Книга - Властитель груш

Властитель груш
Иван Сергеевич Торубаров


Вольный город на излучине большой реки богатеет год от года. Его ткани идут на одежду крестьян и вельмож, в местных башмаках можно обойти половину мира, а знаменитый грушевый бренди пьют даже при императорском дворе.

Однако, как водится, чем больше денег стекается в одно место, тем меньше ими хочется делиться. Один считает гроши в хозяйском кармане, другой ворчит, третий уже наточил топор.

Кому-то придётся уступить свой кусок пирога. Вопрос лишь в том, как бы откусить побольше, не обломав зубы?

Содержит нецензурную брань.





Иван Торубаров

Властитель груш





Мятежный самогонщик


Солнце медленно поднималось из-за восточной стены и словно отгоняло от города огромную тучу. Свет уже проник в окна верхних этажей, разлился по камню стен и мостовых, вымытых ночным дождём, и понемногу просачивался даже в самые тесные и кривые улочки. Правда, холод отступал не так резво, как тьма.

У реки было особенно мерзко. Сорок мужчин кутались в плащи и передавали по цепочке одно-два ласковых в адрес коротышки, что затеял налёт в такую рань. Чего доброго, придётся ещё получить булыжником по голове и сдохнуть. А кому охота отдавать концы помятым, трезвым и замёрзшим?

Огромный детина нежно постучал в складские ворота. Гёц Шульц меж тем внимательно рассматривал небольшие окошки на высоте около двух ростов. Когда внутри так долго отмалчиваются, того и ждёшь, как где-то вдруг высунется высунется рожа с аркебузой[1 - Аркебуза – фитильное дульнозарядное ружьё с массой пули около 20 г] и угостит тебя по-солдатски.

О том же думали многие за его спиной – только вот этот-то завтрак будет не для них.

– Ну, хватит, Берт.

Здоровяк послушно опустил молот и на всякий случай отошёл от дверей. Гёц же выступил вперёд с тяжким вздохом. Придётся-таки открывать глотку пошире:

– Курт, балбесина ты упрямая! Подойди к окну и глянь на проклятый мирный флаг! Барон послал меня говорить!

Запертая винокурня безмолвствовала недолго, только чтобы пощекотать у «переговорщиков» под ложечкой:

– Dagolo kann mich am schwei?ig Arsch lecken!

– Это что-то на верхнеаржском?

– Это что-то про задницу, – любезно пояснила рослая женщина в мужском костюме. – Я думала, ты все месканские говоры разбираешь?

Берет она сдвинула набекрень против солнца, так что слева ветерок гулял по коротко остриженной голове; рука почти грациозно придерживает меч на боку, пуговицы начищены – прямо рыцарь на утренней прогулке. Хоть кого-то это всё забавляет.

– Единым клянусь, если через пять минут ворота не откроешь, я подожгу твою вонючую хибару со всех сторон!

Гёц подал знак, и половина отряда поддержала ультиматум гулом одобрения и стуком дубинок о забор, бочки, остов телеги – кто до чего дотянулся. Остальные продожали сумрачно пялиться, следуя примеру своего молодого вождя.

Слегка опухшее лицо Карла Даголо, тяжёлая его походка издали подсказывали, где он видал такие утренние затеи и таких затейников. В ожидании ответа он покачивался с ноги на ногу, в такт покачивались и три алых пера диковинной птицы на огромной шляпе – каждое по цене молочного поросёнка. От вчерашней гулянки и теперешних волнений пальцы теребили украшенную перевязь меча, второго из двух на весь отряд.

Наконец щёголь замер и вложил всё негодование в смачный плевок точно между шикарных носатых башмаков:

– Мы в такую рань ещё и ждать будем, пока эта крыса нас пустит?

От хозяйского сынка проблем стоило ждать чуть ли не больше, чем от мятежного самогонщика. Тот хоть перед серьёзным делом не пьёт.

– Слышишь, Курт?! – невозмутимо гаркнул Шульц, игнорируя подначку. – У Карла рука уже к факелу тянется! Скоро мы с Эрной его не удержим!

Эрна меж тем косилась на грязно-белое полтнище с кое-как намалёванным священным крестом. «Проклятый мирный флаг» свисал с Т-образной палки, как на убогом крестьянском шествии в убогой деревеньке с дальней окраины. Только вот держал флажок не сельский дурачок, а громила с низким лбом и заштопанной рожей.

– Поверить не могу, – пробормотала она, – символ любви божьей в лапах Угольщика?

Гёц махнул рукой.

– Да хоть бес лысый, ему же не речь толкать. Для старых вояк главное – увидать тряпку.

Женщина фыркнула, но не успела ответить – из-за ворот вместо новых ругательств послышался лязг засова. Без единого выстрела винокурня Курта Мюнцера пала.

Гёц вошёл внутрь первым. Эрна с мечом на поясе и Берт с молотком в руках отставали лишь на полшага – так, чтобы триумфатор легко мог отступить и спрятаться за чьим-то широким плечом.

В сущности, не важно, что именно открыло ворота – священное знамя или угроза подпалить большой сарай с кучей грушевого бренди. Глаз Шульца притягивали к себе чаны и перегонные кубы, новенькие, свежие, блестящие – копоть не успела пока скрыть работу мастеров. Внушительные агрегаты аж из самой гильдии алхимиков Меланцы, если верить стукачу.

Карл присвистнул, выражая общее впечатление вслух.

– Отменные штуки у тебя тут, Курт! – воскликнул он и пристукнул согнутым пальцем по одному из чанов. – Сколько бренди ты теперь тут наваришь? Вдвое больше? Втрое? И тебе всё мало, даже теперь делиться не хочешь?

Ландскнехты-самогонщики[2 - Ландскнехты – наёмная пехота, сражавшаяся в плотном строю с пиками и аркебузами] расступились, и их командир вышел на свет с алебардой в руках. Ростом он превышал даже Берта – крепкий старый дуб. Грубую, мясистую рожу Мюнцера словно вылепил из красноватой глины неумелый скульптор с такими же ручищами, только под пику или кружку заточенными. А потом ещё сдуру сунул в печь – и выдающийся нос побагровел, а левая щека треснула, как бы после неловкого удара мечом.

Щербатый рот великана, впрочем, кривился в недоброй ухмылке. Не совсем то выражение, какое ждёшь от капитулирующего.

– Малыш Карл сегодня на подхвате? Папашка предпочёл старшего дядю?

Карл оскалился. Эрна покачала головой и прежде, чем франт успел взбрыкнуть, хмуро заметила:

– Зря ты задираешься, Курт – мы ведь уже внутри. Берт может ненароком навернуть плечом одну из твоих новых игрушек.

Досадно бы вышло. Даголо-старший скомандовал яснее ясного: либо заставить самогонщика снова платить, либо пустить его по ветру. Но Карл точно подметил, что такая винокурня напоит всех страждущих, да ещё останется про запас. Устроить тут погром – всё равно, что прирезать на суп курицу, несущую золотые яйца.

– Ладно, Курт, возбухнул и хватит, – медленно произнёс Гёц и примирительно распростёр руки в стороны, как для всепрощающего отеческого объятия. – Ты и сам всё видишь. Мы не договариваться пришли, а донести расклад: либо ты делишься со стариком, либо мы тут всё разнесём, и никто ничего не получит. Ну, Курт, часть чего-то всяко лучше, чем полное ничего и взбучка, правда?

Самогонщик обвёл посланников тяжким взглядом.

– А вы на сегодня простенькую работёнку задумали, да? Придём сюда толпой, покажем кулак старику Курту и скажем «плати»! А если не заплатит, то подпалим винокурню и дело с концом, да?

Он стукнул древком алебарды о пол, должно быть, воображая себя герольдом.

– А теперь слушайте вы. Тронете меня – и к вечеру Тиллер от половины Грушевого Сада камня на камне не оставит. Совсем другой расклад, Гёц, да?

Эрна взглянула на Шульца, нахмурив брови: неужели правду говорит? Гёц немного повёл плечами, так, чтобы заметила только она. Курт Мюнцер большим хитрецом себя считает, но не настолько, чтобы сочинять на ходу. Чтобы так сочинять, нужно уметь запихнуть всё имущество в нищенскую суму. Иначе не успеешь убежать достаточно далеко, прежде чем враньё раскроют.

Пока они перемигивались, Карл громко и зло рассмеялся:

– Кого ты наколоть пытаешься? Тиллер со своей шайкой сидит в трущобах по милости города. Высунется оттуда без спроса – и повиснет рядом с тобой! Думаешь, он станет со всем Кальваром бодаться за твоё вонючее пойло?

– Тронь моё вонючее пойло – тогда и увидишь, – угрюмо отрезал Курт.

Великан в упор смотрел на франта, а тот с нахальной улыбкой положил руку на меч.

Дело приобретало скверный оборот. Правда, теперь появился ещё один аргумент за то, чтобы ничего не сжигать, да только на другом конце аргумента встали поощрённый упрямец и угроза войны. Рудольфу Тиллеру, ещё одному капитану ландскнехтов, позволили расположиться в кальварском Дворе Чудес главным образом потому, что ему удалось неплохо навести там порядок. Так же легко он мог вылететь оттуда, если весь остальной город против него ополчится – только вот поди собери весь.

– Ладно, похоже, у нас остался один способ всё уладить!

Говорить, думать и переставлять ноги приходилось одновременно, потому как поножовщиной в воздухе пахло уже гораздо сильнее, чем выпивкой. Бойцы Карла сгрудились за расфуфыренным командиром и свирепо сопели. Мрачные люди Мюнцера с клинками и палками образовали некое подобие строя меж двух чанов.

И так всякий раз, когда ведёшь одно стадо баранов на другое.

Гёц остановился прямо перед великаном, ткнул его пальцем в грудь и спокойно произнёс, глядя снизу вверх:

– Мы с тобой сойдёмся за винокурню и остальную твою халтуру. На кулаках. Сейчас.

Курт хохотнул, самогонщики поддержали хором смешков. В меньшинстве показывать видимость сплочённости как никогда полезно.

– Какого…

Карл прозвучал не очень-то весело. Шульц отмахнулся, призывая к тишине, но того, кажется, жест взбесил ещё сильнее:

– Гёц, ты с утра башкой ударился?! Будешь с этим псом драться, чтобы к верности принудить? Папаша тебе туза…

– Карл, завались! – рявкнул Гёц. – Кому папаша дело поручил? А?

Поднявшись до грозных воплей, он уже не мог себе позволить стать тише; металлические нотки ещё сильнее задребезжали в глотке, когда он снова обратился к Курту:

– Ну? А ты язык в задницу сунул?

Хитрый огонёк в левом глазу Мюнцера боролся с пламенем гордыни, полыхающим в правом зрачке. Под взглядами полусотни человек второе неудержимо брало верх. Нужно только чуть поднажать – и Шульц нажал, обернувшись к зрителям и воскликнув:

– Только поглядите – Курт Мюнцер зовёт на помощь трущобных вояк, не хочет сам за свою хибару постоять!

– Довольно! – проревел самогонщик.

Через секунду о пол громыхнула брошенная алебарда, и он начал прямо тут же стаскивать старый колет[3 - Колет – мужская одежда, приталенная короткая куртка без рукавов (жилет) из ткани или кожи], громко сопя и бранясь сквозь зубы:

– Горлодёр мелкий, да я тебя одной рукой размажу…

С каменным лицом Гёц отступил от пыхтящего великана. Руки машинально расстёгивали пояс с пистолетом и кинжалом, крючки на одежде – взгляд пытался охватить поле предстоящей битвы перед воротами.

– Если обделаешься, Даголо тебе оторвёт всё, что Курт не сумеет, – предусмотрительно заметила Эрна, принимая оружие из рук бойца.

– Угу.

Доля истины тут есть, но они ведь оба знали: Гёц Шульц не станет за проигрышную партию садиться.

И тем не менее…

– Если обделаюсь, пусть Берт позаботится, чтобы для Даголо что-нибудь осталось, – сухо ответил он и перебросил через её согнутый локоть дублет[4 - Дублет – мужская одежда, короткая куртка из ткани или кожи с пришитыми, пристёгнутыми или привязанными рукавами], а за ним и рубаху.

Лицо женщины прорезала кривая ухмылка.

– Да, давай, петушись на здоровье. А я буду присматривать, чтобы тебе хвост не открутили.

– То есть… э-э… как обычно?

Люди собирались в большой круг. Неплохой способ выпустить пар без разбивания морд – и перегонных кубов тоже. Носатый Колум вовсю суетился и жал руки паре громил Даголо, принимая ставки. Трефы времени зря не теряют, даже если их главарю сейчас переломают кости.

Впрочем, за ставками Гёц не следил – сегодня ставили на него, так что ему достаётся забота другая.

Раздетый по пояс, Курт утратил остатки изящности: годы мало кому на пользу идут, особенно годы полной и насыщенной жизни ландскнехта. Но по сравнению с ветеранами с паперти он казался вполне способным соединить твой пуп с хребтом и проделать твоей головой несколько дырок в стенах, чтоб дышалось полегче. Под жирком на пузе и боках угадывалась настоящая броня из мышц, а россыпь уродливых шрамов яснее любых баек говорила о живучести здоровяка. Таких надвигающаяся старость сгибает с большим трудом, и только спустя не один год, потеряв наконец терпение, сметает с ног одним махом.

Самогонщик наклонил голову налево, потом направо, разминая бычью шею, помахал руками, обвёл гудящих зрителей хозяйским взглядом.

– Если ляжешь – Даголо ни пфеннига[5 - Пфенниг – мелкая медная монета] не получит! – крикнул он, оборачиваясь наконец лицом к противнику.

«Лучше бы тебе лечь, – раздражённо отметил Гёц, – не то Даголо сперва мне отвернёт башку, а потом придёт сюда сам и тебя в твоём же бренди утопит».

– Ты скалься, Курт, пока есть чем, – коротко проворчал он вслух и вышел вперёд на полусогнутых, поднимая сжатые кулаки на уровень лица. К чьему бы то ни было разуму взывать поздновато.

Осторожно семеня по небольшому пятачку, они обменялись парой коротких пробных тычков, чтобы прощупать друг друга и заодно разогреть толпу. Курт смотрел сверху вниз, краешек его рта то и дело норовил уползти к весело блестящему глазу. Гёц отвечал сосредоточенным взглядом снизу, держа челюсти и губы плотно сомкнутыми.

Мюнцер наконец ударил серьёзно, целясь в голову. Шульц резко присел и низко зарядил в ответ левой, целясь в живот – кулак соскользнул по вовремя выставленному локтю, но он тут же добавил правой чуть сбоку.

«Угх», – сдержанно оценил великан удар по рёбрам. «У-у-ух!» – громко вздохнула толпа, прикидывая, верно ли поставлены денежки.

Курт ударил снова, на этот раз метя чуть ниже; Гёц отразил выпад и тут же отшатнулся назад, уходя от следующего удара правой – этот бы точно выбил из его головы… что-нибудь скверно закреплённое. Левой он коротко ударил в ответ, отступил перед следующим ударом и снова ткнул, не особо рассчитывая, что удар достигнет цели – нужно пока лишь раззадорить великана.

Старый ландскнехт самую малость припадал на правую ногу. Чем больше приходилось наступать, тем сильнее ему это надоедало, тем больше хотелось задавить малявку и прекратить утомительную пляску.

Понемногу отходя назад и забирая влево, чтобы не врезаться в людской круг, Гёц своего добивался – Курт насел ещё сильнее, вознамерился отмолотить его как следует. Огромная правая ручища – наверное, последнее, что видели многие, прежде чем нырнуть во тьму; но на этот раз сокрушающий кулак летел в цель слишком долго.

Делец шагнул вправо, с лёгкостью отводя голову из-под лавины, и саданул хуком в правую скулу. Всё равно, что в стену треснуть; и всё же великан пошатнулся. Рыкнув, он неуклюже ударил сбоку, но Гёц присел и достал его тычком в грудь.

Свист, хохот и улюлюканье хлынули со всех сторон – наконец пошла настоящая драка!

Вместе с шумом на Шульца навалился и противник: пропустив несколько сочных плюх, он резко сократил дистанцию и тяжело обрушился сверху. Гёц качнулся в сторону от первого удара, отбил второй, коротко ткнул в ответ, но тут же пропустил третий – в плечо, в паре дюймов[6 - Дюйм – естественная единца измерения длины, соответствующая ширине большого пальца (около 25,4 мм)] от головы.

Пусть в выпад не была вложена вся внушительная масса этой туши, его хватило, чтобы пошатнуть невысокого капитана Треф и вырвать немного времени. Гёц отпрянул назад, но от того здоровенный кулак лишь немногим слабее напоролся на его висок.

«Ох, ё…» – оценка не успела промелькнуть в его голове целиком прежде, чем он рухнул вправо под чей-то истошный вопль: «Курт!!»

В глазах потемнело, звуки окончательно смешались в один звенящий поток. Шульц оттолкнул себя от грязного пола правой рукой и левым коленом, парой нетвёрдых шагов отошёл назад, отходя прочь от медленно надвигающегося Мюнцера. Тот больше не ухмылялся, на одну ногу ступал заметно тяжелее – начал-таки выдыхаться. Хороший момент, чтобы напасть, налететь с градом ударов, но пришлось использовать вырванные секунды, чтобы перевести дух и отогнать сотни мелких блуждающих огоньков, слетевшихся на звук хорошего щелчка по башке.

Гёц качнулся прочь от нового взмаха молота и снова зашёл справа, чтобы несколько раз садануть в толком не прикрытый корпус великана – резко, зло. У другого, без толстой шкуры и добротного жирка под ней, уже кости бы затрещали!

Курт трескаться не собирался. Не без труда Шульц отвёл неуклюжий тычок в грудь, а после шагнул вперёд и достал правой до челюсти. Здоровяк выдержал – и в ответ просто сгрёб его за шею.

Почуяв смертельную хватку, он впервые за полгода ощутил лёгкое дуновение паники и принялся остервенело молотить в открытый живот.

Медведь зарычал, но ослабил объятия и оттолкнул его – заехав напоследок волосатым кулаком в лицо.

«Сука, зубы!» – только и успело пронестись в наполненной звоном голове, пока Гёц неловко взмахивал руками, теряя равновесие, и брякался на задницу. Самогонщик громко стенал, согнувшись и придерживая брюхо.

Люди вокруг большей частью то ли притихли, то ли просто оказались заглушены ударами сердца – Гёц не вполне разбирал. Да и хрен бы с ним. Сейчас его занимало только одно – встать раньше, чем Курт очухается.

Оказавшись снова на ногах, он нетвёрдо шагнул вперёд, к полусогбенному здоровяку. Руки осторожно прикрывали подбородок и живот от ещё одной хорошей затрещины – после такой подыматься будет куда как тяжелее.

На хороший удар великана, однако, не хватило – только на неловкий взмах свободной рукой. Шульц оттолкнул её и с удовольствием засветил ландскнехту под глаз, а следом наотмашь приложил левой в середину широкой морды, да так, что кровь хлынула из прибитого носа.

Уже не в силах противиться силе удара, обмякшая туша грузно повалилась на пол, и лихое гиканье Треф понесло её по реке поражения к устью тягостных болезненных раздумий. А их Король, склонив голову и опираясь ладонями о колени, не мог решить, порадоваться ли тихонько своему успеху или громко проблеваться.

Остатки изрядно потрясённого разума робко подсказывали, что ни то, ни другое не очень подходит, а потому он с трудом выпрямился, запрокинул голову и возопил:

– Эрна-а-а!

Прошло несколько непростых и очень, очень мутных мгновений, пока он не почувствовал под рукой крепкий локоть и не позволил себе навалиться на него половиной массы. Не то, чтоб она больше не выдержала, конечно. Просто целиком повеситься на бабу сейчас означало попрощаться со всем авторитетом, выбитым из внепланового боя в неравном весе.

– Живой? – негромко спросила женщина – хотя, может, и прокричала ему в ухо со всей дури?

«Пойдёт», – промычал Гёц в ответ и качнул головой, чтобы совсем всё стало ясно.

Сфокусировав взгляд на приунывшей и попритихшей части круга, он поднял руку вверх и громко проговорил, когда гомон прекратился и за спиной:

– Уф-ф… Вы! Когда этот хер моржовый очнётся, передайте ему, что барон ждёт свою долю до заката!

Он моргнул, сгоняя пелену с глаз, и угрожающе прищурился на самогонщиков. Как они смотрят? Со страхом, или едва сдерживают злобу?

– Эй! Я понятно выражаюсь?!

– Да, Гёц, мы усекли!

Смелость взял на себя низенький солдат в зелёном чепце. Его имя болталось где-то на краю памяти и никак не шло на ум, но это и не важно.

Наклонив голову, Гёц сплюнул скопившуюся во рту слизь с мощным привкусом железа. «Вот же срань Бёльсова!» – с отвращением подумал он, наблюдая за мерзкой тягучей ниткой, свесившейся от нижней губы до колен, и нетерпеливо утёр рот запястьем.

– О, мой герой! – едко оценила Эрна и осторожно потянула его в сторону выхода.

Шульц мягко высвободил локоть – кажется, он всё же сумеет пройти ещё десяток-другой шагов самостоятельно. А там, глядишь, не придётся обратный путь проделать у Берта на плечах.

– Всё, война закончена на сегодня! – крикнул он уже своим.

Одобряющий гул был ему ответом. Но стало бы куда веселее, догадайся кто-нибудь тряхнуть кошель с выигрышем.



***

– Да благословит Единый кулак Короля Треф и его железную башку! – воскликнул Носатый Колум со стола, размахивая звенящим мешком с мелочью.

Трефы дружно замолотили кружками, создавая триумфальный шум – щитов и мечей они сроду не имели. Более многочисленные громилы Даголо поддержали нестройным гулом одобрения и смешками.

Гёц лениво помахал куском сырого мяса и приложил его обратно к лицу. Со скамьёй под задом и кружкой пива в руках он почти мог почувствовать себя в порядке. Только бы теперь не дёргаться.

– Молодца, Готфрид, хорошо выпендрился, – заметил Карл и отсалютовал кружкой.

– Я прям до усёру счастлив, как видишь. И вообще, кто это говорит? – Шульц демонстративно провёл рукой перед глазами. – В глазах дым стоит до сих пор. Эрна, это ты?

– Нет, я здесь, – подала Эрна голос сбоку. – Ты б ещё с Мюнцером нашего принца спутал!

От улыбки её лицо становилось почти приятным, но уж точно не женственным. Короткий приплюснутый нос, подбородок широкий и сильный, разве что только без щетины, высокий лоб словно делит надвое уродливый косой рубец – явно не от пьяной драки след. Если смотреть издали, и не скажешь, мол, «экая баба страшная» – обычный душегуб в чулках, потёртом бычьем колете и при мече, даже голос невысокий и резкий. У башмачников и медников, к которым она приходит за долгами, похабные мысли вряд ли случаются.

