Книга - Вопреки

Вопреки
Даша Громова


RED. Young Adult
Давняя страшная история, произошедшая в детстве, спустя годы грозит повториться вновь. Но только теперь уже повзрослевшему герою придётся полностью изменить свою жизнь ради собственной же безопасности. Изменить всё до неузнаваемости. Имя. Страну. Окружение. Планы на будущее…Но разве обманув всех возможно обмануть себя? Разве возможно построить будущее не имея прошлого? Пытаясь спрятаться от себя, герой становиться лёгкой добычей для неприятностей, а острые стрелы воспоминаний заставляют его совершать необдуманные поступки. Страдая от одиночества и предательства близких, он вынужден в одиночку искать выход из тупика. Возможно, спасением для него станут любовь и дружба, а может жизнь страхам вопреки?





Даша Громова

Вопреки











Красная карточка


Ты должен прыгнуть в воду, чтобы понять, как научиться плавать


Я проснулся около полудня. В квартире никого не было. Это я понял по тому, что в прихожей не горел свет, а с кухни не веяло ароматом свежего крепкого кофе, который папа обычно пил пока не надоест. Из постели мне совершенно не хотелось вылезать: мне было так уютно лежать под большим хрустящим одеялом, что казалось, ничто не способно было лишить меня этого удовольствия.



«Привет, я сегодня с 13:00 свободна!»


Вот же чёрт, я совсем забыл, что договорился погулять с Дашей. Я вообще не представляю, как ей смотреть в глаза, зная, что уже вечером я перееду из страны навсегда! Да, я, как последний придурок, ей ещё ничего не сказал… и не знаю, смогу ли.



«Привет. Хорошо. Куда пойдем?»




«У тебя возле дома есть классное кафе. Туда?»




«Не вопрос! Жду тебя к 14:00:)»


Вообще, это был большой вопрос, ведь как ей сказать всё то, что я собирался, я совершенно не представлял. Конечно, нужно быть полным кретином, чтобы, например, сказать, что я уезжаю учиться, потому что с учёбы когда-нибудь да возвращаются. Врать тоже не хотелось, но правда меня пугала сильнее, чем сам переезд. Я уже однажды предал Дашу и не хочу предавать её ещё раз. Тогда она меня простила, но это не значит, что простит и в этот раз. Но думать об этом сейчас было бы сравни самоубийству.

Умывшись, я зашёл на кухню, найдя на плите медленно остывающую турку. Уже предвкушая вкусный кофе, я прислонился к подоконнику, как сильный порыв ветра распахнул приоткрытое окно и оно, ударившись о нишу, снесло турку, а заодно и меня с подоконника. Мои серые спортивки тут же пропитались тёплым кофе, а молочные обои на стене разукрасились коричневыми каплями.

Что ж, оставаться без кофе я всё равно не планировал! И решив позавтракать в ближайшей кофейне, я направился в свою комнату, закинув по пути грязные вещи в стиральную машину. «Вот чёрт», – подумал я и вернулся к ней. Это же были мои последние штаны в доме! И что же мне надеть? Весьма интригующий момент… Я стоял несколько минут в раздумьях над стиральной машиной и пытался поймать хоть какую-нибудь мысль за хвост. Точно! Возьму у папы! Тем более эти вещи смогут стать хоть какой-то физической заменой моей семьи в Рупрехте.

Ах да, я же не сказал, куда переезжаю! Что ж, мы жили в одной из мировых столиц, и мой переезд был глобальным. Я переезжал в своенравную страну Рупрехт, в её столицу город Рэй. Вообще, у нас в соседнем с Рэйем городе Иве есть таунхаус, но папа уверен, что пока мне опасно там находиться, поэтому он купил мне двухкомнатную квартиру в Рэйе. Почему опасно? Расскажу об этом позже, но история весьма занятная.

Я посмотрел на часы, была половина первого. Вот же чёрт! Уже половина первого, а я все ещё сижу дома и без кофе! Кошмар! Я быстро натянул на себя вещи и направился в прихожую.

– Барни, поторопись, а то не возьму тебя с Дашей гулять! – Воскликнул я, когда Барни вновь ушел есть на кухню. Знатный обжора! Только попробуй вовремя не накормить, он тебе устроит и штурм памяти, и землетрясение совести! – Барни! – Крикнул я, надев кеды. – Меня Марта убьет, что я в обуви по дому хожу, – недовольно заворчал я, зайдя на кухню. – Пойдем, потом доешь! Вот уеду я сегодня, папа тебя так ждать не будет! – Пыхтел я, оттаскивая Барни за ошейник от миски в коридор.

Да, Барни со мной не ехал, и я не представлял, как я с ним расстанусь! Пять лет мы прожили душа в душу, делив каждый кусок друг с другом, а уже завтра я не буду уворачиваться от слюнявых поцелуев и не буду устраивать пробежки за каждой новой собакой… Становилось так тоскливо от этой мысли, словно часть меня медленно переставала существовать, оставляя взамен себя лишь черствую пустоту. Барни появился у нас совершенно случайно, но я так рад этому случаю, что не представляю нашей, а особенно своей, жизни без него.

Дело было накануне папиного дня рождения. Папа, как всегда, задерживался на работе, а его ужин уже в десятый раз подогревался в микроволновке.

Вообще, повар из меня был так себе, но единственное, что я научился готовить за то лето у бабушки, – мясо по-французски, чем постоянно угощал папу. Я уж не знаю, какой выдержки ему стоило первое время есть мою почти горелую бурду и не кривиться, но как только я научился не нарушать все тонкости, так блюдо заходило на ура (я просто все ещё думаю о завтраке, поэтому так часто отвлекаюсь на еду).

Ну так вот, папа задерживался, а я смотрел цену на шпицев и корги в нашем городе. Вообще, в детстве папа мне устроил целый зоопарк, когда мы жили в загородном доме. У меня был кролик Омлет, хомяк Плуто, кошка Груша и даже курица Арина, которую я стащил в контактном зоопарке. Я вообще не представляю, как мне это удалось! Мне было три года, и я с курицей размером с меня как-то умудрился незаметно улизнуть ото всех на экскурсии. И пока все, сбиваясь с ног, искали меня, я благополучно сидел со своей новой подружкой возле нашей машины. Не знаю, заплатил ли папа за курицу или мой громкий визг, как самая противная сирена, и нежелание отдавать ее назад добили смотрителей зоопарка, но назад мы уже ехали втроем.

Но я всегда хотел собаку, чтобы она была такой же неугомонной, как я, и всегда была рядом, когда это нужно. Я слезно клялся папе следить за ней, гулять, мыть и кормить самостоятельно, но папа был непреклонен.

Став взрослее, я забросил эту надоедливую песню про собаку и смирился с тем, что куплю себе настоящего друга, когда стану жить отдельно (раньше для меня это было смешно, но сейчас – нет). Я хотел себе шпица или корги, чтобы это был вечный двигатель, независимо от своего возраста. Я постоянно заходил в зоомагазины и по часу зависал у витрин с собаками, но назад всегда приходил один. Я уважал папино решение, что ему не до собаки в доме, и не хотел нарушать его, как бы мне ни хотелось. Но в тот вечер все изменилось!

Папа позвонил в дверь вместо того, чтобы открыть ее ключами. Выглядел он странно: озабоченно и счастливо одновременно. Куртка была наполовину расстегнута, руки покраснели от мороза, а на манжетах свитера была какая-то детская смесь или пюре.

– Что случилось? – Я смерил папу оценивающим взглядом, когда он закрыл дверь.

– У меня для тебя сюрприз!

– Хороший? Па, ты весь дрожишь! Я сейчас плед принесу!

– Да подожди ты со своим пледом! – Папа расстегнул до конца молнию у куртки. – Ты готов? – Он горящими глазами посмотрел на меня, явно предвкушая реакцию.

– Не уверен…

Папа убрал руки от груди, аккуратно взяв пищащий комочек под задние лапы. Я искрящимися глазами посмотрел на папу, открыв рот и замотав головой:

– Ты серьезно?

– Я сегодня вышел пораньше с работы и решил прогуляться до дома мимо парка, раз машина в сервисе. Но до парка я так и не дошел: возле мусорных баков лежала фанера, а из-за нее раздавался жалобный писк. Я подумал, что мне показалось, но решил на всякий случай посмотреть. Хорошо, что я решил это сделать! Там сидел этот замерзший малыш, прижавшись к баку, и от страха не знал, что ему делать. Я взял его на руки, и мы сразу нашли общий язык! Он уже отогрелся под курткой, а то выглядел вообще нехорошо, когда я его нашел. Я вот тут купил всевозможные пакетики с кормом, но сначала хорошо бы его вымыть, – папа почесал щенка за ухом. – Держи! – Папа аккуратно взял Барни под лапки и передал мне. Я взял его на руки и прижал к себе, целуя в мордочку. – Завтра поедем к ветеринару! Явно породистый. Не представляю, у кого такое жестокое сердце…

– А твой день рождения?

– Его здоровье важнее, чем очередной праздник, – папа улыбнулся.

– Папочка, я так тебя люблю! – Я сильнее прижался к папе, заливая слезами его грудь. Папа гладил меня по спине, целуя в голову, и радостно наблюдал за тем, как щенок оживает на моих руках.

Вот поэтому я не представляю себе жизни без Барни, он был настоящим новогодним чудом, которое каждый из нас ждал!

Мы вышли на центральную аллею, усыпанную кафетериями и ресторанчиками, которые уже вовсю принимали посетителей, сверкая своим лоском и привлекая вычурными названиями блюд в меню. Вообще, если честно, ничего особенного в этих кафешках не было, кроме цен, которые были рассчитаны на привилегированное общество, но в большинстве из них еда была абсолютно не высшего класса.

Мы часто ходили с папой ужинать в некоторые из них, когда в нашей жизни не было Марты, и почти ни один из ресторанов в центре не приравнивал свое высокомерие к подаваемому на стол. Все считали своей обязанностью показать уровень достатка и роскошь жизни, но выглядело это больше забавно, чем впечатляюще. Не знаю, что было по утрам, но вечером здесь то и дело были женщины в меховых шубах и блестящих платьях, усыпанными миллионом бриллиантов, которые все, я подчеркну, ВСЕ, должны были заметить. Мужчины, считавшие своим долгом тыкать в официантов и требовать уважения ну не меньше, чем как к высшему государственному лицу. Дети, такие же надменные, как и родители, знавшие только как требовать, но не умевшие просить или благодарить. Весь этот напускной люкс скрывал их комплексы и неполноценность личности, но явно не подчеркивал их статусности. Да, были совершенно очаровательные лица, на которые смотреть было одно загляденье, но таких было мало, и приди ты в какой-нибудь, скажем, Sеduction, где столики расписаны на год вперед, не увидишь ничего, кроме душного воздуха и золотого сияния над каждым столиком.

Вот поэтому я люблю маленькие кафе с парой столиков внутри, за которыми сидят люди, отвлеченные от погони за роскошью. Они пьют кофе, смеются, плачут, разговаривают по душам или просто что-то печатают на ноутбуке, здесь царит атмосфера непринужденного знакомства, где каждый уважает молчание другого. А ещё в маленьких кафе мне нравится то, что ты можешь просидеть там весь день и даже не заметить этого, потому что тебе так спокойно на душе, что не нужно строить аристократа, прожившего всю жизнь за границей и закатывающего глаза, если ты рыбной вилкой полез к мясу, что облегченно выдыхаешь в осознании своей свободы.

Но по правде говоря, вся эта любовь к незатейливым кофейням началась с Даши, потому что она всегда выискивала такие непринужденные места, в которых я раньше никогда не бывал, а если и проходил мимо, то ни за что бы не догадался, что там кафе или ресторанчик. Одно время Даша любила ходить по дорогим кафе, насмотревшись красивых картинок в социальных сетях, но ее, как и меня в прошлом, ждало разочарование от публики, лицемерно оценивающей ее внешний вид. Пару раз побывав в таком чистилище, она перешла на менее агрессивные заведения, а после и вовсе растворилась в атмосфере лофтов. Тем более у нее довольно специфический гастрономический вкус, который заключается в том, что она почти ничего не ест, кроме каких-то определенных продуктов. И сводить ее в рыбный, мясной или в ресторан авторской кухни – будет непосильной задачей. Хотя, возможно, авторские блюда она попробует, но все равно придется подстроиться под нее, чтобы не оставить голодной.

– Американо со сливками и карамельным сиропом, пожалуйста, и кленовый пекан, – проговорил я после минутного раздумывания. Выйдя, мы сели на веранде кафе, которую навес защищал от яркого солнца. Не могу сказать, что я вампир, но солнечный свет я не очень люблю, особенно если от него никуда не деться. Барни смотрел на меня голодным взглядом, требуя половину десерта. – Ну ты же только что поел! – Воскликнул я, отпивая кофе. Барни недовольно хмыкнул и отвернулся. – Ладно-ладно, на! – проговорил я, закатив глаза, и отломил половину пекана. – Вообще, тебе нельзя сладкое! – Барни хитро смотрел на меня и облизывался. – Сделаем вид, что этого не было! – Я улыбнулся и обнял его, поцеловав в нос.

Через полчаса, когда кофе все же закончился, а Барни уже в сотый раз вставал передними лапами мне на коленки и заглядывал в глаза, я решил перейти ко второму пункту своего плана на день. На часах было двенадцать пятьдесят семь, и на прогулку у нас оставалось минут сорок и минут пять, чтобы вернуться домой.

Сегодня я хотел запомнить все, что меня окружало, надышаться этим до боли родным воздухом, пройтись по любимым улицам, съесть все то, чем я себя баловал, и выпить все то, что я хотел. Мне хотелось сохранить Энск в своей памяти как город, в котором мне было очень хорошо, несмотря на все то, что происходило. Мне хотелось просто побыть здесь ещё немного наедине с самим собой. Неизвестно, когда ещё представится такая возможность и представится ли…

Мы побродили ещё немного мимо витрин дизайнерских магазинов, окон домов и теней переулков, прежде чем вышли к реке, отдаляющей нас от замка. Мне кажется, мои рыцарские амбиции полностью реализовывались при виде этой цитадели. Хоть я и не питал особой страсти к архитектуре, но замок был удивительным отпечатком прошлого в настоящем. В детстве я всегда просил папу идти гулять именно сюда, потому что представлял себя каким-нибудь крестоносцем, который защищал свою крепость. А когда папа купил трехлетнему мне рыцарский меч в детском магазине, то я с ним не расставался даже в ванной.

Да, замок, конечно, сейчас был нежилым, а стены местами дышали на ладан, но это не умаляло его величественного достоинства. Замок был построен по готической моде шестнадцатого века, но с соблюдением всех обязательных требований для безопасного проживания в нем. Это было массивное строение из серого камня, который создавал толстые стены для спокойного отражения нападений, если таковые, конечно, имели место быть. Замок окольцовывало несколько высоких башен, наверное, высотой с пятиэтажный дом, с острыми куполами цвета воронова крыла. Но больше мне нравилось, что Вульфрик предусмотрел прием гостей заранее, а потому там, где сейчас река, в 1673 году был глубокий ров, над которым располагался откидной деревянный мост, и если, скажем, прийти к Вульфрику без приглашения, то можно сразу разворачивать коней. Вряд ли можно было бы докричаться до него через каменные стены! Сейчас, конечно, мост был не откидным, а балочным и железобетонным, но по его краям висели каменные цепи, отдаленно напоминавшие средневековые. Рядом с правой башней была конюшня, скорее всего, на десяток лошадей, потому что была небольшой. Правда, если брать во внимание, что Вульфрик был не особо агрессивным, то лошади были, скорее, домашними животными, чем помощниками в сражениях. Но больше замка мне нравились витражные стекла в окнах и высокий пиковый забор, окружавший замок. Он не был похож на тюремный или какой-то пугающий, просто надежный частокол с выкованными инициалами и красивыми загогулями посередине.

Внутри замка я был давно, но помню, что там достаточно много фресок и портретов его жителей, покрытых золотым напылением. Ещё там есть орган в просторном холле и столовая размером с половину замка. Интересно, сколько поросят уходило за ужин?.. Уцелевшая от мародеров мебель была настоящим произведением искусства: резные шкафы, кровати, в изголовьях которых лежали золотые пантеры или головы тигров, хрустальные херувимы вместо однообразных подсвечников, мраморные статуи, с ладоней которых лилась питьевая вода, всякие религиозные штучки, ненавязчиво напоминающие о себе присутствием в каждой комнате. Но меня всегда забавляли серебряные пули и заточенные колы размером с маленький топорик. Всегда было интересно, пригодилось ли хоть раз это оружие Вульфрику или он покинул наш мир неудовлетворенным своей охотой на любителей красного полусладкого? Жалко мужика, если так!

Замок считался культурным наследием и каждый год город отмечал день рождения его постройки, будто замок внезапно оживет, задует свечи на торте и душевно каждого поблагодарит! Иногда такой цирк меня ужасно раздражал, но все мы должны чтить прошлое для успешного будущего, как же без этого. Но если хотите знать мое мнение, то я каждый год делал бы минимальную реконструкцию, а то так, глядишь, именинник и не доживет до следующего юбилея.

Мы перешли по мосту, направившись вдоль территории замка к дому. Окна моей комнаты как раз выходили на него, и я всегда завороженно наблюдал за замком, когда на него находил туман или он медленно покрывался снежным слоем или когда рассветные лучи пробивались в его окна, озаряя помещения внутри, и выходили наружу, преломляясь через цветные витражи. Каждый раз это было волшебное зрелище! Намного лучше вечерних пробок под окном.

Барни пробежался по заросшим тропинкам замка, вынюхивая след очередного уличного кота, за которыми он имел обыкновение следить. Но сегодня, видимо, было ещё не наслежено, поэтому он переключил свое внимание с пыльной песчаной тропинки на меня, принюхиваясь к карманам.

– Тебе что-то не нравится? – Спросил я после тщательного осмотра. Барни почти всем носом залез в карман косухи. – Ты думаешь, что у меня тут еда? Нет, приятель, извини, ты уже свою норму выполнил за утро! Пойдешь на качели? – Барни радостно завилял хвостом, переминаясь с лапы на лапу. – Только не долго! – Я отстегнул карабин поводка и Барни ринулся к плетенным качелям, с разбега запрыгнув на них. Я неспешно подходил к нему, когда Барни спрыгнул с них и потащил меня за рукав, явно поторапливая начало представления. – Ну садись! – Я взял поручень качели, начав их раскачивать. Иногда мне кажется, что у меня не собака, а пятилетний ребенок, жаждущий постоянного праздника и угощений. По крайней мере, если он видел качели, то мчался к ним так, будто опаздывал на самолет.

Какое-то время я качал Барни, рассматривая проросшие через стену замка ромашки, пока не вспомнил о времени. В голове у меня был неумолимый таймер происходящего, громко тикающий до боли в висках. Я посмотрел на довольную морду Барни, высунувшего от восторга язык, почувствовав себя настоящим предателем, вынуждающим прервать это блаженство, но деваться было некуда. Я остановил качели, виновато смотря на Барни, тот с недовольством спрыгнул вниз и с гордо поднятой головой зашагал вперед.

Я открыл входную дверь, пропуская Барни вперед себя. Только сейчас я заметил, что в прихожей горел свет, а на вешалке висели две черные куртки. Я завернул за угол прихожей, заглянув на кухню. Папа обнимал Марту за талию, нежно притягивая к себе, Марта ласково обнимала его за шею, положив руки на плечи. Она с улыбкой посмотрела на него, а через мгновение их губы вновь слились в поцелуе. Увидев папу с Мартой, я не решался обозначить свое присутствие, чтобы не нарушить их сакральные моменты, которые они не показывали при мне, разве что изредка держали друг друга за руку. Но за меня все сделал Барни, протиснувшись между ними к миске с водой, на что я засмеялся: – Ну, другой дороги не нашлось! – я пожал плечами, продолжив улыбаться.

– Будешь чай? Он почти не остыл, – Марта аккуратно оттолкнула папу и подошла к столу.

– Да, только лапы ему помою, – я оттянул Барни от миски, проводив в ванную, пока Марта смущенно доливала кипяток в чайник, а папа с розовыми щеками ставил кружки на стол. Я обожал видеть их такими, потому что папа в прямом смысле светился от счастья, когда Марта была рядом с ним. И я не имел права нарушать их моменты блаженства, как минимум по-человечески, а как максимум – по-мужски.

– Ого, мы с тобой так рано вернулись! – Воскликнул я, увидев сквозь пену свои часы. Барни раздосадовано посмотрел на меня, подавая поочередно лапы. – Может, у тебя кризис среднего возраста? Все время такой недовольный, – засмеялся я, смывая воду. После того, как я вытер Барни махровым полотенцем, он вышел из ванной, направившись в мою комнату. Он всегда любил сидеть после помывки на подоконнике и смотреть на улицу. Даже не знаю, что его привлекало больше: свежий воздух или кипящая столичная жизнь.

Я зашел на кухню, папа с Мартой уже непринужденно сидели на диване, о чем-то тихо говоря.

– Смотрю, размер подошел, – папа усмехнулся, смотря на меня.

– Ещё как! – Я посмотрел с довольной улыбкой в ответ, сев рядом. – А вы чего такие мрачные? – Спросил я, заметив, что те куртки в прихожей лишь дополняли черное платье и черную рубашку с джинсами. Хотя выглядели они больше траурными, чем мрачными. Они напряженно переглянулись, явно пытаясь что-то от меня скрыть.

– А… м-м-м… – Папа посмотрел на меня, явно понимая, что времени, чтобы что-то придумать, у него все меньше и меньше. – Документы забирали! – Наконец заявил папа с растерянным взглядом, почти хорошо скрывшимся за невозмутимым видом.

– Да, документы! – Марта одобряюще кивнула, протягивая мне креманку с мороженым. Я многозначительно кивнул в ответ, прекрасно понимая, что документами тут и не пахло. Можно подумать, я не пойму, когда меня обманывают. Ну не хотите рассказывать, как хотите, больно надо – тешил себя я, хотя мне было даже очень как надо! Вот ещё, секреты решили от меня про меня же иметь, интересные такие!

– У тебя есть на сегодня какие-нибудь планы? – Быстро перевел тему папа, пока я не решил начать допрос. Вечно он успевает предотвратить бурю с первым грозовым облачком.

– Да, мы в два с Дашей встречаемся! – Я посмотрел на часы, была ровно половина второго, и можно уже было начинать собираться на выход.

– Ты ей расскажешь? – Спросила как-то неуверенно Марта, словно не должна была вмешиваться.

– Я не знаю… – Наконец выдавил из себя я после долгой паузы.

– Главное, начать, – заключил папа, посмотрев на меня. И судя по выражению его лица, вид у меня был не очень, потому что он полностью развернулся в мою сторону, взяв меня под щеку, став гладить большим пальцем по ней.

Я обожаю, когда папа так делает, мне кажется, что в этом жесте собрана вся его любовь. Я любил это жест намного сильнее, чем объятия, потому что он был таким привычным, но таким трогательным и удивительно успокаивающим, что я просто полностью растворялся в этот момент, даже не разбирая, что говорил мне папа. Я просто чувствовал, что он рядом, чувствовал его поддержку и что он понимает и разделяет мои мысли.

Папа вообще всегда заставлял меня чувствовать себя особенным, когда говорил со мной. Каждая моя проблема всегда разбиралась, как мировой кризис, который необходимо было разрешить. Как бы папа ни уставал или в каком бы он ни был настроении, если мне требовалась поддержка или разговор, он всегда был рядом. Для него всегда было важно услышать меня, а не просто посидеть рядом в качестве равнодушного слушателя.

И за каким-то чёртом в этот момент мой мозг бросил мне мысль о том, что через несколько часов я уже буду в другой стране совершенно один. В этот момент на меня накатила такая волна грусти, что я почувствовал, как у меня по щекам поползли слезы. Папа ласково вытер их и прижал меня к себе, целуя в голову. Марта села рядом, обняв нас, и начала гладить меня по руке. Я чувствовал себя сейчас настолько нужным, что мысль о переезде разрывала меня изнутри.

– Лёшенька, не расстраивайся, – папа стал убирать свисавшие мне на лицо пряди волос за ухо. – Всё будет хорошо! – Он поцеловал меня в лоб и на несколько мгновений прижался своей щекой к моей. Я же уже говорил, что обожаю папу? А больше, чем его, я обожаю то, как он легко проявляет свою любовь.

– Мы тебя любим больше всех на свете! – Марта протянула стакан воды, ободряюще потрепав меня по волосам.


* * *

Я подходил к метро, попутно открывая сообщения, рассчитывая увидеть волну негодования от того, что я опаздывал, но, к моему удивлению, ни сообщений, ни знакомого силуэта у выхода не было. Я подождал пару минут, прежде чем написать Даше, но не успел я зайти в мессенджер, как мне на глаза опустились теплые руки.

– Привет! – Я заулыбался и развернулся.

– Ты давно здесь? – Я замотал головой.

– А то я в такую пробку попала, пока до метро ехала!

– Ты без палочек? – Спросил я, когда мы двинулись в сторону парка. Обычно Даша всегда берет с собой чехол с палочками, если у нее в этот день репетиция, а она сегодня была.

