Книга - Детектив из Мойдодыра. Том 1

Детектив из Мойдодыра. Том 1
Григорий Лерин


Если вы ищете и не можете найти пособие «Как стать частным детективом», то эта книга вас вполне удовлетворит. Тем более, что стать успешным сыщиком совсем не сложно. Виктор Стрельцов объяснит вам на личном примере, что достаточно оказаться в ненужном месте в ненужное время, а потом реагировать на события самыми неадекватными и непредсказуемыми способами, и успех обеспечен. Мастер-классы в первом томе: «ПРИНЦЕССА И ПРАПОРЩИК» – как стать детективом мужчине в самом расцвете сил, бывшему футболисту и прапорщику, а ныне безработному, оставшемуся не у дел. «ДЕТЕКТИВ ИЗ «МОЙДОДЫРА» – как новоиспеченному детективу без малейшего желания угодить в кипящий котел разборок Внешней разведки КГБ, и как выбраться из бульона, пока не съели. «СТИРКА В МОРСКОЙ ВОДЕ» – как детективу переквалифицироваться в матроса на морском судне, и что из этого может получиться. Без сомнения – ничего хорошего.





Григорий Лерин

Детектив из Мойдодыра. Том 1





Принцесса и прапорщик





Часть первая





1


– Проходите, пожалуйста!

Классная дама приветливо улыбнулась и посторонилась, давая мне пройти. При этом она на секунду отвернулась в сторону класса, и я успел заметить не только безукоризненные стрелки на ее отглаженных серых брюках, но и ровно подстриженные волосы на затылке. Правда, пуговицу блузки ей следовало бы застегнуть над лифчиком, а не под, но, учитывая то, что она являлась командиром не армейского подразделения, на подобную вольность можно было не обращать внимания.

Я кивнул наставнице и вошел в кабинет.

Встреча предстояла серьезная. Контингент представлялся мне не то, что бы совсем неизвестным (когда-то мне тоже было семнадцать лет), но, скажем, не вполне изученным, потому что семнадцать лет мне было когда-то давно. И я серьезно готовился, придавая наибольшее значение именно моему появлению, первым нитям контакта, первым словам. Поэтому из бесконечного разнообразия обращений к молодым девушкам выбрал, как мне казалось, наиболее удачное, сразу настраивающее аудиторию на необходимое мне звучание уважительного сотрудничества.

– Доброе утро, юные леди.

А кабинет был набит голыми ногами, взбитыми челками, напомаженными губами, томными взглядами. И, несмотря на предшествующую подготовку, я немного оторопел от такого обилия девушек, явно проявляющих ко мне интерес.

Девицы выдохнули:

– З-з-з-сти! – и уселись прямо на столы в причудливых позах, умудряясь невинно-вызывающе демонстрировать мне и трусики, и лифчики одновременно.

М-мда… С дисциплиной у них тут обстояло неважно. Ну, что ж, я сам просил, чтобы встреча выглядела как можно менее официально. Вероятно, они поняли мою просьбу именно так.

Я твердо встретил их незатейливую атаку, не смутился и не отвернулся, что было оценено, кажется, положительно и ученицами, и наставницей. Я переводил взгляд с одной девушки на другую, изо всех сил стараясь смотреть на лица. Здесь тоже присутствовало разнообразие: кто хихикал, кто важнел, кто призывно приоткрывал рот, кто надменно каменел.

И все же пауза непростительно затягивалась. Столкнувшись с необходимостью выбора лицом к лицам, я забыл все, что еще хотел сказать. Как-то совсем некстати вспомнил, от чего умер Буриданов осел, содрогнулся от жалости то ли к ослу, то ли к себе, но и это не помогло.

Она сама подала мне сигнал, который красной лампочкой вспыхнул на ее лице. Она краснела! Она была в очках! Ее широкая юбка закрывала колени!

– Вы, юная леди! Как вас зовут? Очень приятно, запишите телефон, Леночка.

Она заторопилась, доставая ручку, изобразила преданность и внимание.

Я повторил номер телефона и продиктовал адрес.

– Буду рад, если вы найдете время и приедете сегодня после занятий. Ну, скажем, с двенадцати до четырнадцати. Мы обо всем договоримся. Меня зовут Виктор Эдуардович Стрельцов… – Я все-таки кое-что вспомнил. – Не тот самый и не сын того самого[1 - Эдуард Стрельцов – выдающийся советский футболист в 50х-60х годах].

Скоротечная обаятельно-извиняющаяся улыбка для остальных… Фу-у, кажется, сделано! Что там я еще хотел произнести на прощанье?

Пока Лена записывала, атмосфера в аудитории радикально изменилась. Я кожей почувствовал этот внезапно возникший глубокий вакуум. Сжатые рты, прямые плечи, сдвинутые коленки выражали бесконечное презрительное неодобрение. Теплая концовка с дружескими прощаниями и утешительными пожеланиями была безнадежно смята.

– До свидания, – пробормотал я, шагнул к двери и уже тянулся к ручке, когда в спину мне вонзилось:

– Старый козел!

Я резко повернулся, и рука привычно нырнула под полу пиджака.

Группа отшатнулась в пугливом:

– А-а-а-х…

Пистолета под пиджаком не оказалось, и это, конечно же, отрезвило меня. Я сдержался, что само по себе было приятно. Я просто обвел их поникшую стайку ничего хорошего не обещающим взглядом.

– Маленькие грязные шлюшки! – бросил я на прощанье и вышел, не хлопнув дверью.




2


Я стоял на безнадежной трамвайной остановке где-то на южной окраине города и трясся от злости.

Трястись мне пришлось минут сорок, пока не показалась вереница трамваев. Первым подошел «пятнадцатый», долго заглатывал разбухшую длительным ожиданием толпу, потом тронулся, уныло звеня и хлопая дверями по бокам самых нерасторопных. Следом, весело тренькая, прошли еще три полупустых «пятнадцатых».

Я начал затихать.

Я спокоен. Я совершенно спокоен. Я абсолютно, вселенски спокоен, черт бы вас всех побрал! Сколько лет я пытаюсь контролировать себя, столько же, плюс минимум десять, завожусь и теряю голову из-за всякой ерунды. Ну, подумаешь, назвали девки старым – вот ведь сучки! – а я бы им спокойно и вежливо: вы ошибаетесь, юные леди, мне всего-то тридцать три, и, как видите, я неплохо выгляжу и прекрасно себя чувствую после сытного обеда, потому что я совсем не старый, это просто вы еще состоите из соплей и азбуки, маленькие шлюшки…

М-м-да… Вот если бы я овладел аутотренингом по методу восточного дедушки Зен-Кхи-Кхи, то сейчас стоял бы спокойно и терпеливо ждал своего трамвая, а до этого не ушел бы с хорошей работы, хотя у меня бы не было этой работы, так как я бы не вылетел из армии, да и до армии…

А началось все не с дедушки, а с бабушки. Я в детстве переболел воспалением легких и долго кашлял. Бабушка, к которой меня родители отвезли на лето, в каких-то мудреных воспитательно-поучительных целях показала мне сверчка, жившего за печкой, и объяснила, что такого же сверчка, только маленького, я проглотил во сне и поэтому кашляю. Как только сверчок выскочит из моей груди, так я кашлять и перестану, а для этого надо пить парное молоко с медом.

Кашлять я, действительно, перестал, но сверчок остался. Он рос и учился вместе со мной, чутко реагируя на всякого рода психологический дискомфорт. Он вытягивал лапки, расправлял крылышки и начинал зудеть, причем, как правило, именно в те моменты, когда следовало бы сдержаться и помолчать.

Я пытался с ним бороться, как только вырос из детских обид, но почти безуспешно.

В двадцать лет с приходом нового тренера я вылетел из городской футбольной команды, в которой надежно отыграл четыре года и даже около месяца гордо носил капитанскую повязку. Кое-какие влиятельные болельщики пытались меня куда-то перевести, но сверчок удачно выступил в военкомате, и я загремел в армию. Там неплохо устроился главным футболистом дивизии, дослужился до сержанта и надеялся так же легко отбегать второй год, восхищая офицерских жен результативностью. Но по стране пошла Перестройка, как-то быстро трансформировавшаяся в Неуправляемый Процесс, и наш комполка решил создать свой спецназ, сводную группу спецназначения, подчиняющуюся непосредственно ему.

Дивизия прикрывала горные заставы, мирное население было мирным по определению, и спецназ казался никак не важнее футбола. Тем не менее, недавно появившийся в полку старлей с зелеными пограничными погонами увел меня в сводную группу прямо с тренировки, когда я демонстрировал свой коронный удар-в-прыжке-пяткой-с-кувырком-вперед.

Мяч так и вонзился в девятку, а я, перекувырнувшись через голову и руки, вскочил на ноги и услышал:

– Молодец, сержант! Надо же, попал! Идем со мной.

Я не носил погон на футболке и его попаданию тоже удивился.

Мы пришли в каптерку, и там я узнал о своем зачислении в группу, список личного состава которой уже утвержден командиром.

Я вышел наружу, гремя шипами, наклонился, запустил пальцы в гетры и достал «Приму».

– Спортсмен, а куришь, – донеслось сзади укоризненно.

– Тут закуришь… – ответил я, глядя с тоской на футбольное поле.

– Ну, покури, покури… напоследок…

Через неделю я бросил курить, как, впрочем, и весь наш взвод, за исключением Костика, которому пятнадцати – двадцатикилометровые броски были только в радость.


* * *

Подошел мой трамвай. Я принял активное участие в загрузке, за что был вознагражден местом. Ехать предстояло долго, скучно, к тому же, сидя.

Я закутался от недоброжелательных взглядов в одеяло воспоминаний…



А через двенадцать лет Костик разыскал меня в Питере, вдоволь нахлебавшегося слякоти, пыли и безработицы.

– Виктор, к вам приятный молодой человек! – провозгласила моя хозяйка, претендующая на звание милейшей из старушек, сдающих комнаты.

Я никого не ждал. То есть, мне некого было ждать. Уволенный около года назад из армии, как говорится, без выходного пособия, когда до конца моего контракта оставалось каких-то два месяца, я поехал в Ленинград, пытаясь найти Костика. Через неделю поисков я понял их тщетность. Костик поменял адрес и растворился в этом огромном муравейнике.

Кем я только не работал эти месяцы, тяжело и дешево. Не жизнь, не борьба, а какая-то глупая игра за существование. Вроде перетягивания каната – упираешься, трещишь, а все на месте. Существование есть, атрибутов – нет.

Костик заполнил комнату огромным телом, запахом обалденного одеколона и искренней радостью встречи.

– Здорово, браток!

Да здравствует 23 февраля! Мы оба послали ребятам открытки к празднику, и кто-то передал Костику мой адрес.

Развалясь на заднем сиденье шикарного «Вольво», мы ехали куда-то за город, постоянно перебивая друг друга:

– А помнишь? А помнишь?

Только самые главные общие воспоминания мы, не сговариваясь, отложили на потом. И лишь оставшись вдвоем в Костином загородном дворце за бутылкой «Абсолюта», мы помянули мертвых.

– Ну, давай. За Пеликаныча…

– Давай… И за Сашку…

– И за Сашку… Земля им пухом…

Тяжело помолчали, вспоминая наш единственный, маленький, но такой настоящий бой…


* * *

Ротный собрал нас, одиннадцать прапорщиков, тянувших в спецназе уже второй контракт, в девять часов вечера и обрисовал ситуацию.

Сегодня днем местными жителями прямо у ЗАГСа захвачены и увезены невеста и свидетельница. Остальные не пострадали. Нападавшие опознаны – это бывший одноклассник невесты с товарищами. Невеста – дочь кого-то из штаба дивизии, жених – сын еще какого-то папы.

Приказ: с наступлением темноты войти в аул, отбить пленниц, захватить преступников. С населением обращаться вежливо. Во избежание недоразумений взять стрелковое оружие без боекомплекта, из личного состава – только сверхсрочников. Вопросы?

Мы прошлись вдоль и поперек по жениху и остальным непострадавшим, слегка поворчали для самоутверждения и успокоились.

Потом мы комфортабельно покачивались в «Пазике», нахально надеясь так и въехать в деревню, но за километр до выезда из ущелья Пеликаныч остановил автобус.

– Здесь есть тропа. Выйдем к селению в стороне от дороги.

Мы обалдели. Мы немного тренировались в горах, но только днем и со спецснаряжением. Комполка нас берег и лелеял. Мы делали классную показуху заезжим высоким гостям.

Через сто метров сорвался идущий за ротным Костик. Я успел его подхватить, поехал сам, ломая ногти о камни. Нас удержали.

Ребята скисли, и Пеликаныч хмуро бросил:

– Отставить!

Мы вернулись на дорогу и дошли до выхода из ущелья. Каменистая долина отражала лунный свет не хуже самой луны, журчала быстрая речка, виднелись огни. Все было привычно сонно и мирно, но Пеликаныч тянул носом воздух и хмурился. Что-то ему не нравилось.

Мы приободрились на дороге и перемигивались, кивая на ротного. Мы частенько над ним посмеивались и не знали, что сегодня – в последний раз.

– За мной по одному, бегом, с интервалом в десять секунд, вон до той гряды, марш! – скомандовал ротный и первым выскочил из укрытия.

Автоматная очередь распластала его на каменистой насыпи. Другая прошлась по камням, за которыми прятались необстрелянные прапорщики полкового спецназа. Я не успел решиться или не решиться прыгнуть вперед за ротным. Меня опередил Сашка-Скрипач. Он упал совсем рядом, и я вытащил его обратно за камень.

– Он мертвый, – сказал я всем.

– А Пеликаныч? – спросил кто-то.

– Отставить! – прорычал Костик. – Всем назад, к машине! Бегом, марш!

Приказ вышиб нас из шока. Мы подняли Сашку и побежали к автобусу.

– У Пеликаныча в мешке – магазины, – хрипел на бегу Костик, оборачиваясь и чуть не касаясь губами Сашкиной щеки. – Если у автобуса засада, рассеиваемся и пробиваемся вниз по одному. Раненных и убитых оставляем. Приказ!

Я усмехнулся. Старый лис, конечно же, он прихватил магазины. А я-то думал, там тушенка, хотел еще пройтись по этому поводу. И тут же отчетливо въехал, что его убили прямо у нас на глазах, только что и насовсем.

Я бежал, хлюпал носом и старался удержать дыхание…

У автобуса было чисто. Мы буквально взлетели по той тропе и вышли в спину к двум огневым точкам противника. Сработали, как в классе: быстро и бесшумно. Семь трупов, четыре АК, три карабина. Подошли к Пеликанычу. Он нас дождался, но на большее его не хватило.

Мы вошли в деревню. В одном из дворов обнаружили веселящуюся мужскую компанию. Там же нашли истерзанных девчонок. Влюбленный джигит оказался не жлоб и щедро поделился добычей с товарищами. Мы же щедро делились знаниями по рукопашно-штыковому бою. Магазины нам так и не понадобились.

Я не люблю об этом вспоминать…



Потом мы, десять прапорщиков полкового спецназа, сидели в ожидании трибунала, а тут и по всей стране началось.

Всех собак повесили на ротного. Костика уволили, остальным трибунал заменили гауптвахтой. Так Пеликаныч прикрыл нас еще раз, уже оттуда.

А всесоюзный процесс набирал силу. Его регулировщик зажигал зеленый свет и танкам, и демонстрациям одновременно.

Не прошло и года, как поползли слухи об увольнении замполитов. Наш решил напоследок свалить командира полка, для чего снова вытащил на свет историю с беспределом спецназа. На этот раз главным козлом отпущения почему-то оказался я.

Последний вечер перед приездом очередной комиссии свел нас в комнате отдыха. По телевизору шла какая-то средневековая пьеса, там тоже разбирали чье-то персональное дело. Я несколько раз пытался поймать события, но тут же отключался, думая о своем деле, которое завтра всплывет во всей красе.

Ребята тоже маялись, стараясь не встречаться со мной взглядами. Разговор не клеился. То же самое происходило, когда увольняли Костика. Потеря, вина и победа были общие, но каждый хотел остаться в армии.

Я вышел на улицу покурить. Почти следом вывалился Карик Мурадян.

– Что, закончилось? – спросил я, протягивая спички.

– Нэт. – Карик смачно сплюнул. – Там уже карол плачет.

– А чего? – спросил я.

Карик закурил, весело блеснул в темноте глазами и сообщил:

– А потому заплакал наш карол, щто потрасон прэдатэлством маркиза.

Ну, что ж… Довольно актуально.

Я хмыкнул. Но Карик решил развеселить меня во что бы то ни стало.

– Зачем грустишь, дарагой? Давай, лучше споем.

Он посмотрел на мягкие очертания гор, помолчал и добавил:

– Щто-ныбудь такое жалобное-жалобное…

Ночью я спал совершенно спокойно и утром понял, что принял решение.

А когда я вошел в кабинет, где большие животы подпирали большие погоны, я вспомнил еще одну сцену из вчерашнего спектакля, который, вроде бы, и не смотрел, и вместо бодрого: «Здравия желаю!» торжественно произнес:

– Весь двор наш приглашен на торжество сожжения отступников от веры…


* * *

Благодарный слушатель Костик ржал так, что стены тряслись.

– Ну, ты дал, браток! Здорово! А они что?

– Да сначала сидели, врубались. Я уж хотел еще раз повторить и рукой показать. Но гляжу: начали догонять. А потом заорали в голос.

Костик хохотнул еще и сказал:

– Конечно, они же не знали, что связались с самым начитанным футболистом в дивизии.

Да, что-то такое было. На этот фокус я попался еще в срочную.

Первый день в сводной группе спецназначения Пеликаныч, тогда еще просто товарищ старший лейтенант для нас и Роберт Мелиханович для командира, зачитал приказ о создании, назначении и так далее, а потом очень дружески предложил:

– Что, хлопцы, прогуляемся?

– Куда это еще? – спросил кто-то мудрый.

– Да за ограду, на природу. Разомнетесь, подышите.

– А можно мячик взять? – спросил кто-то глупый.

– Возьми, сержант. Конечно, возьми.

Мы бежали до привала километров десять. Когда нам было позволено повалиться на землю, и я смог, наконец, выпустить из рук проклятый мячик, ротный спросил:

– В футбол кто хочет погонять?

Раздались хрипы и бульканье. Умирающие смеялись. Я долго и завороженно поднимался, не решаясь оторваться от земли, а когда разогнулся, назад дороги уже не было.

Я подкинул мяч и начал жонглировать. Левой ногой, правой, коленом, другим, пяткой, головой, опять коленом. Где-то на восьмидесяти мы с мячом завалились. Больше я не вставал, урвав пять минут отдыха.

– На обратном пути можешь в баскетбол попробовать, – разрешил Пеликаныч.

Я вынул штык-нож и ткнул в мячик. Он презрительно свистнул и превратился в неровный блин, который я сунул за пазуху.

– Не смогу, та-арищ старший лейтенант, мяч закосил.

Проблема обратного пути оказалась частично решена.

С мячиком меня доставали две недели, пока я не стал библиотекарем.

На утренней поверке Пеликаныч спросил:

– Кто любит читать книги и будет библиотекарем?

Смышленый служивый люд молчал. Я же, полслужбы отвалявший дурака на футбольном поле под опекой командира, удивился, что никто не любит читать. К тому же, любая должность давала хоть какие-то преимущества.

– Разрешите мне, – сказал я и виновато посмотрел на ребят. По их лицам понял, что опять куда-то влип.

– Разрешаю, сержант.

Пеликаныч сходил в каптерку и принес большой потертый чемодан с кожаными лямками.

– Вот, это – наша библиотека, – и следующий и еще много последующих марш-бросков я бежал с библиотекой за плечами, а следом за мной неслась очень популярная в группе частушка:

– Если ты урвал подряд книжицу и мячик, спецсолдаты говорят: лоховатый мальчик…



Мы еще много чего вспомнили. А потом Костик спросил:

– Ну как, нравится?

Я понял, что воспоминания закончились и осторожно ответил:

– В общем – нравится. Но ведь я не знаю, какую цену ты за это платишь.

Костик усмехнулся.

– Обошлось чисто, браток. Без крови и хрипа, и ночных кошмаров. Попал под крылышко. Сначала, конечно, силовые услуги, но потом и голова понадобилась. Сейчас что-то вроде младшего компаньона. Завтра решим с тобой, что и как. Ну, а сегодня отдыхаем.

И пошло-поехало. Словно с неба свалились красивые девушки, полилась музыка, танцы. Я уже не смущался своих потертых джинсов, не очень гармонирующих с окружающей дорогой упаковкой, тем более, что шикарная Кристина сидела у меня на коленях так, как будто именно эти колени она ждала всю жизнь.

Я расслабился, поплыл. Мне было спокойно и хорошо. Так и должно быть у друга.

Когда нас с Кристиной увозили в том же «Вольво», Костик крикнул:

– Крыська, проследи, чтобы он сапоги снял.

– Да я в туфлях, Костик, – пропищала в ответ Крыська.

Утром я с трудом выпутался из объятий длиннорукого и длинноногого спрута, сходил в душ и вернулся в комнату одетый и немного посвежевший.

Я наклонился и чмокнул Кристину в нос. Она потянулась, заворчала и сказала, не открывая глаз:

– Пиво и коньяк в холодильнике.

– Спасибо, – засмеялся я, – не надо.

Было хорошо и весело, несмотря на тяжелую голову.

– А тебе принести?

– Я – нормально. Вы ведь с Костей вчера успели уйти далеко вперед. Но ты все равно старался быть очень милым.

– Ты и сейчас очень милая.

К сожалению, я помнил довольно смутно, насколько милой была Кристина, и совсем не помнил, насколько был мил я.

Она открыла глаза и с интересом посмотрела на меня, но я уже уходил, боясь оказаться превратно понятым. Меня ждали перемены – я торопился.

Я обернулся на пороге.

– Спасибо.

– Носи на здоровье, – вяло отозвалась Кристина.




3


Мне показалось, что у женщины очень уставший вид, и я поднялся.

– Садитесь, пожалуйста.

Женщина села.

– Спасибо.

– Соизволил, наконец-то, – закудахтало из-за спины, – а то, как войдут, так сидя и едут. Совсем обнаглели! А эта еще: спаси-и-и-бо.

Я повис на поручне. Крыть было нечем.

– И убери локоть! Он мне перед лицом тычет!

Я убрал. Я совершенно спокоен.



Костик нашел мне работу. На тысячу долларов в месяц. Личным шофером и охранником к дамочке, которая разбила машину, сломала руку и теперь остро нуждается в моей помощи.

Для меня это прозвучало как Деньги. Костик же сумму назвал без особого энтузиазма.

– Но это – так, временно, браток. Я тебя расписал в лучшем виде, сам понимаешь. А Клин обрадовался и говорит: «Вот и пусть мою Наташку возит, если он такой ответственный».

– Костик, да за тыщу баксов я готов по выходным еще и выращивать розы у нее в горшочке!

– Вот про ее горшочек ты забудь. Я же сказал, кто у нее папа. Как бы он не посадил в твоем горшочке кактус.

– Костик, я ничего такого не имел в виду, но про горшочек уже забыл. Про папу помню, что он – какой-то клин.

– Он – мой босс, браток, – серьезно и даже с гордостью сказал Костик.

Я проникся.

– Спасибо, браток. Я о таком и не мечтал.

– А ты и не мечтай, – ответил Костик. – Вот телефон – звони.



Она подошла к сине-стальному «Пассату» и спросила:

– Вы – Стрельцов?

– Да, здравствуйте.

– Привет. Будем работать вместе, мистер Бодигард, – и протянула маленькую ладошку. – Наталья Васильевна.

Так мы и остались: она – Наталья Васильевна, и на «вы», я – Кевин Костнер, Санчо Панса, Антоний, почему-то Лаврентий Палыч, и еще многих я не знал, и на «ты», хотя Наталья Васильевна была меня младше лет на десять и слово «вы» употреблять умела, как я понял из ее первой фразы.

Наталья Васильевна представляла из себя хорошенькую, умненькую, бойкую на язык девицу. Она училась в институте, а в свободное от учебы время вела крайне распущенный образ жизни, что предельно усложняло мою работу в моральном аспекте, но никак не отражалось на материальном.

Я приезжал к концу занятий, вез ее домой на переодевание, или мы сразу из института ехали в бар, ресторан, на дискотеку. Там я получал свой стакан сока и тянул его, пока моя гетера завлекала и развлекала очередного мальчика, потом вез счастливую парочку к ней домой и всю ночь сидел на кухне на страже, напиваясь кофе до тошноты. Утром я провожал джентльмена и отвозил леди в институт, оставляя машину на стоянке, чтобы вернуться через восемь часов.

Мне даже показалось, что Наталья Васильевна буквально на днях лишилась девственности и теперь отрывалась за все бесцельно прожитые годы. Хотя иногда мы ездили не по барам, а по магазинам, что проходило не менее утомительно, но зато ночью я спал дома.

Выходных у меня тоже не было, хотя каждую субботу Наталья Васильевна мне говорила:

– Что-то ты плохо выглядишь, мой бедный дядя Том. Ну, ничего, ничего, завтра отдохнешь от рабства.

Или что-нибудь в этом роде.

В воскресенье, часов в пять-шесть вечера раздавался телефонный звонок, и я получал указание прибыть к какому-нибудь злачному месту, чтобы отвезти мою подопечную с новым кавалером в сад наслаждений.

Она ни разу не повторилась, я ни разу не сорвался. Десять маленьких зеленых «франклинов» требовали жертв и действовали лучше всякого восточного дедушки Зен-Кхи-Кхи. Кроме того, через пару недель я заметил, что и мой сверчок на нее почему-то никак не реагирует. Может быть, она мне нравилась. Не в смысле: «стал бы – не стал бы», но я задерживал взгляд на ее вышколенном изящном теле, которое сверкало в темном коридоре, когда Наталья Васильевна шла в ванную смывать пороховую гарь отшумевшего боя. С другой стороны, она ну никак не могла мне нравиться.

Но что бы там ни происходило, я все же был дисциплинирован почти двенадцатилетней армейской службой, и я был на работе. Все остальное – не мое дело.

Наталья Васильевна обращалась со мной запросто, по-товарищески, не очень аккуратно, но еженедельно выдавала мне зарплату. Лишь иногда я ловил на себе ее вопросительный взгляд. Суть вопроса я не понимал и не отвечал.



– Сегодня прошло полтора месяца, как мы вместе. Работаем вместе, я имею в виду, – неожиданно перебила меня Наталья Васильевна.

Мы сидели в машине у бара, дожидаясь открытия. Я объяснял ей правила проезда нерегулируемого равнозначного перекрестка, увлеченно рисуя стрелочки на бумаге. Как раз на таком Наталья Васильевна разбила предыдущую машину, и мне казалось, что это ей должно быть полезно и интересно.