Франт двумя пальцами заправил длинную светлую прядь за ухо и бросил в женщину сухарь.

– Зря ты ёрничаешь, – добавила она, смеясь. – Мюнцер получил по морде, бухтеть больше не будет. Старик и дальше будет получать долю и бренди. Чего рожу кривишь?

– Да, на какое-то время его присмирили, – проворчал Карл в ответ. – А через месяц снова в бутылку полезет. И мы снова попрёмся всем Грушевым Садом на матч-реванш?

Гёц вдруг обнаружил, что от слова «реванш» его слегка подташнивает. Что-то новенькое – может быть, возраст сказывается?

Эрна сжала пальцы в кулак и жёстко произнесла:

– Реваншей не будет. Ещё одна выходка – и я лично засажу ему в глаз из арбалета.

– Угу, – пробормотал Шульц из-за мясного ломтя. – Никто не скажет, что его не предупреждали. И у остальных меньше будет охоты бегать на поклон к Тиллеру или другому какому бесу.

– Её не было бы вовсе, устрой мы показательную порку, – возразил Карл.

Порой казалось, ему не терпится тоже как-нибудь попортить смазливое личико, чтобы поднабрать солидности. Бледный, с тонкими чертами и низкими скулами, он больше походил на кальварского дворянина, чем папашу-южанина – кроме, конечно, больших синих глаз и страсти вырядиться так, чтобы все обалдели.

Будь Готфрид человеком более сентиментальным и наивным, мог бы, пожалуй, разглядеть на месте младшего Даголо меньшого брата, не так давно вышедшего из поры юношеских кутежей и выходок и теперь рвущегося себя проявить, сходу набить очков новеньким мечом. «Знаю, что ты жаждешь украсить башмаки чужой кровью, – сказал бы он ему, – но, если надеешься занять место папки и стать настоящим бароном, пора бы начать соизмерять варианты».

Ну, или как-нибудь попроще и покороче. Казалось бы, разницы между ними всего лет шесть, но и того довольно, чтобы приходилось цедить слова средним ситом. Понятно, если ещё надеешься, что их не пропустят мимо ушей.

Но Карл Даголо не был его младшим братом, а значит великие мудрости лучше оставить при себе.

– Вот и мяфо! – громко прошамкали у Шульца над ухом.

Скособоченный лысый старичок ловко подсунул румяные отбивные женщине и франту, а после замер с самым большим и сочным куском в руках.

– Гоффит, ишо есть, шем шефать?

Делец оскалился полным рядом зубов.

– Зубная Фея его пока бережёт, – хмыкнула Эрна, осторожно тыкая ножом в дымящееся мясо.

Старичок широко улыбнулся в ответ, демонстрируя несколько кривых жёлтых отростков, которые только чудо в дёснах удерживало. Вилли-Мясник был лучшим кулачным бойцом в пору их с Даголо-старшим молодости, а потом случилось страшное – он постарел, не отыскав занятия получше.

Впрочем, Вилли так лучился жизнелюбием, будто о большем и не мечтал. Но его четыре зуба, трижды переломанный нос, не разгибающаяся рука и прыгающая походка наводили Готфрида на определённые размышления. Например, о том, как он жрёт проклятое мясо, которое обожает до визга? Неужели даёт жевать собаке, как болтают?

Некоторые ответы лучше не знать, пожалуй.

– Спасибо, Вилли, отбил так отбил, как всегда, – сдержанно поблагодарил Гёц. Мясник хехекнул, фамильярно хлопнул его по плечу и поскакал обратно на кухню.

– Эй, Вилли! – крикнул Колум вдогонку. – Десять к одному на поросёнка!

– Тфа шуба штафлю! – бодро отозвался старик, вызывая очередной приступ хохота.

Шульц проводил его мрачным взглядом и отхлебнул из кружки.

– Кажется, пора завязывать с кулачными боями. Пока могу ходить прямо и есть по-людски.

– Ха, это-то, скорее, заслуга Дворбака, – усмехнулся Карл. – Каково, интересно, позволять цвергу шерудить у себя во рту?

– Не терпится узнать – могу дать повод, – бесцветно ответил Гёц и бросил сырое мясо на стол.

Цверг, не цверг, лесная фея или ещё какая диковинная скотина – какая к Бёльсу разница? Это же Кальвар, если хорошо умеешь делать своё дело – никто не спросит, растёт ли борода у твоей мамаши и сколько клиентов у неё бывало за день. А Дворбак при всей незамутнённо цвергской наружности зубы ставил лучше, чем любой умелец нормального роста отсюда и до самого сердца империи.

– Носатый, поди-ка сюда! – крикнул делец, подцепил отбивную ножом и осторожно опробовал зубы на краешке куска.

С неудовольствием он отметил лёгкую боль в дёснах. Явно ещё пару дней будет донимать, и всё же она не помешает ему сжевать проклятый шмат мяса, как подобает победителю и состоятельному кальварскому господину.

– Тут, капитан.

Колум замер в шаге от стола, обвёл капитанов лисьим взглядом и лениво стянул чёрный берет с головы.

– Какой улов?

Носатый потряс мешочком. Мелочёвка, что у кого нашлось по карманам. Вот тем и плохи спонтанные поединки. Если люди идут работать, а не глазеть, серьёзные деньги никто с собой не потащит.

– Одиннадцать пфеннигов с мюнцерят, двадцать пфеннигов и четыре талера[7 - Талер – мелкая серебряная монета] – с ребят Даголо…

– Сколько-сколько? – На протянутой ладони среди потёртых двушек, трёшек и увесистых грошей[8 - Грош – крупная медная монета] лежали настоящие белые монеты. Архиепископ Аргебуржский с талера показал Готфриду благочестивый жест и отвернулся боком, обратно в чеканную позу.

– Карл, ты против меня ставил, что ли?

Франт пожал плечами. Колум помахал беретом и вежливо произнёс:

– Спасибо, герр Даголо, сегодня я буду спать не один.

Да уж действительно, только шлюху и можно на эти слёзки купить. Делец отодвинул мясо, одним махом проглотил то, что оставалось в кружке, и поднялся из-за стола.

– Недожарено, – хватит вкуса крови на сегодня. – Пускай Мясник сам это жрёт.

– Не станешь отца дожидаться? – буркнул Карл с набитым ртом.

– Дойдёшь сам до Вихря, или Берта позвать? – добавила Эрна, окидывая его внимательным взглядом.

Будь мессер Шульц человеком более сентиментальным и наивным, попытался бы разглядеть в этом вопросе заботу – но для этого слишком уж хорошо он её знал.

– Ждать не буду, папенька. По дороге не свалюсь, маменька. Другие вопросы? Нет? – Он нахлобучил на голову чёрный берет – такой же, как у Колума, только украшенный кованой железной трефой. – Тогда мне пора сделать ещё денег.



***

По счастью, своим кусочком Грушевого Сада Готфрид мог управлять, сидя в кресле и держа одной рукой что-то холодное у головы. Какое-то время. Во всяком случае, пока каждый, кого с этого кресла нельзя окинуть пристальным властным взглядом, не начнёт чувствовать себя слишком независимым и ничем ему не обязанным. Трефы – банда небольшая и сплочённая, в какой-то мере даже «приятельская». Пока она оставалась такой, у их капитана в запасе всегда имелось достаточно времени, чтобы оклематься после боя.

В Кальваре много людей, и каждый усердно пашет, как завещал Господь всякому нормальному человеку. Пускай от сохи его и отделила уж пара-тройка предков. А после праведных трудов всякий нормальный бюргер[9 - Бюргер – добропорядочный солидный горожанин; нищий на паперти – не бюргер] желает дать себе волю, отдохнуть всласть и немножко впасть во грех, чтоб было о чём рассказать на исповеди в седьмой день. Пропустить бренди или хоть кружку пива, поблудить, метнуть карты или кости, поставить на лошадь и поорать на ипподроме, молотя кулаком по ограждению; для тех же, кому хотелось крови, в Кальваре дрались псы, петухи и люди. И за всем этим тоже нужно кому-то приглядывать.

Двадцать лет назад лихой кондотьер[10 - Кондотьер – командир наёмной солдатской компании в южных краях] Пьетро Даголо любезно предложил свою кандидатуру и перевешал конкурентов на грушах, которые в Грушевом Саду тогда ещё не повырубили окончательно. Так валонский авантюрист стал видным герром в вольном городе далеко к северу от родных краёв. Кальвар рос на привилегиях, как на дрожжах, и маленькое владение Даголо росло вместе с ним. Теперь ему потребовались собственные «вассалы», чтобы управлять делами, пока сам «барон» сидит в помпезном особняке и утирает сливки с седых усов.

Трефам, скромным и сметливым ребятам в тёмных костюмах и лихо заломленных беретах, достались несколько кабаков и лавок, а ещё закладная контора, в которой Король Треф и расположил «ставку». Самый простой расчёт – где больше всего денег и проще всего оборону держать, там и надо спать. С кинжалом под подушкой и парочкой громил в соседней комнате.

Тем не менее, вечером того же дня Шульц проводил время не там, в блаженной полутёмной тишине наедине со златом, а в трактире «Вихрь Бовриса» на противоположной стороне улицы. Именно сюда местные обычно и залетают радостным вихрем, узнав, что их лошадь пришла первой… или неторопливо заходят с хмурыми рожами при любом ином исходе.

Во внушительном зале «Вихря» и пили, и спорили, и резались в карты за тонким бортиком, отделяющим для порядка игорный угол. Много людей, много шума – совсем не то, что нужно голове после пары отменных затрещин, но «королевская приёмная» – маленькая пристройка к залу, выдающаяся на улицу – как раз на этот случай была обшита со всех сторон толстенными досками. И ещё чтобы никто не услышал лишнего снаружи.

И на случай, если кто-то ухитрится протащить в кабак аркебузу и наугад пальнуть сквозь дверь. Как хороший организатор игр, Готфрид старался предусмотреть все варианты.

Распахнулась маленькая дверца, прорезанная между пристройкой и баром – чтобы не гонять мальчишку за добавкой каждый раз, а просто протягивать руку и орать на трактирщика лично. Данек как раз просунул в окошко широкую плоскую рожу и озабоченно сообщил:

– Самогонщики здесь!

– Курт пусть заходит, остальным пива налей. Только пива. И кружку сюда, – бросил Гёц, откладывая конторскую книгу. Записи о деньгах – каким же ещё увлекательным чтивом занять себя в ожидании? Почему-то от душеспасительных книжек прибытки не растут.

Через минуту Мюнцер протиснулся внутрь, громко сопя, сжимая в кулаке поблекший солдатский берет. Тёмные волосы с густой проседью торчали во все стороны, словно у дверей кабака он долго мялся и чесал макушку и лишь затем решился зайти.

Оценивающим взглядом одного левого глаза он окинул Короля Треф и крякнул:

– Клянусь Святым Дидериком, отлично выглядишь!

От любого другого такие слова прозвучали бы откровенной издёвкой. Но на мясистом лице самогонщика уже расцвели три впечатляющих синяка, правый глаз заплыл вовсе, а расквашенный нос покраснел вдвое круче, чем обычно. Под вечер вместо чёрных волосков из ноздрей торчали во все стороны кусочки губки.

Не дожидаясь приглашения, великан плюхнулся напротив и указал пальцем на губку.

– Неплохо ты меня разукрасил, признаю. А это что же, мне? – Подняв кружку со стола, он заглянул внутрь, пожал плечами и сделал солидный глоток. – Ну, нос-то воротить не буду, но это… Гм… Это ты что же, умаслить меня думал? Этим?

– Просто вежливость. Мои ребята сняли с твоих пару грошей, когда ты лёг.

Кроме того, смазанный пивом разговор и потечёт легче… И больше шансов, что упрямец наконец будет слушать не только себя.

– Я надеюсь, ты намерен нашего уговора держаться?

– А ты меня сюда клятвы давать позвал, что ли? – Уцелевший глаз Курта опасно сощурился, но Готфрид покачал головой. – Конечно. Уговор есть уговор. Заплачу я уроду жадному. Но, Гёц, Единым клянусь – он нас несправедливо обдирает!

Палец самогонщика поднялся к потолку и принялся выписывать в воздухе угрожающие кренделя.

– Люди недовольны, Гёц. Старик совсем краёв не видит. Я с каждого талера почти половину отдаю! Давно пора поискать барона получше. С Тиллером всё было уже на мази…

– Курт, Курт, – Шульц поднял руку. – Я тебя утром не просто так лупил. Теперь я буду говорить, ага?

– Ну, валяй, ссы мне в уши, гауптманн, – проворчал Мюнцер нехотя, возвращаясь к пиву.

Гёц вздохнул, прикидывая, как бы проговорить всё необходимое, пока кружка не опустела.

– Ты и Тиллер в Кальваре люди новые и явно не сечёте, как тут всё работает. У нас тут не дворянская вольница. Хочу тому присягаю, хочу другому – эту хрень для рыцарей оставь. Здесь всё давно схвачено наверху. Даголо варит бренди, поит мужиков, торгует шлюхами, организует игры и ставки – в другие дела не суётся, но и другие к нему в Сад не лезут. Пока была война, Тиллер был Кальвару полезен, потому Лига его и приняла. Но за шашни с тобой он в любой момент может вылететь жопой вперёд. Скоро ему об этом напомнят, и он уговором с тобой подотрётся. А потом придёт Карл с Эрной и Бертом. И запихнут они тебя в одну из твоих новеньких бочек вниз головой. Улавливаешь мысль?

– Стелешь-то ты гладко, – буркнул Курт, шумно отодвигая от себя кружку.

Готфрид, не отрывая взгляда от расплывшейся рожи, протянул руку к дверце, распахнул её и пару раз с силой хлопнул ладонью по столешнице. Через миг ему просунули вторую порцию, которую он тут же водрузил на стол перед ухмыльнувшимся самогонщиком.

– Удобно как устроился, – подняв кружку, он добавил: – Это я про Старика. Ты-то у него в любимчиках ходишь, да, Гёц?

– Одной рукой он даёт мне скачки, а другой повышает сборы со всех игр, – сухо отрезал Шульц, затем раскрыл учётную книгу на середине и подвинул её на середину стола. – Вот, полюбуйся, если не веришь.

Мюнцер смотреть не стал. Только отпил и вздохнул.

– Ах, ну надо же – не меня одного имеют! Ну, и кто же нам, сирым и убогим, поможет? Пойдём к этой твоей Лиге на поклон? Или, может, с утра попрёмся в собор вместе со старухами, у Единого защиты просить?

– А никто нам не поможет. Проблема наша – нам и разгребать. Пока Старик у руля, всё будет так, как он решил.

Великан молчал, задумчиво болтая пиво в кружке. Думал. Осторожничал. Наконец, прищурив глаз, медленно произнёс:

– Малыш Карл устал ждать?

– Карл? – Готфрид демонстративно фыркнул. – После утреннего ты думаешь, что он справедливость восстановит?

– Я думаю, – с хитрым заговорщическим видом Курт придвинулся к столу и многозначительно понизил тон, – когда папка врежет дуба, молокососу нас слушать, если он не хочет со Стефаном и другими быками носиться по всему Саду и каждую дыру пальцем затыкать.

– Ну, что же, Курт, план прекрасный, – похвалил Готфрид, качая головой, – Был бы, будь Карл алчным соплежуем. Придётся нам обойтись без него.

– Нам, значит?

– Это ведь не я глотку надрываю и болтаю всем, как несправедливо меня обдирают. Я предлагаю разобраться самим. У меня в банде всего шестнадцать человек, так что сам я бы не управился. Но раз уж и тебя припекло…

Отставив пиво в сторонку, Курт задумался, глядя поверх головы хозяина и барабаня пальцами по столу. Обдумывает, собака, не будет ли выгоднее откланяться и побежать к Даголо на поклон с доносом.

Если утренние затрещины не оказались чересчур сильными – а Гёц всё же умел соизмерять удары, – должен бы смекнуть, что он чуть ли не последний, кому Старик поверит.

– Бесплатно мы за тебя шею подставлять не будем, – медленно прогудел он наконец.

– Я плачу аккуратнее, чем любой герцог.

– Моя цена – моя винокурня. Вся. Больше никаких поборов, и я сам выбираю, кому сколько продаю, ага?

– Справедливо, – кивнув, делец поднялся из-за стола, сплюнул в ладонь и протянул её самогонщику. – Я тебе шепну, когда пора будет действовать.

Неторопливо, чтобы не тревожить ноющие рёбра, Курт встал на ноги, нависнув над столом и Готфридом, и пожал руку, свалившую его с ног двенадцать часов назад. Глядя в серьёзное лицо заговорщика, он добавил с кривой усмешкой:

– Не сверли меня так глазами, гауптманн. Знаю я, проболтаюсь – спалишь меня нахер вместе с винокурней. Я и не думал трепаться. Да и кто поверит старому вздорному горлопану? Служба за колотушки, скажи тоже!




На пороге


Когда в дверях трактира появился великан с расквашенным лицом, Ренато Штифт был уверен: сейчас начнётся свалка. Впрочем, дельцы из северных городов не переставали его удивлять. Сегодня утром он видел, как непочтительному должнику сломали три ребра, в обед услышал о поединке на главной винокурне Сада – а под вечер те же драчуны собираются за пивом в укромном уголке за толстой дверью.

Спутники здоровяка, рослые мужики в пёстрых ландскнехтских куртках с широкими рукавами и разрезами, тихо потягивали пиво за баром, пока командир не прогрохотал у них за спинами сальную остроту. Широкомордый трактирщик фальшиво хохотнул вместе с ними. Ландскнехты посмотрели с подозрением, опустошили кружки и ушли. Три лавочника за ближайшим столом вздохнули с облегчением и потребовали добавки. Вряд ли здесь кто-то не заметил эту яркую братию, но все чересчур заняты, чтобы смотреть.

Лишь один щуплый человек с ежиной мордочкой не спускал глаз. Притаившись на краю шумной компании ткачей, он никак не меньше получаса дул одну и ту же кружку пива. Потому как подозрительно зыркал в сторону таинственной двери чаще, чем прихлёбывал.

Ренато мог его понять. Грушевый бренди – вот настоящая гордость Кальвара, а местное пиво – просто горькая пенная моча. Но оба соглядатая нуждались в ясной голове, так что бренди хлестало только их прикрытие.

Штифт, скажем, прикрывался троицей оборванных ветеранов. Изредка он вставлял пару слов в стариковскую перебранку, жевал краюшку серого хлеба, прикладывался изредка к кружке. Наблюдал. За пёстрыми ландскнехтами-самогонщиками, за серыми Трефами, за «коллегой» в таком же, как у него, блёклом стареньком дублете и высоких башмаках, забрызганных дорожной грязью. Долговязый ткач справа от «ежа» вдруг громко захохотал и приятельски хлопнул его по спине.

– Хорош, – тихо оценил Штифт.

– Я-то? Уж это-то да!

Ближайший сосед шпиона, кривой и хромой старикан, на слух не жаловался точно. Во всяком случае, когда говорил человек, четыре дня кряду ставивший выпивку.

– Да, Уве, и ты здорово с фитилём придумал.

Дверь открылась снова. «Ёж» сгорбился; Ренато же поднял кружку и хорошенько отхлебнул, заодно рассматривая второго избитого человека. Низенький, но крепкий – едва ли этот типус когда-нибудь ложился спать натощак. Лицо круглое, гладкое, с самым лёгким румянцем, нос короткий, глазки маленькие, губы плотно сжаты – такое можно увидеть за каждым вторым прилавком в городе, кроме фингала не за что и зацепиться.

Из-под чёрного дублета с крайне скромными разрезами выглядывал ворот крепко застиранной рубашки, а вместо чулок ноги закрывали широченные мужицкие портки. Если солидный господин так наряжается – значит, хочет намекнуть, что готов хоть сейчас подвернуть штанины и пройти куда-то по колено в чём-то.

Шпион легонько тряхнул отвлекшегося Уве за плечо. Дед медленно повернул голову, уставился осоловело, но с самой искренней благодарностью.

– Смотри, это он? Готфрид Шульц?

– Ага, это и есть Король Треф, точно-точно, – авторитетно подтвердил ветеран и отхлебнул бренди, не поморщившись. – Тута всё его. Выпивка, карты, закладная там, напротив…

Значит, этот самый серенький коротышка с лицом счетовода утром свалил того великана, который ни под одной притолокой не помещается? Пожалуй, в переулке к нему лучше не подкрадываться.

– Да, Уве, ты говорил. А глянь-ка теперь вон на того, мелкого с ежиной харей, он сейчас стакан взял и на Шульца пырится. Видел его раньше?

– Видал. Я как-то сунулся к нему, грю, милок, угости ветерана битвы под Штагерсвальдом, а он мне: «Пшёл», – сообщил Уве незлобиво, как человек, который, в общем-то, привык слышать это слово. – Ну, я и пшёл… Этот хер небось тоже повязанный, а мне на кой ещё одна дыра в пузе?

Простые выпивохи нет-нет, да и поглядывали на мессера Шульца, но больше украдкой. Пара лавочников, напротив, подошла к бару и завела с «Королём» разговор. Тот отвечал скупо. Один торгаш отпустил шутку, второй громко захохотал, Шульц чуть улыбнулся и направился к выходу.

Напоследок он окинул зал хозяйским взором, и Штифт взглянул в лицо кальварской преступности – спокойное, властное, вполне уверенное в своём положении и в завтрашнем дне. Впрочем, верно ли его «преступником» честить? Когда далеко на юге Штифт с приятелями забрался ночью в цвергский банк и вскрыл там сейф с деньгами, это было преступлением и по духу, и по букве закона. Попадись он в тот раз – его вздёрнули бы на площади, а всякий добрый бюргер показывал на пляшущее в петле тело и говорил сыну: «Не будешь слушать меня, щенок, кончишь как этот!»

Но в Кальваре грань расплывалась даже сильнее, чем на родине Ренато. Вместо того, чтобы охотиться на всех вымогателей, контрабандистов и самогонщиков, усмирять оставшихся не при деле ландскнехтов и воевать с буйными мастеровыми, кальварские патриции просто договорились с ними, допустили до общего пирога и установили скромный сбор на нужды города и представительские расходы. Не будет же какой-нибудь герцог Арлонский с родословной до колен садиться за стол с ремесленниками и головорезами.

В коронных землях имперские агенты ловят всех, кто гонит самогон без высочайшего дозволения, и топят в их же продукте. В этом чудесном уголке тем же самым занимается Пьетро Даголо, а после жмёт руку бургомистру, капитану стражи и епископу. Остаётся ли преступление преступлением, если за него никого не вешают?

Что ж, коль скоро имперская казна не получает за это свою долю, для них преступная гнусность несомненна.

