Книга - Боярин Волк. Живи, брате!

Боярин Волк. Живи, брате!
Геннадий Антонов


Исторический приключенческий роман.





Геннадий Антонов

Боярин Волк

Живи, брате!





Травень, лето 6618 от С. М. З. Х


Место, выбранное князем Святополком для битвы, в смысле стратегии было не просто хорошим – отличным. Пологий холм с длинным тягуном со стороны супротивника да среди двух боров смотрелся, как лысая макушка в обрамлении волос. Вот на этой-то лысой макушке и расположился стан князя с передовым полком из смоленских копейщиков перед ним и с тремя сотнями лучников на каждом фланге. По правую и левую руку, на склонах холма, под командованием братьев расположились полки левой и правой руки, а в правом бору затаился засадный полк со строгим приказом никак себя не проявлять, пока Карахан, правая рука хана Боняка, не втянется в битву со всем своим резервом. Выбор места также был продиктован стратегической задумкой князя – лишить половцев преимущества в лучном бою, ибо стрелять им пришлось бы по очень крутой траектории, что неминуемо сказалось бы на дальности стрельбы, а стало быть, и на эффективности. В то время как его лучники стрелять будут как бы сверху вниз, что автоматически увеличит дальность стрельбы и заставит половцев отказаться от излюбленного ими изматывающего осыпания противника стрелами. Всё это должно было сподвигнуть их на конную атаку лавой, но тут свою роль должен был сыграть тягун и не дать им возможности разогнать коней для сокрушительного удара. Обойти позицию русичей половцам не позволит с левого фланга, кроме могучего бора, ещё и болотистые, топкие берега Шеломани, а с правого – такой же бор, только более густой, хотя, казалось бы, куда ещё гуще. Вот именно в нём и затаился засадный полк, который состоял из отборных воев из разных княжеств и был сводным. Командовал им новгородский князь Мстислав Владимирович Великий, потому что костяк полка – сплошь из латной конницы – был новгородским. Главной задачей было заманить половцев сюда и навязать им сражение на своих условиях. Потому как, по докладам сторожи, численностью они почти вдвое превосходили русичей. С чем успешно и справился полк лёгкой конницы торков под командой воеводы Торина.

Солнце уже поднялось над лесом, когда всем в стане князя показалось, что земля на горизонте зашевелилась и стала подниматься всё выше и выше, пока не стало понятно, что это движется огромная конная масса орды Карахана, преследующая по пятам отступающих торков. Не успела тень деревьев укоротиться на аршин, как половцы были уже на другой стороне поля и, увидав изготовившихся к обороне русичей, начали выстраивать конницу для атаки. Легкая конница, с разгону выскочившая было вперёд, чтобы осыпать полки неприятеля стрелами и устроить своеобразный хоровод, быстро убедилась в невозможности этой затеи, ещё и потеряв до полусотни стрелков от ответного огня торков, остановившихся перед копейщиками, не нанеся русичам сколь-нибудь заметного ущерба. К их чести, выводы они сделали очень быстро, легкая конница просочилась в тыл, уступив место латной коннице – не очень многочисленной, но хорошо экипированной, числом примерно в пятьсот человек (и по виду наёмников-катафрактов). Торки, тоже услышав команду князя, отошли в тыл и за холмом ушли влево, к заболоченному лесу, где и выстроились для атаки, дожидаясь своего часа.

– Катафракты? – удивлённо повернулся к князю боярин Гусля.

– Они, – недобро усмехнулся князь. – Под наёмников рисуются, но византийский хвост всё равно торчит. Давай! – кивнул он воеводе, белгородскому посаднику Варге.

Воевода махнул рукой, и мужики потащили к строю головного полка остро заточенные брёвна на расставленных в стороны распорках. Не успели катафракты выстроиться для атаки, как позади головного полка появилась засека из этих брёвен с остриями на уровне двух аршин от земли, установленных так, чтобы пешим можно было отойти между ними назад, не споткнувшись о распорки, стоящие в шахматном порядке. Между рядами воев головного полка на всю длину рядов лежали брёвна длиной в косую сажень и толщиной чуть ли не в аршин, которые предполагалось столкнуть под ноги атакующим коням по мере отхода рядов назад. И хотя крутизна склона была невелика, даже медленно катящиеся брёвна были достаточным препятствием для тяжело нагруженных лошадей, прыжки в арсенале которых предусмотрены не были. Едва катафракты тронулись вперёд, разгоняя коней, задние ряды, кроме трёх передних, отошли назад и выстроились снова, уже за засекой. Катафракты меж тем доскакали уже до середины подъёма, конные лучники под их прикрытием тоже попытались возобновить обстрел, но из-за поднятой пыли и отсутствия видимости успеха также не достигли, получив в ответ целый рой стрел. Оставшиеся три ряда головного полка сделали шаг назад и толкнули первый ряд брёвен, который, набирая скорость, покатился навстречу катафрактам. Сосчитав про себя неспешно до пяти, ряды сделали ещё шаг назад и столкнули очередной ряд брёвен. Когда катафракты были в четверти дистанции до столкновения с копейщиками, шеренги сделали последний шаг назад и столкнули последний ряд брёвен, а первые достигли атакующих. Шеренги отступили назад и заняли своё место за засекой на расстоянии копья. Первый ряд катафрактов брёвна видел и более-менее удачно избежал столкновения с ними, чего нельзя сказать о втором и третьем рядах. В них число падений лошадей стало расти в геометрической прогрессии, ибо, подпираемые сзади, они лишались манёвра начисто. Вскоре лава в тридцати-сорока саженях от засеки превратилась в кучу малу, которую лучники с флангов щедро посыпали стрелами, а передняя шеренга упёрлась в засеку и была почти полностью пленена за исключением не пожелавших сдаться. Проскочившие под брёвнами мечники неожиданно появлялись перед всадниками и заходили сбоку так неожиданно, что те были бессильны что-либо предпринять против них со своими длинными копьями. Некоторые подались было назад, но их тут же расстреляли в упор из луков. Пока уводили пленных и выводили коней из засеки, половцы пришли в себя и откатились, попытавшись растащить брёвна на арканах, оставив на поле боя ещё сотни полторы убитых и раненых. Они предприняли ещё одну отчаянную попытку, и им это, в конце концов, удалось, правда, число жертв возросло сотен до трёх-четырёх. Взбешённый неудачей Карахан бросил в атаку всех – и конных, и пеших. И навалился на строй полков всей массой, не считаясь с потерями. Но князя не оставляло чувство какой-то показушности или неправдоподобности происходящего, которое безотчётно владело им, наблюдающим как бы со стороны, отстранённо, за битвой. Какая-то бросающаяся в глаза показушность отчаяния от неудачи и безоглядное желание возмездия, не свойственное дотоле стычкам с половцами, напрягала князя и царапала сознание. И главное – у Карахана не оказалось резерва, он бросил в бой всех, что тоже очень удивило и насторожило князя.

Почти сразу же, как только слева послышался шум битвы, Мстиславу доложили о приближении большого отряда конницы.

– Княже, половцы идут прямо на нас, – доложил вой из дозора, соскочив с коня и склонившись в поклоне. – Целая орда.

– Тише, тише, – улыбнулся князь. – Что ж ты так кричишь-то? Половцы услышат. Давай обратно и скажи Малюте, чтобы передовой дозор пропустил. Они обязательно его пошлют проверить, всё ли чисто и свободен ли путь.

– Сделаю, княже, – отмахнул поклон вой, вскакивая в седло и разворачивая коня.

Князь задумался. Известие на некоторое время поставило Мстислава в тупик: кто же тогда бился со Святославом? Но сомнения его быстро рассеялись, когда он только гипотетически предположил, что орды могло быть и две, и они, как и русы, часто использующие в битвах засадные полки, решили использовать не засадный полк, а излюбленный ими обходной манёвр.

«Значит, решили, – подумал он, – воспользоваться тем, что всё внимание Святослава будет занято Караханом, и пошли отдельно, надеясь под прикрытием леса проскочить в тыл незамеченными, но тогда, стало быть, про нас они тоже не знают. А опоздали потому, что путь обходной искали. А его, стало быть, справа нет. Ай, молодец, брате, хорошее место нашёл. Ну что ж, это даже к лучшему, мы-то про них теперь знаем, а значит, и преимущество на нашей стороне. Новым было только то, что они решили пройти для этого через лес, чего раньше старались по возможности избегать, ибо леса не любили, не понимали, боялись и лезли в него с неохотой. Повезло им только в том, что для обходного манёвра они выбрали именно правый фланг, где было можно пройти. Правда, в единственном месте, с полверсты шириной. Дальше начинался овраг, спуститься в который было сложно, а уж выбраться и подавно. На левом же и вовсе их ждало бы полное фиаско. Но именно здесь и стоял засадный полк, обойти который им никак было невозможно… Ну что ж, – усмехнулся про себя князь, – милости просим».

Поняв, что столкновения не избежать, он разделил полк на две части и, разведя их по сторонам, приготовился к атаке. Молодого боярина, приведшего сотню воев откуда-то с Ятрани, он послал к князю с известием о манёвре половцев и принятых мерах, чтобы князь не ждал скорой поддержки от засадного полка и не опасался удара с тыла от попытавшихся обойти его половцев. Боярина, было рванувшего в одиночку исполнять приказ, вернул и, погрозив пальцем, как нашкодившему мальчишке, послал с ним десяток воев из его сотни в качестве сопровождения, хмыкнув с улыбкой, ему вслед.

«Молодой, – подумал князь, – горячий, прямо как я когда-то. К сожалению, это пройдёт, – усмехнулся он про себя. – А парень старательный и толковый, битва у него, видать, первая, а не суетится и не мельтешит. Надо бы запомнить его, – неожиданно подумал князь. – Что-то долго они не идут, – мелькнула другая мысль. – Передовой отряд мы пропустили, так чего же тянут? Или ждут доклада от них? А кстати, где они? – было всполошился князь. – Хотя Малюта их из виду не упустит».

Но поразмышлять об этом не получилось, потому что показались половцы. И князь дал отмашку отойти вглубь леса, чтобы никакая случайность не испортила дело. Сигнал готовности передали по цепочке, и лес затих в ожидании команды на сшибку.

«Да не так уж их и много, – подумал князь, рассматривая сквозь листву втягивающихся в лес половцев. – Правду говорят, что у страха глаза велики. Всего-то вполовину больше нашего. А вот снаряжение победней будет, в основном кожаные кожуха с нашитыми кое-где пластинами да тегиляи. Щиты плетёные, правда, тоже металлическими полосами укреплённые, но даже и на вид убого. А шлемы-то стоящие и вовсе у каждого третьего, да в основном трофейные дедовские. А это кто же такой? Батюшки-светы! – снова хмыкнул князь. – Никак хан Бельды, зять Карахана, пожаловал? А в передовом отряде тогда кто? Сын, что ли, его старший? Похоже. Да-а уж, если это отборные войска, то кто же тогда со Святославом воюет? Или это против него отборные, а сюда – кого не жалко? Ладно, чего гадать, поживём-увидим, кто и чего стоит, уже скоро. Ай да Боняк, ай да старая лиса! И серебро получил, и никакого риска… А виноват, если что, даже не Карахан, который и так ему всем обязан, а Бельды, «тайный ставленник» Византии, которого Боняку они же и подсунули ненароком, женив на дочери Карахана. Видал я эту красотку… Брр, мягко говоря… Ну, на мой вкус, конечно».

Боярин Сергий Волк во главе десятка решил ехать лесом. Во-первых, не так жарко в броне и поддоспешнике, ибо денёк разгорался жаркий, солнце уже припекало во всю. Во-вторых, напрямик, лесом, на треть короче, чем вокруг холма, а потом по крутому склону вверх. Уже когда собрались выезжать из леса на безлесную макушку холма, Сергий краем глаза уловил слева отблеск. Повернувшись, он увидел передовой отряд половцев из двух десятков воев с каким-то важным ханом во главе, едущий вдоль подножия холма, но ставка князя им пока ещё видна не была, её закрывал язык леса, в котором сейчас и был Сергий со своим десятком. Сергий глянул на княжий стан, но князя там не увидел, только его знамя. А прапор, указывающий, где теперь князь, а точнее, его местоположение в войске, располагался правее, почти на стыке полков головного и правой руки, и Сергий понял, что там сейчас самая сеча. И тут он разглядел в стане князя княжича Брячислава в окружении гридей, сидящего на плечах дядьки-пестуна и глядящего в сторону битвы. Гриди охраны, позабыв про обязанности, тянули шеи туда же, разойдясь в стороны, и начисто забыв о том, кого должны были оберегать, и оставив тыл практически без охраны. Пока Сергий раздумывал, что предпринять, половцы выехали уже к середине холма и увидели стан князя. Они даже остановились от неожиданности – такого подарка они, конечно же, не ожидали. Смерть княжича и бунчук в стане князя равносилен атаке десяти тысяч конных воинов, даже если он только там мелькнёт.

– Какого чёрта отец там застрял? – бурчал про себя Дурды. – Заблудился, что ли, как это у них говорят… в трёх ёлках, вроде? Я – его сын – первый раз в походе и то прошёл этот лес, как тропу к знакомому водопою, а он застрял там, будто штанами зацепился, такой случай… – он скрипнул зубами. – Нет, надо атаковать и не упускать такой счастливый случай, а там, глядишь, и эти ползуны подтянутся, – хмыкнул он. – Даже если я погибну, имя моё будут произносить в каждом стойбище, как имя великого батыра, и я попаду…

Он не успел домечтать, как увидел выезжающих из леса им наперерез воинов, явно желающих им помешать. Благо, их было вдвое меньше.

– Яа-ал-ла! – в отчаянии завизжал хан и стегнул коня.

За шумом и грохотом битвы Сергий, находящийся ближе всех к половцам, ничего не услышал, только увидел разинутый в бешеном крике рот ханича. Только рванули половцы, вопреки ожиданиям Сергия, вовсе не на встречу его десятку, а к ставке князя. Видно, не восприняли всерьёз вдвое меньших по численности русов. Удар десятка латной конницы был силён, шестеро половцев, не успевших достать луки, свалились в пыль замертво, но и двое воев Сергия сползли с сёдел, а третий, хоть в седле и удержался, но был, по всему видать, уже не боец. Всё это Сергий увидел краем глаза, уворачиваясь от секущего удара половца, нацеленного поверх его щита слева направо, и рубанул из-под руки промахнувшегося половца снизу вверх так, что сшиб шлем с его головы, и, не останавливая руки, в угон второму, тоже промахнувшемуся из-за его нырка, рубанув его куда-то в область загривка. Рядом десятник Кузьма Вяхирь тоже срубил своего противника, но половцев всё равно было больше, и они упорно лезли к стану князя. Сергию и Кузьме приходилось практически вдвоём сдерживать их, пятерых, остальных связали боем, и они не могли ничем им помочь. Кузьма срубил ещё одного, но и сам упал на гриву коня, получив удар по плечу, и конь вынес его из боя с безвольно повисшей рукой. Сергий остался один против четверых. Один из них, правда, был подранен Кузьмой, но боя не покинул, хоть и отвлекался иногда на рану. Умения Сергия хватало только на то, чтобы связать их боем, ни о какой победе над кем-то определённым и речи не было, но даже для этого он вынужден был постоянно пятиться назад, бросая коня то влево, то вправо и перекрывая одним из противников дорогу другим. Бесконечно это продолжаться не могло. Слава богу, обернувшись на миг, Сергий увидел, что дядька ссадил княжича. Видимо, с этого места стало плохо видно, что происходит впереди. Неожиданно противник у него остался только один – тот самый ханский сын (подханок – как про себя назвал его Сергий), а трое потянули из-за спины луки. Сергий понял, что передвигаться на коне так быстро, чтобы защитить княжича, как на ногах, он не сможет, поэтому, одним махом соскочив с коня, шлёпнул его несильно плашмя мечом, чтобы он отбежал. Конь подханка вознамерился было цапнуть его зубами, но, получив мечом плашмя по уху, закричал от боли, встал на дыбы и скинул хозяина. Тот, вопреки ожиданиям, не свалился мешком, как можно было подумать, а мягко спрыгнул на ноги, успев вытащить ноги из стремян, и, ощерившись, кинулся на Сергия. Сергий было порадовался тому, что, подставляя ханскую спину, он избежит опасности. Но подханок с мерзкой улыбкой неожиданно кидался то влево, то вправо, а то и вовсе приседал, и именно в этот момент один из лучников пускал стрелу, потом бросался в атаку… И всё начиналось сначала. Кричать было бесполезно – за грохотом и шумом боя услышать хоть что-нибудь не представлялось возможным. Первые три стрелы Сергий поймал на щит, но четвёртая неожиданно ударила его под руку и ожгла бок, будто плетью, его даже развернуло слегка, из-за этого и хитрый удар подханка, видимо, заранее отработанный одновременно с попаданием стрелы, пропал зря, но рассердил Сергия своей подлостью. Он сделал обманное движение, будто собираясь концом меча полоснуть подханка по бедру, но, сделав круговое движение, рубанул сверху, между плечом и шеей, когда противник опустил щит, прикрывая бедро. Раздался хряск и почему-то визг, как будто железом полоснули по стеклу. Меч Сергия застрял в доспехе намертво, и сколько Сергий ни тянул и ни дёргал его, сидел в доспехе хана, как прибитый. Пока он возился, две стрелы ударили его в грудь, а одна, вроде бы, просвистела мимо, а вот бросок копья или чего-то другого, скорее всего, боевого топора, он проворонил, отвлекшись на стрелы, ещё и потому, что оступился и начал падать назад с единственной мыслью и запоздалым сожалением.

– Княжич!!!

Удар был так силён, что он выпустил меч, всё ещё торчащий в противнике, и опрокинулся назад, под ноги опомнившимся, наконец, гридям, и белый свет перед его глазами померк.

Богун, старый вояка и бывший полусотник, был раздражён не на шутку решением князя взять княжича с собой, мотивируя это тем, что мужу и будущему князю с младых ногтей надо постигать науку управления людьми и знать жизнь со всех сторон, а не только с лицевой, гладкой. С этим-то и Богун был согласен, но тащить ребёнка в сечу считал преждевременным – ребёнок же, а как оно повернётся, неизвестно, судьба-то переменчива. Конечно, и на стольный град напасть могут, но то отдельный случай, да и вообще жизнь теперь такова, что не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь. Но тащить ребёнка с собой, тем более потворствуя его капризу – где такое видано?

Так бухтел себе под нос старый вояка, а ныне дядька-пестун княжича Брячислава. Князю, ясное дело, он ничего подобного бы не сказал, но про себя душу отводил. Естественно, не забывая внимательно посматривать вокруг – мало ли что, княжич-то, на нём. Когда половцы пошли в атаку, княжич потребовал взять его на плечи. За воями и в окружении гридей видно ему, конечно, ничего не было. Пришлось посадить. Но вертеться по сторонам с княжичем на плечах было неудобно, да и княжич начал сердиться. Богун рыкнул, конечно, на гридей, чтобы смотрели в оба, но хватило этого ненадолго, вскоре они опять расползлись в стороны и вытянули шеи, пытаясь рассмотреть, что там и как. Вскоре основные события переместилась вправо, на стык головного и полка правой руки, и смотреть стало не на что. Богун с облегчением ссадил княжича с плеч и только собрался рыкнуть на гридей, совсем забывших про княжича, как в шею ему сзади ударила стрела, пробив бармицу. Богун неловко осел на землю, до последнего стараясь прикрыть княжича телом и лихорадочно пытаясь вдохнуть, но вместо воздуха в легкие, пузырясь и булькая, попадала только кровь, и он, захрипев, повалился навзничь. Растерянность гридей от столь неожиданной смерти длилась не более двух ударов сердца, сработал-таки вбитый долгими тренировками рефлекс, и они, сгрудившись вокруг княжича, телами закрыли его от непонятной пока угрозы. Ещё две стрелы нашли свои жертвы, и два гридя рухнули на непонятно откуда взявшегося воя, свалившегося им под ноги, и только тогда они опомнились окончательно. Больше половцам выстрелить не дали, сразу по четыре или пять стрел вонзились в каждого, и они кувырнулись в пыль. Следующим залпом помогли воям, рубящимся у подножия холма с остатками прорвавшегося в тыл войску отряда, всё ещё более многочисленного, чем защитники. В это время из леса выехал отряд Малюты, никак не ожидавший от половцев такой прыти и просто потерявший их. Одновременно добрался, наконец, до гридей и десятник Кузьма.

– Передайте князю, – сказал он, морщась от боли, – что засадный полк атаковал в лесу половцев, которые хотели обойти вас и ударить с тыла. Боярин, – сказал он, скрипнув зубами, – и ехал предупредить, да вишь, как вышло.

Один из гридей, видимо, старший, тут же бросился к князю, остальные помогли Кузьме слезть с коня и подняли Сергия на обозную телегу.

– Я доставлю, – сказал Кузьма. – Лекарка у нас с собой, тут недалече, – кивнул он гридям и понукнул лошадь.

Карахан бросил в бой всех, кто был, даже тех, кто в бой никогда не ходил, но пробить брешь в головном полку ему никак не удавалось, хотя первые два ряда русичей уже валялись в пыли. Да ещё и катафракты, которые стоили бешеных денег, были бездарно потеряны, свою задачу не выполнили и почти полностью были перебиты или попали в плен, что бесило Карахана ещё больше, ибо надежда на успех данного похода таяла у него прямо на глазах.