– Для меня они пролетели, Наталья Васильевна.

– Конечно, ведь я тебе нравлюсь. Правда, нравлюсь, а, ханжа? Только тебе не нравится мой лайф-стайл.

– Если вы имеете в виду кого-то из своих поклонников, то мне они все не нравятся. Я не люблю пьяных. И еще я не люблю растворимый кофе.

Насчет поклонников я соврал. Вкус у Натальи Васильевны присутствовал. Не знаю, как она объясняла им мой статус и последующее присутствие на кухне, но никто не позволял себе никакого хамства ни по отношению ко мне, ни к ней. Нормальные, немного подвыпившие молодые парни.

Иногда она ошибалась, но тут же находила другого. Если отставник проявлял настойчивость, на сцену выходил я с маленькой ролью:

– Дама с вами больше не танцует.

Я сам ее придумал и вставил в пьесу, и Наталья Васильевна, кажется, была мне за это благодарна.

Как правило, этого хватало, но иногда возникала напряженность. Тогда Наталья Васильевна забирала меня, и мы ехали в другое место. За это я был ей благодарен.

– А я люблю танцевать и не люблю учиться. Но папа отдал меня в институт, где мне совсем неинтересно. Лучше бы отдал в шлюхи!

– В шлюхах, может, и интересно, но опасно, – пробурчал я.

Наталья Васильевна гордо взмахнула ресницами.

– При малейшем намеке на опасность я крикну: «Фас!», и прибежит мой маленький кухонный монстрик, и разорвет обидчика на части. Ведь так, бультерьер?

Так, госпожа, так. Бультерьер – это такая свинская собачка? Хорошо, хоть не шакал, не скунс и не гиена.

Мне не нравился этот разговор. Сверчок полностью самоустранился, и я неумело попытался огрызнуться вместо него.

– Когда один из ваших суперменов наградит вас за особые заслуги орденом Венеры, никакой бультерьер не поможет, как бы дурацки он не выглядел.

Она удивленно посмотрела на меня, хотела что-то сказать. Промолчала. Потом спросила:

– А знаешь, что нужно сделать, если тебя наградят?

– Не знаю! – Я яростно штриховал стрелочки на листке бумаги. – Не доводилось!

– Надо сказать: Служу Советскому Союзу! – и добавила с неожиданной злостью:

– А еще – военный называется! И, вообще, у меня рука заживает, так что не суй нос в мои дела, Пентуриккио.

Я смял рисунок, аккуратно положил его в пепельницу и посмотрел хозяйке в серьезные злые глаза.

– Пентуриккио – это Буратино, что ли?

– Пентуриккио – это художник.

Она оставалась серьезной, непривычно серьезной, но что-то еще мерцало в ее глазах: то ли обида, то ли призыв к миру, то ли приказ заткнуться.

Я остановился на приказе.

– Ну, Буратино я еще стерпел бы, а вот за художника можно и вторую руку сломать, Наталья Васильевна. Как там у них назывался чудак, который ломал вторые руки?

Длинная-длинная пауза. Глаза в глаза.

Наконец, она улыбнулась и потрепала меня здоровой рукой по голове.

– Вот теперь я вижу, что, действительно, тебя замучила. Завтра отсыпайся, смотри мультики. И обязательно сходи в зоопарк. А теперь – вперед, Торквемада!

Этого я тоже не знал, да и насчет зоопарка не понял.



В воскресенье рано утром я разбудил и вытолкал клиента. Моя барыня еще спала. Парень хотел с ней попрощаться, договориться о встрече, но я провожал его так настойчиво, что даже довез до метро.

Я ни на минуту не сомневался, что сегодня у меня стопроцентный выходной, поэтому затеял небольшую уборку в своей комнатухе, потом небольшую стирку, потом небольшую глажку. Около двенадцати свернул все дела и забрался в койку.

Вчерашний разговор смутно меня беспокоил. Засыпая, я подумал, что, если бы Наталья Васильевна брала за ЭТО деньги, то обскакала бы своего крутого папочку за полгода.

Как-нибудь отнестись к этой мысли я не успел…

… Луна разбросала вокруг хаос остроугольных теней. Впереди, на тусклой каменистой обочине – черное пятно лежащего тела. Я затаился в десяти шагах, на лезвии, разделяющем свет и тень. Сворачиваюсь в клубок, готовясь к прыжку. Пошел! Сердце ударяет в горло, рвется выше и выше. Я холодею от страха. Наконец, я падаю на землю, на локти, и тут же в меня входят пули. Мне не больно, но очень страшно. Что дальше?

Я просыпаюсь. Этот сон всегда заканчивается так. Ничем. Наверное, от той горной дороги отходила коротенькая тропка моей судьбы, которая заканчивалась тупиком на расстоянии одного прыжка. Я по ней не пошел…

Я встал и включил телевизор. Будь я проклят, если там не шли мультики! И будь я трижды проклят, если это не телефон трещит в прихожей!

– Привет, Обломов, – замурлыкала Наталья Васильевна. – Теплый плед, диван и зоопарк отменяется, встречаемся в «Лучике».

– А мультики? – возмутился я.

– Какие мультики?! – возмутилась в ответ Наталья Васильевна. – Тебя ждет работа! Конечно, ты вчера пытался неуклюже объясниться в любви, чтобы разжалобить мое феодальное сердце и выклянчить выходной, но я передумала. Я нашла твое признание неубедительным. Можешь попробовать еще раз. Твой сок уже на столе. Ты все понял, Томатный Джо?

Я понял, что выходной не состоялся.

– Что молчишь? Может быть, хочешь объявить забастовку? Создать профсоюз пажей-оруженосцев? А ты знаешь, что делают с забастовщиками в Африке?

– Наверное, жарят и подают на стол к Первому Мая.

– Тепло, но не очень. Им ломают руки. И первые, и вторые.

– Хотелось бы еще узнать, что сделали с борцом за права женщин товарищем Кларой Цеткин?

– Узнаешь в «Лучике». Жду. И постарайся выжать хотя бы шестьдесят два километра в час, Шумахер.

Я ехал по городу, внимательно следя, чтобы стрелка спидометра не выскакивала за шестьдесят. Я уважаю правила, особенно, разумные. Наталья Васильевна не признает никаких правил, но, тем не менее, она мне нравится и, кажется, очень. Она меня вычислила и хочет обратить в свою бесправильную веру. Может быть, сегодняшний сон – это предостережение, и я опять приближаюсь к развилке.

Нас в «Лучике» знали, поэтому накрахмаленный Чего Изволите сразу провел меня к столику с моим соком и Натальей Васильевной.

– Добрый вечер, Наталья Васильевна, – приветствовал я ее.

– Привет! – капризно ответила она. – Ты знаешь, до чего это, оказывается, нудное занятие – ждать? Постараюсь больше не задерживаться из института.

Я с удовлетворением отметил, что, несмотря на нудное ожидание, в ее коктейле не хватает двух, от силы, трех глотков и молча пригубил томатный сок.

Обычно мы перекидывались парой фраз, потом Наталья Васильевна уходила к стойке. Не знаю, как ей это удавалось, она просто сидела с коктейлем, она была не единственной и не самой классной дамой, которые это делали, но ее тут же начинали приглашать на медленный танец. Может быть, все дело в гипсе, я не знаю.

Сегодня, по-видимому, она не торопилась. Она, вообще, была какая-то не такая. Трезвая, непонятная, как будто ждущая чего-то от меня. Но я никогда не вмешиваюсь в процесс. Я – статист, молча пьющий сок и возникающий в эпизодах только в аварийных случаях.

Я растерянно взглянул на нее.

Наталья Васильевна хмыкнула.

– Окей, лэдиз фест, – сказала она.

Я не понял, о чем и доложил.

– А что я говорила тебе по телефону, понял?

– Кроме одного, – ответил я осторожно.

– Ну, и…

– Что стало с Кларой Цеткин?

Она хлестнула меня взглядом и зло сказала:

– Ее превратили в миллионы отвратительных папирос.

Потом неожиданно рассмеялась и предложила:

– Слушай, братец Иванушка, может, закажем тебе коктейль, и ты превратишься в веселого игривого козленочка?

– Вы же знаете, я на работе не пью.

– Ну, а если ты все-таки выходной?

– Тогда лежу на диване и смотрю мультики.

Она опять разозлилась, засверкала глазами.

– Конечно, ты всю дорогу следил, чтобы не превысить скорость, ходячий Устав от караульной службы? Ты состоишь из правил, которые не ты придумал, но ты им подчиняешься…

Странно, но у меня полчаса назад стрелка спидометра вызвала такие же ассоциации.

– Мои правила разумны…

– Правила разумны, устои тверды, мужчина никогда не плачет, поэтому всегда прав. А ты когда-нибудь плакал, Чингачгук?

Надо же, этот сон приснился именно сегодня…

– Очнись, комбат! – Наталья Васильевна трясла мою руку, лежащую на столе.

Я выпрямился.

– Все нормально.

– Да, теперь вижу. – Ее рука осталась лежать на моей. Рука просила прощения. – А когда ты сгорбился и уплыл туда, где плачут, было не нормально.

– Горбатые тоже плачут.

Я убрал руку от нее и от стакана с томатным соком. Получилось неожиданно грубо.

– Извините, Наталья Васильевна, – ровно сказал я.

И снова томительная пауза, заполненная лишь ее серьезными глазами.

Мне остро захотелось, чтобы она опять потрепала меня по голове или хотя бы просто улыбнулась.

Наталья Васильевна встала и направилась к стойке бара.



Я не одобрил ее сегодняшний выбор, но это – не мое дело. На кухне меня ждала пачка молотого «Мокко» и сияющая турчанка.

– Спасибо, Наталья Васильевна, – сказал я кухне.

В ответ в гостиной хлопнула пробка, что-то упало, вскрикнула Наталья Васильевна, и захихикал гость.

Это – не мое дело. Я подошел к плите и поставил кипятиться воду. И то, чем я занимаюсь, тоже не мое дело. Завтра сообщу об этом Наталье Васильевне, хотя не удивлюсь, если она уже приготовила мой последний конверт.

Чашка ароматного кофе грела руку не хуже мягкого пожатия Натальи Васильевны. Черт возьми, столько раз проклинал эту кухню, что уходить не хочется! Наверное, так действует натуральный кофе.

Он вошел на кухню, молодой, наглый, высокий, выше меня почти на голову, и, в силу этого или каких-то других жизненных принципов, не испытывающий ко мне ни малейшего почтения.

– Слушай, пацан. Мы тут разлили бутылку шампанского. Слетай-ка в ларек, возьми еще парочку.

Ночью эта кухня была моей. Она была оплотом невинной чистоты и нравственности в окружающем бардаке. И, если возникала необходимость, просили разрешения войти ребята и ростом повыше, и в более нетрезвом состоянии. Сюда нельзя вот так врываться. Кухня – это не Наталья Васильевна.

Я никогда не обижал гостей Натальи Васильевны, поэтому сдержался, хотя сегодня она играла не по правилам.

– Слетаешь сам, сопливый дяденька. А когда вернешься, сюда больше не заходи, очень тебя прошу. Туалет по коридору налево.

– Да ты не бойся, я заплачу…

Интервент достал бумажник, порылся, вынул зеленую купюру и долго вглядывался в портрет президента, как в фотографию любимой перед прощанием. То, что произошло потом, было настолько неожиданно, что я даже не успел обрадоваться.

Он высунул язык, лизнул купюру и вяло размахнулся.

Обслюнявленный дядя Сэм приближался, явно намереваясь прилипнуть к моему лбу. Я поставил чашку, схватил парня за запястье и вывернул, заходя ему за спину и разворачивая к стене. Закончив разворот, я резко ударил ладонью в аккуратно подстриженный затылок, и наш дорогой гость с хрустом впечатался лицом в кафель и сполз, оставляя на стене кровавый след.

Вошла Наталья Васильевна, придерживая на груди запахнутое кимоно. Она посмотрела на неуклюже лежащее тело без всякого удивления, только спросила:

– Что с Алексом?

– Сдает кровь на реакцию Вассермана, – ответил я.

– А почему из носа?

– Остальное вам может еще пригодиться.

Она подошла ко мне, взяла за руку и пошла прочь из кухни. Я, неловко семеня, последовал за ней, стараясь не наступить на лямки волочащегося сзади пояса от кимоно. Альфонс остался лежать, оскорбительно безразличный к Наталье Васильевне, долларам и шампанскому.

Наталья Васильевна привела меня в спальню. Милое уютное гнездышко, отдернутое одеяло и цветное белье. Все это готовилось не для меня, но в это очень не хотелось верить.

Наталья Васильевна взяла конверт с туалетного столика. Рядом лежал лист бумаги, на котором разбегающимися цифрами выплясывал нетрезвый семизначный номер. Ниже плясало: «Алекс».

– Ты хочешь уйти от меня, я знаю…

Она говорила медленно, словно проверяя слова на звучание.

– Здесь твоя зарплата за неделю и сверхурочные. Я хотела добавить еще… ну, премию, что ли… Но подумала, что ты обидишься.

– Спасибо, Наталья Васильевна. Вы абсолютно правы – я бы обиделся. Вы и так платите мне довольно большие деньги.

– Да, я – не министр обороны. Учти, я не хочу тебя увольнять. Ты хорошо со мной работал. Ты не передумаешь?

– Нет. Спасибо, Наталья Васильевна, мне было очень приятно…

Мне было очень приятно находиться рядом с вами, а еще приятнее было бы очутиться рядом с вами вот на этих цветочках, если бы…

– И теперь, когда я больше тебе не хозяйка, ты ведь можешь себе позволить…

Она отпустила полы кимоно, подняла руки и обняла меня за шею.

Ну, кое-что я могу себе позволить. Я крепко прижал ее к себе и осторожно поцеловал в уголки губ.

«Все это готовилось не для меня, – еще раз подумал я. – Если бы Алекс обошелся без шампанского»…

Наталья Васильевна отодвинулась и грустно посмотрела мне в глаза.

– Это ведь я послала его на кухню.

Ах, еще и это! Мало того, что она подцепила этого придурка, мало того, что взяла его телефон, так еще и на кухню!

Мои руки скользнули ей на бедра. Наталья Васильевна снова потянулась ко мне, но я уже поймал эти чертовы лямки, завернул ее в кимоно и обмотал поясом.

– Я плохо хранил ваше тело, Наталья Васильевна. Еще раз спасибо за все. Мстительно забираю с собой Альфонса. Если он вам понадобится, его телефон на туалетном столике. Спокойной ночи.

– Идите, прапорщик, – тускло ответила Наталья Васильевна.

Я поймал частника, затолкал в салон хнычущего Алекса, потом километров через пять без зазрения совести выпихнул его из машины.

Мне было горько, досадно, обидно. Она была так рядом! Все было так рядом! Она меня никогда не унижала. Даже зарплату она задерживала на день-два, чтобы сказать: «Вот, я тебе должна, извини за задержку». Она это делала для меня, чтобы я не чувствовал себя неловко, я это понял еще вчера. Зачем же она послала Альфонса на кухню, ведь могла догадаться, что я его…

– Стой, шеф! – заорал я. – Разворачивай!

Завизжали тормоза.

– Куда еще разворачивай? – грозно спросил частник.

Я сидел молча.

Водитель опустил руку и зашарил под сиденьем.

– Да нет, извини, поехали прямо.

Он недоверчиво глянул на меня через зеркало. Мягко тронулся.

Я глубоко вздохнул. Когда я перестану быть прапорщиком?




4


Явление Костика народу прошло, как всегда, бодро и жизнерадостно. Мне очень не хотелось его огорчать и не пришлось.

– Поздравляю, старичок, – почти запел он, – ты делаешь стремительную и бескровную карьеру, что в наше смутное время – большая редкость. Ты больше не работаешь на дочку, а работаешь на самого Клина, и знаешь кем? Первым в стране частным детективом! Ну, как?

Я все порывался вставить слово, но тут сделал сухой «глык» и замер.

– Ты что, с бодуна? – заботливо поинтересовался Костик.

Я замотал головой, и он продолжил:

– Вчера вечером гоняли шары, и Клин мне нарисовал ситуацию. Ну, Клин, ну, голова! Запрещения на деятельность нет, гонорары могут состоять из любого набора цифр, информация конфиденциальна. Передовой способ легализации или отмывания денег. Вош энд гоу! Гений!

– Так я что, буду прачкой?

– Нет, браток, деньги Клин обслуживает сам, поэтому они у него так быстро размножаются. А ты будешь этим… Тьфу ты, прямо вылетело из головы, ну, мы все в детстве про него читали…

– Мойдодыром? – догадался я.

Смеяться Костик любил и умел. Отсмеявшись, вспомнил:

– Да Шерлокхолмсом, браток! Представляешь, вылетело из головы, и все тут!

Я представил и начал погружаться все глубже. Перспектива меня захватила.

– Власти, налоги, крышу и бухгалтерию Клин берет на себя. Помещение есть. Ты делаешь обстановку и даешь объявление. Детективное агентство «Луч». «Луч» – это Клин сам придумал: луч надежды у потерявших веру. Он тебе платит подъемные, пока не развернешься, пойдут клиенты – гонорары твои. Да, еще, купишь компьютер и возьмешь секретаршу, ноги и грудь от зубов, и все остальное. Кстати, Кристина передает тебе пламенный привет.

– Спасибо. А сколько ей платить?

– Крыське?! Она что, с тебя деньги требует?

– Секретарше, Костик.

Костик остыл и усмехнулся.

– Браток, если ты начнешь платить кому-нибудь в этой стране, то уже не остановишься. Позвони по училищам – у них практика на носу. Выберешь на свой вкус и бесплатно. Почувствуй себя хоть раз эксплуататором.

– Спасибо, браток, – сказал я с чувством. – И название: «Луч», «Лучик» – прямо родное что-то.

Я ожил. Вот она, работа, в которую можно уйти с головой и ни о чем больше не думать. Да и кто не мечтал и в детстве, и в зрелости стать детективом…

– А ты не мечтай. Вот адрес – езжай.


* * *

Наконец-то приехали. Я повернулся к выходу и с удивлением уткнулся в не по голосу невысокую женщину, растущую вширь и глупо накрашенную.

– Я выхожу, не видишь, что ли? – Она с удовольствием продолжила общение. – Толкается тут.

– Конечно, я должен был уступить место именно вам, уважая ваш почтенный возраст.

Это был удар ниже пояса, но я в училище получил такой же и мстительно отыгрывался.

Она отвернулась и, яростно работая локтями, вбуравилась в толпу. Я двигался за ее ускользающим задом, вспоминая, как мощно в свое время пробивал пенальти.

– Хотите, угадаю, сколько вам лет? На сорок делится? А на пятьдесят? С большим остатком?

Женщина молча спешила к выходу, не пытаясь сопротивляться.

Мне стало стыдно, и я пробормотал ей вслед:

– Простите, мадам, мы с вами оба не читали Карнеги.

Я успел проскочить переход на зеленый свет и направился в свое агентство, старательно обойдя стоявшую на краю тротуара крикливую женщину, тревожно рассматривающую свое лицо в зеркале пудреницы.



Под детективное агентство Клин отхватил чудненькую двухкомнатную квартиру в доме, выходящем на Московский проспект. Он передал мне через Костика десять тысяч долларов на ремонт и всякие приобретения. Я уложился в неделю, практически, ничего не истратив.

Заехал Костик, заглянул в комнаты и озабоченно спросил:

– Браток, знаешь, чего здесь не хватает?

– Ты еще не был на кухне, – интригующе ответил я.

На кухне стояла моя гордость – большая импортная кофеварка, и я надеялся, что Клин не удержит ее цену из моей зарплаты.

– Браток, здесь решительно не хватает портрета Дзержинского и лужи крови на полу. Ставлю сто баксов против всех твоих расходов, что ты нанял гопников за бутылку, а известь и краску своровал на стройке.

Я сник.

Костик похлопал меня по плечу.

– Ничего, ничего. Оботрешься. Я тебе пришлю спеца по интерьеру. Он сначала будет долго смеяться, но потом спроектирует тебе офис и возьмет недорого. А сейчас у тебя – кабинет следователя, куда люди добровольно не ходят. И еще, если Клин дал тебе десять тонн баксов на обустройство, то не надо приносить ему девять тысяч девятьсот девяносто сдачи и ворох квитанций на остальные десять долларов. Он этого не поймет. А не будет хватать, вот тогда подсчитаешь, сколько, и сообщишь, только уже окончательно.

Тут Костик замялся.

– Кстати, я рассказал Клину про Мойдодыра. Ему понравилось. – Костик виновато взглянул на меня. – Так что, «Луч» отменяется, браток.

– Да ты что, Костик, шутишь?!

– Мужайся! – Костик снова похлопал меня по плечу. – Клин уже оформил документы на «Мойдодыра». С такими людьми не шутят.

– Но клиенты… Они же не пойдут!

– Я тоже Клину об этом сказал, а он говорит: не пойдут – побегут только для того, чтобы посмотреть на этого… ну, в общем, на человека, который такое придумал.

– Смотреть-то они будут не на Клина, а на меня.

Костик рассмеялся.

– Ну, и ладно. А кто не пойдет – тот не клиент. Да и, честно говоря, я не знаю, нужны Клину клиенты или нет.

– Клиенты нужны мне, браток.

Мы потрепались еще немного, и Костик уехал. Кофеварку он так и не посмотрел.

Потом все, действительно, пошло удачно.

Приехал Сема, интерьер-дизайнер. Он совсем не смеялся, наоборот, был серьезен и деловит.

– Обратите внимание на интеллект вашего предшественника, Виктор. Посмотрите, какая стерильная безликость. Ни одной мысли в интерьере.

Я с обидой взглянул на Семину спину, следуя за ним на кухню, но промолчал.

– Вот, например, ваша кофеварка. Изящная, удобная и полезная вещь. Таким же красивым и удобным должен быть офис.

Мы вернулись в комнату. Сема достал блокнот и ручку.

– У вас прекрасный объем, Виктор. С таким объемом просто работать. Вот так… – и шариковая ручка снесла стены коридора, объединяя его с комнатой в просторную приемную.

– Так, так, и здесь вот…

Появилась еще одна дверь в стене. Ванная стала душевой, слилась с туалетом, рядом образовался просторный стенной шкаф. Я заинтересовался.

Сема увлеченно набрасывал вывеску. Он почти закончил, поднял голову и задумчиво повернулся ко мне.

– Вот только знаете, Виктор, «Мойдодыр» – это несколько непонятно. Мне кажется, в вашей сфере лучше звучало бы какое-нибудь многозначное название, имеющее более широкий спектр ассоциаций. Ну, скажем, «Стена» или «Пояс», или «Кольцо». Или «Надежда»… «Луч» на худой конец. Но «Мойдодыр»… Оригинально, конечно. Хотя, возможно, я недопонимаю… А какие ассоциации возникают у вас? Чистота, порядок? Я имею в виду, в криминальном аспекте.

– Деньги, – честно ответил я, не желая казаться умнее, чем я есть, и, тем более, умнее Семы.

Сема вздохнул и посмотрел на часы.

– Двести долларов. Можно в российских. И сегодня же пришлю вам телефоны подрядчиков, которые сделают все, как надо. До свидания, Виктор.

Я тепло и уважительно попрощался с Семой и с деньгами. Так мне не платила даже Наталья Васильевна.

Строители тоже уложились в неделю, но контраст был разительным. Золотистые стены и потолок отлично гармонировали с малахитовой обивкой кресел, светлой панелью моего стола и в тон ему сейфом с баром. Затемненная прихожая призывала к строгости и конфиденциальности. Было здорово, так здорово, что я решился нарушить приказ. Ну, не называть же всю эту красоту «Мойдодыром»!

Я позвонил Семе, поблагодарил и попросил его переделать вывеску, «Мойдодыр» на «МДД». Кроме того, я спросил, где можно заказать удостоверение.

Сема похвалил меня за находку и уверил, что все будет в лучшем виде. А с бумагами Клин пусть сам разбирается.

У меня еще оставались деньги, и я купил телевизор, видик, видеокамеру, фотоаппарат и игрушечный пистолет в кобуре, чтобы, когда никто не видит, потренироваться выхватывать его из подмышки. Когда у меня ничего не осталось, я вспомнил о компьютере и приступил к завершающей стадии: найму секретарши.

Я оттягивал эту операцию, сколько было возможно.

С одной стороны – все просто. Я приезжаю в ПТУ, и мне на шею бросается целая ватага девчонок с визгом: меня, меня, меня! С другой стороны, я не очень-то привык выбирать женщин, скорее даже наоборот. С третьей стороны, я с трудом разбираюсь в этой столичной, столикой, столичинной молодежи, хотя себя не так давно считал частью молодежи вообще. Поэтому мне хотелось бы нанять не крутую девицу, как советовал Костик, с ногами и зубами до груди, а попроще, такую, чтобы не мешала работать мне и была полезна сама.

С остальных сторон тоже угрюмо толпились проблемы.

И вот сегодня утром я собрался с духом и позвонил. Оказалось, везде идут занятия и будут идти еще две недели. Это меня никак не устраивало. Наконец, я попал в заведение, где учебу явно пустили по боку, и мне восторженно предложили приехать «посмотреть девочек».

Я и съездил. Причем, туда я ехал в отличном настроении, и нужный трамвай сразу подошел к остановке. Так мало того, что меня обозвали старым (вот ведь сучки!), мало того, что всю обратную дорогу меня трепали не очень приятные воспоминания, но я еще и не знаю, нанял я секретаршу или нет. Ведь моя последняя, завершившая встречу фраза не коснулась из присутствующих только меня.


* * *

Я сидел в своем кабинете и гадал: придет – не придет?

Пришла.

В приемной раздались робкие шаги, и в дверь постучали.

– Заходите, юная леди!

Вошла опрятная бодрая старушка, за ней какой-то засаленный мутный тип явно похмельного происхождения, шагов которого я не слышал.

– Здравствуйте, – чинно сказала бабулька. – Мы к вам.

– Здравствуйте.

У меня заколотилось сердце. Неужели, клиенты? Пусть не очень внушительные, но, чем черт не шутит.

Бабуля начала излагать. Она вышла в магазин, захлопнула дверь, а кошелек дома оставила. Магазин-то рядом, не беда и два раза сходить, так и ключи в кошельке лежат. Проблема… Дочка с зятем поздно придут, а дома кошка Муська голодная. Муська, конечно, и из аквариума поест, но вот дочка вернется – Муську убивать будет. Муську жалко. Опять проблема… Попросила соседа Палыча помочь, так он хочет топором дверь порубить. Дверь жалко, да и Палыч за порубку пять тысяч требует. Их тоже и жалко, и нету – пенсию задерживают.

