Книга - Детектив из Мойдодыра. Том 2

Детектив из Мойдодыра. Том 2
Григорий Лерин


Во втором томе снова три повести-пособия для частных детективов. «СЕЗОН ТАЙФУНОВ» – как детективу притвориться Колобком и попытаться удрать от всех зверей в лесу во время силовой спецоперации «Тайфун». «КОКТЕЙЛЬ ДЛЯ КОРОЛЕВЫ ВИКТОРИИ» – как отвертеться от обвинения в убийстве жены криминального авторитета, когда счетчик включен, отпущенное время на исходе, а количество подозреваемых только увеличивается. «ИГРА НА РАЗДЕВАНИЕ» – как отправиться на день рождения, а прибыть на убийство, но все же ухитриться развлечь дам и отведать праздничных блюд.





Григорий Лерин

Детектив из Мойдодыра. Том 2





Сезон тайфунов





Пролог


Дора вела себя, как злой и капризный ребенок, получивший, наконец, слишком долго и настойчиво требуемую игрушку. Она снова и снова набрасывалась на нее с ревом и визгом, била, трясла и мяла, стараясь сломать, разорвать или хотя бы сделать больно. На самом же деле она была совсем не ребенком, а вполне уже взрослой дамой, и ее безрассудные порывы влекли за собой значительные последствия.

Впрочем, на этом этапе другого поведения от Доры никто и не ожидал.

Еще неделю назад ничего не предвещало появления Доры в районе. Она и не должна была появиться раньше начала лета, но в середине мая орбитальным спутникам удалось засечь глубокие предродовые схватки в области тропической депрессии к западу от Маршалловых островов. Давление неуклонно падало, и роженица, пытаясь восстановить барическое равновесие, тяжело дышала, вбирая в себя стремительные потоки воздуха. Воздушные массы, словно резвые повивальные бабки, неслись со всех сторон и, наконец, сшиблись в эпицентре, и закружились в неистовом хороводе.

В этом танце ветров и родилась Дора. Спутники сфотографировали новорожденную без всякого умиления, люди по традиции присвоили ей имя, не задумываясь о том, что имя определяет пол и характер, а беспристрастные вычислительные машины спрогнозировали короткий жизненный путь.

Первые два дня жизни Дора училась ходить и при этом зарекомендовала себя примерной и послушной девочкой. Она осторожно продвигалась вдоль многочисленных архипелагов Микронезии, не касаясь берегов и, вообще, не выходя за рамки параметров назначенного ей развития.

С каждым часом Дора набирала уверенность и силу. Убедившись в своей самостоятельности, темпераментная южанка вырвалась из плена прогнозов и, повернув на северо-запад, стремительно понеслась над Тихим океаном. Старик не выдержал ее юного страстного натиска, тряхнул зелеными с проседью кудрями и взметнулся в диком двенадцатибалльном плясе.

На шестой день после рождения, пролетев около двух с половиной тысяч морских миль под непрерывный тревожный писк морзянки, Дора обрушилась на остров Гуам со всей мощью, безрассудством и азартом зрелой женщины.



Над островом бушевал тайфун. Свист ветра, грохот и шипение волн, разбивших барьерный коралловый риф и прорвавшихся в лагуну, треск пальмовых стволов – все слилось в один хриплый непрекращающийся рев. Небо и море тоже слились, сплотились в единое серое кипящее облако, и казалось, весь остров дрожит, кряхтит и трещит в безумных объятиях Доры.

Между тем, своенравная леди всего лишь изучала новый мир. Она ворошила длинными упругими пальцами густую шевелюру джунглей, пробиралась вниз, к самой земле, трясла стены построек или просто сбивала с них крыши хлесткими щелчками. Она пыталась дотянуться до кораблей Базы, застывших серыми глыбами под высоким берегом Агат-Бэй. Иногда ей это удавалось, и тогда лопались, как нитки, якорные цепи, в свист ветра вплетался вой сирены, по палубам с трудом передвигались смешные неуклюжие фигурки, а Дора все подталкивала и подталкивала беспомощную игрушку в сторону острозубых, кипящих бурунами рифов.

Западный склон Санта-Розы укутался плотным дождем. Гора надежно укрыла базальтовым трехгранным углом намокшие джунгли от ветра и грохота, несущихся с побережья. Ровный шелест крон араукарий смешивался с шорохом сбегающей по каменистому желобу воды. Ручей срывался откуда-то сверху, заполнял небольшую выемку в скале, низвергался из нее широким каскадом и свободно падал вниз, рассыпаясь и дробясь о камни веером брызг.

В струях водопада стояла девушка. Она громко смеялась, запрокинув голову и подняв вверх сложенные чашей ладони, звала кого-то и тянулась на носках навстречу падающей воде. Намокшие черные волосы жестким крылом хлопали по плечам, когда она медленно покачивалась, ловя искрящиеся брызги, смешанные с дождем, ее обнаженные бедра мерно подрагивали в такт движениям танцующего тела.

Девушка смеялась, повернувшись лицом к скале, звала и ждала, и ей не было никакого дела до Доры.

Внезапно смех оборвался. Она непроизвольно свела лопатки и замерла на мгновение, потом откинула волосы со лба и медленно повернула голову, настороженно оглядывая из-под локтя темно-зеленый полумрак притаившихся за спиной джунглей. Ничего не заметив, она снова позвала кого-то, и в ее голосе явно прозвучала тревога.

Человек, оставивший свой равнодушный взгляд на обнаженной спине молодой женщины, торопливо удалялся вглубь леса. Закутанная в истрепанный камуфляж фигура то исчезала, вдруг слившись со стволом дерева, то так же неожиданно появлялась из-за другого ствола. Призрачная тень, созданная бликами леса, и только. Не зря обитатели острова, кто с ненавистью, кто с благоговейным ужасом, называли его Spirit of Jungles – Призраком Джунглей.

Человек-призрак лишь на секунду задержался у водопада. Он не охотился на голых женщин. Он охотился на одетых в военную форму мужчин, и многие из них умерли, так и не успев понять, откуда пришла смерть.

Он двигался расчетливо и бесшумно, легко проходя сквозь переплетение ветвей и лиан, словно челнок сквозь ячеи сети. Через час он вышел к размытой, сочащейся красно-коричневой грязью дороге и сразу почувствовал дыхание тайфуна. Ветер неистово хлестал мокрой плетью по кронам деревьев, заглушая все остальные звуки, и все же человек-призрак услышал. Сквозь свист, треск и гул он услышал надсадный хрип работающего двигателя и замер, укрывшись за широким стволом камедного дуба.

Из пелены дождя неуверенно выполз открытый военный джип. Мотор ревел на пониженных оборотах, колеса проскальзывали, разбрасывая жидкую грязь, через щели под дверцами ручьями стекала вода из кабины, но машина медленно продвигалась вперед. Водитель, откинув на спину капюшон плаща, вытягивал вбок шею, разглядывая дорогу. Похоже, плохая погода его нисколько не смущала – он стряхивал воду с лица, размазывая мелкие капли грязи, и что-то весело кричал через плечо пассажиру, который, закутавшись в длинный плащ, съежился на заднем сиденье.

Джип приближался. Человек, стоявший за деревом, шевельнулся, перенося центр тяжести тела на левую ногу, поднял руку и слегка отвел ее назад. Застывшие глаза оценили расстояние, силу и направление ветра, мозг рассчитал движение и передал импульс в мышцы руки. Кисть пошла вперед, резко распрямились пальцы, и ощетинившийся заостренными зубьями кусок металла, крутясь, вгрызся в воздух, набирая скорость.

А мужчина за рулем пытался разглядеть дорогу в струях дождя и не подозревал, что его жизнь, его будущие надежды и планы внезапно сжались в несколько секунд, в несколько хрустящих песчинок, которым оставалось упасть на дно вдруг опустевшей колбы.

Но и этих мгновений оказалось достаточно, чтобы все изменить. На заднем сиденье автомобиля взметнулся отброшенный плащ, взметнулись тяжелым черным крылом отброшенные с лица волосы, и насквозь помокшая девушка, засмеявшись так же задорно, громко и радостно, как она смеялась час назад в брызгах водопада, навалилась на плечи водителю, обхватила его за шею и потянула к себе.

Джип дернулся. Стальная оса ужалила ее прямо в вибрирующее смехом горло. Ладонь замерла и медленно соскользнула с плеча. Девушка откинулась назад, сползла на залитый водой пол, и ветер разорвал в клочки легкий вздох то ли боли, то ли прощания.

Мужчина крепче схватился за руль и, улыбаясь, что-то отвечал своей спутнице. Для него она еще оставалась живой, теплой и желанной несколько недолгих минут – до тех пор, пока он не обернулся.

Вряд ли мужчина, сидевший за рулем, согласился бы таким образом спасти свою жизнь, имей он выбор. Возможно, и сама женщина не захотела бы заплатить за жизнь своего возлюбленного такую цену. Что же касается человека, пославшего смерть, то и он этой смерти совсем не хотел. Он не охотился на женщин.



Словно ужаснувшись увиденному, Дора ослабила натиск и устремилась дальше, в безлюдные просторы океана. Но ей не удалось оторваться от земли. Подтянувшийся следом серо-фиолетовый шлейф низких клубящихся туч зацепился за вершины гор и мягко осел вниз, обволакивая остров плотной пелериной отвесного дождя. Густые ливни сбивали и сглаживали гребни волн, растворяли клочья пены, беспорядочно разбросанные по воде.

Дора вернулась и кружила вокруг острова, стремительно теряя баллы. Она устала, и океан устал. Но океан был вечен, а Дора – нет.

А дождь лил и лил, не переставая. Вода серыми ручейками стекала с крестов и надгробий, с лакированных козырьков фуражек и с аксельбантов почетного караула, с промокшего до черноты флага, покрывавшего гроб. База отдавала прощальные почести одному из своих солдат. Может быть, потому, что впервые за много лет погибший солдат оказался не мужчиной, на похороны явилось все высшее командование Базы.

Но не впервые старинное воинское кладбище под Аганьей, примирившее в месте последнего привала бойцов враждующих армий, удостоилось таким скоплением высоких чинов. Похожая церемония проходила совсем рядом, на другой стороне неширокого канала двадцать семь лет назад, третьего сентября 1945 года, в самый разгар сезона тайфунов. Только форма была иной, и на шелковых траурных флагах вышиты не белые на синем фоне звезды, а красный круг восходящего солнца. Ранним утром командир наполовину уцелевшего после непрерывных бомбежек гарнизона зачитал приказ о капитуляции Японии, опустился на колени и вонзил в живот ритуальный кинжал. Еще около восьмидесяти офицеров и солдат в течение часа отправились сопровождать командира в материнские объятия богини Аматэрасу. Остальные подчинились приказу беспрекословно. И лишь два с небольшим десятка изгоев осмелились ослушаться Императора, но никто из пяти сотен, оставшихся на площади в ожидании сдачи Базы, не пытался их остановить. Забрав оружие, они растворились в джунглях Гуама…

Худой узкоглазый старик, одетый в потрепанный камуфляж, появился неожиданно, он словно возник из густого промокшего воздуха позади строя. Прозвучала запоздалая команда, с десяток ладоней туго обхватили приклады карабинов, выдавливая влагу из белых перчаток.

Старик вытянул перед собой руки, показывая, что он безоружен, и повернулся к покрытому флагом телу. Что-то далекое, забытое, оставленное за многочисленными морщинами и шрамами, промелькнуло на его застывшем, отрешенном лице. Не обращая внимания на сжимающееся вокруг него кольцо вооруженных врагов, он медленно свел руки к груди, соединил подушечки пальцев и склонил седую, неровно стриженую голову в безмолвном поклоне.

И так же застыли, закаменели в молчании, подчиняясь укоризненному жесту не прервавшего молитву капеллана, лица военных. И только чуждая человеческим условностям обессиленная Дора, тяжело дыша, давилась свистящими всхлипами и рыдала, рыдала взахлеб, орошая крупными теплыми слезами финальную сцену Второй Мировой войны.




1


Первый раз он ворвался в «Мойдодыр» хрустящим морозом мартовским утром. Я его не звал и не томился в ожидании. Парочка недавно законченных совершенно дурацких дел вполне позволяла мне поддерживать на уровне семейный бюджет и содержание Ленкиной косметички.

Но все же он ворвался и хлопнул дверью, и затопал по приемной, не реагируя ни на Ленкино строгое:

– Вы к кому? – ни на Ленкино раздраженное:

– Да вы к кому это, собственно?! – ни на Ленкино истерическое:

– Виктор Эдуардович!!!

А я сидел в кресле и надеялся, что обойдется – с назойливыми коробейниками и перепившими пиво некультурными прохожими, блуждающими иногда по подъезду в поисках несанкционированного облегчения участи, Ленка обычно справлялась сама. Но тут уж пришлось действовать, хотя с утра действовать как-то не хотелось.

Я метнулся на крик, опрокинув кресло, и, распахнув дверь в приемную, очутился в самом разгаре сражения.

Молодой, очень перепуганный солдатик с красным мокрым носом и красными ушами хватал Ленку за руки и пытался зажать ей рот. Это была заранее проигранная баталия. Во-первых, ему очень не хватало третьей руки, да и четвертая не помешала бы, во-вторых, я сам пытаюсь зажать Ленке рот вот уже сколько времени и – безуспешно.

Так что, тоже красная и перепуганная Ленка еще раз завопила:

– Виктор Эдуардович! – хотя я уже стоял в приемной.

Я обхватил его сзади, расстегнул два верхних крючка и рывком спустил шинель на локти, после чего, на всякий случай прохлопал карманы. Черт его знает, чему их сейчас в армии учат.

Ленка быстро пришла в себя. Она небрежным кивком одобрила мои действия, перевела дух и влепила злодею чувствительную оплеуху.

– Он меня за грудь тронул! – с надрывом пояснила она.

Ее возмущение показалось мне не совсем искренним. Я развернул парня за плечи и слегка подтолкнул к стене.

Он не пытался сопротивляться или хотя бы выпутаться из шинели. Он выглядел, как утопающий, как падающий с десятого этажа, как стоящий перед строем в ожидании команды: «Пли!» – в общем, выглядел неважно. Он затравленно переводил взгляд с Ленки на меня и тяжело дышал, как будто для того, чтобы тронуть Ленку за грудь, он прибежал, по меньшей мере, из Москвы, не обращая внимания на все другие встреченные по дороге груди.

– Да он, наверное, сексуальный маньяк, – озабоченно проговорила Ленка. – Они в армии все такими делаются. Ну-ка, дайте ему хорошенько, Виктор Эдуардович!

Он забулькал легкими, стараясь удержать дыхание, и, наконец, выдавил:

– Патруль… Не надо… Пожалуйста…

Что-то подобное я, честно говоря, и ожидал.

– Лена, отведи маньяка на кухню, засунь за плиту и прикрой занавеской. И задвинь чем-нибудь на всякий случай. Давайте быстро, бегом! – добавил я шепотом, потому что в незапертую дверь уже звонили.

– Чем это я его задвину? – огрызнулась Ленка, но послушно схватила парня за рукав и потащила в коридор, ведущий на кухню.

Я знал ответ, но промолчал, только скользнул взглядом по ее спине и ниже и пошел к двери.

– Входите, открыто!

Увидев пехотного лейтенанта и двух морских курсантов, я удивился в меру своих способностей и вторично пригласил их войти.

Они вошли и стали, как гуси, вытягивать шеи в разные стороны, стараясь заглянуть в кабинет через приоткрытую дверь и в коридор, в котором шелестели неопределенные звуки из кухни.

Как только лейтенант приступил к делу, шеи курсантов дисциплинированно сократились до обычных размеров.

– Лейтенант Вашенкин. Извините за беспокойство. К вам сейчас не забегал солдат? – произнес он быстро и подозрительно.

– Нет, – снова очень искренне удивился я, – еще не забегал. А что случилось? Всеобщая мобилизация? Друг Саддам опять в беде?

Он хотел ответить, но не успел. Из коридора выплыла Ленка с подносом в руках. На подносе понуро стояли две чашки остывшего кофе.

Лейтенант Вашенкин выстрелил по Ленке холодным взглядом и никак не оценил ее интригующей улыбки. Я бы, например, сразу догадался, что она кого-то прячет.

– Курсант Самсонов почти догнал его у этого дома. Он, видимо, заскочил в ваш подъезд.

Один из курсантов кивнул.

Я пожал плечами.

– В подъезде шесть этажей.

– Курсант Самсонов оббежал все этажи. Еще он слышал, как на первом этаже кричали женским голосом: «Иван Теодорыч!» Ему показалось, что кричали у вас, и дверь у вас не заперта.

Я укоризненно взглянул на курсанта Самсонова. Он снова кивнул, не сводя с Ленки откровенно поедающих глаз.

Ленка покосилась на меня, поощрительно улыбнулась курсанту и задрала нос.

– А у меня в столе два пирожных есть! – зачем-то похвасталась она в никуда.

Мне этот театр двух актеров совсем не понравился. Уж не собирается ли она пригласить курсанта Самсонова попить кофе на кухню? А что собирается сделать курсант Самсонов, слишком уж недвусмысленно написано на его лице. Кроме того, мне она пирожные никогда не рекламировала и не предлагала.

Отвернувшись от Ленки, я доверительно понизил голос:

– Кричали, действительно, у нас. Она всегда кричит женским голосом, когда ко мне обращается. Видите ли, эта славная девушка – глухая. Еще у нее часто бывают провалы в памяти, и она забывает, как меня зовут. Бесполезно спрашивать, кто такой Иван Теодорыч, и бегал ли он когда-нибудь от патруля – этого она тоже не вспомнит. – Я уперся взглядом в курсанта и добавил металла. – Так что, не надо на нее облизываться, курсант Самсонов. Ее все равно не призовут на военную службу.

Курсант Самсонов облизываться перестал и отвел глаза.

– Спасибо, отнеси поднос в кабинет, Леночка! – заорал я через плечо. – И застегни верхние пуговицы кофточки – сегодня здесь дует суровый балтийский ветер.

– Я кричала: «Виктор Эдуардович»! – дрожащим от ярости голосом произнесла Ленка. – Я всегда кричу, когда вы ко мне пристаете, шеф. Только так вас можно остановить.

Три пары глаз взглянули на меня, словно через прорезь прицела. Мне ничего не оставалось, как развести руками в предельном изумлении.

– Да? Действительно: Виктор Эдуардович? Ну… тогда… Ну, тогда, значит, глухой – курсант Самсонов.

– Курсант Самсонов, курсант Ткачев, на выход! – жестко скомандовал лейтенант и первым шагнул к двери.

Я вяло покивал им вслед.

– Жаль… А то бы зашли на кухню, за плитой бы пошарили…

Дверь в подъезде хлопнула преувеличенно громко.

– Здорово я их выпроводила, шеф?

– Здорово, юная леди, просто здорово!

Внешне довольные друг другом мы вернулись на кухню. Он уже успел отдышаться, но смотрел все еще, как из форточки.

– Спасибо…

– Пустяки, – отмахнулся я, – нам это ничего не стоило. Эти военные готовы поверить любой ерунде. Поэтому в случае очередного военного переворота курсант Самсонов отыщет меня под землей и расстреляет из главного корабельного калибра. – Я повернулся к Ленке. – А тебя утащит в казарму, и там уж кричи – не кричи, никакой Иван Теодорыч тебе не поможет… котик.

Ленка презрительно фыркнула по поводу нарисованной перспективы, и я снова обратился к нашему незваному гостю:

– Чего бегаешь-то, боец? В самоволке?

Он виновато взглянул на меня, потом на Ленку.

– Извини, я не хотел… В смысле, нечаянно… Я дезертировал из части.

Я присвистнул.

– И давно?

– Вчера вечером. Перелез через забор и убежал.

Он снял шапку, положил на колени и стал ее пристально рассматривать.

– Ух, какие красные уши! Замерз, наверное? – пожалела преступника Ленка.

– Ему стыдно за свой поступок, – пояснил я и продолжил допрос:

– Как тебя зовут, защитник? Одним словом, без «гвардии рядовой».

– Алексей.

– Так вот, Алексей… – Я хмыкнул. – Алешенька, сынок! Дезертиром ты станешь через двое с половиной суток, а пока ты только самовольщик, не надо набивать себе цену. Тебя что, в учебке Уставом по голове не били? Возвращайся в родную часть, к родному котлу с кашей, в худшем случае – пять суток «губы», и все дела. Знаешь солдатскую поговорку, отчего «а мы все крепче»?

Он вздохнул длинно и тяжело, совсем как взрослый.

– Мне надо срочно вернуться домой.

Он прямо так и сказал. Он не сказал, что ему хочется к маме, что ему плохо, трудно – нет. Он сказал, что ему надо, и это «надо» важнее всего остального. Во всяком случае, я его заявление понял именно так, и он меня порядком озадачил.

И, по-видимому, Ленку тоже, потому что она решила прояснить все до конца.

– А чего это ты вдруг домой собрался? – строго спросила она. – Не нравится Родину защищать?

Он недоверчиво взглянул на меня исподлобья и снова завздыхал.

Я кивнул.

– Если ты не скажешь, она побежит за патрулем и, будь уверен, догонит даже быстроногого курсанта Самсонова. А может просто заехать в ухо, ты же знаешь. Так что, не говори, конечно, если не хочешь. У нас самый демократичный «Мойдодыр» в городе.

Ленка надулась, и Алексей решил, что на него.

– Хорошо, я скажу, – заторопился он. – Если честно, я совсем не знаю, что мне делать дальше. Может быть, вы мне что-нибудь посоветуете?



До призыва, то есть, всего месяц назад, он жил в городке безработных шахтеров и неполучающих зарплату металлургов где-то далеко на востоке, по ту сторону Уральского хребта. До десяти лет жил с родителями, пока с залетным артистом не сбежала мать. До двенадцати лет жил с отцом, командиром батальона внутренних войск. Отец погиб при исполнении, и Алексей остался с теткой, сестрой отца. Мать домой так и не вернулась.

