Книга - Жизнь вместо жизни

Жизнь вместо жизни
Семён Штейнберг


Повесть охватывает период от начала шестидесятых до середины девяностых годов, теперь уже прошлого, ХХ века…

Молодой человек, назовём его Семён П…, родом из небольшого уральского городка, студент заочного факультета Уральского политехнического института, отслужив почти три года срочной службы, за три месяца до демобилизации, подаёт документы в военное авиационное инженерное училище.

Учитывая его знания и «стаж» военной службы, после сдачи экстерном зачётов и экзаменов за два года общеармейской подготовки, его зачисляют, в порядке перевода из технического ВУЗа, на третий курс училища…

После окончания училища, он получает назначение техником – лейтенантом в строевую авиачасть в одну из приграничных областей на Дальнем Востоке.

Вскоре, он знакомится с двумя молодыми девушками – врачами. Одна из них, дочь командира дивизии, в которой служит молодой офицер… Но его больше привлекает вторая его знакомая, Соня Р…

Проходит почти год, но серьёзного разговора между ними никак не получается В редко совпадающие выходные дни, она исчезает неизвестно куда. Через некоторое время выясняется, что она, сама не подозревая об этом, связана с наркокурьерами. Ей грозит арест и реальное тюремное заключение.

Наш герой, с помощью своих друзей, спасает Соню от ареста и получает приказ сопроводить её подальше оттуда, в Москву, к её приёмному отцу, авиационному генералу…

Вернувшись из командировки, лейтенант узнаёт, что его лучший друг и командир эскадрильи Сергей Б… получил новое назначение и отбыл в какую-то совершенно секретную часть. Все попытки разыскать его, заканчиваются неудачами…

Самого его временно командируют из одной части в другую, пока он не попадает в один из авиационных центров в закрытый подмосковный городок… Его соседкой по лестничной клетке, оказывается молодая женщина, Наташа К…, вдова погибшего лётчика с полуторагодовалым мальчонкой, родившимся уже после гибели отца. Они знакомятся. Нашему герою становится известно, что полтора года назад, женщина родила двойню – двух здоровых малышей, – мальчика и девочку. Наташа утверждает, что дочку в роддоме ей подменили на больного ребёнка. Девочка умирает…

Офицер поддерживает соседку, помогает женщине обустроить жильё, занимается вечерами с ребёнком, – помогает всем, чем может.

Они дружат. С мальчонкой тоже находит «общий» язык. Мальчик просит быть его папой…

Через год Семён и Наташа женятся, создают семью…

Проходит совсем немного времени, и семья получает анонимную записку, в которой сообщается, что родная дочь Наташи находится в городском детском доме, под её, Наташиной, девичьей фамилией…

Ещё через некоторое время моего героя находит та самая дальневосточная подруга Соня. Наташа и Соня оказываются двоюродными сёстрами…

С небольшой разницей по времени у сестёр рождаются двойни. Наташа знает, что отцом Сониных детей является её муж, – она сама не возражала об этом… Спустя несколько дней, Соня умирает… Наташа забирает Сониных детей, своих двоюродных племянников, к себе. У них, в одночасье, становится шестеро детей…

Приёмный отец Сони добивается перевода капитана П… на службу в Москву и поселяет семью нашего героя в своей «генеральской» квартире…

Что привело моего героя в армию, затем в офицерское училище? Как проходила служба молодого техника – лейтенанта в дальнем гарнизоне и там, куда, в дальнейшем, забрасывала его офицерская судьба? Как складывалась их, с Наташей, семейная жизнь, с какими людьми им пришлось столкнуться на своём жизненном пути, – обо всём этом Вы узнаете из этого повествования.

В нём отражена частичка судьбы моего послевоенного поколения, пусть маленькая её часть, но всё же частичка судьбы всего нашего народа.





Семён Штейнберг

Жизнь вместо жизни





История создания


… Демобилизовавшись после срочной службы из армии, вернулся в свой родной город П … уральск, в свой прежний цех на Н … трубном заводе. Оформился и продолжил учёбу в институте, точнее, начал всё заново, с первого курса. Первые два года давались очень нелегко, пока голова не научилась заново что – либо соображать и запоминать…

Шесть лет работы и учёбы показались мне вечностью… Уже и дочь подросла, которую почти не видел… Не раз появлялось огромное желание бросить эту учёбу к «чёртовой» матери и жить нормальной человеческой жизнью… Но я помнил себя в первые дни своей армейской жизни и то слово, которое дал себе, глядя из окна казармы в промозглую и слякотную черноту ноябрьского вечера 1964 года…

После окончания института был назначен на инженерную должность в управлении этого же цеха. Занимался оперативным планированием производства. Мне очень пригодился опыт моей предыдущей работы непосредственно на производстве, и уже через год мне доверили обеспечение работы практически половины всего огромного цеха, производящей продукцию для авиационной и других оборонных отраслей промышленности.

Через мои руки и голову проходила наша продукция для сотен военных предприятий, ради которых был построен наш цех. Представьте себе ту меру ответственности, которая легла на мои плечи. Не вдаваясь в подробности, скажу, что в первое же время моей самостоятельной работы, мне пришлось отвечать на вопросы десятков людей, представителей заводов. Отвечать не только словами, но и конкретными делами, со всей ответственностью понимая, что за спинами представителей стоят вполне конкретные предприятия. От своевременного выпуска и качества продукции этих предприятий зависела обороноспособность страны

Продукция нашего цеха была очень дорогая. Основой её служило стратегическое сырьё, которого катастрофически не хватало, и не все желающие могли ей воспользоваться. Только с разрешения военно – промышленной комиссии – ВПК. Мало было добиться разрешения на использование нашей продукции, нужно было дождаться её получения. Технология изготовления нашей продукции была очень трудоёмкой и сроки производства составляли от месяца до полугода.

В то время тысячи людей разъезжались по заводам – смежникам, всеми правдами и неправдами добиваясь первоочередного включения в графики производства и получения столь необходимой для них продукции. Или, хотя бы, для согласования графиков поставок. В просторечии, их называли просто – толкачами, несмотря на то, что они обладали большими правами и неограниченными полномочиями.

Некоторым удавалось решить свои проблемы за несколько дней, другие жили месяцами, иногда поочерёдно сменяя друг друга…

Жили – это понятие относительное, так как мест в единственной гостинице постоянно не было и, как они устраивались, одному только богу известно… Доводилось помогать им и в этом…

Именно такой человек, полковник, авиационный инженер, стал первым представителем, на вопросы которого, мне впервые поручили отвечать. Так и назовём его – Полковник. Едва увидев его в нашей «конторе», понял, что передо мной мой «брат» по крови, один из весьма редких представителей моей национальности в военной среде да ещё в таком высоком звании. Будучи впервые в командировке на нашем заводе, он не смог устроиться в гостинице нашего небольшого городка. Не мог же я бросить своего «брата» на произвол судьбы и, после недолгих упирательств, «притащил» его к себе домой. Естественно, был накрыт стол, с бутылочкой «чая». Хотя видел его я впервые, мне очень хотелось задать ему несколько вопросов.

В теперь уже далёкой, безвозвратно ушедшей юности, я хотел связать свою судьбу с военной авиацией. Лётчика из меня не получилось бы, это точно, я это понимал и знал, но стать авиационным инженером представлялось вполне реальным. Я даже подал документы в военкомат для поступления в авиатехническое училище, но нашёлся один, всё знающий умный «доброжелатель», который настойчиво советовал мне не делать этого, убеждая меня в том, что с моей фамилией не только в военной, но и в гражданской авиации делать нечего. Наслушавшись его доводов и страхов, я струсил, отступил, сдался. Можно прямо сказать – предал свою мечту, предал самого себя.

Прошло много лет, но видя человека в военной или в гражданской авиационной форме, испытываю к нему огромное уважение, и очень сильно завидую ему хорошей, белой завистью. Мне очень хотелось расспросить моего гостя о том, как ему живётся и служится с этой пресловутой пятой графой в анкете, вообще, как он пришёл в армию, не жалеет ли он о сложившейся судьбе. Я понимал, что мои вопросы несколько бестактны, но я очень хотел сравнить его судьбу со своей. Меня это очень интересовало, не только потому, что я изменил своей мечте, но и потому, что прослужил три года срочной службы, не испытывая никаких проблем по этому поводу, хотя в значительно иных условиях…

Полковник стал моим первым собеседником. В дальнейшем мне ещё не раз приходилось приводить едва знакомых людей к себе домой и просиживать с ними всю ночь напролёт, беседуя с ними «за жизнь», но Полковник был ПЕРВЫМ…

Свой ответ он начал издалека.

С того, как его, десятилетнего мальчишку, после бомбёжки эшелона, «откопали» единственного оставшегося в живых среди десятков тел, в том числе и погибших его родителей и младшей сестры … Детдом, срочная служба в песках Среднеазиатского военного округа, офицерское училище, служба в строевой авиачасти ПВО в Средней Азии и так далее…

– Везде надо быть человеком и иметь голову на плечах. Голова даётся человеку не только для того, чтобы носить фуражку… Некоторые ей ещё и думают… Самое главное, надо понять меру ответственности за порученное тебе дело, делать его добросовестно и честно, отдавать ему всего самого себя, вкладывать в него всю свою душу. Нельзя давать ни малейшего повода обвинить тебя в некомпетентности и нерадивости, в наплевательстве и, уж тем более, в халатности… Даже если тебе не всегда всё нравится…

Кроме всего прочего, перво, наперво, надо любить свою профессию. Любить то, что ты сам для себя выбрал…

Находились, конечно, «недовольные». Приходилось делом доказывать своё право на существование, быть постоянно настороже – некоторые постоянно пытались «подставить» тебе подножку… Надо уметь постоять за себя, чтобы никто не посмел обидеть тебя…В общем, у меня нет причин жаловаться на свою жизнь, нет претензий к моей судьбе …

За рюмочкой «чая» мы проговорили с ним всю ночь. Выяснилось, что ещё во время своей срочной службы, он был знаком с моим старшим двоюродным братом, Зиновием Турецким, тогда ещё лейтенантом, авиационным техником. Это он посоветовал ему после срочной службы пойти учиться в офицерское училище…

… Вероятно, моему брату повезло меньше… Не зная брата «вживую», видя только его фотографию ещё пятнадцатилетним мальчишкой, я встретился с ним в начале октября 1965 года на Курском вокзале Москвы. В это время я проходил срочную службу недалеко от столицы. Тогда, ещё не прослужив и года, я задал ему вопрос об офицерском училище по его специальности. Прослужив более десятка лет и будучи уже капитаном, он ответил на мой вопрос, весьма своеобразно:

Двадцать пять лет беспросветной жизни, ради двух просветов на погонах???…

… Мой собеседник почти ничего не рассказывал о подробностях своей службы. Разговор шёл о семье, о детях, о жизни, о людях, которые его окружали. Мой гость был старше меня, и у него уже было четверо детей – две двойни – два мальчика и две девочки… Он был мудрее меня, больше повидал и больше знал о жизни, чем я… Ирония судьбы. Мой двоюродный брат, тоже офицер, чуть старше моего гостя, и тоже авиационный инженер, имел также четверых детей, двух пар двойняшек – двух мальчиков и двух девочек. В дальнейшем некоторое время мы перезванивались с Полковником, затем связь оборвалась… Только спустя более десяти лет, уже будучи сам в командировке, случайно встретил своего давнего знакомого на авиационном заводе, в одном приволжском городе.

Конечно, ни о какой гостинице не могло быть и речи, ничего удивительного в этом нет. Только детей в его доме было значительно больше и были они значительно младше, чем те, о которых он рассказывал. Я вполне уверенно предположил, что это уже его внуки. Я глубоко ошибался. Это были его дети. Кроме своих шестерых, уже выросших, в этой семье воспитывались ещё… восемь приёмных детей. Помнится, самой младшей я подарил какую-то замысловатую игрушку, попавшуюся мне в магазине…

Несколько лет мы снова изредка перезванивались, затем снова связь прервалась…

Года три назад, в дверь моей квартиры позвонили. На пороге стояла незнакомая девушка, спросила меня…

Оказалось, та самая маленькая девчушка, дочь моего старого знакомого. В доказательство она вытащила из сумки игрушку, подаренную мной много лет назад… Со слезами на глазах и дрожью в голосе она сообщила, что уже больше года, как отца не стало…

Перебирая немногие, оставшиеся отцовские вещи, его семья наткнулась на старый лётный шлемофон, какие носили в молодые годы все аэродромные служаки, с вложенной в него запиской с моим адресом и телефоном. Вероятно, зная о моей несбывшейся мечте, он хотел подарить его мне, в знак нашего знакомства и дружбы. Не успел…

Телефон мой давно сменился и дозвониться до меня они не смогли. Решили приехать сами, сделать то, что не успел сделать их отец…

Я с огромным удовольствием принял бы такой подарок из его рук, но принять вещь, ставшую семейной реликвией, я не мог.

– Мне самому осталось всего ничего, и передать эту память о вашем отце мне некому. Так и будет он пылиться, пока кто- нибудь не выбросит его за ненадобностью… Считайте, что он подарил его мне, и теперь я с глубоким прискорбием возвращаю эту семейную реликвию вам, его законным наследникам. Вы будете передавать его из поколения в поколение, своим детям, внукам и правнукам, рассказывая об отце и дедушке, и память о нём будет жить вечно. Бережно, словно боясь уронить, взял в руки этот старый, потёртый шлемофон, прикоснулся к нему своими губами и также бережно вернул его девушке. Мне показалось тогда, что он хранил тепло носившего его человека.

Как много лет назад, мы сидели до глубокой ночи и рассказывали друг другу об отце и друге. Прощаясь, девушка предложила записать его воспоминания и рассказы.

– Это будет лучшим ему памятником. Только не называйте его и наших настоящих имён. Отец ни за что не разрешил бы этого.

Так родилась идея этой книги. Даже обозначилось название: «Рассказы в рассказах».

Сначала получились отдельные, никак не связанные друг с другом рассказы, по сути об одном человеке. Без начала и без конца и, что самое главное, без причин и осмысления тех или иных дел и поступков. Скучно и неинтересно. К тому же, человек существует в обществе, среди людей, а не в безвоздушном пространстве, что тоже сильно влияет на его поведение.

Тогда мне пришла интересная мысль.

Объединив все услышанные мной истории, точнее, всё, что удалось вспомнить, в единое целое, оставляя своего приятеля главным героем, я «включил» в его жизнь события и истории других моих собеседников. В большинстве своём людей, так или иначе, связанных с авиацией, военных, бывших военных, сугубо гражданских, с которыми имел честь познакомиться и «общаться» в неформальной обстановке. В моей книге они стали его сослуживцами, его друзьями и товарищами. Немного добавил из своей жизни, в частности, некоторые факты и события из моего детства и юношества, срочной, армейской службы – то, чего не услышал от собеседников, но что обязательно с ними должно было или могло произойти… Но не придумал я почти ничего.

Только для связки этих событий и историй в одно целое, пришлось немного додумывать самому. Объединённые в одну судьбу, эти события и истории могут показаться невероятными, даже фантастическими, а порой и наивными для жизни одного человека. Даже для судеб нескольких человек. Но разве это самое важное, самое главное? Важно то, что эти события происходили, а с кем, где и когда…

Не подошло и первоначально придуманное название.

И ещё. Виноват, повторюсь. Когда-то, в молодости, я тоже хотел стать авиационным инженером, военным или гражданским, – неважно, и только моя собственная глупость не позволила мне им стать. Вы прочтёте об этом …

Я по – хорошему завидовал людям, чья жизнь была связана с авиацией, с армией. Тысячу раз я проклинал себя, тот день и час, когда изменил своей МЕЧТЕ. Жалею до сих пор! В тысячный раз подтвердилась истина, которую очень давно внушал нам наш мудрый старшина

ОШИБКУ ИСКАТЬ НАДО ТОЛЬКО У СЕБЯ!

… Не очень счастливо сложилась и моя семейная, личная жизнь …



Сейчас, я отдал бы всё за то, чтобы прожить свою жизнь, хотя бы в малой степени, похожую на те судьбы, о которых я слышал и о которых имею честь Вам рассказать. Удачи Вам! Честь имею!


И только лишь небо останется небом,
И нам оставаться в полёте с тобой…







Глава первая

Все мы парни обыкновенные





Москва, Ярославский вокзал


Поздний вечер. Отвратительная московская осенняя погода середины ноября. Непонятно, то ли дождь с мокрым снегом, то ли мокрый снег с дождём. И сильнейший, промозглый порывистый ветер, неизвестных направлений, пронизывающий до самых костей.

Мы – это я, старший техник – лейтенант Семён Полянский, моя спутница Людмила и ещё сотни пассажиров ожидаем посадки на перроне Ярославского вокзала в скорый поезд «Москва – Владивосток». Состав ещё не подали и сотни продрогших людей растянулись по длинной, словно взлётная полоса аэродрома, платформе. Ветер раскачивает тусклые фонари, и, в такт ветру, сотни теней мечутся по перрону, словно пытаясь догнать ушедший без них поезд…

… Ура! Наконец, мы в вагоне. Горит только дежурное освещение и из окна хорошо видно, как сотни других «пассажиров» ищут свой поезд…

Моё настроение под стать погоде. Такое мерзкое и паршивое, будто что-то жизненно важное безвозвратно утеряно. Потеряно навсегда. На душе тоскливо – хоть волком вой. Причина такого настроения непонятна и… понятна одновременно.

Непонятно, – потому что поручение, которое нам было дано, выполнено. Поручение – это моей спутнице, Людмиле Зверевой, дочери командира дивизии, а мне приказ, – приказ командира этой авиационной дивизии, в которой я служу старшим техником эскадрильи. Нам было приказано сопроводить из небольшого военного городка В … евка – 2 на Дальнем Востоке мою знакомую и подругу Людмилы – Соню Рапопорт в Москву, к её приемному отцу – генерал-лейтенанту авиации Добрунову… Понятно, – потому что для меня Соня была гораздо больше, чем просто знакомая, гораздо больше…

Я познакомился с ней в начале своей офицерской службы на Дальнем Востоке. Она приглянулась мне сразу, с первого дня нашего знакомства. Не всё мне нравилось в ней, но что-то необъяснимое, словно магнитом, притягивало меня к ней. Встречались и дружили мы с Соней более двух лет. Скажу честно, я уже собирался сделать Соне предложение, но однажды увидел и узнал нечто такое, что приказал себе забыть о ней навсегда. Приказать можно, а выполнить такой приказ нелегко. Сердцу не прикажешь. Примерно, через полгода, случайно встретил ее в тот момент, когда ей угрожала большая опасность. Я мог этого не делать, но что-то чисто человеческое, заставило меня действовать, и я вытащил её из беды…

Наш комдив, генерал-майор Зверев, генерал-лейтенант Добрунов, и погибший отец Сони, полковник Рапопорт были фронтовыми друзьями – вместе воевали в небе над Кубанью.

Мать Сони умерла при вторых родах, когда Соне исполнилось три года, а отец погиб при испытании нового самолёта спустя пять лет.

С тех пор, Соня воспитывалась в семье военного летчика, тогда еще полковника Добрунова. Соня и Людмила были ровесницами, вместе учились, вместе поступили в медицинский институт.

Когда отец Людмилы, генерал Зверев, получил назначение на Дальний Восток, Людмила и Соня уже учились в мединституте и Людмила переехала жить к генералу Добрунову, к Соне. У генерала своих детей не было, его жена умерла двенадцать лет назад – она прошла всю войну медсестрой, трижды была ранена, поэтому Соня, потом и Людмила стали генералу самыми близкими людьми.

После окончания института, Людмила получила назначение на Дальний Восток, в поселковую больницу, недалеко от места службы отца. Соня поехала вместе с ней.

Генерал Добрунов был одним из заместителей командующего авиацией Московского военного округа. Жил он в огромной, шести, даже восьми комнатной квартире, в самом центре Москвы – на Чистых прудах. Вместе с ним жила их давнишняя домохозяйка – Анна Сергеевна, знакомая ещё с войны. Одинокая, она вела домашние дела семьи генерала, ухаживала за его больной женой, занималась домашними делами генерала и после смерти его жены и души не чаяла в обеих девушках. В своё жильё, где-то под Москвой, она поселила каких-то своих дальних родственников.

Три дня назад мы с Людмилой, привезли Соню домой, к отцу.

Там, на Дальнем Востоке, Соня попала в очень нехорошую историю. Мне, с помощью своего друга и ещё одного хорошего человека, удалось вывести Соню из- под ареста и, пока не пронюхали гебисты, комдив приказал мне и Людмиле спрятать Соню в Москве.

С Дальнего Востока мы вылетели попутным военным бортом, не зарегистрировав её ни в одном журнале. Летчики были свои, дивизионные, – не проболтаются. Посторонних не привлекали – лишние глаза и уши никому не нужны.

Пару дней мы прожили у генерала, приходя в себя после всего пережитого, не сводя глаз с Сони, чтобы она не натворила с собой чего – нибудь.

Вечерами генерал подолгу беседовал с нами – с Людмилой об отце и о Соне, со мной – кто я, откуда, кто мои родители, как и почему попал на службу в армию. Подробно расспрашивал о службе, нравится ли, как прижился в эскадрилье, есть ли друзья, как устроился в быту, о планах на будущее. О том, как я познакомился с Соней, о наших взаимоотношениях; деликатно и осторожно интересовался не собирались ли мы связать с ней свои судьбы.

Его интересовало, как она могла попасть в плохую компанию. Я не мог рассказать всё, что знал о Соне. Генерал её очень любил – он чувствовал, что я чего-то не договариваю, но доложить ему всю правду о поведении дочери, я не мог – это могло стать для него страшнейшим ударом.

Боевой лётчик, имевший на своём счету более сорока сбитых фашистских самолётов, по домашнему спокойно, без намёка на генеральское и возрастное превосходство, разговаривал со мной, как с сыном. Александр Иванович – так звали приёмного отца Сони – мне тоже понравился…

Чувствовалось, что он благодарен за спасение Сони.

Обратно я собирался возвращаться самолетом, обычным пассажирским рейсом, чтобы сэкономить время и заехать домой, хотя знал о приказе своего комдива возвращаться только поездом, и Александр Иванович тоже настойчиво «советовал» не прибегать к услугам Аэрофлота.

Я прекрасно понимал чем это вызвано. Во-первых, в железнодорожных кассах не требовали удостоверения личности и доказать моё пребывание в Москве будет невозможно. Во- вторых, наше состояние требовало хотя бы недельного отдыха. По этой же причине генерал категорически был против моего посещения родительского дома. Однако, официально, я был в отпуске, и такой маршрут, казалось, не должен был вызвать каких-либо подозрений. Тем не менее, мне не советовали заезжать домой…

Я, действительно, очень давно не был дома; ещё с училища не видел родителей, семью сестры. Поезд этот я выбрал не случайно – он проходил через мой родной город П…уральск, делал минутную остановку. Дальше, уже из Свердловска, я мог лететь самолетом …

Первые десять – пятнадцать минут поезд идет по окраинам Москвы. За окном поезда мелькают московские улицы с, качающимися под порывами ветра, деревьями, с голыми, как хлысты, ветвями… Такую же мерзкую погоду, с такой же тоской… Меня не покидало чувство, что я уже переживал нечто подобное. Но что и где? Забыть такое невозможно – это остаётся в голове на всю жизнь. Где? И когда?…

Поезд набрал ход, постукивая колесами на стыках рельсов и раскачиваясь на стрелках. Проводница уже давно разнесла постельное белье; в попутчики нам пока никого не нашлось. Чтобы дать Людмиле переодеться, вышел в тамбур. За окном по-прежнему проносились мимо придорожные голые кусты и деревья, подсвеченные редко мелькавшими в окне вагона фонарями. В полутемном тамбуре, с дымящейся сигаретой, чтобы отвлечь себя от тяжёлых мыслей, отчаянно пытался вспомнить застрявшую в сознании мрачно – тоскливую картину…

Через тамбур прошел молодой солдат – срочник. Проводя его взглядом, словно очнулся ото сна. Подобную картину я видел из окна казармы в самые первые дни своей срочной службы. Ну, конечно, это была середина ноября 1964года, под Москвой, в учебном взводе узла связи дивизии внутренних войск имени Ф.Э. Дзержинского, куда я попал по призыву.




Московская область, г. Реутово – 3, ОМСДОН ВВ, 4-й МСП. 1964год


Я стоял у окна солдатской казармы, и передо мной открывалась часть центральной линейки, вдоль которой выстроились солдатские казармы. Между асфальтированной полосой автомобильной дороги и казармами, раскачивались, раздетые осенью, сотрясаемые порывами ветра, освещенные фонарями, высоченные тополя. Этот же, холодный, осенний ветер швырял в окно казармы заряды мокрого снега, вперемешку с непрекращающимся, нудным дождем.

Именно под впечатлением этой ужасающей картины, я, наконец-то осознал, какую огромнейшую глупость я совершил, попав на три года за армейский забор, напрочь вычеркнув их из своей жизни. Это при том, что ещё не хлебнул солдатского пота, ещё не зная, что меня ожидает в эти долгие, почти бесконечные, три года.

У меня был законный способ избежать призыва в армию. Надо было только следовать намеченному для себя курсу. После окончания школы я намеревался поступать в авиационный институт. Только куда – в Харьков или в Ригу – пока ещё не решил…

Когда и где я сбился с выбранного пути?… Здесь и произошел разворот в моей судьбе – резкий, но, вероятно, не первый …

На третий или четвёртый день после выпускного школьного вечера, ко мне пришел живший неподалёку школьный товарищ и заявил, что подаёт документы на вечернее отделение Уральского политехнического института – УПИ. Оказывается, у нас в городе есть такое отделение. Необходимо только устроиться на работу, и через неделю вступительные экзамены. Студенты вечернего отделения не подлежат призыву в армию. В общем, уговорил. Я поступил, товарищ мой провалил физику.

Когда получили студенческие билеты, оказалось, что это не вечернее, а заочное отделение. Отсрочка от призыва заочников не касается. Забирать документы и поступать заново в другой ВУЗ, я не рискнул. Учиться и работать оказалось очень сложно, гораздо сложнее, чем предполагал и я обзавёлся несколькими «хвостами». У меня был вариант: после окончания первого курса перевестись на дневное отделение, снова на первый курс, но мне отказали. Вероятно, из-за «хвостов».

Сказать честно – большого интереса и энтузиазма в учебе я не проявлял, – видел себя авиационным инженером, как мой двоюродный брат, Зиновий Турецкий. Когда мне было ещё 14 – 15 лет, в один из длинных зимних вечеров, просматривая с родителями семейный альбом, увидел на фотографии молодого офицера – в форме старшего лейтенанта с «крылышками» в петлицах парадного кителя.

– Кто это? – поинтересовался я у мамы.

– Твой двоюродный брат, его мама моя сестра.

– Он кто, летчик?

– Нет, он служит авиационным механиком, где-то в Средней Азии.

На этом разговор закончился, но чувство уважения и хорошей зависти осталось – кто из мальчишек в годы первых спутников и первых космонавтов не хотел видеть себя в авиации, откуда, как считалось, открывалась прямая дорога в космос … Кроме этого, в 18 лет хотелось ещё и погулять …

В общем, я оказался там, где оказался – в солдатской казарме…

Вполне вероятно, что со своей дороги я свернул ещё раньше, года за три до окончания школы. После окончания восьмого класса, весь наш класс, в полном составе, перевели в другую школу. Школа была новой, там собрался весь цвет учительского состава. Поступление в ВУЗы после неё было почти сто процентное. Учились в этой школе дети всего городского и заводского начальства. Собственно, городское и заводское руководство было практически в единых лицах, ибо руководство одного из крупнейших металлургических заводов страны определяло всю жизнь нашего городка. Мой отец не входил в это число – он работал в цехе старшим мастером.

Уже в шестых – седьмых классах среди ребят стали появляться отдельные компании – не по интересам, не по совместному проживанию, а по социальному положению своих родителей. Родители сами учили своих детей – с кем нужно дружить, а с кем только можно, а вот с теми – нельзя. Этих детей можно приводить в гости, а тех – весьма нежелательно, лучше не приглашать совсем. Естественно, и отношение было соответствующее.

Я это хорошо чувствовал, поэтому, за неделю до начала учебного года, перешёл в другую школу – одиннадцатилетнюю, с производственным обучением. Ребята в этой школе были проще, тем более, что встретил двух своих прежних одноклассников. Быстро приобрел новых друзей и чувствовал себя вполне комфортно, значительно лучше, нежели среди «высокопоставленных» учеников.

В цехе, куда нас привели на производственное обучение, бросилось в глаза большое количество рабочих в военной форме без погон. В бригадах было много бывших офицеров, попавших под знаменитое «хрущёвское» сокращение армии. Среди них были представители всех родов войск. Моим наставником оказался бывший авиационный инженер – капитан Шантуров, имя и отчество его, к сожалению, запамятовал. Он с таким увлечением рассказывал о своей бывшей работе – да, да именно о работе, а не о службе – было видно, что он любил свою профессию, скучал по ней.

Он много рассказывал о самолетах, об их красоте и мощи; рассказывал с такой любовью, словно они были живыми – так можно было говорить только о самых близких людях и друзьях. Конечно, он не рассказывал о деталях своей работы, но никогда не жаловался на трудности своей нелёгкой специальности, хотя и не скрывал их, относясь к ним с хорошим чувством юмора. Был он нетороплив, все движения его были точны, выверены до миллиметра; в них чувствовалась профессиональная мудрость и уверенность, – да и сам он притягивал к себе своей доброжелательностью.

Я хоть и был ещё наивным ребёнком, – мне всё время хотелось узнать, почему он попал под сокращение, – однако, понимая, что эта тема будет для него неприятна и болезненна, не стал спрашивать его об этом.

Искренне желая ему помочь, посоветовал написать письмо Министру обороны с просьбой о возвращении в армию. Тогда он посмотрел на меня, как на малое дитя, но через полгода пришёл и показал ответ министра – капитан возвращался в строй, к своей любимой профессии.

Мне было жаль расставаться с ним, но я искренне радовался за него.

Знакомство с этим человеком посеяло в моей душе какое-то зёрнышко мечты – мне захотелось окунуться в ту неповторимую атмосферу аэродромной, предполётной жизни, какой её описывал мой учитель; стать таким, как он, быть похожим на него …

… Среди бывших офицеров были и такие, которые с сожалением вспоминали годы своей службы, ругали, почём зря, требовательность начальства, тупость и бездарность своих командиров, проклиная неустроенность быта.

Разницу между капитаном Шантуровым и бывшими офицерами, недовольными службой в армии, я понял несколько позже, когда после окончания школы почти полтора года проработал среди них, рядом с ними.

Разница заключалась в том, что капитан чувствовал свою ответственность за порученное дело, а другие жаловались на то, что армейская дисциплина не позволяла им беспробудно пьянствовать. Зато на «гражданке» они позволяли себе приходить на работу с «больной» головой или вообще в нетрезвом виде, причём, чуть ли не ежедневно… От демобилизованных со срочной службы узнавалось о деспотизме сержантов и старшин, пьянстве и разврате сверхсрочников, и ещё многое такое, во что вообще было трудно поверить.

Именно тогда и зародилась мысль о гражданском авиационном ВУЗе, а не о военном. Самым престижным был МАИ, но конкурс туда был огромный, да и конструкторского таланта я в себе не видел. Из справочника я узнал о институтах инженеров гражданской авиации в Риге и Харькове, но окончательное решение принять не успел.

Школа, в которую я перешёл, готовила рабочие кадры для завода, соответственно и уровень знаний был несколько иным. Может быть, это обстоятельство и послужило основной причиной поступления на заочное отделение и отказа от повторной сдачи вступительных экзаменов в другой ВУЗ – конкурса не было, и все, кто получал удовлетворительные оценки, становились студентами…

… Самый первый раз комплекс своей социальной неполноценности я ощутил много раньше…

Жили мы в деревянном двухэтажном доме, на первом этаже, в коммунальной квартире с соседями. Все семьи первого этажа жили с соседями. На втором этаже каждая семья занимала отдельную квартиру.

Однажды, когда было мне лет пять – шесть, в первые дни Нового года, я выпросился гулять. На улице никого не было, но во всех окнах огромной, четырёхкомнатной квартиры на втором этаже, прямо над нами, горел свет. Там, в семье одного из заместителей директора завода, жила девочка, моя ровесница. Из квартиры доносилась громкая музыка, слышны были детские голоса и много смеха.

Как я оказался в этой квартире, не помню. Там был разгар детского праздника – с Дедом Морозом и Снегурочкой. Посередине комнаты стояла огромная, до потолка, ёлка, вся увешанная блестящими игрушками. Мальчики и девочки, в основном, мои ровесники, взявшись за руки, водили вокруг ёлки хоровод.

Все они были очень нарядно и красиво одеты – девочки в ярких платьицах, с огромными бантами на головах, – мальчики – в черных костюмах и белых рубашках. По сравнению с ними я выглядел вороной – нет, не белой, а какой-то общипанной, оборванной и грязной. На мне была застиранная, вся в заплатах, клетчатая рубашка и такие же штаны – самый настоящий оборванец. Никто не хотел пускать меня в хоровод, – их родителям с трудом удалось вставить меня в круг… После хоровода и танцев, все уселись за стол.

Еще больше я был поражен количеством всякой вкуснятины на праздничном столе. Стаканы с соками, по два куска торта на тарелке, конфеты в блюдце, по две шоколадки перед каждым. В больших стеклянных вазах красиво уложенные апельсины и мандарины, бананы и другие экзотические фрукты. Такого количества сладостей я никогда прежде не видел – никак не мог понять, почему у них есть всё, а у нас, с сестрой, ничего, даже простой ёлки.




Реутово – 3. 1965 г


Такие воспоминания и сомнения одолевали меня в первое время моей срочной службы за высоким забором дивизии имени Дзержинского. Я поклялся себе, что, как только вырвусь из-за этого забора, обязательно буду учиться – пока не знаю где, но буду обязательно, иначе пропаду. Трех лет мне должно хватить, чтобы определиться со своей будущей профессией. После принятия присяги нас направили в роту связи полка, а оттуда на курсы радиотелеграфистов в учебную роту батальона связи. Нас – это пять молодых солдат призыва 1964 года – Толика Штанько и Леху Морозова из Донецка, Славика Войкина из Казани, Олежку Полуэктова из Мордовии и меня, Семёна Полянского, из П …уральска, расположенного в 45 км под Свердловском, ныне Екатеринбургом…

… Когда мы начали осваивать работу на радиостанциях, наш инструктор, старшина Бучин, научил нас главнейшей заповеди радиста – если нет связи, не сиди и не думай, что во всём виноват твой напарник. Искать ошибку надо самому, причём каждому у СЕБЯ. Тогда связь обязательно появится, и все будет нормально. Тысячи раз я убеждался в истинности этого правила – не только в условиях армейской службы, но и в дальнейших жизненных ситуациях.

Везде и всегда это правило действовало безотказно…

В конце сентября получил телеграмму о проезде родителей из командировки через Москву. С этой телеграммой обратился к своему командиру взвода, лейтенанту Громову.

… Лично я считаю, что это тот самый Борис Громов, который в 1989 году, будучи генералом, выводил советские войска из Афганистана. Небольшого роста, плотный, коренастый, – он очень похож на моего бывшего командира взвода…

Выслушав, он взял телеграмму, посмотрел, – сказал, что ответ даст чуть позже.

Я знал, что такие телеграммы проверяются, но знал ещё и другое – в нашей дивизии солдат первого года службы в увольнение не пускали. Это правило было вполне оправдано – в Москве можно было заблудиться элементарно, особенно тем, кто призывался из небольших посёлков и деревень, или попасть на гауптвахту за какую-нибудь мелкую оплошность. В окружающих поселках делать вообще было нечего. В ближайшем городке, Балашихе, тоже особо пойти было некуда, кроме женских общежитий. «Экскурсии» в женские общежития обычно начинались с выпивки, а заканчивались знакомством с патрулями и «отдыхом» на той же гауптвахте.

В конце дня лейтенант вернул мне телеграмму и разрешил обратиться к замполиту батальона – я понял, что командир роты капитан Пыльцин не разрешил. Должен заметить, что более бездушного и высокомерного офицера – «ходячего Устава» – я больше на своем пути не встречал.

Замполит батальона – майор Ивашов меня знал. У меня был фотоаппарат – я много снимал, принимал участие в оформлении стенгазет роты и батальона, различных фотостендов. Замполит был в курсе моей просьбы. Нарушений за мной не числилось, специальность радиотелеграфиста освоил достаточно успешно. Расспросив о родителях, убедившись, что в Москве я не заплутаю, замполит дал разрешение на увольнительную, предварительно подробно проинструктировав меня о правилах поведения в городе.

В назначенный день, в пятницу, пройдя ещё три инструктажа – старшины роты, командиров взвода и роты поехал встречать родителей.

Моросил дождь, было ветрено и прохладно, но приказа о переходе на зимнюю форму одежды ещё не было. Одев под парадный мундир всё, что можно было одеть, приехал на Курский вокзал с «ефрейторским» запасом – за два часа до прихода поезда. Хотелось курить и, хоть немного, согреться.

В то время старый Курский вокзал представлял собой самый грязный вокзал в Москве. Там находили пристанище все московские бомжи и бродяги. В туалете – не протолкнуться, и пробыть там можно было не более двух – трёх минут. На улице – холодно и… патрули. Их было едва ли меньше, чем бомжей… В поисках укрытия, обнаружил подземный переход на платформы. Там меньше сквозило и было не так холодно. Спустившись, с ужасом обнаружил, что я не один такой «умный». Навстречу, прогуливаясь, шел офицер, капитан. По знакам различия – артиллерист или ракетчик. Поравнявшись, приветствовали друг друга отданием чести. Из под фуражки с чёрным околышком выбивались курчавые, чёрные волосы. Не «брат» ли…по крови?… Дойдя до конца тоннеля и повернувшись в обратную сторону, увидел, что капитан снова идет мне навстречу, – мы снова «откозырялись». На третий раз, капитан замахал руками – не надо. Так мы ходили навстречу друг другу часа полтора … Когда объявили о подходе «моего» поезда, я выскочил на перрон, ничего и никого не замечая вокруг.

Приняв из рук отца два чемодана, повернулся, отошел несколько шагов от вагона. Поставив чемоданы на платформу, обернулся к родителям и обомлел – мои родители обнимались с этим офицером. Даже тогда я ничего не мог взять в толк, что происходит. Ничего не понимал и капитан, глядя, на мою встречу с родителями. Мы молча смотрели друг на друга, пока мама не познакомила нас. Ничего не понимали и родители, глядя, как мы давились от хохота. Ситуация, действительно, анекдотическая. Если бы капитан был в лётной форме, я может и заподозрил бы чего-нибудь, вспомнив ту старую фотографию старшего лейтенанта, моего двоюродного брата, Зиновия Турецкого, но угадать в артиллерийском офицере человека, которого до этого никогда не видел…

Действительно, службу он начинал авиационным техником в авиационных частях ПВО. В армию он попал добровольно – принудительно, по направлению комсомола. До армии он закончил индустриальный техникум по строительной специальности и уже, будучи офицером, продолжил учёбу в Московском заочном политехническом институте, на строительном факультете. Затем, эту часть переформировали в ракетную и брату «прозрачно» намекнули, что, если он не перейдет на специальность, применимую в его нынешней службе, возможности учиться у него не будет. Пришлось перевестись на специальность, связанную с электроникой. Сейчас он сдавал сессию за четвёртый курс… Сославшись на 9занятость, брат извинился и уехал к себе в общежитие, предварительно подробно расспросив, где и как меня можно будет найти в следующий раз… В дальнейшем, приезжая на очередную сессию, он забирал меня на выходные дни. В один из его приездов, я осторожно заговорил с ним о перспективе избрания мной его прежней специальности авиационного инженера. Реакция его была резко отрицательной.

– Двадцать пять лет беспросветной жизни ради двух просветов на погонах.

Условия службы брата были действительно тяжёлые. Его ракетная часть стояла в Средней Азии – прикрывала космодром Байконур. Жара под пятьдесят, песок везде – на агрегатах, в домах, на зубах. У него четверо детей – две двойни – по мальчику и девочке в каждой паре. Дети в школу летают на вертолётах; воду возят в бензовозах. О каком-то культурном отдыхе – говорить не приходится.

В дальнейшем, к моему большому сожалению, в конце 60-х годов, наша связь с ним прервалась, мне только стало известно, что старшая пара его детей училась в филиале МАИ, там же, в районе космодрома. В середине 70-х годов, брат, в звании подполковника, вышел в отставку по выслуге лет.




Реутово – 3. 1966 г


Второй год службы ничем особенным отмечен не был.