– Не хотела сегодня ничего брать, – она пожала плечами. – У меня все равно их в студии больше, чем этажей в здании! – С усмешкой воскликнула она. Нужно пояснить: группа, в которой играла Даша, репетировала в многоэтажном деловом центре на семьдесят шестом этаже. Если бы вы только знали, какой там вид из окна! Особенно ночью. А их мы там провели немало (но ничего такого не было). – Ты не представляешь, как я устала от Робинсона и математики, нельзя же так заваливать! Только пятое сентября, а материала столько, будто сессия! У тебя было так же?

Я думаю, что все уже поняли, что мы учились в одном вузе, но я учился на журналиста, а она на филолога-языковеда – только из-за того, что не поступила в театральное.

– Ещё как! Он заставлял нас заучивать наизусть главы из «Чёрного ангела» и каждое слово письменно проверял!

– Кошмар! Зачем я только пошла в этот вуз! – Всплеснула она руками и засмеялась. Но на этот вопрос ответ лежал на поверхности. Думаю, что вы догадались. Но если нет, то я был тем самым ответом, а потому и был виноват во всех ее студенческих проблемах.

Мы шли через парк, разговаривая обо всем, что только могло прийти Даше в голову, – больше о концертах и новых песнях, которые они писала для группы, а ещё о стихах и о том, где можно было бы купить блестящие колготки, которые не рвались бы от малейшего контакта с инструментом. Вообще, уже полгода мы общались как какие-то передрузья, но недопара. Да, был повод, который послужил этой границе, что пролегла между нами, но и я и Даша то и дело уже хотели эту границу убрать, но каждый раз это происходило так нелепо, что мы оставляли эту затею на потом, продолжая общаться, как и прежде, словно до этого между нами ничего и не было.

– Представляешь, Марта вчера была на УЗИ и, оказывается, у нас будет не двойня, а тройня!

В этот момент Даша взяла меня за руку, сам не знаю почему, и слегка покраснела. Я сделал вид, будто ничего не произошло, и аккуратно сжал ее руку в ответ. Но внутри меня было такое чувство, будто я качался на качелях, которые только что запустили меня прямо под небосвод, отчего мне на мгновение показалось, что остановилось сердце, а душа ликовала от восторга и красоты происходящего. И я настолько глубоко окунулся в столь забытое мной чувство невинной влюбленности, что понял лишь тогда, когда Даша пристально смотрела на меня, явно задав вопрос.

– И кто у вас будет? – Спросила она с какой-то загадочной улыбкой, увидев мой растерянный взгляд.

– Девочка! – Ответил я, продолжая опускаться на землю. Интересно, а у меня будет разрыв сердца, если мы поцелуемся, или обойдется?.. Самое удивительное, что три года назад, когда у нас были первые робкие свидания, я испытывал все эти чувства не так ярко, как сейчас. Тогда, мне кажется, я вообще не волновался, потому что был уверен в себе, а сейчас, когда каждый знает друг о друге слишком много, страх ошибиться был намного сильнее. – Марта решила, что Аврора – самое походящее имя из всех предложенных нами.

– Аврора Громова… Сам, что ли, придумал? – Даша засмеялась. – Хотя зачем я спросила, исключительно в твоем духе! – Заявила она после моего одобрительного кивка. – Кстати, а где моя Аврора? Почему ты без кудряшек?

– Я расчесался… – Виновато вздохнул я. Вообще, меня ужасно раздражало, что у меня кудрявые волосы. Нет, я, конечно, не такой кудрявый, как овца, но стоит только попасть капле воды на мою голову, как тут же волосы превращаются в волнистое море с завитушками на концах локонов вместо прибрежной пены, а мои небесно-голубые глаза в такие моменты создавали из меня херувима, оставалось только намазать щеки пудрой – и все, образ мальчика-ангелочка был готов. Но иногда это очень даже играло на руку, стоило мне ещё добавить самый наивный взгляд, и все вокруг создавали из меня невинное дитя. Все, кроме папы, – на него это не действовало, а жаль… Это был единственный человек, который не поддавался моему природному обаянию. Интересно, я сейчас слишком самовлюбленным кажусь или вы уже попались на мой крючок?..

Мы зашли в маленькое кафе напротив пруда Агаты. Здесь я ещё не был. Помещение было действительно очень маленьким, потому как в проходе едва помещалось несколько человек, а столиков в зале было ровно три. Справа от меня стоял холодильник с готовыми завтраками, аперитивами и свежей водой в стеклянных бутылках, зерновыми батончиками и упаковками с йогуртом.

Слева от меня стоял прилавок, передняя часть которого была витриной со сливочными круассанами, крендельками, шоколадками и, что самое приятное, свежими кофейными зернами в оригинальной упаковке. Прилавок представлял собой большой деревянный массив, на котором была кокосовая чаша со свежеприготовленными булочками с миндальной посыпкой и хрустящим овсяным печеньем с кусочками шоколада внутри. За ним располагалась кофейная машина и небольшая кухня, правда, не знаю, что можно приготовить в микроволновке и духовой печи, кроме выпечки и подачи теплых блюд. При взгляде на кофемашину я уловил вкусный аромат либерики с ванильными нотками. Да, я настолько просветился в своем познании кофе, что уже узнавал его по запаху…

На стене, к которой были приставлены мини-кухня и кофемашина, висели несколько футболок с логотипом кафе и меню, состоявшее из двенадцати кофейных напитков, какао, чая, лимонада и пунша, а рядом был список блюд, включавший в себя овсянку с фруктами, смузи и выпечку. Над меню висела гирлянда, переливавшаяся из красного в оранжевый, затем в желтый, затем в зеленый и голубые цвета, – этот неспешный перелив теплых тонов уютно вписывался в спокойную атмосферу кафе и расслаблял взгляд. Под меню висела гирлянда из фото посетителей, пришедших с питомцами. Жаль, что я не взял с собой Барни, а Даша своего ёжика – таких посетителей у них явно ещё не было!

Я перевел взгляд дальше и остановился на Даше, которая что-то заказывала за нас двоих, с улыбкой общаясь с персоналом. Я абсолютно не вслушивался в их разговор, зато абсолютно внимательно изучал ее, словно видел в первый раз. На ней была черная косуха, слегка отдающая серебряным блеском, под ней – кремовое платье в мелкий горошек с драпировкой. Она была в слегка блестящих черных колготках и черных ботинках на массивной подошве, а в руках держала сумку в виде седла от Кассани, которую я ей не так давно подарил. Ее русые волосы рассыпались золотом по плечам под теплым освещением кафе, щеки слегка горели, а глаза цвета зеленой весны заблестели, когда она повернулась в мою сторону. Мне казалось, что я не заслуживал и не заслуживаю ее, отчего чувствовал себя просто ужасно, держа в голове мысль о том, что ей нужно все рассказать. Сегодня она такая воздушная и веселая, что расстраивать ее было последним, чего бы мне хотелось в этот день.

– Ты чего такой унылый? – Спросила Даша, взяв меня под руку, когда я рассматривал уже в сотый раз бедную упаковку с йогуртом.

– Просто задумался.

– О чём? – Спросила она, пока мы поднимались в зал. Ох, сейчас я себя чувствовал папой за кухонным столом, у которого времени, чтобы соврать, оставалось все меньше и меньше.

– Да так, обо всем понемножку.

Морская тематика здесь встречалась с горной, а потому помимо настоящей доски для серфинга, которая стояла как предмет интерьера у стены напротив, возле холодильника стоял снеговик, обмотанный шарфом и с лыжами в «руках». Возле доски было мандариновое дерево, на котором висели настоящие созревшие плоды. Почему настоящие? Потому что ненавязчивый запах мандарина витал в воздухе, если это, конечно, не был освежитель воздуха. Мы сидели на обитой бирюзовым бархатом козетке, за которой располагалась неоновая вывеска.

Напротив нас был пристенный длинный стеклянный стол, на котором стояли золотые маскарадные маски, фигурки лосей и несколько станций для зарядки устройств. Справа от него, вокруг небольшого круглого молочного столика, стояло несколько бежевых бержеров.

Нам принесли кофе, овсянку с бананом и карамельным сиропом, печенье и профитроли с миндалем.

– Я подумала, что ты не будешь овсянку…

– Ты определенно права, – проговорил я, откусывая печенье.

– Тут столько гирлянд и снега на фотографиях, что прямо новогоднее настроение само приходит. Я уже пару подарков купила! – Она довольно улыбнулась. – Скорее бы уже город украсили, не хочу ходить по серым улицам… Ой, у тебя пенка осталась на носу!

– Здесь? – Я начал исследовательски вытирать манжетой рубашки нос.

– Нет, дай я… – Даша притянулась ко мне, и в следующее мгновение наши губы слились в поцелуе. Нет, и как я, собственно, после этого должен ей все рассказать? Как я вообще могу после этого уехать?!

В тот момент, когда наши губы слились, мне показалось, словно мое сердце превратилось в огромную пульсацию, единую с телом, а внутри меня стали появляться искры теплого огня. Мне казалось, что с каждым мгновением эти искры разгораются все сильнее, постепенно превращаясь в ярко-рыжий костер. Мое тело было возбуждено и напряжено до предела так, что я был рад, что футболка была чуть длиннее, чем должна быть.

Даша, улыбаясь, взяла меня под щеку. Ее ладонь была теплой и мягкой, а шея пахла чем-то сладким и цветочным. Она аккуратно прикусывала мою губу, отчего мое лицо расплывалось в улыбке, а руки все основательнее обвивались вокруг её талии, изредка опускаясь чуть ниже. Наверное, со стороны я выглядел как гирлянда над меню: так же мерцал от неожиданности до возбуждения, от счастья до воодушевления, от зависти к самому себе же до застенчивости.

Я чувствовал, как мой огонь разгорался внутри все сильнее, отчего я покрывался мурашками, погружаясь все глубже в магию поцелуя и невесомости. Мне казалось, что я взлетел и поднимаюсь все выше и выше, теряясь в пространстве серого мира, возвышаясь все ближе к столь далеким звездам. Вот-вот, и я уже смогу достать до мерцающей звезды рукой, свет которой озарит мрак бескрайнего космоса, подарив вечной мерзлоте тепло, а вечной тьме – волшебные краски мира. Казалось, что я не дышу… Нет, я знал, что я дышу в этот момент, но я определенно не знал, как! Я закрыл глаза, ощущая лишь Дашу и то, что я полностью ей принадлежу. И мне нравилось ей принадлежать. Мне нравилось, что между нами была какая-то невидимая цепь, притягивающая нас все ближе и ближе друг к другу, где бы мы ни находились. Словно мы были двумя слепыми странниками, ориентирующимися лишь на натяжение и звук этой цепи. И каждый раз, когда цепь звонко касалась земли, странники становились все ближе друг к другу. Они не чувствовали удрученности или одиночества, так как знали, что они не одни, и верили, что когда-нибудь эта цепь сомкнется, а расстояние между будет не толще платка, которым были завязаны их глаза. Они прикоснутся друг к другу, и где-то в космосе просияет звезда, а луч солнца озарит тьму, чтобы увидеть улыбку на их взволнованных лицах.

– Ты придешь к нам на Новый год? – Спросила Даша, словно сейчас ничего не произошло, но, заметив мой изучающий взгляд, смущенно отвернулась, оставив лишь руку на моем бедре.

– Приду!.. – Выпалил я, приземлившись из космоса на козетку в кафе.

Пару минут мы молча сидели, не смотря друг на друга, пока кончики наших пальцев не соприкоснулись. Даша слегка вздрогнула, а у меня запылали от неожиданности уши. Хотя это была весьма приятная неожиданность.

– Я люблю тебя… – Прошептал как-то неуверенно я. Даша развернулась и блестящими глазами посмотрела на меня. Она смотрела мне в глаза, пытаясь что-то разглядеть в них, – то ли подтверждение моей преданности, то ли подтверждение моей любви, то ли что-то ещё, пока по ее щекам не поползли слезы.

– Я хочу быть уверена, что… – Проговорила чуть дрожащим голосом она, пока на ее руки суматошно боролись с дорожками слез. – Что в этот раз все по-настоящему! – Она смотрела на меня так, как не смотрела никогда до этого. Это был оценивающий взгляд, ожидавший самого искреннего признания. В этот момент я подумал, что самое время все рассказать, и вроде даже согласился сам с собой.

– Я обещаю… – Я замолчал, опустив через несколько мгновений взгляд. – Но я хотел сказ… – Но не успел я закончить, как ее губы вновь встретились с моими, а руки ласково обвились вокруг шеи. Видимо, я был убедителен больше, чем она рассчитывала. Но я был так рад этому! У меня горело лицо и тело и я был рад, что в кафе были лишь мы одни и никто не видел наших признаний друг другу.

– Так что ты хотел сказать? – Даша положила ладонь мне на грудь, а голову на плечо.

– Кофе кончился. Тебе принести?

Идиот! Полный идиот! Нет, ну а что мне нужно было сказать? Правду? После того, как я согласился быть и в печали, и в радости рядом. Ну уж нет, я не хотел быть бездушным уродом, хотя на самом-то деле я им был. Я был самым настоящим бездушным уродом, который только что взял на себя ответственность разбить ей сердце во второй раз. Ну почему кто-то не может сделать за меня эту грязную работу? Я не хочу быть палачом, я хочу быть тем, кто ее спасет! Я думал об этом, стоя в уборной, склоняясь над раковиной и смотря на свое отражение в зеркале. Было жутко противно от самого себя! Но в то же время я был доволен тем, что наша дружба встретила свой финал, перейдя наконец в нечто большее, чем просто разговоры по душам.


* * *

Мы шли по тихой улочке вдоль трехэтажных домов и в блаженном молчании ели каких-то мармеладных мишек, купленных в ближайшем продуктовом магазине. Я думал о том, что хочу съездить за город, где у нас стоит недостроенный дом, и провести там вечер. Мне нравилось туда сбегать от страстей жизни. Мне нравились та тишина и спокойствие, которые принадлежали лишь мне. Я любил лежать на чердаке, где ещё были незастекленные окна, и смотреть всю ночь на звезды под стрекот сверчков и редкие вспышки мотыльков. Мне нравилось то, что это было каким-то моими уединенным уголком, которого не было в городе. Особенно я любил приезжать туда зимой! В это время года дом и поселок похожи на зимнюю сказку: с неба падают снежинки, которые осторожно ложатся на руки и одежду; уютные и незамысловатые домики покрыты снегом, на стеклах которых виднеются красивые узоры, оставленные морозом, в окнах горит свет, а стоящие рядом с домами елки, словно в сказке, окрашивают им свои иголки. Метели там почти никогда нет, и снег всегда чистый, белый, а не черный и грязный, как в городе. Помимо чердака я люблю бродить в одиночестве по холмам и склонам, по узким и тихим тропинкам недалеко от озера, потому что именно в такие минуты я могу привести в порядок свои мысли и найти ответы на гложущие мою душу вопросы. Всегда кажется, что по этим тропинкам и заснеженным хвойным рощицам можно бродить бесконечно, главное, чтобы не было слишком холодно.

Я бы с радостью провел всю свою будущую ссылку там, но папа точно бы не подписался на это. И мне пришлось смириться с тем, что, скорее всего, я уже туда никогда не приеду и не увижу, какой в итоге вышел дом, украшенный вьющимся плющом по колоннам.

– Не хочешь съездить кое-куда? – Прервал я тишину.

– Почему нет, – отозвалась Даша, продолжая рассматривать фрески над дверью в парадную.

Мы обогнули проспект Эванса, взяв по пути небольшую пиццу в пекарне и пару мятных лимонадов в стеклянных бутылках, когда небо начинало гаснуть, переходя от нежно-голубого в серый, а после в темно-фиолетовый цвет, то и дело рисуя кучками облаков, словно акварелью по листу, недовольные рожицы, которые время от времени начинали извергать из своих глаз молнии, сверкавшие где-то недалеко от нас.

– Похоже, мы сейчас промокнем… – Произнес я, посмотрев на горизонт.

– Я не удивлена! Как только я не возьму зонт, так вечно дождь… – Фыркнула Даша, потягивая какао из пластмассового стаканчика через трубочку. И правда, через мгновение после ее слов стало накрапывать, с каждой минутой превращая дождь в тропический ливень. Некоторое время мы стояли под навесом какого-то магазина в надежде, что ливень прекратится, но надежды таяли так же стремительно, как кубики льда в лимонаде. – Давай под дождем гулять? – Даша заговорщически посмотрела на меня.

– Ты хочешь взять меня на слабо? – Даша самодовольно закивала. – Не в этот раз! – И я с улыбкой выпорхнул под потоки дождя, протянув ей руку. Даша сделала несколько пируэтов вокруг своей оси, лишь только ее рука дотронулась моей, и засмеялась. Она была такой красивой под дождем, пусть и с потекшей тушью, пусть и с лохматыми волосами, потому что сейчас она была собой: счастливой и независимой, кружась под дождем, словно снежинка на зимнем ветру.

Мы, смеясь, шли под проливной стеной, пока остальные люди бежали прятаться кто куда только мог, не замечая буйства красок вокруг. Мне всегда было жаль тех, кто не мог радоваться таким мелочам, как прогулка под дождем или красивый закат, или снежные узоры на окнах, или первые расцветшие цветы, или ранний летний рассвет, – это же самое легкое счастье из всех, для которого даже не нужно стараться, чтобы получить!

– Ты знаешь, чего я никогда не делала?

– Чего?

– Я никогда не целовалась под дождем!

– Так чего же мы ждем? – Даша пожала плечами.

– Кажется, дождь начинается?

– Кажется, да… – Прошептала она, и как только я притянул ее к себе, наши губы слились в поцелуе. Стаканчик с какао выпал из ее рук, пролившись мне на джинсы, а ей на юбку платья и ботинки, но ни Даша, ни я, кажется, этого абсолютно не заметили. Я был так счастлив, потому что мог обнять ее в любую секунду и не испытывать при этом неловкости, что поторопился. Я не мог оторваться от Даши, потому что понимал, что могу больше никогда не увидеть ее, а потому сейчас мне хотелось просто взять ее в свои руки и никогда не отпускать.

Мы успели промокнуть до нитки, но это абсолютно было неважно, потому что мы принадлежали друг другу в этот момент и в следующий тоже. Мы были рядом друг с другом на шумной мостовой, которая была почти полностью нашей, ведь дождь распугал абсолютно всех вокруг, но не нас. Я был рядом с Дашей, прижавшись своим сердцем к ее, отчего мне казалось, что вокруг было яркое солнце, а не тусклое, серое небо, выплескивающее свой гнев на мир. Внутри меня было чувство, что среди этого уныло-пессимистичного пейзажа, затянутого холодной тьмой, где-то далеко-далеко блеснул тонкий луч солнца. И я бегу, бегу изо всех сил, чтобы спрятаться в его свете, чтобы согреться в вечной мерзлоте. И с каждым метром луч становится все ближе, а тепло начинает проникать в меня. Я зажмуриваюсь и стою под этим сиянием какое-то время, пока вновь не почувствую себя живым. И знаете, что же я увижу, открыв глаза? Свет. Нет ни одного темного уголка – все вокруг меня светится и блестит. И знаете почему? Потому что это свечусь я. Свечусь изнутри. Я горю! Я сгораю от любви, как восковая свеча. Но мне не жалко растаять ради этого. Ради некоторых людей не жалко и умереть. Единственно, чего мне не нужно было больше делать, так это бежать в паническом поиске света, потому что я уже нашел его и больше ни за что не потеряю!

– Потанцуем? – Я протянул Даше левую руку.

– Никогда не танцевала под дождем! – Она улыбнулась и протянула правую руку в ответ.

Даша сделала несколько пируэтов, встав на цыпочки. Ее мокрые волосы слегка трепал ветер, а дождь, который, казалось, уже успел затопить все вокруг, совершенно ее не интересовал. По ее розовым щекам ручьями стекали капли дождя, скатываясь по шее на нежное платье, которое уже успело промокнуть насквозь, а пальцы, которые так невесомо лежали в моей руке, при всем холоде вокруг были теплыми и ловко блуждали меж моих. Я притянул ее к себе, положив руки на талию, Даша положила свои руки мне на плечи, уткнувшись носом в грудь. Я почувствовал, как у меня быстрее забилось сердце, да и вообще я как-то переменился в лице. Сейчас в ней было что-то такое, чего не было в остальных: какая-то легкость и непринужденность, но в то же время стеснение и серьезность. Я почувствовал, как у меня запылали щеки, да так сильно, что разболелась голова… Температура… Или?.. Я не знал… Но мне было тепло, даже жарко, несмотря на погоду, а ещё хотелось плакать от того, что это все в последний раз… Я был словно в каком-то зазеркалье, откуда я будущий следил за собой прошлым и абсолютно не понимал, как себя вести. Но все, чего мне сейчас хотелось, так чтобы этот танец на мостовой не заканчивался никогда, и я так и стоял под этим чёртовым дождем, обнимая самого дорогого человека, который ещё не пропал для меня в миллионах других. Мне казалось, что как только я отпущу ее руку, все вокруг исчезнет и я погружусь во мрак, в котором ничего и никого нет, кроме меня. И я, пытаясь в попытке выбраться, погружаюсь лишь больше во тьму, теряя все, что имел, и теряясь сам. Ужасное чувство – быть живым мертвецом…

Но пока что из холодного сумрака, в который я погружался, меня вытянуло прикосновение Даши, когда она обняла меня, а ее руки стали блуждать по моей спине. Мне стало так спокойно и хорошо, словно меня, как ребенка, закутали в большое теплое одеяло и читают сказку на ночь про всепобеждающую любовь и рыцарское мужество перед любым препятствием. Мне казалось, что эти объятья могут исцелить любую болезнь! И если одна часть меня отдавалась эти объятиям полностью, то вторая назойливо зудела, что я не заслуживал этого щедрого желания согреть мое сердце, которым делилась Даша. Да и пошло оно все, подумал я, когда совесть начинала свербеть все сильнее. Сегодня я хочу быть счастливым, и ничто этому не помешает!

Даша положила одну руку мне на плечо, а второй взяла меня за правую руку, смотря мне в глаза. Я лишь чувственнее притянул ее к себе и поднял взгляд, отчего она тут же покраснела, побелела и стала сбивчиво дышать, а ладони то горели, как адское пламя, то становились до безумия ледяными через каждое мгновение. Мы закружились в каком-то сентиментальном вальсе, смотря друг на друга. С каждой прожитой минутой мне хотелось лишь дольше смотреть в необъяснимую и ещё не до конца изведанную мне вселенную, в этот манящий меня мир, в этот малахитовый взгляд.

– Ты меня гипнотизируешь? – Улыбнулась Даша, на что я помотал головой.

– Только ты моя муза ночная, – неожиданно для себя я стал декламировать строчки ее любимого поэта (нет, этот поэт был не я, как могло показаться). – Приходи не во снах, наяву.

Я, всю жизнь проживая, мечтаю

Встретить солнце в кромешную тьму.

Украду тебя, спрячу за сердце,

Чтоб никто не посмел отыскать

Облик ласковый, руки младенца,

Твою нежную, строгую стать!

– Чш-ш-ш… – Даша ласково прикоснулась своими губами к моим, и это не было поцелуем – это было чем-то большим, чем просто поцелуй, чем-то более внеземным. – Ты весь дрожишь! – Прошептала она, когда мы аккуратно соприкоснулись лбами.

– И ты…

Она усмехнулась.

– Интересно, сколько мы уже здесь?

– Это так важно? – Прошептала дрожащими губами Даша, покрываясь мурашками. Мне кажется, только сейчас мы начали осознавать, что на улице дождь. Потому что меня самого трясло, как осиновый лист на ветру, а одежда и вовсе, казалось, отсутствует на мне.

– Нет… – Протянул я, стуча зубами. – Но мне кажется, мы слегка промокли! – Даша неслышно засмеялась, закрыв глаза.


* * *

Не знаю как, но мы оказались в машине, плавно подъезжающей к даче. Наша мокрая верхняя одежда валялась на заднем сиденье вместе с едой, пока мы отогревались под теплым воздухом из кондиционера. Машин на дороге было мало, и за полчаса мы успели преодолеть достаточное расстояние для будничного городского дня.

– Ого! Вот это домина! Интересно, кто там живет? – Воскликнула Даша, выходя из машины.

– Ну вообще это наша дача.

– У вас точно тройня будет? – Засмеялась она.

– Я почти уверен в этом!

– Что ж… чем займемся?

– На кухне есть хорошее красное вино!

– Ты же за рулем!

Вот чёрт! Я так на него рассчитывал. Прямо думал о том, чтобы первым попробовать девственную бутылку бордо.

– Печально… – Вздохнул, скуксившись я. – Сделаю тогда чай.

– Но вино тоже было неплохой идеей! – Даша лукаво улыбнулась.

– Я сделаю вид, что наливаю тебе пуэр, – я подмигнул ей, на что она засмеялась.

– Можно я посмотрю дом?

– Конечно! Даже не спрашивай!

Даша кивнула и отправилась на второй этаж.

Я решил, что просто вино – это скучно, а потому достал сотейник и, вылив туда половину бутылки вина, поставил кипятиться на плиту, пока доставал из холодильника лимон и апельсин, располагая их на кухонном столе. Боже, чувствую себя шеф-поваром! Здесь мне стало смешно от самого себя. Никогда ещё не готовил глинтвейн, но руки делали за меня все сами. Я достал из навесного шкафчика специи, пару раз чихнув от коричневого облачка корицы, вылетевшего из пакетика для выпечки. Но вместо гвоздики и меда придется импровизировать с сахаром и Мартиным садом. Надеюсь, я ее не отравлю!