Добропорядочный негодяй удалился; вслед за ним метнулся и ежиный человечек. Бывает он тут, значит. Значит, можно проследить за ним позже. Оно, конечно, в шпионском деле откладывать на потом – опасная затея, но сейчас важнее дождаться другого человека.

Тот появился вскоре. Юный пилигрим в серой латаной рясе, скрывающей костлявое тело, степенно вошёл в трактир, потребовал себе воды и осмотрел ближнюю часть зала в поисках свободного места. Штифт подвинулся, освобождая край лавки для его тощей задницы. Прихлёбывая водичку, юноша плюхнулся рядом с мужчиной, покосился на окосевших ветеранов и проговорил:

– Штифт, я со всеми…

– После, – коротко перебил Ренато.

Пусть щедрость остаётся единственным его пороком, о котором старые пьяницы могут растрепать. Невозмутимо он допил дерьмовое пиво, поднялся на ноги и легонько – чтобы не свалить на пол – хлопнул ветерана по плечу.

– Ладно, Уве, бывай. Пора мне.

– Дай Ед’ный тебе здоррровья! – пожелал пьянчужка напротив, а Уве быстро поддакнул, не переставая хрустеть сухарём.

– Кончали б сегодня надираться, – заботливо добавил шпион напоследок, сгребая с лавки мятый берет и когда-то зелёный плащ, и пошёл вслед за юношей к выходу. Спокойно, не торопясь, машинально оценивая, кто из сереньких ребят повернёт голову в его сторону.

У них тоже имелись заботы поважнее, впрочем. Похоже, в другом углу кабака карта пошла кому-то слишком хорошо, так что из шумной духоты Ренато перешёл в приглушённый сумрак улицы никем не замеченным.

Грушевый Сад, вотчина Пьетро Даголо и центр развлечений вольного города Кальвара – не самая благовидная его часть, но вполне приличная, если знаешь, с чем сравнивать. Трущобы к юго-востоку – вот настоящая выгребная яма с грязными кривыми улочками, в которых дома по нескольку этажей плотно жмутся друг к другу, а на каждом этаже так же плотно жмутся бедняки в холодные ночи. По словам Уве, с появлением «синей» банды Рудольфа Тиллера жизнь там стала поприятнее. Сие означало: если нелёгкая занесёт тебя в ту сторону при свете дня, вероятно, тебя уже не зарежут из-за башмаков.

В Саду же всё было вполне чинно и благородно. Хотя неподалёку от трактира Ренато и его спутник заприметили и группку подозрительных типов, и мочащегося на угол дома работягу, все они тихо и скромно проворачивали свои делишки в переулках. На главной улице, у всех на виду – никаких возмутительных непотребств. Кроме стайки-другой шлюх, но эти входили в комплект местных развлечений.

– Паренёк, будь они хоть вдвое пьянее, болтать при них не надо, – произнёс Штифт, когда они отошли на почтительное расстояние от разочарованно фыркнувшей девки с задранной юбкой. – Эта пьянь не разбирает половину того, что ты говоришь, но отлично всё запоминает и перебалтывает. Поэтому они наши лучшие друзья, пока мы помалкиваем, наливаем и слушаем. Усёк?

– Ты так и будешь называть меня «Пареньком»? – хмуро спросил юноша вместо ответа.

– Кликухи погромче не заслужил ещё. А имя у тебя больно хорошее для этого места.

Дагмар Штарс, ничего себе. Штифт в его возрасте не мог позволить себе такую роскошь, как фамилию и место в богословской школе. Но Пареньку высшие материи, видать, чересчур скучными показались, вот он и начал стучать на вольнодумающих школяров и профессоров, а потом и вовсе бросил учёбу и увязался за агентом.

Как результат – нынче он со слегка обвисшей на костях одеждой, бледной рожей со впалыми щеками и горящими глазами больше походил на студента-артиста, а не теолога, и всё же казался вполне довольным. Иногда.

– В этом омерзительном городе порок на каждом шагу, – о, сейчас-то он доволен не был. Но то было недовольство, направленное наружу. – Что ещё можно сказать о нём, если даже в левистерианской бане падших девок предлагают?

Святой Левистер сказал: Чистота есть благо и Орудие Веры; посему основанный им монашеский орден посвятил себя очищению паствы от грязи телесной, духовной и вероучительной, для чего повсюду открывал благочестивые общественные бани. Ну, пожалуй, в основном благочестивые. Ренато усмехнулся.

– Как удобно. Измарался, отмылся – и тут же на исповедь! – Бросив взгляд на непроницаемое лицо спутника, он продолжил уже серьёзно: – Ладно, мы здесь не за тем, чтоб монахов пороть. В нашем деле любой порок – это ключ, рычаг для давления, помнишь?

– Конечно.

Юноша отрывисто кивнул, не поворачивая головы – смотрел прямо вперёд, сквозь полумрак, в сторону цели их вечернего путешествия. Надо бы велеть ему оглядываться почаще.

– Только на кого давить будем?

– Посмотрим. Ты хотел мне что-то сказать в кабаке?

– Да…

Штифт мельком глянул назад, тронул широкий рукав пилигримской рясы и свернул в переулок. Вот теперь, спохватившись наконец, Паренёк тоже осторожно зыркнул по сторонам, покуда плавно и непринуждённо поворачивал, не отставая ни на полшага. Ловко движется, внешне ничем себя не выдаёт. Только бы ещё поменьше во всяких фанатичных мыслях витал.

– Я встретился с твоими ребятами и передал им адрес. Где-то через час начнут подтягиваться по одному.

Пришёл черёд мужчины молча откиваться, думая о своём – на этот раз о толстяке, возлежавшем у следующего поворота. Свернувшись калачиком, пьянчуга обнимал какой-то свёрток. На первый взгляд, картинка вполне безобидная.

Но всё же мысленно Ренато ощупал широкий кинжал за поясом, шило в рукаве, ножик над лодыжкой, в тысячный раз прикинул, как быстро он может достать каждый из них. Пьяница не шевельнулся, когда они прошли мимо, и проверять не пришлось. На этот раз.



***

«Гнёздышко» для Штифта приготовили за десять дней до того, как его нога пересекла городскую черту. Двухэтажный домик стоял на северо-восточной окраине Грушевого Сада, прямо у канала. Триста шагов вверх по улице – и ты на пороге района ткачей, столько же вниз – упрёшься в меньший из двух мостиков. К воде дом обращался глухой стеной, так что в этот раз о прыжках в воду можно забыть.

Смеркалось. В направлении от моста показался белобрысый здоровяк Ганс в латаной куртке. Тем же путём вскоре проследовал ссутуленный Тихий Эгберт. Задержавшись на лестнице, он опасливо покосился на запертую дверь первого этажа. Хозяин-лавочник получил изрядную сумму за то, чтобы держать язык за зубами и временами исчезать по важным делам.

Шпионы успели выпить по полкружки грога в ожидании низенького крепыша Йохана Язвы, что по верёвке вскарабкался в окно, выходящее на засранный задний двор. Предосторожность, пожалуй, излишняя, но спорить с Йоханом – хуже язвы.

Паренёк подал Йохану его кружку. Штифт внимательно посмотрел на мужчин, заполонивших комнатушку. Эгберт сидел на окне, покачивал ногой, изредка поглядывал в щёлку между ставнями. Ганс сидел за маленьким столиком в центре, отчего стол казался ещё более утлым, а помещение – ещё более тесным. Йохан опасливо потыкал пальцем в древний потёртый сундук и развалился на нём, вольготно подперев спиной стену и закинув ногу на ногу.

Серьёзные, сдержанные ребята, каждый по десятку лет на службе разменял – кроме юнца Дагмара. Впрочем, и в его ловкости Ренато мог не сомневаться, иначе бы и не взял с собой. В имперской разведке совать новичков жопой в костёр принято точно так же, как и везде, но только если это не грозит всю операцию подпалить.

– Докладывайте, ребятки, – произнёс старший агент и указал кружкой на блондина: – Ганс, пришёл первым – так и начинай.

– Меня в первый же день взяли докером… Вверх по реке, из Хафелена, везут сахар, пряности, табачок… всякое добро из колоний. Вниз по течению и по каналу спускают баржи с шерстью, зерном, ячменем, хмелем, грушами. Из Кальвара в три стороны вывозят ткани и бренди. Много. Другого барахла – меньше. Работы завались, в доках берут всех. Гербовая стража присматривает за рынками и домами купцов. В конвой купцы обычно нанимают ребят Тиллера.

Здоровяк говорил так же неторопливо, как двигался, точно опасался, что слишком разгонится и уже не сумеет остановиться. Вместе с тем такая манера очень помогала его маске тугоумного облома.

– Дай угадаю: если их не нанимают, они сами же лодку грабят? – мрачно осведомился Паренёк.

Ганс пожал плечами.

– Иногда они. Иногда не они. Чем дальше от города, тем опаснее.

Он нахмурился и поджал губы, аккуратно сметая ладонью хлебные крошки в одну кучку в центре столика. Ренато молчал, терпеливо ждал, пока «докер» выскажет, что у него на уме:

– Сегодня утром к капитану одной лодки приходили двое в зелёных кушаках. Громилы ткачей. Капитан много задолжал банку Дьяубергов. Ткачи сломали ему левую руку и правую ногу. Ребята в доках говорят, мастеровые давно для цвергов деньги выбивают. – Ганс оторвал взгляд от крошек, приподнял могучие плечи до загривка и подытожил: – Всё.

Штифт коротко кивнул и повернул голову к окну.

– Эгберт, мастеровые – твоя работа.

– Ну, в цех-то попасть не так просто, – голос Эгберта был низким от природы и приглушённым от привычки; лучше для увещеваний за кружкой и соблазнения и не придумаешь. – Но мне дали работу в красильнях, на той стороне Рёйстера. Вайду, кошениль[11 - Вайда – растительный краситель жёлтого цвета; кошениль – красный краситель животного происхождения] и остальное дерьмо с причалов перетаскивать и размешивать.

– То-то тут вонь, как в сральнике, – пробормотал Йохан.

Ганс сдержанно улыбнулся, Штифт жестом велел шпиону захлопнуться и кивнул Тихому, чтобы тот продолжал.

– Всеми мастеровыми заправляет гроссцехмейстер Дирк Ткач. Я его не видел, но мужик суровый, говорят. К ткачам и красильщикам стража вообще не заглядывает – они и так по струнке ходят. А бузотёров сами же решают на месте. К тем, кто шибко любопытный, это тоже относится, между прочим.

– Мой пьянчужка рассказывал про Колёсного Дирка, – мысленно Ренато вернулся к дурно пахнущему источнику сведений по имени Уве и потянул за нужные имена. – Вроде как по молодости людей прибивал к колёсам и спускал по откосу в реку. Это он?

– Угу. Только сам Дирк уже никого не прибивает. За него это зять делает, Вернер Фёрц. Он же – командир цехового ополчения. Зелёные кушаки самые крутые фёрцовы ребята носят – вот их и шлют, когда порядок навести надо. В Красильном Углу есть один притон. Его содержит какой-то Лелуй или Лелой – валон на подхвате у Даголо. В ткацком квартале – ни винокурен, ни кабаков, скука смертная. Ну, зато уж там-то ничем не воняет.

Итак, в весёлый сад Даголо как в сточную яму, вырытую в центре города, со всех сторон стекались жаждущие выпивки, игр и продажной любви. Штифт восстановил в памяти старенький план Кальвара, мысленно изображая на ней примитивные картинки: трущобные крысы с юго-востока, ткачи с северо-востока, купцы, лавочники, капитаны и другие солидные бюргеры – с северо-запада.

Юго-западный край Сада граничил с полноводным Рёйстером – там склады с бренди и сырьём для оного, а за рекой, где вдоль берега располагались красильные мастерские, для тамошнего люда держали отдельный кабачок. Видимо, чтобы красильщики не бегали ночью из Сада домой через мост и не тонули спьяну… Или чтоб просто не шлялись.

Оставалось ещё одно место – холм на севере Кальвара, именованный «Застеньем». Прежде за этой стеной от остального города пряталась городская знать. Казалось бы, заслать агента туда должно было быть сложнее всего – только вот стену давно уж разобрали, когда закладывали помпезный собор.

– Язва, твой черёд.

Третий агент допил грог и потянулся на сундуке, как кот, прежде чем начать доклад:

– Ну-у, так уж вышло, что у герра Лодберта фон Манцигена недавно пропал с концами один лакей, – вполне довольный собой, Йохан подмигнул Пареньку. – Я показал охренительные рекомендации, которые вы мне нарисовали, и меня приняли с распростёртыми объятиями. Хозяин давал обед в честь епископа и Речной Вдовы и ни в коем разе не желал ударить в грязь лицом.

– Хорошо…

Ренато поднял руку, жестом призывая Язву к краткости. Дай волю этому ловкому прощелыге – он до утра может соловьём заливаться, рассказывая, с каким изяществом поднёс варёное яйцо епископу Кальварскому, а также сколько служанок фрау фон Манциген охмурил за три недели.

– Что за вдова?

– Так в лакейской кличут Гертруду цу Машвиц, тётку епископа, – «лакей» ухмыльнулся, подставляя кружку под кувшин в руках Паренька; Штифт показал тому ладонь, чуть наклонённую к горизонту: налей немного. – Древняя карга с голоском самой громкой половицы. Много земли по обоим берегам Рёйстера, за городом, много садов. Она стала кальварским казначеем, когда старика цу Машвица сочной титькой насмерть придавило. Должен был их старший, у местных патрициев так вроде принято, но он деньги считать не умеет – так тратит, без счёта.

Комнаты прислуги в богатом доме – источник слухов настолько роскошный, что даже ветеранам-попрошайкам с ним трудно потягаться. Правда, лакеи и служанки чаще обсуждают всякую грязь, чем политические сводки, но хороший агент никакой кормёжкой не брезгует.

– Так в магистрате все должности переходят по наследству? – Паренёк перевёл взгляд с Язвы на Штифта.

– Видать, так, – рассеянно протянул Язва, рассматривая что-то на дне кружки. – Манциген командует стражей, Машвиц считает денежки, семья Терлингенов выставляет бургомистра – у этих больше всего земли вокруг города. А на епископской кафедре патриции друг за дружкой кружком ходят. Но сдаётся мне, Штифт, что в той шикарной домине на правой вершине холма магистрат чаще для вида собирается, чем для дела.

– Ты подслушал что-то на обеде?

– Ну-с, о делах они на обеде не говорили, а после с собой в кабинет меня не звали… Но они упоминали об игре, на которую Лига, – он осёкся и поднял со значением палец, –собирается, значит, в воскресный день, после вечерни. Вдова сказала, ей не терпится увидеть, какое платье напялит королева со Двора Чудес. Капитан сказал, что карлики ему намекнули, что хотят от Лиги солидарности, а епископ ему, что о цверговских хотелках они переговорят позже. И что у него тоже есть предложеньице. Меня они не очень-то стеснялись, когда это всё тёрли. Просто дворянская болтовня за барашком.

Ренато поднялся из-за стола, медленно прошёлся до одной стены, заложив руки за спину, затем повернулся и пошёл обратно. Хотелось размять затёкшую ногу, но ещё сильнее он чувствовал то лёгкое покалывание в ступнях, что рождалось от жажды действия, звало поскорее пуститься в погоню, разнюхать и выследить.

– Постарайся узнать, где будет игра. Нас никто не позовёт, конечно, но хоть устроимся где-нибудь на чердаке, поглазеем.

Он остановился в шаге от столика и снова обвёл взглядом мужчин.

– Хорошо, ребята. Вижу, казённые пфенниги не зря прожираете.

– С голода не пухнем, – гулко отозвался Тихий, потирая длинную шею с торчащим кадыком.

– Что до меня, – старший агент продолжил бродить, – я немного покрутился по Саду и трущобам. Здесь всем распоряжаются банды Пьетро Даголо и Рудольфа Тиллера – оба раньше наёмничали. Но Даголо тут давно, «бароном» себя величает, а вот Тиллер – всего года полтора. Он сперва помог отбить медные копи у герцога Арлонского, а после задавил бунт кальварской бедноты. Под Даголо несколько капитанов. Курт Мюнцер, тоже старый ландскнехт, держит самую большую винокурню. Готфрид Шульц организует игры. Агнетта Беккер заведует борделями. Баронов сын, Карл, помогает присматривать за всей этой шоблой. И ещё тот Лелуй из-за реки. Думаю, кого-то из них удастся завербовать…

Контакты из Хафелена вполне ясно указали, кого именно, но такими соображениями делиться нужды нет. Во-первых, остальным в их работе от них ни жарко, ни холодно, зато будет соблазн выболтать, если кто-то попадётся. Во-вторых, сперва самому нужно проследить и убедиться. А пока…

– Продолжайте наблюдать. Язва – от тебя жду подробностей об игре. Заодно разнюхай, кто из патрициев на кого зуб точит. Ганс, мне нужны имена купеческих старшин и цвергских банкиров. Эгберт, придётся подмазаться к зелёным кушакам. С этого момента ты в глубокой нужде и ищешь работу посерьёзнее, чем дерьмо для красителей таскать. Если повезёт, они тебя испытают. Если не повезёт…

Остановившись, Штифт глубоко вздохнул.

– Просто поостерегись. Это всех касается. В этом городе все со всеми договорились и все за всеми следят. Нам это только на руку, если слишком быстро не совать нос во все щели. Не заставляйте меня рыдать и ловить в канале ваши раздувшиеся трупешники, ладно?

Ему ответили короткими смешками. Ну, разумеется, никто никого вылавливать не будет. Раздувшиеся трупешники из канала вынесет в Рёйстер, а там они поплывут до самого Хафелена и сгинут в море. Если по дороге не запутаются в прибрежных камышах на радость крестьянам Речной Вдовы.

– Здесь больше не собираемся. И вообще никаких сборов без нужды. Тихий, передаёшь всё через Паренька, остальными я займусь сам.

«Угу», – буркнул Ганс, допивая остатки грога. Йохан с необычайно плотно сомкнутыми губами просто кивнул. Эгберт пристально наблюдал за чем-то между ставней.

– Ну, всё – собрание кончено, пора разбегаться. Вы ж не ждёте, что я вместо мамаши напутствие вам прочитаю?

Йохан отпустил напоследок скабрезную шутку, которую услышал от конюха герра Лодберта, и первым спустился в окно, как и пришёл. Эгберт и Ганс не спешили – нельзя всем разом выпархивать, как вспугнутым уткам.

– Что я буду делать? – спросил Паренёк, когда Штифт смотал верёвку и закрыл окно за Язвой.

– Продолжишь строить из себя пилигрима – у тебя неплохо выходит. Эгберт, есть за рекой какая-нибудь святыня, пускай даже самая засратая?

– У красильщиков целая часовня есть, – Эгберт поморщился, с суровым видом скрещивая руки на груди. – А мне ещё долго придётся эти ваши дерьмовые подначки терпеть, да?

– Пока зелёный кушак не повяжешь.

«Мастеровой» отмахнулся и пошёл к лестнице вниз, а глаза старшего агента снова нацелились на юношу.

– Целая часовня – это прекрасно, там и встретитесь через… четыре дня. До тех пор как раз успеешь по другим святым местам пройтись. Поболтай с голью, которая милостыню выпрашивает. Постарайся сойтись с кем-нибудь из клира и узнать, что епископ вертит с бандами и банком.

– Я думал о левистерианских банях… – Старший шпион кивнул, предлагая «пилигриму» продолжать. – Братия в Кальваре развращена и нестойка к соблазнам. Если они в доме чистоты торгуют плотью, наверняка будут те, кто и информацию продаст.

– Паренёк-то далеко пойдёт, – проворчал Ганс, неловко отодвигаясь от столика.

Он перекинул через локоть куртейку, помахал рукой и тяжело загромыхал по лестнице. Штифт машинально кивнул одновременно и на прощание, и в знак согласия.

– Да, хорошо придумал. Займись завтра же. А сейчас запри дверь.

Оставшись на время в одиночестве, мужчина подошёл к наблюдательному посту Эгберта и тоже заглянул в узкую щель. «Докер» удалялся вниз по улице неторопливой, чуть покачивающейся походкой.

– «Лисы», так нашу братию назвали, – задумчиво проговорил Штифт, услышав осторожные шаги Паренька позади. – Хорошо, что эта кликуха везде разошлась. На такого медведя теперь мало кто подумает.

– По-твоему, у местных настолько скудное воображение?

Юноша с сомнением заглядывал в кувшин, явно подумывая, не плеснуть ли остатки грога вслед Язве. Ах ты Господи, какая щепетильность!

– Непьющий пилигрим в этих краях странно выглядит, – заметил мужчина и протянул кружку.

– Людям нравится, когда я прошу колодезной воды и говорю по-книжному. Не бойся, я помню, что уже не в школе. И из канавы меня не напоят.

«Это точно, не в школе», – признал Ренато и по привычке заглянул в оттопырившийся широкий рукав рясы.

– Подтяни шнурок в рукаве, – велел он вслух, указывая кружкой на стилет[12 - Стилет – тонкий узкий кинжал, обычно без режущей кромки]. – Это им не так понравится.

Паренёк хмыкнул и отступил с пустым кувшином, но смолчал. Да, уж наверное, о такой мелочи он и сам мог бы позаботиться, но от замечания старшего ни один агент ещё не помер. Зато от пренебрежения оными – сплошь и рядом. Пусть уж лучше сопит сколько влезет. Перед сном лучше считать обиженных, чем мертвецов.




Платёжный день


Когда-то давно, когда в Грушевом Саду ещё росли груши, а Карл и на свет-то не появился, Палаццо Даголо в центре этого района носил совсем другое имя – не валонское, более северное и благородное. Но этот благородный герр и его потомки не смогли принять новый Кальвар, а потому и поминать их не стоило.

Принадлежавший им особняк Пьетро Даголо превратил в резиденцию и твердыню, благо любой патриций[13 - Патриций – здесь: представитель старинной родовой аристократии в городе] считал своим долгом даже в пределах города строить дом по канонам крепости и обносить его солидной каменной стеной, что задержит взбеленившуюся чернь ещё эдак на полчасика, пока хозяин не перетащит в большой дом резные лавочки и мраморные вазы из садика.

Дела шли хорошо, так что со временем дом перестроили, добавив ему южного стиля. Матушка обожала все эти терраски и галереи с колоннами, каменные цветочки и рюшечки, полукруглые окна с облицовкой из грубо тёсаных камней и хитро выложенные карнизы. Жаль, не успела посмотреть – но отец посчитал делом чести довести всю работу до конца.

Даже сад между домом и стеной облагородили, хотя поначалу барон и сопротивлялся: теперь в палаццо можно было не только прятать сокровища и выдерживать осаду, но и закатывать пирушки для важных граждан. В последние несколько лет исключительно этой цели крепость и служила.