«От Бельды – этой продажной собаки – ни слуху ни духу! – тихо бесился Карахан. – Отсидеться решил блудливый ишак, а потом власть захватить в улусе. Боняк ему даст, власть он… А вдруг они сговорились за моей спиной? – мелькнула в его голове крамольная мысль. – Свалят всё на меня, а Боняк поставит Бельды на моё место и, пользуясь его друзьями в Византии, выпросит себе чего-нибудь ещё. Не-ет, раз уж я знаю про Бельды, он тем более должен знать. Не-ет, Боняк на это не пойдёт, он Бельды не верит. Это не я, этот продаст его с потрохами и сам сядет на его место. Я есть я, пока жив Боняк, а не станет его – не станет и меня. А эта блудливая собака продаст всех, и себя в том числе, коли выгодно будет».

Карахан хмыкнул. Он оглянулся, лагерь был пуст, только полуслепой и почти совсем глухой шаман копошился возле юрты, то ли нюхая, то ли прислушиваясь к своему бубну и мелко тряся головой.

«Как безысходна старость брошенного всеми старого пса, – вдруг подумалось Карахану. – Никого и ничего, и никакой надежды на будущее. А может, податься в шаманы? Угадаешь два раза из трёх, что будет, – будешь сыт и в чести, и все будут наперебой тебя задабривать. Не угадаешь – будешь морочить головы простым пастухам, но опять же хотя бы всегда сыт. Иблис на ваши головы, даже послать некого – узнать, что там творится».

Карахан поднялся с подушек и похромал к коню.

«Чёрт бы взял эту подагру, болезнь королей! – саркастически хмыкнул он. – Могла бы быть и поприятней для королей-то. О! А вот и Бельды, – снова хмыкнул Карахан, заслышав дружный топот коней. – Наконец-то. Как говорит ростовщик Суркидис, вытащил-таки палец из задницы и явился. Только почему сюда? У него что, мозги от солнышка потекли через задницу, потому пальцем и затыкал её?»

Он не успел даже повернуться и испугаться как следует, как кто-то, накинув мешок ему на голову, свалил его с ног и связал.

– Есть, – сказал этот кто-то и засмеялся.

Сердце Карахана провалилось куда-то в пятки, а под ложечкой заныло.

«Всё, конец, – подумал он. – И этим продал, собака!»




Июль 2010 года, Москва


Июль 2010 года выдался в Москве на редкость жарким. Была небольшая отдушина перед рассветом, но и она не могла сколь-нибудь заметно исправить положение. Женька (а для посторонних – Евгений Петрович), аспирант кафедры Научно-исследовательского института изучения истории Земли (в просторечии «Н, четыре И, З»), топал на работу, проклиная в душе жару и профессора, запланировавшего ему отпуск на октябрь, и пребывал в настроении, которое описывается всего двумя словами: «хоть вешайся». Но хочешь не хочешь, а на работу идти надо, тем более что профессор Никонов, его научный руководитель, опозданий не любил и всяческой «разболтанности» не терпел. Нельзя сказать, что Женьку он недолюбливал, отнюдь нет, но требовал так же, как и со всех остальных, хоть и называл Женьку в кулуарах человеком, которому передаст своё дело, и даже ставил в пример остальным аспирантам исторической кафедры. Всё это ему поведала по секрету аспирантка кафедры Востока Ниночка – девушка красивая, даже очень, но выбравшая историю исключительно из-за низкого проходного балла и порхавшая по жизни легко. О количестве её романов среди «историков» ходили легенды, и Женька, пожалуй, был единственным, кому ей никак не удавалось вскружить голову, что откровенно её удивляло и даже иногда сердило. Вот и сегодня она как бы невзначай встретилась ему на пути и собралась было поболтать всласть, но появление профессора Никонова спутало все её карты.

– Кравцов, – глянул профессор неодобрительно поверх очков, – зайдите ко мне.

Женька молча поплёлся за ним следом, чертыхнувшись в душе на столь неудачную встречу.

– Присядьте, – сказал профессор, заметно волнуясь и не находя себе места. – Поступило распоряжение от академика Старцева… – сделал он паузу. – Он просит, – профессор скорчил гримасу, – командировать вас к нему по совершенно неотложному делу. Подробностей, к сожалению, он никаких не предоставил. Судя по тому, где он работает и что курирует, обратно вы вернётесь не скоро, – хмуро выдал профессор. – Посему сдайте дела аспиранту Алдонину и сегодня к часу дня будьте у проходной МГУ со стороны истфака. Свободны.

Женька встал, вздохнул, пожал плечами, глубоко кивнул и молча вышел.

«Опять без меня меня женили… – подумал он про себя и пошёл на кафедру сдавать дела. – Только начало вытанцовываться, и на тебе – затыкай дыры. Хотя академик Старцев – это величина, по его книгам история-то и изучалась… Ну-ну… Поглядим, послушаем».

– Ну что? – вывернулась, как из-под земли, Ниночка. – Что он сказал?

– Приказал сдать дела и отбыть в командировку.

– Далеко? – спросила Ниночка.

– В МГУ, – ответил Женька. – Но зато надолго.

– А к кому?

– К Старцеву.

– К Старцеву… – задумалась Ниночка. – Но ведь он же… – и зажала рот рукой, красноречиво глянув на потолок.

– В том-то и дело, – кивнул Женька. – Тем более неизвестно, зачем вызывают клерков. Я думаю, у них и своих полно. Ну ладно, не поминай лихом! Вернусь живым – женюсь на тебе! – и, пока Ниночка соображала, что же он такое сказал, скрылся за дверью кафедры.

Без двух минут час Женька подошёл к проходной.

– Господин Кравцов? – спросил появившийся рядом неприметный человек в штатском.

Женька кивнул.

– Приготовьте паспорт и прошу за мной, – сказал штатский, открывая тяжёлую дверь. – Окно номер три.

Женщина в окошке молча протянула руку, и Женька вложил в неё паспорт. Она нашла его в длинном списке, сверила данные и протянула обратно, вложив в паспорт бумажку-пропуск.

– Отметите и на выходе отдадите дежурному, – кивнула она на вахтёра у вертушки.

«Если тот капитан, – подумал Женька, – то этот не меньше полковника. Ни одной мысли на лице, сплошной долг».

Дежурный глянул на пропуск, потом в паспорт и молча отступил в сторону, освобождая проход. Длинным прохладным коридором Женька дошёл до холла, вызвал лифт и поднялся на пятый этаж. Указатель направил его налево, и Женька пошёл по коридору, глядя на номера на дверях, пока не упёрся в стеклянную дверь, перегородившую коридор. Дверь тут же распахнулась, и за ней оказался ещё один штатский, почему-то совсем не похожий на бывшего военного.

– Здравствуйте, господин Кравцов. Прошу, – сказал он, открывая дверь с нужным номером. – Вячеслав Сергеевич ждёт вас.

За дверью оказалась приёмная, и женщина средних лет прекратила стучать на машинке. («Именно на машинке, – отметил про себя Женька. – «Ятрань», по-моему», – удивился он.) Секретарша заглянула в кабинет и распахнула перед ним дверь.

– Смелей, молодой человек! – раздался голос откуда-то справа, и небольшого роста седой старичок с аккуратно подстриженной бородкой приветливо улыбнулся ему. – Проходите, присаживайтесь. Поскольку разговор может получиться долгим, хочу спросить у вас: пообедать успели?

Женька только развёл руками.

– Вот и хорошо, – обрадовался старичок. – Составите мне компанию. И вам не ждать, и мне приятно, – радостно потёр он руки. – Прошу.

И он открыл дверь в боковую комнату. Они вышли в другой коридор, прошли по нему совсем немного и оказались в кафе – именно такое впечатление производило это помещение.

– Прошу, – жестом хлебосольного хозяина пригласил академик, – присаживайтесь, выберите в меню всё, что пожелаете. Об оплате не беспокойтесь, это наше заведение, и оплачивается из бюджета нашей конторы. Выбрали? Наташенька, мы готовы высказать вам наши нескромные пожелания.

– Ой, Вячеслав Сергеич, – заулыбалась девушка, – кто бы говорил! Даже я питаюсь менее скромно, чем вы, а мне пристало блюсти фигуру.

– А мне уже многое, Наташенька, не впрок, – рассмеялся академик. – Но молодого человека надо накормить как следует, он нашими комплексами страдать не должен. Он и не девушка, и не старик, стало быть, аппетит у него должен быть зверский. Чем лучше мужчина ест, тем больше работает, а стало быть, это правильный мужчина. Присмотритесь, Наташенька, – поднял он вверх указательный палец.

Минут через пятнадцать, покончив с обедом, вернулись в кабинет.

– Курите, – предложил академик и кивнул на пепельницу на столе.

– Спасибо, второй год как бросил.

– И что, не тянет? – с любопытством спросил академик.

– Первые полгода было очень тяжело, особенно вначале, – признался Женька. – А теперь только снится иногда, что курю. Просыпаюсь и не могу понять, зачем закурил, ведь бросил же, пока не соображу, что приснилось.

– А я лет двадцать как бросил, а всё равно во сне курю, прячусь от всех и курю, а вот днём даже не тянет почему-то, и даже мыслей таких нет. Ну ладно. Дело, с которым я хочу к вам обратиться, как бы это сказать, не совсем обычного свойства. Если я спрошу у вас про машину времени, вас это очень напряжёт?

– Да нет, – пожал плечами Женька. – Я хоть пока и книжный червь, но думаю, что оно вот-вот грядет, пришествие машины времени.

– Красиво выразился. Пришествие! – покивал головой академик. – А если я скажу конкретней, что она уже есть, тогда как?

– Здорово и неожиданно, – задумался Женька. – Столько возможностей сулит…

– Возможности сулит, – согласился академик, – но перенос возможен только в ещё живого человека того времени. Точнее сказать, в умирающего или сильно ослабленного болезнью, который в этом случае не умрёт. Конечно, если мы сможем подсадить в него, так сказать, новые силы в вашем лице, и ваши жизненные показатели совпадут. В силу каких-то необъяснимых причин это срабатывает и даёт нам уникальную возможность перенести в него сознание реципиента без серьёзного нарушения его психики. Это уже проверено неоднократно и подтверждено, что влитые в него извне силы позволяют сохранить ему жизнь. То есть выжить. Но главное состоит в том, что нельзя перенести кого угодно. Надо, чтобы совпадал пол, не было большого различия в возрасте. Пока опробовано различие до десяти-пятнадцати лет, и самое главное – чтобы совпадали жизненные циклы, как бы резонировали между собой. Всех тонкостей я вам не объясню, это к физикам и биологам, но думаю, они вам и не нужны. Куда нужнее возможность изучения истории прямо там, в самой истории, – улыбнулся профессор. – Самое трудное – это найти резонёра среди власть имущих, лучше – среднего звена, чтобы не возникало наполеоновских планов переделать мир под себя. И в то же время чтобы была хоть какая-то свобода действий. Демократией, как мы с вами знаем, там даже и не пахло. Хотя, оговорюсь сразу, эффекта бабочки по Брэдбери не будет. По крайней мере в среднесрочной перспективе, а тем более в долгосрочной. Объяснять, почему, я не буду, думаю, вы это знаете. Ну что, завлекательно?

– Да-а, многое бы я отдал, чтобы самому глянуть, как оно было на самом деле. Раскопав наш ночной горшок лет этак через тысячу, археологи голову сломают, гадая о его предназначении. И возможно, кто-нибудь выдвинет теорию, что в наши дни жили великаны, иначе откуда взялась такая большая кружка?

– В точку! – хохоча согласился академик. – А сколько учёных степеней и званий на этом накуют? А ведь у вас, молодой человек, есть такая возможность, – отсмеявшись и серьёзно взглянув на Женьку, сказал он. – Тем более что вы ещё и историк. Коллега, стало быть, да ещё и занимаетесь примерно этим периодом. Одного пока не могу сказать точно: как скоро это произойдёт. Всё может решиться в течение дней, а может быть, часов. Поэтому вас отправят в загородный пансионат, где вы и поживёте какое-то время, все условия для работы вам там создадут. С вами там будет заниматься академик Бобров. Слышали, надеюсь, о таком. Так вот он вам объяснит более подробно и толково, что и как происходит. Насколько я знаю, по какой-то физической теории получается, что время идёт неодинаково там и тут. Опуская все подробности, в которых я тоже, к сожалению, не разбираюсь, получаем в сухом остатке, что неделя здесь равна почти году там, и зависит это от отдалённости перемещения во времени. В нашем случае это примерно 1110-й год, то есть на 900 лет назад. Математики рассчитали средний эмпирический коэффициент, и он равен для этого случая 55. Так что, если интересно, можете посчитать сами. Знаю также, что мужчине, так сказать, приёмнику, примерно 17 лет. Он сын посадника, боярин. Не женат и живёт в небольшом по теперешним размерам городке, скорее даже посёлке городского типа, а в те времена, скажем так, селище. Умирает от раны, полученной в сече со степняками. Подробностей не знаю, но то, что он не умрёт благодаря какому-то чуду, – с улыбкой глянул он на Женьку, – есть, как ни странно, в летописи. А в этом уже вам предстоит разобраться. Бояр-то было много, а вот почему в летописи упоминается боярский сын, когда и князей-то не всех упоминали, мне непонятно. Перенос обратимый, ибо ваше тело остаётся здесь, переносится только сознание. Несколько успешных переносов уже осуществили. Читали, наверно, в «Историческом вестнике» об открытии аспиранта Трегубова, ученика профессора Добросельцева? Ну и несколько пока засекреченных открытий. Ну и, естественно, никаких ссылок на эксперимент с переносом, ибо всё это пока засекречено. Нет, не история, – понимающе улыбнулся он, – а сама машина и её наличие. К сожалению, повторно можно совершать перенос не ранее чем через пять лет, психика может не выдержать. Впрочем, это всё тоже очень индивидуально. Вот пока и всё, что я могу вам сообщить. У вас есть, по предварительным прикидкам, пара дней, чтобы закончить свои дела и подумать. Обязательно подумать! Если заканчивать нечего, то можете отправляться прямиком в пансионат, но если передумаете, то просто отдохнёте. Рассказывать кому бы то ни было о нашем разговоре, мягко говоря, не рекомендую. Можете сочинить что угодно вплоть до вспашки огорода у меня на даче, похищение инопланетянами, ну и прочую белиберду, – лукаво улыбнулся академик.

– Я не болтлив, – серьёзно ответил Женька. – Но, с другой стороны, язык у меня подвешен как надо. Такого наплету – сами отстанут.

– И это очень хорошо, – кивнул академик. – Ну, если дел неоконченных нет, то Аркадий проводит вас в пансионат. Если что-то нужно закончить, два дня, по предварительным прикидкам, у вас есть.

– Да нет, – пожал плечами Женька. – Мирские дела закончил, ничего не держит, шеф отпустил, могу действовать на своё усмотрение. Разве что…

– Проблемы? – с полуулыбкой спросил академик. – И, наверно, со слабым полом?

– Да нет, серьёзнее, – покрутил головой Женька. – Родителям ничего не сказал, врать не хочется, а правду по известным причинам сказать не могу. Да и квартира…

– Ну, это решаемо, это я могу взять на себя. К примеру, командировка в Монголию сроком на год-полтора максимум подойдёт? Неожиданно заболел человек, который должен был ехать, вас сорвали буквально за полчаса до отлёта, даже телефон не дали зарядить, да и сам телефон остался здесь, потому как там он ни к чему. Электричество-то там, конечно, есть, но нет самого важного – вышек. Поверьте, я бываю очень убедителен, тем более что и врать почти не придётся. Ну, почти… Учитывая срок вашей последующей реабилитации. С квартирой и того проще. Её просто поставят на сигнализацию, это вообще не вопрос. Цветы, живность?

Женька помотал головой.

– А я буду снабжать родителей новостями о вас, пересылать ваши телеграммы к датам и юбилеям, – чуть заметно усмехнулся академик. – Да и вознаграждение по окончании эксперимента будет достойным.

– Это было бы идеально, – кивнул Женька. – Тем более что вы знаете, что сказать можно, а что нет.

– А ваш шеф, Серёжа Никонов, в смысле Сергей… – он задумался, вспоминая, – Николаевич? – и, уловив Женькин кивок, продолжил: – Талантливый был юноша. Хотел, как у Высоцкого, найти вставные челюсти размером с самогонный аппарат и как минимум сделать переворот в истории. Но, к сожалению, быстро потух, как только сделал несколько интересных находок, небольшое открытие на их основе и несколько смелых выводов, быстренько слепил диссертацию и… Дальше рисковать не захотел, на этом всё благополучно и кончилось. Да-да, – отгородился академик руками, предвидя возмущение или несогласие. – Трудно спорить с мастодонтами истории. И опасно. Но науку двигать, к сожалению, можно только так. А жить в ней с комфортом – только соглашаясь с генеральной линией власть предержащих и авторитетов. Он выбрал второе, и это его выбор, но очень надеюсь, что не ваш. Ладно, ладно, – махнул он рукой и улыбнулся, – верю. Хорошо, пропуск вам Серафима отметит и сдаст его в отдел пропусков, а вас отвезут в Берёзовку, что на Пахре, в наш пансионат.

Академик подошёл к столу и нажал кнопку. Дверь тотчас распахнулась, и вошли женщина-секретарь и давешний молодой человек. Женщина забрала пропуск и сразу вышла.

– Аркадий, забирайте Евгения Петровича, он готов ехать, – сказал академик.

– Хорошо, Вячеслав Сергеевич, – кивнул молодой человек. – Доставим в лучшем виде.

– С богом, молодые люди, – улыбнулся на прощание академик. – А с вами мы, я думаю, скоро увидимся, – глянул он на Женьку. – Максимум через год, ну, может быть, с небольшим. Заглянете к старику по возвращении?

– Непременно, – согласно кивнул Женька.

– Тогда двинули, – тронул его за руку Аркадий, – машина уже ждёт.

И они вышли в уже знакомый коридор, только пошли в другую сторону, к противоположному холлу с лифтом.

– Вы что-нибудь об этом знаете? – повернул голову к Аркадию Женька. – Или служба?

– Да нет, отчего же? Только я от этих дел ещё дальше, чем вы, – усмехнулся Аркадий. – А напускать туману мне тем более ни к чему, – улыбнулся он. – Через час ты будешь знать об этом больше, чем я. Едем мы, как и обещали, в санаторий. Места там великолепные: сосновый лес, речка, малины кругом – пропасть. Народу, вроде, немного, несколько десятков человек, есть и девушки. Есть Интернет и большая библиотека, иногда даже кажется, что филиал Ленинки. Есть, похоже, всё. Я уже не говорю про компьютеры, проекторы, сканеры и прочее…

Они вышли во двор, и Женька увидел мерседесовский минивэн «Вито», серебристый и с тонированными стёклами.

– Поедем на нём. – кивнул Аркадий. – Не потому, что большой секрет, просто нет у нас других. Что дали, на том и ездим, но, с другой стороны, комфорт – вещь приятная.

Аркадий оказался нормальными парнем, и всю дорогу они болтали с Женькой ни о чём. Примерно через час минивэн въехал в ворота пионерского лагеря, как поначалу показалось Женьке. Только уж больно серьёзная охрана была у лагеря – не только штатский, но и милиционер (Женьке показалось, что лейтенант, но может быть, и старший).

– Это только на въезде, – усмехнулся Аркадий, перехватив Женькин взгляд, – а так и к реке можно спуститься, и в лес пойти. Не через ворота, естественно. По периметру охраны нет, только камеры, а они смотрят, только чтобы чужие не заходили, а своих, не гоняют. Да, собственно, и идти здесь особо некуда. Деревня в трёх километрах, Берёзовка, но там, кроме магазина, ничего нет, а магазин тут свой есть, и деревенскому не чета. Персонал, который местный, закупается тут, и, по-моему, слегка фарцует, но пока приличий не нарушает – смотрят сквозь пальцы. На танцы по вечерам местную молодёжь пускают, но требования к внешнему виду и поведению строгие. Ну всё, приехали, вон тебя уже встречают. Пока. Обратно тоже, наверно, я тебя сопровождать буду, но не факт. Может быть, в отпуск отпустят, академик обещал. Бывай.

Они пожали друг другу руки, и Женька вышел из машины на улицу.

– Евгений Петрович! – окликнул Женьку мужчина средних лет, по виду отпускник эпохи развитого социализма. – Прошу сюда. Я завхоз тутошний, Иван Сидорович, – представился он, – так что со всеми пожеланиями – ко мне. А пока пойдёмте, провожу вас в ваш домик, осмотритесь, отдохнёте, здесь недалеко. А после ужина тогда к Николаю Семёновичу, академику Боброву. Ну да вас пригласят, если он сможет вас принять сегодня. Вот вам пейджер – если куда-то пойдёте, погулять или на речку, обязательно возьмите с собой, чтобы не пришлось вас искать. Правда, это и не пейджер, но и не телефон. Это мы его так называем для простоты. На самом деле это коммуникатор, но односторонний, информационный, так сказать. Ничего нажимать не надо, сам включится, прочитаете послание, коснитесь экрана пальцем, сам выключится. Вызов тоже негромкий, но настойчивый, ни с чем не спутаете. После пяти непринятых сигналов вас начнут искать. Ну вот, пришли, располагайтесь. Прежде чем выйти, приложите палец к сканеру, также и откроете, когда вернётесь, изнутри запирается на задвижку, если захотите, или опять приложите палец. Понадобится что-нибудь, поднимите трубку аппарата на столе – это мой прямой, я решу.