Вино уже закипало, когда я кинул нарезанный лимон и апельсин в кастрюлю, помешивая все это лопаткой. Я вышел через панорамную дверь в сад, где ещё не отцвели Мартины розы. Была бы она здесь, точно бы не пережила, как я безжалостно срываю их для глинтвейна. Но нужно же было выкрутиться, чтобы сделать все красиво! Я вернулся на кухню и достал винный бокал из буфета, положив внутрь небольшой бутон садовой розы. Через пару минут я залил его горячим вином и оставил настаиваться, занявшись обычным чаем. На антресоли стояли молочный улун и каркаде, которые перекочевали сюда летом из дома. Странно, что в нашем доме вообще был чай, я был этому удивлен! Я думал, что кроме кофе и воды мы больше ничего не пьем… Но из-за того, что Марта беременна, она все чаще отдает предпочтение травяным чаям, нежели присоединяется к нашей с папой утренней кофейной банде.

Я достал из буфета салфетки, чайные ложки и блюдца, выгрузив все это на стол. Ох, забыл! Я достал вазу, куда, налив воды, поставил оставшиеся розы, отправив ее на середину барного стола. Великолепно! Аромат вина, корицы и чайных листьев неспешно разлетался по кухне, обволакивая пространство в уютное тепло осеннего дня.

– Ты придешь? – Я решил, что проще будет Даше найти меня, чем наоборот. И через пару мгновений она уже появилась на лестнице, восхищенно смотря на стол.

– Ты все это сам сделал? – Я кивнул. – Невероятно! М-м-м! Боже!

– Что? Слишком горько? Я так и знал, что сахар все испортит! – Заметался я напротив нее, ища глазами что-нибудь сладкое.

– Замолчи! Это превосходно! Ты что, брал уроки у Тома Блонди? – Если что, это популярный рупрехтский шеф-повар, ведущий одноименную программу по телевизору.

– Ну… – Я улыбнулся. – Тебе правда нравится?

– Конечно! – Я продолжал смотреть на нее вопрошающим взглядом. – Тебе нужно выпить, ты такой напряженный! – Я поджал губы и замотал головой.

– Папа не переживет, если я его машину покалечу!

– Кстати, а где твоя? Вы поменялись?

– Ни за что! – Воскликнул слишком эмоционально я, всплеснув руками. – Моя просто в сервисе!

– С ней все хорошо? – Спросила Даша, нюхая розы, стоявшие в вазе, и мешая ложечкой вино.

– Конечно, просто плановый осмотр… – Для которого я отвез ее ещё летом в Рэй. Наверное, вместе с осмотром и на отпуск поехала. Интересно, моя ложь сегодня закончится или нет?.. Хотелось бы верить, что да. Недолго думая, я решил, что хватит откладывать и стоит действовать радикально, рассказав ей правду (ну или почти правду). – Я недавно смотрел кино.

– Какое?

– «Вопреки»… – Даша сделала озадаченный вид. – Там ещё Стефания Бербер играет.

– Я не смотрела, – Даша пожала плечами.

Конечно, ты не смотрела, я только что его выдумал, и актрису тоже. Врать Даше было худшим из занятий – никогда не успеешь уследить, на каком моменте она поймет, что ты лжешь.

– Я последнее время по мультфильмам, – она улыбнулась. – Ну так что там?

– В общем, там такой интересный сюжет! У ее отца своя прибыльная компания, он почти всегда мирно справляется с конкурентами. Но каждый день после совершеннолетия его дочери ему на электронную почту начинают приходить угрозы в ее адрес. Что-то типа, что ее похитят, убьют или ещё что-нибудь. Он очень сильно любит ее и не хочет, чтобы хоть волосок упал с ее головы, поэтому решает действовать жестко и хладнокровно, но в интересах спасения ее жизни. Летом он отвозит ее в другую страну, там она поступает в университет, ничего не подозревая, радуясь, что теперь после своего неприметного вуза у нее будет наконец-то нормальное образование. Она проводит там все лето, наслаждается жизнью и возвращается назад. Но чем дольше она здесь, тем чаще угрозы становятся материальнее. И отец, опасаясь все сильнее, решает, что лимит его терпения исчерпан. Он вместе со своим другом, которому доверяет все в своей жизни и даже больше, меняет ей имя, биографию, документы, уничтожая все до единой информацию о ее прошлой жизни, вплоть до нее самой. Он говорит ей: «Я даю тебе неделю. Потом ты можешь обижаться на меня, не разговаривать со мной, кричать, злиться, ненавидеть меня, проклинать, – все что угодно, но ровно через неделю ты уезжаешь отсюда с концами». И через неделю вечером, почти в ночь, она улетает навсегда и живет новой жизнью, безжалостно покончив со старой. Она начинает жить с нового листа, не испытывая никаких страхов и трудностей, похитители с горя отпадают, и все счастливы.

– Но это же какой-то бред! Разве можно спрятаться от самой себя? Все равно когда-нибудь придет время, и ей захочется вернуть все назад, и как бы там хорошо ни было, ей будет одиноко без той жизни, в которой она варилась до этого. Я бы не смогла так!

Если бы ты знала, как я не хочу бежать от себя, ты бы ей посочувствовала! Все, что мне хочется, так это найти своего охотника и избавиться от него, чтобы все было как прежде, а не так! Я не хочу прощаться с этой судьбой, мне нравиться быть просто избалованным ребенком, которого любят родители и друзья, а не жить непонятно где и делать вид, что все хорошо и я не испытываю одиночества от того, что все вокруг меня чужое. Мне нравится быть собой. Очень нравится.

– Ну а вдруг она не хотела, но того требовали обстоятельства, лучше же быть живой, чем кормить червяков! – Вскрикнул я, дернув рукой, отчего кружка, стоявшая возле, с грохотом опрокинулась на стол, вылив содержимое. – Чёрт! – Я посмотрел на Дашу, она чуть отшатнулась от стола, слегка ломая пальцы рук. Похоже, своей реакцией я испугал ее, потому что повисла душащая тишина, прерывавшаяся лишь каплями чая, падающими на пол с края стола.

– Пирожочек, это просто кино! Если тебе важно услышать, что я разделяю твое возмущение, – да, я разделяю, но, пожалуйста, не будь таким ранимым, у тебя так нервов на оставшуюся жизнь не хватит, – вполголоса произнесла Даша, обхватив бокал двумя руками, отбросив перед этим мешающие волосы с лица.

– Прости, я не хотел так громко… – М-да, это, конечно, не совсем то, что я хотел рассказать, но зерно посажено, оставалось только ждать, взойдет оно или нет.

– Все нормально! – Даша улыбнулась, но слабая тень нервозности в ее глазах все ещё неярко сверкала. – Давай помогу, – она подошла ко мне со стопкой салфеток в руках, пока я доставал тряпку из напольного ящика. Я кивнул, оставив ей лужу на столе, а сам принялся за пол.

Внутри мне даже стало как-то спокойнее, что я ей все выложил через эту Стефанию, но совесть все равно пульсировала где-то в затылке, напоминая мне о том, что я трус. У меня словно все мысли состояли из одного слова. Трус! Трус! Трус! Трус! Трус! Ужасно зрелище. Я поморщился, потирая висок холодной ладонью, пытаясь избавиться от этой колющей пульсации в голове, пока у меня не стало жечь шрам на запястье. Казалось, будто невидимое лезвие резало меня без ножа, отчего я лишь сильнее поморщился, вцепившись в левую руку.

– С тобой все хорошо? – Даша опустилась передо мной на коленки, заглядывая в глаза.

– Да, просто голова болит… Не обращай внимания!

– Подожди, у меня в сумке что-нибудь должно быть, – она вышла в прихожую. На пару мгновений мне показалось, что я схожу с ума, потому что шум в ушах оглушал и я не слышал ничего, кроме громкого биения в них, словно ударная установка поселилась в каждом моем ухе и отыгрывала самую заводную партию. Я посмотрел на свое отражение в луже: оно было таким помятым, словно расплющенное чьей-то задницей пирожное. – Таблеток не было, но зато я нашла шоколадку! – Даша развернула её и протянула мне. – Это все погода, у меня тоже иногда так голова кружиться начинает… – Она ещё о чем-то лепетала на протяжении нескольких минут, пока я не доел плитку, так и не поделившись. Стало значительно лучше, ну или ее улыбка и теплая рука, державшую мою, сделали свое дело лучше всяких лекарств. – Лучше?

– Намного! – Вяло улыбнулся я. Что ж, если бы я номинировался на звание самого флегматичного актера, то явно бы взял гран-при.

– Оставь тряпку, пойдем расскажешь мне, что за пластинки у тебя в комнате! – Предложила Даша, забирая у меня ее из рук.

– А, да там старый винил для проигрывателя. Я просто недавно колонки для него купил. Мы летом ставили их на лоджию и ужинали под музыку.

– Романтично… – Улыбнулась Даша, заходя в комнату. – Так, что тут у нас… – Даша подошла к стойке с винилом. – Как тебе эта? – Она показала потертую зелено-желтую обложку.

– Не очень, – я пожал плечами. – Скучное кантри, – заключил я, плюхнувшись на мягкую кровать напротив приоконного стола.

– А эта? – Даша вытащила фиолетовую обложку с орлом посередине.

– О, это свинг, тебе точно не понравится! Попробуй верхнюю полку, там есть что-то интересное. Да, эту! – Подтвердил я, когда Даша потянулась к пятой полке у стойки. – Тебе помочь? – Выглядела она как маленькая белочка, не способная дотронуться до кормушки, но так воодушевленно тянущая свои лапки к ней. Даша, пыхтя, замотала головой и с высунутым языком дотянулась до пластинок. Да, все-таки сто шестьдесят пять и сто девяносто два сантиметра явно не уживаются в семейном быту.

– Какая из? – Даша гордо держала свой улов в руках, перебирая разноцветные глянцевые обложки.

– Думаю, эта тебе придется по душе! – Я улыбнулся, указывая на пастельно-рыжую обложку с яркими малиновыми брызгами.

– Фю дар техикс? – Запинаясь, прочитала Даша, подняв на меня беспомощный взгляд.

– Фис… тефис. «Фейерверк»! – С улыбкой поправил ее я.

– А как? – Она обернулась ко мне, открыв крышку проигрывателя. – Как тебе вообще пришла в голову мысль купить проигрыватель? Сейчас же почти никто пластинки не слушает.

– О, это ты зря! – Воскликнул я, подходя к ней. – Когда мы были с папой в Иве несколько лет назад, то в одном кафе возле окна на маленьком круглом столике стоял лимонный проигрыватель. В нем крутилась пластинка со старым рупрехтским джазом, наверное, середины прошлого века. И этот звук, он не был похож на звук из колонок, он был таким интересным и притягательным. Потрескивание. Шуршание иглы. Исторический антураж. Было так удивительно слушать прошлое в настоящем, пить крепкий кофе и есть тост со сливочным маслом и авокадо, смотря на оживленное шоссе и современную жизнь. Мы тогда просидели в кафе до конца пластинки, а потом я попросил папу купить мне патефон. Ты только посмотри, какой он хрупкий и занимательный! Каждый раз, когда я ставлю пластинку и подношу иглу, то как будто совершаю какой-то магический ритуал. Смотри! – Я обхватил ее ладони, и мы положили пластинку на поворотный диск, чтобы штырек аккуратно прошел через отверстие на виниле. Затем мы включили патефон и подняли тонарм. Могу вам сказать, что делать все это, держа в своей руке руку своей девушки, занятие вдвойне приятное. Мы расположили тонарм над началом первой дорожки на пластинке и опустили его вниз. Раздалось тихое шипение, после чего по комнате стали разливаться тихие начальные ноты, отчего Даша улыбнулась, обхватив своим большим пальцем мой.

– Мой внутренний скептик пересмотрел свои убеждения, – она с тёплой улыбкой посмотрела на меня. – А ты не хочешь закружить меня в танце?! – Улыбнулась она, когда заиграла какая-то заводная мелодия. Не думал, что первая песня будет сразу такой. Я замотал головой, подняв руки, развернув ладони от себя, и капитулировал на ближайший стул. – Давай! Не будь занудой! – Она вытянула меня за руку с сиденья и потянула танцевать. Непосредственность. Вот за что ее я люблю.

– Ты умудрилась напиться?! – Воскликнул я, когда ее щеки стали наливаться румянцем, а взгляд слегка поплыл.

– Чушь! Мне просто весело!

– Да, умудрилась!

Но вместо плавного танца у нас получалась полька, и несколько минут мы бесились под музыку, прыгая друг напротив друга, заливаясь смехом от несуразности действия (мы же типа взрослые). Музыка в проигрывателе почему-то стала громче, как только заиграла, наверное, самая глупая песня на свете, которая мне никогда не нравилась. Но сейчас это было не важно, потому что внутри появилось такое чувство, что я готов подпевать и веселиться хоть целый день. Все тело, словно в беспрерывном танце, плавно передвигалось по воздуху, в животе стали роить бабочки, а в голове все начинало обретать положительный оттенок. Но прыгать на полу – это довольно скучно, а вот на кровати… Я словно вернулся в детство, когда каждое утро папа не мог дождаться, пока закончится мой акробатический этюд и я все-таки соизволю пойти в детский сад. Это такое забавное чувство – ощущать себя ребенком, будучи взрослым, словно в первый раз пробуешь облизать сосульку, пока никто не видит, и представляешь себя невозможно крутым. Это такое чувство, словно тебе все ещё пять и ты не знаешь никаких забот, кроме тех, что важнее всех проблем на свете, а именно: съесть все конфеты за раз или оставить несколько на потом. Или вот вам ещё проблема глобального масштаба: машинка или вертолет на радиоуправлении? Вечное противостояние!

Через пару минут наш импровизированный батут закрылся, и мы упали на кровать, тяжело и напористо дыша. Даша положила голову мне на грудь, улыбаясь и хватая воздух ртом. Не знаю почему, но через мгновение наша дыхательная гимнастика переросла в неожиданный поцелуй, пока мои руки независимо от меня стали гастролировать по ее телу. Я знал четкие границы дозволенного, но когда моя рука опустилась чуть ниже ее ключиц, Даша была не против, если не сказать, что даже не заметила этого. Ее ладони ласково прикасались к моей щеке и голове, пока я беззастенчиво изучал изгибы ее тела. Мне казалось, что сейчас это действо перерастет в нечто большее, чем просто тисканье друг друга, хотя я никогда и не настаивал на этом, терпеливо ожидая, когда она будет готова. Правда, в своей голове, чёрт возьми, я уже не единожды переспал с ней. И я не одержим сексом, но достаточно опьянен своей девушкой, чтобы назвать это зависимостью. Но мне не хотелось быть животным, которое что-то хочет, тем более что слово «нет» я понимал прекрасно, а потому приходилось довольствоваться лишь своими фантазиями. И не успел я только подумать о том, как она отдается в мои руки, как Даша встала локтями мне на грудь, кокетливо смотря мне в глаза и с соблазнительной улыбкой прикусывая губу.

– Даже не думай!

Я вскинул брови и в ошеломлении открыл рот.

– Вот облом! – Да это не облом, это катастрофа!!! Она ещё и мысли читать умеет! – И о чем же мне тогда думать, позволь спросить? – Даша слегка наклонила голову и приложила ладонь к щеке, устремив свой взгляд куда-то в потолок.

– Точно! – Просияла она, явно отыскав великолепную идею. – У нас же есть пицца!

Я ожидал услышать всё, но не это.

– Ты сейчас действительно думаешь о пицце?

– Да! Ну и немножко о тебе, – она лучезарно улыбнулась, щелкнув меня по носу.

Если бы ты обо мне думала, мы бы сейчас точно не разговаривали!

– Ладно, пицца так пицца, – я неудовлетворенно вздохнул, поднявшись с кровати. – Пойду схожу за ней, может, она разделит мои мысли!

Даша показала язык и засмеялась:

– Ой, тогда не буду мешать вам сплетничать, позови, когда все обсудите!

Я спустился к парковке, обогнув детскую площадку, которую мы поставили этим летом для Ромы, Макса и Авроры. Ничего особенного – горка, качели, бассейн с пластмассовыми шариками и песочница, но каждый раз, когда я проходил мимо, мне все сильнее хотелось увидеть детские счастливые лица и звонкий смех во время безудержной беготни вокруг. Мне кажется, я жду их появления сильнее, чем родители (которые уже купили все что только можно для первых месяцев и переделали зал в квартире в детскую), которые пока что ещё даже не решили, будут ли они ждать их появления в частной клинике или городской больнице. Все, что пока их интересовало, так это то, чтобы за тремя не прятался четвертый, как Аврора за братьями. Забавно, что родители ещё пару лет назад наотрез отказывались думать о детях, сполна довольствуясь мной и моими подростковыми выходками. Поэтому когда Марте стало плохо в театре, она была уверена, что отравилась суши с тунцом, но никак не в том, что беременна.

Я открыл заднюю дверь машины, достав картонный пакет, точнее, то, что от него осталось после дождя, и взял наши верхние вещи, чтобы они подсушились возле камина, за дровами для которого нужно было спускаться в небольшой погреб возле входа в дом. Закрыв машину, я сложил вещи в пакет и направился к лестнице в подвал, когда до меня стали доноситься звуки фортепиано и тихого пения. Я подумал, что мне показалось, но чем ближе я подходил к дому, тем лучше начинал слышать музыку. Наверное, Даша включила какую-нибудь пластинку с нижней полки, там как раз лежал винил с музыкой из любимых фильмов Марты. Я взял несколько сухих дров из небольшой поленницы и направился ко внутреннему входу в дом из подвала, выйдя к гардеробной возле прихожей.

Я поставил пакет на барный стол и принялся разжигать камин, убрав перед этим оставшуюся от прошлого раза сажу. Я сложил пирамидкой внутрь дрова, положив на прежние угли сначала несколько маленьких дров и веточки, а поверх них два больших, чтобы камин лучше разгорелся. Открыл задвижку прямого хода в трубе и прогрел воздух какой-то прошлогодней газетой, где была статья о моем концерте. Видел бы это сейчас папа, мне бы хорошо влетело за то, что уничтожаю такой драгоценный материал! Вообще, не понимаю, как он за лето не смог найти эту газету в стопке для розжига! Когда в трубе появилась тяга, я свернул ещё пару газет в комок и поджег, бросив в основание моего древесного шалаша. Теперь оставалось только дождаться потрескивания и легкого гудения в трубе от теплого воздуха, и камин был готов! А если учесть, что дров я почти туда и не положил, то его готовность стоило ожидать с минуты на минуту, поэтому я повесил вещи на ближайшие к камину стулья, подвинув их поближе к огню.

Я вернулся к столу и вынул размякшую коробку с пиццей из пакета, поставив лимонад в холодильник, чтобы хоть немножко сбить его теплый приторный вкус. Я достал две фарфоровые тарелки с золотой каймой из буфета, положив на них по половине пиццы, когда со второго этажа вновь раздалась музыка, а голос, слегка дрожащий, пел что-то на рупрехтском языке. Вообще, Даша не умеет петь, и потому было бы странно предположить, что эти волшебные звуки издает она, но интерес с каждым мгновением проникал в меня всё глубже, отчего я медленно поднялся по лестнице наверх. Я заглянул в комнату и обомлел: Даша сидела за фортепиано и с закрытыми глазами пела песню, которая звучала у нее в наушниках. Во-первых, я не знал, что она умеет играть, во-вторых, когда она, чёрт возьми, научилась петь, если обо всех своих начинаниях она рассказывает мне первому? Я стоял в дверном проеме с приоткрытым от удивления ртом и не мог оторвать свой взгляд от нее – я никогда не видел ее такой до этого. Казалось, будто вся комната озарилась солнечным светом, а инструмент вместе с ней парит меж облаков, так невесомо и чувственно было ее исполнение, словно поет не она, а ее душа. Я никогда прежде не видел, чтобы она что-то делала с таким наслаждением, не обращая внимания на окружающий ее мир. Она была удивительна и притягательно нежна. Даша открыла глаза и ахнула, тут же прекратив игру, когда увидела меня.

– Нет! Нет! Извини! Я не хотел тебя напугать! Я просто заслушался!

– Тебе, правда, понравилось? – Она подняла на меня смущенный взгляд.

– Это потрясающе! Почему ты раньше не пела?

– Я не знала, что умею… Я только второй месяц на вокал хожу.

– Спой ещё! Пожалуйста! – Я робко улыбнулся, не зная, надо было ли это делать или мой молящий взгляд все говорил за себя.

– Хорошо… – Даша опустила глаза на инструмент и таинственно улыбнулась, мягко положив пальцы на «си» в малой октаве и «ре» в первой.

Вступив, она посмотрела на меня, и ее взгляд был не таким, как прежде. Казалось, в ее глазах бился яркой звездой огонь. Ее щеки были розовыми пионами, распускающимися под лучами солнца, незатейливо переливаясь от бледно-розового к коралловому. Ее губы были под стать адскому пламени, змей которого так манил согрешить и прикоснуться к ним вновь. Ее светлые русые волосы непослушно падали на плечи, словно беспокойный водопад в горном ущелье молочной пеной рассыпался над пропастью. Казалось, что свет, исходивший от нее, затмевал свет солнца – она была ярче и теплее. При взгляде на нее мое сердце и самообладание плавились, как свеча, но мне хотелось лишь одного – чтобы ее теплый огонь плавил меня дальше, потому что без него мне было холодно существовать.

Сейчас я был счастлив от того, что Даша в этот день рядом и я проживаю его по-особенному радостно, а не в колкой меланхолии. Только лишь своим присутствием она озаряла мой день, как белое солнце в черный шторм, как свет звезды в абсолютной тьме космоса. И я, будучи навеки зависимым от этого света, должен буду его сегодня отпустить… По моему сердцу от этого разливалась печаль, как огненная лава по вулканическому склону, но как бы ни было жарко в груди, в венах стыла кровь от бесчестности бытия. Я навсегда буду ее, а она никогда не будет моей. Я не готов это принять! Она уходит от меня с каждой минутой, как песок меж пальцев, но я не заслуживаю этой быстротечности! Я хочу поставить весь мир на паузу, прожить свою жизнь с ней и только после дать времени вновь ход! Но не сейчас! Я не хочу говорить «прощай», когда ещё не произнес «здравствуй».

– Хочу свой первый свадебный танец под эту песню! – раздался мечтательный голос из-за инструмента.

– Замуж выходишь? – Я улыбнулся, подойдя к ней.

– Вообще, планировала!

– За кого?

– М-м-м… есть кандидат!

– Познакомишь? – Она покраснела, замотала головой и засмеялась. – Вот незадача, и думать ни про что нельзя, и ни с кем не знакомят! Ладно, тогда чаю?

– Не откажусь! – Я протянул ей руку, помогая выйти из-за инструмента. Даша заулыбалась, вложив свою руку в мою, и мы вышли из комнаты.


* * *

Мы подъезжали к деловому центру, когда нежно-розовое небо уверенными мазками облаков смешивалось с вечерней алой краской, наполняя нежность страстью. Фиолетовая дымка ложилась поверх алого полотна и наполняла эту страсть загадкой, которая в свое время давала подсказки звездами, главное – это лишь увидеть их. Казалось, что вот-вот я взлечу из машины в это загадочное небо и, кстати, крылья были абсолютно не нужны для этого, сейчас мне было достаточно своих чувств, чтобы летать постоянно.

Я припарковал машину у небольшого фонтана возле входа в центр.

– Поднимешься? – Я помотал головой.

– Папа просил вечером ему помочь после работы.

– Тогда до завтра? – Она улыбнулась, поправляя платье.

– До завтра, – я улыбнулся в ответ. Она обняла меня, чмокнув в щеку, и развернулась к зданию. Я смотрел ей вслед, борясь с желанием развернуть ее и не отпускать никогда или же отпустить и забыть навсегда. Интересно, как долго продлится это «навсегда»? – Подожди! – Я подлетел к ней, коснувшись ее ладони. Мне так хотелось хоть ещё немного подержать ее в своих руках… Я обнял Дашу за бедра и прижал к себе, прислонившись к машине и прикоснувшись губами к ее.

– Да что с тобой сегодня? – Она засмеялась.

– Просто хочу ещё немного побыть рядом с красивой девушкой!

Оказавшись над ней, я начал осыпать ее губы и шею поцелуями, то и дело наши пальцы то спутывались вместе, то вцеплялись друг в друга в попытке скрыть наше обоюдное желание. Время от времени то Даша, то я покрывались мурашками и начинали смеяться друг над другом, когда кто-то из нас пытался этому противостоять. Небо уже почернело и лишь изредка оголяло лавандовые облака, похожие на столь манившие меня части Дашиного тела, скрытые под нежной тканью ее платья. Воздух, который так усердно пробивался в наши объятия, был приятно свеж, как и волосы Даши, которые пахли сладким запахом ее духов. Мгновение за мгновением мы все больше погружались друг в друга, и уже не были слышны ни голоса людей на улице, ни шум метро, ни звук шоссе. Я лишь чувствовал, как ее теплые руки прикасаются ко мне, в то время как мои пальцы медленно скользят то по ее бедрам, то по ее талии, то и дело поднимая выше и выше юбку (но в пределах разумного). Я просто сходил с ума от ее линий. Ее глаза лесной зелени, сводившие с ума своей притягательностью, смотрели с блеском на меня, а алые, чуть треснувшие губы растянулись в довольной улыбке. Русые, теперь уже взлохмаченные ветром, волосы, путаясь, свисали на ее лицо, а бледные щеки покрылись розовым и столь обаятельным румянцем. Не знаю, как Даша, но я был счастлив, и каждое мгновение лишь подтверждало это!

