Книга - Лисий хвост. Крепость гремящего ущелья. Книга третья

Лисий хвост. Крепость гремящего ущелья. Книга третья
Петер Клуг


Прошло уже почти 15 лет с той страшной ночи, когда жизнь Хару и его семьи была разрушена князем острова Оленя. Кицунэ, получившая смертельные раны в схватке с вероломными родственниками, все эти годы является к нему бестелесным видением. Подросший сын всё больше отдаляется от людей, погружаясь в тайны мира духов и оборотней, ведомый матерью. Вопрос «а что дальше?» звучит всё чаще и чаще и не только из уст друзей, но и у Хару в голове. И тут по пути на запад Империи ему встречается настоящая, живая девушка. Пусть она вся затянута в доспехи, побрита наголо и рубит головы направо и налево. Но она живая и она рядом….





Петер Клуг

Лисий хвост. Крепость гремящего ущелья. Книга третья





I


Город Нандун поразил Мунку, поразил и ужаснул его, произведя впечатление сущего ада на земле. Юноша-степняк бывал до этого лишь в одном более или менее крупном селении – Сатыше, который, на самом-то деле, лишь с большой натяжкой можно было считать подобием города. И даже там ему казалось, что улицы чрезмерно полны людей, от вечного шума и гама к вечеру раскалывалась голова. Если бы не Анга, которой хотелось походить по лавкам торговцев да поглазеть на яркие огни вечером, он бы лишний раз носа не казал из юрты.

Однако в Нандуне дела обстояли ещё хуже. Это был настоящий город, который строился когда-то в подражание Красному городу. Хотя он находился на самом восточном краю западных провинций, он всё же считался столицей всего Запада Империи Дракона. Так же как и главный город всего государства, Нандун стоял на левом берегу Красной реки, и губернаторы старались во всём походить на великолепный образец.

Так, дворец правителя стоял на возвышении над рекой, и от него к воде вела пышная лестница с мраморными ступенями и статуями легендарных животных-основателей, которые были соратниками Дракона-творца. Местные ремесленники выказывали немалое старание и талант, стараясь доказать, что они ни в чём не уступают столичным, и в основном у них это получалось. Сам дворец был выстроен совершенно иначе, чем императорский. Здесь не было обширного сада. Вместо этого всё пространство вокруг дворца занимали различные служебные постройки, в которых размещались ведомства, призванные управлять западными землями, собирать налоги и устанавливать порядок. Единственное, что роднило этот дворец с императорским, – это высокие стены, напоминающие крепостные.

Впрочем, в древние времена так оно и было. Нандун начинался как аванпост империи на западе, и нынешний губернаторский дворец изначально строился именно как укрепление с мощными кирпичными стенами и башнями. Со временем значение этих укреплений сошло на нет, границы были отодвинуты столь далеко от города, что всякая опасность нападения внешних врагов совершенно исключалась. Однако всё чиновничество Запада по-прежнему стекалось в пределы старых стен. Таким образом, в Нандуне образовался как бы город в городе, со своим укладом и образом жизни, чётко отделённый от ремесленной и торговой частей и тем более от кварталов обычных жителей. Сам же разросшийся вокруг древней крепости город своих укреплений более не имел. Когда-то и его окружал земляной вал, однако он был уже давным-давно срыт, и от него не осталось и следа.

По Красной реке ходили баржи, перевозя товары из западных областей на восток и обратно. Это была одна из главных связующих нитей между двумя частями империи, а Нандун был её главным центром на западном конце, так же как Красный город – на восточном. В трёх днях пути к столице река входила в ущелье между высокими скалами, здесь она становилась бурной и билась о крутые стены. Из западной столицы туда направлялись отряды солдат и спасателей на случай кораблекрушений, которые иногда случались. Эти отряды размещались в крепости, господствовавшей над ущельем. Она состояла из двух частей, находившихся на обоих берегах и соединявшихся между собой подвесным мостом. Её оборонное значение также ушло в прошлое, она стала не более чем приютом для дежурных смотрителей.

В городе всегда кипела жизнь и торговля, всегда наезжало множество купцов и разного люда. Теперь же все, казалось, просто посходили с ума. И в прежние дни Мунку был бы этим ошеломлён, а сейчас он вообще приходил чуть ли не в ужас от толп народа и бесконечного шума, ржания лошадей, блеяния верблюдов, мычания скота, звона сотен наковален. Иногда казалось, что весь Нандун превратился в одну большую кузницу.

По городу сновали тысячи самых разных людей. В основном это были местные жители и жители западных краёв, которых восстание сдвинуло с насиженных мест, они искали лучшей судьбы в рядах народной армии. К ним примкнуло большинство солдат и офицеров местных гарнизонов, хотя некоторые, не желая нарушать присяги, бежали на восток. Несколько особенно строптивых служак были повешены повстанцами, и тела бедолаг так и висели на древней стене, окружающей дворец правителя.

Само собой, к восстанию примыкали и какие-то тёмные личности, занимавшиеся грабежом и воровством в общей неразберихе. С такими людьми никто не церемонился, и почти каждое утро на берегу реки проходили казни преступников. Им привязывали на шею тяжёлые камни, отвозили на лодке на середину потока и сбрасывали в воду. Крики жертв никто не слышал из-за улюлюканья и гоготания толпы, собравшейся поглазеть на представление.

Если городские кварталы и улицы походили одновременно на военный стан и на ремесленную мастерскую, то старинный дворец и примыкающие дома чиновников напоминали место, по которому прошлась какая-то стихия. Собственно говоря, так оно и было, только в роли стихии выступил народ.

Многие дома были разграблены, окна и двери в них были разбиты, и никто не собирался их восстанавливать. Только в самом дворце губернатора навели какой-никакой порядок и вернули ему малую часть лоска и былого величия. Но все улицы и переходы между строениями были усеяны бумагами. Люди врывались в разные провинциальные ведомства и приказы, стремясь уничтожить всякий след имперской власти. В буйном веселье выбрасывали они кипы документов на улицу под ноги своих товарищей. Не были пощажены ни архивы с древними рукописями, ни обычные библиотеки и собрания свитков. Все бумаги без исключения летели вниз, втаптывались в грязь, рвались на куски. Любая бумага стала символом ненавистной власти, и никто не желал разбираться в том, что на самом деле было написано.

Первоначально восставшие задумывали все эти бумаги сжечь в одном огромном костре. Однако документов и свитков оказалось столь много, а лишних усилий, чтобы собрать разбросанные бумаги, тратить никто не собирался, так что всё и осталось лежать там, куда упало. Осенний ветер понемногу разносил обрывки, они листопадом летали по всем близлежащим кварталам, лежали на крышах, скапливались в подворотнях. Потихоньку люди приспособились собирать бумагу на растопку печей и очагов.

Мунку ходил по узким улицам старого города, примыкающим к дворцу. Здесь было намного тише, чем в других частях Нандуна. Юноше нравилось смотреть на то, как желтые листья деревьев печально облетают и смешиваются с шелестящей бумагой, покрытой непонятными иероглифами. Он не умел толком читать, так что все надписи представлялись ему полными скрытого, зловещего смысла. Иногда он находил в куче бумаг и листьев свитки с рисунками.

Такие находки всегда пробуждали в нём любопытство и своего рода азарт. Никогда не знаешь, на какой свиток наткнёшься и какие картинки в нём будут. Те, что ему приходились по душе, Мунку откладывал и уносил с собой в тот дом, где он и Нага жили. Те, что ему не нравились, молодой степняк бросал обратно.

Ему встречались изображения животных и растений, духов и хранителей местности. Это вызывало в нём любопытство, и он мог часами рассматривать их, особенно когда дело касалось сказочных тварей, дэвов и какой-нибудь другой нечисти. Мунку надеялся найти среди них Ган Цэцэг или Билигму, хотя вторая и была человеком из плоти и крови, но обладала мастерством чародейки, а значит, не сильно отличалась от хозяйки пустоши.

Ган Цэцэг он не обнаружил, но вот изображения громадных муравьёв и смертоносных червей нашёл и долго смотрел на них. После чего отложил в кучку, которую забрал к себе.

Как-то он наткнулся на странные рисунки, на которых люди представали словно бы разрезанные, и их внутренности были отлично видны. Молодого кочевника, который и сам уже успел разделать не одну овцу, вид вскрытого тела человека покоробил. Он покрутил этот свиток, увидел ещё несколько подобных изображений, где были вскрыты головы и сердца рассечены пополам. Мунку с отвращением отбросил манускрипт в общую кучу, вовсе не ведая о том, что только что держал в руках бесценную рукопись древнего врача.

Особое впечатление на него произвёл свиток с рисунками мужчин и женщин, предающихся любовным радостям. Юноша внимательно просмотрел его и не просто забрал с собой, но припрятал среди своих немногочисленных личных вещей. Он твёрдо решил для себя воплотить все предлагаемые способы утех с Ангой.

Нага никогда не оставлял Мунку в одиночестве, всегда находясь неподалёку от него. Мужчину Нандун очень разочаровал. После многих лет скитаний по степи, он полагал, что будет счастлив вновь оказаться в многолюдье городских улиц, будет просто наслаждаться возможностью ходить по лавкам и приличным питейным заведениям. Однако Нага успел от всего этого отвыкнуть и незаметно для самого себя начал ценить просторы и безлюдье степи. Суматоха, какофония звуков, грязь под ногами, вонь из подворотен раздражали. Так что скиталец-островитянин не без удовольствия следовал за Мунку в кварталы вокруг дворца и тоже понемногу рылся в разбросанных бумагах. Он откапывал какой-нибудь свиток и читал его.

Пребывание Наги и Мунку в Нандуне могло бы показаться довольно странным и вызвать недоумение. После того, как они повстречались с Сен Гаром, тот под охраной отправил их в столицу новоявленного Западного ханства. Был ли это арест, или их взяли в плен, наши странники так и не уяснили. У них не забрали оружие, видимо, считая не представляющими опасности, но ограничили свободу передвижения. Всё время пути до города они находились под неусыпным надзором охраны.

По прибытии в Нандун Нагу и Мунку передали местным стражникам, которые не проявляли особого усердия. Двое-трое из них лениво следовали за пленниками, изредка покрикивая на них. Если бы юноша и его похититель вздумали бежать, им бы это наверняка удалось. Однако удобного случая пока не представлялось, да и город был полон вооружённого люда, из которого восставшие пытались сколотить армию.

Несколько раз они видели на улицах хана Дондо в окружении военачальников и стражи. Разглядеть его как следует им не удавалось.

Так изо дня в день Нага и Мунку бесцельно бродили по улицам, подбирали листы бумаги, глазели на сумятицу, устроенную недовольным народом. Их поселили в комнате одного из некогда богатых домов внутри древней крепости. Глава повстанцев, выказывая близость к простым людям, часто лично занимался решением споров и выслушивал тяжбы. Так что и судьбу двух странных путников, пришедших пешком из степи, определять должен был Дондо. Оставалось только ждать возможности улизнуть либо того времени, когда их наконец примет правитель. Оба варианта были рискованны. Далеко ли им удастся уйти, не имея лошадей, в чужой стране? С другой стороны, они ведь не совершили ничего предосудительного, значит, им нет оснований опасаться встречи с главой восставших.

Примерно через неделю вынужденного безделья один из охранников, зайдя вечером в их комнату, сказал:

– Завтра утром Дондо примет вас.

– Это будет суд? – спросил Нага.

– Если вы виновны, то – суд. Если нет, вас отпустят.

– Ничего плохого мы не сделали, – вставил своё слово Мунку.

– Ну тогда сможете убраться на все четыре стороны, – пожал плечами воин. Его явно тяготили обязанности по охране двух никчёмных чужеземцев.

На следующий день ранним утром Мунку и Нагу провели во дворец. Хотя Дондо изо всех сил старался не отдаляться от обычных горожан, из среды которых вышел когда-то, он не мог остаться равнодушным к просторным залам, торжественной обстановке и позолоте, покрывавшей искусную резьбу на стенах и столбах. Разбушевавшийся народ изрядно потрепал внутреннее убранство дворца, тем не менее почти вся отделка сохранилась в относительной целости. Тяжёлая, громоздкая деревянная обстановка в западном стиле также осталась в пределах дворца. Она была слишком добротна и крепка, и почти без потерь пережила людское нашествие.

В главной зале дворца, где некогда проходили торжественные приёмы первых лиц провинции, где ступали божественные ноги императоров и их наместников, теперь отправлял правосудие таким образом, как он его понимал, народный хан Дондо. Во всём зале остался лишь один предмет обстановки – грузное кресло, воздвигнутое на возвышении, где раньше устанавливали трон императора, когда он соизволял посетить Нандун. В обычные дни при прежней власти это возвышение оставалось пустующим, но напоминало губернатору, что хотя он и обладает всей полнотой власти, всё же над ним незримо господствует высший властитель.

На десяток ступеней ниже этого возвышения имелась широкая площадка, на которой раньше располагалось место правителя западных провинций, а теперь на неё восходили те, чьё дело в настоящий момент слушалось.

Перед Нагой и Мунку уже стояла целая вереница просителей и тяжущихся. Дондо выслушивал их одного за другим, недолго взвешивал в уме и оглашал своё решение. Зал был полон разными людьми, воинами и простыми зеваками, пришедшими поглазеть на правосудие справедливого хана. Нужно сказать, что из тех обрывков речей, которые звучали перед Дондо, и его ответов, Нага составил себе представление о новоявленном правителе как о разумном, хотя и не слишком образованном человеке.

По мере того как вереница перед импровизированным троном сокращалась, Нага и Мунку приближались к возвышению и могли, наконец, лучше рассмотреть Дондо.

Это был крепкий круглолицый мужчина за сорок лет, лысеющий, с намечающимся брюшком. В чертах его лица не было ничего примечательного, ничего благородного и даже особенно запоминающегося. Однако такая непримечательная внешность зажиточного горожанина не вводила в заблуждение. В Дондо ощущалась внутренняя сила, его взгляд пылал, а мощные руки говорили и о большой силе физической. Его чистый голос звучал громко и чётко, доносясь почти до самых дальних частей зала. Народ внимал ему, и даже те, кто не получал желаемого после спора, без ропота принимал решение своего хана.

– Ага, вот и наши не то лазутчики, не то потерявшиеся путники, – сказал Дондо, когда на помост перед ним взошли Нага и Мунку. – Рассказывайте, кто вы такие и куда следуете?

Оба пленника уже успели обсудить между собой то, как им следует отвечать, какую историю рассказывать. Было очевидно, что в Красный город попасть возможности нет. Ответ держал Нага:

– Мы обычные путники, которые держали путь в Сатыш. Я был охранником при караване, а это – сын одного из купцов. Наш караван попал в песчаную бурю, и мы потерялись. Много дней мы скитались по пустыне, наши лошади пали, а мы только каким-то чудом добрались до стены Дракона. Там мы надеялись встретить людей и получить помощь. Теперь же мы хотим лишь одного – скорее отправиться в путь и догнать караван хотя бы в Сатыше. Нам нужны лошади и еда, но мы можем за всё заплатить.

Дондо покивал головой, постучал пальцами по подлокотнику кресла.

– Что ж, звучит всё складно. Может, это и правда, а может, и нет.

– Это правда! – выпалил Мунку, – ничего мы так не желаем, как только поскорее покинуть этот город.

– Чем же он вам так не нравится? – удивился Дондо.

– Здесь слишком много людей, грязно и тесно. В степи намного лучше! – горячо отвечал юноша.

– Так ты степняк, мальчик? – спросил Дондо.

Нага метнул на Мунку предупреждающий взгляд, но молодой человек проигнорировал его.

– Да, я степняк, а что в этом такого?

– Ничего. За исключением того, что я никогда не слыхал о том, чтобы среди степняков водились бы купцы, и они ходили бы караванами в империю и обратно. Кочевники всегда собираются на торговлю в Сатыше, и именно туда стекаются торговцы изо всех других стран. Так что не сходится что-то в вашем рассказе.

Дондо говорил спокойно, как бы рассуждая сам с собой. Нага зло глядел на молодого недотёпу, который своей глупой горячностью легко разрушил всю их подготовку.

Правитель продолжал рассуждать:

– Если же ты, мальчик, не сын купца, то, может быть, и ты не охранник? Хотя ты похож на человека, который умеет драться и не боится обнажить меч. Кто же вы такие? Вероятно, лазутчики? Нет, тоже не похожи. Настоящие лазутчики продумали бы свои ответы, а не раскрылись бы вот так запросто и глупо, как это сделали вы. Если вы и лазутчики империи, то просто недоумки без капли соображения. Я знаю, что империя при смерти, но не думаю, что дела идут настолько плохо, чтобы посылать соглядатаями таких олухов, как вы.

Дондо говорил громко, все окружающие смеялись его словам. Нага и Мунку стояли понурив головы. Доказывать что-либо бесполезно, бессмысленная убеждённость юноши в превосходстве степи над городом перечеркнула все их приготовления в одно мгновение. Как жаль, что они не решились попытаться бежать до этого судилища, быть может, им удалось бы уйти и они были бы уже далеко.