Ничего удивительного, что в припекающий полдень громилы в сторожевом домике у ворот по обыкновению приятно проводили время с колодой карт и одной из пташек фрау Беккер. Дачс, угловатый боец, отяжелевший от караульной службы, помахал рукой Карлу и Эрне – он сидел лицом к воротам:

– Эй, Карл! Мы играем в «Шесть сердец», и Сик скоро уж будет ставить портки. Сядешь вместо него?

– Позже! – Даголо махнул рукой, не сбавляя шага. – Папаша у себя?

– Где ж ещё, – проворчал старшина, притягивая к себе женщину. – У него там тоже… пара горячих цып. Может, и с тобой поделится.

Эрна многозначительно фыркнула; Карл молча ринулся к дому, яростно отбивая каблуками ритм по цветной плитке. В нутре гудело пламя праведной ярости, призывавшее к действию. Оно заставляло двигаться так, будто у тебя четыре ноги вместо двух, и заодно злиться на неторопливую спутницу.

Хорошо ещё, что она не присела у розового куста. С ехидной волчицы сталось бы, не поясни он в самых крутых выражениях, насколько серьёзен повод.

Распахнув створки дверей в обеденном зале, Карл к великому облегчению застал отца за обедом, одного во главе длинного стола. Лишь рыжий верзила Штофельд, хранитель баронского тела, наблюдал за трапезой, подперев ладонью челюсть. Было бы досадно ждать под дверью спальни, пока он закончит развлекаться с «цыпами».

– Отец!

– Карло-о-о!

«Барон» Грушевого Сада взмахнул здоровенной обглоданной костью, утёр тыльной стороной ладони жир с пышных усов. Большущие синие глаза сощурились, фокусируясь на появившейся следом женщине.

– И Эрна-а! Да вы вовремя! Штоф рожу морщит от моего угощения. Хотите курочки?

Он бросил кость на тарелку, схватился длинными жилистыми руками за тушку огромной птицы, зажаренной целиком. Такого крепкого старика, как он, надо было ещё поискать, и всё же ему пришлось изрядно напрячься и выпучить глазищи, чтобы оторвать впечатляющее крыло – по крайней мере втрое больше, чем у самой откормленной курицы с любой фермы близ города.

– Речная Вдова передаёт привет из колоний, – пояснил он происхождение чудища и шумно отхлебнул из большого кубка. – Готов спорить, такого вы не то, что не жрали, даже не нюхали!

– Я не голоден, – сухо отрезал Карл.

Его взгляд зацепился за кувшин с вином – только сейчас он вспомнил, что не пил с самого утра, а меж тем внутреннее пламя неплохо сушило глотку. Он пересёк зал, бросил свою шляпу рядом на стол с отцовской и плюхнулся по правую руку от него.

– А я б откусила от этого дракона! – заметила Эрна, внимательно рассматривая шляпный парад.

Стянув со стриженной головы берет со скромным белым пёрышком, она аккуратно примостила его рядом с вычурными южными уборами и с довольной гримасой примостилась слева от барона.

Лукаво улыбаясь, он протянул ей ломоть тёмного мяса со слоем жирка и зажаренной до хруста шкуркой в пупырышках, а затем повернул голову к сыну.

– Ты навестил наше место в Красильном Углу?

– Угу, – промычал Карл, глотая вино; он поставил полупустой кубок на стол и добавил через мгновение: – Там по-прежнему кошмарно. И никто ничего не спёр, просто один из людей Лелеотто идиот, красильщики его обсчитали. Хочешь знать, что мы с ним сделали?

– М-м… – многозначительно протянул барон, пережёвывая мясо. – Да нет, мне плевать. Просто скажи, всё ли схвачено?

– У Лелеотто – всё схвачено.

– А не у Лелеотто?

В отцовских глазищах читалось трезвое и осмысленное внимание. Самый подходящий момент, чтобы сказать. Карл покосился на телохранителя; тот ответил по-детски невинным взглядом. Ну, нет, уж этот точно не растреплет.

– Меня беспокоит Гёц Шульц.

– Ох. Да ну? Что он такого сделал? Вломил вчера Курту и хвост распустил? Так он же наш долбаный чемпион! Надо уважить его триумф. Или ты… – Отец демонстративно повернул голову к Эрне, медленно осмотрел её от шрама на лбу до груди, едва угадывавшейся за бычьим колетом, затем снова уставился на Карла. – О, нет, только не говори, что вы из-за неё сцепились!

Женщина зашлась смехом и поперхнулась; Даголо-младший только нахмурился.

– Я знаю, что Трефы тебя деньгами засыпают, но я уверен: их вожак верен только себе, а не нам… И уж точно не Кальвару.

– Боже, Карл! – Эрна фыркнула, протягивая руку за кувшином. – Говоришь так, будто мы при дворе кайзера в Верелиуме. Гёц – организатор игр, торгаш и контрабандист в пятом колене, ты от него хочешь… чего-чего? Верности до гроба?

– Вчера вечером он встречался с Мюнцером в «Боврисе». Тот пришёл прямо туда с разбитой харей и парой своих.

– Интересно, – произнёс барон уже с самым серьёзным видом. – О чём болтали?

– Несомненно, – ввернула женщина, – сговариваются, как оттяпать по шмату от твоего сладкого грушевого пирога. И схарчить в одно рыло.

Отец захохотал, запрокинув голову; даже рыжий мордоворот ухмыльнулся, но тут же очистил лицо, едва кинув взгляд на Карла.

Приятно сознавать, что умеешь состроить достаточно свирепую гримасу. Приятно было бы, если б эта вздорная швабра не вытерла о него палец только что. Выждав, пока старик успокоится и смахнёт весёлую слезу с щеки, младший Даголо сухо проговорил:

– На кой ляд им ещё встречаться? После того, как один другого уложил?

– Ну-у… Или же Гёц этого барана позвал, чтоб внушение сделать? – Барон глубоко вздохнул и хмыкнул, откидываясь на спинку кресла. – Тебя это беспокоило?

– Трефы за последний месяц наняли восемь новых солдат.

– Разумеется – я ведь поставил их на ипподром, им нужно поддерживать порядок.

– Альфи Ренер две недели назад сдристнул в Хафелен, к родне Шульца.

– Небось, будет клянчить скидку на сахар, пряности и масло для их младшего сынишки. Или гостинцы для шульцевой матушки повёз…

– Альфи возвращается сегодня вечером.

– И что?

– Надо его встретить и спросить.

– Срань Бёльсова, Карл! – заорал барон и шарахнул ладонью по столу.

Изукрашенный кубок подскочил на месте и выплеснул немного вина, но затем ловко опустился обратно на ножку. Отец знал цену деньгам и потому умел в припадке ярости молотить по столу так, чтобы ничего не упало и не побилось.

– Так и норовишь мне плешь проесть, прям как мать твоя, проводи Единый её душу! Хочешь, чтоб я вот так, на ровном месте сцапал Валета моего лучшего капитана и допросил его?!

– Нет, я сам всё сделаю…

– Нет, не сделаешь, мать твою!

Чувствуя, как кровь отходит от лица, Карл умолк и под столом сжал пальцы в кулак с такой силой, что ногти впились в кожу. Отец вспыхивал быстро и громко, как порох, и с этим ничего уж не поделаешь – остаётся только переждать. И в следующий раз сказать что-то более убедительное.

– Ну, – буркнул отец, обращаясь уже к Эрне, тихонько обгладывавшей до сих пор крылышко, – а ты что скажешь?

– Я-то? Думаешь, он меня в свои дела посвящает? – Женщина опустила глаза к кубку. – Веди он себя подозрительно, я бы заметила, но он же самый нормальный из твоих людей. Если какие заговоры и плетёт, тебе понадобится бригада цвергов, чтоб из его твёрдой башки что-то выколупать.

Даголо-старший вытер пальцы о пёстрый дублет, задумчиво почесал рябой нос, подкрутил усы. Вспышка угасла. Лицо его понемногу принимало нормальный смуглый цвет, глаза спокойно рассматривали птицу, так что сын решился снова заговорить – негромко, но твёрдо:

– Я не просто так воду баламучу, я прикидываю – и ты тоже прикинь. Такая жадная и расчётливая скотина – Королём себя величает, ничего себе! Его семья весь Хафелен под себя подмяла, и с имперским префектом у них давно всё схвачено. Не вечность же под тобой шестерить его сюда заслали? А кайзер спит и видит, как бы Кальвар обратно к рукам прибрать и пошерудить у нас в закромах, ты сам говорил. Если имперские крысы в наш город полезут, в чей подвал они первым делом заберутся, а?

Отец отодвинул тарелку и стиснул пальцы на кубке; скривившись, он выдавил не столь уверенно:

– Дерьмо.

Он, разменявший пятый десяток в прошлом году, сохранил до сих пор крепкие руки, широко расправленные плечи и ясный ум, скорый и на расправу, и на подсчёт выгод. И всё же последние несколько лет он не крошил черепа и ни за кем не гонялся. Зато проводил изрядно времени за ломящимся столом в шумной и пьяной компании – своей небольшой армии и сочных месканских девок, чьи вываливающиеся из нескромного выреза прелести бросали глубокую тень на вольный город Кальвар со всеми его привилегиями. И уж Карл-то был обеими руками за то, чтобы чего-нибудь накатить и кого-нибудь пощупать. Да только как можно весело предаваться пороку, когда вот-вот в зал твёрдой железной походкой войдёт сам кайзер и прикажет: «А теперь выворачивайте-ка карманы на мою новую кампанию!»?

– Это хорошо, если ты можешь загодя крысу учуять и готов разделать её для примера, – медленно проговорил отец. – Но что, если нет? Гёц хорош. Без него доход с лошадей, драк и игр убудет – да и Бёльс бы с ним, но ты не думал, какие выводы остальные сделают? И что скажут торгаши, у которых дела с Хафеленом? Если уж Гёц на нас втихаря пику точит, этим только повод дай нам под дверь кучу навалить.

Злость тихонько бурлила где-то глубоко внутри. Снаружи Карл пытался излучать мрачное спокойствие и ждал, что же родитель скажет ещё. Вот только тот продолжать не спешил.

– Так что насчёт Альфи? Я ж не буду ему ногти рвать, только…

– Нахрен Альфи, – отрезал барон, сердито взглянув на него. – Думать забудь его трогать. В воскресенье он ведёт игру Лиги. А если не будет, эти козлы мне плешь проедят. Займись лучше нашим Шульцем. Паси его дальше. Убедись, что он действительно под меня копает, или с имперскими сговаривается, или… или любое другое говно замыслил. Если виноват – устроим ему трибунал долбаный, чтоб все усекли, но до тех пор – ни-ни, это ясно?

– Угу.

Карл покорно склонил голову, подавляя желание устроить трибунал прямо сейчас. Даголо-старший уже смотрел на Эрну:

– Поможешь ему, чем сможешь… Приволочь королевскую задницу, например, если потребуется. – Он наклонился вперёд. – Это ведь не будет проблемой?

– Конечно же нет, – она попыталась придать сержантскому голоску выражение мягкой дочерней угодливости. Получалось так себе – сержант очень уж выпирал: – Захочешь эту задницу – приволоку её тебе, как любую другую.

Одним махом Карл допил вино, подлил ещё, встал из-за стола и снова опорожнил кубок.

– Мне пора. По делам.

Он сгрёб шляпу, едва не зацепив отцовскую вместо своей, и направился к выходу той же походкой, какой нёсся по плитке не так давно.

– Ступай.

– Штоф, плесни-ка мне кларета, – донёсся до его ушей голос Эрны. – Я это так не прожую… Зубы уж не те. Скалюсь больно много.

– ‘от верно! Давай, хлебни и расскажи что-нибудь старику. Я тут со скуки помираю!

Карл не слушал. Нахлобучив шляпу на голову, он на ходу несколько раз сжал и разжал пальцы правой руки, левой придерживая неистово бьющийся о ногу меч. Зуд стал просто нестерпимым. Унять его можно было только срочно начистив чью-нибудь поганую рожу, и Бёльс его раздери, если он не найдёт такую в ближайший час.

Точно так же, стиснув пальцы на гарде меча, метая молнии глазами и размахивая правой рукой на каждом шагу, он снова ворвался к сторожам-игрокам. За столом сидело не четверо, а только трое, если, конечно, не считать девку на колене Дачса. Сандро Болт, давний приятель отца, что-то проворчал по праву старшинства, остальные же притихли.

– Где Стефан? – рявкнул Даголо-младший, обводя комнатушку взглядом.

Проклятье, ну, разумеется, его тут нет – на кой ляд Стефану торчать тут на страже целый день?

– Сидит у Мамаши со своими, наверное, – взволнованно ответил Дачс, приподнимаясь со стула. – А чё случилось-то?

– Один должок надо вернуть… М-мать, Сик, а где портки?

Светловолосый громила ответил ему мрачным взглядом из угла. От избытка чувств после слитой партии он побледнел, отчего ещё заметнее стали оспины на толстом угристом носу и жирный рубец на левой щеке. Молча Сик кивнул на старшину и почесал волосатое колено.

Дачс невинно улыбнулся, насколько это может сделать здоровый бандит с щербатым ртом и колючим подбородком, сиречь с нахальным отрицанием совершенно очевидной вины, и пожал плечами.

– Бога ради, верни ему! А ты живо одевай свою задницу и за мной! – Палец Карла резко проткнул воздух в направлении на Дачса. – Когда я закончу, ему будет чем заплатить.



***

Карл быстро шагал вниз по Полёту Кружевницы. За мостом через канал дорога клонилась к южным воротам, и ноги сами несли вперёд, вдоль широкой дуги по краю кальварских трущоб.

За ним развевались полы синего камзола[14 - Камзол – мужская одежда, длиннополая куртка с длинными рукавами и воротником] из лучшего кальварского сукна, расшитого лучшей серебряной нитью. Нитку, правда, привезли издалека, зато каждый стежок сделала игла местной вышивальшицы. Как настоящий патриот, он не мыслил себя в одежде, которая не была бы выткана, выкрашена, скроена и расшита руками мастеров Кальвара. Тем более, что в этих ремёслах они всё равно не знали себе равных отсюда и до самого Верелиума.

За хозяином поспешал Стефан – немудрёный, но верный головотяп, размером поменьше Мюнцера, зато и не с таким самомнением. С каждым шагом он всё тревожнее водил свёрнутым набок носом из стороны в сторону, оглядывался, поправлял цветастый берет, но пока помалкивал. За ним топала группа садовых ребят с дубинками и цепами.

Лишь когда мост остался за спиной, одним могучим рывком Стефан нагнал его, демонстративно огляделся и наконец произнёс обеспокоенно:

– Карл, так мы правда, что ль, туда идём? На юг?

Он ткнул пальцем вперёд, туда, где нависали над улицей высоченные кособокие домишки, что Рудольф Тиллер сдавал беднякам.

– Точно! – бодро воскликнул Даголо. – Туда-то мы и идём!

– А он точно там будет? Хреново будет по всем трущобам шататься и его искать. А то, ну… Плохое место, чтоб потеряться…

– Не. Вшивый говорит, Тиллер сегодня трясёт босяков из Ржавого Угла. А если не трясёт…

Карл вздохнул, пытаясь заранее примириться с нежеланной мыслью.

– Ну, тогда отвалим.

– Это Старик так повелел, что ли?

Карл резко остановился. Несколько громил позади дружно наступили друг другу на пятки.

– Куда ж ты прёшь, мудила косолапый! – сердито высказался Угольщик.

Заступ попятился от кривой чёрной лапы, махнувшей перед его носом, и злобно оскалился.

Шагнув прямо к Стефану, Даголо ткнул пальцем ему в грудь и сурово спросил, глядя прямо в глаза:

– Слушай, кто тут старший по раздаче пней? А?

– Ты и есть старший, – просто ответил Стефан на простой вопрос, даже не моргнув.

– А я что сказал?

– Что мы сбегаем в трущобы и распишем харю Тиллеру, чтоб к нам не совался больше. А потом оприходуем двух кабанчиков и анкерок.

– И что это значит?

– Ну, наверное, что мы Тиллеру и его ребятам пней выдадим?

– Патриций не сказал бы лучше! – похвалил Карл, хлопнув громилу по плечу, и снова обратил лицо к трущобным домикам. – Эй, живей переставляйте ноги! Наши кабанчики уже начали поджариваться!

В чём простодушный мордоворот не ошибся, так это в том, что долго шататься в этой части города, выискивая за каждой мусорной кучей смотрителя – то есть части города, не кучи, – идея не очень умная. Семнадцать человек – в самый раз для быстрого шумного налёта, но уж точно не для полноценной кампании в трущобах. Здесь десятки укромных мест и примерно столько же бывших ландскнехтов из банды Тиллера. Эти ребята драться умеют и любят, оружие у них тоже припасено, так что такое вторжение – для них, скорее, радостный повод хорошенько размяться.

И потом, на кривых, узеньких, грязных улочках и без ландскнехтов хватает шансов попрощаться с кошельком или кишками. Не говоря уж о перспективе засрать шикарный наряд.

Шансы эти меж тем сильно выросли, когда налётчики свернули с «главной» улицы в один из косых переулков, через которые в конечном счёте они должны достичь Ржавого Угла.

А также через невысыхающие лужи, горки из нечистот и хлама, который даже местные из дома прочь выкинули; мимо стайки-другой костлявых шкетов с голодными и хитрыми глазами, группы подозрительных оборванцев за углом и скрюченного существа в лохмотьях. Привалившееся к стене, оно то ли спало, то ли уже издохло – Карл точно не собирался проверять. Он был готов получить по морде от Тиллера, но только не подцепить оспу, проказу, сифилис и кровавое проклятие одним махом.

Около половины жителей бедняцкого квартала зарабатывали на хлеб и кров простым и тяжким трудом вроде погрузки и разгрузки купеческих лодок в речной гавани или стирки белья. Остальные попрошайничали, переправляли опасные товары – такие, за которые даже ткачи и контрабандисты отца не брались, – ну и тащили всё, что плохо лежит. Заработанное тем или иным образом пропивалось и проигрывалось в Грушевом Саду, а также выплачивалось Тиллеру в качестве доли, или платы за покровительство, или чаще просто платы за жильё.

Где-то жить нужно и докерам, и ворам. Деревянные и глиняные домишки по три, четыре, а где-то и в пять этажей, настроенные как попало, лишь бы место сэкономить; маленькие комнатушки, маленькие окошки, через которые свет едва падает, но зачем тебе свет, если ты всё равно день-деньской на улице промышляешь?

В любом случае, рента – единственная возможность получить отсюда хоть какую-то прибыль, и ландскнехтам это пока удавалось. Ни отец, ни Дирк Ткач, не говоря уж о чистоплюйном капитане Лодберте из Застенья, в своё время такими успехами похвастать не могли. За это Тиллеру, конечно, стоило воздать должное. Прямо перед тем, как воздать по зубам за переход границы.

Вот и Ржавый Угол, незамысловато названный в честь цвета глиняных кирпичей, из которых сложен десяток домиков в тупичке. Через этот Угол проходила граница трущоб с Грушевым Садом и ткацким кварталом. Впрочем, по трущобным меркам название считалось даже очень замысловатым: другие райончики носили имена вроде «Дыра» или «Сральник».

Громила в солдатском колете и с застиранным синим платком на голове безмятежно ковырял пальцем в носу, подпирая угол.

– Когда к тебе приходил Герберт на той неделе, что ты ему сказал? – раздался из-за поворота грозный, звонкий голос, привыкший перекрикивать что угодно и кого угодно. Отвечавший мямлил и ответ так далеко было не разобрать. – Сука, громче!

Караульный вздрогнул, оборачиваясь на чавкающий звук шагов. Приметив Карла с компанией, он торопливо вытер палец и шмыгнул во дворик.

Командирский голос не утихал.

– Вот именно, мать твою! Ты сказал, что заплатишь через неделю! И что? Где деньги? Их ведь нет, правда?

– Гауптманн, там кака-то фейка и упыри с дубьём! – оповестил главаря угловой солдат.

– Заткни бабу свою и шуруйте выносить вещи, пока я ваше говно не спалил! Чё там у тебя? Какая фея?

Карл завернул за угол с дубовой палкой в руке и с самой нахальной из своих улыбок на лице. Меч стучал по ноге, взывая к крови, но сегодня не следовало разить так глубоко. Это урок, а не окончательное решение.

– За «фею» я и с тебя спрошу, – добродушно пообещал Даголо, ткнув пальцем в часового, и быстро огляделся вокруг.

Пара дюжин местных – в основном бабы с детьми, от них проблем не будет. Рудольф Тиллер стоял посреди двора с учётной книжкой в руках. Вокруг него рассыпался десяток людей, все с такими же синими повязками на стриженых головах. Если только по домам вокруг не спряталось ещё два раза по стольку, перевес очевиден.

– Карл. Ну, здорово, – спокойно произнёс Тиллер, захлопнул книгу и предусмотрительно запихнул её в сумку. – Чего припёрся в нашу дыру? Эти крысы мне и без тебя заплатят, спасибо.

– О-о, нет-нет-нет, дорогой капитан, чхать я хотел на твоих крыс, – медленно ответил Карл, выступая вперёд.

Его люди привычно рассыпались полукругом позади. Крепкие лбы на шаг вперёд, те, что пожиже – за ними, Стефан и Сик – по обе стороны от него. Вот-вот начнётся.

– Не возьму я только в толк, какого хрена тебе не чхать на наши дела?

Ландскнехт невозмутимо пожал плечами. Выглядел он постарше Шульца или Эрны, да притом ни ростом, ни комплекцией на фоне своих людей не выделялся, но ни тени испуга на его потасканном лице не было. Вероятно, он очень даже хорошо понимал, что сейчас будет драка, а расклад не в его пользу, но вида не подавал. Потому он и вожак.

– Ты, ежели хотел чего, так и говори без этих ваших… э-э, торических вопросов.

– Курт Мюнцер отказался платить долю моему отцу. Ты обещал ему покровительство. Припоминаешь?

– Ну-у… – протянул Тиллер, почёсывая затылок. – Да, этот солдатик приходил ко мне плакаться. У Магны от его жалоб голова разболелась. Я сказал, что подумаю…

– Нехрен тут думать! – отрезал Карл, выступая вперёд ещё на несколько шагов.

Стефан и Сик двинулись следом, центр полумесяца тоже продвинулся. С полускрытым вздохом ландскнехт шагнул навстречу, поднося ладонь к дубинке на поясе.

– Ты знал, мать твою, что Курт – наш человек, и знал, что из Грушевого Сада он в твои трущобы сраные не попрётся. Значит, хотел кусочек Сада себе оттяпать? Немножко бренди по специальной цене, да?

– Да Курт и сам уже сдулся. Чего ты прицепился ко мне?