Вскоре после его ухода в армию на тетку наехали. От нее требовали продать квартиру, в которой она выросла, квартиру в доме, построенном еще пленными немцами, и поэтому просторном, добротном и теплом. Тетка крепилась, как могла, отвечала на угрожающие требования нервно-обреченными жалобами в милицию и каждую неделю писала племяннику отвлеченные письма о погоде и ценах.

Вчера Алексей получил письмо от Танечки. Танечка – это не тетка, это та, самая красивая и самая единственная девушка на Земле, которая ждет его возвращения, чтобы сыграть свадьбу, нарожать детей, в общем, создать свой маленький уютный мирок, в котором хоть как-то можно будет отгородиться от страны. Танечка сама совсем недавно узнала о шантаже после того, как тетке пригрозили, что в случае дальнейшего упорства они займутся Таней вплотную, и разъяснили, что это значит. Тетку увезла «Скорая» с сердечным приступом в больницу, где она и рассказала девушке о надвигающейся беде, попросив ничего не сообщать Алешеньке.

Танечка подумала, поплакала и сообщила. Без паники, но сообщила, что она одна, она боится, и она беременна.

Тем же вечером Алешка маханул через забор.



Он согрелся от нашего кофе и участия и рассказывал охотно и долго. В основном, он говорил о Танечке, но кроме того, какая она чудесная и замечательная, ничего нового не сообщил. О тетке он упомянул довольно скупо, но выдал гораздо больше информации.

Тетка Саша была женщина нервная, постоянно всем и всеми недовольная, в том числе, и Алешкой. Правда, после смерти Алешкиного отца она никогда больше не кричала на племянника и прощала ему все, от двоек до Танечки. Только перед самым уходом в армию Алешка вдруг как-то неожиданно подумал, что, возможно, есть еще кто-то, кому тетка все прощала или простила бы, но спросить об этом суровую тетку не решился.

Он показал нам письмо и фотографию симпатичной девушки с широко распахнутыми, чему-то слегка удивленными глазами. Это было все, что он прихватил с собой в побег.

А я сидел, уныло постукивая пальцами по крышке стола, и помнил, что он ждет от меня совета.

Что я мог ему посоветовать? Только заново родиться в другом времени, а еще лучше – в другом месте, но с этим делом нам всем, кажется, крупно не повезло. Да и нет никакой гарантии, что в том же времени и в том же месте кто-нибудь родит ему Танечку с такими доверчиво-удивленными глазами.

– А Таня твоя живет с родителями? – спросил я без энтузиазма.

Ему, видимо, показалось, что я ткнул пальцем в обратный адрес на конверте без должного благоговения, поэтому он сгреб со стола письмо с фотографией и спрятал в карман.

– Таня живет в общежитии. Она учится в институте и работает, – заявил он с гордостью. – А по вечерам заходит к тетке Саше чаю попить. Я письма на наш адрес пишу, потому что в общежитии могут пропасть.

– Это было бы ужасно, – проскрипел я.

После демонстрации Танечкиной фотографии и чувств Ленка потеряла к Алексею возникший было интерес, но, изнуренная вынужденным длительным молчанием, направила разговор в деловое русло.

– Ты, наверное, на самолете полетишь? Так тебя в аэропорту сразу и схватят!

– Нет, самолетом очень дорого, – ответил Алексей, подумал и добавил, опустив голову: – У меня пока и на поезд денег нет.

– Ну, это сущая ерунда, – заметил я. – У нас тут недалеко находится валютник Промстройбанка. Ломанешь кассу и – бегом в «Мойдодыр». За плитой на кухне отсидишься, если что… Куда ты собрался, воин?! Да ты не успел через забор перепрыгнуть, как напоролся на патруль. А еще надеешься проехать пол-России без денег, без документов, и потом…

Я махнул рукой.

– Так ему, наоборот, повезло, – вступилась за парня Ленка. – Если бы не патруль, он бы к нам не попал. А денег на дорогу тебе Виктор Эдуардович даст, это не проблема, – обратилась она к Алексею. – Ты не думай, он добрый.

– Я бы вернул, – тихо пробормотал Алешка, внимательно рассматривая мои ботинки. – Я бы потом прислал переводом.

Я бросил на щедрую юную мисс неприязненный взгляд, вздохнул, встал и повернулся к сейфу.

– Ладно… По сравнению со всем остальным это, действительно, не проблема. Лена, одевайся, поедешь на Московский вокзал за билетом. Постарайся взять на завтра. На обратном пути купи ему что-нибудь поесть на вечер и в дорогу. Ты, Алексей, переночуешь здесь. На улицу не высовывайся, понял? Завтра я тебе что-нибудь из одежды привезу. Телефон у вас дома есть? Ну, и отлично, позвонишь вечером Танечке, расскажешь, как ты готовишься стать отцом.

Он недоверчиво посмотрел на меня, на Ленку, покраснел и счастливо заулыбался.

– Вот-вот, – сказал я неизвестно к чему, – это тебе не обычных честных девушек за грудь трогать.



***



Второй раз он проник в «Мойдодыр» по телефонному проводу через трое суток после отъезда.

– Ее до сих пор нет, Виктор Эдуардович, – сказал он ровным звенящим голосом. – Они ее все-таки забрали. Тетка Саша подписала им все документы, а Тани до сих пор нет.

– Откуда ты звонишь, Алеша? Из дома?

Для него мой вопрос не имел никакого смысла, но все же он послушно ответил:

– Дома у нас больше нет. Мы живем пока у знакомых. Я звоню с переговорного…

В трубке затрещало, защелкало, потом снова донесся голос Алексея.

– Ее надо спасти, Виктор Эдуардович, иначе, ее, наверное, не отпустят.

– Ты знаешь, где она может быть? – закричал я и не сразу заметил, что кричу. – Где ее искать, ты знаешь?

– Я знаю, с чего начать, – ответил он.

– Подожди, Алешка…

Я чуть не крикнул: «Подожди, я еду!», но вовремя спохватился. У меня была очень уважительная причина, чтобы спохватиться.

– Я не могу ждать, Виктор Эдуардович. Ее надо спасать. Я хотел вам сказать, что, если у меня не получится, ее все равно надо спасти.

Он замолчал. Наверное, он думал, что я все-таки крикну: «Я еду!». Но я тоже молчал.

В трубке щелкнуло, и запели гудки.

Я сидел и ждал, что он перезвонит. Я ждал до позднего вечера, но звонок так и не раздался.

В третий раз он ворвался в мою жизнь уже мертвым.




2


– Подожди, не вставай, – сказала Наташа, выключив будильник. – Послушай.

Я осторожно прижался ухом к ее животу и услышал: тук-тук. Потом еще: тук.

Я поцеловал Наташку, встал, оделся, поцеловал Наташку и по дороге в «Мойдодыр» мысленно целовал ее еще раз десять.

Звонок раздался около обеда.

– Стрельцов Виктор Эдуардович?

– Да. Здравствуйте.

– Майор Сарикян, уголовный розыск. Хотелось бы с вами увидеться. И с вашей лицензией – тоже. Вы не могли бы подъехать к нам на Литейный сегодня, или вам прислать повестку?

Я удивился, но сказал, что мог бы.

– Вот и хорошо. Я закажу вам пропуск.

Майор Сарикян мне не понравился еще в коридоре, где я просидел, ерзая на жестком стуле, минут сорок.

Наконец, он крикнул:

– Входите, Стрельцов!

Я вошел и безответно поздоровался.

Майор Сарикян был толст, простужен и совсем не похож на Сарикяна. Он тяжело дышал, к тому же, плохо видел и с трудом читал. Мне показалось, что на изучение лицензии у него ушло столько же времени, сколько он потратил впустую на изучение правил хорошего поведения в начальной школе. И еще мне показалось, что он раньше работал лейтенантом в ГАИ, а потом его за какой-то особо тяжелый проступок повысили и перевели в уголовку.

Я терпеливо пожимал плечами относительно неразборчивых подписей, сокрушался вместе с ним по поводу смазанных печатей и подозрительных водяных знаков на бумаге. Видимо, майор Сарикян утром ткнул наугад пальцем в телефонный справочник и решил, что именно я должен оплатить ему лечение насморка.

К сожалению, я ошибался.

– У вас есть юридическое образование, Виктор Эдуардович? – спросил он неожиданно.

Я не был готов к вопросу и подумал, что платить все-таки придется, но продолжал слабо сопротивляться.

– Да есть какое-то.

– А поточнее нельзя? Знаете, просто интересно, чем у нас может заниматься детектив с каким-то образованием. Сомневаюсь, что законной деятельностью. Но это, конечно, ваша большая тайна, верно?

Я разозлился еще в коридоре, но сейчас твердо решил, что платить не буду.

– Если просто интересно, то я заочно закончил юридическое ПТУ во время сверхсрочной службы в армии. Это старинное учебное заведение оказалось на территории бывшего Союза, за пределами нынешнего. А бумажку, то есть, я хотел сказать, диплом, я вам на днях подвезу. И, насчет тайны, открою вам секрет, как юрист юристу, она, действительно, тайна. Охраняется государством, между прочим.

– Тайна, тайна… – заворчал майор. – Не очень-то вы любите милицию.

Я, разумеется, очень люблю милицию и, как автовладелец, просто обожаю ГАИ, но меня уже понесло.

– Ну, отчего же? Ко мне в агентство иногда участковый заглядывает. Он не пытается снять с меня денег и не намекает на стакан, поэтому у нас хорошие отношения, можно сказать, товарищеские. Хотя до любви еще не доходило, вот тут вы, пожалуй, правы. Так что, товарищ майор, или кто я вам, давайте, по делу. А то город захлестнула волна преступности, криминал прет во власть, знаете ли, а я тут у вас прохлаждаюсь.

Майор Сарикян откинулся на стуле и сложил руки на животе.

– Да успокойтесь вы, – бросил он снисходительно. – Не нужны мне ваши деньги. И стаканами не пью – у нас здесь не МУР.

Он полез в карман и достал платок, но перед тем, как воспроизвести носом фрагмент из Седьмой симфонии Шостаковича, пододвинул мне лицензию вместе с листом бумаги.

– А вот эта визиточка вам знакома?

Визиточка оказалась, действительно, знакома и вызвала легкую дрожь от предчувствия беды.

На столе лежала ксерокопия моей визитки. Из всей партии, заказанной в начале деятельности, мне только одну удалось всучить клиенту, еще по одной взяли Ленка и Лиза, чтобы хвастаться приобщением, но это было давно. И всего несколько дней назад я отдал такую же Алешке.

Майор трубил бравурные марши гитлеровского нашествия на Ленинград и одновременно изучал из-под платка мое лицо.

Я кивнул.

– Да, это моя. Что-нибудь случилось?

Он вполне удовлетворился моим замешательством.

– Вы догадываетесь, как она к нам попала?

– Догадываюсь. Вам ее переслали факсом из Краснореченска. По какому принципу работает факс, объяснить не могу.

Майор закончил процедуру, заглянул в платок и, убедившись, что мозги остались на месте, спросил:

– У вас там клиент?

Я уже сидел, как на раскаленных гвоздях, но все же сообразил, что именно это от меня и ожидается, и постарался успокоиться.

– Ладно, сдаюсь, товарищ майор, у меня нет юридического образования. Так что там, в Краснореченске?

– Ну-ну… – иронически пробормотал в нос майор Сарикян. – Я вам тоже открою один секрет. Сейчас в стране проводится спецоперация «Тайфун»…

– Да знаю, знаю! – нетерпеливо перебил я. – Борьба с расхищением стратегического сырья. Недавно по телевизору показывали. Ваш министр, как раз, и поведал. Всей стране, по первому каналу. Все так сразу и поняли, что крайне секретная операция.

Он неопределенно покачал головой.

– Н-н-да… Ну, и прекрасно, что знаете. Так вот, ваш таинственный клиент, или кто он вам, во-первых, замешан в хищении этого самого сырья, а во-вторых, совершил нападение на наряд милиции с целью завладения оружием и был убит при перестрелке…

Коротенькое слово: «убит» обрушилось на меня, как большая резиновая дубина. Майор продолжал говорить, что меня приглашают в Краснореченск в качестве свидетеля, пока… – и многозначительную паузу, достойную более благодарного слушателя, я тоже отметил, – …потому что следователя в Петербург они прислать не в состоянии по финансовым соображениям, и лучше бы мне поехать добровольно… А у меня в ушах звенел напряженный Алешкин голос, трещали помехи на линии, и я молчал…

Я встал.

– Я поеду. Я поеду сегодня же, можете обрадовать экономных коллег.

– Я вижу, вы начинаете любить милицию, Виктор… э-э-э…

– Эдуардович.

– Да, Эдуардович. Ну-ну… Надеюсь, в Краснореченске вы ее полюбите еще больше.

И он полез за платком.



Весь день прошел в лихорадочных метаниях по городу. Я взял билет на вечерний поезд до Челябинска, заехал к Чарику, потом вернулся на вокзал и сдал «дипломат» в камеру хранения, чтобы не увидела Наташка, потом обратно в «Мойдодыр» и еще куда-то.

Весь день меня не покидала мысль, что, если бы я сказал всего лишь два слова: «Я еду», Алешка бы успокоился и остался жив. А у меня была уважительная причина, она и сейчас есть, но я все-таки еду, а мальчишку уже убили. Убили, обставили законными основаниями, но, обнаружив мою визитку, забеспокоились и решили выяснить, откуда я взялся, и что мне известно.

Чарик со мной частично согласился. Он, как всегда, держал руку на пульсе событий и знал об операции «Тайфун» не меньше объявившего о ней министра.

Все началось с Владивостока, и название, вероятно, оттуда же. Во время досмотра таможня обнаружила на отходящем контейнеровозе приличное количество плутония, достаточное на несколько карманных атомных бомб. Получатель груза значился то ли в Китае, то ли в одной из Корей и с претензиями, естественно, не обратился. Так как дело в зародыше заглушить не удалось – пронюхала пресса, его решили раздуть, объявив находку, как начало всероссийской операции.

Чарик, вообще, считал, что причастность Алексея к операции «Тайфун» упомянули для того, чтобы выдернуть меня из Питера наверняка, и упорно отговаривал ехать. Но «дипломат» дал и обещал пока молчать, а координаты начальника второго отдела Краснореченского УГРО Кравченко А. П. аккуратно записал и убрал в бумажник.

В «Мойдодыре» я добросовестно обыскал Алешкину форму, оставшуюся в шкафу, и никакого плутония не нашел. Ленке мои действия не понравились, но поездку она одобрила, можно сказать, разрешила и просила передать Алексею привет.

Объяснение с Наташей, кажется, тоже прошло успешно. Я вздыхал, разводил руками, жаловался на краснореченских бюрократов, на майора Сарикяна, у которого объемы живота и мозга соотносятся, как доллар к рублю, целовал Наташку и обещал, что вернусь не позже, чем через неделю, что это недолго, и я бы, вообще, не поехал, но не хочется ссориться ни с ихними металлургами, ни с нашими литейщиками.

Садясь в вагон с дорожной сумкой и «дипломатом», я вдруг отчетливо вспомнил тревожные Наташкины глаза и понял, что она мне не поверила.



В поезде мне не удалось сосредоточиться, хотя я сразу попытался уединиться на верхней полке. Как только отшуршали полиэтиленовые кулечки, и мои попутчики съели по куриной ножке, по яйцу вкрутую и по желто-синей помидорке фирмы «Лето», один из них, немолодой дядька – монтажник высочайшего класса, всю жизнь в командировках, женат, трое детишек, все необыкновенно умные и здоровые, беспартийный, да, а вот в комсомол пришлось вступить, был грех, всех тогда загоняли, а курицу его благоверная еще вот так готовит – закончив необязательную исповедь, резво скакнул наверх, чтобы поведать мне лично о своей трудной, но интересной работе.

Одновременно с ним говорила бабулька с загипсованной рукой, сидевшая внизу – ездила к дочке, такие цены, но купить сейчас можно все, дочка работает, а зять пьет, но внуки необыкновенно умные, поскользнулась и упала, иногда вот здесь мозжит, а иногда вот здесь вступает.

Третья пассажирка изредка поддакивала – да, тоже падала, и тоже мозжило, но не вступало – но, в основном, нешумно ела и глядела в окно.

Я несколько раз выходил курить, монтажник следовал за мной, стрелял сигареты и предлагал раздавить пол-литра за знакомство. Потом он куда-то запропастился и раздавил-таки, потому что вернулся очень пьяный, но не вредный.

У бабули перед сном вступило, она тихонечко и виновато охала. Мы с другой женщиной стали совещаться, чем ей помочь, но монтажник заявил, что ничего не надо, он сам весь переломанный, потому что падал с высоты сотни раз все по той же причине: высокой квалификации. Он подоткнул под бабулю свою подушку и одеяло, зафиксировал ее в полусидячем положении и положил загипсованную руку на стол.

От руки, действительно, отступило, и купе, наконец-то, погасло, заворочалось и затихло.

Но ненадолго. Ночью монтажник свалился с полки прямо на бабкину руку, одиноко торчавшую на столе. Был страшный грохот и крик: «Ой, убили!», и утешительные хлопоты до самого утра. Я хотел сходить к проводникам за анальгином, но бабуля отказалась наотрез, потому что никому уже больше не верит, а, особенно, Ельцину, чтоб ему поддыбало, и продолжала стонать. Я же снова и снова порывался сходить за анальгином, за льдом, за доктором и, наконец, за топором.

Примерно так же прошло еще двое суток с небольшими вариациями в темах и предложениях раздавить, и в Челябинске мы довольно легко расстались. Женщинам предстояли встречи, монтажнику – новые падения, а мне – двухчасовое ожидание электрички до Краснореченска и трехчасовая поездка.

В электричке я все же прикинул план первоначальных действий. Я хорошо помнил обратный адрес на надписанном Танечкой конверте, поэтому решил навестить экспроприированную квартиру и осмотреться. Где находится сама тетка Саша, можно будет выяснить в милиции и попытаться встретиться и поговорить. Ну, и найти каких-нибудь Танечкиных подружек в институте или общежитии. Вряд ли в Краснореченске находится более одного института, и вряд ли в нем одновременно учится более десяти с половиной Новиковых Танечек.

Ну, а дальше – действовать согласно полученным данным, не забывая о личной безопасности, или возвращаться ни с чем.

Во время путешествия из Петербурга в Краснореченск первоначальный запал прошел, и перед самым Челябинском я уже довольно скептически косился на «дипломат», выглядывающий с боковой полки над дверью. Может быть, этому способствовали длинная дорога, верхняя полка, угрюмая тайга, сбегающая с Уральских гор, и серые замерзшие реки, незаметно переходящие в заснеженные поля… Люди, называющие себя великим народом, убивали друг друга по всей считающей себя великой стране. Убивали из зависти, из алчности, из глупости и даже из любопытства. Конечно, мне было очень жалко Алешку и хотелось, чтобы кто-то понес наказание, но не более того. Его смерть не стала для меня личной трагедией, а Танечка, на которую он не мог надышаться, оставалась лишь именем и удивленными глазами на фотографии.



***



Наконец, я шагнул из тамбура вагона в Краснореченск.

Я сдал «дипломат» в камеру хранения и там же поинтересовался, где находится ближайшая гостиница, и как проехать на улицу Победы. Оказалось, ближайшая гостиница находится на улице Победы, а сама улица Победы начинается прямо от вокзала и тянется через весь город. В отличие от приемщика багажа я не увидел в этом ничего настолько забавного, чтобы хохотать от души, всплескивая руками, и звать послушать какого-то Колю.

Расстояния в центре Краснореченска были сжаты и измерялись не автобусными или трамвайными остановками, а минутами ходьбы. Вскоре я подошел к нужному мне дому. Он, действительно, выгодно отличался от остальных, хотя всю улицу Победы окружали сталинские дома. Дом стоял на холме, нависая над озером, от его левого крыла раскинулся парк, так что, в окна заглядывали не только заводские трубы. По всему периметру на уровне второго этажа дом опоясывали широкие, трибунообразные балконы с колоннами. На такой балкон так и хочется влезть, снять кепку и обратиться к народу.

Бывшая квартира тетки Саши находилась как раз на втором этаже. Сквозь приоткрытую дверь доносились звуки и запахи капремонта.

Я неназойливо постучал и вошел.

В квартире вовсю трудились наемные люди, поэтому я миновал две комнаты совершенно не обремененный излишним вниманием. И в третьей комнате я, скорее всего, увидел бы такие же ободранные стены и заляпанный грязными следами пол, но туда мне попасть не удалось.

В коридор вышла несколько полноватая и очень ухоженная мадам, окинула меня взглядом оценщицы из комиссионки и отрывисто спросила:

– Что?

– Я, вообще-то, к тете Саше приехал, – пояснил я. – Родственник.

Я стремительно обесценился.

– Она здесь больше не живет.

– Как это не живет? – удивился я. – У меня адрес правильный: улица Победы, дом 23, и про озеро она писала.

– Жила, а теперь не живет. Все! – и новая хозяйка квартиры отвернулась, давая мне понять, что разговор окончен, и я могу идти.

Я не понял, и она вынуждена была снова повернуться, раздраженно дрогнув всеми имеющимися половыми признаками.

– Что? Что еще?

Я продолжил не понимать и удивляться:

– Так я не понял, она что, поменялась, что ли? А вы кто будете, барышня? Вы тут обои клеите?

Конечно, я уже сообразил, что здесь мне ничего не обломится. И чего я, собственно, ожидал? Что дверь откроет Алешка и скажет: «Все обошлось»?

В коридоре появился коренастый, наголо бритый парень, старательно обошел хозяйку и прищурился то ли от презрения, то ли от близорукости.

– Нет, ты чего не понял-то? Давай, топай, родственник! Ищи свою тетю, пока тебя самого… не нашли.

С сознанием удачно выполненного долга он повернулся к хозяйке за кусочком колбасы, открыв мне незащищенную шею от подбородка до ключицы.