Тип Палыч слушал внимательно, изредка печально кивая головой. Когда бабкина повесть дошла до его персонажа, он оживился, сглотнул, забегал глазами с бабули на меня и подтвердил:

– На раз бы дверь расхрячил.

– Да уж просила помолчать-то, не видишь, где находишься?! – прикрикнула бабуля и продолжила:

– Палыч-то и надоумил, мол, тут один человек появился, детектив. Как в кино, говорит. Пойди, Матвевна, попроси. Пожарная лестница-то совсем рядом с кухней, а их там специально учат по форточкам лазать.

Да, а еще по погребам с капустой и чердакам с бельем, подсматривать в замочные скважины и подслушивать в туалетах хрущовок. Все ясно, дорогие гости, пора вас выпроваживать.

Старики – народ мудрый. Тип Палыч все кивал, а бабуля уже почувствовала мой созревающий отпор и заторопилась:

– Я и пошла, милок, и хорошо, что пошла. Ты тут сидишь такой молодой, серьезный, мордатый, ведь не откажешь бабке-то, а? А я бы тебе с пенсии бутылочку купила!

Тип Палыч перестал кивать, снова сглотнул и стал смотреть на меня с все возрастающим удивлением. А я смотрел то на свой единственный костюм, который, несмотря на ежедневную службу Наталье Васильевне, выглядел почти как новый, то на бабкины беспокойные кулачки, перемотанные венами.

Матвевна хитро прищурилась и выложила последний козырь.

– А ко мне скоро внучок из Череповца приедет, все во дворе с мячом бегает. Озорной! Прошлый год у соседей на двери букву «Хвэ» написал. Хвашисты, значит. Так я ему накажу, милок, строго-настрого накажу, чтоб он стекла твои не би-и-л.

– Что вы, бабуля, то лебезите, то наезжаете? Вроде бы, не баба Яга, да и я не Иванушка.

Бабуля поджала губы.

– А вид-то у тебя, как у русского, милок.

Я вздохнул. Снял пиджак. Деваться некуда.

– Иди, бабуля, показывай свою хворточку! Квартира хоть, точно, твоя?

На пороге мы чуть не столкнулись с Леной и еще одной девушкой из ее группы.

«Никак, бить пришли, – подумал я. – Остальные за углом».

Девушки изумленно уставились на наш маленький караван с замыкающим типом Палычем.

– Заходите, юные леди. – Я широко улыбнулся. – Отлучаюсь буквально на пять минут по хозяйственным вопросам.

Пять минут – это было сильно сказано. Пока я, пачкая рубашку, лез на четвертый этаж, извивался в узкой форточке, падал на пол и шел по темному коридору, опасаясь наступить на Муську с аквариумом, прошли все десять.

Я вышел из квартиры в подъезд. Бабуля поджидала меня у двери. Она цепко осмотрела карманы моих брюк и рубашки, видимо, осталась удовлетворена, запищала без запятых: «Мусямусямуся» и исчезла за щелкнувшей дверью.

Кажется, с бутылочкой я пролетел.

За следующей дверью меня поджидал тип Палыч. Он схватил меня за рукав так неожиданно, что я чуть не провел контрприем, и жарко зашептал:

– Слушай, разведчик, дай пять тыщ на банку, душа просит, чтоб ее…

Тут он настолько замысловато совокупил свою душу с банкой в случае положительного решения вопроса, что я не устоял и пролетел на пять тысяч.

Еще за двумя дверями меня поджидали две юные леди из ПТУ, удобно развалившиеся в креслах и курящие мои сигареты.

Я прошел в душевую, вымыл руки, попытался почиститься, но еще больше размазал грязь на рубашке. Пришлось появиться перед персоналом в таком несолидном виде. Надев пиджак, я почувствовал себя несколько уютнее.

– Это – Лиза, – ответила Лена на мой вопросительный взгляд. – Она – моя подруга. Мы решили приехать вместе, посмотреть, ведь неизвестно, что и как…

Ясно. Эскадренный миноносец «Стерегущий» на боевом дежурстве.

– Что ж, все правильно и разумно, – поддержал я ее. – Наверное, я произвел не очень хорошее впечатление на вашу группу?

– Да что вы, Виктор Эдуардович! – восхищенно заговорила Лена.

Лиза, видимо, соглашаясь, закатила глаза.

– Когда вы ушли, девчонки просто визжали! Мне теперь все завидуют.

Лиза хихикнула, вернула глаза на место и добавила:

– А Вардаева еще сказала: «Смотри, Ленка, он – крутой, застрелит тебя из пистолета, только не из того, что под пиджаком…»

– Вардаева – это ваша классная дама? – поспешно перебил я.

– Вардаева – это наша такая девочка, – подхватила Лена. – А мастачка – та тоже от вас прибалдела. Ей очень понравилось, как вы нас шлюхами назвали. А то она все: девочки-девочки…

– Да она там просто кипятком… – хотела уточнить Лиза.

– Отставить! – резко скомандовал я.

Они удивленно уставились на меня невинными глазенками.

– Я знаю, что делают кипятком. – Я уперся взглядом в Лену.

Она испуганно заморгала, повернулась к подруге.

– Ну, что ты, Лизка, как дура? Виктор Эдуардович и так знает.

– А что я такого сказала? – удивилась Лиза. – Я вовсе и не вас имела в виду. Она от любого мужика кипятком… Ой!

Получив локтем в бок, Лиза смешалась, но закончила свою мысль:

– Даже от Твикса.

Потом обиделась и замолчала.

Я примиряюще улыбнулся:

– И кто это такой – даже Твикс?

– Твикс – это у нас такой учитель физкультуры, – с готовностью доложила Лена. Она мне нравилась все больше. – Он нам все про Шварценеггера рассказывал, а потом спросил, как будет «близнецы» по-английски. Ну, некоторые девочки знали, только забыли. А он говорит: «Твикс». Тогда Вардаева его Твиксом прозвала. «Твикс – сладкая палочка»

Я чуть не спросил. Но, увидев в Лизиных глазах неистовое ожидание этого моего «А почему?», решил пока не спрашивать.

Лиза все-таки хотела объяснить, но Лена опять толкнула ее в бок, что-то напоминая, и Лиза вспомнила.

– Мы еще хотели узнать насчет зарплаты.

– Но я же все сказал вашей наставнице. Разве она вам не передавала?

– Мы еще хотели спросить у вас, правда, Ленка?

Лена кивнула.

Меня этот вопрос тоже как-то беспокоил. До Костиного совета я считал, что бесплатно работать можно только в армии.

– Машу баксом не испортишь, – подбодрила меня Лиза. – Правда, Ленка?

– Видите ли, юные леди, дело это новое, неизученное, – затянул я волынку, но мне сразу стало как-то неловко. – Леночка, у меня нет пока фондов на вашу зарплату. Может быть, я смогу вам выплачивать премии с каждого клиента, ну, скажем, три… может, пять процентов. Как вам такой вариант?

Лена опять кивнула. Лиза закатила глаза.

– У Октябрьской больше платят.

Я потер шею и обратился к Лене.

– И последнее, Леночка. Приходите, пожалуйста на работу одна, без подруг. У нас серьезное дело. Если вы согласны работать, конечно.

Лена встала и четко отрапортовала:

– Я согласна у вас работать, но только без секса!

Я остался доволен своей новой первой секретаршей.




5


На следующее утро Лена уже поджидала меня у вывески: «МДД. Детективное агентство». Она была без очков, в очень мини-юбке и раскрашена всеми цветами радуги.

Я чуть-чуть остолбенел, потом поздоровался:

– Доброе утро, Леночка.

Довольная эффектом она радостно ответила:

– З-з-сти, Виктор Эдуардович, – и, пока я возился с замками, спросила:

– А можно, я буду звать вас «чиф»?

Детективом быть лучше, чем телохранителем. Наталья Васильевна разрешения бы не спросила.

– А кто он такой? – осторожно поинтересовался я, открывая дверь и пропуская вперед юную леди.

– Ой, вы не знаете? Да это шеф по-английски. Это круто!

– А шеф, что же, в мешочек? И, вообще, зачем меня звать как-то иначе, чем я зовусь?

– Шеф – тоже круто! Ну, хотя бы шеф, а? – Леночка повернулась ко мне. – Ну, пожа-а-алуйста.

– Ну что, это так серьезно? Шеф? А мне вас тогда как звать – подшефная?

Она отшатнулась, закаменела гримом и отчеканила:

– Я всерьез говорила, что без секса.

Я не сразу понял, а потом не очень ловко рассмеялся.

– Извините, я не имел ничего такого в виду.

На что она, наверное, логично возразила:

– Не имели бы – не извинялись, шеф.

Мне нужно было ввести ее в курс дела, но я сам пока был не в курсе, тем более, не представлял, чем должна заниматься Лена кроме заваривания кофе, болтовни и сидения за отсутствующим пока компьютером.

– А не заварить ли нам кофе, Леночка?

– Можно и кофе, – ответила она. – Только мне не очень крепкий, и сахара три ложки.

– Да хоть три с половиной. А мне покрепче, и сахара – две, – подсказал я.

Она поняла.

– Это мне варить, что ли?

– Ну, давайте, нарушим запрет и вызовем Лизу.

Она поняла еще лучше. Умница.

– Нет, я сама. А растворимого нет, шеф?

Я пожал плечами. Растворимый остался у Натальи Васильевны, но там я был охранником, а здесь я – шеф.

Когда мы пили кофе, я, наконец, решился ради общего дела пожертвовать своей тысячей баксов, заработанных у Натальи Васильевны.

– Сегодня поедем покупать компьютер. Работать на нем вам, так что, и выбирать будете вы, Леночка.

Она обрадовалась, завелась и обрушила на меня все знания, которые получила за три года учебы. Моего внимания еле хватило минут на пятнадцать, потом я нещадно зевал, прикрываясь пустой чашкой.

Меня спас телефон. Я снял трубку, выслушал приказ быть на месте через двадцать минут и три-четыре коротких гудка, после чего радостно повернулся к Лене.

– Поход отменяется. У нас первый клиент.

Я не ждал клиентов так рано, поэтому нарядился в джинсы и, к счастью, белую рубашку. Лена тоже не ждала, но была празднично покрашена и сверкала коленками. Оставалось оформить ее пустой без компьютера стол. Мы быстренько перекинули к ней телевизор с видиком, и у меня осталось время сбегать за цветами.

Лена сама составила из всего этого какой-никакой натюрморт, уселась за стол правым плечом вперед и, изогнувшись в пояснице, приняла интригующий вид.

– Ну, как?

– Клиент – дама. Губки бантиком надо делать мне.

– Вы – мозг агентства, шеф, а я – его тело, – нравоучительно сказала Лена. Наверное, она это вычитала в учебнике по секретарству.

– Я бы предпочел, чтобы вы были лицом. Значит, так, она заходит, вы…

– Я все запомнила, шеф. Не волнуйтесь.

Она снисходительно улыбнулась.



Наша первая клиентка выглядела, как самая, что ни на есть, настоящая Дама.

Черный костюм, ослепительно-белая рубашка с черным галстуком, черная шляпка с вуалью, из-под которой глядели умные, внимательные глаза. Ничего лишнего, никаких рюшечек-висюлечек кроме внушительного перстня на пальце.

Я встал.

– Доброе утро, дорогая мадам! Прошу…

– Это и есть ваш офис?

Ушат, озеро, Ниагара презрения!

– Агентство, с вашего позволения, мадам. А это я называю кабинетом.

– Кабинетом? А себя вы называете частным детективом? В таком виде?!

Я испугался, что сейчас она крикнет: «Вон отсюда!», и начал оправдываться:

– Мы недавно открылись, дорогая мадам, и не ждали так рано… К тому же, сегодня немного жарковато, поэтому я позволил себе расстегнуть одну… три пуговицы на рубашке.

Я торопливо застегнулся.

– А эту немытую девицу на входе вы как называете?

Она все еще не садилась. Ее глаза, в общем-то, совсем не умные, а скорее, даже какие-то рыбьи, пристально глядели на меня сквозь кольчугу вуали.

Сверчок у меня в груди расправил лапки и тихонько зажурчал. Я, пожалуй, впервые обрадовался, что он не покинул меня. Конечно, я не выбирал Ленку из тысяч, но и не схватил первую попавшуюся Вардаеву.

– Секретаршей. А вас я называю мадам. Садитесь же! – Это прозвучало несколько раздраженно.

– Не смейте на меня тыкать!

Она подошла к столу и села на краешек кресла.

– Я владею посудным магазином и привыкла к порядку. Мои служащие и в жару одеты в тройки и при галстуках. У меня неотложное дело, и я плачу валютой.

Ради первого клиента, тем более, дамы таким объяснением можно было удовлетвориться.

– Хорошо, мадам. Валюту мы тоже берем. Давайте, не откладывая, перейдем к вашему неотложному делу.

Мне казалось, что это – неплохая идея, но вуаль излучала недоверие.

– Вы не похожи на детектива.

Я пожал плечами.

– Это первое впечатление, мадам. Кольт, буденновка и квадратная челюсть лежат у меня в сейфе.

Клиентка привстала и еще раз внимательно оглядела меня от столешницы до макушки. Вероятно, я ей все-таки понравился, и она еле слышно пробормотала:

– Нет, я должна довести это до конца, – после чего снова села и продолжила представление:

– Вы не заставите меня уйти. Я потратила на вас время. Я – деловая женщина и…

Мадам осеклась, видимо, решая, говорить или нет о своем посудном магазине.

Я тут же пришел ей на помощь.

– Так что там за неотложное дело у нас в посудном магазине?

– Магазин здесь ни при чем. Это мои соседи на побережье. Они изнасиловали мою девочку, мою Энни-Кэрол! Она беременна!

Бронежилет под ее костюмом дрогнул. Сквозь вуаль блеснула влага.

– Энни-Кэрол? – переспросил я машинально.

Господи, как стыдно! У человека горе, а я наглею и куражусь.

Мадам оправилась от секундной слабости и клацнула затвором голосовых связок:

– Ее зовут Энни-Кэрол! Что вас удивляет?

– Я прошу прощения тысячу раз, мадам. Конечно же, Энни-Кэрол. В самом деле, мадам, если как-то и назвать дочку, то именно Энни-Кэрол. Это первое имя, которое обычно приходит в голову после благополучных родов.

– Вы с ума сошли, клоун несчастный! Боже, какой идиот! Энни-Кэрол – собака! Таиландская болонка!

Поворот нашей беседы в прежнее эмоциональное русло меня скорее обрадовал, чем огорчил. Поворот событий – ошарашил.

– Так ваши соседи…

– Конечно, не сами соседи. Боже, какой кретин! Кто-то из их собак.

– И?…

– Я хочу, чтобы вы узнали, чья это собака. Я их уничтожу! За это я готова заплатить вам двести долларов.

– Мадам, но, может быть, это какая-то бродячая собачка обесчестила душечку Кэрол?

И снова цунами ледяного презрения.

– Энни-Кэрол!… На вилле, где мы отдыхаем, нет бродячих собак. Бродячие собаки – это ваша компания, вас и вашей девки, которая только и умеет, что подслушивать у двери.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась Леночка. На ее, по-моему, относительно чистом лице опять горела красная, да нет же, багровая, и не лампочка, а прожектор.

– Как меня назвала эта ссссс…?

– Вы что-то хотели, юная миссссс?

Мне удалось перекрыть ее обращение к клиентке, но Лена снова открыла рот и выглядела при этом очень нецензурно.

– Не смейте на меня сссссыкать! – напомнила о своих правах мадам.

– Стоп, стоп, стоп, милые дамы! Елена, замолчи! Мадам, не распоясывайтесь!

– Я плачу вам деньги! Пусть она немедленно выйдет!

– Она выйдет, когда я попрошу. Что же касается вас…

Спектакль был сорван, и сцена молила о занавесе. Один из актеров безнадежно перепутал роли, и я надеялся, что им была наша первая клиентка, а не я.

– Что нам делать с нашей уважаемой клиенткой, юная леди?

Лена бурно повернулась, но, видимо, «леди» подействовало лучше, чем «миссссс».

– Гоните ее в шею, шеф!

Наши желания абсолютно совпали.

– Вы слышали, мадам? Идите в шею! За каких-то ноль целых и две десятых килобакса вы ворвались сюда, как слон в посудную лавку. Вы оскорбили меня, мою секретаршу, нашу профессию. Наконец, вы оскорбили Сему! Я не хочу заниматься вашим делом, мадам, но могу дать бесплатный совет, раз уж вы затратили на меня время. Сверните ваши деньги трубочкой и засуньте лапочке Кэрол в место преступления. Только перепишите номера, чтобы установить соседскую собачку, когда она побежит менять баксы в ближайший «Макдональдс». Прошу вас, несите свой крест в другое место.

– Вы пожалеете…

Она встала и пошла на выход.

– Грязная свинья без галстука, – сказала она ровным бесцветным голосом.

– Ваша шляпка, мадам…

Она остановилась, коснулась рукой вуали, потом полей.

– Что такое?

– Я всего лишь хотел поздравить вас с безукоризненным стилем. Ваша шляпка, как и кастет на среднем пальце правой руки, как нельзя лучше подходит к вашему имиджу. Да одень вы на голову хоть унитаз, моя хрустальная леди, вы не походили бы более на крестоносца.

Я позавидовал ее выдержке, когда она молча уходила. Но я, кажется, тоже провел переговоры неплохо.

– Давай, давай, вали, – сказала ей вслед Леночка противным голосом. – Таиландская баушка.

Хлопнула дверь.

Лена постепенно приняла нормальную окраску.

– Ох, и здорово вы ее шеф! Я ей еще хотела сказать…

– Елена, чтобы этого я больше не слышал! Достаточно вчерашнего извержения сексуальных премудростей из твоей подруги.

Лена дернула плечиком и ушла в приемную. Я неожиданно почувствовал усталость.

Через пять минут после кажущейся победы все уже виделось совсем не здорово. Конечно, меня устраивало, что не придется сидеть на кухне еще и при Энни-Кэрол, но меня опять понесло, вот что плохо. Взять и просто отказаться, а не разыгрывать из себя голодного Ниро Вульфа. Кстати, надо ехать за компьютером и заодно где-нибудь перекусить.

Я собрался крикнуть Лену, но она сама возникла в дверях и с подозрительно хитрой мордахой торжественно провозгласила:

– К вам клиент, шеф! Правда, он не записан на сегодня, но, может быть, вы найдете время?

Она лукаво подмигнула и исчезла за дверью.

В дверях появился живот. Я привстал, чтобы приветливо сказать: «Прошу вас», но живот все еще протискивался в створку. Это продолжалось долго, и я начал нервничать. Живот колыхался туда-сюда, помалу продвигаясь вперед, как инопланетянин с какой-то совершенно идиотской планеты. Наконец, появился и его ведомый, средних лет потный мужчина в съезжающем светлом костюме «Сафари».

– Заходите, прошу вас! – все-таки сказал я, успокаиваясь.

Мужчина наполнил кресло. Из-под рубашки заинтересованным глазом выглянул пупок.

– А неплохая у вас курочка… Вы – детектив, не так ли?

– Да, я частный детектив. И курочка неплохая.

Ленка легонько ударила каблуком в дверь.

– Вы проводите конфиденциальные расследования?

– Совершенно верно, уважаемый.

– А в какой степени конфиденциально?

После каждого вопроса он внимательно смотрел на мои отвечающие губы, и так же внимательно глазом-пупком на меня смотрел живот. Он меня так заинтриговал, что я не сразу спохватился, что отвечаю животу, а не его владельцу.

– Ну, в какой… В кубе, в докторской, в превосходной степени…

Опять легкий стук в дверь. Наверное, ей показалось, что меня снова заносит. Мне же показалось, что она снова подслушивает. Спокойно, детка, ситуация под контролем, но ты свой нагоняй обязательно получишь.

– То есть, я имею в виду, абсолютно конфиденциально, уважаемый.

– Что это? – Пупок покосился на дверь.

Я пожал плечами.

– Курочка снесла яичко.

Он кивнул, пододвинулся к столу и многозначительно произнес:

– Я хочу, чтобы вы последили за моей женой.

Да, в нашей стране не воруют бриллианты и богатых наследников. Я разочарованно посмотрел на пупок, но он спрятался под рубашку. Абсолютная конфиденциальность.

Клиент не стал держать паузу и продолжил:

– Мне нужны доказательства измены. Я оплачиваю вам расходы на слежку, разумные, разумеется, но результатом вашей работы должны быть именно доказательства. Четкие снимки или видеосъемка. Ну, сами знаете, не мне вас учить.

– Простите, снимки чего?

– Хороший вопрос. Это может быть поцелуй или объятия, рука на груди, под юбкой, если повезет, знаете ли… Но поцелуй или объятие должны быть непременно страстными, это обязательное условие.

– И в какой степени страстными?

– В докторской, хе-хе, в докторской, молодой человек.

– Вы разрешите, я закурю?

– Да сколько угодно, молодой человек. Я-то пять лет, как бросил. Для здоровья вредно, говорят.

Я выпустил дым вверх. Что ж, наверное, и это – дело.

– А вы уверены, что объятия будут?

– Будут, будут непременно! – Он заулыбался, расслабился и опять дал крен в мою сторону. – Я не сплю с ней уже два года. В смысле, интимно не сплю. У меня есть курочка такая, знаете ли… И вот с месяц назад моя благоверная отпросилась устроиться на работу, в офис к подруге. Офисы-шмофисы… А там и мужчины есть. Так что, все будет со временем: и объятия, и поцелуи.

Та-а-ак, все ясно. Наверное, сегодня день такой. Магнитные бури. Надо просто отказаться и сделать это тактично.

– Видите ли, мне все-таки кажется, что просто развестись вам обойдется дешевле, чем мои услуги.

Я хватался за соломинку и чувствовал это.

– Вы очень разумный молодой человек, и я оценю вашу работу по заслугам. Не беспокойтесь, оплата будет гораздо выше, чем за развод в ЗАГСе. Мы прекрасно поняли друг друга, хе-хе-хе.

Он корректно посмеялся и продолжил:

– Молодой человек, развод – это грязное дело. Взаимные оскорбления, разделы. А у меня – круг знакомых, имущество, знаете ли… А ваши доказательства все меняют, буквально все, вплоть до того, что она уйдет от меня в одном платье и с сумочкой через плечо.

Моя сигарета догорала, и я ждал, когда пупок выглянет, чтобы воткнуть в него окурок. Но инопланетянин затаился. Тогда я погасил окурок в пепельнице, встал и прошелся, разминая ноги.

Я совершенно спокоен. Это просто деловое предложение, и я волен его принять или отказаться, причем, отказаться деликатно. Де-ли-кат-но…

– Вы можете найти специалиста, и он сделает вам фотошоп, на котором ваша жена будет захвачена врасплох с кем угодно и как угодно, хоть со слоном из зоопарка, который умер от воздержания пять лет назад. И тогда она, вообще, уйдет от вас в одном тампаксе и с использованным презервативом через плечо. А сейчас извините – у меня обед.

Он растерялся, заколыхался, вставая и одергивая рубашку.

– Я, знаете ли, не понял, молодой человек, вы отказываетесь от дела или у вас обед?

– Обед.

– А после обеда?

– Отказываюсь.

Он задумчиво двинулся к дверям, поправляя съехавшие брюки. Я отвернулся к окну, опасаясь увидеть еще какой-нибудь глаз. Открылась дверь, еще минута, и он протиснется, уйдет.

– А вот насчет фотошопа вы не подскажете, к кому обратиться?

– Обратись ясным соколом, жирный ублюдок! – заорал я. – И лети к своей курочке, пока я из тебя шмофис не сделал!

Что за чушь я несу?…

Я еще не успел остыть и приступить к анализу своего поведения, как дверь распахнулась вновь.

Это был юркий Ленкин животик, надежно спрятанный под юбкой и блузкой. Он проскочил в дверь, не касаясь створок, и его не по чину разгневанная обладательница подошла к столу.

– В чем дело, шеф?

Я объяснил.

Она не поняла.

– Ну, и последили бы, подумаешь, моральный кодекс. У вас вон и камера есть. А так мы потеряли сразу двух клиентов. Это будет десять в неделю. А в месяц – сорок. Да это же восемь тысяч долларов! Если бы вы платили мне хотя бы пятипроцентную премию…

– Помолчи, компьютер с объемом в два куриных мозга. Неужели ты не видишь, что это – грязная работа? Уж лучше выслеживать собачек.

– Так что же вы отказались? И еще клиентке нагрубили – она ушла такая обиженная!

Я на минуту лишился дара речи. Она этим воспользовалась.

– А я тут должна сидеть, выслушивать всяких да еще вас шефом называть! И за что – за характеристику?! – Она пока только порозовела от возмущения. – Да если бы вы премий не обещали, я могла устроиться…

Всю отпущенную мною минуту Лена перечисляла какие-то заведения.

Я уже успокоился после контакта с чужим разумом. Кажется, Ленкин наезд этому очень способствовал. Пора.

– Достаточно, юная леди, – прервал я ее ледяным тоном. – Я помню, что вы один раз сварили кофе, и отражу это событие в вашей характеристике. Попрошу вас еще об одном одолжении. У вас в группе есть одна девушка… у нее еще на трусиках птичка вышита, что-то там клюет… Так вот, не могли бы вы попросить ее позвонить мне завтра…

На Лену было жалко смотреть. Она сникла, включила красную лампу и заморгала растерянно, но воспитательный процесс уже набрал обороты.

– … позвонить мне завтра с десяти до двенадцати по поводу практики.

– Это не ее трусы, – прошептала Лена.

– Что? – не понял я.

– Это не ее трусы с птичкой. Ей Петренко дала поносить. А без трусов она – дура-дурой, ы-ы-ы…

Господи, я довел ребенка до слез!

Я сунул руку в карман брюк. Платка, конечно, не оказалось. Какой уж там процесс!

– Ей и по компьютеру хотели два поставить, а у меня – твердая тройка, ы-ы-ы… А мастачка говорит, у нее поведение очень хромает, а у меня не очень…

Я выскочил из-за стола, легонько обнял ее за вздрагивающие плечи, придерживая очередное «ы-ы-ы».

– Ладно, ладно, хватит тебе. Будем работать дальше, – смущенно забормотал я.

Она шмыгнула, повернула ко мне лицо, напоминающее мазню Пентуриккио, спросила:

– Так вы меня не выгоните вместо Зуевой?

– Конечно, нет. Ведь я же тебя первую выбрал.

– Да-а, а про мои трусики ни разу не сказали.

– Откуда я знаю, на тебе же была юбка ниже колен.

– Так вы же детектив, ы-ы-ы…

– Пойдемте-ка в ванную, Леночка, – добродушно сказал папа Витя.

– Это еще зачем? – подозрительно спросила юная леди, моментально перестав плакать.