С мая по август, в составе сводного батальона, был командирован в Ташкент, во время происшедшего там землетрясения, для поддержания и охраны общественного порядка в городе. Наша задача – ночное, с восьми вечера до восьми утра, патрулирование улиц и охрана палаточных городков, в которых поселились местные жители, опасаясь разрушений жилых домов во время подземных толчков.

Ночная жизнь значительно отличается от дневной. Проститутки, бродяги, любители ночных приключений выползают на ночные улицы, как бабочки на свет. Со всей страны сюда кинулись желающие поживиться на чужой беде – было очень много мародёрства – грабили разрушенные магазины и брошенные, в панике, квартиры. Работы хватало. Если центр города представлял красивый, в восточном стиле, более или менее современной постройки, город, то буквально в двух шагах от центра начинались средневековые, с узкими и кривыми, грязными улочками, с разлившейся по ним канализацией, так называемыми арыками. Видели и ультрасовременные, крупнопанельные жилые дома, расползавшиеся по стыкам во время толчков, как узкая одежда на «полной» женщине.

Коренное население очень нечистоплотное грязное, живущее в полной антисанитарии. Самолично был свидетелем, когда средних лет женщина полоскала в таком зловонном арыке рыбину, предназначенную, по всей видимости, для приготовления в пищу… В конвойной части, где мы жили, служило несколько «русскоязычных» солдат, призванных из республики, – они рассказывали, что в окрестных аулах еще не кончилось крепостное право.

Местные помещики – баи, были полными хозяевами жизни. Этими баями были местное партийное, государственное и милицейское начальство. Остальные крестьяне – дехкане и их семьи, были просто нищими, совершенно бесправными, чуть ли не крепостными. Их продавали за деньги и за скотину; за долги у них могли отобрать женщин, детей. Девочек, едва, достигших десятилетнего возраста, выдавали замуж за богатых; калым, который платили за них, баи тоже забирали себе, якобы, за долги их дальних родственников.

Мы не раз были свидетелями, когда задержанный нами, вооружённый ножом или обрезом бандит – узбек, тут же отпускался домой, если дежуривший в отделении милиции офицер, был той же национальности.

Там просто не было Советской власти.

За один месяц ночного патрулирования, насмотрелся больше, чем за все предыдущие, прожитые мной двадцать лет жизни.

Среди нас нашёлся один любитель «острых» ощущений и предложил мне обмен – я сел вместо него на радиостанцию, а он пошёл в патрулирование…

При возвращении в Москву нас ожидало очень неприятное известие. Будучи в отпуске, дома, на Волге, погиб наш командир роты – капитан Мугульдинов – упал с моста и утонул. Очень жаль. Немолодой, за свою жизнь очень много повидал и знал. Он обладал огромным чувством юмора и был прекрасным рассказчиком, – мог говорить долго, и мы его слушали часами. Частенько его рассказы заменяли нам строевую, химическую, физическую и даже политическую подготовки. Может он не замечал этого, а может только делал вид. Но дело не в этом. Жалко человека.

Недели через две – три после возвращения выпросился в увольнение, в Москву. В виде исключения, под мою ответственность, со мной пошел молодой солдат – первогодок Саша Михалёв. Он тоже занимался фотографией и хотел подучиться, снимая виды Москвы. Мы стояли на мосту, что за Васильевским спуском, обсуждая, как лучше снять панораму Кремля. Краем глаза я увидел, что к нам приближается женщина средних лет. То, что она иностранка, определил сразу, по одежде. И по фотоаппарату – мне не видно было его модели, но он висел у неё спереди, на груди, а не сбоку, – на бедрах, как носят у нас. Шла она прямо к нам. Откровенно говоря, «немного» испугался, – нам не «рекомендовали» общение с иностранцами, но отступать было некуда.

Протянув мне свою камеру, на немецком языке, женщина просила сфотографировать её на фоне Кремля. Я понял её прекрасно, но ответить не смог. Мало того, что не сумел составить простейшую фразу, даже не смог вспомнить нужные слова. До армии, в школе, имел отличную оценку, и в институте не имел проблем с немецким языком, а сейчас – полный ноль. Конечно, элемент «мандража» был, но самое главное, что уже «дома», в казарме, лёжа в кровати, пытался воспроизвести диалог и… не смог. Ни слова. Всё вылетело из головы напрочь. За полтора года! Попробовал вспомнить что-нибудь из области математики – то же самое – ничего. Испугался не на шутку – что будет со мной ещё через полтора года? Как я буду продолжать учёбу после армии?…




Реутово – 3. 1967 г


Ещё в октябре прошлого года, был вызван к командиру радиорелейного и телефонно-телеграфного взвода – старшему лейтенанту Данилову, исполнявшему обязанности командира роты. Он предложил мне перейти к нему во взвод, сразу на четыре должности – старшим телеграфистом, полковым почтальоном, комсоргом взвода и просто старослужащим. После предстоящей очередной демобилизации в этом взводе не оставалось ни одного старослужащего для поддержания порядка – одна молодёжь, даже замкомвзвода был новоиспечённым, без опыта, сержантом… В армии под предложением всегда подразумевается приказ.

На приказ отвечаем мы – «ЕСТЬ!»

В этом взводе была передвижная радиорелейная станция с буквопечатающим аппаратом СТ-35. По штату, в экипаже должен быть старший телеграфист – я мог работать на нём по 1 классу. Почтальоном – не велика наука – отнести солдатские письма на почту и разнести по ротам пришедшие письма и газеты. Комсоргом – научимся, небольшой опыт у меня был. Старослужащим, «дедом», я становился автоматически…

С 1 ноября приступил к исполнению своих новых обязанностей, – вскоре мне присвоили самое высокое солдатское звание – ефрейтор. Теперь я понял, почему солдату дается так мало личного времени – чтобы не хватало его на всякого рода мысли и раздумья. На релейной станции запрещалось работать ближе, чем за 80 километров от Москвы – она работала в УКВ – диапазоне и могла создать помехи радиостанциям милиции и скорой помощи. Занятие полковой почтой занимало максимум два – три часа в день. Остальное время было мое.

В моё время срочная служба продолжалась три года. «Считалось», что первый год солдат учится, второй – служит, а третий – собирается домой. Так оно и было. Собирать особо было нечего, а вот задуматься мне было над чем. Больше всего, тревожило продолжение начатой до армии учёбы в институте и правильность выбранного мной пути.

Учась в одиннадцатилетней школе, производственное обучение мы проходили в новом, только что построенном цехе нашего завода. Когда мы появились в цехе, мастерами, руководителями бригад работали инженеры – выпускники УПИ. В момент ухода в армию на их местах работали старые кадровые специалисты, в лучшем случае – техники, ибо в этой работе ничего не было такого, где можно применять знания, полученные в ВУЗе. Достаточно было иметь мало – мальское соображение, даже при полном отсутствии не только высшего, но и среднего образования.

То, что учиться надо, – это не подлежало сомнению. Выбирать другой ВУЗ? Какой и где? В двадцать два года начинать с нуля, когда твои ровесники уже заканчивают учёбу?… Вопросы были серьёзные, но беспокоили ещё и другие проблемы. После истории с немецким, меня одолевали сомнения – смогу ли я вообще учиться после трёхлетнего перерыва?

Мне прислали из дома мои учебники и конспекты по математике, физике и химии, по которым я начинал учёбу в институте – начал их пролистывать и понял, что ничего не помню. Это было ещё пол беды – беда была в том, что я читал и ничего не мог запомнить. Пока читаешь – всё ясно и понятно. Закрыл книгу – всё, в голове пусто. Вот, когда я, действительно, по – настоящему испугался и не знал, что делать.

В марте я получил десятидневный отпуск с поездкой домой.

Обратно возвращался поездом. В Перми ко мне в кубрик подсели два лейтенанта в авиационной форме. Разговорились. Оказалось, оба они авиационные специалисты, прослужившие два года в строевой авиачасти и теперь возвращались со стажировки на моторном заводе. Когда услышал, что они техники, а не лётчики, я даже не то, чтобы удивился, а скорее обрадовался, увидев вживую людей той специальности, о которой втайне продолжал мечтать.

– Чему ты так удивляешься, или считаешь, что в авиации одни лётчики?

– Нет, не считаю. Я знаю, что самолёты надо готовить к полётам и занимаются этим авиационные техники и механики.

Коротая дорожное время, рассказал своим попутчикам о своём двоюродном брате, бывшем их коллеге, о своём первом наставнике, о том, что сам собирался в авиационный ВУЗ, вместо этого поступил в другой, а потом и вовсе оказался на срочной службе.

– Если ты, по прежнему, хочешь связать свою жизнь с авиацией, почему тебе не перевестись в Даугавпилсское авиаинженерное училище, которое мы заканчивали. Единственное высшее училище среди аналогичных.

– Первые два курса – общеармейская подготовка – это я уже проходил и повторять второй раз не хочется. Ещё бесполезно потерянные два года.

– Вот тебе адрес, напиши начальнику училища, что и как, возьми в части характеристику и свои оценки по боевой и политической подготовке.

Он имеет право переводить военнослужащих срочной службы, успешно сдавших зачёты по общеармейским дисциплинам, на второй и даже на третий курс. Если он заинтересуется, пришлёт вызов на имя командира части и сам проведёт собеседование. Только пиши сейчас, потом будет поздно. – Если письмо до него не дойдёт? – Дойдёт. Напиши лично начальнику училища, генерал-майору Низовцеву Л.М. Такое письмо обязательно ему попадёт…

Говорят, что судьба определена человеку ещё с момента его рождения. Ерунда всё это. Человек сам её делает, сам её выбирает. Не попади я мальчишкой на ту ёлку незваным гостем, может быть не пришлось менять престижную школу на завод. Возможно, поступил бы в МАИ и окончил его, правда кем бы стал – неизвестно. Не попади на завод, не встретил бы хорошего человека – капитана Шантурова. Не попади в армию и не попади в этот поезд, не встретил бы этих двух лейтенантов…

Кто знает, где потеряешь, а где найдёшь???…

Разговор с лейтенантами разбередил мне всю душу. Обдумывая их предложение и не найдя ответа для самого себя, переговорил с Даниловым и с замполитом роты, старшим лейтенантом Китаевым. Оба офицера поддержали меня, помогли подготовить необходимые документы.

Пока готовились документы, написал своей девушке. Когда-то мы с ней говорили на подобную тему, но это было давно. Написал и об условиях, которые могут нас ожидать; привёл слова брата…

Ответа не было долго. Ожидал всего – одобрения или несогласия. Однако ответ меня обескуражил – «поступай, как знаешь». Это означало одно – со мной ей не по пути.

Получив документы, в последних числах марта отправил заказное письмо в Даугавпилс, на имя начальника училища…

В середине апреля меня неожиданно назначают начальником нашей релейной станции, присвоив звание младшего сержанта – до этого на этой должности числился замкомвзвода. Зачем?… Оба офицера «посоветовали» начать тренироваться с химзащитой, на стрельбище, в строевой подготовке – вспомнить «молодость», вдруг захотят посмотреть, как и чему учат в ОМСДОНе… Чтобы не привлекать внимание любопытных, пришлось, прячась в укромных местах, начать тренировки, ездить со стрелковыми ротами на стрельбище. Половину мая, и почти весь июнь, – на третьем году службы, за пять месяцев до демобилизации, вспоминал курс молодого бойца.

В первых числах июля, одетый в парадную форму, предстал перед командиром полка – полковником Козыревым и начштаба – Героем Советского Союза, подполковником Жоговым. Осмотр был тщательным. Оба остались недовольными моим внешним видом – парадная форма тоже заканчивала службу. Было приказано одеться во всё новое, от нижнего белья до сапог и получить новый комплект летнего обмундирования – Х/Б. Всё обмундирование подогнать в швейной мастерской.

– Не роту связи – всю дивизию представлять будет, – выговаривал полковник командиру роты. – Срок три дня, затем снова ко мне…

Через три дня получил проездные документы, продовольственный аттестат, и предписание – явиться в распоряжение начальника Даугавпилсского высшего авиационного инженерного училища и вызов. Оказывается, он пришёл ещё в мае.




Латвийская ССР. Даугавпилсское высшее военное авиационное инженерное училище(ДВВАИУ). Июль 1967 г


В училище я прибыл вечером. Первое моё знакомство с училищем вызвало даже не удивление, а беспокойство, перешедшее в тревогу. Забеспокоился я, когда на проходной встретил меня дежурный, в матросской форме, и на рукаве, вместо привычной повязки «ДЕЖУРНЫЙ по КПП», значилось «ВАХТЕННЫЙ»…

В помещении дежурного по училищу, я представлялся морскому офицеру, по – армейски, майору. Плохо разбираясь в флотских воинских званиях, обратился по «должности»… Товарищ дежурный!..

Пролистав мои документы, офицер удивлённо посмотрел на меня.

– Не часто к нам приходят учиться после срочной службы. Пойдём, устрою тебя на ночёвку, затем найдём, чем тебя накормить.

Поужинав, лёг спать один в пустой казарме – курсанты были на практике и на каникулах… Ехал в авиационное, а куда же я всё-таки приехал?… В морское?… Спрашивать было неудобно… Однако, долго отдыхать мне не пришлось – часа три, не больше. Около часу ночи был разбужен помощником дежурного, тоже… в матросской форме.

– Подъём!.. Минута на сборы и на выход! Ничего не понимая, оделся, выскочил на улицу – помдеж уже ждал меня.

– Сейчас подойдут две машины, поедешь с офицером на вокзал – встречать таких же, как ты, «студентов».

Сей час – мы успели два раза перекурить, прежде, чем подъехали две, крытые брезентом, бортовые машины – лейтенант, опять же в морской форме, сидел в первой, я сел во вторую. Через полчаса приехали на вокзал – лейтенант ушёл к военному коменданту, я перекурил около машин, затем зашёл в здание вокзала. Недалеко от входа расположилась группа молодых ребят, с вещмешками и чемоданами на полу.

– Это вы приехали поступать в училище?

– Мы в авиационное, а не в пехотное – нестройными голосами последовали ответы, сопровождаемые недовольными взглядами…

Это меня несколько успокоило…

– Старшина! Выводите людей к машинам, постройте, пересчитайте, сверим со списком…

… «Почему лейтенант назвал меня старшиной? Он что, в воинских званиях не разбирается? На вид молодой, вероятно сам недавно из училища?…

– Есть построить! Сколько должно быть в строю?

– Сорок один человек по списку… Жду на улице.

– Товарищи абитуриенты! За мной! Не толкайтесь, по одному. Выходим на улицу.

– Мы в авиационное… – снова раздалось несколько неуверенных голосов… – В одну шеренгу – становись! Быстрее, быстрее! По росту – разберись!.. Равняйсь! Смирно! По порядку номеров – рассчитайсь!

– Первый, второй, … десятый… сорок первый. Все!

– Последний должен доложить: «Расчёт окончен».

– Равняйсь! Смирно! Равнение налево!.. Товарищ лейтенант! Группа абитуриентов построена! В строю сорок один человек … Младший сержант Полянский. По – фамильно проверять будем?

– Да. Я сам проведу перекличку…

Разбив ребят на две группы, усадили их по машинам, поехали в училище…

… – К машине! – открыл задний борт машины… Где первая машина? – спросил подошедшего водителя, – мы ехали вторыми.

– Не знаю, думаю, они уже приехали, – недоумённо пожал плечами водитель. Поднявшись в дежурку, спросил помдежа.

– Первая машина, с лейтенантом, приезжала?

– Нет. Вы первые.

– Ладно, подождём.

Выйдя на улицу, построил, пересчитал. Двадцать один человек  – все на месте.

– Вольно. Разойдись! Можно курить…

Машина подъехала примерно через час.

– Где вы отстали? Где лейтенант Лукин? – помдеж допрашивал водителя.

– Отвозили жену лейтенанта в роддом; лейтенант остался там; сказал – утром придёт и принесет документы на прибывших.

Вместе с помдежем ещё раз пересчитали ребят. – Забирай свою ораву, устраивай их на ночёвку, утром разберётесь с лейтенантом – в девять часов начальник училища со свитой обходит все закутки училища, – будьте готовы.

– Куда я их положу?

– Туда же, где и сам устроился. Кстати, там ещё один «студент» объявился – суворовец.

– Куда я их положу? Там ни одного матраца, ни одной подушки нет. Люди с дороги, их накормить надо.

– Где я тебе в три часа ночи матрацы с подушками, да ещё кормёжку найду?

Действительно, когда я с дежурным искал пристанище для себя, все кровати были пустые.

– Хорошо, хоть чаем в столовой напоят? Я их заведу в казарму, а ты сходи на кухню, узнай насчёт чая.

Объяснив ребятам ситуацию, собрали все оставшиеся съестные припасы в один вещмешок. Заодно убедился в том, что в «запасе» не осталось спиртного. Пришёл помдеж и повёл нас в столовую. Суворовца будить не стали – пусть спит, принесём с собой.

После ужина или после завтрака – не знаю, как назвать наш перекус, ребята улеглись спать в чём были, положив под головы вещмешки. Нашли несколько старых шинелей, … в общем, устроились, как смогли.

Сам остался и дневальным, и дежурным. – был уже пятый час утра. В шесть разбудил суворовца.

– Как величают? – Когда суворовец пришёл в себя и осознал, где находится.

– Суворовец Егоров, Владимир, – все ещё хлопая глазами спросонья, последовал ответ.

– На, поешь, чем бог послал, – потом поговорим…

… – В суворовском приходилось дневалить?

– Даже дежурным был.

– Подежуришь два часа, в восемь разбуди обязательно. Если придёт кто из офицеров или начальства, разбуди сразу же.

Всё обошлось. Два часа утреннего сна многого стоят… Успел привести себя в порядок, аккуратно сложил пожитки будущих курсантов в углу казармы. Нашёл приличную швабру, промёл проход, сбрызнул водой… Действительно, в начале десятого в казарму зашла свита из пяти или шести морских офицеров, во главе вероятно, с самим начальником училища.

– Это что за цыганский табор? – сверкнув глазами, начальник училища вопрошал у старшего лейтенанта, нового дежурного по училищу. Однако тот сам недоумённо взирал на сложенные в углу чемоданы. Вероятно, предыдущий дежурный не передал ему о нашем приезде.

По всем правилам, только без команды «Встать! Смирно!», изображая строевой шаг, подошёл к начальствующей свите, взял под козырёк.

– Товарищ!.. Я запнулся, не зная, как правильно обратиться. В морских званиях я не разбирался вообще. Когда-то, в школе, на уроках военного дела нас обучали знакам различия морских офицеров, но разве всё упомнишь… Считай, более пяти лет прошло, тем более, без «практики». Помнил только, что на флоте вместо генералов, адмиралы…

– Товарищ адмирал!..

– Генерал – майор, – поправили меня из свиты.

Товарищ генерал – майор! Прибывшая ночью группа поступающих в количестве сорока одного человека отдыхает. Младший сержант Полянский.

Генерал прошёл по центральному проходу, где ещё не просохли брызги воды, посмотрел на спящих в одежде людей, на суворовца Егорова, застывшего, как вкопанный, у тумбочки дневального, на меня.

– Как они попали в училище?

– Приехали ночным поездом, лейтенант Лукин и я встретили их на вокзале и привезли в училище.

– Где лейтенант Лукин? Почему люди спят без постельных принадлежностей?

– Лейтенант Лукин увёз ночью жену в роддом, обещал утром приехать. Постельные принадлежности искали вместе с помощником дежурного и не нашли. Люди легли спать в пятом часу утра.

– Вы когда прибыли? Откуда? Место службы?

– Вчера вечером, из Москвы, по вызову начальника училища. Отдельная, ордена Ленина, Краснознамённая, мотострелковая дивизия особого назначения внутренних войск МВД. 4-й мотострелковый полк, отдельная рота связи. Войсковая часть 3419…

– Ладно, пусть люди пока отдыхают. Вопросы есть? – Так точно. Разрешите? Людей надо бы помыть – многие больше недели в дороге и накормить. И ещё. Человека три ефрейторов – дежурными. Я один не устою. Дневальными молодых назначим, пусть привыкают.

– В чём проблемы?

– Документы у лейтенанта Лукина – люди со вчерашнего дня не ели. У него – я показал на Егорова, и у меня – продаттестаты – мы их сдадим…

– Ясно. Начальник штаба и заместитель по тылу – распорядитесь. Людей накормить, помыть, переоденьте хотя бы, в стиранное, обуть. Обеспечить постельным, человек на сто – люди будут ещё прибывать. Возьмите девять человек из роты обеспечения – организуйте дежурство.

– Есть накормить и помыть! Через час приводите в столовую – накормим по полной программе, затем баня, помоем и переоденем. Связь с дежурным. – Пока нет Лукина, остаётесь старшим, помощником – суворовца. Сегодня устраивайтесь, завтра – в 14 00, с начальником учебной части, – ко мне.

– Есть! В 1400.

… Позавтракав, расставили полсотни двухэтажных кроватей на первом этаже казармы, здесь её называют экипажем; там же, в каптёрку – баталерку, сложили наши вещи. Пока переселялись, подошли две машины за постелями – отправил за ними половину ребят. Через час они вернулись, ещё два часа ушло на заправку кроватей. Пока заправлялись, пришёл лейтенант Лукин, забрал наши с Егоровым продаттестаты, унёс их в штаб.

После обеда во главе со старшиной из роты обеспечения отправились в баню. Помылись, «оделись». В качестве «обмундирования» нам выдали стираную, перестиранную, не раз «ремонтированную», больше похожую на арестантскую, матросскую рабочую форму. Единственная «радость» – выдали тельняшки, правда тоже не новые. Уже в казарме начали меняться друг с другом, пытаясь подобрать на себя по размеру… У многих ребят «потухли» глаза и заметно упало настроение…

– Ничего, – пытался немного приободрить будущих курсантов. – Всё ещё впереди… Будет у вас настоящая форма, ещё успеете, за пять лет не одну износите… По одёжке только встречают…

Уставной формы для меня, вероятно, тоже не нашлось. Собирался одеться в то, что было, но, взглянув на наше «воинство» передумал… Для чего меня в полку приодели во всё новое?… Пусть все знают, что перед ними военнослужащий, а не «выпускник» гауптвахты и что мы не пальцем… деланные. Решил быть в том, в чём приехал, только вместо парадного кителя оделся в зимнюю полушерстяную гимнастёрку – в ней намного удобней. Перешил все зелёные пуговицы на парадные, «золотые»; перевернул красным цветом наверх погоны… Сойдёт за выходную форму… Хоть и жарковато в ней, но почти по уставу… Откуда здесь могут знать, как носят в столице… Тем более ВВ… Зато выглядит красиво и солидно… Сразу будет видно, что из Москвы. Пока переодевались, вернулся Лукин.

– Пойдём, покурим, старшина, – лейтенант увёл меня в курилку, – спасибо тебе, что всё организовал и прикрыл меня. Займи людей – честное слово, мне надо уйти. Если что нужно будет, обратись к дежурному по училищу – я с ним договорился, он поможет. Вечером придёт дежурный с двумя дневальными. Вопросы есть?

– Так точно, есть. Разрешите?…

– Почему Вы называете меня старшиной? Я только младший сержант…

– Здесь все курсанты носят морскую форму и имеют флотские звания. Разберитесь в них, товарищ старшина третьей статьи.

– Есть разобраться, товарищ…

– Офицеры имеют те же звания, что и в армии…

– Есть, как в армии! У Вас как дела, товарищ лейтенант? Родила?

– Да нет, ещё, вот я и дёргаюсь. Оставайся, я побежал.

– Удачи Вам, товарищ лейтенант!

Закончив переодевание, выстроил ребят в две шеренги, лицом друг к другу. Форма висела на них, как на пугалах; бескозырки, как блины, не держались на головах… Я не настаивал, но Егоров, с видимой неохотой, поменял свою суворовскую форму на флотскую. Себе я оставил комплект стираной «робы», хотя абсолютно новое Х/Б у меня было с собой…

Адрес училища у меня был – посадил всех писать письма домой – «прибыли, встретили, устроились, и т. д.»

Затем, под мою диктовку, записали слова строевой песни, которую я помнил ещё с первого года. В роте связи, вместо строевых, мы «пели» всякую всячину, вплоть до «Чёрного кота».

Распределил их на три отделения, объяснив им, что это временно; показал, как перестраиваться из одной шеренги в две, в колонну; ещё несколько строевых приёмов, как приветствовать командиров. Незаметно подошло время ужина.

После ужина хотел ещё с ними заниматься, но многие «заклевали» носами – тогда на улицу, размяться, чтобы спать не хотелось; двоих положил спать, на всякий случай, в помощь дежурному.

Прогулка ничего не дала, и с разрешения дежурного по училищу уложил всех спать; сами с Егоровым остались дневалить, ожидая прихода дежурного… – Мы с тобой теперь братья одной крови, – сказал я Володе. – На нас обоих красные погоны и пока не появятся штатные сержанты, то есть старшины, нести нам с тобой службу вместе, как медному котелку с крышкой.

– Вы разве не останетесь с нами?

– Вряд ли. Если мне не удастся сдать экстерном зачёты и экзамены по общеармейской подготовке за первые два курса, я не останусь. Зачем мне учиться тому, что я уже проходил и терять при этом, ещё целых два года? Тебе сколько лет?

– Восемнадцать, … скоро будет.

– Мне через три месяца будет двадцать два. Ты в двадцать два будешь уже офицером, а мне будет уже двадцать семь, когда я надену погоны офицера. Ты в двадцать семь будешь уже носить погоны капитана, а то и майора, а я только лейтенанта. В тридцать пять – попаду в бесперспективный возраст, и уволят в запас, в лучшем случае, капитаном. Чувствуешь разницу? То – то же.

– Если не разрешат или не сдадите?

– Вернусь в роту, дослужу три месяца, уеду домой, продолжу учёбу. Я ушёл в армию студентом со второго курса политехнического института.

Стану инженером – металлургом, хотя, если честно сказать, мне эта специальность не нравится. Я учился на заочном – успел полтора года проработать на заводе, представляю, что меня ожидает… Всё, пошли спать, вон нам смена идёт, – в дверях показались два матроса, один из них старший, – поднимай кого-нибудь из тех, кого мы раньше спать положили, пусть учатся дневалить. Вам втроём будет веселей – расскажете ему что и как, через четыре часа пусть поднимает другого. Если что, поднимешь меня. Общий подъём в шесть утра. Спокойной ночи.

Пока перекуривал, пришёл старший лейтенант – дежурный по училищу.

– Всё в порядке? Сменились? Хорошо, отдыхайте… Утром всё по распорядку: – физзарядка, уборка помещения, утренний осмотр, завтрак.

В девять пришёл лейтенант Лукин – по его виду было понятно, что у него всё в порядке, хотя ночь его прошла без сна.

– Сын! Три с половиной килограмма, – не дожидаясь вопроса, сообщил он.

– Поздравляем, товарищ лейтенант! Построить людей?…

– Рота! В две шеренги – становись! …Равняйсь! …Смирно!.. Равнение на середину! … Товарищ лейтенант! Рота поступающих в количестве сорока трёх человек построена! За время вашего отсутствия в роте без происшествий. Младший сержант Полянский.

– Здравствуйте, товарищи!..

– У нас подразделения называются группами, звеньями и эскадрильями, товарищ старшина – в дверях стоял начальник училища со своей свитой.

– Эскадрилья! Равняйсь! Смирно! Равнение налево! – это уже лейтенант принял командование на себя. – Товарищ генерал – майор! Эскадрилья поступающих в училище в количестве сорока трёх человек, построена! Лейтенант Лукин.

– Вольно! – Генерал шёл вдоль замершего строя, придирчиво, с явным неудовольствием осматривая «экипировку» будущих курсантов, прошёл между кроватями, потрогал подушки, заглянул в тумбочки. Ещё раз взглянул на строй, перевёл многозначительный взгляд на своего зама по тылу. Хотел что-то сказать, но промолчал.

– Твоя вчерашняя школа? Начальник училища остановился возле меня  – вопросы есть?

Так точно, моя, – товарищ генерал – майор, – вопросов нет, всё в порядке, разрешите встать в строй?

Ничего не ответив, подошёл к Лукину.

– Поздравляю с сыном! Молодец!

– Спасибо, товарищ генерал!

– Что, старшина, обойдёшься ещё один день без лейтенанта?

– Обойдёмся. Нас двое, военных.

– Кстати, где суворовец? – генерал повернулся к строю.

– Суворовец Егоров, – Володя вышел из строя.

– Зачем форму снял?

– Как все…

– Напрасно, переоденься.

– Есть переодеться!

– На сегодня Вы свободны, товарищ лейтенант, – генерал подошёл к Лукину, – идите к жене и не забудьте купить ей цветы. Всем вольно, занимайтесь по расписанию.

Когда генеральская свита и вместе с ней лейтенант Лукин, ушли, не мудрствуя лукаво, вывел свою команду на улицу, заниматься строевой подготовкой. Егорова оставил дневалить …

Строевая подготовка  – самое «интеллектуальное» занятие для солдата после чистки картофеля и мытья полов в казарме, поэтому через полтора часа занятий наша команда стала выглядеть похожей на строй военнослужащих, точнее сказать, вернувшихся арестантов гауптвахты.

Оставалось одно – строевая песня. Слова выучили ещё вчера, нужно было посмотреть, как будет получаться в движении. Нашёлся запевала, но строевое исполнение не сразу получилось. Пришлось повторить прохождение с песней несколько раз.

«… Друг на друга пусть и не похожи мы,
Но все пойдем на подвиг любой.
Мы счастье любимой Родины
Связали с собственной судьбой.
Все мы парни обыкновенные
И недаром мы сильны
Той дружбой солдатской верною,
Что побеждала в дни войны …»

Мне даже в голову не могло прийти, что всю нашу «репетицию» строевого исполнения песни из окна своего кабинета наблюдает начальник училища.

За пять минут до назначенного времени, явился в приёмную начальника училища. Там уже находился майор, – вероятно, начальник учебной части, с которым мне было приказано явиться на собеседование.

Я представлял себе, что это такое, но проходить его мне не приходилось и на какие вопросы придётся отвечать, оставалось только догадываться… … – Скажите, что это за песню вы разучивали час назад, на плацу, о солдатской дружбе? – начал разговор генерал.

– Обычная строевая песня, я её ещё с первого года службы помню. – Обязательно пришлю музыкантов – пусть подберут музыку, мне очень понравилась. Скажите, старшина, там, где Вы служите, все так учатся строевой подготовке? Твои подопечные за два часа научились большему, чем многие наши курсанты не могут научиться за два года.

– Мы всё – таки в столице службу несём – нам плохо выглядеть нельзя – ни внешне, ни внутри. В большинстве случаев мы всё время на глазах у тысяч людей, в том числе и у иностранцев.

– Да. Выправка и дисциплина чувствуется, у вас на высоте. Скажите, в чём заключается служба вашей части в Москве?

– Обеспечение общественного порядка во время проведения массовых мероприятий и охрана некоторых государственных объектов.

– Охраной заключённых тоже вы занимаетесь?

– Нет, наша дивизия этим не занимается. Для этого существуют специальные конвойные части, – они входят в систему внутренних войск – В праздничных военных парадах ваша дивизия тоже участвует? – Так точно. В военных и в спортивных. В составе одного из полков есть отдельный батальон – парадная коробочка.

– Что значит в спортивных парадах?

– Выделяется необходимое количество личного состава, как правило батальон, одевают в спортивную форму, два – три месяца тренировок и изображаем спортивное общество «Динамо».

– Чем Вы занимались до службы в армии?

– Работал и учился на заочном отделении Уральского политехнического института по специальности «Обработка металлов давлением»

– С техникой имели дело?

– Да, работал подручным на прокатном стане.

– Тяжело приходилось работать и учиться?

– Да. В металлургии везде нелегко.

– Поэтому решили сменить профессию?

– Не интересно. Работа инженеров тоже далеко от творческой – многие уходили из профессии.

– Почему сразу не поступали в училище?

– Собирался в гражданский авиационный ВУЗ, но меня уговорили сдавать экзамены в УПИ. Экзамены проходили в первых числах июля; когда уже поступил, забирать документы и поступать заново просто побоялся, можно сказать, струсил.

– Почему хотели связать свою жизнь с авиацией?

– Когда вижу самолёты, во мне всё замирает, забываю про всё на свете, не могу налюбоваться на их красоту. Мне кажется, что самолёты – вершина инженерной и технической мысли – совершенней техники, чем самолёт, на свете не существует и не будет существовать никогда.

Я знаю, что такое подъёмная сила крыла самолёта, за счёт которой самолёт держится в воздухе, но иногда кажется, что в полёте самолёт словно оживает, становится самым умнейшим живым существом. Это прозвучит банально, но я, почти уверен, что просто люблю самолёты.

– Кто или что определило Вашу любовь к авиации?

– Несколько лет назад я познакомился с одним очень хорошим человеком, авиационным инженером, капитаном, попавшим под «хрущёвское» сокращение, – он так увлечённо рассказывал о самолёте, как о живом, самом лучшем своём боевом товарище. Вероятно, этот человек и посеял в моей душе это зерно любви к самолётам, к авиации. Чуть позже, этот капитан дошёл до Министра обороны и добился возвращения в армию, к своей любимой профессии.

– Как вы узнали о нашем училище?

– Ехал в поезде с двумя лейтенантами, – вашими выпускниками. Они рассказали мне об училище, дали Ваш адрес и настойчиво советовали написать письмо.

– Что они ещё рассказали, эти лейтенанты?

– Сказали, что Вы, товарищ генерал, можете своим приказом разрешить сдать экстерном зачёты и экзамены по общеармейским дисциплинам за первые два года обучения.

Офицеры многозначительно переглянулись между собой.

– Для этого нужно сначала быть зачисленным в училище.

– С Вашего разрешения, буду просить перевода из УПИ в Ваше училище.

– Сумеете сдать все зачёты и экзамены?

– Пока не знаю, хочу познакомиться с программой и нормативами, – тогда я смогу оценить свои возможности и принять решение.

– Толково. Значит так, – генерал поднялся, переходя на официальный разговор. Майор и я тоже встали.

– Оценки в твоём послужном списке весьма хорошие; у меня нет оснований им не доверять. Вчера и сегодня я видел Вас в реальном деле, убедился в Вашей способности самостоятельно принимать верные решения.

Зачёты – по огневой подготовке, строевой, химической, и физподготовке. Всё остальное – по их результатам. Закрепите за ним офицера – пусть тренируется. До двадцатого числа все зачёты должны быть сданы. Всё, можете быть свободны.

– Разрешите идти?

– Идите. Товарищ майор, задержитесь!

Дождавшись, когда дверь кабинета закроется, генерал обратился к майору: – Александр Павлович, возьмитесь сами за этого парня. Запросите через первый отдел его документы из института и готовьте его к сдаче нормативов. Чтобы замполит не ворчал, пусть сдаёт экзамен по истории партии. Пока он в отпуске, привлеките секретаря парткома. Поработайте с преподавателями, чтобы не упирались и не скупились. Он приехал к нам осознанно, такие люди нужны не только нам. Нужны авиации, всем Вооружённым силам. У этого старшины должно всё получиться. Лукину скажите, чтобы до окончания сдачи нормативов на него не рассчитывал – пусть привлекает суворовца – он ему пригодится. Подготовьте приказ – создайте комиссию из преподавателей. Начальник штаба – председатель, замполит и Вы – заместители. Я в утверждающей части. Экзаменационную ведомость – в двух экземплярах. Всё ясно?

– Так точно! Разрешите выполнять?

– Выполняйте, завтра с утра начинайте!..

Вернувшись в казарму, с удивлением обнаружил всю нашу команду одетой в весьма приличную матросскую форму. Пусть не в «парадную», но в чистую и не в штопаную, и у ботинок не отваливается подошва…

Для меня приготовили настоящую уставную форменку и брюки. Даже пришили погоны с двумя «золотыми» нашивками. Поверх формы лежал свёрнутый кожаный ремень с якорем на начищенной до солнечного блеска бляхе… Пришлось тоже переодеться…

– Откуда всё это взялось, – допытывался я у суворовца.

– Не знаю, пришли с обеда, а тут какой-то прапорщик, по морскому мичман, раскладывает по койкам. Велел каждому примерять, если не подходила, менял. Потом полковник, из свиты, сам лично проверял…

– Старую куда дели?

– Приказали оставить у себя, сказали ещё пригодится…

…В послеобеденные полчаса личного времени нашёл того старшину, бывшего помдежа.

– Здорово тебя перекрестили, – засмеялся старшина.

– И перекрестили, и перекроили, и перекрасили… Лучше просвети меня в морских званиях, а то сходу не разберёшься. Без бутылки не поймёшь…

Через полчаса я уже знал, как отличить старшего матроса от старшины. Чем отличаются старшины первой, второй и третьей статьи. Кто такие главстаршина и мичман… Мне «популярно» объяснили чем отличается капитан – лейтенант из плавсостава от капитана береговой службы и в чём разница между капитаном первого ранга и обычным полковником… С большим трудом я сумел понять кто такие контр – адмиралы, адмиралы и вице адмиралы… Единственное, что обнадёжило и обрадовало, что звания офицеров училища не надо «переводить» в морские…

… Ещё с первого года службы я знал что общего между генералами и остальными военными… И у тех, и у других нет просветов и одни зигзаги… Только у первых всё это на погонах, а у других в жизни и службе…

Будем надеяться, что и мы, возможно, когда-нибудь доживём до погон с зигзагами и без просветов… Правда говорят, что блажен тот, кто верует…

Утром следующего дня лейтенант Лукин отправил меня к начальнику учебной части – майору Васильеву…

– Вот Вам два билета, готовьтесь, – майор демонстративно положил на стол знакомый учебник истории КПСС, – я скоро вернусь.

… Кроме института, историю КПСС я «добросовестно» почти три года «изучал» ещё и в роте связи…

Вопросы в билетах были несложные, нужно было только восстановить в памяти некоторые детали – для этого был оставлен учебник.

Минут через сорок, вместо майора в кабинет зашёл капитан; этого времени хватило, чтобы собраться с мыслями.

– Готовы? Рассказывайте!..

Несколько дополнительных вопросов по общеизвестным событиям и фактам не вызвали затруднений. Пока «беседовали», вернулся майор.

– Всё в порядке, мы уже заканчиваем – я доволен, ответы исчерпывающие, заслуживают отличной оценки. – Прекрасно! Можете быть свободным. В понедельник, в 10 часов встречаемся в тире. Из пистолета приходилось стрелять?

– Никак нет, только из «калашникова» – АКМ.

– Вот и потренируемся. Познакомитесь с матчастью. В выходные дни почитайте вот это, – майор подал две книжечки – строевой Устав и Устав караульной и внутренней службы.

… Тир располагался в самом дальнем углу территории училища, и представлял собой отгороженный дощатым забором с трёх сторон участок, длиной в пределах 50-ти и шириной 30-ти метров. Попасть в тир можно было через в дверь в таком же деревянном «сарае» с односкатной крышей, вероятнее всего, служившем огневым рубежом. Однако на двери висел огромный «амбарный» замок. Майор появился минут через тридцать в сопровождении мичмана, начальника тира. Бумажные мишени навешивались на сколоченный из толстых досок щит в половину ширины участка. Такой же щит, только во всю ширину, располагался в самом конце тира.

Я был несколько разочарован аскетизмом оборудования тира. Такой примитивный тир был у нас в школе. Не было ни механизированных или подвижных мишеней, не было и оптических приборов для оценки и корректировки стрельбы. Военному училищу можно было бы иметь более солидное стрелковое заведение.

Пока мичман развешивал мишени на ближнем щите, майор объяснял приёмы и правила стрельбы из пистолета Макарова – ПМ. Убедившись, что начальник тира ушёл из зоны поражения, майор подал мне свой пистолет – Твоя мишень левая крайняя. Плавно нажимаю на спусковой крючок. Отдача при выстреле чуть не выбила пистолет из моих рук, но, с трудом, всё же удалось удержать его. Двумя руками удерживая рукоятку, выстрелил ещё два раза. Забрав у меня пистолет и вложив его в кобуру, майор и я со старшиной пошли к мишеням.

– Для начала, неплохо – две семёрки и восьмёрка – двадцать два – хорошо. Долго целился, рука устала и начала дрожать.

Ещё три раза выходил на огневой рубеж, но улучшить свой первый результат так и не смог.

После стрельбы, майор показал очерёдность разборки и сборки, правила чистки и смазки пистолета. Ближе к обеду я уже довольно быстро управлялся с «макаровым»

– На сегодня хватит. Завтра один подход пристрелочный, второй – контрольный Зачёт по лучшему результату. Матчасть – зачтено.