Его шея не входила в мои планы, хотя соблазн, что и говорить, присутствовал. Я двинулся к выходу, но у самой двери остановился и спросил, надеясь хоть на какую-нибудь реакцию:

– Так что мне, в милицию идти, что ли?

Хозяйка не отреагировала. Она не сказала даже: «Фас!», но лысый песик зарычал и бросился.

Он решительно выскочил за мной на площадку. Я демонстративно отставил назад ногу и подтянул кулак к поясу.

– Что? – спросил я его.

Он затормозил и ближе подходить не стал, но громко, чтобы услышали за дверью, наобещал мне кучу всяких ужасов. При этом он размахивал руками, оттопыривал пальцы и хватался за карман, намекая на опасное содержимое, но, в основном, его движения были малозначительны и неинтересны.

Я отвернулся и пошел в милицию.




3


На первом этаже двое в штатском курили, стоя в углу, и двое сержантов сидели за дежурным стеклом.

Я обратился к сержантам:

– Здравствуйте. Я к начальнику второго отдела Кравченко.

Они переглянулись, задумчиво поджали губы и многозначительно закивали головами. Потом один спросил:

– У вас повестка?

– Нет, я по собственному, – ответил я и протянул паспорт.

– О-о-о…

Пока один удивлялся, другой снял трубку и доложил:

– К вам Стрельцов. Так точно! Есть! – и, стрельнув глазами на напарника, согнулся в шутовском поклоне, возвращая паспорт. – Ждут-с. Очень ждут-с. Кабинет 12. Второй этаж. По коридору налево.

Что ж, и у милиционеров бывает хорошее настроение, подумал я. Наверное, десять минут назад кого-то крепко отпинали.

Но вслух спросил:

– А как его по имени-отчеству, не подскажете?

Они снова переглянулись, с трудом сдерживая смех.

Ответ раздался из угла:

– Александр Петрович, – после чего все четверо легли впокатуху.

Я поднялся по лестнице на второй этаж.

Дверь в кабинет была открыта, но начальника там не оказалось. За столом сидела секретарша и стучала на расхлябанной пишущей машинке.

Я подивился неприхотливости милицейского юмора.

– Здравствуйте. Я к Александру Петровичу Кравченко. Он скоро подойдет?

Секретарша тоже загадочно улыбнулась, отодвинула свой «Ундервуд» и одернула на груди серый свитер.

– Здравствуйте, Виктор Эдуардович. Кравченко – это я. Александра Петровна.

– Очень приятно, – пробормотал я.

Ну, ладно, один – ноль в пользу краснореченцев. Вот только не совсем понятно, почему смеялся приемщик багажа.

Начальник отдела Кравченко старательно выглядела около тридцати пяти, была сухощава, подтянута, крашено-каштанова и зеленоглаза. Лишь мелкие сеточки морщинок, тянувшихся к вискам, опровергали первое впечатление. Еще я заметил, что она тоже изучает меня, чисто по-женски, из-под полуопущенных ресниц, заметил и цепкий интерес, мелькнувший и погасший в глазах.

Неплохой, хотя и суховатый сыр в мышеловке.

– Спасибо вам, что приехали, Виктор Эдуардович. У меня на такую командировку просто нет фондов. Я вам выпишу, конечно, требование на оплату, но в ближайшие пять лет денег вам не вернут, это уж точно.

Если это намек на взятку, то я не понял, кто, кому и за что должен дать. А если это намек на срок в пять лет, то я не понял, по какой статье.

Я решил внести ясность.

– Не стоит благодарить, Александра Петровна. Я ведь здесь не по своей воле. Меня подхватил и унес «Тайфун». Вы, случайно, не Волшебница Изумрудного Города?

Она улыбнулась широко и открыто, словно приглашая меня улыбнуться в ответ и установить доверительные отношения. А может, она подумала, что я на что-то согласен.

– Я, скорее, Железный Дровосек, Виктор Эдуардович. Да и город наш совсем не изумрудный. Вы ведь на десятичасовой электричке приехали? И перекусить не успели, наверное? Так, давайте, я вас обедом и отблагодарю. У нас тут кафешка рядом, недорого и вкусно.

Я готовился к нудным и длительным расспросам на пустой желудок и такого предложения, честно говоря, не ожидал. Если это не какая-нибудь милицейская штучка. Отравит, например, и концы в воду.

Соседнее с милицией кафе мы миновали бодрым шагом. Я подобрался, насторожился. Мы свернули, прошли через широкие старые дворы с облупившимися скамейками и голыми липами, вышли на параллельную улицу и уткнулись в стеклянную дверь.

Название кафе: «Под липами» наводило на самые мрачные ассоциации. И внутри было чисто, как в подвалах старика Мюллера, но гинекологических кресел для пыток я не заметил, как не заметил и простых стульев. Но в кафе, действительно, обедали.

Мы нависли над круглым высоким столиком в углу. Я сосредоточенно поглощал густой борщ, Александра Петровна ковырялась вилкой в капустном салате.

Когда я отодвинул пустую тарелку и перешел к пельменям, Александра Петровна перешла к делу.

– Думаю, надо сказать вам сразу, Виктор Эдуардович. Я вас ни в чем не подозреваю.

– И вы меня вызвали в Краснореченск, чтобы это сообщить? – пробубнил я сквозь пельмень.

Она улыбнулась, кивнула.

– А, в самом деле, почему вы приехали? Ведь вы могли и отказаться. Так уж испугались «Тайфуна»? Вы любите только ясную погоду?

– Как я уже говорил вашему питерскому коллеге, я не очень разбираюсь в вопросах: мог бы – не мог бы. Мне сказали: «Надо!» и прозрачно намекнули, что моя лицензия написана на бумаге, а не высечена в мраморе. Кроме того, я люблю обедать на халяву в самых экзотических местах. Так что, напрасно вы меня ни в чем не подозреваете. Я, пожалуй, попрошу добавки.

На этот раз она не улыбнулась и даже поморщилась.

– Вы можете говорить со мной на нормальном языке, Виктор Эдуардович. Я понимаю не только криминальный жаргон.

– Извините, – повинился я.

Александра Петровна удовлетворенно наклонила голову и продолжила:

– Вашу визитку нашли у Алеши в кармане. Я думаю, он вас не нанимал – откуда у мальчишки деньги? Могу даже предположить, что вы ему просто в чем-то помогли. Например, добраться до дома.

Я положил вилку с надкушенным пельменем обратно в тарелку и удивленно посмотрел на оперуполномоченную собеседницу.

– То, что вы назвали преступника Алешей, и то, что вы меня не подозреваете, как-то связано, Александра Петровна?

Она снова спрятала глаза за ресницами.

– Вот именно, связано, Виктор Эдуардович. Я же его знаю… знала вот с таких вот… И отца его знала, и тетку… – Александра Петровна жалобно вздохнула, закачала головой. – Вот я и подумала: если вы, действительно, помогли ему тогда, то теперь можете помочь и мне.

Предложение было заманчиво, хорошо обставлено и звучало, как приглашение. То ли к сотрудничеству, то ли в мышеловку.

– Да, я помог ему. Но вряд ли я смогу чем-нибудь помочь вам. То есть, я не против, но сомневаюсь, что знаю больше вашего, Александра Петровна. А вы тоже считаете, что с его смертью что-то не так, и он ни на кого не нападал?

Александра Петровна замялась. Похоже, она имела в виду не сотрудничество. Неблагодарное это занятие: играть в кошки-мышки с зеленоглазой женщиной-милиционером.

– Все так, Виктор Эдуардович, – ответила она не сразу и как-то неубедительно, – нападение на патрульную машину имело место.

Так мы могли кружиться по ковру и неделю, и месяц, и год. Меня это не устраивало – я был не дома.

Я сделал нырок и вошел в захват.

– А больше оно ничего не имело, Александра Петровна? Мотивов или свидетелей, например? И, вообще, если мы решили помогать друг другу, давайте, договоримся о намерениях. Я, действительно, не знаю ничего, что вы не могли бы выяснить сами. Но я вам расскажу и всю обратную дорогу буду удивляться, почему вы не догадались просто поговорить по телефону. Сейчас так решаются даже сексуальные проблемы. И еще мне очень интересно, почему к такому ясному делу, как нападение на милицию, вашу, родную милицию, не какую-нибудь, вы подходите столь неформально. То ли вы – зануда по жизни, то ли есть более веские причины. Если первое – можете не отвечать.

Александра Петровна усмехнулась довольно кисло, резко обозначив морщинки у глаз.

– Почему-то я вас именно таким и представляла, хотя мой питерский коллега, как вы изволили выразиться, дал вам несколько иную характеристику. Скажите, Виктор Эдуардович, чисто женское любопытство, а что означает МДД?

Контакта не вышло. Александра Петровна выскользнула из замка, и мы опять разошлись на дистанцию вытянутой руки с вилкой.

Я пожал плечами.

– Мойдодыр.

– Вы шутите! – не поверила Александра Петровна.

– Честно, Мойдодыр. Ассоциируется с чистотой в криминальном аспекте, как сказал один мой знакомый Сема, интерьер-дизайнер. Это, кстати, профессия, а не старинная русская фамилия… Так вот, о чистоте. Я, конечно, благодарен вам за обед. Именно так, вежливо и предупредительно и будет одна половина населения допрашивать другую после очередных президентских выборов, но я заметил так же, что вы старательно увели меня подальше от гнезда… Нет-нет, не надо ничего объяснять. Зачем о неприятном? Лучше расскажите что-нибудь веселое. Например, что сказал про меня питерский коллега.

Она слушала меня очень внимательно, но неожиданно ее глаза заискрились изумрудным блеском, и она весело рассмеялась, продемонстрировав ровные и белые, как у начальника стоматологов, зубы.

– Давайте о приятном. Он сказал, что вы – нахальный, самонадеянный болван, Виктор Эдуардович. Насчет болвана я, пожалуй, не согласна.

– Да что вы? – удивился я. – А мне он показался интеллигентным, тихим человеком. Манеры, платочек в руке – прямо Смольный институт благородных девиц легкого поведения, да и только.

– Да уж… – подвела итог первого раунда Александра Петровна, решительно тряхнув головой. – Что-то у нас с вами не получается. Не беседа, а сплошная пикировка. Может быть, вам мешает, что я – женщина?

– Может быть. А вам не мешает?

– Мне мешает. Но я уже давно женщина, гораздо дольше, чем работаю в милиции. Поэтому привыкла. Привыкайте и вы, – и, взметнув ресницы, предложила:

– Давайте, еще по пельменям? Я схожу, распоряжусь.

Она сходила и распорядилась. Знать бы, о чем.

Вернувшись к столику, Александра Петровна поправила волосы, хотя это делать было совсем не обязательно, и сдержанно покаялась:

– Я сама виновата. Наверное, стоило сразу ввести вас в курс событий, а не ходить вокруг да около. Я исправлюсь.

Гренадерского вида дама в белом чепце и кружевном передничке принесла нам пельмени и открытую бутылку выдохшегося «Боржоми». Она ревниво стрельнула глазами в мою сторону и интимно шепнула Александре Петровне на ушко:

– Что-нибудь еще?

Александра Петровна решила, что с меня хватит, и отказалась.

– Спасибо, Бэллочка.

Бэллочка ушла, демонстративно поигрывая внушительными буграми мышц. Александра Петровна сама разлила по стаканам и кивком поощрила меня не церемониться.

Я поднес свой стакан к лицу и втянул носом воздух. В бутылке, действительно, была вода, но для Александры Петровны и этого оказалось достаточно. Вскоре она как-то незаметно перешла на «ты».

– Все произошло около двенадцати ночи. Патрульная машина остановилась у тротуара – у них забарахлил двигатель. Водитель полез под капот, а его напарник побежал к ларьку. Откуда появился Алеша, ни тот, ни другой не видели. Он навел на водителя пистолет, приказал ему лечь, отворил дверь, взял автомат с сиденья и стал медленно отходить. Женщине из ларька показалось, что милиционер упал, и она сказала об этом его напарнику, стоявшему спиной к дороге. Тот повернулся, оценил обстановку и открыл огонь. Попал со второго выстрела… В общем, тут зацепиться не за что. Показания патрульной группы и женщины из ларька расходятся только в одном. Милиционер говорит, что покупал сигареты, а продавщица утверждает, что он брал водку… Ты чего не ешь?

– Ем… Вы знаете, что их выселили из квартиры?

– Знаю, проверяла… Тут тоже пока не подкопаться. Документы с виду все чистые. Надо бы еще поговорить с Сашей – с Александрой Алексеевной, Алешиной теткой, я имею в виду. К ней сейчас не пускают. Инфаркт у нее. Неделю уже в реанимации лежит… Тебе Лешка-то говорил что-нибудь?

– Говорил, что наезжают. Совета просил.

– Ну, и что ты ему насоветовал?

Вопрос прозвучал несколько напряженно.

– Нет, Александра Петровна, захват автомата – это не моя идея. У меня, вообще, никаких идей не было. Даже деньгами его выручить не сам догадался – секретарша подсказала. Для того и держу… Он ведь не квартиру отбивать собрался. У него девушку в залог взяли, можно сказать, невесту. Ее надо спасти – это были последние слова, которые я от него слышал, его единственная цель. О средствах он не сказал. Так что, все остальное вполне стыкуется и без похищения бомбы «Толстушки». Причем здесь «Тайфун»? Вы уже достаточно выпили, чтобы проболтаться?

Александра Петровна задумалась, но вторую бутылку ей брать явно не хотелось.

– Ты продолжаешь говорить мне «вы», потому что чего-то боишься, или это – почтительное обращение к старшему по возрасту? Если первое – можешь не отвечать. А если второе – то это просто свинство с твоей стороны!

– Когда я говорил тебе «вы»? – встрепенулся я.

– Ну, вот так-то лучше, – сказала она, мгновенно растаяла и решила немного проболтаться.

– Теперь о «Тайфуне». Допустим, я тоже думаю, что ни при чем. Для нас с тобой все стыкуется, потому что мы знаем Алешку… или считаем, что знаем. А вот Колодин, мой шеф, думает иначе. Это его идея: вызвать тебя в Краснореченск как особо ценного свидетеля. И насчет «Тайфуна» у него свои соображения. У нас ведь здесь не только уголь добывают.

Я не стал спрашивать, что у них добывают, и кто у нас шеф. Меня зацепило другое.

– «Тайфун» – это, конечно, здорово. Звезды, интервью, скромные герои. А что девчонка пропала, такая маленькая симпатичная беременная мышка… Или, что твоих знакомых из квартиры прямо на тот свет вышвырнули, тебя не очень беспокоит? Я сегодня в эту квартиру заглянул, посмотрел на новоселов. Даже чуть не позавидовал, но сначала решил у тебя разрешение спросить. Ты же, вроде как, в этом городе власть, или погоны только на новогодний маскарад надеваешь?

Она потухла, сгорбилась и посмотрела на меня совсем недружелюбно. Я бы даже сказал, неадекватно совместно распитому «Боржоми».

– Мы с Сашкой с первого класса дружили. Нас еще вся школа дразнила: «Шуры-дуры». Это потом мальчишки, когда интересоваться начали, стали меня Шуркой звать, а ее Сашкой, чтобы различать. Ты думаешь, мне легко? Думаешь, не грызет, что она сейчас там, в палате между жизнью и смертью мечется, а какие-то подонки…

Александра Петровна осеклась и нервно опустошила стакан. В ее голосе не было ни слез, ни истерики, но искренность присутствовала. Хотя, искренность – тоже чувство наживное и репетируемое.

– Про квартиру она мне ни слова не сказала. Я от нашей бывшей учительницы истории узнала. Мы иногда забегаем к ней поболтать, чаю попить. Я – реже, Сашка – чаще. Она у нее любимицей была. И в больницу Сашку от Риммы Михайловны увезли. Кто-то позвонил и сообщил про Алешку… Я сама тогда к Жанне ходила – к местной царице городской недвижимости. Она сказала, что не имеет к этой квартире никакого отношения, но пообещала выяснить, кто там за ее спиной копошится. Оказалось, имеет… А я ей поверила. Я думала, у нее лучше получится, эффективнее, потому что власть в городе – она, а не я, понял?

– Ну, да, понял…

– Нет, ты не понял, – покачала головой Александра Петровна. – Ты у нас в коридоре фотографии видел? Рядом с кабинетом, видел?

– Видел мельком. Думал, депутаты ваши, или Политбюро забыли снять.

– Это не Политбюро. Это сыскари, лучшие кадра города. Их стреляли дома, в подъездах, на улицах, и всех днем, представляешь, ни одного ночью не убили! А про гражданских я, вообще, не говорю. Два подонка устроили разборку у булочной перед открытием, девять человек из очереди – кто в реанимацию, кто – прямо в морг. Вот что такое война в мирном городе. – Она перевела дух и устало протянула: – Вла-а-сть… Поделили город две банды, и война закончилась. Вот тебе и власть… Теперь понял расклад?

– Понял. И вы в этой войне – побежденные?

– Это вы – побежденные! – запальчиво ответила она. – Мы – партизаны на занятой врагом территории. Причем, половина партизанского отряда – вражеские лазутчики и потенциальные перебежчики. У вас в Питере не так, что ли?

– Да ладно тебе, – миролюбиво пробормотал я. – Наверное, так же. Хотя кого-то, вроде бы, ловят.

– Вот то-то, что кого-то, – хмуро усмехнулась Александра Петровна и подняла голову, закончив, наконец, изучать пустую тарелку. – Что еще хочешь узнать?

Моя тарелка тоже давно опустела, но у Бэллочки было тепло и чисто, а мне предстоял длинный и одинокий вечер. Уходить не хотелось. Не хотелось и преждевременно нервировать чувствительную Александру Петровну, задавая ей каверзные вопросы. В этом, кажется, я и так преуспел.

– А как погиб Алешкин отец? – спросил я.

Она удивилась вопросу и снова задумалась, и отвернулась к окну, пытаясь разглядеть в нем что-то.

– У них в батальоне ЧП произошло. Молодой солдат оглушил часового, взял автомат, троих застрелил и – в бега. Володя сразу выяснил, что для стрельбы у парня имелись все основания, ну, ты понимаешь… Он хороший был командир, батяня-комбат. Любили его… Обложили того солдата у станции Полежаевская, сорок минут от города на электричке. Там водонапорная башня уже сто лет, как стоит, стены – почти полметра, окна-бойницы, вокруг пустырь. Можно целый полк держать, пока патроны есть. Ну, Володя и пошел. Шел и уговаривал. А пацан сверху кричал: «Товарищ майор, не подходите! Товарищ майор, не подходите!» Кричал, кричал, а потом срезал его очередью, да и сам тут же автомат бросил и выскочил. Его окружили, а он рядом с Володей присел, раны руками зажимает… Когда его показательным трибуналом к вышке приговорили, дали последнее слово, знаешь, что он сказал? «Алешка, я не хотел». И все… – Она бессознательно покачала головой, то ли осуждая, то ли не соглашаясь. – Не надо было Володе туда идти. Он этому мальчишке только хуже сделал… Что смотришь? Не согласен?

Лучше бы я спросил что-нибудь про милицию. Александра Петровна не на шутку разволновалась и метала в меня зеленые молнии, ожидая ответа.

Кто-то с ней по этому поводу уже не соглашался. Интересно, кто, если она так переживает?

– Согласен. Не надо было.

Ответ был правильный, и она постепенно погасла.

– Я об этом Сашке сказала в прошлом году. Зря сказала, сама понимаю, но как-то вырвалось. С тех пор она со мной не общается. Поэтому я все узнала не сразу… – и, может быть, предупреждая мои дальнейшие деликатные расспросы, она оттянула рукав куртки, взглянула на часы и заохала:

– Ох, и влетит же мне! Шеф, наверное, уже уехал. Нет, точно, уехал! Не дождался. Заболталась я с тобой.

Бурно попереживав еще с минуту, Александра Петровна заявила, что ничего страшного не произошло, и с шефом мы можем увидеться завтра. Класс привокзальной гостиницы она обозначила как гадюшник и посоветовала мне передать привет в гостинице «Турист» на Советской, 44.

Пригласить меня к себе Александра Петровна не решилась. Причин тут могло быть множество и не менее болезненных, чем все предыдущие истории.

Я не настаивал и даже не намекал. Достаточно и обеда.



***



До Советской, 44 я прошелся пешком, легко ориентируясь по достопримечательностям Краснореченска, подсказанным мне Александрой Петровной.

Я миновал просторную площадь с фундаментальным кинотеатром «Кобальт» и памятником каким-то комсомольцам в телогрейках, ушанках и со штангенциркулем, который они вместе сурово сжимали в огромных гранитных кулаках. За площадью начинался сквер. Сквозь голые ветки просматривалось бледно-желтое в свете фонарей здание гостиницы.

В сквере я наткнулся на еще одну, очень любопытную скульптурную группу. Три бетонные дамы в нижнем белье присели в откровенно развернутых позах, достойных более интимной экспозиции, чем центр города, и тянули друг к другу жадные руки.

Не удивительно, что Александра Петровна стыдливо забыла упомянуть об этом памятнике освобожденным жертвам победившего секс социализма. Наверное, еще каких-нибудь пять лет назад здесь стояла милая и скромная «Девушка с веслом», а скульптор сидел рядом на скамеечке, увлеченно листая журнал «Юный натуралист».

На облезлом, потрескавшемся фундаменте выделялась темным пятном табличка. Я подошел, наклонился и, стряхнув снег, прочел:

«Девушки, играющие в волейбол. 1965 ».

Я пожал плечами. Кажется, я предвзято отношусь к Краснореченску. Вполне возможно, что, когда здесь работали шахты и заводы, убирали улицы и не убивали оперативников, и каменные девушки, действительно, играли в волейбол, а не занимались черт знает чем, этот городок был вполне уютным местом проживания.

Колкий мартовский воздух с привкусом надвигающейся оттепели меня взбодрил, и в гостиничную дверь я вошел со свежей головой, горячим желудком и холодными руками. В результате непродолжительных переговоров с администратором я обменял привет от Александры Петровны на ключ от номера и поселился.