– Просто умоете лицо. Без секса, – деловито отрезал шеф.

Кажется, мир восстановлен в нашем Мойдодырском королевстве, но всплески обиды еще доносились из ванной.

– Вот только на то, что ниже колен вы и смотрите! – с укором крикнула мне Лена, смывая следы служебного конфликта.

Я тем временем думал, какой пряник должен последовать за кнутом. Да, я был жесток и чуточку коварен, а сейчас буду добр и справедлив.

– Не поехать ли нам пообедать, юная леди, а заодно и поужинать? – предложил я с какой-то дурацкой купеческой удалью.

Она возникла в кабинете, ее тщательно отреставрированное личико сияло.

– Давайте, поедем в «Лунный свет». Там так круто! Только дорого. Порция пельменей стоит…

– Едем в «Лунный свет», – решил я.



Мы долго и круто обедали в «Лунном свете». Ленка балдела, но вздыхала, что нет танцев. Когда ее печаль плавно перешла в настойчивый укор, мы снялись и поехали в «Лучик». «Лучик» выбрал, конечно, я. Во-первых, я там уже бывал, во-вторых, там есть танцы, в-третьих… Ну, мало ли что может случиться в-третьих.

Ее там не было.

Я попросил Чего Изволите посадить нас за тот самый стол. Он растянул лицо по поводу моих джинсов, но возражать не стал. Значит, ее здесь не ждут, во всяком случае, сегодня.

– Вам как обычно?

– Да, пожалуйста.

– А даме?

– Как обычно.

Только когда он принес это «как обычно» даме, я опомнился и всполошился, но Ленка отхлебнула из бокала и солидно одобрила:

– Круто! А что у вас, шеф? Кровавая Мэри?

– Вообще-то, это нормальный томатный сок, но, чтобы было круто, можно назвать его Кровавая Наталья Васильевна.

Ленка вежливо хихикнула и продолжила светскую беседу. Наверное, их этому тоже учили.

– Кровавая Мэри – тоже круто! А «Наталью Васильевну» я не пробовала.

Я тоже не пробовал Наталью Васильевну, но докладывать об этом не стал.

– А Кровавую Мэри ты, что же, пробовала?

У нее в глазах горело: «А как же!», но правда победила.

– Нет, нам одна девочка рассказывала. Так интересно!

– Наверное, девочка Вардаева?

– Вот здорово! Как вы догадались, шеф?

Потом мы танцевали. Ленка пыталась ко мне чем-то прижаться, но я держал дистанцию. Ей было весело, мне – грустно. Поэтому, когда к нашему столику подошел молодой человек явно не ради меня, я обрадовался.

Он спросил разрешения пригласить мою даму, пригласил и увел, и так пять раз подряд. На шестой ему было отказано в разрешении, а Ленке – в продолжении банкета. Их заявления протеста я решительно отмел, как сделанные под явным влиянием коктейля у одной и тестостерона у другого.

Я проводил обиженную Елену до метро. Первый рабочий день частного детектива из агентства Мойдодыр» закончился так же бесславно, как и начался.




6


Утром меня мучили занудные угрызения совести.

Утро вечера мудренее, и вчерашний воспитательный процесс, как посредством кнута, так и пряника, казался мне довольно пошлым. Особенно ностальгический вечер в «Лучике». Какого черта я туда поперся! Томатный сок продают везде.

А с Ленкой… И сам не ам, и другому не дам. Ну, сам – это ясно. Она – моя Подчиненная. А другому? По той же причине: она Моя подчиненная! Заколдованный круг для секретарши, работающей без зарплаты и секса.

Тут меня осенила интересная мысль. С Ленкой нельзя, она – подчиненная. С Натальей Васильевной тоже было нельзя, она – хозяйка. Еще у меня могут случиться клиенты, из которых, по теории вероятности и по вчерашней статистике, пятьдесят процентов – женщины, но, боже меня упаси, они – клиенты. Что же мне остается?

У меня окончательно испортилось настроение. Уже переступая порог квартиры, я вспомнил о беспроблемной Кристине.

– Позвонить, что ли, Костику? – сказал я вслух без энтузиазма.

Костик услышал и позвонил.

– Браток, здорово! Подъедь ко мне через пару часиков. Клин очень хочет нас видеть. Больше ничего не знаю. Поговорим. Пока.

– Пока.

Этим ограничилось мое участие в разговоре.



Лена опаздывала. Я учащенно поглядывал на часы. Наконец, она явилась, немножко припухшая, но явно довольная собой, миром и, по-видимому, мной, так как ее «Доброе утро, шеф!» прозвучало очень доброжелательно.

– Доброе утро, Лена! – ответил я соответственно.

А времени уже не оставалось ни радоваться, что она не дуется, ни поточить ее за опоздание.

– У меня срочное дело. Оставляю вам ключи от сейфа – там тысяча долларов, и от входной двери. Можете с утра поехать за компьютером, выберете, пусть привезут и подключат. Да, вот еще… – Я выложил двадцать тысяч рублей и единую карточку на следующий месяц. – Это вам на транспортные расходы.

Этакий собранный и деловитый шеф. Чтобы закрепить впечатление, я добавил:

– На аварийный случай оставляю вам телефон. ТОО «Центурия». Спросите меня или Константина Сергеевича.

Я черкнул номер телефона на листке и прикрепил его над столом.

Уходя, я поймал ее придавленный рухнувшей ответственностью взгляд и виновато подумал, что я – злодей, эксплуатирующий детский труд.

Я несся чуть ли не кувырком, стараясь проявить пунктуальность, но все оказалось зря. Костика в офисе не было. Меня тепло встретила его шикарная секретарша, настолько обтянутая коротким платьем, что казалась худой.

– Константина Сергеевича срочно вызвали, к сожалению. – Это сожаление отразилось во всем ее облике. – Он просил вас подождать. Мне приказано вас развлекать и исполнять любые ваши желания. Любые, – снова подчеркнула она голосом, лицом и линиями на платье. – Меня зовут Светлана.

Я улыбнулся на всякий случай, давая понять, что шутка пришлась мне по душе.

– Давайте, начнем с кофе.

Она улыбнулась в ответ. Видимо, я тоже пошутил удачно.

Светлана ушла, а я порадовался за Костика. Мне, наверное, Ленку так никогда не выдрессировать.

Я сидел в Костином кабинете, интерьер которого нес мощную интеллектуальную нагрузку и ассоциировался с Семой, прихлебывал кофе и довольно тупо просматривал красочные иностранные журналы. Некоторые фотографии интриговали, но сопровождались бессмысленным набором латинских букв. Это несколько злило.

Озабоченная красавица прервала мои размышления.

– Виктор Эдуардович, вас к телефону. Возьмите вон тот вишневый аппарат.

– Костик? Ох, простите, Константин Сергеевич?

– Нет, это какой-то невоспитанный молодой человек.

Она повернулась, и разбегающийся пучок резких линий на платье выразил неодобрение моими знакомыми.

Я недоуменно поднял трубку.

– Слушай сюда, ты, клоун, – захрипела мембрана. – Твою девку мы забрали. Если попробуешь пикнуть, ей конец, понял?

Я ничего не понял и ответил честно:

– Не понял.

Короткое удивленное молчание. Потом приглушенный возмущенный вскрик, и кажется, действительно, Ленкин. Трубка щелкнула и загудела.

Я сидел и смотрел на гукающую трубку, пытаясь расшифровать короткие гудки и получить дополнительную информацию.

– Вы уже закончили, Виктор Эдуардович? – Светлана застала меня за этим идиотским занятием. – Что-нибудь случилось?

– Нет… Да… Не знаю… – Я начал соображать. – Света, я могу узнать номер, с которого звонили?

– Конечно, Виктор Эдуардович! – Ее глаза удивленно распахнулись. – Звонили из вашего офиса.

Я набрал номер. Снова короткие гудки и никакой информации.

Я положил трубку, выпрямился и с высокого старта рванул на улицу.



Мой кабинет подействовал успокаивающе, насколько позволяла ситуация. Я упал в кресло и напряженно мыслил. Наверное, последний раз я это проделывал на выпускных экзаменах в школе.

Когда я влетел в агентство, входная дверь была открыта, тем не менее, все стояло на своих местах. Сейф заперт, но пуст. Ни денег, ни печати, ни боевого пистолета, который я, слава богу, не успел приобрести.

Связка ключей валялась на столе. Я накрыл ее платком, взял и положил в ящик. Этот высокопрофессиональный поступок и успокоил меня, отменив паническое желание звонить Костику, Клину, Президенту с просьбой о неотложной помощи.

На полу лежал листок бумаги с отпечатанной на нем ребристой подошвой явно кроссовочного происхождения. Сквозь подошву проступал Костин номер телефона, который я оставил Ленке. Позвонили, бросили и наступили… Ублюдки.

Я поднял листок и положил перед собой, изучая отпечаток.

Сколько людей в Питере носят кроссовки? Десятки тысяч? Сотни? Даже если их всех просто перестрелять из автомата, на это уйдет не меньше месяца. Из пистолета – полгода. Хотя, если из «Стечкина», то побыстрее. А если их еще и опрашивать – тут не поможет и рота президентов. Подошва, идущая никуда…

Я отодвинул листок и принялся изучать пепельницу. Три окурка «Кэмэла», один – с помадой. О чем это говорит? Два из них – мои, я их выкурил утром, когда ждал Ленку. Третий выкурила сама Ленка между моим уходом и нападением. Вряд ли бандиты угощали ее «Кэмэлом», и вряд ли она покупает его сама. Значит, она таскает «Кэмэл» у меня!

Я встал, прошелся по кабинету, вышел в приемную, внимательно осмотрелся. Больше никаких улик не нашлось.

Надо звонить куда-то. Хотя бы Костику. Девчонка неизвестно за что попала в беду, так что, корчить из себя Шерлокхолмса некогда. Лучше Ливанова все равно не получится. Причем, в беду она попала даже не за деньги, только за характеристику.

Подгоняемый кнутом собственной совести я потянулся к телефону.

Отпечаток подошвы снова попытался привлечь мое внимание. Что-то с ним было не так. Или, наоборот, точно так же?

Не надо! Я снял трубку. Пусть Костик подключит Клина, в конце концов, это его «Мойдодыр».

Тут я тормознул и изменил направление. А если это его дела? Если это наезд на самого Клина? Ведь я в этом городе не успел никого зацепить и даже обидеть. Ну, может быть, за исключением моих первых клиентов.

Я положил трубку, посмотрел на листок, скомкал его и бросил в проволочную корзинку, но не попал. Нервничаю… Надо сосредоточиться…

С другой стороны, причем здесь моя маленькая канцелярская мышка? Логичнее было бы украсть необузданную Наталью Васильевну, тьфу-тьфу-тьфу, не дай бог, конечно…

Передо мной тоскливо встало наше расставание: грустная Наталья Васильевна, пытающаяся мне что-то втолковать, и… Вот оно! Белый листок бумаги, лежащий на туалетном столике, только не с подошвой, а с именем «Алекс» и номером телефона, который четко высветился в моей памяти.

Так, спокойно. Этот парень имел на меня зуб и, может быть, не один, а также один разбитый нос. Это – раз. Он запросто мог узнать у небдительной Натальи Васильевны мои координаты. Это – два. Что третье? Вот, пожалуйста: он мне сразу не понравился! Не убедительно, но другого у меня пока ничего нет.

Я схватил трубку. Она укоризненно загудела. Я положил ее обратно. Или я очень психую, что вполне понятно, или детектив из меня неважный, что вполне возможно. Ладно, несовершенная ошибка – это маленькая победа.

Я набрал ноль-девять и через минуту звонил на телефонную станцию.

– Вы что, вообще уже там, что ли совсем? – выплюнула мне в ухо трубка набор союзов и междометий что-то жующим женским голосом, и моя собеседница обратилась к кому-то:

– Видала? Дай ему адрес по номеру телефона. Умник нашелся!

Я предвидел, что мне могут отказать и приготовил парочку умоляющих любезностей. Но ни одна не лезла наружу, а те слова, что вертелись на языке, я с усилием сдерживал.

Ладно, ради Лены.

– Девушка, – позвал я жалобным противным голосом. – Девушка…

– Видала, ждет! Ну, вообще, я тащусь от этих! – отозвалась торжествующая девушка. – Чего там еще?

Сверчок рванулся из груди и прыгнул в горло. Я поперхнулся, загоняя его обратно. Мне это удалось, и я спокойным, ровным и, надеюсь, приятным мужским голосом сообщил, что сейчас же выезжаю на АТС, очень конкретно обозначил место, куда засуну ее телефонную трубку, и назвал с десяток предметов различных размеров, которые последуют туда же.

Она помолчала. То ли растерялась, то ли тащилась. Потом тихонечко:

– Одну минуточку.

Не прошло и двадцати секундочек, как телефонная девушка продала мне Алекса с потрохами и добавила, уже не жуя:

– У нас, правда, запрещено. И наказывают строго. Извините.

– У нас тоже строго наказывают. Все, конец связи!

Я положил трубку без угрызений совести. Ради Лены.

Номер телефона оказался фирменным. Название «Шанс-Данс» мне ничего не говорило, но располагался этот «Шанс» в трех трамвайных остановках от «Мойдодыра». Таким шансом просто нельзя не воспользоваться, и я воспользовался.



Фирму «Шанс-Данс» я нашел на тихой улочке, увернувшейся под острым углом от шумного Московского проспекта. Маленькая табличка на пыльной железной двери первого этажа, зарешеченные, занавешенные окна и – тишина. Два массивных замка, тоже покрытые пылью, убеждали, что дело тут не в обеденном перерыве.

Я огляделся. Посреди пустого двора на обломках песочницы сидел довольно однозначный мужик.

Я подошел.

– Здорово, папаша! Отдыхаешь?

Он осмотрел меня преувеличенно-мудрым взглядом, остановился на галстуке и спросил:

– Предложения?

– А где взять? – отозвался я.

Он вздохнул:

– Вот то-то и оно.

Потом опять недоверчиво покосился на галстук.

– Подскажу – поправишь?

– На раз! – согласился я, вспомнив присказку типа Палыча.

Он поверил, показал мне подъезд, назвал квартиру, засуетился, объясняя, как постучать и что сказать. Я уже двинулся к цели, он крикнул вдогонку:

– И стакан попроси, ты с дула-то не потянешь, небось, в галстуке.

Меня тронула его деликатная забота. Я повернулся и ответил:

– Да я не буду, папаша. На работе. А ты пей, поправляйся.

Надежда исчезла в его выразительных глазах, он ссутулился и поник.

– Мент, что ли?

Кажется, я здорово прокололся. Я заспешил исправить положение.

– Да не бойся ты, никакой я не мент. И водку возьму. А ты мне расскажешь, что за контора тут у вас образовалась.

– У ментов не пью!

Его голос окреп, и разочарование полилось на меня смесью нелестных эпитетов с угрозами. Можно было, конечно, слегка ткнуть его в одну из нефункционирующих почек, но я уважаю принципиальность даже в таком неприукрашенном виде.

Тем не менее, я не мог просто так развернуться и уйти, ничего не узнав. Мне в голову прыгнула одна идейка, и я решил попробовать, несмотря на изощренную жестокость, лежавшую в основе ее исполнения.

Я зашел в подъезд, связался с подпольщиками и, получив две свежезапаянные банки какой-то не нашей водки, вернулся во двор и приступил к допросу третьей степени.

Я продемонстрировал подопечному банку, открыл и протянул:

– Пей, папаша, хороший ты человек.

Он презрительно сплюнул в сторону и повторил уверенно:

– У ментов не пью!

Кремень.

Мне же не хватало только засученных рукавов.

– Менты не наливают.

Я наклонил банку, и тонкая струйка потекла на землю. Резко запахло разведенным спиртом.

Глаза допрашиваемого расширились, налились ненавистью.

– Водку! Водку льешь, гад! – зарычал мой оппонент.

В его глазах стояли слезы. Мне тоже было не по себе. Но не тащить же сюда типа Палыча на переговоры.

Я вернул банку в вертикальное положение.

– Папаша, так что за конторка тут у вас образовалась? Склад ракет СС-20? Запасной Мавзолей? Просто любопытно, из-за чего ты, как юный пионер, идешь на такие жертвы? Гляди, осталось еще с полбанки.

– У ментов не пью.

Его заклинание на этот раз прозвучало как-то неуверенно.

– Я, папаша, не мент, а разведчик. – Я наклонил банку и замурлыкал:

– Водка Петрофф, водка Петрофф, прощай…

Мужик плакал. Ему было худо. Но и Ленке сейчас тоже несладко, и, чем дальше, тем хуже. Мужик же похмелится, и ему будет хорошо.

– Как тебя звать, касатик? – ласково спросил я.

Он вскинулся с криком:

– Ах, ты… – но, увидев целую банку водки в моей руке, замер, не веря глазам.

– Никитичем величают, – неожиданно важно ответил он.

Я открыл банку и снова протянул ему.

– Пей, Никитич, хороший ты человек.

Он выпил, попросил закурить. Мы молча посидели. Кремень Никитич подобрел, начал крошиться.

– А я сразу догадался, что ты – разведчик, – уважительно сказал он.

Я промолчал. Мой вопрос уже был задан.

– А известно, что делают. Баб воруют, – эффектно раскололся Никитич.

Меня тряхнуло. Неужели попал?

– Да что ты?

– Людишки здесь нехорошие. На похмелку не дадут. А баб молодых привозят, напоят и – в Африку. Неграм продают. – Он сумрачно сплюнул. – Бабы-то думают: танцы-шманцы.

– А сегодня привозили?

Никитич жалобно посмотрел на меня.

– А ты точно не будешь, а, разведчик?

– Что?

– Ну, осталось там, не выливай, я допью.

– Да пей, Никитич, только скажи: сегодня никого не привозили?

Он схватил банку, осушил ее, крякнул, потом виновато сказал:

– Сегодня не видел. Я в соседний двор ходил к мужикам.

В общем, по Никитичу, ситуация складывалась такая. Контора обманом или силой набирала девушек, которых потом отправляли куда-то. Алекс в этом каким-то образом участвовал, что при остальных уже упомянутых интересах делало его подозреваемым номер один.

– Сколько их там бывает? Когда? Как они выглядят? Такого не встречал?

Я дотошно обрисовал Алекса, не забыв и разбитый нос.

– В выходные часто приезжают. В понедельник всегда два-три сидят. Похмеляются. А сколько, не считал – все они на одно лицо. Вроде тебя – в галстуках.

Он прополоскал эту мысль в своих уже изрядно разбавленных мозгах и недружелюбно протянул:

– А ты хи-и-трый.

Да, доза эликсира правды явно оказалась великоватой.

– Ты не разведчик! – Он покивал с минуту, соглашаясь с внутренним голосом, и убежденно добавил:

– Наш разведчик бы водку не вылил.

Я встал, похлопал Никитича по грязной спине и сказал:

– Хороший ты человек, Никитич, а главное – проницательный. Но ты не учел одного, товарищ. Водка-то – немецкая!

Пока Никитич трудно осмысливал сказанное, я ушел в неизвестном для него направлении.



В агентстве меня ждал раскаленный телефон, который при моем появлении сразу начал звонить.

– Да, слушаю, – осторожно сказал я.

– Где тебя носит, браток? – бодро загудел Костик. – Я тебе два часа названиваю. Светку тут мою перепугал, говорит, вылетел, как ошпаренный… Что у тебя там, клиенты?

– Клиенты, Костик.

– Слушай, я тебя утром не дождался, извини, срочно выдернули к Клину. А потом и ты ему понадобился, так тебя не найти. В общем, Клин рвет и мечет.

– А что у него? – спросил я, как мог безразличнее.

– Проблемы, браток, – Костик посерьезнел. – Проблемы.

– Что именно? Ты знаешь?

– Ну, я примерно в курсе. Но говорить не могу, понимаешь, это – его дела. Он тебе сам скажет, если сочтет. Сегодня не скажет – его уже не найти, завтра – тоже, а послезавтра… Ты уж пожертвуй воскресным утром, браток.

– Костик, сегодня что, пятница?

– Ну да, а что?

– Браток, в воскресенье утром я могу быть очень занят, – просительно сказал я.

– Слушай, плюнь ты на своих клиентов! Это же твой босс!

– Костик, на этих клиентов я плюнуть не могу, – сказал я уже твердо.

Он замялся, потом облегченно хмыкнул.

– Да ведь он с утра тоже будет занят. Окей, но смотри, чтоб с обеда торчал у телефона, как штык.

– Как штык, браток! – радостно подтвердил я.

Всю субботу я, как штык, торчал у «Шанс-Данса». Около полуночи уехал домой и пропустил самое интересное.

Ранним воскресным утром, когда я заступил на пост, «Шанс-Данс» уже выглядел так, как будто в нем станцевала бомба. Я осторожно проскользнул внутрь, но ни Ленки, ни окурков с помадой среди царящего хаоса не обнаружил.

Мое дальнейшее наружное наблюдение было вознаграждено: к обеду появился Алекс. Вид конторы ему тоже не понравился, и он развернулся на полпути. Я плотно сел ему на хвост и на следующее утро злой, голодный и небритый, с наличностью, немногим превышающей стоимость билетов туда и обратно, улетел с Алексом в Одессу.




Часть вторая





1


В Одесском аэропорту было прохладно, и морем не пахло. Хотя я впервые попал за границу, сориентировался быстро, написав во всех графах декларации «Нема», оставив себе только имя и гражданство, и встал в очередь, стараясь не упустить Алекса из вида.

На выходе я получил серьезное преимущество. Его встречал какой-то хмырь на своей машине, меня же – целая толпа частников. После того, как выяснилось, что шестизначная цифра в местных купонах – это всего лишь двадцать долларов, я быстро пришел к соглашению с пожилым дядькой, который обрадовался возможности поучаствовать в слежке. В армии я встречал одесситов, поэтому наигранный вариант с разведчиком отложил, сменив его на более банальный: сбежала жена. Водитель заверил меня, что эта «шестерка» от него не уйдет, и почти поклялся, добавив:

– Шоб я был на плохом счету у мамы!

Я не понял, причем тут мама, даже если имелась в виду вся Одесса, но поверил, расслабился и задремал.

Проснулся я оттого, что наш «Жигуль» остановился. Я вынырнул из круговорота образов и осмотрелся. Мы стояли на тихой улочке с односторонним движением. На другой стороне приткнулась зеленая «шестерка». Алекс в ней не просматривался.

– Да вон он, – успокоил меня водитель. – Стреляет.

Чуть впереди, между домами журчал небольшой фонтан. Вокруг него стояли столики под зонтами, отгороженные от тротуара переносной оградой. Где-то внутри задумчиво тренькало невидимое пианино. Место, похоже, было уютное и дорогое.

– «Синдерелла», – пояснил частник. – Вечером здесь не постоишь.

Алекс, перегнувшись через ограду, что-то спрашивал у немолодого мужчины в сером плаще. Алекс, кажется, его тоже достал – я хорошо видел раздосадованное лицо посетителя «Синдереллы», рядом с которым крутился над вазочкой с мороженым толстый мальчишка лет семи.

Мужчина махал одной рукой куда-то в сторону, другой протягивал Алексу пачку сигарет. Алекс взял сигарету и вернулся в машину.

Наш конвой тронулся в путь.

Мы выехали к морю. Оно было не лазурно-солнечным, каким запомнилось мне в детстве, а серым, но все равно дружелюбным и манящим. Я опустил стекло и подставил лицо под его терпкое дыхание. Найду Ленку – обязательно схожу на пляж.

Машина Алекса вырулила на стоянку перед рестораном. Кажется, он решил засветить все злачные места в городе.

Злодеи ушли. Минут через пятнадцать появился водитель с полным пакетом и уехал. Я расплатился со своим, накинув пятерку для мамы, и пошел в ресторан.

Внутри было красиво и немноголюдно. Алекс делил бутылку виски с неплохой девицей, причем, делил нечестно. Когда я вошел, он наливал только себе. Ее полбокала, судя по отсутствию помады на стекле, оставались нетронутыми. Я похвалил себя за наблюдательность и сел за свободный столик.

– Чего изволите?

– Стакан томатного сока, – и, почувствовав напряженность, я добавил:

– Для начала.

Видимо, мой походный вид не подходил к интерьеру. Местный Чего Изволите замялся.

Подумав об интерьере, я, естественно, вспомнил Сему и спросил:

– Неприятные ассоциации с томатным соком?

– У нас нет томатного сока.

– Тогда чашку кофе.

– Молодой человек, – холодно произнес негостеприимный Чего Изволите, – у нас очень дорогой кофе.

– Не дороже авиабилета до Питера? – понадеялся я.

– Что вы имеете в виду? Нет, конечно.

– В таком случае, было бы неплохо, если ваш кофе окажется хорошо заваренный, горячий и сладкий. И принесите меню и карту вин.

Чего Изволите растаял и повинился.

– Извините, господин. Знаете, всякое бывает. Одну минуту.

– Господ еще в семнадцатом грохнули, – пробурчал я ему в спину.

Он недоуменно оглянулся на ходу и поспешил на кухню.



Я уже битый час цедил остывший кофе.

Девица вцепилась в пьяного Алекса мертвой хваткой, ее руки почти не появлялись из-под стола. Похоже, она собиралась провести с ним не только вечер. Я тоже собирался провести с Алексом вечер, а, если понадобится, то и всю ночь. Один из нас был третий-лишний, и хотелось бы решить эту извечную проблему без расцарапанных щек и оторванных грудей.

Мое положение усугублялось тем, что Чего Изволите все чаще бросал на меня подозрительные взгляды, я же душил голод сигаретами и не собирался больше ничего заказывать. Все это мне не нравилось. Мне хотелось есть, спать, и я не имел никакого плана.

Моя соперница освободила одну руку и пригубила виски, потом встала и, извиваясь всем телом, двинулась к туалету. Она не шла, а плавно перетекала от одного стола к другому. Это великолепное зрелище захватило добрую половину присутствующих, и даже Алекс оторвался от стакана и смотрел ей вслед. Сознавая свое полное превосходство, она давала мне шанс.

Спасибо, мадам. Тронут.

– Вы еще долго собираетесь пить свой кофе?

О, Господи, только не это! Злобно-вежливый Чего Изволите со снаряженным подносом отгородил меня от Алекса. Но и я находился не в самом радужном настроении.

– Спросите у кофе. Что-то он никак не нагревается, а холодный приходится пить мелкими глотками.

Он стал еще более злобный и еще более вежливый. Школа.

– Вам пора расплатиться. Этот столик зарезервирован для гостей.

Я вывернул шею и посмотрел в зал. Эта сучка протекла еще только полпути!

Я продолжил тянуть время.

– Для дорогих гостей?

– Не для дешевых. – Он поставил поднос на стол, достал квитанции и нажал интонацией:

– Вам пора уходить.