– Скажите, товарищ майор, где курсанты из «калаша» стреляют?

– Одиночными, по мишеням на очки, – здесь, на 25 метров; упражнения – два раза в год, на стрельбище соседней части.

– Что входит в упражнение?

– Очередью из двух – трёх выстрелов, на сто метров, по мишени в человеческий рост. Первой очередью – «отлично», второй – «хорошо», третьей – «удовлетворительно». Какое упражнение вы выполняете?

– Для спецподразделений – та же мишень, плюс вторая мишень – пулемётчик. По второй мишени – в противогазе. На всё упражнение – десять патронов. – Не слабо. Сейчас из «АК» стрелять не будешь – они все на складах. Начнутся занятия, сдашь в процессе учёбы. Разборку и сборку сделаешь на учебном, завтра, в 10. Уставы повторил? В 15 приходи в строевую часть…

В назначенное время, в отглаженных брюках и форменке, начищенных, до блеска, ботинках, в сверкающей золотом, медной бляхой поясного кожаного ремня, стоял на пороге кабинета начальника строевой части – майора Кузнецова.

– Разрешите? Товарищ майор! Старшина третьей статьи Полянский прибыл для сдачи экзамена по Уставам Советской Армии.

Начальником строевой части оказался майор, первым встретивший меня, будучи дежурным по училищу.

– Ты чего вырядился, как на парад? – удивился майор.

– У нас так принято – к начальнику строевой части являться в парадной форме.

– Зачем?

– Не знаю. Говорили, если ему не понравился внешний вид, он мог прямо из кабинета отправить под арест.

Майор смотрел на меня, как на сумасшедшего.

– Значит, серьёзно решил получить профессию авиационного инженера? Признаться, при первой нашей встрече, решил, что просто хочешь отдохнуть от службы. Почему сразу не поступил в училище – сейчас бы уже заканчивал учёбу?

– Так получилось, долго рассказывать.

– Что сейчас заставило тебя после срочной службы пойти в училище?

– Потому, что четыре года назад совершил ошибку – лучше сейчас её исправить, чем потом – никогда.

– Почему выбрал авиатехническое, а не другое, например, танковое или ракетное?

– Встретил очень хорошего человека, бывшего авиационного инженера.

– Почему бывшего? Кто такой?

– Попал под сокращение в 59 году, капитан Шантуров.

– Владимир Георгиевич? – теперь я вспомнил имя и отчество своего старого наставника.

– Да. Вы знаете его?

– Знал, служили вместе – я молодым техником, – он уже был старшим техником эскадрильи. Где и как ты с ним встретился?

Я рассказал, как познакомился с ним, как он хотел, чтобы я пошёл учиться в авиатехническое училище и, как обижался на меня, когда не послушал его совета.

– Где он сейчас, не знаешь? – Нет, не знаю. Знаю, что в 1964 году, после отставки Хрущёва, вернулся в армию, а куда – неизвестно. Он говорил тогда, что едет в Москву, в распоряжение управления кадров главного штаба ВВС.

– Да, мир тесен, – не знаешь, кого и как потеряешь, и кого и где встретишь. Ладно, ты в караулы ходил? – Нет, роту связи в караул не привлекают. В оцеплении по периметру и дневальным в автопарке – приходилось. Дежурным и дневальным в роте – неоднократно. – Дежурным я тебя видел – службу знаешь. Правильно сделал, что всё взял на себя и суворовца подключил. Надо было меня разбудить. Я потом сержанту шею намылил – хорошо, что до генерала не дошло – досталось бы нам обоим на орехи. Всё. Иди. Скажешь майору Васильеву, что Уставы ты сдал. Надеюсь, кто такой часовой – знаешь? – Часовой – это «труп», завёрнутый в тулуп, выставленный на мороз и повёрнутый в ту сторону, откуда должна прийти смена.

– Вот именно.

– Когда прибыть для сдачи строевой подготовки?

– Приёмам с оружием тренироваться надо?

– Нет, товарищ майор, не надо – этим у нас владеет весь личный состав, до последнего писаря.

– Договаривайся с Лукиным, я ему скажу.

Утром следующего дня, придя в тир, обнаружил, что меня уже ждёт мичман Журавлёв, несмотря на то, что явился я раньше назначенного времени. Мишени уже были развешены – ждали майора. Вместо него пришёл незнакомый мне капитан, – начальник тира доложил о готовности к стрельбам.

– Майора Васильева не будет – начинайте без него. Подпишешь его мишени. Принесёшь их мне… Давай я сам попробую, – капитан вытащил свой «ПМ». Практически, не целясь, очередью, как из автомата, капитан разрядил свой пистолет… Семь отверстий и одно в середине между ними, расположились строго в центре мишени.

– Восемьдесят. – произнёс капитан, даже не взглянув на принесённую старшиной мишень. – Сможешь так? – капитан вставил новую обойму, протягивая мне оружие. Бывший мой командир взвода, лейтенант Громов, виртуозно владел оружием, но такого я не видел. Если мне не изменяет память, он выбивал семьдесят восемь очков из восьмидесяти.

Спортивный азарт напрочь выбил из меня все волнения и страхи. Естественно, стрелял одиночными и шестьдесят очков я настрелял.

– Всё. Больше не надо. Зачтено, оценка «отлично». Мичман, подпиши мишень. Давай я распишусь, – капитан направился к выходу, но остановился возле лежащего на столе учебного «АК».

– Сергей Петрович, завяжи мне глаза, – с завязанными глазами, капитан разобрал и собрал автомат за тридцать секунд – двенадцать при разборке и восемнадцать на сборке.

– Теперь ты, – капитан уступил мне место за столом. С открытыми глазами, мне хватило сорок пять секунд, – девятнадцать на разборке и двадцать шесть на сборку. Нормативов на этот вид соревнований не существует, но для споров на «масло» для третьего года службы – это весьма неплохо.

– Всё. Зачтено. Закрывай свою богадельню, мичман. – Капитан ушёл, не оглядываясь.

– Кто это был? – спросил я у старшины, когда капитан удалился на приличное расстояние. – Капитан Терехин, преподаватель огневой подготовки, чемпион Прибалтийского округа по стрельбе. Садись перекурим, а то тебя снова начинает трясти, – успокойся и иди к себе, в казарму, к лейтенанту Лукину…

… В канцелярии эскадрильи Лукин протянул мне учебник противохимической подготовки и вложенный в него, листок бумаги.

– Здесь вопросы. Садись и занимайся, подготовь конспект. Завтра, в 10, в кабинете «химии» – теория, в 15 – нормативы.

Обозначенные вопросы были простыми, но вполне конкретными; их знание имело практическое значение, позволяло правильно ориентироваться в полевых условиях. Непременными были вопросы устройства и правила пользования противогазом, вопросы классификации, особенностей, способов доставки и правила защиты от отравляющих веществ…

Все эти вопросы, в упрощённых вариантах, изучались ещё в первые месяцы срочной службы, при прохождении курса молодого бойца. В дальнейшем, на курсах радистов и в роте связи эти вопросы повторялись вскользь, между прочим, на изредка проводимых практических тренировках. В конце службы, многие детали просто выветрились из головы.

Усиленные тренировки перед поездкой, придавали определённую уверенность успешной сдачи экзамена, ибо решающее значение всегда имели результаты сдачи нормативов. Но теория…? Восстановить в памяти хоть и несложного, но мало и давно изучаемого материала, за один вечер, было просто нереально. В таких случаях, всегда делал для себя конспект. Составление конспекта и зрительная память позволяли лучше запомнить изучаемый материал… Кабинет «химии» находился в подвальном помещении здания училища.

Неприветливого вида капитан, молча выслушал мой доклад о явке на экзамен, абсолютно равнодушным взглядом оглядел меня.

– Срочник? Какой номер? – Понятно, что речь шла о номере противогаза.

– Второй, – капитан, не проронив ни звука, подал сумку с противогазом.

Принимая противогаз из рук капитана, первым делом незаметно проверил отверстие в днище коробки – оно было открыто, значит можно одевать. Это первое правило. Опыт службы меня не подвёл. Собираясь на экзамен, я предполагал, что одной теорией дело может не обойтись и оделся в стираную «робу».

Второе правило… Не успел повесить на себя сумку, – команда «Газы». Этот приём мне тоже знаком и я был готов к нему. «Две» секунды, и кусок резины – на моей голове…

– Отбой. – Капитан не ожидал такой быстрой реакции, – не скрывал своего удивления и удовлетворения. Уложив противогаз в сумку, я не отдал его капитану, несмотря на протянутую руку, только поправил на себе. Это было третье неписанное правило солдата – на занятиях по «химии» противогаз должен быть всегда с собой и наготове.

– Садись. Где твои вопросы? – Капитан даже не взглянул на бумагу, вероятно, он сам её писал. – Конспект сделал? Давай его сюда.

На этот раз капитан смотрел бумаги более внимательно – проверял, писал ли я его по памяти, или списывал с учебника. Как надо готовить подобные вещи, усвоены мной ещё в институте. Если с учебника, значит шпаргалка, если по памяти, значит это твоё «сочинение»…

… – Что надо делать, если увидел взрыв атомной бомбы?

Такого вопроса нет ни в одном учебнике, ни в одном наставлении и пособии. Соответственно, нет и ответа. Вопрос для солдат – первогодков. Первогодок, не зная вопроса, начинал мучительно вспоминать нужный ответ, и не найдя его в своей голове, терялся, начинал нести всякую ерунду, вызывая хохот окружающих, теряясь ещё больше…

… Есть команда – «вспышка справа» (слева, откуда угодно). Ничего отвечать не надо. Надо плюхнуться на землю, лицом вниз, ногами в сторону воображаемого взрыва и закрыть голову руками. Больше ничего делать не надо. Лечь и лежать… Такой команды не прозвучало…

Я не первогодок. Ответ на этот вопрос я знаю, – неужели капитан снова проверяет меня? Ладно, прикинемся дурачком.

– Нужно срочно найти старшину, взять у него совершенно новую простынь, быстро завернуться в неё, и медленно, медленно, ползком двигаться в сторону кладбища.

Открытый рот, вытаращенные глаза, говорили о том, что капитан либо не ожидал такого ответа, либо вообще его не знал. Затянувшееся молчание подтверждало мои предположения.

– Почему но-вую? Почему мед-лен-но? Почему пол-зти? – Капитан медленно, сбиваясь и заикаясь, с трудом выговаривая слова, пытался понять и осмыслить мой ответ.

– Новую, потому, что чистую – для смягчения светового излучения;

медленно, – чтобы не создавать панику среди гражданского населения;

ползком, – чтобы уменьшить действие ударной волны, в сторону кладбища – чтобы нести потом было не далеко.

Осознав бессмысленность заданного вопроса и таких же глупейших ответов, капитан затрясся в беззвучном хохоте. С огромным трудом, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться во весь голос, капитан прикрыл рот ладонью. От напряжения у него выступили на глазах слёзы – он судорожно искал платок, чтобы их вытереть. В промежутках между приступами смеха он пытался что-то написать на моём конспекте, с трудом удерживая ручку. Наконец расписался и подал мне лист бумаги.

– Отдашь майору Васильеву. Свободен.

– Разрешите вопрос, товарищ капитан?

– Что ещё?

– Мне приказано в 1500 явиться к Вам для сдачи нормативов.

– Свободен. Там всё написано. Иди, наконец, отсюда!

– Есть! Идти отсюда!

В левом углу конспекта, вкривь и вкось, трясущейся рукой капитана было нацарапано – «Всё сдано. Теория и нормативы – отлично».

Вернувшись в казарму, передал лейтенанту учебник и конспект с «резолюцией» начхима. Взглянув на подпись капитана, Лукин изумлённо посмотрел на меня.

– Не может быть! Отлично он ставит только самому себе, и то не всегда. Ты войдёшь в историю училища – первый, кому он поставил отличную оценку. Как тебе это удалось?

– Солдатская смекалка. Мы договорились с ним, что это останется нашим с ним секретом. Товарищ лейтенант, майор Кузнецов приказал Вам принять у меня экзамен по строевой подготовке.

– Я знаю. Завтра у тебя физподготовка. После обеда, если будут силы и желание, проведём тренировку в паре с Егоровым. Вдвоём у вас должно хорошо получиться, заодно молодёжь увидит, к чему нужно стремиться.

– Форма одежды?

– Парадная обоим. Сегодня, после обеда, познакомлю тебя с «начфизом»

«Начфизом» оказался старший лейтенант Швецов – я с ним уже встречался, когда он, будучи дежурным по училищу, был в свите генерала, заставшим спящим наш «цыганский табор» и вечером проверяющим дежурство. Высокий, стройный, он напоминал мне моего взводного – старшего лейтенанта Данилова.

В спортзале, в спортивной форме с эмблемой «КС» – «Крылья Советов», он исполнял фигуры высшего «пилотажа» на кольцах.

Наше появление не отвлекло его от этого занятия. Закончив каскад фигур, он птицей исполнил соскок со снаряда, чётко приземлился и только тогда подошёл к нам.

– Вот, привёл к тебе на экзекуцию, – офицеры обменялись рукопожатиями, – я рассказывал тебе о нём. – Мы с ним тоже встречались. Спасибо, что отвлёк генерала, иначе за твой «табор» я такого «фитиля» мог схватить, что до сих пор бы икалось…

… – Почему в парадной форме явился в спортзал? Где твоя спортивная форма? – допытывался физрук, когда Лукин ушёл.

– Спортивную форму нам выдают только на праздничные спортивные парады, а в вещевом довольствии у нас спортивной формы нет.

– Как нет, в чём же вы занимаетесь?

– В этом и занимаемся, я снял с себя ремень – форма № 3.

– Какими видами спорта вы занимаетесь в этой форме № 3?

– В основном, метанием пирожков и прыжками в сторону.

– А если серьёзно?

– А если серьёзно, то с марта по декабрь и с января по февраль следующего года мы это с себя не снимаем. Через день да каждый день, с утра до вечера на службе.

– Что же это за служба такая?

– Всё, начиная от футбольных матчей до встречи различных правительственных делегаций. По телевизору видели – после военных парадов идут колонны спортсменов со всякими выступлениями? Это мы и есть, только в этой самой спортивной форме. Батальон – в сине-голубой, динамовской; батальон таманцев – в форме ЦСКА; еще чей-то батальон – в спартаковской; в остальных – кто его знает. После парада форму отбирают.

– В динамовской – это милиция?

– Мы и есть милиция, только срочной службы – внутренние войска МВД, – брюки синие – милицейские, верх зелёный, – армейский.

– А футбол здесь причём?

– На все матчи нас на первый ряд рассаживают, чтобы болельщики с трибун на поле не выскакивали и драк не затевали. Потом живые коридоры выстраиваем, от выходов со стадиона, до входов в метро, под лошадиными мордами и задницами, чтобы толкучки не было. Так, почти каждый день. Спортивные расчёты на Первомай в конце января тренировки начинают; на Октябрьские – с июля. Вот весь наш спорт. В перерывах – строевая, огневая специальная подготовки.

– У вас что и спортзалов нет?

– У нас в полку нет. Перекладина в середине казармы и брусья в углу коридора – вот и весь спортзал. В остальных полках – не знаю.

Лично у нас в роте связи – каждый день соревнования – по переноске тяжестей на время и расстояния.

– Как это?

– Очень просто. Радиостанцию в 36 кг за спину и пошёл. Два, три, часа с мотострелковыми ротами. Или на службе, с командирами батальонов во время парадов – в семь утра уже на Площади, в пять вечера – ещё на Площади. Куда командир, туда и ты с ним.

– Хорошо, хоть какая-то физподготовка у вас есть?

– Есть. Десять раз подтянуться на перекладине; на брусьях – переворот. Физзарядка – по утрам, если погода позволит, иногда три километра – ефрейторский круг, если старшине не лень. Зимой – лыжи, 10 км. Редко.

– Почему ефрейторский?

– На нём курсантов сержантской школы каждый день по утрам в полной боевой выкладке гоняют.

– Понятно… На перекладине десять раз подтянешься?

– Подтянусь… Раз, два…, Пять, …Десять, …Двенадцать. Всё …

– На брусьях?

– Сделаю.

– К снаряду!.. Подстраховать?

– Не надо.

… – Молодец!

– Стометровку за сколько пробежишь?

– Не знаю. Секунд за 12, наверное…

… – На старт! Внимание! Марш!.. 11, 7. В сапогах. Пойдёт. Доложи Лукину, пусть несёт ведомость. Имей в виду, если будешь у нас учиться, сам буду тренировать тебя, пока мастера спорта из тебя не сделаю.

– Спорта или спирта?

– Что быстрей получится.

Лейтенант Лукин появился только к вечеру. Доложился ему о результатах «тренировки» в спортзале Договорились о переносе на завтра занятия по строевой подготовке.

Занятие по строевой подготовке лейтенант Лукин проводил по весьма своеобразной методике.

Сначала он сам показывал приём перед строем. Затем, это же самое, делали мы с Егоровым, сначала в отдельности, доказывая, что всё это не так сложно и вполне достижимо. Потом в паре, обозначая в синхронности, красоту и величие его величества строя.

Для большей наглядности, этот же приём проводился в замедленном темпе. После этого, каждый повторял приём в таком же медленном темпе, оттачивая положение рук и ног. При достижении приличных результатов, весь приём демонстрировался в обычном, строевом режиме. Сначала в одиночном, затем в групповом исполнении. Таким образом отрабатывался каждый приём.

– Прямо…, Налево…, Направо…, Кругом…., Левое плечо вперёд…, Правое плечо вперёд…, в колонне…. В шеренге…

Незадачливым и неловким приходилось руками устанавливать положение их рук и ног.

После перерыва – повторение и закрепление результатов.

Далее обучение приёмов с оружием. По той же методике.

– Автомат на грудь!… За спину!… К ноге!… На плечо!… Оружие положить!.. Учебных «АК» было всего два. Обучать приёмам с оружием нужно было каждого в отдельности. «АК-47» почти на полтора килограмма тяжелее «АКМ», и буквально через полчаса автомат вываливался из моих рук. Об усталости нельзя даже подумать, нельзя даже подать виду. Егоров был мне не помощник – в суворовском училище приёмам с оружием не учили, полагая, что для подростков тяжело.

Второй перерыв. Снова закрепление результатов. Прохождение строем. Шеренгой…, Колонной…, Приветствие командиров… Прохождение парадным строем… Три часа подряд. Зачем?

Если это занятие для меня, – мне это не нужно. Лично я зачёт по строевой сдал бы даже после часовой тренировки, приноравливаясь к требованиям лейтенанта. Я не понимал, зачем Лукину нужно было гонять молодых – они ещё не курсанты. Воспитательный приём – предупредить или напугать? Подчинить своей командирской воле? Кого? Зачем?…

Ещё с первого дня пребывания, внушал ребятам, что, как только они станут курсантами, командир станет для них всем: отцом и матерью, судьёй, прокурором и защитником вместе. Его слово – закон. От командира будет зависеть – казнить или миловать. Это надо зарубить себе на носу – принять, как аксиому. Самое главное – научить себя подчиняться командиру.

Необходимо научиться уважать командира, хотя бы внешне и никогда, ни в коем случае, не спорить, не пререкаться с ним. Для курсантов офицерских училищ это особенно важно – очень скоро они сами станут командирами.

Заставить человека подавить свой характер, свои интересы и желания, научить автоматически, не задумываясь, выполнять все команды и приказания командиров – потерять себя, раствориться среди остальных, слиться воедино, стать одним целым со всеми – вот основная задача строевой подготовки.

Всё остальное – эта шагистика, эта завораживающая красота парадных колонн, весь этот внешний антураж строя – это только метод достижения основной цели.

… Если эта инсценировка для меня – так я уже прошёл эту науку. Подчинять, предупреждать и пугать меня не надо – пуганный ещё три года назад. Может он получил такой приказ или знает нечто такое, чего не знаем мы с Егоровым? Володя тоже в недоумении – пытается прояснить свои сомнения, но я знаю ещё одно правило – не обсуждать приказы и действия командиров. Ни своих, ни чужих! Ни с кем! Никогда!

Надеясь, что до обеда занятие закончится, я глубоко ошибался. После обеда лейтенант приказал выяснить, у кого есть музыкальные способности и голос. Оказалось, что Егоров в детстве учился в музыкальной школе; он помог выполнить это приказание. Набралось пять человек, вместе с Володей. В 15 часов Лукин выстроил нас на плацу. Рядом с «правительственной» трибуной нас ожидал оркестр. Предстояло исполнить строевую песню при прохождении строем. Для начала, наш «квинтет» исполнил песню отдельно от нас, – оркестр подбирал мелодию, затем всей «эскадрильей». Запевать было приказано нашей пятёрке. После двух – трёх попыток, оркестранты дали «добро». Первый проход – тренировочный – для них и для нас…

Первый блин – комом. При прохождении под музыку молодые юноши не выдержали темпа парадного шага – 120 шагов в минуту. Договорились с оркестром  – они уменьшили темп.

После третьего прохода стало получаться. Четвёртый раз лейтенант сам возглавил колонну – я в первой шеренге. Получилось.

Перед следующим проходом Лукин зашёл в штаб – вход находился напротив трибуны. Пока его не было, вывел колонну на исходную позицию.

Вслед за лейтенантом из штаба вышла группа офицеров, человек 10 – 12, во главе с начальником училища. Поднявшись на трибуну, он огляделся, посмотрел в нашу сторону, на музыкантов. Убедившись в готовности, кивнул головой. Дирижёр оркестра, высоко подняв дирижёрскую палочку, замер – это послужило сигналом для нас.

– Эскадрилья!.. Строевым… Шагом… марш! Первые звуки марша синхронно совпали с командой лейтенанта.

– Запевай!.. Пять молодых голосов звучали в унисон, громко и звонко

В годы мирные, как в дни военные
Подруг любимых нам не забыть.
Мы парни обыкновенные
Умеем верить и служить…

У самой трибуны весь «хор» дружно подхватил припев.

Пройдя трибуну, лейтенант вышел из строя, остановился возле трибуны, повернулся, взял под козырёк – мы продолжали движение. Песня закончилась на краю плаца. Умолкла музыка. На всякий случай, повёл строй обратно, на исходную позицию.

– Эскадрилья! Равнение налево! – Проходя мимо трибуны, строевым шагом с поворотом головы, приветствовали находящихся там офицеров. Остановив строй, генерал со свитой спустились с трибуны.

– Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! – В присутствии лейтенанта, занял своё место на правом фланге. Вся генеральская свита подошла к нам.

– Спасибо! Молодцы, ребята, – генерал совсем не по-уставному поблагодарил строй.

В первую секунду и я, и лейтенант растерялись от такого неуставного приветствия, но быстро пришли в себя. – Ура! Ура! Ура! – трёхкратное «ура» прозвучало не очень стройно, но от души… – Младший сержант Полянский! Выйти из строя!..

… Отвыкший за неполные полмесяца такому к себе обращению, … до меня не сразу дошло, что это относится ко мне…

… За успешную сдачу экзаменов, от лица службы объявляю благодарность!

– Служу Советскому Союзу!..

… – Лейтенант! Уводите людей. На сегодня хватит. Отдыхайте.

Получив команду, Лукин повернулся ко мне

– Командуйте…

… – Товарищ лейтенант. Вы завтра будете?

– Да. В чём дело? – У меня завтра последний день командировки; в субботу я должен либо уехать, либо…

– Всё понятно. Завтра решим…

На следующий день лейтенант Лукин появился около двенадцати часов дня в не очень хорошем настроении.

– В 1300 к майору Васильеву, – процедил он сквозь зубы, даже не ответив на приветствие.

– Есть, к майору Васильеву! …

… – Что Вы не поделили с Лукиным? – майор с порога удивил меня вопросом.

– С Лукиным? Я от неожиданности опустился на стул, даже не получив разрешения, – ничего, абсолютно ничего. Позавчера, я его почти не видел, вчера целый день занимались с ним строевой, почти не разговаривали, а делить мне с ним вообще нечего. Честное слово, товарищ майор!

– Почему он настаивает на твоём отъезде?

– Понтия не имею… Может он предполагает, что я мешаю ему командовать так, как он считает нужным, или обиделся, что генерал мне объявил благодарность, а ему нет?

– Я тоже так считаю. И генерал так думает. Он очень не хочет тебя отпускать, но ещё не пришли твои документы из института, чтобы можно было оформить приказ о твоём зачислении переводом. Чтобы не сталкивать вас лбами, генерал принял решение уступить Лукину, но ему это очень дорого обойдётся. Как только придут твои документы, сразу же пришлём вызов, может даже нарочным. Оставляй свой точный адрес и как к вам добраться… Возьми мои телефоны, служебный и домашний. Третий телефон – приёмная генерала; четвёртый – дежурного. Понадобится – звони… Здесь твои документы и немного денег на дорогу. Этот пакет – лично командиру полка – майор подал опечатанный конверт плотной белой бумаги – сам передай в руки.

– Есть, доставить в руки.

– Когда поедешь?

– Сегодня вечером. В воскресение днём буду на месте.

– Счастливо доехать. Думаю, что не позднее первого числа, увидимся снова. Удачи тебе!




Реутово – 3. Июль 1967 г


К середине дня добрался до «дома». Выходной день – надлежит доложить дежурному. В дежурке, кроме дежурного и его помощника, командир полка и начальник штаба. Отступать было некуда – вошёл. Спросив разрешения, обратился к дежурному: – Товарищ капитан! Младший сержант Полянский прибыл из командировки в город Даугавпилс без замечаний. Разрешите пройти в роту?…

– Как съездили, сержант? – полковник перебил дежурного. – Успешно?

Зачислен?

– Сдал нормально все зачёты. Приказа о зачислении пока нет – не пришли документы из института. Когда будет приказ, пришлют вызов. Вам пакет, товарищ полковник. Приказано вручить лично. Разрешите?

Полковник взял в руки пакет, намереваясь его вскрыть, но передумал.

– Потом посмотрю, надеюсь, плохого ничего нет?

– Не могу знать – вручили перед самым отъездом. Разрешите идти?

– Идите.

Несмотря на выходной день, в роте царило большое оживление. Сначала я решил, что собираются на очередную службу, но все были в Х/Б, парадную форму никто не готовил. Пошёл докладывать старшине, но он отправил меня в канцелярию – докладывать командиру роты.

Кроме командира роты, в канцелярии находились все офицеры – командиры взводов и старшины-инструкторы. Пришёл начальник связи полка, майор Медведев. Получив разрешение, обратился к командиру роты.

– Товарищ старший лейтенант! Младший сержант Полянский прибыл из командировки без замечаний… Доложил о пакете для командира полка.

– Тебя там что, не кормили? – замполит повернул меня к зеркалу – одни скулы и нос торчали на почерневшем от загара лице, и мундир висит, как на вешалке.

– Кормили, хорошо кормили. Целыми днями строевой занимались.

– Экзамены сдавал? Собеседование прошёл?

– Всё нормально, собеседование прошёл, все экзамены сдал, получил благодарность генерала – начальника училища. Жду приказа о зачислении. Разрешите вопрос?… По какому случаю большой сбор?

– Завтра штабные учения с выездом.

– Разрешите участвовать? Может в последний раз?

– Наш взвод не едет, только 118-й и 125-й.

– С ним и поеду, надеюсь, лейтенант Захаров не будет возражать?

– Не буду. Иди собирайся, скажи Проценко – я приказал.

С огромным удовольствием переоделся и стал собираться. 118-й взвод – это мой бывший взвод, в котором я прослужил почти два года. Там остались трое моих друзей – моих одногодков, с которыми я смогу провести время. Туда я и направился.

– Ты где пропадал? Умотался неизвестно куда, никому ничего не сказал.

Исчез, тоже друг называется, ушёл в другой взвод и забыл старых друзей?

– Что вы, ребята. Я по вам очень соскучился. Куда я ездил и где был – пока военная тайна. Придёт время, – всё узнаете.

– Где так загорел? В Африке был?…

Наш трёп прервал лейтенант Захаров.

– Вот где ты спрятался. Его ищут по всему полку, а он тут болтается. Бегом в канцелярию, к командиру роты.

В канцелярии, все трое – Медведев, Данилов и Китаев сразу же взяли меня в оборот.

– Признавайся, что ты натворил там?

– Где там?

– В училище, куда ты ездил.

– Ничего не натворил. Что случилось?

– Позвонил дежурный из штаба – полковник требует нас к себе, на «ковёр». Сказал по поводу твоей поездки. Сиди в роте и никуда не отлучайся – вдруг понадобишься.

– На всякий случай «подмыться»?

– Не надо, если что, мы сами «ототрём»

– Товарищ полковник! Командир и замполит роты связи по Вашему приказанию прибыли! – майор Медведев, сделал шаг в сторону, пропуская офицеров. В кабинете уже находились начальник штаба, замполит полка и капитан, начальник строевой части.

– Проходите, садитесь … Вы в курсе? – дождавшись, когда офицеры расселись с левой стороны стола, полковник подал скреплённые с белым конвертом несколько листов бумаги.

Майор Медведев, по старшинству, принял бумаги, прочитал, передал другим офицерам.

– Никак нет. Доложил, что прибыл без замечаний, но без подробностей. Подробности отложили на потом, после окончания учений.

– Как вам это нравится?

– Такое не может не нравится, но ожидать от него таких достижений мы не только не могли, нам даже в голову такое не могло прийти. Мы ему младшего сержанта присвоили только по условию начальника училища.

– Получив эти документы, я поднял его личное дело, – полковник взял со стола папку – ни одного взыскания, есть благодарности, письмо родителям, но, неужели, за три года службы не заслужил ни отличника Советской Армии, ни отличника службы ВВ?

– Значит, очередь не дошла, были лучшие, – Китаев пытался оправдаться.

– Это у Вас, замполит, до него очередь не дошла. Плохо знаете своих людей, их возможности – вступил в разговор замполит полка. Вы первые должны распознать человека и помочь ему раскрыть все его способности.

– Это и Вам упрёк, товарищ командир роты. Вы же перевели его к себе во взвод полгода назад – плохого солдата не взяли бы?

– Не взял бы, товарищ полковник, виноват.

– Значит, интересовались у лейтенанта Захарова о нём?

– Интересовался, товарищ полковник, так его и характеризовал командир взвода. Служит, как все. Ничем особо не выделяется, звёзд с неба не хватает, но замечаний к нему, действительно, особых не было.

– Что же хотели от человека, которого оторвали от студенческой скамьи? Много у нас в полку студентов? – полковник обратился к строевику. – Двое. Ещё один у Вас в приёмной сидит.

– Вот видите. Ему учиться надо, а не звёзды с неба хватать. Звёзды вам нужны на погоны, а ему отслужить и вернуться, продолжить учёбу. Дома и в институте, у него не спросят, были у него знаки солдатской доблести или нет, а Вы, замполит роты, завтра могли бы похвастаться тем, что был в роте солдат – студент из института – отличник боевой и политической. Я тоже виноват, что не обратил на это внимание, когда Вы его представляли, а чужой генерал обратил и задал, естественно, вопрос – почему так? Где он сейчас?

– В роте, товарищ полковник.

– Вызовите сюда, – полковник кивнул на дверь, – пока его ищут, давайте решать, что будем делать. В стороне мы остаться не можем – вызов может появиться в любое время. Думайте, – командир дивизии уже полностью в курсе дела, приказал организовать всё по полной программе – не каждый день нас благодарят чужие генералы, скорее, наоборот, чаще матерят.

– Всё хорошо, что хорошо кончается, – замполит полка сгладил ситуацию, – этот младший сержант достойно представил дивизию, не ударил в грязь лицом, в отличии от всех нас.

– За это комдив и приказал отметить по полной программе…

… – Разрешите? Товарищ полковник, младший сержант Полянский по Вашему приказанию прибыл! – Я стоял на пороге кабинета, абсолютно не понимая, зачем понадобился командиру полка.

– Расскажите, младший сержант, как ты так отличился?

– Ничем я не отличался. Проходил собеседование у начальника училища. Сдавал экзамены, зачёты, помогал командиру звена – делал всё, что нужно было, что было приказано, делал так, как учили, делал всё как умел. Больше ничего. Разрешите получить замечания?

– Нет никаких замечаний. Всё хорошо. Молодец! Скажи, где твои знаки солдатской доблести?

– Нету, не заслужил, наверное, или очередь не дошла.

– Всё понятно. Можете быть свободным.

– Разрешите идти? …

… – Значит так. Вам, капитан – срочно подготовить приказ от имени командира дивизии на благодарность, звание сержанта и ценный подарок. Задним числом, к прошедшему дню дивизии – на отличника СА и ВВ. Замполит не возражает?… Правильно. С комдивом и политотделом согласовано. Вам, товарищи старшие лейтенанты, – организуйте в подарок от всех нас курсантские погоны и офицерскую фуражку, соответствующую училищу. Не забудьте письмо с поздравлением. Всё. Все свободны.

Вернувшиеся через час офицеры, с весьма озабоченным видом прошли мимо меня, ничего не сказав. Задавать вопросы сам я не стал, не рискнул; подождал минут десять, предупредил дежурного по роте и ушёл со всеми в автопарк готовиться к завтрашнему выезду …

Выехали мы, едва за окнами забрезжил рассвет, и через два часа прибыли в район учений.

Вакантная должность старшего телеграфиста, на которую меня определили, обязывала обеспечить работу антенного хозяйства. Учитывая условия учений, развернули направленный диполь между двумя соснами, на высоте около пятнадцати метров. Настроили радиостанцию, достаточно быстро установили двухстороннюю связь, открыли радиовахту. Всё шло своим чередом – менялись вахтенные радисты, обмениваясь учебными радиограммами. Свободные от вахты занимались каждый своим делом – кто прогуливался по лесу, лакомясь земляникой, кто просто дремал. Когда стемнело, развели небольшой костер, уселись возле него, судача обо всём и ни о чём, в основном, о доме, о предстоящем «дембеле»…

Внезапно, в полночь, связь пропала. Пропала полностью. Естественно, никто не спал. Офицера с нами не было и вся ответственность легла на старшего сержанта – начальника радиостанции. Восстановить связь – дело его чести. Следуя неписаному закону, искали причину у себя. Проверили работу передатчика – работает; проверили и заново провели настройку – не помогло. Проверили основной приёмник, включили запасной – переносной – безрезультатно. Сигнал на выходе передатчика есть, связи нет. Мы никого не слышим, – слышат ли нас – не знаем. Чуть рассвело, взял монтёрские «кошки», полез на сосны проверять целостность антенны: – цела и сигнал через неё проходит. Кажется, проверили всё – связи нет по-прежнему. Где ещё искать, что ещё делать, что проверять – не знаем…

В шесть часов утра, также внезапно, как прекратилась, связь полностью возобновилась. В чём была причина, так и не выяснили. Без всякого настроения, доработали до вечера. Получив условный сигнал, свернулись и поехали домой…

Днём следующего дня собрались на разбор «полётов». Всё гениальное – просто! Оказывается, в полночь должен был произойти переход с дневных частот на ночные. Факт остаётся фактом, но условный сигнал о переходе, мы прозевали. От «повешения» нас спасло то, что наш корреспондент, не получив от нас подтверждения, перешёл на ночную частоту. Это был формальный предлог нашего «спасения». Оказывается, наш начальник радиостанции знал, что такой переход должен произойти, знал и ночную частоту, но… Странно, но он тоже заканчивал третий год службы. Забыл? Вероятно… Свою порцию «фитилей» получил каждый, но учения для того существуют, чтобы учиться – на своих и чужих ошибках.

Лично я запомнил этот инцидент на всю жизнь, ибо он ещё раз подтверждал непреложную истину, что ошибку надо искать только у СЕБЯ, только в СЕБЕ…

Эти два дня никакой ясности в моё положение не принесли – чувства неопределённости и беспокойства не покидали меня. Не было никакой ясности и в причинах вызова офицеров и меня к командиру полка – вероятно, это было связано с содержанием переданного мной пакета, но о чём шла в нём речь, я естественно знать не мог.

Меня не беспокоил вопрос зачисления или отказа – вины за собой я никакой не чувствовал. Единственно, что меня волновало – судьба моих документов из института. Если их запросили по линии первого отдела, то почему их так долго нет? Фельдегерская связь работает оперативно и безупречно. Или кто-то темнит?…

… После разбора «полётов», все участники отправились в автопарк приводить в порядок станции после выезда…

Вернувшись из парка, обнаружили затеянную старшиной генеральную приборку. Командир роты сам принимал порядок в казарме. Наши соседи – спецвзвода, тоже наводили порядок. К вечеру вся наша казарма блестела как… новенькая.

Наутро взводные лично проверяли заправку кроватей и наш внешний вид. Всех заставили выбриться до синевы. Вечно грязных и мятых шоферов переодели в чистое х/б.

В полдень, бледный, как мел, дежурный объявил построение, побежал докладывать в канцелярию. Все ротные офицеры и сверхсрочники выстроились на своих местах во взводах.

– Равняйсь! Смирно! Равнение направо! – командир роты, чеканя шаг, шёл к открытой двери, где стояли командир полка, начштаба, замполит и начальник связи.

За два с половиной года службы в роте связи, я ни разу не видел, чтобы командир полка посещал нашу роту. Редко видели мы у себя и начальника штаба, хотя считались штабным подразделением. Обычно, все поздравления с днём радио, и с другими праздниками, от их имени, нам передавал начальник связи майор Медведев. – Товарищ полковник! Личный состав отдельной роты связи по Вашему приказанию построен… – Товарищи связисты, – после обоюдных приветствий, полковник обратился к замершему строю, – наш однополчанин и ваш товарищ, будучи в командировке, показал отличные знания в боевой и политической подготовке, достойно представил наш полк, всю дивизию, проявил незаурядные организаторские способности, за что получил благодарность командира части. Командованием и политотделом нашего полка получено благодарственное письмо от командования этой части за обучение и воспитание личного состава.

– Младший сержант Полянский! Выйти из строя!.. За успехи в боевой и политической подготовке, отличные оценки и достойное представление нашей дивизии, приказом командира дивизии, Вам объявляется благодарность, досрочно присваивается очередное воинское звание – сержант. За добросовестную и безупречную службу в рядах нашей дивизии, Вы награждаетесь знаками «Отличник Советской Армии», «Отличник Службы внутренних войск» и ценным подарком – полковник вручил знаки и небольшую красную коробочку с подарком.

– Служу Советскому Союзу!

– Товарищи, – командир роты сделал едва заметный шаг. – Сержант Полянский успешно сдал квалификационные экзамены за первые два года обучения в Даугавпилсском высшем авиаинженерном училище. Телеграмма с подтверждением о зачислении уже получена. В самое ближайшее время курсант Полянский будет откомандирован к новому месту службы и учёбы.

Разрешите от всего личного состава нашей роты и полка, командования, себя лично поздравить нашего товарища с этим событием и вручить ещё один наш скромный подарок и памятное письмо, – Данилов вручил мне офицерскую фуражку с голубым околышком и голубыми курсантскими погонами с сержантскими нашивками. – В скором времени они тебе понадобятся. Носи с достоинством и честью. Пусть они принесут тебе успехи в дальнейшей службе и счастье в личной жизни.

Вечером, после отбоя, все «деды» собрались в классе – такая была традиция, когда кто-нибудь приобретал гражданскую одежду на «дембель», начиналась ночная примерка. На этот раз примерялись голубые курсантские погоны с сержантскими нашивками, офицерская фуражка и подарок комдива – «золотые» командирские часы с голубым циферблатом… Не осталась без внимания лежащая в чемодане морская форма. Заставили похвастаться и ей. Одев на себя тельняшку, матросскую форменку с брюками, и флотские ботинки, в завершение, как бывалый, лихой матрос, с фасоном, чуть набекрень, надел на голову бескозырку… Удивление можно было увидеть в глазах у многих, однако не могу сказать, что бы кто-то в тот момент мне завидовал. Часть ребят смотрели на меня с недоумением, большая часть, вообще, с сожалением. Им в голову не могло прийти, как можно было после почти трёх лет службы, за три месяца до демобилизации, самому, добровольно поставить себя в строй на всю жизнь… Как говорится, каждый думает в меру своей испорченности, или каждый дурак по – своему с ума сходит… – Теперь на погоны ещё по одной сержантской лычке пришивать надо… – Не сержантской, а старшинской. В этой форме я не сержант, а старшина. Понимаете, стар-ши-на! Ничего, что пока ещё только второй статьи – у меня ещё есть время, может быть стану главстаршиной… Какие мои годы? … Помните, как на первом году… Вьётся, вьётся… все три года впереди… – Надо же, ещё полгода назад ефрейтором бегал, а теперь уже старшина… … С «гордым» и «независимым» взглядом прошёл мимо ротного старшины… Классная комната вздрогнула от взрыва хохота двух десятков «дедов»…

Но я был не один такой и не первый. Мой товарищ, Олег Полуэктов оставался на сверхсрочную службу, а двумя годами раньше шофер из нашего экипажа, Седов уехал учиться во Львовское политическое училище, готовившее военных журналистов…

… Весь следующий день ушёл на решение «организационных» вопросов. После сдачи старшине автомата и противогаза, отдал ему свой военный билет для внесения вчерашних изменений в моей военной биографии. Сходил в последний раз на почту, отправил две посылки – одну, маленькую домой, со всяким накопившемся барахлом, другую в училище – с учебниками и фотопринадлежностями. Поблагодарил женщин, сотрудников почты, всё-таки они помогали мне почти год. Двое из них, удивились моему решению и, только одна, жена офицера, пожелала мне удачи и счастья, при этом в глазах её мелькнул оттенок тревоги и грусти – за моё будущее или за свою жизнь…

После обеда подписывал обходную, получал документы и деньги на дорогу. Написал письма домой и друзьям, не сообщая ничего о предстоящих изменениях, уверенный в том, что мой преемник перешлёт мою почту, – ему я оставил свой новый адрес. Только Толику Штанько, я написал всё, со всеми подробностями. Ещё прошлой осенью его забрали в другой полк – так я не тосковал, даже в первые дни срочной службы.