С душем нахлынул дополнительный прилив энергии, но идти на улицу Победы разбираться с бригадой ремонтников не позволяла недостаточная кондиция. В качестве альтернативы я решил поразмыслить.

Разговор с Александрой Петровной мне понравился. Сама Александра Петровна, надо признаться, тоже. Она отнеслась ко мне достаточно уважительно, а главное, при этом мы не переусердствовали в уважении и разошлись своими ногами. Все было в меру: и «Боржоми», и неосознанного кокетства в глазах, ресницах и улыбках. И, к сожалению, пельменей, которые мне понравились не меньше Александры Петровны. Надо надеяться, Бэллочка не добавляет в фарш пропавших без вести краснореченцев.

Но все же я чего-то не понял. Например, я не понял главного: зачем они меня сюда вызвали. И тут возможны варианты.

Первый, который, как мне показалось, усиленно демонстрировала начальник отдела Кравченко А.П. Она знает Алешку с детства, в нападение на улице не верит и хочет провести дополнительное расследование с санкции шефа. Потому она решила, что поговорить нам надо не в кабинете и не в ближайшем кафе, кишащем пока еще живыми оперативниками, и попыталась выяснить под «Боржоми», имелись ли у Алексея причины нападать на милицию.

Это мы выяснили – причины имелись. Ему понадобился автомат, чтобы спасти свою девушку, и ничего лучше, чем милиционер под капотом, он придумать просто не успел. И что дальше? Извини за беспокойство, и давай-ка, дружок, обратно в Питер, а то тут на тебя пельменей не напасешься…

Но Александра Петровна так не сказала. Значит, я нужен ей зачем-то еще.

Тогда первый вариант плавно переходит во второй. Они с шефом ведут какую-то свою игру, пытаются попартизанить в захваченном городе, воспользовавшись попутным «Тайфуном», и окунут меня в военные действия в незавидной роли что-то знающего свидетеля. Александра Петровна сама проговорилась, что вытягивала дополнительные сведения обо мне у майора Сарикяна.

Хм… Так, может, и майор в деле? Что, если он спросил меня об образовании с умыслом, чтобы прикинуть, насколько сложно будет спровадить меня в Краснореченск? Да нет, это уж слишком! Не надо обижать бедного простуженного человека незаслуженным интеллектом.

Ну, и третий вариант, который напрашивается ненавязчиво, мимоходом, но все-таки напрашивается. Алешка убежал из армии, чтобы украсть очередной контейнер плохо лежащего плутония, и из-за этого погиб. В эту идиотскую идею не вписывается ни одно из происшедших после побега событий, но Александра Петровна довольно прозрачно намекнула, что идея имеет место, тем более, на фоне всероссийской операции. И тогда свидетеля будут хватать, клеймить, запугивать и, чего доброго, обвинят в пособничестве, шпионаже, терроризме и антибелорусских настроениях…

Короче, надо отсюда бежать, как можно скорее!

Сделав такой неожиданный вывод, я спрыгнул с койки и побежал вниз.

Разговор заказывать мне не пришлось – автомат в вестибюле оказался междугородным. Я позвонил Наташке и подтвердил, что я без нее ужасно скучаю, и ужасно обрадовался, что она без меня – тоже. Повесив трубку, я подумал, что уже завтра мог бы быть в Питере, но потом сообразил, что с «дипломатом» Чарика меня в самолет не пустят, и уныло побрел наверх.

Перед сном я вспомнил о Новиковой Танечке.

Алешка мне сказал: «Ее надо спасти», чему я совсем не обрадовался. У меня – жена, «Мойдодыр», Ленка, и скоро будут дети. Я попытался перекинуть Танечку Александре Петровне, но она тоже не обрадовалась. Она не хочет войны, она – партизан-пацифист, как, наверное, и положено оперативно-милицейской женщине, и у нее тоже муж, дети и фотографии рядом с кабинетом. Ее оставшемуся за кадром шефу, вообще, Танечка – по барабану, ему надо успеть наловить как можно больше стратегических несунов, пока идет операция «Тайфун».

Но кто-то же, черт нас всех побери, должен ее спасать!




4


С утра я решил ее все-таки поискать. Александра Петровна не обозначила сроки моей явки с повинной, и, если я подойду к обеденному перерыву, ей ничего не останется, как в целях конспирации снова сводить меня к Бэллочке.

Я отправился в институт.

Краснореченск отгородился от высшего образования довольно протяженной и пустынной территорией, и я около сорока минут трясся в старом безропотном трамвае, позволяющем себе укоризненные вздохи только на остановках.

Я зашел в секретариат, еще находясь под впечатлением поездки, и, может быть, поэтому рассказал солидно-неприступного вида, коротко постриженной с проседью даме предельно грустную историю о двоюродной сестре, которую не видел лет десять, но видеть хотел, и, наконец, приехал повидаться по очень важному делу, но не могу найти.

– Помогите мне, пожалуйста, Галина Сергеевна, – со вздохом закончил я свою исповедь, бросив взгляд на табличку, выставленную на испепеляющем порядком столе.

Галина Сергеевна оказалась далека от романтики.

– Да ладно вам ныть, молодой человек! – заявила она, поморщившись. – Что это вы так надрываетесь? У меня тут все приходят только по важному делу. Если ваша девушка беременна, скажите сразу – они у меня в отдельной папочке лежат.

– Беременна, беременна, – радостно подтвердил я.

– Так все десять лет и беременна? – тонко усмехнулась Галина Сергеевна, но папочку достала.

В беременной папочке Танечки не было, но это означало лишь то, что она не писала заявление об академическом отпуске.

– Ну, факультет – ладно, – укоризненно бросила мне Галина Сергеевна, – но, хотя бы, на каком курсе, вы могли поинтересоваться у своей… хм… кузины? Или совсем некогда было?

Я виновато кивнул.

– Конечно же, некогда, Галина Сергеевна. Если бы я всю ночь расспрашивал ее про курс и факультет, она не была бы сейчас беременна.

Моя собеседница неожиданно обрадовалась.

– Вот, это – другой разговор! А то я тут с вами чуть не разрыдалась, молодой человек. Ну, что ж, будем искать.

Она добросовестно перерыла все шкафы и минут через двадцать извлекла две папки с личными делами.

Я указал на одну из них.

– Вот она. Спасибо вам огромное.

Галина Сергеевна солидно приподняла брови и пожала плечами.

– Хм… Ничего особенного, – заявила она то ли по поводу своих поисков, то ли про Танечку.

Кое-то мне удалось узнать. Таня Новикова училась на пятом курсе, но ее группа ушла на преддипломную практику почти месяц назад и в институте не появлялась.

Я вернулся в секретариат с самой большой шоколадкой из буфета и поделился с Галиной Сергеевной своими намерениями продолжить поиски в общежитии.

– Кого вы днем в общежитии найдете? – усомнилась она. – Учатся все или работают. Лучше съездите в районную женскую консультацию и узнайте, когда у вашей… хм… кузины следующий визит к врачу.

– Да вы просто гений детективного жанра, Галина Сергеевна! – воскликнул я с восхищением. – Настоящая Александра Маринина! Краснореченская Мэри Пэйсон!

– Пэрри Мэйсон, – поправила меня Галина Сергеевна, довольно улыбнувшись. – Ну, Талейраном я вас пока называть не стану, молодой человек, но если что – заходите.

– Обязательно зайду, – пообещал я. – Не знаю, как у Талейрана, а у меня много двоюродных сестер.

Насчет того, что до Талейрана я еще не дорос, Галина Сергеевна оказалась абсолютно права. В общежитие меня просто не пустили. Пожилая вахтерша встала двухведерной грудью в проходе, визгливо и неприязненно пояснив, что никого нету, и, вообще, нечего тут. Под тактичным «нечего тут» недвусмысленно подразумевалось, что после моего визита на стол Галины Сергеевны ляжет увесистая кипа заявлений об академическом отпуске.

На сэкономленное в общежитии время я заехал в женскую консультацию, где был дружно и зло осмеян целой ротой будущих мамочек всех возрастов и сроков. Ничего нового о Танечке я не узнал. О себе и о мужиках вообще – узнал достаточно.

Мне ничего не оставалось, как возвращаться в гостиницу. Я еще вполне успевал позвонить в милицию и, прикрыв трубку платком, анонимно намекнуть, что неплохо бы и пообедать.



***



Я не знаю, почему человек, читающий газету в холле гостиницы, мне не понравился. Может быть, потому, что он нисколько не был похож на Николь Кидман. Или потому, что я сам никогда не читаю газеты в вестибюлях гостиниц. Газету он держал нормально, не вверх ногами, и это была не «Правда», но он сразу бросился мне в глаза, и мне не понравилось, как он бросился.

Я направился к лестнице и стал подниматься, но на середине пролета обернулся и крикнул дежурному администратору:

– Скажите, в двадцать четвертую телеграмму сегодня не приносили?

– Нет, не приносили, – ответил дежурный, хотя мог бы и не отвечать, потому что человек с газетой уже стоял на ногах.

Он поправил брюки, одернул сзади длинный кожаный плащ и снова сел. Так удобнее.

Миновав пролет, я побежал. Эта встреча не была назначена, и я к ней не был готов. Я пронесся мимо своего родного второго этажа, взлетел на третий. Выше третьего могла быть только крыша, но ни Карлсона, ни лаза на чердак я не обнаружил.

В поисках запасного выхода я пробежал коротким коридором до развилки, запнулся на миг и решительно свернул налево, услышав присутствие еще одного визитера.

В конце крыла зияла открытая дверь. Рядом с дверью стояли швабра и ведро, а сам проем, уперев руки в бока, загораживала гостиничная бабулька в синем халате и лениво, без задора ругала кого-то на лестнице. Смысл тот же – нечего тут, и на этот раз я с таким утверждением полностью согласен.

– Что здесь происходит? – гаркнул я, добежав до двери.

Бабуля глянула на меня недоверчиво, но на всякий случай посторонилась, по привычке уступая дорогу громкому человеку. Я подхватил ведро и выскочил на лестницу.

Этот тоже с утра влез в плащ и застегнулся на все пуговицы, но вместо газеты обзавелся тонкой книжонкой, которая интересовала его не больше, чем бабулины нотации. Он стоял внизу у окна, наблюдая за выходом со второго этажа, и, увидев меня, узнал по каким-то признакам, и оторвался от стены.

– Эй, а ведро-то куда?! – изумилась бабуля, угрожающе хватаясь за осиротевшую швабру.

Я на ходу качнул ведро и выпустил дужку. Он запоздало попытался увернуться, но грязная, пахнущая тряпками волна выкатилась из ведра и накрыла его с головой.

Вслед за мутным прибоем прилетело ведро, а за ведром поверх перил летел я. Я смял его и уничтожил, как тайфун, обрушившийся на коралловый атолл и, не задерживаясь, кинулся дальше вниз, подгоняемый зычным матом всерьез оскорбившейся бабульки.

Я выскочил наружу у самого торца здания, спрыгнул с крыльца и, остановившись, отметил пустой серенький «Москвич», замерший у гостиничного входа. Прокатитесь на «Москвиче» без меня, ребята. Вот если бы на джипе, я бы, может быть, согласился…

Я не произносил этого вслух, только подумал, но навороченный джип, стоявший на другой стороне дороги, взревел мотором и рванулся ко мне.

Нет уж, я как-нибудь пешком…

Я свернул за угол и побежал во дворы.

Детская площадка не остановила преследователей, но скорость они все же сбросили, лавируя между деревьями, песочницами и горками. Расстояние метров в тридцать я пока сохранял, но легкие уже бурлили где-то сразу за коренными зубами.

За площадкой начиналась неширокая аллея, плотно обсаженная деревьями. Я метнулся наискосок, услышал скрип тормозов и усмехнулся, насколько позволяли внутренние органы.

Добежав до деревьев, я обернулся. Из джипа выскочили трое хрестоматийных кожаных ежиков, и их последующие действия настолько ошеломили меня, что я даже забыл втянуть легкие обратно в организм. Один упал на колено, двое других широко расставили ноги и вытягивали руки в мою сторону.

Я не поверил своим глазам. Может быть, я попал на съемки и сейчас нос к носу столкнусь с самим Арменом Джигарханяном?

Грянули выстрелы. Ушам я поверил. Такое кино лучше смотреть по телевизору, еще лучше – с девушкой в последнем ряду полупустого кинотеатра и совсем замечательно – сквозь смотровую щель БТРа или танка. Ни того, ни другого, ни третьего у меня не было, и я в духе незадачливых комедийных персонажей запетлял между деревьями. Следом за мной под защиту деревьев с аллеи шарахнулась парочка прохожих из непредупрежденной массовки.

Режиссер не поскупился на пули. Они зловеще свистели в воздухе и гулко шлепались о замерзшие стволы. Целились ковбои явно не в ноги.

Я оторвался и еще какое-то время кружил по кварталу, восстанавливая дыхание и держась подальше от проезжающих машин. Обжегшись на джипе, дуешь на «Запорожец». Потом присел на скамейку и сразу почувствовал, как каменеют ноги.

Та-а-ак… Не понял…

В висках стучало беспокойство, и ничего понимать не хотелось. Но все же я сообразил, что прочесать квартал гораздо легче, чем остальной, пока еще мирный Краснореченск.

Я поднялся и пошел. Вскоре я вышел к длинному, заломленному буквой «Г» дому, отгородившему двор от уличных шумов. Первую арку я миновал – она вела прямо к перекрестку, а мне не очень-то хотелось светиться там вместо светофора. Вторая арка отстояла метров за пятьдесят, и, дойдя до нее, я поднял воротник, напустил на себя самый, насколько мне это удалось, беспечный вид и шагнул в проем.

С улицы навстречу мне сворачивала тяжелая мордатая иномарка. Я отступил назад на всякий случай, спрятался за угол и услышал, как взревел акселератор.

Бежать было некуда и некогда, и я кинулся к подъезду. Заскочил в тамбур, рванул левую дверь, чертыхнулся. Ступени уходили вниз и исчезали в темноте, пахло сыростью, на обшарпанной стене висел разбитый выключатель.

Другая дверь вела к квартирам, но я выбрал подвал. Громко хлопнул одной дверью, тихо затворил за собой другую и стал осторожно спускаться.

Внизу я нащупал проем и попал в него, ухитрившись ни обо что не стукнуться головой. Руки уперлись в шершавые доски. Я понял, что иду в проходе между сараями, пытался нащупать двери и находил их, но на дверях висели добротные амбарные замки. Какие клады хранились за этими замками, можно только догадываться по витающим вокруг запахам кислой капусты, гниющей материи и нефтепродуктов.

Неожиданно рука провалилась в пустоту и уперлась в очень горячую, почти раскаленную паровую трубу. Я резко отдернул руку, заехал ладонью по штырю с вентилем, разорвал кожу, и вдобавок массивный вентиль упал на ногу, больно ударив по пальцам. Не хватало только, чтобы из темноты мне прямо в лицо прилетел кремовый торт.

Я, прихрамывая, двинулся дальше, проклиная сантехников.

Вскоре проход перегородила дверь, из-за которой слабо сочился свет. Я открыл ее и увидел почти квадратное помещение, опоясанное трубами.

В дальнем углу узкой полосой светилось приплюснутое окно. Я обрадовался ему, как родному. Старые подвалы почти не изменились со времен моего детства, только в тех далеких подвалах, кажется, пахло иначе. Пахло тайной и открытиями, а не гниением и смертью.

Я шагнул к окну, на ходу расстегивая измазанную пылью и известью куртку, но остановился и замер на полпути. Снаружи, возле окна стояли ноги. Ноги нервно приплясывали и явно кого-то ждали, а кроме меня в подвале никого не было.

Хотя, нет… Если охотник терпеливо ожидает своего выстрела, значит, собаки гонят дичь, и я в подвале уже не один.

Я запаниковал, но сообразил выскочить из подсвеченного помещения и закрыть дверь без скрипа. В темноте стало немного спокойнее, но ненадолго. Там, откуда я пришел, появился новый звук – шорох осторожных шагов.

Я никогда не жалел, что родился не крысой, мне такая гадость даже в голову не приходила. А тут пришла, но потом я подумал, что, вряд ли тогда мне бы удалось заинтересовать Наташку. Зато я вполне бы мог поселиться в «Мойдодыре», пугать до визга Ленку и таскать у нее из стола пирожные.

Шорох раздавался где-то далеко впереди меня и приближался медленно и неумолимо. В голове запрыгали неуместные мысли и воспоминания, и среди самых свежих всплыла подвальная ниша с горячей трубой, настолько ярко, что сразу защипало ободранную кожу на ладони.

Я двинулся навстречу шагам, стараясь ступать осторожно, чтобы не шуметь и не спровоцировать преждевременную стрельбу – промахнуться в узком проходе между сараями невозможно. Вскоре я нащупал пространство между досками, присел и зашарил рукой по полу.

Вентиль лежал тут же. Пальцы свободно вошли в отверстия и сжались, выбирая положение поудобнее. Вооружившись таким импровизированным кастетом, я втиснулся боком в нишу, обжигая руки, шею и, особенно, уши, присел и затих.

Они приближались, и через пару минут я уже смог различить голоса. Шли двое, с интервалом метра в два-три, отрывисто переговариваясь и так же, как и я, похлопывая руками по доскам.

Я пропустил первого, буквально, в пяти сантиметрах от себя. Он хлопнул по трубе над моей головой, тихо выругался и двинулся дальше. Я надеялся, что проскочу у них за спинами, когда они скроются за дверью, но второй отстал, и я заторопился.

Как только второй поравнялся с моим убежищем, я выпрямился и, ударив на выдох, толкнул его плечом, и протиснулся за спину.

Вентиль попал ему прямо в рот. Он всхрапнул, схватился руками за лицо и ослаб. Я выдернул пальцы из вентиля, царапаясь об осколки зубов, перехватил руку с пистолетом и основательно боднул его в затылок. Пистолет он отдал беспрекословно и даже охотно, повалился вбок, ударился о доски и осел на пол.

– Эй, ты чего? – крикнул второй, оборачиваясь.

Я ответил двумя выстрелами. Дважды промахнуться в узком проходе невозможно.

Я добрался до двери, наступая на что-то мягкое и безответное, и открыл ее. Тьма отступила, очертив два серых силуэта на цементном полу.

Третий кандидат в силуэты заглядывал в окно, сидя на корточках и опираясь рукой об асфальт.

– Чо, порядок?

Когда он понял, что никакого порядка и в помине нет, то попытался встать, но я выстрелил. Пуля рванула штанину наискосок, колено брызнуло осколками и кровью. Он пронзительно вскрикнул и упал рядом с окном, и стал зачем-то просовывать внутрь руку с пистолетом, глядя на меня помутневшими от боли и от неверия в происходящее глазами.

Я выстрелил еще раз, и он поверил окончательно.

Выйдя из подъезда, я зажмурился, потом прищурился и прошел мимо брошенной «Тойоты» с распахнутыми задними дверцами под арку. По тротуару шли люди, старательно прижимаясь к деревьям, отделяющим проезжую часть, и, кажется, никому не было дела до мужчины, вытянувшегося вдоль стены дома на грязном асфальте.

Мне, впрочем, тоже. Я пересек улицу, снова углубился во дворы, остановился за гаражами, чтобы хоть немного почиститься и, вообще, прийти в себя.

Когда я закончил сосредоточенно размазывать грязь по куртке, брюкам и ботинкам и отряхнул руки от серого колючего снега, то обнаружил, что весь трясусь мелкой неприятной дрожью. Может быть, оттого, что от снега замерзли руки, а может быть, до меня только сейчас дошло, что из темного подвального коридора я чуть не шагнул в следующий, залитый неземным светом, по которому уходят, не оглядываясь.

Но вскоре дрожь прошла, а вместе с ней и патетика, и я уже более спокойно констатировал, что с полчаса назад меня чуть было окончательно и неотвратимо не замочили, причем, не пытаясь объяснить, за что. Впрочем, даже если бы и было за что, я не счел бы убедительными любые аргументы и факты.

А пока факты упрямо подсказывают, что все краснореченские шахтеры и металлурги, забыв о забастовках и голодовках, накупили на последние заначки патронов и иномарок и кинулись меня убивать. Может, они приняли меня за Премьера? Но я не настолько импрозантен, хотя за министра угольной промышленности мог бы вполне сойти, если бы ходил по городу в белой каске и говорил всем встречным: «Потерпите еще немного». В смысле, скоро все там будем.

Короче, надо отсюда бежать. Еще вчера. Бежать на вокзал, прыгать в электричку и сматываться. Я даже дернулся в сторону, но ноги отозвались тяжелым укоризненным гулом, непослушанием и, в результате, фальстартом. Потом я сообразил, что ни на вокзале, ни в гостинице мне появляться нельзя – там ждут и отловят.

Я огляделся по сторонам и пошел дальше.

Когда я переходил следующую, тоже немноголюдную улицу, ко мне опять рванулась от обочины машина, слишком откровенно толкнув впереди стоявшего «Жигуля». Так беспардонно могли поступать только хозяева, а кто в доме хозяин, я уже хорошо усвоил.

Я устал, и мне надоело бегать. Чтобы не выделяться среди местных и не бросаться в глаза скромным поведением, я остановился у тротуара, выдернул из-за пояса ствол, произвел три прицельных выстрела и только потом побежал, оглядываясь. Взорвалось и обрушилось внутрь салона лобовое стекло, машина развернулась посреди улицы и встала. Никто не кричал: «Держи его!»

Вот, так-то лучше. А то устроили тут какую-то Чикагу.

Стало смеркаться, и заметно похолодало. Я кружил по дворам, уставший, взмокший и замерзший, ориентируясь по архитектурным ансамблям. Вот уже второй квартал состоял из хрущевских пятиэтажек – значит, я удалялся от центра. К цели я тоже не приближался, да и сама цель пока не прояснилась. Минимум – дожить до рассвета, максимум – до коммунизма. О промежуточных этапах думать на ходу не хотелось, а остановиться и застыть посреди двора в позе Роденовского Мыслителя я не решался, опасаясь излишнего внимания со стороны негостеприимных краснореченцев.