– Я сейчас опоздаю… – Прошептала Даша, уткнувшись мне в шею. – Мне нужно идти! – Я все ещё не отпускал ее руку, пытаясь насладиться Дашей ещё чуть-чуть. – Пока?

– Пока… – Я вздохнул и отпустил её. Навсегда. Она прислонила ладонь к губам и послала воздушный поцелуйчик, с улыбкой направившись к лифту. Но в тот момент этот поцелуй, словно мощный удар, разбил стекло первого этажа вдребезги. Я проводил ее взглядом, пока она не скрылась за дверьми лифта, которые теперь уж точно разделили нас. Но в глубокое меланхоличное самокопание я погрузиться не успел, потому что жужжащий телефон вернул меня в мир насущный, и я зашел в сообщения.

«Сынок», – раздался папин голос из мессенджера. – «Пожалуйста, постарайся приехать до восьм…»

«Это Лёша? Лёшечка, пирог почти готов и скоро будет стоять тебя ждать! Люблю тебя!»

«Да, кстати, поторопись, а то ничего не останется!» – Засмеялся папа. – «Люблю тебя!»

Мне кажется, родители каждый разговор со мной, всегда заканчивают фразой «люблю тебя», даже если до этого меня ругали и говорили о том, что мое поведение – позор всей семьи, конец всегда был один – «люблю тебя». Но это была не клишированная фраза, типа «как дела». Эта фраза всегда произносилась как-то по-особенному, словно была только для меня и ни для кого больше. Но если от папы я ее слышал всегда, то, когда так говорила Марта, у меня каждый раз внутри было ощущение, что я на американских горках – дух захватывало. Потому что никому не нужны чужие дети, кроме их родителей, – это логично. Но Марта, она никогда не давала мне почувствовать себя третьим лишним, наоборот, она делала все так, чтобы я почувствовал, что я нужен не только папе, но и ей. И я люблю ее за это. Люблю как маму. Она и есть моя мама. Настоящая мама, а не имитация.

«Скоро буду, не начинайте без меня!»

«Ждем!»

Ну вот и мой план на день почти подошел к концу, в нем осталось ровно два пункта, один из которых уже можно наполовину зачеркнуть:




вый пирог на ужин

не опоздать на самолет

Надеюсь, что пирог хоть как-то скрасит завершение этого дня, хотя все прошло намного лучше, чем я предполагал.

Я остановился возле любимого кондитерского магазина и купил килограмм ирисок, без которых просто жить не мог! Запах этих конфет постоянно исходил от меня, мне кажется, я уже родился с ним. Когда я впервые в три года попробовал эти конфеты, то после первого укуса мою зависимость уже нельзя было остановить. Однажды я так ими объелся, что папе пришлось вызывать врача вместо моего дня рождения. После этого я, конечно, умерил свой пыл, но не настолько, чтобы полностью отказаться от конфет, парочка всегда лежит у меня в кармане. Если бы вы знали, какие они вкусные! Такие тягучие, сладкие и молочные, м-м-м-м… Пожалуй, открою упаковку ради нескольких штучек, на светофоре. Сегодня даже пробки не выводят меня из себя! Невероятно!

Я неспешно поднялся по лестнице на четвертый этаж, пару раз чуть не полетев вперед себя. Какой вообще умник решил, что свет на лестнице – самое бесполезное, что может быть?! 20:37. Ну, почти вовремя! Я открыл дверь и зашел в квартиру, в которой было так же темно, как и на лестнице. Я подергал выключатель, но ничего этим не добился, и уже начал было снимать с себя куртку, как услышал голоса:

– Он тебе опять угрожает?

– Нет! С чего ты взяла?

– Громов, с того, что я научилась понимать, когда ты врешь, как бы ты это профессионально ни делал!

– Но мне никто не угрожает!

– Если бы ты говорил правду, то точно бы не улыбался!

– Ну а что мне, плакать, что ли? Я и так всю жизнь только и плачу! Все, Марта, прекращай! Ни мне, ни моему сыну, ни уж тем более тебе никто не угрожает!

– Дима, почему ты постоянно выделяешь, что это только твой сын? – Обиженно воскликнула Марта. – Это и мой сын тоже! – Я, затаив дыхание, застыл в прихожей, прислушиваясь к разговору.

– Что?..

– Я уже тысячу раз говорила и скажу ещё! Твой сын чудесный, замечательный ребенок, но позволь наконец и мне тоже считать его своим! Он мой сын, мой старший сын! Я не могу считать иначе, не могу! И я не допущу, чтобы с ним что-то произошло! Я уже достаточно живу с вами, чтобы ты наконец перестал бояться, что я… – Но концовку я не услышал, потому что сквозняк от входной двери с грохотом захлопнул дверь в папину комнату. Как же ты не вовремя, дверь, как не вовремя! Мне вообще-то было интересно, чего там бояться не надо! Но через мгновение голоса стихли, и из-за двери вышел папа с подсвечником в руках.

– Вау, ужин при свечах… Ты мне сделаешь предложение?

Папа заливисто засмеялся:

– Мне кажется, я ещё не готов к таким серьезным отношениям… – Папа пожал плечами. – Прости, – он поцеловал меня в голову и забрал куртку из рук, вручив подсвечник. – Мы уже третий час так сидим, – он улыбнулся. – У тебя хоть дела получше?

– Намного! – Воскликнул с улыбкой я, но нужно было побыстрее сменить тему, чтобы папа не спросил о нашем разговоре. – Вы с Мартой поссорились?

– С чего ты взял?

– Просто спросил.

– А ты опять конфет объелся?

– С чего ты взял?

– Просто спросил, – папа рукавом худи потер уголок моего рта и усмехнулся. – Надеюсь, ты туда не навсегда? А то все остынет.

– Только на половину вечности! – Заверил я, плюхнувшись рядом с Барни на кровать в своей комнате, поставив перед этим на зарядку телефон. – Ты себя хорошо вел? – Барни уткнулся носом мне в шею, подняв брови и свой взгляд на меня. – Смотри, что у меня есть! – Я достал из-за изголовья кровати пакетик с узловыми говяжьими костями и протянул одну ему. – Так, слюни не на меня! Давай-давай, не заставляй меня спасательный круг доставать, чтоб не утонуть! – Барни отполз к подушке и, водрузив на нее лапы, стал с жадностью грызть кость. Дверь в мою комнату осторожно открылась и зашла Марта, мягко опустившись на край кровати возле меня. В ее взгляде были проблески испуга, которые она прятала за растерянностью, волосы свисали на ее уставшее лицо, на котором виднелись дорожки слез и следы бессонницы. Она была в кремовом атласном платье, которое опускалось чуть ниже ее колен, а волосы были собраны в скорый пучок, который вот-вот грозил свалиться ей на плечи. Марта положила ладонь мне на живот и заглянула своими шоколадными глазами в мои. – Всё хорошо? – Марта несколько мгновений смотрела в ответ, а потом неожиданно для меня обняла, крепко вцепившись в мои плечи, в то время как слезы вновь стали обжигать ее щеки.

– Я люблю тебя!

– И я тебя люблю, мам!

– Я очень за тебя переживаю и не хочу тебя отпускать, никуда не хочу отпускать моего воробушка!

– Правда все так серьезно, что мне нельзя этого избежать?

Марта тяжело закивала головой:

– Более чем. Папа бы не стал все это устраивать, если бы смог решить все своими силами. Но у него не получается… И он уже на пределе своих возможностей, чтобы защитить тебя.

– Но если пропаду я, то переключатся на тебя или на него!

– Твоя жизнь важнее… – Спустя несколько минут ответила Марта. – И я не допущу, чтобы какие-то отморозки считали иначе! – Марта выпустила меня из объятий и села назад. – Не могу так долго сидеть, – она устало улыбнулась, пока внутри меня все ещё отзывались эхом ее слова.

– Барни, подвинься!

– Да пускай сидит как удобно!

– Ну он же все-таки джентльмен, место уступать умеет! – Я сел на кровати рядом с Мартой, она взяла меня за руку. У нее были теплые мягкие руки. Такие, словно детские варежки, которые с любовью были сшиты специально для тебя и грели в холод по-особенному, потому что грели любовью, а не только шерстью какой-нибудь сердобольной альпаки.

– Просто папа только недавно перестал пить антидепрессанты…

– Разве его психотерапевт это одобрил? Папа ничего не говорил.

– Мне тоже ничего! Я случайно увидела заключение, когда убиралась. Там была положительная динамика и что экспериментально решено отказаться от лекарств на месяц. Но твой папа не спал уже третьи сутки и, боюсь, что как бы всё заново не вернулось.

– Но ты же его не оставишь?

– Нет конечно! Конечно нет, ты что! Это он сейчас просто строит из себя непроницаемого, но на самом деле его всего разрывает изнутри. Он так переживает из-за тебя, что совершенно не может уснуть, даже вместе с легким снотворным, не говоря уже про травяные чаи и прочие безобидные методы.

– А меня всегда твоя настойка усыпляет, – Марта впервые засмеялась с того момента, как зашла ко мне. – Иногда до кровати добежать не успеваю, Барни потом затаскивает!

– Мне бы твое настроение! Подожди-подожди! – Марта стала глубоко дышать и схватилась за живот.

– Тебе плохо? Позвонить в скорую? Папа! – Наконец вскрикнул я.

– Нет, всё хорошо! – Марта засияла.

– Что случилось? – Папа подлетел к Марте, опустившись на коленки перед ней. – Что? Что такое? – Её улыбку пока что никто из нашей мужской компании не разделял.

– Толкаются! – Марта взяла папину руку и приложила ладонь к животу, его волнение тут же сменилось восторженной мимикой, буквально за мгновение превратив из колючего ежа в пушистого кота. Я вообще почти впервые увидел его таким счастливым, словно у него вся жизнь поменялась после того, как он собственной рукой почувствовал толчок. Не думал, что дети могут так осчастливить человека.

За время ужина свет так и не появился, и меня отправили за новыми свечами, потому что те четыре, что героически держались уже четвертый час подряд, приказали долго жить. Я видел, как родители хотят поговорить со мной о предстоящем, но никто из нас троих не решался начать этот диалог, поэтому, когда меня отправили за свечами, я был несказанно рад, тем более, у меня есть несколько дел, которые я хотел бы сделать без посторонних глаз.

Комната была в полумраке, и, кроме гирлянды шариков на подоконнике, света не было, разве что ещё отблеск экрана ноутбука, который был на столе. Вообще, я не читаю чужие переписки, но такой шанс выпадает раз в жизни! А я очень хотел узнать, что же там такого страшного пишут папе, что он принимает такие кардинальные меры. Надеюсь, папа не решит что-нибудь взять из комнаты, а то, боюсь, до аэропорта я не доеду, раз посягнул на святая святых.

Я сел за стол и подвигал мышкой, стараясь издавать как можно меньше звуков для человека, который хотел хоть что-нибудь прочитать. Под жидким стеклом, как и всегда, лежали мои детские рисунки, какие-то заметки и са-а-амая глупая детская фотография с моего пятилетия. Главной гордостью тогда были мои волосы до плеч, которые своими кудряшками могли посоревноваться с пуделем, отчего папе приходилось закалывать их ярко-зелеными заколками (между прочим, самыми крутыми зелеными заколками!), потому что резинки я категорически не признавал. Но вместо улыбки сейчас эта фотография вызвала невольную грусть, что я ее больше не увижу, как бы она меня ни раздражала.

Я выключил звук на ноутбуке и залез в папину почту, в которой был ворох непрочитанных писем, и как искать своего преследователя, я не представлял. Я начал открывать одно письмо за другим, но пока что это была реклама, предложения партнеров, чеки, рассылки и прочая ерунда. Но вдруг я увидел то, что заставило меня ощутить, как на моей голове зашевелились волосы. В письме было лишь одно предложение:



«Я ЕГО НАШЁЛ»


После – мое фото, где я покупаю газировку вчерашней ночью.

В смысле ты меня нашел? Да кто ты, чёрт возьми, такой и зачем я тебе сдался, что ты выследил меня уже даже ночью? У меня затряслись руки, и я почувствовал, как вспотели ладони, но я решил продолжить. Через десяток сообщений я нашел ещё одно: «Ты не сможешь его спрятать от меня, укрытие – вопрос времени. А когда найду, советую ему быть осмотрительнее на улице и дороге, мало ли что…»

Затем ещё: «Симпатичная псина, сильно будете жалеть о ее потере?» – а следом было фото Барни на заднем сиденье папиной машины, когда я брал ее покататься.



«Слышал об инвесторах? Они покупают похищенных людей для своих целей.

Что насчет твоего ненаглядного сыночка?»


Затем ещё и ещё.

Писем было столько, что становилось не по себе, потому что я никогда не видел никого подозрительного вокруг. Не было такого, чтобы кто-то шел со мной от дома до магазина или отправлялся третьим лишним на нашу с Барни прогулку. И хорошо, что я никого не замечал, потому что сейчас я едва не начинал задыхаться от подступающего к горлу страха. Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, а виски начинала сдавливать тупая боль. Я посмотрел на свои руки – они тряслись сильнее, чем до этого, как и мои коленки. Мне становилось с каждым мгновением все тревожнее, что я начинал терять связь с реальностью и погружался в оглушающую панику все глубже, что даже не заметил зашедшего в комнату папу. Я продолжал смотреть огромными глазами на экран ноутбука и вжиматься в спинку стула, не зная, куда себя деть от агонии ужаса. Через мгновение ноутбук оглушительно захлопнулся, но мне показалось, что это был не звук хлопка, а словно у меня в голове раздался взрыв и я медленно разлетаюсь пеплом по поверхностям комнаты.

– Мне страшно… – Прошептал я, подняв испуганный взгляд на папу. Он обнял меня, прижав к себе, и начал гладить по голове.

– Лёшенька, все будет хорошо! Боже, у тебя сейчас сердце выскочит! – Папа сильнее прижал меня к себе. – Сынок, тебя никто не тронет, слышишь? Я никому не позволю.

– Они же меня нашли! Там же было написано!

– Они просто манипулируют моими чувствами, чтобы я делал все, что они хотят.

– А что они хотят?

– Это взрослые слова, ты мало что поймешь, – папа устало улыбнулся. – Надеюсь, теперь ты убедился, что я все это не придумал? – Я закивал головой, все ещё утыкаясь в папу и не собираясь его отпускать. – Я просто не хотел тебе это показывать, чтобы ты себя не чувствовал, как под прицелом. Я хотел, чтобы, пока ты не уехал, у тебя даже и мыслей не было кого-то бояться!

– Прости меня…

– Иди сюда, – ласково прошептал папа, опустившись на коленки и сев на пол, облокотившись на батарею, протягивая ко мне руки. Я, растирая слезы по лицу, опустился вниз, обняв папу за шею, уткнувшись в него. Папа обнял меня в ответ, понимающе гладя по спине.

Мы молчали. Мне нравилось молчать. Точнее, мне нравилась эта тишина, которая ни к чему не обязывала: меня – оправдываться перед папой, а папу – передо мной. Через какое-то время я даже перестал дрожать от своих панических атак и повис на папе, как старое пальто на своем владельце. Вскоре к нам присоединился Барни, и мы втроем сидели в тишине.


* * *

Черный тонированный джип почти взлетал на пустом шоссе, маневрируя между сонными легковушками, уверенно приближаясь к аэропорту. Не поверите, но внутри машины был я и уныло смотрел на пролетающие мимо фонари. В моей голове перепуталось много идей, что взять их и привести к логической цепочке не представлялось возможным, но одна мысль то и дело залетала то в одно размышление, то в другое. Поэтому я решил, что сейчас или никогда, и открыл переписку с Дашей, чтобы все ей рассказать. Последним козлом в своей прошлой жизни я не хотел оставаться!

Как мне казалось, описав все логически, я отправил сообщение и застыл в ожидании. Я надел наушники и включил какую-то дурацкую песню, заглушающую шум дороги и накрапывающего дождя. Но музыки я почти не слышал и, как неврастеник, дергался от каждого уведомления на телефоне, отчего мое сердце на мгновение замирало, а тело леденело – вдруг от нее? Посмотреть в диалог? Ну уж нет, я боялся этого, как тощая мышь жирного кота, – очень. Да и вообще, внутри меня бушевал ураган эмоций: гордость за свой храбрый поступок, потому что я действительно боялся и боюсь этих слов: «я уезжаю, и мне нельзя ничего об этом говорить, нам нужно забыть друг друга».

Но как забыть, если она – часть моей жизни? Я не знал. Я вообще не знаю, правильно ли я сделал, что все это написал, не дав ей выбора – знать ей это или нет, но сейчас размышлять об этом поздно. С другой стороны, внутри меня была надежда, что она поймет меня и ответит на сообщение, даже если это будет одно слово – «урод», я буду рад услышать это от нее, а не от кого-то ещё. Но в то же время страх, что она не поймет меня, был сильнее страха ожидания, и я просто молился (будучи агностиком), что хоть что-то, да произойдет. А ещё я до сих пор чувствовал аромат ее сладких духов на своей рубашке, и моя душа трепетала от этого запаха, потому что так пахло желание, страстное животное желание, которое испытывает мужчина, когда видит любимую женщину, так пахнет первая встреча после разлуки и прощание перед расставанием навсегда, так пахнет любовь во всех ее проявлениях, а ещё так пахнет душа, моя душа. И не будьте черствыми скептиками, когда вы действительно полюбите, то вы сможете меня понять, а пока хотя бы постарайтесь, если не верите.

В наушниках вновь раздалось оповещение, вернувшее меня в реальность, и я разблокировал телефон. Достала уже эта реклама, сил нет! Я даже почувствовал, как у меня от негодования нахмурилось лицо и заходили скулы. «Трус» – все, что я успел прочитать перед тем, как уведомление скрылось в череде оповещений. Чертыхнувшись, я попытался открыть диалог, но все пальцы перепутались, правая нога судорожно забарабанила по коврику, а сердце застучало так, что, казалось, вся машина сотрясается от этой дроби и вот-вот под ней рухнет дорога, словно под напором отбойного молотка.

«Трус! Ты последний трус, которого я знаю! Ты даже не дал мне шанса понять тебя и то, что должно произойти! Ты решил все за меня, как за безмолвную овцу, которую ведут на убой.

Дура! Какая ж я была дура, когда дала тебе второй шанс!

Ну разве я не заслуживаю быть счастливой? Разве я не заслуживаю такого маа-а-аленького счастья? Разве я не заслуживаю хоть раз быть любимой? Что я такого сделала?

Знаешь, я думала, что привыкла к одиночеству, нашла в нем плюсы. Ты не поверишь, насколько я растворилась в этом одиночестве, но тому, насколько сильно я себя обманываю с этим, конечно, не сравниться с моим погружением. Потом появился ты, и все изменилось…

Когда я вижу твою улыбку, ловлю твой взгляд на себе – мне кажется, что я в эти моменты люблю весь мир со всеми его недочетами. Я пыталась выкинуть тебя из головы, но это невозможно! Теперь, когда я вновь поверила тебе, ты обманул меня, как ребенка, и требуешь понимания! Ты не знаешь, что ты творишь со мной! Мне плохо! Понимаешь? Я орать готова от боли, на стенку лезть! Мне никогда так не хотелось тебя, как сейчас, это даже не желание – это потребность, нужда, назови как хочешь. Мне надоело быть сильной и независимой, мне надоело строить из себя такую веселую и жизнерадостную особу, которой никто не нужен. Я иду по вечернему городу и плакать хочу, прихожу домой и плакать хочу, просыпаюсь – тоже. А тут я размечталась, забылась в своих фантазиях, представила себе то, чего нет, и сама же чахну от этого…

Когда у меня рушились мечты, ты помог мне их восстановить. Но сейчас ты уничтожил не только их, ты уничтожил и меня. У меня было предчувствие, что все наконец хорошо! Все кричало о правильном ходе событий… только вот последний ход оказался провальным, и моя надежда на тебя медленно умирает внутри. А это, чтобы ты знал, самое страшное – когда сначала умирает мечта, а вслед за ней от горечи потери умирает надежда. Надежда, которая могла бы все исправить. Я рада, что больше никогда тебя не увижу! Улетай, уплывай куда хочешь! Мне теперь все равно!

Я тебя ненавижу!»

Я, конечно, иногда сомневался в себе, как в элементе этого мира, но сейчас это чувство стало разрывать меня изнутри. Я только что взлетел, а теперь падаю вниз и не знаю, очнусь ли я, когда коснусь земли. Столько чувств рухнуло в тот момент, что даже апокалипсис не сравнился бы с этим разрушением. Это нечто большее. Это пала целая вселенная, вселенная под моим именем. И кто сможет эту вселенную возродить? Кто помогает возрождаться фениксу? Кто дает ему эти силы? Он сам? А может, нечто большее?.. Я не знал ответы на эти вопросы и не хотел узнавать. Лишь одно я понимал наверняка: феникса кто-то любит и ждет, и вряд ли без этой любви он смог бы возродиться, погибнув впервые. Ведь зачем возвращаться туда, где тебя не ждут? А если тебя ждут, то как бы ни было нужно, ты не сможешь уйти, а если сможешь, то всю жизнь будешь жалеть. С вселенной все сложнее, гораздо сложнее. В ней живет феникс, а не она в нем. И если умрет вселенная, то уже никто никого никогда не дождется, как бы ни любил. И кто тогда сможет унять эту боль? Когда те, кто должен был встретиться, не встретятся никогда? Никто и никогда. Никому это не будет под силу, даже фениксу, влюбленному во вселенную. Спасать ее уже будет поздно, как и меня.

Я не хотел ничего отвечать. Я хотел просто перестать существовать, чтобы я никогда не появлялся и не умирал, чтобы просто меня не существовало, и все. Все было бы лучше, я уверен! Я был бы не я, жил другой жизнью на какой-нибудь окраине города, ходил по вечному кругу «работа – дом» и когда-нибудь, накопив денег, купил бы маленькую дачу, на которой бы окучивал помидоры, а в один из дней заснул счастливым в своем кресле под новости и не проснулся бы уже никогда. Но нет, я, свалившись из рая, теперь должен пройти через ад, просто потому что я – это я, а не кто-то другой. Потому что я не умею окучивать гребаные помидоры и не живу в колесе бытовухи. Мне хотелось убежать туда, где бы меня никто не нашел. Мне хотелось спрятаться в самой темной комнате и никогда из нее не выходить, чтобы никто не видел и не знал меня. Я бы сидел и говорил там со стенами, которые не смогли бы выдать меня. И в один из дней стал бы замком, который закрыл бы дверь в эту комнату навсегда. Я не хочу быть собой! Я ненавижу себя! Я не хочу существовать! Я хочу быть ничем и жить ничем, чтобы однажды стать абсолютным и неоспоримым ничто на этой земле. Но я ничего не мог изменить, а потому я все ещё оставался собой и все ещё был по дороге в аэропорт, который сможет спрятать меня от всех и навсегда.

Это был самый худший день в моей жизни! Мне кажется, хуже было уже просто некуда, но я ошибался…

Когда мы проехали парковку, я заметил, что папа выруливает на какую-то другую дорогу, которая не вела к главному входу в аэропорт, отчего вдвойне становилось тошно. Такая ли победа нужна тебе, пап? Такой ценой? Я знаю, ты не ответишь, ведь я говорю сам с собой, но мне хотелось получить ответ… Папа остановился у черного входа, и, помимо нашей машины, я увидел ещё несколько ослепляющих фар, которые, лишь только погасли наши, погасли в ответ. Моя дверь открылась, и я вышел из машины, тут же окружив себя толпой сотрудников безопасности, словно мировая звезда. Не хватало только моего папарацци – потерялся, наверное, бедняжка, или на автобус опоздал… жалко, хорошо фотографирует!

– Сейчас ты с Максом пройдешь через стойку регистрации, и вас проводят на самолет.

– Да знаю я, знаю! Сколько можно повторять?! – Огрызнулся я в ответ. Папа сделал вид, что не заметил, и продолжил рассказывать все мои действия, которые мы обговаривали уже целый год. – Подожди, а почему Макс со мной?

– Он летит с тобой, – спокойно отвечал папа, словно мы выбирали картошку в магазине.

– Почему не ты? – Я чувствовал, как мои щёки начинают наливаться кровью, а тело напрягаться от злости.

– Потому что я слишком заметный рядом с тобой.

– В смысле? Мне затворником теперь стать, чтобы тебя никто не замечал?

– Я не это имел в виду! Ты вообще соображаешь, с какого входа мы заходим? Уверяю тебя, возле главного уже есть кучка журналистов с камерой!