Самозванный хан Запада умолк и изучающие всматривался в двух пленников. На первый взгляд они не представляли опасности, но ведь это может оказаться уловкой, точно так же, как и их нарочитый провал. Дондо был проницательным человеком, много повидавшим на своём веку. Парень не вызывал у него ни малейших опасений. Слишком открытое и честное лицо, порывистость, стремительность в высказываниях. Нет, он не тот, за кого пытался себя выдать, но и не враг. А вот мужчина намного интереснее. Он вполне мог бы быть охранником или воином, а значит, и наёмником, и убийцей.

Неожиданно Мунку задрожал, его лоб покрылся крупным потом, глаза закатились, и он рухнул на мраморные плиты пола, сотрясаемый судорогами. Нага бросился к нему, пытаясь подхватить его голову, чтобы он не разбил её о камень. Несколько человек из окружающей толпы поспешили ему помочь.

Люди схватили Мунку за руки и ноги, подложили под голову какие-то одежды. Тело бедолаги сотрясалось с большой силой и удержать его удавалось лишь с очень большим трудом. Кто-то из толпы сунул юноше под нос разрезанную луковицу. Острый запах подействовал на него благим образом, он начал отворачиваться от луковицы, дрожь в членах начала спадать. Через минуту Мунку обессиленный лежал на полу с закрытыми глазами, не в силах ни встать, ни пошевелиться.

Нага сидел над ним, сам полный недоумения и растерянности. За всё то долгое время, что они провели вместе, он никогда не замечал в молодом человеке ни малейшей склонности к нервным расстройствам, никогда он не бился в припадках падучей. Что это такое? Говорят, что в знатных семействах такие болезни не редкость, наверное, недуг настиг принца. Зная его двоюродного деда Ёшиду и родного деда Ито, это вполне может оказаться правдой. Нынешний князь острова Оленя за своё продолжительное правление показал себя уравновешенным и мудрым господином, однако несколько раз в году он устраивал охоты для себя и своих придворных, охоты, во время которых истреблялось без счёта всякого зверья, и годного в пищу и несъедобного. Когда-то его племянник Хару пропал во время такой облавы в лесу.

Князь Ито же никогда не старался держать свою буйную натуру под контролем. В те времена, когда он тоже участвовал в охотах, он как бы ненароком отправлял на тот свет и встречных крестьян, и кого-то из челяди.

Ведь может такое быть, что склонность к насилию ради насилия выродилась в Шиме в падучую болезнь? Наверное, может. Нага убивал когда-то за деньги, но никогда не получал от этого удовольствия. Это был его талант, то, что он умел делать хорошо и быстро. Он и делал это, стараясь закончить процесс насколько можно скорее. Его жертвы почти никогда не мучились, может, даже не успевали испытать боль и испугаться.

Из размышлений Нагу вывел голос Дондо. Правитель встал со своего кресла, спустился к ним и возвышался сейчас над телом юноши, большой и сильный мужчина. Он сказал:

– Бедный мальчик! Теперь всё встало на свои места. Он ведь болен, у него ум за разум, наверное, заходит, вот и говорит что попало. Сен Гар перестарался, когда отправил вас сюда. Вы можете идти куда хотите, кроме как в сторону Красного города. Хотите, оставайтесь здесь, хотите – на запад, хотите – в Сатыш. Вы свободны! Эй, помогите им, отнесите мальца к врачу!

Несколько сердобольных людей взяли Мунку за плечи и за ноги, подняли и понесли. Толпа расступалась, пропуская их к выходу из зала. Многие сочувственно качали головами и желали здоровья. Молодой человек уже успел открыть глаза, и теперь непонимающе смотрел снизу вверх, не делая ни малейших попыток вырваться, и по-прежнему молчал.

Нага низко поклонился, выдавил какие-то слова благодарности мудрости Дондо и поспешил вслед за Мунку. «Бедный принц! Бедный принц!», – неустанно повторял про себя наёмник.




II


Лекарь Ган Жун долго осматривал Мунку, сгибал и разгибал его руки и ноги, внимательно осматривал глаза и язык. Он раздел юношу, исследовал каждый его старый шрам и свежие ссадины и царапины. По ходу осмотра врач что-то бормотал себе под нос, цокал языком и качал головой.

Нага внимательно следил за ним, пытаясь что-нибудь уяснить из неясных междометий и отдельных слов, которые доносились до него. Островитянин повидал в своей жизни много разных врачевателей, плохих и хороших, дорогих и дешёвых, пользовавших вельмож и простой люд. Ган Жун явно принадлежал к разряду хороших врачей, увлечённых своим ремеслом.

Он принимал больных в своём доме, в квартале зажиточных горожан, однако у его дверей толпились самые разные люди. Обстановка в комнате была простой, но добротной, орудия лежали на чистой льняной тряпице и сверкали холодно и хищно. Помещение наполнял свет солнца, льющийся из большого окна.

Мунку лежал на низком топчане, всё ещё обессиленный, не пришедший в себя до конца. Его доставили сюда прямиком из дворца Дондо, и Ган Жун тотчас принял нового больного, проявив неподдельный интерес, который, однако, больше походил на любопытство учёного мужа, а не на сострадание. Вероятно, умри Мунку, с такой же любознательностью лекарь вскрывал бы его тело.

Это коробило Нагу, однако врач явно знал своё дело, да и где бы он искал сейчас другого. Пускай себе закончит осмотр и скажет своё мнение, а там видно будет. Пока же наёмник поджидал и посматривал на Ган Жуна. Таких врачей он уже повидал, кажется, их почти всех слепили по какому-то единому образцу. Седой, длинная бородка, напоминающая козлиную, уверенные сильные руки и чуткие пальцы, сосредоточенное, отстранённое лицо, круглые очки на носу. Сколько ему лет? Сорок, пятьдесят? Они всегда примерно этого возраста. Помнится, один такой в Сииго здорово помог Наге, заштопал его и выходил после осложнений при выполнении очередного заказа. Да и взял по-божески. Сколько попросит этот?

Ган Жун закончил осмотр, укрыл юношу одеялом, чтобы тот не замёрз, после чего мальчик-помощник полил ему на руки из серебряного кувшина. Лекарь тщательно помыл руки, так же тщательно их вытер чистым полотенцем, а слуга вынес таз с водой. Хороший признак, не все врачи вообще моют руки.

Нага сгорал от нетерпения, желая услышать приговор Ган Жуна, но тот не спешил. Он снял очки, протёр их ещё одной чистой тряпицей, убрал в кожаную коробочку на полке. После этого взял с другой полки длинную трубку и раскурил её. Лекарь сел на основательный табурет у стола и быстро начал что-то записывать. Это уже начинало выводить наёмника из себя, и он для начала громко откашлялся.

Ган Жун удивлённо обернулся к нему, хмыкнул и продолжил писать дальше, то и дело выпуская колечки дыма.

– Уважаемый, может быть, вы скажете, как дела у моего друга? – с вызовом проговорил Нага.

Лекарь не оборачиваясь бросил ему в ответ, слова прозвучали невнятно из-за трубки во рту:

– Имейте терпение. Сейчас я закончу.

Нага фыркнул. Да, такие типажи не редкость среди умников и учёных мужей. Им хоть пожар, хоть потоп, а они будут делать то, что считают нужным, хотя для всех остальных – это полнейшая ерунда.

Через пару минут Ган Жун отложил перо и обернулся к Наге. Казалось, лекарь только сейчас по-настоящему разглядел этого человека и был в некоторой степени разочарован увиденным.

– Что ж, я закончил, можете задать свои вопросы. Что вы хотели знать? – спокойно промолвил Ган Жун.

– Что я хотел знать? – Нага начинал закипать. – Да так, сущую безделицу. Не знаете ли, отчего это мой юный друг ни с того ни с сего упал в припадке? Это всё, конечно, неважно, просто немного любопытно.

– Ах, – утомлённо выдохнул врач, – вы все торопитесь и думаете, что у меня имеются ответы на любой вопрос, раз уж немного разбираюсь в врачебном деле. Ну так я вам отвечу: понятия не имею, что с вашим другом!

– То есть как? Это разве не обычная падучая болезнь? – изумился Нага.

– Пока не знаю. Если вы ответите мне на несколько вопросов, может быть, я и выясню это.

– Давайте, попробую ответить, – Нага почувствовал себя неловко.

Ган Жун выпустил ещё одно колечко дыма и пристроил трубку на особую резную подставку на столе.

– Итак, давно ли вы знаете этого юношу?

Нага смутился, но ответил честно:

– Примерно три месяца. Может, чуть больше.

– Всё это время вы были вместе? Вы часто видели его?

– Да, мы вместе путешествовали, так что можно сказать, вообще не разлучались.

– Отлично! Замечательно! То есть все эти три месяца вы постоянно находились рядом с пациентом?

– Ну да, всё время рядом. В пути, знаете ли, не очень много возможностей уединиться и не общаться с кем-то.

– И за это время, за эти три месяца, как часто повторялись подобные припадки?

– Их вообще не было! Сегодня был первый раз!

– Первый раз? – недоумённо протянул Ган Жун. – Вы уверены?

– Я не знаю, быть может, до путешествия у него и бывало что-то подобное, но за то время, пока мы вместе странствовали, никаких припадков не было.

Лекарь оживился, в его глазах вспыхнул неподдельный интерес.

– Весьма любопытно, – сказал он. – Так необычно! Первый раз с таким сталкиваюсь.

Нага поглядел на юношу, который опять впал в забытьё, и спросил:

– Разве не бывает таких перерывов в болезни? Три-четыре месяца?

– Нет, таких длительных не бывает, – отрезал Ган Жун.

– А это может передаваться по наследству? Дело в том, что дед юноши обладал очень непростым норовом и порой не справлялся со своими наклонностями и нервным нравом.

– По наследству? – переспросил врач. – Да, конечно, может. Вот только загвоздка в том, что, как правило, падучая проявляется в намного более раннем возрасте. Всё же перед нами юноша лет семнадцати. Несколько поздновато для того, чтобы в первый раз пострадать от припадка.

– Семнадцати? – ошеломлённо воскликнул Нага. – Он просто крупный, а на самом деле ему только четырнадцать-пятнадцать.

– Ах, что вы, посмотрите на его зубы! На пробивающуюся бородку и усы! Мускулы! Какие там пятнадцать!

– Не может такого быть! – стоял на своём Нага.

Ган Жун не ответил, вместо этого он ещё раз бегло осмотрел юношу, пощупал его мускулы на руках и ногах, заглянул ему в рот. Пожав плечами, он промолвил:

– Ну вам виднее, всё же это ваш друг. Говорите, он рос в степи? Возможно, поэтому он выглядит чуть старше своих лет. Тяжёлая жизнь, всё время на воздухе, верхом на лошади… Да, вероятно, в этом я ошибся.

Нага облегчённо вздохнул. А лекарь между тем продолжил:

– Да, у него на теле довольно много разных мелких шрамов, вероятно, он получил их в детстве от падений и порезов, которые неминуемы в кочевой жизни. Есть совсем свежий, недавно зарубцевавшийся, на руке, но это скорее от укуса. Кто его укусил? Это не животное, больше похоже на человека.

– Так, одна сумасшедшая баба, – сказал Нага. – Увязалась за нами, а когда парень хотел прогнать её, она вцепилась ему в руку зубами. Какая-то умалишённая!

– К сожалению, – вздохнул Ган Жун, – во время войн и неурядиц плодится число несчастных и сходящих с ума. Бывает и такое, что они с отчаяния нападают на людей.

– Вот-вот, – поддержал Нага лекаря, – какая-то такая несчастная и уцепилась за него. Бедняга еле отвязался!

Ган Жун сел обратно на табурет, погладил бородку и задумчиво посмотрел на юношу, который начинал тихонько стонать, но всё ещё не пришёл в себя полностью. Врач накрутил на пальцы кончик бороды и проговорил в своей манере, как бы рассуждая сам с собой:

– Это странный случай, прошло уже довольно времени для того, чтобы парень очнулся, а он всё ещё в забытьи. Совершенно не похоже на обычную падучую болезнь. Определённо, это что-то иное. Что же? Не имею понятия. Может статься, это какая-то новая болезнь, занесённая из степи. Любопытно, он заразен? Нет, не думаю, лихорадки нет, скорее хворь связана с его рассудком.

– Господин врач! – громко обратился к Ган Жуну Нага, чтобы прервать, наконец, этот неиссякаемый поток рассуждений. – Не пора ли вам назначить какое-нибудь лечение моему другу? Что делать? Лекарства, примочки?

Лекарь встрепенулся, словно вновь позабыл о присутствии в комнате другого человека. Ган Жун пристально посмотрел на Нагу и ухмыльнулся:

– Загвоздка в том, что я не могу точно указать на род болезни мальчика, а значит, не могу точно подобрать лечение.

Нага уже начал утомляться от бесконечных споров и разговоров с врачевателем, ему хотелось получить чёткие и простые ответы на определённые вопросы. Он знал этот тип врачей, говорящих много и немного бессвязно, если их не прервать, они так и будут чего-то там бормотать под нос, рассуждать и взвешивать доводы. Так что наёмник принял решительную позу, немного угрожающую, и придвинулся к Ган Жуну. Тот, глядя на действия Наги, рассмеялся и промолвил:

– Вы думаете напугать меня? Это так глупо! Неужто вы полагаете, что я, ежедневно ведущий борьбу со смертью, испугаюсь вас? Или вы думаете, я побоюсь одного-единственного олуха, когда по городу их разгуливают тысячи? Тысячи чурбанов, которые уничтожают книги, просто потому, что не умеют читать и не желают учиться! Знаете ли вы, что я единственный врач, оставшийся в Нандуне, а остальные мои собратья сбежали прочь и правильно сделали. Эти варвары разгромили мою библиотеку только лишь из-за того, что вид бумаги вызывает у них ярость! Меня самого они чуть было не вздёрнули в моём же саду! И вы полагаете, я буду вас бояться?

Нага смущённо отступил. Немногим в его жизни удавалось по-настоящему пристыдить его. Ган Жун оказался одним из таких людей.

– Простите, – глухо вымолвил наёмник, – я не желал обидеть вас, господин лекарь. Я не думал, что с вами могли так обойтись.

– Ах! Восставшая толпа не разбирает правых и виноватых, ей неинтересны невинные и какие-то там врачи. Хвала Небу, сам Дондо оказался неподалёку и прервал мою казнь. Так что я обязан ему жизнью. Не знаю, смогу ли отдать ему долг, но свои обязанности врачевателя я собираюсь исполнять до тех пор, пока я в состоянии это делать.

– Я ещё раз приношу свои извинения, – сказал Нага негромко, и таким образом Ган Жун оказался вторым человеком в жизни наёмника, перед которым он извинился более одного раза. Третьего раза не бывало ещё никогда, и, к счастью, лекарь ответил:

– Ваши извинения приняты. Полагаю, вы, как и все в этом несчастном городе, взвинчены и возбуждены. Нам всем нужно успокоиться и взять себя в руки. Насчёт лечения могу сказать лишь одно: парню нужно отлежаться, принимать отвар из трав, какой обычно прописывают при падучей и утомлении рассудка. Это не будет лишним.

– Отлично! – оживился Нага. – Мы всё исполним, как вы скажете.

Ган Жун строго посмотрел на собеседника и сказал:

– Вообще-то я хотел бы наблюдать за парнем. Не скрою, во мне говорит внимание исследователя и врача, я хотел бы описать течение болезни, ведь это может быть какая-то неизведанная до сего дня хворь. Для этого мне нужно, чтобы мальчик находился в моём доме.

– Что? – изумился Нага. – В вашем доме?

– Да. Для этих целей у меня предусмотрена отдельная комната, где я смогу разместить больного. Ему будет там удобно, можете не волноваться.

– Но это, должно быть, стоит кучу денег! Мы можем заплатить, но если можно снизить расходы, то лучше бы мы оставались в своём жилище.

– Не волнуйтесь, вы будете оплачивать лишь само лечение. Пребывание под моей крышей и питание оплачивать не нужно. Я ведь сам имею определённую потребность в парне. Впрочем, вы можете отработать часть вашей оплаты. Мой помощник и ученик сбежал из города на восток, и у меня сейчас лишь мальчишка двенадцати лет. Он выполняет самые простые работы, и у него просто не хватает сил на то, чтобы помогать мне при операциях и удерживать больного. Работы много, и она тяжела для ребёнка. А вы, я полагаю, не боитесь ни вида крови, ни открытых ран. Раньше вы были на стороне тех, кто кровь пускает, чтобы убить, а теперь будете на стороне тех, кто пускает кровь, чтобы спасти. Соглашайтесь, сохраните часть денег, присмотрите за другом. Вы ведь чужак в Нандуне, вам всё равно некуда податься, а здесь будете при деле. Может, это ваше призвание?

