Книга - Байки бывалого моряка

Байки бывалого моряка
Сергей Владимирович Орлов


Моряк – это не профессия. Так называемый, плавсостав – это штурмана, механики, электромеханики и электрики, боцмана, матросы и мотористы, коки и буфетчицы. И все эти люди называются моряками. Так что моряк – это человек моря с другим образом жизни, с другим образом мысли. Эти истории не о море, не о штормах и бурях, не о людях, преодолевающих бесконечные трудности. Это просто эпизоды из жизни настоящих моряков, с их радостями и печалями.





Сергей Орлов

Байки бывалого моряка





Капитан и Мальвина


1980

Капитана теплохода Коноша Владимира Петровича Поливанова в экипаже «за глаза» называли Винни Пухом. Круглое лицо, маленькие светлые глазки, а на голове топорщились и кудрявились блеклые редкие волосики. И ко всему этому, вечно расстегнутая на круглом животике рубашка, кое как заправленная в поношенные советские джинсы, в народе называемые «Техасы». То есть, он действительно был похож на знаменитого мультяшного героя.

С выходом в рейс Владимир Петрович сразу же начинал квасить. Делал он это умно и продуманно. В начале он, как правило, вызывал старшего механика, но долго с ним не засиживался, поскольку тот был мужик крепкий и мог серьезно сократить капитанские запасы, практически не вредя своему здоровью. Поэтому после первой бутылки капитан выпроваживал стармеха из каюты. А потом в течение всего рейса он каждые два часа выпивал пятьдесят граммов водочки, поддерживая себя в этаком, легко- пьяном состоянии. Глядя на него в эти дни, трудно было поверить, что это Капитан Дальнего плавания, с пятнадцатилетнем стажем.

Но к приходу в загранпорт Владимир Петрович преображался. Он прекращал пить, отмывался дорогим мылом, надевал чистую белую рубашку с галстуком и облачался в черный капитанский китель с золотыми шевронами на рукавах. Иностранных представителей власти, агентов грузополучателей уже встречал уверенный и спокойный настоящий Капитан. И, хотя его английский был далек от совершенства, уверенность, с которой он рубил английские фразы, часто непонятные для собеседника, заставляла последнего усомниться в собственных знаниях, конечно, если эти беседы происходили не в англоязычных странах. Англичане же вежливо улыбались и также вежливо переспрашивали со своим неизменным «Сори».

В последнее время «Заграница» стала утомлять Владимира Петровича своим чопорным порядком, своими портовыми законами, которые ужесточались каждый год, да и правила судоходства усложнились до -нельзя. Единственно, что еще скрашивало его существование в загранрейсах, так это получение, так называемых, «Представительских» – то есть вино- водочных изделий самого высокого качества, пиво – лимонадов и других дефицитных продуктов, которых просто так в архангельских магазинах купить было невозможно. Количество же их в прямую зависело от количества портов, посещаемых судном. Учет и контроль за «Представительскими» осуществлял сам капитан. Поэтому Владимир Петрович считал их своими кровно заработанными и распоряжался ими, как хотел. Примерно половину он выпивал сам, половину от второй половины он увозил домой (и, в общем то это было по- божески – другие домой тащили гораздо больше), а другую половину от второй половины он раздавал всяким полезным людям в пароходстве, и даже, бывало, перепадало по бутылочке стармеху и первому помощнику.

В каботажном же плавание Поливанов был, как рыба в воде. Во всех, забытых богом местах на Севере, его знали и уважали. Он тоже знал всех ответственных за приемку груза по именам во всех пунктах доставки. Он пил с ними, вел разговоры, иногда хитрил и обманывал в мелочах, но груз всегда сдавал точно до последнего ящика, до последнего килограмма. Его небольшую, круглую фигуру в фуфайке, шерстяной шапочке и резиновых сапогах можно было увидеть и на судне и на берегу, куда он выезжал вместе с бригадой. Из всех посещаемых точек, а это были Пеша, Шойна, Колгуев, Индига и другие, Поливанов выделял и, даже по- своему любил, Индигу. Здесь был закрытый безопасный рейд, а это очень важно для выгрузки, здесь была куча хороших знакомых и, кроме того, сюда хорошо заходила семга.

А Толю Жукова – третьего помощника, недавнего выпускника Макаровки, капитан не любил. Не любил он его за высшее образование, за разносторонние знания, за его интеллект и, даже, за его трезвость – на Коноше это считалось почти дурным тоном. До Коноши Толя работал на новом, в то время, судне Вера Мухина, но как то попал в милицию, за то, что дал в морду одному подонку. В милиции долго не разбирались, а видя, что человек трезв и адекватен, очень быстро его отпустили, однако в Пароходство сообщили. И так хорошо начавшаяся Толина карьера, внезапно дала трещину. Визу Толе не закрыли, но в зарплате он потерял – Коноша была на две группы судов ниже, а чем ниже группа, тем ниже и зарплата. Кроме того Коноша все лето ходила по «северам» и доставляла народнохозяйственные грузы в самые отдаленные точки нашей необъятной Родины. Вот и сейчас судно стояло в Архангельске и грузилось на Индигу – достаточно большого населенного пункта на берегу Северного Ледовитого Океана. Местные жители с гордостью называли Индигу столицей Канино-Тиманской Тундры.