Я свернул за дом и отшатнулся, увидев небольшой скверик, заполненный людьми. Но там была не засада, а всего лишь пивной ларек. И все же я расстегнул молнию почти до конца и сунул руку под куртку.

Очередь тянулась шумно и долго и завершилась кружкой пенящегося пива. Я расплатился и оглянулся, куда бы присесть, но не нашел и оперся о ствол дерева, пытаясь втиснуться в развилку и хоть немного расслабить ноги.

Пиво оказалось неплохое, честно разбавленное, но холодное, и вскоре меня снова начало трясти.

– На глоток оставишь?

Рядом со мной стоял насупившийся дядька в каком-то невообразимом пальто и строго смотрел мне прямо в глаза.

– Что? – переспросил я.

– На глоток оставишь? – повторил он, кивая на кружку. – Если оставишь – я постою тут, подожду. Если нет – дальше пойду.

Я протянул ему оставшееся пиво.

– Дядя Паша, – представился он, вытирая дряблые щеки. – Меня здесь все знают.

Я кивнул. Отрываться от дерева не хотелось. Не хотелось и слушать поучительные истории, которыми жизнь дяди Паши была, несомненно, богата.

– А ты не местный, – сказал дядя Паша. – Я здесь всех знаю.

Я взглянул на него неприветливо.

– Командировочный я, из Челябинска. Монтажник высочайшей квалификации. Падал сотни раз… Теперь и я тебя знаю, и ты меня. Годится?

Что-то блеснуло в его спрятанных за мешками глазах.

– Если бутылку возьмешь – можно у меня присесть. Я здесь рядом живу, а жена как раз ушла. – Он понизил голос и доверительно сообщил: – Ты не бойся, мне много не надо. А тебе пиво не поможет, только хуже будет. Вон, как колотит. Водку-то прямо тут, в ларьке у Тамарки можно взять.

Я снова оглядел его с головы до ног, но на этот раз с нескрываемым интересом.

– А жена надолго ушла?

– Насовсем ушла, – пояснил он. – По уважительной причине.

– Так это же здорово! – обрадовался я. – То-то тебя здесь все знают, дядя Паша. А не отравит Тамарка-то?




5


Когда я проснулся, было еще темно. В носу зудела простуда, а может, это организм отгородился защитным барьером от миазмов дяди Пашиной берлоги.

Он воспринял мой ночлег, как нечто, само собой разумеющееся, принес заиндевевшую раскладушку с балкона, а потом добавил и матрац, наверное, за то, что ему удалось рассказать. Он рассказывал о своем падении торопливо, захлебываясь словами, ежеминутно ожидая, как, по-видимому, было уже не раз, что его перебьют, оборвут и, недослушав, затеют хоровое пение или драку.

Я терпеливо выслушал всю его жизнь вплоть до вчерашнего дня, и он проникся ко мне благодарностью, воплотившейся в матраце.

И все же оставаться навсегда у дяди Паши не хотелось, но нарваться на пулю в городе не хотелось еще больше. Третий вариант: обратиться за помощью к Александре Петровне мог плавно и ненавязчиво перейти во второй.

Имелся, конечно, довольно простой и почти стопроцентный выход из сложившейся ситуации: позвонить Чарику или Костику и сообщить, что один их беспокойный общий знакомый попал в аварию и нуждается в неотложной помощи. Не позднее, чем завтра, в Краснореченск прибудет бригада реаниматоров, с которыми совсем не страшно открыто пройтись до вокзала вдоль дымящихся развалин, называвшихся когда-то улицей Победы. Но такая операция, конечно же, не пройдет незаметно для Клина, потом о ней узнает Наташка, и с «Мойдодыром» придется покончить навсегда.

Ради «Мойдодыра» стоит рискнуть и еще раз прокачать Александру Петровну.

Ни один из трех вариантов, которые я так уверенно тасовал, лежа на койке гостиничного номера, не состоялся. Вопрос о цели моего прибытия раскрылся довольно однозначно. Неизвестно, за что, но зачем – понятно и даже очень. Прибывшего уничтожить!

Другой немаловажный вопрос: насколько здесь замешана хлебосольная и чувствительная зеленоглазая мымрочка Александра Петровна Кравченко.

Позавчера она узнала все, что пожелала. Поначалу я пытался немного поскрытничать, но потом, тронутый ее заботой о моем желудке, выложил все. Что-то из моих знаний ей не понравилось, она отправила меня в гостиницу с глаз долой и махнула платочком. Огонь!

Правда, кроме нее я довольно тесно общался с парочкой, засевшей в Алешкиной квартире, с Галиной Сергеевной и с приемщиком багажа, но для них я остался абсолютно неизвестным. Чьим-то племянником, чьим-то двоюродным братом или просто на редкость тупым пассажиром, не догадывающимся, что улица Победы начинается прямо от вокзала. Они могли меня хорошо запомнить и даже подробно описать, но не могли знать, где я поселился. Хотя вполне возможно, что при желании найти в Краснореченске инкогнито из Петербурга не сложнее, чем в городе N. Вряд ли здесь гостиниц намного больше, чем институтов, но все равно, кто-то должен был проинформировать. Братва, к нам едет ревизор, в натуре! Достаем пушки и мочим!

И тут появляются в гостинице эти отутюженные Бобчинский и Добчинский. Они отличались от тех, что гоняли меня вместо мяча по городу, как будто носили футболки разных команд. Они тоже участвовали в открытии сезона, но с другой целью: поймать, а не убить. Вполне вероятно, что их послала зам. городничего Александра Петровна, чтобы предупредить последующие события. Так могли бы сразу сказать, не дожидаясь ведра с помоями.

Ну, и, если бы Александра Петровна захотела меня грохнуть, она бы реализовала свой замысел гораздо деликатнее, женственнее, без шумовых эффектов и общегородской показухи. И без пельменей. Мне, во всяком случае, почему-то так кажется.

Это – довод в ее пользу. Все остальные – не в ее.



Я с трудом дождался десяти утра, быстро и бесшумно оделся и выскользнул в прихожую.

Моя куртка, кажется, уже не менее известная народу, чем костюм королевы бразильского карнавала, висела на вбитом в стену гвозде. На удивление, ее никто не спер, несмотря на то, что квартира дяди Паши запиралась музейным замком, который запросто смог бы открыть даже ребенок, посмотревший хотя бы один видеофильм.

Я не успел обрадоваться. Ботинки бесследно исчезли. Без ботинок все мои планы и надежды рушились окончательно. Такого коварного удара от Александры Петровны я не ожидал и обессилено присел на табурет.

– В кладовке лежат. Я ночью ходил и споткнулся. Чуть не упал.

Он стоял на холодном полу босыми худыми ногами, которые узловатыми побегами росли из мятых семейных трусов – бывший мастер-наладчик контрольно-измерительной аппаратуры, успевший в тридцать пять лет поделиться опытом почти со всем Союзом. Ему с благодарностью пожимали руки директора шахт Кузбасса, Донецка и Заполярья, наливали коньяк в высокие кабинетные чарки, и он до сих пор помнил их всех по именам. О нем никто не помнил, даже свои. Его отовсюду вычеркнули, так он обозначил вчера свой нынешний статус.

– Спасибо, дядя Паша.

Я открыл соседнюю с туалетом дверь и с нескрываемым восторгом влез в ботинки. Еще я обнаружил в кладовке висящий на плечиках темно-синий плащ, старомодный, холодный и коротковатый, но вполне в приличном состоянии.

– Жена покупала, – прокомментировал он мою находку. – Восемь лет назад на концерт в Челябинск ездили. Вот, с тех пор висит. Вроде, как память. Если просто так взял – положи обратно.

– А если не просто? – спросил я с надеждой. – Поносить не дашь, дядя Паша?

– Поносить дам, коли не долго. А насовсем – не дам. Может, еще сгодится.

Я одел и с сомнением повертел далеко торчавшими из рукавов кулаками.

– Мал он тебе.

– Мал, дядя Паша, – вздохнул я. – Зато не так в глаза бросается. Ну, в смысле, хулиганы не отберут.

– Не отберут, – согласился он. – У меня даже в Челябинске не отобрали. – Он наморщился, вспоминая последнюю веху своей нормальной жизни, и вдруг с надеждой спросил:

– Как думаешь, можно в нем на работу ходить? На мне он получше будет. А пальто у меня совсем худое.

– Можно, дядя Паша. Была бы работа.

– А я поищу. Меня раньше брали. Федотыч банщиком приглашал.

Я усмехнулся.

– В женскую хоть баню-то приглашал?

– Зачем в женскую? – Он строго взглянул на меня, но я уже был серьезен, как никогда, и дядя Паша пояснил:

– В бандитскую.

Все, что касалось краснореченских бандитов, меня очень интересовало. Я схватил табурет и пододвинул к нему.

– Так-так-так… Ты присядь, дядя Паша, в ногах правды нет. А что за баня?

– Правды нигде нет, – выдал он, усаживаясь. – Федотыч у меня начальником участка был. Уважаемый человек. А теперь бандитам баню топит, гадости за ними убирает, ну, и со стола что останется – себе. Пригласил меня как-то еще летом, у него там каморка с торца, где котел стоит. Посидели, шахту вспомнили. Вдруг дверь открывается, заходят. Парень-то в плавках, а девка его – в чем мать родила и пьяная совсем. Бутылку без приглашения схватила, все горлышко обслюнявила. А потом мне говорит: «Хочешь, мужичок, я у тебя на коленках посижу?» Я и отвечаю: «Ты, внучка, сначала прикройся чем-нибудь. Я тебе не горшок, чтоб на меня голой задницей усаживаться». Тут кавалер ее мне сливу под глаз и поставил. И Федотычу тоже, чтоб не смеялся. И ушли. Чего приходили?

– И где эта злодейская баня находится?

– Так я и говорю: у озера, на Победы, в Нижнем парке… Федотыч-то больше не смеялся, наоборот, слезу пустил, жаловаться стал. Работы, мол, не много, но круглые сутки и до самого утра. Ему директор обещал человека на полставки взять, вот, он и давай меня уговаривать. Жратва и водка всегда остается, и кино бесплатное. Кином он чулан называл, где у него уголь, дрова и ведра хранятся. Там одна дверь в предбанник выходит. Дверь на засов закрыта, а под засовом – дырочка. Федотыч в нее и смотрит. Мне хотел показать, да я не стал. Насмотрелся и так, что слива вспухла. Они хоть девки и паскудные, а подглядывать за ними все равно нехорошо. – Дядя Паша вздохнул, осуждающе покачал головой и встал с табурета, закрывая тему. – Когда вернешься?

– Наверное, скоро. Как получится.

– Ты… это…

Он замялся, почесал большим плоским пальцем под коленом и опустил глаза.

Я понял, что вчерашние воспоминания мешают ему попросить, и, может быть, он уже жалеет, что неосторожно всколыхнул прошлую жизнь.

– Я возьму, дядя Паша. А ты сходи пока, пивка попей. И поесть что-нибудь посмотри.

Он торопливо схватил деньги, подумал и положил их на табурет.

– Пива, конечно, можно, – степенно ответил он.



***



Как мне ни хотелось довериться Александре Петровне на основе утреннего анализа ее поведения и почти безвыходного положения, но все же меры предосторожности пришлось принять, и я прошел два квартала, прежде чем выбрал себе подходящий дом.

Черные лестницы и подвалы Краснореченска я уже изучил. Теперь самое время заняться чердаками.

Я поднялся на лифте на шестой этаж, прошел еще два пролета вверх и с удовлетворением обнаружил, что дверь на чердак не заперта. Открытие подстегнуло меня к дальнейшим исследованиям. Побродив по пыльному и сумрачному царству бомжей и привидений, я не встретил ни тех, ни других, зато нашел два открытых выхода в соседние подъезды. Потом я вернулся, дотошно осмотрел панораму, открывающуюся с высоты шести с половиной этажей, спустился вниз и пошел звонить.

Я узнал ее, но на всякий случай попросил позвать к телефону Александра Петровича.

Она запнулась, помолчала и спросила:

– Кто это?

Значит, тоже узнала.

– Бегущий человек, – ответил я. – Вчера этот фильм как раз по всему Краснореченску показывали. Краткое содержание знаешь?

– Знаю…

Я чувствовал ее напряжение, она и не пыталась его скрывать. Кроме того, она совсем не обрадовалась, что я все еще жив, и, кажется, не собиралась предложить мне помощь.

Я надеялся, что наш разговор будет несколько иным, поэтому как-то растерялся.

– Надо поговорить. – Ничего умнее мне в голову не пришло.

Она опять надолго замолчала. Потом, нехотя, согласилась:

– Ну, что ж… Давай, встретимся.

– Я от детского кинотеатра звоню. «Ракета» называется. Так ты…

– Все поняла. Сейчас приеду, – отрывисто проговорила Александра Петровна.

– Ты не все поняла, Шура. Я ведь могу тебя и не дождаться. Сама знаешь – обстоятельства. Так что, если меня здесь вдруг не окажется, ты повернись к входу спиной, к тому, где дядюшка Скрутч висит – он не обидится, и иди, куда глаза глядят. Просто прямо иди, никуда не сворачивай.

– Поняла.

Я вздохнул.

– Мне бы твое понимание… У меня к тебе еще большая просьба есть. Когда будешь дорогу переходить, сначала налево посмотри, а потом – направо, чтобы тебя машина с синей мигалкой не сбила. То есть, приезжай одна, очень тебя прошу. А то, мало ли, местные власти подумают, что ты мне помочь хочешь.

– Все?

– Пока все.

Я бегом вернулся к дому, поднялся на шестой этаж и припал к окну. Отсюда прекрасно открывались подходы и подъезды к кинотеатру, а также крыши соседних пятиэтажек на случай, если неразговорчивая, но практичная Александра Петровна решит прихватить с собой на рандеву СВД или «Муху». Но лучше бы она не таскала такие тяжести, потому что встретиться нам просто необходимо. Единственное, что я понял из ее неохотных, односложных ответов – она полностью осведомлена, что происходит и почему происходит.

Она приехала на трамвае, потопталась пару минут у кинотеатра, потом перешла через дорогу и направилась во двор, гордо подняв голову и глядя прямо перед собой. Черная куртка с меховым воротником, джинсы, серый пиджак и серый свитер. Вот она я: вся открыта, вся нараспашку, и все это мне очень идет.

Я осмотрелся по сторонам, открыл форточку и, когда она была метрах в тридцати от дома, окликнул ее и махнул рукой.

Александра Петровна повернула к подъезду. Я кинулся вниз.

Я несся по лестницам чуть ли не кувырком и успел добежать до первого этажа, нажать кнопку лифта, спрятаться за входной дверью и сделать пять глубоких вдохов, прежде чем она вошла в подъезд. Такому результату позавидовал бы сам курсант Самсонов.

Маневр удался. Александра Петровна среагировала на спускающийся лифт и потеряла бдительность.

Я возник у нее за спиной, не очень культурно ткнул пистолетом под лопатку и не очень вежливо толкнул к стене.

– Шура, не дергайся. Представь себе, что это – банальное изнасилование, – попросил я, расстегивая пиджак у нее под курткой.

Я честно старался не касаться груди, но на уровне верхней пуговицы грудь была повсюду. Пришлось отодвинуть ее в сторону, чтобы достать ствол из наплечной кобуры.

Александра Петровна заворочалась и попыталась перехватить мою руку, но я надавил сзади пистолетом и угрожающе повторил:

– Не дергайся!

– Хам! Скотина! Ты бы еще мне в штаны залез! – яростно зашипела она.

– Мы все успеем, не торопись. Отпусти руку, говорю, а то врежу!

Она послушалась и отпустила.

– В лифт!

В лифте Александра Петровна снова воодушевилась.

– Я отсюда без оружия не уйду! – с вызовом заявила она разрисованной половыми органами и актами пластиковой панели, в которую упиралась лбом.

Она сказала это твердо, и ее прямая, бескомпромиссная спина выразила уверенность в правом деле.

– Если мы договоримся, ты уйдешь отсюда увешанной оружием с ног до головы, – успокоил я ее. – Выйдешь из лифта – налево, вверх по лестнице к окну. В окно не прыгай – шестой этаж.

На площадке между шестым этажом и чердаком я разрешил ей повернуться, сесть на подоконник и закурить.

– Ты отсюда не выберешься. У тебя нет никаких шансов, – пригрозила она вместо благодарности.

Я с беспокойством взглянул через окно на соседние крыши и во двор, и снова на нее. Она не выглядела испуганной или сбитой с толку – она меня изучала.

– Нет, здесь я одна, – усмехнулась Александра Петровна одними губами. – Но из города тебе не уйти. Даже в этом плаще. Лучше сдайся добровольно. Безопасную дорогу до Управления я тебе гарантирую.

Можно было подумать, что наши намерения совпадают, если бы не тон, которым она все это высказала.

– А после Управления?

– А там тебя другие люди проводят. Куда сочтут нужным. У тебя нет другого выхода.

– Ты какой-то бред несешь, Шура! Или ты так вчера за меня переживала, что с ума сошла?

– Из города тебе не выбраться, – хмуро повторила она и отвернулась.

Выбираться будет проблематично, это я уже понял. Единственный вероятный союзник оказался врагом. Но, наверное, выбираться из города не страшнее, чем из подвала.

Зря я ее сюда позвал. Бабу на воз…

– И что, нашла уже свидетелей, которые видели, как эти трое мирно в подвале кран чинили, когда я туда с пистолетом ворвался? Сама нашла, или всем партизанским отрядом постарались? А давай-ка, попробуем иначе. Я буду твою безопасность гарантировать и не до Управления, а до первого выстрела в мою сторону. Тем более, что это у меня два ствола в руках.

Она сидела и слушала, глубоко затягиваясь сигаретой, злая, как злая собака, но мне показалось, что в ее глазах мелькнула неуверенность. Мелькнула и погасла.

– Ты меня не пугай! – взвизгнула она. – Не такие пугали! Ты что же думал, приедешь, настреляешь здесь народу на улицах и – домой, с благодарностью от провинциальных органов? А пятнаху строгого не хочешь, Бегущий Человек? Боевиков насмотрелся?

– А почему не полтаху мягкого? – возмутился я. – На тебе, наверное, много глухарей висит. Давай, вали, не стесняйся. У меня ведь даже перочинного ножа не нашлось, только в подвале вооружился. Там-то было совсем не кино. Мне бы и одного дубля хватило.

– Ах ты бедненький, безоружный. Не надо оружие на чердаках забывать. Это ваши, столичные штучки. У нас автоматами не бросаются.

Упоминание об автомате меня насторожило, но все же я понял, что наши взаимные обвинения как-то не очень стыкуются.

– Подожди… Послушай…

Но Александра Петровна явно нарывалась на скандал.

– Я тебя уже выслушала. Мне пора идти. Или, может быть, ты меня тоже застрелишь? Или краном по башке трахнешь?

– Надо будет, и трахну. Подожди…

Я не слышал, как открылась дверь на площадке, и о присутствии третьего – лишнего понял только по ее широко раскрытым глазам, в которых потух огонь возмущения, и заплясали озорные зеленые черти.

Я стремительно обернулся.

– А ну, вон отсюда! Я вам сейчас так трахнусь!

Женщина в накинутом на цветастый халат пальто поставила мусорное ведро на пол и уперла руки в бока, приготовившись к бою.

Я торопливо сунул руки с пистолетами под плащ.

– И ты – вон! – приказала она, испепеляя меня брезгливо-ненавидящим взглядом. – Давай, давай, застегивай свои поганые штаны и убирайся! А тебе-то как не стыдно? – наехала она на спрятавшуюся за мою спину Александру Петровну. – Внуков пора нянчить, а не по чердакам с гопниками шастать. Еще и одета прилично. Убирайтесь, кому сказала! Сейчас милицию вызову!

При упоминании о милиции Александра Петровна прекратила веселиться. Она достала красное удостоверение и, не вставая с подоконника, предъявила в раскрытом виде.

– Не надо никого вызывать, – сухо проговорила она. – Мы сами из милиции. И, пожалуйста, идите в квартиру – не надо здесь стоять. У нас проводится спецмероприятие.

Высоконравственная дама с ведром подняться и проверить удостоверение не решилась. Она застыла у двери в явном сомнении, но постепенно смысл происходящего до нее дошел.

– Ну, если из милиции… Тогда, конечно… Тогда я пойду… – поделилась она своими раздумьями и, нерешительно качнувшись в сторону лифта, не удержалась от комментария:

– Значит, теперь это называется «спецмероприятие».

– Ой, а у вас газеты сегодняшней нет? – встрепенулась Александра Петровна.

– Есть. «Краснореченский Вестник» и «Шахтерская Правда». Если вам постелить, я могу старые принести.

– Нам почитать, – процедила Александра Петровна сквозь зубы. – Дайте, пожалуйста, «Вестник». Я верну.

– Почитать? – изумленно ахнула женщина и, оставив ведро у лифта, исчезла за дверью.

– Сходи, возьми газету, – попросила Александра Петровна.

Что-то мне не понравилось в ее голосе, и я внимательно посмотрел на нее.

– Иди, не бойся. Не побегу я на чердак прятаться.

– Я и не боюсь, с чего ты взяла? Чердак закрыт на большой замок.

– Не ври, – сказала она. – Если бы был закрыт, ты бы меня в другой подъезд затащил.

Я пожал плечами, спустился и взял газету. Подождав, пока мадам и ведро отправятся по назначению, я двинулся наверх.

– Тебе что посмотреть, программку? На мультики опаздываешь? – спросил я чего-то совсем скисшую Александру Петровну, разворачивая на ходу «Краснореченский Вестник».

Из-под жирного черного заголовка: «Смерть депутата» на меня уставилась презрительно-оценивающим взглядом новая хозяйка Алешкиной квартиры. Теперь уже бывшая.

