: святой, правитель, национальный герой (1263—2000). М.: НЛО, 2007. С. 144—145, 207.




64


Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. В 2 тт. Т. 1. СПб., 1886. С. 380—392. Т. 2. СПб., 1887. С. 855—856.




65


См. о нем: Имена в истории Кашинского края: биогр. словарь. Кашин, 1997. С. 12.




66


Виноградов И. А. Археологическая экскурсия в село Кожино и города Кашин, Калязин и Углич. Тверь, 1901. С. 5—12.




67


Герчук Ю. Я., Домшлак М. И. Художественные памятники Верхней Волги. От Калинина до Ярославля. М., 1976. С. 43.




68


Ясюнас Б. Б. Старинные парки Ярославской области: Усадебные. Городские. Монастырские. Ярославль, 2007. С. 30—32.




69


Герчук Ю. Я., Домшлак М. И. Указ. соч. С. 92—94.




70


Чижков А. Б. Тульские усадьбы. Тула – Смоленск, 2011. С. 112.




71


Черников С. В. Дворянские имения Центрально-Черноземного региона России в первой половине XVIII века. Рязань, 2003. С. 129.




72


Клоков А. Ю. Репец. Усадьба Кожиных // Русские провинциальные усадьбы XVIII – начала XX века. Воронеж, 2011. С. 352—357.




73


Морев Л. А. Святитель Тихон Задонский. Житие и акафист. Изд. 3-е, перераб. и доп. Задонск, 2003. С. 29.




74


Жития Святых Св. Димитрия Ростовского. В 12 т. Т. 1: Сентябрь. М., 1903. С. 262—267.




75


Рудаков Л. Е. По следам легенд. Воронеж, 1986. С. 168—169; Кашары. Храмовый комплекс. Церкви Митрофана Воронежского и Автонома // Сайт «Народный каталог православной архитектуры». URL: http://sobory.ru/article/?object=02073




76


Макеенко Л. Н. Дворянская усадьба Кожиных в с. Бельское Устье // Псковская губерния и ее архив. История и современность. Псков, 2001. URL: http://www.porhov-uezd.narod.ru/before1917-1.html




77


Селиверстов Ю. Ни князей, ни красных // Псковская губерния. №48 (519). 8—14 декабря 2010 г. URL.: http://gubernia.pskovregion.org/number_519/05.php.




78


Макеенко Л. Н. Указ. соч.




79


Селиверстов Ю. Указ. соч.




80


Беспалёнок Е. В. Факторы развития купеческого храмостроительства в XVIII веке // Проблемы экономической и социокультурной истории феодальной России: материалы конференции, посвященной 80-летию со дня рождения профессора А. А. Преображенского. Москва, ноябрь 2005 г. М., 2010. С. 248.




81


Там же. С. 256—259.




82


Беспалёнок Е. Д. Купеческое храмостроительство в Смоленске XVIII века. Смоленск, 2010. С. 175.