Толя был родом с Новгорода, но на последнем курсе Макаровки он женился на коренной ленинградке и теперь стал законным питерцем. Три дня назад к нему приехала жена, высокая красивая молодая женщина с копной роскошных каштановых волос, и четырехлетняя «Мальвина» – девчушка с широко открытыми карими глазками на милой улыбающейся рожице. Ребенок был просто очарователен – белый нарядный бант на голове, розовое платье в крупную клетку, белые гольфы и светлые легкие туфельки. Полина – так звали девочку (а папа называл ее Полинка – Мальвинка) была не капризным и очень контактным ребенком. Она с удовольствием гуляла по судну с папой, улыбалась всем встречным и говорила с взрослой интонацией в голосе:

– «Нет, вы только посмотрите, какой у меня чудесный бант!».

И люди тоже восхищались ее бантом, а ей это нравилось, и всем окружающим нравилось, что ей это нравится.

Владимир Петрович и его дражайшая супруга Лидия Федоровна, очень домашняя и уютная женщина, абсолютно лишенная гонора, свойственного капитанским женам, спустились с трапа к ожидающему такси. Судно было уже загружено и стояло у Красной пристани в ожидании документов. Отход планировался на двадцать два часа.

Лидия Федоровна поцеловала мужа, пожелала счастливого плавания, села в машину и помахала рукой.

– Сколько таких прощаний за тридцать лет замужества – грустно подумала она, – Вот и сын уж пять лет, как в море ходит.

Владимир Петрович переоделся в свои любимые «техасы», устроился на диванчике перед телевизором и решил, что уже пора бы и принять «на грудь» за предстоящий отход. Тем более, что до отхода еще масса времени, и можно будет немного покемарить. Он извлек из холодильника початую бутылку «Смирновской» и с сожалением отметил, что просто никакой закуской там не пахнет. И вообще в холодильнике ничем не пахнет потому, что его чистюля жена все оттуда выгребла (и слегка позеленевшую колбаску, и начатую баночку с «частиком в томате» и, даже представительских «крабов», правда неделю, как открытых), холодильник вымыла и велела впредь консервы открытыми больше одного дня не держать.

– Ну что ж – подумал Владимир Петрович – придется яблочком закусить. Он поднялся с дивана и прошел в спальню.

А надо сказать, что в те времена, моряки, регулярно плавающие летом по северным точкам, возили туда для продажи не только заграничные шмотки, а и свежие фрукты и овощи, которые шли там, на «ура» по ценам значительно выше архангельских. Некоторые моряки продавали их за деньги, некоторые меняли на рыбу, песцовые шкуры, а некоторые просто отдавали друзьям и знакомым, прекрасно сознавая, что, когда у тех будет рыба(читай семга), то и у тебя будет рыба. Кроме фруктов на точках в большой цене было пиво. И если моряку удавалось достать ящик или два этого напитка (В Архангельске пиво было тоже в дефиците) и не выпить его с друзьями моряками до прихода, то он мог расчитывать на значительную прибыль от реализации – цена трех бутылок пива была эквивалентна цене одной бутылки водки.

Владимир Петрович тоже не гнушался таким бизнесом. Хотя, по правде сказать, денег он не брал, а брал, как сказал один классик, только «борзыми щенками», то бишь рыбкой красной, песцовыми шкурками (правда, без государственного клейма – то есть браконьерскими) и даже морожкой, которая, хотя и не каждый год, в неимоверных количествах появлялась в тундре. И как только судно бросало якорь на рейде какого либо поселения (подойти к берегу на судне просто невозможно и выгрузка производилась на рейде на специальные понтоны, которые потом отбуксировывались к убогому причалу) к нему тот час подходил какой- нибудь моторный катер и какой либо местный абориген, в фуфайке, сапогах броднях с обветренным лицом и красными жилистыми лопаторазмерными руками, кричал снизу вахтенному:

– Слышь, Петрович то, не в отпуске ль? – И получив ответ, что на борту. довольно улыбался и смущенно просил: – Слышь, ты скажи ему, что Афанасьич приехал.

Поливанов выходил на палубу, перевешивался через фальшборт и кричал:

– Ну что, жив еще, курилка? Давай лезь сюда, старый хрен.

И Старый Хрен, радуясь, что его узнали и что сам капитан зовет его в гости, и, скорее всего, угостит какой -нибудь вкусной водочкой, быстро прилаживал на спину, пропахший рыбой, тяжелый «сидор» и бодро карабкался по штормтрапу на палубу. А через два часа, изрядно выпивший Афанасьич (или Данилыч, или Федотыч…) сыто улыбаясь, отчаливал от судна опять с полным «сидором». Но теперь там позвякивали несколько бутылок пива и лежал большой «монтановский» пакет с полуобнаженной красавицей на «Харлей Девидсоне», набитый овощами и фруктами.

– Вот уж старуха с дочкой обрадуются – и, вспомнив про картинку на пакете, восхищенно мотал головой.

– Вот ведь делают паразиты… растудыт твою в три бога… – А рыба что…, рыбу мы еще поймаем.

В спальне на широкой капитанской койке лежала огромная сетка с отборными яблоками. Председатель Зверосовхоза в Индиге Егор Матвеевич заказал Поливанову яблок. У Матвеевича была большая семья с сыновьями, дочерьми и внуками, которые все жили в одном большом доме. Поливанов с Матвеечем были знакомы много лет, да, и чего греха таить, выпито вместе тоже было достаточно. Но кроме дружеских отношений, Матвеевич был и полезен капитану- много всяких ситуаций, касаемых доставленного груза, удалось удачно разрулить, благодаря этому знакомству.