Текст прыгал в такт моим шагам по лестнице, но я и не пытался читать. Все и так стало ясно.

Я облегченно вздохнул. Понятно-загадочная Александра Петровна меня устраивала гораздо больше, чем загадочно-непонятная.

Она, нахохлившись и спрятав руки в карманы куртки, сидела на подоконнике, отвернувшись к окну.

– Шура, это – не я. Когда?… – Я развернул газету и углубился в текст. – На пороге офиса… С чердака через дорогу… Ну, конечно! Ее завалили в одиннадцать! Шура!

Она не отвечала и не поворачивалась. На щеке в тусклом свете мартовского дня, пропущенном сквозь пыльное окно, блестела влажная полоска.

Я наклонился, взял ее за плечи и развернул к себе.

– Послушай… Хватит корчить из себя недолапанную школьницу. Ты спала сегодня в своей постельке, рядом с теплым мужем и теплым туалетом, а я шастал по подвалам и ночевал в норе. У меня нет времени на твои переживания. Ты играешь сразу так много ролей, что я не успеваю переключиться. Ты меня, пожалуйста, предупреждай заранее о своих метаморфозах. Что случилось? Этот пламенный борец с постоянной пропиской – тоже твоя школьная подруга? Шура-дура номер три?

– Какая я тебе школьница?! – злобно вскрикнула она. – Ты же слышал, что сказала эта жаба с ведром? Такую ничем не обманешь – все разглядит, каждую морщинку. Конечно, мне пора! Я бы и нянчила, только нет у меня ни мужа, ни детей, поэтому и внуков не намечается. Одна работа, на которой приходится мужиком прикидываться. А женщиной только и можно прикинуться с такими залетными, вроде тебя. Ты приехал и уехал, а нашего, попробуй, пригласи на пельмени, так он себе такого выдумает, такого по городу наговорит…

– Насчет приехал и уехал – это ты здорово подметила, – обрадовался я. – Слушай, я ее не убивал. Городской депутат для меня слишком мелко, знаешь ли.

– Да поняла уже, – отмахнулась она и повела плечами, ненастойчиво вырываясь. – Алиби есть, что ли?

– Конечно! Я в это время находился в институте, и меня зафиксировала целая куча народу. Администраторы, вахтеры, доценты с кандидатами. Ты же это можешь запросто проверить, правда?

– Правда. – Она шмыгнула носом, провела тыльной стороной ладони по лицу и, наконец, окончательно повернулась ко мне. – Но еще не проверила.

– Так иди, проверяй! – Я вынул из кармана ствол и протянул ей. – И спрячь подальше, чтобы мальчишки не отняли.

– И спрячу! И пойду! Только попозже. Посиди со мной.



Мы сидели на подоконнике и курили. Когда я поднес ей зажигалку, она наклонилась ко мне, прижалась бедром и больше не отодвигалась. Я устал анализировать, из каких тактических соображений супер-опер Кравченко поступает так или этак, и тоже отодвигаться не стал.

Мы переговаривались достаточно тихо, потому что наша временная соседка с ведром уже вернулась. К ее крайнему изумлению и разочарованию оказалось, что мы еще или уже одеты, и, получив газету, она очень медленно скрылась за дверью. Но дальше порога, кажется, не ушла, надеясь на вторую серию спецмероприятия.

– Нет, ты чувствуешь, как тебя аккуратно подставили?

Александра Петровна восхищенно тряхнула головой, щекотнув мне щеку выбившейся из-за уха прядью.

– Со вчерашнего дня чувствую. А ведь о моем приезде и о том, что я успел сходить на прием к ныне покойному депутату, кроме тебя никто не знал. Но ты делаешь вид, что отпадаешь, верно?

– Неверно. Я просто отпадаю, без всякого вида. Ты и там засветился, и в институте, и в милиции тебя видели, а у нас не всегда знаешь, кто и где зарплату получает. Ты ведь и сам не думаешь, что это я тебя подставила.

Я усмехнулся.

– Ты стараешься, чтобы я тебе верил, и у тебя получается. А верить мне у тебя, кажется, не очень получается?

– Не очень, – согласилась она. – Мне очень верить не положено.

– Ладно… Подожди, а двоих почти одинаковых плащей в гостиницу не ты прислала?

– Расскажи, – попросила она.

Я дотошно описал, но не заметил, чтобы Александра Петровна уткнулась носом в след.

– Это – шеф, его ребята. Он тебя перехватить хотел, пока не началось. А мне ни слова не сказал, надо же… – призналась она после недолгого раздумья.

– А ты ему, кстати, сообщила, что со мной встречаешься?

– Не успела. Его в Управлении не было. А теперь и не сообщу. Может, я на свидание бегала.

– Да уж… Ствол на свидание ты прихватила не слабый.

– Да иди ты! Сам-то куда сразу лапами полез? За пистолетом, что ли?

– За пистолетом, – подтвердил я. – Больше ничего и в мыслях не было.

– Ну, и дурак, что не было! – Она порывисто вскочила с подоконника. – Все, мне пора! Пойдешь со мной?

– Куда?

– Куда-куда… В Питер тебя бандеролью отправить не могу. Ты пока еще подозреваемый номер один. В камере отсидишься, а я твое алиби проверю. Скучно, но безопасно.

– Нет, Шура, не пойду. Я там еще повешусь от скуки. Знаешь, наверное, как это бывает? Сидит себе человек, скучает, узлы на веревочке вяжет от нечего делать, а потом – раз, и как-то незаметно вешается. Есть у нас такая добрая традиция, особенно, у невинно подозреваемых.

– Ну, как хочешь, – сухо бросила она и застучала каблуками вниз по лестнице.

– Шура, – спросил я сверху, когда она остановилась у лифта, – ты чего это разобиделась-то?

– На дураков не обижаются. Особенно, на невинных, – ядовито заметила Александра Петровна. – Позвони мне после пяти.

Я покачал головой.

– Не обещаю.

Она повернула ко мне лицо, и я увидел, как из ее глаз снова брызнули озорные изумрудные чертики.

– Позвонишь, куда ты денешься! Мне должны информацию о Новиковой поднести. Или ты уже передумал ее спасать, герой?

Александра Петровна заскочила в лифт и нажала кнопку.

Я застыл с раскрытым ртом и стоял так, пока лифт не остановился на первом этаже.

– Шура, ты – прелесть! – закричал я, перегнувшись через перила. – Хочешь, давай, газетку постелим?

В ответ громко хлопнула входная дверь.




6


Я не передумал спасать Танечку. Я просто о ней забыл, спасая себя. А Александра Петровна не забыла, хотя я не говорил ей, что Танечкина фамилия – Новикова. И, что Новикову зовут Танечкой, тоже не говорил.

Я устал от нашего общения не меньше, чем от вчерашней беготни по городу. Я устал следить за ее губами, руками и ресницами с единственной целью разгадать, что кроется за непредсказуемым и абсолютно неподходящим к ситуации поведением начальника отдела Кравченко, немолодой, но капризной девчонки Шуры и еще кого-то, кого она усиленно прячет в себе. Конечно, во всех министерствах встречаются дамы, которые и из гроба норовят выставить обнаженную ножку, но здесь случай гораздо сложнее. В кокетстве Александры Петровны явно имеется свой смысл, очаровательная завеса напряженной работы мысли и закулисной игры.

Откуда она знала, что это не я застрелил царицу Жанну? Ведь она уже знала об этом, когда выходила из трамвая и шла во двор с прямыми неподвижными плечами и слегка раскачивающимся джинсовым задом. Я искал ответ на неожиданно пришедший вопрос, сидя на подоконнике и ощущая упругость ее ноги и других частей тела, слишком часто касающихся меня, как бы невзначай.

Бедро победило, и я мысленно переключился на бедро. Вопрос остался незаданным.

И все же, несмотря на такую ненавязчивую, но достаточно эффективную обработку, я понял, что она мне не поможет. Во всяком случае, пока ее собственная цель не будет достигнута. Я решил, что надо уходить из города, стартовав прямо с подоконника, лесами, степями, огородами, не дожидаясь неизвестной развязки. А она взяла и небрежно, мимоходом привязала меня Танечкой… Вот ведь зараза!

Я вздохнул. Несчастные краснореченские милиционеры. Они с ней встречаются каждый день, в мороз и в жару, еще и зарплату вовремя не получают.

Кажется, я начинаю любить краснореченскую милицию…

Я вспомнил страшное пророчество майора Сарикяна, невесело усмехнулся и пообещал себе больше не думать об Александре Петровне. Во всяком случае, до пяти вечера.



Уткнувшись в покрашенную неприятной коричневой краской дверь, я потянулся к кнопке звонка и вспомнил об обещанной бутылке для дяди Паши. Пришлось возвратиться в сквер и вести недолгие переговоры с Тамаркой.

Дядя Паша обрадовался плащу и водке сдержанно, а мне – как родному. Вполне возможно, я для него таким и стал за неимением никого ближе. Он встретил меня совсем не пьяным, сообщил, что купил колбасы и поставил вариться картошку, и протянул сдачу, которую я взял, но оставил в коридоре на табурете.

Мне не хотелось его разочаровывать, но пришлось, и от выпивки я отказался наотрез, сославшись на важные дела. Я посидел с ним и даже, в качестве компенсации, съел одну расплывшуюся, перемороженную картофелину, которая годилась только для того, чтобы кидаться в зрителей из ВИП-ложи.

Сегодня он рассказывал про жену и очень хотел, чтобы я что-то понял, но я не понимал, хотя и кивал с умным видом, и, вообще, слушал невнимательно, ежеминутно поглядывая на часы.

Наконец, я встал.

– Мне пора, дядя Паша. Извини.

Он выпил не очень много и не сильно поехал, и, может быть, поэтому не обиделся, но, когда увидел, что я потянулся за курткой, сник.

– Совсем уходишь?

– Да нет, наверное… – Я замялся, но потом решил сказать правду. – Просто, понимаешь, придется с одной женщиной встретиться, а плащ твой… ну… маловат.

Насчет плаща я подумал еще тогда, когда смотрел с высоты шести с половиной этажей на удаляющуюся к трамвайной остановке Александру Петровну. И еще тогда я почувствовал, что небрит.

– Может, останешься? Мужики говорят, опять стреляли вчера в городе. – Он оторвался от косяка, потер о майку заскорузлые руки и посмотрел мне прямо в глаза. – Не в тебя?

– А чего в меня стрелять-то, дядя Паша? Я что – бронежилет?

Он опустил голову, недолго, но крепко подумал и сказал:

– Если вернешься – я пока пить не буду. Тебя подожду. Если совсем пошел – буду.

– Я вернусь, дядя Паша.

Я, действительно, рассчитывал, что вернусь.



Я не стал звонить от кинотеатра – слишком уж точно было обозначено время и слишком вероятно – место. Два других автомата, которые попались мне на глаза, находились на углу перекрестка и просматривались с четырех сторон. И все-таки, минут через пятнадцать блужданий мне удалось найти аккуратную будочку, приткнувшуюся к поликлинике.

– Здесь посылают к Александру Петровичу? – спросил я.

– Ну, наконец-то! – сварливо отозвалась она. – А я уж думала тебя во Всероссийский розыск объявлять!

В чем дело? Неужели она успела побывать в институте, и там меня вчера никто не видел?

– А мне плевать, что ты на работе! – взорвалась Александра Петровна раздраженным криком. – Ты у моей подруги уже месяц, как деньги взял, а отдавать когда собираешься?

– Да я отдам, отдам… – забормотал я, лихорадочно соображая.

О ком она пытается мне сообщить? О Танечке? Или об Александре Алексеевне?

– Давай, давай, шевели мозгами, – подгоняла она меня. – Мне стыдно человеку в глаза смотреть. Я тебя к ней привела, познакомила, она тебя напоила, накормила, а ты взял пятьдесят рублей и пропал. Я тебя в последний раз предупреждаю…

«Да кого ты, черт побери, имеешь в виду!» – чуть не заорал я в трубку, но тут меня осенило. – Бэрримор, сэр?

– Ну, почти запомнил, – подобрела она. – Не такой уж ты тупой, каким прикидываешься.

– Я – тупой по собственному желанию, – пробурчал я в ответ. – Ну, взял пятьдесят рублей, и что? Отдам как-нибудь.

– Не как-нибудь, а сегодня, понял?

– Ну, понял. Зайду, как смогу.

– Вот, и умница. А я сегодня же проверю. И оденься поприличнее. А то тебя уже в глаза гопником называют.

– А ты покрасься получше! – зло рявкнул я и бросил трубку.

Я вышел из будки и свернул за поликлинику. В лицо задул ветер, в сереющем воздухе замерцали снежинки. Я поднял воротник и пошел сквозь погружающиеся в сумерки кварталы в сторону центра.

Какого черта! Она думает, это так просто: разыскать Бэллочку, тоже мне, связная! Чтобы найти кафе «Под липами», мне нужно сначала добраться до вокзала или, хотя бы, до милиции и уже оттуда ориентироваться. Проводить-то не предложила.

Кто там мог ей мешать? Ну, да, ведь она говорила, что половина партизанского отряда – пятая колонна. Хотелось бы знать наверняка, к какой колонне принадлежит сама Александра Петровна.

Когда я добрался до кафе, уже стемнело. Снег густо кружился в расширяющихся желтых конусах света под фонарями, исчезал и неизвестно откуда пригоршнями прилетал в лицо.

Я обошел дом. Рядом с входом в подъезд увидел еще одну дверь, без каких-либо табличек, но с глазком и кнопкой звонка.

Я позвонил, и мне открыла сама Бэллочка.

– Здравствуйте. Я от Александры Петровны.

Бэллочка смерила меня неузнавающим взглядом, сложила мощные ручищи на груди и покачала головой.

– Не знаем мы никакой Александры Петровны.

– Как это: мы не знаем? – удивился я. – Я, например, знаю точно, что знаю. Мы с ней у вас были недавно. Она мне должна через вас кое-что передать. Может, в зале сидит? А может, не пришла еще.

Бэллочка снова покачала головой.

– Что-то ты напутал, сладенький. У нас здесь не почтампт.

Не понял… Неужели я в самом деле ошибся, и Александра Петровна имела в виду не ее?

– Точно не почтампт? – переспросил я на всякий случай. – Или это какой-то экспромпт?

Она ответить не удосужилась, безразлично глядя прямо перед собой.

Повторно звонить Александре Петровне было поздно. Она наверняка уже ушла на встречу со мной, неизвестно куда. А я, тем временем, потерялся, заблудился, да еще и ухитрился забраться в самое логово молчаливого и грозного великана с ярко выраженными людоедскими наклонностями. Сначала она назвала меня сладеньким, а теперь стоит и подсчитывает, сколько из меня получится пельменей. А может, уже подсчитала.

– Извините…

Я повернулся, чтобы уйти, но Бэллочка не по весу шустро скакнула через порог и схватила меня за рукав.

Я прикинул, что с одного удара свалить ее, пожалуй, будет проблематично. А если она двинет меня в ответ, то я, вообще, покину Краснореченск гораздо быстрее, чем ожидал, и ничего не узнаю про Танечку Новикову.

Но экспериментировать, к счастью, не пришлось. Бэллочка дернула меня к себе и строго спросила:

– Деньги принес?

– Что? Какие… Ну… принес…

– Сколько?

– Ну… пятьдесят рублей…

– А чего ж молчишь-то? Пошли!

Внутри тепло и уютно пахло пельменями.

Бэллочка провела меня короткими коридорами до обитой кожей двери с табличкой «Мэнэджэр», вошла, полностью заслонив внутренность помещения, и доложила:

– Еле привела. Все перепутал!

Я понял, что сейчас надо мной будут жестоко насмехаться, но все равно порадовался, что надел куртку.

Александра Петровна не обрадовалась ни мне, ни куртке. Сначала я подумал, что она выбрала на этот вечер имидж строго-делового следователя, но, приглядевшись, увидел, что она, действительно, устала и немного напряжена.

Кабинетик казался совсем маленьким, но, когда Бэллочка вышла, в нем осталось достаточно места для двоих. Мы бы вполне могли уместиться и на узком диване, если не со всей Александрой Петровной, то хотя бы с ее бедром, но она решила иначе.

Она пересела за стол и указала мне на стул с другой стороны.

– Садись. Почему так долго?

Я пожал плечами.

– Шел в обход. Или надо было по улице Победы с полковым знаменем пройтись?

Она удивленно подняла брови.

– Мог бы и пройтись. Я же тебя предупредила, что можешь надеть куртку. Ты что, не понял?

Я начал злиться. В роли игривой самочки Александра Петровна нравилась мне гораздо больше.

– Я понял и надел. По-моему, это очевидно даже для работника милиции. А что, сегодня у нас в городе стреляют не в куртки, а в плащи с короткими рукавами?

– Не заводись. Я думала, ты сообразишь. На тебя охота закончилась. Пока…

– Шура, что значит: пока, и что значит: закончилась? Я вам что тут, бегущий кабан с нормированным рабочим днем? Кто-то дал команду?

– Вот именно. Кто, не знаю, но команда поступила, и очень убедительная. Дерганный – это ведь не твоя работа? Чернявый такой, худой и высокий. Из той же компании. – На всякий случай она пристально посмотрела мне в глаза, но я не смутился и даже не покраснел. – Ночью застрелили в квартире – соседи утром сообщили. Так вот, нашли у него в шкафу перчатки со свежими следами смазки и пороха. Экспертиза уже подтвердила. И на Жанну у него зуб имелся – она его на дележе как-то кинула.

Я покачал головой.

– Нет, не моя. Я худых не стреляю – попасть трудно. А не твоя?

– Нет, не моя, – ответила Александра Петровна вполне серьезно и тоже не покраснела. – Я сама все детали узнала, только когда от тебя вернулась. В общем, можешь идти в гостиницу. У тебя там, кстати, все перерыто было. Постель, шкаф, сумка – все. Что искали, не знаешь?

– Ну, в постели могли искать только тебя.

Мне не удалось выжать из нее хотя бы улыбку. Она взглянула на меня усталыми глазами и произнесла без всякого выражения кроме, может быть, вопросительного:

– И почему меня там до сих пор не нашли?

Я покаянно вздохнул.

– Потому что последнее время я живу с мужчиной.

Ее глаза вдруг ожили, стали большими, круглыми и недоверчивыми.

– Правда, что ли? – обиженно спросила она.

Я расхохотался.

Александра Петровна на секунду расслабилась и заулыбалась в ответ:

– Да ну тебя! Хочешь пельменей?

Пельменей я очень хотел, но все же нашел в себе силы напомнить Александре Петровне, что заманила она меня сюда не пельменями, а Танечкой.

Она снова потухла.

– До знакомства с Алешей она у Жанны в одном из офисов подрабатывала. Это пока все, что я могу тебе сообщить.

– Шура, что значит: пока? Охота – пока, Танечка – пока. У вас что тут, конец света намечается? Ты не хочешь говорить или нечего…

Я осекся и замолчал. Как-то вдруг все встало на свои места. Остались лишь мелкие нюансы, но и они постепенно вольются в общее звучание хора.

Возникшую паузу заполнила Александра Петровна.

– Пока – это промежуток времени, в который ты можешь собраться и уехать. Я не знаю, сколько он будет длиться, поэтому и говорю: пока.

Она бросила торопливый взгляд на настенные часы и продолжила:

– Тебе нужно уезжать. Ты их и так здорово зацепил, даже без Жанны.

– Да, без Жанны… Спасибо за заботу, конечно. Обо мне… Танечка Новикова, как я понял, пусть сама о себе заботится. Нечего было у Жанны работать. Заниматься ей никто у вас не собирается – узнали, что Новикова, поднесли информацию и довольно. Шеф твой меня допросить мечтал – передумал. Устроили общегородское сафари, но и тут остановились на самом интересном месте – подсунули какого-то Недоделанного с уликами налицо. С газеткой у нас тоже не получилось…

Я обернулся на открывающуюся дверь. Бэллочка обменялась с Александрой Петровной вопросительно-утвердительными кивками и скрылась.

– Так вот, что я по этому поводу думаю. Какие у вас с шефом ко мне интересы, кроме упомянутых, то есть, никаких? Что у вас тут происходит-то в послевоенное время? Поделиться не хочешь?

Она молчала.

– Ну, давай, тогда я пофантазирую. – Я взмахнул палочкой, и хор уверенно зазвучал. – Насчет Алешки и Александры Алексеевны ты ведь не очень переживаешь, верно? Ну, дружили когда-то, ну, виделись, ну, здоровались… А вот для дела их беда могла и послужить, особенно, когда нашли визитку у Алешки. Конечно, такой шанс раз в один «Тайфун» подворачивается. Убрали Жанну, списали на заезжего гастролера, и снова мир и согласие между шахтерами и металлургами. Лишь бы не было войны, да? Ну, и что? Вместо Жанны другой придет – безнаказанное место пусто не бывает. Вы меня из-за этого Дерганным заменили? До следующего «Тайфуна»?

Она покусывала губы и молчала.

Я встал.

– Ладно, ты пока пообижайся некоторый промежуток времени, а я пойду. Меня человек с утра ждет, по-моему, единственный тут у вас нормальный.

– Подожди! – Александра Петровна привстала и порывисто наклонилась ко мне через стол. – Подожди. Ты не прав. Все не так!

Ее рука коснулась моей и крепко сжала. Она удерживала меня рукой и глазами, и я не стал вырываться.

– Подожди, – уже спокойно попросила она, – давай, поедим. Бэлла сейчас принесет. Я сегодня с утра ничего не ела, да и ты, наверное, тоже… Все я тебе рассказать не могу, только частично…

Безотказная и вымуштрованная, как Золотая рыбка, Бэллочка принесла нам пельмени и сто грамм настоящей водки в графинчике, целиком укрывшемся в ее кулаке.

Александра Петровна разлила сама и подняла тонкий стакан, отставив пальчик.

– Только ни-ко-му, – предупредила она вместо тоста.

– Никому, – поклялся я. – Даже Дерганному.