– Издеваетесь, господин лекарь? – брови Наги взлетели вверх в удивлении. – Вы правильно угадали, я пускаю кровь вовсе не для спасения жизней, и делаю это за деньги. Чего же ради я буду менять ремесло?

– О смене ремесла речи не идёт. Я предлагаю лишь сделку. Мне нужен помощник, который не боится крови и тяжёлой работы, достаточно умный и сильный. Взамен я предлагаю кров и уход для вашего друга и снижаю в два раза размер оплаты. Если хотите, можете перебраться в ту же комнату, где я положу больного.

Нага покрутил пальцем у виска. Хватит с него и того, что когда-то он подвизался в качестве кузнеца в Сатыше. Не хватало ещё идти в подмастерья к лекарю!

– Впрочем, если вы желаете, вы можете пойти к другому врачу, – ухмыльнулся Ган Жун, – беда только, что в Нандуне вы никого, кроме повивальной бабки, отныне не найдёте. Могу подсказать, какая из них получше.

– По-вашему, парень рожать собрался? Делать нечего, пусть остаётся у вас, но я к вам на побегушки не пойду.

Мунку слабо застонал и начал шевелиться. И Ган Жун, и Нага бросили спор и кинулись к юноше одновременно, хоть и движимые разными чувствами. Лекарь видел в нём не столько человека, нуждающегося в помощи, сколько предмет наблюдений и занятных исследований. Наёмник испытывал странную приязнь к подростку, из-за которого он столько лет скитался по степи и претерпел множество страданий. Для Наги Шима, а ведь заблуждение наёмника пока так и не раскрылось, стал смыслом жизни, смыслом, который нужно было оберегать. Столько всего вынести и сейчас потерпеть поражение из-за какой-то непонятной болезни? Уж нет, найдётся и на неё управа.

Так Нага стал помощником лекаря. Они перенесли Мунку в небольшую светлую комнату в дальней части дома, примыкавшей к обширному саду. Ган Жун выращивал здесь не столько овощи и фрукты, сколько разные лечебные травы, которые приходилось затем сушить, толочь, заваривать, окуривать ими больных и много чего ещё.

Об ученичестве речь не шла, но волей-неволей Нага присматривался к кое-каким вещам. Ему приходилось всячески помогать Ган Жуну, особенно когда дело касалось операций. Каждый день в лечебницу попадали люди со сломанными костями, разного рода ранами, свежими и запущенными. Из-за большого числа людей в городе и страшного беспорядка стычки и драки стали обычным делом, так что вправление вывихов и сломанных носов превратилось в совершеннейшую рутину. Кроме того, где-то в провинции продолжались бои между повстанцами и местными гарнизонами, которые не разбежались и не желали нарушать присягу. Тогда к ним в лечебницу доставляли по-настоящему тяжело раненных повстанцев, с отрубленными конечностями или вспоротыми животами. Многие из таких пациентов умирали от потери крови ещё до того момента, когда Ган Жун приступал к своей работе. Однако кого-то удавалось спасти, и всякий раз Нага оказывался полезен.

Кроме двух мужчин при лечебнице жил мальчик, мечтавший выучиться на врача, но он был ещё слишком юн и слаб, чтобы выносить всю нагрузку. Почти каждый день приходили три-четыре пожилые женщины, которые убирались в доме, готовили и стирали. Иногда они помогали при перевязках, поили больных снадобьями и выполняли другую работу по хозяйству.

Наёмника не пугали разверстые утробы, кровь и жуткие ранения. Во многих случаях он почти наверняка мог сказать, каким оружием они были нанесены и вообще есть ли хоть малейший шанс у раненого. Нага оставался равнодушен к стонам и крикам, ничьи страдания не вызывали у него сочувствия. Он уже множество раз видел подобное, сам наносил ранения и убивал, удивить его или тронуть было сложно. Порой, правда, и Нага не оставался равнодушен, видя последствия мастерски сделанного удара, когда прекрасно отточенное оружие поражало хрупкую плоть чисто и ровно. Островитянин обратил внимание, что оружие у повстанцев крепкое и сделано как будто из другого сплава, отличного от того, какой используют на востоке.

И всё же главное внимание Нага уделял Мунку. Юноша приходил в себя и снова впадал в бессознательное состояние. К счастью, припадки с ним больше не случались, однако он был почти не в состоянии подниматься с постели и самостоятельно принимать пищу. В те минуты, когда его разум немного прояснялся и молодой человек словно пытался стряхнуть с себя наваждение, Мунку всё равно плохо понимал, что с ним происходит и где он находится. Он несвязно говорил, отвечал невпопад, быстро утомлялся, хватался за голову и вновь падал на подушку, после чего быстро засыпал. Так и проводил он большую часть суток во сне, иногда беспокойном, иногда мирном.

Юноша почти не успевал что-нибудь поесть, в основном лишь просил подать ему воды. Чем короче становились периоды просветления, тем меньше пищи он потреблял. Нага всерьёз беспокоился о том, чтобы принц не отощал или вообще не умер от голода. Однако, голодание не оставляло ни малейшего следа на теле Мунку. Оно оставалось всё таким же сильным и не только не увядало, но, напротив, иногда казалось, что мышцы наливаются и твердеют.

Если Нага пребывал в беспокойстве, то Ган Жуну наблюдение за степняком и описание его состояния доставляло настоящее удовольствие. Он посещал Мунку чуть ли не каждую свободную минуту, с удовлетворением отмечал все произошедшие с ним изменения, неизменно продолжая бормотать себе под нос рассуждения и даже ведя споры с самим собой.

Ган Жун ежедневно приказывал Наге обмывать тело юноши, чтобы оно оставалось чистым, а сам разминал руки и ноги Мунку. Через несколько дней пребывания в доме врачеватель побрил степняку голову, чтобы лучше прощупать её и убедиться, касаются ли её какие-то изменения.

Лекарь сдержал своё слово и брал с Наги весьма умеренную плату за уход, обеспечивая при этом и его самого, и Мунку крышей над головой и разделяя с ними стол. Часто по вечерам Ган Жун доставал кувшин вина и приглашал Нагу разделить его с ним. Тогда двое мужчин сидели на веранде дома, молча пили, курили трубки и смотрели в звёздное небо. Они не зажигали огня, чтобы никакой другой приземлённый свет не затмевал чистого сияния небесных светил.

Наге начинало нравится такое житьё-бытьё. Он справлялся со своими обязанностями и не находил их обременительными. Вечерние посиделки с вином настраивали его на философский лад. Глядя на звёзды, он всякий раз вспоминал чудесную пещеру, стены и потолок которой представляли собой остов дракона, где кости светились таким же холодным, успокаивающим светом. Как много он успел пройти за это время, с какими только людьми не сводила его судьба! Где он найдёт своё успокоение? Что он будет делать дальше с принцем?

В один из таких вечеров Ган Жун нарушил молчание. Такое случалось очень редко, двум мужчинам было не о чем говорить, если дело не касалось приёма больных и раненых, поэтому Нага был удивлён.

– Я заметил, – сказал лекарь, – что мышцы у парня стали крепче, а сам он как будто тяжелее. Каждый день, когда я разминаю его, мне всё труднее переворачивать его и управляться с его ногами-руками. Это странно, но очень занимательно.

– Ты уже разобрался, чем он болен? – спросил Нага. Мужчины уже давно перешли на «ты».

– Определённо могу сказать, что это не падучая. Нервное расстройство, вероятно. Но удивительно то, что юноша лежит и почти ничего не ест, а тело его наливается силой. Всё должно быть совершенно наоборот. Он должен бы худеть, хиреть и умирать. Если же не знать, что парень не приходит в себя уже не одну неделю, то можно подумать, что перед нами молодой человек в самом расцвете сил, который просто спит.

– Мне тоже так кажется, когда я обмываю его. Это и вправду очень необычно. Но он и сам парень необычный.

– Что ты хочешь сказать? В чём его необычность? – оживился Ган Жун.

Нага понял, что сболтнул лишнего. Это вино и покойная жизнь развязали ему язык. Придётся выкручиваться.

– Он из благородной семьи, – отвечал наёмник. В темноте легко врать или недоговаривать. – А я слышал, среди аристократов нередки болезни нервов и рассудка.

– Да, ты прав. Есть такие семьи, которые, чтобы сберечь чистоту рода, разрешают детям вступать в брак меж собой. Но вместо чистоты они получают лишь дурачков или полоумных. Шима из такой семьи?

– Нет, насколько я знаю. Я служил у них. Могу сказать, что его дед и брат деда любят насилие, иногда с радостью предаются ему. Знаешь, насилие ради самого насилия, особенно дед. Оба те ещё говнюки, хотя глупыми их не назвать. Скорее наоборот, они умные и рассудительные люди, от которых лучше держаться подальше.

Ган Жун ничего не сказал в ответ. Только через минуту он промолвил, вновь как бы рассуждая:

– Такое тоже бывает, что страдают дети или внуки в благородных семьях. Поколение идёт за поколением, с виду всё хорошо. Небольшие отклонения, склонности и зависимости, но ничего слишком необычного. А в какой-то момент вся та дрянь, которая копилась в отцах и дедах, матерях и бабках, воплощается в их отпрысках.

Лекарь умолк. Нага тоже. Больше они не перемолвились ни одним словом в этот вечер, предаваясь каждый своим думам.

На другой день Нандун, и без того кипевший, пришёл в ещё большее движение. По улицам потянулись вереницы вооружённых людей, всадников и пехотинцев. Все они шли под чёрными знамёнами с белой звездой посередине – эмблеме, которую избрал Дондо. «Путеводная звезда, ведущая в новый мир»,– так называли повстанцы свой знак.

Все эти войска устремлялись на восток, начиная поход против власти императоров в Красном городе. Война разгоралась, перекидываясь из западных областей на всю страну.




III


– До чего же упёртая баба! Моя Алтун по сравнению с ней – просто покорная овечка! – ругался Мэргэн. Он шёл пешком, как и все в отряде Лян Се, и это раздражало его неимоверно. Степняк не скрывал своего негодования, однако наиболее жёстких выражений к военачальнице он избегал.

После того, как чересчур бдительная женщина-офицер взяла Хару и его друзей под стражу, все они направились дальше вдоль стены Дракона до следующей башни. Никакие протесты или попытки убедить Лян Се в том, что она не права, не приводили к успеху: женщина оставалась глуха и непоколебима. Быть может, в глубине души она уже успела понять, что четверо мужчин и десяток подростков из степи не стоят и малейшего внимания с её стороны, однако врождённое упрямство и подспудная боязнь потерять лицо перед подчинёнными не давали Лян Се признать свою неправоту.

К тому же обстоятельства сложились так, что она просто не могла поступить теперь иначе. За время экспедиции её отряд лишился почти всех лошадей. Изначально задумывалось, что всё потребное снабжение они будут получать от местных чиновников, однако вместо поддержки Лян Се получала лишь пустые обещания или же прямое требование взятки. Так что со временем уставшие и больные лошади просто не находили себе замены, и постепенно одна за другой пали. Уже давно речи не шло о том, чтобы передвигаться верхом, все оставшиеся животные были загружены поклажей и съестным припасом. Захватив пленников, удалось захватить и полтора десятка лошадей, что оказалось прекрасным подспорьем. Если же признать сейчас, что кочевники захвачены зря и отпустить их, то придётся вернуть им и их имущество. А без этих лишних лошадей всей экспедиции придётся очень несладко, ведь тюки нужно будет тащить буквально на себе. Лучше уж добраться до Нандуна, где находится губернатор всех западных областей, и уже там разобраться с задержанными и с лошадьми.

Всё же какие-то угрызения совести иногда посещали Лян Се, поэтому она не настаивала на том, чтобы пленники были связаны или их руки скованы. У них отобрали оружие, они всегда находились под бдительной охраной, но в остальном оставались относительно свободны. На привале любой из степняков мог свободно перемещаться по лагерю, однако не мог покидать его.

Хару находился под более пристальным надзором, только его руки были связаны, хотя и таким образом, что у него сохранялась возможность шевелить ими и ухаживать за собой. Всё же именно принц вызвал главные подозрения и именно из-за него всех их задержали. Пара стражников неотступно следовала за ним и постоянно указывала на то, куда он может пойти, а куда – нет.

Множество раз принц раздражённо обращался к Лян Се, уговаривал её и убеждал. Каждый раз она попросту отворачивалась от него. Мэргэн пытался поддерживать друга, но и он не удостаивался ответа. Офицер не обращала ни малейшего внимания и на обидные слова, которые в её адрес посылал степняк. Таким манером он надеялся расшевелить её, растопить лёд, воздвигнутый ею вокруг себя. Тяжело иметь дело с кем-то, кому безразлично, что о нём говорят, с тем, кто упрямо не желает признавать свою неправоту.

Путь к Нандуну Лян Се также избрала не самый короткий. Она решила, что сокращать его и следовать к городу напрямую, оставив стену позади, нарушит весь замысел экспедиции, а эти степняки не настолько важные птицы, чтобы торопиться из-за них. Поэтому она последовала к следующей башне, и ещё к одной. В обоих случаях она останавливала отряд на несколько дней, с тем чтобы описать местность, обновить карты и пополнить запасы воды. По счастью, колодцы, которые имелись при каждой из башен, оставались полными.

Одно лишь наблюдение смущало Лян Се всё больше и больше. Уже много дней им не встречался ни один человек. Не только башни были пусты, но и никого из местных жителей не было видно. Пустые деревни и селения. Хозяйства брошены, скот угнан, и ни души. Люди в её отряде беспокоились всё сильнее. Даже пленники, не видевшие ничего кроме своей дикой степи, чувствовали, что что-то неладно.

Когда они разместились во второй по счёту башне, чтобы перепроверить имеющиеся карты, напряжение среди людей можно было ощутить почти физически. Никто не хотел надолго покидать башню, хотя это и требовалось для работы. На ночь все собирались под её сводами, и каждый из этажей был битком набит людьми, лежащими вплотную друг к другу, однако никому не хотелось поставить палатку снаружи и спать привольно. Тянущее чувство страха и неизвестности витало над всеми, казалось, сама стена излучает его. Но в отдалении от неё – ещё хуже.

Всё это изматывало людей, и воинов, и их пленников. Одна Лян Се, казалось, сохраняла железное спокойствие и безразличие. Она брала палатку и ставила её на площадке на вершине башни, где в одиночестве коротала ночь за ночью, корпя над бумагами и чертежами. Офицер будто и не обращала внимания на то, что её люди подавлены и напуганы.

Хару ворочался на своём одеяле, расстеленном прямо на деревянном полу. На ночь ему развязывали руки, и он чувствовал себя почти свободным. Но сегодня в душном помещении сон не шёл к нему, и свобода не приносила ни малейшей радости. Рядом с ним лежал Шима, который хотя и спал, но беспокойно и не крепко. Отец долго смотрел на сына. Он вспоминал всё то, через что им пришлось пройти, пытался представить, что ждёт их дальше. Десяток лет жизни в спокойствии и безопасности под надёжной защитой магических холмов расслабил Хару. Принц попросту успел позабыть все скитания по чужим странам и городам, когда он с маленьким сыном на руках порой не знал, куда направиться дальше, а придя куда-либо, не знал, как долго сможет там оставаться.

Сегодняшняя ночь всколыхнула воспоминания, сделала их живыми и яркими, словно всё произошло пару дней назад. Как и тогда, сегодня он вновь не представляет себе, куда ведёт его судьба. Когда это всё началось? В ту ночь, когда он повстречал Киккаву и отсёк ему хвост? Или когда Кицунэ впервые посетила его и пела песни, а он влюбился в неё без памяти? Или когда она была ранена, а он позволил ей уйти к матери и стать частью реки? Когда началось его бегство и будет ли ему конец, а не временная передышка?

Он слышал от одного из своих учителей изречение какого-то мудреца. Тогда, в детстве, он не понял тех слов, сегодня они обретали смысл: «Твой дом там, где кончается твоё бегство».

Что-то побудило его оставить долину за холмами после стольких лет привольной жизни. Значит, она не стала его домом. Теперь он в земле Дракона, быть может, здесь найдётся место, в котором бег его остановится?

Ах, Кицунэ, мой дом был бы там, где ты…

Хару повернулся на другой бок. Его переполняла досада и злость на самого себя. Столько лет прошло, а он ещё любит свою жену, не может успокоиться. Но он почти не помнит её лица, только тёплый и родной образ в сердце и мыслях. Чем дольше, тем больше усилий ему нужно, чтобы оживить его, услышать её голос. Что происходит с ним? Он начал забывать Кицунэ, свою единственную любовь? Только не это…

Принц осторожно поднялся с жёсткой постели, стараясь не разбудить Шиму. Ему хотелось глотнуть свежего воздуха. У закрытого окна спали солдаты, пробраться к нему не было никакой возможности. Спуститься вниз – тем более, да и дверь в башню накрепко закрыта. Вздумай он выйти ночью наружу, его тотчас схватят, и станет только хуже.