Владимир Петрович взял сетку с яблоками, вынес ее из спальни и положил на стол. Потом надел очки и принялся развязывать узел на сетке. Наконец он достал яблоко, налил в свою любимую пятидесятиграммовую рюмку водочки и одним махом кинул ее в рот. Зажмурился, крякнул от удовольствия и с хрустом откусил красный бок яблока. Посидел, подождал, пока водочный жар благодатно пробежал от горла до желудка и ласковым теплом распространился по всему телу, принеся ему ленивую истому, затем подумал, что неплохо бы и перекусить чуток, тем более, что с обеда прошло уже три часа, поднялся с диванчика, сунул ноги в шлепанцы и вышел из каюты.

У Кают-компании стоял Толя Жуков, держа за руку свою дочурку, и о чем – то беседовал с Начальником Радиостанции. Полинка с удовольствием сосала леденец на палочке, вертела своей очаровательной головкой и, время от времени, притопывала ножкой – ну, в общем, вела себя, как все здоровые, нормальные дети.

– Анатолий – окликнул его капитан – Карты приготовил?

– Так точно – шутливо ответил 3-й помощник – В Рубке, на столе – и всем телом повернулся к капитану. Повернулась и Полина, с любопытством оглядывая незнакомого дядю.

Увидев ребенка, капитан подошел, улыбнулся и присел на корточки:

–Ну и как зовут такую красавицу – спросил он, касаясь ее ручки.

– Полинка – Мальвинка – засмеялась девочка и спряталась за папу.

– А я добрый, но очень грустный волшебник – сказал капитан.

– А почему грустный – заинтересовалась Полинка и вышла из- за папы.

– А потому, что такие хорошие девочки не приходят ко мне в гости

– А давай, мы с папой к тебе придем – Полинка подняла голову – Правда, папа?

– Конечно – уверенно ответил Толя – Мы обязательно придем к Владимиру Петровичу в гости, но потом. А сейчас нам надо идти собираться – через два часа придет машина.

– Анатолий – сказал капитан, – А, может, ты иди, собирайся, а мы с Мальвиной пока сходим ко мне в гости.

Толя с сомнением посмотрел на дочь. Полинка шутя топнула ножкой:

– Хочу в гости к доброму Волшебнику!

– Знала бы ты этого волшебника – подумал Толя и сдался:

– Только ненадолго – сказал он – Я зайду минут через двадцать. А, если она вам надоест, вы сразу позвоните.

Здесь Толя был неправ. Поливанов очень любил детей. У него самого были две внучки погодки, и он их баловал нещадно к неудовольствию сына и невестки – учительницы.

Через полчаса Толя подошел к каюте капитана и постучал. Не получив ответа, он осторожно приоткрыл дверь и вошел. Картина, которую он увидел, повергла его в ступор. На диване, откинувшись на спинку, мирно посапывая, спал капитан. Лицо его было умиротворенное и доброе. А на столе, болтая ногами, сидел его чудо-ребенок и держал в руках большое румяное яблоко. И вообще- то в этом ничего бы криминального не было, если бы не один любопытный штришок. Весь стол вокруг девочки был покрыт, а правильнее сказать, заставлен яблоками. И яблоки действительно стояли, поскольку были с одной стороны надкушены острыми зубками Толиной дочки. Слева от Полинки, аккуратной стопочкой были сложены откушенные кусочки. А рядом с капитаном на диване лежала сетка с яблоками…, но только с двумя яблоками.

– Правда красиво? – спросила дочка. – Как домики в деревне. – И удобно устроилась на руках у папы.

– Еще как! – пробормотал Толя, выходя из каюты капитана. – Трендец карьере, – грустно подумал он.

Когда, проводив родных, Толя вернулся из аэропорта на судно, на письменном столе в своей каюте он обнаружил капитанскую сетку с кусаными яблоками.

А с Коноши Толя ушел через пару рейсов. И ушел с повышением. И что удивило всех на судне, промоушен, как теперь говорят или продвижение по службе, ему дал сам капитан Поливанов…




Таможенный казус


1976

Судовой токарь Михаил Константинович Доставалов крупный, 46 летний архангелогородец считался по советским меркам весьма зажиточным мужчиной: трехкомнатная квартира на Варавина, 412 москвич и, пусть небольшая, но собственная дачка в районе Уймы. С личной жизнью у Константиныча тоже было все в порядке: жена – миловидная невысокая женщина – повар в кафе "Каргополочка", и взрослая дочь – преподаватель в младших классах, которую Констатиныч недавно выдал за¬муж за инженера водоканала.

Как специалист он был на отличном счету, знал и выполнял практически все судовые работы, лет 15 носил высокое звание Ударника Ком. Труда и с сорока лет состоял в членах компартии СССР. Он регулярно платил членские взносы, но служил партии без фанатизма: избегал всякого рода партийных поручений, когда мог – уклонялся от политзанятий, а если не получалось -терпеливо, со скрытой усмешкой слушал помполита о преимуществе социализма перед капитализмом. Себя он называл не иначе как рядовым Членом партии. И как то он это выразительно произносил, что Членом было как бы с большой буквы, а партии как бы с небольшой – то есть совсем с маленькой.

На судне Констатиныча уважали, его выбрали в Судовой Комитет, где он отвечал за воспитание молодежи и за наставничество – было в то время такое течение на флоте, когда молодой моряк прикреплялся к опытному моряку и тот, якобы, учил и наставлял его, причем старшему раз в квартал даже давали небольшую премию, которую, впрочем, часто наставник и ученик пропивали вместе.