Вечером, после ужина, со старыми друзьями из 118-го взвода, пошли в солдатскую чайную. Невелико меню в солдатской чайной – молоко, чай, газировка, бутерброды с колбасой и сыром, булочки с маслом… Важно другое – посидеть в компании друзей, вспомнить начало совместной службы, посмеяться над курьёзами первых месяцев службы, подумать и помечтать о будущем, пожелать друг другу удачи. Кто знает, может, и не увидимся больше никогда – посмотреть друг другу в глаза. В общем, провели последний вечер. Субботним утром вся рота отправилась в автопарк. Пошёл вместе со всеми. По сути дела, я уже был там никому не нужен, и мне самому там делать было нечего, но и сидеть одному в казарме тоже не хотелось, всё-таки щемило сердце, да и на людях веселее, и время проходит быстрее.

Между обедом и ужином, накупив всякой вкуснятины в той же чайной, всем «телефонным» взводом, вместе с командиром роты, старшим лейтенантом Даниловым, устроились в аккумуляторной. Совсем недавно, он был нашим командиром взвода. Почти у каждого из нас были свои заведования, свои рабочие места. Телефонисты – те целыми днями на «линии», – контролировать нас практически невозможно – он доверял нам, мы старались его не подводить. Он специально пришёл в выходной день – ещё накануне предупредил, чтобы я без него не уезжал.

Как бы там ни было, но расставаться со всеми ними было очень жаль – ребята были очень хорошими, дружелюбными; всегда приходили друг другу на помощь Одного только мы недолюбливали – сержанта Асланова – числился он инструктором шоферов. Родом из Чечни, у него всегда был колючий, недобрый взгляд, и держался он всегда особняком – ни с кем не общался и не дружил. Особенно он не взлюбил одного из наших шоферов, Алиева из Дагестана. Примерно также он относился ко мне, хотя мы с ним почти не пересекались.

Посидели, посмеялись над «молодыми», по сути, над самими собой, когда были такими же неумехами… Собственно, каждый и смеялся над самим собой. Смеяться над другими непринято. Даже безобидно…

В первую очередь здесь ценится дружба и взаимовыручка.

В казарме, как в деревне, ты у всех на виду, такой, какой ты есть. Здесь ничего не утаишь, ни плохого, ни хорошего… Стоило мне немного «зевнуть» и уже весь взвод знал о моей фотографии в морской форме. Естественно, на прощальном вечере посыпались расспросы… Темнить не имело смысла, пришлось повторить примерку. Реакция была примерно такой же, как и при первой примерке среди «дедов». Расстроился только командир роты.

– Мы же от чистого сердца подарили тебе офицерскую фуражку и курсантские погоны, а выходит, что они тебе не пригодятся. Жаль.

– Разве подарок от этого потерял свою ценность? Как бы то ни было, он навсегда останется хорошей памятью о нашем РРиТТ взводе, о нашей роте связи и о нашем четвёртом МСП… Даже, если не придётся их носить…

На прощание, оставил всему взводу свой транзисторный приёмник «Сокол» – пусть вечерами слушают музыку и не поминают «лихом»…

Так закончилась моя служба в ОМСДОНе…

Вечером, выходя из казармы, на крыльце нас перехватил дежурный по полку, комбат – 2, майор Измалков. Он знал меня. Я постоянно обеспечивал ему связь на всех служебных мероприятиях.

– Куда ты собрался на ночь глядя? В отпуск  – поздно. На «дембель» – рано.

– Учиться отбывает, в военное училище, – Данилов опередил меня.

– В радиотехническое? – поинтересовался майор.

– Нет, в авиационное, инженерное.

Майор изумлённо посмотрел на нас обоих, задумался. – Это за тебя замполит полка два часа мылил шеи всем ротным политрукам? Мало работаем с личным составом, не знаем, что от них можно ожидать и так далее… Китаев доложился тебе?

– Китаева там не было, но мы с ним своё получили ещё раньше… По полной программе – от полковника и от замполита. В определённой степени они правы – потенциальных нарушителей мы знаем и держим их под контролем; отличников, которых мы в большинстве случаев сами же и придумываем ставим в пример при каждом удобном случае. До остальных – сил и времени не хватает.

– Я своему тоже не раз говорил – надо меньше политграмоту им в голову вдалбливать и больше с людьми разговаривать… Вы на автобус?

– Провожу его до ворот, дальше он сам  – не маленький.

– Нет, так дело не пойдёт … Сержант, вызови сюда дежурную машину. На какой вокзал? На Рижский?…

– Поедешь на Рижский вокзал. Подождёшь старшего лейтенанта и домой. На КПП я сейчас позвоню. Проводи его до вокзала, посадишь в поезд, тогда возвращайся. Из дома мне позвонишь.

– Есть проводить до вокзала.




Глава вторая

Офицерами не рождаются





Москва, Рижский вокзал


Вечером, на Рижском вокзале было гораздо менее людно, чем днём. Прибалтийское направление не самое напряжённое, даже в летний период. Небольшие, по три – четыре человека, очереди возле нескольких касс. Немногочисленные пассажиры, дремлющие на скамейках, обхватившие свои пожитки. Парный милицейский наряд, прохаживающийся между рядами кресел, периодически выталкивал из зала задремавших бомжей. Обращали на себя внимание несколько групп военных патрулей, отдыхающих после дневного хождения по душным московским улицам под палящим солнцем в ожидании своих очередных жертв – забредших «отдохнуть» подвыпивших солдат.

Возле воинской кассы обосновалась небольшая группа военных – трёх солдат – срочников, морской офицер, с группой из двух десятков молодых парней в тёплой, не по сезону, гражданской одежде и с десяток курсантов в морской форме, ожидающих открытия кассы после перерыва. Оставив меня в очереди за курсантами, Данилов направился искать телефон – автомат, вероятно, чтобы позвонить домой и предупредить о непредвиденной задержке.

Пока он ходил, касса открылась. Трое солдат – танкистов, быстро оформив документы, ушли, оглядываясь на патрули. Капитан несколько задержал очередь, оформляя документы на всю группу. Продвигаясь вслед за курсантами к кассе, понял, что они собираются брать билеты до Даугавпилса. Вероятно мои будущие однокашники.

– Вы не из Даугавпилсского авиационного? – Капитан задержал курсантов, обратившись к старшине, старшему по званию.

– Так точно, из него, – курсант вопросительно взглянул на офицера.

– Прекрасно. Мы опаздываем на двое суток – не могли вылететь из Магадана, – теперь не знаю, встретят ли; как добираться до училища тоже не знаю, никто не сказал.

– Доберётесь, нас должны встречать, вместимся все, в тесноте, да не в обиде. Вот только примут ли у вас документы – приём закончился ещё вчера.

– Я знаю. Мне известно, что есть договорённость, в связи с нелётной погодой.

– Тогда я с вами, мне тоже в училище.

– Тебе там чего делать? – старшина удивлённо взглянул на меня.

– То же самое, что и всем вам, учиться, не исключена вероятность на одном курсе, – не обращая внимания на его тон, спокойно ответил ему, – лучше зайди к дежурному по вокзалу, спроси разрешения и позвони в училище, пусть готовят две машины.

– Я не знаю телефона, – смутился курсант…

Подошёл Данилов, представился.

– Капитан Ларионов, сопровождаю группу в Даугавпилс, в училище.

– Я сержанта провожаю, хочу посадить его в поезд.

– Не надо. Нас вон сколько, на две машины набирается, доберёмся, не впервой. Езжайте домой. Большое спасибо! Вам и всей нашей роте! Поблагодарите от меня майора Измалкова. Устроюсь – обязательно напишу. Пойдёмте, провожу Вас до машины.

Распрощавшись с Даниловым, вернулся назад.

– Вот телефон дежурного по училищу, – достал из военного билета записку майора Васильева. – Товарищ капитан, пойдёмте с нами – солидней будет…

Быстрее, чем дежурного, нашли дежурного военного коменданта. Капитан зашёл, через пару минут пригласил нас. Соединили быстро – уточнили поезд и время приезда, договорились о двух машинах.

– Ты молодец, старшина, хорошо сообразил. Давно служишь?

– Почти три года, но я сержант, а не старшина.

– Это я по привычке – по-морскому. Теперь, что, снова всё с начала?

– Нет. Сдал экзамены за первые два курса обучения по общеармейской подготовке. Буду зачислен на третий курс, – капитан с уважением посмотрел на меня. Старшина от удивления стоял с открытым ртом.

Время ещё было, сходил перекусил, но в дорогу ничего не взял – в такой компании одному есть не прилично, а на всех… Билеты у нас были в разных вагонах, но военный комендант предупредил, что поедем вместе… При посадке, начальник поезда по указанию военного коменданта разместил нас в одном вагоне. Утомлённая перелётом и ожиданием молодёжь уснула, даже не ужиная. Оказавшись в одном отсеке, кубрике, как сказал капитан, мы ещё долго сидели, перебирая превратности человеческих судеб…

Наутро, отдохнувшие и повеселевшие, ребята сгрудились возле курсантов, расспрашивая их об училище, о учёбе. Курсанты рассказывали им старые солдатские и курсантские байки, пугая их сержантами и старшинами, нарядами вне очереди и гауптвахтой.

– Не верите? Спросите у сержанта, он вам подтвердит.

– Не знаю, подтвердит он или нет, но с телефоном он сообразил быстрей и лучше тебя, – последовал серьёзный ответ.

– Сына, Валерия, везу, – капитан остался доволен ответом.

– Почему не в морское, по примеру отца?

– Не моряк я, танковое кончал, сейчас в военкомате, вот и отправили сопровождать группу и сына проводить.

– Почему в техническое, а не в лётное?

– В лётное мать не пустила, пришлось уступить.

– Скажите, сержант…

– Товарищ сержант, – перебил его отец.

– Скажите, товарищ сержант, правду они говорили, что все сержанты и старшины – звери и деспоты?

– Что тебе отец говорит по этому поводу?

– Ничего не говорит. Сам узнаешь. Послужишь и узнаешь.

– Правильно говорит. Первые несколько месяцев будет очень тяжело физически, но ещё тяжелее будет морально. Нужно перебороть себя, своё «Я», нужно научиться заставить себя промолчать, когда хочется возразить, поспорить. Нужно заставить себя отвечать «Есть!» во всех случаях. Всегда. Тогда тебе никто страшен не будет.

– Скажите, товарищ сержант, эти первые несколько месяцев – это сколько? Два, три, полгода?

– Что касается меня, то менее двух месяцев. После курса молодого бойца и принятия присяги, девять месяцев учился на курсах радистов, а это не спецназ ГРУ. К тому же во внутренних войсках служба несколько иная, чем в Советской Армии, да ещё в Москве. Что и сколько будет в училище – не знаю. Может быть с полгода – год, потом втянешься. Вероятно, это только начало, – начало офицерской службы будет тоже нелёгким.

– Скажите, товарищ сержант, этот знак – показал на «отличника ВВ», – дают за избиение и расстрел заключённых? – Кто вам сказал такую ерунду? Во – первых, этого не может быть в принципе, во – вторых, я же радист, а не конвойный.




г. Даугавпилс, ДВВАИУ. Август 1967 – июнь 1970 гг


В Даугавпилсе, на вокзале, нас встречали лейтенант Лукин и Володя Егоров. Пересчитав приехавших, усадив их в одну машину, Лукин оформил все документы, предложил капитану поехать с ними отдохнуть, но он отказался. Простившись с сыном, капитан вложил мне в руку записку с домашним адресом.

– Присмотри за ним, сержант. Если что, напиши.

– Не волнуйтесь, товарищ капитан. Конечно, присмотрю. Он сам умеет за себя постоять. У меня есть на примете несколько хороших ребят, я его познакомлю с ними, – вместе им ничего не грозит. Если нужно будет, обязательно напишу. Счастливо вам!

– И тебе удачи!

Занятые вознёй с молодыми, Лукин и Егоров совершенно не обращали на нас никакого внимания. Мы погрузились во вторую машину и поехали в училище. Утром Володя смотрел на меня, не понимая, откуда я появился.

– Ночью, вместе с вами приехал. Ты так был занят, что даже не обратил на меня никакого внимания.

– Посмотри, сколько народа приехало – каждую ночь ездили встречать, сегодня, кажется, последние. Ты чем собираешься заниматься?

Действительно, население общежития увеличилось почти в три раза, по сравнению с тем, что было при мне.

– Лукин в моё отсутствие не вспоминал обо мне? – вопросом на вопрос спросил я.

– Один раз, когда народ стал собираться. Он один абсолютно не справляется, – в семь утра он уже здесь, в десять вечера он ещё здесь. Почему ты про него спросил?

– Так, из любопытства. Тебя почему не привлекает?

– Не знаю, вероятно, хочет что-то доказать. Всё-таки, чем собираешься заниматься?

– Что прикажут. Сейчас пойду сдам документы…

В строевой части майор Кузнецов подтвердил приказ о моём зачислении в училище переводом, без вступительных экзаменов. Вопрос об использовании меня до начала занятий ещё не решался.

– Пока зачислим тебя в эскадрилью Лукина, сегодня – завтра всё решим и скажем. Сходи на вещевой склад, получи обмундирование, переоденься по полной форме и зайди к майору Васильеву…

… Уже не в первый раз я переодевался в морскую форму, но всё ещё чувствовал себя в ней непривычно. После армейской гимнастёрки, шаровар и сапог, в форменке и брюках чувствовал себя чуть ли не в «гражданке», что было почти равносильно чувствовать себя раздетым…

Майора Васильева встретил выходящим из наших «палат».

– Наконец – то я тебя разыскал – майор приветливо улыбнулся. – Уже переоделся? Чем собираешься заниматься?

– Чем прикажут. Пока иду докладывать лейтенанту Лукину. Может быть, «молодым» какие-нибудь занятия организовать, наподобие подготовительных? По математике, по физике? Сколько можно строевой заниматься? До экзаменов «три» дня остаётся.

– Кто будет проводить? Математик и физик ещё в отпуске.

– Старые экзаменационные задачи и билеты найдутся?

– Найдём. У меня и нынешние есть, ещё весной приготовили.

– Давайте раздадим, пусть занимаются. У некоторых с собой учебники есть, можно устные занятия проводить. Скажите, какой экзамен запланирован первым?

– Математика, письменно.

– Давайте назначим первым сочинение – к нему мало, кто будет специально готовиться, это время можно использовать для подготовки к математике.

– Хорошая идея. Действуй.

Забрав все имеющие задачи и билеты, расположились в большой аудитории, не теряя времени, «размножили» их так, что каждый получил возможность решить все варианты, или кто сколько успеет… и сможет. Аналогично поступили с билетами по устной математике и физике. Таким образом появилась возможность заниматься практически самостоятельно, и в любое время.

Лейтенант Лукин, казалось, даже обрадовался отмене очередных строевых занятий – его благодарный взгляд я успел заметить, … или мне просто показалось. Увидев, что люди заняты делом, он перестал торчать в общежитии с утра до вечера. Мне определили организацию занятий и обеспечение хозяйственной деятельностью.

Как и предполагалось, на сочинении большинство выбрало свободную тему, актуальную для военных училищ – «Подвиг советского народа в Великой Отечественной войне». Раскрывая эту тему, многие взяли за основу рассказы своих родных и знакомых, принимавших непосредственное участие в войне, в том числе в авиации. При оценке результатов сочинения принимали во внимание не только грамматические и орфографические ошибки, но и смысловое содержание, способность к самостоятельному мышлению и анализу.

По результатам сочинения, некоторым абитуриентам в дальнейшем отменили собеседование, а некоторых, откровенно, вытягивали. Идею первого экзамена – сочинения  – приняли за основу.

Следующим экзаменом назначили письменную математику. Сделано это было тоже специально – к устному экзамену по математике не допустили только тех, кто абсолютно ничего не решил, ни одной задачи. К тем, кто хорошо справился с решениями задач, не очень придирались на устном экзамене, – тех же, кто получил удовлетворительные результаты – более глубоко «пытали» по тем разделам, в которых были допущены ошибки. Такой индивидуальный подход позволил исключить элементы случайных ошибок при решении задач и объективно оценить способности человека.

Примерно такую же систему применили на экзамене по физике – за основу взяли результаты решения задач, способность к анализу и логическому мышлению, умению увидеть законы физики в, казалось бы, обычных явлениях.

Окончательные решения о зачислении принимались во время собеседований: выяснялась способность молодого человека починить дома водопровод или электрическую розетку, брату – детскую игрушку.

В результате – план приёма курсантов на первый курс был выполнен без особых проблем. Некоторым, не прошедшим отбор, было настоятельно рекомендовано повторить попытку на следующий год.

В экзаменационных хлопотах и заботах пролетел целый месяц. На доске приказов и объявлений появились списки курсантов, зачисленных в училище. Дважды увидел свою фамилию: первый раз – в приказе от 23 июля о зачислении в училище в порядке перевода из УПИ. Второй – от 25 августа о переводе на третий курс на основании сдачи квалификационных экзаменов за первый и второй курсы и зачислении в списки курсантов третьего курса.

Теперь можно написать письмо Толику Штанько и в роту связи 4-го полка.

Самое главное – нужно написать письмо домой. До сих пор я ничего не сообщал родителям о своём решении. Весь вопрос – как это сделать?

Мысль подсказал один из моих новых однокурсников – якобы на территории училища существует закрытый, весьма секретный факультет, филиал МАИ, куда меня приняли переводом из УПИ. Идея понравилась, и письмо с новым адресом ушло домой. Для убедительности, вложил в письмо своё фото в гражданском пиджаке, взятом напрокат у одного курсанта пятого курса…

Пока не начались занятия, заглядывал к теперь уже курсантам первого курса, своим бывшим подопечным. Они старательно готовились к празднованию дня «курсанта», намеченного на 1 сентября…

Ещё до экзаменов, вернувшись из Москвы, обратил внимание на смуглолицего паренька, одетого в новое, с «пушечками» на погонах, Х/Б.

– Рядовой Ефим Дмитриев, – чётко, по – военному, представился он. Выглядел он несколько старше своих товарищей в строю. Я не стал больше расспрашивать его – с ним надо говорить один на один. Вскоре такой случай представился – он заступил в наряд по эскадрилье, оставшись за дежурного. Когда все улеглись, и дежурный по училищу завершил свой обход, мы устроились с ним в курилке.

– Как в армию попал? Сколько отслужил?

– Очень просто. Поступал в университет, срезался на сочинении.

– Много ошибок наделал?

– Нет, всего одну – написал то, что думал, а не то, что нужно. Нас так в интернате учили, – детдомовский я. Отслужил почти год, решил стать военным.

– Почему выбрал авиатехническое?

– Посоветовал один офицер, бывший авиатехник – сказал, что самые лучшие люди в военной авиации…

– Почему бывший?

– Часть, в которой я служил, когда-то, давно была авиационной; он начинал службу авиационным техником.

Ничего не предполагая, абсолютно автоматически, спросил:

– Как звали офицера?…

То, что я услышал, повергло меня в шок.

– Майор Турецкий.

Теперь мой вид шокировал собеседника – он даже испугался моей реакции.

– Турецкий Зиновий Иосифович?

– Да. Вы его знаете?

– Конечно, знаю – это мой двоюродный брат. – Теперь пришёл его черёд удивляться.

– Вам он тоже советовал это училище?

– Нет. – Я не стал ему рассказывать о мнении брата насчёт двадцати пяти лет офицерской жизни – он мог его неправильно истолковать.

– Давай так. Считай, что сегодня ты нашёл своего старшего брата. Не возражаешь? Правильно – мы с тобой одной крови. Это – первое, самое главное. Второе – когда мы вдвоём, никаких «ВЫ», только «ТЫ». Согласен?… Прекрасно! Третье – о чём бы мы ни говорили, – только откровенно… Договорились! Тогда слушай.

Представь себе, прошёл ещё год. Ты демобилизовался, вышел за ворота. Кто тебя ждёт?… Никто… Что будешь делать?… Пойдёшь учиться? Куда? На что будешь жить?… На стипендию?… Будешь подрабатывать? Что ты умеешь делать?… Вагоны разгружать? А когда учиться? Некогда! Куда тебе идти? … Правильно! В военное училище. Здесь ты на полном пансионе, только учись! Получи специальность и работай, устраивай личную жизнь.

У меня – другое. У меня была специальность, я ушёл в армию со второго курса института, у меня есть родители, дом, где меня всегда ждут. Зачем мне это училище, армия? Правильно. Не нужна! Поэтому, мой брат, майор Турецкий резко возражал против моей идеи насчёт училища… Почему я его не послушал? Мне не правится специальность, на которую я начал учиться. Та работа, на которой я работал, через несколько лет мне будет не по силам. Мне уже двадцать два. Начинать всё заново? Здесь я начну с третьего курса, и в двадцать пять у меня будет специальность… Снова не понравится? Не знаю, может такое случиться, жизнь покажет…

– Турецкому написать о нашей встрече?

– Турецкому написать надо, только о нашей встрече писать не надо…

Поблагодари за хороший совет, как устроился, в общем, сам сообрази… Теперь слушай сюда, как говорят у нас в Одессе. Предлагаю на обсуждении два варианта. Первый. Ты уже год отслужил. Тебя наверняка назначат командиром отделения… Начнутся занятия – у тебя должно получиться лучше, чем у остальных. Справишься! Должен справиться! Присвоят старшего матроса. Будет полегче, и рубль к жалованию не лишний. Дальше видно будет… Второй вариант. Будешь писать, напиши, как бы между прочим, что начальник училища имеет право своим приказом разрешить срочникам сдать экстерном, или досрочно, зачёты и экзамены по общеармейской подготовке и перевести сразу на второй или даже на третий курс, как меня, через собеседование, которое он проводит сам, но надо иметь воинское звание, лучше сержантское. Может быть, майор сможет это организовать задним числом. Вдруг удастся перескочить, хотя бы, через один курс. Подумай. Только сам о звании не проси – он мужик не глупый, должен догадаться сам… Договорился с Егоровым взять под пригляд Ларионова – сына капитана и Дмитриева, их можно было выдвигать на командиров групп. День курсанта встречал вместе с новоиспечёнными курсантами. Празднование дня «курсанта» началось с праздничного завтрака для всего училища. После торжественного построения и поздравления начальника училища, молодые курсанты давали клятву верности своему училищу, избранной специальности, подтверждая её поцелуями кувалды, заедая мешаниной, напоминающей по виду солидол и запивая «машинным» маслом.

В спортивной части праздника были перетягивание каната между звеньями, прыжки в мешках и в противогазе, чистка картофеля, отмывание бочки, изображающей мытьё самолёта, перетаскивание крупных узлов самолёта, откручивание гаечным ключом круглой гайки…

Начхим, переодевшись старшиной, зажигал сигнальную ракету, раздавал курсантам белые простыни, заставлял завернуться в них, и ползком преодолеть 20 – 25 метров до «укрытия». Последнему вручался приз – кусок обугленного теста, с намёком на последствия плохой защиты от атомного взрыва. Гомерический хохот всех присутствующих вызывал вид ползущих как привидения, завёрнутых в простыни, «мощных» курсантов.

Все эти мероприятия сопровождались праздничными обедом и ужином. Традиции нарушать не позволено никому, даже самому старому «молодому» курсанту. Поэтому, я, наравне со всеми, принимал участие почти во всех «мероприятиях» посвящения в курсанты – даже получил приз за откручивание круглой гайки, сделав плотную прокладку из, подвернувшегося под руку, куска наждачной бумаги, что не раз приходилось делать на своей прежней работе.

Отшумел день «курсанта»» и начались прозаические учебные будни. Несмотря на то, что программа и объём изучаемого материала оказались несколько меньше и задачи проще, чем в УПИ, учёба давалась очень нелегко, гораздо тяжелее, чем я ожидал. И не только мне. Многие курсанты, мои сокурсники, жаловались, что после двух лет армейской подготовки, мозги «включаются» очень тяжело.

Преодолеть это состояние помогала осознанная необходимость, осознанное желание учиться. Для этого требовалось только одно – упорные занятия. Физика, химия, начертательная геометрия и основы матанализа – для меня эти предметы были не в новинку.

Две пары лекций до обеда, – две пары – после. Ближе к вечеру – как правило, практические занятия – решение задач, лабораторные работы по физике и химии. Десять часов в неделю – «физо», по часу в день – строевая или огневая, «химическая», чтоб не забывалось и что б спать не хотелось…

Группы – небольшие, по 10 – 12 человек, поэтому преподаватель успевает поработать, практически, с каждым курсантом, выяснить все его слабые и сильные стороны, оказать адресную помощь. Это очень хорошо помогает – в институте такого не было.

Очень много времени уделяется решению задач. Обязательный разбор решения «домашних» задач. Постепенно, медленно, с большим трудом, мозги «включались» в работу, возвращалась способность соображать и мгновенно не забывать прочитанного. В глазах некоторых преподавателей, наверное, выглядел настырным дураком, но пока не добивался полного понимания материала, я не успокаивался.

Конечно, у меня уже был, пусть небольшой, но всё же опыт учёбы. Самое главное – это я усвоил ещё учась в институте, – не запускать материал – ни теорию, ни решение задач, ни отчёты по лабораторным и практическим работам – ничего. Учить и решать сразу, понемногу, не оставлять всё на потом, на сессию, тогда весь материал уложится в голове равномерно; его легче будет вспоминать на экзаменах. И не заниматься по ночам – самое бесполезное занятие – всё равно в голове ничего не остаётся. Только следующий день будет безнадёжно испорчен. Совмещая учёбу и работу, я не мог придерживаться этих правил, как бы ни хотел, в силу физической нехватки времени, из-за чего получалось всё с точностью да наоборот, но сейчас мне ничего не мешает учиться систематически, равномерно, без рывков и авралов. Для этого, я весь год пожертвовал увольнениями.

Эта и есть та самая главная задача, которую я поставил перед собой и которую мне предстоит решать все три года учёбы в училище… Ещё в середине сентября меня нашёл начальник строевой части майор Кузнецов.

– Мы получили телекс из школы младших авиаспециалистов. Нам сообщили, что заявленных нами командиров групп – отделений по армейскому, не будет, придётся выдвигать из числа курсантов. Можешь кого-нибудь предложить из своих бывших подопечных?

– Троих могу. Первым предлагаю бывшего суворовца Егорова. Вторым – курсанта Дмитриева. Он отслужил год срочной службы, думаю потянет. Им обоим можно присваивать старших матросов, а затем и старшин.

– Кто такой курсант Дмитриев? – Мой коллега – срочник. – Документы его есть? Давайте посмотрим… – Да он не только твой коллега, но и твой брат… по крови. Характеристика хорошая, оценки тоже весьма неплохие. Может быть ты и прав.

– Третьим – курсанта Ларионова. Этот парень показался мне серьёзней, вдумчивей и сообразительней остальных из его группы, сын офицера, – можно попробовать, должен справиться. По остальным – нужно переговорить с Егоровым, он своих людей должен знать. Мнение лейтенанта Лукина тоже нужно знать и учесть.

– Генерал не знает, что с ним делать. У него в столе лежит приказ о присвоении Лукину старшего лейтенанта. Генерал держит приказ – не хочет ставить его на эскадрилью.

– Тут я вам не помощник. Во-первых, обсуждать командира не положено, во-вторых, сначала он мне показался толковым, затем… Может у него дома что-то случилось – вот он и нервничает. По крайней мере «запаха» я от него не слышал. Может помощь какая нужна?… Могу предположить, что он знает о приказе, о его задержке. Надо поговорить с ним…

Четыре месяца напряженнейшей учёбы пролетели, как четыре дня.

Два новогодних дня «отдыха» и … сессия. Сначала зачёты, затем экзамены.

Однако, не так страшен… Систематические занятия сделали своё дело.

Спокойная обстановка, доброжелательное отношение офицеров – преподавателей – всё это придавало уверенность в своих силах. К тому же не хотелось подводить своих командиров и выглядеть плохо в глазах товарищей. Все выкладывались на полную катушку. Результат – ни одного «уда», есть и «отлично» Для первой сессии – прекрасный результат.

Можно перевести дыхание и немного отдохнуть. Спокойно написать письма. В первую очередь домой, родителям. Неприятно, но опять придётся сочинять про студенческую жизнь – писать им правду рука не поднимается. Единственное, чем можно похвастаться – хорошими результатами сессии. Можно написать в роту связи, но моих друзей второго года службы уже нет: они отслужили два с половиной года и демобилизовались. Затем школьным друзьям. Наверное, уже устроились, кто как, после «дембеля». Может уже женились. Только один мой школьный товарищ, Виталий Базикало всё ещё служит. Где-то на флоте, на Тихом океане. Пока служили, письма чаще писали – получали тоже чаще. Обязательно написать Толику Штанько…

Спустился на первый этаж, в первую учебную эскадрилью, к своим прежним подопечным. Обрадовались. Я тоже.

Майор Кузнецов прислушался к моим рекомендациям. Суворовец Егоров, Ефим Дмитриев уже старшие матросы. Курсант Валерий Ларионов тоже командует группой – поговорил с ним, поинтересовался службой. – Кончился для тебя нелёгкий период? – засмеялся, втянулся, но служба только начинается. Молодец! Будешь писать домой, передай привет. Поговорил с Ефимом Дмитриевым. Доволен. Всё хорошо. О Турецком ничего не сказал, значит, ничего не получилось, а может, и не писал. Быстрее всего, что не писал…

В баталёрке посидели с Егоровым. Он и на группе, и за старшину – на хозяйстве. Достаётся ему. Что с Лукиным?

– Нормально, пришёл в себя.

Неделя заслуженного «отдыха» и снова занятия с утра до вечера. Продолжаются лекции и практические занятия по физике и химии. Новые дисциплины – дифференциальное и интегральное исчисление, теоретическая механика, иностранный язык, черчение, детали машин. Основы сопромата. Объём материала больше. Распорядок дня – ещё напряжённее. Решение задач, «знаки», чертежи. Всё надо успевать в срок.

В Ленинской комнате кульман – можно не ходить в чертёжный зал. Перед выходным днём можно чертить до двух – трёх часов ночи. Чертить мне нравится, ещё со школы. У меня получается.

Детали машин – тоже чертежи и несложные расчёты. Дома, в институте, преподаватель физики заставил нас научиться считать на логарифмической линейке с «закрытыми» глазами. Большое спасибо! Ещё нашёл логарифмические таблицы Брадиса. «Детали машин» теперь не создают больших проблем. Главное вовремя.

Есть проблемы с «инязом». Не было практики – пропали навыки понимания языка. Нас, «немцев», всего несколько человек на всём курсе. Нужен хороший собеседник – его нет. Преподаватель лучше знает английский и французский. Находят «немку» в соседней школе, но она не знает «специфического», технического языка, тем более для военной авиации, но у неё находятся подходящие словари и разговорники. Нам выделяют четыре часа в неделю для совместных самостоятельных, не «контролируемых» занятий. «Знаки» – с одним словарём на всех. Наконец, на заводе находится инженер, владеющий техническим немецким языком. Он хороший переводчик, но слабо владеет разговорной речью. «Начуч», майор Васильев, находит выход – совместные занятия втроём, по субботам, вместо уборки в казарме. Мы не возражаем. Постепенно находим «общий» язык с обоими. Они тоже довольны – оба получили определённые навыки. Учительница даёт согласие на работу по совместительству. Значительно сложнее с «сопроматом». Сначала никто ничего не понимает. Вернее так. Теория более, менее понятна – не можем понять, как применить теорию при решении задач. Просим дополнительных занятий и консультаций. Случайно заводим разговор с преподавателем «деталей машин». Несколько занятий значительно упрощённым, более практическим, более доходчивым языком, и мы начинаем что-то соображать. Наш опыт распространяют на другие группы – организуют раздельные, теоретические и практические занятия объединённой группой всего курса. Есть свои плюсы и минусы. Положительный результат стал очевиден – весь курс стал понимать «сопромат».

Пять месяцев второго семестра пролетают быстро – даже не заметили, как прошла весна. За первыми дождями и грозами наступила… сессия. Уже есть опыт в подобных вопросах, но перед нами задачи сложней. Обстановка спокойная, деловая. Многие начинают понимать, что отличные оценки в дипломе, это не только глубокие и прочные знания, но и возможность, в дальнейшем, выбрать место службы – просят разрешения пересдать некоторые дисциплины из прошлой сессии. Разрешают не всем.

Давно не заглядывал в первую учебную эскадрилью, к молодым. Просто физически некогда. Недавно встретил Лукина – он уже старший лейтенант. Поздоровался, пожал руку.

– Чего не приходишь? Молодежь тебя вспоминает. Приходи, они будут рады. Я тоже. В его глазах благодарность. За что? Ладно, это неважно – важно то, что человек понял, нашёл себя.

Сессия прошла нормально. Только долго, почти целый месяц – много предметов, несмотря на то, что часть зачётов поставили «автоматом».

«Сопромат» сдавали сразу двум преподавателем – «теоретику» и «практику» – двое на одного – нечестно. Зато успешно.

Немецкий – вообще трём: нашему преподавателю, инженеру с завода и учительнице. Мне почему-то показалось, что инженер и учительница встречаются гораздо чаще, чем на занятиях с нами. Дай бог им счастья!

«Иняз», черчение и детали машин – «отлично», остальные – «хорошо». Хочется лучше, но уж как есть.

Первая практика, пока только на заводы. На месяц. Поразмыслив, решил, что полезней будет побывать на авиаремонтном, чем на авиастроительном.

Опыт моей работы до армии говорил, что разобраться в устройстве машины лучше всего разобрав и собрав её своими руками. На авиастроительном машину собирают готовыми узлами, а что внутри узла?… На ремонтном – всё разбирают по «косточкам», моют, чистят, то есть то, что придётся делать потом самому. Вопрос в том, хватит ли месяца.

Конечно, хочется поехать домой, к родителям, но ехать в форме нельзя, а гражданской одежды у меня нет, и купить не на что. Я не просил у родителей денег, ссылаясь на хорошую стипендию. Старшинского жалования хватает.

Пошёл к майору Васильеву. Выслушал, согласился с моими доводами, обещал помочь… Своё обещание он выполнил. Получил направление на Н…ский авиаремонтный завод, на два месяца. Написал домой, что еду на практику, затем в студенческий стройотряд.

В цехе, куда меня определили, ремонтировали МИГи. Сейчас в ремонте стоял МИГ-23, с изменяемой геометрией крыла. Всё, как у нас на заводе. Разборка, чистка, визуальный осмотр.

Объективный приборный контроль каждой детали – такое у нас не делали – нет необходимости, да и приборов таких нет.

Мне была поручена самая «ответственная» работа – разборка некоторых узлов и первичное мытьё деталей. Мытьём «железа» в керосине мне приходилось заниматься на своей первой работе – не привыкать, по уши в керосине. Более тщательная, тонкая очистка – в специальных растворах с ультразвуковыми колебаниями.

Зато увидел самолёт изнутри. Потрясающее зрелище. До сих пор удивляюсь, как удаётся конструкторам с такой тщательностью разработать такие сложные детали и узлы. Это не задачи по сопромату решать. В конце первого месяца под пристальным контролем разрешили сборку несложных узлов в соответствии со сборочным чертежом. Заодно научился быстро и грамотно читать сборочные чертежи. Сборка – специальными ключами, с динамометрами, не допускающими ошибок при работе.

На следующий месяц меня перевели в цех ремонта СУшек. Оформили на вакантную рабочую точку, вместо ушедшего в отпуск слесаря. Работа прежняя – разборка, мытьё в керосине деталей и передача их на участок тонкой очистки. Только в рабочем темпе – задержек по моей вине не должно быть. Личный рекорд – за весь рабочий день – три сигареты: две по дороге в столовую и обратно, и одна – по дороге в душ.

Пикантная деталь. На эту работу присылали провинившихся солдат с гауптвахты, из соседней воинской части. Бесплатно. После двух дней такой работы, они предпочитали чистить солдатские туалеты. Хорошо, что у меня с собой три комплекта одежды. Один комплект – вечером, после работы; два других для работы – один на мне, другой в стирке. Вечером, в «общаге», мне казалось, что от меня все воротят носы от запаха керосина. Жаль, что не удалось заглянуть внутрь двигателей – их отправляли сразу на моторныезаводы.

В последний день практики, вызвали в бухгалтерию – оказывается мне причиталась зарплата. Целых двести рублей  – с учётом двух месяцев бесплатного питания – весьма неплохо.

В училище вернулся за три дня до начала занятий. Сдал в учебную часть отчёт и отзыв руководителя практики.

– Понравилось? – допытывался майор Васильев. – Учиться, что лечиться – нравится, не нравится, все равно надо. Если серьёзно, – делал то, что всё равно придётся делать. В следующую практику хотелось бы попасть на моторный завод и на вертолётный.

– Жизнь покажет.

Зашёл во вторую учебную эскадрилью. Моя «тройка» уже ходила в старшинах – я был доволен, что не ошибся в ребятах и не подвёл «строевика» – майора Кузнецова.

На чётвёртом курсе теоретические дисциплины кончились.

Начались специальные, чисто профессиональные. Самолёты. Устройства. В первом семестре – истребители – МИГи – 19, 21, 23, 25. СУшки. Перехватчики Су-11, 15; истребитель – бомбардировщик Су-7.

В классах выставлены образцы двигателей, основные узлы, агрегаты самолётов, образцы вооружения. Всё это нужно уметь разобрать и собрать. Не разбираются только двигатели. По двигателям – нужно знать и уметь сделать настройку. По каждому узлу и агрегату – зачёт, по каждой машине – экзамен. На полном серьёзе, без каких-либо поблажек. Не на пальцах – на конкретных узлах и деталях…

Второй семестр – бомбардировщики: Ил – 28, ТУ – 16, 22, 95. Модификации, особенности, различия. Преимущества, недостатки. Вооружение. Всё в подробностях, в деталях. Зачёты, экзамены. По каждой машине. В каждом билете по пять вопросов.

Отдельный курс лекций – вертолёты. МИлевские, КАмовские. Всё то же. Каждый узел, агрегат, вооружение. Зачёты, экзамены.

Вторая практика. Первый месяц – на моторный завод в Р….ск, второй на вертолётный, в Ростов на Дону. На обоих заводах – в ремонтных цехах. Знакомят с наиболее вероятными неисправностями, простейшими способами их определения и ремонта в условиях аэродрома.

На моторном заводе очень много электронных приборов контроля узлов, деталей и всего двигателя. После окончательной сборки, двигатель «прогоняют» на стенде, под постоянным приборным контролем. Все показатели записываются на бумажную ленту, фиксируются даже весьма незначительные отклонения от необходимых параметров. Здорово!

На контрольном участке познакомился с пожилым контролёром дядей Мишей. Фронтовик, практик, он с большим недоверием относился к «электронике». Однажды, уже в конце моей практики, он протянул мне небольшой пакетик.

– Возьми вот это. Тебе обязательно пригодится. Я, старый еврей, своё уже отработал, ухожу на пенсию, а он тебе ещё послужит. Из пакета дядя Миша достал обычный медицинский стетоскоп, который есть у каждого врача. На диафрагму и на металлические трубки, одеты резиновые накладки, наподобие тех, которые одеваются на наушники радистов для изоляции посторонних звуков извне. Как врач слушает сердце человека, так дядя Миша слушал работающий двигатель. Интересно!

