Книга - Маршал хочет сена

Маршал… и другие
Иван Карасёв


Открывает сборник рассказ «Маршал хочет сена» – комическая история, реально произошедшая в энской части в шестидесятые годы. Она на самом деле имела место, как и почти все остальные рассказы сборника. Они тоже не выдуманы автором, а лишь немного доработаны. Их сюжеты переносят читателя из студенческого общежития восьмидесятых годов («Вьетнамцы») в современный Питер («Пропущенные звонки» и несколько других) или на далёкую Мадейру («Мой друг Антониу»). Среди этих историй есть одна почти драматическая, достойная голливудского триллера. Она рассказывает об удочерении в Советском Союзе французской бездетной парой брошенной мамой девочки-младенца. На «Дзене» она набрала почти 400 тысяч дочитываний. А вот две кошачьи истории («Селигер» и «Тину») происходят как раз во Франции. Ну и совсем особняком от остальных рассказов стоит «История одного острова». Это антиутопия, идея её создания навеяна жёсткой, без правил, борьбой за господство в современном мире.





Иван Карасёв

Маршал… и другие





«Маршал хочет сена»


В гарнизоне начался страшный переполох: срочно подкрашивали строения, полосочки на плацу, выпуклые звёзды на железных воротах, ведущих в закрытую для посторонних зону, выцветшие буквы ЛЕНИН на памятнике основателю Советского государства, смывали следы жизнедеятельности птиц с непокрытой головы вождя мирового пролетариата (кепку он, как всегда, держал в указующей путь к светлому будущему руке), не забыли, конечно, и о зелени – на подвытоптанные участки газона около солдатской столовой и обеих казарм пересадили выкопанный в поле дёрн со стебельками травы и тщательно постригли их портновскими ножницами. В общем, готовились очень серьёзно, для инспектирования выброски десанта ожидался сам маршал – командующий Военно-транспортной авиации. Он принадлежал к уходящей когорте военачальников, дослужившихся до своих высоких званий во время войны. Простым красноармейцем участвовал ещё в Гражданской войне, затем пересел с коня на самолёт и сумел совершить головокружительную карьеру в авиации.

Правда, объяснить его стремительное восхождение то ли от майора, то ли от подполковника в тридцать восьмом году до маршала авиации в сорок четвёртом никто толком не мог – пик репрессий, когда вакансии появлялись каждый день, к тому времени уже прошёл, а в войну никаких заметных успехов части под его командованием не достигли. Напротив, в штабах знали о том, как бездарно были потеряны тяжёлые бомбардировщики его корпуса в первые дни Великой Отечественной. Молодой и вроде бы перспективный командир авиасоединения не смог воспротивиться безрассудным приказам сверху. В дневное время, без прикрытия наших истребителей, тяжёлые и неповоротливые ТБ-3 послали бомбить колонны немецких танков и мотопехоты на временных, но хорошо защищённых от ударов с воздуха, переправах через Березину и Днепр. Результат оказался плачевным – остановить врага не смогли, а его зенитная артиллерия и, особенно, юркие воздушные хищники «Мессершмитты» делали из устаревших тихоходов огненное решето. Этот трагический эпизод блестяще описал Константин Симонов в «Живых и мёртвых», не пропустили картину падающих друг за другом краснозвёздных бомбовозов и авторы одноимённого фильма, который, как раз накануне проверки, успела в очередной раз посмотреть вся страна.

Казалось бы, тут и карьере конец, ничего подобного! Вскоре будущий маршал снова пошёл в гору и в начале следующего, сорок второго, года стал заместителем командующего Авиации дальнего действия. Но всегда оставался на втором плане, редко руководил крупными операциями. А если приходилось, то далеко не всегда удачно. Одну он вообще образцово-показательно провалил: осенью 1943-го для помощи форсировавшим Днепр войскам решили высадить воздушный десант, а нашего героя назначили координировать действия авиации. Но слаженных действий-то как раз и не получилось! План советского командования потерпел неудачу – десантников разбросали не в намеченных точках, а неточно и далеко друг от друга, поэтому их, болтающихся на лямках парашютов, немцы начали расстреливать чуть ли не в воздухе, и большая часть погибла или попала в плен. Однако это не помешало молодому генералу продолжить карьерный рост и получить в следующем году звание маршала авиации.