– Спасибо, Иван Сидорович, там будет видно, – кивнул Женька и вошел в домик. – Опа!.. – только и смог сказать он, увидев внутреннее убранство.

«Царь едал, а мой дед видал, – задумчиво почесал он маковку. – Так вот ты какой, рай на земле».

Весь дом состоял из трёх частей – гостиной, спальни, ванной комнаты и туалета, – обставленных по высшему разряду. Часть гостиной была выделена и представляла собой стилизацию под кабинет с компьютером, принтером, насколько успел разглядеть Женька, три в одном плазменным телевизором дюймов на 45–50, монитором не меньше чем 20 дюймов и прочими офисными «приблудами». И всё это фирменное и дорогое. В гостиной, кроме двух диванов, столика и кресла, тоже был телевизор, а также роскошный холодильник с набором напитков, самым крепким из которых было полусухое французское вино, названия которого Женька прочитать не сумел. Были также фрукты, какие-то деликатесы и соки. Радиотелефон белого цвета и, как показалось Женьке, с подсветкой стоял на столике, но ни клавиатуры, никаких других кнопок на нём не было. Женька поднял брови, но ничего не сказал. Всё остальное было под стать гостиной, но излишней помпезностью не раздражало, дорогое даже на вид, но добротное и уместное.

– Ну что же, начало неплохое, – сказал сам себе Женька и, скинув одежду, принял душ.

Вытираясь махровым полотенцем размером с добрую простыню, он обнаружил упакованный и по всему видать новый халат, пришедшийся ему в пору, и тапочки. Именно тапочки, а не тапки, – настолько они были приятны на ощупь. Женька оглядел всю представленную косметику – и для душа, и для бритья, и для тела и волос – и только покачал головой, хмыкнул и вышел. В кабинете, думая о чем-то своём и осматриваясь, где что, автоматически включил комп, глянул на него, соображая, что он только что сделал, и возвращая себя в реальность, присел за монитор. Оторвал его от компа настойчивый сигнал коммуникатора.

«Ужин начался, – прочитал Женька на экране. – Из двери направо и сто метров прямо».

– Лаконично, – произнёс вслух Женька. – И даже, я бы сказал, лапидарно. Впрочем, это высокий стиль, стремись к простоте, – попенял он сам себя, быстро собрался и вышел на улицу.

Жара никуда не делась, но за городом, да в тени деревьев, сосен и елей, она была уже не так томительна, может быть, от запаха хвои или лёгкого ветерка, а может, от того и от другого разом. Назвать то, что он увидел, столовой у человека здравомыслящего не повернулся бы язык. Скорее, это был итальянский ресторанчик, семейный и уютный, и не в столице, а где-нибудь на периферии, в небольшом или среднем городке. И уж чего никак не ожидал увидеть Женька, так это почти полное отсутствие свободных мест.

– Евгений Петрович, – окликнула его миловидная девушка, – ваше место вот здесь и всегда будет тут, покуда вы гостите у нас, – указала она на столик у стены. – Если вас это место не устраивает по любой причине, я подберу вам другое, поближе или подальше.

– Нет-нет, спасибо, – улыбнулся девушке Женька, – я не капризен и покладист, к тому же не люблю рассусоливать. Как говорится, пришли грабить – так грабьте, нечего рожи корчить.

Девушка улыбнулась в ответ и кивнула.

– Присаживайтесь, вот меню, выбирайте не спеша, как будете готовы, поднимите руку, – девушка ещё раз улыбнулась, кивнула и отошла.

– Приятного аппетита, – Женька склонил голову, приветствуя сидящих за столом. – Евгений, – представился он.

– Николай, – ответил парень слева.

– Александра, – представилась девушка напротив.

– Лариса, – улыбнулась девушка справа.

Женька взял меню.

«Да-а», – протянул он про себя и поднял брови.

Выбору блюд позавидовал бы иной столичный ресторан. В самом низу, крупнее, чем всё прочее, было отпечатано: «Принимаем индивидуальные заказы на последующие дни и вместо представленных». Женька выбрал борщ, шашлык и кисель и поднял руку. Тотчас к нему подошла девушка в белом переднике и с блокнотом в руках. Он продиктовал ей свой выбор, и она упорхнула, чтобы буквально через мгновение появиться снова с подносом в руках. Не успел Женька выйти после ужина на улицу, как снова ожил коммуникатор: «Академик Бобров ждёт вас. Белое здание справа, третий этаж».

Через три минуты Женька уже входил в кабинет академика Боброва. Академик оказался неожиданно моложав, относительно, конечно, на вид ему было слегка за пятьдесят, и тоже с полуседой бородкой.

– Здравствуйте, молодой человек, – поднялся из-за стола академик.

И у Женьки при взгляде на него мелькнула мысль, что вот такими, наверно, и были былинные богатыри Пересвет, Ослябя и Святогор. Академик вышел из-за стола и протянул Женьке руку.

– Рад знакомству, – сказал он и бережно пожал Женькину руку. – Николай Семёнович, – склонил он голову.

– Евгений Петрович, – склонил голову Женька, отметив про себя, что рука у академика не мягкая и гладкая, как можно было ожидать, а мозолистая и загрубевшая, привычная к кирке и лопате.

Впрочем, и у Женьки руки были далеко не ухоженными в смысле мягкости и гладкости.

– Присаживайтесь, Евгений Петрович, – радушно повёл рукой академик, – где вам удобнее. Разговор у нас будет не служебный, а, так сказать, за жизнь. Так что располагайтесь поудобнее. Самое основное, насколько я знаю, вам рассказали, я лишь уточню некоторые детали да отвечу на вопросы, если таковые появятся. Завтра сразу после завтрака вами займутся эскулапы. Результаты ваших диспансеризаций, прошедших в институте, у нас есть. Вас и отобрали на этом основании, но не только. Ваши данные очень близки по многим параметрам к жизненным показателям того, в кого вы переселитесь. Не скрою, что результаты ваших обследований нас более чем устраивают, и даже разница в возрасте в этом случае не столь уж критична хотя бы потому, что взрослели наши предки в более раннем возрасте. Поэтому я думаю, что уже к обеду они либо подтвердятся, либо, что будет прискорбно, опровергнутся. В этом случае у вас просто будет незапланированный отпуск в стенах нашего санатория длиной примерно с месяц, или мы отпустим вас восвояси – на ваш выбор. В случае если всё подтвердится и вы выразите согласие на эксперимент, вы, вернее, ваше сознание будет переброшено в двенадцатый век, в год примерно 1110-й. Почему примерно? Потому что точной даты битвы с половцами у нас нет, хоть в летописях она и указана как лето 6618-е. Но за точность, сами понимаете, поручиться нельзя. Ибо писалось всё это позже, так сказать, по горячим – а к тому времени остывшим – следам, и переложение дат довольно умозрительное. Это первое. Второе и наиболее важное: бессмертия перенос вам ни в коей мере не гарантирует. Единственное, что может вас утешить, умрёт в этом случае только тамошнее ваше тело, а сознание вернётся сюда. Конечно, было бы лучше, если бы об этом стало известно заранее, до, так сказать, незапланированного возвращения. Но мы понимаем, что это практически невозможно, и некоторые меры на этот счёт предпринимаем, чтобы смягчить обратный переход в психологическом смысле. Третье: все ваши навыки и знания сохранятся в полном объёме и как бы наложатся на навыки и знания вашего визави. Какое-то время возможны всякие неувязки, но это нестрашно, вы же ведь практически вернётесь с того света. Поначалу ваш тамошний визави будет как бы превалировать, но постепенно, примерно в течение месяца, иногда двух, вы… Как бы это сказать?.. Вступите в права, что ли? Как-то так. И после возвращения все знания и навыки у вас также сохранятся. И последнее: никакого влияния на ваше здоровье это путешествие, если можно его так назвать, не окажет, чего нельзя сказать о психическом здоровье. Особенно в случае незапланированного возвращения. Но даже при запланированном вы должны понимать, что тамошняя жизнь – она тоже ваша, и все потери в ней тоже. Вот поэтому-то мы в последнее время особенно пристально обследуем добровольцев именно в этом аспекте. Не буду скрывать от вас, что один негативный результат у нас в этом плане был, правда, только в самом начале. Теперь подобных ошибок мы стараемся не допускать, а потому даже при благоприятном результате обследования решать, принимать ли участие в этом эксперименте, всё равно будете вы, и только вы! Вот, собственно, и всё, что я имел вам сказать. Время на принятие решения у вас есть, так что можете пока не спешить с ним, но без вашего решения к определённому сроку вся подготовка отложится ещё на какое-то время. Потребуется новый реципиент, и возможно, потребуется отыскать нового добровольца. Вообще-то эти события цикличны, но мы пока не научились этим управлять, и выходить на то же событие вторично нам весьма затруднительно, но мы над этим работаем и обязательно добьёмся положительных результатов. Не всё сразу. Это отнюдь не означает, что я хочу подтолкнуть вас к какому-либо решению. Вот, собственно, и всё, что я должен был вам сказать, коллега. Если есть вопросы, я постараюсь на них ответить в рамках своей компетенции. Если вы захотите узнать иные подробности, я организую вам встречу со специалистами, но предупреждаю сразу: технических подробностей и они вам не скажут по понятным причинам.

– Нет, – отмахнулся Женька, – я этих подробностей всё равно не пойму, не стоит и пытаться. А если моё переселение не удастся, как быть тогда?

– Ну-у, – протянул академик с улыбкой. – Об этом мы узнаем тут же – летопись изменится. А вот если не изменится, тогда мы и будем знать, что вы вернётесь ещё не скоро, и будем готовы.

– Тогда что бы вы могли подсказать, исходя из уже накопленного опыта? Какие знания, может быть, следует освежить? Было бы весьма неплохо быть готовым и во всеоружии. Я, например, совершенно не подкован в вопросах религии и веры. Мало того, кроме «Отче наш», другого ничего не знаю, да и его-то, не уверен, что правильно и полностью. Ну и терять время на изучение всего этого считаю чистой воды расточительством, хотя бога в душе не отрицаю, но не приемлю его служителей. Ну, может быть, за редким исключением. Как быть с этим?

– Как только вы дадите согласие на перенос, всё это вам загрузят в мозг, причём всего за одну ночь. Вернее, грузить будут во сне, а времени на это нужно не так уж и много – час или, может, чуть больше. Средства и приёмы для этого есть и уже опробованы. Правда, адептом веры это вас не сделает, но и придраться к вам будет сложно – всё, что потребуется, будет отскакивать от зубов. А вот что освежить, тут я вам даже не знаю, что и сказать! Это настолько индивидуально, что советовать очень сложно. Потом, повторюсь, многое вам и простится, учитывая ваше состояние… Ну и король ситуаций, импровизация – вот что может вас выручить, по крайней мере на первых порах. Потом и вы привыкнете, и к вам обновлённому привыкнут. Вот как-то так мне думается. А поскольку человек вы контактный, судя по отзывам ваших коллег, и за словом в карман не лезете, и даже где-то насмешливы, я думаю, всё у вас получится.

– Хотел бы и я иметь такую же уверенность в этом, как вы. Но, с другой стороны, дорогу осилит идущий, – покивал Женька. – Спасибо. Это всё, что я хотел знать. А решение… Решение я принял ещё тогда, когда пришёл на собеседование к академику Старцеву. Мне это интересно, я в этом профессионал, может быть, не слишком опытный пока, но въедливый и дотошный, до истины докопаюсь, чего бы мне это ни стоило.

– Ну вот и славно, – улыбнулся академик. – Дорогу действительно осилит идущий, а не ползущий и тем более сидящий. Отдыхайте, вы можете понадобиться уже завтра после обеда. Физики скажут точнее, за двенадцать часов минимум до часа Х. До встречи, – поднялся академик. – Больше до возвращения мы с вами не увидимся, – сказал он, пожимая Женьке руку, – а после возвращения наговоримся всласть.

– До свидания, – кивнул Женька. – Ну а что будет, поживём-увидим.

Через десять минут Женька уже снова сидел за компьютером и читал в Википедии о князьях, освежая память.



Медосмотр, начатый сразу после завтрака, тоже ничего необычного из себя не представлял, разве что был несколько непривычен необычный шлем, надетый на голову в самом начале и снятый только в самом конце, да продолжительность, потому как сразу после процедуры Женька отправился на обед. И снова до самого ужина Женька зависал в Википедии, просматривая и запоминая массу всякой информации, относящейся к двенадцатому веку. Из Википедии он с удивлением узнал, что никакой войны с хазарами или половцами в тот год не было, а была победа над половцами, учинившими набег, что сделало непонятным ранение боярского сына Сергия в битве с хазарами. А именно так звали молодого воя, упомянутого в летописи.

«Или их было двое, – в недоумении подумал Женька, – но упоминать про второго не было веского повода? Ну что же, на месте разберёмся, что там случилось и как».

А после ужина за ним пришли, и не дюжие санитары, как думалось ему, а миловидная девушка лет двадцати пяти.

– Господин Кравцов, – улыбнулась она, – я за вами. Ваш визави вряд ли доживёт до утра, если вы не поможете.

– Можно просто Женя или уж Евгений, а то по фамилии… Получается, как в школе, и будто я чего нашкодил.

– Ладно, Евгений, пойдём, времени только-только, – снова улыбнулась девушка.

– И какова же ваша роль во всей этой истории? – усмехнулся Женька.

– А я буду следить за вашим телом, пока вы там, – мотнула головой девушка и снова улыбнулась. – Так что все претензии по сохранности – ко мне. Проверите потом, по получении, всё ли на месте, не появилось ли чего лишнего, распишитесь и свободны.

– Ну, тогда я спокоен, ничего не пропадёт, – махнул рукой Женька. – Такие глаза не могут обманывать, – улыбнулся он в ответ. – Вас как зовут-то, берегиня?

– Наталья… Наташа, – запнулась на мгновение девушка.

– Ну, Натали, с богом! Пойдём сдаваться. Только проверьте всё сразу, всё ли сдано, а то потом не докажешь, что было в наличии.

– А как же, – лукаво улыбнулась девушка. – Принимать буду по описи, каждую вещь в отдельности, чего не сдадите… Не сдашь, – поправилась она, – потом не требуй.

Так, пикируясь и подначивая друг друга, и дошли они до приземистого одноэтажного здания, стоящего несколько на отшибе, в глубине рощицы.

– Нам вот сюда, – открыла Наталья дверь, четвёртую в ряду десяти или двенадцати подобных дверей. – Раздевайтесь совсем, – сказала девушка, – и ложитесь на кровать. Чтобы не стесняться, накройтесь простынёй. Сейчас придёт профессор и подсоединит вас к аппаратуре.

Женька осмотрелся. Просторная комната была практически сплошь заставлена приборами, из которых только кардиограф был Женьке более-менее знаком, да угадывалось присутствие довольно мощного промышленного компьютера, об остальных приборах Женька ни малейшего представления не имел. Он разделся, аккуратно сложив одежду на стуле, и лег, накрывшись простынёй по пояс. Кровать оказалась очень необычной, и не только по ощущениям. Женька не лежал, а скорее парил в воздухе. Не успел он толком оглядеться, как в комнату вошёл в сопровождении давешней медсестры моложавый мужчина восточной внешности, приветливо кивнул Женьке, и спросил: «Готов?» – улыбнулся, уловив Женькин кивок, и молча отошёл к приборам.

– Закройте глаза и медленно считайте до ста, – сказала, присев на кровать, девушка, взяв его за руку и контролируя пульс. Негромко загудело оборудование, и Женька, закрыв глаза, расслабился и начал считать: «Один… Два… Три… Четыре…»




Травень, лето 6618 от С. М. Ятрань


Боль, одна только боль повсюду, везде, в каждой клеточке тела. Не было ни одной клеточки, которая не вопила бы от боли. И казалось, что не будет ей конца. Сергий то ощущал себя, то снова терял под её аккомпанемент, казалось бы, бесконечный. Но так только казалось. Иногда боль отступала, давая небольшую передышку, потом наваливалась с новой силой, но, к счастью, всё реже и реже. Наконец наступил день, когда, кроме боли, появилось ещё что-то. Сперва даже не очень понятно, что, но, к счастью, приносящее облегчение, легкое, ласковое прикосновение, будто бы даже снимающее боль, успокоительная прохлада руки на воспалённом лбу, чувство облегчения оттого, что раны не болели. И наконец через какое-то время с удивлением и радостью ощущения запахов и звуков, столь привычных и знакомых, что успокаивают окончательно, всё кончилось, ты дома. Сергий открыл глаза. Ну да, знакомая горница… Его горница, в его доме. Он чуть повернул голову и увидел деву, сидящую к нему боком и сматывающую полоску полотна. Сергий задумался.

«Интересно, кто это? – хмыкнул он про себя. – Явно не сестра. Так измениться за столь короткое время она не могла. А кто же тогда?»

Он хотел приподняться, но не смог даже толком шевельнуться. Дева тоже уловила его движение, и взгляды их встретились.

– Очнулся, – улыбнулась она ему, как старому знакомому. – Как себя чувствуешь?

Сергий попытался сказать ей, что ничего, мол, терпимо, но не смог разлепить губ и лишь слабо кивнул ей, прикрыв глаза.

– Пить, есть или по нужде хочешь? – снова спросила она. – По нужде я Прова позову, – смущенно пояснила дева.

Сергий едва заметно мотнул головой, снова прикрыв глаза.

– Малаша, – негромко позвала дева.

Дверь тут же отворилась, и в горницу заглянула девчушка лет десяти.

– Скажи боярыне, что боярин очнулся.

Девчушка зыркнула на Сергия и, кивнув, исчезла за дверью.

– А ты кто? – едва ворочая языком, спросил Сергий.

– Я? – подняла брови дева. – Полуница… Ой! – прикрыла она рот рукой. – Полина, – смутившись, поправилась она, – лекарская ученица.

– А откуда ты?

– А я из Осинницы. Весь такая недалеко от села. Дочь кузнеца тамошнего – Новожила, то есть Назария, – опять смутилась она. – А тут я матушку Русаву подменяю, лекарку нашу, а то от неё одни глаза остались, она десять дён возле тебя, а теперь только днём забегает, с той поры как ты задышал по-другому. «Слава богам, – говорит, – жар спал, пот боярина пробил, теперь дело на лад пойдёт». А я травница, вот она меня и попросила, вернее, матушку твою, а боярыня меня сюда и прислала. Её, стало быть, подменить, – и замолчала, услышав скрип двери.

– Сынок! Ну слава богу! – раздался от двери голос матери. – Очнулся. Мы уж и не чаяли дождаться, только Русава и обнадёжила давеча, что теперь дело на лад пойдёт. И правда, сёдни уже четвёртый день как Полинушка с тобой сидит, а Русава только заходит три раза в день. Думали, совсем уж она упадёт, до того с лица спала, одни глаза и остались, но нонче с утра забегала, уже на человека более-менее похожа. Выспалась, видать, наконец. Давай-ка я тебя покормлю как следует, а то лекарки тебя из рожка кормили, как младенца. Да и что там за кормёжка… Три-пять ложек отвара куриного да чуток мяса растёртого. Откуда и силы-то у тебя только брались?

– Не хочу, – помотал головой Сергий. – Устал, посплю.

– Поспи, поспи, – быстро согласилась мать. – Сон теперь лучшее лекарство, а проснёшься, Полюшка тебя покормит, а там и Русавушка к вечеру забежит, сама посмотрит. Надо же, только вот ушла, прямо перед обедом забегала, глянула, кивнула и ушла. А тут и Малаша прибежала с известием вскорости. Пошли, пошли, – развела руки в стороны мать, выпроваживая народ, набившийся в горницу. – Слава богу, очнулся, теперь дело лучше пойдёт. Отдыхай, сынок, – и вышла.

– Ты тоже иди. Скучно, небось, целыми днями тут сидеть? – глянул на деву Сергий.

– Нет, не скучно, – с улыбкой помотала головой Полина. – Я своими делами занимаюсь, как и дома, да за тобой вот приглядываю.

– А чего же ты делаешь-то?

– Да вот полотна настирали от твоих перевязок, скручиваю, как матушка велела. Вяжу вот, вышиваю и песни тихонечко пою, чтобы тебе нескучно было, но и не потревожить другой раз. Сестры твои хотели с тобой сидеть, да боярыня их разогнала – уж больно непоседливы, особенно младшая. А братья твои себе воинскую справу ладят. Сказали, в другой раз с тобой на войну пойдут и никому тебя ранить не позволят больше, – с доброй улыбкой закончила она. – Только боярыня их сюда велела не пускать, пока ты в беспамятстве был. Теперь, наверно, прибегут похвастаться, как вооружились.

– Пусто в голове, ничего не помню, – сказал Сергий. – Ни жизни прежней, ни почему здесь лежу… Ничего. Матушку и ту едва узнал. И то только по голосу. А прочие и вовсе как чужие. Мелькает что-то, но никак не ухвачу. Как думаешь, пройдёт?

– Конечно, – уверенно кивнула Полина. – Речи ты не забыл, слова тоже не путаешь, а чуть погодя вернётся и всё остальное, вот увидишь.