В общем был Константиныч кругом положительный: в оккупации не был, не привлекался, в порочащих советского моряка связях замечен не был, таможенных правил не нарушал. Хотя с таможенными правилами … был некоторый спорный момент, а проще говоря казус.

Дело в том, что в описываемые времена наша страна, хоть и успешно строила Коммунизм, но по существу оставалась страной устойчивого дефицита. Поэтому люди, которые имели возможность посещать 'Заграницу", имели возможность и привозить дефицитные вещи, а следовательно, и продавать излишек привезенного по весьма приличной цене. Ну а моряки загранплавания как раз и были одним из слоев населения, который регулярно бывал за границей, а значит и регулярно "отоваривался" дефицитом. Поэтому весьма скромные зарплаты моряков и длительная оторванность от дома хоть как-то компенсировалась дополнительным доходом.

Во всех крупных портах Европы были открыты специальные магазины для моряков. Хозяева магазинов, в просторечии "маклаки", в большинстве своем были из эмигрантов и говорили по-русски. Торговали самыми разнообразными товарами, но, как правило, все они были в большом дефиците в Союзе и везти их на продажу было достаточно выгодно. Маклаки очень пристально следили за коньюктурой рынка в Союзе и оперативно меняли товары в зависимости от спроса. И вот одним из таких товаров массового спроса был Мохер. Продавался он в мотках по 10 штук в пакете, был легок и пушист, и цветов был самых разнообразных. Две трети женщин Архангельска в середине семидесятых щеголяли в мохеровых шапочках и беретах, а мужчины – в мохеровых шарфах и даже в свитерах.

Для моряков мохер был очень удобным товаром – можно было положить в карман пару моточков и запросто махнуть в кабачок. Там с удовольствием отужинать с коньячком, потрястись в зажигательном танце и по-гусарски – Сдачи не надо – расплатиться заморской шерстью.

И вот, казалось бы, чего же проще – вози моряк мохер, да не по 10 моточков, а, например, сразу 100 – повышай свое благосостояние. Ан нет – таможня поставила заслон, если рейс менее 2 месяцев, то можно привезти только 10 мотков и точка. Конечно, можно купить что-нибудь другое и тоже продать, но удобнее мохера, пожалуй, ничего не было. Да, были люди, которые обходили таможенные правила, и им это удавалось, но были и другие, которые попадались и последствия были самые печальные – от закрытия визы до тюрьмы. А если учесть, что на берег советские моряки ходили тройками, становится понятным, что все покупки производились на виду еще четырех глаз, и еще неизвестно, что это были за глаза.

Константиныч предпочитал ходить в город за покупками с мотористом Девятовым, тоже старым моряком, с которым они дружили семьями уже много лет, и вторым механиком Семенычем, флегматичным мужчиной, женатым и разведенным 3 раза. С женами он жил не более 2 х лет, потом начинал скучать, выпивать, потом собирал, по его словам, Тревожный Чемоданчик и уходил либо на судно, либо к другой женщине.

Так вот, в этой тройке все доверяли друг другу, и сильно о покупках на судне не распространялись, поэтому и допускались некоторые, скажем так, таможенные вольности. А именно, Константиныч и Девятов всегда покупали 6, а то и 8 упаковок мохера на двоих, то есть на лицо, было злостное на¬рушение таможенных правил. Семеныч же, как старший группы, не выказывал особого беспокойства поведением подчиненных, а лишь безразлично говорил;

–Вы, главное, к приходу успейте-

И эта фраза, даже сказанная в присутствии посторонних, была понятна только им троим и не вызывала никаких подозрений у окружающих.

И сейчас они втроем довольные и усталые возвращались на судно из славного города Антверпена. Шли они неспешно, обвешанные пакетами, удовлетворенные покупками и настроенные на дальнюю дорогу. А дорога, действительно, была дальняя – этак километров шесть. Конечно, можно было воспользоваться и автобусом, но как однажды сказал Константиныч, что два мотка мохера он никогда не променяет на десять минут на автобусе. И это была не жадность, а простой здравый смысл, ведь если твоя суточная валютная зарплата еле покрывает две поездки на автобусе, но позволяет купить, например, японский складной зонтик (конечно у «маклака» и, конечно, с маленьким, но очень незаметным дефектом) для любимой жены или подруги, то, несомненно, советский человек выберет последнее, то есть зонтик. Семеныч, посмеиваясь, рассказывал, как в магазине он стал свидетелем разговора моряка с махновского (Ждановского) Пароходства и маклака грузина Гиви, хотя может он был и не Гиви, а какой-нибудь Анзор или Автандил, но все его звали Гиви. Моряк покупал у него летнюю куртку, ярко красную с черным орлом на спине. Они долго торговались, наконец, Гиви сдался и отдал ее на двадцать франков дешевле (около трех долларов). И вот пока он укладывал куртку в пакет, бормоча под нос, что хохол и еврея обманет, не то, что честного грузина, тот и спросил безразлично, (поскольку о таких вещах настоящий советский человек должен спрашивать незаинтересованно)

–Гиви, а сколько стоит девочка в окне?