Нынешняя высокая должность маршала, осведомлённые люди в погонах знали, была, скорее всего, последней в его жизни перед переводом в Группу генеральных инспекторов – в Советской Армии маршалы не уходили на пенсию. Они получали этакую синекуру с соответствующими рангу зарплатой и привилегиями. Тем больше пугала проверка – большой начальник, которому нечего терять, может выкинуть любой фортель. Ведь в нашей армии до последнего времени (а, может, и сейчас) начальства боялись больше, чем врага. Начальник – он вот тут, перед тобой, и может в должности и звании понизить, отдать под суд, расстрелять на месте в военное время, а до боя с противником ещё дожить надо. Поэтому прибегнули к обычному ходу – решили ублажать высокого гостя всеми возможными и невозможными способами.

Для начала строго проинструктировали всех офицеров: обращаться к маршалу не только по званию, но и «Товарищ Главком» – командующий военно-транспортной авиацией любил, когда его так называли, хотя главкомом был его непосредственный начальник, главнокомандующий всеми Военно-воздушными силами. Но почему не ублажить старика? Ради общей пользы, так сказать! «И самое главное, товарищи офицеры, – добавил комполка на построении, – никаких сапогов гармошкой! У кого худые ноги следите, чтобы сапоги не сползали! Только ровный, прямой хромовый сапог!» Маршал на всю жизнь сохранил старую кавалерийскую привычку к гладким голенищам и от подчинённых авиаторов требовал того же. И не дай Бог попасться ему на глаза в непотребного вида сапогах, за такое прегрешение престарелый полководец легко раздавал по пять суток ареста направо и налево!

Подумали, конечно, и о жилищных условиях – при содействии областных парторганов его поселили в самом лучшем секторе самой лучшей в городе гостиницы – там в каждом номере даже свой санузел имелся, и постояльцам не нужно было идти в общий, куда-то в конец коридора. Маршалу выделили просторный двухкомнатый люкс. Все знали, что главком с годами приобрёл привычку к комфорту. В офицерской столовой кормили его отдельно, для чего изменили график питания лётно-технического состава, кушал маршал по самому высшему разряду, кормился деликатесами, полученными из обкомовского распределителя. Маршал, щедрой души человек и большой любитель даже за едой по-отечески учить подчинённых уму-разуму, в основном при помощи назидательных историй из своей богатой биографии, приглашал к столу не только свою свиту, но и командира полка с заместителями. Те, скрепя сердце, шли, сконфуженно улыбаясь – выделенных разносолов могло не хватить на всю ораву. Выезды главкома и его спутников обеспечивала горкомовская «Волга» и «газики» полкового начальства, для чего, дабы не создавать длинную цепь временных изъятий машин в пользу командиров, пожертвовавших маршалу свою технику, лишили транспорта самое нижнее звено обладателей служебных автомобилей – двух командиров эскадрилий. Комэску-3, повезло больше, его видавший виды «козелок» часто ломался, и на него никто не претендовал.

Боевому маршалу даже баню с женщиной организовали. Хоть и был он по тогдашним меркам совсем старик – давно разменял седьмой десяток, но выглядел наш герой бодро и, надо сказать, ещё два десятка лет после этого случая продолжал нелёгкую службу в когорте полуотставных пенсионеров-маршалов, даже мемуары написал, понятное дело, не о бане в описываемом гарнизоне. Нравственность в полку была, без всякой тени иронии, на высоте, свободных женщин практически не имелось, а супружеские измены, вопреки расхожим представлениям, случались чрезвычайно редко. Да и как там уйти налево, когда в военном городке все на виду, а многие жёны, матери и тёщи защитников Родины, приезжавшие помогать с детьми, не работали и значительную часть времени в тёплое время года точили лясы на деревянных скамеечках перед подъездами. В столовых, в общественной бане, в магазине и прочих окологарнизонных заведениях трудились те же жёны офицеров и сверхсрочников, и подговорить их на измену мужу в интересах полка, пусть даже таких важных, оказалось невыполнимой задачей – в гарнизоне потом пальцами показывать будут. Короче, поиски женского тела для маршала проходили тяжело, но, в конце концов, за какие-то реальные, совсем не мифические, блага согласилась пожертвовать собой одна вольнонаёмная. Она жила не в военном городке, ездила в часть на автобусе, поэтому пересудов не боялась. Что там у них с маршалом произошло, как она ему спинку потёрла или он ей, история умалчивает, поскольку никто свечку не держал, а партнёрше главкома строго-настрого велели держать язык за зубами, ведь личная жизнь маршалов в СССР относилась к разряду военной тайны. Может, и не было ничего, вдруг маршал весь жизненный путь хранил верность своей единственной и неповторимой и, обернув полотенцем бёдра, стыдливо просидел всю банную процедуру бок о бок с завёрнутой в простыню гарнизонной красоткой. Ложное, но широко распространённое представление о мужском, как говорится, достоинстве – мол, что о нём подумает вся военно-транспортная авиация, если откажется, вполне могло сыграть с ним такую шутку. Но тайна сия великая есть.