Никакой ужасной тайны она мне не открыла, но все-таки хор пришлось прервать и распустить на каникулы, а дирижера уволить без выходного пособия.



***



Добывали в Краснореченске не только уголь. Еще с незапамятных советских времен пыхтел в десяти километрах от города неказистый, окруженный чахлой березовой рощей заводик по переработке вторсырья. Заводик имел номер и не имел ветеранов труда, надежно охранялся солдатами внутренних войск и, может быть, поэтому в роще никогда не селились птицы. Краснореченцев завод не особенно интересовал. Хоть там и хорошо платили, но ничего нельзя было вынести.

В период раскрытия больших и маленьких государственных секретов и хитростей интерес к заводу резко подскочил. Оказалось, под вторсырьем подразумевались радиоактивный кобальт и никель, и невесть откуда взявшаяся общественность, напуганная грядущей общегородской импотенцией, потребовала завод закрыть. Когда же выяснилось, что кроме жесткого излучения вторсырье обладает еще одной немаловажной характеристикой: ценой в тысячах долларов за килограмм, общественность решила, что завод закрывать из патриотических соображений все же не стоит, а вот военных необходимо убрать по случаю окончания холодной войны и заменить охрану на гражданскую.

Неизвестно, что там больше повлияло: плюрализм или консенсус, но солдат убрали, кобальт украли, не дожидаясь переработки, кого-то постреляли, кто-то умер своей смертью от белокровия. А потом, как принято, стали восстанавливать.

Два месяца назад на машину заводской вневедомственной охраны было совершено нападение. Завод к тому времени вернулся под приватизированное крыло Москвы и охранялся, пусть и не военными, но серьезными вооруженными людьми. Пропал контейнер с чем-то радиоактивным, причем, с чем именно, никто не знал, поэтому поползли слухи, один страшнее другого.

Контейнер представлял собой свинцовый ящик размером ненамного больше посылочного, тяжело весил и много стоил. Симбиоз милиции и ФСБ, патрули на дорогах, осмотр багажа со счетчиками Гейгера, угрозами и подзатыльниками не дали желаемого результата. Вторсырье осело в городе, затаилось и терпеливо выжидало, когда ажиотаж спадет, и потерю спишут на непреодолимые природные силы. Или, когда найдут покупателя.

Примерно через неделю после описываемых событий в Краснореченск приехал японский бизнесмен. Самый, что ни на есть, японец, настоящего японского происхождения, с узкими глазами, часами «Сейко» и раздражающе-непробиваемой вежливостью. Представитель очень солидной и всеми уважаемой компании прибыл налаживать деловые контакты.

Для новой краснореченской элиты – что японец, что Альф. Такой же маленький, разумненький, и непонятно, как и зачем размножается. Поэтому его сразу полюбили, всячески обхаживали, ублажали и чисто из любопытства пытались напоить на банкете. Просто посмотреть, как будет выглядеть японская морда в тарелке с салатом. Но не удалось. Этот нехороший человек из вежливости помочил в водке губы и так же из вежливости посетил шахту и порылся в отвалах горно-обогатительного комбината, но ничего не прикупил.

Незаметные невооруженным глазом ребята, занимавшиеся пропавшим контейнером, никаких контрактов от японца и не ожидали. Фирма, которую он представлял, даже не фирма, а мощный многомиллионный концерн выпускал готовую продукцию от часов до тяжелой колесной техники, и краснореченские отвалы никак не входили в сферу интересов компании.

Подоплека визита неясно обозначилась только перед самым отъездом дорогого гостя. Поздним вечером, когда все порядочные японцы спят или делают себе харакири, таинственный бизнесмен покинул гостиничные апартаменты без протокола и навестил квартиру на втором этаже дома номер двадцать три на улице Победы.

Встречу зафиксировали, но о чем он шушукался в течение получаса с Алешкиной теткой Александрой Алексеевной, спросить постеснялись. Не из несвойственной деликатности, а из чисто тактических соображений, чтобы не спугнуть, если что. Но японец уехал пустой, так и не напившись и не показав свое истинное лицо. В московском аэропорту его тщательно проверили, но ничего компрометирующего не обнаружили.

Алешки во время вечернего визита дома не было. Танечка и армия ему только предстояли, и он болтался с друзьями по городу. Насчет Александры Алексеевны прояснили, что она увлекалась историей средневековой Японией и даже одно время читала лекции в обществе «Знание», но никакой открытой переписки по этому поводу с настоящими японцами не вела.

Хватать не стали – решили понаблюдать. Через пару дней в Алешкиной жизни появилась Танечка. Их недолгое счастье закончилось спустя две недели. Алешку неожиданно вызвали в военкомат, аннулировали отсрочку до весны по причине тотальной нехватки защитников и забрали в армию.

А Танечка осталась и каждый вечер приходила пить чай к тетке Саше.



***



Где-то очень близко зазвонил телефон. Александра Петровна сбросила пачку накладных с замаскированного аппарата и схватила трубку.

– Да… Да… Ясно… Все!

– Ты ждала звонка? – удивился я.

– Ну… в общем, ждала, – немного смутилась она. – Никакой личной жизни… Ты знаешь, мне пора бежать. Извини.

– Подожди, ты ведь еще даже не доела. Так ты хочешь сказать, что Танечка не от Жанны, а оттуда?

Александра Петровна выбралась из-за стола, подошла и встала рядом. Слишком рядом, и положила руки на плечи.

– Я ничего не хотела говорить. И не должна была. Ты меня вынудил. Так что, пожалуйста – никому.

Что за инсинуации, подумал я. Могла бы и не говорить. И не наваливаться на меня грудью.

– Извини, я, правда, очень спешу. А ты посиди еще минуты три, ладно? Не надо, чтобы нас вместе видели.

Что-то неуверенно-виноватое промелькнуло на ее лице. Пряча глаза, она наклонилась. Руки соскользнули с плеч и зарылись под куртку, коснулись рукоятки пистолета, прокрались за спину, забрались под свитер.

Я почувствовал сквозь рубашку легкое прикосновение ее пальцев. Пальцы пробежались вниз по спине, легонько ущипнули и медленно выбрались наружу.

Александра Петровна торопливо чмокнула меня в щеку и выпрямилась. От нее пахло хорошей косметикой и немного водкой.

Через секунду она скрылась за дверью.

В полном недоумении я потер удостоенную щеку, заросшую двухдневной щетиной.

С чего бы это? Ей, действительно, захотелось со мной целоваться или расхотелось отвечать на вопросы? Но я и не собирался расспрашивать ее про возраст. Я хотел спросить, от кого шифровалась Александра Петровна, разговаривая со мной по телефону. Еще я хотел уточнить про Танечку, и еще… Что же еще?

Я встал и направился к выходу.

Бэллочка, подобно Каменному Гостю, ждала у железной двери. У меня же за спиной не было даже какого-нибудь самого захудалого Лепорелло.

Я протянул ей обещанные пятьдесят рублей.

– Спасибо, малышка. Все очень вкусно и трогательно.

– За угощение денег не берут. Вам спасибо, что зашли-покушали, – медовым голоском пропела она и ткнула пухлым пальцем в наручные часы. – Три минутки еще не прошло.

– А сколько осталось? – спросил я безнадежно.

– Сорок две… А вот уже и сорок одна секундочка.

Бэллочка находилась в отличном расположении духа и тридцать одну секундочку рассматривала меня с откровенным любопытством, а остальные десять ответственно следила за стрелкой часов, чтобы распахнуть дверь вовремя.

– Всего вам добренького! Заходите еще.

– Обязательно зайду. Спокойной ночи, сладенькая.

На улице разыгралась настоящая зима. Я поднял воротник и двинулся через двор по чьим-то хорошо заметным следам – темным в сияющем белизной снеге. Позвоню из гостиницы Наташке и залезу в горячий душ. Нет, сначала – в душ, а потом – Наташке.

Навстречу мне шел человек, так же, как и я, спрятавшись за воротником и неуверенно ступая по свежему рассыпчатому снегу. Он шагнул в сторону, давая мне дорогу, и тут я вспомнил. Я вспомнил, какие мысли, а не вопросы пресекла своим поцелуем Александра Петровна.

Я ее ни к чему не вынуждал. Но она была вынуждена рассказать мне историю, похожую на правду, а может быть, и саму правду, потому что ждала звонка. И только после звонка, но не раньше, я мог уйти. Вернее, должен был уйти.

Догадка молнией пронеслась у меня в мозгу, иначе, я бы не успел. Но я успел повернуться и отбить удар, подставив скрещенные руки под летящую в голову короткую резиновую дубинку. Пропустил кулак, охнул и зацепил его ногой по бедру.

Мы топтались в снегу, тяжело дыша друг другу в лицо, и я никак не мог улучить момент, чтобы расстегнуть куртку и выхватить ствол. Выпады и блоки следовали один за другим, но конечной цели не достигали.

Снег впитывал звуки, поэтому торопливых шагов сзади я не услышал. Удар под лопатку чем-то тупым и тяжелым вышиб из меня способность дышать и двигаться.

Я повалился на землю, в отбеленное и открахмаленное полотно снега. Кто-то улегся сверху, заламывая руки. Потом подъехала машина, и меня, чертыхаясь на три голоса, с трудом загрузили в салон.




7


Оказывается, по Краснореченску можно не только ходить и бегать, но и ездить, и довольно долго.

Я полулежал на заднем сиденье со скованными за спиной руками и не очень удобно упирался ногой во что-то под водительским креслом, чтобы не съехать на грязный сырой пол. Спина ныла, саднила щека, но где-то на десятый раз я смог вздохнуть полной грудью без острой боли под лопаткой.

Других повреждений, кажется, не обнаружилось, и я с оптимизмом надеялся, что везут меня не убивать, что Александра Петровна не настолько кровожадна и, может быть, еще захочет со мной пообниматься. Как всякому нормальному мужчине мне не хотелось верить, что, пусть и милицейская, но все же интересная и умная женщина вовсе не пыталась в меня влюбиться, а всего лишь, сексуально высунув язычок от усердия, напяливала на крючок, чтобы забросить в пасть какому-нибудь пошлому окуню.

Приехали…

Меня выволокли из «Жигулей», поставили лицом к казенным железным воротам с наваренной звездой и вторично обыскали. «Жигуль» тут же сорвался с места и умчался.

Вокруг горбатились темные силуэты невысоких строений, то ли складов, то ли еще чего-то, нежилого и неосвещенного. За воротами оказался двухэтажный шлакоблочный дом, слабо подсвеченный несколькими зашторенными окнами, и ряд гаражей напротив.

Нас ждали и дверь открыли без стука. Какие-то не внушающие надежды и доверия рожи без всякой причины обозвали меня козлом и падлой. Хотя я, определенно, не был ни тем, ни другим, не похоже, чтобы меня с кем-то спутали.

Они, толкаясь, проводили меня на второй этаж, в кабинет со скромной табличкой «Главный бухгалтер», неровно выжженной каким-то неумелым идиотом на лакированной фанерке.

В накуренном и душном кабинете за ближним столом сидел мужик. Побритый, причесанный и прилично одетый, как и подобает главному бухгалтеру, у которого в подчинении целый город с депутатами, милицией и прочими. Он задержался на работе из-за меня, поэтому обрадовался, кивком указал на стул напротив, и, закурив, принялся меня изучать.

Я к изучению привык и ему не мешал. Изучался терпеливо и молча – не бьют, и ладно. Еще успеют.

– Ну, что, супермен, попался? – выдал он, наконец, результат размышлений.

– Попался, – согласился я. – А кому? Я тут всем нужен.

На его приветливое лицо набежала тень неудовольствия, но, насколько я понял, не мной, а моим высоким рейтингом, вызвавшим не менее высокий спрос.

– Кому надо попался, – уклончиво ответил он, затянулся, выдохнул дым в мою сторону и предупредительно замахал рукой у меня перед носом. – В общем-то, ты мог попасться и похуже. Знаешь, сколько на том стволе висит? Вышкой не отмоешься.

– Так что ж ты от него до сих пор не избавился? – удивился я.

Бухгалтер усмехнулся и покачал головой.

– Этот номер не пройдет. Сам понимаешь, наверное?

– А какой пройдет?

Он снова обрадовался. Кажется, я ему нравился все больше и больше.

– Понимаешь. Это хорошо. Значит, будем договариваться?

– Давай, попробуем.

– Я – человек честный, – похвастался он. – Я не хочу отобрать у тебя все, хотя мог бы. Но я влезаю в твою шкуру и понимаю, что расставаться с мечтой трудно, долго и мучительно. Му-чи-тель-но, – повторил он еще раз, чтобы я наверняка запомнил это слово, и я запомнил. – Поэтому для тебя и для меня лучше все сделать легко и быстро. Я не знаю, сколько пообещал тебе пацан, и сколько ты вообразил себе сам, когда узнал, что делиться уже ни с кем не надо. Я предлагаю тебе пять тысяч долларов. И, чтобы ты не считал меня жлобом или лохом, поясняю: это не за товар. За твое время, риск и прочие издержки. Согласись, за три дня работы цена неплохая. А за товар пойдет твоя жизнь, потому что сейчас ей распоряжаюсь я. Ты, главное, вникни, и потом до пенсии будешь радоваться, какую удачную сделку ты совершил. Деньги сегодня же, наличкой, и ты чисто отбываешь домой.

Он говорил и слушал себя с удовольствием. Наверное, во вверенной ему бухгалтерии он заворачивает подобные спичи каждый день под бурные аплодисменты младших бухгалтеров. Я бы тоже похлопал, если бы не наручники, впившиеся в отбитые дубинкой запястья. Действительно, пять тонн баксов за три дня – совсем неплохо.

– Или – ничего, – продолжал заливаться соловьем Бухгалтер. – Цифра окончательная, и торг неуместен. Выбора у тебя нет. Там, внизу – мужики, которые за тыщу баксов родной матери руки отрубят, а уж за полмиллиона – догадайся сам, что они с тобой сделают… – Уловив мое замешательство, он истолковал его, как сомнение, и доверительно наклонился ко мне через стол. – Поверь, я тебя прекрасно понимаю. Ты думал, деньги у тебя уже в кармане, собирался купить тачку и поехать в Таиланд, но вдруг оказалось, что это не так. Ну, и забудь. Ты, главное, вникни.

– Я уже вник. Теперь надо подумать.

Его лицо неожиданно затвердело. На щеках вспухли бугры желваков, натягивая кожу от уголков рта к скулам.

– Думать тебе не надо, – тихо, но очень убедительно произнес он изменившимся в худшую сторону голосом. – Думаю тут я. А ты отвечаешь. Да – все будет, как я сказал. Нет – начнем говорить по-другому.

Рано или поздно, но мы начнем говорить по-другому. И, чтобы отодвинуть этот разговор, как можно дальше, мне, действительно, надо подумать. Хотя бы украдкой.

Бухгалтеру нужен контейнер. Он решил, что я знаю, где он, что я был нанят Алешкой, чтобы провернуть это дельце. Только и всего. Вот она – разгадка всех, или почти всех тайн краснореченского двора. На нее же намекала и Александра Петровна. «Мы думаем, что знаем Алешку…» Она, возможно, была в курсе с самого начала, но мне такой вариант не подходил. Мелковато и неинтересно.

А в жизни все предельно просто. Алексей участвовал в похищении, его тетка вышла на покупателя. Их засекли и подложили под Алешку удивленную Танечку. Не очень понятно, кого именно проинформировала Танечка, высосав из парня необходимую информацию, но узнали все. Алешку то ли убрали, то ли забрали в армию, а тетку стали трясти, и, конечно же, она не обратилась к подруге детства за помощью. Ну, и так далее… Вот только я здесь ни при чем, но плющить в лепешку будут именно меня. Чтобы не усложнял очевидное и не хамил начальнику отдела, предлагая нарушить трудовую дисциплину при помощи газеты «Краснореченский Вестник».

Остается одна надежда на подругу детства. Что она, действительно, насадила меня на крючок, что поплавок уже задергался, и, главное, что подсечка будет произведена умело и вовремя.

– Ты меня убедил, – вздохнул я. – Одно непонятно: чего ты так торопишься? Боишься, что перехватят?

Я всего лишь имел в виду, что мне надо потянуть время, чтобы дать возможность Александре Петровне появиться не в самый последний момент. Но Бухгалтер неожиданно заволновался, как будто я сказал об этом вслух.

– Ты видел ее? Ты сказал этим крысятам? Они знают? – зарычал он, раздувая щеки.

По его лицу волнами прокатились беспокойство, сомнение и облегчение. Он расслабился и рассмеялся.

– Слышал я твою сказочку про девушку, которую надо спасти. Никого ты не обманул, Петроградец. И искать тебе ее не надо. Радуйся, что не нашел. Эти шершни бы из тебя кинжал вместе с зубами и внутренностями вынули.

Похоже, мы незаметно, но очень образно перешли на Новикову Танечку.

Я решил уточнить.

– Это ты сейчас про бабу Ягу говорил или про Танечку? За квартиру, что ли, девушка уродовалась?

Насчет квартиры меня осенило как-то неожиданно. Насчет шершней с зубами и кинжалами не осеняло, и я попросил:

– Расскажи.

– Зачем? – искренне удивился он. – Ты, кажется, собирался живым уехать. Меньше знаешь – дольше живешь, это же азбука!

– Ну, мало ли чего я собирался. Твои дела меня не интересуют. Я согласен на твои условия, и мы все успеем сегодня. Расскажи мне про девчонку.

Бухгалтер пожал плечами и с сомнением посмотрел на часы.

– Ну, ладно…



Она окрутила Алешку меньше, чем за три дня. Вовсе не рекордный и вполне достаточный срок, чтобы продемонстрировать восемнадцатилетнему мальчишке кое-какие фокусы и убедить его, что никто другой такого делать не умеет.

Бухгалтер не обозначил ей цель – по-моему, он, вообще, никому кроме меня не доверяет, что наводит на очень грустные мысли. Только быть рядом, смотреть во все глаза и слушать во все уши и, по возможности, проверить квартиру на предмет обнаружения нестандартных вещей, непонятных записей и так далее.

Танечка усердно совмещала приятное с полезным, пока Алешку неожиданно не забрали в армию. На этом приятная часть ее работы закончилась. Последовали серые будни с теткой Сашей, чаем и нотациями о морали и нравственности.

Бухгалтеру Алешка был нужен в Краснореченске, и он подкинул Танечке идею о квартире. Правда, он имел в виду не шантаж, а вполне законное и даже модное перераспределение собственности. Выдернуть Алешку из армии, скоропостижно выйти за него замуж, а потом развестись, разменяться, выгнать или выселить, в общем, опробовать весь спектр действий, ради которых и стоит выйти замуж за дезертира.

Танечке перспектива понравилась, но расклад Бухгалтера показался ей долгим и нудным, и не совсем определенным в отношении Алешкиной тетки. Она разработала свой собственный план, доведя идею Бухгалтера до совершенства.

Алешкин приезд означал его подпись у нотариуса, и от этой мысли Танечка вдруг почувствовала, что беременна. К тому времени она уже убедилась, что имеет дело с полными лохами, которые могут согласиться, если хорошо поднажать, обменять дорогую и перспективную квартиру на ее, Танечкину, никчемную жизнь.

После Алешкиного звонка из «Мойдодыра» ее похитили бессердечные злодеи, и план начал стремительно сбываться.

Но в цепи оставалось одно слабое звено – оформление, которое желательно провести через подставных лиц. Тут Танечка дала маху и обратилась за советом к такой же акуле, как и сама. Квартиру в престижном месте, да еще и халявную, Жанна сожрала – не удержалась, несмотря на возможные трения с милицией в неавторитетном лице Александры Петровны. А Танечку выплюнула и цинично посоветовала раскинуть свой капкан в другой сфере.

Бухгалтер, тем временем, щелкал счетами, сводя дебет с кредитом, и не подозревал, что на вверенном ему участке намечается крупная недостача.

Гибель Алешки повергла его в шок. Узнав о Танечкиных меркантильных интересах помимо производственных, он чуть не разорвал ее пополам. Он так и сказал, выдвинув вперед челюсть и обнажив клыки, и я ему поверил.

Танечку спасла моя визитка и просочившаяся из милицейско-партизанского отряда информация о моем приезде. Бухгалтер решил ее пока не рвать – за двумя Танечками уследить сложнее, но посоветовал ей убраться с глаз долой.

Танечка не знала, что нужно от меня Бухгалтеру, но свой шанс она не упустила. Узнав, что из Питера прибывает какой-то крутой перец разбираться за Алешку и за ее собственное похищение, она приговорила Жанну к расстрелу. Какой из фокусов она показала Дерганному, осталось за кадром.

Она всех надула, эта маленькая удивленная мышка, кроме Бухгалтера. Как и Александра Петровна, Бухгалтер не поверил, что это я завалил Жанну. Он-то точно знал, зачем я заявился в Краснореченск. Вон, и сейчас сидит – знает.

Насчет Жанны он не особенно убивался – хоть временно и дружественная, но очень конкурирующая сторона. Но я ему был нужен живым, и убиваться в прямом смысле пришлось Дерганному. Кстати, Бухгалтер до сих пор не уверен, что Жанну застрелил Дерганный, а не кто-то другой. Наверняка он догадался только насчет Танечки.

А Танечка тоже догадалась, что я представляю ценность не только в виде трупа и, должно быть, ценность немалую. Она окончательно вышла из-под контроля: «дрянь и продрянь, попадется, шлюха, – снова челюсть вперед, – сразу пополам!» – и вломила непонятные пока Бухгалтерские интересы теплой компании осиротевших Жанниных птенчиков.

– Молодежь совсем оборзела! – расстраивался Бухгалтер. – Мало им денег, тачек, баб – они крови хотят. Зверье! – пожаловался он мне, протягивая через стол зажженную сигарету.

Я вытянул шею вперед и захватил фильтр губами.

Он ободряюще кивнул, достал из пачки еще одну и вцепился в нее так, что скулы выперли сквозь кожу.