На верхнюю площадку вела простая лестница, к ней Хару мог дойти, почти никого не побеспокоив и не вызвав подозрений. Он знал, что там ночует Лян Се, но, быть может, она спит, и они не повстречаются. Принц терпеть не мог эту служаку. С ума они сошли в Империи, брать женщин в армию! Ни в одной стране так не делают, только здесь.

Хару набросил одеяло на плечи и потихоньку прошёл к лестнице, стараясь ни на кого не наступить и никого не разбудить. Поднялся наверх. Крышка люка была откинута, однако из-за большого числа людей в башне воздух внутри неё всё равно оставался спёртым и жарким.

Прохладная ночь и свежий ветер из степи наполняли всю верхнюю площадку. Хару с наслаждением вдохнул свежий воздух и глянул на палатку Лян Се. Огня в ней не было, и он обрадовался, что сможет побыть в одиночестве и просто посмотреть в небо. Ещё тише, чем в башне, чтобы не разбудить мегеру, мужчина прокрался к краю.

Ветер, как и всегда на высоте, был крепким и пронизывающим. Однако между кирпичными зубцами можно было устроиться так, что они прикрывали от ветра. Хару так и сделал, уютно примостившись и подложив под себя одеяло.

Внизу расстилалась тёмная степь. При свете звёзд и полумесяца рассмотреть что-либо было невозможно. Доносился лишь шелест травы и вой шакалов. Над башней трепетал стяг, выцветший и надорванный.

Хару укутался одеялом и начал клевать носом. Он не собирался здесь спать, однако после душной комнаты, переполненной людьми, тут он чувствовал себя привольно, и его клонило ко сну. На всякий случай он сдвинулся подальше от края, хотя между зубцами имелось небольшое ограждение высотой в локоть.

– Эй, ты что здесь? – раздался над Хару строгий голос.

Мужчина мгновенно вскочил на ноги, готовый дать отпор кому угодно, но тотчас сообразил, что голос принадлежит Лян Се. Чёрт бы её побрал! Отчего ей не спится!

– Ничего, просто свежим воздухом дышу, – холодно отвечал Хару.

– Ах, это ты, не узнала тебя в темноте. Думала, это кто-то из моих воинов, – не менее холодно произнесла командир отряда.

– Что ж, когда мы всё выяснили, я, пожалуй, подремлю ещё, – с этими словами принц сел на своё место и вновь закутался в одеяло.

– Я бы предпочла, чтобы ты вернулся обратно в башню, – сказала Лян Се.

– Нет, я останусь здесь. Или ты боишься, что я упорхну, как птичка? Не бойся, крыльев у меня нет.

Лян Се фыркнула и сделала шаг в сторону, но остановилась и продолжила:

– Вообще-то, ты под арестом, и для взятого под стражу ведёшь себя слишком вольно. Я могу проявить строгость, тогда тебе мало не покажется.

– Что, правда? Как страшно мне стало! – издевательски протянул Хару. – Позволь сказать тебе, офицер императорской гвардии, что ты зря теряешь с нами время, и зря похищаешь его у нас.

Лян Се приблизилась к Хару и нависла над ним угрожающе, однако тот даже не подумал встать, только принял ещё более удобное положение.

– Знаешь, Лян Се, – продолжил он, – мне это надоело. Давно уже надоело, но сейчас прекрасный случай поговорить с тобой, наконец. Днём ты всё время чем-то занята, куда-то отвлекаешься, а вот сию минуту ты наконец свободна. Садись-ка рядом, и потолкуем.

Многие годы изгнания и лишений не вытравили в Хару его природной способности повелевать, передавшейся ему из сотен поколений рода Шика. Очень редко, но он позволял звучать своему голосу таким образом, что его собеседник волей-неволей хоть на минуту, но признавал превосходство над собой. Вот и Лян Се, всю свою жизнь проведшая в армии, отдававшая и получавшая приказы, не смогла противиться властным ноткам в голосе принца. Она не села рядом, но немного сникла. Жаль, но из-за темноты Хару не мог видеть чётко её лица, примечательно было бы посмотреть на её недоумение.

– Прекрасно, госпожа Лян Се, – Хару перешёл на официальный тон, сохраняя при этом властность в голосе. Он сам пока не знал, к чему должна была привести его эта игра. Злость на себя, на неё, на этот бессмысленный арест, на неудачи подстёгивали его, придавали азарт.

– Госпожа Лян Се, – вновь повторил, как бы смакуя, принц, – ты можешь объяснить мне внятно, отчего ты приказала задержать всех нас? Отвечай, я хочу услышать.

Женщина не собиралась легко сдаваться, хотя она явно была в замешательстве.

– Мне кажется, я ясно всё сказала ещё в первый день. Ты подозрительный человек, выдающий себя за степняка, но ты не степняк. Кто ты? Возможно, лазутчик, вражеский лазутчик. Вот это и нужно выяснить. Мне некогда заниматься этим, поэтому при первой же возможности вы будете переправлены в Нандун, и там губернатор разберётся с вами.

Хару разочарованно вздохнул:

– Я думал, госпожа Лян Се, ты сможешь предложить более разумное объяснение. Но какая-то доля истины в твоих словах всё же есть, поэтому я буду говорить с тобой открыто. Да, ты права, я не степняк. Но я прожил много лет среди кочевников, жил их жизнью и очень многим им обязан. Эти люди для меня и моего сына стали родными. Родом я с Островов. Как и почему я оказался здесь – слишком долгая история, к тому же она не касается тебя.

– Хорошо, могу согласиться с этим. Но что вы делаете здесь? Зачем вы здесь?

– Я сказал тебе это ещё в первый же день, госпожа Лян Се. Мы ищем парня, подростка лет восемнадцати, которого похитил один наш недруг. Они скрываются где-то на землях Империи, вероятнее всего, в этих краях. Так что ты, госпожа, должна понимать, что чем дольше ты нас задерживаешь, тем хуже для наших поисков, тем меньше шансов выручить юношу.

– Складно звучит, но как я могу верить?

– Как верить, госпожа? Очень просто. Опроси каждого из нас, каждого молодого человека и каждую девушку, все они расскажут тебе одно и то же. Разве это не доказательство?

– А разве вы все не могли заучить эту историю и теперь рассказывать её?

– Могли, конечно, но ведь ты и сама знаешь, кто-нибудь да расколется, кто-нибудь да ошибётся из стольких человек.

– Ты прав. Так я и сделаю завтра же.

– Прекрасно. Значит мы договорились, госпожа Лян Се? Завтра же утром ты опрашиваешь всех из нашей компании, убеждаешься, что мы невиновны, и отпускаешь нас?

Офицер заколебалась, но ответила:

– Хорошо. Договорились.

Она хотела повернуться и уйти, однако Хару остановил её:

– Госпожа Лен Се, если ты не против, давай поговорим с тобой ещё. Всё равно ни ты, ни я теперь не заснём.

Женщина тряхнула головой. Имей она длинные волосы, как это обычно бывает у представительниц её пола, наверное, это было бы красивое и выразительное движение. Однако её волосы едва закрывали уши, а в темноте и этого не особенно было видно, так что Хару увидел лишь нервное и немного нелепое подёргивание, отчего ему стало смешно. Офицер не забыла ещё, что она дама, только вот навыки утрачены. Бедняга.

– Госпожа Лян Се, – вкрадчиво заговорил принц, – у меня тоже имеются к тебе вопросы, и я тоже хотел бы поделиться с тобой моими наблюдениями.

Офицер подошла поближе и облокотилась на зубец. Хару выпутался из одеяла и поднялся на ноги. В начале их разговора он ожидал, что она вновь будет упорствовать и ему не удастся достучаться до неё. Сейчас он увидел, что Лян Се не такая уж отпетая командирша, вполне разумна, и с ней можно иметь дело. Принц с радостью оставил свой повелевающий тон.

– Ну, что такое ты ещё хочешь обсудить, Хару? Мне кажется, ты уже получил то, что хотел. Наверняка завтра утром я останусь ни с чем, и мне придётся отпустить вас на все четыре стороны. Только лошадей я не смогу вам вернуть.

– Лошадей мы обсудим завтра, – отмахнулся принц, – есть вещи важнее этого. Ты хороший офицер, я готов уважать тебя, хоть в стране, откуда я родом, женщины не становятся воинами. Скажи мне, Лян Се, ты видишь, что происходит? Ты видишь, что вот уже много дней мы не встретили ни одной живой души? Деревни, что попадались на пути, стоят пустыми. Скот угнан, вещи брошены. Что это, по-твоему?

Лян Се пожала плечами и фыркнула:

– Я же не дура, конечно, я вижу всё это. Вижу, что и моим людям не по себе. Но что я могу сделать? У нас есть приказ, мы должны ему следовать.

– Ты права, но тот, кто отдавал тебе приказ в Красном городе, знал о том, что делается в этих краях? Я впервые в Империи, я не знаю всех событий в вашей стране, но даже я понимаю, что происходит.

– И что же, по-твоему?

– Почему бегут люди? Они бегут от войны.

– Какой ещё войны? Кочевники напали? Нет, не похоже.

– Могу тебя уверить, из степи никакой беды к вам не идёт. Кочевники разрозненны, как и всегда, малочисленны, и ни о какой войне не помышляют. Единственное, что приходит мне на ум, это восстание.

Лян Се ничего не ответила.

– Ты видишь сама, – продолжал Хару, – башни покинуты, воины разбежались. Вашему походу никто не помогает, у вас даже почти не осталось своих лошадей. Значит, власть императора в этих землях пошатнулась.

– Власть императора крепка как никогда! – звонко воскликнула Лян Се. Но голос подвёл её.

– Правда? Почему же никто не желает снабжать отряд, посланный им?

Женщина молчала.

– Что говорят твои люди? Они тоже не хотят видеть очевидное? – вопрошал Хару. – Так если хочешь знать, они все в беспокойстве, они ждут твоих слов, ждут, что ты объяснишь им происходящее. Не отдаляйся от них!

– Я не отдаляюсь! – зло ответила Лян Се. – Я сама всё вижу, но как мне поступить?! Повернуть назад? Невозможно! Остаётся путь только вперёд! К следующей башне, и к следующей. Возможно, впереди нас ждёт погибель, но мы встретим её с честью, выполняя приказ и свой долг.

– Это благородно и правильно. Наверное, на твоём месте я поступил бы так же. Так же, если бы не имел головы на плечах. Ты должна подумать, найти другие возможности, взвесить их и, может быть, прийти к другому решению. Что проку, если вы последуете дальше и сложите головы задохнётесь в пожаре в какой-нибудь заброшенной башне, окружённые крестьянами с вилами? Все твои труды пропадут. Нет, должен быть другой выход.

Лян Се отвернулась от Хару. Слушала ли она его, понимала ли, что он говорит? Качая головой, принц умолк, не зная, смог ли он донести свои мысли до упрямой командующей. Но стоило ему взглянуть в ту же сторону, куда глядела женщина, он издал удивлённый возглас:

– Ого! Ты тоже это видишь?

– Да, – коротко отвечала Лян Се. – Вижу. Кажется, ты был прав.

Далеко на юго-западе темноту ночи озаряли яркие всполохи огня.




IV


Главная площадь Нандуна примыкала одним краем к западной части стен, окружающих губернаторский дворец. Давным-давно для правителя был сделан большой балкон на стене, откуда наместник мог обращаться к собравшемуся народу во время гуляний, праздников и ежегодных ярмарок, куда стекались торговцы со всех западных провинций. В отличие от своего старшего брата, столица Запада так и не перешагнула водный предел. Лишь несколько обособленных деревень расположились напротив города, и с ними существовало лодочное сообщение, но ни один мост так и не был выстроен.

Прямоугольная обширная площадь одной из своих длинных сторон протянулась по берегу, и это было довольно удобно для торговли. Другая её длинная сторона была густо застроена жилыми домами, мастерскими и всевозможными лавками. Её дальняя, противоположная дворцу часть, плавно перетекала в речные пристани, куда прибывали купцы с востока и запада, и, разумеется, многочисленные рыбаки со своим уловом.

Сегодня на её каменных плитах собрался чуть ли не весь город, включая и местных жителей, и беженцев, и остатки повстанческой армии. Большая часть восставших уже отбыла на запад, но вооружённых людей оставалось всё ещё очень много. У многих были чёрные повязки с белой звездой, такие же флаги разных размеров реяли тут и там над толпой. Тысячи людей гомонили, кричали, были возбуждены до крайности. Каждый день вот уже неделю к ним обращался с бывшего губернаторского балкона их народный хан Дондо.

Глава восставших выходил на балкон и рассказывал людям, как отныне будет управляться их страна, какие законы отменяются, и что приходит им на смену. Пока большая часть армии под руководством его соратников зачищала от осколков имперской власти близлежащий край, Дондо учил и наставлял. Суд, который он вёл ещё недавно в залах дворца, был передан судьям, которых избрали сами люди, а хан требовал намного большего числа зрителей и оглашал гораздо более важные вещи, чем решения по тяжбам.

В седьмой день таких собраний на площади, которые длились по нескольку часов, пока у Дондо хватало сил ораторствовать, он обещал сказать нечто совершенно особенное. Семь – священное число, и именно в седьмой по счёту день должно быть оглашено что-то, что изменит жизнь людей навсегда.

Люди были рады слышать то, что говорил Дондо. Нельзя утверждать, что под властью императора из Красного города, который вёл свою родословную от самого Великого Дракона, народу жилось плохо. Вовсе нет, законы как таковые были справедливы, безопасность в селениях и на дорогах обеспечивали сильные воины. Торговля и ремёсла развивались, большая часть людей богатела, жители никогда не голодали.

Однако всё это было давно. Уже много десятков лет, как ситуация совершенно изменилась. Чиновники, назначаемые из столицы, всё больше считали себя местными князьками, своя же знать всё больше отчуждалась и старалась перебраться поближе к Красному городу, презирая всё западное. Почти все те, кто имел хоть какую-то частичку власти, стали вести себя так, словно находились в захваченной у врага стране.

Вместо разумных налогов они требовали всё больше денег, вместо справедливости люди получали лишь плеть. Суд принимал решения быстро, глядя лишь на то, кто из сторон мог заплатить большую сумму или обладал большим влиянием.

Раздражение народа нарастало и нарастало годами. Хватило маленькой искры, чтобы всё вспыхнуло. Сначала пришло известие, что император Лун Ци Ши отрёкся от престола и то ли отдал власть, то ли разделил её со своим наследником. Народ был поражён до глубины души. Хоть верховная власть и вызывала недовольство, всё же она сохраняла ореол святости и невероятной древности. Ведь императоры были в родстве с Великим Драконом и именно от него получили престол в Красном городе. Веками власть передавалась от отца к сыну, и это было одной из основ государства, не подлежащих сомнению или изменению. И вот теперь император сам отказывается от трона, словно крестьянин от старого плуга, пришедшего в негодность?

Местные же сановники и солдаты гарнизонов возомнили себя всемогущими. Конечно, и в прошлые дни император был далеко, но он был. Отныне не оставалось ничего, что заставляло бы их следовать закону, а не мнить из себя князьков с неограниченной властью, которым все обязаны подчиняться. Поборы и разбой со стороны тех, кто должен был бы с ними бороться, усилились невероятно и переполнили чашу терпения.

В один прекрасный день оружейник по имени Дондо был опозорен перед всей деревней, солдаты избили его и бросили в выгребную яму, откуда долго не позволяли ему выползти. Староста деревни хохотал и хлопал в ладоши. Другие жители угрюмо наблюдали за всем этим. Никто уже и не помнил, по какой причине ремесленник и староста поспорили, кто был из них в действительности прав.

Наконец, солдаты устали и отошли в сторону, позволив Дондо вылезти из зловонной ямы. Весь в нечистотах, источающий вонь, могучий мужчина поднялся на твёрдую землю. Его трясло от гнева и негодования, от унижения.

Увидев его на ногах, недруги захохотали ещё пуще прежнего. Ничего не говоря, оружейник схватил с земли булыжник, молнией кинулся к ближайшему воину и одним ударом в лицо, не защищённое шлемом, проломил ему голову. Тут же он подскочил к следующему, пока тот не успел опомниться, и свернул ему голову.

Оставшиеся солдаты выхватили оружие, и несдобровать бы Дондо, если бы не остальные жители деревни. Из забитой и покорной скотины они превратились в жестоких хищников, мстящих со злобой и удовольствием. Схватив камни, вилы и серпы, они вступили в бой с десятком закованных в броню воинов. Многие из крестьян погибли, но ожесточение было столь велико, что на место павшего тотчас с готовностью вставал другой.

Старосту и тех стражников, кого захватили живьём, утопили в выгребной яме. Без смеха и глумления и без малейшего милосердия.