– Я не могу уйти, не расплатившись.

Чего Изволите удивленно согласился.

Я откинулся на стуле и полез в карман куртки, косясь за его спину. Нет, она явно не очень хотела в туалет.

Я копался в бумажнике, пока дважды не скрипнула дверь. Тогда я протянул десять долларов и сказал пароль:

– Сдачи не надо.

Чего Изволите сгреб свой поднос и деньги и убрался, не сказав отзыв.

Я оставил свой столик, как Кутузов Бородино: сдал позицию, но не проиграл баталию. Подошел к Алексу, обнял его сзади за плечи и, как мог нежно, предложил:

– Пойдем, браток, прогуляемся. Дело есть.

Алекс стал вяло и непонятно реагировать.

– Алик, это что, твой друг?

Рядом опять возник вездесущий, всехзнающий и неблагодарный Чего Изволите.

Мое раздражение было вполне естественно.

– Сотоварищ! А ты, друг, не отвлекайся – неси свой поднос по назначению. Гости ждут.

Тут-то он и открыл свое истинное лицо, зашипел:

– Давай, дурик, вали на выход, или тебя отсюда вынесут.

Я сделал неловкое движение плечом. Поднос дернулся, зазвенела посуда, бутылка сухого шатнулась и полетела вниз. С возгласом: «Ах, извините!» я поймал ее и, полный искреннего раскаяния, ткнул Чего Изволите горлышком в пах. Он согнулся, упал на стул, но подноса не выронил. Школа.

Я схватил Алекса за шиворот, заломил руку и поволок к выходу, кивая посетителям направо и налево и предлагая банальную версию инцидента:

– Одесская милиция… Одесская милиция…

Гости проявляли нейтральное любопытство, и только. Алекс повизгивал, но шел.

Выход был совсем рядом, когда по залу одновременно пронеслись два призыва:

– Алик!

– Леша!

Я обернулся, хоть и не был ни тем, ни другим.

Пассия Алекса замерла у двери туалета в недоумении, что было вполне понятно – добыча уходила из-под носа. Из-под носа Чего Изволите ничего не уходило, я его по носу и не бил, но, тем не менее, из-за служебной шторы высунулась зверская рожа на бычьей шее. Все вместе это, по-видимому, называлось Лешей.

И это были не единственные перемены в, общем-то, дружелюбно настроенном зале.

От эстрады к выходу двигались трое крупных парней. Они вошли в ресторан сразу после меня и даже показались чем-то знакомыми, но я слишком сосредоточился на Алексе, чтобы отвлекаться. Сейчас я вспомнил, вспомнил именно по этой легкой, почти танцующей походке. Так же удивительно легко передвигались наши тяжеловесы из первого взвода, которым командовал Костик.

Целеустремленный Леша-Терминатор, поравнявшись с ними, тоже как-то очень искренне удивился и медленно завалился под стол, прихватив с собой скатерть и часть сервировки. В зале наконец-то вскрикнули.

Я открыл Алексом дверь, и мы выкатились на улицу к стоянке. Снаружи быстро темнело, моросил дождь, и остро пахло морем. Мне опять захотелось на пляж.

Скрипнули тормоза – перед нами остановилась темная «девятка».

– Едем, едем, шеф! – радостно закричал я. – Давай, скорее!

Шеф выскочил из машины, обошел ее спереди и широко распахнул переднюю дверь. Я пихнул Алекса на сиденье и наклонился к ручке задней двери. Сильный удар в спину бросил меня на машину. Спасая лицо, я вытянул руки и уперся в стекло. На руках щелкнули наручники. Я попытался достать его, махнул назад ногой просто так, чтобы не стоять столбом, но получил по почкам и сполз на землю.

Тут подошли и остальные. Один взял меня за шиворот и поставил на ноги, ловко обыскал, вытряхнув содержимое карманов. Я мысленно попрощался с обратным билетом и пожалел о том, что глупо пререкался с пытающимся меня напоить и накормить Чего Изволите. Другой, тем временем, отворил мне дверь. Третий, так же за шиворот, выволок Алекса из машины и зашвырнул в колючие кусты. Водитель уже сидел за рулем.

Я оказался на заднем сиденье, сжатый двумя мощными телами. Мы тронулись.

– В чем дело? – спросил я, стараясь не выдать волнения.

Они не ударились в объяснения. Только правый сказал:

– Сиди спокойно. Будешь дергаться – убью.

Машина остановилась на перекрестке.

– А если я закричу? – спросил я для поддержания разговора.

– Давай, – неожиданно согласился правый, – покричи, потренируйся. Кричать тебе сегодня придется много.

Кричать мне не хотелось, расхотелось и разговаривать. Мы крутились по незнакомым улочкам, в окнах невысоких домов уютно горел свет, доносилась музыка.

Ах, Одесса, жемчужина у моря…

Происходило что-то страшноватое и абсолютно непонятное. Очевидно одно: я попал в переплет, и это – круто. Меня не били в машине, не оскорбляли, угрожали – да, но как-то ненавязчиво. Ехали, и все. Профессионалов можно определить за версту, находиться же с ними в таком тесном контакте вовсе не обязательно. Откуда они меня вели? И зачем? И, главное, каким образом здесь завязаны Алекс, Ленка и я? К Алексу они не проявили ни интереса, ни почтения. Это явно не его крыша. Я на почтение тоже не жаловался, но интерес присутствовал. И, наконец, что с Леной?

– Зачем она вам понадобилась? – спросил я.

Двое промолчали. Один неопределенно хмыкнул. Правый ткнул кулаком в переднее сиденье.

– А правда, зачем тебе десять тонн баксов, Сом?

Хмыкнувший снова хмыкнул. Сом остался нем, как рыба. Если это ответ на мой вопрос, лучше бы его не было.

Десять тысяч долларов за Ленку! Где я их возьму? Хотя, если занять на полгода, то, работая у Клина… Но, вполне возможно, я у него больше не работаю. Уволен за прогулы. Мойдодыр, вовремя не явившийся на отмывание денег…

Тут меня осенило. Это же явная разработка версии с Клином! Кто должен платить за секретаршу и одного из ведущих сотрудников? Естественно, их общий босс, счастливый обладатель лишних десяти тысяч баксов. То-то он мотался перед моим отъездом туда-сюда. Что же Костик мне ничего не сказал? Не знал? Конечно, не знал…

Я выдохнул, чувствуя, как тает внутри сталактит страха. Денежные вопросы – не моя сфера.

– Выходи, приехали, – подтолкнул меня левый и добавил:

– Только, давай, без фокусов, а?

– Для фокусов нужна ловкость рук, а у меня их нет.

Это оттаивал, огрызаясь, глупый сверчок.

– У тебя ничего нет, – из темноты двора сказал правый. – Даже завтрашнего дня.




2


Опрятная квартирка, в которую меня привели, располагалась сразу на первом этаже двухэтажного дома.

Меня посадили на старый, тяжеленный стул, завели руки назад между перекладинами спинки и застегнули наручники, потом ушли на кухню. Они мирно курили, беседовали, кого-то еще ждали. Меня словно и не существовало. Такая вот психологическая обработка. Я их раскусил и не поддался. Просто сидел, как памятник самому себе.

Запахло сыром, колбасой, кофе. Я сглотнул и попытался отвлечься, выбрать хоть какую-то линию поведения, продумать их вопросы и мои ответы. Не получилось. Очень хотелось курить.

– Эй, террористы, – позвал я, изнуренный ожиданием, – отдайте сигареты, на десять тысяч можно и свои купить.

Загремели стулья, и все четверо вошли в комнату.

Я их уже знал по именам. Стас – водитель, плотный, хмурый, с молотообразными кулаками, которые успели пройтись по моей спине. Рядом Чарик – яркий южанин с легким акцентом, стройный, с расходящимися плечами, кажется, старший. За ними стоял Сом, на сома ничуть не похожий. Вряд ли он жил под сваями, скорее, он их забивал головой. Ну, и, наконец, прямо надо мной горой возвышался Пояс, у которого отсутствовали и пояс, и талия, и все, что с этим сопряжено, заменялось большим животом, который, видимо, и обеспечивал кличку.

Они стояли и молчали. Я доверчиво глядел на них снизу вверх. Про сигареты никто и не вспомнил.

Выдержав необходимую паузу, Пояс почти ласково спросил:

– Где она?

Я открыл рот, закрыл, остолбенел, понимая, что не ослышался, и вопрос прозвучал именно так.

Увидев мою форсированную мимику, Пояс повторил на всякий случай:

– Где она? Куда ты ее отвез?

Нет, к этому вопросу я оказался абсолютно не готов.

Раскрытая ладонь ударила в ухо. Я дернулся и зазвенел.

– Так лучше слышно? – поинтересовался Пояс.

– Слышно хуже, – ответил я.

Удар по второму уху.

– А так? – Я догадался по его губам.

– Совсем не слышно.

– Хорошо, – подбодрил меня Пояс. – Так где же она?

– Я не знаю.

Надо было еще чего-нибудь добавить, но я обалдел от звона в ушах и упустил момент.

Пояс захватил воротник моей куртки с двух сторон и, упираясь мне в кадык, начал медленно сводить кулаки.

– Не знаешь? А номер части знаешь? Фамилию командира полка? Сколько у вас танков?

Мое горло превратилось в тоненький капиллярчик, в котором, к тому же, застрял кашель. Пояс ослабил хватку. Я судорожно схватил воздух, и все повторилось, и еще, и еще. Я выгибался дугой, пытаясь выдернуть руки из «браслетов», комната плыла, вертелась, вспыхивала и гасла. Было, вроде бы, и не больно, но как-то очень отвратительно. Наверное, так же чувствовал себя Никитич, когда я лил водку…

Я сидел, пытаясь отдышаться. Слезы градом катились из глаз, хрип, свист и кашель рвали горло. Любопытная четверка чаевничала на кухне.

– Эй, ты, окунь, чего-нибудь узнал? – крикнул Сом.

Сравнение меня развеселило, и я дважды гавкнул хриплым кашлем.

– Смотри-ка, вспомнил что-то смешное. Пойду, спрошу.

Это – непоседливый Пояс.

– Хватит, Пояс. Толич же сказал: его подождать. Он и так сейчас нервный.

А вот это уже Чарик. Славный парень.

– Кстати, Стас, давай, собирайся. Пора ехать за шефом.

– Я тогда пойду пока, рухну. – Пояс прошел мимо меня, открыл дверь смежной комнаты. – Чарик, шеф приедет – пнешь?

– Я пну, – прошелестел я.

Пояс подошел.

– Ты не подслушивай. Ты доживи, пинатель.

И шарахнул мне по обоим ушам сразу. Потом прошел в комнату и рухнул.

Стас с Сомом ушли. На улице завелась и отъехала машина. Чарик курил на кухне.

Мне, вроде бы, надо было что-то обдумать, но мешал звон в ушах, да и вся эта чушь, которая происходила, все равно не поддавалась логическому разрешению. Одно я знал точно: ягодки еще впереди.

Вошел Сом. Он запер входную дверь, появился в комнате и рассеяно оглядел меня, скорчившегося на стуле, что-то вспоминая. Вспомнил.

– Ты кого назвал террористом, гаденыш?

Сом сгреб меня за шиворот. Я напрягся и почувствовал какую-то новую степень свободы в руках. Сом душить меня не стал, а просто двинул локтем по челюсти. Не сильно. Но средне.

Я елозил руками за спиной. Кажется, планки внизу отошли от спинки стула вместе с гвоздями, когда я страдал от удушения Поясом.

Сом, удовлетворенный, отошел. Ему не спалось, не курилось – он маялся.

Я осторожно манипулировал непослушными пальцами, освобождая цепочку наручников. Надо только дождаться удобного момента.

Сом заглянул в спальню, задумчиво посмотрел на спящего Пояса.

– Иди, сделай это, – не удержался я. – Я никому не скажу, не бойся.

Пока Сом обдумывал мое предложение, я успел проклясть свой язык, своего сверчка, всего себя и, конечно же, Алекса.

Наконец, Сом понял, исказился яростью и двинулся ко мне, отводя руку.

– Ну, все, тебе быстрец, ублюдок!

Конечно, он не ожидал, что я, вообще, встану со стула, тем более, раньше, чем его кулак завершит траекторию, поэтому успел дважды удариться очень уязвимым местом о мое затекшее, но быстрое колено. Я завершил серию ударом головой в его сминающееся губкой лицо, и Сом шумно завалился на пол.

В спальне громыхнул Пояс, выскочил из кухни Чарик. Я зацепил стул ногой и с усилием швырнул его к кухонной двери. Чарик подпрыгнул, почти успешно, но стул, кувыркаясь, ударил его ножкой по колену, и Чарик растянулся в коридоре, саданув лбом в дверь туалета.

За моей спиной находилось окно, за ним – темный двор, ночная Одесса – все благоприятствовало бегству. Оставался лишь неповоротливый Пояс.

Я развернулся.

Он уже стоял в дверях смежной комнаты на одной ноге. Его живот метнулся влево, а справа мне в голову летел упакованный в тяжелый расшнурованный ботинок великолепный маваши-гэри, лучший из всех, виденных мной когда-либо не в кино. Еще я успел с сожалением и досадой отметить, что поспешно и превратно истолковал кличку, что эти придурки лучше бы звали его не только по отчеству, а полностью: Черный Пояс, чтобы не было никаких разнотолков.

Больше подумать я ни о чем не успел, только дернул руками за спиной, мысленно ставя блок. Свет вспыхнул и погас, и я довольно благополучно и почти безболезненно отбыл в чудесную страну, где нет ни Поясов, ни Мойдодыров, а целомудренные Натальи Васильевны растут прямо на деревьях.



Я очнулся оттого, что новый голос молотил по моей расплющенной голове не хуже ботинка Пояса. Разгорался скандал.

– Я предупреждал вас, что хозяин квартиры – мой старый друг? Чтобы был порядок? Что вы здесь устроили?

Это, несомненно, бушевал Шеф. Дождались, родимые.

– Стул сломан, на полу кровь! Что я скажу хозяину? Чарик, что он говорит?

– Ничего не говорит, Толич. Только кривляется и все ломает, да? – сдал меня Чарик.

– А ты здесь на что? Зачем вы ему дали все сломать? Я предупреждал, чтобы до моего приезда его не трогали? Чарик, где вы его откопали? Я по телефону не очень понял.

– Да в той конторе, что вы говорили, Толич. Там он засветился. Потом почувствовал что-то, стал по всему городу мотаться. А потом в аэропорт и – в Одессу. Как вы и говорили.

– Ничего он не почувствовал. Мы в самолете за его спиной сидели. Лох! – пробурчал Сом.

– Конечно, лох, – начал успокаиваться Шеф. – Сом, он тебя что, на наковальне ровнял?

– Да я бы его, Натолич… – попытался оправдаться Сом.

Шеф затопал по комнате. Скрипнула дверь в спальню, и снова молотом обрушился крик.

– Кто валялся на кровати? Пояс, ты?

– Я, Анатолич. Почти сутки не спал.

– Вижу, что ты – такая вмятина! – Шеф опять разошелся. – Ничего нельзя доверить! Бардак устроили, ковер чуть не испортили! Я обещал хозяину…

Голова у меня разламывалась, и я попросил:

– Нельзя ли потише?

– Очухался, придурок, – сообразил Сом.

– Подними его, Пояс, – приказал Шеф и снова заорал:

– Стас, готово?

– Три минуты, шеф, – отозвался из кухни Стас. – Чайник только вскипел.

Пояс рывком поднял меня и опустил на тот же самый стул, но уже без спинки. Комната пошла ходуном. В голову ударила такая боль, что я никак не отреагировал на кипящий чайник.

Я медленно открыл глаза. Полоснул дневной свет. Я зажмурился и снова открыл. Передо мной стоял маленький, квадратненький, почти лысый мужичок в отлично сшитом костюме под фирменным плащом нараспашку и с интересом меня разглядывал.

Я осторожно покачал головой.

– Ну, и дисциплинка тут у вас.

Из кухни появился Стас с чашкой в руках и протянул ее Шефу. Над чашкой клубился пар.

Я задергался. Пояс положил руку мне на плечо и вдавил в сиденье.

Шеф взял чашку и спросил:

– Стас, а почему чай? Ты же обещал кофе.

– Кофе Пояс вылил, говорит, отравлено.

– Так он вам еще и кофе отравил?

– Я тут как-то книжку читал, так там пишут: кофе – мертвый продукт, а как остынет и постоит – вообще, яд, – поспешно объяснил Пояс.

– Какую еще книжку?

– Да я не помню. Как триста лет прожить, Андреева.

Шеф подозрительно заглянул в чашку.

– Хорошо, что не Малахова… А кто здесь собирается триста лет прожить?

Вопрос остался без ответа. Что характерно, промолчал не только я.

Кажется, ни шпарить, ни колоть меня не собирались. Я немного воодушевился, насколько позволяли явные признаки сотрясения мозга. Сверчок же начал раздражаться. Он мог не есть, не пить, не курить сутками, и голова у него не болела.

– Пора бы и мной заняться.

Шеф посмотрел на меня с отвращением.

– Пора. Дайте ему вытереться. Да не полотенце! Платок, да, и намочи его, Чарик!

Чарик принес мокрый платок и протянул его Шефу. Шеф протянул мне. Иерархия.

– Мне что, ногой взять?

– Отстегни его, Пояс!

Пояс снял один наручник, подумал и пристегнул его к ножке стула. Я с трудом вынул руки из-за спины, расправил плечи. Руки и плечи сразу стали болеть. Я взял платок и осторожно провел по левой стороне лица. Платок закраснел, бровь защипало. Стало болеть все.

Пока я оттирался, Шеф пил чай, остальные молчали. Видимо, Шеф должен сказать или сделать что-то очень мудрое, после чего я сразу расколюсь, что это я украл Ленку из собственного офиса, и покажу на карте области место, где ее закопал.

Наконец, Шеф закончил и передал чашку Стасу. Сом пододвинул ему стул. Шеф сел и обратился ко мне:

– В общем, так, парень. Ты вляпался в дерьмовое дело. Вляпался по уши и уже начал нести за это ответственность, хотя и дело это не твое, ты просто копеечный исполнитель. С этим все ясно, и убивать тебя никто не собирается.

Он помолчал немного и, не дождавшись благодарности, продолжил:

– Ты можешь еще поприкидываться крутым, но это глупо. Ты все равно скажешь. К тому же, я ее найду и без тебя, но через тебя – быстрее, а я – очень занятый человек. Как видишь, разница лишь во времени и в том, скажешь ли ты это здоровым или переломанным на мелкие части. Ну, как?

Боль утихла, и я осторожно пытался соображать. Куда-то Клин меня подставил, с этим все ясно. Но то, что связано с Ленкой, я решительно не понимал. Просто «отойдите непосвященные». И еще одно я понял наверняка: правда не прокатит. За правду будут бить.

Что говорить, что делать, я не знал.

– Зачем она вам? – спросил я.

– Ну, наглец! – рявкнул Шеф, но подумал и тоже решил врать напропалую.

– Допустим, я – папа.

Нет, такое тоже не прокатит, любезный. Не может быть у мышки папа – лев. Его ложь немного воодушевила меня, и я продолжил тянуть время.

– Ну, и как там, в Ватикане?

– Дай ему, Пояс! – взревел Шеф. – Разбей ему башку и размажь по стене его дурацкие мозги!

Пояс схватил меня за горло и дернул вверх. Меня снова перекосило болью.

– Подожди, Пояс.

Шеф вспомнил все-таки обещание, данное старому другу, и сыграл отбой. Он засопел, успокаиваясь, полез в карман и вынул бумажник. Ну, что ж, за десять тысяч долларов я сознаюсь.

– Смотри сюда, придурок! – Шеф протянул мне фотографию. – Узнаешь, кто это?

Фотография была старая, мятая, надорванная с одного края. На ней улыбался совсем молодой и совсем незнакомый мне парень на фоне какого-то памятника. На руках у парня сидела печальная мартышка, поводок тянулся от ошейника за кадр.

Я перевернул фото и прочел:

«На вечную память от Виктора».

– Ну?!

– Я не очень-то разбираюсь в обезьянках, – сказал я задумчиво и тут же поправился:

– То есть, я имею в виду: мне надо подумать.

Бешенство вспыхнуло в глазах Шефа и погасло.

– Подумай, подумай. Хоть полминуты. А чтобы тебе легче думалось, поимей в виду вот еще что. Я знаю, кто он, где живет и чем занимается. Я знаю, что его нет в городе, он прячется где-то на даче, и что она сейчас находится там же. Или не так?

– Так, – ответил я. – Все сходится.

– Так что, ты никого не продаешь. Завтра, послезавтра, я все равно найду эту дачу. Но мы с тобой поедем туда сегодня. Так?

– Полминуты еще не началось.

Шеф закрутил головой.

– Ну, полный идиот!

Лица Чарика и Сома вытянулись, даже Пояс отпустил мое плечо.

– Так вы сами уже все узнали, шеф? – спросил из кухни Стас.

– Все кроме этой чертовой дачи, – ответил Шеф, но, ухватив суть вопроса, оглядел свою команду, усмехнулся и веско добавил:

– Предложение остается в силе. Кто найдет ее первым. Целой и невредимой.

Мужики повеселели и повернулись ко мне. Я протянул фотографию Шефу.

Меня на ней не было, и я никому ее не дарил. Зато я успел хорошо разглядеть мужчину, стоявшего в пол-оборота метрах в трех за улыбчивым похитителем чужих секретарш. Разглядеть, узнать, сравнить и кое-что прикинуть. И если Шеф так уверен, что Ленка находится на этой таинственной даче, то я знаю, как ее найти.




3


– Я не знаю, где дача.

Так начался мой подъем на гору истины по тонкому канатику лжи.

Шеф нахмурился.

– Тебе дать по голове или еще полминуты?

– Я не знаю, где дача, – упрямо повторил я. – Я не участвовал в похищении. Я – только курьер, мое дело – доставить документы.

– Какие документы?

– Анкеты, визы, загранпаспорта. Это моя специализация.

– Что ты мелешь?! Какие визы? У нее есть загранпаспорт!

Черт бы побрал эту Золушку!

– Она там не одна. Есть и другие девушки.

– Куда визы? Где они?

Шеф заинтересовался. Поверил?

– Визы в страны Африки. Куда и кого именно, я должен был узнать вчера при встрече в ресторане «Корона» с агентом Виктора, – я кивнул на фотографию, – а сегодня лететь в Москву или Киев, по обстоятельствам – оформлять.

У Шефа глаза полезли на лоб.

– В Африку, – упавшим голосом произнес он. Может, он, действительно, Ленкин папа, хотя бы двоюродный.

– И что твой агент, не пришел?

– Он пришел. Пришел раньше меня и напился. Я хотел его увезти из «Короны», но мне помешали.

Парни перестали дышать. В наступившей тишине раздался слабый раскат, предвестник скорой грозы.

– Кто?

– Да вот…

Я махнул свободной рукой, но ее тут же перехватил Пояс.

– Оставь его, Пояс! Кто помешал?

– Вот они. Чарики.

– Чарик!

Чарик, перейдя на жуткий акцент, пересказал все, что случилось в «Короне» и на стоянке, выставив меня в самом невыгодном свете.

– Врет он все, Натолич, – забубнил Сом. – Изворачивается, гаденыш.

Чарик и Пояс виновато молчали. Стас юркнул на кухню и загремел посудой.

Сверкнула молния.

Шеф орал минут десять. В итоге он пообещал всех уволить и нанять вот этого придурка, то есть, меня.

Я обрадовался и решил дополнительно прогнуться.

– Мы и сегодня должны были встретиться перед моим отъездом. В два часа там же, в «Короне». Он, вообще, там часто бывает, особенно, с утра. Только не знаю, придет ли он после вчерашнего.

Шеф бросил свирепый взгляд на своих молотобойцев, но понял, откуда пришла подача, и подозрительно спросил:

– С чего это ты вдруг запел?

– Мне понравилась идея с заменой ваших бойцов на меня. С сохранением общего фонда заработной платы.

Ну, не говорить же мне, что я это все только что придумал с целью попытаться, просто попытаться поставить им несколько задач, требующих одновременного решения.

– Шеф, завтрак готов, – позвал Стас.

– Ну, смотри, если ты наврал… – Шеф не стал тратить время на красочные зарисовки из моего будущего. – Так… Сейчас полдевятого. Когда ресторан открывается?

Я пожал плечами, дернулся от боли в шее.

– Не знаю.

– Чарик, ты хорошо запомнил того, второго?

– Толич, нарисовать, да?

– Рисовать будешь деньги всю оставшуюся жизнь, если проколешься. Забирай Сома, поймаете машину, поедете туда. Походишь вокруг, разузнаешь. Если появится, звони – мы подъедем. Если нет – приедем к двум. Все действия согласовывать. Ясно?

– Все ясно, Толич.

– Ясно, Натолич.

Группа захвата Алекса завтракала. Мне не предложили, да не очень-то и хотелось. Такова участь всех предателей: сначала тебя всячески задабривают, сулят не убивать и не ломать на части, а когда добьются своего, даже сигареты не предложат. Меня же настолько презирали, что так и оставили в одном наручнике. Но все же Сом и Пояс попеременно приглядывали за мной во время завтрака. Я вел себя примерно, лишь ерзал на стуле, пытаясь разогнать кровь в ногах.

Сом и Чарик ушли. Пояс сел рядом и включил телевизор. Шеф со Стасом о чем-то говорили на кухне. Я опустил голову, сделал вид, что задремал, и чуть, действительно, не уснул.

Я встрепенулся и внимательно посмотрел на Пояса. Он, не отрываясь от телевизора, процедил:

– И думать забудь – голову оторву.

– Оторви Сому, он с головы гниет.

Я снова закрыл глаза.

Пояс обиделся. Он схватил меня за волосы и дернул вверх. Все вышло предельно натурально. Голова не оторвалась, но боль вспыхнула желтыми нимбами, подкатила тошнота. Я застонал, судорога прошла по лицу, и я издал специфический горловой звук.

Решимость Пояса сменилась испугом.

– Если ты, урод, испортишь ковер…

– Если ты еще раз дотронешься до моей головы, я обязательно испорчу ковер, – пригрозил я и выдал новый спазм.

– Пояс, чего вы там шепчетесь?

– Да этот урод блевать собрался!

– Я вам поблюю! Давай его в туалет. И дверь на кухню закрой, дай посидеть спокойно.

Пояс втолкнул меня в туалет, сам встал сзади, в дверях.

Я согнулся дугой, уперся руками в унитаз и издал убедительное рычание. Представил, что я – пружина, сжатая до предела. Из-под руки взглянул на Пояса. Он не знал, что я превращаюсь в пружину. Он думал, что меня тошнит, и брезгливо отвернулся.