– Ну, так я их в этой крови и замариную! Они у меня вспомнят…

Он поперхнулся дымом, закашлялся и замолчал.

За зашторенным окном надсадно гудел ветер. Уходящая зима хлестнула напоследок краем подола по Изумрудному Городу, захваченному дуболомами Урфина Джюса, погрузив его в снежную пургу. Но пурга пройдет, как и зима, а дуболомы останутся, и наступит в городе новый сезон. Кровавый сезон новой войны…

А может быть, и не наступит, потому что кроме Урфина Джюса есть в Изумрудном Городе Страшила Мудрый – шеф местной уголовки, плетущий свои замысловатые сети, и Железный Дровосек Александра Петровна. И я, маленькая, беззащитная фея Убивающего Домика, заброшенная «Тайфуном» за три-девять земель от родных мест, сижу вот тут в наручниках, не зная, куда сплюнуть окурок… Шура, Шурочка, коварная игривая козочка, рыбачка ты моя зеленоглазая, вытащи меня отсюда, и я тебя тоже и поцелую, и обниму, и все, что скажешь…

Окурок упал под ноги, и я решительно придавил его каблуком.

– Считай, что мы договорились. Как ты сможешь гарантировать мою безопасность? Хотя бы до электрички.

Вопрос Бухгалтеру не понравился. Он скривился, словно съел не половину, а целый лимон баксов, осуждающе зацокал языком, но, видимо, сделав скидку на мое недолгое и незавидное существование, улыбнулся без клыков и принялся с энтузиазмом разъяснять:

– Ты как будто самолет с заложниками захватил! Ну, сам подумай, что я могу тебе конкретно предложить? Президентский кортеж? Проводить тебя до Челябинска? Так ты не захочешь. Ты не представляешь для меня никакой опасности, зачем мне тебя убивать? Не усложняй – все предельно просто. Ты отдаешь мне кинжал Токугавы, садишься в поезд и все, мы забыли друг о друге. Хочешь, могу прямо на этой самурайской реликвии поклясться?

И он рассмеялся, очень довольный шуткой.

Я попытался улыбнуться в ответ, но у меня не получилось, хотя шутку с кинжалом он, действительно, отмочил удачную.

Лучше бы он поклялся на какой-нибудь самурайской дыбе. Они, кажется, на этом поприще считались большими специалистами. Или, лучше бы я, действительно, захватил самолет. Или, на крайняк, развалил часовню…

Да что же за невезуха такая! Только я собрался добровольно и почти безвозмездно отдать контейнер, битком набитый валютными гамма-частицами, так на тебе, возникает из небытия какая-то Токугава со своей сомнительной реликвией. И банзай бы с ним, у меня все равно нет ни того, ни другого, поэтому и отдать не жалко. Но, если Бухгалтер хлопочет не из-за контейнера, а из-за этого самого кинжала, значит, никакой помощи мне от Александры Петровны не дождаться, и она меня просто сдала за проценты. За корочку от лимона. Нет, ну надо же, какая сука!

Снаружи донесся громкий хлопок.

Бухгалтер дернулся, привстал, и в следующее мгновение брызнуло осколками оконное стекло. Комната исчезла, растворилась в ярко-белом магниевом сиянии. Я зажмурился от нестерпимой рези в глазах, откинулся назад и, ударив обеими ногами в тумбу стола, свалился на пол вместе со стулом. Где-то внизу, внутри здания прогремел выстрел, потом защелкало и застрекотало с улицы.

Все это продолжалось недолго. Нельзя сказать, что наступила тишина. Через окно вместе с прохладным воздухом и запахом гари доносились короткие команды: «стоять –лежать», кто-то хрипло стонал, постепенно затихая, громко лязгало железо о железо.

Я отодвинулся от стула, отполз в сторону и, нащупав плечом стену, приподнялся и навалился на нее спиной. Кажется, я легко отделался, и хуже уже не будет. Вот только не попросили бы кого-нибудь опознавать. Из глаз текло ручьем, и страшно даже предположить, что их когда-нибудь придется открывать.

В коридоре затопали тяжелые ботинки.

– Здесь! Смотри, горит что-то! Занавеска горит!

– Да выбрось ты ее в…

Одна пара ботинок протопала к окну. Не знаю, попал ли ее владелец занавеской туда, куда собирался, но дышать в помещении сразу стало легче.

Другой остановился рядом со мной, ногой толкнул в плечо и рукой пощупал шею. Я не горел, и меня выбрасывать в окно не стали.

– Живой. Зови.

– Был бы мертвый – я бы тут же и сам застрелился. Не дожидаясь… – с облегчением проговорил первый и закричал:

– Товарищ капитан! Здесь!

Товарищ капитан топал не так громко. Он присел передо мной на корточки, легонько погладил по щеке и заворковал:

– Ну, вот, я же говорила, что все будет хорошо. Ну, не плачь, мой маленький, сейчас я тебе слезки вытру.

– Про хорошо ты мне ничего не говорила, – проскрипел я, обливаясь слезами.

– Говорила, говорила. Только ты очень недогадливый, – мурлыкала Александра Петровна, осторожно прикладывая платок к моим глазам. – Разве ты забыл, как я тебя обнимала? Это я говорила тебе, что все будет хорошо… Скворец, выключи верхний свет! Вон, та лампа в углу, посмотри, работает или нет? …Ну, открой глазки, будь послушным мальчиком. Тебе мамочка капельки закапает…

Я с трудом разлепил глаза, тут же зажмурился и снова почувствовал на лице ее осторожные пальцы.

– Потерпи, потерпи. Сейчас все пройдет.

Она надавила ладонью на лоб, запрокидывая голову назад, капнула в уголки глаз и помассировала веки. Резь, действительно, уменьшилась.

Я открыл глаза.

В комнате было темно, лишь в углу, у окна горела настольная лампа. Мягкий, приглушенный колпаком свет выхватывал крупные снежные хлопья, врывавшиеся в окно.

Я сидел на полу у двери. Александра Петровна присела рядом, упираясь в меня коленями. Свет сзади очертил ее фигуру, несколько расплывшуюся в омоновском камуфляже. Лицо оставалось в тени. За ее спиной возвышался какой-то монстр, размерами ничуть не меньше Бэллочки, а слева за столом, удобно откинувшись на спинку мягкого стула, сидел Бухгалтер. С аккуратной, почти бескровной дыркой во лбу он выглядел очень порядочным и на редкость законопослушным человеком.

– Вот и умница! – поощрила она меня и себя на дальнейшие подвиги. – Давай, я тебя погрею. Замерз на полу, наверное, – и бесстыжая Александра Петровна, нисколько не стесняясь Скворца, скорее похожего на птеродактиля, снова забралась мне под свитер и уперлась в скованные за спиной руки.

Скворец деликатно шагнул к двери, выглянул и сдавленно зашептал:

– Товарищ капитан, подполковник идет!

В кабинете появился очередной камуфляж.

Александра Петровна полуобернулась к нему, но он снисходительно махнул рукой:

– Занимайся, занимайся. Только громкость убавь вполовину, а то у меня бойцы в коридоре уже сопят, как будто секс-фильм смотрят.

– Так пусть не сопят, а делом займутся! – сварливо ответила Александра Петровна. – Не нашли еще?

– Не нашли. Помещения все проверили. Сейчас боксы вскрывают. Ты, Александра, маячок с него сначала сняла бы, а уж потом обнималась. Вещь дорогая, валютная. Еще раздавишь в порыве страсти.

Александра Петровна по-прежнему почти сидела на мне верхом, отвернувшись к начальству, и глаз я не видел. Но ее взгляд красноречиво отразился на лице товарища подполковника.

Он смутился и наклонил голову.

– Ну, ладно. Схожу вниз, – и поспешно вышел.

Про маячок до меня дошло не сразу, но, разглядев, наконец, прямо перед собой виноватых зеленых чертиков, торопливо прячущихся за ресницы, я понял и обиделся больше, чем на все остальное.

– Ах ты стерва!

Я рывком вскочил на ноги.

Она откинулась назад и, чтобы не упасть, оперлась руками об пол. Я, задыхаясь, рухнул к ее ногам, получив короткий, но очень болезненный тычок прикладом под ту же самую лопатку.

– Отставить, Скворцов! – взвизгнула Александра Петровна.

– А чего он обзывается, товарищ капитан? – возмутился Скворец.

– Я… тут бегаю… стреляют… ловят… – хрипел я. – А ты… обнять по-человечески…

Александра Петровна не замедлила воспользоваться моим беспомощным положением. Она засунула руку под свитер со стороны спины и выдернула что-то сзади из-за пояса брюк.

– Он же тебе жизнь спас, глупенький. Так что наобниматься мы еще успеем, – довольно равнодушно проговорила она, выпрямилась и отвернулась. – Скворец, сними с него наручники. А потом ключи от сейфа поищи, будь другом. Да нет, не у него! Вот, у этого. И в столе посмотри.

Скворец, наконец, от меня отстал вместе с наручниками, обошел стол и почтительно обыскал Бухгалтера.

– Есть ключи, товарищ капитан!

Он повозился с сейфом, щелкнул замком и, распахнув железную дверь, отступил в сторону.

Я по-прежнему сидел на полу, растирая онемевшие руки. Двадцатисантиметровый промежуток между тумбой стола и осевшим на стуле телом позволял мне наблюдать за Александрой Петровной, углубившейся в сейф почти по плечи.

Она выбралась наружу со стопкой бумаг и стала их перелистывать, опустившись на корточки.

– Скворец, выгляни, как там у них?

Она произнесла это почти обычным голосом, но я сообразил, что она что-то нашла. Или я ничего не понимаю в Александрах Петровнах после всех этих многозначительных поцелуев в щеку.

Скворец если что и понимал, то только в замках и дисциплине. Он доверчиво затопал к окну, саданул по торчащим осколкам прикладом и высунулся наружу.

Александра Петровна уже не листала, а внимательно читала, уткнувшись носом в бумагу из-за недостаточного освещения. Оторвавшись на секунду, она повернула голову и окинула меня неузнавающим взглядом.

Я догадывался, что ее так заинтересовало, тем более, что некоторое время назад сам был поражен почти наповал, но не настолько, чтобы не узнать товарища капитана по голосу.

Александра Петровна дрогнула поникшими плечами, выхватила из пачки несколько листов, и они исчезли в рукаве ее комбинезона. Потом достала из сейфа короткий предмет, очень напоминающий пистолет. Оттянула затвор, осталась довольна, и пистолет нырнул к ней в карман.

Интересно, от кого она решила избавиться? Я бы на ее месте начал со Скворца. Шарахнул бы рукояткой по башке, а потом жестоко напинал под лопатку.

– У пятого бокса все собрались, товарищ капитан. И подполковник там же, – задумчиво проговорил Скворец. – Кажется, нашли… Нашли, товарищ капитан! Нашли!

– Конечно, нашли, – без восторга отозвалась Александра Петровна. – Куда он денется? – Она захлопнула дверцу сейфа и подошла ко мне. – Ну, вот и все. Спасибо, Виктор. Пойдем, я тебя домой отвезу.

– Виктор Эдуардович, – напомнил я и закряхтел, поднимаясь.

Во дворе у распахнутых гаражей деловито суетился спецназ, слышался зычный двухзвездный голос.

– Ворота закрыть, запереть! Прожектор на пятый бокс! – командовал подполковник. – Двух человек к прожектору! Лейтенант, до прибытия фургона своих оставь на крыше!

Мы добрели до милицейских “Жигулей”, и подполковник неожиданно возник рядом.

– Александра, нашли! В пятом боксе, в смотровой яме! Ну, ты просто гений, девушка! – Тут он заметил папку с бумагами в руках у Александры Петровны и несколько умерил пыл. – Ты куда это?

– Дома посижу, поизучаю. Завтра верну. Не против?

Подполковник встревожился и запричитал:

– Да я-то не против. Но ты же знаешь диспозицию. Давай, лучше я тебе завтра верну. Нет, послезавтра. Завтра буду отчет в Москву сочинять. Коли погоны, красавица!

Забрав папку у безразличной, но крайне хитрой Александры Петровны, он потоптался еще немного и вдруг понизил голос, и очень серьезно проговорил:

– Спасибо, капитан. Всех вытащила.

– Да ну, что вы! – Александра Петровна отмахнулась и вяло качнула головой в мою сторону. – Это – вон, его заслуга.

– И тебе спасибо, Виктор. – Он протянул руку и лукаво скосил глаза на Александру Петровну. – Твоя-то награда в нашем городе самая почетная.

– Да это не награда, а каторга, – пробормотал я и торопливо оглянулся, опасаясь получить прикладом под лопатку. – Согласен и на часы «Командирские».

– Ладно, не смею задерживать.

Он вежливо и тактично рассмеялся и взял под козырек. Ну, настоящий подполковник!

Мы уселись в салон, такой же пустой и холодный, как Александра Петровна. Она обхватила руками плечи и уставилась в темное, быстро покрывающееся туманным налетом влаги стекло. Вероятно, она подумала, что я попытаюсь продолжить наш служебный роман, несмотря на последнюю точку, поставленную на лбу у Бухгалтера. Но я все прекрасно понял и тоже отвернулся. Мавр из «Мойдодыра» сделал свое дело.

Молчание упруго раздувалось, заполняя салон «Жигулей», как воздушный мешок безопасности. Надо было хоть что-то сказать, просто ляпнуть из вежливости, без всякого смысла, и я ляпнул:

– Ничего у тебя шеф. Громкий мужчина. Он нас сам повезет?

– Это – замначальника городского Управления ФСБ. А водитель сейчас подойдет, – тихо ответила она и зябко поежилась. – Шеф в кабинете сидит. Там, откуда мы сейчас пришли. Надо было его, конечно, живого брать. Но, когда «языка» захватили и узнали, где ты находишься, я ребятам из группы прикрытия строго-настрого наказала, чтобы ты в кабинете все время один оставался. Они на крыше склада напротив сидели.

– А что нашли-то? Контейнер?

– Да, контейнер. «Тайфун» закончился.

Она отпрянула от окна, словно увидела в нем привидение, с размаху уткнулась мне в грудь и расплакалась.




8


Александра Петровна не зря сказала, что отвезет меня домой. Вообще, как я уже догадался, она ничего не делала и не говорила зря.

Мы остановились рядом с каменными девушками. Они местами прикрылись снегом, но по-прежнему выглядели так, как будто их команда играла в сексуальном меньшинстве.

– Ты не выходи. Я сейчас вернусь, – сказала Александра Петровна и, выбравшись из машины, крикнула сержанту за рулем:

– Присмотри за ним, чтоб не сбежал.

– Не сбежит, – уверенно ответил сержант, подмигнул мне через зеркало заднего вида и добавил:

– Я бы не сбежал.

Через десять секунд он уже спал, а еще через десять минут я толкнул его в плечо.

– А? Ага… Спасибо, – сонно буркнул он.

Александра Петровна шла через дорогу от гостиницы и разгоняла вертлявые снежинки, помахивая моей сумкой.

– А теперь – на допрос! – бодро скомандовала она.

Водитель хотел прокомментировать, но подумал и не решился.

Маленькая однокомнатная квартира, в которую меня привезли на допрос, явно не подразумевала никакого постоянного мужчины.

В темном коридоре Александра Петровна рухнула на низенький стул, вытянула ноги в тяжелых ботинках, и я понял, насколько она вымоталась за эти два дня. Нажать на курок она еще смогла бы, но тащить меня вниз в мусорном ведре – вряд ли.

– Ты раздевайся и иди на кухню, – попросила она. – В комнату нельзя пока.

– Представляю, что за оргии ты там устраиваешь под «Боржоми», – проворчал я, опустился на колени и принялся расшнуровывать ей ботинки. – С танцующей Бэллочкой на столе.

Она усмехнулась и потрепала меня по волосам.

– Не давай волю воображению. И не цепляйся к Бэллочке. Она очень хорошая и добрая, за это и в тюрьму угодила. Я, когда ее дело читала, обревелась. Ни за что бабу подставили, все шито белыми нитками, а она четыре года от звонка до звонка. Потом не брали никуда, хоть помирай с голоду. Ну, помогла ей устроиться в пельменную, она приватизировалась, развернулась. Конечно, она во мне души не чает, а теперь и в тебе. Знаешь, я ей сегодня сказала, что ты – мой любовник. А то она все сокрушалась, что у меня никого нет. Мне и самой иногда неловко, как будто я какая-то неполноценная.

– Да уж, добрая, – усомнился я. – Да она мне из-за пятидесяти рублей чуть шею не свернула. – Я стянул с нее второй ботинок и поднял голову. – Послушай, неполноценная ты моя. Если ты будешь любовников под пули подставлять, и рекламируемых, и истинных, у тебя никогда никого не будет. Это я так, без обиды. Для справки. Просто имей в виду на будущее.

Я хотел встать, но она удержала меня за плечи.

– Я тебе все расскажу. Чуть попозже. То есть, сегодня, но не здесь, не в прихожей. Но одну вещь ты должен услышать и зарубить себе на носу прямо сейчас. То, что тебя чуть не убили на улице и в подвале – это не я. Произошла накладка, которую нельзя было ни предотвратить, ни предусмотреть. Я тебя подставила только в операцию. Здесь тебя убить не могли. Никак. Можешь не верить, но я все просчитала. Ты играешь в шахматы?

– Немножко.

– Очень плохо для детектива! – Александра Петровна увлеклась и загорелась. – Представь: играют два сильных шахматиста. Играют час, другой, третий, и в результате – ничья. Все ходы продуманы и просчитаны. Другое дело, когда на каждый ход отведено определенное время, и один из противников делает совершенно неожиданный ход. Другому уже не до стратегической перспективы, ему лишь бы сейчас достойно ответить. Он задумывается и вскоре обнаруживает, что времени на решение задачи почти не осталось…

– И тогда гроссмейстер вытягивает из-за спины «Шмайссер», – предложил я свое завершение этюда. – А ты неожиданно сходила лошадью. То есть, мной.

Она рассмеялась и несильно, но звонко хлопнула меня ладошкой по лбу.

– Не перебивай! Этот неожиданный ход сделала не я, а Дерганный. А я все продумала и просчитала. Они бы не стали тебя убивать до того, как мы подтянулись. А потом не успели бы.

– Ну, да. Только вы могли и не подтянуться. А что, если бы они нашли маячок? Меня дважды обыскивали.

– Маячок я на тебя повесила только для подстраховки. Мы уже знали район, знали номер машины, которая тебя увезла, наши наблюдатели сидели в каждой подворотне. Я не имела права тебя потерять! – Последнюю фразу Александра Петровна произнесла слишком уж убедительно и, почувствовав это, смутилась и тихо добавила:

– Как ответственная за операцию, не могла.

– Так ты и не потеряла. И рассчитала ты все прекрасно, именно, как очень ответственная за безответственную операцию. Если бы Скворцов не швырнул в меня магниевую бомбу и не двинул прикладом, я бы сейчас, вообще, был как новенький. – Я увернулся от очередного шлепка и прекратил сомневаться. – Слушай, Шурка, а можно, я пойду не на кухню, а в ванную? Или она заполнена до краев замоченными лифчиками?

– Иди, куда хочешь, только не хами! – оскорбленно отозвалась Александра Петровна. – Сейчас тебе полотенце принесу.

– Ну, извините. А спину потрешь?

– Вот Скворца вызову, он тебе потрет!



***



– Начало ты знаешь… – сказала она и тут же поправилась: – Начало знают все.

В начале был полнейший беспредел. Пацаны выросли, в армии научились стрелять и, вернувшись, узнали из газет, что государство их всю жизнь душило и грабило. Значит, надо восстанавливать справедливость. А так как это же государство их еще и воспитывало, то они быстро сообразили, что душить и грабить очень удобно того, кто слабее, то есть, втроем одного или с одним автоматом троих безоружных.

Откуда, из каких уютных колыбелек, кроваток и манежиков, от каких пионерских костров и детских книжек, они взялись в огромных количествах, готовые кому угодно продать душу, свою персональную божью искорку величиной и ценностью в целую галактику. И им платили – не бессмертием, не мировой славой, не способностью летать и видеть сквозь стены – всего лишь деньгами. Чтобы хватало на жратву и выпивку, и еще, обязательно, чтобы по одной голой бабе на каждое колено и одну – между. Дальше их фантазии, как правило, не простирались.

А народ, из которого, в конечном итоге, эти деньги выкачивались с кровью и предсмертной пеной, называл их не палачами и не душегубами – братвой. Милиция же, пытавшаяся, кто по велению долга и совести, а кто и по закоренелой отчетно-плановой привычке, хватать и сажать на перевоспитание, так и осталась ментами, мусорами и лягавыми. Эта странная особенность национальной охоты поражала Александру Петровну больше всего.

В Краснореченске, как и во всей стране, начали с ларьков. Прошло безнаказанно и даже под одобрительные выкрики шибко сознательных старушек и потомственных алкашей. Бей буржуев!

Потом принялись за квартиры, и сознательные старушки с алкашами переместились на кладбище или в подвалы. Рукоплескания смолкли. Но поддержка из зала действующим лицам была необходима, и следующим этапом стали выборы органов местного самоуправления.

После того, как четверых оперативников, занимавшихся махинациями с недвижимостью, застрелили одного за другим среди бела дня при наличии двух десятков слепых, глухих и немых, то есть, совершенно беззащитных свидетелей, прежний начальник Александры Петровны собрал свою команду и сказал:

– Я сдаюсь. Чем больше я буду пытаться что-то сделать, тем больше вас будут убивать.

Он подал в отставку, забрал семью и уехал подальше от стыда и рухнувшего порядка, который создавал всю жизнь.

Новый шеф Александре Петровне сначала понравился. В нем чувствовалась сила и спокойствие – необходимые качества для представителя закона. Да и прислали не откуда-нибудь, а из Челябинского РУБОПа. Прибытие Колодина совпало с началом третьего этапа захвата города, и, благодаря его усилиям, шахты продержались дольше, чем ларьки, и сохранили частичную независимость.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64729077) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.