Единственная деревня стряхнула с себя власть империи, вести об этом стремительно разлетелись, и восстание началось. Одно селение за другим поднимало голову, никто не вставал на защиту чиновников и представителей императора. Иногда их отпускали живыми, истерзанными, в рваной одежде. Всё чаще они успевали загодя бежать подальше на восток.

Во главу восстания вынесло Дондо. Хотел он этого или нет, но так распорядилась судьба, что всё больше людей именно в нём видели своего вожака и вдохновителя. Он и сам всё больше проникался духом нового времени, как он его называл. После того как его провозгласили ханом, Дондо и сам начал верить в своё особое предназначение. Наверное, в прошлые годы он посмеялся бы над тем, что простой оружейник может править целой страной, принимать законы и судить. Но теперь он проникнулся общей верой, и всеобщее возбуждение только укрепляло её.

В седьмой день Дондо вышел на балкон перед народом, одетый во всё чёрное, с широкой чёрной повязкой на голове. Конечно же, посредине этой повязки красовалась большая белая звезда. Мужчина величественно поднял руки. В его жестах не было ни капли позёрства или наигранности, нет, он искренне становился не просто вождём, но пророком восстания.

Толпа внизу восторженно кричала, аплодировала, топала ногами и махала чёрными знамёнами. Тысячи глаз были устремлены на Дондо, горели огнём и восторгом. Когда он поднял руки, то ли благословляя, то ли призывая ко вниманию, все затихли. Удивительно, как такая масса людей за несколько мгновений из неистовствующего сборища превратилась в слушателя, который боится пропустить и слово.

Дондо заговорил. С каждым словом его голос звучал всё громче и убедительнее, чем дольше, тем больше и страстнее он жестикулировал. Люди внимали, а хан-пророк из их среды вещал:

– О мой возлюбленный народ! Мои братья и мои сёстры! Наступает, истинно, наступает новое время! Оно близится, и мы должны быть готовы к нему. Горе тому, кто не распознал, кто остался глух и слеп. Благословенны те, кто пробудился!

Дондо сделал глубокий вздох и с новой силой продолжал:

– Небеса были благосклонны к нам, и мы очистили наши края от скверны поработителей. Работы ещё много, а рук не хватает! Не так ли и всегда у крестьянина и простого работника? Истинно так! Но мы не должны останавливаться лишь на том, чтобы освободить себя! Как же наши братья, которые томятся и мучаются на востоке? Они ведь такие же простые люди, как и все мы, и так же, как и мы, пьют горькую чашу унижений и бесправия. Нам ли не понять их? Нам ли не протянуть руку помощи? Вы знаете, наша свободная армия уже двинулась на восток. Она пройдёт все земли Дракона и вернёт на них справедливость!

Пророк воздел лицо к небу. Чтобы не упасть, он крепко ухватился руками за поручни балкона. Его воодушевление и экстаз стали передаваться и остальным. Сначала ближние ряды, потом дальше и дальше, люди проникались словами и настроением. Дондо словно видел нечто в небе и передавал увиденное.

– О! Земли Дракона! Земли, посвящённые Дракону и благословлённые им! Когда-то Великий Дракон принёс сюда закон и процветание. Не было страны лучше и вольнее, чем земли Дракона! Императоры, его наместники, свято блюли завет и были земным воплощением того единственного и величайшего Дракона! Это было лучшее время в истории людей!

Дондо опустил запрокинутую голову и даже немного сник, переводя дух. Но тотчас выпрямился и загремел на всю площадь:

– Но всё изменилось! Император – больше не потомок Дракона! Семьдесят потомков сменилось на престоле и последний из них – выродок, чья кровь разбавлена и погасла. Император посмел отказаться от драгоценного дара, переданного ему Великим Драконом, отринул священный престол. Лун Ци Ши извратил закон, его слуги преступили закон, его солдаты изнасиловали закон! Те, кто должен был защищать людей и правду, встали против них! Эту скверну и погань мы должны вычистить, выжечь и не просто вернуть закон, но обновить его! Наша звезда ведёт нас во тьме бесправия и греха! Она одна светит и способна разогнать мрак!

Пророк коснулся белой звезды на своём лбу и поцеловал пальцы. Все на площади последовали его примеру и сделали то же самое, отыскав звёзды либо на повязках, либо на знамёнах. Когда это движение в толпе закончилось, хан вновь заговорил:

– Всё так! Мы обновляем закон и утверждаем его. Ничто из заветов Дракона не отменено, но мы видим их по-новому. Красный город, город греха и узурпатора, сгорит в очищающем пламени, которое принесём мы! Мы принесём пламя, подобное пламени Дракона! Ах, Красный город, ты покраснел от той крови, которую как пиявка сосёшь из народа! Скоро, скоро ты насытишься и ужаснёшься!

Дондо повернулся к двери, ведущей на балкон, и махнул рукой. Двое воинов втолкнули трёх испуганных мужчин. Мало кто из присутствующих смог бы узнать их в лицо, но обрывки богатой одежды и красные нашивки говорили о том, что эти пленники когда-то занимали довольно высокое положение в местной аристократии власти.

– Знаете ли вы этих людей? Нет? Смотрите, какие они жалкие, как им страшно. А когда-то они имели большую власть и употребляли её не во благо, а во зло! Этот, с козлиной бородкой, – старший казначей Нандуна. Вот этот, красавец, – главный сборщик податей, а этот лысый – начальник городской стражи.

Люди внизу зашумели, все они требовали немедленной казни бывших чиновников. Ни один голос в их защиту не возвысился.

– Вы хотите, чтобы я отдал вам их? Как бы я хотел этого! Но эти трое нужны нам для другого дела. Все они сохранят свои жизни, однако им предстоит кое-что передать от народа правителям Красного города. Город греха должен знать, что ждёт его в скором времени. И узнает он это на примере Нандуна, западного брата столицы нечестивцев. Мы разрушим Нандун! Покажем Красному городу его будущее! Но мы разрушим не весь город, а лишь дворцы богатых, дворцы угнетателей! Простые труженики могут не волноваться. А вы трое, смотрите и запоминайте!

Толпа загудела возбуждённо, полная готовности приступить к разрушению хоть сию минуту.

– Чего же вы ждёте? Начинайте! – крикнул им Дондо. – Входите во дворец и начинайте!

Поначалу не все восприняли призыв пророка, людям понадобилось некоторое время, чтобы понять, что от них хотят и что они могут сделать. Но это заняло буквально минуту-другую. Быстро нашлись те, кто с готовностью и радостью побежал к распахнутым дворцовым воротам, увлекая за собой остальных. Вскоре вся многотысячная толпа пришла в движение и потекла внутрь старинной крепости, чтобы уничтожить её.

Дондо с небольшой стражей и тремя несчастными чиновниками старой власти быстрыми шагом перемещался от одного места к другому. Он подбадривал людей, сам доламывал оставшиеся с прошлого погрома окна и мебель, и неизменно приговаривал, обращаясь к пленникам:

– Смотрите и запоминайте! Вот что ждёт Красный город! Так мы искореним заразу и грех отпадения от законов Великого Дракона!

Толпа повалила статуи, расставленные тут и там по небольшому парку, а те изваяния, что украшали парадную лестницу, ведущую к реке, скатили по ступеням и утопили в воде. Находились и те, кто, помня о прежнем великолепии резиденции губернатора, невольно останавливались, однако никто не решился протестовать.

Лавина прошлась по всем зданиям и строениям дворца. Всё, что было можно сломать руками, было сломано уже к вечеру. Помещения наполнились исковерканной обстановкой и утварью, разодранными картинами и занавесями.

Дондо своими могучими руками разломал кресло, служившее ему подобием трона в зале, где он вершил суд. Видя это, народ вдохновился ещё больше.

Спускались сумерки, но в комнатах и залах с пустыми глазницами окон пока что оставалось довольно светло.

Пророк стоял на возвышении, попирая ногами останки своего престола. Он торжествующе обвёл взглядом свой народ. Люди тяжело дышали, уставшие от многочасовой борьбы с прошлым. Но они всё ещё были преисполнены решимости и ждали лишь слова, лишь знака от своего вождя, чтобы продолжить начатое.

– Вы устали, братья мои и сёстры. Близится ночь. Хотите ли вы отправиться спать в свои постели, или мы продолжим наш праздник очищения? – вопросил Дондо.

Толпа восторженно заревела.

– Что очищает лучше огня? Огня, подобного огню Дракона? Ничто! Так сожжём это проклятое место!

Запылали кучи мебели и мусора, разбросанные бумаги, сбившиеся ветром по углам, занавеси и дорогие одежды. Огонь разгорался, набирал силу, пополз вверх по деревянным столбам и стенам, перебросился на кедровые балки и перекрытия. Большинство зданий в старой крепости было выстроено из камня, однако внутри них нашлось достаточно горючих материалов. Парк, за которым давно никто не ухаживал, был полон опавших листьев и высохших кустарников. Огонь проник и туда, охватывая деревья до самой верхушки.

Вскоре пламя вырвалось из-под человеческого контроля, и люди в спешке стали покидать резиденцию, вновь стекаясь на площадь, откуда можно было в безопасности наблюдать, как бушует стихия за высокими каменными стенами укреплений.

Опускалась ночь, но света было так много, что никто почти и не заметил, что день кончился. Только усталость и опустошение подсказывали, что пора отдыхать. Пожар продолжался и не думал утихать. Заворожённые величественным зрелищем, люди восторженно смотрели, как гибнет в огне ненавистный символ власти императора.

Сила пламени была столь велика, что каменные стены внутренних строений не выдерживали и обрушивались вслед за обвалившимися кровлями. Изящная резьба, украшавшая каждую деревянную деталь строений, древние свитки и манускрипты, торжественные одежды, ковры и изысканная мебель – все эти плоды творений мастеров и учёных сгинули в огне навсегда.

На следующий день погром в Нандуне продолжился. Теперь народ добрался до домов богачей и прочих людей, которых считали связанными с правительством из Красного города. Правда, большинство из них уже давно покинуло город, а жилища были разграблены ещё в то время, когда остатки имперского гарнизона и высшие чиновники с губернатором во главе бежали, тем не менее, толпа доламывала то, что можно было ещё сломать.

Кое-где эти дома тоже поджигали, и никто не думал о том, что пожар может перекинуться и на другие дома. Конечно же, именно это и произошло. К вечеру второго дня погрома горела уже половина Нандуна. И сама толпа погромщиков, и местные жители спешно бежали из города. Как назло, задул северный ветер, который лишь раздувал огонь.

Горожане бежали на близлежащие холмы, окружавшие город, и оттуда смотрели на то, как горят их дома. Никто не проронил ни слова против Дондо и его способов очищения от скверны. Напротив, люди были воодушевлены, особенно после того как пророк, никогда не покидавший свою паству, сказал им:

– Не горюйте по вашим жилищам! Сегодня сгорает в чистом огне всё прошлое со всеми грехами. Когда пепелище остынет, вы придёте туда и построите новый город, правильный и справедливый. Кто-то из вас уйдёт в деревню, кто-то последует за мной в поход на восток. Каждый может теперь начать жизнь сначала! Радуйтесь, люди!




V


Хару забылся тревожным сном лишь под утро. Ему снилось зарево огромных пожаров, уничтожающих всё на своём пути. Он задыхался в дыму, прорывался вперёд, пытаясь выбраться из пламени, которое всё догоняло и догоняло его, не отставая ни на шаг. Он бежал по коридорам какого-то замка, давно забытого, оставшегося в другой жизни. Вдруг он оказался в своих покоях и понял, что это замок Шика.

Кругом толпились какие-то люди, их лица казались знакомыми, но имена давно выветрились из его памяти. Они были встревожены и всё убегали куда-то навстречу огню, пытаясь защитить Хару. Он попробовал остановить их, однако они не слышали его и стремились встретить пламя лицом к лицу. Хару кричал им, хватал за руки. Всё напрасно.

– Ты не спасёшь их, – раздался рядом с ним голос.

Хару в то же мгновение узнал этот голос и обернулся. Кицунэ стояла в шаге от него, переливаясь серебристым светом. От неё исходила прохлада, и в этой душной атмосфере сна она, казалось, принесла с собой и свежий воздух.

Они обнялись. Хару поцеловал её в губы и словно выпил живительной воды. Огонь и гибнущие товарищи остались где-то позади. Теперь он видел себя вместе с женой на лесной лужайке. С неба смотрела луна, и её призрачный свет озарял лишь небольшой пятачок, на котором стояли они. Лес возвышался чёрной стеной, но в нём не было угрозы, скорее – таинственность.

– Ах, милая моя Кицунэ, это сон или ты и вправду со мной?

– Я с тобой. Но во сне.

– Почему ты так редко приходишь ко мне? Ты была со мной тогда в юрте?

– Да, я была с тобой. Прости меня, мой милый, но мне нужно очень много сил, чтобы прийти к тебе хотя бы во сне.

– Шима говорит, что ты часто снишься ему. Он так изменился за последнее время. Я очень беспокоюсь о нём.

– Не волнуйся, Хару. Я стараюсь как можно чаще приходить к сыну. Прости, но моих сил и способностей хватает только чтобы прийти к одному из вас. Шима нуждается во мне больше, чем ты. Я должна научить его многому.

– Но Билигма учила его…

– Билигма хорошая женщина, но она не знает и десятой доли того, что знаю я. Ведь я, а не она, черпаю силу из мира духов и животных. А в Шиме дарование очень велико. Это нельзя отбросить и забыть. Он должен научиться пользоваться своим даром. И я могу ему помочь.

– То, что сделал Шима в Сатыше, когда управлял сотнями волков, было страшно. Ему не составляет труда приказывать самым разным зверям, и они слушают его. Мне кажется, он пока сдерживает себя, нащупывает тропинку, а когда найдёт её и ощутит силу, он может не удержаться. Сила вскружит ему голову. Я говорю с ним, но, мне кажется, что он не слушает меня. Кивает из уважения и любви, при этом думая о чём-то своём.

– Хару, тебе придётся смириться с тем, что наш сын необычный человек. Ему предуготовано великое будущее. Мы оба должны лишь помочь ему раскрыть свои таланты. Ты столько лет защищал его в одиночку, жил лишь ради него. Теперь я тоже пытаюсь сделать всё, что могу, дать те знания, которые ты дать никак не можешь.

– Твои слова, Кицунэ, справедливы, но мне отчего-то становится грустно. Будто я выполнил свою задачу и могу отойти в сторону.

– Конечно, это не так, мой милый, – Кицунэ поцеловала Хару и заглянула ему в глаза, – ты нужен Шиме.

– А тебе?

Кицунэ не ответила.

– Ты мне нужна. О, Небеса! Тоска разрывает мне душу!

Она обняла его и промолвила серьёзно:

– Я люблю тебя. Моё человеческое тело мертво. Самое большее – я могу изредка приходить к тебе во снах. Но сейчас я буду использовать все свои силы, чтобы наставлять нашего сына. Пойми, это важнее. Мы ещё увидимся, любовь моя!

Сказав это, Кицунэ растаяла.

Хару остался на лужайке один. Слёзы бежали по его щекам, сердце готово было разорваться от неизбывной тоски и печали. Свет луны стал меркнуть, и вскоре Хару остался в совершеннейшей темноте.

Ему хотелось сейчас лишь одного – чтобы его тоска закончилась. Неважно как, пусть даже со смертью. Как было бы прекрасно сейчас просто умереть и избавиться от всех напастей.

Не в силах больше выносить душевные терзания, Хару закричал и проснулся.

– Отец, тебе привиделся кошмар? – шёпотом спросил Шима. Он приподнялся на локте на своём ложе. Все остальные ещё спали. В окно пробивался серый рассвет.

– Да, сын, это был ужасный сон, – проговорил Хару тихо, утирая холодный пот со лба.

Шима лёг на бок и устремил внимательный взгляд на отца. Тому показалось, что сын догадывается о чём-то.

– Ты ведь часто видишь мать во сне? – прошептал Хару.

– Да. Это лучшее, что может присниться мне.

– Она тебя учит всем этим премудростям с животными?

Шима кивнул.

Хару покачал головой и всё так же тихо сказал:

– Я ничего не понимаю в этом. Меня просто беспокоит, что такие умения могут тебе повредить.

– Не волнуйся, отец, это часть меня. Естественная часть. Она не может повредить.

– Надеюсь.

– А тебе приснилась мама?

– Да. Она редко снится мне.

– И что там было во сне? Она говорила с тобой?

Хару почему-то не смог сказать всю правду:

– Мне приснилась ночь, когда враги напали на нас в покоях замка. Был пожар и битва.

– И мама погибла.

– В моём сне она просто ушла.

«Скоро, отец, я смогу отомстить нашим недругам, и ничто не спасёт их», – подумал Шима, но вслух ничего не сказал.



Лян Се склонилась над картой. Рядом с ней стояли два старших офицера и тоже внимательно рассматривали большой лист бумаги на столе.