– Того, что зря ты к нам полез, – Даголо злобно оскалился, стискивая пальцами потёртый конец деревяшки. – И я сейчас покажу почему.

«О, я так не хочу драться!» – вопили поджатые губы и кислая мина Тиллера; вот-вот он попытается съехать на примирительный тон, выторговать себе пощады…

Ландскнехт резко прыгнул вперёд, срывая дубинку с пояса, и замахнулся на Карла.

– Сука! – он отступил на шаг; Стефан с рёвом налетел на часового, который держался рядом с синим капитаном, а Сик ударил Тиллера слева. Ловко развернувшись, тот парировал удар дубинкой, а левой рукой с размаху засадил в висок громилы.

Крякнув, Сик осел на землю, но Карл уже оказался рядом и залепил палкой по локтю. Ландскнехт вскрикнул, выпустил оружие, и тут же шагнул навстречу. Карлов воротник затрещал, ухваченный цепкими пальцами.

Добротная ткань с честью выдержала рывок, и мужчины оказались топчущимися нос к носу, рыча, стараясь пихнуть друг друга достаточно сильно, чтобы опрокинуть. Карл двинул противника коленом и попытался толкнуть, но тот вдруг резко качнул головой вперёд – и нос пронзила острая боль.

Даголо взвыл и отпрянул, чуть согнувшись и зажимая лицо ладонью, в которую тут же хлынула кровь. В руке Тиллера блеснул нож. Он твёрдо шагнул вперёд, но через миг тень Угольщика пала на него сзади.

Карл расправил плечи и наотмашь зарядил по лицу ландскнехта, а затем с силой пнул ногой в колено. Две палки ещё несколько раз опустились на плечи и голову хозяина трущоб, прежде чем тот рухнул ничком.

– Ух! – налётчик быстро осмотрел поле боя: не пора ли хватать ноги в руки и линять к папочке?

Около половины «синих» держались пока на ногах, но «садовые» уверенно теснили их, собравшись по двое на одного, в то время как остальные пинали для острастки лежавших. Карл всегда держался заодно с этими достойными людьми, а потому, последовав их примеру, хорошенько ткнул Тиллера носком башмака.

Ландскнехт вслепую махнул ножом, промазав, но заставив его отшатнуться. Даголо выпустил дубинку и неловко обнажил меч.

– Ну-ка, Рудольф, брось эту штуку! – прогнусавил он из-за придерживающей нос ладони. Блестящее острие смотрело прямо на грудь противника.

– Погоди, – прохрипел он и кое-как отбросил клинок прочь.

Его прищуренные глаза нацелились на лицо Карла, а рука поднялась к мечу с двумя пальцами, отогнутыми в предостерегающем жесте.

– Убьёшь меня – Лига шею тебе намылит!

– Не буду я тебя убивать, гнида ты эдакая, – налётчик фыркнул; вместо презрительного смешка послышался какой-то мерзкий всхлюп. – Только напинаю слегка по шарам, чтоб урок получше задержался!

Тиллер вовремя успел подобраться, так что башмак встретился с его телом совсем не так смачно, как задумывалось. Но всё-таки достаточно чувствительно, чтоб из его глотки вырвался радующий душу вой. Благослови Господь того, кто придумал остроносую обувку!

– Не лезь к нам в Грушевый Сад, Тиллер! – Карл отвесил ещё несколько увесистых пинков по рёбрам, от которых прикрыться было труднее. – Не лезь в Сад, крыса трущобная!

– Карл! – Лапа Стефана опустилась на плечо и хорошенько тряхнула. – Мы всех воспитали. Пора линять.

Даголо с отвращением взглянул на вымазанные в крови пальцы и приподнял голову. Вряд ли удастся на обратном пути не закапать себе грудь.

– Угу, – буркнул он, отступая на пару шагов от стонущего Тиллера.

Лишь затем чистенький меч вернулся в ножны. Незачем давать трущобному вояке соблазн вспомнить о другом спрятанном кинжале и пустить его в ход.

– Помоги Сику…

Бедолага почти сумел выйти из положения «сидя на заднице» – не хватало ещё потерять его в… в своевременном решительном отступлении.

– Валим, ребята!

Карл недовольно крякнул, присев рядом с брошенной дубинкой, и поплёлся к выходу из ржавого тупичка. Высматривать дорогу приходилось поверх пальцев, что зажимали нос.

Давненько его уже не били по лицу – достаточно давно, чтобы он забыл, как это паршиво! Всё же будь Король Треф хоть трижды ссученным негодяем, в одном он точно прав: на одном мордобитии ехать больно и по итогу совсем уныло.




Подарок матушки


Поздним вечером после закрытия в конторе Треф воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным щёлканьем костяшек на счётах, приглушённым бормотанием и редкими пьяными выкриками с улицы.

Колум быстро пересчитывал выручку. Под светом трёх ламп все черты на его маленьком лице сузились и заострились, зато огромный шнобель будто вытянулся ещё сильнее прежнего. «Сто три… сто пять… сто пятнадцать…», – тонкие губы едва заметно шевелились в тени. Чем дальше, тем меньше он бормотал промежуточные числа и тем живее восклицал: «Ещё на полмарки[15 - Марка – единица веса серебра или золота (около 240 г) и счётная денежная единица, а также крупная монета соответствующего веса]!» – и только затем смахивал капельки пота с покатого лба.

Под конец лета Кальвар успевал основательно нагреваться за день, а больших окон в этом доме не полагалось. Поджарый Колум целиком погрузился в счёт, но и плотно сбитого Якоба Трёшку духота не слишком отвлекала. Монеты он перебирал медленнее, зато работал молча и не останавливался, даже когда промокал ветошью мясистые щёки и приплюснутый нос. Туговатый, но верный и старательный – почти готов тоже возглавить бригаду. Как ни прискорбно, лично оказаться во всех нужных местах хотя бы по очереди за час сам Готфрид уже не мог.

На столе, разумеется, преобладала мелочь. Половинчатые, полные и двойные талеры с профилем архиепископа – сладкий кусок размером аж с одну четвёртую общего пирога. О золоте можно только помечтать. Зато тонкие пфенниги, двушки, трёшки, пятаки и толстые гроши шли валом, так что даже полуграмотный Якоб в устном счёте достиг небывалых высот. Но всё же это деньги. После игр с крестьянами на гуся, мешок зерна или штуку полотна будешь на любой медяк молиться.

Отто Штюмм, первый среди кальварских счетоводов и обжор, записывал результаты подсчёта и суммировал их с внесёнными в книгу записями. Самый тучный из четверых, он стоически сопел, каждую минуту утирался большим цветастым платком и многозначительно кряхтел «Гхм-кхм!» в ответ на особо заметные суммы. От покашливания все три его подбородка колыхались, а линзы в раздвижной оправе так и норовили сползти с блестящего красного носа.

Когда он поправлял стекляшки, его кабаньи глазки казались такими же огромными, как блюдца Даголо. Из-за всего этого Карл и Эрна потешались вовсю, да и сам Старик порой начинал острить, когда они вместе со Штюммом напивались. Готфриду было плевать. Пусть хоть в носу ковыряется за работой – лишь бы гроссбух соплями не вымазал.

Сосчитав последние столбики, Колум сообщил ещё несколько чисел и осведомился, наблюдая, как счетовод делает заметки:

– Не слишком быстро?

– Не, – коротко ответил тот, не поднимая головы. Его короткие толстые пальцы порхали над счётами, как ласточки над утёсом.

– Мать моя, ты что же, всё это запомнил?

– Дурак шоль, гхм-кхм?

Толстяк продемонстрировал восковую дощечку, на которой всё это время что-то помечал стилусом и иногда ловко зачищал написанное. Всю её испещряли цифры; в этой чехарде столбиков и строчек делец едва нашёл только что названные пфенниги.

– Мне не надо все суммы помнить. Только где я их записал.

Оторвав нежный взгляд от серебра, Гёц жестом велел Трёшке собирать деньги и сухо добавил:

– Ладно, у нас есть дополнительные траты, так? Носатый, ты зашёл к Томасу?

– Угу. Его вовсю лихорадит после болота. Доктор Крант говорит, через неделю будет на ногах, но за руль ему лучше не становиться ещё хоть неделю после.

– Передай ему вот. Штюмм, запиши в расходы ещё тридцать шесть.

Шульц передвинул к Колуму три увесистых гроша. В ближайшее время никаких потайных перевозок под носом у герцога не ожидалось, но вечная беда таких делишек – в их внезапности. Придётся раскошелиться, чтобы сдёрнуть высококлассного контрабандиста с койки. Траты, траты, траты…

«Тук-тук. Тук-к-к. Тук-тук», – прозвучала входная дверь. Удары костяшками пальцев, не кулаком, условленная последовательность и длительность – свои пришли. Штюмм спокойно протянул руку к трости с железным набалдашником и поставил её рядом. Готфрид поднялся из-за стола.

– Где сундучок Даголо?

– Тут!

Якоб вытащил из-под стола увесистое вместилище для регулярного баронского сбора. Вид битком набитого ларца разжигал скорбные мысли, так что делец молча протянул подручному последний мешочек и поспешил отвернуться к двери.

– Это Альфи, должно быть, – пояснил Колум, взглядом проследив за тяжёлой палкой счетовода.

Либо так, либо кто-то схватил одного из Треф и основательно поколотил, выспрашивая, как попасть в контору. Рискованная ставка, но такие в игре тоже имеются. Чтобы убедиться, Гёц заглянул в изогнутую трубку с системой стёкол и зеркалец внутри. Цвергская поделка показала ему тонкую фигурку и жизнерадостное лицо Валета.

– Гёц! Колум! Трёшка! Мэтр Штюмм! – воскликнул Альфред Ренер, едва просочившись внутрь. – Как я рад наконец вернуться домой!

– Как Хафелен, гхм-кхм? Ещё не смыло? – вежливо поинтересовался Штюмм, укладывая в пузатую холщовую суму письменные принадлежности.

Валет махнул рукой.

– Скука смертная! Винокурнями и красильнями не воняет, облапошить не пытаются, в карты не играют, девки дурёхи, пиво кислое. Сидишь целый день в гавани и пялишься на кораблики, как идиот. Через день ясно, почему Гёц оттуда дёру дал.

– Это с тобой не играют, – заметил Шульц, складывая руки на груди. – Поблагодарил бы Господа за то, что в тот раз догадался моего папашу на помощь позвать, пока тебе пальцы не поломали.

– Да это уж вечность назад было! А скучал я на той неделе.

Отто степенно кивнул каждому из четверых мужчин, забрал сумку, подцепил трость и побрёл к выходу, покачивая брюхом на каждом шагу. Гёц сделал знак подчинённым.

– Носатый, проводи. Якоб, ты зайди к Боврису и отправь сюда Вольфа, как придёт.

– Гёц, да меня в Саду даже собака не обмочит!

Фыркнув, счетовод приподнял тросточку и стукнул по дощатому полу. Послышался глухой и тяжёлый металлический звук – другой конец палки тоже был окован железом.

– А если даже попробует…

Король Треф пожал плечами и повторил жест. За толстяка он действительно не настолько беспокоился – просто озвучил самый подходящий повод услать лишние уши. Понимание отразилось сперва на лице Колума, затем Трёшки и наконец Штюмма – по мере утолщения.

– Лахтсегели передают привет своему младшенькому, – насмешливо произнёс Альфред, когда оба засова на двери лязгнули снова и они остались наедине.

– Очень мило, – сдержанно ответил Шульц, возвращаясь за стол. – Надеюсь, это не всё, что они мне передают?

Помощник взъерошил чёрную гриву, глубоко вздохнул и расплылся в очаровательной улыбке. Стало быть, привет составляет гораздо большую часть гостинцев из отчего дома, чем хотелось бы.

Валет снял с полки полупустую бутылку, откупорил, понюхал, плеснул в один из кубков. Готфрид задул фитиль в одной лампе, погасил вторую и вернулся к оставшимся монеткам. Надо занять пальцы.

– У твоего отца случилась больша-ая размолвка с одним имперским капером[16 - Капер – лицензированный пират на службе какого-либо государя]. Он обещал прислать тебе пару людей на следующей лодке, типа как биндюжников. Но остальные нужны в городе, и на торговых постах, и…

Капитан резанул ладонью воздух: всё ясно, больше людей не будет, можно не продолжать. Для богатого вольного Кальвара маленький Хафелен, унылый и просоленный насквозь, издавна служил морской базой. Клан Лахтсегелей держал в руках что-то около трёх его пятых, от солеварен и причалов до кораблей. Младший его представитель привык обходиться всем своим, включая и фамилию, но в серьёзном деле – какой дурак откажется от такой подпорки?

– Ну-ну-ну, не надо кукситься. Я ж не с пустыми руками приехал. Ну, то есть…

Ренер поставил кубок на стол, посмотрел на ладони, расстегнул крючки дублета и принялся кинжалом распарывать подкладку. Шульц терпеливо наблюдал. Последняя лампа заботливо светила за пазуху шулера. Наверное, сие действие он представлял себе, как ловкий и эффектный жест, но пришлось тихо выругаться и вспотеть, пока в разрезе не блеснуло золото.

– Во, держи.

Он вытащил и бережно опустил на стол длинную цепь с рубином. Свет последней лампы скользнул по тонким звеньям и сочно вспыхнул в камне размером с голубиное яйцо.

– Подарок от матушки, так сказать. Ей-ей, будь у меня такая матушка, я б не бегал полжизни босиком по кальварским говнам. Есть ещё…

Примерно столько же возни стоил другой борт, где крылся маленький чёрный мешочек: из него Готфрид высыпал на стол пригоршню самоцветов помельче. Камушки заиграли весёлыми огоньками вокруг большого красного глаза.

– И ещё…

На стол отправились пять колечек из золота и серебра, которые шулер вытащил из башмаков, пока капитан заворожённо изучал драгоценности.

– И на лодке тебе доставят небольшой мешочек гульденов[17 - Гульден – золотая монета]. Уже что-то, правда, Гёц?

Откинувшись на спинку стула, Шульц молча кивнул, барабаня пальцами по столу –прикидывал, сколько можно быстро получить в Кальваре за всё это добро, если потребуется быстро изыскать огромную сумму на руки. Не родился ещё воин, чей меч сам по себе стоил бы такой прелести, а вынимать рубин из оправы или рвать цепь на кусочки…

От одной мысли шерсть дыбом встаёт.

– Я встречался с Мюнцером.

– О-о, да, он к тебе изрядно приложился…

– После того раза мы встречались снова и договорились. Но Даголо сметёт нас обоих, даже не почешется. И тогда все эти побрякушки сгодятся только на то, чтобы выторговать у него пристойные сигмальдианские похороны вместо канала.

– По-моему, тут достаточно, чтобы нанять и вооружить целую толпу злых оборванцев из трущоб. За такие деньги они для тебя хоть Святого Дидерика из собора на помойку вынесут.

– Вояки из трущобных – что свет из пригоршни пороха, – покачал Гёц головой. – Весело и громко, да не очень долго. К этой братии придётся пойти, только если других вариантов не останется.

– Придётся? – усмехнулся Альфред, переводя взгляд с кубка на главаря. – Я думал, крайний вариант – это пойти на попятную, а не пойти к голытьбе.

– Теперь это хреновый вариант.

Капитан сложил остатки денег в сундучок, захлопнул крышку, повернул ключ в замке. Доля Даголо – почти половина того, что Трефы заработали за месяц. Ощутимо больше, чем сдаёт в котёл любая другая команда. Если бы Гёц хотел всю жизнь на подхвате бегать, то остался бы с братьями в Хафелене, а пожелай регулярно отгружать половину выручки какому-то хрену с усами – купил бы имперскую лицензию на торговлю сахаром.

– Есть ещё одна проблема, которую мы не обсуждали. Это связано с Лигой.

– Н-да-а, и впрямь…

Сундук отправился под стол, с глаз долой – из сердца вон. Шулер меж тем допил бренди, плеснул добавки, закинул ноги на край стола, задумчиво морща лоб. На его лицо вдруг набежала обеспокоенная тень, и он осторожно спросил:

– Надеюсь, ты не хочешь попросить меня очаровать их на воскресной игре? Так, чтоб они разом придумали отправить Даголо в расход и тебя заместо него посадить?

– Нет.

– Эт' хорошо. А то, знаешь ли, я виртуозный игрок, банкомёт и словоблуд, а не чаровница.

– И всё же нам нужна чья-то поддержка, прежде чем начнём. Поддержка снаружи Сада. Здесь я могу охмурить ещё кого-нибудь, нанять компанию или… или хотя бы босяков, Бёльс с ними. Но это всё без толку, если гвардия, ткачи и Тиллер на нас попрут с трёх сторон, как только пыль уляжется.

– И как к кому-то из них с такими предложениями подкатывать?

Альфи убрал ноги со стола, поднялся, тремя пальцами подхватил со стола чёрный берет и изобразил церемонный поклон, как его представляет себе бывший кальварский уличный мальчишка.

– Здрасте, герр бургомистр, не соблаговолит ли Ваша светлость визировать небольшой переворотец в обмен на скидку на бренди и шлюх?

– Никто не обещал, что будет легко.

Гёц прикрыл глаза и потёр подбородок. Нет, он не начал жалеть. Трефам остаётся либо убрать с ноги проклятую гирю по имени «Даголо», либо сворачивать лавочку. Сейчас он раздумывал, не поспешил ли делать намёки Мюнцеру. Он воспользовался лучшим шансом вовлечь великана в заговор, какой только мог представиться…

Но чем дольше исполнение откладывается, тем больше шансов нарушить тайну. Ландскнехты умеют считать деньги не хуже игроков и лавочников, а вот выдержкой Господь их обделил.

– Твоя матушка передаёт ещё один подарок.

Когда он открыл глаза, Ренер глядел сверху вниз, уперев руки в бока. Чёрные глазки хитро блестели, уголок тонкого рта чуть подрагивал – его прям распирало от предвкушения:

– Это на словах… Префект свёл её с агентом имперской разведки, Штифтом – такая у него кликуха. Он должен прибыть в город на днях и, ну, начать… э-э… шпионить, видимо. Что обычно делают шпионы, когда их куда-то засылают? Короче: ты хотел союзников за пределами Сада – фрау Лахтсегель говорит, что имперские лисы могут помочь.

Имперская разведка? Прекрасно – только их в городе и не хватало. Даже немного странно, что только сейчас они зашевелились. Хотя всё-таки нужно быть скромнее: Кальвар, при всём великолепии и богатстве, далеко не единственный в империи вольный городишко, мнящий себя первым после Верелиума.

И, может статься, далеко не последний, кто подчинится и добровольно сложит с себя часть вольностей в конце концов.

Сам Даголо любил говаривать, что кайзеру только дай тебе гульфик развязать – и моргнуть не успеешь, как причиндалы целиком отхватит. В это охотно верилось, как и в то, что слово имперского лиса ничуть не святее слова Курта Мюнцера. Однако пока что у этого Штифта нет резона сдавать Треф в утиль – пока он не завёл друзей получше. Быть может, стоит подсуетиться и опередить всех?

– Что ж, в этом впрямь есть… гм, какой-то смысл, – нехотя выдавил Готфрид, не до конца веря в то, что говорит. – Можно хоть послушать, что этот Штифт петь будет. Как мне его найти?

Альфред плюхнулся обратно на стул и поднёс кубок к губам.

– Да никак. Он сказал, сам тебя найдёт, когда будет готов. Хотя понять можно. Откуда ему знать, что ты не свистнешь ребят, чтобы сцапать его и пятки поджарить смеха ради?

– Дерьмо. Похоже на игру, которую без меня начали разыгрывать.

– Что поделать – мы ведь её ещё не купили. Придётся крутиться. Что ты там сказал тому купчине, который в самый первый год пытался возбухать? Ставь или упёрдывай?

Дверь конторы вновь задрожала от условного постукивания – кто-то очень торопился, едва не бил кулаком.

Альфи пошёл открывать, а делец быстро собрал хафеленские драгоценности и шмыгнул с ними внутрь большой железной клетки в левом крыле конторы. Крепость в крепости, последний – если не считать замков на сундуках – рубеж, отделяющий деньги Треф от непрошенных гостей. Хитрый цвергский замок на двери перекусит ключ, если повернуть не в ту сторону, а толстые прутья пилить придётся долго. Половина Сада на шум сбежаться успеет.

– Эй, капитан!

Вольф по привычке наклонил голову в дверях и замер у стола, нервно перебирая берет толстыми пальцами. За его широкими плечами маячил Трёшка – лицо у него вытянулось и как-то поблекло. От свежего воздуха или от чудных вестей?

Шульц шагнул из клетки наружу и приготовился слушать про новые ужасы для колонки затрат. Подарки матушки остались лежать за решёткой, в небольшой полости внутри стенки шкафа, вырезанной как раз под такие гостинцы.

– Проблема. Карл забежал в трущобы и поколотил Тиллера за шашни с Мюнцером.

– Ох-хо-хо! – воскликнул Ренер, громко захлопнув дверь. За спинами вошедших он подмигнул Шульцу левым глазом. – Да у вас тут столько интересного происходит! Неужто скоро все переругаются?

– Где он сейчас?

Гёц смотрел на Вольфа, не единым жестом не выдавая, что услышал, кажется, лучшую новость за день. Хоть при своих нет нужды стесняться, Король Треф просто не привык дёргаться хоть от счастья, хоть от ярости. Если не умеешь лицедействовать, как Валет, держи лучше рожу кирпичом.

– В «Валонской короне» накидывается. Вместе со Стефаном, и Сиком, и остальными. Втык хочешь сделать?

– О-о, нет-нет-нет, этим пускай его отец занимается. А мне вот интересно, не начнётся ли у нас война утром.

Готфрид поднял со стола пистолет, проверил заряд и заткнул за пояс.

– Помогите-ка мне деньги убрать. Альфи! Найди Гензеля. Пускай паренёк дует в трущобы и греет уши. Если там дерьмо бродить начнёт – я хочу об этом знать до того, как у меня начнут выносить дверь.

Тиллер слыл человеком не таким взрывоопасным, как Карл, да и в Кальваре подобные казусы принято разрешать словами на сходке Большой Лиги, а не битьём стёкол. Но Тиллер командует бандой ландскнехтов, которые держат под каблуком выгребную яму, порой кипящую от бедности и злобы. Чтобы оставаться у руля, ему нужно поддерживать репутацию, хочет он того или нет, а набитая морда – это такой удар по имени сурового головореза, с каким мало что сравнится.

Вчера в винокурне Карл справедливо заметил, что Тиллер не пойдёт войной из-за Мюнцера. Что же, теперь он сам преподнёс ему такой повод, какой игнорировать нельзя.