– То, что мы идем по каким-то катакомбам, я и так прекрасно вижу! Надеюсь, вход уже закрыли на амбарный замок и посадили перед ним дракона?

– Лёша, прекращай свой сарказм! Если ты ещё не понял, все делается для твоего же блага!

– Ну да, как же… – Фыркнул я так, чтобы папа точно услышал. – Ты только так говоришь, но ничего благосклонного не делаешь!

– Какая муха тебя укусила в машине? Ты весь сам не свой! – Папа взял меня за локоть, остановив перед входом в регистрационный терминал.

– На себя посмотри! Лучше бы я был сиротой! – Я даже не успел заметить, что произошло, но хорошо почувствовал, как папина ладонь приложилась с размаху к моей левой щеке. Все мое нутро задрожало от раздражения и усталости, я чувствовал, как у меня раздуваются ноздри, словно у быка при виде матадора, и как ладони начинают сжиматься в кулаки. Поэтому, не успев придумать ничего умного, я рванул туда, куда глядят глаза.

Я бежал через весь аэропорт, спотыкаясь о чьи-то вещи и перелетая меж людей, лишь бы вырваться из этого душащего меня места. Я понимал, что уже весь персонал занялся моими поисками, а потому времени было мало, чтобы хоть где-нибудь спрятаться, – выйти отсюда мне точно не дадут. Я влетел в безлюдное крыло и, пометавшись по коридорам, вломился в какое-то служебное помещение, закрыв дверь. Тут меня точно никто не найдет и я пропущу самолет – то, что нужно! Я опустился на пол и уткнулся головой в колени, размышляя о том, что мне делать дальше. Странно, что ещё не объявили по громкой связи, что пропал мальчик и все жаждут его найти, чтобы упечь подальше, а то жить нормально мешает! Или агония пока что не подкинула в папину голову такой вариант?.. Ну ладно, подожду.

Не знаю, сколько прошло времени, но когда до меня стали доноситься голоса, у меня уже перестала саднить щека и стихало желание показать здесь всем, кто главный. Я сдаюсь, ты победила, судьба! Открывай шампанское и отмечай победу, я не буду больше мешать! Когда голоса стали громче, я закрыл себе рот, чтобы никто не услышал моего надрывного дыхания и чертыханий себе под нос.

– Чш-ш-ш! – Совсем близко раздались шаги. – Ты слышал?.. – Да я же ничего не делал, что можно было услышать? – Он здесь… – Ну конечно, папино рентгеновское зрение уже давным-давно вычислило мое укрытие, что ж, я поднимаю белый флаг! Браво. Дверь предательски заскрипела и впустила свет, мне оставалось только лишь, как ежу, свернуться в клубок и выпустить иголки, чтобы от меня отстали. Но была проблема: какие бы острые иголки ёж ни выпускал, папа всегда найдет перчатки, чтобы взять его на руки. – Ну и чего ты добился? – Я пожал плечами, все ещё пытаясь сползти под куртку для укрытия, когда папа опустился рядом на пол. – Куда делся мой жизнерадостный сын? – Я поднял на папу пустой взгляд, предпочитая молчать и дальше. – Не хочешь разговаривать? Ладно, я не заставляю. Но я хочу, чтобы ты уяснил одно раз и навсегда: я никогда не прощу себе, если с тобой что-то случится, а потому, какими бы жестокими тебе ни казались мои действия, они всегда направлены на то, чтобы тебя защитить. Потому что ты мой единственный сын, ты слышишь, Лёша? Ты у меня один и я не хочу тебя терять! Будь у меня хоть крошечный шанс не калечить тебе жизнь – я бы им воспользовался, но его нет. Как нет и того, кто бы смог мне помочь! Ты всегда можешь спрятаться за меня, зная, что у тебя есть кого попросить о помощи, а мне прятаться не за кого! Поэтому я иногда совершаю безрассудные вещи, потому что не знаю, как сделать правильно. И то, что я был когда-то в твоем возрасте, вовсе не значит, что я имею право указывать, как тебе себя чувствовать и как хотеть жить. Потому что я никогда не переживал того, что пережил ты, прими это, пожалуйста. Пойми, для меня ты – целый мир, который я до сих пор узнаю, и готов сделать все, чтобы познавать этот мир и дальше всю свою жизнь! Так позволь мне этот мир защитить, а не бросать на произвол! Почему ты записываешь меня во враги, если мы всегда были одной командой? Я никогда не хочу тебе ничего плохого, ты для меня важнее всех!

– Я тебе не верю! Вы просто хотите от меня избавиться, чтобы жить нормально со своими будущими детьми, а я теперь вне игры! Я вам мешаю, я же вижу! – Краем глаза я видел, как папа переглянулся с Максом и как последний озадаченно потер лоб, ожидая ответа на мой бросок.

– Если бы я хотел это сделать, то сделал бы так ещё тогда, когда мы только с Мартой познакомились, и без твоего ведома. Как видишь, ты все ещё с нами, значит, я не вру! Ты мне ещё свою мать припомни, чтобы я по сравнению с ней был ещё большим тираном и деспотом. Я же такой в твоих глазах? – Я помотал головой и потупил взор, я понимал, что обидел папу, но признаваться в этом сейчас не хотел. Конечно, я его таким не считаю и я уверен, что он знает это. – Хочешь отыграть сейчас на мне свой подростковый максимализм? Извини, но время ты выбрал не самое подходящее. Этим нужно было заниматься раньше, когда тебе никто не угрожал, сейчас уже пора хотя бы на время вылезти из пеленок, если ты хочешь спокойной жизни, а не убегать от проблем. Я потратил все свои силы, всего себя, чтобы у тебя была жизнь, которой не было у меня, и я не позволю ни себе, ни тебе, ни кому-то ещё вот так просто все уничтожить. Впрочем, ты можешь оставаться здесь сколько угодно, молчать сколько тебе влезет, если ты до сих пор не повзрослел, но я хочу, чтобы ты знал, что я рассчитывал на тебя. Не будем тебе мешать, утопай и дальше в своих обидах! Пошли, – папа с Максом вышли из комнаты.

Серьезно? И это все? Ты действительно оставишь меня здесь? Это даже как-то несправедливо! Конечно, я не хочу взрослеть, мне нравится, когда все мои трудности решает кто-то другой, пока я занимаюсь всем, чем моей душе угодно. Но я действительно не ожидал, что папа вот так просто уйдет. Он даже не переиграл, он уничтожил противника! Я был фраппирован в самое сердце, словно на дуэли, шпагой, поразившей противника навсегда. Ну уж нет, я так просто сдаваться не буду!

Я поднялся на ноги и открыл дверь. За ней никого не было, и куда идти, я не знал. Я даже не помню, как сюда попал, все было как в безумном сне. Но если не знаешь, куда идти, то нужно идти на свет, чем я, собственно, и занялся, выйдя через пару минут в зону прилетов. Я остановился перед раздвижными дверьми в поисках указателей, но вместо этого мое внимание мгновение за мгновением привлекало то, как люди радуются друг другу, как они бегут навстречу, обнимаются, плачут, прыгают на месте от волнения или выпивают одну бутылку воды за другой, как держат в руках игрушки, постоянно поправляя то упавшее ухо, то кривую лапу, с каким трепетом ждут друг друга, высматривая в толпе знакомый силуэт, и как подрываются с места, понимая, что это он. Мне было так приятно на душе при виде этих эмоций, что на пару минут я даже забыл, что вообще происходит и где я, я будто смотрел кино со счастливым финалом и радовался вместе с персонажами.

– Ты должен уйти, ты всем мешаешь! – Процедила какая-то пожилая женщина, смотря своим морщинистым лицом на меня, вернув сознание в реальность.

– Что?

– Можно пройти? Не помещаюсь…

Я, все ещё находясь в растерянности от непонимания, что из этих фраз действительно прозвучало, уступил проход, развернувшись спиной к дверям. Судя по табличке, мне стоило повернуть направо, чтобы попасть в паспортный контроль, и налево, чтобы выйти отсюда.

Я завернул за угол и вдалеке увидел папин силуэт, подходящий к стеклянному лифту. Мне кажется, с такой скоростью я не бегал ещё никогда, дрифтуя на поворотах и еле удерживаясь на ногах. Я почти догнал его, оставался лишь последний рывок к лифту, двери которого стали предательски открываться. Не знаю как, но я влетел в лифт, впечатавшись в папу, все ещё не открывая глаз после олимпийского прыжка. Если честно, я боялся, что меня сейчас расплющит этими дверьми, а потому на всякий случай зажмурился ещё до того, как приблизился к ним. Папа обнял меня, прижимая к себе, пока я пытался не задохнуться от пробежки – спортсмен из меня так себе.

– Я рад, что ты меня услышал, – папа погладил меня по голове.

– Давай поедем домой, пожалуйста! Забери меня назад!

– Я не могу!

Я замотал головой, смотря в ответ.

– Я не могу, – тяжело вздохнул папа, словно смотря сквозь меня. – Я сделал все, чтобы тебя спасти, теперь твоя очередь. Ничего страшного не произойдет, ты останешься для меня моим сыном, для Барни – его хозяином, для детей – старшим братом. Ничего не поменяется, я тебе обещаю!

– Да как же ты не понимаешь, поменяется абсолютно все!

– Я понимаю, но я имел в виду нас с тобой! Я знаю, что ты напуган – я тоже, но это необходимая мера, чтобы избежать плачевных последствий. Тебе же не хочется возвращаться в тот подвал?

– При чем здесь это?! – Воскликнул я, когда двери лифта стали открываться, и мой голос грянул громом по коридору. – Зачем мне каждый раз о нем напоминать? По-твоему, они настолько предсказуемы, что повезут меня в то же место в то же время? Кто тебе вообще сказал, что если я сменю имя и место жительства – меня никто не найдет? Неужели? Я не думал, что ты такой наивный!

– Лёша, ты просто не понимаешь всех рисков, если ты останешься!

– Конечно, я же глупый и не смогу разобрать, что к чему!

– Прекрати так себя вести! Хватит! Мы уже достаточно говорили на этот счет, Лёш. Не заставляй меня повторять все снова – тебе это самому не нравится! Если ты не хочешь меня понять, то хотя бы постарайся услышать, а если и этого не произойдет, то хотя бы сделай вид! Лёша, хватит быть эгоистом! Все делается ради тебя, ведь не только ты один страдаешь! Страдаю и я, и Марта, и будущие дети, которые не заслуживают таких проблем!

– А я, значит, заслужил? – Мне казалось, что вот-вот, и вторая пощечина явно разольется алым пятном по моей щеке, но этого не случилось. Меня всего стало трясти и, казалось, что сейчас через меня проходило все электричество мира, а я был оголенным проводом, лежащим возле воды. Мне было достаточно маленькой капли, чтобы заискриться и зашипеть, предупреждая всех о поломке, но этого будто не замечали и продолжали лезть, чтобы вновь увидеть яркие искры моего отчаяния.

– Не хочешь думать обо мне, подумай о Даше, за ней тоже могут начать следить!

– Не получится, мы расстались!

– Поэтому ты такой злой?

– А тебе удовольствие доставляет ковыряться в моем дерьме?

– Ты мой сын, у меня выбора особо и нет.

«Заканчивается регистрация на рейс С-240599 Энск – Рэй… Заканчивается регистрация…» Неужели она ещё не закончилась?.. Ну вот оно, начало конца, до запуска ракеты оставалось не больше пятнадцати минут, а чтобы засунуть меня в нее – и того меньше.

Пройдя сквозь тесный и слабо освещенный коридор, мы с папой вышли вновь к зоне регистрации, где уже были Макс, Марта и сотрудники безопасности. Даже интересно, они с работы Макса или нет… Марта была сама не своя: бледная, напуганная, нервно теребящая манжет своего серого свитера и беспомощно смотрящая по сторонам. Макс был чуть более жизнерадостным и что-то напряженно печатал в телефоне. Когда Марта увидела нас, то бросилась с распростертыми руками, словно не видела целую вечность, приговаривая, как она переживала и как я ее напугал. Тем не менее, все хорошее когда-нибудь заканчивается, а потому, когда количество сотрудников стало увеличиваться, я понял, что пришли за мной. Я вцепился в папу, как кот в хозяина при виде воды, и не намеревался его отпускать до тех пор, пока эта экспансия будущего не остановит свое влияние на меня настоящего.

– Кто все эти люди? Зачем они здесь? Тут же нет ничего угрожающего!

– Они просто проводят вас к самолету.

– Нет, не бросай меня, нет! – Я прижался к папе, стараясь как можно сильнее вцепиться в него и не отпускать. Папа приобнял меня, но на его лице не проступало никаких эмоций – он был мертвенно спокоен и даже пугал этим. – Не отпускай меня!

– Лёша, все будет хорошо! – Не знаю, подал ли папа какой-то знак Максу или тот решил взять бразды правления, но я почувствовал, как его тяжелая рука опустилась мне на плечо и крепко обосновалась на нем, попытавшись оттянуть меня от папы.

– Не трогай меня! – Зашипел я на Макса, вцепившись до царапин в папино запястье.

– Лёша, все тебя ждут, не устраивай истерику! – Макс с силой потянул меня к себе, когда папа опустил руки, а Марта виновато смотрела на меня, роняя слезы. Ну уж нет, вы сами напросились на нее!

– Я ненавижу твою работу! Ненавижу! Я вас всех ненавижу! Это ты во всем виноват! Ты! Отпусти меня! Отпусти! Папа, не отправляй меня туда! – я тянул к нему свои руки, но Макс безжалостно заламывал их, прижимая меня к себе. – Отстань! Не трогай меня! Это моя жизнь! Моя! Пожалуйста! Папа! Папа! – Макс оттаскивал меня все дальше и дальше, пока мы не скрылись за стенами паспортной зоны. Я был не в себе, мне казалось, что я мог в этот момент сломать ему руки своими попытками освободиться. Я орал на весь терминал и не собирался успокаиваться, мне хотелось только одного: чтобы через крик вышла вся боль и страх и чтобы все слышали, как мне плохо и содрогались от этого, особенно те, кто только что меня бросил.

Какими-то титаническими усилиями Макс затащил меня в самолет и усадил в кресло. Все тело ныло и болело, я был весь мокрый и дрожал от злости, пронизывающей каждую клеточку моего тела, глотая слезы, которые в несколько ручьев текли из моих глаз. Макс что-то говорил мне о времени полета, но меня это вообще не волновало, я не собирался удосуживать предателя своим вниманием. Макс на какое-то время замолчал, слушая мои всхлипывания, но затем продолжил:

– Знаешь, все н…

– Заткнись! Я не хочу тебя слышать! Заткнись! Заткнись! – Вновь взорвался я, смотря бешеным взглядом на Макса. – Я тебя ненавижу! И, кстати, то, что ты лучший друг папы, не значит, что ты – это он! – Макс потянулся ко мне, чтобы пристегнуть ремень, но и здесь его ждало то, чего он заслуживал. – Не трогай меня! Убери руки! – Чуть ли не отпихнув его ногами, закричал я. Наверное, если бы это не был бизнес-класс, в котором летели лишь мы с Максом, меня бы уже высадили из самолета, чтобы не слушать мои вопли, но этого не случилось, а потому я чувствовал абсолютную свободу в своих эмоциях и знал, кого можно было ими, при случае, выхлестать.

Когда Макс все же оставил меня в покое, я перевел взгляд на иллюминатор, больше обращая внимание на свое отражение, чем на взлетную полосу, и до сих пор задавался лишь одним-единственным вопросом: «за что?» Ответа не было.


* * *

До ужаса испуганный взгляд, кровь под носом и на губах и пистолет, приставленный к виску, – такая картинка появилась в телефоне мужчины, пытавшегося трясущимися руками закурить сигарету. Минута. Вторая. Он не решался заново включить видео, в последний момент его палец, как заводной, соскакивал на кнопку выхода. Его трясло. Было видно, как его скулы ходили взад-вперед, а вена на виске то и дело набухала, бешено барабанив свой ритм. В его глазах мелькало множество мыслей и картинок, стремительно проносящихся в уме, и когда уже совсем страшные образы начинали возникать один за другим, то он встряхивал головой и закрывал глаза. Но долго тянуть время было нельзя – он глубоко вздохнул и открыл видео.

Голубоглазый парень с животным страхом смотрел на него с экрана, то и дело роняя слезы на грязный пол, на котором стоял на коленках, в сыром, промозглом подвале, с единственной лампочкой, торчащей откуда-то из-за его спины. Чья-то рука грубо держала его за белокурые вьющиеся волосы и дергала каждый раз, когда он всхлипывал. На его лице и волосах была кровь и, скорее всего, она была его, потому как красные дорожки, перемешавшись со слезами, медленно ползли по его губам и подбородку вниз. Вторая рука, не менее грубая на вид, держала пистолет, вплотную прижав дуло к его виску, то и дело гладив пальцами курок. Молчаливое видео казалось ужасно долгим, но заминка длилась не более пяти секунд, хотя казалось, что прошло уже несколько часов перед тем, как парень смог выдавить из себя хоть слово.

– Папа… – Раздался дрожащий голос. – Если ты ничего… если ты… сделаешь… не сделаешь все, что они хотят, они убьют меня! У тебя есть сорок восемь часов и десять миллионов… Папочка, пом…

– Наши требования останутся такими на протяжении двадцати четырех часов, дальше мы поставим тебя на счетчик, а если не выполнишь наши требования – мы его убьем! – И пистолет в его руке пугающе заскрипел. Он нажал на курок, но выстрела на раздалось, однако по глазам парня было видно, что за несколько мгновений он уже успел проститься с жизнью. Рука, державшая его за волосы, теперь зажимала ему рот, а та, что держала пистолет, показала телефон, на котором включился обратный отсчет: 48:00. – Сорок восемь часов и ни минутой больше! – И видео оборвалось, оставив мужчину наедине с увиденным.

Телефон выпал из его рук, и раздался надрывный крик, в котором смешались боль с отчаянием и безысходностью, разрывая его на мелкие кусочки.

– Нет-нет-нет, это какая-то шутка! Этого не может быть! – Он сполз по стенке на пол и закрыл лицо руками, уткнувшись ладонями в колени. – Ненавижу! Ненавижу! – Мужчина откинул телефон и ударил по стене до крови кулаком, так он сделал ещё несколько раз, пока женщина, которая была все это время возле него, не вцепилась в его плечи, встав между ним и стеной. – Они не остановятся! Не остановятся! Даже если я дам им деньги, они его… – Он с шоком смотрел на нее, едва произнося слова. – Его нужно как-то оттуда вытащить! Его нужно найти! Нужно найти! Он же ещё совсем ребенок! Он же ещё совсем маленький, чтобы с ним так поступать!

Вот что произошло со мной пять лет назад и вот почему папа так боится теперь любых угроз в мой адрес. Я, конечно, могу сказать, что похищение не особо сильно повлияло на мою психику, но в том, что свои следы оставило очень заметными, я уж точно не совру. Тогда-то на мне жизнь отыгралась за избалованное и спокойное детство. Что только там со мной ни делали (плохого) за эти два дня, но самым ужасным было утро перед моим побегом… Может быть, я когда-нибудь вам о нем расскажу, когда наберусь смелости все вспомнить вновь.

Кто это сделал, неизвестно. Главный – они называли его Гром – издевался надо мной с особым возбуждением и жестокостью, словно мои крики и слезы его заводили так же, как старый автомат, в который бросили потертую монетку. Никогда не забуду, как я тогда в лихорадке валялся на грязном холодном полу, задыхаясь от боли и страха, пока в полутьме члены, назовем это «кланом», держали меня, чтобы я не дергался, когда их предводитель воспитывал мою строптивость. И он, увы, все ещё на свободе.

Что ж, видимо, пришло время хотя бы коротко рассказать вам о тех, кто ещё до недавнего времени был частью моей жизни, – все равно в самолете заняться было нечем, а с Максом я ещё не был готов разговаривать. Не буду расписывать достоинства и недостатки каждого, но я думаю, что моя интонация очень хорошо отобразит это. Правда, должен сразу предупредить: размер моего изложения совершенно не зависит от моего отношения к этим людям.

Начну с той, которая стала единственной, кого папа подпустил к своему ребенку, потому что попросту не потерпел бы нелюбви к нему. Он бы не допустил и не простил себе, если бы рядом появилась женщина, которая не терпела бы его сына – слишком дорога была бы расплата за личное счастье. Марта, которая жила с нами только пятый год, хорошо усвоила это правило, и хоть ей про него и не говорили, но она знала, что ее муж в первую очередь отец – он один прожил (на тот момент) тринадцать лет в этой роли, и этой ролью он дорожит сильнее, чем какой-либо ещё. И как только она приняла это, ей открылся удивительный мир ее мужчины – любящего и заботливого мужа, готового ради своей семьи на все.

Она действительно наполнила наш дом уютом и легкостью, которую было трудно создавать в одиночку, придумала массу каких-то безумно трогательных семейных традиций, которые до сих пор актуальны, да и просто, наконец, стала той неотъемлемой частью семьи, которой нам с папой не хватало. И если у нас с папой был семейный ритуал – всегда, когда это возможно, завтракать вместе, то Марта добавила к нему ещё обед и ужин. Мы стали настоящим целым, неразделимым и непобедимым, мы стали по-настоящему теми, кого можно было назвать семьей. Хотя сперва я очень настороженно к ней относился, потому что делить папу с кем-то ещё мне мало хотелось, да и тем более откуда я знал, на сколько она у нас задержится. Это сейчас я понимаю, что разбивал ей сердце своими выходками, но тогда я хотел проверить ее на прочность, чтобы убедиться, что ей можно доверять. Она терпела все, что выдавала моя ревность, терпела и не сдавалась, упорно дожидаясь момента, когда я, наконец, пойму, что я не стану третьим лишним в этой компании, а, наоборот, лишь укреплю ее.

Когда меня похитили, первым, кого я увидел в больнице, придя в себя, – была она. Тогда я только отошел от наркоза и совершенно ничего не помнил из того, что происходило. С её слов я негромко застонал, а потом едва слышно, смотря на Марту, назвал ее мамой, параллельно неся какой-то бред. Если честно, то я и этого вспомнить не могу.

Мое же желание назвать ее мамой пришло позже, когда мы поехали отмечать Новый год на дачу. Папа тогда уехал за елкой, и мы остались в доме вдвоем. Я уже давно хотел посмотреть, что будет, если я назову ее «мама», но все ещё не решался. Хотя мне реально так хотелось кого-нибудь назвать своей мамой, что я понимал, что долго тянуть не смогу. Я на полном энтузиазме спустился вниз, но как только увидел ее, у меня затряслись руки, и я едва смог переступить порог кухни. Мне казалось, что вся жизнь пролетела перед глазами, прежде чем я подал голос. Не помню, что я уже попросил у нее, но в ту же секунду она развернулась ко мне с открытым ртом и в слезах обняла меня, а я почувствовал, как мое сердце соприкоснулось с ее, словно между нами образовалась какая-то новая связь, которой не было до этого. Пожалуй, именно тогда я осознал, что она мне не враг.

Я даже не знаю, с чего начать, чтобы описать папу. Доверие. Спокойствие. Теплые толстовки и сказки на ночь. Сердце размером с планету. Едва уловимый запах ментоловых сигарет. И кофе, мно-о-ого кофе.

Большую часть жизни папа посвятил мне и я, как бы это ни звучало, не хотел сейчас мешать ему жить для себя. Хотя делал это он с большой опаской, оглядываясь то и дело на меня и на мое слабое желание его отпустить. Да, в отношении папы я эгоист, причем самый консервативный! Я привык, что папу не нужно было ни с кем делить, потому что он всегда был рядом ТОЛЬКО со мной, а не со мной и с кем-то ещё.

Папа начал рано жить один. Ему было около семнадцати лет, когда жизнь в родительском доме стала невыносимой. Летом папа подал документы в вуз и, как только узнал о поступлении, первым же делом собрал все свои вещи, которые смог бы унести, и нашел съемную квартиру недалеко от учебы. Комната была настолько маленькой, что едва хватало места для двоих. Чтобы как-то платить за жилье, папа работал в библиотеке после универа, но денег почти ни на что не хватало, разве что только купить еды на остатки. Но он все равно не увольнялся и проводил там почти все свободное время, потому что обожает читать. Он даже из дома тогда помимо вещей вывез десяток томов любимых книг.

Когда папа познакомился с моей матерью, наверное, был сильно в нее влюблен и потому терпел все ее выходки и скандалы между редкими приступами нежности. Я думаю, что она никогда его не любила, но ей определенно нравилось, что кроме себя папа брал ответственность и за нее, разруливая все ее проблемы, как свои. Моя мать никогда не хотела детей и все делала для того, чтобы их не иметь, пока однажды не узнала, что беременна. Папа тогда был на седьмом небе от счастья, а она пила таблетки, которые нельзя было пить, била себя по животу, курила и выпивала – в общем, была изобретательной на уничтожение женщиной. Но я не сдавался и продолжал упорно развиваться внутри нее, как самый живучий паразит. И вот она уже на седьмом месяце, и вроде как перебесилась, но в один из дней ее увозит скорая с ножевым ранением в область плода. Та-да-а-ам! Но все же где-то ее план был недоработан, потому что после того, как меня извлекли из этой комнаты страха, началась поистине счастливая пора моего детства. Наверное, я бы смог рассказать о наших отношениях с ней больше, но вряд ли вам было бы интересно листать пустые страницы. Папа всегда делает все, чтобы я не чувствовал себя ущемленным в том, что у меня нет мамы, но что тогда, что сейчас, если честно, ее отсутствие меня волнует меньше всего и я никогда не чувствую себя брошенным.