Бессонной ночью она с Хару видела далёкое зарево, а утром – облака чёрного дыма. Все худшие предположения оказывались реальностью. Уже несколько часов Лян Се держала совет со своими помощниками.

Они разместились на площадке башни, закрыли люк и яростно спорили, то и дело поглядывая на юго-запад, где клубился и уплотнялся чёрный дым.

– Это горит Нандун! – убеждённо доказывал один из офицеров.

– Не может этого быть! Кто мог поджечь целый город? Это же столица всего западного края! – убеждал другой.

Лян Се молчала и качала головой. У подножия башни толпилась сотня её солдат, среди которых затесалась дюжина кочевников и этот странный Хару. Как он говорил сегодня с ней! Ах, это никак не шло у неё из головы.

Она вновь наклонилась над картой и начала размышлять, что это могло бы гореть, и что нужно предпринять. После бессонной ночи, после многих утомительных дней, похода, её голова была как в тумане. Лян Се видела перед собой рисунки и пометки, расстояния, горы и леса, Красную реку, стену Дракона, но всё это никак не выстраивалась в чёткую картину, оставаясь в тумане, сколько бы она ни напрягала зрение и разум.

Лян Се вновь наполнила кружку крепким чаем, сделала глоток, и на пару мгновений её взор словно бы прояснился, но этого было недостаточно.

Два её помощника продолжали бесконечный спор, такие же уставшие, как и их командир. В люк снизу постучали, и, не дожидаясь ответа или разрешения, кто-то начал открывать его.

Показалась голова Хару. Он полностью открыл люк и выбрался на площадку.

– Что ещё? – спросила Лян Се, стараясь придать голосу твёрдость и бодрость. – Что тебе, Хару? Не видишь, у нас идёт совет.

– Вижу, но совет ваш затянулся. Всё утро вы пытаетесь прийти к какому-то решению, а время идёт. Не знаю, что вы решили, но я хочу напомнить тебе, госпожа, что ты обещала сегодня же утром выслушать нас и рассудить. Не пора ли сделать это? Мы пойдём своей дорогой, а вы – как пожелаете.

Лян Се устало вздохнула.

– Мне сейчас не до вас. Ты сам видишь этот дым на горизонте. Похоже, что горит город. Может быть, это даже сам Нандун.

– Тем более, ни у кого из нас нет лишнего времени. Вы должны сами для себя скорее решить, что вы будете делать дальше, а я должен спасать моих людей. Давай закончим с этим, госпожа. Я просто попрощаюсь с тобой, и всё.

– Постой-ка! Вы всё ещё под арестом, так что никуда ни ты, ни твои друзья не уходите. Ждите, когда я освобожусь и займусь вами.

– Ты нарушаешь своё слово, госпожа!

– Вовсе нет! Когда я пообещала тебе, ситуация была иной. Сейчас всем стало очевидно, что идёт война. В таких условиях я не могу рисковать и просто так отпустить вас.

Хару не скрывал своего разочарования.

– В таком случае, я тоже поучаствую в вашем совете. Может быть, тогда всё сдвинется и мы начнём действовать.

Лян Се фыркнула и отошла в сторону, приглашая Хару движением руки к столу.

– Как занятно, ты и карты читать умеешь, а говоришь, что простой человек. Думаешь, этим ты убеждаешь меня в том, что ты не лазутчик?

– Ты права, госпожа, я лазутчик. К тому же ещё и полный болван, который вот так легко выдаёт себя. Я ведь уже сказал тебе, что я не степняк, а прибыл с Островов. Я из благородной семьи и много чего умею. Верни мне меч, сама убедишься.

– А без меча?

Лян Се подпрыгнула к Хару и нанесла удар, чтобы свалить его. Тот увернулся и отпрыгнул назад, недоумённо глядя на женщину. Её офицеры обнажили мечи. Командир знаком показала им не вмешиваться.

– Госпожа, ты что, хочешь драться? Чего ради?

– Хочу показать тебе, кто здесь главный!

Лян Се и Хару обменялись ударами. Тот и другая уклонялись и уходили в сторону, блокировали, и ни один удар не достиг цели. Противники отпрянули в стороны.

– Послушай, госпожа, давай договоримся. Если ты не сможешь одолеть меня, то я подойду к карте и дам свой совет, а ты его выслушаешь и не отвергнешь сразу же. Хорошо?

– Идёт!

Ещё одна серия ударов. Женщина дралась отменно, её стиль был отточен и очень агрессивен. Принц больше оборонялся, стараясь уловить слабые места. Когда-то его обучали лучшие бойцы острова Оленя, но с тех пор он нечасто дрался голыми руками. Обычно с ним был меч, с его помощью дело решалось куда быстрее.

Хару в какой-то миг пропустил один удар и упал на спину. Лян Се торжествующе вскрикнула и бросилась на него. Принц откатился под стол, вынырнул с другой его стороны и вскочил на ноги. Однако женщина одним махом перемахнула через стол и приземлилась рядом с пленником. Тот толкнул её как раз в миг, когда её ноги только-только коснулись пола.

Лян Се потеряла равновесие и начала падать, пытаясь удержаться, сделала шаг назад, ещё один, и опрокинулась через низкий бортик между зубцами башни.

Все трое мужчин кинулись за ней, но первым оказался Хару. К счастью, офицер успела ухватиться за край декоративного карниза в кирпич шириной, который окружал башню немного ниже зубцов.

Принц протянул руку. Лян Се зло сверкнула глазами, подтянулась, легко забралась на карниз, встала на нём, без труда балансируя. Потом так же молча подпрыгнула, перевернулась в воздухе и оказалась в безопасности на площадке.

Хару и младшие офицеры перевели дух.

– Прости меня, госпожа, я не хотел угрожать тебе, не хотел подвергать опасности.

Та отмахнулась и чётким шагом прошла к столу. Карта съехала вниз со столешницы, Лян Се поправила её и разгладила.

– Что ждёшь, Хару? Иди сюда, смотри. Ты, можно сказать, выиграл.

Чувствуя неловкость, принц подошёл и встал рядом с женщиной. Он наклонился над картой и принялся вглядываться в изображения гор и рек, холмов и дорог на нескольких склеенных между собой больших листах бумаги. Стена Дракона была нарисована в верхней трети карты, чётко разделяя два мира: юг и север, великую империю и дикие степи, населённые разобщёнными племенами.

Через пару минут Лян Се прервала молчание:

– И каково же твоё мнение, великий стратег?

– Я не говорил, что я великий стратег. Я сказал, что тоже могу быть полезен сейчас, когда вы никак не можете прийти к решению.

– Ну ладно, так что же ты предлагаешь?

– Я скажу, но прежде спрошу ещё раз: ты отпускаешь нас, как обещала мне ночью?

– Нет, не сейчас. Я не отказываюсь от своих слов. Но теперь всё слишком усложнилось. Как только я буду уверена, что ваша компания не представляет угрозы для нас и империи, вы будете свободны. Возможно, это произойдёт уже скоро, но пока вам придётся смириться и ждать.

Хару покачал головой. Он не стал более настаивать на своём. Вздохнув, он промолвил:

– На мой взгляд, у нас не так много возможностей. То зарево и клубы дыма, что мы видим, судя по всему, означают, что горит город Нандун. Насколько я знаю, это большой город, столица Западного края. Возникает вопрос: что такого случилось, что полыхает обширный древний город? Ответ очевиден: идёт война. Вряд ли его подожгла имперская армия, значит, это сделали ваши недруги. Следующий вопрос: что стало с гарнизоном и населением? Они могли пасть в бою, могли отступить, могли присоединиться к тем, кто захватил город. Ты сама говорила о том, что в здешних областях дезертирство не редкость. Куда могли отступить остатки гарнизона и армии, если она была? Только на восток. На юге им мешает Красная река. Они не стали бы отступать к северу, это не имеет смысла: здесь они оказались бы прижаты к стене Дракона без снабжения и без малейшей возможности отступать дальше. Как и мы сейчас. Если мы останемся здесь, укрепимся в башне, то мы заранее обречены на поражение. Никто ведь даже не знает, что ваш отряд здесь. Да, сотня человек может какое-то время продержаться, но оставаясь в этой башне, вы не защищаете ничего. Вашим врагам даже не обязательно связываться с вами. Они устремятся на восток, в богатые области, к столице империи. А что вы защитите, оставаясь тут? Проход в степь?

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, Хару, – согласно кивнула Лян Се. – И каков же твой вывод?

– Вы должны отступить куда-то, где сможете воспрепятствовать движению врага, и где повысятся шансы на то, что вы встретите другие отряды, а то и целую армию, с которыми сможете соединиться. Ведь куда-то же должны были отойти остатки гарнизонов. Не все ведь бежали, кто-то остался верен императору.

– И вновь я соглашаюсь с тобой, господин с острова Оленя, ты и впрямь можешь давать дельные советы. Не понимаю, как ты собираешься переубедить меня в том, что ты лазутчик.

– Ты хочешь, чтобы я умолк? Пожалуйста, я помолчу, а вы продолжайте ваш спор. Может быть, к вечеру договоритесь о чём-нибудь.

– Ладно, говори дальше, – махнула рукой Лян Се, – просто я всё меньше понимаю, кто ты такой.

– Неважно, кто я. Поверь, я не опасен для тебя и твоей страны.

– Но ты ведь хочешь обезопасить своих друзей?

– Конечно.

– Значит, ты должен был бы настаивать на том, чтобы мы оставались в башне. Здесь у вас есть шансы просто удрать в степь.

– Верно. Но моя честь не позволяет мне давать дурной совет, когда я вижу и знаю, как можно дать совет хороший. Принимать его или нет, решай сама. Ты – командир, и ты ведёшь своих людей. А совет мой таков: веди отряд на юго-восток, вот к этой крепости. Полагаю, что и другие остатки армии будут стекаться к ней.

Хару ткнул пальцем в карту. Лян Се пригляделась. Принц указывал на крепость Гремящего ущелья.

– Почему сюда? – неуверенно спросила она. – Её можно обойти, оставить в тылу и двигаться дальше к столице.

– Можно, но это будет недальновидно. Насколько я вижу по этой карте, крепость стоит на двух берегах реки, между которыми натянут подвесной мост. Это единственный мост до самого Красного города.

– Ну и что же? – вмешался в разговор один из офицеров. – Перебраться через реку не сложно. Лодок и паромов достаточно.

– Но только над этим ущельем есть мост, по которому можно легко перебрасывать сколько угодно войск в какое угодно время дня и ночи. – отвечал Хару. – По мосту люди перейдут за несколько часов, а на лодках будут переправляться пару дней. Любой толковый полководец поймёт, что такую ценность нельзя оставлять в руках неприятеля.

– Значит, твой совет – идти к этой крепости? А если она уже взята? Не лучше ли отступить дальше на восток? – спросил второй офицер, и Лян Се согласно кивнула.

Хару развёл руками и спросил в свою очередь:

– Я не могу этого знать. Можно лишь предполагать. Однако скажите мне, с кем может идти война? Насколько я понимаю, это мятежники?

Лян Се нервно дёрнулась и неохотно проговорила:

– Скорее всего. Слухи о восстании ходят уже давно. Но мы оторваны от мира, верных известий не получаем уже очень долго. Вероятно, мятеж оказался более крупным, чем мы думали.

– Что ж, если речь идёт о мятежниках, то вряд ли они способны быстро перебрасывать свои войска силы. Думаю, если вы не будете терять времени, то доберётесь до крепости раньше них.

Лян Се коротко кивнула Хару. От неё вновь повеяло холодом. Она попыталась придать своему голосу жёсткость:

– Благодарю за советы. Не сочти за грубость, но сейчас мы будем принимать решение без тебя, только офицеры моего отряда.

Хару ухмыльнулся сдержал улыбку, слегка поклонился и покинул площадку. Он спустился вниз и вышел из башни. Здесь его поджидал Мэргэн. Степняк сидел на каменной лавке и держал в зубах длинную трубку, посылая колечки дыма вверх.

– Как там наша сумасшедшая?

– Как и всегда. С ней невозможно говорить. Ничего не хочет слушать. Я думал, ночью я смог убедить её.

– Ха! Видно, дружище, ты неправильно убеждал!

– Видимо, я не смог найти правильные слова…

– Да не в словах дело! Ты порой как ребёнок! Дураку понятно, что эта баба бесится лишь оттого, что у неё мужика давно не было. Вот у неё голову и сносит. Мог бы быть понятливее, Хару, глядишь, уже избавились бы от неё.

Хару вспыхнул.

– Мэргэн, что ты такое говоришь! Я женатый человек!

Степняк с жалостью посмотрел на друга.

– Давай пройдёмся, – предложил Мэргэн и поднялся на ноги.

Двое мужчин прошли мимо разрушенных строений, где когда-то был маленький посёлок, мимо колодца в его центре, и поднялись на небольшой холмик, где росла одичавшая вишня. На деревьях ещё виднелись остатки высохших ягод, до которых не добрались птицы. Воины не обратили особого внимания на двух пленников. Люди находились в возбуждении, ожидая, чем закончится совет их командиров.

С холмика можно было видеть три тёмных силуэта на вершине башни: два крупных, и один тонкий и лёгкий.

– Хару, – начал Мэргэн, – послушай меня, так нельзя.

– Что нельзя? – сразу начал горячиться принц.

– То нельзя. Ты мужик в расцвете сил. Где твоя женщина?

– Моя женщина? Погибла. Соединилась с рекой. Нет её в этом мире. Она в мире духов. Вот где моя женщина, – односложно отвечал Хару. Его голос слегка звенел от злости. – Разве ты не знал этого? Мне казалось, я рассказывал.

– Ай, не кипятись! Я не хочу тебе делать больно, но ты должен кое-что понять. Кицунэ больше не с тобой. Умерла она или нет, я не могу понять, да и ты не можешь. В этом мире её больше нет. Так что всё равно, будто умерла. Сколько лет ты будешь изводить себя?

Хару закрыл уши руками, не желая слушать. Однако Мэргэн повысил голос, так что его жестокие слова всё равно долетали до слуха.

– Думаешь, ты всё делаешь правильно? Ни черта подобного! Как поступил бы другой мужчина на твоём месте? Погоревал бы с пару лет самое большее, да и женился бы вновь. А ты что такое удумал: десяток лет! Не хочешь жениться? Изволь, полно баб, которые с тобой и без женитьбы лягут. Я думал, ты хоть в Сатыше себе найдёшь кого-то. Ан нет, он всё верность хранит. По-моему, это глупо с твоей стороны. Я вот, к примеру, сейчас от своей Алтун отдыхаю, может, если кого по дороге встречу, с ней и заведу шуры-муры, может нет. Но ты-то! Ты же свободный мужик!

Хару отнял руки от ушей. В его глазах блеснули слёзы.

– Ну ладно, ладно, – спохватился кочевник, – что ты так расчувствовался!

– Чёрт тебя возьми, Мэргэн! – воскликнул принц. – По-твоему, я никогда не думал о том, чтобы найти другую женщину? Но я не могу, Кицунэ не отпускает меня. Я люблю её, и она меня любит.

– Ну и любите себе друг друга на здоровье, только вот заковыка, Кицунэ твоя не в этом мире. Я не говорю забыть её, просто начни жить дальше. Смотреть невыносимо на тебя!

– Да не могу я этого сделать! Она здесь! И здесь! – Хару дотронулся до груди и головы. – Она ведь не простая женщина была. С колдовством она пришла в мою жизнь, и не уходит.

– А ты хоть попробуй с другой бабой. Вспомни, как это.

– Не хочу, – вымолвил Хару, – не хочу. Ни вспоминать, ни пробовать.

Мэргэн покачал головой.

– Упёртый ты, хуже осла.

Хару устремил взор куда-то перед собой. Слова сами полились из его уст:

– Знал бы ты, как тяжко мне. Кицунэ не ушла совсем. Всё это проклятое путешествие я затеял из-за неё, а вы из-за меня вляпались в неприятности. Она приходила ко мне ночью, несколько раз. Пришла, когда уже столько лет прошло, а я увидел её – и вновь загорелся. Мне казалось, вот подрастёт Шима, станет юношей, женится, и мы будем спокойно доживать свой век за грядой холмов. Что искать? Зачем? Но Кицунэ вернулась, она касалась меня, я целовал её, обнимал. Всё вернулось. Хочу я этого или нет, всё возвращается, не отпускает.

Хару умолк. Его плечи опустились. Уставший и сникший, он сел прямо на землю. Пара слезинок скатилась по его щекам.