– Ну, дай-то бог, коли так, – чуть заметно кивнул Сергий. – А если не вернётся… – помолчал он, – лучше бы и не очухиваться.

– Что ты?.. – погладила его волосы Поля. – Это просто ты долго без памяти был, вот всё и потерялось на время, как в тёмном погребе, а голова у тебя вовсе и не раненая, просто ушибся ты ею сильно, головой-то, когда упал навзничь, так что всё вернётся, – улыбнулась она ему. – Спи, а я тихонечко посижу рядом с вязанием, может, сон тебе поможет вспомнить хоть что-нибудь.

Проснулся Сергий только утром, как обычно, рано, на рассвете, и с ощущением зверского голода, но, что больше всего его порадовало, он вспомнил почти всё, не хватало только мелких деталей, имён, прозвищ, названий, кличек, но теперь он успокоился – память возвращается. Смутно беспокоило другое. Так бывает, увидишь во сне нечто, а проснёшься и не можешь вспомнить ничего. Так, бессвязные обрывки, и мучаешься от этого, пока не забудется вовсе. Но у него-то не проходило, а как будто проступало из тумана, но очень нерешительно, зато с каждым днём всё чётче и чётче. Он огляделся – в горнице никого не было. Ну что ж, понятное дело, рано ещё. Но тут же он поймал себя на том, что огорчён тем, что… Дальше он запретил себе даже думать, не то что произносить, дав самому себе некий зарок сперва подняться, оклематься, а потом уже… всё остальное. Он попробовал пошевелиться, тянет немного в боку, слегка заныло в груди, но терпимо, а стало быть, жить можно. Попробовал приподняться на локтях – удалось, но в груди резануло не по-детски.

«Так, – сделал он вывод, – вставать пока не получится. Удар был силён, – вдруг со всей ясностью вспомнил он, – а вот чем меня приложили, хоть убей… Копьём доспех бы пробили однозначно, да и копий у них не было. Значит, топором…»

И неожиданно даже для себя самого он обрадовался этому, и уже целенаправленно стал вспоминать, что же и как было.

«Сначала стрела, пробившая правый бок под мышкой, развернула тогда меня вправо, что и не позволило тому настырному степняку достать меня. Но, судя по всему, за рёбра она не проникла…»

Как-то он назвал его тогда про себя? Хоть убей. Стрела порвала кожу, судя по ощущениям, сильно, и кровь, если и не лилась ручьём, то намочила исподнее на совесть. Две другие стрелы тоже пробили доспех, но вошли неглубоко, помнится, он даже удивился, что они болтаются, а он их не чувствует, наверно, поддоспешник спас, а одна потом и вовсе выпала сама.

– Будем считать, – сказал он сам себе, – что они больших неприятностей не доставили. По крайней мере я их не ощущаю. Может быть, на фоне других ран. Но всё равно это уже хорошо. А вот грудная клетка умотана на совесть, даже глянуть не получится, и внутри, вроде как, всё отшиблено, по крайней мере по ощущениям.

Дверь открылась, и в горницу тихо вошла Поля.

– Проснулся, – улыбнулась она ему. – Проголодался, небось?

– Да, быка бы, пожалуй, съел, – согласился Сергий.

– Ну, быка ещё вчера съели, – рассмеялась Поля, – сегодня только каша пшённая осталась. Ты как любишь? Запивать молоком или молоко налить в миску, чтобы оно от каши прогрелось, и маслице сверху поблёскивало?

– В миску, – аж зажмурился Сергий, представив себе это великолепие.

– Не считается, ты подсмотрел или подслушал, – снова рассмеялась девушка.

– Да я, сколько себя помню, всегда так ел, – возмутился было Сергий, но, увидев лукавые глаза Полины, тоже рассмеялся. Правда, смех его напоминал скорее квохтанье, тем не менее настроение его улучшилось.

– Ну вот, видишь, вспоминаешь потихоньку, – качнула она головой, – и остальное вспомнишь. Вот встанешь, тогда и я домой пойду, не буду тебе больше нужна, а пока давай-ка умываться, вернее, я тебя умою. Не пристало боярину неумытому за стол садиться, ну или… лёжа завтракать, как получится. Руки ты сам протрёшь, а лицо уж позволь мне, я за это время так наловчилась, – она отчего-то смутилась, но быстро справилась с собой, – что ты даже и не чувствовал.

Она намочила край полотенца, вытерла ему лицо, а потом утёрла сухим краем.

– Держи, – отдала она ему полотенце. – Сможешь сам-то?

– А то, – сделал вид, что обиделся, Сергий.

– Ну, тогда умывайся, а я пока на кухню смотаюсь, каши принесу, я ещё тоже пока не завтракала.

Вернулась она скоро и не одна, давешняя девчушка, младшая его сестра, Малаша, несла следом плошку, накрытую крышкой.

– Масло, – догадался Сергий.

– Вот и мы, – весело сказала Поля. – Небось, и соскучиться не успел. Спасибо, Малаша, ступай, мы уж тут сами, – и поставила на стол дощечку, на которой несла две миски и кружки.

И сразу в горнице запахло распаренной кашей и молоком. Поля вылила из кружки молоко в миску, ковырнула ложкой масло и отправила туда же. То же проделала и с другой миской, потом размешала кашу в молоке и хотела поставить Сергию на грудь, но вовремя спохватилась: как же он лёжа ложку-то ко рту носить будет?

– Поднять тебя или лучше покормить? – спросила она.

– Да разве ж ты меня поднимешь? – удивился Сергий.

– А кто ж тебя поднимал, когда матушка Русава тебя бинтовала? не меньше его удивилась Поля. – Разве что больно тебе станет, тогда-то ты без сознания был.

– А-а, ну сам-то я всё равно пока приподняться не могу, в груди рвать начинает, а с помощью, наверно, справлюсь. Только, может, лучше из мужей кого позвать?

– А, – махнула рукой Поля, – обойдёмся, чай не впервой. Ты расслабься, а я тебя вверх потяну и приподниму, а потом подушки под спину подоткну, полулёжа будет сподручнее. А может, лучше покормить?

– А сама потом холодную кашу есть будешь? Нет, давай уж либо вместе, либо кликни кого.

– Тогда расслабься, лежи свободно, и мне не помогай, – скомандовала Поля.

Она просунула руки ему под плечи и, сцепив их у него за спиной, плавно потянула его на себя и вверх. Поддерживая его одной рукой, она прижала его к груди, ловко всунула ему под спину две подушки и мягко опустила его на них. Тяжесть в груди, которая появилась после его попытки подняться, сразу исчезла. Поля положила ему на колени чистую ширинку, но не поперёк, а вдоль тела, с таким расчётом, чтобы второй её конец лёг ему на грудь, который и заправила за повязку, чтобы не соскользнула.

– Ну, вот, – сказала она, осмотрев плоды своих трудов, – теперь можно и позавтракать. Держи, – и поставила ему на колени миску с кашей, сунула в руку ложку.

Сама же устроилась рядом, чтобы в случае чего прийти ему на помощь. Но Сергий всё ощущал прикосновение её грудей и запах трав от её кожи и еле переборол себя.

– Фу-у… – выдохнул Сергий, отложив в сторону пустую миску с ложкой. – Ешь – потей, работай – зябни. Умаялся, будто лошадь на крышу втащил, ажник по спине потекло.

– Это просто ослаб ты сильно, – объяснила ему Поля. – Почитай скоро три недели, как толком не ел. Права боярыня, три-пять ложек куриного отвара – разве это еда для мужа? Это только чтобы с голоду не помер. От боярина, матушка твоя сказала, только полбоярина осталось. Глянешь в зерцало – сам себя, небось, не узнаешь, кожа да кости, а на лице одни глаза и есть. Уж наверно, не таким ты на рать-то уходил? Но раз всё миновало, теперь быстро наберёшь, что спустил. Ну, отдыхай, пойду посуду отнесу. Ещё что-нибудь хочешь? Может, узвару, квасу, молока или ещё чего?

– Нет, – выдохнул Сергий. – Если не лопну, то, может быть, усну. Больше ничего просто не влезет.

– Опустить тебя обратно?

– Нет, я так отдохну, отлежал уже всё на свете, а так, вроде как, сижу.

Поля молча кивнула ему и вышла. Сергий не успел соскучиться, как она вернулась.

– Ну чего? – спросила она. – Не спится?

– Пузо, как барабан, аж тяжко, да и мысли одолевают, не до сна. К тому же я выспался на славу, больше не лезет. Лучше ты про себя расскажи. Как живёшь? Что делаешь? Чего в жизни хочешь?

– Да рассказывать-то особо нечего. Живу в веси, Осинница называется, в семье кузнеца Назария. У него своих детей четверо, я, стало быть, пятая.

– Погоди, погоди… А почему в семье и что значит «своих»? Ты что, ему не родная, что ли?

– Не родная, – загрустила Поля. – Я дочь его друга, я ж ведь не Назаровна, а Прохоровна. Вот как более-менее обжилась, тут-то всё и выплыло в разговоре. Ну, ребята его тоже заинтересовалась, почему все Назаровичи, а я одна Прохоровна. Он нам и рассказал всё без утайки, про маму мою, отца и почему я у них оказалась, в конце концов, и роднёй назвалась. Но от своих детей ни он, ни матушка Анисья, жена его, меня не отличают. Работаем все дружно, но поскольку я старшая, то младшего, Николку, я нянькаю. Нянькала, – поправилась она. – Матушке Анисье помогала. В прошлом годе сватов ко мне засылали, мне жених не глянулся, так батюшка Назарий и настаивать не стал. «На своих я бы, может, и прикрикнул, – сказал он мне, – а тебя неволить не буду, решай сама, за кого замуж идти. Только век твой в невестах недолог будет, пересидишь – останешься старой девой или придётся идти за вдовца с дитями. Но смотри и думай сама, это твоя жизнь, а я твоему отцу по гроб жизни обязан, кабы не он…» – махнул рукой и ушёл. Так я до сих пор и не знаю, чем обязан, почему, сколько раз разговор об этом заходил, всегда кончался одинаково – замолкал, махал рукой и уходил. А я не настаиваю – не говорит, стало быть, рано ещё или и вовсе мне знать не надобно. Вот выйду замуж, – мечтательно улыбнулась она, – детей мужу нарожаю, и будем мы жить дружно. Чего ещё хотеть?

– Ну а мужа себе каким представляешь? Небось, витязем на белом коне?

– Можно и витязем, – пожала плечами Поля, – только лучше бы работящим, рукастым и головастым, да весёлым. Ну а витязями они все становятся по необходимости.

– Хм… Неожиданно, но верно, – качнул головой Сергий. – То, что ногами на земле стоишь, это даже к лучшему, разочарований меньше. Мечты – вещь хорошая, но жизнь, к сожалению, или к счастью, кому как, она другая, не такая, как в мечтах. А мечты, они помогают в жизни грязи не замечать, к хорошему стремиться, очищают душу, если хочешь, но под ноги смотреть всё равно надо. Ладно, заговорил я тебя, заскучала, небось. Дай-ка мне мою справу, вон она, у окна, вроде, лежит, я посмотрю, что с ней.

Поля хотела сперва возразить ему, но, подумав, не стала, а встала и принесла его оружие и доспех. На доспех Сергий только глянул, чинить надо, а ему сейчас не по силам, и пробовать бесполезно, а позже обязательно займётся. Может быть, что проще новый будет справить. А вот меч осмотрел не спеша, взял оселок и стал править, обходя большую зазубрину. Тут кузнец нужен хороший, а сам он только испортит.

«Так вот почему не удавалось меч-то выдернуть, – вспомнил он. – Надо будет доспех того степняка глянуть, что в нём такого».

Поля, видя, что Сергий занялся делом, присела у него в ногах и тоже занялась вязанием, только иногда поглядывая на него: всё ли с ним ладно?

«Вот же глазищи бог дал, – подумал Сергий. – Глянет – как насквозь прожжёт! Прямо омут какой-то, а не глаза. Но хороша-а девка, ничего не скажешь! Как это я раньше о ней не знал? Не вчера же она появилась. Хотя, если бы не родители, я бы и посчас ни о чём таком не думал. Ну гулял, наверно, с девками. Куда же без этого? Но раз ничего не помню, стало быть, ничего серьёзного и не было».

– А что это? – вдруг неожиданно спросила она.

– Это? – Сергий поднял оселок.

– Да нет. То, что ты сейчас мычал. Что за песня такая необычная? Былина?

Сергий задумался.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Задумался, как-то само получилось. А что?

– Да напев красивый и необычный.

– А почему ты думаешь, что это песня? – усмехнулся Сергий.

– А напев повторяется, как в песне, вот я и подумала, что это песня, а не былина. А разве нет?

– Не знаю, – недоуменно развёл руками Сергий, – о другом думал, а чего мычал, не помню.

– Жаль, – огорчилась Поля, – уж больно напев хорош, протяжный… И какой-то… раздольный, что ли?.. Но только грустный. А ты его совсем не помнишь?

– Даже не представляю, – расстроенно помотал головой Сергий. – Вылезло как-то само, я даже и не заметил.

– Ладно, – улыбнулась Поля, – не расстраивайся, вспомнишь ещё, уже вон сколько всего вспомнил.

– Да, да, – согласился Сергий, но было видно, что думает он сейчас совсем о другом.

К вечеру Сергий уже чувствовал себя немного лучше, голова уже не кружилась, и тошнота не подкатывала. Русава, заглянувшая перед ужином, осмотром осталась довольна, похвалила и его и Полю. Вечером же, после ужина, вернулся из поездки отец и первым делом навестил Сергия.

– Здрав будь, боярин, – поклонилась Поля вошедшему отцу Сергия.

Тот молча кивнул, мельком глянув на неё.

– О-о, – сказал отец, входя в горницу, – да ты совсем молодец! Ну, слава богу, переборол хворь. Наша порода! Нас так просто не изведёшь. Дед всё к тебе порывается приехать, а я сказал, чтобы не спешил, мол, скоро ты сам к нему наведаешься. Вот поедешь к князю и к нему заодно завернёшь. С поездкой-то лучше не тянуть, пока у князя ещё свежи воспоминания и не стали забываться. Глядишь, и милостями тебя не обойдёт. Из добычи-то хорошо выделили, даже мне столько-то не перепадало. Куй железо, пока горячо, – подмигнул он сыну и внимательно поглядел на притихшую в углу Полю. – Кто такая? – спросил он, откровенно разглядывая её.

– Лекарская ученица, боярин, – поклонилась Поля. – Матушку Русаву подменяю всего пятый день. Пока боярин был плох, она от него не отходила, а как дело на поправку пошло и её присутствие не стало необходимо, прислала меня присматривать. А сама теперь три раза в день забегает, смотрит, как дело идёт, да говорит, чего делать надобно. Но повязки не мокнут, так что и делать ничего особенного не надо, и я справляюсь. Дня через три и моя помощь не понадобится, тогда уж дочери ваши и боярыня будут обихаживать сами.

– А ты чего же?

– Домой вернусь, батюшка-боярин, там тоже дел не переделать.

– А коли я тебе за труды твои резану заплачу, останешься ещё на неделю?

– Благодарствую, батюшка-боярин, конечно, останусь. Если надо, и на дольше, – снова поклонилась Поля.

– Ну вот и ладно. Дочек пришлю тебе в помощь, пусть учатся, им пригодится. А боярыню трудить не будем, у неё и так забот хватает. Ну, пойду умоюсь с дороги да перехвачу чего. Дорогой только всухомятку перекусил, а там уже опять ехать надо будет.

– Будь здрав, боярин, – поклонилась Поля.

Боярин, выходя, кивнул не глядя.

Назавтра с утра действительно пришли сёстры, но не одни, с матушкой во главе.

– Ну вот, – сказала мать, – будете помогать Поле. Всё, чему вы у неё научитесь, вам тоже в жизни пригодится. А потому, что касается ухода и прочих лекарских дел, Поля – старшая, ну а в делах хозяйственных – вы. Полю на эти дела не отрывать, для неё главная забота – Сергий, и в случае чего с неё матушка Русава за это и спросит. Данка, ты старшая, вот и будь старшей, возьми всё руководство на себя, а Татьяна вам помощницей будет. Если видите, что Сергий устал, гоните всех в шею. Поля вам подскажет, сама-то она гнать никого не может, так что озаботьтесь этим сами. В случае чего можете ненадолго отлучиться, но по очереди, и Полю отпустите иной раз, чай она тоже живой человек, – лукаво опустила глаза мать, улыбнувшись. – Всё поняли?

– Поняли, матушка, – отвесили полупоклон сёстры.

Поля поклонилась молча.

– Ну вот и ладно. Надеюсь на вас, – кивнула мать и вышла.

– Идите возьмите себе какую работу, – сказала Поля. – Сидеть и смотреть на Сергия вам очень быстро надоест, да это теперь и не требуется, он уже может сам сказать, коли ему что понадобится. Видите, что начинает дремать, разговоры прекращаете, делаете свою работу молча. Ну а как проснётся, можно и поболтать, и песен попеть, но не в голос, а потихоньку, – улыбнулась сёстрам Поля. – Ну да вы девы толковые, сами всё правильно понимаете. Несите шитьё или что там у вас, садитесь к окошку, до обеда разве что по нужде что понадобится.

– А как же мы?.. – смутилась Татьяна.

– Так же, как и я, выходим и зовём Прова, он всё сделает. Теперь перестилать постель каждый раз не нужно, боярин в сознании, скажет, ежели что.

– А-а, – разочаровано протянула Татьяна, – тогда ладно, а я-то думала…

Сергий отвернулся к стене, и сомнения холодной змеёй заползли к нему в душу.

«А кто же… когда я?.. Во попал… Стыдобища-то… Ну и что, что лекарка почти? Молодая же дева, – смутно терзался он. – Надо будет Прова расспросить».

Сёстры вышли, но почти тут же вернулись, неся свою работу.

«В светёлке сидели, – догадался Сергий. – Может, и помогали, когда я… Вот ты ж, не было печали…»

Чуть не плюнул он с досады.

А девы уселись у окошка и занялись шитьём, тихо переговариваясь и только изредка поглядывая на него.

«Да нет, вроде, не обо мне, – прислушался он. – Иначе хихикали бы, пряча глаза. О чём-то своём толкуют, ну и ладно, пускай их, а я и в правду подремлю».

Он прикрыл глаза и…

Проснулся Сергий часа через два и, судя по запахам, перед обедом. Ни Поли, ни Татьяны в горнице не было.

– Проснулся? – подошла к нему Данка. – Вот и хорошо. А девы пошли – одна на кухню, а вторая к боярыне. Слушай, а Поля-то – необычная дева и вообще вряд ли дочь людина. Думаю, она как бы и не боярских кровей, а может быть… – она прикрыла рот рукой. – Нет, – она загородилась ладошкой, – ничего такого, высокомерия, непослушания, споров или ещё чего и в помине нет. Но она всё равно с нами как бы на равных. И не заискивает, и не выпендривается. Вроде, и слушает, и делает, как сказано, но ощущение такое, что… Даже не знаю, как объяснить?

– Не ломай голову, я понял, – усмехнулся Сергий. – Она и правда не дочь кузнецу и вообще не родня. Она дочь то ли побратима, то ли кума или ещё в какой-то степени родства, но не кровной. Но дева она смышлёная. И держит себя с достоинством, и не панибратствует, и дистанцию держит естественно.

– Чего братс?.. – округлила глаза Данка.

– Чего это я ляпнул-то? – сам опешил Сергий. – Но ведь понимал же, о чём говорю, а теперь не знаю, как объяснить? Ну, это… Держит себя не как давняя подружка, вся такая своя, равная, а как бы равная по положению, но знающая своё место. Вот, как-то так. Вроде как, понимает и признаёт, что не может с вами на равных, но и помыкать собой не даст.

– Во, точно! – удивлённо подняла брови Данка. – И на равных, и понимает, что мы здесь хозяйки. А чего это ты допрежь-то сказал?

– Тут, видишь ли, какое дело, – задумался Сергий. – В беспамятстве я, вроде как, путешествовал где-то далеко, и звалось то место… каким-то Ирием, что ли? Нет, Сибирью – вот как. Это где-то в Асии, – выдал Сергий первое, что пришло на ум. – Видел там много чудного и непонятного сперва, но постепенно понял, что я всё это увиденное понимаю и знаю, вроде, как своё. И меня везде знали и принимали, как давно знакомого. Всё показывали и рассказывали. Только я, когда сюда, вроде бы как, вернулся, всё это запамятовал, а теперь начинаю вспоминать. Вот и вылетают слова, которые там были обыденными, а здесь непонятны, пока не растолкуешь. И всё время стоит перед глазами и чудится тот старец с седой бородой, который меня в то путешествие напутствовал. И одет он был не по-нашему, а говорил, вроде бы, как и мы, и как будто нашим языком – и понятно, и нет. Добрый он был и улыбчивый такой, прямо как родня близкая, но я-то его точно раньше не знал и не видел, а он будто с рождения обо мне всё знает. Чудно как-то.

– Так, может, это бог был? – испуганно прикрыла ладошкой рот Данка.

– Не-ет, не бог, – уверенно возразил Сергий. – Не похож, на иконах он совсем другой, а вот апостол какой-нибудь вполне может быть. Или у него для разных людей разные обличья? – вдруг осенило Сергия. – Не знаю, но меня сюда обратно вернул, и на это возвращение благословил. Видно, рано мне ещё туда, к нему, тут ещё не всё сделал.