Папа сразу остался со мной один на один, потому что моя мать ещё в первый же час моей жизни отказалась и от меня, и от папы, радостно бросив на прощание, что теперь я «только его головная боль». Не думаю, что у папы в девятнадцать лет был большой опыт ухода за младенцем, но он делал все и даже больше, несмотря на полное отсутствие помощи. Работа в библиотеке ему была на руку как минимум в нескольких аспектах. Во-первых, не считая сторожа, папа был единственным представителем мужского пола в здании, а потому, узнав о его положении, работницы библиотеки не только разрешили брать меня с собой, но и всячески одаривали его – то вещами, то советами. А во-вторых, в библиотеке было очень много книг не только по медицине, но и для будущих мам, благодаря штурму которых папа за несколько недель преуспел в памперсных делах. Постепенно его растерянность сменилась радостью, а возникающие трудности превратились в рутину. Большую часть заработанных денег он тратил на всякие развивающие побрякушки для меня, на дорогие смеси, подгузники, одежду, стараясь выцепить самое лучшее, оставляя себе лишь на еду и, кажется, совершенно забивая на самого себя.

Моя мать за три месяца так и не объявилась, и в один из вечеров раздался звонок в дверь. Не переставая меня, спящего, укачивать, папа, чертыхаясь себе под нос от громких звуков, направился в прихожую. Каково же было его удивление, когда на пороге он увидел бабушку. Она совершенно ничего не знала ни о своей дочери, ни о том, что она сделала, ни обо мне. Бабушка была в курсе лишь того, что ее дочь встречалась с моим папой и что она жила у него. Правда, об этом бабушка узнала случайно, когда моя мать однажды послала ей посылку с каким-то чудом написанным обратным адресом. По этому адресу она и прилетела из Ивы. Только вряд ли она была готова к информации, которая тут же вывалилась на нее, не успела она и переступить порог квартиры. В Энск бабушка летела с большим недоверием к папе, потому что совершенно его не знала, но уже к концу недели, которую она жила вместе с нами, бабушка растаяла и приняла папу так близко к сердцу, как это только было возможно. Бабушка всегда говорит, что папа носится со мной, как «курица-наседка», но в моем детстве ее всегда поражало то, что она не успевала открыть и глаз ночью, как папа уже стоял и укачивал меня у колыбели.

Бабушка понимала папу как никто другой, потому что сама рано родила. Только ей было кому помочь с ребенком, и потому она с чистой совестью могла с головой погружаться в учебу и проходить интернатуру без перманентной мысли в голове, что делать дальше. Поэтому бабушка чуть ли не заставила папу обратить внимание на себя и хоть раз нормально выспаться и поесть. Из-за того, что папа был на первом курсе медицинского института, она довольно быстро помогла догнать ему программу, отправив его со спокойной душой на экзамены. После долгих уговоров она наконец добилась, чтобы папа уволился с работы и мог спокойно заниматься не только универом, но и своими инвестиционными задумками. Но мне кажется, она ещё испытывала вину перед папой за свою дочь, которая так «любезно» меня ему скинула.

Спустя какое-то время бабушка купила просторную двухкомнатную квартиру недалеко от папиного вуза, кажется, сама совсем забыв о личной жизни и работе. Как она сказала папе, она взяла долгосрочный отпуск, возвращаясь в Иву только в крайних случаях, когда без нее операция не могла состояться. Но, несмотря на «отпуск», она продолжала издавать научные статьи и почти всегда участвовала в симпозиумах по видеосвязи.

Мое любимое воспоминание из детства – как каждый вечер папа доставал меня из ванны, закутывал в огромное махровое полотенце и относил в комнату, где, переодев меня в пижаму, сажал на колени и мы вместе читали книжки. Особенно это было волшебно, когда за окном была метель, а мы сидели, прижавшись друг к другу, и под светом торшера погружались в сказочные миры. Или вот ещё: каждые выходные мы ходили гулять в парк, папа всегда покупал мне сладкую вату, и они с бабушкой могли часами напролет с самым внимательным видом слушать мой детский лепет. Самым строгим наказанием, которое предназначалось за мое баловство, было то, что мы целый день разговаривали на рупрехтском языке или я читал несколько глав книжки на нем вслух. Не знаю, как папа, но мне в скором времени такие наказания (а это, скорее, условное название), стали очень нравиться, поэтому в пять лет я уже не только мог спокойно поговорить на рупрехтском, но и перевести любимую книжку на него. И все это было как нельзя кстати, потому что в Рэйе я совершенно не чувствовал проблем с общением. А ещё у нас появилась семейная традиция, которая, мне кажется, развивала каждого из нас по-своему: каждые выходные мы ходили или в театр, или в музей, или в картинную галерею, или на какую-нибудь интересную выставку – и количество таких мест и постановок никогда не кончалось до моего отъезда.

Ближе к первому классу компания папы начала приносить хорошую прибыль и он купил большую просторную квартиру в центре, в которой я прожил вплоть до сегодняшнего дня, чтобы у меня была лучшая школа в шаговой доступности. А ещё папа никогда не забывал поступков бабушки, и когда у него появился постоянный большой доход, первым делом он отблагодарил ее, купив ей дом в Иве. Кстати, отношения у них и правда очень близкие, потому что бабушка, мне кажется, давным-давно нашла в нем замену своей дочери и иногда ненароком называет его «сынок», участвуя в его жизни не меньше, чем в моей.

Конечно, как и у любого подростка, у меня был переходный возраст, и я творил столько невероятно бессмысленных вещей, что вспоминать не хочется, потому что нервная система моего папы именно тогда стала давать сбои, а после похищения и вовсе перестала существовать. Я никогда не рассказывал об этом папе, но тогда в лесу мне казалось, что я очень мало говорил ему о том, как люблю его и как за многое хочу попросить прощения, потому что, если честно, тогда я вообще ни на что уже не надеялся. Я мало что помню из того дня, помню лишь, как он меня нашел и как держал мою руку в скорой, говоря о том, что все будет хорошо, сам заливаясь при этом слезами и бледнея до мелового оттенка. А потом я заметил, что у папы проявились последствия той ночи седой прядью, которую от всеобщего обозрения скрывал лишь золотой отблеск его светло-русых волос. Папа никогда не говорил, как он переживал за меня тогда, но со слов Марты, он был похож на бомбу с запущенным таймером.

Кстати, я не хотел этого замечать, но мое подсознание не дремлет: сегодня в аэропорту я видел, как папа уткнулся головой в Мартину ключицу, дрожащими руками обняв ее за талию, и как сильно его трясло, когда он опускал руки, чтобы меня забрали. Думаю, не будь я таким истеричным, все бы прошло куда менее нервозно. Но, пользуясь случаем, хочу сказать: я люблю тебя, папа.

Даша… Даша вообще заслуживает отдельной книги, чтобы ее описать, и это не только потому, что я ее люблю, а потому, что она удивительный и недосягаемый, в хорошем смысле, человек.

Мы познакомились с ней три года назад, но кажется, будто это было в прошлом месяце. Мы встретились у бара на концерте какой-то рупрехтской группы. Слово за слово, разговор у нас завязался очень быстро, и вместо музыки внимание переключилось друг на друга. Чтобы не отвлекаться на шум вокруг, мы почти до утра гуляли по ночному городу, разговаривая обо всем на свете. Никогда не думал, что то спонтанное знакомство сможет наложить такой отпечаток на всю мою жизнь!

Даша очень легко влилась в нашу семью: папа вообще относится к ней как к дочке, а Марта считает ее своей подружкой, и я рад, что это отношение искреннее, а не в порядке обязательства передо мной. После нашей второй встречи прошло чуть меньше недели, как мы начали встречаться, и я до сих пор поражаюсь своей самоуверенности в любовном плане. Нет, у меня были отношения до нее, но… у всех же был неприятный опыт в подростковом возрасте.

С ней я забыл про самые страшные и уничтожительные мысли в своей голове, вновь научился улыбаться и радоваться жизни. Несмотря на то, что мы познакомились в клубе, круг наших интересов значительно отличался от публики в партере. Мы могли часами разговаривать об антропологии и неандертальцах, или о когнитивной революции и пантеоне мифических богов, или мы могли говорить о компартментализации или о психологии в кино. Она учила меня сочинять длинные стихи, а я ее – играть на гитаре, она учила меня никогда не сдаваться, а я её – верить в свои мечты.

Но было в этой идиллии и то, что разрушило ее навсегда. Я ей изменил. И да, можно задавать миллион вопросов «зачем?», «почему?», «боль ради минутного удовольствия?» Но у меня нет ответа и нет оправданий. Я изменил ей один раз и до сих пор не понимаю, зачем. Когда она узнала, то не было истерик или скандалов, она просто молча ушла, оставив меня наедине с произошедшим. Это случилось на моем последнем концерте, хотя без нее не было бы и первого. Она заставила меня поверить в то, что я смогу собрать целый клуб народа, которому понравится мое творчество, она помогала мне придумывать песни, подыгрывала партии и вдохновляла на смелые решения, она была моим толчком к творчеству, а я, получается, просто воспользовался ею и сдал назад, как бракованный товар. Тогда я был очень пьян и не понимал, кто вертится вокруг меня и что от меня хотят, я просто поддался какому-то животному инстинкту, который тут же был замечен. Я помню, какой радостной она зашла в этот клуб и какой опустошенной вышла из него. Единственный человек, который не бросил ее в тот день, был мой папа, на груди которого она рыдала несколько часов, а потом просто разорвала все контакты со мной. Она никому не говорила, что произошло, и наши общие друзья до сих пор не в курсе этого, но за нее кричало ее сердце, которое отторгало меня всякий раз, когда я пытался его вернуть.

Спустя полгода она прочитала мои сообщения и ответила, что простила меня, но я чувствовал, что не был прощен. Мы встретились, она позволяла мне держать ее за руку и обнимать, но я чувствовал, как в ней не осталось абсолютно ничего от прежней Даши. Я понимал, что сломал какие-то механизмы внутри нее и она ни за что не позволит мне это исправить. Она всегда была слишком самодостаточной, чтобы убиваться по произошедшему. Правда, тогда она закрылась ото всех неподъемной дверью. Она нашла в себе целый мир и ей его было достаточно, она легко отпускала и прощалась, не испытывая в ком-то потребности, когда все то необходимое, что люди жизнями ищут в других, было в ней самой. И я уже хотел сдаться, но судьба, видимо, подкинула мне туз. Хотя он явно был не в мою пользу.

Этим летом я разбился на машине и частично потерял память, а это совсем не круто – когда перед тобой стоят твои родители, а ты даже не понимаешь, кто это. Меня спасло лишь то, что моя бабушка – доктор медицинских наук и функциональный нейрохирург. Она в буквальном смысле собрала меня по частям. Я провалялся в больнице три месяца, и тогда Даша отыгралась на моем мужском самолюбии. И я уверен, что делала она это специально, чтобы меня позлить. Видели бы вы, в каких платьях она приходила ко мне в палату… ох, я каждый раз напоминал себе не сильно возбуждаться снизу, а то мало ли что. Память ко мне вернулась так же неожиданно, как и пропала. Но та пропасть между нами, которая была преодолена в период болезни, была невероятна глубока, и отчасти я рад, что все случилось именно так. Печалит меня лишь одно: иногда я совершенно не помню, что со мной происходило день назад, да и вообще с памятью остались проблемы, но кто знает, может, это и к лучшему…

Когда я наконец подал признаки жизни и покосился на Макса, он читал какую-то книжку, то и дело сонно закрывая глаза. В иллюминаторе мелькали яркие огоньки городов и бескрайние лесные чащи, прерываемые лишь маленькими квадратиками ржаных полей. Вообще, Макс хороший человек и точно не желает мне плохого. Они дружат с папой тридцать четыре года и всегда готовы подставить другому свое плечо. Их дружба с детства зиждилась на безвозмездном начале, основывавшемся на доверии и сопереживании. Свадьбы, рождение детей, взлеты и падения, личные трагедии и первые морщины – все это они проходят рука об руку. Я даже, если честно, завидую такой крепкой дружбе, которая проверена и деньгами, и временем.

Время в полете шло очень медленно, и когда я вновь посмотрел на часы, то оказалось, что прошло менее получаса с моего последнего взгляда на них. Я решил проветриться и побродив меж пустых кресел, сел в свободное, достав телефон в попытке отвлечься от полета, потому что внутри меня все ещё пульсировал сигнальный маяк, готовый в любой момент запустить свою сирену. Поэтому я решил открыть Дашино сообщение. Не знаю, что нового я хотел там увидеть, но мне казалось, что если я перечитаю, то будет хотя бы иллюзия того, что она рядом, на соседнем сидении, печатает все это, иногда хмуря брови или поджимая губы в поиске точной метафоры для моего маргинального положения в ее глазах. Все бы отдал, чтобы сейчас увидеть это зрелище! Но телефон явно не разделял моего желания и предательски не загорался, сколько бы я ни нажимал на кнопку включения и сколько бы раз ни подносил палец к сенсору. Я достал зарядку из рюкзака, но и это не дало своих плодов, оставив меня один на один с черным экраном безразличия.

– Макс! – Вздохнул я, повернувшись в его сторону, но Макс спал как убитый. – Ма-а-акс! – Я потормошил его, зашипев более настойчиво. Макс еле-еле разлепил глаза и посмотрел на меня. – У меня телефон не работает! – Макс посмотрел на часы, потом на меня, потом вновь на часы, поправляя их на руке.

– Половина пятого утра, какой телефон? Почему ты не спишь?

– Не хочу! Он даже от зарядки не включается…

– Может, он перезагружается, – сонно поморщился Макс, потирая нос.

– Я понял! Вы с папой решили и телефон мне поменять, чтобы точно меня назад не возвращать?! – Воскликнул я и заулыбался. – Серьезно? Вы даже не смогли это обсудить со мной? Я что вам, игрушка какая-то?

– Послушай, я не хочу тебе рассказывать о том, что это вынужденные меры и что никто не хотел быть жестоким, и я не хочу с тобой ссориться из-за какой-то ерунды.

– Ерунды? – Изумился я, вскинув брови.

– Куда ты пошел? Лёша! Я с тобой не договорил! – Крикнул Макс, перейдя в середине на недовольный шепот. Я махнул рукой и сел в кресло через три ряда от него.

– Не хочу сидеть с предателем! – Метнул я в надежде, что он расслышит все ноты презрения в моем голосе. Тоже мне, конспираторы нашлись! Но блаженная тишина длилась недолго, потому как передо мной тут же оказался Макс, протягивая нераспечатанную коробку. – Что это?

– Твой новый телефон.

– Он мне не нужен, я стану отшельником и буду жить в лесу! И вообще, отстань от меня!

– Удивляюсь, как тебя твой папа терпит! – Бросил Макс, положив белую коробку на соседнее кресло. Как только он скрылся из поля моего зрения, я тут же взял ее в руки, стараясь неслышно снимать пленку. Не должен же Макс услышать, что я так быстро сдался!

Когда самолет начал снижаться, я застал себя на тех же креслах, но укрытым пледом и с подушкой под головой. Я даже не заметил, что проспал почти семь часов, но ноющая шея и затекшая спина смогли убедить меня в обратном. Мы приземлились в рассветную дымку тихого аэропорта, казавшегося рисунком с открытки из-за своего спокойствия. Жизнь здесь ещё не проснулась…

– Ну что, готов, Чарли? – Спросил Макс, подавая мне рюкзак и пропуская вперед себя на выход. О боже, я же теперь Чарли… совсем забыл!




Добро пожаловать в игру


Я находился в ужасной тишине, которая резала слух, что я даже мог услышать, как бьется мое сердце и пульсируют вены в висках. Просто закройте глаза и представьте, как вы лежите в помещении, в котором не происходит ничего, настолько абсолютно ничего, что вы даже способны услышать ваши мысли, – но вокруг не раздается и шороха – жизнь находится только внутри вас, но не факт, что вы живете в этот момент. Я открыл глаза в надежде увидеть хоть что-то, что могло объяснить эту тишину, но не увидел ровным счетом ничего, кроме белых стен и постоянно трещащей лампочки, давящей на глаза своей тошнотворной желтизной.

Помещение с каждым мгновением все более походило на больничную палату, но только довольно странную больничную палату. Здесь не было окон и была лишь одна койка – моя, а ещё дверь была наполовину прозрачной, что совершенно не упрощало моего понимания действительности. Конечно, меня это настораживало, но больше меня стало тревожить то, что я не мог повернуться или нормально лечь – что-то настолько сковывало мои движения, что я даже не мог посмотреть вниз себя. Потому что как только я начинал двигаться, у меня начинало тянуть поясницу и кисти рук. Боже, что за пыточная?..

За дверью раздались чьи-то шаги, и я был рад, что я здесь не один. Надеюсь, это Макс, который объяснит мне, что, чёрт возьми, происходит. Но когда дверь распахнулась, за ней никого не оказалось, кроме мрачной пустоты, из которой начинало вылезать нечто странное, похожее на силуэт, постоянно расплывавшийся в моих глазах, что я не мог даже сфокусироваться на его очертании, потому что он, как пластилиновый шарик, принимал новые формы, как только начинал двигаться ко мне. Надеюсь, он хотя бы дружелюбный!

– Почему я здесь? Что происходит? Почему я весь… – Стоп! Подождите! А почему у меня на запястьях, чуть выше бедер и на щиколотках были застегнуты фиксаторы? Что за?.. Это мне уже перестает нравиться! Плохие шутки! – Что это? – Воскликнул я, смотря на силуэт с таким выражением лица, словно оно могло выразить все мирское непонимание.

…Яркая вспышка ослепила глаза.

Когда я вновь начал различать силуэты, то нашел себя на железнодорожной станции, стоящим меж путей. Я пошевелил пальцами рук, удостоверившись, что фиксаторы пропали, и попытался найти лестницу на перрон. Но как только я сделал шаг, тут же услышал гудок машиниста, бьющий своим скрипом по ушам. Но не стоять же тут и ждать, пока меня собьет поезд? Несмотря на рьяное сопротивление машиниста моим движениям, я двинулся вперед под ярко-красный свет семафора и неразборчивую речь диктора из динамиков. Вообще, к поезду меня тянуло как магнитом, и только сейчас я, кажется, начал осознавать, что иду ему навстречу, но времени, чтобы выбраться, уже не оставалось – локомотив был прямо передо мной. Я зажмурился, выставив руки вперед, и приготовился к удару.

…Снова эта ужасная вспышка. Как же она достала!

Я падал вниз… Чёрт возьми, я правда лечу куда-то вниз! Кто-то толкнул меня со всей дури в грудь, и я падаю с большой высоты, потому что едва разбираю пролетающее мимо себя. Нет уж, лучше верните меня к поезду, там все хотя бы произойдет молниеносно… Где-то вдалеке я видел силуэт мужчины, выбежавшего на балкон, но он не предпринимал ни единой попытки, чтобы замедлить этот кошмар.

Это было странно, но я совершенно не почувствовал столкновения с землей, лишь только колючий снег, который тут же забрался мне под воротник и толстовку, обжигая тело. Больно не было. Совершенно! Только страшно. Очень страшно и одиноко. Я лежал на земле, а губы почему-то сами произносили это:

Если в сердце бушует пожар,
То бензином его не потушишь!
Когда огненно-рыжий жар
Сердце пустыней иссушит…

– Чш-чш-чш, ты должен отдохнуть… – Чья-то женская рука погладила меня по щеке, прервав мое декларирование, и закрыла ладонью глаза. – Поспи! – Да вы что, сговорились все?!

– Я не хочу спать, я хочу проснуться! – Я отдернул ее руки от своего лица, сгорая от злости. – Я хочу проснуться! Я ХОЧУ ПРОСНУТЬСЯ! – Заорал я настолько громко, насколько это было возможно.

– Всё нормально? – Я открыл глаза и увидел перепуганного Макса. Я осмотрелся по сторонам: мы были все ещё в такси. Пощупав свою руку, я понял, что это сон, и кивнул Максу в ответ. Надеюсь, это был не вещий сон… а то иначе я предпочел бы сойти с ума уже сейчас, чем переехать!

Вам, наверное, интересно, как выглядит Рэй? О, если бы я был в хорошем расположении духа, то описал бы его как славный городок, но сейчас он мне казался одиночной камерой, в которой меня оставили навсегда.

Такси неспешно подъехало к многоэтажке, на парковке которой стоял мой черный спорткар. Хоть что-то приятное за утро… Хотя, куда я поеду? Я вообще не знаю города, кроме как где ближайшее кафе и универ – такой себе набор путешественника. Мы вышли из такси, выгрузив два моих чемодана и сумку Макса, направившись по дорожке ко входу.

Парадная дома была не такой узкой и крохотной, как в Энске: у лифта стояли два нефролепсиса, а у журнальной полки было развесистое алоэ. У стойки возле окна стояло несколько высоких барных стульев, а за ними небольшой лобби-бар. За лифтом – выход во двор, где был просторный бассейн, окруженный высокими пальмами, прорастающими через мраморную бежевую плитку, лежаки и открытый коворкинг с цветными лавочками, на которых сидело несколько человек со стаканчиками кофе и ноутбуками. И если не знать, что это жилой комплекс, то казалось, что ты попал в уютный современный отель, совмещенный с рабочим зданием: атмосфера двора была свободно-деловой. Интересно, какой вид будет с двенадцатого этажа? Я уже совсем забыл с моего последнего визита, что тут есть… Но прежде чем всё вспомнить мне очень хотелось всё произошедшее за последние сутки забыть во сне, который мёртвым грузом опускался на мои веки последние несколько часов.

Когда я открыл глаза за дверью комнаты было тихо, а судя по часам, стоявшим на моем рабочем столе, дело близилось к ночи. Я сонно потянулся и, сев на кровати, посмотрел в окно. Город жил своей вечерней жизнью: горели вывески кафе, сверкали витрины магазинов, слышался уличный гам, где-то играли на гитаре, распевая местные песни, по дороге проносилось бессчетное количество машин, спешащих куда-то в центр, – в общем, все было как и дома, только вот совсем не по-домашнему.

Я сел на подоконник и уставился в окно: ковыряться в телефоне или ноутбуке мне мало хотелось, а завалиться спать по новой я был не готов. Что же до вида из окна – он был чудесным: мерцающие, как елочная гирлянда, улицы, возведенные по принципу трехлучия; парк с гигантским колесом обозрения, находящийся в квартале от моего окна, пестрил своими красками беззаботного веселья, а черное небо раскрашивали фонтаны из разноцветных звезд, которые будто срывались от скуки с неба и, опускаясь на землю, переливались на кронах деревьев. Разноцветные вспышки освещали горизонт в сиреневые, лазурные и апельсиновые тона, то и дело привлекая внимание своими пируэтами, внезапно появлявшимися в небе.

Бакалейные лавки, которые укладывались поудобнее на ночь, закрывали свои блестящие глаза-витрины; магазины и кафе, которые встречали своих последних гостей, выглядели довольно симпатично, вписываясь в углы домов или первые этажи зданий; бронзовые памятники на мосту, привлекающие лишь туристов, меланхолично взирали на ночных кутежников, как и мраморные статуи каких-то мифических богинь, которые провожали своей девственной улыбкой посетителей театра.

Шумное городское ралли закрывало свои дневные трассы, позволяя редким зрителям пробежаться от одного светофора к другому взамен на тишину, как и истоптанное поле для вечных пробежек, устало вздыхающее под ногами сумеречных прохожих, шастающих от одного заведения к другому.

Воздух был свежим и соленым, потому как море, шум которого был слышен даже в семи остановках от него, неспешно заканчивало свои беседы с прибрежными жителями, превращаясь в сонную сапфировую гладь, постепенно чернея и провожая последние облака беспокойным отражением, охлаждая свой тревожный пыл. Небо уже вовсе потускнело, как перед дождем, и серая дымка поглотила нежные лавандовые облака. Наступила ночь. Тихая одинокая ночь. С привкусом морской соли и звездным послевкусием. Я почувствовал, что потускнел, как и небо, погрузившись вновь в свои мысли, даже не улавливая их вечно обновляющийся поток.

Когда мне становилось очень грустно, не знаю почему, но я всегда вспоминал этот эпизод из жизни. Было морозное снежное утро, ветер завывал и иногда бился в наши окна. Я сидел на кухне и медленно гонял остатки каши по тарелке, думая о том, как сдать сессию, если я почти к ней не готовился. Настроение было паршивое, потому что через неделю был Новый год, а нас завалили литературой и заданиями к экзаменам, да ещё и вставать к первой паре – издевательство! В общем, меньше всего мне хотелось с кем-нибудь пересечься на кухне и тем паче говорить. Но за дверью послышалась какая-то возня, а за ней заливистый хохот с визгами. Что там происходило – идей было мало. Было мало, пока в меня не прилетела струя холодной воды, причем прилетела целенаправленно. «Мы не сдадимся без боя!» – воскликнул папа, и в следующую секунду я, все ещё ничего не понимая, держал водяной пистолет, направляемый в сторону Марты, попутно отступая на балкон. Сперва мне пришла в голову мысль о том, что я явно взрослее, чем они, но так казалось только в первые мгновения, потом мы уже носились друг от друга по всей квартире, пока не закончилась вода. Барни тогда с ума взбесился от такого представления и постоянно бегал от нас к Марте и обратно, думая, что все это устроили для него. Мне кажется, последний раз я так искренне смеялся только в детстве, потому что чувствовал себя самым довольным ребенком в тот момент. Помню, мы потом мокрые валялись на полу в зале, смеясь друг над другом, пока Барни не мог определиться, кого же из нас троих сидеть и облизывать. Не знаю, пошел я тогда в универ или нет, но улыбка после этого у меня ещё целую неделю не сходила! Пожалуй, это было самое классное утро за все наше время с Мартой.