– Мэргэн, я очень устал. Мне кажется, что вся моя жизнь – ошибка. Я принц без престола и страны, муж без жены, изгнанник и беглец. Я смог спасти сына, мне казалось, что смог, но я вижу, как он меняется, вижу, что все годы, что он провёл рядом с Билигмой, теперь всё менее важны для него. Шима стал другим. Он говорит, что мать приходит к нему по ночам и учит его. Иногда она приходит и ко мне. Эти ночи сладостны и тоскливы одновременно. Сладостны от того, что моя любимая вновь рядом, но я понимаю, что она неминуемо покинет меня. Но самое главное: как найти Мунку? Где он? Что с ним? Он пострадал из-за меня. И тут я оказался не на высоте. Эта Лян Се, и с ней я не смог сладить. Мне кажется, Мэргэн, я ничего толком не могу сделать, а то, что могу, не имеет смысла и ценности.

Степняк ничего не отвечал на стенания Хару. Он сел с ним рядом и приобнял его за плечо, промолвив только:

– Эх, всё пройдёт, и хорошее, и всякое дерьмо тоже.




VI


Два друга просидели молча, размышляя каждый о своём, не меньше часа. За это время силуэты на вершине башни исчезли, исчезла и небольшая палатка, а внизу поднялась суматоха. Когда к их холмику приблизился солдат и позвал их, Мэргэн легко вскочил, Хару, тяжко вздохнув, нехотя тоже поднялся.

Они вернулись к башне. Отряд почти закончил сборы и уже строился для дальнейшего похода.

Мэргэн тотчас подошёл к отряду степняков, а Хару отыскал глазами Лян Се. Та сидела на лошади и крутилась из стороны в сторону, отдавая приказы. Увидев его, она тепло улыбнулась, хотя и быстро скрыла улыбку.

Принц приблизился к ней.

– Что вы решили? – бесцветным, уставшим голосом спросил он.

Лян Се подивилась перемене, произошедшей с таинственным пленником. Тот, кто ещё несколько часов назад был бодрым и ловко дрался с ней, сейчас стоял понурый, даже чуть постаревший.

– Ты болен, Хару? – вырвалось у Лян Се.

Тот мотнул головой.

– Я просто утомился. Тяжёлый был день.

– День ещё не кончился. Мы выступаем в поход.

– В крепость Гремящего ущелья?

– Именно. Вы идёте с нами.

Хару кивнул и повернулся, чтобы уйти к остальным. Лян Се окрикнула его:

– И ты не будешь просить, чтобы я отпустила вас?

– Нет, – коротко отвечал принц. – У меня на это больше нет сил.

Не останавливаясь и не обращая внимания на вопросы Лян Се, Хару, словно в полусне, прошёл мимо и вернулся к другим степнякам. Он подошёл к Шиме и обнял его. Сын не отстранился, однако в его глазах отец прочёл что-то совершенно новое, что-то, что он был не в силах истолковать.

Всё остальное произошло стремительно и заняло лишь несколько мгновений.

Шима издал предостерегающий окрик, и лошадь Лян Се резко отпрянула в сторону. Из небольшой рощицы, примыкающей к пространству перед башней, вылетело облако стрел. Одна из них, которая должна была поразить женщину, пролетела мимо и вонзилась в дерево. Остальные стрелы настигли своих жертв. С дюжину воинов, среди них оба офицера, рухнули наземь.

Хару бросился к сыну, прикрывая его и приказывая остальным своим сотоварищам найти себе укрытие. Лян Се тем временем, не успев прийти в себя от неожиданности, уже мчалась к рощице, размахивая мечом и призывая за собой своих людей.

Им навстречу вылетело ещё несколько стрел, однако, судя по всему, нападавшие не ожидали, что их противник столь быстро придёт в себя после внезапного нападения. В рощице замелькали очертания убегающих людей, но солдаты уже были рядом, и закипела схватка.

Лян Се увидела, как один из неприятельских воинов всё же успел добежать до лошади, вскочил в седло и помчался прочь. Женщина, недолго думая, пустилась за ним следом.

Они пронеслись по главной широкой улице заброшенного городка и оказались на проезжей дороге, ведущей на юг. Каменная кладка быстро закончилась, и под копытами лошадей оказалась обычная сельская дорога. Ею давно не пользовались, и она заросла высокой, густой травой. Не было видно даже колеи, где растительности особенно трудно пробиться.

Лошадь неприятеля была прыткой, однако она постепенно сдавала. Лян Се сама была легче, и её животное двигалось быстрее.

Через некоторое время они достигли развилки, и преследуемый выбрал путь, ведущий на юго-запад. Офицер успела обратить внимание, что на придорожном камне было высечено «Нандун».

Мужчина обернулся и увидел, что вся погоня состоит лишь из одного человека, да и то женщины. На его лице сначала промелькнуло удивление, потом заиграла довольная улыбка. Он опасался куда больше, чем это того стоило. Впрочем, он не стал сдерживать коня, чтобы вступить в бой, но явно расслабился и перестал яростно подгонять его.

Лян Се с каждой минутой приближалась всё ближе и ближе. В душе она была довольна. Она видела, что враг не посчитал её за серьёзного противника и не испытывает перед ней страха. Глупец! Вот он вновь обернулся, ухмыльнулся, неторопливо вытянул меч из ножен.

Когда между ними оставалось лишь несколько шагов, Лян Се, ловко балансируя, встала на спину своей лошади и прыгнула, оказавшись прямо за спиной мужчины. Тот не успел и охнуть, как оказался в железных тисках рук женщины-воина.

Она захватила его руку таким образом, что он не смог более удерживать меч и выронил его. Несмотря на отчаянные попытки вырваться и освободиться, мужчина оказался почти беспомощным. Женщина обезоружила его и начала душить, чему он почти не мог сопротивляться.

Тем временем лошадь, нёсшая теперь двойной груз и уже и без того уставшая, начала замедляться. Мужчина воспользовался этим, разжал поводья и завалился набок, увлекая за собой и свою противницу.

Они упали на землю, исчезнув в высокой траве, поглотившей заброшенную дорогу. Лян Се не разжала рук и не ослабила хватку. Она больно ударилась боком о камень, тяжёлый противник выкручивался, и ему удалось перекатиться на спину, прижав её к земле. Но женщина сжала зубы и упорно продолжала душить врага, не обращая внимания на боль и на то, что она и сама задыхалась под тяжестью мужчины.

Около минуты они ещё барахтались. Потом воин затих. Лян Се из последних сил выползла из-под него и поднялась на ноги. Она тяжело дышала, переводя дух. Теперь она размышляла о том, что, быть может, было бы правильнее сразиться с этим человеком на мечах. Однако она хотела взять его живым и допросить.

Мужчина был жив, хотя и дышал едва заметно. Лян Се гордилась своим умением применять все те приёмы, которым её обучили в офицерской школе. У неё было в запасе несколько минут, прежде чем пленник очнётся. Она быстро сняла с него кожаный пояс и связала им руки, заведя их за спину. Потом стащила с человека сапоги и выбросила их подальше в кусты. Теперь он, даже если захочет бежать, не сможет этого легко сделать, а тотчас раздерёт ноги в кровь о колючки и камни.

После этого Лян Се вытащила серебряный свисток, висевший на цепочке на её груди, и дунула в него особым образом. Раздался тонкий и громкий свист, который нельзя было спутать ни с чем другим. Её люди смогут быстро найти её, хотя они и успели порядком отдалиться от башни.

Лошадь Лян Се послушно последовала за хозяйкой и сейчас пощипывала травку неподалёку, а вот лошадь пленника ускакала дальше. Жаль, в их положении каждое животное особенно ценно. Впрочем, возможно, её солдатам удалось захватить других вражеских скакунов.

Женщина посмотрела на пленника. Тот начинал потихоньку шевелиться, его дыхание восстанавливалось. Взвалить бы его поперёк седла и вернуться поскорее обратно! Нет, она уже слишком устала за сегодня. Бессонная ночь, изматывающий военный совет, драка с Хару, а теперь ещё и это. У неё просто не осталось сил, чтобы поднять его.

Была бы верёвка, можно было бы самой сесть в седло и вести пленника за собой. Придётся подождать. На всякий случай Лян Се сняла с себя свой пояс и перевязала им ноги мужчины.

– Привет, красотка, – раздался его голос, когда она ещё затягивала последний узел.

Она подняла голову и увидела, что пленник пришёл в себя и сейчас пристально смотрел на неё. Он, кажется, до сих пор не понимал, что для него нет ни малейшей разницы в том, захватил ли его в плен мужчина или женщина. В его взгляде читалась насмешка и снисхождение. Лян Се уже много раз видела такое в глазах мужчин, врагов и начальства. Многие из тех людей либо жестоко поплатились за свою глупость, либо стали ценить Лян Се выше большинства мужчин.

– Странно, зачем ты связала меня? – продолжал незнакомец. – Освободи меня, и мы славно с тобой развлечёмся.

– Хочешь развлечься? Пойдёт, только тебе это вряд ли понравится, – ответила Лян Се и с силой пнула пленника между ног.

Тот ахнул и согнулся пополам, при этом поливая женщину отборными ругательствами. Та, как ни в чём не бывало, спокойно дождалась, пока неприятель поутихнет, и присела рядом с ним на корточки.

– Ну что, дружок? – ласково спросила она. – Продолжим развлечение? Некоторые тупые мужики говорят, будто они могут делать это часами. Я тоже могу веселиться долго. Только моё веселье немного другое.

Мужчина смолчал, зло посверкивая на неё глазами исподлобья.

– Давай познакомимся. Ты хотел сразу развлекаться, даже не узнав моего имени? Я ведь не шлюха из весёлых домов, у меня есть настоящее имя, а не какое-нибудь прозвище, вроде Весёлой Стрекозы. Я Лян Се, сотник императора, старший составитель карт. А ты кто?

Пленник плюнул, однако плевок не долетел до цели и упал куда-то в траву.

– Сдохни, императорская подстилка!

– Как невежливо! Разве ты не знал, что даже шлюхи любят вежливое обращение, а уж порядочные женщины тем более.

С этими словами Лян Се встала, подняла ногу и с силой опустила её на колено пленника. Раздался хруст и крик боли. Офицер невозмутимо нагнулась над мужчиной.

– Я не собираюсь терять с тобой время, – холодно и твёрдо сказала она, – ты мой враг, ты пытался убить меня. Не жди, что я стану играть с тобой с благородство. Я видела боль и смерть, я прошла через них. Хочешь упорствовать, будешь страдать.

Стоны раненного перешли в презрительный смех.

– Никакая баба не сломит меня! Всё равно помирать, так хоть перед шлюхой не склонюсь.

Лян Се вздохнула.

– Жаль. Признаюсь тебе честно, у меня был плохой день. Знаешь ведь, что бывает, когда у женщины день прошёл не как надо?

На сей раз офицер не стала мучить пленника. Она вытащила из-за голенища своего сапога нож и разрезала им одежду на мужчине, оголяя его грудь. Пока она делала это, он мрачно ухмылялся.

– Так я и думала, – сказала Лян Се, выпрямляясь и глядя на иероглифы на левой стороне груди пленника.

– Значит, твоё имя Сен Гар, и ты командир башни? И ты дезертир?

– Будь проклята, гадина!

– Ну почему у нас с тобой не выходит никакого разговора? Ты можешь только ругаться!

С этими словами Лян Се сломала Сен Гару вторую коленку.

Из-за его криков офицер не сразу услышала топот конских копыт. К ним приближались несколько всадников, в которых к своей радости она признала имперских солдат из своей поредевшей сотни. Когда они приблизились и увидели, что их командиру ничего не угрожает, то радостно приветствовали её.

– Что там с остальными? – тотчас спросила Лян Се.

– Их было почти два десятка, – отвечали ей. – Мы захватили пятерых живьём, остальные погибли. Никто не ушёл.

– Сколько наших?..

– От стрел и во время схватки мы потеряли семнадцать, ещё восемь ранены. Оба младших офицера пали.

– Ясно. Возьмите этого, положите поперёк лошади, и возвращаемся обратно.

Солдаты подняли стонущего Сен Гара. Он не отбивался и не вырывался. Когда его положили на лошадь, Лян Се подошла к нему и развязала его ноги, забрав свой пояс обратно.

– Ты же всё равно больше не сможешь бегать, – промолвила она и ободряюще похлопала пленника по плечу.

Вскоре они вернулись к башне. Там её отряд постепенно приходил в себя после нападения. Перевязывали раненых, обыскивали убитых врагов, собирали разбежавшихся лошадей. Все степняки помогали воинам, а этот странный юноша, которого они между собой называли Тугрулом, с лёгкостью управлялся сразу с несколькими лошадьми. Кстати, ведь это именно он крикнул и спугнул её коня. Как он смог понять, что им грозит опасность?

Едва въехав в лагерь Лян Се начала отдавать приказы.

– Соберите костёр для погребения наших воинов. Возьмите на дрова эти развалины домов. Продолжайте сборы, мы выступим, как только закончим с пленниками. Приведите их к башне.

Солдаты поспешили исполнить приказы, а офицер спешилась и села на раскладной походный стул, с наслаждением вытягивая ноги. Сен Гара сбросили на землю неподалёку, остальных пятерых пленников подвели к ней и поставили на колени. Лян Се подала знак, и изувеченного мужчину, которого она захватила лично, приволокли поближе. Он стонал и чертыхался. Другие несчастные пленники невольно ужасались его судьбе.

Лян Се оглядела их и сказала:

– Вы видите, что будет с тем, кто не желает говорить. Можете молчать, и с вами мы сделаем то же самое, или чего похуже. У меня немного вопросов. Первое: что за большое пожарище на юго-западе?

Невольники угрюмо молчали, переглядываясь. Внезапно один из них пожал плечами и ответил:

– Это горит город Нандун.

Лян Се не смогла сдержать удивлённого возгласа. Несмотря на все догадки и предположения, признать, что пылает древняя столица Запада, было нелегко. Теперь она слышит это из уст неприятеля, и все сомнения уходят прочь.

– Не говори этой шлюхе ничего! – заорал Сен Гар.

Лян Се устало закатила глаза и провела ладонью перед губами. Один из её воинов кивнул, взял с собой пару товарищей и они подошли к непокорному Сен Гару. Двое прижали его к земле, а самый дюжий разжал ему кинжалом зубы и отрезал язык. После этого пленника перевернули на грудь, чтобы он не захлебнулся кровью.

Остальные в ужасе смотрели на эти пытки, некоторые упали на колени ничком.

– Всё равно язык не нужен тому, кто не желает говорить. Но ведь вы же не такие, верно? – обратилась Лян Се к ним. – Не думайте, что я испытываю радость или удовольствие от вида пыток и крови. Они противны мне. Но сейчас идёт война, и я не собираюсь с вами миндальничать.

И она узнала всё, что они могли ей сообщить: о восстании Дондо, о широком переходе армии на его сторону, о бегстве наместника и его приближённых, о готовящемся походе народного войска на восток.

Выслушав всё это, она изрекла:

– Что же, это разумно, что вы не стали отмалчиваться и повторять судьбу своего неразумного товарища. Какой прок подвергать себя напрасным мучениям?

– Госпожа, отпусти нас! – взмолился кто-то из пленников.

Лян Се покачала головой.

– Вы все – дезертиры, и вы прекрасно знаете, что бывает с теми, кто бросает свой пост и переходит на сторону врага. Но вы оказали мне и своим бывшим товарищам услугу и заслужили лёгкую смерть. Повесьте их на зубцах башни, которую они должны были охранять. И не забудьте этого бедолагу Сен Гара. Пора прекратить его мучения.

Пленники пытались просить и упирались. Однако их быстро загнали на верхнюю площадку башни, накинули петли на шею и сбросили вниз. Раздался хруст ломающихся позвонков, и вскоре всё было кончено. Сен Гар не избежал общей участи. Он уже и так был почти без сознания, когда его отнесли наверх, чтобы казнить. Он занял своё место среди товарищей, и мучения его закончились.

– Мы забыли кое-что ещё, – проговорила Лян Се, и голос её прозвучал так, как она того хотела: жёстко и властно. – Соберите трупы остальных дезертиров и вздёрните их рядом. Зубцов на башне хватит на всех.

Через час остатки отряда Лян Се и шестеро их пленников-степняков наконец выступили в поход. Раненых, кто не мог идти сам, пристроили на носилках или верхом. Людей стало меньше, а лошадей больше, так что передвигаться можно было намного быстрее, чем командир рассчитывала изначально. Позади них пылал погребальный костёр, а на башне степной ветер раскачивал два десятка свежих трупов и всё так же взвивал выцветшее имперское красное знамя.

Они вскоре добрались по старой дороге до развилки, где лежал камень. Лян Се ещё раз поглядела на него. «Нандун» с одной стороны и «Красный город» – с другой. Одна дорога вела на юго-запад, другая – на юго-восток. Их цель лежала на юге, по пути в столицу.




VII


Врачеватель Ган Жун оставил обширные записи в своём дневнике, которые лучше всего повествуют нам о том, что происходило в Нандуне во время и после чудовищного погрома, устроенного разгорячённой толпой фанатиков. В этих записях также немалое место уделено Наге и Мунку, так что будет небезынтересно полистать страницы этого дневника. Вот что лекарь написал о тех злополучных днях и последующих за ними:

«Вчера днём Дондо произнёс страстную речь и объявил себя пророком обновлённой веры Дракона. Я не был на площади, у меня, естественно, были дела в лечебнице. Говорят, он был очень убедителен, и толпа внимала ему, затаив дыхание. Не знаю, как дела обстоят на самом деле.