– Ой, мамонька! – почему-то испугалась Данка и закрыла лицо руками. – Я бы со страха умерла.

– Да нет, говорю же, он добрый. И всё про тебя понимает и знает, и не стращает ничем, и не сердится, а как мама, только что в мужском обличье. Не знаю, как объяснить, но добро от него исходит, что ли… И понимание.

– О, проснулся уже, – раздалось от двери. – Вот и хорошо. А мы обед принесли на всех. Данка, что случилось? На тебе лица нет, – встревожилась Поля.

– Нет, нет, ничего. Сергий вот вспомнил, что в беспамятстве было, – она вопросительно поглядела на него. Сергий с улыбкой кивнул.

– Он, когда в беспамятстве был, – начала Данка, – с богом говорил или апостолом его, и тот…

И вкратце пересказала свой разговор с братом.

– Есть-то будете? – спросил Сергий. – Или снова разогревать пойдёте? И ещё. Болтать о том, что я вам рассказал, не надо, могут неправильно понять, а стало быть, и выводы сделают соответствующие. А оно вам или мне надо?

– Ой! – спохватились девы всё ещё под впечатлением от услышанного. – Мы никому не скажем!

– Ну, если вдруг и проболтаетесь, – усмехнулся Сергий, – никто вам не поверит. Вот так! – снова усмехнулся он.

– А как же мать, отец? – спросила младшая из сестёр.

– Как, как? Каком кверху! – усмехнулся Сергий. – Коли надо будет, сам объясню.

– А потом? Ну дальше-то что? – спросила Татьяна.

– Да что? Компотом вот запью и всё, опять спать буду. Раз обратно отпустили, стало быть, я там пока не нужен, – пожал он плечами. – Вот и всё. А впрочем, – опять вогнал он дев в ступор непонятным словом, – спать неохота, помогите лучше подняться, пойду на дворе посижу, на солнышке, – он вопросительно глянул на Полю.

– Ну что ж? – слегка приподняла плечи Поля. – Пожалуй, что и погуляй, хуже точно не будет, но поберегись, не геройствуй особо.

– Как скажешь, матушка, – улыбнулся Сергий.

– Ой, а не рано ему? – озаботилась Данка.

– Нет, – решительно сказала Поля. – Повязки не мокнут, стало быть, раны затянулись. Если сильно не напрягаться, ничего плохого и не случится, а наоборот, кровь разгонит и будет всё заживать быстрее. Танюша, беги во двор и подготовь место, где боярину посидеть, да разгони лишних, ему лучше в покое побыть. Давай-ка я тебе порты натяну выше коленок, мы отвернёмся, а ты вставай и оправляйся. Потом мы тебя с двух сторон поддержим, вдруг голова закружится, и потихоньку во двор-то и сойдём. Так, сейчас мы тебя посадим. Ну как, голова не кружится? Посиди маленько, не спеши, пообвыкнись. Сам-то встанешь?

– Даже и не знаю, – смущенно улыбнулся Сергий. – Не завалиться бы.

– Тогда, Данка, ступай за дверь, а я боярину помогу.

Как только Данка вышла, Поля подошла к Сергию вплотную.

– Обними меня покрепче за шею, да не смущайся, жениться на мне из-за этого не придётся. Я тебя удержу, если что, и ничего не увижу, вплотную-то, а потом Дану позовём и пойдём гулять. Помогать мне не надо, я справлюсь, наоборот, постарайся не напрягаться, расслабься, как будто в воде находишься. Хорошо?

– Хорошо, – кивнул Сергий.

Он поднял руки, и Поля подшагнув к нему, крепко обняла и прижала его к себе.

– Грудь не больно? – спросила Поля.

– Нет, – голос Сергия предательски дрогнул.

«Как объяснить тебе, – подумал он, – что ради таких объятий я готов терпеть и настоящую боль. Раньше меня девы так-то не обнимали, или, что вернее, так не волновали».

Поля одним движением поставила его на ноги и держала его в объятиях, пока он торопливо подтягивал и завязывал порты. И вовсе не оттого, что боялся быть увиденным без портов, а только из-за боязни, что Поля чего-нибудь почувствует. Потому и старался он отклячить зад, побыстрее завязать порты и напустить сверху рубаху, что ощущал всем телом все мягкости и округлости её тела. Но руки дрожали так, что завязки постоянно выскальзывали, ещё более усугубляя его смущение. А Поля терпеливо держала его в объятиях, но дыхание её тоже начало сбиваться против её воли, и поделать с этим она ничего не могла. Наконец Сергий усилием воли справился с непокорными завязками, и Поля постепенно выпустила его, сторожа каждое его движение, готовая снова подхватить его в случае необходимости. Оба избегали смотреть друг на друга, делая вид, что очень интересуются тем, что происходит вокруг. И румянец – такой предательский – заливал их лица.

– Ну что? – первой опомнилась Поля. – Обуваемся и зовём Дану?

Она помогла Сергию сесть, обула ему на ноги бродни и снова подняла, приобняв.

– Пошли, – выдохнул Сергий, скосив глаза вниз буквально на мгновение: не выдаёт ли что-нибудь его оплошность? Дверь тут же распахнулась, и Данка, пряча глаза, с самой невинной физиономией, которой позавидовали бы и бывалые подпольщики, вошла в горницу.

«Подслушивала, – сразу догадался Сергий. – А остальное домыслила, – усмехнулся он про себя. – Но пока посплетничать не о чем, ничего не было, мы не перебросились и парой слов. Вот хрень! Даю гривну против стоптанного поршня, что слова выскакивают помимо моей воли, только я раньше таких слов и не знал. Хотя, с другой стороны, они не кажутся мне непонятными, хоть и не мои. Что же со мной всё-таки произошло? Ведь и старик с бородой был, и видел я такое, чего здесь и в помине нет. Стоп… Здесь нет… А где есть? Нет, так вот, на ходу, не получится. Давай-ка доберёмся до улицы, там и подумаю, хотя пока всё, как в густом тумане, и едва-едва угадываются какие-то контуры. Вот опять… Откуда я знаю это слово? Хотя его значение я, надо признаться, понимаю».

– Так, клади руки нам на плечи и просто переставляй ноги, стараясь не напрягаться. Мы с Данкой примерно одного роста, так что перекашивать тебя не должно, – распорядилась Поля. – Ну как? Голова не кружится? Ну и слава богам.

– Почему богам? – удивился Сергий. – Богу?

– Так ведь их же трое, – нашлась Поля. – Отец, сын и ещё этот… Как его?

– Святой дух, – подсказал Сергий, с улыбкой глядя на Полю.

– Ну вот, – согласилась Поля. – Я и говорю: слава им всем троим. Богам, стало быть.

– Ты только священнику смотри это не ляпни, – тихонько на ушко, наклонившись к ней насколько возможно и ощутив снова запах её волос, сказал Сергий. – Епитимьями замучает.

– Чего? – наклонила голову в их сторону Данка.

– Ничего, – усмехнулся Сергий. – Это мы о своём, о девичьем.

И все трое рассмеялись. А Сергий снова задумался о том, откуда это всё берётся, но ни к какому выводу так и не пришёл. Потом он сидел на широкой лавке возле бревенчатой стены с закрытыми глазами, там, где проходили до его ухода на войну вечерние посиделки. И размышлял, пытаясь понять, приснилось ему всё то, что он так мучительно пытается вспомнить, или он действительно путешествовал где-то, может быть, и в преддверии рая, Ирия, ожидая решения своей судьбы. Но ведь воинам, на поле брани смерть принявшим, прямая дорога в рай, а он где-то бродил, пока решалась его судьба. Только вот где? ГДЕ??? Может, уже в раю? Так и сидел он до самого ужина, подставляя лицо солнышку и ветерку, ощущая рядом присутствие Поли, отчего на сердце почему-то делалось легко и радостно.

Вот так в течение трёх последующих дней он и выходил во двор гулять и ловил иногда на себе откровенные взгляды ладной красивой девы, которые почему-то его совсем не волновали. И если в первый и второй день ему помогали, то на третий он уже вышел сам, правда, в сопровождении Поли. Но сам.

– Ну вот, – сказал он ей на третий день, – завтра поеду к князю.

– Рано тебе ехать, – решительно сказала Поля. – Вот матушка Русава разрешит, тогда и поедешь.

– Да нельзя больше откладывать, – качнул головой Сергий. – Все сроки вышли. Иначе князь подумает, что я уже ни на что не годен. Потом на войну он меня не пошлёт сейчас, даже если бы была. Он вой и тоже всё понимает.

– Ну, не знаю. А без матушкиного разрешения всё равно не пущу, – упрямо опустила голову Поля.

– Да ладно, – попытался заглянуть ей в глаза Сергий, – ты же всё понимаешь, – и положил свою руку поверх её. – А хочешь, поедем вместе? Будешь за мной присматривать дорогой.

– Нет, – тихо сказала Поля. – Матушка Русава не разрешит. Да и толку от меня как от лекарки пока мало, – грустно продолжала она, но руку не отдёрнула. – Только что присмотреть да лекарку позвать, коли что. Стало быть, скоро и мне домой собираться, больше мне тут делать нечего, – сказала она, глядя в сторону.

– Ну, завтра – это я поторопился. А вот послезавтра, а ещё вернее, третьего дня – это, пожалуй, будет в самый раз, – сказал Сергий. – Но по дороге я хочу ещё к кузнецу Назарию заглянуть, пусть посмотрит мой доспех, может быть, можно с ним что-то сделать, и тебя заодно провожу до дому. Глядишь, и женихи охолонут пока, – заговорщицки подмигнул он Поле, поднявшей на него недоуменные глаза.

Господи, сколько всего отразилось на её лице в единый миг: и надежда, и радость, и растерянность, и непонимание, и снова радость.

– Что привезти тебе в подарок из стольного града, – спросил Сергий, – коли уж ты со мной не едешь?

– Ничего не надо, – смутилась Поля. – Сам возвращайся живой и здоровый.

– Ну ладно, сам что-нибудь придумаю, – беспечно махнул рукой Сергий.

Поля испытующе глянула на него и пожала плечами, ничего не сказав. А тут и братья, Васька и Митька, выскочили из-за угла, вооружённые до зубов, и бросились к брату.

– Сергий, мы теперь с тобой на войну пойдём! – дружно сообщили они. – Нам Поля разрешила, – тут же вложили они лекарку.

– Ну, если сама Поля разрешила, – пытаясь скрыть улыбку и делая вид, что задумался, сказал Сергий, – тогда конечно. А она вам сказала, что сперва надо научиться воинскому делу? А то получится, как со мной – недоучился, и вот вам результат. Только мне лет-то вон сколько, а я, получается, и то, не доучился, а вы уже теперь готовы? Нет, ребята, на войну вам рано, а вот в школу воинскую я вас возьму, обещаю. Договорились?

Братья решительно кивнули и умчались за сарай, в свою крепость, обсудить открывшиеся перспективы и решить, кого из друзей они, так уж и быть, возьмут с собой. А Сергий и Поля, с улыбкой проводив их глазами, пошли в терем. Скоро должна была прийти Русава.

В отличие от гуляющего целыми днями Сергия, его дядька-пестун Русин готовился к поездке в стольный град очень тщательно и ответственно. Сам отобрал воев, которые будут сопровождать боярина, – каждого из тех двух десятков, что хотел взять с собой, – сам проследил, что взять для торга, сам спросил у боярыни, что надобно купить для хозяйства, сам определил, как поедут те, кого боярин возьмёт с собой. И получалось, что обоз будет небольшим: пять, максимум шесть телег, два десятка верховых, ну и, естественно, он сам, тоже верхом. Конечно, издержки при таком количестве народу будут больше, чем если бы он взял всего десяток охраны, но тут уж экономить не приходилось, боярин должен выглядеть не хуже остальных. Боярин поедет с лекаркой в телеге, рановато ему пока верхом, он ещё морщится, даже вставая и садясь… Куда уж ему в седло?.. Серебра Русин решил много с собой не брать, меньше будет соблазнов потратить его, а закупать товары решил в последние дни торга, когда будут подешевле, а вот продавать лучше в первые дни, когда спрос больше и конкуренты ещё не сбили цену. Впрочем, этим он займётся сам, боярину будет не до того, да и таскать его по торгу среди такой толкотни незачем. Может быть, в последний день, когда купцы начнут уже разъезжаться, да и народ столичный накупит уже всего в достатке. Только никак не мог взять в толк старый вой, зачем ехать на день раньше начала торга? Только лишние траты. О том, что Сергий решил заехать к кузнецу Назарию, молва о котором как о толковом кузнеце разошлась далеко окрест, он ещё не знал. Русин между делом рассказал Сергию, что меч, который застрял в доспехе степняка, так с ним и привезли.

«Прямо со степняком, что ли? – подумал Сергий. – Да нет, конечно. Вытащили там ещё, а привезли с доспехом, а не в нём. Иначе глупость какая-то получается».

Потому и на просьбу Сергия о том, чтобы он погрузил повреждённый в сече доспех – и свой, и зарубленного им степняка, – Русин лишь пожал плечами. Продать его можно было и дома, и даже, пожалуй, с большей выгодой, чем в столице, но спорить с боярином не стал.

Лекарка Русава неожиданно легко согласилась сопроводить Сергия в поездку, мало того, даже одобрила такую поездку: и боярин, мол, развеется, да и выздоровление пойдёт быстрее. А раны… Раны заживут быстрее, коли двигаться, а не лежать. И когда на третий день после плотного завтрака Сергий, полулёжа в телеге, распорядился заехать по дороге к кузнецу в Осинницу, Русин и понял, зачем прихватили доспех и лекарскую ученицу: доспех – в починку, а Полю – домой. Как раз к ужину и доберутся, хоть и слегка в сторону.

«Вот и лишние дни оправдаются», – усмехнулся он в усы.

Не на ночь же глядя из Осинницы-то трогаться дальше, уж всяко заночуют в ней. А там дневной переход до Синюхи. Нет, там уже до Горного Тикича. И за него пять, а скорее шесть дневных переходов по прямой, к Ирпени, и к вечеру будут на месте, а назавтра и торг откроется. Русин задумался, иногда кивая в задумчивости в ответ на свои мысли, и радовался за воспитанника, что сумел так отличиться, закрыв собой княжеского сына в бою, правда, и сам чудом оставшись жив.

Выехали утром, после завтрака, как и планировали, и к ужину были уже на месте. В весь заходить не стали, расположились лагерем на опушке леса, и, пока Сергий с Русином ходили к кузнецу, заодно проводив до дому и Полю, принялись готовить ужин. И дом кузнеца был крайним, и кузня Назария стояла несколько на отшибе, у самой речушки, на краю огородов, самый крайний из которых, как сказала Поля, и был ихним. Судя по доносящимся звукам, хозяин был ещё в кузне, туда и двинулись Сергий с Русином, помахав направившейся к дому Поле.

– Здрав будь, хозяин, – пророкотал вошедший в низенькую дверь первым Русин.

– Здрав будь и ты, – кузнец прищурился, пытаясь разглядеть вошедшего. – О-о, Русин Боримирыч, – узнал он дядьку-пестуна. – А кто это там с тобой? Чужой, что ли, кто?

– Да нет, то боярин молодой, – усмехнулся Русин. – Не признал? Да и не мудрено, сам бы не признал, коли бы из сечи на руках домой бы не вёз да целыми днями не молился о здравии. Слава богу, Русава с нами была, а то бы…

– Здрав будь, боярич. Прости, не признал, – поклонился кузнец.

– Да я и сам себя едва признал нынче утром, когда умываться стал. Здрав будь, Назарий, – поклонился Сергий.

– Вы с делом каким али так, мимо ехали?

– С делом Назарий, с делом, не просто так. Дочку твою привезли обратно да и к тебе не без дела зашли. Глянь-ка, – выложил на стол доспех Русин, – что тут можно сделать? Или лучше сразу новый купить?

– Да-а, – полез чесать маковку кузнец, взяв в руки доспех, – досталось. Много чего я в жизни видал, но чтобы зерцало в обратную сторону вывернулось, доселе не приходилось. Это чем же тебя так? Неужто топором?

– Да, топором, – кивнул Сергий. – Копьём бы пробили, к бабке не ходи. Метнули, правда, когда я падать начал, оступился, вот и…

– Повезло тебе, боярин, выдержало оно, может, потому и жив остался. Но в груди, небось, если не дырка с кулак, так уж трещина знатная?

– Шкуры кусок, с ладонь примерно, содрало, слава богу, не совсем. Видишь, на зерцале вмятина какая, вот обратной стороной-то и содрало. Грудина тоже треснула, но, на моё счастье, не на всю длину. Ну и отшибло всё внутри, ясное дело. Не зря же я дней пятнадцать в беспамятстве был! Спасло же меня то, что я в тот момент, как уже говорил, оступился и, потеряв равновесие, стал падать назад. Меч, что в доспехе супостата застрял, и его за мной потянул, тут в меня топор и врезался. Я и сам кувырнулся, и меч выпустил, и из-за падения назад удар-то и смягчил, и не помню больше ничего, свет померк. А вот тот доспех, в котором меч застрял, – сказал Сергий (и Русин выложил его из мешка). – Его потом дядька Русин едва выдернул, но зазубрина знатная осталась.

Сергий вытащил из ножен меч и положил на наковальню.

– А меч-то, боярин, у тебя не простой, редкий. Прямо скажу, меч, – прицелился глазом кузнец, – тройной закалки. А вот зерцало на этом доспехе лучше оказалось, – покачал он головой. – Гляди, прорублено только на глубину зазубрины на мече, и буде защищало бы грудь до плеч, не одолеть бы тебе супостата. Даже и не знаю, что сказать. Никогда допрежь булатного доспеха не видел, но он и не больно похож на булатный: и рисунка на нём нет, как на булате бывает, и цвет необычный, светло-серый, даже в голубизну, и ни ржавчины нет, ни следов её удаления. Опять же, никаких следов окалины, как будто его отливали или он только из-под молота. Но поверхность такая, что я и не знаю, как его и обрабатывали-то. Даже не буду и пытаться угадать, сколько он стоит, и прикидывать, кому мог принадлежать. Непростой то был человек! Ох, не простой смертный! За такого мстят потом долго и упорно, пока своего не добьются, так что, может, лучше бы было слух распустить, что не выжил ты после сечи, от ран умер. Но князю не прикажешь промолчать, а сам он, может, и во внимание не принять, чем это тебе грозить может. И доспех этот я бы в таком случае продал, и где-нибудь подальше, на Востоке, скажем, на одном из тамошних базаров. Я попробую его поправить, чтобы цену не терять, а ты, боярич, озаботься найти купца, который за это дело возьмётся, и лучше бы не русич. Он мог бы сказать, что купил по случаю. Владелец, мол, умер, а жена его, настоящей цены не зная, продала на торгу в Белгороде.

– Батюшка, – раздалось от двери, – матушка ужинать зовёт. И гостей тоже, – сказала стоящая в дверях Поля.

– А и то верно, – оживился кузнец. – Ванюшка! – кликнул он старшего подмастерья. – Горн погасите, кузню заприте и давайте за нами, ужинать. Прошу, гости дорогие, отужинать, чем бог послал, раз уж вы ко мне в гости пришли. Полюшка, беги, скажи матери, чтоб накрывала. Боярич, ты мне всё это оставь, я покумекаю, что можно сделать. Не сомневайся, ничего не пропадёт, всё будет в целости и сохранности. Твои-то и меч, и доспех я починю, даже не сомневайся. А с этим, кивнул он на трофейный, помаракую. Но обещать ничего не буду. Смогу – сделаю, нет – не взыщи.

– Годится, – сказал Русин, а Сергий просто молча кивнул.

– Ну вот и ладушки, – просиял кузнец. – Это правильно, что вы ко мне пришли, а не повезли в Белгород. Там бы точно в тайности не сохранили, сейчас бы набежали кузнецы из слободы на дивный доспех поглядеть, и пошла бы о нём молва гулять. Да и кто принёс, и откуда что взялось, скрывать бы не стали, особливо кабы серебришком позвенели да поманили. А мы люди свои. Да и чужих у нас редко видно, нечего им тут делать. Вот разве что лошадка у кого раскуётся. Так на тот случай кузнецы и в сёлах придорожных есть, а мы-то на отшибе обретаемся.



После ужина вышли во двор, сели на завалинку и завели разговор, извечный, как сама жизнь. О видах на урожай, о том, что молодёжь стариков слушает вполуха и всё норовит делать по-своему. То ли дело они – никогда старикам не перечили и во всём слушали, ну разве что иногда обижались на непонимание тех самых стариков.

– А что, к князю-то надолго? – спросил Назарий между делом.

– Да нет, – отмахнулся Русин. – Какое там? Дел-то сколько переделать надо, ведь конь же не валялся. А там и к сбору урожая подойдём, а теперь косить отаву вот-вот начнут, а там и хлеба поспеют. Так что только успевай, крутись. Где-нибудь недели на три, коли получится, с дорогой вместе. Боярину вон надо князю показаться, что жив-здоров, оклемался маленько, да награду от князя принять. Больше нам там делать нечего. Пока боярин будет княжьего приёма ждать, я на торгу расторгуюсь да закуплю кой-чего. Вот и всех делов, – развёл руками Русин.