Пружина распрямилась. Моя нога выстрелила назад и вонзилась Поясу под скулу. Он отлетел и рухнувшей горой забаррикадировал дверь на кухню.

Я метнулся к выходу. Дверь была не заперта. Я проскочил лестницу в пять ступенек и вылетел во двор.

Во дворе стояла темно-синяя «девятка», и точно такой же Стас, как и на кухне, задом выползал из-под рулевой колонки. Я не стал спрашивать, как он туда попал. Наверное, я все-таки ненадолго уснул, сидя на стуле. Я ударил его по затылку болтающимся наручником и, хотя этого оказалось вполне достаточно, мстительно саданул по почкам.

Выезжая со двора, я увидел разъяренного Шефа, что-то кричащего в форточку. Понятно: он один остался не охвачен моим вниманием и чувствовал себя обделенным.

Я опустил стекло и глубоко вдохнул свежий утренний воздух с привкусом моря. Получилось!



Немолодой мужчина с фотографии не был моим старым знакомым. Я увидел его на открытой террасе кафе «Синдерелла» первый раз в жизни, когда он давал Алексу сигарету. Надеюсь, не в последний. Юного мафиози с фотографии, мужчину из «Синдереллы» и толстого пацана из вазочки с мороженым объединяла не только ситуация – они все были друг на друга похожи. И начиналось это сходство, естественно, со старшего по возрасту, так что, Алекс подъехал к нему явно не за куревом. Если Ленка спрятана на даче, то Дедушка знает это место не хуже сына и, тем более, внука.

Я попетлял по сонным улочкам, заехал во двор, остановился. Из зеркала на меня глянула бегло-каторжная рожа, изможденная лишениями. Разбитая бровь опухла, от виска к уху тянулся кровоподтек, щеки, уши, шея – все, что росло выше плеч, покраснело и опухло, включая мозги. Может быть, поэтому промелькнула мысль: а не послать ли все к черту? Если такие ребята, как Шеф и компания, ищут Ленку, сев мне на хвост еще в Питере, они все равно ее найдут. Какая разница, кто быстрее, зачем мне это пост-социалистическое соревнование?

Я перегнулся через спинку и, кряхтя, дотянулся до аптечки. Хоть здесь повезло: я ворвался в маленький заграничный магазин. Тут была и перекись, и вата, и разовый бритвенный станок, и телесного цвета пластырь.

Первым делом я набросился на панадол. Потом стер кровь, залепил бровь, поднял воротник и застегнул молнию до самого верха. Вид стал более приличный. Стремясь к совершенству, я закапал что-то в глаза и всухую побрился.

Оставалась еще одна проблема. Какой-нибудь дотошный гаишник мог остановить меня и поинтересоваться, почему я езжу в наручнике, и почему второй не застегнут, как положено. Объяснять долго, откупаться нечем. Я потянулся к бардачку в поисках инструмента. Бардачок был набит всякой всячиной, сигарет, конечно, не оказалось, но инструмент лежал сверху и выглядел, как иностранный пистолет с глушителем.

Я вспомнил армию, ребят, наш ночной поход в горы. Тогда мы получили приказ и спасали совсем незнакомых девчонок. Спасать Ленку мне никто не приказывал.

Мне чуть не стало стыдно, но я все списал на усталость. Пусть эта маленькая мышка – вовсе и не мышка, пусть она утаила от меня что-то темное, но украли ее у меня, и шефом она называла меня, а не этого председателя племенного колхоза. Потом, не мешало бы выяснить, что, вообще, все это значит, и удовлетворить свое нездоровое детективное любопытство. Ну, и, наконец, я просто не мог уехать без денег, документов и сигарет.

Я сунул пистолет под куртку и направился в ближайший подъезд.

В замершем подъезде хлопок прозвучал, как выстрел. Мне показалось, что кисть оторвалась и, звякнув, упала на пол. В ответ на втором этаже звякнула и открылась дверь.

– Петро, это ты? – громко спросил мужской голос, и кто-то затопал по лестнице, крича: – Подожди, Петруха!

Я спрятал пистолет под куртку и пнул наручники в темный угол.

Домашний дядька в майке, шароварах и шлепанцах удивленно разглядывал меня с площадки первого этажа.

– А где Петро?

– Абдулла зарезал, – ответил я неприветливо.

Дверь наверху снова открылась, зашаркали шаги, раздался женский голос:

– Кто там – Петро?

– Нет, – ответил мужик.

– А кто?

– Да какой-то идиот.

– Так иди домой, шо там стоять?

Он пожал плечами, повернулся и побежал наверх. Я пожал плечами, поднял наручники и вышел во двор.

В чем они все пытаются меня убедить? В том, что по приезду к ним в Одессу легким морским бризом у меня сорвало крышу? Не согласен. Хотя, если под моей крышей подразумевать Клина, то вполне возможно.

Я сел в машину и внимательно осмотрел двор. Петрухи нигде не заметил.



Я усиленно боролся со сном на маленькой улице с односторонним движением, фонтаном и пианино не более часа. Он опять пришел с мальчишкой. Дедушка нес подмышкой теннисные ракетки, внучок стучал мячиком об асфальт. Такая лубочная картинка.

Они пересекли улицу прямо перед моим бампером, поднялись на террасу и уселись недалеко от ограды.

Панадол успокоил головную боль, но не чувство голода. Кроме того, хотелось спать и курить, хотелось сильно и одновременно.

Почувствовав желание, не спеши удовлетворить его. Так говаривал какой-то древний умник. Ясное дело, мужик некурящий, а перед изречением хорошо покушал и выспался. Может, он думал о женщинах, тогда – простительно.

Я тоже не спешил с удовлетворением, но ни о чем другом, как о сне и сигарете, думать просто не мог. Естественно, я опять не имел детального плана действий. Я не знал, что делать с мальчишкой. Не буду же я похищать Дедушку, что связано с нанесением легких телесных повреждений, на глазах у любящего внучка. Или пусть с детства привыкает к суровой действительности?

Мальчишка вел себя отвратительно. Он продолжал стучать мячом уже по столу и опрокинул бутылку с «Пепси». Пока Чего Изволите вытирал лужу, мальчик уполз за мячиком под соседний стол. Добрый и снисходительный Дедушка взирал на все это со специфической улыбкой, предназначенной любимым чадам.

Наконец, им принесли мороженое. Мальчишка отложил мячик на край стола. Мячик обиженно качнулся, спрыгнул на пол, проскочил сквозь ограду и покатился по тротуару.

Я был тут как тут. Выскочив наружу, я подхватил мяч и вернулся в машину.

Мальчик отодвинул вазочку и решительно направился ко мне. Смелей, малыш, сейчас ты и позовешь мне Дедушку для беседы.

Малыш заглянул в открытое окно противоположной двери.

– Эй, мужик, отдавай мячик!

Вот тебе раз! А я-то думал, что я – дяденька.

– Дедушку позови, ему отдам.

Он распахнул дверь и с возмутительно-наглой рожей сунулся в салон.

– Ну-ка, быстро отдал мячик!

Я посмотрел через лобовое стекло на Дедушку. Он благостно улыбнулся и махнул мне рукой: мол, не связывайся, лучше отдай по-хорошему. План почему-то созрел прямо сейчас. Я схватил мальчишку за шиворот и рванул внутрь, перегнулся через него и захлопнул дверь.

Заурчал мотор, машина тронулась. Я снова нагнулся над барахтавшимся мальчиком к опущенному боковому стеклу и громко прокричал:

– В два часа в «Короне»! Я передам условия! Никаких глупостей! «Корона», два часа!

Дедушка, наверное, все еще улыбался, когда мы, проскочив улицу, скрылись за поворотом.




4


Мальчик выпрямился на сиденье красный, злой и удивленный. И, надо заметить, совсем не испуганный.

– Нам через час на теннис. Галина Гавриловна будет ждать, – сообщил он нерешительно.

– Подождет твоя Горилла Навратиловна. Где твой папа, на даче?

Он кивнул.

– Вот к нему мы сейчас и поедем. Дорогу помнишь?

Он опять кивнул, воодушевился и обнаглел.

– Ну, тебе от него попаде-е-т. Сворачивай, сворачивай же! – завопил он неожиданно.

– Куда?

– Да проехали уже! Следующий перекресток налево, – прогудел мальчик инструкторским басом.

– А кто он, твой папа?

– Мой папа – акула шоу-бизнеса! – отчеканил акуленок. – Знаешь, что он с тобой сделает?

– Что?

– Как даст по морде! А потом как еще изобьет!

– А потом?

Мы выехали к морю. Эх, сейчас бы покурить, поспать и искупаться. Спросить у этого жлоба, что ли? Да нет, вряд ли Дедушка балует его сигаретами.

– Изобьет, и что потом?

Ему понравилась эта игра.

– Отрежет тебе все уши.

– Так, хорошо, потом?

– Оторвет нос.

– Молодец, мальчик! – подбодрил я его. – Ну, а потом?

Он задумался ненадолго и радостно крикнул:

– Изрежет на мелкие кусочки!

– Потом отдаст все твоей бабушке, и она сварит студень на твой день рождения! – так же радостно закричал я.

Пацан надулся, уставился в окно, и через пару минул я пожалел об этом. Впереди на обочине стояла милицейская машина. Мы оба смотрели на нее.

– А вот я и скажу, что ты меня украл у дедушки , – поделился он своими соображениями.

Я, не раздумывая, вытащил пистолет и ткнул ему в бок.

– Выедем за город – дам пострелять.

Мальчишка поверил, засиял и так, сияя во все лобовое стекло, пронесся мимо гаишника.

Город остался позади. Море тоже вильнуло в сторону и постепенно скрылось за холмами.

– Долго еще? – спросил я.

– Минут сорок, – ответил он, не задумываясь. – Дай пострелять.

– Да ты еще в часах-то не разбираешься, – усомнился я.

– Когда папа девок возит, они всегда здесь спрашивают. Когда стрелять будем?

– Когда к папе на дачу приедем.

Я свернул на проселок и, проехав километра два, остановился.

– Дай пострелять, обещал же!

Его рука нырнула мне за спину. Я дернулся и ударился затылком о боковое стекло. Разозлившись, отвесил ему подзатыльник. Мальчик съежился в кресле и заплакал.

Боль в голове стихала. Мне стало стыдно и жалко мальчишку. Хоть и толстый, и наглый, но все-таки маленький. Он тоненько подвывал и тер кулаками глаза.

А еще он был сыном моего врага, из-за которого меня били по голове и ушам, душили и оскорбляли, не давали есть, спать, курить и искупаться. И сам мальчик являлся главным козырем в моей партии. Если мне не удастся с наскока вытащить Ленку, то можно попытаться произвести бартерную сделку.

– Хватит ныть, щенок! – прикрикнул я на него.

Мальчишка замолчал и уставился на меня испуганными глазенками.

Мне опять стало неуютно от его взгляда.

– Лучше расскажи что-нибудь.

– А что рассказать? – Он шмыгнул носом.

– Что твой папа сделает, когда меня поймает.

Он начал неуверенно, потом увлекся, стал фантазировать, да так складно, что я снова закипел. То-то же, маленький ублюдок!



Я искал изъяны.

Вряд ли Дедушка позвонил в милицию, иначе меня бы перехватили на выезде из города. Скорее всего, он сразу связался с сыном. Тот должен выехать не позже, чем без четверти час, а еще вероятнее, сразу же после звонка, забрав всех, кто под рукой, чтобы обеспечить необходимые приготовления. В два часа они встретятся с Шефом в «Короне», и это будет нелегкая встреча, клянусь Поясом. У меня останется, как минимум, гарантированных полтора-два часа, чтобы подавить очаги маловероятного сопротивления, взять территорию под контроль, освободить заложников и вернуться в место временной дислокации, то есть, смыться.

План был хорош во всех отношениях. В час-тридцать мы тронулись в путь.

Я не нарушал правил, сбрасывая скорость в населенных пунктах, поэтому мы доехали за час. Дача стояла в стороне от небольшого села, отделенная кладбищем и пыльным гектаром травы, и представляла собой внушительный двухэтажный каменный особняк, способный вместить всю Ленкину группу вместе с мастачкой и Твиксом.

Из-за невысокого забора свисали ветки сирени. Сквозь листву и одуряющий запах доносилась мягкая музыка. Кто-то красиво шептал и всхлипывал по-французски.

Я подъехал к раскрытым настежь воротам, но приглашением не воспользовался. За воротами на просторной площадке стояла иномарка.

Я вышел, выпустил мальчишку из машины и крепко взял его за руку.

Из-за иномарки появился Дедушка.

– Витенька! – выдохнул он и бросился ко мне.

Я удивился такой фамильярности, но обниматься с Дедушкой не стал. Не в Рейкьявике.

Мальчишка же, видя мое замешательство, закричал:

– Дедушка! – и задергался, вырываясь.

– Сейчас же отпустите его! Что вы себе позволяете, молодой человек? Что за бандитские выходки? Почему вы не в «Короне»? – решительно напирал Дедушка.

– Мальчик может пообедать и дома. А вы, уважаемый, лучше замрите на месте. – Я отодвинул полу куртки, приводя аргумент. – Не надо толкаться, вы не на Привозе.

Он замер, заморгал, хотя моргать я не велел.

Витенька-младший лицемерно захныкал.

– Витенька, что он с тобой делал? – с ужасом спросил Дедушка.

«Что за намеки?!!» – заволновался сверчок.

– Ты на что намекаешь, обезьяний дедушка? Оставь свои грязные вопросы и отвечай на мои. Или мы уезжаем. Прямо сейчас. В Африку. Раз, два, три, готов?

Дедушка закивал. Витенька перестал хныкать, крепко сжал мою руку и запрыгал на месте.

– Кто в доме?

– Только я и девочки.

– Еще мужчины есть?

Он замялся.

– Ну?

– Один Волк.

Волк, так Волк. Во всяком случае, это конкретно. Не так расплывчато, как Пояс.

– Где Волк?

– В зале. Он там с девочками.

– Куда выходят окна?

– Два сюда, на площадку. Остальные …

– Идем в дом. Окна обходим. Вы впереди, мы с мальчиком сзади. Задача ясна?

– Молодой человек, – торопливо зашептал Дедушка, – не надо пугать девочек. Давайте обсудим ваши условия. Только отпустите Витю. Я останусь вместо него. Ведь вам нужны деньги? У меня они есть. В разумных пределах я могу…

– Идем в дом! – рявкнул я.

Прячась за кустами и пригибаясь, мы добрались до крыльца, прошли затененным прохладным коридором и уперлись в дверь, за которой громко и недвусмысленно охала француженка.

– Встань сюда! – скомандовал я Дедушке и, не отпуская мальчика, осторожно приотворил дверь.

За дверью, действительно, оказался просторный зал, увешанный зеркалами. В дальнем углу, на стоявших в ряд стульях раскинулся и в полный голос тащился, приближаясь к оргазму, магнитофон. Семь девиц, повернувшись к нам обтянутыми лосинами задами, накатывались волной на голого по пояс парня. Сзади у него болталась лохматая тряпка. Парень был накрашен и неприлично извивался.

– Шо это за бардак? – От удивления я перешел на одесский.

– Эротическая композиция «Волк и семеро козлят». Девочки репетируют, – с гордостью ответил Дедушка.

Я толкнул дверь и вошел.

Волк бросил на меня заинтересованный взгляд. Я понял, почему замялся Дедушка, когда я спросил о мужчинах.

Девушки повернулись к нам. То, что сзади казалось блузками, спереди было крупной сеткой, накинутой на голые тела. Но эту деталь я схватил лишь боковым зрением. Я стоял столбом и во все глаза смотрел на козленка, расположенного как раз в центре эротической композиции. Козленок тоже глядел на меня расширившимися от изумления глазами. Потом изумление сменилось радостью, в глазах заискрился смех и еще что-то такое туманное, бархатистое, от чего у меня по телу пробежал озноб, и заболела голова.

– Здравствуйте, Виктор Эдуардович, – сказал козленок отчетливо ехидным человеческим голосом. – Вот уж не ждали.

– Привет, Наташка, – отозвался я.

Наталья Васильевна сняла с крючка полотенце, накинула на шею, кое-как прикрыв сетку, и подошла ко мне. Мы поцеловались, сначала осторожно, потом и неосторожно. Голова сразу прошла, дрожь осталась.

– Наташенька, Наташенька, вы знаете этого молодого человека? – влез в кадр Дедушка. – Наташенька, скажите ему, пусть он отпустит Витю.

Я опустил глаза. Моя рука обнимала Наталью Васильевну за талию, другая сжимала Витенькину руку. Он стоял смирно и заворожено смотрел, как мы целуемся.

Я разжал пальцы и потрепал его по плечу.

– Иди, поцелуй дедушку, маленький маньяк.

Они тоже бросились друг другу в объятья, как будто не виделись год.

– Как ты нашел меня, Джульбарс? – спросила Наталья Васильевна и снова погладила меня взглядом.

Я пожал плечами.

– О, Господи, это еще кто? – воскликнул Дедушка, глядя в нашу сторону.

– Это мой телохранитель, – не оборачиваясь, ответила Наталья Васильевна и провела ладонью по моей щеке.

Мне очень не хотелось ее отпускать, один раз я уже сделал такую глупость, но тон Дедушкиного вопроса мне не понравился. Я поймал его взгляд, направленный мимо меня в окно, и одновременно услышал щелчок захлопнувшейся автомобильной дверцы.

От ворот к дому шел взъерошенный Алекс. Его сопровождал Чарик, правую руку он держал под пиджаком. За ними настороженно следовали Пояс и Сом. В ворота въезжала зеленая «шестерка», та самая, что встречала Алекса в аэропорту.

Значит, этот недобиток утром вылез из кустов и пошел похмеляться, где и засветился раньше времени, не оставив мне и часа на отступление.

Приближалось второе действие эротического шоу. Волк и семеро одного козлят.

Я схватил Наталью Васильевну за руку.

– Наташа, это бандиты! Бежим!

Наталья Васильевна поморщилась и недоуменно посмотрела на меня, потом в окно.

– Что с тобой, Витя? Какие бандиты? Ты что, не помнишь Алекса? А с ним Чарик, а вон, дальше – Сомик и …

– Поясочек, – подсказал я.

– Ну, узнал? А кто сидит в машине, видишь?

Я видел.

– Это Шеф.

– А ты говоришь, бандиты.

Наталья Васильевна снова удивленно поглядела на меня.

– Вы что, поссорились?

– Поссорились, – кивнул я потерянно.

Мне не хотелось сходить с ума. Особенно, сейчас. Я бы лучше предположил, что Шеф с командой соскочили из одной палаты. Но чокнутая Наталья Васильевна – это невозможно. Значит, все-таки я. Или…

Тут в моей бедной голове закрутился калейдоскоп, и разноцветные осколки стайками потянулись к центру, укладываясь в четкий узор.

Наталья Васильевна высунулась в окно, замахала рукой и крикнула:

– Папа, я здесь!

Если бы она сделала это на секунду позже, я бы и сам догадался, что их Шеф – это и мой шеф Василий Анатольевич Клинский.




5


В таком порядке они и появились.

Чарик вошел следом за Алексом, увидев меня, дернулся. Я посмотрел на появившийся в его руке пистолет и нахально зевнул. Я своего дурака отвалял – теперь их очередь.

– Здравствуйте, Наталья Васильевна, – сказал Чарик, не сводя с меня цепкого взгляда. – Отдай ствол, если жить будищь.

Наталья Васильевна изумленно смотрела то на Чарика, то на мои манипуляции. Я осторожно вынул пистолет и бросил на пол.

– Здравствуйте, Наталья Васильевна, – прозвучало хором, и опять мне:

– Попался, дружок. – Это хриплый Пояс.

– Тебе конец, ублюдок. – Это стандартный Сом.

– Здравствуйте, мальчики, – все также удивленно отреагировала Наталья Васильевна. – Что все-таки происходит? – и тут же ее голос зазвенел металлом:

– Назад, Пояс! К стене!

– Но, Наталья Васильевна…

– К стене, я сказала! Чарик, Сом – к стене!

Они поворчали, но отошли и стали нахально разглядывать остальных козлят. Девушки, уставшие быть зрителями, повеселели. Волк и Дедушка с Витей остались в партере.

– Здравствуй, Стасик. К стене! Здравствуй, папа.

– Здравствуй, Наталья. И этот здесь!

Клина к стене не отправили. Он подошел к Наталье Васильевне, внимательно ее осмотрел и поцеловал в лоб. Она чмокнула его в щеку.

В зале повисло облако паузы.

Разборку начал Алекс.

– Наташа, в чем дело? Они схватили меня в «Короне», угрожали, отняли машину у Мити. Этот вот …

Он возмущенно махнул рукой в сторону Клина. Пояс оторвался от стены, и они с Алексом с дотошной аккуратностью повторили наш этюд на кухне у Натальи Васильевны.

Алекс сполз на пол, оставляя на стене кровавый след.

Кто-то ахнул, кто-то хихикнул.

– Во дает толстый! – восхищенно охнул Витенька.

– Да я за тобой могу спрятаться, – обиделся Пояс.

– Хватит болтать! Пусть посторонние уйдут, – распорядился Клин. – Кто хозяин дома?

– Я не пойму, почему вы здесь командуете? – возник из транса Дедушка. – Идите, девочки. Витенька, иди с девочками наверх.

Стайка выпорхнула из зала. Последним балетно вышагивал Волк. Проходя мимо Чарика, он неожиданно получил мощного пинка и вылетел за дверь.

– Шевелись, цапел, – с ненавистью сказал вслед Чарик. Он же не знал, что Волк является частью художественной композиции.

Дедушка снова возмутился.

– Я тоже хотел бы знать, что все это значит. Может, молодой человек, вы и меня швырнете о стену?

– Могу швырнуть о противоположную, – пожал плечами Пояс.

– У меня украли дочь, и мы нашли ее в этом доме, – как-то не очень уверенно констатировал Клин.

– Господи, Наташенька, это ваш папа? Но кто же вас крал? – засуетился Дедушка. – Наташенька, скажите ему, мы пригласили вас участвовать в конкурсе.

– В чем дело, Наталья? – Клин повысил голос.

Наталья Васильевна невинно улыбнулась.

– Но, папа, я же оставила дома записку: «уехала танцевать». Меня, действительно, никто не крал. И, потом… – Она выпустила невидимое жало и ударила папу в самое сердце. – Я не думала, что ты вспомнишь обо мне раньше, чем через месяц-полтора.

Черствый Клин рассыпался в крошку.

– Ох, Натаха! Да я бросил все свои … То есть, я так беспокоился! И еще мне сказали, что тебя запихнули в машину и увезли.

Клин виновато покосился на свою команду. Те доверчиво закивали.

– Ну, да, – подтвердила Наталья Васильевна, – мы торопились на конкурс.

Клин благодарно посмотрел на дочь и голосом интересующегося папы спросил:

– А что за конкурс?

– Пусть молодые люди садятся и ведут себя прилично, – подал голос Дедушка. – Как, простите, ваше имя-отчество?

– Василий Анатольевич.

– Виктор Викторович, – представился Дедушка и продолжил:

– Через неделю в Одессе пройдет международный конкурс «Эротическое шоу». Наша фирма тоже принимает в нем участие. Мы собрали довольно сильную группу. Алик… – Дедушка скосил глаза и жалостливо вздохнул. – Алик специально ездил в Петербург, чтобы передать Наташеньке приглашение от Вити.

Он посмотрел на Клина и поспешно поправился:

– От нас с Витей… От фирмы… Вы, наверное, недолюбливаете Витю?

Дедушка еще раз виновато взглянул на Клина.

– Я с вашим сыном незнаком! – отрезал Клин. – Видел только на фотографии.

– Ой! – всполошился Дедушка. – Ему же надо срочно позвонить в «Корону». Ведь он не знает, что молодой человек, который украл Витеньку, – жест в мою сторону, – уже вернул Витеньку.

У меня голова шла кругом от такого обилия Витенек, поэтому я не заметил, как очередь дошла до меня.

– Крадешь, значит? Визы в Африку? – зловеще произнес Клин. – Ну, с тобой разговор особый. Пояс, посмотри за ним, чтоб не сбежал. Тем более, ты у него в долгу.

Мне надоело стоять в углу. В конце концов, я не запятнал звание частного детектива и вернул дочь безутешному отцу.

– Если дело в долге, то пусть они все за мной смотрят.

– Папа, Витя, что с вами? О чем вы?

Наталья Васильевна подошла ко мне и взяла за руку.

Я улыбнулся ей.

– Наташа, мы с Клином ни разу не виделись. Общались только через Костика.

– Какой я тебе Клин, щенок? – загремел Клин. – Причем здесь Костик? Чарик, на кого он работает?

– На «Мойдодыра», – нагло заявил я. – Кстати, кто-то из ваших парней забрал мое удостоверение.

Стас порылся в карманах.

– Вот его ксива, шеф. Липа какая-то. Забыл вам показать.

Глаза у Клина вылезли на просторный лоб. Наконец, он переварил, буркнул Стасу:

– Не забыл бы – не ходил бы с разбитым котелком.

Потом мне:

– Так ты и есть тот идиот, который придумал «Мойдодыр»? Как я сразу не догадался! – и снова заорал:

– Почему в удостоверении: «МДД»? Во всех документах написано черным по белому: «Мой-до-дыр!» Что ты здесь делаешь? Зачем вьешься вокруг моей дочери и морочишь мне голову с Африкой?

Я не мог сразу ответить на столько вопросов. Наталья Васильевна пришла мне на помощь.

– Он искал меня, папа.

– Почему он искал тебя? Почему не сообщил мне? Почему не на работе? Откуда он, вообще, все узнал?

– Ох, папа, да не кричи же ты так!

Клин затих.

– Правда, Витя, а как ты узнал, что я здесь?

– Наташа, я приехал сюда не за тобой, – не глядя на нее, выдавил я.

– Что значит: не за тобой? – начал опять кипятиться Клин. – За Поясом, что ли?

– Папа!

– У меня украли секретаршу.

Клин с язвительной ухмылкой открыл было рот, но промолчал.

Пришел Дедушка с куском ваты и склонился над Алексом. Наталья Васильевна легонько взяла меня за подбородок, подняла голову.

– Расскажи, что случилось.

Я довольно подробно рассказал.

Когда я дошел до Алекса и «Шанс-Данса», Дедушка спросил:

– Так это вы, молодой человек, разгромили «Шанс-Данс»? Ну, это уже… Бандитизм какой-то.

Его перебил Клин очень нехорошим голосом:

– Чарик, так где, ты говоришь, вы его выследили?

Чарик опять ударился в акцент.

– Чарик, не понял!