Азартные игроки


Такой богатый город, как Кальвар, мог позволить себе невероятную роскошь – столбы с уличными фонарями через каждые полсот шагов. Разумеется, не во всём городе. Путеводные огни горели только на Серебряном Пути от северо-западных ворот до соборной площади, вдоль Полёта Кружевницы – от северо-восточных ворот до южных мимо собора, да ещё на самых важных улицах Застенья и Золотого Пятака, купеческого квартала. По ним же перемещались патрули ночной стражи.

На одной из таких улиц трое шпионов и торчали в сей поздний час. Точнее говоря, даже не на улице, а на пустеющем чердаке напротив весёлого дома под названием «Драгоценность». Элитный приют азарта и блуда находился на самом краю Грушевого Сада, у подножия холма, по которому поднимались ярусами жилища знати. Они-то и составляли клиентуру особенного «салона»: для каждого сословия у Даголо имелся собственный развлекушник с собственным внешним лоском, внутренним наполнением и сообразными расценками.

– Не пойму, почему они так поздно собираются? – Паренёк обернулся к старшему агенту, чтобы не повышать голоса. – У них же целый магистрат над магистратом, и в городе это вообще ни для кого не секрет.

Штифт молча пожал плечами. Разные предположения на ум шли, но гадать он не любил. Может, возраст заставляет жалеть время на что-то помимо сухих фактов. А факты таковы: хоть члены Лиги и собирались в фешенебельном борделе за час до полуночи, тайным это мероприятие уж точно не назовёшь. Разве что только непубличным, понимая «публику» как массу простых бюргеров и иных проходимцев, что глазеет, гудит, показывает пальцем и, возможно, пытается бросить в кого-нибудь дохлую мышь.

За каждым влиятельным господином следовала пара-тройка мужичков, обыкновенно весьма крупных, и мальчик-факелоносец, а у бургомистра и капитана Гвардии Кальвара – даже по двое.

При Пьетро Даголо, высоком старике в огромной шляпе с перьями и пёстром костюме, вместо телохранителей были его сын Карл в таком же кричащем наряде, тёмно-серый коротышка Гёц Шульц и мутная наймитка Эрна. О ней Штифт разнюхал только, что-де баба она страшная, но весёлая. Веселиться над расквашенными рожами спутников она и впрямь не стеснялась.

Очередные участники прибыли в носилках, вроде бы щедро расписанных, но сейчас худо-бедно угадывался только намалёванный на дверце герб: бородатая харя и золочёный трезубец.

– Кто это? – прошептал Ренато.

Целый этаж под ними сейчас пустовал, никаких лишних глаз и ушей… И всё же уважающий себя старый старший агент никак не мог позволить болтовню в голос во время тайного наблюдения за сходкой, к тому же в неурочный час. Пускай один только Единый наблюдает за ними в этот самый момент – Штифт предпочёл бы, чтобы даже Он ничего не расслышал.

– Речная Вдова, – так же тихо проговорил Йохан и показал пальцем на старую даму в чёрном, что схватилась за руку лакея и бодро выскочила из носилок.

Как выяснилось через мгновение – даже вперёд тучного человека в фиолетовых рясе и четырёхугольной шапочке, что показал нос следом.

– Ого, и епископ с ней, Венцель фон Манциген. Он её племянник, я говорил?

Миниатюрная Вдова побрела к «Драгоценности», опираясь на локоть Епископа; оба вовсю над чем-то хохотали.

– Мать моя! Штифт, глянь, какая там баба!

Три пары глаз с более или менее живым интересом обратились в сторону собора. Палец Язвы указывал на четвёрку ландскнехтов и женщину в роскошном синем платье и плаще, шедшую под руку с солдатским вожаком. Яркий наряд, виднеющиеся из-под накидки светлые волосы и плавная походка – больше не разглядеть, но и этого довольно для вопроса: что такая особа делает в компании трущобных вояк?

– Это Магна Тиллер, жена Рудольфа, – пояснил Паренёк. – То ли в святые метит, то ли в ведьмы. Трущобный народец пока не решил. Ходит иногда к тем, кто заболел, или поранился, или помирает. Говорят, им лучше становится. Если у них есть чем платить за жильё. Иначе приходит Рудольф и выкидывает на улицу.

– Что, и умирающим лучшает? – недоверчиво хмыкнул Йохан; юноша сердито махнул на него рукой.

«Синие» меж тем остановились напротив троих мужчин в зелёных дублетах и длинных матерчатых поясах, завязанных хитрым узлом так, что концы свешивались вдоль правого бедра примерно на локоть. Один из них, широкоплечий, в самом ярком наряде, прихрамывал на левую ногу – он-то и заговорил с Тиллерами.

– Это ткачи, а их главный… для Колёсного Дирка больно молод. Значит, Фёрц? – предположил Штифт и тронул «лакея» за локоть. – Йохан, у тебя слух острее…

– Тоже нихрена не слышу, – пробормотал тот. – Но Магна улыбается.

Явно не просто так. Несколько дней назад между младшим Даголо и Тиллером случилась стычка… Или, скорее, лихой налёт. Громилы из Сада просто ворвались в один из убогих райончиков в трущобах, поколотили ландскнехтов и сбежали обратно к себе. Видимо, сегодня их будут мирить, и по всему выходило, что мир и согласие будет достигнуты, если ещё не восстановились.

Тем не менее, Лига собиралась на игру задолго до стычки. Зачем? Какие вопросы они будут обсуждать? Какие решения вынесут?

Об этом оставалось только гадать, а от гадания проку мало. Лучше хорошенько подумать, не вошёл ли в «Драгоценность» кто-то, чей язык способен разнести новости по городу. Благо языков здесь великое множество.

– Пока не все собрались? – спросил он, обращаясь к юноше.

Тот покачал головой.

– Купеческих старшин и банкиров не хватает. Патриции и цеховики как будто бы все на месте…



***

– Долго ещё цверги будут топать к нам своими коротенькими ножками? – недовольно проворчал Карл, обмахивая шляпой лицо и шею.

Он вспотел, как бес перед алтарём, хотя весь вечер с реки тянул свежий ветерок. «Горячая валонская кровь», – говорила матушка про них с отцом; правда, она же закатывала папаше такие скандалы, от которых Палаццо ходуном ходил.

Сейчас повод у его жара только один. И «повод» пристально смотрел на него в ответ, изредка почёсывая кожу под распухшей скулой и морщась. Вообще-то к его солдатской харе и безвкусному камзолу такие отметины подходили гораздо больше, чем к лицу наследника Грушевого Сада.

Жаль только, что рядом с фингалом униженного смирения не видать.

– Когда это ты видел, чтоб Дьяуберги пешком ходили? – фыркнула Эрна.

– До начала десять минут, – добавил Шульц. – Цверги не опаздывают.

– Ты-то у нас знаток цвергов!

Даголо-младший всем корпусом повернулся на стуле лицом к Королю Треф: ему срочно требовалось отвлечься от Тиллера на какую-нибудь другую паскудную рожу, а достойный кандидат имелся только один:

– Слушай, Гёц, а что Мюнцер сказал тебе после того, как ты его поколотил?

– Восхитился, как лихо малявка с побережья вырубила такого бычару. Правда, я с ним по уговору дрался, а не накинулся в засранном тупичке.

– Только он тебя утираться не заставлял, – холодно отрезал Карл, глядя Готфриду в глаза; тот молча пожал плечами. – Я сделал, что было должно, чтобы наш авторитет защитить.

И ни единого мгновения не жалел. Отец, конечно, просто взбесился, но к следующему вечеру остыл – и не просто так. Да, сосед из трущоб поднасрал им в нарушение соглашений Лиги, так что по правилам Лиге и следовало вынести наказание. Однако это тот случай, когда разобраться с проблемой следовало самим, по-мужски. Карл должен был лично, безо всяких старших дядек показать, что будет с каждым, кто без спросу заберётся в Грушевый Сад.

И дело вовсе не в том, что он сомневался в Кальваре и Лиге – видит Единый, это совсем не так; просто он прекрасно себе представлял, как важно создать для себя нужную репутацию, пока не поздно. Отец стар, хоть пока ещё и крепок, и разные крысы уже подняли вверх сопливые носы, вынюхивая, нельзя ли вскоре будет поживиться. Чем скорее они зарубят себе, что у всех Даголо кишка не тонка, тем меньше будет проблем и для Даголо, и для всего города.

Разумеется, когда он оприходовал дубинкой жадную лапу Тиллера, то прекрасно понимал, что скоро придётся её пожимать. Но рукопожатие на таких условиях стоило небольшого скандала.

– А вот и банкиры, – заметил Шульц, кивая за спину Карла, на дверь, и обратился к Эрне: – Начнём готовить стол для игры, пожалуй.

– Карло, идём! – бросил отец, проходя мимо их стола к широкой пышной лестнице на второй этаж.

Скупо и сердито – вот так звучал он последние несколько дней, по крайней мере в присутствии сына. А тот, как человек совершенно правый, но ещё не получивший железное подтверждение своей правоты, понемножку потел и не мог усидеть на одном месте дольше десяти минут.

Нос, распухший на половину рожи и непрестанно ноющий, никак делу не помогал.

Оба Даголо вступили на лестницу сразу за братьями Дьяубергами, так что восхождение наверх… Несколько затянулось. Отец мычал в усы мотив старой солдатской песенки, сын же просто терпел.

Банкиры, каждый ростом по грудь нормальному человеку, зато широкие и с большими головами, растущими прямо из плеч, семенили по ступеньке за шаг. На ходу они ожесточённо болтали, перебрасываясь какими-то очень банкирскими терминами на цвергском. По звуку беседа больше всего напоминала чародейство.

Будучи в городе не последним человеком, Карл знал, что старший из братьев, Мурмон, традиционно кредитовал знать, а младший Муртаг вёл дела с третьим сословием. Ясное дело, когда банку требовались услуги костоломов, чаще всего они требовались именно Муртагу, но сейчас речь явно шла о другом…

На десятой ступеньке Даголо-младший решил оставить пустую затею извлечь что-то из подслушанного разговора.

К немалому его удивлению цверги и отец прошли через весь длинный коридор на втором этаже и зашли в комнату с красной дверью, не так уж ему незнакомую. За ней скрывались самые дорогие и популярные апартаменты для оргий молодых лоботрясов из кальварской знати, пробиться в чей круг ему когда-то стоило преизрядных трудов.

Правда, внутри комнаты вместо огромнейшей кровати, мягких ковров и резных столиков с вином, устрицами и афродизиями сейчас помещался лишь длинный стол из чёрного дуба, массивный и крепкий, как сам Кальвар, и одиннадцать таких же кресел вокруг него. Стены закрывали драпировки с кружевницей, несущей шерстинки в клюве – эмблемой Кальвара, но под тканью кое-где угадывалась знакомые красные доски.

Карл стиснул зубы так, что раскуроченный нос опять заныл. Пожалуй, не стоит заливаться хохотом от вида первых людей города в месте, что служило главным «Залом Утех» для детишек некоторых из них. Оставалось надеяться, что где-то тут спрятан некий глубокий смысл, доступный только посвящённым.

Бургомистр Хайнц фон Терлинген и мастеровой Вернер Фёрц, зять самого Ткача, возглавили стол каждый со своего края. Рядом с ними по обе руки расположились патриции и предводители бывших наёмных банд. Центральные же места заняли цверги и купеческий старшина Коломан Глауб – дородный торгаш в длинной мантии, прикрывающей солидное брюхо (где, по слухам, он прятал мешок золотых гульденов).

Отец кивнул Карлу на кресло у стены за своей спиной. Там он и расположился, терпеливо дожидаясь, пока члены Лиги уложат властные седалища на дубовые сидушки и начнут призывать его к смирению.

– Итак, – первым всё-таки заговорил Фёрц, – прежде всего надо уладить один… инцидент. Пояснять, думаю, не нужно?

Все, кроме Рудольфа, молча покивали в знак согласия. Кто с полуулыбкой, кто с выражением лица чопорным и немного раздосадованным. Лицо бургомистра оставалось белым и бесстрастным, даже когда он раскрыл рот:

– Герр Тиллер обещал поддержку владельцу винокурни Курту Мюнцеру, который вышел из повиновения герру Даголо, – длинная тирада лилась ручейком, будто её заранее написали и заучили. – Это вмешательство неприемлемо. Вы понимаете, что преступили порядки Лиги?

– Более чем, – голос Магны Тиллер звучал высоко и мелодично, как серебряный колокольчик. Вот уж от кого Карл не отказался бы выслушивать нотации. – Мы осознаём нашу вину перед Лигой и готовы принять взыскание.

– Да, герр бургомистр, всё верно. Бёльс меня попутал. Но я уже исповедовался отцу Венцелю, – вставил её муж трескучее замечание и посмотрел на епископа Кальварского.

Священник тут же улыбнулся и начертал в воздухе священный крест, однако Магна не закончила:

– Я хочу только напомнить почтенной Лиге о том, что мы тоже пострадали от самоуправства…

– Я собирался перейти к этому тотчас, фрау Тиллер, но благодарю, что сказали за меня. Действительно, – продолжал Терлинген, повернувшись к барону, – Даголо следовало обратиться с жалобой к Лиге вместо этого… Вторжения и экзекуции, такого же грубого нарушения наших правил.

Глотку и зад Карла нестерпимо жгло от желания вскочить и гордо воскликнуть, повторяя женщину: «Да, осознаю, и я не меньше этих трущобников готов получить по жопе за то, что натворил!»

Но сейчас не время для того, чтобы корчить воодушевлённого рыцаря. Даже клирик и старуха не казались достаточно сентиментальными, чтобы оценить жест, не говоря уж о скучном капитане Лодберте. Лицо бравого командира Гвардии покраснело, а мутные зелёные глаза с большим интересом изучали скатерть, чем остальных людей.

Посему отец ответил за обоих Даголо, как и полагалось:

– Да уж, герр бургомистр, мы тоже напортачили, чего тянуть коня за… за, за хвост. Моя жена всегда говорила, что у нас, валонов, такенное шило в заду.

– Что же, я не сомневался, что здравый смысл не оставит никого из нас, – бургомистр ласково улыбнулся на обе стороны. – Вы равно виноваты в нарушении мира и вечных соглашений. Я предлагаю примирить наших поставщиков бренди и солдат и обойтись без наложения взаимных штрафов. Прошу голосовать.

С той или иной скоростью, но руки всех не замешанных в конфликте взметнулись вверх. Епископ поднялся, простёр к скандалистам пухлые ладони в широких рукавах и сахарно попросил:

– А теперь, дети мои, обменяйтесь рукопожатием и сигмальтическим благословлением!

Мужчины неторопливо поднялись с кресел, встретились сбоку от стола. Даголо протянул руку первым. Раздувшийся след дубины на лице солдата с лихвой покрывало все неудобства.

– Единый, благослови и напутствуй слугу твоего… – наконец нестройно забормотали они, глядя друг другу в глаза.

Завершив благословление, Карл не удержался и подмигнул солдату правым глазом, чтобы остальные не видели. Тиллер хмыкнул.

– Я хочу поднять один вопрос прежде остальных, – снова заговорил отец, поднимаясь на ноги; Карлу он подал знак не спешить на выход. – Я прошу у Лиги разрешения посадить моего сына рядом со мной. За Грушевый Сад говорить и голосовать всё так же буду я, а ему полезно начать усекать, как у нас тут дела, гм, обделываются.

– Что же, – заметил Фёрц, усмехнувшись, – едва ли кто-то будет возражать.

– Тем не менее, проголосуем, – сухо отозвался бургомистр.

Барон сел. Члены Лиги подняли руки.

– Единогласно. Карл, Лига разрешает тебе присутствовать на наших собраниях в качестве наблюдателя. Дайте ему место.

Отец отодвинул кресло от Мурмона Дьяуберга, чтоб Карл мог поставить своё, двенадцатое. На мгновение старик склонился к нему и шепнул:

– Помалкивай, слушай и мотай на ус.

«На твой ус?» – он удержал язык за зубами и только молча кивнул в ответ.

Мы. Только сейчас он заострил внимание на слове, которое отец обронил пару минут назад. Старый кондотьер хрена с два признается, но он всё-таки признавал: правильно было защемить Тиллера за его выходку, а не ползти за компенсацией к Лиге.

Даголо-младший в момент так надулся от гордости, что комната сжалась до размеров бледного заострённого личика фрау Тиллер. Он едва различил короткую фразу, сорвавшуюся откуда-то издалека с уст бургомистра. Когда Магна хмурилась, становилась только краше. И где только синий чурбан откопал такую драгоценность?

Патриций умолк, и тут правое ухо резанул тонкий голос:

– Банк Дьяубергов просит у Лиги голоса солидарности в защиту наших родичей…

У старшего цверга до пояса свисала густейшая бородища, на неё отбрасывал тень длинный нос, почти как у скользкого помощника Гёца. На лоб, глубоко изрезанный морщинами, карлик сильно надвинул алый колпак, украшенный на конце медным шариком. При всех этих атрибутах его воробьиный голосок так комично озвучивал напыщенную речь, что из раздобревшего Карла едва не прорвался наружу приступ смеха.

Пришлось спешно сжать кулаки так, что ногти вонзились в кожу, и до кучи больно прикусить щёки изнутри. Кажется, никто не заметил его дурацких гримас…

– Надёжный источник в Верелиуме сообщил грискольским Вердгурбекам, что кайзер намерен потребовать у цвергских банков учётные книги и дополнительно содрать с нас по полста пфеннигов с каждой марки, пущенной в рост за последний год. Что он сошлётся, подумайте только, на Ростовую Подать – ей же лет больше, чем волос у меня в бороде!

Мурмон говорил сидя, видимо, просто потому, что стоя оказался бы вдвое ниже, но его напоённые яростью слова звучали так же отчётливо, как речь отца и епископа. «Проклятье, сколько же там пфеннигов в одной марке умещается?» – найти ответ Карл тщетно пытался в нахмуренных лицах второго банкира и купца. С этих крохоборов станется изойти на дерьмо и из-за одной десятой дохода.

– Если требование будет выдвинуто, банки будут протестовать. Вольные Грисколь и Холемгерд нас поддержат, и я прошу у Лиги присоединить к протесту голос всего Кальвара.

– А каково на сей счёт мнение канцлера? – продребезжала Речная Вдова, непринуждённо рассматривая перстни на ссохшейся, покрытой пятнами руке. – Чёрный Герцог, говорят, питает слабость к цвергам…

– Он неровно дышит к нашим деньгам! – сердито отрезал банкир; его брат, лишь немногим менее бородатый и носатый, с важным видом покачал большой головой. – Само собой, мы предложим герцогу отступные, чтоб он не совал нос в наши книги. Но без поддержки городов это просто пшик! Надо дать им понять, что выбор тут простой: либо по-тихому содрать с нас сундук гульденов, что, замечу почтенной Лиге, и так чересчур щедро для этих упырей, либо столкнуться с великой силой!

– Кто-нибудь хочет что-то добавить? – бургомистр обвёл взглядом сохранявших молчание членов Лиги и вздохнул: – Тогда голосуем за поддержку протеста цвергских банков… Возможного протеста.

Цверги, купец и капитан Лодберт проголосовали тут же; отец, Магна Тиллер и Фёрц медленно подняли руки следом. Бургомистр и старуха присоединились последними, будто дожидались, когда и без них всё решится.

– Благодарю, – пропищал Мурмон после глубокого вздоха.

Бургомистр кивнул.

– Магистрат подготовит обращение города к кайзеру. Мы немедленно передадим её префекту, если распоряжение о банках всё-таки будет издано.

Сладкоголосый епископ Венцель взял слово следующим. Встав из-за стола, он по привычке благочестиво сложил руки поверх брюха, прежде чем заговорить:

– Крепость Веленберг, прикрывающая юго-восточную дорогу между Рёйстером и Медным хребтом, давно требует основательного ремонта. В свете волнующих известий о планах кайзера крайне важно привести в надлежащий вид укрепления на всех подступах к Кальвару, и на юге – в первую очередь.

– Веленберг принадлежит к Вебельскому епископству, – медленно произнёс Фёрц, осматривая епископа от брюха до бархатной шапочки. – Вам нужны деньги на перестройку укреплений для себя или для города?

Отец Венцель мягко и сладко улыбнулся.

– Действительно, это моя крепость, но она же – ключ ко всему Кальвару. Я, со своей стороны, сумел уговорить взяться за работу Филиппа Ластрельда…

Наклонившись друг к другу, Фёрц и Тиллер обменялись несколькими словами. Видимо, имя что-то для них значило, но Карл слышал его впервые.

– Он согласился сделать проект за месяц и найти бригаду, но ему нужен задаток. Пятьсот гульденов.

Вот теперь забормотали практически все. Не удержавшись, Карл шепнул, наклонившись к отцу:

– Он будет ремонтировать её или строить заново?

– Я готов ссудить тебе, сколько нужно, под вдвое меньший процент, – великодушно чирикнул Мурмон.

Улыбка епископа стала кисло-сладкой, будто он надкусил яблоко, которое давно просилось в бочку для браги.

– В иных обстоятельствах я бы согласился… Однако сейчас епархия и так порядком задолжала вашему предприятию. Лично я ничего не имею против цвергских банков, разумеется, но имеет архиепископ Аргебуржский, перед коим я держу ответ. Если Его Преосвященство недополучит десятину, он придёт в ярость. Даже может донести до…

Святой отец осёкся и воздел перст к потолку. Румянец как-то вдруг отступил с его щёк к ушам.

– Одним словом, всякие проверки нам здесь ни к чему.

– Значит, ты просишь нас оплатить ремонт крепости, которую мы же будем сторожить и защищать? – Фёрц говорил неторопливо, поглаживал пальцем оправу очков, висящих на шее. Эта манера начинала раздражать.

– Милостью Божией с этим я и сам справлюсь, пока ополчение бежит из города на подмогу, – ответил епископ с лёгким холодком.

Тиллер обронил на колени скрипучий смешок, но тут же получил от жены лёгкий тычок локтем, поскучнел и снова затих, тогда как она заговорила:

– В важности крепости мы не сомневаемся, просто сумма… немного… – она поводила тонкой рукой перед собой, вылавливая из воздуха нужное слово. – Большевата. Может быть, мы хотя бы сами подберём рабочих?

– Синяя госпожа говорит дельно, – проскрипела Гертруда цу Машвиц.

Старуха отодвинула кресло от стола и немного развернула его, клюку она повесила на столешницу и вроде бы разминала пальцами колено. После того, как епископ встал и начал просить деньги, в комнате не было человека даже вполовину настолько непринуждённого.

– Не сомневаюсь в дарованиях мастера Ластрельда, но у этих гениев порой такие запросы, что не грех бы и поумерить. Не правда ли, Лодберт?

Капитан отвёл глаза под взглядом вдовы, быстро зыркнул на епископа и нехотя согласился:

– Да, тётушка, Арсенал и впрямь обошёлся городу чересчур дорого.