Действительно, при любых колебаниях оборотов двигателя, обязательно менялся уровень шумов внутри двигателя. Характер звуков менялся в такт с показаниями тахометра. В это время на другом стенде «гоняли» двигатель, привезённый в ремонт. Своим прибором дядя Миша мгновенно услышал характерный металлический стук изношенных подшипников на валу компрессора…

– Возьми, и не забывай дядю Мишу, старого моториста. Не обещай писать – всё равно не напишешь. Удачи тебе, парень…

В Ростове своими глазами убедился, насколько вертолётная техника сложнее самолётной. Я не переставал удивляться гениальности конструкторской мысли инженеров, создавших узлы моторной группы вертолётов и редукторов – одновременно сложные и надёжные, в тоже время простые и удобные для технического обслуживания…

Последний, пятый курс. Самое необходимое в будущей, уже не далёкой, реальной службе.

Техническое обслуживание, регламентные работы, текущие ремонты, планово – предупредительные ремонты, аварийные ремонты; расходные материалы, – необходимое количество, их качество, порядок заправки…

Не в классе – в не отапливаемых ангарах, в любую погоду, днем и ночью. В противогазах и костюмах химзащиты. Это называется – в условиях, максимально приближенных к боевым.

Январь – сессия. Последняя. Всё наоборот. Сначала экзамены по практическому обслуживанию в ангаре, затем экзамены по теории – в классе. Не сдал практику, нет оценки за теорию.

После сессии – стажировка. Последняя – преддипломная. На военном аэродроме, в строевой части. Три месяца. Направлен на Дальний Восток.

Руководитель практики – инженер эскадрильи капитан Пугачёв определил меня в экипаж старшего лейтенанта Капитонова, под надзор техника – лейтенанта Разуваева, дав два дня на изучение регламента работ. Мне очень крупно повезло. Лётчики полка осваивали и летали на МИГ-23, с которыми я познакомился ещё на первой практике. Кроме этого, нам прочитали курс лекций по этой новой машине. Оставалось уточнить перечень регламентных работ – всё – таки у каждой модификации самолёта есть свои особенности. На следующий день Разуваев притащил мне довольно объёмную папку с регламентом.

– Изучай.

Подавляющее большинство этого перечня было мне знакомо, за исключением порядка обслуживания механизмов установки стреловидности плоскостей. Не надеясь на его величество случай, перечитал документ от начала до конца. Новый для себя материал законспектировал. Перечитал и лекции по 23-му МИГу. Мысленно прокрутил в голове увиденное на практике.

На третий день предстал перед инженером полка, вместе с инженером эскадрильи и лейтенантом. Не знаю, понравились ли зампотеху полка мои ответы или нет, – он никак не отреагировал. Ничего не сказал, ничего не отразилось и на его лице, но до практики он меня допустил.

– Под твою ответственность, Разуваев. Если что – в общем, сам понимаешь. За тобой контроль. Жёсткий контроль.

Через три недели капитан забрал меня от Разуваева в другой экипаж, в распоряжение прапорщика Сергеева. – Дело знает, но на первых порах посматривай за ним. – с этими словами капитан удалился.

Изобретать велосипед не пришлось. Регламентные работы прописаны, надо только скрупулёзно и добросовестно их выполнять. Быть внимательным. Соображать головой не возбраняется, даже поощряется. Есть сомнения – спроси, не стесняйся. Не надейся на «авось». От этого зависит жизнь лётчика. Самое главное – ответственность за порученное дело.

Под командованием Сергеева проработал месяц, пока из отпуска не вернулся техник самолёта. Сначала капитан вернул меня Разуваеву, но через день направил обратно, к Сергееву. Лейтенанта Гончарова перевёл в другой экипаж. Работать с Сергеевым мне понравилось. Мудрый прапорщик не торопил меня, не подсказывал, давая возможность не только механически выполнять работу, но и осмысливать каждую операцию, сводя к минимуму вероятность ошибки. Он не контролировал каждый мог шаг, приучая меня к самостоятельности и ответственности за свои действия, требовал пунктуальности, опрятности и аккуратности во всём – от порядка и чистоты в ангаре, до содержания инструмента. Мы оба с ним не уходили со стоянки или из ангара до тех пор, пока не заканчивали всю подготовку к завтрашним полётам… Утром, едва приходил командир экипажа, можно было докладывать о готовности машины к полёту…

Вручая перед отъездом пакет с отзывом, капитан впервые хитровато улыбнулся:

– Где собираешься начинать службу?

– Где прикажут. Куда пошлют. – Толково! Где-то я уже слышал это выражение. Но где? И от кого? Никак не мог вспомнить…

… Приняв у меня отчёт по практике и пакет с отзывом, майор Васильев, распечатал его, прочитал, засмеялся.

– Как тебе капитан Пугачёв?

– Не знаю, я с ним общался всего три раза.

– Он о тебе хорошо отзывается. Пишет – толковый. Не забыл ещё родное училище.

– Он что тоже наш выпускник?

– Разве он не сказал тебе об этом?… Его «толково» – высшая степень похвалы. Даже генерал перенял его выражение…

Вспомнил! От генерала я впервые и услышал это слово. Как я сразу не догадался. Будем знать.

– Он просит генерала после выпуска направить тебя к нему, даже согласием зампотеха дивизии заручился. Поедешь?

– У меня есть выбор?… Куда распределят, туда и поеду.

– Толково!..

После выпускного вечера, переодевшись в новенький, самый наимоднейший, чёрного цвета, из элана, костюм, в начале июля 1970 года, заявился в отпуск – в родительский дом, обещая пробыть дома целый месяц.

На лацкане пиджака красовался «поплавок» – свидетельство об окончании ВУЗа, с непонятной для несведущих, аббревиатурой «ДВВАИУ». Тонкий намёк похвастаться дипломом, я проигнорировал, сославшись на то, что диплом уже на месте моего распределения в совершенно закрытом городе Дальнего Востока. Я не уверен, что это сообщение их обрадовало, или хотя бы успокоило, но разговоры на эту тему больше не заводились. Давид, муж моей сестры, поглядев на «поплавок», прошептал:

– Сними, пока никто не догадался. Я ещё три года назад знал, что никакого филиала МАИ в Прибалтике нет. Только авиационное инженерное училище и институт инженеров ГВФ в Риге.

– Надеюсь, кроме тебя, об этом никто не знает?

– Никто. И не узнает.

– Спасибо!..




Глава третья

Лиха беда – начало





Дальний Восток. ЕАО, пос. В … евка – 2. Август 1970 г


… Дальним родственникам ехать на Ближний Восток, близким родственникам ехать на Дальний Восток…

Не знаю, по просьбе ли капитана Пугачёва или учитывая мою фамилию и национальность, или просто волею судьбы, получил распределение на Дальний Восток, в усиленную, смешанную авиационную дивизию, состоящую из двух истребительных, одного штурмового и одного полка перехватчиков, расквартированную на территории ЕАО.

Вероятно, такой состав авиации обоснован близостью государственной границы и не столь давними событиями на острове Даманском. Зампотех дивизии долго рассматривал мои «бумаги», словно впервые видел подобные документы. Наверное, размышлял что делать с ними, … или со мной.

– Это за тебя капитан Пугачёв хлопотал?

– Не могу знать.

– И не знай. Пойдёшь в 126 истребительный полк, во вторую эскадрилью… Иди в строевую часть, оформляйся. Не забудь комнату в общежитии стребовать, скажешь, я приказал.

– Есть в 126 полк…

126 истребительный полк располагался в посёлке городского типа В…. евка-2, в 60 километрах от районного центра и в 140 от областного.

Комэск – 2 и его инженер эскадрильи определили меня на месячную стажировку в звено старшего лейтенанта Беркутова и отправили устраиваться в общежитие…

Комната в офицерском общежитии была в приличном состоянии. «Меблирована» она была стандартным набором – соседом, лётчиком из соседнего звена, трёхстворчатым шкафом для одежды, на двоих, солдатской кроватью, с обычным набором постельных принадлежностей, расшатанным столом, такими же, двумя расшатанными стульями и обшарканной прикроватной тумбочкой.

Само общежитие находилось на окраине посёлка, недалеко от КПП. Удобно было добираться до места, особенно при подъёме по тревоге, но если не успел поужинать в лётной столовой, то до кафе и обратно, приходилось добираться через весь посёлок. О завтраке нужно было заботиться самому – холодильник на общей кухне, кипяток для чая – с помощью самодельного кипятильника. Стирку и глажку комендант общежития, за небольшую плату, брала на себя – скорее всего, стирала она в солдатской прачечной.

Нарезав алюминиевых уголков, в первый же выходной, укрепил стол и стулья; вытащив на улицу, ошкурил и покрыл лаком тумбочку. За этими занятиями и застал меня командир звена, пришедший посмотреть на моё жильё – посмотрел, одобрительно кивнул головой:

– Однако, руки у тебя растут откуда надо.

Через две недели мой сосед съехал на частную квартиру в посёлке.

Договорился с молодым солдатом – за блок сигарет, мы вдвоём за один день переклеили обои. В следующие выходные отремонтировал и покрасил оконные рамы; выпросив на складе полведра краски, покрасил в комнате пол – две ночи ночевал в солдатской казарме. В общем, гостей приглашать некуда, но переночевать можно… Стажировка моя прошла успешно; зачислен в экипаж лейтенанта Иволгина – ведомого командира звена. Мне прозрачно намекнули, что пора накрывать «поляну» на всю эскадрилью. Мой командир успокоил – от меня требуется только пригласить всех на «пленэр» и внести небольшой взнос с первой получки. Остальное меня не касается.

Действительно, в первый же выходной после зарплаты, уселись в полковой автобус и выехали в ближайший лесок. Погода стояла прекрасная – осень только начиналась. Складные столики и стулья были общей собственностью эскадрильи. Многие приехали целыми семьями, с жёнами и детьми… Интересно. Мне довелось видеть «культурный» отдых бригады, в которой я работал до армии. Естественно, без семей. Отдых превратился в самую обычную попойку, после которой многих пришлось «растаскивать» по домам. Здесь, на более чем два десятка мужиков и десяток женщин, на столе стояли две бутылки водки и бутылка сухого вина. На весь день.

Комэск объяснил причину сегодняшнего «мероприятия», – представил меня. В двух словах объяснил, откуда я здесь появился. Потом начался перекрёстный допрос с пристрастием – подробно, в деталях. Женщин интересовали чисто женские вопросы – собираюсь ли жениться, есть ли кто на примете. Постепенно разговоры перешли на другие насущные темы…

Люди просто отдыхали. Кто-то с детьми пошёл в лес в поисках последних грибов и ягод. Рыболовы размотали удочки. Компании остряков перемывали косточки старым анекдотам, чаще всего вспоминая смешные случаи из своей курсантской жизни. Не скучал никто. Когда все наговорились, зазвучала гитара, затянулись песни, частушки. Постепенно день потянулся к закату. Стали собираться – отдохнувшие, в хорошем настроении. Вторая бутылка водки осталась непочатой. До следующего раза.

После выходного – снова служба. Будничная ежедневная, но очень ответственная работа. День за днём, Днём и ночью. Примерно один раз в десять дней эскадрилья заступает на боевое дежурство – граница не за тридевять земель. Кроме того, ежедневно, поочерёдно, одна пара вместе с экипажами всегда в готовности № 1…

Заметил – командир звена Сергей Беркутов ходит мрачнее тучи. На службе всё в порядке, значит дома. Он не женат. Но у него есть «знакомая» девушка – учительница. Я однажды видел её с Сергеем в Доме офицеров. Лично на меня она впечатления не произвела. Запомнилась взглядом – холодным, неприветливым. Они танцевали, но она смотрела куда-то мимо, словно в пустоту… Подошёл к Иволгину:

– Что у нас с командиром?

– Личное. Его невеста сбежала. Быстрее всего уехала в Москву. Она давно уговаривала его оставить службу и уехать – он, естественно, отказался…

В конце сентября Иволгин ушёл в отпуск. Самолёт стоит в ангаре. С «подсказки» инженера эскадрильи неделю занимаюсь внеочередным профилактическим ремонтом… Посылают куда придётся – дежурным по аэродрому, в комендантский патруль… Получил приказ зампотеха полка – зайти в поселковую поликлинику, найти сестру-хозяйку, выяснить, какая нужна помощь в текущем мелком ремонте. Определить фронт работ, подготовить перечень материалов… Приказ получен – надо выполнять.

Утром сразу поехал в поликлинику. Вместе с сестрой-хозяйкой, тётей Клавой, пошли по кабинетам. Расшатанные столы и стулья, разбитые умывальники, протекающая сантехника, сломанные выключатели и розетки, не закрывающиеся окна и форточки с разбитыми стёклами и двери…

Доложился зампотеху.

– Возьми из хозроты плотника, электрика, сантехника. Подготовь требование, получи материалы. Через месяц сам проверю – имей в виду, приказ комдива.

– Есть приказ комдива!

Собрал команду, получили материалы, приготовили инструмент.

Предполагали так: проходит электрик по всем кабинетам, делает свою часть работы, за ним плотник, сантехник. Ошиблись. Разные объёмы работ, к тому же идёт приём больных. Пришлось менять тактику – делать один кабинет, переходить в другой. Договорились помогать друг другу. Дело пошло. Иногда, в день ремонтировали два – три кабинета, иногда, в одном два – три дня возились. Врачи тоже переезжали из кабинета в кабинет.

Остановились перед дверью – Л.И. ЗВЕРЕВА С.А. РАПОПОРТ, Первую фамилию я где – то слышал. Вторая фамилия вызывает любопытство – интересно, кто сейчас ведёт приём. Ничего необычного в этом нет. На территории еврейской области должно быть «коренное» население.

Сейчас нам туда нельзя – перед нами вошла больная. Смотрю дефектную ведомость – работы немного, справлюсь один. Посылаю ребят дальше… Зашёл в кабинет.

– Здравия желаю! Лейтенант Полянский.

Симпатичная, черноволосая, с большими, карими глазами. Кто это? Приходит ещё одна. Светлые волосы, серо – голубые глаза. Тоже «ничего».

– Людмила Ильинична. – Серьёзный, внимательный взгляд. Вожусь со столом, чувствую, что за мной наблюдают. Обе. Сам тоже исподтишка наблюдаю за девушками. Молодые, на два – три года моложе меня…

– Скажите, лейтенант, Вы, вероятно, недавно в наших краях? Раньше мы Вас здесь не встречали – поинтересовалась та, чёрненькая.

– Слава богу, пока нет необходимости, не болею.

– Я не об этом. Вас не видно ни в поселке, ни в Доме офицеров на танцах.

– Недавно, с августа. На танцы я не хожу, не умею и не люблю. – Или с женой не хочется, а одного жена не пускает? – Пока бог миловал. Вообще, с кем имею честь разговаривать? – Извините, – Софья Андреевна, можно просто Соня. Так я и предполагал. – Очень приятно. Моя старшую сестру тоже зовут Софьей. Не женат и ни разу не был.

– Вы к нам переводом? Откуда?

– Из училища.

– Так поздно? Вас, что на второй год оставляли?

– С чего Вы взяли? Я так старо выгляжу?

– Извините! Я хотела сказать, что из училища приходят ребята … моложе выглядят.

– Не мудрено. Я до училища три года срочную отслужил.

– Серьёзно? Куда Вас сейчас направили? В хозроту?

– Тоже не угадали. У меня диплом авиаинженера, я техник во второй эскадрилье. Сейчас мой командир в отпуске, вот и направили к вам. Скажите, в Доме офицеров вы часто бываете?

– Бываем. Вы, что уже заинтересовались танцами?

– Всё может быть… В опредёлённой степени.

– Тогда следите за афишами.

Мне не надо следить за афишами – всем известно, что танцы бывают по субботам и воскресеньям – под музыку полкового оркестра…

… Пришёл. Пришли и мои новые знакомые. В нарядных платьях они выглядели ещё симпатичней, чем в белых халатах. В форме, наверное, я тоже выглядел немного лучше, чем в рабочем комбинезоне…

Танцевать я, действительно, не умел и не любил, – наверное, от неумения. Ещё со школы.

Девушки взяли надо мной шефство – пытались учить меня танцевать, но от смущения и стеснения у меня вообще ничего не получалось. В конце концов, видимо щадя моё самолюбие, девушки предложили пойти гулять.

С радостью принял их предложение…

В конце октября, ровно через месяц после начала ремонта, нагрянула проверка. Не зампотехом полка, как я ожидал, а самим командиром дивизии, его заместителем по тылу и начальником медслужбы.

Санитарки и медсёстры метались как угорелые, выметая и вымывая грязь из самых дальних закутков кабинетов, кладовок и туалетов. Все знали, комдив не просто крут, здесь он бог и царь, в его власти и казнить, и миловать.

Комдив знал, что и где проверять; выговорил за старые унитазы – новых не оказалось на складах. Дефицит! Я докладывал…

– Почему не доложили? – это уже к зампотеху полка. Взгляд комдива не предвещал ничего хорошего. – Зверев – он и есть зверь. – пробурчал зампотех, отвернувшись. Только тогда я понял, где слышал эту фамилию – фамилию командира дивизии. Тогда, кто ему Людмила Зверева? Дочь?… Тем временем, комдив ходил по кабинетам. Проверил форточки, двери. Самым тщательным образом осмотрел кабинет моих «подружек». Обошлось без замечаний…

– Кто занимался ремонтом?

– Техник – лейтенант Полянский, 126 полк, вторая эскадрилья, – вместе со мной сделала шаг вперёд вся моя команда.

– Кто такой? Почему не знаю? – Комдив опять зыркнул на зампотеха полка.

– Новичок, недавно из училища.

– Что заканчивали?

– Даугавпилсское инженерное, товарищ генерал.

– Как закончили?

– Нормально.

– Как нормально?

– Толково.

– У вас там в Прибалтике все такие «толковые»?

– Так точно, другие там не учатся.

– Как устроился?

– Толково! В офицерском общежитии.

– Как «толково» в офицерском общежитии, я знаю. Выберу время, и там шорох наведу. Готовься, – комдив впился глазами в зама по тылу. – Женат, семья есть? – это уже снова ко мне.

– Никак нет!

– Раз нет, значит живи… пока… Солдатам – по отпуску, технику благодарность и месячный оклад…

… Вышел из отпуска командир, лейтенант Иволгин. Не знаю, как он, но я его выходу обрадовался. Наконец меня перестанут гонять «старшим», куда пошлют. Я смогу снова здороваться по утрам с нашим самолётом, поглаживая его по плоскостям, желать ему удачи, следить за его «самочувствием», вовремя «кормить» и «поить» его, «лечить» по необходимости. Переругиваться с заправщиками и вооруженцами, мирно перекуривать со своими коллегами – техниками, желать самолёту чистого неба и мягкой посадки, провожая уходящую в полёт машину и встречать её на рулёжке, всматриваясь в лицо командира…

Закрывая на ночь ангар, желать машине спокойной ночи. Пусть замерзают руки, пусть аэродромный ветер продувает насквозь – пусть. Мне это пока не в тягость – благодарное лицо вернувшегося из полёта командира стоит этого.

Только в дни боевых дежурств я не хочу желать счастливого полёта ни самолёту, ни командиру.

Пусть сидят на земле. Спокойней всем. В повседневной, будничной работе прошли осень и зима. Весной всегда происходят важные изменения в жизни всего живого. У нас тоже изменения. Наш комэск пошёл на повышение – стал заместителем командира полка. Его место занял, уже став капитаном, Сергей Беркутов. В конце весны он женился. По иронии судьбы, его избранницей снова стала учительница, и снова филолог.

Мой командир, Алексей Иволгин, получив ещё по одной звёздочке на погоны, стал командиром звена. По сложившейся традиции, техники самолётов переходят вместе со своими лётчиками на новые должности. Самолёт командира звена должен обслуживать старший техник. Но мне ещё рано – мой офицерский стаж меньше года, поэтому у меня новый командир – лейтенант Алексей Курочкин, уже не новичок, но ещё не «класс» и… другая машина. Алексею, и всему нашему экипажу, местные острословы, тут же дали прозвище «Петушки», намекая на наш возраст и опыт.

Мне придётся «прощупать» всю машину, изучая её особенности, постепенно, шаг за шагом, перебирать каждый «опасный» узел во избежание каких – либо неожиданностей. Доверяй, но проверяй. Обратился к инженеру эскадрильи с просьбой поставить самолёт на ППР – планово – предупредительный ремонт.

– Зачем? Ах, да. Наверное, ты прав. Начинай, приказ получишь…

Вот где мне пригодились навыки, полученные на ремонтном заводе во время практики. Лейтенант, оставшись «безлошадным», предложил свою помощь.

– Мне полезно, и гонять не будут.

Перегнав машину в ТЭЧ – технико-эксплуатационную часть, вчетвером, всем экипажем, мы взялись за эту «грязную» работу. Алексей, будучи холостым, без огорчения, согласился использовать выходные дни для ускорения «процесса». Узнав о нашей затее, пришли два остальных наших члена экипажа – младшие специалисты. Не оставили нас без внимания и начальство – инженер эскадрильи. Покрутившись, он переоделся в комбинезон и включился в общую работу.

– Хоть молодость вспомню. С молодёжью и сам моложе станешь…

Ничто так не сближает людей, как общая работа, общие цели и задачи… Не скажу, что всё было плохо, но несколько узлов вызвали сомнение. Более опытный инженер принял решение заменить изношенные детали… Общими усилиями мы на двое суток раньше, вывели машину на послеремонтные испытания.

Сначала рулёжка и пробежка, затем короткий подлёт и посадка. Только после этого, комэск сам сел в кабину – короткий разбег и машина в воздухе… Десять минут полёта, и комэск на земле…

– Молодцы, толково. Можешь летать.

Командиру полка доложил коротко.

– Начинают оперяться!

Самому ему с новым техником не очень повезло. Старый техник пошёл на повышение и отбыл к новому месту службы. Его новый техник – старший лейтенант, был хорошим специалистом, но была у него одна нехорошая «привычка»… являться на службу с «выхлопом». Комэск терпеть этого не мог, дошёл до зампотеха дивизии, но сколько не просил снять пьяницу с самолёта, заменить его было некем.

Наши ангары были рядом, кроме этого, жил он в этом же общежитии, в комнате напротив, и не раз пытался «затащить» меня в компаньоны. Дома я его сразу «отшил», но на аэродроме я с ним ничего поделать не мог. Он был старше меня по званию и по должности.

Несколько раз я доводил его самолёт до «ума», прикрывая отсутствие офицера на службе или «непотребное» его состояние. Беркутов не раз предупреждал меня о наложении взыскания. Но не выполнить приказания старшего офицера я тоже не мог – не ходить же жаловаться. Приказы сначала выполняются, потом обсуждаются. Тем более, что каждый раз обещалось в последний… В очередной раз заправив свою фляжку спиртом, заверив, что у него всё готово, он исчез со стоянки, уговорив меня загнать самолёт в ангар.

Заканчивая подготовку своей машины, случайно обнаружил лужу масла под правой стойкой шасси самолёта комэска. Без внимания оставить этот факт я не мог. Забравшись под самолёт, с ужасом увидел, что стойка шасси повреждена. Такое случается при жёсткой посадке, даже у самых опытных лётчиков, но не увидеть этого не может ни один техник. Взлететь с такой «ногой» ещё можно, но посадка – это верная катастрофа…

Все лётчики находились на разборе полётов.

Связавшись по рации с руководителем полётов, прошу комэска – 2 срочно прибыть на стоянку. Через полчаса Беркутов примчался на стоянку, но не один, а в сопровождении инженеров эскадрильи и полка и самого командира полка. Увидев происшедшее, они пришли в ужас. Эскадрилья готовится к заступлению на боевое дежурство и вышедший из строя самолёт командира эскадрильи – это преступление.

– Пьяницу под трибунал. Передвижную мастерскую на стоянку. Немедленно.

Садись пиши рапорт, – это мне, – сейчас, прямо здесь, на имя командира дивизии. Пьяницу найти, живого или мёртвого – сюда. Показать и под арест..

Приехала ПАРМ – передвижная авиаремонтная мастерская.

– Сколько времени потребуется на замену?

– Часа четыре, не меньше…

Привезли вдрызг пьяного старшего лейтенанта, в таком виде его отвезли сразу на дивизионную гауптвахту.

В пограничных районах действуют законы военного времени, – технику грозит до десяти лет тюрьмы. Могут разжаловать в рядовые и направить в дисциплинарный батальон на три года, – это хуже тюрьмы… С разрешения комэска остаюсь с ремонтниками, Беркутов тоже остаётся. Работаем без перекуров. Надо успеть за два – два с половиной часа, иначе до темноты не облетать самолёт… Успеваем.

Докладываем руководителю полётов; Беркутов просит разрешения на запуск двигателей и взлёт. На КП всё начальство.

– Три подскока, три посадки. Потом взлёт.

– Есть три посадки!..

Всё проходит благополучно. На дежурство заступаем в полном составе.

«Фитилей» хватило на всех – от командира эскадрильи до зампотеха дивизии. Не обошлось без «вопросов» замполита и «особистов». Мне досталось рукопожатие Беркутова – для меня это больше, чем благодарность комдива. Старшего лейтенанта никто больше не видел.

Комдив посчитал для него тюрьму и дисбат слишком мягким наказанием – понизил его в звании до лейтенанта и отправил служить на полигон в Плесецк – там его медленно, но упорно и с аппетитом будут съедать комары и гнус… Всё это время, в основном в пятницу вечерами и по выходным, мы проводили время втроём – Людмила, Соня и я. С наступлением весны, тепла и увеличения светового дня, наши встречи стали проходить чаще и продолжительней. Но почти всегда втроём и в основном по вечерам.

Иногда Соня без предупреждения внезапно исчезала куда-то по неизвестным для меня причинам, и мы гуляли с Людмилой вдвоём.

Болтали о всякой чепухе, но я часто чувствовал на себе её взгляд, словно она хотела что-то сказать и не решалась. Я старался не давать повода для серьёзного разговора, ибо предполагал, о чём может пойти речь; у меня не было ответа на её вопросы и, поэтому, я сам боялся такого разговора…

Дело в том, что ещё в самый первый день нашего знакомства, я поймал не себе изучающий взгляд Людмилы, но моя душа всё больше склонялась в сторону Сони, может быть, зов крови – не знаю. С Соней мне никак не удавалось остаться вдвоём для серьёзного разговора, к тому же мне иногда казалось, что Соня или специально уходила от разговора, или вообще не хотела его заводить…

Всё больше меня смущали её внезапные исчезновения, неизвестно куда и зачем. Родственников у неё здесь не было – это я знал точно. Знакомые, друзья? Я не ханжа и вполне допускал, что до моего появления у неё могли быть увлечения, тогда почему бы не сказать честно? Ещё мне казалось, что Людмила знала о причинах этих исчезновений. Может, об этом она хотела мне сказать, но не хотела выдавать подругу?

В общем, если на службе всё было нормально, то в личном плане всё было наоборот. Как в песне – первым делом самолёты… Тем временем, наши совместные встречи продолжались… Надо мной уже посмеивались не только в эскадрилье, но и в полку – в военном городке, как и в деревне, ничего не утаишь. Друзья смеялись – догуляешь с двумя до полковника, но тогда тебе никто не станет нужной, и ты не станешь нужен никому.

Летом у Сергея день рождения. Конечно, этот день отмечался на «пленэре» всей эскадрильей в широком кругу, вместе с семьями. Но это произошло неделей позже, а домой он пригласил меня одного.

Надо сказать, что после истории со стойкой шасси, между нами установились настоящие мужские дружеские отношения. Мужская дружба – без громких слов. На мальчишнике, по поводу его женитьбы, гуляли всей эскадрильей, но свидетелем на их регистрации был я.

В небольшой однокомнатной квартире, кроме Сергея и Марины, собрались родители Марины – жены Сергея, их соседи по лестничной площадке – милицейский майор с женой – той самой тётей Клавой, сестрой – хозяйкой поликлиники и я. Надо мной пошутили – почему я пришёл один, без своих подружек.

– Не смог решить кого пригласить, – пытался отшутиться… Вечер прошёл в настоящей семейной обстановке. Своих родственников у Сергея не было – он воспитывался в детдоме, и отношения с родителями Марины складывались вполне нормальные. Меня познакомили с присутствующими. Милицейский сосед был начальником местной милиции, а его жена меня сконфузила:

– Почему ты называешь меня Клавой? Клара я, Клара Давыдовна. Оказалось, что до недавнего времени, она работала врачом в этой поликлинике, но у неё что-то случилось с руками, и ей пришлось уйти с приёма больных. В конце вечера, Клара Давыдовна наставляла меня, вытащив в коридор на перекур:

– Если бы ты ошибся в выборе спутницы на этот вечер, то ничего страшного не произошло бы, но не ошибись в выборе спутницы жизни. Для тебя Соня не пара, а для Людмилы ты не пара. Это я, старая еврейка, тебе говорю. Людмила сделает тебе карьеру, но будет всю жизнь тобой командовать, как мальчишкой. Особенно держись подальше от Сони.

По поводу Людмилы я сам думал примерно также, а вот насчёт Сони я никак не мог понять, что тётя Клара имела в виду. Ясно одно – она что-то знает, но не может или не хочет говорить…

Ещё в начале, буквально за первый месяц службы влился в коллектив эскадрильи. Мы делали одно дело, каждый знал друг о друге, кто чего стоит. Не понаслышке, а по делам. У меня появились друзья, товарищи, всегда готовые прийти на помощь, и ты сам приходишь к ним, если видишь, что друг «зашился», и они не постесняются попросить, в любых вопросах – служебных или житейских, без разницы. Мы дружили всей эскадрильей, независимо от возраста, званий и занимаемых должностей. Эскадрилья приняла меня в свою семью.

Банальное правило – «один за всех и все за одного» было непреложным законом жизни нашей эскадрильи. Никогда и никого мы не оставляли один на один со своими проблемами.

Если кто-то из лётчиков отставал в лётной или боевой подготовке, опытные товарищи садились с ним в «спарку» и «вывозили» его до тех пор, пока всё не вставало на свои места.

Если техник не успевал или у него что-то не получалось, на помощь приходили все техники и расходились только тогда, когда самолёт был полностью готов к завтрашним полётам.

Иногда комэск устраивал «мальчишник» – нет, нет, это совсем не то, о чём вы подумали. Это означало, что в «узком» кругу намечался серьёзный разговор, подальше от глаз замполита и ушей особиста. Справедливости ради, надо сказать, что замполит был неплохим человеком – из лётчиков, списанный с лётной работы по состоянию здоровья, но всё же… у него своя служба… Об особисте и говорить не приходится. Приглашался и командир полка с заместителем – они были выходцами из нашей эскадрильи – «мальчишники» и совместный отдых – были детищем командира полка.

На этих «мальчишниках» шёл откровенный и серьёзный разговор о жизни эскадрильи: о лётчике, позволившем явиться на «работу» не в «форме», или о механике, допустившем при подготовке машины к полёту невнимательность или халатность, граничащую с преступлением. Речь могла пойти об офицере, допустившем хамство с подчинёнными или обложившем нецензурной бранью молодого солдата – срочника.

Речь могла зайти и о недостойном поведении некоторых офицеров и прапорщиков вне службы. С особой осторожностью и деликатностью говорили о личной жизни и семейных проблемах.

О темах «мальчишников» заранее не сообщалось, но комэск к разговору готовился сам, или поручал подготовку кому – нибудь из офицеров или прапорщиков. К разговору о личных или семейных проблемах, он готовился особо тщательно и скрупулёзно. Если вопросы были неоднозначными по своей сути, комэск подключал к этим вопросам жён офицеров.

Эти «мальчишники» не ставили перед собой задачу «пропесочить» виновного: на них ставилась задача каждому участнику понять причину и подоплёку проблемы, – искренне, от души высказать своё мнение по поводу случившегося.

На этих «посиделках» никаких «оргвыводов» не делалось; это право и возможность предоставлялось самому виновнику «торжества». Для этого и собирались без посторонних…

Между тем служба продолжалась своим чередом. В составе экипажа – ежедневная, будничная работа. Регламентные работы – подготовка самолёта к полёту… Послеполётное обслуживание: заправка топливом, боеприпасами, кислородом, сжатым воздухом, противообледенительной жидкостью. Тщательная проверка наиболее «опасных» узлов, устранение обнаруженных неполадок. До полной готовности машины к завтрашним полётам, независимо от времени суток и погоды. С разрешения руководителя полётов – контрольный запуск двигателя. Только потом – в ангар, под замок, под пломбу. Спокойной ночи… Если успеваешь, в душ и в лётную столовую…

Утром, чуть свет, уже в ангаре. Доброе утро!

Контрольный осмотр «опасных» точек. Проверка систем электропитания, давления масла, запаса кислорода, воздуха, спиртовой смеси. Запуск и прогрев двигателей… Всё в норме, заполнен журнал регламентных работ…

– Товарищ лейтенант! Самолёт к полёту готов! Двигатели прогреты, можно взлетать!.. Командир в кабине. Ремни пристёгнуты.

– Счастливого полёта и мягкой посадки! Фонарь закрыт, колодки убраны… Вслед за ведущим самолёт сначала нехотя, медленно, будто просыпаясь, трогается с места, не спеша, словно разминаясь, катится по взлётной полосе, но, словно очнувшись, взревев двигателем, рванулся вперёд. Короткий разбег, и машина в воздухе. Ещё мгновение, и обе машины исчезают в небесной вышине, «ушли в точку», только громоподобный рёв двигателей сваливается с небес на тебя, на всю Землю.

Время полёта кажется вечностью… В ангаре прибрано, инструмент протёрт и разложен по местам… В курилке тесно, собралось всё чумазое племя технарей. Молча дымят сигаретами, никто не травит «баланду». Не в первый раз, но с трудом сдерживается волнение, поглядывают на часы …

Наконец, где-то вдалеке, возникает тонкий, словно комариный писк, свист двигателей заходящего на посадку самолёта. Курилка моментально пустеет – все бросились на рулёжку, по стоянкам, – встречать своих. Так принято. Встречать машины, вглядываясь в фонари самолётов, в лица лётчиков. Поднятый вверх большой палец руки лётчика должен означать полный порядок. Есть палец! Двигатель ещё не закончил свою усталую песню, ты уже на верхней ступени стремянки. Фонарь настежь, кислородная маска снята, ремни расстёгнуты. Лётчик устало вытягивается из кабины, спускается, прыгает на бетонку. Всё. Полёт окончен!

На стоянке курить запрещено, но прикуренная сигарета, пока нет начальства – это тоже традиция. Только лётчику! Потом всё остальное. Начальство это знает, поэтому не торопится. Защитный шлем снят, фуражка на месте. Сейчас придёт автобус – собирать лётчиков на разбор полётов…

Тебе уже сигналит заправщик – первым делом заправиться под завязку. Потом боекомплект. Вместе с младшим персоналом, проверка предкрылков, закрылков, рулей высоты, горизонтальных рулей. Контроль давления… Всё, как вчера… Сухой треск красной ракеты – полётов сегодня больше не будет. Пылесос на стоянку – в кабине должна быть идеальная чистота – ни пыли, ни влаги. На соседней стоянке надрывается буксировщик. Сейчас подойдёт твоя очередь отбуксировать самолёт в ангар.

– Спокойной ночи! Не мне давать оценку нашей службе, хорошо или плохо мы несли её, – по крайней мере честно. А хорошо отдыхать – это мы умели! Всей эскадрильей, кто мог и хотел, с женами и с детьми, с палатками и кострами, с рыбалкой и ухой, шашлыками и грибницей, домашними пирогами и салатами, с песнями и частушками, танцами и плясками – кто во что горазд, но практически без спиртного. Летом – на природе, зимой – на дивизионной базе отдыха – с лыжами и санками…

Вечером, уложив наигравшихся и уморившихся детей спать, усаживались вокруг костра и начинались неспешные душевные разговоры о житье – бытье, обо всём, о чём человеку хотелось рассказать или просто выговориться… Потом общий разговор распадался на отдельные беседы по интересам, на мужские и женские, о мужчинах и женщинах…, затем снова сливался в один общий… Много пели под гитару, или вместе с транзисторами… Не возбранялись и анекдоты – остроумные, но не похабные и не политические – о житейских ситуациях и отношениях между мужчинами и женщинами. Не приветствовалось сплетничать, обсуждать кого- либо за глаза и вторгаться в личную жизнь. Категорически запрещалась одна тема – обсуждение действий и приказов командиров – ни своих, ни чужих…

Домой возвращались, как правило, в субботу вечером, отдохнувшие и уставшие, возбуждённые и весёлые. Воскресения отдавались домашним делам и заботам, или просто отдыху в семье, занятиям с детьми, чтобы в понедельник быть на работе в «форме» и в хорошем настроении.

Такой совместный отдых ещё более сближал нас друг с другом, и никто не осмеливался подвести своих товарищей. Ни в чём и никогда.

.




В … евка-2, 1971 – 1972 г г


Год службы, или, как говорят, один календарь за плечами, всё в порядке. Со мной уже разговаривают как с равным. «Петушковым» наш экипаж уже не называют. Теперь всю нашу эскадрилью называют «беркутятами».

В экипаже меняются младшие специалисты – сержанты срочной службы. Сейчас служат по два года, из них почти год – в школе младших авиаспециалистов. Только освоятся – уже домой. Появляются неопытные новички – приходится контролировать каждый шаг. Редко кто из них остаётся на сверхсрочную – да и те после школы прапорщиков, стараются устроиться где-нибудь на складах, – продуктовых или вещевых…

Предполётное построение лётного и технического состава. Стандартные наставления, но отчего сегодня здесь присутствуют замполит и особист? После инструктажа расходятся не все – комэсков и командиров звеньев просят остаться.

Мы их не ждём – расходимся по стоянкам, нам есть, чем заниматься.

Командиров привозят минут через тридцать, – лица хмурые, даже недоумённо – испуганные. Что случилось? Пока молчат… Придёт время – скажут. Вероятно, опять у кого-то пьянка. Спирт в авиации льётся рекой. Противообледенительная жидкость – спирто – водяная смесь – «массандра». Прибор можно настроить так, что треть спирта остаётся, его можно слить и использовать для обогрева … самого себя, изнурти. Этим грешат не только солдаты – срочники … Лётчики побаиваются – они ежедневно проходят медкомиссию, а наземный состав…Комэск и парторг собирают всех офицеров и прапорщиков в одном из ангаров.

– Приказано обратить внимание на поведение личного состава, имеется в виду солдат и сержантов, тщательно контролировать всю их работу и не оставлять им свободного времени до окончания лётного дня.

– Что произошло? – Пока ничего, но может. На территории дивизии обнаружена «наркота». Особисты работают, ищут, но как она попадает сюда, пока найти не могут. В посёлке усилены патрули, подключены пограничники. Поочерёдно будем дежурить на КПП. Проверяется почта. Пока безрезультатно. Техникам – проверить все закутки в ангарах, могут устроить тайники. Будут проверки, можете считать обыски. Малейшее подозрение – тащите в санчасть на освидетельствование. Медики тоже предупреждены. Имейте в виду, кто попытается прикрыть, пойдёт под суд, как сообщник. Всё. Свободны…

В моих отношениях с «подругами» всё по – прежнему. Полная неопределённость. Не даёт покоя «наставление» Клары Давыдовны. Если следовать её «совету», не имеет смысла «морочить» голову себе и другим. Я уже привык к ним, чувствую себя с ними достаточно комфортно, но хотелось бы более серьёзных отношений…

Вообще, в небольших военных городках, найти подругу весьма непросто. Приезжие, в основном, уже замужем за молодыми лейтенантами – ещё сразу после их выпуска; местные девушки весьма неохотно изъявляют желание связывать свою судьбу с военными, зная, на примере своих отцов и матерей, все «прелести» гарнизонной жизни…

В сомнениях прошли ещё одни осень и зима. Нельзя сказать, что всё прошло гладко. В конце зимы отрабатывалась слётанность в парах. По установленному правилу, комэск садился последним. Мой командир уже на земле; я случайно, можно сказать автоматически, поднял голову на идущий на посадку самолёт, – это был самолёт Беркутова. Но это была не «беркутовская» посадка – чёткая, уверенная. Самолёт снижался осторожно, дёргаясь, словно спотыкаясь о невидимые препятствия.

Вдоль посадочной полосы завывая, несутся пожарные и скорая… Есть касание!.. Выпустились тормозные парашюты…

Самолёт остановился, не докатившись до стоянки. Все кто был, рванулись к самолёту, но стремянку схватил только я один. Растолкал толпу, пулей взлетел к фонарю, открыл – слава богу, – жив!.. Беркутов самостоятельно выбирается из кабины.

– Двигатель. Тряска в двигателе.

– Зачем садился? Надо было прыгать! Мог взорваться.