– Что здесь непонятного, папа? Ты вышел на «Шанс-Данс» через своего одесского друга, послал туда ребят. Они там порезвились, потом увидели Витю. Если бы не Витя, они бы взяли Алекса. Чарик здесь ни при чем, это Витя им все карты спутал.

Наталья Васильевна закончила перевод и прижалась ко мне.

– Так это вы, молодой человек, разгромили «Шанс-Данс»? – обратился Дедушка к Чарику. – Ну, это уже…

– Это недоразумение мы уладим, – заверил Клин.

– У нас чистое дело! – возмущенно продолжал Дедушка. – Мы не продаем девочек в стриптиз-бары, тем более, в Африку. Мы продаем программы. Мы набираем танцовщиц, делаем программы и устраиваем гастроли. Алик ездит по городам и привозит девочек сюда. Они здесь репетируют, здесь и живут. Условия хорошие. Можете пойти, проверить. Девочки довольны. Правда, Наташенька?

– Правда, Виктор Викторович. Не волнуйтесь, папа восстановит ваш филиал. Ведь это все из-за меня. Но главное другое: что с девушкой? Это, между прочим, твоя служащая, папа.

– Так какого черта он… – Клин посмотрел на меня, на нее и запнулся. – Ладно, вернемся в Питер, будем искать. Так и сказали: клоун, говоришь? Они что, тебя хорошо знали?

Я чувствовал сквозь полотенце тепло, идущее от Натальи Васильевны, и не хотел пререкаться.

Клин тоже чувствовал, что что-то не так. Он подозрительно прищурился.

– Наталья, а что ты его, собственно, так опекаешь?

– Потому что он – мой любовник.

Я обалдел. Четыре груди издали мощный завистливый вздох.

Клин яростно сверкнул на меня глазами и пообещал:

– Вылетишь из «Мойдодыра», как из «Узи»! – и добавил с отвращением:

– Ну, все успел!

Наталья Васильевна подошла к отцу, обняла его и что-то зашептала на ухо.

Клин обмяк.

– Натаха, когда же он успел?

Кажется, это единственное, что он страстно хотел узнать.

– Еще успеет, – ответила Наталья Васильевна и сделала заявление:

– Виктор Викторович, миленький, мне очень жаль, но я не буду участвовать в программе. Я поеду с папой и с ребятами домой.

– Но как же так, Наташенька, ведь осталась всего неделя?

– Нет, Виктор Викторович, извините за все это, и спасибо. У меня ведь и сессия скоро.

Клин просиял.

– Папа, мы с Витей уходим. Вы тут разбирайтесь с ущербом. Куда тебе позвонить?

Клин назвал номер, забеспокоился.

– Куда это вы собрались?

– В гостиницу.

– Я сейчас пошлю Стаса за билетами.

Наталья Васильевна взяла меня за руку и повела из зала. У двери обернулась.

– Папа, мы полетим завтра и не очень рано.

Клин вспомнил, кто здесь главный.

– Хорошо, дочка.

Я тоже кое-что вспомнил.

– Стас, отдай-ка мои сигареты.



Я сидел на краю гостиничной кровати, одетый в уголок простыни, наброшенный на колени. Сзади меня сидела совсем неодетая Наталья Васильевна. Наше взаимное узнавание бурно и ликующе пронеслось по номеру от ванной комнаты до постели, где и завершилось, принеся мне новый приступ головной боли.

Ее осторожные пальцы чертили зигзаги на моем затылке, темени, висках, иногда к ним присоединялись и губы. Два теплых круглых котенка терлись носами о мои плечи.

Боль отпускала. Я блаженствовал, окунувшись в ощущения, почти не слушая Наталью Васильевну. Я был, кажется, счастлив.

– … он тогда учился в морском училище имени Макарова. Ну, форма, и все такое…

– Имени адмирала? – зачем-то спросил я. Наверное, чтобы показать, что я внимателен, как никогда.

– Имени пистолета, – ответила бдительная Наталья Васильевна. – Не хочешь, могу и не рассказывать.

– Прости, Наташа, я слушаю, только не очень внимательно.

– Ну, тогда слушай хотя бы с интересом.

Я протянул руки назад, обнял ее ноги и стал слушать с интересом.

– Ну, вот, высокий, красивый, в форме. И танцевал так здорово! Я тоже хорошо танцевала. Мы на танцах и познакомились. А летом я сбежала с ним в Одессу. Я не то, чтобы в него влюбилась. Молоденькая была, глупая, да и одна совсем. Папа тогда работал у сумчатых, а мама от нас еще раньше ушла… Чему ты улыбаешься?

Я, действительно, улыбнулся, но, вроде бы, не затылком.

– Да трудно представить Клина челноком.

Наталья Васильевна рассмеялась.

– Папа и не был челноком. Он работал в Австралии. У него был хороший контракт и перспективы открыть свою фирму. Совместное предприятие. Все пошло прахом.

– Почему?

– Из-за меня. Папа все бросил и вернулся. Это было его первое настоящее дело. Раньше мы бедно жили. Я и на море-то до этого не была. Но он меня не винил. Дела у него появились новые, а я у него одна… Мы с Виктором жили на даче. Тогда дом гораздо меньше был – это они потом отстроились. Виктор Викторович ко мне очень хорошо относился. Он работал где-то в культурном секторе, начальником управления, что ли, и обещал устроить нам с Виктором гастроли на лето. Ты слушаешь?

– Да.

– А то у тебя что-то руки затихли. – Наталья Васильевна чмокнула меня в ухо. – А что это у тебя уши опухли?

– Это чтобы лучше слышать.

– А шея опухла, чтобы лучше ярмо носить? Ладно, завтра покажешь, кто тебе надрал уши.

Ее неустающие пальцы соскользнули мне на шею. Мои руки тоже продолжили свой путь.

– Да, так вот, Виктор мне как-то быстро разонравился, и я вернулась домой. А через два дня приехал папа. Я немножко поплакала, он немножко посердился. Но страх у него остался. Ведь у него кроме меня никого нет. Зато мне стало легче с ним управляться. Когда до него дошли слухи о моих беспорядочных связях, и он попытался на меня наорать, я сказала, что меня подсознательно тянет к мужчинам из-за недостатка отцовской любви. Проблема решилась в мою пользу – он купил мне машину. А потом и другую вместе в шофером, телохранителем и возлюбленным. В одном флаконе.

Я хмыкнул.

– Да, сэкономили… И часто ты его так взбадриваешь?

– Нет, милый, не часто. Во всяком случае, возлюбленного он мне купил только одного, и тот сбежал через полтора месяца. Кроме того, я ведь тоже боюсь. Я боюсь, он иногда жалеет, что у него дочь, а не сын, что с сыном ему было бы легче… В этот раз я не собиралась ехать. Когда Алекс позвонил, и мы договорились встретиться в «Лучике», я специально вызвала тебя. Пораньше. Чтобы рассказать… ну, может, посоветоваться… в общем, затащить тебя, наконец, в постель. Я же знала, что ты влюбился в меня по уши с первого взгляда. А ты приехал такой неприступный…

– Восхищен железной логикой ваших последующих действий, Наталья Васильевна.

– Вот-вот, именно такой! – Она рассмеялась. – Бросил беззащитную принцессу одну в огромном городе и не позвонил ни разу. Хорошо, хоть догадался Алексу нос разбить. Я плохо хранил ваше тело, – передразнила она меня. – Да ты его, можно сказать, законсервировал до сегодняшнего дня. Вот скажи, чего ты тянул? Молчишь? Как же, ты стоял в карауле, а на посту сексуально сноситься запрещено, стоя и с командиром. Твои извилины выстроены в колонны по четыре. Уберите руку, прапорщик!

Я не выполнил приказ. Она не настаивала.

– Мои извилины, Наташка, с прошлой ночи представляют собой беспорядочную мешанину. А кто тебя запихивал в машину?

– Ой, да никто не запихивал! Я хотела сказать папе, что уезжаю на пару недель, чтобы он не беспокоился. Но разве до него дозвонишься! Я оставила записку.

– Но ты же не написала, чтобы он не беспокоился.

– Ну, я обиделась, расстроилась. Я же тоже влюбилась, а ты не звонишь, засел в своем «Мойдодыре». Я все про тебя знаю… А папа испугался, что я опять в бегах. Он собрал свою лучшую команду, а чтобы они не расслаблялись, придумал это похищение. Ему и перед ними неудобно, что у него такая бесноватая дочь. Вот какую кашу ты заварил!

У меня опять заныло внутри.

Наталья Васильевна прижалась ко мне и ласково заворковала:

– Не волнуйся, милый. Найдем мы твою девочку. Может, завтра и найдем. Все будет хорошо, Витенька. Иди ко мне, я тебя пожалею.

Я зарылся в нее лицом и уснул, как вкопанный.



Встреча у стойки регистрации рейса Одесса – Санкт-Петербург прошла прохладно. Я кивнул коллегам, поздоровался с Клином и сдал ему Наталью Васильевну. Они отошли в сторону и долго беседовали.

Мне собеседника не досталось, и я бездумно шатался по залу.

На одном из кругов меня перехватил Пояс. Он был чем-то озабочен.

– Слушай, ты Наташке не нажаловался, что я тебя это… ну… подушил немножко?

– Кому – Наташка, а кому – Наталья Васильевна, – поправил я.

– Да ладно, кончай придуривать, насмотрелись. Не говорил, а?

– Кому?

– Ну, ты и зануда! Наталье Васильевне.

– Нет, не говорил. Хвастаться особо нечем. А что? Надо сказать?

– Не, не надо. Не говори. Это мы с тобой понимаем, что ничего особого. А моя Маринка узнает, что я кого-то душил – все, кранты. Шкуру пинцетиком сдерет и лимонным соком заправит. Она у меня – эстет. – Пояс потер шею под ухом. – А я ей не скажу про твое копыто. Ей бы это тоже не понравилось. Хоп?

Я вспомнил, что вчера в потоке правды умолчал про Никитича.

– Хоп!

Пояс обрадовался, гулко хлопнул меня пятерней по спине и испуганно обернулся в сторону Натальи Васильевны.

– Ладно, пойду к ребятам. Костику – привет.

– Кому – Костик, а кому – Константин Сергеевич.

Я уже скучал без Натальи Васильевны, но после ее вчерашнего рассказа хотелось, чтобы и Клину досталось хотя бы часа четыре покоя. Тем не менее, когда мы прошли в салон ТУ-154, Наталья Васильевна села со мной, помахав Клину, оставшемуся на три ряда сзади.

– Ты ему маши каждые полчаса, он это заслужил.

– Ты тоже кое-что заслужил. – Она прижалась ко мне. – И не только от меня. Ты знаешь, папа обещал приз в десять тысяч долларов тому, кто первым найдет его беспутную дочь?

– Ну, что-то такое слышал. И кто же этот счастливчик? Неужели, Алекс? Я бы ему не давал.

Наталья Васильевна засмеялась.

– Кто, вообще, самый главный счастливчик во всей этой истории?

– Ну, я, конечно, а… – Тут до меня дошло, и я так яростно замотал головой, что скривился и охнул. – Нет, нет, Наташа, я здесь ни при чем. Я нашел тебя случайно и, вообще… бесплатно. Я этих денег не заработал.

– Ты забыл добавить: «Клянусь честью!». Господи, Витя, тебя уже год, как выгнали из армии, а ты все атакуешь мирное население! Так бы и дала сумкой по твоей больной голове.

Я попытался обидеться, но Наталья Васильевна организовала довольно горячий поцелуй, после которого у меня осталось только чувство благодарности. Я опять почему-то искренне посочувствовал Клину.

– Если честно, то эти деньги заработала я. Но мне он и так даст. Так что, лучше подумай, милый, какой ты мне сделаешь подарок.

Я думал весь перелет. Наталья Васильевна спала, уютно устроившись у меня на груди. Я боялся пошевелиться, не говоря уж о том, чтобы махать Клину каждые полчаса.

Я весь затек и окаменел, но насчет подарка так ничего и не придумал.




6


В десять утра я появился в «Мойдодыре».

Я открыл дверь и прошел через пустую приемную. Ленкин стол был покрыт пылью. Мой – тоже. Я уселся в кресло и стал ждать. Наталья Васильевна обещала позвонить в десять. После обеда будет звонить Клин, расспрашивать меня о Лене.

Настроение было паршивое. Я не знал, где и как искать. Можно, конечно, назначить приз в десять тысяч, но вряд ли это поможет.

Можно позвонить Ленке домой. У меня в бумагах где-то был ее телефон. Но что я скажу, если она не вернулась? Тем более, что я в этом и не сомневался, я хорошо помнил тот гнусный хрипящий голос.

Наталья Васильевна все не звонила. Я решил заполнить пустоту и позвонить Костику в офис, но его телефон напрочь вылетел из головы.

Я обернулся. Смятый клочок бумаги так и лежал на полу. Я встал, поднял его и услышал, как открылась входная дверь и легкие каблучки застучали в приемной.

Нет, чудес не бывает. То есть, бывают, но не так часто. Это оказалась всего лишь Лиза. Она поздоровалась и без приглашения свалилась в кресло, показав мне трусики с птичкой. Интересно, сама Петренко их когда-нибудь носит?

– Я тут мимо шлялась. Ну, и зашла, – беззаботно объяснила она.

Спросить или нет? А вдруг она сама сейчас спросит: «А где Лена?». Придется сказать. Я испугался, вспомнив о Твиксе. Какая же кличка прилипнет тогда ко мне, крутому парню, у которого из-под носа увели девчонку?

– Здравствуйте, Лиза, – заторопился я. – Извините, мне надо позвонить.

– Звоните, звоните.

Она порылась в сумочке, достала пилочку для ногтей, посмотрела на меня.

– Звоните, Виктор Эдуардович. Я не спешу.

Я развернул бумагу, и на меня обрушился одесский синдром. Я тупо уставился на номер телефона и имя Валик, выведенное круглым бюрократическим Ленкиным почерком. Я перевернул лист. На другой стороне был номер телефона «Центурии», раздавленный рубчатой подошвой.

Я вернул лист в исходное положение.

Я не стал утешать себя мыслью, что Лена отпросилась на пару часиков у бандитов, открыла дверь отмычкой, подняла с пола бумажный комочек и оставила свои координаты. Нет! Она успела написать это во время похищения, очень рискуя и надеясь, что крупный петербургский детектив и специалист по борьбе с преступностью сразу возьмет след. Но круглый идиот и специалист по борьбе с сослуживцами бросил след в мусорную корзину. Да еще и не попал!

Я почувствовал себя деморализованным. Но не настолько, чтобы не ощутить прилив такого же охотничьего азарта, как и неделю назад.

Лиза уже что-то вовсю трещала, но я ее отключил. Так… Надо позвонить моей хорошей знакомой на АТС, вычислить Валика. Нагрянуть прямо сейчас и бить, бить, бить. Если и там вдруг возникнет Алекс – уничтожить. Нет, сначала разбить ему нос о ближайшую стену.

Я потянулся к телефону. Ах, да, надо еще выпереть эсминец «Стерегущий» из гавани.

– … он ее и трахнул, как боб черепаху, а про деньги она не знала, это – точно… – вернулся я в мир Лизкиных баек.

Вот и повод посоветовать ей заткнуться и вышвырнуть на улицу. Но замысловатый афоризм меня заинтересовал.

– Что? Кто там с черепахой?

– Ну, кто-кто – боб.

– Почему боб?

– Ну, я не знаю… – Лиза на секунду задумалась. – Потому что боб – он же маленький. И черепаха маленькая. Не кокос же, в самом деле. Это Вардаева так говорит. Она в седьмом классе была в каком-то лагере, ну, в общем, по ленинским местам, и там с мальчиком таким дружила… – Лиза пожала плечиками. – Да я и раньше слышала. Пословица такая есть.

Упоминание о Вардаевой меня успокоило. Что-то в этом роде я и предполагал. Мое любопытство было удовлетворено так же полно, как и черепаха. Я тактично предложил «Стерегущему» отдать швартовы.

– Ну, и пожа-а-луйста, – протянула она разочарованно. – Если вы хотите поговорить с ней наедине, то пожа-а-луйста.

Не понял. Кажется, я не семафорил на эсминец, что собираюсь звонить на АТС. И что жду звонка от Натальи Васильевны – тоже.

Я решил уточнить на всякий случай.

– С кем это поговорить?

Лиза закатила глаза к самому мозжечку, что-то там внимательно рассматривая. Потом глаза вернулись обратно, посмотрели на меня, как на полного идиота, и Лиза разъяснила:

– Да с ней, конечно!

С идиотом я, кажется, уже согласился, но сверчку это не понравилось, и он основательно взялся за скрипку. Предвестие бури, видимо, отразилось на моем лице, потому что Лиза оставила глаза в покое и затараторила:

– Я же вам уже целый час объясняю, Виктор Эдуардович, что про деньги она не знала, а взял их Валик, а ей не сказал.

– Ты знаешь Валика? Который похитил Лену? – зарычал я.

– Откуда я его знаю? Вы же меня в «Лучик» с собой не взяли, – обиженно ответила Лиза.

Надо будет разрушить «Лучик». И если там окажется Алекс…

– Они там потанцевали и познакомились. Зачем ее похищать? Это он так с вами пошутил по телефону, а потом Ленке рассказал, и про деньги, только позже… Ну, вы даете, Виктор Эдуардович! – Лизка опять закатила глаза, провоцируя сверчка. – Зачем похищать-то? Он просто подговорил ее с ним уехать, как будто бы отдохнуть, а там он ее, конечно, только и делал, что…

– Хватит! – заорал я.

Лиза испуганно заморгала.

– Ну, что это вы, Виктор Эдуардович? – и осторожно добавила: – В натуре.

– Зачем она оставила телефон?

– На всякий случай. Он – не местный, жил здесь у дяди. Ленка его телефон и написала, чтобы вы ее могли найти, если что. Они же недолго знакомы, мало ли что.

Я устало откинулся в кресле, потянулся было к сигаретам, но, заметив, что дрожат пальцы, передумал.

– А откуда ты это все знаешь?

– Я же вам целый час объясняю! Когда он сказал ей про деньги, она взяла у него на билет и уехала. Что она – дура, деньги воровать? Вчера утром прилетела и все мне рассказала.

– Так она здесь, в Питере?

– Ну, а где же еще, если за дверью стоит?

Я так хотел убедиться, что Ленка, живая и невредимая, если не считать черепаший образ жизни, находится рядом, в десяти шагах, что рванулся, сдвигая стол, и опрокинул кресло. Больно ударившись бедром об угол и поймав Лизкин очень интересующийся взгляд, я сдержался, остановился и солидно захромал к входной двери.

Лена сидела на скамейке, загоревшая и посвежевшая, и беззаботно сплевывала семечки. На ней была широкая, ниже колен юбка и полное отсутствие косметики.

Увидев меня, она встала и подошла, на ходу меняя облик на вопросительно-виновато-испуганный.

Я втянул ноздрями воздух и с шипением выдохнул. Спокойно.

– Ну, и где ты была?

– В Одессе, – тихо ответила она и добавила почти шепотом: – Отдыхала. С Валиком.

– В Одессе? – переспросил я тоже шепотом и заорал:

– В Одессе! С Валиком! Как кокос Вардаеву! Во все ленинские места!

Лена покраснела. Ее глаза расплывались за стеклами очков. Она зашептала:

– Нет, мы туда не ходили. Только в кафе и на пляж. А Вардаевой с нами не было. А я…

– Что ты там бормочешь?

– А я хочу у вас работать, ы-ы-ы…

Сзади распахнулась дверь, и выплыл «Стерегущий» в боевой готовности, с угрожающе торчащим главным калибром не очень крупных размеров. Мне было плевать и на эсминец, и на «ы-ы-ы». Наше сотрудничество закончилось. Как из «Узи». Но, в любом случае, я страшно рад, что девчонка в порядке.

– А я хочу у вас работать, ы-ы-ы… А мне у вас работать нравится, ы-ы-ы… А вы шеф такой хороший, ы-ы-ы… И добрый, ы-ы-ы…

В кабинете призывно зазвонил телефон. Я посмотрел на часы. И сорока минут не прошло, о пунктуальнейшая Наталья Васильевна!

– А я привезла печать, ы-ы-ы… Даже без премий, ы-ы-ы… И характеристики, ы-ы-ы…

Лизка отошла от двери, обстреливая меня презрением из смотровых щелей, открыв дорогу к телефону.

– А я на море никогда не была, ы-ы-ы…

Вот этот куплет я уже где-то недавно слышал.

Отставить, прапорщик! Какая Наталья Васильевна? Это звонит моя Наташка, которая тоже когда-то никогда не была на море, и я готов ждать ее звонка хоть пятьдесят минут. И она не бьется в сетях на другом краю бывшей страны, а здесь, рядом, только протяни руку. И это заслуга вот этой ниндзи-черепашки, согласной работать без премий, секса, моря, но лишь бы у меня.

– А я привезла сдачу, ы-ы-ы… А я все деньги отработаю, ы-ы-ы… По выходным и воскресеньям, ы-ы-ы…

Кажется, эта каторжная песня никогда не кончится.

– Деньги вычту из твоей проездной карточки.

Лена подняла голову. Своим сморщившимся шмыгающим личиком с большими глазами за круглыми стеклами очков она, действительно, напомнила мне добрую черепаху Тортиллу, оплакивающую потерю золотого ключика от потаенной дверки.

Я еще раз глубоко вздохнул, но уже без шипения.

– Ну, что ж, заходи, маленькая шл-л-л-л-л-леди…




Детектив из «Мойдодыра»





Пролог



Большой деревянный трехэтажный дом отгородился от окружившего его леса высоким забором. Старый, некрашеный дом: его серая громада росла унылым горбом на расцвеченной летом поляне. Забор служил не только границей захваченной у леса людьми территории. Он разделял два совершенно разных мира.

Лес жил и упивался летом. Он шумел листвой, звенел и стрекотал, разливался трелями, где-то рядом шуршала по камням ленивая речка. Дом молчал, казалось, не пропуская внутрь ни единого звука, ни единой краски бурлящей вокруг жизни. Даже солнечные лучи не могли пробиться сквозь слепые пыльные окна и разбивались, рассыпались на пляшущие блики. Дом молчал; лишь в те редкие ночи, когда луна принимала форму четко вычерченного круга и заливала все вокруг неживым платиновым светом, из его нутра вылетал леденящий крик, ему вторил другой, и тогда дом взрывался какофонией воплей, плача и смеха. Потом дом снова надолго умолкал. Луна теряла полноту, утончалась и искривлялась серпом, ее сияние не властвовало больше над небом и не засвечивало яркую голубую звезду, восходящую из-за деревьев под утро.

Помещение затоплено темнотой. Его внутренности издают слабые шелестящие звуки, но их источник, как и отдельные детали объема, разобрать невозможно – все растворилось в черном цвете. Выделяются только два серых пятна прямоугольной формы, разбитые на квадраты. На фоне одного из них чернеет силуэт человека.

Человек сидит на койке и смотрит сквозь зарешеченное окно на звезду. Он ждал ее появления, более того, он неожиданно проснулся перед самым ее восходом, как будто властная рука рванула его за плечи. Он не общается со звездой, нет, он просто смотрит на нее, восхищаясь ее трепетной чистотой, и еще человек пытается вспомнить, уловить ассоциации, неприкаянными тенями бродящие в его разбегающихся мыслях. Что-то такое же, ярко-голубое, переливающееся светом, было в его жизни до того, как он стал пленником серого дома. Может быть, он жил на этой звезде, пока не совершил страшный проступок, за который был сброшен в черноту ночного неба…

Человек хватается за промелькнувший конец нейронной нити и пытается вытянуть ее, чувствуя, как она скрипит в его черепе и травмирует нежные клетки серого вещества. Вспоминать всегда очень больно, он быстро сдается и выпускает нить. Она упруго летит назад и исчезает в клубке.

Спохватившись, человек отчаянно ищет звезду в светлеющем небе. Он не знает, сможет ли увидеть ее завтра – с каждой ночью ее всплеск на небе становится все короче. Наконец, ему удается поймать взглядом белую точку. Человек улыбается: сегодня звезда добра к нему. И звезда отражает принятый импульс: сегодня… сегодня… сегодня…

Сегодня снова восходит солнце, и лес, стряхнув зябкое оцепенение ночи, тянется ему навстречу всем своим зеленым существом. Солнце пытается разбудить и серый дом, брезгливо трогая облезлые стены лучами, но тщетно. Недоуменно покачиваются кроны, недоуменно шепчет бегущая вода.

Дом молчит. Он не подчиняется Природе. Он подчиняется Распорядку. Но, даже когда внутри него просыпается какое-то жалкое подобие жизни, издающее собственные звуки, дом молчит.



Солнечный свет не прибавил красок в зашевелившейся палате. Он просто развел черноту до болезненно-серого цвета. Человек так и сидит на койке, кое-как прикрытый серой простыней. Человек тоже серый, такой же серый и неухоженный, как дом, и такой же неподвижный и молчаливый.

Он не смотрит больше в окно – его мысли обращены внутрь. В помещении есть и другие люди. Они сидят, лежат или бродят туда-сюда, но человек не обращает на них внимания. Он не такой, как все. Он – Человек-Ваза. Ваза находится внутри него, укрытая от посторонний костями, мышцами и кожей. Человек знает, что это – очень ненадежная оболочка для хрупкой Вазы, поэтому состояние Вазы требует постоянного контроля. Внутри Вазы спрятана, заперта, замурована часть его прошлого. И, если его прошлое, оставшееся на звезде, беспокоит Человека-Вазу только бесплодными попытками воспоминаний, то внутри Вазы, на самом ее дне находится что-то черное, бесформенное и жуткое. При повреждении Вазы оно может вырваться наружу.

Когда Человек-Ваза попал в серый дом, он точно знал, что лежит на дне Вазы. Люди в Халатах тоже хотели это узнать. Они допрашивали его, били резиновыми палками, руками, ногами по спине и животу, тыкали иголками, стараясь добраться да Вазы. Сначала он в ужасе кричал, боясь, что они повредят Вазу, но Ваза выдержала. Потом он понял их хитрость, сообразил, что горлышко Вазы соединяется с его собственным горлом, и Люди в Халатах надеются, что содержимое Вазы выплеснется во время крика. Он перестал кричать и, вообще, разговаривать. Постепенно он забыл, что именно спрятано в Вазе, знал только, что это – его прошлое, которое он страшится вспоминать. Он перехитрил Людей в Халатах – его оставили в покое. Ужас прошел, но смутная тревога еще ютилась в мозгу.

После обхода его беспокойство возросло. Люди в Халатах вели себя не так, как обычно. Они принесли кипу белых простыней, тряпки и ведра с водой. Человек-Ваза не принял участия в уборке. Он не доверяет Людям в Халатах и пытается разгадать опасность, спрятавшуюся в белом белье.