Дело в том, что рядом со скоплением маклачных магазинов находился и район «Красных фонарей» и уже с одиннадцати часов утра множество витрин открывали миру на всеобщее обозрение полураздетых красавиц. Гиви, не прекращая работы, кивнул на полку с французскими стегаными покрывалами, которые начинали входить в моду в Союзе, но по моряцким меркам считались еще достаточно дорогим товаром. -Покрывал видышь. Купы лучше два штук – дэшевле будет – достаточно правдоподобно изобразил Семеныч. Посмеялись, перекурили на автобусной остановке и пошли дальше.

Михаил Константинович вошел в каюту и сложил пакеты с покупками на диван. Затем снял верхнюю одежду, переоделся по-домашнему и вывалил содержимое пакетов на койку. Кроме махера было куплено пара зонтиков автоматов – последний писк моды, пара кофточек жене и дочке, джинсы и футболка зятю, отрез кримплена на платье для жены и себе кожаная куртка из лоскутков. Вобщем достойные подарки для всей семьи. Ну а мохер пойдет на улучшение материального состояния. Дочка с зятем хотели жить отдельно и на данный момент вся семья старалась заработать на однокомнатную квартиру, чтобы потом поменять однокомнатную и трехкомнатную на две девушки. Все работали, дело двигалось, и Константиныч полагал, что на следующий год можно будет всерьез заняться этим вопросом.

Вахтенный моторист, Коля Рюмин, с криком:

– Константиныч, третий зовет … срочно! – без стука буквально ворвался в каюту. Константиныч с неудовольствием посмотрел на Рюмина, потом на купленные вещи, разваленные на койке.

– Стучать то учили? – с легким раздражением спросил он.

Но Коля, не обратив внимания на тон и то, что ему здесь не рады, продолжил скороговоркой:

– Топливная труба у Динамки лопнула, надо переходник точить-

Да, в принципе, Константиныч уже и сам понял, что случилось, что-то серьезное – третий механик просто так не позовет. А тем временем, Коля рассматривал покупки. Его, конечно, абсолютно не интересовали махер и кримплен, а вот джинсы и зонтики – автоматы ему страшно понравились и, пока Константиныч переодевался, Коля выяснил, где и почем это приобреталось.

Ровно через десять дней теплоход «Пертоминск» вошел в устье Северной Двины и через сорок минут встал на якорь напротив Чижовки – места встречи судов, прибывающих в Архангельск, и представителей Советской Таможни.

–С чего начинается Родина – с досмотра в твоем рундуке-

устанавливая парадный трап, напевал боцман Агафонов – катер с пограничниками и таможней был уже недалеко.

Таможенник Евсеев был опытный, но старый и ленивый. Ленивым он стал уже лет пять назад, когда его поперли за пьянку со старших группы и понизили в звании. Тогда он понял, что надо затихариться, не высовываться и спокойно доработать до пенсии – а она была не за горами. Работал он правильно, но без особого усердия, к морякам сильно не докапывался, хотя и был достаточно хорошим психологом – по реакциям проверяемого мог почти всегда правильно угадать – есть что-либо утаиваемое или нет. Машинные команды судов досматривал с прохладцей, поскольку точно знал, если что машинеры и прятали, так это в машинном отделении, а там сам черт ногу сломит – и вымажешься весь, и паров наглотаешься и от шума башку потом ломит, а толку, как правило, ноль.

Воробьев же, наоборот, был молод и хваток, после неполных двух лет работы в архангельской таможне имел от начальства несколько поощрений за хорошую работу и надеялся в ближайшее время продвинуться по службе и стать старшим по смене. А это уже были совсем другие горизонты.

На досмотры кают он всегда ходил с портфелем. И не то, чтобы это было сильно необходимо (обычно там лежал только один листок с «Судовой ролью»), но как однажды ему, как бы в шутку, объяснил один сотрудник с пятилетним стажем, что не всегда надо кошмарить и лишать визы моряка «контрабандиста» за лишнюю кофточку или коробку с жевательной резинкой (на нее тоже распространялись таможенные нормы), а достаточно произвести изъятие излишка прямо на месте и без протокола. И, по словам этого же сотрудника, моряк еще будет тебе благодарен. Сначала Воробьев немного стеснялся, но потом привык, и даже появился некий профессиональный азарт – будет сегодня какой навр, или нет. И его любимая жена Вера с удовольствием носила модные импортные вещи, которые ей дарил ее дорогой работящий супруг. Сам же Воробьев к заграничным шмоткам был равнодушен и предпочитал цветные календари с обнаженными красавицами. А однажды он стал обладателем толстого порножурнала, который нашел под матрасом у одного молодого штурмана. Для штурмана это был конец карьеры, а может быть и статья. Но желание Воробьева оставить журнал себе превысило долг таможенника. Он спокойно положил журнал в портфель, а помертвевшему от страха штурману сказал, что прощает его ошибку и утилизирует журнал сам, без протокола. Штурман, до конца не верящий в такую удачу, трясущимися руками достал из рундука бутылку «Фунтадора» – незамысловатого испанского коньяка, привезенного на День рождения отцу и протянул Воробьеву. Тот снисходительно принял ее, положил в портфель и, бросив на прощание – «Удачи» – вышел из каюты.

Сегодня пароход пришел «упакованный», из Антверпена, а не из какой-то там ГДР или Польши и Воробьев возлагал некоторые надежды на «удачный» досмотр, тем более что в напарниках у него этот старый пентюх Евсеев. Сегодня они работали по «низам», то есть досматривали рядовой состав. Евсееву было все равно, а Воробьев предпочитал работать с молодыми моряками – они были более беспечны и бесшабашны. Таможенные правила знали посредственно и запросто могли их по незнанию нарушить – и вот тогда появлялся «понятливый» таможенник Воробьев и «помогал» морякам выкрутиться из, «практически» безнадежной ситуации ко всеобщему удовлетворению.