У меня нет ни времени, ни желания участвовать в этом восстании и тем более в походе на восток. Больные и увечные не переведутся и в Нандуне, и кто же им окажет помощь, если не я? Особенно теперь, когда остальные врачи покинули город. Я им не судья, и сам я подумываю об этом же. Лишь чувство долга перед людьми и моя лечебница, которую я столько лет обустраивал, удерживают меня от такого шага.

Вечером весь город был освещён отблесками пламени, в котором горел дворец наместника. Удивительно, эта крепость веками выдерживала натиск разбойников и варваров с севера, но её разгромили сами жители, для защиты которых она когда-то и была создана.

Жаль, я не успел вынести из дворца достаточно рукописей, которые там хранились. Конечно, многие из них пришли в негодность, были разодраны и втоптаны в грязь ещё во время первого погрома, однако же бумаги были свалены во дворах, и ещё можно было что-то отыскать. Теперь всё кончено и кончено навеки. Какие знания и сокровища мысли мы потеряли в этот день? Придут ли ещё учёные и поэты, чтобы написать что-то подобное или лучшее, взамен утраченного?

Не хочется думать об этом. Мне кажется, что весь запад уже накрыла волна безумия и дикости, и теперь эта волна движется на восток, чтобы поглотить всю империю и перекинуться за море. Смогут ли её остановить, или она сама потеряет силу?

Люди находят особую радость в разрушении и уничтожении. Они полагают, что сейчас они расчистят место для новой жизни и нового мира. Но знают ли они, чего хотят на самом деле? И приведёт ли это разрушение к обновлению?

Никто не может дать ответ. Конечно, люди желают справедливости, они устали от неправедных правителей, которые мучили их все предыдущие годы. Сможет ли Дондо выстроить такое государство, где голос каждого будет услышан, где каждый сможет спокойно возделывать землю или заниматься ремеслом? Мне бы очень хотелось, чтобы он смог, однако его религиозные прозрения меня настораживают.

От всех этих тревожных мыслей меня отвлекает мой замечательный пациент и его неотлучный друг. Я могу часами наблюдать за ними обоими, и, видят Небеса, была бы у меня такая возможность, не занимался бы ничем другим, кроме этого.

Что происходит с юношей, я не знаю. Никогда не встречал ничего подобного в своей практике. Возможно, я смог бы что-то отыскать в библиотеке наместника, но это уже невозможно.

Тело молодого человека претерпевает большие изменения. Он становится крепче, и мышцы наливаются силой. Его плечи раздались: глядя на его руки и ноги, мощную шею, широкую грудь, можно подумать, что перед тобой великий борец или воин. Когда его принесли ко мне, он был по своему виду взрослеющим подростком, пусть и выросшим в суровых условиях степи.

Ещё одно интересное изменение, происходящее с его телом: оно теряет волосы. Его слабенькая поросль на месте бороды, коротко стриженные на голове, на самом теле – все волосы выпадают. Как это связано с невероятным развитием мышц, я не могу сказать.

Дух юноши тоже меняется. В первое время он много оставался в забытьи, но когда приходил в себя, мог поддерживать беседу и задавать вопросы. С каждым днём его речь становится всё проще, и вскоре уже стала напоминать детскую. Сейчас он бодрствует примерно столько же времени, что и находится в полусне. Его манера говорить стала незатейливой, он не воспринимает мало-мальски сложных понятий. При этом я не могу заявить, что юноша стал умственно отсталым. Нет, разум по-прежнему светится в его глазах, однако темы, выходящие за рамки еды, питья и погоды ему попросту неинтересны. Он пропускает их мимо ушей, словно не слышит.

Молодой человек превратился в огромного ребёнка, который мало чем интересуется, обладая при этом силой буйвола или медведя.

Моё неослабевающее внимание привлекает шрам от человеческого укуса на его руке. С одной стороны, Ближе к верхней части он давно зарос и зарубцевался, с другой чуть ниже – кажется, что парня укусили буквально на днях.

Товарищ этого юноши именем Нага нравится мне всё больше. Очень непростой человек, много повидавший в своей жизни, много перенёсший. Но в отличие от многих других, которые тоже немало хлебнули горя, он меняется, и меняется сильно.

Он не говорит, чем занимался раньше, называет себя наёмным охранником, сопровождающим караваны в Сатыш. Я никогда не выбирался за пределы стены Дракона, не был в степи, а тем более в этом торговом городке. Но рассказы Наги об обычаях кочевников, жизни в степи столь живы и ярки, что без сомнения доказывают – он действительно бывал в тех краях, и не раз.

Однако и у меня есть немалый жизненный опыт, мой глаз тоже намётан. Я вижу, что Нага не договаривает, не лжёт, а именно говорит не всё. Иногда в его манере двигаться, повороте головы, взгляде, взмахе рукой проскальзывает что-то такое, что явственно говорит: человек этот опасен.

Нага никогда не бывает агрессивен, он довольно сдержан, хотя и видно, что иногда это даётся ему нелегко. В еде и жизни он неприхотлив, однако от хорошего вина со мной за компанию вечером он никогда не отказывался.

Он желает знать всё, что происходит с его молодым другом, и очень расстраивается, когда я не могу ему чего-либо пояснить, так как и сам не знаю этого. Такая привязанность трогает меня.

Нага вызвался помогать мне во время приёма больных, в особенности, когда речь идёт о перевязках и операциях. Он совершенно не боится вида крови и внутренностей, более того, прекрасно знает, где какие органы расположены, какие кровеносные сосуды наиболее важны. Когда он видит ранения, то может почти безошибочно сказать, выживет ли бедняга или станет калекой.

Из всего этого я делаю единственный вывод: Нага не брезговал пролитием крови и делал это со знанием дела. Возможно, он был не просто наёмным охранником, но наёмным убийцей. Впрочем, он явно изменился, и мне кажется, в этом не последнюю роль сыграла странная привязанность Наги к этому молодому человеку, которого он называет Шимой.

Всё это очень необычно. Они оба носят имена, распространённые на Островах, какая нелёгкая занесла их сюда, что они ищут здесь? Это не моё дело, но, безусловно, весьма занимательно.

Пока я писал эти строки, прибежал сосед и заявил, что Дондо призвал разрушить не только дворец наместника, но и дома неправедных горожан, и толпа уже принялась за дело. Что ж, посмотрим, чем это закончится.



Ночь прошла тревожно. Насколько я понимаю, горят не просто несколько домов, но уже и целые кварталы в городе. Надеюсь, огонь не дойдёт до нас.

В остальном, всё шло как обычно. Больные с самого раннего утра уже ждали у дверей моего дома. Мальчик-служка запустил их в сад, где стояли скамьи для ожидающих.

Помню, я выглянул в окно и увидел с дюжину страждущих. Мне подумалось, что людей меньше, чем обычно, однако я не придал этому особого значения, хотя я ожидал, что придут пострадавшие от огня.

Шима словно чувствует приближение какой-то беды. Он беспокоен и подвывает по-собачьи. Нага неотлучно остаётся при нём, я должен вести приём в одиночку.

Но из дюжины больных, когда я занялся ими, у меня не осталось и половины. Люди быстро покидают мой сад. Оно и не удивительно. Густой дым заволакивает небо, солнце тускло и с трудом пробивается сквозь него.

Я быстро закончил с теми, кто всё же остался. После этого я поднялся на террасу и осмотрел, как мог, ближайшие улицы. Огонь ещё не дошёл до нас, но я видел множество людей, собравших свой скарб и бегущих прочь. Значит, погромщики не ограничились лишь несколькими домами. Неужели Нандун падёт в огне, разожжённом фанатичной толпой?

Завывания Шимы становятся всё громче и невыносимее. Ему вторят кошки и собаки горожан, да вообще вся живность в городе, трепещущая перед пожаром. Мальчик-служка куда-то запропастился.



Это были поистине ужасные часы! Небеса, как мы дошли до этого?!

Сейчас я, Нага и Шима в безопасности, мы сидим на склоне одного из холмов, окружающих Нандун, и взираем на ревущее пламя, пожирающее древний город.

Наконец я смог собраться с мыслями и набросать на бумаге всё то, что мы пережили, пока воспоминания и чувства свежи.

Около полудня, когда немногие пациенты уже ушли из моей лечебницы, а я размышлял над тем, стоит ли мне последовать за прочими беженцами, покидающими город, в ворота, ведущие в мой сад, начали барабанить десятки рук. Я был глубоко удивлён, зачем стучать в ворота, когда калитка всегда открыта. По-видимому, мои странные посетители просто не знали об этом.

Я поспешил к калитке, но удары становились всё громче и сильнее. Вдруг калитка распахнулась с такой силой, что едва не слетела с петель, и в мой сад начала вливаться толпа людей. Они радостно улюлюкали, обнимали меня и поздравляли:

– Возрадуйся! – кричали они. – Пришёл час очищения и освобождения!

Они широко раскрыли ворота, и ещё больше людей наполнило мой сад и дом. Их глаза горели, и хотя они не являли намерений насилия, но были столь возбуждены, что у меня не оставалось сомнений, что скажи я малейшее слово поперёк их воли, они не замедлят расправиться со мной.

На пороге показались Нага и Шима. Оба они выглядели растерянными и очень напряжёнными. Люди, приветствуя, обнимали их. Нага был готов драться и убить столько, сколько сможет, прежде чем сам сложит голову. Шима тихо рычал.

Я поспешил к ним, проталкиваясь через толпу, вытаптывающую мой сад, мои целебные травы, ломающую кусты и ветви деревьев, словно эти бессловесные растения могли им препятствовать.

– Нага, – шепнул я ему на ухо, – держи себя в руках. Наша единственная возможность уцелеть, это слиться с толпой. Не противься им. Главное теперь – это выбраться из горящего города.

Нага ничего не ответил мне, коротко кивнул и мягко погладил Шиму по голове. Юноша столь вырос, что, наверное, на две головы возвышался над людьми, и его старшему товарищу пришлось привстать, чтобы сделать это.

– Это что за великан? – спрашивали из толпы.

Я мягко взял Шиму под руку и начал её поглаживать, успокаивая его.

– Это один бедолага, умственно отсталый, – отвечал я, подстраиваясь под настроение толпы. – Силы много, ума мало. Он очень взволнован, никогда столько людей не видел.

– Пусть не боится! Вы уж его держите, а то очень уж он огромный.

– Держим, держим. Вот, хотим отвести его подальше из города.

– Огонь Дракона очистит всё! Когда будет пылать Красный город, он должен видеть это очищающее пламя, и даже пусть коснётся его. Тогда, по милости Дракона, он обретёт разум!

– Да будет так! – возгласил я, желая лишь выбраться из рук фанатиков.

– Да будет так! – подхватили они и принялись обнимать меня и друг друга.

Не знаю, как нам удалось пробраться сквозь ряды этих подлинных сумасшедших. Я видел, что пожар подбирается к моей улице всё ближе, дым становился гуще, и дышать становилось тяжелее, но людям это было безразлично. Они только радовались подступающему пламени и не спешили бежать от него.

Мы побежали по улицам, влившись через некоторое время в поток прочих беженцев. Нас вынесло на окраины Нандуна, а оттуда толпа покатилась через поля к подножию холмов, чтобы оттуда увидеть гибель города.

Только опустившись на траву на склоне холма, я начал осознавать всю горечь происходящего. Моя лечебница разгромлена и пожрана огнём, столица Запада превращается в руины! Тысячи людей потеряли свои дома и вещи, кто-то наверняка сгинул в пожаре.

Я посмотрел на моих спутников. Неожиданно для себя я обнаружил, что оба они спокойны. Нага насмешливо кривил рот, а Шима, удалившись от огня, вновь погрузился в безразлично-мечтательное настроение.

Вероятно, заметив моё недоумение, Нага обратился ко мне:

– Горит ваш проклятый Нандун, да и не жалко.

– Как можешь ты так говорить?! – изумился я. – Неужели тебе всё равно?

Нага хмыкнул и пренебрежительно пожал плечами.

– А как же все эти люди? – восклицал я.

– Что мне до них? Они же и сожгли свой город. Посмотри на них! Если бы они того желали, они бы остановили пожар.

– Они неразумны и заслуживают жалости.

– Не знаю, чего они заслуживают. У меня есть свои трудности, которые нужно решить, и ломать голову над бедами дуралеев я не намерен. Они безразличны мне.

– Не за горами зима, что они будут делать без крова над головой?

– Они должны были думать об этом раньше. Но я так понимаю, что многие собираются идти походом на восток. Так что дома им и не нужны.

– И тебя не волнует, что они собираются сжечь и столицу?

– У них на это не хватит сил. Половина помрёт по дороге, остальных перебьют войска Императора. Это здесь они захватили власть, а там ещё остаётся армия. Их очистительный огонь зальют кровью и потушат.

Я не нашёл слов, чтобы продолжить разговор. Очевидно, что Нага прав, и лишь вопрос времени, как долго продержится восстание и сколь далеко оно сможет распространиться.

Чтобы хоть чем-то занять себя, я отыскал бумагу и чернила и начал продолжил вести эти записи. Мне не хотелось прикасаться к людям, хотя я видел в толпе больных и покалеченных. Но когда они радостно вопили, видя пылающий Нандун, я понимал, что не тела их нуждаются в исцелении, но разум и души, а в этом я бессилен.



Три дня горел город. Всё это время мы бродили по окружающим холмам и глядели на это величественное зрелище. Никогда я не забуду пламя, взметающееся до небес, его рёв, чёрные клубы дыма, грохот обрушивающихся зданий и радостное гудение толпы.

Дондо и его люди объезжали окрестности и раздавали еду и одежду всем, кто нуждался. Многие из тех, кто ещё колебался, отбрасывали сомнения и вставали на путь, провозглашаемый пророком.

Должен отдать ему должное, он обладает великолепной памятью. В последний день пожара, когда огонь уже утихал, он заметил меня. Я тогда уже начал возвращаться к своим обязанностям врачевателя, не в силах смотреть, как мучаются мои соотечественники. Беженцы скопились на склонах холмов, и среди людей, естественно, нашлись больные и увечные, которым я мог и должен был оказать помощь.

Когда я начал вновь заниматься лекарством, а Нага нехотя взялся мне помогать, вокруг быстро собрались несколько десятков страждущих, и число их всё прибывало. Так что ничего удивительного в том, что мы привлекли внимание хана, нет. Он подъехал на коне, окружённый своими помощниками и ближайшими последователями. Весь его путь через беспорядочный стан погорельцев сопровождался не проклятьями, но благословениями.

– Что здесь такое? – крикнул он, увидев моих просителей.

Тут же он приметил меня и сказал:

– О! Я помню тебя! Ты лекарь Ган Жун, единственный лекарь, который не покинул город, когда все остальные лекари бежали. Славный ты человек!

Мне была приятна его похвала, хотя я и не могу назвать себя горячим последователем Дондо. Я как раз вправлял вывихнутую ногу молодой женщине. Нага держал её, чтобы она не дёрнулась в самый ненужный момент, а я ловким движением сделал свою работу так, что девушка даже не успела пикнуть.

Только после этого я выпрямился и взглянул на хана. Он милостиво улыбался мне, и я увидел перед собой человека, но не правителя или пророка. Правдивы были истории о том, что он простой деревенский кузнец: открытый взгляд, бесхитростное лицо. Невольно и я улыбнулся ему в ответ.

– Ган Жун, ты ведь уроженец Нандуна?

– Да, хан.

– Ты жалеешь о том, что город погиб?

Я ответил ему осторожно:

– В нём были красивые здания и богатая библиотека. Её мне не хватает. Мне не хватает моего сада, где я выращивал многие лечебные растения, без которых мне сейчас сложно лечить. Но я думаю, что мы сможем отстроить новый Нандун, такой, в котором будут счастливы все люди.

– Хорошие слова, лекарь! Я тоже думаю, что мы построим новый мир лучше прежнего. А что до библиотеки, так в скором времени ты сможешь войти в библиотеку императора и взять там всё, что тебе нужно.

– В Красном городе? Хан, я не собирался туда. Моё место здесь.

– Нет, твоё место теперь рядом со мной. Через пару дней мы покинем это пепелище и двинемся на запад. Взгляни, большинство людей готовы принять участие в великом народном походе, дабы очистить Красный город от скверны. Кто-то же должен врачевать их в это время.

– Но кто-то останется здесь тоже. И им нужна помощь.

– Они разбредутся по близлежащим сёлам. А остальные идут со мной. И ты в том числе. Не беспокойся, ты получишь всё, что нужно для твоей работы.

– Похоже, хан, я должен подчиниться, хотя и не хотел идти в этот поход.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64463641) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.