Хотя нет, лучше было только утро в мой прошедший день рождения! Обычно мой день рождения отмечался как главный праздник в году, поэтому меня было трудно чем-то удивить в этот день, но они смогли. Как я уже потом узнал, за пару дней до этого они закупились цветной и крафтовой бумагой, а ещё декоративным фетром и атласными лентами, и в ночь на мой день рождения украсили самодельной гирляндой коридор в квартире и кухню. Конечно, можно было купить уже все готовое в магазине, но, мне кажется, им самим было интересно заморочиться с этим, тем более, намного приятнее, когда видны старания через немного криво вырезанные буквы и звездочки: сразу становится понятно, что люди не за несколько минут бумагу раскромсали, лишь бы было. Но это я увидел потом, самое милое за утро было то, что я проснулся не под оглушающий рев будильника, а под звонкое, улыбчивое «С днем рождения», а когда открыл глаза, передо мной оказался торт с уже зажженными свечками. И пока я, лохматый и сонный, задувал свечи, они целовали меня в щеки, сидя по обе стороны возле меня на кровати. Я, как трехлетка, тогда радовался такому представлению, даже вообще не обращая внимания на подарки. Знаете, это приятно, когда взрослые люди, у которых иногда нет времени на завтрак, заморачиваются несколько дней подряд ради пяти минут твоих эмоций.

Но сейчас меня вообще не приводили в чувства эти воспоминания. Все, что лезло мне в голову, вертелось вокруг историй с грустным концом, отчего я печально растекался по подоконнику все сильнее.


* * *

Первую неделю я провел, лежа на кровати, смотря в одну и ту же точку на стене. Ни увлечений, ни друзей – ничего, только пустота, одна душащая пустота, которая заполняла мой разум. Мне абсолютно ничего не хотелось: ни есть, ни пить, не разговаривать. Хотелось только одного: чтобы меня никто не трогал. Я выползал из комнаты под вечер только для того, чтобы перекусить холодной еды, потому что я даже не хотел ее разогревать, сходить в душ и вернуться назад в свой склеп. Было ли это желание привлечь внимание? Нет. Но то одиночество, которое входило в привычку, с каждым днем разрушало меня все сильнее, то и дело переплетаясь с тревогой. Не было ничего, что могло бы одиночество заполнить. Даша была права: эта безобидная игрушка начинала меня порабощать.

Я читал книжки, за неделю прочел три, но на четвертой сломался. Даже читая, мне становилось одиноко, и текст переставал проникать в меня: я просто смотрел на листок печатной бумаги, но желания погрузиться в него у меня абсолютно не возникало. Это был не я. Все вокруг меня было не мое: ни моя семья, ни мои друзья, ни мой город, ни моя жизнь. Я был как зомби, который изо дня в день двигался по одной траектории, жаждущий хоть какого-то вознаграждения, но кроме одних и тех же бугров и оврагов, в которые он падал, ничего не получал. Я не понимал, как мне жить. Как мне существовать? Все не так! Все не так! Все не так! Все не так! Все было не так! Я хочу назад! Я хочу, чтобы все было, как прежде! Я просто хочу вернуться в то время, когда в моих глазах все было настолько беззаботно, что я верил, что любое зло можно победить любовью, а не большей агрессией. Я хочу домой, потому что здесь я совершенно чужой…

Было чувство, будто внутри меня разбили зеркало, через призму которого я смотрел на мир. Мне было уже не больно: боль была лишь в момент удара. Осколки впивались в сердце и, проходя насквозь, окровавленные вылетали наружу, оставляя меня истекать кровью. Какое-то время я ощущал, как это зеркало крошится, а кусочки разлетаются все дальше и дальше друг от друга, но их движения становились все реже и реже, пока я наконец не перестал что-либо чувствовать. Ни скребущего по сердцу стекла, ни пронзающей боли, ни разрывающей сердце раны – все, что появлялось на этом месте – пустота, бездна, бескрайняя черная бездна, из которой невозможно было выбраться. Не было видно и проблеска света, все внутри меня погрузилось во тьму. Я перестал что-либо чувствовать, словно никогда ничего не испытывал до этого. Я попросту не знал, как это сделать вновь. Словно внутри меня сломался механизм, а главная деталь была то ли слишком маленькой, чтобы завести его, то ли слишком большой, чтобы попасть внутрь, а оттого мне становилось с каждой минутой все отчаяннее и злее все равно на то, что происходит. Эта чернота заполняла мое сердце и те светлые части, что оставались после поражения, медленно, но верно сдавались в плен. Словно мое сердце больше не хотело давать мне надежду на спасение, потому что больше не хотело страдать.

Я даже перестал всех обвинять в случившемся и высмеивать все те надежды, которые я возлагал на светлое рупрехтское будущее. Кто вообще решил, что это самое будущее будет светлым и что оно вообще будет?! Кто взял на себя ответственность решать это? Я? Нет! Может, мне вообще это ваше будущее не нужно, может, меня завтра собьет машина, потому что я слишком доверяю светофорам! Кто от этого застрахован? Хотел бы я посмотреть в глаза тому Нострадамусу, который вдалбливает в головы, что все мы встанем на свой путь, и он будет удивительно прекрасным! Прекрасное, как и быстрая игра с неудачами, – это фикция, созданная романтиками, а вокруг жестокий мир, который не встречает тебя на розовом пони со сладкой ватой в руках. Этот мир встречает тебя с прогнившими трубами в хрущевках и бездомным на другой стороне улице, безразлично взирающим на все вокруг. И разве это картинки светлого и волшебного? Очнись, Нострадамус! Вот она, жизнь, она здесь, а не в твоей голове!

Наверное, я бы и дальше продолжал погружаться в апатию, если бы не характер Макса, с которым он добивался абсолютно всего, чего хотел, абсолютно от каждого. Поэтому, когда Макс стал открывать дверь в мою комнату, я уже начинал понимать, что мне так просто не выкрутиться.

– Я только что разговаривал с твоим отцом. Оказывается, ты здесь учишься?

– И что?

– Ты уже почти месяц как должен ходить в универ! – Я продолжал смотреть на него вопрошающим взглядом. – Собирайся, поедем туда! – Я замотал головой. – Ну это ты из отца можешь веревки вить, а я жду тебя через десять минут в кафе внизу. И кстати, разбери наконец чемоданы в прихожей, а то надоело спотыкаться, – заявил Макс, показав на часы, и вышел из комнаты, на что я передразнил его последние слова. Тоже мне, воспитатель нашелся! То ему сделай, это ему не нравится, а я вот не хочу и никуда не поеду!

Я продолжал лежать до тех пор, пока на мой телефон не пришло несколько сообщений подряд, если это Макс – я даже читать не буду. Но это был папа – хоть что-то хорошее. Кстати, я до сих пор не ответил ему, хотя каждый раз Макс протягивал телефон во время их разговоров, поэтому, видимо, папа решил действовать более прямолинейно.

«Если не хочешь со мной разговаривать, то хотя бы прочитай. Не создавай проблем ни себе, ни мне, чтобы то не значило. Если ты уже встал на этот путь, то, пожалуйста, иди до конца…»

«Люблю тебя очень!»

Придется признаться, что в какой-то мере эти слова на меня повлияли и я поднялся с кровати. Правда, когда я посмотрел вперед себя, то совершенно не узнал отражение. Нет, это был я, но выглядел до ужаса странно! У меня были лохматые волосы, скулы и подбородок покрывала уже недельная щетина, хотя я никогда не позволял себе никакой растительности на лице, глаза были опухшие и заспанные, а уголки губ опущены вниз. Да и одет я был как-то по-дурацки: в несколько рубашек, на ногах были пижамные штаны и развязанные кеды. Интересно, и сколько я уже так хожу?.. Но менять свой внешний вид совершенно не хотелось: мне было это незачем или не для кого… На улице все были с кем-то, а я был один… Совсем один… Мне здесь не было места. Но чтобы не быть полным замарашкой, я все же открыл шкаф и достал первые попавшиеся вещи, отнеся их в ванную.

Лифт подъезжал к первому этажу, когда я заметил Макса в угловом кресле с маленькой чашкой эспрессо. Я мельком взглянул на свое отражение: желтый свитшот под светло-серым пиджаком придавал моему потрепанному виду хоть какой-то свежести, надеюсь, что я не угроблю в первый же день новые белые кроссовки и голубые джинсы, а то светлое надолго со мной не задерживается.

– Ничего себе, я думал, будет спортивный костюм! – Воскликнул Макс, когда я подошел к нему. – Ладно, надеюсь, успеешь хотя бы на последнюю пару… – Боже, меня даже папа так с универом не контролировал!

Территория универа оказалась совсем не такой, какой я ее помню. Я был здесь дважды: прошлой зимой и летом. Зимой здесь висели гирлянды, стояли наряженные елки, падал хлопьями белый снег, красиво переливаясь под желтыми дорожками фонарного света, а снежинки, гоняемые ветром, медленно вальсировали до земли. Уличными украшениями в силу особенности универа здесь были неработающие кинокамеры, фотобудки, прожекторы и софиты, призрачный отсвет которых заставлял блестеть снег вокруг. А ещё вместо звонков здесь звучали новогодние песни, а студенты на переменах обсуждали последние новости со стаканчиками горячего шоколада в руках – это было так необычно, когда я впервые это увидел, потому что в Энске такого никогда не было, и за перемены, которые длились всего десять минут, мы успевали купить лишь сосиску в тесте, если их ещё не разобрали, а потом бежали на пару, потому что тебя могли не пустить за опоздание.

Летом здесь менее интересно, чем зимой, потому что все носятся по дорожкам: кто на пары, а кто с них, кто-то постоянно в бегах, потому что опаздывает, кто-то, наоборот, ползет, как улитка, потому что кино в соседнем квартале интереснее, чем учеба, и этот кто-то в поисках решающего аргумента «за». Тут есть одна очень занимательная особенность: каждый, кто опаздывает, непременно желает хорошего дня местной статуе, установленной посреди двора на деньги инициативных учеников, а у увековеченного героя довольно смешная история для почитания.

Однажды в одном королевстве король и королева… Ладно-ладно, шучу. Начну, пожалуй, с истории постройки, а там, глядишь, и выйдем к местной байке. Кто такой Визаж Миньон? Он был, на современный лад, режиссером-сценаристом, а на языке восемнадцатого века – богатым безработным, настолько богатым, что мог себе позволить нанять людей, чтобы они воплощали его творческие идеи в жизнь. Он поселил их при дворе своего поместья и каждый месяц писал небольшие пьески, которые из-под его пера прямиком отправлялись в небольшую пристройку для разучивания. Надо сказать, что у Визажа было девять детей, а потому большинство пьес было для них. Кстати, где-то на фасаде здания универа даже можно увидеть остатки детских декораций.

Время шло, Визаж старел и задумывался о вечном, но одна мысль не давала ему покоя: кто же примет его дело, ведь дети не особо горели театром и вообще разбрелись по стране, а с отцом остался лишь младший больной сын, который с трудом себя обслуживал и вряд ли бы смог перенять его детище. Визаж долго думал о преемнике, бродил в задумчивости по улочкам тогда ещё немноголюдного Рэя и сам не заметил, как судьба занесла его на местный рынок, где жизнь, казалось, была далека от театральных декораций. Визаж предался воспоминаниям и купил у торговки бутылку парного молока, белый хлеб с хрустящей корочкой и немного зелени, отправившись изучать быт бедняков. Неизвестно, сколько торгашей он обошел, пока не встретил женщину, которая в свободные от торговли минуты постоянно прихорашивалась и поправляла подол платья, читая какую-то уже повидавшую жизнь книжку. В общем, Визаж, как вы понимаете, вывел эту торговку в свет и спустя год она стала уже мадам Миньон, заправляющая его детищем и превратившая особняк сначала в пансион, потому что у нанятых актеров рождались дети, а после и вовсе в училище, потому что не все из них были обучены грамоте. Долго ли, коротко ли, но наступил двадцатый век. В Рэй пришла современная цивилизация, и училище стало превращаться в привилегированное высшее учебное заведение с вековой историей и безупречной репутацией.

А теперь обещанная байка. Один студент – то ли Том, то ли Томми – как всегда, опаздывал на лекцию, потому что каждое утро ухлестывал за местной красоткой Мадлен, которая дразнила его своими отказами. А учителя в то время были гораздо строже, чем сейчас, и чтобы хоть как-то оправдать свое опоздание, Том стал выдумывать по дороге гениальный, как ему казалось, план.

«Маленький олененок беспомощно метался от одной колонны к другой, испуганно смотря на меня своими черными блестящими глазами, то и дело словно жалобно повторяя: „Где мама? Мама!“…

О, бедное дитя! Я не смог пройти мимо, сэр, я решил ему помочь! Сквозь снежную бурю мы ворвались в лес. Я боялся, что мы опоздаем и олененок останется сироткой до конца дней! О, мы искали его маму по всему лесу, ветки царапали мое лицо, ноги попадали в какую-то грязь, кусты цеплялись за одежду, но мы продолжали искать, потому что это так ужасно – потерять кого-то и стать потерянным! И вдруг навстречу нам вышла прекрасная олениха… Мне казалось, что мир в ту минуту озарился светом и ангелы запели „аллилуйя“. Снег искрился и блестел, пока они терлись о носы друг друга! Но я, конечно же, поспешил на лекцию, потому что я очень ценю ваши уроки! И вот я здесь, промокший и продрогший, но счастливый и готовый учиться!»

И вроде бы все уже поверили ему, ведь на глазах у Тома выступали слезы, да и одежда была мокрой, только вот была одна загвоздка: на дворе был май и леса возле универа никогда не было, а олени не то чтобы редкое явление на улицах – их вообще в Рэйе не существовало. Но что только ни придумаешь для того, чтобы тебе поверили! Тогда-то Том и обрел свою первую по праву славу, да и ещё стал местной легендой сравни лепрекону, о котором до сих пор ходят истории. Поэтому когда кто-то из студентов опаздывает на урок, непременно дает пять каменному Томми на удачу.

Сейчас из-за того, что была середина осени, все вокруг было пожухшим и грязным, кроме крон деревьев, которые постепенно становились темно-оливковыми, а некоторые кущи и вовсе были песочными, изредка отправляя на землю, как ракушки с морского дна, золотисто-каштановые листья. Но казалось, что никто не замечал происходящего вокруг, будучи увлеченным собственными проблемами, и я их понимаю, потому что территория моего бывшего универа интересовала меня в последнюю очередь. Потому что вы даже не представляете, какие вкусные шоколадные эклеры были в кафе на первом этаже, да ещё и с заварным кремом! Только ради них я бы ещё пару лет там проучился, а не из-за фонтанов и маленького парка со скамейками на территории. Но не думаю, что в универе Визажа есть что-то подобное… Кстати, вы знаете, что значит его имя? Оно переводится с рупрехтского как «милая мордочка». Видимо, по этому принципу он и выбрал свою профессию. А вдруг он хотел стать архитектором или врачом? Может, тогда просто не было таких возможностей? Вы только представьте: Визаж Рулетка или Визаж Фонендоскоп, – звучит угрожающе.

Сумасшедший поток студентов перемещался по территории, и даже смотря на него из окна машины, я не представлял, как стать его частью, потому что здание универа было похоже на один большой муравейник, в котором было сотни ходов и выходов, в которых невозможно было разобраться без навигатора.

Макс бросил меня возле ворот универа, как нерадивый хозяин, швырнувший не умеющего плавать щенка в море, в надежде, что тот приплывет к берегу. Что ж, спасибо, Макс! Я все ещё склоняюсь к тому мнению, что тебе пора завести семью, по крайней мере, можно было бы пожелать хотя бы хорошего дня (жалко, что вы не видите, как я в этот момент закатил глаза). Ну ладно, может я это услышу, когда разберу чемоданы, но не обещаю, что это будет сегодня или вообще на этой неделе, тем более что уже вторник и она подходит к концу.

Я открыл дверь главного, как мне казалось, корпуса, потому что я вообще не помню расположение факультетов, которые мне показывали на летней экскурсии по территории. Надеюсь, что я смогу найти хоть какую-то информацию внутри. Хотя, надо признаться, мои надежды канули в небытие, когда я увидел сотни открывающихся и закрывающихся дверей, к которым вела широкая лестница, а потому несколько минут просто стоял в оцепенении, смотря по сторонам: кто-то проносился мимо меня, кто-то ронял свои учебники, какие-то девушки прихорашивались, сидя на подоконнике, кто-то бежал вместе с ноутбуком и стаканчиком кофе, злобно фыркая, что опаздывает, какая-то компания увлеченно спорила, то и дело задевая проходящих мимо руками, – в общем, вроде бы обычный учебный мегаполис, но я был абсолютно без понятия, что мне здесь делать. Потому что, конечно же (!!!), я не знал своего расписания и, конечно же, я этим не поинтересовался заранее – я же очень сосредоточен на учебе. Чувствуете нотки веселости в моем голосе? Так вот, не верьте им!

Я бесцельно двинулся к гардеробу, думая о том, что может, там будет что-то полезное для таких «подготовленных», как я. С энтузиазмом я двигался до тех пор, пока в меня не врезался какой-то парень, разлив на мой желтый свитшот, к счастью, едва теплый кофе.

– Прости-прости-прости! – Не знаю, сколько раз он повторил это слово перед тем, как я попытался открыть рот. – Я не хотел! Извини, я просто задумался!

– Я верю, что ты не хотел, но боюсь, моя одежда тебя уже не простит!

– Извини-извини! Давай я сейчас все вытру, у меня есть влажные салфетки!

– Не надо, все нормально, – проворчал я, закатив глаза, когда он отдал мне стаканчик и стал суматошно искать салфетки в своем рюкзаке. – Просто ты изгадил мой любимый свитшот, а так все хорошо, – я выдавил улыбку.

– Прости, прости! – Достал!

– Если ты, правда, хочешь хоть как-то загладить вину, то ты не знаешь, где тут расписание?

– А на кого ты учишься?

– Что-то там драматический факультет… – О да, сейчас бы забыть свою специальность. Лёша, ты поражаешь меня своими умственными способностями все сильнее!

– А, ты учишься на актера драматической роли? – Я неуверенно кивнул. – Тогда тебе со мной, я тоже на этом факультете! – Надеюсь, по дороге на меня не выльется ещё одна кружка. – Кстати, я Адам.

– А я Лё… Кхм! – Ты Чарли, Чарли, Чарли! Не будь склеротиком хотя бы сейчас. – Чарли! – Я улыбнулся, пытаясь сделать вид, что не запутался в своих личностях.

– Приятно, извини ещё раз!

– Спасибо и на том, что это был хотя бы не кипяток!

– Ты только первый день в городе, да?

– Нет, я здесь живу всю жизнь, просто… – Давай, выдавливай, как курица яйцо, себе историю жизни. – У меня просто был целый месяц экзистенциальный кризис… Не до универа, ну, ты понимаешь! – Я всё ещё продолжал выглядеть как ребенок, не умеющий убедительно врать.

– Ого, до сих пор не умею выговаривать это слово, – Адам улыбнулся. – А я вот переехал сюда только два года назад. До этого мы жили в Гербале, ну, ты знаешь, наверное! – Понятия не имею, где это.

– Конечно знаю. Это… Это рядом с…

– Рядом с Нумми! – Час от часу не легче! Ну, я попытался.

– Да, там очень красиво!

– Надеюсь, это сарказм? – Всё, Лёша, кончай спектакль, а то он подумает, что ты дурачок!!! Я закивал головой. – Почему у тебя такой странный акцент? – А почему ты постоянно что-то спрашиваешь, ты же вроде не журналист?

– Мы просто много путешествуем, вот, и каждый раз живем почти все лето в новой стране, наверное, поэтому… – Очень правдоподобно, папа уже бы на первом слове сказал, что не верит!

– Ого! И где ты был в последний раз?

– В Энске.

– Чёрт, это же так далеко! Там правда белые ночи? – Я кивнул. – И как тебе?

– Эмоционально… – Я натянул улыбку.

Адам оказался сносным парнем, хотя до сих пор казался мне неуклюжим. У него были пшеничные лохматые волосы, большие зеленые глаза, походящие своим цветом на веточку ели, время от времени задумчиво смотрящие куда-то вдаль. У него был чуть вздернутый нос и ямочки на щеках, а ещё он часто хмурился и поджимал губы, особенно если начинал уходить в себя. Он был в сером кардигане, белой футболке и черных джинсах, которые переходили в черные грубые ботинки на платформе. Не встреть я его в холле, то подумал бы, что это местный донжуан, но, по-видимому, это было не так. И то ли он был помимо неловкости ещё и стеснительным, то ли местные театральные дивы были слишком недоступными. Впрочем, у меня ещё будет время разобраться с этим, но могу заметить пока то, что мы славно поболтали с Адамом после пары, когда он показывал мне наше учебное крыло. Итак, я узнал, что он терпеть не может карбонару и ананасы, а ещё что он проводит почти весь день на катке по выходным и что хочет написать, как восходит рассвет над морем, но родители не отпускают его слоняться по ночному городу.

– Слушай, а ты хорошо ориентируешься в городе? – Спросил я, выходя из здания универа. Нужно же мне было как-то попасть домой, раз Макс об этом не позаботился.

– Думаю, что не лучше тебя. А что? – Адам развернулся ко мне, на что я отвел взгляд, словно подумал, что у меня развязался шнурок, – ещё не хватало, чтобы понял, что я неместный.

– Ты не знаешь, как пройти к Восточной улице?

– Так это же рядом! – Воскликнул Адам, махнув рукой. – На автобусе вообще минут пять!

– А метро?

– Ну его же тут нет!

– Точно! Это я размечтался… Я просто обычно на машине езжу, поэтому пешком плохо ориентируюсь.

– Тебя проводить? – Спросил Адам, с недоверием посмотрев на меня. Я закивал головой, пытаясь не набрести на зрительный контакт с ним. – Не хочешь по пути дойти до причала за кофе? Там, кстати, ещё целую неделю будут украшения к празднику Лилий! – Я почувствовал, как у меня приподнялись брови, а лицо исказилось в гримасе растерянности. Лёша, сейчас, тьфу, Чарли, сейчас вся твоя легенда полетит к чертям. – Видимо, из-за своего кризиса ты и это пропустил! – Я уже говорил, что Адам мне сразу понравился?

– Да… – Я закивал головой, пытаясь реанимировать свою мимику. – Так что за праздник? – Видимо, я попал в точку с вопросом, потому что лицо Адама засияло, да и сам он переменился в позе, стоило ему начать рассказ. Такое чувство, что я был единственным, кто у него поинтересовался этим событием.

– Если честно, я не понимаю, почему никто не уделяет должного внимания этому празднику, – воодушевленно затараторил Адам. – Потому что декорации заслуживают хотя бы половины того внимания, которое отводится на них в Новый год! В канун праздника принято опускать венки из лилий и ромашек на воду и загадывать при этом желание, а ещё лучше, если перевязать венок лентой в цвет лилий в венке. Такая традиция была заложена во времена рыцарей, когда девушки загадывали их скорое возвращение из походов, а с течением времени переросла в экологичный способ загадывания желаний. Все уж лучше бессмысленных шариков. Кстати, ты знаешь, что лилия обозначает счастье и силу духа, по крайней мере, согласно некоторым поверьям, и если подарить лилию, то это поможет пережить душевную боль! А что насчет цветов, то если ты хочешь пожелать здоровья, нужно собрать букет из апельсиновых и рыжих лилий, а если сделать комплимент – из молочных.

– Зачем ты выбрал этот факультет, тебе надо на флористику! – Адам смущенно заулыбался и пожал плечами.

– Все мои познания меркнут по сравнению с декорациями на причале! Кстати, когда ты там был в последний раз? – Ха-ха-ха… Жаль, вы не слышите мой внутренний истеричный смех. Я? На причале? Никогда! Мы с папой так ни разу и не дошли до него за все те разы, когда приезжали.

– Я? – Я сделал отвлеченный вид и перевел взгляд на собаку, важно шагающую по противоположной части дороги. – Наверное, в начале лета.

– Ого, так давно! А я последний раз там был позавчера.

– Хочешь сказать, что это твое место силы? – Я внимательно осмотрел Адама с ног до головы: по нему и не скажешь, что он романтик.

– Ну, можно сказать и так. Кстати, а какое у тебя любимое место в городе? – Ох, Адам, ты действительно хочешь, чтобы я раскололся в первый же день? Я так просто не сдамся: сейчас выдумаю что-нибудь правдоподобное!