После короткого совещания в Кают-Компании и традиционного чаепития, комиссия приступила к работе. Сначала пограничники провели фейс контроль, а потом уж пошла Таможня. Воробьев с Евсеевым еще раньше договорились, что первый будет досматривать моряков до сорока лет, а второй тех, кто старше. Таким образом, у Евсеева оказалось пять моряков из шестнадцати и он был этим очень доволен. Воробьев был доволен тоже – не могут все одиннадцать быть без нарушений.

Каюта Коли Рюмина была только третьей, а у Воробьева в портфеле уже лежал шикарный монтановский календарь с красавицами, снятыми топлесс на берегу океана. Вот и сейчас, еще только войдя в каюту, сердце радостно екнуло- опять удача – будет любимой Веруне подарок. На диване, среди Колиных покупок красовались три новеньких японских зонтиков автоматов – мечта всех советских женщин того времени. Но эта красота еще и являлась явным нарушением Таможенных Правил – исходя из продолжительности рейса, Коля мог привезти только два.

Приветливо поздоровавшись с Колей, Воробьев присел на краешек дивана и достал из портфеля «Судовую Роль».

– Ну, что, Николай Анатольевич, протокол будем сразу составлять, или поднимемся в Кают Компанию-

Коля пока еще ничего не понимал

– Что за протокол – озадаченно спросил он.

Воробьев удивился – Нарушение Таможенных норм провоза через границу Союза Советских Социалистических Республик – с пафосом произнес он.

– Вот, этот самый зонт – он потряс им перед Колиным носом – и есть это самое нарушение!

Коля сник. Он прекрасно понимал, чем это может грозить; списание с судна, разборки в Отделе Кадров, прикрытие визы минимум на год – и все это из-за какого-то зонта. А может Таможенник просто ошибается, вдруг подумал он. Вон у Константиныча лежало четыре пакета мохера, а уж он то точно Правила знает. И он произнес фразу, о которой, увидев мгновенную реакцию таможенника, тут же пожалел.

Он просто сказал:

– Странные какие-то у вас правила три зонта нельзя, а четыре пакета мохера – пожалуйста!

Воробьев насторожился. Теперь главное – не вспугнуть. Сам он, да, собственно, и его жена Вера шерстью не интересовались, но появлялась прекрасная возможность продвинуться по службе, поймав контрабандиста за руку.

–Кто? – тихо спросил он. – Быстро отвечаешь, и мы расходимся без протокола.

Коля, в душе кляня себя последними словами, выдохнул: – Токарь. Ну вот, облегченно вздохнул Воробьев – А ты боялась. Ладно, расслабься, не раскисай, никто нечего не узнает. Он открыл портфель, взял один из трех зонтиков, покрутил, повертел перед носом и спокойно положил его в портфель. Повернулся к Коле:

– Ну, что, без протокола, Николай Анатольевич-

Коля только удрученно кивнул. На зонт ему было уже наплевать. В мозгу колотилось: – Предал, предал…

Когда Воробьев вошел в каюту Константиныча, он застал там почти идеалистическую картину: два мужика, примерно одного возраста, неторопливо беседовали о своих дачных огородах. На койке были разложены все вещи, приобретенные за границей и, в их числе скромно лежал один пакет с красивым дымчатым мохером.

Евсеев удивленно взглянул на коллегу:

– Что то случилось?

Воробьев, скрывая боевой азарт, сказал:

– По оперативным данным в этой каюте может быть контрабандный товар – и в упор взглянул на токаря.

Тот спокойно встретил пытливый взгляд таможенника и пожал плечами:

– Ну, что же, проверяйте.

Каюта токаря была одноместная со стандартной мебелью: койка, диванчик, письменный стол, над столом полочка с книгами, рундук и умывальник. Казалось, и искать то негде. Но Воробьев прекрасно знал, что моряки народ изобретательный: могли вскрыть подволок и там сделать закладку, могли вынуть ящики под койкой, и свободное пространство заполнить товаром, а ящики нагрузить старыми робами и ботинками, чтобы таможенникам было противно и тяжело работать, могли вскрыть неснимаемую верхнюю крышку дивана и устроить схрон там, а был даже случай, когда моряк зашил десять пакетов мохера в матрас и, только по случайности, этот мохер был обнаружен (да, чего греха таить – стукачей и на флоте хватает). Вот и сейчас, неосторожно оброненная фраза Колей Рюминым могла привести к непредсказуемым последствиям.

Воробьев огляделся и наметил порядок поиска. Он увидел, что силуминовые листы подволока над умывальником свежевыкрашенны – значит недавно снимались. Вопрос: – Для чего? Короче, пора вызывать подмогу и начинать копать: подволок, койка, диван…, не забыть вынуть ящики стола, тщательно осмотреть низ рундука, мысленно перечислил он. И он попросил Евсеева позвать двух пограничников с отвертками, а сам открыл рундук для проверки. На вешалках были аккуратно развешены вещи токаря: плащ, темный костюм, несколько рубашек и пара пестрых свитеров. Воробьев без интереса провел по вещам пальцем, проверил карманы плаща и пиджака (бывало, что моряки забывали в карманах деньги и не декларировали их, а это уже считалось серьезным нарушением) и присел на корточки. Зимние сапоги, полуботинки и спортивные тапочки стояли на невысокой деревянной приступочке, покрытой куском синей клеенки. Под этой самой приступочкой угадывалось пустое пространство. Воробьев подергал ее, она не поддалась, он дернул ее сильнее, результат остался прежним. Токарь, с начала досмотра сидевший на стуле, обронил:

–Прикручена она, надо шурупы отдать.