– Так, может, к побратиму моему забежишь между делом-то? – спросил Назарий. – Узнаешь, как он там. Жив-здоров ли? Всё ли у него ладно? Он от торга недалече живёт, с правой стороны, на другом порядке. Дом у него приметный, на воротах кованый рисунок, кони летучие. Мне третий год к нему никак не выбраться – зимой не проедешь, а летом самая работа: то починить, то наточить, то сев, то страда…

– Точно, – хмыкнул Сергий. – Помирать, и то день терять, – и замолчал, пытаясь сообразить, откуда это у него в голове возникло, откуда он это знает.

– Хех, – хмыкнул Назарий. – В самую серёдку угадал, то самое. Гля-ка, и молод, и умён, два угодья в ём, – толкнул он локтем Русина, и оба расхохотались. – А зовут его Радомил, а по-нонешнему… – он почесал лоб, – Роман, стало быть.

– Ладно, – кивнул Русин, – забегу. Тебя-то ему Назарием назвать или по-старому, Новожилом?

– Ну, коли не на людях, Новожилом, а ежели в людном месте где, то, ясное дело, Назарием. Но скажи тогда, что из Осинницы, он поймёт. Да… – Назарий снова полез чесать лоб. – Коли не трудно, мешка три-четыре угля сарацинского купить бы, но смотри, чтобы чёрный был, он горит лучше, а бурый вовсе не бери, он по цене чуть дешевле, а горит наполовину хуже. Ты, если что, Романа попроси выбрать, он понимает, а я за это доспех и меч боярину бесплатно починю. И другой доспех тоже, коли сумею.

– Договорились, – хлопнул Русин по подставленной ладони. – Сделаю. Ну что, боярин, пойдём на ночёвку устраиваться? Наши уже притихли, и костёр вон уже притушили.

– Так а чего? Ложитесь в доме, – пожал плечами Назарий. – Места хватит. Чего вам комаров-то кормить? Бабы, небось, уже постелили, да и боярина не застудить бы у воды-то. Речушка хоть и невелика, но в низинке туман собирается завсегда. По пальцам дни пересчитать можно, когда его нет. В основном, когда ветрено. А ныне, глянь, ни ветерка, ни колыханья.

«Ни дуновенья», – промелькнуло в голове у Сергия.

– Всё готово, батюшка, – появилась Поля. – Я гостям в горнице постелила, а вам с матушкой – на полатях, а мы с ребятами в прирубе ляжем, там ещё пятерых разместить можно, коли понадобится. Можно и матушку Русаву кликнуть. Чего ей там с мужами-то?

– Вот и сбегай, – согласился кузнец, – да с собой её и положите, вот и будет ладно.

То ли от новых впечатлений, то ли уморился за день, но Сергий уснул, как в колодец упал, сразу, как только голова коснулась подушки. Проснулся сам, уж больно настойчиво тянуло на двор, и он, поднявшись потихоньку, чтобы не тревожить Русина, услышал вдруг от двери тихий шёпот.

– Погоди, сейчас я тебе помогу сапоги надеть, сам не наклоняйся. Сам-то я уже сбегал да ложиться больше не стал, решил тут, у двери, посидеть на лавке. Давай-ка ногу-то. Так. Теперь другую. Ну вот, ступай из сеней направо и за угол – и прямо в нужник-то и упрёшься, мимо не пройдёшь. А я сейчас огонь запалю да буду собираться потихоньку. Хозяйка – или из девок кто – пошла корову доить, я слышал, так что не пугайся, если на кого набредёшь.

Но оказывается, все уже поднялись, не только хозяйка, которая, кстати, растапливала печь, но и Назарий попался навстречу с охапкой дров.

– Разбудили? – с участием поинтересовался он.

– Нет, – качнул головой Сергий. – Колокольчик прозвонил.

– Какой колок… – начал Назарий. – А-а, – ухмыльнулся он и хохотнул. – Ну-ну.

Сергий только улыбнулся в ответ.

– Ну ступай, а то сейчас ребята подымутся, не дождёшься их, – хмыкнул кузнец. – Пока сходишь да умоешься, как раз Анисья кашку погреет да начнёт обед готовить.

Позавтракали дружно и все вместе: и хозяин, и сыны, и работники, и гости. После чего Сергий, Русава и Русин откланялись и пошли на опушку, где уже весело трещал костёр под котлами и расходился по округе сытный запах пшённого кулеша с салом от одного и бульканье закипающей для сыта воды от другого.




Белгород, лето 6618 от С. М


К вечеру шестого дня прибыли на постоялый двор у южных ворот торга. Русин договорился с хозяином, и они заняли весь второй поверх, оплатив даже оставшуюся свободной горницу, справедливо рассудив, что это удобней, чем постороннее присутствие. И теперь оставляли по очереди одного из воев у лестницы наверху, чтобы посторонние не шастали почём зря. Наутро Русин сходил до княжьего двора и уведомил теремного боярина Елизара о прибытии боярина Сергия Волка, сына Дмитриева, к князю Святополку. И уже в обед на постоялый двор прибыл княжий гридь Варнава с извещением боярину Сергию прибыть в княжий терем на следующий день, после обеда. Русин прямо из терема направился на торг, куда десятник первого десятка Прокопий пригнал и обоз с товарами под охраной своего десятка. Он же взялся и торговать, и это получалось у него не хуже, чем командовать десятком. Наладив процесс, Русин отправился на поиски приятеля Назария-кузнеца Романа. Нашёл он его дом довольно быстро, такие ворота в Белгороде были, наверно, только у него одного, но дома, естественно, не застал и пошёл к нему в кузню, сопровождаемый его младшим сыном. Мальчишка нырнул в кузню, молот в кузне утих было, но тут же продолжил свой перезвон, и на улицу вышел высокий, кряжистый муж.

– Кто тут меня спрашивает? – прищурился он.

– Здрав будь, Роман, – поднялся с колоды и поклонился Русин. – Это я тебя спрашиваю. Привет тебе привёз от товарища твоего Новожила, что у нас в вотчине кузнецом.

– Продолжайте без меня! – обернувшись, крикнул в дверь кузнец. – Ну, будь здрав и ты, – поклонился он ответно. – Пошли присядем да поговорим, – повел рукой Роман.

Они отошли за кузню и расположились на лавочке у сарая, должно быть, с углём или ещё каким кузнечным припасом, ибо от сарая до задней двери кузни была протоптана добрая тропинка, накрытая сверху легким навесом из дранки от дождя или, может быть, от снега зимой.

– Тебя как кликать-то? – спросил кузнец.

– Русином зовут. Я у боярина пестуном был, так при нём и остался дядькой. Вот и сюда с ним приехал, к князю.

– Ну и как он там, Русин? – спросил Роман. – Живёт-может?

– Да ничего, помаленьку, у нас его уважают. Некоторые вещи лучше него никто и не сделает, так что работы хватает. Он меня попросил тебя проведать, узнать, как ты живёшь. Вижу, что дела идут, работа есть и у тебя.

– Это только снаружи так, – грустно покивал Роман, – а на самом деле дела из рук вон. Вот думаю перебираться куда-нибудь от стольного города. Тесно тут стало, цены что ни день ниже и ниже, слишком много кузнецов развелось, вот и перебивают работу друг у друга. Если так и дальше пойдёт, скоро и железо с углём купить станет не на что.

– А Новожил как раз угля и попросил купить. «Пусть, – говорит, – Роман глянет. Он знает, какой нужен».

– А много ли ему надо-то?

– Да мешков пять.

– Свой, что ли, ему отдать? – полез чесать маковку Роман. – А то всё и не уместится на телегах-то…

– Погоди… – сказал, задумавшись, Русин. – Нашему боярину, бают, князь вотчину отдаёт, ноне это дело и решиться должно. И, если всё будет ладно, я к тебе вечерком ещё раз загляну. Нам на новом месте свой кузнец нужен будет, вот я и хочу с боярином это дело обговорить, а коли он будет не против, тебе вечером и скажу.

– А где вотчина-то? – поинтересовался Назар.

– Ты про Синюху и Чёрный Ташлик слыхал? – глянул на Романа Русин.

– Это в самом углу княжества, почти на границе с Галичиной и степью? – уточнил Роман.

– Истинно так, – кивнул Русин.

– А степняки там не шалят? – засомневался Роман.

– А ты слыхал что-нибудь? Когда они там были в последний раз?

– Да, давненько не слыхал, – задумчиво почесал затылок Роман.

– Ну вот, – поднял брови Русин, – там, похоже, даже тише, чем в Белгороде. Так что не спеши. Если боярин одобрит, поедешь с нами, и уголь твой тоже захватим заодно. А ты пока подумай.

– Тогда завтра с утречка приходи на торг, – сказал Роман, – уголь будем покупать. Новожилу-то по-любому он нужен.

– Хорошо, так и порешим, – хлопнул по коленям Русин. – Тогда до вечера. Ну или уж до утра. Если что не так пойдёт, тогда и обсудим. Будь здрав, Ромаха, – с улыбкой поклонился Русин.

– И ты не хворай, Руся, – не остался в долгу Роман.

Русин поднялся и пошагал обратно на торг, а Роман смотрел ему вслед из-под руки, пока он не скрылся за поворотом улицы, потом вздохнул, кивнул каким-то своим мыслям и вернулся в кузню.



– Ну что, боярин? – сказал Русин, вернувшись на постоялый двор. – Прокопий дело знает, торгует, как заправский купец, и кузнеца повидал, поговорил, с углём завтра утром поможет. А вот что касается житья тутошнего, в унынии он. Говорит, уходить надо отсюда, кузнецов развелось – тьма, работу друг у друга из рук рвут. А нам с тобой на новом-то месте кузнец ой как пригодится! К тому же Новожил его хвалил как мастера. «Получше меня будет» – говорил. Так, может, позовём его в нашу вотчину-то новую. Что там с этим делом, неизвестно, а тут свой кузнец будет, да какой.

– Эх, дядька… – вздохнул Сергий. – Что там да как, мне и самому-то неизвестно, а ты человека туда тащить хочешь.

– Так он всё равно уезжать собрался. Чего же хорошего мастера упускать? К тому же у него сыновей четверо да две дочки, опять же, нам обязаны будут, за нас и стоять станут. А кузнец на селе – не последний человек.

– Да чего ты вцепился-то? – улыбнулся Сергий. – Я совсем и не против, тем более что нам это ни во что не станет, а землицы клок для него завсегда найдём.

– Так я чего прицепился-то? Ему же скарб свой перевозить, а мы как раз расторгуемся, вот и поможем ему, а у него и уголь свой, и железо, и помощники, и струмент всякий – готовый кузнец, ставь кузню и работай. Опять же, народ удоволим, даже если и есть там кузнец, то неизвестно, какой мастер, а этот хороший.

– Согласен, согласен, – с улыбкой поднял руки Сергий… – и замолк, как бы прислушиваясь к себе.

«Вот опять! Откуда это? Как будто кто-то другой руками водит. И слова всё время какие-то не свои на ум приходят. А уж про сны лучше и не вспоминать… Опять где-то там бываю, куда в беспамятстве летал. И всё время как будто вспомнить что-то хочу и не могу, что-то со стольным градом связанное. Вроде бы, знал я об этом что-то… И не расскажешь никому – либо не поймут, либо в ереси обвинят. Или – чего ещё хуже – анафеме предадут, а там и до костра один шаг. Да-а, вот как всё обернулось».

– Ты, дядька, правильно хочешь, – мгновенно поняв по глазам Русина, что пауза затянулась и он напугал дядьку неожиданным отключением, тотчас вернулся на грешную землю Сергий. – Хозяйство у нас будет теперь своё, и не маленькое, кузнец нам не помешает.

По тому, как облегчённо выдохнул дядька, Сергий понял: пронесло на этот раз. Думать о том, что же с ним случилось и было ли то наяву, лучше в одиночестве – меньше недоразумений…

«Вот опять. Ну что ж ты будешь делать?»

– Ну вот и ладно, – закивал Русин, – отдыхай. Небось, притомился, сразу столько всего, а ты неделя как поднялся. Отдыхай, а там обед скоро, а после обеда поспишь, так совсем молодцом будешь. Отдыхай, – и вышел.

– Ну? Что там? – услышал он тихий голос лекарки. – Опять похужело?

– Да нет, – так же тихо ответил Русин, – притомился, вот маленько и сомлел, только ведь подниматься стал. Ну откуда у него силы? Но молодец, переборол сам, проглотил, и как ни в чём не бывало – взор ясный, мысль трезвая. Молодец! Сама отдохни, вон только-только синева сошла из-под глаз. Отоспись, подхарчуйся, одна ведь семерых обиходила. Конечно, таких тяжёлых, как боярин, не было. Но всё равно семь человек только обежать – полдня надо. Иди отдыхай, коли что, я позову. А вообще-то надо было бы и Полю с собой взять. Скучно ему, а поговорить не с кем. С нами-то только по делу, а ему с девой пообщаться интересней, даже если и… – Русин помолчал, – женится-то всё равно на другой. Да она тут и живёт недалече. А Милаву-то после ранения начисто забыл. Смотрит, как на чужую. Во дела! А перед походом-то… – он хмыкнул и замолчал.

– Хорошая девка? Сговоренная-то… – спросила Русава.

– Справная, – уклончиво ответил Русин, – с богатым приданым. Так ведь с лица-то воду не пить, – зачем-то добавил он.

– Да, да, – задумчиво ответила Русава. – Не пить. Только в душу-то тоже не поцелуешь.

– В этом случае точно, не поцелуешь, там вместо… – дальше Сергий не разобрал, – мешки с добром.

– А кто она такая? – поинтересовалась Русава.

– Да дочка постельничего, боярина Софрония Кулебабы. Через пять дворов живёт от перекрёстка, что в конце улицы, у церкви, в сторону княжьего терема. Сейчас она ещё молода, а как ещё годок погуляет, тогда и сватов можно засылать. Вроде бы, папаша ейный совсем и не против. Но что будет через год, один господь знает, а я бы для боярина такой судьбы не хотел. Больно уж девка избалована, говорят, сама провинившихся дев порет, и не только провинившихся, а просто непонравившихся ей сегодня. И щерится, говорят, при этом, как волчица. Знаешь, как волки иногда улыбаются, с оскалом, вот, говорят, очень похоже. Ну пойдём, скоро обед, как говорится: будет день, будет пища.

«Вот те хрен! – скорчил гримасу Сергий. – И не болит, а красный. Надо будет как-нибудь на эту красоту неземную глянуть, а то подсуропят родители ангелочка из лучших побуждений – в кольчуге спать ложиться будешь, вдруг чем не угодил. Ага, – ухмыльнулся он про себя, – утром проснёшься, а голова в тумбочке». И снова надолго задумался, пытаясь понять, откуда это всё выскакивает из него.

Вечером Русин снова смотался к Роману.

– Ну что? Боярин, как я и говорил, не против, но так как надолго в столице мы не задержимся, то, если хотите поехать с нами, у вас есть только три дня, чтобы собраться, не больше. Или боярин оставит вам освободившиеся телеги с возницами для вывоза имущества, и вы тогда уже приедете к нам сами, а возниц будете кормить за свой счёт.

– А как же с подручными быть и прочими? У них тоже семьи… – полез чесать маковку Роман.

– Раз сказано берём, то, стало быть, берём всех, – отрезал Русин. – Видно, вам придётся кого-то оставить, чтобы дома продать, да и то, что не повезёте, а потом уже сразу на новое место приезжать. Есть у тебя такой надёжный человек, которому ты мог бы это дело доверить?

– Старшего сына оставлю, он справится, а семью его заберём сразу, чтобы ему ещё и о них не думать.

– Ну вот и ладно, – согласился Русин. – У нас три телеги освободятся, можем семьи ваши забрать с собой, а вы тогда не спеша соберётесь и вслед за нами тронетесь. Оставить вам воев для охраны?

– Не надо, – махнул рукой Роман. – Нас самих пятеро да сынов, что в новики годятся, ещё пятеро. Зачем нам охрана? Мы и сами на кого хошь нападём, – улыбнулся он.

– Тогда вечером, накануне отъезда, пришлю телеги к вам, – поднялся Русин. – Грузитесь и вместе со своими отправляйте к нам, доедут в лучшем виде. Ну а остальное сами довезёте. Как нас найти, в любой кузнице по дороге спросите, мы их предупредим по дороге на Торческ, а там дорога только одна. Да возницы знают. Ну, будь здрав, – поклонился Русин. – Если что, забегай, мы на постоялом дворе, что за южными воротами торга.

– Будь здрав, – поклонился Роман. – Думаю, что не понадобится, но, как говорится: зарекалась ворона говна не клевать… да не удержалась… – развёл он руками. – Так и я зарекаться не буду, мало ли что…

– Ну и правильно, – кивнул Русин. – Кто знает наперёд, куда кривая вывезет?

Он кивнул Роману и вышел со двора. Когда Русин добрался до подворья, там творилось что-то невообразимое, все столпились наверху лестницы и тянули шеи, пытаясь если не увидеть, то хотя бы расслышать, что там, в горнице боярина.

– Что за шум, а драки нет? – обратился Русин к десятнику.

– Да боярин, говорят, с лестницы свалился. Или чуть не свалился. Никто толком-то ничего не видел, прибежали на шум. Я было сунулся узнать, что там, а лекарка так на меня зыркнула, думал, укусит, не чаял и живым-то выбраться.

– Ну вот и расходитесь, нечего тут толпиться, а я пойду узнаю, что там, и вам расскажу.

Русин решительно открыл дверь и скрылся за ней.

– Ну что тут, Русавушка? – полушёпотом спросил он у лекарки, разбинтовывающей Сергию грудь, кинув взгляд на бледно-синего Сергия. – Страшно или как?

– Вот сейчас и посмотрим, – ворчливо пробурчала Русава. – Хочешь помочь, неси воды, лучше кипячёной, да мешок мой принеси.

Русин метнулся вон.

– Так, – глянул он на десятника, оставшегося в коридоре вместе с караульным, – организуй кипячёной воды. А ты, – глянул он на караульного, – Русавин мешок сюда. Живо!

Вои рванули в разные стороны. На выглянувших было в коридор из горниц воев только рукой махнул: «не до вас», и они молча прикрыли двери. Как раз когда Русава кончила разбинтовывать Сергия, Русин вошел в горницу снова, с кипятком и мешком.

– Ставь сюда, – кивнула лекарка, – да давай-ка придержи боярина, а то он так и норовит завалиться, а мне руки свободные нужны.

Русин взял Сергия за плечи, а Русава сняла последний виток полотна и пелёнку, под которой Русин увидел лист меди, лежащий на ещё одной пелёнке, закрывающей рану. Под пелёнкой Русин увидел огромный синячище, практически во всю ширину груди, увенчанный посредине буро-красной затянувшейся раной. Крови было немного, один край затянувшейся раны немного разошёлся.

– Фу-у… – выдохнула Русава. – Слава богам, ничего страшного, но грудину, видать, стронул. Терпи, боярин, с недельку поболит теперь. Как же это ты, скажи на милость, умудрился на ровном-то месте? Хорошо, что по лестнице не ссыпался, а то можно было бы смело начинать всё сначала.

– Да сам не знаю, – слабо проговорил Сергий. – Поплыло всё перед глазами, вот и…

«Ну как я тебе скажу, – подумал он, – что впал в ступор, вспомнив неожиданно, что стольным градом был Белгород на Ирпени, а вовсе не Киев? А про Киев на Днепре здесь никто и не слыхал. И что-то такое ещё мелькнуло в голове, когда сообразил, что падаю. Хорошо хоть, что успел рукой ухватиться, а то бы точно все ступеньки пересчитал. Считай, повезло дураку, а то был бы нос на боку».

Ещё минут через двадцать Сергий был снова смазан мазью, умотан и уложен, а Русава с Русином вышли в коридор, где опять собрались все остальные, неизвестно каким образом угадав, что всё закончилось. Ещё через минуту все разошлись успокоенные.

Ну, сказано – сделано. Утром под благовидным предлогом, взяв с собой для спокойствия лекарки и Русина десятника Петра, отправился к дому постельничего, боярина Софрония, чтобы попытаться поглядеть на ту, которую ему наметили в жёны его родители. Дом они нашли не сразу, пришлось спрашивать, и оказался он не пятым, а шестым. Правда, ворота оказались закрыты, но и тут им повезло – ворота распахнули и сперва выпустили обозик из трёх телег со двора, а потом другие пять телег стали загонять во двор, мучаясь и гоняя последнюю туда-сюда, пока пристраивали её во дворе так, чтобы не заслоняла ворота. Это-то и дало возможность Сергию рассмотреть внутренний двор и, на его счастье, увидеть и боярышню, довольно дородную деву, равную, как показалось Сергию сперва, и вдоль, и поперёк, с плоским, невыразительным лицом и с брезгливо оттопыренной нижней губой, и разряженную так, что хошь-не хошь, а улыбнёшься. Чуть погодя выяснилась и причина её появления во дворе – несчастная холопка, которую боярышня взялась учить лично, смачно и целенаправленно ударяя её кулаком в лицо. Уклоняться дева-холопка и не смела, зная, что только раззадорит этим хозяйку и продлит экзекуцию. Отведя душу, боярышня победно оглядела двор и случайно встретилась взглядом с Сергием, который делал вид, что ведёт разговор со знакомым. Что уж она увидела в его взгляде на неё, так и останется неизвестным, но заверещала она на манер недорезанной свиньи, и бывшие во дворе холопы кинулись затворять ворота.