– Понимаешь, тряхнёт, и снова всё в порядке. Два или три раза тряхнуло, потом не стало. Решил садиться. На посадке ещё два раза тряхнуло… Да, не ори, чего орёшь, сел ведь, живой. Ай, ай, это в какой школе тебя таким словам научили?…

Откатили машину на стоянку. Запустили двигатель – работает ровно, без рывков. «Поиграли» газом, тоже всё нормально – обороты держит, на перегазовку реагирует нормально. Никто не знает, что делать. Не верить Беркутову нельзя, но сейчас двигатель работает нормально. Сами мы в двигатель лезть не имеем права; только менять. Этот только по приказу зампотеха дивизии – двигатель не выработал положенного срока. На этот двигатель надо вызывать двигателистов из Р… ска. Он ещё на гарантии. Стоп!.. Дядя Миша! Ну, конечно!

Прилетел вертолёт с комдивом и его свитой, наше всё командование стоит… Подошёл к Беркутову.

– Прикажи подогнать два бульдозера с самыми толстыми тросами. Я сейчас… Принёс из ангара стетоскоп – подарок дяди Миши. Я его немного доработал – теперь он сидел жёстко на голове, как наушники у радиста… Послал всех подальше… от самолёта. Беркутов в кабине. Если взорвёмся, то вместе. С величайшей осторожностью снова запустили двигатель, потихоньку добавляем обороты… Слушаю на малом газу – нормально, на среднем – нормально. Добавили ещё газу – стоп! Есть слабый стук! Больше добавлять газ нельзя – могут не удержать колодки.

Подогнали оба бульдозера, сцепили их, привязали самолёт за стойки шасси, – погнём? – чёрт с ними, заменим.

Добавляем газ – есть стук, слабый, но есть. Резко полный газ – отчётливый треск и вибрация. Рискнём. Форсаж – сильный металлический хруст и тряска. Сильная тряска. Стоп, двигатель! Запросто мог взорваться. Беркутов в рубашке родился. Третий или четвёртый подшипник развалился. Надо снимать двигатель.

Спасибо тебе, дядя Миша!

Слез со стремянки, свернул стетоскоп.

– На взлёте не было тряски? Ты мог взорваться ещё на взлёте.

– Нет, не заметил. В конце полёта затрясло.

– Значит, в воздухе развалился. Если бы включил форсаж раньше, обязательно бы взорвался.

Подошла генеральская свита.

– Докладывай – Беркутов ткнул меня в бок.

– Товарищ генерал! Двигатель неисправен. Третий или четвёртый подшипник разрушился. Необходима замена двигателя. Лейтенант Полянский.

– Как определил неисправность?… Что это такое?

– Обычный медицинский стетоскоп. – Сам придумал или подсказал кто?

– Подарил один старый фронтовик, моторист дядя Миша Марголит, на моторном заводе, в Р….ске, во время моей практики.

– Михаил Наумович? Работает ещё?

– Нет. Работал последние дни, уходил на пенсию, поэтому и подарил. Вы его знаете?

– Он был мотористом на моей машине. Разве на заводе некому было его передать? – Значит, некому. Там сейчас приборами двигатели тестируют. Нам бы в полк один такой прибор, можно не допускать такого, – кивнул в сторону самолёта Беркутова.

– Возьми на заметку, – генерал повернулся к зампотеху, – узнай всё подробно. Потом доложи… Ты мне уже третий раз на заметку попадаешься, – это ко мне, – я с тобой ещё за стойку шасси не рассчитался. Тогда нельзя было, но я не забыл. Сколько ты уже прослужил?

– Полтора года.

– Хватит. С завтрашнего дня, ты старший лейтенант, досрочно.

– Служу Советскому Союзу!

– Кстати, ты почему в поликлинику не приходишь?

– Служба, товарищ генерал!

– Правильно! Только дяде Мише напиши и от меня привет передай.

– Есть написать!..

Подъехал тягач, отбуксировали машину в ТЭЧ. Начали замену двигателя. К утру всё было готово – самолёт встал на крыло.

Я сам хотел написать дяде Мише, но адреса его у меня не было. Не мог же я сказать об этом генералу. Тем не менее приказ надо выполнять.

Не долго думая, вместо домашнего адреса, я написал на завод, в сборочный цех, на участок контроля. Дяде Мише.

Через месяц мне пришёл ответ. Из сборочного цеха. От начальника участка.

Извиняясь, что прочитали моё письмо, с прискорбием сообщали, что дядя Миша скончался полгода назад и похоронен на городском кладбище, рядом со своей женой. Родственников его не нашли и просили сохранить стетоскоп не только как память о нём, но и о его жене – дядя Миша хранил его в память о ней. В конверт была вложена его фотография на последнем юбилее.

В местной фотографии заказал копию этого фото. Когда заказ выполнили, пробился на приём к комдиву. Показал письмо и предложил ему фотографию. На память. Я видел, как омрачилось лицо генерала. Фотографию он взял…

Похоже, что тётя Клара была права. Вопрос комдива о поликлинике, быстрее всего, не был случайным, значит он был в курсе наших взаимоотношений. Что означало его «Правильно» – что не хожу, или, что «Служба»? Можно было допустить, что моё досрочное повышение, могло быть не случайным, не без помощи Людмилы. Но тогда и насчёт Сони, тётя Клара могла оказаться права. Я понимал, что для этого у неё есть основания, иначе она не стала бы меня предупреждать. Я совсем растерялся. Неопределённость во взаимоотношениях терзала и выводила меня из себя …

Новый техник «беркутовского» самолёта, старший лейтенант Кузмичёв, неплохой, в общем, парень, добросовестный, аккуратный и ответственный, но, как говорится, глаза у него не горели. Единственное, чем он занимался с огромным желанием – вооружением. Я видел, с каким удовольствием он возился с пушкой и пулемётами, занимаясь с ними всё свободное время, хотя ими должна заниматься команда оружейников – он их просто не подпускал к ним…

Разговорились… Оказалось, по специальности – он оружейник. Одно время считалось, что пушки и пулемёты в современном воздушном бою самолётам не нужны, их не закладывали в конструкции самолётов; «разгоняли» команды оружейников. Под такую раздачу попал и он. Отправили на ускоренные курсы авиаспециалистов. Будучи «технарём» от природы, он освоил и эту специальность, но душа его по – прежнему принадлежала оружию. Вскоре пушечно – пулемётное вооружение вновь появилось на самолётах…

Зная о наших отношениях с Беркутовым, на следующий день после приказа о присвоении мне старшего лейтенанта, он написал рапорт о переводе в дивизионную оружейную команду. Зампотех дивизии даже обрадовался такой «находке», и через два дня в одном приказе, он был назначен начальником этой команды, а я старшим техником – лейтенантом в экипаж командира эскадрильи капитана Беркутова…

Весна вступала в свои права. Вместе с первыми лучами весеннего солнца, наступили «горячие» дни боевой учёбы. На краю запасного аэродрома, в небольшом лесочке, разбиты армейские палатки. Для всего полка. Полёты, полёты, полёты… В одиночку, парами, звеньями, в составе эскадрильи. Днём и ночью. По два, три вылета в день. Боевые стрельбы. Воздушные «бои». Лётчиков с трудом вытаскивают из кабин. Подъёмы по тревоге. Техники ночуют прямо в ангарах. Осунувшиеся и обветренные лица – чёрные от загара. Никто не ропщет, никто не жалуется. В короткие минуты отдыха никто не «травит». Замолкли даже неутомимые острословы. В обед – два стакана компота, больше не лезет. Посадки на незнакомых аэродромах. Техническое обслуживание по минимальному регламенту. Для технического состава выходные отменены. Отгулы, отпуска отменены всем. Боевые дежурства кажутся райским отдыхом, но дежурные экипажи тоже поднимают по тревоге, слава богу, только учебные. Пока лётчики летают, «земляне» отражают атаки «противника»: танков, мотопехоты, воздушного десанта – они тоже тренируются… Семейным приходится особенно тяжело… Родных видят только на фотографиях, скучают… Первой не выдержала погода. Тучи цепляются за верхушки деревьев. Порывы ветра до тридцати метров – где -то над океаном бушует тайфун. Вынужденный, долгожданный отдых. Для лётчиков. Техники пытаются наверстать упущенное, провести самые необходимые работы – никто не знает, сколько продлится непогода. Только к вечеру можно передохнуть и …перекурить. В лесу чуть потише. Из поваленных деревьев сооружена импровизированная курилка, развели небольшой костёрчик; поджариваем кусочки хлеба, печётся в углях картошка. Семейные нашли выход. В короткие перерывы между полётами пишут письма домой; полковой почтальон отвозит их на КПП основного аэродрома. Домашние сообщают последние новости – тоже оставляют их на КПП… Почтальон развозит их по стоянкам. Как в кино – ждут почтаря. Как в молодости… Завязываются разговоры – не о службе. О доме. О семье. О детях. Лица немного потеплели – появилось нечто подобие улыбки. Даже печёная картошка напоминает о домашнем очаге. Делятся домашними новостями… Постепенно все расползаются по палаткам. Комэск, как всегда, последний; я остаюсь с ним.

– Что нос повесил, старлей? Устал?

– Как все, не больше.

– Врёшь, по глазам вижу, устал. Никак не можешь решить задачу с двумя неизвестными?

– Да нет. Всё давно решено, только ответа нет.

– Значит, решаешь нерешаемое, либо не тот «курс» решения держишь.

– И «курс» вроде тот, и скорость в норме, только цель всё время за горизонтом остаётся.

– Значит не твоя эта цель.

– Ты тоже так считаешь?

– Кто ещё так считает?

– Соседка твоя по площадке.

– Что она тебе сказала? Когда?

– На твоём дне рождения. То же самое, что ты мне сейчас сказал – не моя эта цель.

– Кого она имела в виду?

– Обоих.

– Даже так? Почему? Что она тебе сказала?

– Сказала, что одна мне не пара, другой я не пара.

– Знаешь, Я бы поверил ей на слово. Она мудрая женщина – много лет проработала судмедэкспертом; многое повидала, и что самое главное – хорошо разбирается в людях.

– Может мне поговорить с ней ещё раз?

– Бесполезно. Как все люди их профессии, она умеет держать язык за зубами. Поверь ей на слово и ищи другую цель. Пошли спать.

Следующие несколько дней погода несколько улучшилась и полёты возобновились, правда не такие интенсивные, но всё же…

Давая возможность Сергею отдохнуть, мы не засиживались у костра. У меня тоже работы прибавилось. В общем, несколько дней мы не возвращались к неоконченному разговору…

Только через три или четыре дня, Сергей кивком головы усадил меня у костра – Какое решение ты для себя принял? – Какое решение?… Скажи, ты знаешь принцип радиопеленгации?

– Примерно. Это когда две радиостанции ищут третью? – Да. Каждая из них находит только направление, но вместе они дают точное расположение радиохулигана. Если два человека, решая одну задачу, получают один и тот же ответ, даже если способы решения разные, значит этот ответ единственно верный.

– Я тебя понял, только чем ты Людмиле не угодил?

– Она считает, что ей нужен не лейтенант, а генерал – лейтенант, но, чтобы повелевать им она могла, как лейтенантом…

– Вот оно что. Знаешь, пожалуй, соседка права. Пусть каждая из них идёт своим курсом, а ты лети своим. Когда, кому – нибудь из них, ты понадобишься, пусть они тебя ищут. Пусть они меж собой сами разбираются, кому из них ты нужнее, и тогда они обе станут, как шёлковые. Если не опоздают.

– Серёга! Ты умница! Ты мудрый умница!

Подсказанный Кларой Давыдовной и Сергеем «курс» не очень меня обрадовал, но другого пути, вероятно, действительно не было.

Не сразу, только после долгих раздумий, принял тяжёлое для себя решение – не встречаться пока с девушками. Пусть пройдёт время, может оно само расставит всё по местам.

Вскоре эскадрильи разлетелись по своим «базам», но «плотные» полёты продолжались до поздней осени…

В самых первых числах сентября в третьей эскадрилье обнаружили двух солдат – дембелей под «кайфом». В этот день я дежурил по аэродрому и доставлял задержанных на гауптвахту. Вели они себя развязно и нахально, считая, что им всё позволено и они останутся безнаказанными. Позвонил командир полка и приказал запереть их, но до его приезда не трогать. Ясно, что полковник затевает какую-то игру – он был мастак на такие штуки.

О чём говорил полковник с солдатами – неизвестно, вероятно, безрезультатно, ибо вышел полковник багровый и злой. – Что с ними делать? Где взяли – не говорят. Сдать в милицию – позору на всю страну не оберёшься, выгнать домой, – другие найдутся, источник остался неизвестным…

… Мой бывший командир роты, покойный капитан Мугульдинов, служил ранее в конвойных частях и рассказывал, как надо «общаться» с подобным контингентом, особенно, с «первоходками»…

Пересадив их в «обезьянник», у них на виду с «аппетитом» закурил. Вскоре их терпение лопнуло, и они умоляют меня дать им закурить.

– Ну, вы, ребята, попали… под самое… не хочу, – сказал я им, протягивая по сигарете.

– Ничего не докажете. У нас ничего не нашли. На нет и суда нет. Ну нагрубили, нахамили. Отсидим трое суток и уедем домой.

– Нам и доказывать ничего не надо. Сейчас прилетит доктор – нарколог из областной поликлиники, возьмёт анализы крови, проведём освидетельствование, составим протокол и поедете вы, ребята в дисбат, один – года на три, другой лет на пять. Или сдадим в милицию. Тогда – в тюрьму на такие же сроки. Если милиция не захочет вами заниматься – сдадут вас в ГБ, по законам погранзоны, тогда вас вообще потом не найдут.

– Почему один на три, другой на пять?

– Потому, что взяли вас вдвоём. Один из вас пойдёт только за употребление, второй за хранение и распространение наркотиков. Это уже совсем другая статья. Вы уж договоритесь меж собой, кто за что. И ещё. Дела по наркотикам адвокаты берут очень неохотно, за очень большие деньги.

Пятиминутное молчание.

– Что же нам делать, товарищ старший лейтенант?

– Не знаю. О чём с вами говорил командир полка?

– Требовал сказать, где взяли.

– Что обещал взамен?

– Десять суток ареста и дембель. Прямо отсюда.

– Вы что ответили?

– Ничего, не согласились.

– Ну и дураки! Два года прослужили и ума не набрались.

Снова десятиминутное молчание.

– Товарищ старший лейтенант! Позвоните полковнику – пусть приедет, поговорим.

– Он вам, что, девка по вызову?

– Позвони!!!

Делаю вид, что разговариваю с командиром полка…. Кладу трубку.

– Ну, что?

– Послал на… Велел рассадить вас по разным камерам.

Рассаживая по камерам, сунул им по куску бумаги. – Пиши, где взяли. Сравнив обе бумажки, проверяю, не врут ли. Вроде нет, оба написали одинаково. Называют фамилию старшины со склада запчастей. Логично – воровать там нечего, решил на наркотиках заработать. Проверим.

Вызываю дежурную машину, еду к командиру полка. Показываю обе бумажки.

– Как тебе удалось их разговорить?

– Удалось!

– Что будем делать со старшиной?

– Не знаю. Его, действительно, надо брать с поличным, иначе ничего не докажем. Нужно провести ревизию на складе, но можно ничего не найти. Склад огромный. «Шмонать» на КПП? Можно, но долго. Если он узнает, что двое его клиентов арестованы, он затаится. Может быть, солдат отпустить – они свое дело сделали. Или спрятать. Так, чтобы они со старшиной не встретились, например, на гарнизонной гауптвахте. Объявить, что отсидели трое суток и уволены. Быстрее всего, всё это надо делать в комплексе. Необходимо посоветоваться со знающими людьми.

– Где их взять?

– Найдём! Самое главное – нейтрализовать солдат и особистов.

Так и сделали. Солдатам объявили по десять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. Старшину задержали на КПП со свёртком, но свой источник он, по сути, не выдал. Его «втихую» выгнали из армии без выходного пособия, якобы, за крупную недостачу.

В дивизии следов наркотиков больше не наблюдалось. Личному составу объявили, что солдаты осуждены судом на три и пять лет. Старшина – на десять лет. На КПП установили постоянное дежурство офицеров с обязательным досмотром всех пакетов и сумок.

Однако в посёлке и ближайшей округе наркотики всё же появлялись. Это стало настоящей головной болью местной милиции. У неё имелись весьма отрывочные сведения об источнике их появления …

… После возвращения на свой аэродром, всё это время, до середины осени, почти не появлялся в посёлке. Работы было очень много – нужно было привести технику в порядок…

Проходя мимо поликлиники, увидел выходящую тётю Клару. Ради приличия, поинтересовался своими «подругами»

– Люда ушла час назад, а Соня ещё с обеда ушла, сказавшись больной.

Поужинав в кафе, возвращался к себе. Возле дома офицеров, две бабули торговали последними цветами. Не отдавая себе отчёта, приобрёл букетик, и пошёл к Соне. На звонок в дверь долго никто не откликался. Уже собрался уходить, когда дверь открылась. На пороге стояла Соня…

Лучше бы я не приходил. Она стояла, практически раздетой, судорожно пытаясь накинуть на себя халат, но запуталась в рукавах. Я готов был провалиться сквозь землю. Хуже, чем много лет назад, когда незваным гостем пришёл к соседям на ёлку. Зачем я это сделал? Заявился без приглашения к больному человеку, разбудил её, да ещё в таком виде. От неожиданности мы оба потеряли дар речи…

В наступившей тишине из-за неплотно прикрытой двери в комнате раздались голоса. Я ещё не окончательно растерял навыки радиста и хорошо различал эти голоса. Это были мужские голоса. Громко говорили двое, только говорили они не по – русски, какими- то гортанными голосами. Мне доводилось слышать такие голоса – так громко говорили между собой кавказцы в солдатской чайной, не обращая внимания на остальных. Что они здесь делали, вдвоём, поздно вечером? И почему с ними Соня в таком виде?

Я продолжал стоять, полностью оцепенев.

Очнувшись, бросил букет, и опрометью пустился бежать прочь, ничего не видя перед собой и совершенно ничего не соображая. Последнее, что осталась в моей памяти, это висевшие на вешалке две мужские болоньевые куртки синего цвета и два жёлтых портфеля в прихожей.

Я не помнил, как добрался до своего общежития. Очнулся только у себя в комнате, одетый, в ботинках, в не расправленной кровати. Что это было? Сон? Наваждение? Но я не спал. Как только закрывал глаза, передо мной возникали эти гортанные голоса, синие куртки и портфели. И глупые мысли – откуда они? В посёлке таких курток я не видел. Если в военторг завозили что-то новенькое, то в них ходила половина населения. Портфелями вообще никто не пользовался. Если они приезжие, то откуда у них пропуска в погранзону и в наш городок?… Заснул только под утро; еле встал, привёл себя в порядок и поплелся на службу.

Первый раз за всё время, Беркутов приказал мне «дыхнуть». Не почуяв знакомого запаха, он притащил меня в «общагу», запер на ключ и ушёл.

– Вечером выпущу.

Приходил Сергей, вероятно, не только вечером. Проснувшись, я обнаружил на тумбочке, термос с горячим чаем, какие-то бутерброды.

Кое-как перекусив, засыпал снова. Вечером он пришёл, притащил какую-то еду, заставил поесть.

– Пошли, пройдёмся.

Куда он меня завёл, я не знаю. Помню только ручеёк и бревно, на котором мы устроились.

– Рассказывай.

Мне ничего не оставалось, как рассказать всё, что произошло. По крайней мере, всё, что помнил.

– Зачем ты попёрся к ней? Мы же с тобой говорили, и ты меня понял?

– Не знаю. Увидел цветы и потерял всякий разум. – Успокойся и возьми себя в руки. После ночи всегда наступает день. Как ни странно, но про куртки и портфели я забыл напрочь, только позже вспомнил о них и рассказал об этом Сергею…

Я уверен, он хорошо понимал меня, ведь не так давно он пережил подобное. Опекая, Сергей недели две не оставлял меня без «присмотра» – я был очень благодарен ему за это…

В свой день рождения пригласил его и Марину к себе. Он отверг моё приглашение, в приказном порядке определил проведение «мероприятия» у него дома. По моей просьбе, пригласил соседей – Клару Давыдовну и её мужа. Майор пришёл насупленный, в очень подавленном настроении, но после небольшого «разогрева», разговорился. Вскоре выяснилось, что в области опять появилась «наркота» Прошла информация, что, возможно, её привозят некие южане – не то азиаты, не то кавказцы, с желтыми портфелями.

Меня словно обухом по голове. Я чуть не крикнул, что видел их – эти жёлтые портфели, но… Я уже научился … сначала думать, потом говорить… и промолчал. Сергей тоже ничего не сказал…

… Опоздав в лётную столовую, отправился ужинать в кафе. Садился всегда в углу, недалеко от входа, лицом в зал, наблюдая за посетителями.

Я уже ужинал, когда в зал вошла Соня и эти двое… с жёлтыми портфелями. Портфели были пристегнуты наручниками к рукам Сониных спутников. Уселись они в дальнем углу зала: Соня сидела спиной ко мне; эти двое, освободили руки, пристегнув портфели к лодыжкам ног – действительно кавказцы… Я обомлел…

Замешательство моё длилось не более минуты. У проходящего официанта узнал, откуда можно позвонить, набрал номер Сергея.

– Привет, Серёжа! Я в кафе. Встретил своих недавних знакомых, ну тех, с которыми твой сосед ищет знакомства. Пригласи, вместе с его ребятами, – познакомлю, потом посидим, поболтаем. Подъедешь, посигналь, свободных мест нет, я выйду, проведу. Всё понял?

Сергею дважды объяснять ничего не надо.

– Едем!

Через пятнадцать минут просигналили. Кроме Сергея и майора, в машине сидел капитан – пограничник. Сзади, в УАЗике – двое пограничников и трое милиционеров. Объяснил им ситуацию, умоляя сначала убрать Соню.

– Сделаем!

Сергей и милиционер с пограничником, через служебный вход прошли на кухню. Я вернулся за свой столик. Через две минуты, к Соне подошла официантка, наклонилась, что-то прошептала ей. Соня поднялась и прошла вслед за ней на кухню. Тут же в проходе появились милицейский майор и капитан – пограничник. – Товарищи! Просим минуту внимания! Всем оставаться на своих местах и приготовить документы. Мы быстро, простая формальность.

Мои «знакомые» вскочили со своих мест, но тут же сели обратно – мешали пристёгнутые портфели.

Местные посетители, знакомые с этой процедурой, раскрывали документы на нужной странице, и проверка шла быстро – офицеры даже не всматривались в лица. Также, с явным безразличием, они подошли к «южанам». На манер местных, они небрежно раскрыли паспорта. Но в мгновение ока оба их документа оказались в руках офицеров.

– Где пропуск в погранзону? Где пропуск в посёлок? Нет? Пройдёмте! А это что?… Ваши портфели?… Берите в руки.

Так, в согнутом состоянии, их вывели на улицу, «помогли» сесть в разные машины. Всё. Спектакль окончен. Finita la komedia.

– Где Соня?

– Соня уже дома, но тоже под охраной. На всякий случай.

– Я надеюсь, её имени не будет в протоколе?

– Её здесь вообще не было.

… На следующий день, после утреннего развода, Беркутов передаёт приказ – в 12: 00 явиться к командиру дивизии с «тревожным» чемоданчиком. Форма одежды зимняя, парадная, в фуражке. Командировка на две недели. Куда – неизвестно.

Две недели – это две смены белья. Придётся выложить запас «горючего» и пополнить запас сигарет. За пять минут до назначенного времени, я в приёмной комдива.

Там уже сидят… мои «подруги». Людмила едва скрывает волнение; Соня, вся зарёванная, не поднимает головы. Делаю удивлённое лицо.

– Что произошло?…

… – Вас ждут…

– Товарищ генерал…

– Вы подавали рапорт, с просьбой об отпуске. Я могу предоставить только две недели, – генерал подаёт два листа бумаги. – Идите, оформляйте.

– Есть оформлять!

Ничего не понимая, выхожу в приёмную, читаю. На одном листе, действительно, мой, годичной давности, рапорт об отпуске, с моей подписью и с визой генерала; на втором – задание. Вместе с его дочерью, сопроводить Соню в Москву, сдать с рук на руки её отцу. Вылет немедленно – через два часа, попутным бортом. Посадка в «Чкаловском». Все документы готовы. Возвращение – только поездом. На всё – две недели. Подробности у Людмилы… Ясно, что генерал в курсе вчерашнего. Откуда?. Кто доложил? Беркутов? Думаю – нет. Быстрее всего, его сосед, милицейский майор. Или оба вместе. Вероятно, ещё вчера вечером… Что доложили?

Попутный борт – это бомбардировщик ТУ – 16, переоборудованный в грузопассажирский – некий аналог гражданского ТУ – 104, даже с кухней и туалетом. Два часа – этого достаточно, чтобы заехать в эскадрилью, передать текущие дела. От «Беркута» узнаю вчерашние подробности. На первом же допросе, оба заявили, что они только курьеры. Организатором и координатором была Соня. Ей был разработан план, по которому она должна была выйти замуж за одного из них, уехать в Москву, прописать «мужа», затем разделить генеральскую квартиру и наладить «бизнес» в Москве.

Сергей, переодевшись в военную форму, представился офицером КГБ, провёл с ними дополнительную «беседу», пообещав им «райскую» жизнь в общей камере с убийцами и насильниками. После этого они изменили свои показания, в которых имя Сони уже не упоминалось.

Но Соню всё равно нужно было прятать. Далеко. В дальнейшем «южане» могли снова поменять показания. Забрав Соню, милицейский майор поехал на квартиру генерала. Там ей предложили уехать в Москву, к её приёмному отцу. Сначала она заявила, что она лучше сядет в тюрьму, чем вернётся к отцу, но когда ей показали первичные протоколы допросов, она согласилась. Ночевала она у Людмилы. Утром Людмила оформила отпуск без содержания, – кто откажет дочери командира дивизии, а Соня, по легенде, должна была сбежать в неизвестном направлении…

Сдержанно, без эмоций, прощаемся с Сергеем.

– Что тебе привезти из Москвы? – Смеётся.

– Себя!

Ни он, ни я не могли предположить, что прощаемся мы с ним, почти на целые десять лет…




Глава четвёртая

На приказ отвечаем мы «есть!»



Поезд «Москва – Владивосток» торопливо отстукивал на стыках последние десятки километров. За всё время пути перед моими глазами, как на экране телевизора, прошли почти все мои двадцать семь лет жизни. Эти «телевизионные сериалы» напрочь лишили меня покоя – меня, который последние три года, всегда мечтал о лишних двух часах сна. После всего пережитого я долго не мог заснуть и спокойно выспаться. На вторые сутки уже совсем не спалось…

С Людмилой мы почти не разговаривали, – не знаю, как ей, но мне не хотелось.

Единственный вопрос, который я ей задал, не поставил её в тупик.

– Ты знала обо всём этом?

– О чём?

– Обо всём: и о том, и об этом.

– Об этом знала, а о том, что в портфелях, даже она не догадывалась.

– Знала и не сказала.

– Нет. Сначала из женской солидарности, думала – сама одумается, либо ты сам догадаешься, потом боялась, что неправильно поймёшь…

– Неправильно – это как?

– Посчитаешь, что я из зависти или из ревности наговариваю на неё.

Воистину, понять женскую логику невозможно, если она вообще существует.

– Поговорить с ней не пыталась?

– Пыталась. Сначала она уходила от разговора, потом заявила, что у каждого жизнь складывается по – разному.

– Она знала о их планах на фиктивный брак и отобрать квартиру отца?

– Нет. Для неё это было полной неожиданностью… … Ещё одна ужасная новость ожидала меня по выходу на службу.

Получил назначение и отбыл к новому месту службы Сергей Беркутов, только куда – никто не знал, или не хотели говорить.

Его обязанности временно исполнял Алексей Иволгин – он клялся и божился, что ничего не знает о назначении Сергея. Ничего не сказал и командир полка. Ожидал вызова к комдиву с докладом о поездке, но вызова не последовало. Значит, всю информацию он получил от Людмилы.

Только в строевой части, я услышал неопределённое – в распоряжение Главкома ВВС.

Ничего необычного в таких внезапных переменах не было, поражала только необычная секретность вокруг этого назначения. Я надеялся, я просто был уверен, что Сергей оставил о себе весточку. Решил зайти к соседям Беркутовых, но там уже жили совсем другие люди. О прежних жильцах они ничего не знали. Значит, и начальника милиции заменили. В их кругах у меня знакомых не было – тем более там умеют держать язык за зубами. В поликлинике, где работала тётя Клара, я тоже ничего не узнал – срочно уволилась, в связи с новым назначением мужа. Обычно женщины всегда всё знают, но сейчас – ничего. Я даже начал переживать, что это происки особистов за спасение Сони. Или комдив помог им спрятаться.

Погоревали мы со своим боевым другом МИГом, но против приказа не попрёшь.

На приказ отвечаем мы «ЕСТЬ!»

Всю неделю я делал вид, что занимаюсь профилактикой и текущим ремонтом. На самом деле, я просто ничего не делал, закрывшись в ангаре. Получил приказ нового комэска – вместе с двумя техниками срочно привести в порядок дивизионную «спарку» для «вывоза» молодых лётчиков. Месяц ушёл на выполнение приказания. Ещё два месяца, пока облётывали молодых, обслуживал бомбардировщик СУ-24 из соседнего полка…

Через три месяца вручили приказ об откомандировании меня в Липецк, на Липецкую авиабазу. Временно, до особого указания. Ориентировочно, на три – четыре месяца.

Пошёл в поликлинику попрощаться с Людмилой, всё – таки почти три года дружили. – Мы тоже скоро уедем отсюда. Отца предупредили о новом назначении на Балтику.




Липецкий учебный центр. Декабрь 1972 – Март 1973 гг


Липецкая авиабаза – это центр переучивания лётчиков строевых частей. Здесь из очень хороших летчиков делают очень хороших воздушных бойцов. Вместе с лучшими лётчиками – инструкторами здесь работали лучшие инженеры. Если сказать, что они знали все машины, как свои пять пальцев, значит, ничего не сказать. Попасть на переучивание на Липецкую авиабазу не менее престижно, чем в самый лучший московский ВУЗ и, не менее сложно, чем в отряд космонавтов. Вполне естественно, учили лётчиков на самых новейших, самых лучших самолётах. Расписание лётного дня самое, что ни есть, боевое. Как на фронте. Вылет самолёта через каждые двадцать – тридцать минут.

За это время самолёт нужно заправить всем необходимым, быстро, но внимательно осмотреть, при этом ничего не должно ускользнуть от внимания техника. Работают все одновременно: механики, заправщики, оружейники. Никакой толкотни, никакой суеты. Всё строго по графику.

Полёты, полёты, полёты… С раннего утра до позднего вечера. С позднего вечера до раннего утра. С весны до осени; с осени до весны. Отработка фигур высшего пилотажа – в одиночку, в паре, звеном, эскадрильей. Воздушные «бои», вылеты на перехват. Перелёты на полигон, боевые стрельбы, пуски ракет, боевое бомбометание… С утра до вечера…

Учились лётчики, учились и мы, технари. Было трудно и в то же время приятно и интересно работать и учиться под руководством таких опытных и грамотных инструкторов. Кроме всего прочего, они были хорошими преподавателями и психологами. Но строгими и требовательными. От нас требовали не только пунктуального выполнения всех регламентных работ – это подразумевалось само собой разумеющимся, но и чёткого соблюдения графиков…

…Такие сумасшедшие дни любил Беркутов. Я почти каждый день заходил на почту, в надежде получить весточку о нём, или от него…

Месяц переучивания на МИГах – зачёты; месяц – на СУшках – зачёты; Ещё месяц – изучение новейших самолётов корабельного базирования – СУшек и МИГов, пока ещё опытных. Их уже учат летать. У нас и в Крыму – на трамплине «НИТКА» – тренажёре, имитирующем палубу корабля. Таких кораблей и самолётов ещё нет на флоте и в авиации, но они уже строятся…

В тихушку от начальства – ознакомительные, «провозные» полёты на «спарках». На МИГах, за «звук» с элементами воздушного боя и на СУшках, на «перехват» с боевым пуском ракет… Неописуемо… Ничего, что после полётов земля уходит из – под ног и все внутренности стремятся вырваться наружу… Наверное, это и называется «заболеть» небом…

Зачёты. Экзамены. Итоговые экзамены. Экзамен теоретический в классе; экзамен практический на аэродроме… Итог – второй класс…

Примерно за месяц до конца переучивания ко мне в «общаговскую» комнатушку поселили средних лет полковника – заместителя генерального директора НИИ ВВС, начальника инженерно – эксплуатационной службы. Полковник ездит по авиаполкам, подбирает офицеров на инженерные должности. В кафе, за ужином, мы просидели до самого закрытия. Узнав, что я на стажировке, с Дальнего Востока, интересуется:

– Дома как? Семья не бунтует?

– Нет ни дома, ни семьи. Пока интересно – новые машины, новые люди, новые впечатления.

– Дальше что собираешься делать?

– Что прикажут, но хотелось бы в академию. Техника идёт вперёд, многое приходится додумывать самому.

– Получается?

– Пока получается, что дальше будет – не знаю…

… – К нам пойдёшь? Работа интересная, творческая.

– На какую должность?

– У нас несколько иная структура, чем в строевых полках. Старший инженер по лётным испытаниям приравнивается к инженеру эскадрильи, ведущий – уровень полка. Звания и оклады – соответственно. График работы – пятидневка, с… ненормированным рабочим днём, выходные – как получится, но в отгулах не обижаем, если будет возможность … только после окончания испытаний и сдачи «изделий». Отпуска – по необходимости.

– Жильё дадите?

– Очереди на жильё у нас нет. На улучшение есть, небольшая, это тоже зависит от необходимости. Конкретное решение принимает генеральный – он мужик вменяемый.

Даю согласие… Полковник уехал так же внезапно, как и появился…

После сдачи экзаменов ждал приказа о вызове в дивизию, но получил приказ о поступлении в распоряжении штаба авиации Северного флота. Надеялся погреться на солнышке, а ехать приказано в обратную сторону, на Север. Вместо самого Дальнего Востока на самый Крайний Север. «Повезло».




Заполярье. База Северного флота. Апрель – июль 1973 г


В штабе меня распределили на новый противолодочный крейсер «Киев». На его борту проходили войсковые испытания ударные самолёты – штурмовики ЯК – 38, вертикального взлёта и посадки и новые вертолёты КА-25 палубного базирования для поиска и борьбы с подводными лодками. Сам крейсер тоже на ходовых испытаниях.

Для нашей авиации это было не только испытанием абсолютно новых типов самолётов и вертолётов, но и возможностью «обкатать» строевых лётчиков и техников.

В составе экипажа, кроме лётчиков – испытателей и технического персонала, были заводские инженеры. Очень интересно работать с людьми, у которых есть чему поучиться, перенять их опыт. Небольшое неудовлетворение вызывает только то, что их опыт был какой-то «тепличный», далёкий от условий строевых частей. Они не понимают, что плохого в том, что, прежде, чем открыть какой – нибудь люк или снять крышку, надо открутить два десятка болтов. Мало того, что для этого нет времени, их ещё надо куда-то положить, чтобы потом не потерять и не искать. Их никто не торопит и на них не льёт дождь, не продувает насквозь аэродромный ветер…

Сами самолёты тоже не вызывали уважения. Лётчики были единодушны во мнении, что они тяжеловаты в управлении, их манёвренность оставляла желать много лучшего, а ведь они должны были кроме всего прочего сами себя уметь защищать. На взлёте и посадке они «съедали» столько горючего, что на сам полёт его оставалось очень мало – радиус действия самолёта был невелик.

Осваивать технику пришлось на ходу. Из новинок – раздельные подъёмные и маршевые двигатели, поворотные сопла двигателей и усиленные шасси…

Вышли в море. Говорили, что на неделю, но оказалось значительно дольше. Вошли в Атлантику. Узнал, что такое качка – поначалу выматывала, мутило. Пока занят делом – не замечаешь. Зато спать хорошо, укачивает. Только спать особо некогда… Недели через две уже почти не обращал на болтанку никакого внимания – привык.

Вертолётные техники лежат пластом от качки. Инженер авиагруппы «просит» помочь. Отказывать нельзя… Вертолётная техника мне известна только по училищным лекциям и по практике на Ростовском вертолётном заводе, к тому же, там «Мили». Здесь другие… «Камы». Соосная схема – самая сложная. Без практики забылось даже то, что знал… Приходится вспоминать и додумывать всё на ходу, «на ощупь». От оставшихся в «живых» вертолётных техников помощь минимальная и та эпизодическая…

Суэцким каналом, через Красное море и Аденский залив вышли в Индийский океан. Полётов стало больше. «Не спеша» идём вдоль побережья Пакистана и Индии… После полётов надо обмыть всю машину опреснённой водой – от солёной воды корродирует металл. На коротких стоянках – профилактический осмотр, ремонт. Иногда можно погреться на солнышке… если позволит погода, время и… главный инженер авиагруппы.

На экваторе – праздник Нептуна и посвящение в моряки. В моряки посвящаюсь второй раз. Первый – в училище. Ссылка на него не принимается, не помогает даже училищная фотография в морской форме. «Океанская» купель неминуема… Всё бы ничего, но уж очень жарко. Железная палуба раскаляется настолько, что можно жарить яичницу…

Вошли в Тихий океан. Встали недалеко от Вьетнамских берегов. Считали на дозаправку – нет. Стоим. Полёты. Много полётов. Обязательно парами или звеньями. Кого-то ждём и кому- то что-то демонстрируем. На верхнюю палубу без дела не выпускают. Внизу, на стояночной палубе, страшно душно, почти стопроцентная влажность воздуха. Экипажи, сменяя друг друга, постоянно «висят» в воздухе с полным вооружением…

Однажды утром проснулись в окружении целой эскадры кораблей. Наших кораблей… Где-то под нами подводные лодки. Надеемся, что тоже наши…

Две недели показались вечностью. Полёты постоянно…

Всей эскадрой пошли назад. Рассчитывали на прежний маршрут, но идём гораздо южнее… Мимо Коморских островов. В Мозамбикском проливе, в районе Мадагаскара трёхдневная стоянка. Полёты беспрерывно… Проходя «ревущие» сороковые широты попали в сильнейший шторм. Всю неделю мотало и кидало, как щепку. Моряки, привыкшие к дальним походам, ещё держались, но мы, «земляне», еле стояли на ногах…

Обогнув мыс Доброй Надежды, под предлогом заправки и ремонта недельная стоянка недалеко от Кейптауна. Полёты чуть ли не круглосуточно, едва успеваем готовить машины к полёту…

Наконец мы дома, в своих водах. Все свободные от вахты выстроены на лётной палубе. В составе группы моряков и авиаторов, получаю знак «За дальний поход» и в подарок – тельняшку, офицерскую морскую пилотку и… погоны капитан – лейтенанта.

Считается, что три тельняшки я уже износил, учась три года в училище. Эта, четвёртая тельняшка – с тонким намёком. Инженер и главный инженер авиагруппы неоднократно уговаривали меня остаться на флоте.

Я отнекиваюсь… Очередь на жильё огромная, лет на десять вперёд, – в первую очередь плавсоставу… С учётом, что на Севере год считается за два… немногие её дожидаются… Разнарядки в академию тоже, в первую очередь, для плавсостава… За пять лет ни в военно-воздушную, ни в инженерную академии не было ни одной. Желающих не меряно…

Однако, дело не в этом. Вернее, не только в этом… Я молчу о том, что уже дал согласие в НИИ ВВС, хотя ответа от них до сих пор нет. Там нет очереди на жильё и из НИИ легче получить направление в академию… В основном, всё зависит только от тебя…

Пилотку и погоны капитан – лейтенанта получаю впервые. Да, да. Настоящие парадные флотские погоны с чёрными просветами. Оказывается, радиограмма о присвоении мне звания капитана пришла ещё две недели назад – решили сделать мне сюрприз… На флоте, в основном, два вида погон. С чёрными просветами – для плавсостава, с красными – для офицеров береговых служб. Мне нужны с голубыми. Престижные только чёрные. Что это? Других не нашлось, или в знак уважения? В любом случае – спасибо! Интересно, как бы я носил этот знак, флотские погоны и пилотку на своей «земной» форме? Флотские, лейтенантские с голубыми просветами я уже носил, правда недолго. От выпускного вечера в училище до прибытия в В … евку, за вычетом нахождения дома, в отпуске и недельной дороги в поезде от Свердловска до Владивостока… Всё равно приятно – оставлю на память! Вместе с лейтенантскими и теми, что были подарены в роте связи. Фуражка одевается … иногда, а курсантские погоны хранятся. Тельняшка – вещь удобная, в ней, действительно, намного теплее, меньше продувает – для аэродромной работы пригодиться… Остряки тут же окрестили нас «земноводными» или «лягушками». В «петушках» я уже ходил, в «беркутятах» тоже, теперь в «лягушках». Хорошо хоть, что «жабой» не назвали… Самое лучшее время – в «беркутятах». Вспоминается постоянно, чуть ли не каждый день… Новых знаний за этот поход – немного, в основном по вертолётам, но и они лишними не будут, авось пригодятся, зато опыта прибавилось немало… На базе меня ждали две новости. Одна плохая, другая очень плохая.