Как раз в это время в каюту вошли, сопровождаемые Евсеевым, два молодых пограничника с сумкой, из которой торчали ручки отверток и плоскогубцев. В каюте сразу стало тесно. Евсеев протиснулся между присевшим Воробьевым и токарем и сел на диван. Пограничники остались стоять у двери.

– Ну, что, бойцы – бодро сказал Воробьев – один вскрывает потолок – он указал на два листа, слегка отличающихся от других цветовой гаммой, – другой освобождает от винтов эту подставку.

Воробьев выпрямился, освобождая место для пограничника. Если бы в это время он взглянул на своего коллегу, кто знает, как дальше бы развивались события. Но в это время он командовал действиями погранцов и был настолько увлечен этим, что не обращал ни на кого внимания. Азарт охотника притупил внимание.

Евсеев же сидел удивленный и даже озадаченный, глядя на открытый рундук. Константиныч успел увидеть изменение выражения лица пожилого таможенника и практически сразу понял, что он раскрыт. Но потом лицо Евсеева приняло свое прежнее благодушно – безразличное выражение, и оставалось таким до конца обыска.

А обыск был настоящий. Неумелые руки пограничников просто разгромили каюту. Токарь сидел и с сожалением смотрел на разрушенный подволок и разобранный низ рундука. Четыре ящика стола были вынуты из своих гнезд, причем штормовые крепления были выломаны, а не откручены. Правда, диван все же решили не разбирать – Евсеев вдруг сказал Воробьеву:

– Брось ты, нет там ничего, и так уж мужику полный разор устроили!

Да надо сказать, что и Воробьев уже свой задор порядком растерял.

– Наверное, в «Машине» спрятал – подумал он безнадежно.

– Где грузиться будете – спросил он токаря.

–Сначала на 26- ом, потом в Цигламени- думая о другом ответил Константиныч. Он размышлял о возможных действиях, которые предпримет старый таможенник, и, пока, не видел для себя положительного выхода. Но если бы он сейчас заглянул в голову Евсеева, он бы увидел, как его мозг мысленно переворачивает страницы таможенных правил, и не находит основания для изъятия этой так называемой «Контрабанды». Правда, надо отдать ему должное, он и не собирался предъявлять какие-либо претензии к моряку:

– Подумаешь, озолотился, Бедолага -,

Но ему стало просто интересно, а как же за это можно прихватить по закону. Тем временем Воробьев приказал пограничникам сворачиваться, прикидывая, кто из таможенников сегодня дежурит на Проходной 26 лесозавода.

– Надо туда позвонить, пусть как следует потрясут его на выходе.

И Михаила Константиновича основательно потрясли на Проходной, но так и не нашли ничего запрещенного и лишнего.

На другой день Константиныч на пароход не поехал – еще загодя он попросил выходной у второго механика – мол, надо дома кой чего поделать. И поделал, и с женой в Полярном пообедали, чтобы дома не заморачиваться, и в постельке часика два понежились. И теперь, после всего этого хорошего, он сидел перед телевизором в своем любимом, чуть продавленном кресле, успокоенный и умиротворенный, и плевать ему было на всех таможенников вместе взятых. А рядом, на диване сидела его несравненная Лидия Петровна с вязальными спицами в руках, а на коленях у нее лежал один из двух привезенных, так называемых, свитеров. Она ловко распускала нитки, аккуратно скручивала их в моточки и вставляла в колечки фирменных лейблов, которые кучкой лежали на диване.

– А все-таки, Миша, вязать ты так и не научился- попеняла мужу Лидия Петровна – петли не считаешь, да и кладешь их наперекосяк. Вон, у Девятого вещи, куда, как лучше получаются.

Константиныч ухмыльнулся

– Куда уж нам сиволапым. Этот Штирлиц даже таможню встречает в связанных обновках.

А старика Евсеева еще долго мучил вопрос: если там купить лишний мохер и успеть до советской границы связать какую-либо вещь: шарф или свитер, кофту или шапочку, будет ли это считаться контрабандой? И не находил ответа… а спрашивать у кого-либо он ленился….

Моряки еще и не предполагали, что уже через год мохер, как товар, потеряет свою актуальность. Наступала новая эра – эра Париков!




Игарская История


1974

Валера стоял, обернутый в полотенце, перед зеркалом, распаренный после душа, и внимательно себя рассматривал. Такое большое зеркало было только в каюте электриков. Да и сама каюта среди рядового состава была, пожалуй, самая большая. Адам Адамович, старший электрик теплохода «Салехард» валялся на диване и лениво листал «Изобретатель и Рационализатор» за позапрошлый год. Валера поиграл мышцами груди, повернулся в профиль и напряг правый бицепс. Пожалуй, с верхним плечевым поясом все было нормально. Но вот живот… прямо скажем, вызывал у Валеры некоторые сомнения.

–Адамыч – Валера втянул живот – на твой взгляд, я очень толстый?».

Адам Адамович, стройный и тонкий как струна, оторвался от журнала и задумчиво посмотрел на Валеру.

–Если конец видишь, значит еще не очень.

–Чей? – уточнил Валера.