– И как замертво-то не упала? – хмыкнул десятник. – Прожёг ты её, насквозь прожёг. Видно, сало оборонило, что на боках висит. Но ноги давай-ка уносить, а то как бы её папаша нам обедню у князя не испортил. Это же княжий постельничий, насколько я в прапорах смыслю?

– Он, – кивнул Сергий. – Это её мне в жёны родители наметили. Да я лучше в монахи подамся, чем с этой кикиморой жить, – насколько возможно быстро уходя по улице обратно, с горечью сказал он.

Уже поворачивая за угол, увидели они, как из ворот выскочил парень, но, на их счастье, глянул сперва в другую сторону улицы, а когда развернулся в их сторону, их уже и след простыл.

После обеда Сергий в сопровождении Русина отбыл на княжий двор и уже через полчаса входил в горницу князя. Когда гридь отворил двери в горницу, теремной боярин Елизар Непеца громко провозгласил: «Боярин Сергий Волк, сын Дмитриев, с сопровождающими». Сергий с Русином вошли в двери и, пройдя вперёд, остановились в пяти шагах от помоста, на котором сидел князь с княгиней.

– Здрав буде, княже, – поклонились Сергий и Русин. – Здрава будь, матушка княгиня.

– О-о, здрав будь, – поднялся навстречу Сергию князь и бережно обнял его. – Рад видеть тебя, боярин, в добром здравии. Слухи разные ходили, а ты, стало быть, наперекор слухам. Молодец. Молодец! Поднялся-таки. Ну, проси, что хочешь, отказу не будет.

– Благодарствую, княже, – снова склонился Сергий, – токмо я долг свой исполнял. Просто доброго слова будет достаточно.

– Ничего. Оклемаешься, чего-нибудь да захочется, – усмехнулся князь. – Я теперь твой должник, как-никак жизнью сына тебе обязан, так что не стесняйся, подумай как следует. Ну а раз пока ничего не хочешь, жалую тебе землицу по левому берегу Синюхи, и быть тебе на той земле хозяином, а стало быть, будешь ты иметь свою вотчину боярскую, коею сможешь передать по наследству. Ты и так боярин, раз сын боярина Дмитра Волка, но теперь будешь свою вотчину иметь и пять лет налогов не платить, на обустройство. Вотчина, конечно, неспокойная, пограничная, да и на спорной земле, но тебе отваги не занимать, а успокоить соседей таким соседством надеюсь. Боярин Бусел выдаст тебе грамоту как новому боярину, да не откладывая в долгий ящик. Чтобы к его отъезду, грамота была у него, – глянул он на боярина.

Тот солидно кивнул.

– Ну, здрав будь, боярин. Долечивайся, верные люди мне ещё надобны будут, – кивнул князь. – А мы посольством займёмся.

– Здрав будь, княже, – поклонился Сергий и покачнулся.

Хорошо, что гридь поддержал, а то бы грохнулся в палате, на виду у всех, вот бы стыдоба была. А гридь молодец: мало того, что подпёр незаметно, так и смотрел в другую сторону, вроде, он тут и не причём, а после и вовсе то ли поддержал, а то ли уступил дорогу, держа крепко, а со стороны, наверно, казалось, помогает миновать толпу.

«Надо будет поблагодарить, – сказал сам себе Сергий, – и подарочек из добычи присмотреть. Для такого случая не жалко. Да и князь тройную долю выделил, признал за мной заслугу».

Сам-то Сергий только начинал вспоминать во всех подробностях, что было, и знал это пока только по отрывочным воспоминаниям и рассказам Русина. Но вспомнить сам, что двое гридей за то жизнью заплатили вместе с княжичевым пестуном, не мог он к тому времени, уже принял топор на грудь и свалился им под ноги. Но тут уж, как говорится, цена соответствует покупке. Да, четверых из своего десятка Сергий потерял безвозвратно, а остальные тоже ещё долечиваются. Жизнь, она за опыт берёт дорого, зато учит с первого раза. Вышел на крыльцо, враз взмокнув, побледнел до синевы, и в глазах потемнело, а тут и дядька-пестун подскочил, поддержал, отвёл в сторонку, на ветерок.

– Рано ты поднялся, – покачал головой Русин. – Ну где это видано: чуть больше недели прошло, а ты уже к князю потащился? Видал, боярин-то, который, как тебя объявили, только что дырку в тебе не проглядел?

– Да нет, – пожал плечами Сергий, – не до того мне было, думал только о том, как бы не завалиться на виду у всех. Но ничего, дядька, – отмахнулся Сергий, – слабости не показал, слава богу. А то бы ещё хуже – сказали бы: чуть поцарапали, так он теперь валяется, как баба. А так князь отпустил лечиться да одарил – совсем другое дело. А что за боярин-то, ты говорил?

– Да, думаю, тесть твой будущий, – ухмыльнулся Русин. – Уж больно он тебя разглядывал пристально.

– Избави меня боже от такой родни, – истово перекрестился Сергий. – Лучше в монахи податься. Ну ладно, пошли потихоньку собираться да домой, а там уже и отлежимся, что-то у меня голова тяжёлая стала, как будто не выспался да будто сон какой-то недосмотрел, вот он всё напомнить о себе норовит.

– Боярин, – выскочил вслед за ними на улицу гридь, – грамоту жалованную забыли! – он подбежал и с поклоном протянул свиток.

– Звать-то тебя как? – с поклоном принял свиток Сергий. – Спас ты меня, за малым в тереме не растянулся, как червяк дохлый.

– Юрком меня звать, боярин. Да только как ты нас выручил, про то и песню величальную сложить бы не грех. А как ты явился, и князь в настроении изменился, а с утра только что не побил всех, кто под руку попадался.

– А чего ж он ярился-то?

– Да из-за Свенельда всё, варяга, чуть с уграми мир не порушился. Угораздило его ихнего то ли воеводу, то ли и вовсе посла на поединок вызвать и прибить. Добро, что при свидетелях и по чести, а то бы не сносить ему головы. Князь в сердцах его и выгнал со двора, и пока ты не появился, ходил чернее тучи и злее половца.

– Это какого же Свенельда-варяга? Неужто пестуна княжичева? – встрял с вопросом Русин.

– Его батюшка, – кивнул Юрко. – Да ещё княжич младший вчера пожалился отцу, что замучил его Свенельд вконец, гоняет, мол-де, как холопа какого. Оно бы, может, и ничего, кабы ещё с утра не это, вот князь и встал на дыбы. Он, конечно, охолонул уже, и Свенельда бы простил, да Свенельд не вернётся, он человек вольный, служит, кому хочет, а коли с ним так-то обходятся, то нипочём не простит. Да и не заслуженно князь его обидел. Гости гостями, но ведь в гостях не дома, хозяев уважать надо.

– А за что он угра-то? – спросил Сергий.

– Не знаю, боярин. Он только с князем говорил, больше ни с кем, – развёл руками Юрко. – Князь всех выгнал. А когда угры с жалобой пришли и потребовали выдать им обидчика головой, так на них глянул, что главный их чуть на жопу не сел. Но выгнать Свенельда приказал. Тот и ушёл незадолго перед вами.

– А грамоту-то когда ж написать успели? Времени-то прошло всего-ничего.

– Так грамоту-то, боярин заранее написал, как известно стало, что вы приехали. Видно, князь с ним об этом раньше говорил, вот он и заготовил, чтобы потом горячку не пороть да лишний раз князя не злить.

– Ладно, Юрко, будь здрав! И спасибо, – поклонились Сергий и Русин. – Будешь в наших краях, заходи в гости.

– Будьте здравы, – поклонился Юрко. – Лёгкой вам дороги.

Следующим утром, спустя примерно полчаса после завтрака, обоз из пяти телег, нагруженных под завязку, и двух десятков верховых выехал из южных ворот Белгорода на дорогу в сторону Торческа. Сергий ехал полулёжа, на второй телеге, на сенной подстилке, застеленной рядном, и думал. То, что потом стало столицей Украины, в двенадцатом веке было не очень большим селом, известным только перевозом через Днепр. Недалеко от него располагалась Печерская лавра с монастырём и другое село – Подол. А городом тогдашний Киев, вернее, Верхний Киев, стал уже намного позже, веке в восемнадцатом или девятнадцатом. Сергия в своё время удивило отсутствие в Киеве детинца, как в других городах, даже и не стольных, и стен, которые не только не были разрушены, но и фундаментов от которых не осталось. И он вдруг вспомнил, что Киева не было в перечне городов, хоть сколько-нибудь значимых, даже и во времена Екатерины Великой. Там это казалось ему недоразумением, а здесь оказалось естественным. Времени у него было в достатке, да и поразмышлять было о чём. С ним в телеге ехала и лекарка Русава, сидящая в головах, которая и настояла на том, чтобы он ехал полулёжа, ибо была опаска, что откроются только недавно затянувшиеся раны. Визит к князю Сергий хотел объединить с посещением торга, где планировали продать мёд, воск, пергу, пыльцу, прополис и прочие дары пасеки, а закупить железо, полотно, шерсть и кожу, да ещё пять мешков угля сарацинского, как Назарий просил, но тогда пришлось Русину отвести его домой и идти на торг одному. Расторговались, по докладу Русина, очень даже выгодно, ещё и серебра осталось порядочно, ибо мёд и прочий припас с пасеки берут всегда хорошо.

«И выгодное, вроде, дело, – думал Сергий, – а увеличить число ульев, а стало быть, и доход, не получается, уж очень трудоёмкое это дело – колода. Хорошо, что хоть кто-то догадался деревья с колодами рубить и на земле ставить. А то ведь по бортям не налазишься. Да и сколько мёда с тех бортей возьмёшь? Для себя, туда-сюда… А для продажи весь год, а то и не один, собирать мёд приходится, вот и не знаешь потом, на что вырученное потратить в первую очередь. А ныне мёда собрали в достатке, не только для себя хватило, но и на продажу получилось достаточно, вот и с прибытком ныне».

Что-то такое про пчеловодство мелькнуло в голове, будто бы раньше он об этом чего-то знал. И откуда взялось-то, непонятно, но мысль никак не ухватывалась. Что-то ещё мелькало, и сбивало, и мешало. Размеренное покачивание, мерный шаг лошади да неспешные мысли начали было убаюкивать Сергия, но тут в дрёму ворвался топот лошади и взволнованные голоса, и дрёма отлетела легким покрывалом, а с ней и мысли.




Свенельд. Лето 6618 от С. М


– Что там? – приподнялся на локте Сергий.

– Лежи, лежи, – сунулась было к нему Русава. – Дозорный то. С докладом.

Но он уже и сам скакал к телеге, завидев Русина.

– Боярин! – осадил он коня, увидав Сергия. – Там, впереди, бьются. Толком я не разглядел, но народу немного, не больше десятка. То ли тати налетели на одинокого путника, то ли сцепились два обоза из-за чего-то, может, из-за места. Я троих видел, лежащих замертво, и судя по шлемам, то чужие, не наши.

– Дядька, – повернул голову к Русину Сергий, – возьми воев, разберись. Совсем тати обнаглели, в трёх верстах от стольного города орудуют. Но поаккуратнее там, вдруг это степняки балуют.

Русин махнул рукой и десяток воев поскакал вслед за ним, а второй окружил обоз и приготовил оружие.

– Подай-ка меч, – протянул руку Сергий.

– Да какой меч, батюшка-боярин? – запричитала Русава. – Ты на себя-то глянь: только-только на покойника перестал быть похож, порозовел маленько.

– Рано хоронишь, – усмехнулся Сергий. – Я коль и в строю не рубака пока, за себя постоять ещё смогу. Меч! Не хватало ещё, чтобы меня тати тёпленького взяли, прямо в постельке. Ну что там? – спросил он десятника Петра, вглядывающегося с седла по направлению движения.

– Да отсюда ничего не видно, – подосадовал десятник, – но и шума не слышно. То ли наши распугали, то ли всё уже закончилось.

– Глянь, – мотнул головой Сергий, – а нам потом помашешь от поворота. Может, помощь кому нужна, как-никак лекарка с нами.

Пётр глянул на Незвана и, уловив ответный кивок, послал коня вперёд.

– Смотреть по сторонам, не отвлекаться! – скомандовал Незван. – Нечего шеи тянуть, без вас обойдутся, чай не в первый раз, понимать должны.

В это время от поворота махнул рукой Пётр.

– Трогай, – скомандовал Сергий, и обоз тронулся дальше, а десяток переместился в хвост, прикрывая его с тыла.

Минуты через три увидели первого убитого воя в доспехе с почти отрубленной головой и правой рукой. Удар, нанесённый ему, был страшен, аж шлем с головы слетел, между шеей и плечом, почти до подмышки. Недалеко от первого лежали второй и третий – один с почти перерубленной в бедре ногой, второй с раной, как и у первого, только с другой стороны. А шлемы и правда были чужие, похоже, угорские.

– Там ещё четверо, – сказал подъехавший Русин, – их наши посекли. Хоть и раненые, а на ребят кинулись. Да двое подальше, этих из луков Панкрат да Никон достали, а один утёк, нырнул в кусты, а потом, слышу, копыта застучали. Я преследовать запретил, мало ли что. А девять коней, что там остались, да сумы ребята взяли. Но самое интересное, что напали-то на Свенельда и впрямь угры, а я было сперва не поверил. Тех троих, – мотнул головой Русин, – он и срубил. Но тут и его стреножили из лука, иначе бы он в лес нырнул – и ищи ветра в поле. Так он к дубу спиной прислонился, и они всемером к нему подойти не могли, да ещё троих он подранил, мы их и добили. Я его сразу узнал, как только почти белые волосы до пояса увидал. Да вон, ребята его несут.

– Давайте сюда, ко мне, – сказал Сергий, – места хватит, да и лекарке не мотаться туда-сюда. Опять же, телегу не перегружать, тем более что и некуда, набрали мы ныне…

– Клади сюда, к боярину, – распорядился Русин. – Русавушка, погляди болезного, что можно сделать? Крови он, судя по всему, потерял изрядно, одна стрела у него в бедре, другая под мышкой. Под мышкой-то крови немного, а вот портчина вся кровью пропиталась, как бы жилу кровяную не задели, тогда конец, даже и надежды нет, к вечеру отойдёт.

Свенельд, несмотря на раны, был в памяти, и ни одного стона от него никто не слышал. Его бережно опустили на рядно на левый бок, и Русава, распоров штанину, глянула на рану.

– Я не новик, – сказал Свенельд, сцепив зубы, – чтобы под выстрел дуром подставляться. Совсем-то уж уберечься не получилось, так хоть вскользь попало.

Стрела, попавшая в бедро, была сломана, скорее всего, самим Свенельдом. Русаве было достаточно одного взгляда, чтобы понять: кровь заливала ногу оттого, что Свенельду приходилось крутиться, отбиваясь от наседающих врагов, а теперь, в покое, кровь почти и не текла.

– Ну, слава богам, жила не задета, – сказала она. – Но потерпеть придётся, надо её удалить, – кивнула она на стрелу. – Резать, чтобы достать наконечник, нельзя, и так крови потерял много. А вот выдернуть в другую сторону, пожалуй, что и получится. Наконечник за малым не пробил насквозь. Терпи, дядя. Так, дядька Русин, организуй горячей воды. Сергий, подвинься и привались к нему со спины, чтобы он назад не заваливался, чтобы ему ещё и на это силы тратить не приходилось. Хорошо бы, конечно, отъехать отсюда подальше, – сказала она, перехватив беспокойный взгляд Русина, – да время дорого, придётся здесь, дядька, ты уж прости.

– Да ничего, – беспечно махнул рукой Русин, выразительно глянув на Петра, после чего тот молча кивнув, склонился к Незвану. Незван также молча кивнул, прикрыв глаза, и мотнув головой Белоусу, поскакал назад.

– Так, становимся лагерем вон там, будем обедать, – показал рукой Русин. – Детей и баб – в центр. Вы двое, повернул он голову, – за вами костёр. Пётр, распорядись насчёт воды, потом нальём, как мимо реки проезжать будем, но сначала нагрейте воды лекарке. Ну а остальные сами знают, что делать. Пусть соберут трофеи да прикопают убиенных – как-никак, создания божии, негоже на поживу зверью бросать. Давайте, давайте, – захлопал он в ладоши, – раньше начнём – раньше кончим.

«Ага, – подумал Сергий, – раньше сядешь – раньше выйдешь». И сам удивился, никогда раньше на ум это не приходило, видно, услыхал где-то, вот и прилипло. Только причём тут сядешь-выйдешь? Непонятно…

Народ зашевелился, одни кинулись в лес за дровами, двое других раскопали в телеге бочонок с водой и наливали из него воду в котелок для лекарки и в котёл для готовки. Искать воду было некогда. А бабы из семьи кузнеца развязывали узелки с крупой да доставали лук, соль и прочий припас. Русава пока приготовила травы и достала мазь, разложила всё это по порядку на чистой тряпице.

– Ну что там? – обернулась она к костру.

– Закипает, матушка, сейчас принесём. Как забьёт ключом, так и снимем. Всё, как ты учила, – ответил вой.

– Потерпи, – обернулась она к Свенельду. – Попить не хочешь?

– Нет, – мотнул головой Свенельд. – А вы кто будете-то, что за меня вступиться решили и гнева княжьего не побоялись?

– Да мы люди боярина Волка, а он тебя со спины и подпирает. Тоже не долечился толком после ранения, вот и путешествует почти лёжа, в седле трястись ему рановато, – сказала Русава.

– Это какой же Волк? Что княжича в бою прикрыл? – перемогая боль, спросил Свенельд.

– Он, батюшка, – кивнула Русава. – Потому и я здесь, что слаб он пока, а признаться в том боится, вдруг люди подумают что-то не то.

– Ну так на то он и вой. Квохтеть да стонать вою не пристало. Правда, и подставляться дуром тоже не стоило, но иногда бывает и так, когда ничего другого не остаётся. Ну хоть повезло ему в том, что жив остался, а опыт… Опыт – дело наживное, конечно, если выживешь, пока учишься.

– Ну что, всё готово. На-ка закуси, сейчас будет больно, – сказала Русава, подавая обмотанный кожей обрезок палки.

– Делай, что должно, а терпеть я умею, – сказал Свенельд, зажимая в зубах палку.

Он дёрнулся только раз, когда Русава ударом руки выбила стрелу в другую сторону, промазав её перед этим каким-то снадобьем, а Русин, прихватив клещами, выдернул стрелу из раны. Тут же Русава наложила кашицу из трав на раны с обеих сторон и забинтовала ногу полотном, потом сунула в руку Свенельда кружку.

– Хлебай помаленьку, – сказала она ему. – А как выпьешь, налью ещё. Это снадобье лечебное, чтобы снять воспаление, буде оно приключится. Придётся тебе с нами прокатиться, тревожить ногу сейчас ходьбой нельзя. Я дорогой понаблюдаю за раной, чтобы худа не приключилось, ну а пронесёт, пойдёшь куда хочешь. Ребята, – обратилась она к воям, – помогите кольчугу снять, посмотрю, что у него на боку творится.

– Да ничего там страшного нет, – сквозь зубы проговорил Свенельд. – Стрелу, что насквозь прошла, я сам обломил и выдернул, да, вроде, и подсохло там всё уже.

– Подсохло, конечно, – проворчала Русава. – Потная рубашка там к ране присохла, а обернуться может даже хуже, чем с ногой. Так, аккуратненько, кладите. Ну точно, присохла, – и без предупреждения отодрала рубаху от раны.

Свенельд мыкнул, дёрнулся слегка, но и только.

– Всё уже, всё, – ласково заворковала Русава. – Сейчас промою и травки наложу, и будешь отдыхать.

– А что ж так горит-то? – сдерживая себя, спросил Свенельд.

– Потерпи немножко, сейчас пройдёт. Это я тебе травку положила, чтобы рану очистить, потом привяжу кашицу из подорожника и крапивы – и хоть пляши. Вот допьёшь, и сниму. Эта снаружи чистит, а питьё изнутри помогает. Глядишь, ни горячки, ни воспаления не привяжется.

Она споро размотала ногу, кивнула, удовлетворённо глянув на рану, и наложила другую кашицу из трав, и Свенельд, выдохнув, расслабился, пока она снова бинтовала ему ногу.

– Ну вот, теперь коли повязка мокнуть не будет, то и трогать её больше не будем, – сказала Русава. – А чтобы дело быстрее шло, пластиночку медную приложим. Отдохнул? Теперь снова потерпи, на рёбра тебе травку приложу. Считать-то умеешь? Вот и хорошо, – сказала Русава, уловив его кивок. – Тогда, как досчитаешь до ста, сменим травку и тут. Поешь и лежи, отдыхай, а мы после обеда дальше поедем, домой. Увезём тебя, уж ты не сетуй, почти к Южному Бугу, на реку Синюху, где в неё Ятрань впадает. А как оклемаешься, пойдёшь куда тебе надо, а захочешь, у нас оставайся.

Пока Свенельд считал, Русава собрала свои снадобья, оставив только плошку с подорожником, а как закончил, сменила ему повязку.