Начну с плохой. Я ожидал разрешения на отпуск, но вместо этого – приказ отправиться на базу стратегической авиации в Энгельсе. Зачем?…

Вторая новость – очень плохая. От Беркутова, по-прежнему, нет никаких известий…

… В Энгельсе, после демобилизации, обосновался мой лучший армейский товарищ – Толик Штанько. Попробую разыскать…




г. Энгельс – 2. Аэродром Дальней авиации. Август – декабрь 1973 г


База в Энгельсе – огромнейшая база. Громадные самолёты Ту-22 и ТУ-95. Живыми я до сих пор их не видел. Знал только по учебникам, ещё с училища. Обслуживает самолёт бригада из десяти человек. Контролирует всю работу техник – лейтенант. Общее руководство осуществляет инженер. Меня назначают И.О. инженера на ТУ-95.

– Я самолёта почти не знаю.

– Узнаешь по ходу дела. Разговор окончен.

– Есть по ходу дела. Целый месяц я переходил от одного участка обслуживания к другому; вместе с механиками осматривал, перебирал и смазывал узлы, настраивал работу агрегатов. В «большом» самолёте их намного больше… Вместе с мотористами регулировал работу двигателей… Их тоже «много» больше…

Перед заправкой проверяется состав керосина и сравнивается с сертификатными данными. Запрещена заправка керосином, если его анализ не соответствует сертификату более, чем на десять процентов. Всё записывается в журнал регламентных работ. Данные передаются из химической лаборатории приятным женским голосом. Пошёл знакомится с методикой проведения анализа топлива. Заодно познакомился с девушками – лаборантками. Органическая химия никогда не вызывала у меня восторга. Общение с девушками доставило гораздо больше удовольствия. Есть идея продолжить знакомство…

С прибористами – электриками пытался «прозванивать» электрические цепи, хотя для меня это «дремучий лес». С ними я задержался на две недели… Удивил ребят – радистов, довольно уверенно перестраивая радиостанцию с одной частоты на другую.

– Где научились?

– Три года в роте связи тренировался.

Через полтора месяца я уже знал, что надо проверять особенно внимательно, какие работы надо проводить с особой тщательностью; кого надо проверять и кому можно доверять. Служба есть служба. К этому времени, общение во время работы постепенно переходит на «ты», – значит стал полноправным членом экипажа. Приятно – делаем одно дело и тут не до формальностей… Бывает, что и не до любезностей… В конце сентября меня вызвали в помещение подготовки к полётам – Одевайся! – подали высотный костюм, – полетишь с нами, вместо заболевшего бортинженера.

– У меня нет допуска к полётам, и с парашютом никогда не прыгал, и вообще я боюсь высоты.

– Допуск я тебе даю – командир экипажа весело улыбался уголками глаз, – если… «испачкаешь» самолёт, я тебя без парашюта из машины выкину… Это был мой первый полёт в составе экипажа, в пилотской кабине, а не в пассажирском салоне. Должен сказать, что впечатление абсолютно другое, нежели из окна иллюминатора, ни в какое сравнение не входит. Этот полёт был «недолгим» – всего восемь с половиной часов – «за угол», обогнув Кольский полуостров, над Атлантикой и обратно… Довелось участвовать и в другом перелёте. Ту -95. Сорок три часа полёта, четыре дозаправки в воздухе, пролетели над тремя океанами. Для всех, самой впечатляющей и самой тяжёлой, была дозаправка в воздухе. Выматывает и морально, и физически. Особенно лётчиков. До самого конца, без остатка. Были ещё полёты – менее продолжительные, но от этого не менее тяжёлые. Каждый полёт проверяет на прочность и профессионализм каждого человека в отдельности и всего экипажа. Только в таких полётах небольшая группа разных людей становится единым целым – экипажем.

Кроме «95», мне удалось познакомиться и с прототипом Ту-160, будущего «Белого лебедя». Хорошая машина. По сути, эта машина результат совместной работы трёх конструкторских бюро – Сухого, Мясищева и Туполева – корифеев нашей конструкторской мысли. Отсюда результат. Мне разрешили полёт и на этой машине. Незабываемое впечатление… Всего, вместе с «Липецком» я налетал около семидесяти часов…

За морским походом и работой в Энгельсе, уже стал забывать о приглашении полковника из НИИ. Ну, присмотрелся, поехал дальше, нашёл более достойного – ничего в этом необычного нет. Обычный порядок – каждый ищет в свою команду того, кто ему больше подходит. Нет, так нет. Единственное, я очень не люблю людей неответственных: заикнулся, предложил – не молчи. Передумал, изменились обстоятельства, – сообщи. Никто не обидится – ты ничего не обещал. Впрочем, никто и ничего не обязывает тебя это делать. Прав тот, у кого больше прав… Всё зависит от человека…

В конце ноября меня вызвали в штаб авиабазы. Я ожидал распоряжений из дивизии, однако мне было приказано явиться в Москву, в Главный штаб ВВС, на Большую Пироговку, к генералу Уткину, Виктору Васильевичу. Кто такой? Откуда? … … Генерал был в штатском, весьма интеллигентного вида, больше похожим на учёного, или профессора какого-нибудь ВУЗа.

Мои личные данные его интересовали меньше всего. Казалось бы, простыми вопросами «профессор» пытался определить глубину моих познаний различной авиационной техники, мою способность осмыслить свои действия, принять нестандартные решения и дать им объективную оценку… Почему прошусь на учёбу и почему настаиваю на жилье?

Я объяснил ему, что мне уже под тридцать, ни жилья, ни семьи нет, уже не хватает знаний – техника идёт вперёд. Нужно и учиться, и жениться.

– Однокомнатная квартира со всеми удобствами Вас устроит?

– Пока да.

– Хорошо. Вам забронирован номер в офицерском общежитии, тут недалеко, устраивайтесь, отдыхайте. Завтра, в 1000 получите наше решение…

Утром следующего дня, в приёмной этого же кабинета, мне были вручены приказ и предписание явиться к новому месту службы.




Глава пятая

Самая главная встреча





Московская область, г. Р… кое. ЛИЦ НИИ ВВС. Декабрь 1973 – Январь 1975 гг


Так я оказался в Р… ском, в Лётно – испытательном центре…

В отделе кадров, мне вручили ключ от квартиры. Извинились, просили пожить не больше месяца, пока освободится более приличное жильё… Впервые за несколько лет, я шёл к себе домой. Возле подъезда встретил заплаканную женщину, пытавшуюся поставить на место отвалившееся колесо детской коляски. – Авария? На взлёте или при посадке? – пытался пошутить, но встретил такой взгляд, что шутить мне больше не захотелось. Пришлось тут же заняться аварийным ремонтом.

– Шпилька найдётся?… Поставил отвалившееся колесо на место, закрепил его шпилькой… – Какой этаж?… Передал ей весь свой скарб – тревожный чемоданчик. Подхватил коляску вместе с ребёнком, и потащил на второй этаж. Пока нёс, обратил внимание, что коляска находится в весьма плачевном состоянии, к тому же была явно мала ребёнку. Либо у мужика руки растут не из того места, либо его нет совсем…

Оказалось, что наши квартиры рядом, на одной площадке.

– Спасибо!.. Наташа, – протянув руку, представилась женщина. Всё ещё мокрое от слёз её лицо, выражало искреннюю благодарность.

– Семён, капитан Полянский. Выходит, ваш сосед, прошу любить и жаловать…

Моя квартира тоже оказалась в весьма плачевном состоянии, даже в худшем, чем коляска. Из мебели – только солдатская кровать, с матрацем, тумбочка и полуразвалившийся шкаф. Оглядевшись, пошёл искать магазин. Сначала купил необходимое для ужина и отдыха, затем пошёл на «второй круг» – для ремонта… Возвращаясь со «второго круга», получил настойчивое приглашение соседки на обед. Поблагодарив, отказался, сославшись на кафе, но с условием, что на ужин приду обязательно…

Двушка – двухкомнатная квартира соседки была ненамного в лучшем состоянии, нежели моя. Поразило другое – в квартире не было детской кроватки. Пристанищем Витюшки, мальчонки, возрастом около года, был короб двухместной коляски, удлинённый чьими-то умелыми руками, поставленный на небольшие колёсики с тормозами, какие стоят на эродромных стремянках – площадках… О прогулочной коляске я уже говорил. Расспрашивать о муже не имело никакого смысла…

Мне дали три дня на обустройство…

… В небольшом посёлке искать детские вещи – бесполезно, всё передаётся из семьи в семью до полного износа и «списания». Наплевав на свою квартиру, с утра уехал в Москву. Коляску покупать было явно бесполезно, надо что-то придумывать самому. Кроватку я нашёл в каком-то мебельном комиссионном магазине. Кроватка была металлическая, хромированная, раздвижная, с боковыми сетками и всеми «причандалами». Там же приобрёл детский стул на высоких ножках; себе – стол и пару стульев. Договорился с шофёром, предложившем свои услуги, бывшим прапорщиком, согласившемся попутным рейсом за пятьдесят рублей увезти всю «мебель» в Р… кое. Оказалось – он живёт там же, поэтому и согласился. Там же служил срочную, затем сверхсрочную. Когда узнал для кого детские вещи, даже не спросил адреса. По дороге, водитель рассказал историю этой семьи.

Муж Наташи – капитан Коротков, лётчик – испытатель, погиб за месяц до рождения детей. Родилась двойня, но девочка вскоре умерла… Вот откуда двухместная коляска… Помог затащить всё в квартиры и… не взял с меня ни копейки. Еле уговорил его «угоститься» блоком сигарет…

Пошли первые месяцы моей новой службы. Содержание её, по сути, осталось прежним, только гораздо интересней и ответственней.

Интересней, – потому, что абсолютно новейшая техника, опытная, экспериментальная, как говорится, из-под карандаша конструктора.

Принципиально новый подход к решению проблем скорости, маневренности, управления. Вооружение тоже абсолютно новое. Новые люди, новые впечатления. То, что я принимаю, как аксиому, у них на всё есть обоснования – расчёты, аргументы.

Ответственней, – потому, что вся эта новейшая техника пока в единичном экземпляре, максимум – в двух, трёх. Ни один из них не должен погибнуть, тем более, по моей вине. Рекомендаций по регламентным работам ещё нет – всё надо додумывать, осмысливать самому. Вероятно, мне их придётся составлять. Заводские специалисты и представители КБ помогают, но их помощь чисто теоретическая, совещательная. Они хорошо знают «внутренности» самолёта, но как они поведут себя в полёте и как их «содержать» – ещё не знает никто.

Это и есть наша самая главная задача – научить самолёты летать.

Новый самолёт, – он, как новорожденный ребёнок, его надо учить осторожно, понемногу, шаг за шагом, не причинив ему боли, не повредив его нежное тельце…

Сначала пробежки, торможения. Десятки пробежек и торможений – плавных и резких. Первые подскоки – десятки, сотни. Контроль всех элементов самолёта после каждого подлёта… … И вот – самый волнующий момент – первый взлёт. Плавный набор высоты, лёгкое и осторожное маневрирование, проверка работы всех систем машины, и первая посадка. Это день рождения самолёта.

Потом будут «тысячи» полётов и «тысячи» испытаний, но тот полёт был первый. В этом полёте есть маленькая доля твоего труда, маленькая часть самого тебя. Проходит иногда не один год, прежде, чем самолёт пройдёт весь комплекс лётных испытаний. Ещё столько же времени будут проводить боевые испытания. Его будут учить воевать, учить побеждать страх. Здесь и в Актюбинске… Его будут испытывать на запредельных нагрузках – двух, трёх, пятикратных перегрузках. Иногда ещё больше. Затем испытания в строевых частях – в арктическом холоде и в африканской жаре. Только после этого, будет принято решение о запуске машины в серию…

Новый, 1974год, встретил вместе с соседями. Витюшку уложили спать, обещав ему подарок от Деда Мороза. На проводы Старого и встречу Нового года нам с Наташей хватило по бокалу шампанского. Всю ночь провели за разговорами. Зная вкратце историю её семьи, старался не задавать «лишних» вопросов. С большой осторожностью и деликатностью мне был задан «семейный» вопрос. Получив отрицательный ответ, Наташа удивилась.

– Неужели во всей Прибалтике не нашлось девушки, вскружившей голову молодому офицеру?

– Наверное, девушки были, но у головы не нашлось времени, чтобы закружиться. К тому же и курсант не первой «свежести». Были помоложе…

– А на Дальнем Востоке?

– На Дальнем Востоке были. Даже две.

Я рассказал Наташе, как познакомился с двумя подружками Соней и Людмилой – дочерью комдива.

– Почему не женился на дочери комдива, сейчас бы уже в полковниках ходил?

– Потому, что она дочь комдива.

– А на Соне? Я рассказал ей о Соне. Не всё, конечно. Сказал, что Соня связалась с плохой компанией, и её пришлось отправить в Москву, к приёмному отцу… Рассказывал ей об отдыхе всей зскадрильи, о природе Дальнего Востока и Севера, о Сергее Беркутове и о людях, с которыми познакомился. О полётах в Липецке и Энгельсе решил не рассказывать… Больше всего её обрадовало, что я не лётчик и не летаю, но сделал вид, что не обратил на это внимание…

С возрастом Витюшки я ошибся – ему уже полтора года и с сентября прошлого года, он ходил в ясли. Утром, в кроватке, он обнаружил обещанный подарок деда Мороза – плюшевого чёрного кота с голубым бантом. Он не расставался с ним ни на минуту.

Наташа работала медсестрой в местной больнице. Ранее, когда они переехали в Р….кое, она начала учиться в медицинском институте, пока не оформила декретный отпуск в связи с беременностью… Теперь не до учёбы…

В первую очередь принялся приводить в порядок Наташину квартиру.

Переселив соседей в свою квартиру, отремонтировал и покрасил окна; сколько смог, привёл в порядок сантехнику – по – хорошему её надо было заменить, но было просто нечем. Практически полностью заменил электрику. Вдвоём с Наташей подклеили обои, покрасил полы. Пока я возился в её квартире, Наташа перемыла и выскоблила мою квартиру. Всем, чем мог, я помогал Наташе, всем, чем могла, она помогала мне.

Потом взялся за свою квартиру. Работы оказалось больше, особенно с сантехникой, несмотря на то, что Наташе удалось немного её отмыть. Смесители мне выписали в КЭЧ, на две квартиры, а остальное – только с разрешения генерала. За такой мелочью я к нему не пойду. Постепенно привели наши жилища в более – менее человеческий вид.

Всё чаще стали проводить вечера втроём, чаще всего у Наташи, за чашкой чая, всё больше узнавая друг друга. В такие вечера, «вместе» с Витюшкой, мы отремонтировали его игрушки, в большинстве своём, доставшиеся ему по наследству от других детей. Конечно, подарил ему «несколько» новых игрушек. Парнишка сообразительный, и, что самое главное, послушный и совершенно не капризный.

Иногда, если вовремя освобождался со службы, забирал Витюшку из яслей, это ему очень нравилось. В один из вечеров, мы с Наташей одновременно пришли за ним. Его радости не было предела. Взяв нас обоих за руки, он гордо шагал мимо гуляющей детворы. Неожиданно он остановился, забрался мне на руки, обнял, поцеловал:

– Будь моим папой, пожалуйста, я тебя слушаться буду, всегда, всегда.

Мы с Наташей остановились, повернулись друг к другу в полном недоумении, не зная, что ответить ребёнку… Но отвечать всё равно надо. Только что? Пообещать ему? А если Наташа категорически не захочет? Обещать и не выполнить? Обмануть ребёнка? Ни за что!

– Я тебя очень, очень люблю, но надо спросить разрешения у мамы. – Мама, мама, ты разрешаешь? Мы тебя очень просим! Наташа стояла, едва сдерживая слёзы, в полном замешательстве, не зная, что ответить сыну. Разрешить? Но это влечёт за собой другое согласие, на которое она сама ещё не знала ответа, да и предложения ещё не было. Отказать сейчас? Мальчику нужен отец, чем раньше, тем лучше. Потом может быть поздно. Причин для отказа тоже нет.

– Посмотрим на ваше поведение, – сквозь слёзы пробормотала она и отвернулась, чтобы не выдать себя…

Наташа стала брать ночные дежурства – за них больше платили, оставляя сына у меня. Нужна была ещё одна кроватка и коляска ребёнку была необходима, так как дорога до яслей была не близкой; ходил он ещё неважно… На краю аэродрома стоял заброшенный ангар, в котором догнивали останки двух американских бомбардировщиков В-29, оставшихся ещё с войны и ещё много всякого авиационного хлама. Чумазое племя техников и механиков частенько рылись в этой авиационной «помойке», в поисках кусков «железа» для всякого рода приспособлений и поделок.

В углу этого ангара обнаружил четыре пробковых «корыта» в человеческий рост, обтянутых красивой искусственной кожей. Вероятно, в них поочёрёдно отдыхали члены экипажа, во время дальних перелётов. В наших ТУ-4, скопированных Туполевым с этих машин, такие удобства не предусматривались. Пока ещё смутно представляя, как и куда смогу их приспособить, перетащил их в свой ангар… Короче, к вечеру, у меня была прекрасная «люлька», которую оставалась только поставить на «шасси».

Дежурный по КПП, в обмен на бутылку спирта, не «заметил» эту «люльку» в моих руках.

Остальное было делом техники. Ещё через день, Витюшка имел прекрасное, лёгкое, «импортное» транспортное средство – «Луноход», не «хуже», чем кресла космонавтов в космических кораблях, в котором не стыдно «проехаться» по городу. Остальные «корыта» аккуратно сложил в углу ангара, предварительно упаковав их в брезент и завалив куском железа. Кроме этого, прихватил и спрятал в ангаре два лётных шлемофона, теплей и легче наших.

Оставалось решить вопрос со спальным местом. Не мудрствуя лукаво, поехал в тот же мебельный магазин. На моё счастье, нашёл деревянную кроватку, не такую универсальную и удобную, но всё же… Теперь можно было подумать и о себе.

Несколько ранее, один известный авиаконструктор, в качестве премии, «поделился» с нами двумя цветными телевизорами «Рекорд» – самыми лучшими в то время. Один выделили мне. Оставалось приобрести кресло или диван. Удалось найти диван – кровать «Юность», самый модный. Солдатскую кровать я собирался сдать на склад.

С появлением телевизора просмотр передачи «Спокойной ночи малыши» становится обязательным. Я совершенно не возражаю. Мне с ними хорошо, спокойно. Без них я не нахожу себе места. С Витюшкой мы давно нашли общий язык. Вечерами мы вместе читаем сказки; в выходные дни вместе гуляем. Наташа, если не на работе, обязательно с нами…

Вечерами, когда Наташа на работе, мы с Витюшкой на кухне, готовим нехитрый ужин – для себя и обязательно для мамы. Это закон. Никогда не оставляем за собой грязную посуду. Это закон. Свои носки «мы» тоже стираем сами. Это тоже закон. Мы – мужчины…

На службе всё нормально. Здесь действительно нет звеньев, нет эскадрилий. Здесь бригады. От 5 до 20 человек, в зависимости от числа опытных самолётов на испытании. Бывает один самолёт, бывает три, бывает пять опытных экземпляров одной модели. По четыре человека на самолёт, включая старшего инженера. Руководит испытаниями ведущий инженер. За каждым самолётом закреплён лётчик – испытатель. Они неформальные лидеры – их слово закон. Я старший инженер.

Ведущий инженер составляет графики и планы испытаний, разработка методики испытаний; он же контролирует ход выполнения испытаний и составление отчётов. За мной подготовка испытаний, контроль за подготовкой машины к полёту.

Работа в самом деле интересная. Постоянно новая техника, неожиданные варианты решения самых сложных, казалось, не решаемых проблем. Оригинальные конструкции и настоящие научные открытия воплощались в новом самолёте. Всё это нужно было изучить, осмыслить и запечатлеть в своей голове и… руках – каждый узел, каждый агрегат, чтобы понять сильные и слабые стороны механизмов. Иногда добраться до этих механизмов достаточно сложно – конструкторы не всегда задумывались о том, что их «детища», нужно обслуживать, поэтому все действия нужно было отработать до автоматизма и записать в журнале испытаний… В общем, работать было интересно, сложно и… скучно.

К словам лётчиков иногда прислушивались, любые предложения технического состава «зарубались» на корню. Когда случались аварии, или, не дай бог, катастрофы, приезжали представители КБ и заводов. Они, и тем более, «генеральные» не хотели признавать свои просчёты и ошибки, перепихивая их друг на друга. Но чаще всего «сваливали» всю вину на лётчиков и техников. Так сделал А.Н. Туполев, когда многочисленные аварии и катастрофы его ТУ-16 и ТУ-104 уже нельзя было скрывать.

Ещё когда я только начинал здесь, замечал, что подходит неизвестный мне человек, одетый достаточно просто, но не в рабочей одежде, – что-то осматривает, крутится возле нас. Что ему надо? Что он здесь делает? Может это заводской инженер, или представитель КБ? Он не делает никаких замечаний, ничего не спрашивает. Присматривается ко мне? Нет, крутится и возле других экипажей. Приглядевшись, определил, что эти люди иногда меняются, но ведут себя, примерно, одинаково – слушают и следят. За всеми. Теперь понятно, откуда эти молчаливые люди, одинаково одетые. Кроме них, кругом охрана. Охраняются, даже в служебное время, всё, даже ВПП – бетонная взлётно – посадочная полоса. Зачем? И от кого? Быстрее всего от самих себя.

Ещё одна особенность. После первой здесь, зарплаты, предложил накрыть «поляну», познакомиться. На меня смотрели непонимающими глазами, или только делали вид, что не понимают? Под различными предлогами никто не согласился. Такого недружелюбного приёма я ещё не встречал и не ожидал. В чём дело? Я что-то сделал не так, или не то сказал?…

Вообще здесь все молчали. Молча обедали в столовой, молча выкуривали сигарету в курилке, молча расходились по домам. На работе и в выходные дни – каждый сам по себе. Ни товарищеской взаимовыручки, ни простой, человеческой дружбы. Только сейчас стал понимать – боялись произнести лишнее слово, опасаясь «стукачей». Не исключена вероятность, что каждый писал друг на друга доносы.

Причина была только одна. Здесь правили бал партийные органы и КГБ.

Сроки сдачи «изделий» устанавливались не из технической необходимости, а из предстоящих революционных праздников и юбилеев первых лиц. Как это происходило и чем это кончалось, рассказывать не надо. Гибель лучших людей и дорогостоящей, уникальной техники, и просто разбазаривание огромных средств было не в счёт. Все происшествия и аварии моментально засекречивались. Чтобы заставить свидетелей замолчать, выписывались огромные премии и подачки. Для этого содержалась масса «контролёров»; поэтому люди молчали, боясь произнести лишнее слово. Несогласных и неугодных тут же изгоняли, отправляя их служить в царство снегов, комаров и гнуса, – в Плесецк, на Чукотку…

Случайно встретился с Василием Кропачевым, водителем, привозившим мне мебель из Москвы. Разговорились.

– Как тебе удалось попасть сюда? Сюда попадают только по великому блату, или по рекомендации ГБ.

– Не знаю, блата у меня нет и с ГБ, слава богу, не имею чести сотрудничать. Скажи, как погиб капитан Коротков? Наташа сама толком ничего не знает.

– При заходе на посадку, отказали оба двигателя. Если бы он прыгнул, самолёт точно упал бы на город.

– Почему тогда такая секретность?

– Здесь всё секретно. Он облётывал новые двигатели. С этими двигателями, машины должны были продать в Индию. Узнай они об аварии, ни за что не купили бы. Вот и засекретили. Даже перед женой не извинились. Хорошо ещё, что один майор, друг его, свою квартиру ей отдал. Всех, кто что-либо знал и пытался ей помочь, по самым дальним гарнизонам разогнали, а майора аж на Сахалин сослали. Здесь со всеми так поступают. Мне тоже пришлось уйти. Если б не этот майор, так бы она и мыкалась в «общаге».

На этом её мучения ещё не кончились. Она, действительно, родила двойню, двух здоровых детей, – мальчика и девочку. Вместе с ней рожала жена прокурорского работника, только девочка у неё родилась полуживой, и Наташе подложили эту девочку, а её ребёнка прокурорше отдали. Грешно так говорить, но если бы девочка выжила, с больным ребёнком на руках бы осталась.

– Вот оно что. Сколько ни пытался узнать, все словно воды в рот набрали.

– Здесь все так. Слова боятся друг другу сказать. ГБ всех под себя подмяло.

– Это я тоже заметил. Даже помочь друг другу не хотят и боятся.

Почти всё, что я узнал от Василия, я уже домыслил сам. Только одна его фраза по поводу «блата», несколько развеяло мои догадки.

Когда меня направили в Липецк, я ничего не заподозрил, когда отправили на Север, тоже не подумал ничего плохого, но в Энгельсе уже стало понятно, что это неспроста. Встреча с полковником из НИИ перестала казаться случайной. Кто-то настойчиво переводил меня с места на место, словно пытался запутать мои следы и упрятать так, что сам чёрт не смог бы меня разыскать… Только кто? Зверев? Зачем? … Подальше от Людмилы? Тогда, после Энгельса, я должен был получить назначение куда-нибудь на Камчатку или на Сахалин, куда угодно, только не в Р… ское… Нет, Зверев мужик принципиальный – он не станет этого делать… Может быть, также прячут и Сергея Беркутова?…Оставалось решить вопрос: Где? И зачем?…

Обстановка в центре была не по моему характеру.

Лучшей музыкой на свете для меня звучал оглушающий рёв двигателей, взлетающих на форсаже самолётов, слетающий откуда-то из бескрайней высоты их мощный гул. Самой прекрасной мелодией звучал тонкий свист, заходящего на посадку после успешного полёта самолёта.

Завершающим аккордом была та звенящая тишина, опускавшаяся на аэродром после остановки последнего двигателя.

Этой тишиной наслаждались все: уставшие и довольные люди и, такие же уставшие, но довольные и гордые собой самолёты. Довольные и гордые тем, что сделали всё, что требовали от них люди, что они не подвели их, людей. Такая их, самолётов, служба, и они с честью выполнили её.

Теперь они просили людей отблагодарить их за хорошую службу – накормить, напоить, привести в порядок и дать спокойно отдохнуть.

Аэродром снова наполнялся гулом заправщиков и рёвом тягачей, растаскивающих усталые самолёты на ночёвку по их квартирам – ангарам.

Эта жизнь шла постоянно: изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, иногда без выходных и отпусков…Только всё это было в недавнем прошлом – за тридевять земель отсюда, там, на Дальнем Востоке.

Здесь, в Р….ком, всё было с точностью… наоборот. Не было предполётной аэродромной суеты. Работать приходилось, по сути, в гордом одиночестве, без помощи и совета, без элементарной, человеческой поддержки… Нет, я не испугался, не растерялся. Но мне это не очень нравилось, точнее – очень не нравилось. Я мог сам написать рапорт о переводе в строевую часть или вообще о демобилизации из армии, но система жестоко покарает меня за своеволие.

Было бы нечестно с моей стороны, если не скажу, что Наташа понравилась мне сразу, с первой встречи. Пока не знал ничего об её муже, даже думать об этом не смел. Чем больше с ней общался, тем больше хотелось быть рядом с ней. О Витюшке тоже не говорю…

К этому времени я уже твёрдо решил, что очень хочу, чтобы Наташа и Витюшка были со мной. У них было «скромное», но обжитое жильё, и сдёргивать их в неизвестность, я не имел права. Я только не знал, как сказать Наташе об этом. Ради них я должен забыть о своих недовольствах и хотелках. Вольно или невольно, сравнивал Наташу с Соней. Иногда мне даже казалось, что они похожи друг на друга… Сравнивал я и другое… Соня нравилась мне, как подруга, как товарищ, наконец, просто, как человек. Но по ней я не скучал. Так же, как по Людмиле. По Наташе я скучал. К Наташе меня тянуло, как магнитом, к такой, какая она есть. За словом в карман ей лезть не нужно было, она любила и могла огрызнуться. Беззлобно. Безобидно. Она могла взорваться горючими слезами по любому поводу – вероятно, это последствия нервных потрясений, выпавших на её долю…

В присутствии Наташи и Витюшки, я отдыхал душой…

Наташу я любил. Я не знал, как сказать ей об этом и от этого ещё больше боялся завести с ней разговор. Было понятно, что ей будет очень тяжело принять решение… Обнадёживало, что не последовал отказ, когда Витюшка просил стать его папой… Мне очень не хотелось остаться без них…

Всё решилось в один из осенних, слякотных вечеров, после просмотра очередного «сериала» для малышей.

Умотавшись за день, Витюшка заснул в кровати, не раздевшись, прямо поверх одеяла. Я этого не заметил, увлёкшись трансляцией хоккея. Зайдя в комнату, Наташа хотела забрать его домой, но увидев спящего ребёнка, остановилась в нерешительности. Она стояла, склонившись над сыном, и не знала, что делать. Вытаскивать из кровати, значит, наверняка, разбудить. Жалко. Оставлять его здесь, самой уйти к себе, – неудобно. Слёзы, сами по себе, помимо её воли, ручьём лились из её глаз. Услышав знакомое всхлипывание, оглянулся. Держась руками за кроватку, Наташа рыдала навзрыд… Что могло её так взволновать? Какие переживания теснились в её душе?… Подойдя к ней, обнял её за плечи… Обычно это её успокаивало, но сегодня всё наоборот. Повернулась, уткнулась в мою грудь и зарыдала ещё больше…

– Наташа, милая, что случилось? – Ничего не отвечая, она показала глазами на свернувшегося калачиком, безмятежно спящего Витюшку… Я всё понял, – она переживала за сына. Смахнув слёзы с её глаз, держа её мокрые от слёз щёки в своих руках, смотрел ей прямо в глаза:

– Наташенька, миленькая, хорошенькая! Не уходи, оставайся с нами, – Наташа испуганно взглянула на меня. – Не бойся, милая, я тебя пальцем не трону, ни один волосок не упадёт с твоей головы. Дорогая, милая, я люблю тебя, я очень люблю тебя, мне очень плохо без тебя, без вас. Оставайся навсегда, на всю жизнь.

От испуга, или от неожиданности, Наташа пыталась оттолкнуть меня, но я успел перехватить её руки. Так мы стояли, взявшись за руки, пока силы, вконец, не оставили её. Обессиленная, она беззвучно опустилась на диван. Не выпуская её рук, присел рядом с ней.

– Понимаю, тебе нелегко сейчас принять решение – ты боишься предать его отца. Не бойся, я не буду тебя заставлять забыть его. В твоей душе хватит места для нас обоих, я буду рядом с ним. Витюшку я усыновлю – он давно просит быть его папой, нужно только твоё разрешение…Ты думаешь, что ОН осудит тебя. Не осудит. Раз он не может оттуда, свысока, вернуться к вам, и оттуда увидит тебя счастливой, он будет радоваться за тебя. За тебя и за сына Сколько времени так просидели, я не знаю. Мы сидели и молчали. Можно было только догадываться, какие мысли одолевали её… Я не мешал ей… Наташа высвободилась из моих рук, молча, посмотрела мне в глаза. В её глазах по- прежнему стояли слёзы, но это были уже другие слёзы. Не было ни испуга, ни страха, ни обиды. Не говоря ни слова, направилась к выходу…

– Уходишь?

– Не могу же я спать на пустом диване – без подушки, без одеяла…

Она оставалась с нами всю неделю …

Посадила сына на колени.

– Ты не передумал взять дядю Сеню в папы?

– Нет, не передумал! Мама, ты разрешаешь?!

– Куда от вас, мужиков, денешься. Кого угодно уболтаете!

– Ура! – Витюшка был не седьмом небе от счастья…

В конце недели подошла ко мне:

– Заявление подавать пойдёшь? Или мне тебя вести? Или уже передумал?…

Через месяц, незадолго до Нового года, мы поженились… Наташа взяла двойную фамилию. Короткова – Полянская. Свадьбу она просила не делать. Посидели в кафе со свидетелями и Витюшкой… Через неделю я подал заявление на его усыновление. Ещё до рождения, мальчика хотели назвать Андрюшей, если будет девочка – Верочкой, но после всего случившегося, Наташа решила оставить ему имя отца, поэтому решили не менять ему и фамилию…




Свердловская обл, г. П … уральск…


По случаю бракосочетания, мне было предоставлено две недели отгулов; Наташа оформила отпуск на это же время, а Витюшка был освобождён от яслей. Мы были все вместе. Нашему счастью не было предела. Несколько дней мы прожили как в счастливом сне. Потом сели в поезд и поехали на Урал, ко мне домой.

Напуганная уральскими морозами, Наташа кинулась запасаться теплой одеждой – мне с трудом удалось её остановить. Единственное, что мы приобрели – это хорошие, плотной вязки спортивные костюмы и детские лыжи для Витюшки. И ещё – детские валеночки – «пимы», как я их назвал. Втихушку от меня, Наташа набрала шерстяных, домашней вязки, носков, по две пары на каждого. Крепления на детские лыжи, сделал сам, из старых офицерских портупей, подогнав их под валенки. Билетов я взял четыре, и всё купе было в нашем распоряжении. Поезд приходил днём, после обеда. Проснувшись после дневного сна, ещё спросонья, Витюшка не узнал меня в штатском, ни за что не хотел идти ко мне на руки, жался к матери. Кое – как проснулся, узнал – самому стало смешно.

Нужно было видеть лица моих родителей, когда втроём, с ребёнком на руках и с незнакомой женщиной, без предупреждения, предстал на пороге родительского дома. Ситуацию сгладила Наташа, улыбнулась.

– Короткова -Полянская, в девичестве Блейман, прошу любить и жаловать. После её улыбки, сердиться уже никто не мог…

Наш приезд я рассчитал так, что бы первые дни попали на выходные. На следующий день пришла сестра с мужем и двумя племянниками – младший был почти ровесником Витюшки, чуть старше, – они быстро нашли общий язык – в этот день, впервые за много лет, вся наша семья собралась вместе. Судя по оживлённому разговору на кухне и за столом, женщины тоже успешно «зацепились» языками. Меня это обрадовало, но не удивило – Наташа была очень общительным человеком… Свой «фитиль» я получил – за то, что ничего не написал, не предупредил о приезде. Витюшка быстро освоился, родители тоже приняли его, не хуже, чем родных внуков, особенно после того, когда они узнали от меня историю первой Наташиной семьи. День прошёл на славу – от небольшой напряжённости первых минут встречи, не осталось и следа…

Из немногих достопримечательностей нашего небольшого городка был обелиск на границе Европы и Азии, всего в нескольких километрах от нас. В день приезда, выйдя из душного вагона, Наташа поперхнулась морозным воздухом, но сегодня она с удовольствием вдыхала чистый, лесной воздух, не замечая, что на улице около двадцати мороза. Мороза – это сильно сказано, поскольку в тихую, безветренную погоду двадцать градусов даже не ощущается. Основную часть пути, до окраины города, мы проехали на автобусе. Километра полтора, как настоящие туристы, пошли на лыжах – Наташа впереди, за ней Витюшка, последним, замыкающим – я.

Тишина в лесу стояла что ни есть звенящая, только скрипели, покачиваясь, вековые сосны, сбрасывая на нас, с тридцатиметровой высоты своих вершин, миллиарды серебристых снежинок. Через каждые десять шагов Наташа останавливалась и оборачивалась, не потерялись ли мы, – ей всё время казалось, что мы идём уже очень долго по глухой, непроходимой тайге и давно заблудились…

… Заметённая снегом, вековая тайга начала её пугать ещё возле Перми, где поезд мчался между выраставшими из скал и уходящими прямо в небо, высоченными елями и соснами, по очень узкой, чуть шире самого вагона, просеке, прорубленной в скалах, в заснеженной, «дремучей» тайге. Наташе всё время казалось, что скоро эта узенькая просека закончится, рельсы и дорога заблудятся в этой заснеженной непроходимой чаще, среди вечных снегов. Поезд остановится, и они, вместе с сыном, останутся тут навсегда…

… На самом деле, мы шли по заметённой снегом едва заметной лыжне, по опушке леса, вдоль старой автомобильной дороги. Наташе и Витюшке нравилось сбивать лыжной палкой снежные шапки с верхушек молодых ёлочек и сосёнок, торчащих из метровых снежных сугробов по обе стороны от лыжни. Наташа делала это специально, обозначая ими, как вешками, обратную дорогу. Неяркое зимнее солнце за тонкой пеленой облаков, перекатывалось от одной сосновой вершины к другой, иногда исчезая, запутавшись в густых кронах таких же вековых елей и пихт. Наконец оно вырвалось на свободу, осветив своими лучами небольшой взгорок и стоящий на его вершине скромный обелиск, разделяющий две части света.

Стоять одной ногой в Европе, другой – в Азии, уже это одно производило впечатление. В соответствии с традицией мы обошли вокруг обелиска, положив к его подножию по горсточке конфет, задабривая таким образом, Медной горы Хозяйку. Не забыли и сами себя, перекусив припасёнными бутербродами и пирожками, отхлебнув из термоса по паре глотков горячего душистого чая. Несколько раз скатились с ближайшего пригорка. Отдохнув, тем же порядком тронулись в обратный путь…

На следующий день отправились в лыжный поход на реку Чусовую. С высокого берега ребятня скатывалась на замёрзшее русло, прыгая через естественные трамплины. Берег был достаточно крутым, и не каждый взрослый осмеливался спуститься с него, тем более прыгать через трамплин, рискуя сломанными лыжами, или, что ещё хуже, ногами или руками…

По совету родителей одолжили у соседей детские санки, и в поход мы пошли со смешанным «снаряжением» – я и Наташа на лыжах, Витюшка – восседал на санках. Было очевидно, что так ему нравилось больше. Место для катания мы выбрали самое пологое, без трамплинов. Даже в этом месте Наташа не сразу рискнула съехать вниз… Всё – таки отважилась. Улучшив момент, когда я отвернулся, она оттолкнулась палками, и, как настоящая спортсменка, пригнувшись, с палками под мышками, с полными страха глазами, съехала вниз… Витюшка уже катался сам. Сам забирался обратно на берег, сам садился в санки, и, отталкиваясь ногами, скатывался вниз. Не обошлось без падений, но, как настоящий мужчина, он даже не поморщился. Наташа, освоившись на пологом спуске, перешла на другое место, с трамплином. Один раз у неё даже получилось устоять на ногах после прыжка, но потом упала и больше не рисковала… На обратном пути срезал три сосновых веточки с шишками. Домой мы пришли усталые и голодные, но довольные и мокрые до нитки, несмотря на пятнадцатиградусный «мороз» … Но поход ей понравился. Витюшка тоже был в восторге.

Веточки, отогревшись в бутылке с водой, источали такой аромат, словно мы всё ещё находились в сосновом лесу, а ночью мы проснулись от непонятного громкого треска – это раскрывались сосновые шишки …

Р … кое…

В один из вечеров, уложив Витюшку в кроватку и прислушавшись, Наташа заявила, что кто-то звонит в мою дверь. Выйдя в коридор, увидел на пороге своей квартиры … Соню. Трудно было понять цель её приезда, и совершенно не понятно, как она меня здесь нашла, поэтому в первый момент я просто остолбенел. Мне совершенно не хотелось её видеть, тем более, не хотел оставаться с ней вдвоём… Как бы то ни было, но не позволить Соне войти и не познакомить её с Наташей, я не мог. Вероятно, в тот момент я принял единственное правильное решение. Самое лучшее, что я мог в ту минуту придумать, – пригласить Соню в Наташину квартиру. Наташа поддержала моё приглашение… В тот момент я добился своего. Ночевать я мог уйти к себе, не давая повода Наташе заподозрить меня в связи с Соней. Не ожидавшие такого поворота, обе женщины выглядели весьма удивлёнными, даже растерянными. Глядя на них, я думал, что сошёл с ума. Они были похожи, как родные сёстры – такая мысль уже не раз приходила мне в голову, но я считал, что это просто наваждение…

Что произошло дальше – не придумать ни в какой сказке… Гостья разделась, прошла в комнату, протянула Наташе руку, представилась.