– Ну, наверное, кафе «Dans le noir»… – Да, с фантазией у меня сегодня как-то не заладилось.

– О, я там был несколько раз, там очень вкусный ореховый латте! – Что? Это ещё и существует?! Спокойно, главное – не подать виду, что мой внутренний менталист сегодня в ударе. А! Точно, оно же было возле моего дома. – А ещё мне нравится, что там всего в меру, я имею в виду интерьер – уютный минимализм! – Мне оставалось лишь кивать в ответ.

Когда мы вышли на тропинку к причалу, то ещё издалека Адам успел мне составить целый список дел на этом крохотном островке катарсиса. Взойдя на бревенчатую поверхность, мне тут же открылся вид на спокойное светло-бирюзовое море и расположившиеся возле причала сиреневые водяные лилии, которые украшали мелководье. Я подошел ближе к воде и опустил руку вниз – вода была достаточно теплой для осени, хотя, если честно, я вообще без понятия, какой она должна быть. Адам подергал меня за рукав и указал на кофейную лавку, которая располагалась в пяти шагах от нас. Лавка сияла и блестела не только разноцветной мишурой, украшавшей ее, но и своей чистотой. Над меню висела гирлянда из настоящих цветов, украшенная флажками с гербом Рэйя. Кстати, вам, наверное, интересно, как он выглядит? Он треугольной формы, а изображение на нем похоже на символ солнца и какой-то китовый хвост под ним. Хотя, если честно, я никогда не замечал, чтобы кто-то говорил о том, что здесь водятся киты, и вообще был скептически настроен к этой информации.

– Раз ты так много знаешь о традициях, то почему на гербе китовый хвост? Никогда не слышал, что у них тут пристанище…

– Ты что! – Взорвался Адам. – Ты никогда не видел китов, прожив здесь всю жизнь? – Серьезно? Это тоже не шутка воображения?

– Никогда, – я пожал плечами и замотал головой.

– Ты должен их сегодня увидеть! Они очень часто проплывают мимо города, а здесь лучший вид на них! – Ну, началось по новой: Адама опять захлестнули эмоции, отчего мне вновь приходилось следить за своим языком, чтобы не выдать себя.

Когда мы подошли к витрине, внутри на стеллажах были такие гастрономические изыски, которых даже в хорошем ресторане не всегда встретишь! Тарталетки с икрой, круассаны с лососем, грилаты с тунцом и много чего ещё, – если честно, у меня даже глаза разбежались от выбора, когда я посмотрел на меню. Про карнавал напитков я вообще промолчу: здесь было все, даже то, чего не может быть! Я взял, по совету Адама, брускетту и малиновый латте, тот в свою очередь взял апельсиновый раф и галету с грушей. Видимо, из нас двоих только я не ел с самого утра, тем более, ещё до дома добираться не пойми сколько, да и я был не особо уверен, что с аппетитом Макса в холодильнике что-то осталось.

Как только мы отошли от лавки, под ногами я почувствовал что-то мягкое и опустил взгляд. Я оказался на бархатной ковровой дорожке цвета молодой орхидеи. Такого я не ожидал увидеть и, если честно, в Энске я никогда не видел подобного, даже возле самых дорогих ресторанов или отелей. Но, кажется, никого совершенно не волновало, что убранство набережной могут затоптать в один день, а потому помимо ковровой дорожки стояли букеты из лилий в небольших плетеных корзинах, и уже после недавнего экскурса Адама я мог различить, что белые – для чистоты души, розовые – для поддержки, оранжевые – для здоровья, а тигровые лилии – для богатства. Но весь этот набор пожеланий уступал тому запаху, который стоял на набережной, и тем более красоте, которую создавали краски вокруг. Честно, я никогда бы не подумал, что в Рэйе может быть так красиво. Может, все не так плохо, как нарисовалось в моей голове, и Рэй мне понравится не меньше, чем Энск, – кто знает…

У правой стороны причала стояла бежевая яхта, мачту которой украшал невероятно красивый шелковый флаг, переливающийся из лавандового в медовый и абрикосовый цвета. Думаю, даже будь я самым гениальным художником, я бы все равно не смог передать тот волшебный перелив, который создавали лучи закатного солнца на флаге. Но поверьте, он был самым красивым из тех, которые я когда-либо видел. Леера яхты были натянуты, а якорная скоба и шток едва возвышались над водой, капроновый трос был навернут на барабан, а нос яхты был направлен вглубь горизонта, пока кранцы то и дело бухали о дебаркадер.

Мы приземлились на край причала, когда позади нас шумная компания спускалась по трапу на палубу, располагая корзины с фруктами и шампанское на рубке. По возгласам стало понятно, что у кого-то день рождения, потому что компания не могла провести и пяти минут без распевания: «С днем рождения-я-я-я тебя-я-я-я…» и не взорвав в который раз хлопушку. Но в этот раз хлопок раздался где-то около нас, и, подняв голову наверх, я увидел, как тысяча золотых маленьких искорок спускаются на нас и мы погружаемся в это золотое безумие, словно пузырьки шампанского в бокале. Было такое чувство, словно все это устроено для меня! Нет, конечно, это все было приятным совпадением, и такое совпадение мне нравилось, потому что в этот момент я почувствовал себя намного лучше, чем утром. Мне казалось, что все мои проблемы и переживания такие мелочные по сравнению с азартом и радостью жизни, что я просто понял, что все не так ужасно, как могло бы быть! Лучше уж беспечно сидеть под фонтаном золотого конфетти, чем, вжавшись в угол комнаты и обхватив колени руками, пытаться отвлечь себя от страшных мыслей, заставляющих тебя терять контроль над своим разумом.

– Все хорошо?

– Да, я просто задумался о том, где мне взять учебники, ведь вам их уже, наверное, давно раздали!

– Не переживай, я могу прислать тебе электронные.

– Было бы круто! – Наше спонтанное знакомство с Адамом мне нравилось все больше и больше. Я даже рад, что он пролил на меня свой кофе! Я не знаю почему, но за эти несколько часов мне стало казаться, словно я знаю Адама всю жизнь и будто он мой лучший друг. Не знаю почему, но он внушал мне такое доверие и искренность, что дружба с ним, наверное, – самое легкое, чего бы я мог достичь здесь. Может быть, не все так просто, да и в тихом Адаме кто-то водится, но сейчас об этом мне вообще думать не хотелось, я просто мечтал о том, чтобы в городе появился хоть один знакомый человек, а если он окажется ещё и моим другом, то я буду просто на седьмом небе от счастья.

– Смотри-смотри! Они появились! – Сначала я не понял, куда смотреть: то ли на толпу, удаляющуюся на яхте, то ли на закат солнца, который застила облачная пелена, то ли на море, то ли на лилии, но, поймав взгляд Адама, я понял, что нужно смотреть куда-то в глубь горизонта. Я устремил туда все свое внимание, но ничего, кроме фиолетовых волн, не увидел.

– А что там? – Спросил я с некоторой нерешительностью в голосе.

– Там же киты! – Серьезно, Адам?! Там же ничего нет! Но произнести это вслух я не решился. – Вот же, вот! – Адам вытянул правую руку вперед и указательным пальцем показывал куда-то на горизонт. Я почувствовал, как мое лицо искажается в гримасе неудовлетворенности, потому что не понимал, почему китов видит Адам, но не я! Что за несправедливость? Неужели у меня так упало зрение за эти несколько недель…

– По-моему, за время своего кризиса я стал слеповат… – Адам достал из кармана кардигана свои круглые очки и протянул мне.

– Держи! – Если бы вы только знали, какой у него минус! Казалось, что я могу рассмотреть все ракушки на морском дне, не говоря уже о китах, которые, кстати, для Адама, видимо, много значили. И чтобы не портить вечер, я решил ему подыграть, чтобы не сломать в нем какую-нибудь важную деталь, как это случилось с Дашей.

– Обалдеть! – Я с улыбкой открыл в удивлении рот. – Они невероятны! – Адам просиял, посмотрев на меня, и заулыбался.

– Если честно, ты единственный человек, который их видит вместе со мной! – На мой вопросительный взгляд Адам тут же продолжил: – Просто, у меня совсем нет друзей, как мы переехали, и ни с кем, кроме как с родителями, я никогда не засиживался здесь.

– Ну, тогда давай дружить? – Предложил как-то неуверенно я, не зная, нужно ли было мне это говорить или было бы лучше, если б я закрыл свой рот и не встревал.

– Ты это всерьез? – Я медленно кивнул, не понимая суть вопроса, словно сейчас мне откроется какая-то страшная тайна, после которой я не захочу даже видеть Адама. – Спасибо… – Прошептал он с искрящимися глазами и отвел взгляд. Вот чего, а такой реакции я не ожидал. Не знаю, что происходит в его жизни, но, видимо, друг ему нужен ещё сильнее, чем мне.

Какое-то время мы ещё сидели на причале, пока окончательно не стемнело и Адаму не позвонили родители, поинтересовавшись, где он. После этого нам все-таки пришлось расстаться, но Адам не забыл о том, что меня нужно было проводить до Восточной улицы, а потому мы медленно двинулись к ней, попутно разговаривая об универе и прочих насущных вещах. Мы попрощались недалеко от моей парадной, договорившись встретиться завтра у гардероба. По крайней мере, мне бы очень хотелось, чтобы меня кто-то встретил там, потому что я не сомневаюсь, что опять потеряюсь в бесконечной веренице кабинетов.

Я поднялся на лифте на двенадцатый этаж и, покопавшись в карманах, нарыл ключи, вставив в замочную скважину один из них. Но не успел я зайти в квартиру, как раздался раздраженный голос, и в следующую секунду Макс схватил меня за запястье.

– Ты где был? – Я отдернул руку и со звериной яростью посмотрел на него.

– Не хватай меня за руки! – Прошипел я, пнув чемодан ногой и хлопнув дверью комнаты.

…Я ускорил шаг. Двое мужчин, не отставая, шли за мной. Поначалу я не особо сильно обращал на них внимание, но с каждой пройденной мной улицей казалось, что это похоже на преследование. Я уже было хотел позвонить папе, но подумал о том, что не стоит беспокоить его по таким пустякам, тем более, для него все, чтобы я ни сказал, прозвучало бы так, что через минуту перекрыли бы весь центр для моих поисков (и я не шучу!).

Я стал мельком рассматривать их отражения в витринах, и вид у них был более, чем странный: у одного была грязная одежда и местами порванная серая куртка, волосы скрывались под черным капюшоном толстовки, а взгляд был довольно угрожающим и жутким, а ещё достаточно целенаправленным, потому что он вообще не спускал с меня глаз. Второй был хоть и низкого роста, но довольно крупным. У него были огромные ладони и квадратные черты лица: уши были прижаты к голове, кустистые широкие брови занимали половину лба, вдавленные поросячьи глаза, плоский нос и узкие поджатые губы, которые он часто кривил в недовольной гримасе, – он был похож на сломанного робота, которого никто не захотел бы купить в магазине. А ещё у него был довольно сиплый голос, как мне слышалось, что наводило жути.

Они плавно надвигались на меня, словно цунами на город, и будь у меня тогда чуть сильнее развит инстинкт самосохранения, то я бы точно завернул в сторону папиного офиса, а не упрямо бы шел домой. Но я же был слишком храбрым, поэтому потом пришлось расплачиваться за это.

Дойти до парадной мне не хватило нескольких шагов. В подворотне у парковки меня окликнули и в то же мгновение схватили за запястье, а другая грубая ладонь прислонила к моему носу ужасно вонючую мокрую тряпку, отчего я попытался вырваться, но через пару мгновений мои мычащие конвульсии сошли на нет, как и все происходящее вокруг.

Когда я пришел в себя, то, как вы помните, оказался в сером промозглом подвале с единственной лампочкой, торчащей откуда-то из стены, и с застегнутыми наручниками на щиколотках и запястьях. Поэтому я ненавижу, когда меня хватают за руки, и не ручаюсь за себя в этот момент.

– Дверьми ты будешь хлопать без меня! – Раскатился громом по моей комнате голос Макса, когда он с ноги открыл дверь.

– Отстань!

Макс схватил меня за волосы, наматывая прядь на кулак, и выволок в коридор, протащив несколько метров вперед. Я пытался вывернуться, но получалось только ещё больнее.

– Больно! Отпусти меня!

– Это ещё не больно, а теперь заткнись и слушай меня! Я тебе не мальчик на побегушках! – Оскалился Макс, схватив меня за руку и прижав к стене, когда я начал сопротивляться. – Не вырывайся! – Я впервые видел его таким остервенелым.

– Отпусти!

Макс вцепился в мою шею, прижимая ещё сильнее к стене, отчего вместо крика из меня вышел лишь едва слышный хрип. Макс что-то угрожающе шипел, продолжая сдавливать мне шею, на что я чувствовал, как с каждой секундой, которая тянулись, словно вечность, мои глаза увеличивались от страха и боли, а руки все ещё беспомощно пытались ослабить хватку.

– Отпусти… – Взмолился через силу я, начав лупить рукой по стене, потому что никакого другого жеста для поражения на ум не приходило, но Макс не унимался. – Пож… жалуйста… – Еле слышно прошептал я, обессиленно и медленно сползая по стенке, чувствуя, что начинаю терять сознание и фокус в глазах.

– Ты хочешь жить? Хочешь?

Я, едва разбирая слова, закивал головой, пока его силуэт покрывался черными пятнами в моих глазах, а ноги едва удерживали мой вес.

– Тогда заткнись! – Прошипел с покрасневшим лицом Макс и убрал от меня руки, отчего мое окаменевшее тело, словно мешок, свалилось на пол. – И да, если я узнаю, что ты рассказал о нашем диалоге своему отцу, поверь мне – будет хуже, гораздо хуже! – Гаркнул он, хлопнув дверью в зал, когда я на карачках заползал в свою комнату.

Я попытался отдышаться, но голова шла кругом и меня всего трясло. Я сам себе не верил, что Макс меня отпустил, и все ещё пытался подавить крик, чтобы удержать внутри себя воздух. Я обхватил голову руками, но вместо пустоты закрытых глаз один за другим всплыли воспоминания из злополучного подвала, в котором меня держали: сперва я почувствовал, как все поледенело внутри, а после ещё и ощутил на своей шее такую же крепкую хватку, что и тогда. Я вцепился в рукав свитшота и стал раскачиваться вперед-назад, пытаясь побороть тошноту, подступавшую к горлу, и душащий страх, от которого у меня сейчас стучали зубы и тряслись губы, а щеки пылали до боли в висках. Я даже пытался не дышать, чтобы меня не услышал Макс и не вернулся назад. Мне хотелось лишь одного: чтобы он поскорее оставил меня в покое и уехал в Энск…

Не знаю почему, но наши отношения с Максом резко испортились после моего похищения, словно между нами пробежала кошка вражды и никак не перебежит назад для примирения.


* * *

Вот уже почти месяц я живу один. Мало что поменялось вокруг меня за это время, зато много чего изменилось внутри. Мне казалось, что за месяц произошла трансформация моего сознания, и из все ещё наивного подростка я превратился во взрослого человека, который стал по-другому смотреть на жизнь и происходящие события.

Это все произошло как-то быстротечно, в одну ночь, я даже не знаю, в какую именно. Но неделю назад я проснулся со странным для себя чувством: я ничего ни к кому не чувствую, просто ни-че-го. Ещё неделю назад я был влюблен, в животе порхали бабочки (да, у мальчиков они тоже есть), у меня были вдохновляющие и забавные сны, в которых я находил ответы на бытовые вопросы, но если в таком настроении я заснул, то проснулся я абсолютно без этих декораций в голове. И знаете, что самое интересное?! Мне стало так проще жить! Нет, серьезно, я не знаю, что произошло, но я чувствую такую легкость и безразличие к трудностям, как будто с меня опали все проблемы и мысли, которые весили несколько тонн. Не знаю, что делать пока что с этим состоянием, но мне нравится ничего не чувствовать, потому что так невозможно разбить сердце и уничтожить мечты.

Может быть, все мои безмятежные бабочки и единороги вернутся, и скоро я в каждой луже вновь буду видеть солнце, но моя голова без моего ведома переварила такую вязкую бурду, что уже не может воспринимать тяжелую абстрактную пищу, да мне и самому уже не надо наедаться до коликов: легкий голод намного лучше обжорства. В общем, я не хочу копаться в причинах этой трансформации, но и расставаться с ней пока что тоже не хочу, потому что мне очень хорошо впервые за все время. Тем более сегодня Адам решил вытащить меня на какой-то концерт вместо пар, а я ещё думал, что это божий одуванчик, который никогда бы и не прогулял урок.

Я вышел из комнаты на кухню, где пустые полки холодильника меня весьма опечалили, потому что я постоянно забывал, что еда – теперь моя головная боль, поэтому, чтобы не погибнуть с голода, я накинул кардиган и спустился в лобби. Погода стояла просто замечательная, а потому, забрав обед, я выдвинулся во двор, до которого ещё ни разу с приезда не доходил.

Первое, что привлекло мое внимание, – это теплая вода в бассейне, потому что в Энске в это время уже если не лежит снег, так точно промозгло, да и слякоть везде, а ещё мой любимый пессимистично апокалиптический пейзаж. В Рейе все наоборот! Все пышет свежестью и солнечно. На несколько мгновений я даже загорелся мыслью поплавать в бассейне, но потом здравый разум все же навестил мой безбашенный настрой, а киты, запевшие свою серенаду в моем желудке, лишь усилили протест. Почти все лежаки были свободны, а потому, заприметив самый нагретый, я направился к нему. Хорошо, что он был со спинкой и навесом, потому что кардиган был явно лишним сегодня. Я поставил поднос на землю рядом и, взяв ведерко с жареной картошкой, отправился в гастрономический тур.

Я сам не заметил, как меня сморило осеннее солнце, и проснулся от того, что чайка, приземлившаяся мне на коленку, уже недовольно долбила клювом пустую тарелку. Отогнав ее подальше, я осмотрелся по сторонам – было тихо и свежо: солнце продолжало щекотать своими лучами мне щеки, легкий шелест пальмовых листьев создавал соленый от воды в бассейне ветерок, тишина прерывалась лишь треском фонарной лампочки и тихим шумом шоссе. Если честно, я ещё не привык к такому виду за месяц и до сих пор готовился к тому, что меня ожидает какой-то подвох, но, сидя сейчас здесь и слушая блаженную тишину, мои мысли словно покидали мое тело и я оставался один на один с каким-то всеобщим сознанием, которое погружало меня в беззаботную негу дня.

Я вытянулся на лежаке и устремил свой взгляд в небо: кучки оранжево-лиловых облаков с каждым мгновением становились все больше и пышнее, словно львиная грива, чьи вьющиеся пряди добавляли большего шарма обладателю, а завитушки, пропускавшие через себя мандариновые лучи солнца, раскрашивали пространство вокруг в теплые, уютные цвета. Я смотрел, как облака движутся по небу, как солнечный ореол постепенно скрывается за вечерним занавесом, и чувствовал такое спокойствие, словно моя жизнь пришла к тому благосклонному знаменателю, к которому шла не первый год. Мне совершенно ни о чем не хотелось думать, хотелось просто лежать и наблюдать за облаками, которые просто кружились по небосводу, независимые ни от кого, и не имеющие ни планов, ни надежд, ни целей, – они просто беспечно блуждали по небу. И время от времени мне тоже хотелось стать облаком, которое просто парит в суматошном круговороте жизни, ни на что не надеясь и не полагаясь ни на кого, устремляется в какую-то даль, которая радостно принимает ее. На несколько мгновений я зарыл глаза, а открыв, увидел довольное лицо Адама, парящее надо мной.

– Думал, что только я прокрастинирую, рассматривая облака!

Я улыбнулся и сел, освобождая место для Адама.

…Каждый раз, когда Адам говорит, что до какого-то места идти совсем недалеко, я мысленно готовлюсь к марафонскому забегу, потому что Адам ходит столько, сколько нормальный человек явно не пройдет за весь день. Поэтому когда я уже совсем выдохся на нашей дистанции, оставшееся расстояние до клуба мы доехали на автобусе.

Меня поразили две вещи: первая – зрители абсолютно не рвались занять места на танцполе, в то время как в Энске тебя бы просто снесла толпа, которая кучковалась у клуба с самого утра; второе – концерт начался ровно в заявленное время, в то время как в Энске пришлось бы ждать ещё минимум полчаса после начала, и зрители всегда закладывали это время, приходя на концерт. Но… лучше бы группа опоздала, чем то, что произошло дальше. Мало того, что их музыка была очень похожа на мою, как и поведение на сцене, мою душу вывернуло насквозь, когда я услышал их новую песню, заставившую меня замереть во время массовой вакханалии на танцполе и упасть в бездну своих воспоминаний.

Наверное, самое противное в глубинных воспоминаниях то, что ты помнишь все посекундно, не говоря уже о запахах и движениях, которые чувствует твой нос и которые повторяют руки. А ещё самое ужасное то, что как бы ты ни пытался избавиться от воспоминания – оно всегда будет в твоей голове, куда ты будешь возвращаться, как бы этого ни хотелось. По крайней мере, сейчас я абсолютно не хотел об этом думать, в отличие от моего подсознания, которое окунало меня в эту бездну с головой.

С первого же аккорда я почувствовал запах своего первого концерта. Я почувствовал запах своей новой электрогитары, которую папа подарил мне утром по такому случаю. Я почувствовал сладкий запах клубники, которой нас угощали до концерта девочки из первого ряда. Я чувствовал, как пахнут прожектора и как пахнет хейзер, запускаемый при обратном отсчете до выхода на сцену. Я чувствовал, как на меня опускаются золотистые звездочки конфетти и как часто бьется мое сердце. Я почувствовал, как мои пальцы независимо от меня начинали подрагивать и становиться в позиции аккордов, которые я проигрывал тогда. И если бы это было все, что я вспомнил, то мне было бы не так больно, но моя память стала возвращать меня к той, без кого этого концерта бы точно не было. Я старался весь этот месяц ее забыть и не думать ни секунды о ней. Я старался представить, что Даши никогда не существовало и я просто ее придумал. Но в отличие от меня мое сердце не спешило с ней расставаться. Потому что я помнил все, что было связано с ней в тот день, и даже больше, чем все.

Я помню ее горящие глаза. Я помню, как она наносила блестки себе на лицо, которые всегда были для нее как спасительный маячок, что она носит с собой и при каждой возможности достает, потому что у нее тут же от него поднимается настроение. Я помню, как она брызгала духами себе на шею и ключицу, что даже сейчас я чувствую их сладкий аромат, который, кажется, невозможно забыть. Я помню, как она убирала волосы с лица и как ей не нравилась ни одна из делаемых ею причесок. Я помню, как она прикасалась ко мне своими невесомыми движениями, от которых всегда хотелось совершать невозможное. Я помню ей теплые ладони, которые гладили меня по щекам, как бы обещая, что все будет хорошо. Я помню, как на саундчеке она, смеясь, подыгрывала мне на барабанах, пока ещё никто, кроме нас, не успел приехать в клуб. Я помню, как мы сидели на сцене и пили какой-то коктейль, который бил в нос своими газами. Я помню, как она улыбалась и как она была тогда счастлива. Я помню все, что старался забыть…

Когда я в тот день смотрел на нее, я понимал, что мне ничего не страшно в этой жизни, по крайней мере, в ту минуту я знал, что ни за что не сдамся, а ее улыбка меж песен лишь заставляла мой внутренний огонь пылать все ярче. Мне тогда казалось, что я видел все вокруг лишь бесформенными темными мазками, и только ее глаза в темноте зала светили мне любовью, которая горела ярче всех огней, ярче всех звезд, ярче, чем само солнце. Когда мы сыграли ее любимую песню, я помню, как она искрилась от счастья, а ее блестки переливались на свету, словно это была неотъемлемая часть счастливой Даши и, смотря на них, на какое-то мгновение я забывал, где я нахожусь, думая лишь о том, что момента счастливее и ярче уже точно не будет. После той песни я опустился на колени, потянув руку к ней, она встала на носочки, и наш поцелуй – чёрт возьми, это был самый романтичный поцелуй в моей жизни! Казалось, словно это длилось вечность, самую счастливую вечность, которая только могла быть. Все вокруг будто остановилось, как в замедленной съемке. Мое сердце таяло тот момент от любви, а руки никогда, никогда больше не хотели ее отпускать…

Я помню, как на меня смотрел папа какой гордый взгляд это был. Папа вообще всегда был моим главным фанатом. Он знал каждое слово из каждой моей песни и не пропустил ни одного моего выступления, даже когда я играл зайца в детском саду и из слов мог сказать лишь «угу». Я помню, как он искренне улыбался и был по-настоящему счастлив, и мне было вдвойне приятно, что эти эмоции вызвал я, потому что, наверное, папины эмоции – самое недоступное, что есть в его жизни, по крайней мере, заставить его улыбаться – та ещё задача. А Марта смотрела на меня так, что мне хватило лишь пары мгновений, чтобы убедиться, что я для нее не просто мальчик, который болтается по квартире возле ее мужа и мешает строить планы на семейную жизнь, тогда я почувствовал себя тем, без кого она эту семейную жизнь не представляет, и я был счастлив, что все мои страхи оказались надуманными.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/dasha-gromova/vopreki-67406948/chitat-onlayn/) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.