– Я переговорю с мастером, – Венцель покорно наклонил голову. – Несомненно, экономия и в моих интересах тоже. Однако я прошу ответа на мою просьбу, чтобы я мог написать мэтру Ластрельду завтра же.

Тиллеры переглянулись. Спустя десять секунд перемигивания Рудольф поднялся из-за стола.

– Раз уж заговорили о крепостях, я ещё раз предлагаю поставить новый заслон в пятнадцати милях[18 - Сухопутная миля – путевая мера измерения расстояния, соответствующая тысяче двойных шагов (около 1500 м)] выше по течению Рёйстера. Там лучшее место для обороны. Можно перекрыть реку пушками, можно убрать из-под удара мужиков за Веленбергом…

Над столом прокатился гулкий «Пуф-ф-ф». Звук кузнечного меха брал начало в утробе купеческого старшины. До сего момента он молча и печально посматривал на каждого, кто называл ту или иную сумму, но теперь заговорил сам, обращаясь к ландскнехту:

– Вы хоть представляете, герр Тиллер, во сколько нам это встанет? Пятьсот гульденов только для начала, раз в шесть больше на ремонт – ладно, свою часть от этого мы можем выложить, но насколько дороже обойдётся новый форт? В десять раз? В двадцать? А там же ещё и новые пушки понадобятся, правда?

– Да, это уж лишнее, – поддержал Коломана отец. Прежде он почему-то тоже помалкивал. – И потом, пока синьор Ластрельд строит новую крепость, нас, чего доброго, пару раз захватят.

– Осмелюсь напомнить вам о тревожных вестях, кои ползут в город вместе с мужиками, – открыв рот, купчина не собирался так просто останавливаться. – Может статься, нас ждёт недород – и сильно хуже, чем в прошлом году. Может статься, нам придётся раздавать хлеб лентяям из посадов и из трущоб – на Вашем же, герр Тиллер, попечении. Уж не задумали ли Вы кормить их камнями и раствором?

Рудольф посмотрел на командира ткачей, затем на бургомистра; пожал плечами, не отыскав поддержки ни на одном из краёв стола, и сел обратно. Бургомистр произнёс после небольшой паузы:

– Голосуем за ремонт Веленберга.

Решение и на этот раз было единогласным – теперь последними его приняли купец и банкиры. «Какая увлекательная игра», – Карл растянул тяжкий вздох на целую минуту. Лишь бы, не приведи Единый, никто не заподозрил за ним скуку. Нутро прожигала едкая смесь возмущения и разочарования: неужто вот так судьбы города и решаются?

Нет, здесь точно есть что-то ещё. Быть может, все ключевые пункты обсудили заранее, а теперь лишь утрясают остатки…

– Герр Даголо, Ваше предложение последнее…

– Точно, герр бургомистр.

Барон Грушевого Сада медленно встал, пригладил рукав дублета, подкрутил ус и огляделся.

– Я хочу провести Кавальеллу.

Ну, наконец дело дошло до знакомого вопроса! «Кавальелла» на валонском означало одно из состязаний наездников – а отец хотел назвать как-нибудь инородно, оригинально и броско большие скачки, что замыслил провести два года назад и собрать на них знатных игроков от Грисколя до Аргебурга.

Только вот потом вспыхнула война из-за медных копей, и Кавальелла накрылась лошадиной…

– Герцог Арлонский говорит, что разрешит вассалам приехать на скачки. А может и сам нас почтит, если мы вернём наконец проклятый восточный рудник. Собственно, – отец усмехнулся, – мы ведь и так должны были его вернуть, только всё оттягивали. Похоже, это тот самый подходящий момент, да?

– Да-а-а, – пропищал Мурмон и потёр ладошки под бородой, явно уже предвкушая, как он будет кредитовать проигравшихся рыцарей и баронов. – Очень… Подходящий.

– Мы рассчитывали на Вашу Кавальеллу два года назад, вложились и в ипподром, и в прочие приготовления для ублажения почтенных рыцарей, а Его самодовольная Арлонская Светлость соизволили сорвать все договорённости из-за меди, – хмуро заметил Коломан, поднимая глаза на старшего Даголо. – Что, если и теперь он просто заберёт выработку, а после скажет, что передумал?

– Пускай он не успеет отказаться, – проскрипела Речная Вдова и ненадолго умолкла, пока мужчины снова не обратились в её сторону в ожидании пояснений. Выдерживать паузу карга умела не хуже артиста на сцене. – Надо предложить герцогу ускорить дело и даже выплатить небольшую компенсацию за волокиту. А для заключения договора позвать его на скачки лично. И ублажить хорошенько в знак примирения, как без этого?..

– Всё так, – отец кивнул, – свита герцога всё равно просадит столько, что компенсация раз десять отобьётся.

Купец задумчиво барабанил по столу толстыми пальцами, но затем молча кивнул. Поскольку все хранили молчание, слово взял бургомистр:

– Если возражений нет, будем голосовать за проведение Кавальеллы по старому плану.

Члены Лиги подняли руки. Удовлетворённо хмыкнув, отец опустился на место; Хайнц фон Терлинген подытожил:

– Прекрасно. Надеюсь, на этот раз наше сотрудничество с герцогом окажется более спокойным и предсказуемым. У членов собрания есть другие нужды, о которых мы ещё не знаем?

Муртаг беззвучно зевнул в бороду. Фрау Тиллер мягко коснулась локтя мужа, переводя взгляд с одного валона на другого. Карл отчётливо слышал, как Фёрц трёт линзу мягкой тонкой тряпочкой.

– В таком случае, – бургомистр торжественно простёр руку к дверям, – скрепим наши договорённости традиционной игрой!



***

Когда Карл спустился следом за первыми людьми Кальвара, его так распирало от важности, что Гёц мгновенно смекнул: заседание завершилось не слишком благоприятно для коварного заговора. Тиллеры не вылетели из «Драгоценности» пущенной стрелой, а значит Лига помирила Рудольфа с Карлом.

Хотя иного ждать и не стоило. Бурление после драки в Ржавом Углу сошло на нет уже под конец следующего дня. На то, что удастся половить рыбку в этом пруде, делец не рассчитывал.

Но младший Даголо выглядел чересчур надутым и довольным для того, кто всего лишь не получил от папаши и его друзей нагоняй за самоуправство.

Пока Колум и Альфи с фонтаном шуточек рассаживали Большую Лигу Кальвара за карточным столом, Готфрид направился к Эрне и Карлу, переговаривавшимся у шкафа с запасом выпивки.

– …видела бы ты его рожу, когда он читал надо мною благословление, ха! – довершал последний, благо за болтовнёй Валета Треф трущобный хозяин всё равно ничего не слыхал.

Гёц сосредоточенно рассматривал прекрасно нахальное лицо франта. Теперь его не омрачал даже безобразно расквашенный нос в самом центре. Что же скрывается в этой светлой, но дурной голове? Вот бы узнать прежде, чем он проболтается кому-то из собутыльников или девок…

– Как всё прошло? – спросил делец прямо, не слишком опасаясь подозрений: с теми же словами он обращался к самому барону, пока Грушевый Сад на собраниях представлял только один Даголо.

Карл лишь прищурился и скрестил руки на груди, напуская таинственный вид.

– Отец посвятит тебя в необходимые подробности… Ну, а мне пора идти, друзья мои. Дела города!

– К шлюхам собрался? – уточнила Эрна.

– Чш-ш-ш!

Карл многозначительно приложил палец к губам, забрал у слуги плащ и шляпу и понёсся к выходу, оставляя «друзей» размышлять об истоках приподнятого настроения.

– Не иначе как папка его за стол усадил, – женщина проводила глазами шитый серебром камзол за четыре гульдена.

Шульц потёр подбородок. Очередное событие, бывшее только вопросом времени. Если кайзер назначает старшего сына соправителем, почему бы и садовому барону не сделать то же самое? Пока старик окончательно не одряхлел и в уме не повредился, ему позарез нужно ввести наследника в Лигу. Постараться, чтоб и остальные к его виду привыкли, и сам он поучился у приличных людей дела вести, а не бить морды по любому поводу.

– Что-то ты совсем тихий и скучный. Даже не предложишь мне заклад?

– Я думал, ты больше со мной не споришь…

Нехотя Гёц обратил пристальный взгляд уже к игрокам. Речная Вдова каркающим смехом приветствовала льстивые шуточки своего любимца Валета. Епископ благочестиво хмурил реденькие брови, но вид сладкого лакомства на столе избавил его от наносной чопорности.

Один купец Глауб не веселился, смотрел сквозь угощение и шевелил порой губами. Сразу видно делового человека – сводит баланс по итогам совещания.

Краем глаза Шульц заметил, как Эрна с подобным тщанием рассматривает полупустую винную бутылку.

– Ну-у-у… Я вижу здесь пару стаканов шансов всё исправить.

Несколько мужчин достали изогнутые деревянные трубки, и через минуту ноздри дельца уловили аромат тлеющих табачных листьев. Новая богатейская забава родом из колоний, вроде как чтобы справиться с усталостью и прояснить голову – особенно если в той винный дух разгулялся.

Разок попробовав, Гёц обнаружил только один эффект: тошноту. Видимо, чтобы оценить, надо родиться патрицием, или хоть годами пороховой дым глотать, как Даголо или Тиллер. Либо так, либо им очень хотелось показать, что они могут позволить себе буквально дышать дымом от сжигаемых денег, ибо стоила эта трава как редкая пряность.

– Два талера на старуху, – наконец предложил он ставку. – А ты можешь присмотреться к Главному…

– Когда он так лихо накидывается? – фыркнула Эрна, в то время барон заливал в себя второй кубок подряд. – На меньшого карлика поставлю. Лихо он серебро в банк накидывает.

Гёц слышал и менее убедительные аргументы, почему ставить нужно именно на эту лошадку.

– Жаль, что Ткача нет… Почему он больше с ними не играет?

– Видимо, не хочет садиться за игру, которую может не выиграть? – предположил делец и взял предложенный стакан с вином. – Или, может, ему надоело эти рожи видеть чаще раза в месяц.

Изящная синяя фигурка отделилась от стола и направилась к ним. Фрау Тиллер двигалась по обыкновению лёгкой и плавной походкой человека, привыкшего непринуждённо подкрадываться. У этой дамочки паскудная манера заводить разговор так, чтобы ты вздрагивал.

– Гёц, и сейчас ставками занят? – заметила Магна, кивая на два столбика монет.

Демонстративно Готфрид выудил из кошеля посеревший клок бумаги и уголёк.

– А ты хочешь поставить? На твоего мужа принимаю один к шести.

– О, нет, на него я бы не поставила. В этой игре.

– О, нет, тут начался какой-то многозначительный трёп! – простонала Эрна, закатив глаза к потолку. – Помудрите-ка без меня. А я поищу новую бутылку.

Усмехнувшись, трущобная хозяйка подошла ближе и облокотилась на стойку, изящно удерживая кубок тремя пальцами.

– Я бы тоже выпила более тонкого вина. У тебя есть что-то кроме этой бычьей крови?

Сравнение было прямо-таки обидным, если вспомнить, сколько стоила бутылка, но делец стерпел. Терпение входило в его обязанности.

– Бычья кровь по два талера за бутылку. Есть белое варлийское, по шесть за бутылку, и розовое карассийское, по восемь. Достаточно тонко?

– Варлийское подойдёт, благодарю.

– Эй, Вим! Варлийского вина фрау Тиллер! – Поманив слугу к себе, он добавил вполголоса: – И подай ещё марципанов на стол. Поближе к преосвященству.

Магна вздохнула, скрестив руки на груди. Интересно, в какой всё-таки степени решения исходят от неё, а в какой – от Рудольфа? Конечно, по понятиям Лиги с ней Король Треф мог держаться наравне, в отличие от бургомистра или старухи-казначейши, но интимные вопросы лучше держать за зубами.

– Так что, драки у нас не будет?

– Нет, Гёц, обойдёмся без войны, – женщина покачала головой. – От этого ни городу, ни нам прока нет. Разочарован?

– Ничуть, – немедленно соврал Шульц. – Война всегда жрёт деньги, которые можно благостно пропить и проиграть.

– Ты потому стал чемпионом Даголо? Чтоб свары малой кровью из своего носа решать?

– Выходит, потому.

Всё начинается просто с того, что братья тебя подзуживают вломить тому здоровенному уроду. Со временем оказывается, что у тебя такое получается хорошо и стабильно, и вот ты уже выступаешь лицом банды за небольшую премию и всеобщий почёт. Главное – остановиться прежде, чем станешь похож на Вилли Мясника.

– И Карл тоже так думает?

– Я думал, вас там только что помирили?

Магна поморщилась, неторопливо поправляя кружева на рукавах.

– Так и было…

– Ну, когда он отсюда выходил, его от восторга пёрло, – сообщил Гёц и приложился к своему кубку, украдкой наблюдая за беспокойными руками женщины. – Десять к одному на то, что следующий час он будет поливать шлюх вином за восемь талеров, а не собирать людей в новый налёт. Отец выбил для него местечко за столом, да?

Тиллерша опять пригладила рукав с видимым сомнением на лице, но всё же кивнула. Значит, Карл ещё на шаг ближе к «наследству».

Значит, у Треф нет времени на то, чтобы дожидаться помощи от Хафелена или совершенно случайно проходящей мимо города оравы наёмников без контракта.

– Что же, будь я на месте Карла, я бы на этом успокоился. Я ведь уже показал, что могу кусаться, и к большим дядям меня пустили… Но я спокойный и порядочный гешефтмахер, я за мир. И я на своём месте, а он – на своём.

Такими туманными и многозначительными речами он и к концу года союзников не наберёт, но и говорить прямо тоже нельзя. Ставить на тёмную лошадку всегда рискованно, и любой член Лиги скорее просто сдаст его Даголо. Уж Магна так точно.

До сегодняшнего вечера оставались туманные надежды на то, что Рудольф зарядит кулаком по столу, а там уж как следует распалить его – дело техники. Но чары женского благоразумия, похоже, имели безграничную силу. А сама она от перспективы сцепиться с Даголо чуть ли не тряслась. Или ко всему прочему имела недюжинный талант актрисы и прямо сейчас водила за нос простодушного гешефтмахера.

– Я жду ваше драгоценное вино!

Фрау Тиллер одарила его напоследок ласковой улыбкой и вернулась к мужу, который готовился слить третий кон подряд. Банк уверенно делили меж собой купец, цверги и старуха. Готфрид оставил кубок рядом с монетками и начал прогуливаться вокруг стола, заложив руки за спину, проверяя, всё ли в порядке.

Нацепив на нос линзы, рослый и крепкий Вернер Фёрц мигом преобразился в счетовода подстать толстяку Штюмму. Альфи, Речная Вдова и младший цверг перебрасывались остротами, веселя половину игроков (в основном тех, кто пока оставался в плюсе). Епископ рассеянно поддерживал, но в этот раз чаще налегал на вино и сласти.

Мухлежа не наблюдалось. По задумке Готфрид обязывался присматривать и за честностью игры, но он совершенно не представлял, что делать, если холёная бургомистрова рука, вся в перстнях и изящно остриженных ногтях, вдруг дёрнет карту. До сих пор хитрить никто не пытался, хотя вряд ли они его щадили. Даголо – единственный за столом, кому не плевать на Короля Треф.

С другой стороны, ни для кого не секрет, что и между членами Лиги любви тоже никакой, но им-то взаимная любовь ни к чему. Достаточно крепкого уговора и прорвы денег. Нужно очень хорошее предложение, чтобы перетянуть вниз свою убогую чашу. И попытка только одна – если фокус не удастся, фокусник немедля поедет к хозяину. Может быть, даже с грушей в пасти. У большинства властителей города хреновое чувство юмора.

Игра продолжалась, а Готфрид всё перебирал в уме известные дрязги и тут же отбрасывал их за мелкостью, давностью и просто непригодностью. Сыграть на противоречиях, вбить клин между бароном и кем-нибудь другим – отличный план, спору нет. Но как тут выбрать, с чего начинать, когда неверный шаг грозит купанием в канале?

– Твоя ставка сыграла, – проворчала Эрна, исподлобья глядя, как цверги раскланиваются с фрау цу Машвиц и капитаном, мрачным, как грозовая туча. – Опять. Кто бы мог подумать?

– Без выпивки мы бы втрое меньше поднимали, – заметил делец, сметая талеры в кошель. – Не ставь, если в голове шумит. Тебя матушка не учила?

Рука мечницы зависла в воздухе с марципаном, не донесённым до рта. Гёц прикусил язык.

– У тебя опять рожа чешется?

– Гёц! Эрна! Ко мне! – проревел барон и хлопнул ладонью по столу с рассыпанными картами, крошками, пятнами от спиртного на сукне и тем, что осталось, когда герр Глауб незаметно поковырялся в носу и вытер пальцы.

Прервав беседу, поименованные присели слева и справа от барона, с вниманием взирая на покрасневший нос и огромные блестящие глаза. Обыкновенно читать по ним намерения старика не составляло труда, но сейчас Готфрид угадывал лишь объём выпитого.

– Ты сегодня здорово в минус ушёл, да? – заметил он, сравнивая жалкую горстку монет с её первоначальной величиной. Воистину, эта игра не только самая важная в городе, но и самая убыточная. Впрочем, убытки хотя бы не только из его кармана покрывались…

– Что?.. А, да… Да начхать. У меня для вас охре-нитель-ные новости! – медленно проговорил Даголо, старательно разделяя слова. – Мы проведём Кавальеллу! То есть – вы проведёте. А я позабочусь, чтобы там оказалось мно-о-ого знатных с деньгами.

– Неужели герцог приедет?

Гёц выудил из памяти титул, обгадивший два года назад грандиознейшее предприятие за всю историю игр в Кальваре. Старик потряс пальцем в опасной близости от своего носа.

– Точно! Приедет. Будет договар-риваться с патрициями. И под эт' дело мы скачки по… потянем. Ты всё организуешь, а ты, – палец переместился в сторону Эрны, – ты за всем присмотришь, чтобы все эти жадные, мерзкие, голожопые крысы, которые шляются вокруг нашего прекрасного города, не обнесли Треф с моими деньгами… Верно? Сколько времени?

– Немного за час…

– Чтоб меня, да не сейчас же! На сборы!

– Недели три, по меньшей мере, – терпеливо поправился делец, быстро смахивая брызги с щеки. – Ипподром мы в прошлый раз отстроили, но его ведь причёсывать.

– Три недели…

Взгляд Даголо ненадолго затуманился, он вытянул губы в трубочку, нахмурился и наконец изрёк:

– Ладно, три так три. Действуй! Завтра же!

Придвинувшись, он дружелюбно похлопал по ладони Шульца, лежащей на столе, и отечески добавил:

– Выжми мне кучу денег из этих рыцарей, мой мальчик! – Он тут же поднял руку и помахал ею в воздухе. – А теперь сдрисни, я пошепчусь с Эрной.

Готфрид медленно поднялся из-за стола. Голова всё равно пошла кругом, как после куртовой затрещины. Кавальелла – его детище в не меньшей степени, чем Даголо, только, разумеется, тот по праву старшинства присвоил право выбрать пафосное название на валонском.

Провести такое большое состязание, да с таким количеством игроков, одновременно знатных, состоятельных и не искушённых в особенностях кальварского спорта – это же просто мечта для Треф. Только вот как плести заговор в городе, если ты торчишь в дне пути от него и от рассвета до заката орёшь на сотню бездельников?

В поисках подмоги делец огляделся по сторонам. Ему ответила только полупустая бутылка.



***

Ноги просто гудели от усталости, зато в голове стояла блаженная тишина. Деньги мирно лежали себе под замками, последние пьяные голоса разошлись по улице в обе стороны – в кабаке напротив сейчас только парочка безработных выпивох при средствах. Единственная лампа с паршивым маслом лениво разгоняла тьму в комнатушке и рисовала длинные тени за парой сундуков и башмаком, свалившимся на бок.

Ещё одна тень накрыла Готфрида с головой.

– Уже уходишь?

– Ухожу, – буркнула Эрна и потянулась к своей застиранной рубахе.

Что бы ни болтали в Саду, какие-никакие женские принадлежности у неё имелись, и их даже не слишком обезображивали мускулы и пять шрамов на теле. Раны от копья у плеча и на бедре, рубец на левом предплечье, мелкие отметины на боку и колене – не считая следов кнута между лопаток.

Такая коллекция даже у статуи разожжёт любопытство. Неудивительно, что разгуливать голышом она не любила.

– Старик велел кое-куда сбегать утром… И Бёльс меня задери, если я больше скажу. Есть зеркало?

– Нету. Можешь в таз с водой поглядеться.

– Ц-ц-ц, – мечница покачала головой, – что за убогий дом? А я думала, у меня богатый поклонник!

– Это не дом. Это контора.

«Дом» – слишком громкое название для места, где спишь, хранишь деньги и оружие, плетёшь заговоры и планируешь держать оборону в случае чего. В своей конторе напротив своего кабака в окружении домиков с людьми, подкормленными и подпоенными на свои деньги, Готфрид чувствовал себя почти спокойно и по-домашнему, но только почти. «Дом» остался позади, в Хафелене. Впрочем, там не шибко веселее.

– Это правда, что ты служила в императорском специальном отряде?

– А ты и в голову мне залезть хочешь? – Эрна фыркнула и постучала пальцем по рассечёному лбу. – У кого же такие идеи в башке родятся?

– У людей, – Гёц пожал плечами. – Тут слушок, там слушок.

– Ох уж эти слушки, – проворчала женщина, ступила на пол и оглянулась. – А ещё у нас в городе болтают, что я сплю со Стариком. Или с Карлом. Или с тобой. Или со всеми вами. Похоже, слухи надо делить на четыре. Или около того?

Она скорчила страшную гримасу и босиком прошлёпала к кувшину с водой. Как ни прискорбно, очарования Короля Треф ни за что не хватит, чтобы ночью она зашла в Палаццо Даголо и перерезала глотки хозяевам. И уж её-то матушкина цепочка впечатлит менее всего.

На такой прелестный исход Готфрид, правда, и не рассчитывал. Почти. Приятное без полезного – деньги на ветер.

– Странно, – он продолжил рассуждать вслух, – почему Старик тебя отрядил на большие скачки, а не Карла?

– Понятия не имею, – женщина протянула ему кувшин с остатками воды на дне. – Он говорит – я делаю, за рассуждения мне не платят. В основном. Ну, когда он пьян уж точно.

– Может, опасается, что мальчик посрётся с рыцарями?

– Может.

– …или хочет знакомить его с Лигой, пока мы деньги делаем…

– А ты частенько сам с собой говоришь, да?

– …или боится, что во время игр трущобники нападут…

– Стоп. Что?