Такой же серый человек подходит к Человеку-Вазе и тянет его за руку. Человек-Ваза послушно встает с кровати – серые люди не несут угрозы. Другой серый человек, что-то быстро и непонятно лопоча, начинает перестилать его койку чистыми белыми простынями…

Щелкнул ключ, тяжелая дверь распахнулась, и в палату вошли Другие Люди. Они принесли с собой другие запахи, другие голоса. Даже их халаты не принадлежали серому дому. За Другими Людьми нерешительно вошли Люди в Халатах, и Человек-Ваза понял, что Другие Люди – новые хозяева серого дома, и что они тоже захотят узнать, что находится в Вазе, или просто разбить ее.

Возглавлял Других Людей седой человек в очках. Он остановился посреди палаты, тяжело опираясь на толстую черную палку с блестящим металлическим концом, и громко спросил, обращаясь к Людям в Халатах:

– Ну-с, господа, с кого начнем?

Человек-Ваза не выдержал и беспокойно шевельнулся, с ужасом глядя на черную палку. Он почувствовал ее вес, крепость и безжалостность. Палка может разбить Вазу!

Человек с палкой перехватил его взгляд и направился к Человеку-Вазе.

Опасность!

Человек-Ваза запрыгнул на койку и присел на корточки. Теперь все Другие Люди и Люди в Халатах смотрели на него. Прятаться было некуда.

– Чего вы так перепугались, голубчик?

Голос Седого Человека звучал ласково, но Человек-Ваза неотрывно смотрел на страшную палку. Он не верил другим людям, принесшим палку.

Человек в Халате сунул Седому Человеку несколько листов, схваченных скрепкой.

– Вот его карта. Вот его диагноз, а вот результат проведенного лечения. – Человек в Халате указал на больного. – Я считаю, результат все же положительный. Хотя разговаривать с ним бесполезно – он не ответит.

– Если считать результатом лечения то, что больной впадает в паническое состояние при виде палки, коллега, я могу представить себе и само лечение, – едко сказал один из Других Людей.

– Да, вы его пугаете, – сухо ответил Человек в Халате. – Больной, как видите, очень сложный. Я бы не рекомендовал с ним общаться.

– Не бойтесь меня, голубчик, – обратился Седой Человек с палкой к Человеку-Вазе.

Он прислонил палку к тумбочке и выпустил ее из рук, а сам присел на край кровати.

Человек-Ваза не поднимал глаз.

– Отойдите, пожалуйста, господа, и займитесь другими больными.

Человек-Ваза почувствовал, как пространство вокруг него расширилось, и снова услышал мягкий, но настойчивый голос Седого Человека.

– Я вас не обижу, голубчик. Вы слышите меня? Откройте рот.

Человек-Ваза вздрогнул и поднял лицо. Вот оно!

Его охватил нарастающий страх. Из-за стекол на него смотрели толстые глаза Седого Человека. Такими глазами можно видеть сквозь кожу.

Толстые глаза приблизились, и Человек-Ваза с трудом отвел взгляд. Другие Люди и Люди в Халатах делали вид, что допрашивают серых людей. Они отвернулись от Человека-Вазы, даже тот, который стоял в дверях, делал вид, что не смотрит в его сторону. На самом же деле их интересовало одно: содержимое Вазы. Сейчас навалятся Люди в Халатах, разожмут ему зубы, и Седой Человек с толстыми глазами увидит…

– Ай, ай, ай, как нехорошо, голубчик! – Голова Седого Человека закачалась, запрыгали в стеклах глаза. – Ну-с, как хотите. Может быть, я осмотрю вас позже.

Он потянулся за палкой и начал тяжело вставать.

Опасность!!!

Человек-Ваза сжался, пытаясь унять дрожь, и это ему удалось. Он почувствовал, как страх провалился внутрь, в Вазу и там смешался с его прошлым. Черная волна, вскипая, поднялась со дна Вазы. Человек-Ваза крепко сжал зубы, не выпуская ее наружу, захрипел от усилия. Отразившись от зубов, черная волна ударила в мозг и подчинила тело.

Человек-Ваза прыгнул вперед, сбив с ног Седого Человека, и подхватил на лету черную палку. Он упал на вытянутые руки, но через секунду уже был на ногах, сделав неловкий кувырок через голову. Человек в Халате, загородивший проход, взмахнул дубинкой. Черная палка приняла удар и, описав восьмерку, вонзилась ему в горло, отбросив в коридор. Следом выскочил Человек-Ваза, захлопнул дверь и повернул ключ, торчавший с внешней стороны. В палате возбужденно завизжали серые люди.

Дверь на лестницу была открыта. Человек-Ваза выскочил на площадку. Его увидели с первого этажа, закричали. Человек-Ваза бросился наверх. Его раньше часто водили на третий этаж к главному Человеку в Халате. Там его били, но еще он знал, что на третьем этаже в конце коридора есть окно, окно без решеток, в котором синело небо, и раскачивались верхушки деревьев.

Человек-Ваза разбежался по пустому коридору и прыгнул. Он слышал звон разлетающегося стекла, треск ломающейся рамы, но не почувствовал боли, настолько приятным оказалось ощущение полета. Человек-Ваза перевернулся в воздухе, пытаясь приземлиться на ноги, не удержался и ударился грудью о землю.

Удар был сильный. Ваза хрустнула и зазмеилась трещинами.

Человек-Ваза с трудом поднялся, хватая воздух ртом и руками. Несущиеся из дома и откуда-то из-за забора угрожающие и вопросительные возгласы подстегнули его. Человек-Ваза подхватил черную палку и побежал к стоящим во дворе машинам. Он увидел ключи, болтающиеся под рулем, и понял, что надо сделать.

Защитного цвета «УАЗ» взревел, прыгнул вперед и распахнул приоткрытые ворота. Сзади грохнули запоздалые выстрелы.

Машина, вихляясь, понеслась по лесной дороге.


* * *

В сумеречном лесу сгущались тени. На сырой траве пятном чернело тело. Пятно не было неподвижным – оно то сжималось, то расширялось. Человек-Ваза корчился, выгибался дугой и трясся в ознобе. Он не помнил, где и как оставил машину и сколько времени пробирался по остывающему лесу. Ему было очень плохо. То черное, что сидело в Вазе, просочилось сквозь трещины в мышцы и теперь мяло и сжимало его, как поролоновую губку. Воздух, который он старался втиснуть в грудь, состоял из сотен иголок, и они втыкались в легкие. Ему хотелось пить, поэтому во рту тоже все высохло и заострилось. Человек-Ваза катался по земле, хватал губами влажные стебли и глухо мычал от боли.

Под утро боль отпустила. Человек-Ваза перевернулся на спину, полежал так, прислушиваясь к себе, и открыл глаза. В узкий зубчатый просвет между деревьями на него смотрела голубая звезда. Он поднялся и побрел на звезду, пошатываясь и раздвигая руками посеревшие ветви. Вскоре он потерял звезду, но почувствовал запах воды и шел на него. Потом к ускользающему запаху добавился звук.

В лесу светлело, и Человек-Ваза нашел родник. Ледяная вода толчками била в голову и растекалась по телу, просачиваясь в трещины Вазы, принося покой.

Пока он пил, тьма окончательно разошлась, и, встав на ноги, Человек-Ваза увидел серый холм в просвечивающем впереди пространстве. Он понял, что это такое, и обрадовался тому, что смог вспомнить и понять. Деревья расступились, и Человек-Ваза направился к стогу сена.



Резкая боль выхватила его из уютного забытья. Он почувствовал, что проваливается, падает и, действительно, упал, больно ударившись о землю.

– Ну-ка! Разлегся тут!

Что-то жесткое толкнуло его в спину и тупо отдалось в груди. Человек-Ваза с трудом перевернулся, сел, опершись спиной о сено. В глаза ему ударило солнце. Он зажмурился и прикрыл глаза ладонью.

– Да ты кто такой? – снова загремел требовательный голос и после короткой паузы приказал:

– А ну, на меня смотри!

Человек-Ваза открыл глаза.

– Да ты псих! Ты из больницы сбежал?

Над ним стоял большой человек с красным лицом и красной головой. В его мутных глазах горело радостное удивление.

– Пси-и-х… – протянул Красный Человек.

Его глаза сузились, погасли и превратились в два черных шарика, утыканных иголками. Не размахиваясь, Красный Человек пнул Человека-Вазу в грудь, потом еще и еще…

– А ты не сбегай! А не сбегай!

Удары отзывались острой болью. Ваза хрустела, ломалась, открывая незащищенные внутренности. Человек-Ваза безмолвно морщился, вжимался в сено, не отводя взгляда от страшных, все удлиняющихся иголок, растущих из глаз Красного Человека.

– Не… надо… – промычал он, с трудом вытолкнув слова непослушным языком.

Слова остановили Красного Человека, он даже слегка наклонился к ним навстречу.

– Не надо? – переспросил он и улыбнулся, показав зубы.

Но иглы, торчавшие из глаз, превращали улыбку в оскал, и Человек-Ваза не поверил Красному Человеку.

– Не… надо… – еще раз попросил он, замирая.

Красный Человек торопливо оглянулся по сторонам, наклонился, и его рука зашарила в траве.

– А вот и надо, – сказал он, выпрямляясь.

В его голосе булькало хриплое веселье. Рука Красного Человека сжимала деревянную палку, из которой торчали длинные и острые иглы, такие же, как те, что росли из глаз, только не черные, а ярко блестящие на солнце.

Человек-Ваза шарахнулся назад, но стог не пустил его. Тогда он начал медленно подниматься, поскуливая от тоскливого животного ужаса.

– А вот и надо!

Красный Человек уже не улыбался. Черные иглы из его глаз тянулись к убегающим глазам Человека-Вазы, а сверкающие иглы, растущие из палки, нацелились в грудь, которой было некуда спрятаться. Некуда! Его сбросили со звезды в этот страшный мир, населенный страшными людьми и утыканный страшными иглами.

Глаза Человека-Вазы остановились. Он понял, что ему нужно сделать. Ему нужно выпустить наружу то черное и бесформенное, запертое пока еще в поврежденной Вазе.

– А-а-а, – закричал Человек-Ваза, открывая дорогу Прошлому. – А-а-а…

От крика Ваза лопнула и рассыпалась, ее осколки разлетелись по траве сияющими каплями утренней росы. Человек-Ваза стал просто человеком, совершенно беззащитным от мира, живущего внутри него. Мир его прошлого, еще совсем недавнего прошлого заполнил разбитое тело смутными рефлексами и властно вытолкнул в мир настоящего.

Человек очутился на залитой солнечным светом, затопленной запахом сена поляне. В двух шагах от него стоял, держа вилы наизготовку, рыжеволосый, рыжебородый мужчина. От мужчины пахло водкой, и его глаза жаждали увидеть кровь.

Четыре сверкающих острия слегка качнулись назад и ринулись в атаку.

Человек отклонился в сторону, одновременно поворачиваясь боком, и его рука нырнула под смертоносные зубья к древку вил, отбивая удар. Он чувствовал, как рвется задетая кожа на предплечье, чувствовал боль и страх, но его тело действовало само по себе, подчиняясь миру прошлого.

Другая рука согнулась, и локоть ударил в переносицу нападавшего. Затем обе руки захватили древко и развернули, сделав полный оборот против направления атаки.

Рыжебородый стремительно врезался в стог и упал на землю, выпустив вилы. Перевернувшись на спину, он подставил залитое кровью лицо под неожиданно осмысленный взгляд человека с вилами в руках, поднятых для удара.

– Не надо… – захрипел рыжебородый и заскреб ногами по земле, пытаясь отползти.

Отползать было некуда.

Четыре блестящих жала упали вниз, но почти у самой цели изменили направление и вонзились в кисть руки, пригвоздив ее к земле.



Сумерки подстерегли человека на жесткой, перевитой корнями лесной дороге.

Весь день он шел через лес и знал, куда шел. Человек искал людей. Он никогда не был на голубой звезде, все его прошлое существовало только на этой земле. Мир прошлого направлял его, требуя найти тех, кто готов помочь человеку, разбитому болью, усталостью и беспамятством.

Уходящее солнце снова вытянуло из него остатки сил, и наступающие сумерки вошли в тело ознобом и странными судорожными приступами ломоты. Человек лежал на лесной дороге, свернувшись клубком, и жалобно постанывал, когда боль становилась невыносимой.

Он услышал приближение людей задолго до того, как смог увидеть неясно надвигающиеся силуэты. Скрип и дребезжание колес, подпрыгивающих на неровной дороге, ворвались в уши и смешались со скрипом его собственного тела.

Повозка остановилась. Люди молча подошли. Женщина опустилась рядом с ним на колени и осторожно ощупала руку.

– Что с вами? Вы меня слышите? Что случилось?

Человек замычал, слыша теперь только боль своего тела.

– Пьяный, что ли? – неуверенно спросил мужчина и чиркнул спичкой, освещая лежащего.

Легкая рука женщины замерла и резко отдернулась.

– Нет, он не пьяный. – Женщина поднялась с колен, нерешительно отряхнула юбку. – Он – наркоман.

Мужчина тоже выпрямился, горестно охнул, сплюнул и подошел к повозке.

– Но, пошел!

Он причмокнул губами, и все вокруг наполнилось скрипом. Лежащий на земле человек сжал голову руками.

– Пойдем, Ирина, – тихо и просительно сказал мужчина.

Женщина двинулась за повозкой, но, пройдя несколько шагов, обернулась. Человек, скорчившийся на дороге, принял волну ее боли, и снова мир прошлого пришел на помощь.

– По-мо-ги… – произнес он с усилием.

Он опять очутился в мягком сене. Боль внутри приглушенно раскачивалась в такт скрипу колес и ослабевала. Он заткнул руками уши и глубоко вдохнул теплый пряный запах. Он не чувствовал опасности…



…Грубая рука схватила за волосы и сбросила его на землю. Человек поднялся, попытался бежать, но ноги отказывались подчиняться. Рыжебородый надвигался, раскачивались вилы, жаля его в грудь. Руки не защищали больше человека, они бессильно висели, как сломанные ветки. Человек плакал, кого-то звал и говорил, говорил, говорил…

И уже другая рука, мягкая, но настойчивая, выдернула его с той поляны. Он очнулся, чувствуя знакомую неподвижность рук и ног и тяжесть в груди. Сначала показалось, что он снова у серых людей, но, различив в полумраке комнаты лицо, он вспомнил и успокоился, поверив ответной боли, которая неумело пряталась в глазах женщины.

– Вот, выпейте это.

Она подала ему чашку, пахнувшую лесом, и поддержала голову, пока он пил.

– Откуда вы? Что с вами случилось?

Он молча смотрел ей в глаза. Он мог бы сказать, что он не из серого дома, до серого дома у него была другая жизнь, другой мир, но он еще не вспомнил его и боялся вспоминать, потому что совершил в том мире что-то страшное.

– Вы можете меня не бояться. Я – врач, и обязана вам помочь.

Голос женщины прозвучал сухо и бесстрастно, но человек из леса не поверил голосу. Он поверил ее глазам и опустил свои. Он перевел взгляд на забинтованную грудь и увидел ремни, опутавшие кровать.

– Это пока необходимо, – ответила женщина на его тревожный молчаливый вопрос. – У вас сломано три ребра, и вы можете себе повредить. Вы хоть понимаете меня?

Он перехватил ее мимолетный взгляд и увидел четыре черных пятна у нее на запястье. Тревога улеглась, уступив место непонятному щемящему чувству.

– Вот и хорошо. Отдыхайте.

Женщина встала и направилась к двери.

– Спасибо… Ирина… – еле слышно, но внятно выговорил человек и закрыл глаза.

Женщина остановилась на секунду и быстро вышла из комнаты.



Снова и снова он тонул в забытье неясных воспоминаний, убегал или сражался с рыжебородым, прятался от санитаров, пробирался по черному лесу. Потом возвращался в полутемную комнату, в запахи чистоты, трав и свежего хлеба. Он уже не боялся, увидев шприц в руках Ирины, не боялся хмурого взгляда мужчины, помогавшего ей, не пытался выползти из-под ремней и прыгнуть в окно. Боли в руке и груди замирали, почти прекратились вечерние судороги. Осталась боль в глазах женщины и мучительные попытки вспомнить то, что скрывалось за серым домом.

Однажды ему приснились люди, которых он знал, и которые знали его. И женщина протягивала ему чашку, только это была не Ирина… Он проснулся и не смог вызвать из сна ни одного лица, ни одного имени. Человек поднял руки, чтобы вытереть мокрые уголки глаз, потом пошевелил ногами и осознал, что ремни больше не держат его в кровати.

Он встал, пошатнулся, сел.

Солнечный луч, прорвавшись сквозь занавешенное окно, слабо освещал маленькую комнату, комод у противоположной стены, уставленный бутылочками и пузырьками, и веер фотографий над ним.

Человек снова встал и, осторожно ступая, подошел к комоду.

Со стены на него в упор взглянула боль Ирины. Молчаливая и лаконичная история жизни, всего в двенадцать фрагментов, которая начиналась с пожелтевшей фотографии малыша, лежащего в самодельной кроватке, и заканчивалась большим портретом, схваченным в нижнем углу черной лентой. С портрета беззаботно улыбался юноша в форме с лихо смятым на голове голубым беретом воздушно-десантных войск.

Человек из леса закрыл глаза и увидел где-то внутри себя очень похожую, почти такую же фотографию человека в форме. И лицо… И надпись…

Он отшатнулся от комода, толкнул дверь, заглянул в другую комнату. Она была светла и пуста. Человек бросился к зеркалу, чуть не упал, но схватился за край стола, удержался. Он добрел до зеркала, настороженно заглянул в него. Его губы беззвучно зашевелились. Он постоял у зеркала, жадно разглядывая постаревшее лицо с всплывшей в памяти фотографии. Уже не закрывая глаз, он смог вспомнить лицо женщины и другие лица и шептал имена.

У него закружилась голова. Человек из леса с трудом оторвался от зеркала и вышел во двор.

Оглушенный пряным дыханием летнего дня он спустился с крыльца и присел на скамейку. Из-за пышного смородинового куста вылез, потягиваясь, огромный лохматый пес и настороженно подошел к нему, тихо ворча и поблескивая влажными клыками за вздрагивающей верхней губой.

Человек из леса не испугался. Он не чувствовал опасности.

– Привет, – сказал он.

– Р-р, – так же коротко ответил пес и перестал ворчать. Он сел на задние лапы, не сводя с человека испытующего взгляда, длинно и смачно зевнул, мол, и не таких видали, потом деликатно обнюхал босые ноги. Что-то ему не совсем понравилось, и пес чихнул, но не презрительно, а так просто. Потому что чихнулось.

– Будьте здоровы, – сказал человек и усмехнулся.

Пес поднял голову и положил ее человеку на колени. Тот почесал ему уши, нос, подбородок. На этом официальная часть знакомства закончилась. Пес улегся около скамейки, вытянул голову, уронил ее на босые ступни и закрыл глаза.

Они дремали на солнце, предаваясь каждый своим мыслям и воспоминаниям, пока не вернулся хмурый муж Ирины.

– Иди в дом, – бросил он, закрывая калитку, и, не глядя ни на насторожившегося больного, ни на развеселившуюся собаку, уточнил:

– Не выходи днем. Не надо, чтобы люди тебя видели. Мало нам…



Шли дни.

Человек из леса поправлялся, нити вытягивались, уже не причиняя боли, клубок становился все тоньше и тоньше. Его память заполнялась. Какое-нибудь услышанное слово или внезапно всплывший образ тянули за собой цепочку дней, месяцев и лет его прошлого. Только события, предшествующие заключению в психбольницу, оставались заблокированными, и он не мог найти код. Кончик этой нити прятался в клубке его собственного страха. Он опять ощущал внутри себя вазу, маленькую, но прочную вазу в своей голове, вазу, которую необходимо разбить.

– Еще с неделю, – сказала Ирина. – Я должна быть уверена, что дальше вы справитесь сами.

И снова глаза, как два озера, вспухшие паводком, но не выходящие из берегов.

За столом воцарилось тяжелое молчание. Муж Ирины, Андреич, положил руку на ее плечо.

– Я себя хорошо чувствую, – возразил человек из леса. – Я уже прохожу по пять километров каждую ночь. Спасибо вам огромное, Ирина. И вам, Андреич. Но… Я и так вон уже сколько живу у вас незваным гостем.

Ирина вытерла рукавом глаза.

– Нет, нет, вы нас не стесняете. Ни с местом, ни с едой. Не надо говорить об этом. Как ваша память? Восстанавливается?

– Да.

– Тут я не в силах вам помочь. Я даже не знаю, что вам кололи. Да если бы и знала… Вы вспомнили, кто вы?

Человек, сидящий напротив, настороженно кивнул. Об этом его еще ни разу не спрашивали.

– Да.

Короткое молчание хозяев не перешло в вопросительную паузу.

– Вот и хорошо! Будем надеяться… – Ирина запнулась и бодро закончила:

– Будем надеяться, что у вас все будет хорошо. Но еще неделю я вас понаблюдаю.

– Спасибо, Ирина, я…

Начинающий темнеть за окнами воздух разорвал истошный женский крик, громыхнул лаем Полкан.

– Ирина! Ирина! Беги скорей к Поповым! – голосила женщина. – Леонтий опять Татьянку до смерти убил! И дом соляркой поджег, мужики тушат.

Хозяева вскочили. Ирина схватила с полки брезентовую сумку с красным крестом, Андреич загремел в сенях ведрами, и они торопливо покинули дом.

Человек вышел на крыльцо вслед за ними, постоял, раздумывая, и направился в сторону зарева, занимавшегося над деревней.

Дом горел неохотно, больше дымил. Лишь крыльцо и сени, принявшие на себя основную порцию солярки, весело трещали большим костром. Белесый дым выливался из-под крыши и густо напирал изнутри в закрытые окна, делая их похожими на бельма на морщинистом перекошенном лице горящего дома.

Во дворе суетились люди. Редкая цепочка женщин перемещала ведра с водой, несколько мужчин, солидно переговариваясь, колдовали над насосом. В стороне на раскинутой дерюге лежала женщина, укрытая дождевиком. Полы плаща были откинуты, из-под них торчали голые ноги. Во всплесках огня поблескивали маслянистые потеки на щеке, виднелись подрагивающие веки и руки, стиснутые на вороте кофточки. Над женщиной склонилась Ирина и ловкими движениями бинтовала ей голову.

Человек из леса, осторожно ступая, подошел ближе. Ничего не лопнуло и не разбилось в его мозгу, просто не стало последнего барьера, отделявшего его от прошлого. Он наклонился, пропустив сквозь себя удивленный взгляд Ирины, и аккуратно накрыл полой дождевика ноги лежащей женщины.

Да, тогда все было именно так. Она тоже была накрыта плащом, и из-под плаща ничего не высовывалось. А он, уже закованный в наручники, все вытягивал шею, пытаясь увидеть ее лицо, но не увидел. И топора он тоже не видел – наверное, унесла милиция…

Женщина застонала и открыла глаза.

– Зина… Зиночка где?

– Где Зина? – крикнула Ирина, с трудом отвернувшись от постояльца в сторону дома.

– Дак, с Любашкой, наверное, у Романовых, – ответил кто-то.

– Нет, у нас ее нету. Любка, ты Зинку не видела?

– Она в доме за печкой сидит, – важно сообщил детский голос. – Она всегда там плячется, когда дядя Лентя делется.

Раненная заворочалась, вырываясь, закричала. Крик вернул человека в настоящее, и в этом настоящем он стремительно бежал в распахнутую пасть огня, а в голове моталась только одна мысль, даже не мысль, а просто слово: «искупить… искупить…»

Он уже ощутил тяжелый жар на лице, замедлил бег, но кто-то навалился сзади и сбил его с ног.

– Ты что, спятил?! Сгоришь! Через окно давай! – ударил в ухо голос Андреича.

Андреич поднялся и кинулся к поленнице, сложенной у стены.

Два толстых полена вышибли раму. Окно рассыпалось осколками. Дым повалил наружу, из глубины комнаты донесся тоненький плач.

Оказавшись внутри, человек захлебнулся дымом, потерял ориентацию и пошел вперед, разводя руками.

Детский плач, казалось, перемещался по комнате. Человек наткнулся на что-то и остановился.

Откуда-то сзади крикнул Андреич:

– Сюда, парень! Зинка у меня! На выход! На голос иди!

Он, пошатываясь, вернулся к окну. Сразу стало легче. Мужчины передали девочку через окно и выпрыгнули во двор, хрипя и кашляя.

Во дворе уже стояла телега с большой бочкой, работал насос, фыркала струя воды, сбивая пламя. Зинка тоже кашляла, хныкала, но была цела и невредима. Андреич хвалил Зинку за соображаловку – девчонка открыла два боковых поддувала, дым тянулся в печку, оставляя ей островок кислорода в углу. Мужики хвалили Андреича, хлопали его по спине, со сдержанным интересом поглядывали на незнакомого человека. Бабы побросали ведра и всерьез били невесть откуда взявшегося пьяного в хлам Леонтия.

Навес над крыльцом обрушился, рассыпалось и само крыльцо. Огонь слабел, уползая в щели между обугленными бревнами. Люди чуяли скорую победу, утирали разгоряченные лица. Раненую женщину увезли на телеге к Романовым. С ней поехала Ирина, следом побежали Любка с Зинкой.

Леонтий лежал в траве, пускал из носа красные пузыри, плакал. Его пьяное раскаяние изредка прерывалось обиженным недоумением, и он с завыванием взывал к односельчанам:

– За что-о? За что, люди-и-и? Что я вам такого сдела-а-ал? Да где же душа-то в вас, лю-ю-ди-и-и?

Человек из леса присел на перевернутое ведро. На него накатился приступ слабости, сильно дрожали руки, и ноги тоже тряслись под коленками. Последняя восстановленная страница смяла его самого, как лист бумаги, хотя что-то подобное он и ожидал, и готовился принять. Если бы только это была не она…

Ему захотелось снова спрятаться в вазе, но сначала закричать, истошно заголосить во все горло.

Он почувствовал толчок в плечо и вобрал в себя хмурый взгляд Андреича.

– Иди домой. Все закончилось. Если спросит кто по дороге – ты племянник наш, из Питера. А я к Романычу схожу, узнаю, как там Ира, и вообще…

Голос Андреича дошел до него и даже отрезвил, но долгий протяжный звук все еще бился где-то у кадыка.

Андреич пристально посмотрел на гостя, наклонился, взял его под руку и дернул вверх.

– Голову-то в воду сунь. Сунь, сунь, я говорю! В саже вон весь. Эй, Митяй, подай ведро!

Андреич сам слил воду гостю на голову, протянул тряпицу.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64729067) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Эдуард Стрельцов – выдающийся советский футболист в 50х-60х годах