– Твой! – бросил Адамыч и снова уткнулся в журнал.

Валера, не торопясь, снял полотенце.

– В зеркале вижу.

–А так? – Адамыч сел и скептически оглядел голого приятеля.

Валера взглянул вниз и грустно заметил:

– А так ничего не вижу – ни конца, ни начала.

Потом вдруг резко втянул живот и радостно воскликнул:

–Ну здравствуй, красавец!

Теплоход «Салехард» стоял в Игарке на бриделях и грузился лесом на Югославию. Был уже конец октября и над Игаркой почти каждый день кружились белые мухи. Природа еще сопротивлялась приходящим холодам, и днем температура не опускалась ниже минус пяти, но по всему было видно, что зима топчется у порога. Енисей уже подернулся коркой льда, но катера еще ходили, доставляя моряков на берег и с берега. Навигация заканчивалась. Скоро Игарка замрет под гнетом мороза и снега на долгие семь месяцев. А пока порт забит судами, по Игарке бродят моряки и все три приличных заведения: интерклуб, ресторан «Русь» и кафе «Полярные Зори» с понедельника по воскресение забиты под завязку. Основной контингент- моряки, геологи, и, конечно, прекрасные Игарские женщины!

Игарские женщины – это особая категория. Они расцветают как тюльпаны к открытию навигации, в предвкушении новых встреч и новых мимолетных романов. Моряки приходят и уходят, а Игарские красавицы, иногда даже всплакнув по уплывшему другу, вечером, слегка попудрив носик, снова мчались в ресторан за новыми приключениями, новыми встречами, новыми ощущениями.

Надо сказать, что, несмотря на свой заграничный вид, наличных денег у моряков было крайне мало, поскольку при выходе за границу на судне можно было иметь не более тридцати рублей. По этому поводу второй механик Салехарда Николай Борисыч, будучи в сильнейшем подпитии, сложил следующую, как он ее назвал, «виршу»:

– Что тридцатка, разве деньги, раз напиться и уснуть. Утром слабость во всем теле и ничем не шевельнуть!

И по сути, он был абсолютно прав. Следующая его цитата уже непосредственно относилась к Игарке и воспринималась молодыми моряками как руководство. А звучала она так:

– Слышь, моряк, без отоварки, делать нечего в Игарке!

Поэтому в этом северном городе всегда процветал натуральный обмен. То есть в ресторане моряк всегда мог расплатиться или мотком махера, гепюровой кофточкой или париком. Некоторые моряки приносили даже пакеты с французскими покрывалами. Конечно, игарские официантки брали вещи по ценам раза в полтора дешевле рыночных, но это уж был такой бизнес. А к концу навигации Игарка «наедалась», продавать вещи становилось труднее и приходилось скидывать цены до нижнего предела. Но, зная, что впереди длинный рейс и в Игарку уже не попасть до следующей навигации, моряки продавали все, что было, и даже иногда с себя. Известен случай, когда ребятам с литовского парохода в кафе не хватило денег расплатиться, один моряк продал джинсы с себя и возвратился на судно в черном кожаном пальто, в шляпе и голыми ногами в модных ботинках. На проходной девушкам охранницам сказал, что его раздели хулиганы (кстати, бывало и такое). Девушки его жалели, предлагали сообщить в милицию, но он резонно заметил, что его и заметут первого, так как пьян он основательно, и о джинсах совершенно не жалеет. Одна из девушек потом усомнилась в правдивости этой истории и сказала подругам, что если бы она была грабителем, то вместо джинсов сняла бы с тер-пилы кожаное пальто и модные ботинки.

Наш герой, 2-й электрик теплохода «Салехард» Валера Грушевский, двадцати двух лет от роду, холостой, беспартийный, отчаянный гулена и бабник, как и десятки других моряков собирался сегодня оторваться по полной в кабаке «Русь». И в принципе никаких препятствий этому достойному желанию не было, тем более что в «Руси» работала знакомая официантка Аста (бывшая валютная проститутка из Таллина), которая всегда найдет место человеку знакомому, а главное не жадному, а по пьянке Валера бывал даже оч-чень щедр. Валера тоже знал за собой этот грешок- оставлять в кабаке все до копейки, честно боролся с этим недостатком, зарекался не пить больше поллитра, но после того как в Ленинграде, продав всю отоварку за 500 рублей ( по тем временам вполне приличные деньги), купил себе Венгерский костюм на отпуск за 68 рублей, пожалев еще 20 на французский, и обмыв его с двумя товарищами в ресторане «Нева» на остальные деньги ( после, один из тех двоих рассказывал, что Валера предлагал «хал-дею» купить его новый костюм за полтинник, чтобы они могли еще нормально «посидеть»), Валера твердо сказал себе: «Хватит!!». И сегодня он был в полной решимости исполнить свою клятву. Из отоварки у Валеры было одно французское покрывало, которое тянуло в Игарке рублей на сто пятьдесят да пара пакетов махера по десять мотков в каждом. В общем на недельную стоянку должно было хватить, конечно, если подойти к этому ответственно. К сожалению, или к счастью, Саня Петров – второй радист судна, Валерин дружок и соратник по авантюрным делам, не мог сегодня присоединиться к Валере, так как что-то случилось с аппаратурой, и они с Начальником радиостанции с утра не вылезали из радиорубки. Валера заглянул к ним после ужина, но Начальник только мрачно зыркнул на него и пробурчал:





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/sergey-vladimirovich-orlov/bayki-byvalogo-moryaka/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.