– Ну вот и обед поспел, – сказала она улыбнувшись. – Всё, боярин, садись на место, – скомандовала она. – Ребята, положите варяга рядом с боярином на спину так же полусидя, как боярин сидел, он и поест сам, и рану сильно тревожить не будет. Теперь вас двое, веселей будет в дороге, да и боярин за тобой приглядит, – снова улыбнулась Русава Свенельду, – а то он всё вскакивать норовит, как будто без него не обойдутся: и каша не так сварится, и молоко неправильно скиснет, – усмехнулась она. – Вы своё дело сделали хорошо и правильно, а потому отдыхайте теперь и дайте другим своё дело сделать. А я пойду гляну, как там Славко.

– Строгая, – с улыбкой, но чуть слышно проворчал Свенельд. – Вот и моя Маргрит строгая была… Зарезала себя сама, когда на их род напали нурманы, мужчин побили, а женщин хотели пленить. Мы тогда были далеко, но оставшаяся случайно в живых дочь кормщика Ульрика дождалась нас и рассказала всё. Два года мы искали этих нурманов, всё побережье обшарили, но всё же нашли. Правда, и от нас осталось всего двенадцать человек, но мечи мы местью напоили.

– Доставайте ложки, вот ваш обед, – неслышно подошла Русава. – Есть у тебя ложка, варяг?

– Есть, как не быть? Ложка и меч всегда у воя наравне, – усмехнулся Свенельд, – ни без ложки, ни без меча вою не обойтись. Подай-ка мой мешок, вон он, поверх оружия лежит.

Он достал из мешка ложку, и они молча принялись за обед. То ли усталость взяла своё, то ли разморило от обеда, а может, и то, и другое вместе, да отходняк от схватки внёс своё, только после обеда оба, не сговариваясь, придремнули, оставив разговоры на потом. Проснулись тоже вместе, как толкнул кто, открыли глаза и осмотрелись. Мерно покачивались и тихо поскрипывали телеги, возница подрёмывал, иногда поднимая голову, чтобы почти тут же уронить её снова. Русава сидела, поджав ноги, в задке телеги и периодически обмахивала их веточкой, чтобы комары да мухи не досаждали. Увидав, что боярин открыл глаза, наклонилась и заглянула в лицо Свенельда.

– Ну как ты? – спросила она непонятно у кого, но Сергий понял, что у Свенельда – за него уже можно было так не беспокоиться.

И действительно Русава положила руку Свенельду на лоб.

– Ну, слава богам, жара нет, стало быть, дело пойдёт на поправку быстрее, – улыбнулась она.

– Да я надолго и не задержусь, – хрипло сказал Свенельд. – Оклемаюсь маленько и уйду, незачем на вас княжий гнев навлекать. Моя вина – мне и отвечать, хоть особой вины за собой я не чую. Суд божий, он обоим равные возможности даёт, кто в душе прав, тот и жив останется и праведность свою подтвердит. И честный божий суд всегда на стороне правого, опытный он боец или новик, не важно. Я за свою жизнь всякого повидал, и юнцы безусые старых воев побивали, и нанимали некоторые за себя признанных бойцов… Конец всегда один – неправедный проигрывает. Это только у вашего бога надо и другую щёку подставлять, а наш, Перун, он бог воинов, и его чтут в душе даже те, кто Христа вынужден был принять. Только умные о том помалкивают, а дураков уже и не осталось. Не смущайся, боярин, я проповедовать этого не собираюсь, к умным себя отношу, но знать тебе это надлежит, раз уж ты воинской стезе не чужд. А говорю так, потому что с умным человеком о том беседовал, и не просто умным, а священником. Да ты, наверно, видел его на торгу, он челобитные, прошения да всякие прочие писульки пишет и тем обители серебро зарабатывает. Это, как и с женским миром – Христа они приняли и матерь божью чтут, потому что понимают: она сама мать и сына потеряла. Но и язычество в них до конца не вытравить никогда, оно душу всего живого чтить и понимать помогает. А женщина, она чувствами живёт, иногда даже в ущерб себе, и бороться с этим бесполезно, загонят так далеко в глубь, что и не догадаешься никогда. Они к матери-природе ближе нас, мужей. Мы разумом руководствуемся, а они душой, потому они добрее нас, душевнее, и любой в трудный час поступает, как муж, а вспоминает о матери, потому как это самое дорогое, что у человека есть.

– Погоди, погоди… Почему Перун, а не Один?

– Ну хотя бы потому, что я не свей, а ободрит. Есть такое славянское племя. Не слыхал?

– А имя?

– А имя волхвы дали, там у всех имена на свейские похожи. Так принято.

Сергий покивал, задумавшись, но решил не отвлекаться пока.

– А как же тогда сироты? – спросил Сергий заинтересованно.

– А что сироты? – удивился Свенельд. – Так же, как и все остальные. Коли никто в их жизни матушку не заместит, то любят выдуманную, коли настоящей не помнят, и всегда она самая хорошая, и никто никогда не признается, что выдуманная, потому как сами в это уверовают. Отцами в лучшем случае гордятся, уважают и признают за образец, а матерей просто любят. Любят, конечно, и отцов, но иначе. Только у тебя, боярин, всё это ещё впереди – и любовь, и её понимание.

– А из-за чего ты с тем угром повздорил? Если не хочешь или не можешь, не говори, это твоё дело.

– Ну почему же не могу? Мне скрывать нечего, – усмехнулся Свенельд. – Я просто в подробности вдаваться не буду. Из-за женщины. Нет-нет, – загородился он рукой, – я её даже не знаю, видел несколько раз на торгу и только. Да слышал однажды, как кто-то из наших назвал её вдовой. А когда он по-угорски отозвался о ней грязно, я ему по-угорски и ответил, кто, по-моему, он. Его вои было кинулись на меня, да наши не дали им сделать больше трёх шагов, мечи достали. Ну а когда нас к князю привели, на княжий суд, стало быть, я его слова при князе повторять не стал, чтобы не позорить, а на поединок его вызвал. Отказаться ему было невозможно, да и гонор ещё не остыл, а может, испугался, что я в случае отказа всё до конца расскажу. Весь торг в свидетелях, да и по-угорски многие понимают, не дадут соврать. Вот ретивое и взыграло. А князю получился ущерб – посла, присланного к нему, убили на поединке. У него тоже взыграло, но казнить-то меня не за что, я ж по-честному всё, при нём же, вот и он тоже сгоряча и разорвал договор. Потом-то он остыл, конечно, да только я уже не захотел, так и разошлись. Ну а угры, видать, не простили, выждали немного и кинулись вслед. Если бы не вы, наверно, у них получилось бы. Но опять им не повезло, опять свидетели есть, что они сами напали. Правда, тех троих я сам срубил, а когда хотел в лес нырнуть, они меня из лука и стреножили. Видно, очень им хотелось меня именно зарубить, а может, и отрубить чего в доказательство, что обидчик наказан. Кто знает?.. А может быть, просто не ожидали, что им помешают? Теперь уж не узнаем, последний-то сбежал. Но могли ведь и дотянуть, пока я кровью не изойду, да вы вмешались, и, надо сказать, вовремя, мечи мои уже раза в три потяжелели. Как только смогу, в ноги тебе за это поклонюсь.

– А кланяться в ноги мне незачем, я это должен был сделать. Да и никаких претензий ко мне быть не может – увидал татьбу (а как ещё это назвать, когда десять на одного?) и пресёк. Добро бы, налетали по одному, по очереди, я бы вмешиваться не стал, но проследил, чтобы всё было честно, – пожал плечами Сергий. – А лучше, как сможешь, научи меня двумя руками мечами владеть. Мало таких бойцов, а умение нужное и важное. Может и я бы не только князя защитил, но и сам отбился.

– Ну, поживём – увидим, – кивнул Свенельд. – Мне теперь тоже торопиться некуда, никто нигде не ждёт, ни кола у меня, ни двора, и дома, по большому счёту, тоже не осталось. А научить тебя, лучше бы, конечно, Аскольда попросить – вот кто мастер-то настоящий. Но, если живы будем, разыщу я его. Коли жив, он меня помоложе будет.

Так, за разговорами, и дотянули до ужина. А после, поскольку летом день длинен, ехали ещё часа четыре и на удобном месте расположились на ночлег. Русин организовал караулы не только по периметру, но и скрытые, в версте от лагеря в обе стороны по дороге, опасаясь возврата давешних мстителей в большем количестве. А пока ехали после ужина, Сергий опять завёл со Свенельдом давешний разговор, чтобы отвлечь его да и скрасить дорогу как себе, так и ему.

– А вот скажи, дядька… – повернулся Сергий к Свенельду, – Ты давеча священника поминал, ну, того, что на торгу челобитные пишет, переписывает, что принесут, и прочее. Раз он священник, так должен в приходе служить, а он – на торгу. Непонятно.

– Да я тоже сперва не понял. Раз священник, да рукоположенный, стало быть, в Византии учился, а туда абы кого не посылают, то денег стоит, и не малых, да и поручиться должен кто-то из церковного начальства. Но чем больше я о нём узнавал, тем больше удивлялся: почему он на торгу деньги обители зарабатывает, а не в приходе каком? Только он мне ничего об этом не рассказывал, окромя того, что в Византии учился, да не на кого-нибудь, а на богомаза. А послал его туда владыка Веспасиан, что владыкой Новгородским был допрежь Феофилакта, который владыка нынешний. И послал он его по просьбе его друга и учителя, Филарета. Был такой, но не на торгу, а в обители, убей, не помню, как называлась, и тоже отучившийся в Византии. Так тот и вовсе был учеником самого Алимпия, богомаза знаменитого, и тоже на богомаза выученный. А вот что там такое произошло, что они дальше не пошли по священнической стезе, не ведаю, не говорит. Я и Филарета знавал. Не то, чтобы я уж очень стар, просто отец Викентий, ибо так его зовут, довольно молод, ему нет и тридцати. Думаю, что ему лет двадцать пять или около того. А поскольку он вернулся всего года два как, да восемь лет учился, то и было это лет десять-двенадцать назад. Правда, отец Филарет умер уже лет восемь как. Видимо, вскоре после отъезда Михаила на учёбу (Викентием-то он стал позже, после рукоположения).

– Судя по тому, что ты рассказал, он очень много всего знает, – задумался Сергий, – и многому мог бы научить, а вместо этого знания его пропадают втуне.

– Ничего не поделаешь, так уж жизнь сложилась, – задумчиво покачал головой Свенельд. – Иногда так бывает, как у вас говорят: ты на гору, а тебя за ногу, – вот и пропадает у человека желание. Но какую он выписывает красоту, особенно когда переписывает что-нибудь. Загляденье! Или когда его просят разрисовать титлы и прочее – залюбуешься. Вот где искра божья пропадает впустую, – с горечью махнул рукой Свенельд. – А никому и дела нет.

– Да уж, совсем не по-хозяйски это, – согласился Сергий. – Потратить столько серебра, времени и труда и не воспользоваться плодами трудов. Нет, не по-хозяйски.

Лагерь вокруг уже начал затихать, готовясь отойти ко сну, когда они неожиданно обнаружили, что все уже улеглись спать.

– Ну ладно, дядька, давай спать, – сказал Сергий. – Утро вечера мудренее. Нам ещё долго ехать, ещё наговоримся досыта. Ты как? Раны-то не болят, не мокнут?

– Да нет. Ноют, конечно, но оно и понятно, а вот лекарка у вас – молодец. Дорогого стоит.

– Ну, тогда давай спать.

– Давай, – согласился Свенельд. – Денёк нынче выдался маетной, притомился я что-то.

Они развернулись в разные стороны, и вскоре отовсюду в лагере слышалось только похрапывание и сопение.



После завтрака движение продолжили, а Сергий, выждав некоторое время, задал Свенельду давно мучавший его вопрос.

– А скажи ты мне, дядька Свенельд, вот что. Как это – ты варяг, а по-нашему говоришь чисто? Ни акцента, ни особого выговора, как, скажем, у северян, нет.

– Так я такой же славянин, как и ты. Говорил же уже, – хмыкнул Свенельд. – А ты подумал, что я из свеев или викингов, раз варяг?

– Ну да.

Свенельд только молча усмехнулся.

«Опа, – подумал Сергий, – вот те на! Варяги-то, оказывается, славяне, а не норманы или свеи. Как же так?»

– Вот те раз! – развёл руками Свенельд. – Прошло всего-то меньше трёх сотен лет, а уже Рюрика в свеи записали, или, хуже того, в викинги. А ведь название русы и с варягов пошло в том числе. Потому что часто говорят «варяги-русь». А руся – это пешие варяги. Ну, не морские.

Сергий ничего не сказал, только поднял брови.

– Это же они на Ладоге-то поселились, от них и пошло. И Русса-городок от них, а ведь его Рус основал, брат Рюрика, и он оттуда же. И сестра его Поруссия тоже. Раньше-то кто как назывался, и славяне, и словене, и только после Рюрика русами, ну или русичами, русью, стали всех славян звать. Только утверждать этого не буду, потому что тоже слышал об этом разное. Варяги – такие же славяне, как и ты, – пояснил Свенельд. – Вот, скажем, поляне или древляне, или смоляне с кривичами – славяне? Славяне. Несмотря на то что зовутся по-разному. А вот Рюрик, к примеру, был ободритом, как и я. Слыхал про таких? И родом наши предки с Рюгена и его окрестностей. А соседями нашими были лужичи, поморяне, лютичи, ополяне и прочие.

– Нет, – с честным лицом ответил Сергий, опустив глаза.

– Ну вот, – не удивился Свенельд. – А варягами зовутся не жители северных земель, родственные свеям или викингам, а такие же славяне, только живущие на побережье и островах и промышляющие морской добычей. Ну, если хочешь, разбоем. Это я тоже говорил. И среди них издавна встречаются и поляне, и смоляне, и ободриты, и кривичи и прочие, тоже славяне. Ибо это не народность, а название воинского союза или сословия. Потому что вар – это волк, как и лют у лютичей, соседей наших, а стало быть, варяги – это морские волки, – усмехнулся Свенельд. – Ну или разбойники, или как-то так, но всё одно – на море. А русь – то же самое, но на суше.

– А как же ты стал варягом? – спросил Сергий.

– А я, как и Рюрик, ободрит, и у нас, отроков, что хотят стать воями, отдают в воинскую слободу. Мы ж на побережье живём, а раньше на острове жили, и жизнь наша была связана с морем. Предки мои в дружине Рюрика служили, так сюда и попали. Ну а по окончании обучения мы и становимся или варягами, или русями. Теперь и слобода изменилась, конечно, но обычаи и уклад пока сохраняются. Многие наши военные вожди, или, по-вашему, князья, основали собственные государства. И здесь, на Руси, и в Испании, и во Франции, да и в прочих местах.

– Как государства? – удивился Сергий. – Государства там уже были?

– Да, – поднял брови Свенельд. – Тогда скажи мне, что это такое, по-твоему, государство? Ну вот хотя бы на примере Руси. Что было на Руси до прихода Рюрика, знаешь?

– Ну как «что»? – пожал плечами Сергий. – Люди жили, города стояли…

– Ну это-то понятно, – согласился Свенельд, – люди-то и теперь живут, скажем, ятвяги по Неману. Но это совсем не значит, что у них есть государство. Или торки и берендеи по границе с диким полем… Они не государство, они племена, или даже племенные союзы, ведь у каждого племени свой князь, и он сам себе господин, другие ему не указ. Вот, скажем, знаешь ты или хотя бы слышал про старый город на побережье Свейского моря, где в него река впадает, что из моря в море течет? Вот тот город, если не был столицей, то был городом большого и сильного государства, ибо развалины его сплошь каменные, ну, те, что море не поглотило, а это могло позволить себе только богатое и могущественное государство. Но оно распалось, опять же, на племена и союзы. Не знаю, почему, – выставил перед собой ладони Свенельд. – Рюрик же племена объединил, и войско стало едино для всех, и торговля, и правда, и вера стали для всех едины. Теперь, напав на одно племя, дело имеют не с ним одним, как раньше, а со всеми, и нападать теперь, сто раз подумают, а стоит ли оно того. И чем больше племён объединится, тем сильнее будет государство. Рюрик начинал с Ладоги и Новгорода, а теперь и Белгород, и Владимир, и Рязань, и Волынь, и Галиция – вместе. И дикое поле теперь не так часто отваживается нападать, потому что чует силу. Конечно, князья местные недовольство проявляют, каждый в своём уделе хочет быть господином, правда, не в открытую, а так, исподтишка. Но коли будет правильный князь на Руси ещё хотя бы лет сто, потом нам никто страшен не будет.

– А скажи, дядька Свенельд, почему варяги такие хорошие воины, что их везде приглашают? Другие что, так не могут? Скажем, смоляне или древляне…

– Да нет, – усмехнулся Свенельд, – сырым мясом и у нас тоже никого не кормили. Всё дело в правильной постановке обучения молодых воев, их ничего не должно отвлекать от учёбы – тогда из них получатся настоящие вои.

– А как это – правильно? – заглянул в глаза Свенельду Сергий. – Или это тайна?

– Да нет, почему же тайна? – пожал плечами Свенельд. – Никто этого не скрывает. Всё дело в том, насколько это нужно и нынешним правителям, и самим воям, ведь, чтобы что-то иметь, надо и чем-то пожертвовать.

– Чем? – весь превратился в слух Сергий.

– Хотеньями, – обыденно ответил Свенельд. – Вот, скажем, в нашем случае безбрачием, а стало быть, и бездетностью, беспрекословным послушанием, нестяжательством, что из всего предыдущего вытекает. Нет семьи и детей, не для кого и стяжать. И хотя бы до двадцати пяти, а не сразу по окончании обучения в слободе. Потом, когда станет понятно, что учится больше нечему, можно и семью завести, и хозяйство. Но до того времени князь, боярин или воевода – твои отец, мать и семья, и по их слову иди и сложи голову, коли понадобится.

– А потом? – не понял Сергий.

– А потом… – хмыкнул Свенельд. – Потом ты и сам не сможешь иначе, только так ты сможешь выжить сам и дать возможность выжить своей семье и своему роду, и совершенно неважно будет, что в нём, и уличи, и кривичи, и поляне, и древляне, и прочие люди других племён. Все они будут твой род, твои единомышленники и братья, и они же варяги – те, за кого отдашь жизнь ты и кто отдаст жизнь за тебя, и никак иначе. Как только кто бы то ни было скажет или подумает «я» вместо «мы», так с этого момента он перестанет быть нашим братом. И мы все сразу это поймём и изгоним его, чтобы он не заразил других. Отсечём гнилую плоть ради здоровья всего тела.

– И что, такое бывало среди вас?

– Ни разу, – затвердев лицом, ответил Свенельд. – За други своя гибли, бывало, а вот продавать… пока ни разу.

– Дядька, а расскажи подробней, пока всё равно делать нечего, как всё у вас было устроено?

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Свенельд. – Да на это и дня будет мало.

– Так нам и ехать-то дня три ещё, – скорчил невинное лицо Сергий. – Чего ещё делать-то?

– Да? – испытующе глянул на него Свенельд. – Ну, слушай… Может, чего и пригодится. Родился я в Руссе, а вовсе не на побережье, как ты думаешь, – начал Свенельд. – На побережье я попал много позже, уже после того как окончил обучение в слободе, там же, в Руссе. Сбились мы, выпускники, в ватагу, купили в складчину ладью и отправились покорять морские просторы. Бывали и на Рюгене, и в бывших наших землях, у прибрежных руссов, и дальше по берегу, но родных нам по крови и духу людей там уже почти не осталось. Вот у прибрежных руссов-то мы и построили себе деревню. Но сами они, что интересно, прусами себя не называли, их так соседи окрестили, потому что они пришли на побережье якобы с реки Русне, правого рукава Немана. Нынче там Болеслав третий, Кривоусый, верх взял и прусов подвинул в Литву, где их радушно встретил Орден. Ну, это я отвлёкся. А тогда все ещё жили там, где жили, и мы торговали янтарём сами и не давали торговать им другим, держа всю торговлю на побережье. Вот тогда-то я и познакомился с Маргрит – девушкой из соседней деревни. Правда, пришлось пободаться с её женихом, сыном старосты, но, когда мы все вывалились с ладьи на берег, полуголые и с мечами в руках, готовые покрошить всю деревню, староста решил, что лучше жить с нами в мире и уступить Маргрит мне. Тем более что мы несколько раз избавляли его деревню от неприятностей. И вот когда мы в очередной раз учили уму-разуму татей на Прегели – это река такая, что впадает в Свейское море, несколько южнее Немана, – на нашу деревню и напали свеи, жители южных фьордов. Вот во фьордах-то мы их и искали потом, когда вернулись. Искали больше года, пока, наконец, не нашли. Вырезали всех мужчин, и тех, что были в селении, и тех, что отсутствовали и вернулись чуть позже. Оставили только женщин и детей до десяти лет. Ну, женщин, правда, обрюхатили, всех до единой. Собрали всё оружие, что было, и ушли, хоть они и просили нас остаться и жить в их селении вместо их мужчин. И всё. Как будто где-то что-то сломалось. Не стало нам удачи, да нас и осталось-то всего двенадцать человек. Деревню свою мы по возвращении сожгли, собрались и вернулись домой, в Руссу. А и там к тому времени весь наша сгорела вместе с половиной города, и слободу перевели в Руссо. Больше я никого из братьев не видел, а помотался я и по Руси, и по свету немало. Успел и новых друзей приобрести, тоже из варягов, но тех, с кем учился и жил первые годы, так больше и не встретил. А про учёбу я тебе потом расскажу, – сказал Свенельд, – когда слободу построишь.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66747048) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.