Гёц сполз с постели, поставил пустой кувшин обратно на стол и потянулся за чёрным балахоном на сундуке. Самое удобное одеяние, чтоб вскакивать посреди ночи и с пистолетом ковылять к ломящейся двери, на ходу ругаясь от ненависти и немножко от страха.

– Я переговорил с Магной, – спокойно продолжил он, в то время как Эрна замерла с башмаками в руках, навострив уши. – Её на сходке словно редькой накормили. А через две недели половина наших отвалит из Сада на скачки. Когда ещё будет такой шанс поквитаться?

Женщина шумно опустила башмаки на пол и принялась натягивать чулки с сосредоточенным пыхтением.

– А может, я просто слишком беспокоюсь и преувеличиваю…

…только вот обычно он так не делал, а потому зёрна беспокойства обещали дать живучие ростки. И первые всходы уже читались по кислой физиономии мечницы.

– Поразмыслю, – вздохнула она, поднимаясь со стула, и протянула руку к плащу и оружию.

«Всё, что мог», – едва слышно Готфрид вздохнул, заткнул за пояс кинжал и отправился за мечницей, чтобы запереть дверь.

Рядом с конторой улицу заливал свет, рвущийся из двух окон «Вихря»; налево и направо всё тонуло в мраке. На небе, правда, поблёскивал сквозь дымку убывающий месяц, слегка затянутый дымкой. Даже с его скудной помощью мужчина не пожелал бы шататься по улицам в одиночку, но Эрна спокойно запалила фонарь и шагнула за порог.

– Если я передам привет, твои ночные друзья не оскорбятся?

– Много ж ты болтаешь!

На прощание она торопливо стиснула руку дельца и быстро двинулась вверх по улице, чуть покачиваясь на ходу.

Не прошло и минуты, как от группы спорящих у дверей кабака пьянчуг отделилась высокая, вытянутая в длину фигура в рясе. Через десяток шагов силуэт превратился в тень, ещё через десять – и тень растворилась во мраке, смыкавшемся за огоньком пустельги Даголо.

Пилигрим в Грушевом Саду – обычная картина. Благочестивые странники страшно любят просаживать последние деньги в кости или «Бурку», а потом уныло плетутся к собору Святого Дидерика, грех неумеренности замаливать. И до кучи просить подаяние на обратную дорогу.

Но уж этот хрен точно шпионил. Любопытно, для кого же?

«Пускай у неё голова и болит», – здраво рассудил Гёц. В чёрной хламиде, с потемневшей от синяков рожей, под погашенным фонарём, он скользнул обратно в контору и повернул дверь на щедро смазанных петлях. Заговор заговором, а искать на заре старую смету для многострадальной Кавальеллы всё равно придётся.




Искуситель


«Чтоб тебя бесы задрали, кто открыл это окно проклятое?!» – мысль с воем кружилась в голове Карла, пока он тщетно заслонялся ладонью от солнечных лучей. До жути хотелось прикрыть лицо второй рукой, но ту что-то не пускало. Какая-то девка сладко сопела в подушку, навалившись полной грудью на его предплечье, и мужчина снова закрыл глаза.

Собственный бессильный стон коснулся ушей. Вслух ругаться не годилось – совсем не из-за компании, а просто чтобы не слышать своего голоса. Он ведь сейчас не зазвучит так грозно и бодро, что вся округа зашепчет: «Хозяин проснулся!» Из горла сможет выйти только омерзительный жалкий скрип.

Не слишком деликатничая, он высвободил придавленную руку и застонал опять. Третий по значимости кусок тела почти омертвел. Он сдвинулся чуть в сторону от солнечного потока, прикрыл лицо левой рукой и осторожно повернул правую, бессильно вытянутую на простыни. В кожу подле ногтей одна за другой впилась сотня мелких иголок…

Солнце по-новой принялось поджаривать лицо, коварно просочившись сквозь пальцы. С негодующим шипением Карл попытался развернуть себя на месте.

Мутная дрёма постепенно сгущалась вокруг, но тут лоб упёрся в тело. Пятки же, напротив, потеряли опору. «Должно быть, это уже край», – заключил он, и решился толкнуть себя вниз.

Ступни чиркнули по полу минуту спустя. С третьей попытки Даголо нашарил левой рукой изголовье, уцепился и наконец подал вперёд и вверх остального себя, стискивая зубы в ожидании приливной волны…

Он застыл на краю ложа, обнимая живот и рёбра обеими руками, и мысленно поблагодарил морских бесов, милостью которых не проблевался тотчас же. Та рука, что поживее, осторожно отпустила бок, и гуляка алчно потянулся к кувшину на столе у изголовья.

Кувшин рухнул на пол.

Карл опустился на колени посреди россыпи черепков, поднёс палец к одному из них. Тот был сухим, как… да как его проклятая глотка!

«Святой Левистер, очисти меня от лишнего выпитого и подыми из говен к лёгкой благодати», – зашептал он, беззвучно двигая одеревеневшими губами, и коснулся пола локтями и лбом. Многие из вчерашних собутыльников едва ли выглядят лучше; оттого показываться им в таком плачевном виде вовсе не хотелось.

Облегчение не приходило – видимо, Святой оскорбился, когда к мольбе примешалась гордыня. Глубоко вздохнув, Карл отодвинул с пути осколки и пополз к горке из одежды, увенчанной одним башмаком. Ком подкатывал к горлу при одной лишь мысли о том, как он будет всё это натягивать, но Бёльс его задери, если он выйдет за дверь полуголым!

И какой только идиот раскидал это добро по всей комнате?

Неким чудом – которое он, впрочем, отнёс на свою долю, а не Святого – ему удалось утвердиться на ногах, пусть и цепляясь пока за дверную ручку.

Осторожно, как крыса, валон выглянул из меблированного закутка в общий зал «Валонской короны» – лучшего кабака в городе в месте встречи двух крупнейших его улиц. В глубине засела четвёрка громил. От них так и веяло похмельным унынием, даже когда Заступ попытался кисло улыбнуться и кивнуть. Остальных и след простыл – лишь пара трактирных девок натирала полы, а усатый корчмарь Хелег спускал на пол перевёрнутые табуреты и лавки.

Наследник Грушевого Сада проковылял мимо, покачиваясь на каждом шагу. Едва ожившая рука придерживала разорванные завязки правого чулка – уж на это её сил хватало. Левой досталась более серьёзная задача придерживаться за каждый встречный стол.

Хелег косился недружелюбно. Карл сделал вид, что ничего не заметил. Сейчас уж точно не время мириться с обиженными северянами. Он прошёл прямо до прилавка из слегка обгоревших по бокам бочек, где до омерзения бодрый и расслабленный Стефан пожёвывал трубку. Бутылки, кувшины и разная питейная утварь угрюмо глядели из-за его спины. Запасы явно пополнили после вчерашнего.

Жестами Карл потребовал себе живительной влаги. Без единого слова громила поднялся и подал кувшин.

– Уффф, – вздохнул Даголо, размазывая по груди пролитую воду.

Пустая посуда стукнула по столешнице. Облегчение не торопилось, но хотя бы дар речи потихоньку возвращался, наполняя связки силой:

– Сколь-ко в'ыемя?

– Колокольня два удара отбила.

Стефан кивнул на окно, выходящее к соборной площади. Ага. Тогда, разумеется, всё ясно – Хелег давно отпинал, выставил за дверь всех гуляк и взялся за уборку, остался один только неприкосновенный предводитель в собственной комнате.

Карл смахнул с носа клуб дыма и недовольно крякнул.

– Как те'я с этой заморхской травы блеват не тянет?

– Так я уже… Подлечился давно.

Стефан поспешно отложил трубку и яростно замахал руками, пытаясь отогнать дым. «Вот же мельница долбаная, звезданёт ещё!» – валон поморщился и поднял два пальца в призыве прекратить опасные телодвижения.

– Плесни и мне.

Громила нырнул за стойку и принялся греметь стекляшками. В памяти капитана воскресли воспоминания о колоколах, бьющих его по голове сквозь сон такое число раз, что ни один правоверный альдист поутру не сосчитает.

– Вот!

Перед ним появился стакан с парой глотков бренди. Другая рука громилы в тот же миг подвинула вперёд маленький пузырёк с прозрачной и вроде бы чуть маслянистой жидкостью.

– Эт' чего?

– Опохмелительный эликсир, – объявил Стефан с нотками гордости. – Гляди – принял с утра, а через пару часов – как младенец!

– Хренасе, – бесцветно восхитился Карл, рассматривая пузырёк.

Похож на склянку со святой водицей – попы таскают с собой такие, чтоб кропить придорожные алтари. Другие аналогии родиться не успели. В недрах забурлило жуткое, а потому, покосившись на приятеля, он откупорил флакон и поспешно его опорожнил.

Мало какое лекарское снадобье на вкус не как дерьмо, но эликсир неожиданно отличался. Мягкий и сладковатый, даже волна устрашилась и чуть отступила. Карл хмыкнул, вернул пузырёк и взялся за стакан с бренди.

– Где взял?

– Магна его трущобникам продаёт, ну а я у них…

Поперхнувшись, он окатил Стефана фонтаном брызг.

– Отравить меня вздумал?!

– Да ты что? Она ж не знает, что я тебе дал. И потом, я ж тоже его пил сегодня…

Даголо посмотрел налево, узрел грозную рожу Хелега, немного пораздумал и всё-таки вытащил пальцы изо рта.

– Ладно. Но смотри, если я к вечеру издохну…

– Да, да, – проворчал громила, утираясь рукавом, – передать Старику, что Гёц Шульц, сука такая, тебя отравил, помню.

– Чего ты там бормочешь?

Он замер и уставился, прищурив глаза. Через несколько мгновений пониженный голос медленно произнёс:

– Ты-ы вчера, в дупель пьяный, держал меня за воротник и рассказывал, что Гёц – мерзкая хафеленская крыса, а может и имперская крыса, и этот коротышка точно какую-то хрень задумал, и…

Валон громко цыкнул и указал на бутылку, неловко стискивая вокруг стакана всё ещё вялые пальцы. Вот дерьмо, неужели он правда начинает болтать под мухой? Паршивее и не придумаешь, а уж для барона…

Подняв глаза, он осторожно спросил:

– И часто я тебе… треплю всякое, как дырявая старая кошёлка?

– Да не, пару раз всего.

Стефан протянул руку и легко похлопал его по плечу. Успокоил так успокоил!

– И я ж могила. Я ж никому не рассказывал, как ты с сынком капитана Лодберта забрался в…

– Да завались ты, мать твою! – свирепо прохрипел Карл, хлопнув заново наполненным стаканом по столу. Оба снова оказались в спиртовых брызгах. – Бич Божий на нас накликать хочешь?!

Стефан закрыл рот, пожал плечами и принялся утираться во второй раз. Карл кончиком языка смахнул повисшую на губе каплю.

– Кстати… Где Гёц сейчас?

– С утра вместе с Эрной отбыли. К большому ипподрому. Осмотреться перед Кавальеллой, не иначе.

До этого ипподрома пёхом топать замучаешься, а верхом они обернутся не раньше позднего вечера… Или, может быть, даже завтра. Значит, целый день Шульца в городе не будет. Половина этого дня, правда, провалялась в постели, пуская слюни в подушку, но другая половина уцелела и взывала к действию.

– Полежу немного и прогуляюсь по делам, – проворчал Даголо.

– Я иду с тобой?

– Не, ты идёшь в… Ах, да мне, собственно, плевать.

Он сполз со стула, посмотрел в сторону корчмаря и украдкой показал на него пальцем:

– Если заняться нечем, попробуй Хелега задобрить.

Показывать пальцем на дельного парня вроде Хелега чревато, но кивать и стрелять глазами сейчас гораздо опаснее. В отличие от кишок, с северянином есть хоть какой-то шанс.



***

Карл шествовал по Серебряному Пути неторопливо и важно, как человек, который многим заправляет, никуда не торопится и вообще не хотел бы слишком раскачивать на ходу голову. Камзол и новенький матерчатый пояс из алых и золотых полосок от вчерашнего пира не пострадали вовсе – запарился он гораздо раньше, чем облился вином. Залитый дублет и потерянное перо из шляпы тотчас заменили новыми, башмаки почистили, чулок подвязали как надо. Вот теперь можно и всяким врагам на глаза попасться.

По счастью, владения Треф располагались внутри приличной части города – её граница охватывала кварталы патрициев, купцов, половину территории ткачей и три четверти Сада. В данный момент счастье заключалось в цехе золотарей, что с каждым наступлением ночи аккуратнейшим образом вычищал желоба и опорожнял все смрадные ёмкости, особенно в кабаках. Вот сунуться в трущобы он точно бы не решился. И совсем не из страха нарушить мир.

Впрочем, сомнительный эликсир Стефана уже начал действовать. Даже мысли о почтенных кальварских говночерпиях не помутняли рассудок. Стоит приобрести небольшой запас этого зелья. Через три пары рук, конечно – не то синяя ведьма наверняка подсыплет отравы.

Главный кабак Треф тоже почти пустовал. Несколько торгашей в скромных платьишках тихо перетирали торгашеские дела в углу – на них круг посетителей и замыкался. Увидев Карла, широкомордый корчмарь так и подскочил со стула. В кулаке у него болталась тощая полуощипанная курица.

– Герр Даголо, ничегосебе! Подать что-нибудь? Бренди, вина?

– Плесни пива, только горло промочить, – важно просипел мужчина, сдвигая шляпу на затылок. – Я пришёл к Валету. Ты не знаешь, где…

Он прервался на полуслове, едва направив взгляд в игровой угол. Сам Валет Треф восседал там с кучей карт и парой детишек.

– А, вот и мой друг Валет! – воскликнул валон. Ренер тут же вскочил со стула, раскинул руки в стороны и возопил:

– Друг Карл!

Лицо шулера едва ли не светилось от радости, но глаза беспокойно заметались от корчмаря и трефового громилы у входа к вороху игральных карт на столе. Он вроде как был старым другом Шульца: другом хитрожопым и трусоватым. Не лучшие качества для хранителя секретов.

– Что это вы тут делаете?

– Карты перебираем, ясное дело.

Альфи сел обратно и обвёл стол широким жестом. Костлявый, как дворовый пёс, но на удивление чистый мальчишка по левую руку ненадолго поднял на гостя глаза, шмыгнул носом и вернулся к своему занятию – ножичком он скоблил червонного короля, опасно орудуя лезвием у самой королевской глотки.

Его приятель по правую руку, в здоровенном чёрном берете, склонился над зачищенной картой и вовсю орудовал тонкой кисточкой. Кончик красного языка торчал из-за его зубов и напряжённо шевелился на каждом длинном штрихе.

– По картам, которыми епископ играл, я могу перечислить всё, что он за игрой стрескал.

Валет сбросил одну за другой несколько карточек в ведро. Даже сверху было видно, что туда отправляется ну уж полный мусор, только на растопку годный.

– И списочек вообще не постный!

– Гадкий отец Венцель!

Карл бросил шляпу на свободный угол стола и медленно опустился на табурет напротив. Внутренности, негодовавшие на каждом третьем шаге, наконец немного успокоились. Он даже сумел выдавить из себя дружелюбную ухмылку, когда обратился к детишкам:

– Ребятки, погуляйте-ка, мне надо поболтать с Валетом.

Мальчишка справа послушно положил ножичек и собрался вставать; рисовальщик же поднял удивлённый взгляд на обоих мужчин. Только тут Даголо понял, что это девчонка, поразительно схожая с мальцом и в таком же мальчишеском тряпье.

– Сидеть, – сухо бросил Валет более расторопному близнецу. – Ты что, какие-то грязные грубые сплетни для меня принёс?

– Да вроде того…

Карл провёл большим пальцем по внутренней стороне полосатого пояса, поднёс руку к уху девчонки и сделал вид, что достаёт из-за него мелкую монету.

– На, держи. Купите себе пряник, или…

Он осёкся, попытавшись честно вспомнить, на что сам мог потратить деньги в этом возрасте. Почему-то в памяти всплывала только трактирная девка, согласившаяся задрать юбку за пятак.

– Или чего там ещё.

– Дядя Дворбак говорит, от сладкого зубы делаются худые и вываливаются, – возразила та, поглядывая то на медяк, то на хмурящегося Ренера.

– Зубы у тебя вывалятся, если не будешь меня слушать, сопля ты борзая, – пообещал Карл так ласково, как только позволял осипший голос.

Валет махнул рукой; девчонка цапнула монетку, чирикнула «Спасибо» и за руку потащила брата к выходу.

– Хрен с тобой. Выкладывай, что за дело.

Карл молча взял кружку с подслащённой водой, сделал глоток, глядя поверх на Ренера; лишь затем он непринуждённо спросил:

– Как в Хафелен прокатился?

– Скучновато. Ты за хафеленскими побасёнками пришёл, что ли?

– Ну, мне и впрямь не интересно, сколько ты там выпил и девок переимел за счёт родни Шульца. Ты же не за этим ездил?

– Это уж точно, – шулер хохотнул. – Здешние девки куда сочнее. И треской от них не разит.

Для вида Карл усмехнулся, но глаз с Валета не спустил.

– Так что ты там делал, Альфи?

– Да, ну, ничего особенного. Просто дела. Тебе-то что?

– Ну, может, я бы захотел вписаться?

Даголо передвинул убогое сидение так, чтобы с наибольшим удобством раскинуться на своей половине стола; локоть он положил на угол и закинул ногу на ногу. Разумеется, никто не поспешил подать ему с угодливой улыбкой нормальный стул, как только он обозначил намерение присесть. Но это пока.

– Папаша замучал. Говорит, мол, давно мне пора вникнуть в дела, где деньги родятся, а не только бошки откручивать.

– Тебе бы с Готфридом лучше перетереть, – с видимым спокойствием шулер перебирал заново сложенную колоду из отчищенных и подрисованных карт. – Ей-ей, я и половины не знаю. В основном писульки таскаю от него к матушке и обратно. В торговле я и сам не шарю, мне привычней карты чесать.

– Расскажи меньше половины, так и быть. А я угадать попробую.

Альфред отложил колоду, положил руки на стол, посмотрел прямо.

– Сказал же: не знаю я не шиша. А что знаю, о том мне болтать не велено. Хочешь подробностей – Готфрида спроси, чего ко мне-то пристал, как банный лист к жопе?

Карл не шелохнулся, не желая терять устойчивую расслабленную позу, найденную с таким трудом. Громко прихлебнув из кружки, он медленно проговорил, разглядывая дверь в «переговорную»:

– Я вот что думаю, Альфи: наш дорогой друг Гёц маленько ссучился, и подумывает Кальвар врагам продать. Вот и за Кавальеллу, допустим, он уж второй раз зад яблочком выворачивает. А я всё думаю: не потому ли, что туда куча покупателей съедется?

Ненадолго тишина повисла над столом. Альфи хлопал глазами и переваривал сказанное; наконец он взял другую колоду и усмехнулся:

– У-у, какие же у тебя дерьмовые шуточки с перепоя!

Карл громко расхохотался. Альфред неуверенно присоединился, украдкой метая в его сторону странные взгляды.

– Нет, Альфи, я серьёзно, – приступ веселья резко оборвался. – Ты же в Кальваре родился?

– Ну, родился.

– И что же, по-твоему, Гёц не замышляет ничего, что городу бы повредило?

– Уф-ф. Ладно, скажу тебе кое-что, только чш-ш…

Валет склонился над столом и поманил его рукой. Карлов желудок робко возразил, но Карл подумал: «Ещё чего!» и плавно подался вперёд.

– Гёц и его маманька хотят разорить и скупить с потрохами парочку купцов под началом Глауба. Это ж, наверное, не очень патриотично?

– Совершенно!

От желания зарядить по хитрому крысиному носу кулак нестерпимо зудел. Но волю чувствам давать не время. Это же придётся сперва дёргаться, потом объясняться с нервными быками, что мигом сбегутся на валетов писк…

– Какие же ещё гадости против Кальвара он готовит?

– Кальвар, Кальвар, Кальвар – оба уха мне им зассал, – проворчал Альфи, откинулся на спинку стула и швырнул в ведро целую стопку карт. – Я на Готфрида работаю, а не на город. По мне пускай он хоть кучу навалит перед ратушей.

– Тогда сколько ты хочешь?

– Сколько чего?

Валет снова уставился внимательно и странно. Даголо пожал плечами.

– Ну, тебе видней. Денег, баб, лошадей, статуй по городу?

– Да побольше б, всего вот этого. А что делать-то надо?

– Стучать. На. Шульца, – пояснил он медленно, отделяя каждое слово паузой.

Мало что так бесит, как неглупый человек, косящий под полного идиота. Альфред тяжело вздохнул – знать, настолько порожний разговор даже его утомил.

– Мне нечего сказать. Шёл бы ты отсюда, Карл.

– Не говорил бы ты, куда бы мне пойти, Альфи, – заметил Карл тем же тоном, каким только что напутствовал близнецов. – Отец вчера ввёл меня в Лигу. Скоро начнёт сдавать мне дела, чтоб сам он мог в своё удовольствие пить, обжираться и не забивать голову всякой мутью. Что тогда будет, Альфи? Хочешь быть моим другом? Ты не подумывал о своей команде? Отдельный кабачок, пару-тройку игр?

– Да не, – Валет почесал гладкую щёку, поглядывая на корчмаря, – мне эта муть





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/ivan-sergeevich-torubarov/vlastitel-grush/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Аркебуза – фитильное дульнозарядное ружьё с массой пули около 20 г




2


Ландскнехты – наёмная пехота, сражавшаяся в плотном строю с пиками и аркебузами




3


Колет – мужская одежда, приталенная короткая куртка без рукавов (жилет) из ткани или кожи




4


Дублет – мужская одежда, короткая куртка из ткани или кожи с пришитыми, пристёгнутыми или привязанными рукавами




5


Пфенниг – мелкая медная монета




6


Дюйм – естественная единца измерения длины, соответствующая ширине большого пальца (около 25,4 мм)




7


Талер – мелкая серебряная монета




8


Грош – крупная медная монета




9


Бюргер – добропорядочный солидный горожанин; нищий на паперти – не бюргер




10


Кондотьер – командир наёмной солдатской компании в южных краях




11


Вайда – растительный краситель жёлтого цвета; кошениль – красный краситель животного происхождения




12


Стилет – тонкий узкий кинжал, обычно без режущей кромки




13


Патриций – здесь: представитель старинной родовой аристократии в городе




14


Камзол – мужская одежда, длиннополая куртка с длинными рукавами и воротником




15


Марка – единица веса серебра или золота (около 240 г) и счётная денежная единица, а также крупная монета соответствующего веса




16


Капер – лицензированный пират на службе какого-либо государя




17


Гульден – золотая монета




18


Сухопутная миля – путевая мера измерения расстояния, соответствующая тысяче двойных шагов (около 1500 м)