– Соня Рапопорт, – врач, жила и работала на Дальнем Востоке, сейчас в Москве.

– Как Вы сказали? – Если бы я не удержал Наташу за плечи, она, наверное, упала бы на пол.

– Соня… Рапопорт… – недоумённо повторила Соня, а в чём дело?

– Это Ваша девичья фамилия или…?

– Девичья. Я не замужем.

Наташа, бледная, как мел, еле стояла на ногах. Соня ничего не понимала, я тоже не мог понять, что случилось с Наташей. Немного придя в себя, Наташа принесла пачку документов, вытащила один из них.

– Мария Михайловна Рапопорт – это девичья фамилия моей мамы, – Наташа едва сдерживала слёзы. – Моего отца звали Андрей Михайлович, – теперь Соня дрожала, как осенний лист.

– Я помню, мама говорила, что у неё был брат Андрей, но они потеряли его след во время войны…

Дальнейший разбор «полётов» выяснил, что отец Сони и мать Наташи были родными братом и сестрой. Таким образом, Наташа и Соня оказались двоюродными сёстрами. Только этим можно было объяснить их портретное сходство … По- моему, они всю ночь сидели, обнимаясь и целуясь. Можно было понять двух женщин – они были единственными родственными душами на всём белом свете. Да ещё Витюшка.

Наташа рассказывала мне, что её мама, ещё лет пять после войны, писала письма в разные адреса, пытаясь узнать о судьбе брата. Однажды им пришло извещение из краевого военкомата, в котором сообщалось, что военного лётчика Андрея Михайловича Рапопорта нет в списках ни погибших, ни пропавших без вести. Может быть, он жив и занят на секретной работе, но сведений о нём Министерство обороны не даёт… Вероятно, отец Сони, полковник Андрей Рапопорт, тоже разыскивал своих родных, но он, быстрее всего, искал их в Белоруссии, а они в это время жили сначала в Казахстане, затем в Краснодарском крае… Сколько семей раскидала война по всему белу свету… И вот, эта случайная встреча… Утром выяснилась ещё одна подробность – до восьми лет Соня и её семья жила здесь, в Р … ском, где служил её отец, лётчик – испытатель, полковник Андрей Рапопорт, погибший при испытании самолёта. Здесь и похоронены её родители… Мистика – могилы полковника Рапопорта, его жены и капитана Короткова оказались совсем недалеко дрг от друга, практически рядом. Более того, полковник Рапопорт погиб в совершенно аналогичной ситуации, уводя падающий, горящий самолёт от города, – в такой же, в какой погиб капитан Коротков…

За эти несколько месяцев нашей совместной с Наташей и Витюшкой жизни, хорошо было заметно, как она похорошела, как просветлело её лицо, как заискрились лучиками смеха её глаза. И всё – таки, иногда глаза Наташи покрывались поволокой тоски и грусти. Видно, не давала ей покоя судьба её дочери, вероятно чуяло что-то её материнское сердце…

Возвращаясь со службы, обнаружил в почтовом ящике записку – без адреса, вероятно, для Наташи. Аккуратным, женским почерком, сообщалось, что интересующая её девочка, находится в местном детском доме, под её, Наташиной, девичьей фамилией. Вместо подписи: – «Простите!»

Я долго смотрел на эту записку, не зная, что с ней делать. Показать её Наташе? Однозначно – нервная истерика на всю ночь, или ещё хуже, помчится, на ночь глядя, искать этот детдом. Надо самому всё сначала узнать и проверить… Всё оказалось гораздо проще. В начале недели, Наташа объявила, что в субботу она работает – вместе с врачом – педиатром проводит диспансеризацию детей в детском доме.

– Возьми нас с собой, – как можно равнодушней попросил её.

– Зачем?

– Не хотим скучать без тебя, и Витюшка познакомится с другими детьми.

– Пусть соберёт надоевшие игрушки и отдаст их ребятам…

Под благовидным предлогом, занялись очередной переборкой и ремонтом старых игрушек.

– Мы хотим пригласить тебя в детский сад, к другим ребятам, и ты подаришь эти игрушки своим новым друзьям, – Витюшка с удовольствием согласился… Игрушки, естественно, были мальчиковые, – для девочек выпросил ненужные игрушки у своих сослуживцев. Для меня нашёлся мужской медицинский халат, и, для пущей важности повесили на шею стетоскоп. Витюшку отвели в группу его сверстников – двух – трехлетних детей, вместе с ним принёс сумку с игрушками. Пока разбирались игрушки, искал глазами девочку, похожую на Витюшку или на Наташу… Есть, нашёл! Что-то «среднее» между Виктором и Наташей. Глаза! Наташины глаза я не спутаю ни с чем. Красавица!

– Как тебя зовут, девочка?

– Верочка. Витюшке она тоже приглянулась – он взял её за руку и вместе с ней убежал в группу Может, детское сердечко тоже что-то чувствует? Теперь предстояло показать её Наташе… Не успела девочка появиться в медкабинете, Наташу словно ударило током… Она прижала её к себе, и целовала, целовала, целовала… Слёзы заливали её лицо… Говорят, что новорожденные дети узнают свою мать по запаху… Девочке было уже почти три года… Неужели она запомнила запах своей родной мамы? Она вцепилась в Наташу, повисла у неё на шее и целовала, целовала, целовала…

Дата рождения в свидетельстве совпадает с её днём рождения. Имя и отчество тоже совпадают. Разобрались с фамилией девочки. Немудрено – в роддоме, женщины, коротая время, иногда делятся своими «историями»…

Разобрались с историей появления девочки в детдоме. Десять дней назад её привела женщина, оставила в коридоре и убежала, оставив свидетельство о рождении. Нянечка узнала эту женщину – бывшая прокурорша. Муж ушёл от неё, когда до него дошли слухи об истории с подменой ребёнка. Удостоверившись в справедливости этих слухов, он добился переделки свидетельства о рождении на девичью фамилию Наташи, пытаясь, таким образом, не «засветить» свою фамилию. Тем более, что умершая девочка по слухам была тоже не его ребёнком. После распада семьи, девочка бывшей прокурорше стала больше не нужна…

Мне с большим трудом удалось уговорить Наташу оставить Верочку в детдоме – Наташа хотела забрать девочку домой немедленно.

– Слава богу, нашлась. Оформим документы и заберём. Директрисы нет, без её разрешения тебя могут обвинить в краже ребёнка…

Буквально в первый рабочий день меня вызвали в «первый» отдел.

Незнакомый человек в гражданской одежде поинтересовался:

– Вы записку о ребенке в детдоме видели?

– Видел. Какое отношение Вы имеете к ней? Это Ваша записка? – Неважно. Девочка Вашей жены?… Что Вы собираетесь делать? – Удочерять. Это даже не подлежит обсуждению. Всё- таки с кем имею честь разговаривать?

– Это тоже неважно, но я могу помочь Вам быстро оформить документы на удочерение. Только при одном условии.

– Каком?

– Вы не будете искать и требовать наказания виновных, тем более, что инициаторы и исполнители уже наказаны – им запретили заниматься медицинской деятельностью. Согласны? – Слово офицера.

– Пишите заявление. Прямо здесь, сейчас… Какую фамилию дадите ребёнку?

– Она Короткова. – Эту фамилию ей не дадут, её даже мне не дали. Последняя фраза убедила меня в том, что со мной разговаривал прокурор или прокурорский работник.

– Почему? – Потому, что с этой фамилией, с этим же именем, отчеством, и датой рождения, выписано свидетельство о смерти другого ребёнка, и оно на руках у Вашей супруги.

– Его можно аннулировать?

– Только суд имеет право это сделать, но это займёт очень много времени – потребуется эксгумация, тысячи анализов и документов, и я не смогу ничем помочь. Нужно решение суда… Так какую фамилию дадите девочке?

– Мою!

– Через неделю сможете получить все документы. Девочку можете забрать хоть завтра…

Дома я застал Наташу всю в слезах.

– В чём дело?

– Директриса не отдала мне Верочку.

– Правильно. Веруську заберём завтра. Завтра она отдаст её без единого звука. Документы мы получим через неделю. Сегодня надо подготовить Витюшку. Наташа недоверчиво смотрела на меня. Подробно рассказал ей о встрече и разговоре с прокурором. Обескуражила её только проблема фамилии.

– Самое главное, что она будет с нами. Вырастет, дай бог, выйдет замуж, всё равно сменит фамилию…

За ужином, как бы невзначай, спрашиваем Витюшку.

– Как тебе понравилось в том детском садике? – Я буду туда ходить? – Нет, у тебя есть твой садик. – Жалко, я бы хотел туда ходить.

– Почему?

– Мне очень понравились ребята, особенно та девочка – Верочка.

– Может быть возьмём её к нам домой?

– Правда? Давай возьмём! А она пойдёт?

– Пойдёт. А ты драться с ней не будешь? Любить её будешь? Защищать её будешь?

– Кто же с девочками дерётся? И любить, и защищать буду.

– Ты должен будешь доказать ей это.

– Как?

– Не знаю. Для начала подарить ей свою самую любимую игрушку. Мне кажется, что Наташа не могла дождаться утра.

Я ещё вчера договорился на отгул, а ей на работу, правда со второй смены. Надо договориться в садике, чтобы они ходили в одну группу, надо купить ей новую одежду, новую кроватку – деревянная им обоим будет мала. Надо, надо… Но мне самому уже не терпелось… Витюшку решили взять с собой…

Домой возвращались уже вчетвером. Мы с Наташей по флангам, дети, взявшись за руки, в середине. Вчетвером зашли в садик. Заведующая, просмотрев все медицинские бумаги, поверила нам на слово. Вчетвером отправились в магазин за новой одеждой для Верочки… Праздничный обед, и Наташа убежала на работу. В качестве подарка Витюшка принёс своего любимого чёрного кота – действительно, не пожалел. Молодец!

Вечером начался «допрос». Усевшись на моих коленях, Верочка с любопытством рассматривала меня:

– Ты будешь моим новым папой?

– Да.

– Ты будешь меня любить?

– Я тебя и сейчас люблю. Разве можно такую красавицу не любить?

– И в детский дом не будешь маму заставлять меня отвести?

– Да ты что? Как ты могла такое придумать? Мы с мамой и Витюшкой тебя так долго искали.

– Витя тоже меня любит?

– Он же подарил тебе свою самую любимую игрушку. Тебе она понравилась?

– Очень.

– А Витюшка тебе понравился? – Витюшка, услышав, что про него говорят, прибежал собственной персоной. Моя левая коленка была его любимым местом времяпровождения, но сейчас она была занята. Смутившись только на секунду, он тут же устроился на правом.

– Конечно! Он настоящий друг!

– Он не только настоящий друг, он ещё самый настоящий твой брат.

– Я его очень, очень люблю!.. И тебя тоже очень, очень люблю!.. – С этими словами, они оба повисли у меня на шее, нисколько не смущаясь уже, весьма колючей, вечерней щетины… Как истинный джентльмен, он уступил сестре свою кроватку, сам перебрался в деревянную, перетащенную из моей однушки. Единственное, чего мы не предусмотрели – второго ночного горшка…Так, на всякий случай.

Счастливей человека, чем наша мама и моя любимая Наташа, не найти было на всём белом свете. Её счастье невозможно описать словами – это просто нужно видеть своими глазами. Всё свободное время, до последней минуты, она проводила с детьми. В первый же свободный день, она больше часа отмывала Верочку, словно желая смыть с неё всё её прошлое. Одела её во всё абсолютно новое – от трусиков до пальтишка и туфелек. Еле уговорил Наташу не выбрасывать старую одежду – отнести её в детский дом – там она очень нужна.

– Ты же сама видела, в чём были одеты дети.

Верочка очень быстро освоилась в нашей семье. Вскоре исчезла некая неуверенность, даже настороженность, в её поведении. Всё чаще слышался её звонкий заливистый смех… Как все дети, она могла быстро расшалиться вместе с Витюшкой, но также быстро и успокоиться. Как большинство девочек, она была аккуратней брата. Все её игрушки и вещи были разложены и расставлены по своим местам, чего не скажешь о Витюшке. Она была послушней его, и уже скоро пыталась «воспитывать» его за непослушание, хотя такое случалось крайне редко.

Постепенно он перенял эти черты её характера, и уже не разбрасывал свои игрушки по всей квартире, даже одеваться стал быстрее и опрятней. Зато в старшей ясельной группе, затем в садике, он строго стоял на страже «безопасности» своей любимой сестрёнки Верочки – стоило кому-то только приблизиться к ней, Витюшка сразу же оказывался возле неё – на всякий случай, хотя Верочка сама могла и умела дать сдачи любому обидчику.

Вполне естественно, Наташа поделилась радостью со своей двоюродной сестрой, благо телефон с московским номером достался мне по наследству. Они много перезванивались и до этого, и не раз мы получали приглашение приехать в гости.

У меня встреча с Соней восторга не вызывала, к тому же, редко совпадающие выходные мы предпочитали проводить вместе. Но отказать Наташе похвастаться дочерью перед единственной родственницей я не мог. В ближайший совпавший выходной решили совместить приятное с полезным – съездить с детьми в зоопарк и заехать в гости.

Поездка прошла достаточно удачно. Посещение зоопарка ребятам понравилась, но устали они оба смертельно, поэтому к Соне пришлось добираться на такси. Ребята поели, выспались, отдохнули, наперебой делились впечатлениями с тётей Соней и дедушкой Сашей. Он уже генерал – полковник… Александру Ивановичу «внуки» понравились – он с удовольствием возился с ними. Нам было предложено остаться ночевать, но мы наотрез отказались – Наташе и мне нужно было утром на работу.

Генерал вызвал дежурную машину, и домой мы добирались с полным комфортом. Особенно радовались ребята – до этого им не доводилось столь долго кататься на машине.

Озадачило несколько пониженное настроение Наташи – посчитал, что это от усталости, но дело оказалось совсем в другом.

– Это она к тебе тогда приезжала, – весьма прохладным тоном подвела итог сегодняшней поездки Наташа.

– Естественно, ко мне. С тобой она была ещё не знакома, – парировал её «глубокомысленный» вывод.

– На ночь глядя, она не случайно, и не просто так приехала, – Наташа пыталась навести меня на «нужную» мысль.

– Это она тебе сегодня сказала?

– Нет, это я ещё тогда поняла.

– Поэтому я не пригласил её в свою квартиру и не остался с ней вдвоём, – как бы то ни было, я не собирался раскрывать истинную причину своей размолвки с Соней.

– Она просто опоздала, иначе ты не поступил бы так.

– Конечно, я бы не пустил её в квартиру и оставил ночевать на улице, – с иронией произнёс я и, чтобы закончить разговор, добавил – Кто опоздал, тот не успел…, а кто успел, тому досталось то…, что досталось. Наташа поняла смысл сказанного и счастливо засмеялась…

… В середине лета, по вине двигателистов, образовалось десятидневное окно в проведении испытаний. «Щедрое» руководство разрешило использовать отгулы и отпуска – у кого, что было и кто, что хотел. Наташе тоже удалось договориться на работе, и мы, уже вчетвером, погрузились в поезд и отправились в краткосрочный отпуск – к родителям, на Урал – познакомить их с Верочкой, и Верочку с бабушкой и дедом.

Лететь самолётом, как и зимой, Наташа отказалась категорически.




П …уральск…


Как всегда, без предупреждения, мы предстали перед родительской квартирой. Витюшка, на правах бывалого хозяина, не стал дожидаться приглашения и тут же юркнул в квартиру, а Веруська, как сидела у меня на руках, так ещё крепче вцепилась в мою шею, уткнувшись в плечо. Только убедившись, что брат ведёт себя абсолютно спокойно, слезла с моих рук, подошла к маме, посмотрела на неё снизу вверх.

– Ты кто, наша бабушка?

– Да, бабушка Женя.

– А ты кто? Дедушка?

– Да, дедушка Илья.

Окончательно успокоившись, она весело рассмеялась:

– Меня зовут Верочка, я Витюшкина сестра, и мне тоже скоро будет три года – в доказательство, она отсчитала три пальчика на правой ладошке, растопырила их, и повертела перед собой и всеми присутствующими.

Витюшка к тому времени уже слез с дедушкиных рук, уступив место сестре. Не без опаски, оглядываясь на Наташу и на меня, она всё же позволила взять себя на руки, обняла и поцеловала деда. Знакомство состоялось. Затем наступила бабушкина очередь. Взобравшись с моей помощью к ней на руки, Верочка повисла у неё на шее и совершенно не собиралась с неё слазить…

… Городской парк привёл ребятишек в неописуемый восторг. Такого количества каруселей, качелей и … мороженого в настоящем лесу они не видели никогда. Лично у меня, катание на каруселях не вызывало ни малейшего желания, а Наташа, с удовольствием составляла компанию Верочке и Витюшке. Однако на колесо обозрения я их не пустил…

Мы накормили всех парковых белочек. Предприимчивые бабушки возле этих «злачных» мест успешно торговали прошлогодними кедровыми орехами – в кулёчках и прямо шишками. Кулёчки были вручены малышам для кормления белочек. К белочкам тут же присоединился парковый дятел, который давно сообразил, что из рук ребятишек кормиться гораздо удобней и сытнее, нежели выковыривать еду из стволов деревьев. Несколько шишек Наташа, в тихушку, спрятала в своей сумке – от кого и для кого?… Я видел, что несколько зёрнышек, Наташа сама разгрызла, и, судя по её выражению лица, ей тоже очень понравилось, наверное не меньше, чем белочкам…

Самое большое впечатление на Наташу произвёл парковый воздух. Парк, хоть и считается городским, но расположен прямо в сосновом лесу. Казалось, что сам воздух, настоянный на сосновой хвое и расправленной смоле, такой же густой и липкий, кружил голову – им невозможно было надышаться. Окружённый со всех сторон заводами, парк, действительно, был оазисом свежего воздуха в городе. Только обещав завтра снова прийти сюда, нам удалось уговорить ребят идти домой…

Назад, из парка, мы выходили другой дорогой. Шли лесом, в стороне от парковых тропинок, шурша прошлогодней травой и листвой. Шли, не разбирая дороги, радуясь лесу, лесному запаху, просто хорошей погоде. Приглядевшись внимательно, обнаружил, что уже покраснела земляника и почернела на кустиках черника – наши самые любимые ягоды, за которыми мы бегали в этот лес детскими компашками. Мы никогда не брали с собой банок или корзинок – всё, что находили, мы тут же отправляли в рот.

Наконец, и ребятам с Наташей, попалось несколько красных ягод. Дурной пример заразителен – они также кидали их в рот прямо с куста. Даже Наташа – брезгуша, как все медики. Дав им попробовать вкуснятины, заинтриговал их походом в настоящий лес – за ягодами и грибами…

В «настоящем» лесу мы побывали только через день.

Следующим утром мы отправились уже знакомым по зимним походам местам – на берег Чусовой – туда, где катались на санках и на лыжах. Устроились на поляне, на высоком берегу, как раз там, где Витюшка катался на санках. Нашли старое кострище и пошли искать «сушняк» – сухие ветки и сучья для костра. На дно костра положили десяток, прихваченных из дому, вымытых картофелин, на «печёнку». Наташу с ребятами отправил в лесок на поиски ягод или грибов, а сам остался «костровым».

По возвращении, показал им как жарить хлеб на костре – вкуснятина неимоверная. Подоспела и печёная картошка – дымящаяся и горячая. Перебрасывая с руки на руку, дуя на картошку и на ладошки, кое – как почистили, сколько сумели, и дали попробовать малышам. Понравилось, но их лица мало чем отличались от картофелин. Смеялись до упаду. Отмывать их грязной водой из Чусовой не стали – так, чумазыми и повели их домой…

Утром следующего дня, плотно позавтракав и одевшись по всем правилам лесного похода, мы отправились в самый «дремучий лес» – в в «глухую» уральскую тайгу, благо она была совсем недалеко – полчаса на городском автобусе и полкилометра пешком. Пока ехали, ребятня болтала о чём-то о своём, донимая Наташу бесконечными «зачем» и «почему», затем немного приумолкли, а когда за поворотом показалась темнеющая полоса леса, замолчали совсем. Замолчала и Наташа, с тревогой поглядывая на детей, за дорогой и за приближающимся лесом, и на меня…

Первой не выдержала Верочка:

– Папа, а в этом лесу злые и голодные волки есть? – услышав этот вопрос, тревожно напряглись и Витюшка, и Наташа.

– В этом нет. Но иногда они прибегают из другого леса за капризными и непослушными детьми. – Услышав такой многозначительный и исчерпывающий ответ, Наташа прыснула, но тут же зажала рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

– Папа, а мы у вас «слушные» дети?

– Послушные, но иногда немного капризные, особенно за столом.

Минут пять Верочка шла молча, видимо обдумывая услышанное, затем остановилась передо мной и протянула ручонки кверху, требуя взять её на руки. Если бы у меня была ещё одна пара рук, Витюшка, несомненно, сделал бы тоже самое, но, как настоящему мужчине, ему нужно было защитить маму и ничего не оставалось делать, как покрепче уцепиться за материну ладонь. Так мы и шли до самого леса, пешком и у меня на руках, на всякий случай, чтобы волки не съели.

На опушке леса, Витюшка подобрал сухую ветку, с моей помощью обломав всё лишнее, превратил её в грозное оружие защиты от всех зверей и врагов. Конечно, это всё детские страхи и фантазии, но один вопрос поверг меня в «штопор»:

– Папа, а ты не оставишь меня и Витюшку в лесу, одних, навсегда?

Откуда у трёхлетнего ребёнка могли возникнуть такие опасения? – вот на этот вопрос я не знал ответа …

На большой солнечной поляне, устроил всем троим мастер – класс по поиску земляники. «Облёт» полян проводили парами. Витюшка с мамой, Верочка – со мной. Дети – курсантами, мы – инструкторами. Самое главное – надо было уследить, чтобы дети не затащили в рот какую – нибудь отраву, поэтому, они находили ягоды, показывали нам и только тогда ели. Мы находили – отдавали им. Красную ягоду – землянику мы научились находить, а сине – чёрную, – чернику никак не могли. Наташа тоже украдкой кидала себе земляничку в рот. На предложенную мной пригоршню черники, она отреагировала весьма спокойно, а мелкая лесная земляника приводила её в неописуемый восторг…

… Садовая земляника, которую она помнила с детства, ещё с Кубани, была в десятки раз слаще и крупнее, не впечатляла её так, как эта мелкая, горьковатая на вкус, пахнущая лесом и травой, сосновой смолой и еловой хвоёй, бело-красная ягода. Так же, как и вчерашние кедровые орешки, смолянисто – терпкие, горьковато – вяжущие и… такие вкусные. Гораздо вкуснее самых вкусных кубанских семечек…

Настоящий таёжный воздух, ещё более густой и маслянистый, ещё более хмельной, чем в парке – им вообще нельзя было насладиться. Мы увидели, как растут настоящие грибы, правда, в основном, мухоморы, – это те, которые сами «находились», остальные нам «попадались» очень редко.

Зато мы узнали, как зудят и кусаются огромные и голодные лесные комары. Наташе пришлось сбрызгать весь свой запас духов из косметички, чтобы как-то уменьшить их аппетит. Два часа мы их вытерпели, потом позорно бежали.

По дороге домой, на рынке, у какой-то бабуси, купили литровую банку земляники…, но такого лесного вкуса уже не было.

Дома, после обмена впечатлениями, обеда и дневного сна, мама достала из своей «заначки» пол-литровую банку домашнего земляничного варенья. Намазанное на кусок белого батона, оно «улетело» вмиг, даже с самым «противным» молоком. Снятие «пробы» закончилось срочной командировкой на рынок, или куда угодно, хоть обратно в лес, с двумя трёхлитровыми бидонами, за ягодой, затем за сахаром, с полной гарантией того, что тащить варенье будет она сама, до самого дома…




Р … ское…, Москва, Чистые Пруды… 1975 г


Когда успевал, либо Наташа была занята дома или на работе, всегда с удовольствием забирал детей, сначала из яслей, потом из садика. Им это тоже нравилось – теперь все знали, что у них есть и мама, и папа.

Однажды застал Витюшку с хлюпающим носом и синяком.

– Витька подрался с мальчишкой из старшей группы, – не преминула «сообщить» Вера. Виктор погрозил ей кулаком.

– Ябеда несчастная!

– А ты не связывайся с дураком!

– Так, начинаем разбор «полётов». С этого момента – всё по порядку и в подробностях.

Однако, оба, упрямо набычившись, молчали. Ясность внесла воспитательница.

– Витя подрался с мальчиком из старшей группы, – она показала на мальчика, явно старше и крепче моего. Тот заявил, что Вы не их отец, – их родной папа умер и «улетел» далеко, далеко и навсегда. Он, вместе с его мамашей, нам изрядно надоели. Та собирает сплетни со всего городка и болтает всякие гадости, не стесняясь собственного сына, а тот пересказывает их детям и дерётся с младшими.

– И что он наговорил тебе? – Он сказал, что ты не настоящий наш папа, скажи, ведь это неправда, – Витюшка и Верочка во все глаза смотрели на меня, уверенные в своей правоте.

– Конечно, неправда. Пойдем, спросим у него, откуда он это взял… – Кто тебе такую глупость сказал? – У меня было огромное желание отодрать его за уши, но поднять руку на ребёнка… Его лицо кого-то мне очень напоминало. Но кого?…

– Мама говорила какой-то тёте, а я всё услышал.

– Где твоя мама?

– Вон идёт, – К нам подошла женщина, примерно моих лет, может только чуть старше. Её лицо мне показалось тоже знакомым.

– В чём дело?

– Мало того, что Ваш сын дерётся с малышами, он ещё болтает всякие непристойные гадости о чужих людях, при этом утверждает, что слышит их от Вас. Собирать и распространять сплетни о личной жизни чужих людей просто преступно, а при детях ещё и непедагогично.

– Я сама педагог и лучше тебя знаю, что можно говорить при детях, а что непедагогично. Кто ты такой, чтобы мне указывать? Я тебя засужу за оскорбление в сплетничестве.

– Как тебя зовут, мальчик? Серёжа? Прекрасно. Тогда я расскажу Вашему мужу и всему городку, что Серёжа не его сын.

Вмиг, побледнев как мел, она от испуга, чуть не задохнулась.

– Откуда Вы знаете?

– Где работает Ваш муж? … В НИИ-149?… Вот оттуда я и начну…

Пока мы с ней пререкались, я вспомнил, где мог видеть её. Конечно, на Дальнем Востоке, в Доме офицеров, на танцах, с Сергеем Беркутовым. За это время она сильно изменилась, поэтому я не сразу её узнал. И мальчик похож на него… Или мне только показалось???

Вероятно, терпкий лесной воздух сыграл свою действенную роль, или лесная земляника обладала чудодейственной силой, но через два месяца Наташа заявила, что, примерно через полгода, вероятно, она отправится за молодым пополнением.

«Вероятно» прозвучало с такой степенью достоверности, что сомнениям не оставалось ни одного шанса на существование. Теперь моей радости и счастья не было предела…

Верно говорится, что написано пером, не вырубить топором.

Прочитав, что три года назад у неё родился ребёнок с пороком сердца, – так было записано в её медицинской карте, Наташу тут же отправили в Москву, в институт акушерства и гинекологии.

В институте нашлись вменяемые люди, которые выслушали её, но всё же обследовали и, взяв с неё честное слово, что Наташа будет раз в месяц приезжать на консультацию, отпустили домой.

Следующий приезд Наташи в женский «санаторий», принёс ошеломляющее предположение – не исключена возможность двойни…

Где-то будучи на третьем месяце Наташа, сочувственно глядя на меня, стала подшучивать, не тяжело ли воздерживаться от «любви» столь продолжительное время. Сначала я отшучивался, считая, что Наташа проверяет меня на «вшивость».

– Не хочешь ли ты предложить мне резиновую женщину? Так я авиационный офицер, а не морской.

– Зачем тебе холодная резиновая, если можно найти настоящую – живую и тёплую. – Наташа на полном серьёзе заявила, что разрешает мне «расслабиться»

– Соня просит тебя в «аренду», хоть на одну ночь.

Я, конечно, высказал ей всё, что думаю по этому поводу, всё ещё принимая это за шутку.

– Милая моя наивная жена. Ты, что не представляешь, какие могут быть последствия такой «аренды». Тебе не хочется обидеть свою сестру – единственного родного тебе человека.

– Она клянётся, что даст ребёнку свою фамилию, и не будет иметь ни моральных, ни материальных претензий.

– Обо мне ты подумала? Какого мне будет жить на две семьи, с сознанием того, что где-то растёт маленький человечек, который нуждается в моей помощи и заботе? Она рассчитывает на отца – генерала, но он же не вечный. Тебе легко было растить Витюшку одной? Думаешь, я не видел, сколько слёз ты пролила над его коляской? Так зачем ты желаешь такое «счастье» своей единственной сестре?

Мне казалось, что Наташу я убедил, но потом они насели на меня, вдвоём с генералом… Разница с Наташей составляла около трёх месяцев…

Доктор, предположивший у Наташи двойню, оказался прав. Едва выпал снег, её положили в институт на «сохранение», и в середине зимы у нас появились два новых малюсеньких комочка жизни – Надюша и Гришута.

«Транспортное» средство – «Луноход», изготовленное из деталей американского самолёта, оказалось весьма кстати – в нём уютно поместились оба, и теперь Наташе не нужно было таскать малюток на руках. Детские кроватки для малышей у нас были, а для старшеньких, нужно было что-то решать.

Идея двухэтажной кровати была не нова.

Солдатские железные койки были основой бытия казарм, но моя семья жила не в казарме, а дома. Дома хотелось иметь не только удобные, но и красивые вещи. «Путешествия» по мебельным комиссионкам Москвы ничего не дали. «Нелёгкая» занесла меня на одну из «барахолок» на окраине Москвы. Немолодой мужчина продавал изготовленную своими руками немудрёную кухонную мебель. В тот момент мне было не до неё, но он взялся сделать разборную мебель для детской комнаты. Мужчина оставил свой адрес и в ближайший выходной я был у него в гостях. Он показал детскую комнату – у меня нет слов, чтобы описать эту детскую обитель. Размер комнаты его внуков совпадал с нашей маленькой комнатой. Мы быстро составили набор предметов. Для определения размеров Николай Петрович поинтересовался возрастом детей. Только кровати я просил сделать на вырост – нормальных стандартных размеров.

Менее, чем через месяц мы с Василием Кропачевым поехали за заказом. Каждая деталь была упакована отдельно и подписана. Обратил внимание, что деталей многовато – оказалось, одну кровать он сделал в подарок… Собрать эти шедевры не представляло никаких затруднений.

Готовилась стать мамой и Соня. Генетика – великая наука: Соня вынашивала двойню и лежала на сохранении. Роды ожидались в первой половине апреля. Мы её почти не видели – я большого желания не испытывал, Наташе было физически некогда.

Буквально за несколько дней до ожидаемого срока, меня срочно вызвал к телефону дежурный по «конторе». Звонил генерал Добрунов, отец Сони:

– Бери всю свою семью и выезжайте к нам. С твоим начальством я договорился и выслал за вами свою машину, через полчаса она будет у вас. Наташа уже собирается. Всё. Подробности на месте…

Оказалось, сутки назад Соня родила ожидаемую двойню – мальчика и девочку, но сама она в очень плохом состоянии – врачи всерьёз опасаются за её жизнь… Соня просила приехать нас обоих.

– Если не решить сейчас вопрос отцовства, детей сдадут в дом малютки…

Когда зашли к Соне в отдельную палату, думали, что ошиблись, настолько она изменилась. Но это была Соня. Практически она была без чувств. Минут десять прошло, прежде, чем она открыла глаза; не сразу, но нас она узнала.

– Простите, меня, что так получилось. Прошу вас, возьмите моих детей к себе, – не сдавайте их в дом малютки. Я записала их на вашу фамилию, а имена дайте им сами…

Мы пытались успокоить Соню, что всё будет хорошо, она обязательно поправится, но она снова впала в забытьё…

Принесли детей – Наташа взялась их кормить – малыши Наташу приняли, значит, за них можно не беспокоиться. Соня открыла глаза – получилось что-то вроде улыбки… Такой она и осталась в нашей памяти… Ночью её не стало…

Наташа сразу же заявила, что забирает Сониных детей себе.

– Они мои племянники, других родственников у них нет, и я имею полное право на их усыновление. Мне вообще сказать было нечего …

Александр Иванович хотел похоронить Соню рядом с его женой – всё – таки она долгие годы воспитывала девочку и считала Соню своей дочерью, но мы уговорили похоронить Соню в Р… ском, рядом с её родителями… …Очень нелегко родителям хоронить своих детей…

Нужно было дать малышам имена.

Мальчика единодушно назвали Андрюшей. Александр Иванович хотел назвать девочку Соней, в честь матери, но мы убедили его не делать этого. По законам древней Руси, да и по еврейским тоже, новорожденным детям нельзя давать имена родственников, умерших недавно, тем более преждевременно, чтобы судьба их не повторилась.

– Верочка у нас есть, Надюша растёт, пусть будет ещё Любаша.

Вера, Надежда, Любовь. Эти имена стали символами нашей семьи.

После похорон Сони у меня оставалось ещё несколько свободных дней – нужно было использовать их для помощи и поддержки Наташи. Такой стресс может свалить с ног самого здорового человека, а она была всё – таки ещё очень слаба после рождения детей. Больше всего мы боялись нервного срыва, после которого могло исчезнуть молоко – на четверых малюток его хватало еле-еле. Нам обещали, в случае необходимости, помощь роддома, хотя официально, мы не являлись их пациентами. Кроме этого, нам с Наташей нужно было, по горячим следам, оформить документы на малышей, пока ещё не опомнились чиновники из отдела опекунства. Помогали и медики, «проморгавшие» сердечную недостаточность Сони, пытавшиеся хоть как-то сгладить свою вину. Нужно было поехать в Р….ское, выпросить неиспользованные ещё на Дальнем Востоке и здесь, отпуска. Кроме этого, необходимо было собрать и привезти Наташину и ребячью одежду, хотя бы на ближайшее время.

Было видно, что Александру Ивановичу очень не хочется оставаться одному в его «хоромах», даже вдвоём с его «экономкой» Анной Сергеевной. Ещё в первые дни моего с ним знакомства, он откровенно, с неподдельной грустью в глазах, делился, как тяжело переживал своё одиночество после смерти жены и отъезда Сони с Людмилой на Дальний Восток. Тогда его выручила служба и друзья. Сейчас многих уже нет… Затем, хоть и со скандалом, вернулась домой Соня. Генерал воспрянул духом, и, казалось, что он даже помолодел лет на десять – пятнадцать… Я пытался, как можно деликатнее, объяснить ему, что четверо плачущих по ночам младенцев, в его возрасте совсем не на пользу его здоровью.

Что теперь?… Генерал, как утопающий, хватается за соломинку, пытается уговорить нас не оставлять его одного, остаться в Москве. Офицер, военный до мозга костей, он понимает, что служба есть служба, и, ни я, ни он, ни все вместе, мы ничего не решаем. Он уже запустил все свои связи, чтобы ускорить оформление документов на усыновление детей, почти договорился о медицинском обслуживании. Оставалось самое сложное – уговорить нас, и московская прописка. С пропиской можно решить, если решить вопрос о месте службы, но для этого надо уговорить меня. Круг замкнулся… Успокаивало одно – внукам, его внукам, уже не грозило оказаться в доме малютки …




Москва, Большая Пироговская. Штаб Главкома ВВС Маршала авиации П. Кутахова


Скоро уже утро, а генералу даже не удалось сомкнуть глаз… Только под утро, словно молния, его озарила идея, простая, как всё великое – гениальнейшая идея… Как он сразу не догадался… Завтра же, вернее уже сегодня, он пойдёт к Главкому ВВС, маршалу Кутахову и будет добиваться перевода капитана в штаб авиации Московского военного округа, в технический отдел… Командующий не откажет ему. Самое главное, чтобы Главком оказался на службе и не отказал в приёме по занятости… Надо приехать в штаб пораньше и договориться с адъютантом Главкома…

Всё оказалось проще. Он встретился с Главкомом прямо у входа в штаб. Они были знакомы много лет и маршал сразу же пригласил генерала в смежную с кабинетом комнату отдыха… Налив по полрюмочки французского коньяка, маршал протянул одну генералу, другую поднял сам.

– Прими, Александр Иванович, моё соболезнование и помянем дочку… Как чувствуют себя внуки, что будет с ними?

– С детьми, надеюсь, всё будет в порядке, их усыновляет двоюродная сестра Сонечки – три месяца назад она тоже родила двойню. Вопрос усыновления я держу под своим контролем.

– Какая нужна помощь?

– Семья сестры живёт в Р…..ском, где служит её муж, капитан Полянский, авиационный инженер. У них, вместе с моими внуками будет шестеро детей. Я прошу разрешения перевести капитана к нам в штаб; в ТО есть вакантная должность по его специальности. Жить будут у меня, места всем хватит. Нужна только помощь с пропиской.

– Не вопрос. Подготовь проект приказа, передашь его мне. Что-то ещё?

– Пока наша канцелярия развернётся, у капитана есть несколько неиспользованных отпусков, ещё с прежнего места службы на Дальнем Востоке; надо, чтобы руководство Р…ского отпустило его в эти отпуска месяца на три – четыре для помощи супруге.

– Тоже не вопрос. Позвони от моего имени, скажи, что я не возражаю … Тебе не будет с ними слишком «весело»?

– Это гораздо лучше, чем тосковать в одиночестве, никому не нужным.

– Может, тебе тоже взять отпуск – давно не отдыхал, да и поможешь, чем сможешь.

– Спасибо, не надо. Могу работать…, да и на людях намного легче. – Хорошо, тебе виднее. Если понадобится ещё помощь – приходи. Извини, ещё раз, что не смог приехать на похороны – даже не спросил, где она похоронена?

– В Р …..ком, рядом с её родителями.

Поймав удивлённый взгляд маршала:

– Она же у меня приёмная была, я её с восьми лет воспитывал.

– Кто были её родители?

– Отец – полковник Рапопорт, фронтовик, лётчик – испытатель, мы с ним в небе над Кубанью, в одной эскадрилье летали. В 1956 году разбился при испытании новой машины. Загорелся двигатель, если бы он выпрыгнул, самолёт упал бы прямо на город… Двигатели были весьма «сырые», но их уже «гнали» в серии и снятие с производства подмачивало репутацию КБ… Их должны были ставить на машины для Индии и арабов. Срывался контракт. Во всём обвинили лётчика…, а лётчиком он был классным, не чета многим… – ас, в полном смысле этого слова… Его даже посмертно не наградили …

Её мать – Елена «Прекрасная» – талантливейшая женщина: певица, музыкантша… Какие картины она рисовала! Ещё лучшей она была портнихой. Жёны офицеров за полгода записывались к ней в очередь! Сама жена Кожедуба у неё шилась… Но самый главный её талант был в другом… Врач от бога, доктор в третьем поколении… Для неё не было загадок в диагнозах – лучше всякого рентгена! Какие хитроумные лечения она придумывала. Два – три дня, и больной был как «новенький».

Только себя не берегла. Она знала, что у неё больное сердце, но от всех скрывала свой недуг. Ещё при рождении Сонечки её с трудом откачали. Она рожала двойню – мальчик родился с пороком сердца, и не прожил двух дней. Коллеги – врачи категорически запретили ей ещё рожать, но мужу так хотелось сына… Через пять лет, поняв, что беременна, она снова скрыла свою болезнь – и снова двойня… Спасти не удалось никого…

Знаешь, что самое страшное? Прошло пятнадцать лет после гибели полковника Рапопорта, но всё повторяется в полной идентичности.

Первый муж моей двоюродной племянницы, теперь кормилицы моих внуков, лётчик – испытатель капитан Коротков, в том же Р…..ском четыре года назад погиб в совершенно аналогичной ситуации, и, снова, вместо элементарной благодарности за спасение жизни всего города, всю вину «спихнули» на лётчика, оставив его жену за месяц до родов без всякой поддержки.

У неё, прямо в роддоме, украли одного ребёнка – девочку. К счастью, через два с половиной года, девочку подкинули родной матери, однако инициаторам этой аферы, всё сошло с рук. Можешь себе представить, что пришлось пережить этой женщине… Удивляюсь широте души её – узнав о смерти Сонечки, она ни минуты не раздумывая, просила не препятствовать усыновлению малышей…. … Ладно, извини, что отнял у тебя много времени, но мне надо было перед кем-то выговориться. Спасибо большое, что выслушал и не отказался помочь. Разрешите идти?… Честь имею!





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=51278543) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.