Инспекцией самого полка маршал остался доволен – домики аккуратные, газон пострижен, солдатики с песнями шагают в столовую правильными колоннами, развод караулов осуществляется согласно требованиям Устава. Работа командного состава части проверяющего тоже вполне устроила – в штабе всё расписано, как положено, боевая подготовка организована, регулярно совершаются учебные полёты, в том числе в ночное время. Теперь предстояло проверить главное – точность выброски десанта на небольшом полигоне в условиях, приближённых к боевым. В этой части, маршал, как мы помним, был крупным специалистом ещё со времён войны.

На полигоне и случился первый казус. Офицеры, генералы и даже маршалы ведь тоже люди, и, как всем представителям рода человеческого, им свойственно отправление естественных надобностей. Но в местах десантирования «крылатой пехоты» водопровода и канализации нет, даже вечно воняющих биотуалетов, привычных современному посетителю мероприятий под открытым небом, в шестидесятые годы в СССР тоже ещё не придумали, поэтому как справляются с этой важной потребностью организма простые солдатики, кроме них самих, одному Богу известно, хотя, в общем-то, всем понятно. А вот начальству, наблюдающему за ходом учений, такой способ, ясное дело, уже не подходит. Ну как вы себе представляете старших офицеров и генералов, прячущих свои дородные тела в жидких кустиках? Лесов и садово-парковых зон на полигонах для десантирования не водится. Поэтому около наблюдательного пункта для командного состава года за два до описываемых событий сколотили туалет деревенско-ямочного типа на несколько мест. Но для комфорта московского гостя такой расклад, естественно, не годился. Разве можно допустить толчковое соседство желторотого лейтенанта-связиста и заслуженного маршала, прошедшего две войны? Тут требовалось подойти к вопросу творчески.

И подчинённые маршала не подкачали, проявили настоящую солдатскую смекалку. После совещания с командиром дивизии, тоже прибывшим на полевые учения (раз уж сам маршал из Москвы пожаловал, то грех комдиву пред ясны очи не предстать, ему-то ближе из соседней области) и решили обеспечить главкома личным туалетом. В полковой столярке сколотили одноочковую дощатую конструкцию для маршала, потом специально выделенный для этой миссии МАЗ отвёз персональный сортир на полигон. Там его установили в сторонке от заведения общего пользования (дабы никто не позарился), забив дверь гвоздём-соткой, а то, не дай Бог, кто-нибудь случайно использует по назначению сие сооружение раньше высокого начальника.

В тот день главком хорошо выспался, что ему далеко не всегда удавалось в последние годы, крепко позавтракал в ресторане гостиницы и в хорошем настроении прикатил на полигон заблаговременно. До появления первого Ан-12 с десантниками оставалось ещё полчаса. Всё местное начальство тоже было там – комдив, комполка, замполит, заместитель по лётной части, начальник штаба и даже особист, на всякий случай решивший засветиться перед маршалом. А тот осмотрел наблюдательный пункт, оптические приборы, всем остался доволен и вышел на воздух. Дышалось хорошо, было не жарко, хотя стоял самый разгар лета, солнце висело высоко в зените, на соседнем поле колхозный трактор косил высокую траву, в небе щебетали маленькие птички, где-то рядом шумела порожистая река. Обычная деревенская идиллия.

Подышав свежим воздухом, главком почувствовал необходимость посетить туалет типа сортир. Он было уже двинулся в сторону одиноко возвышавшейся постройки для комсостава, но на подходе к заведению услышал чьи-то догонявшие его шаги. Обернулся – так и есть, замполит полка и один из помощников маршала бежали к нему, явно желая сообщить что-то важное.

– Товарищ главком! – на лице политработника нарисовалась подобострастная улыбочка.

– Что у тебя? – недовольно произнёс маршал, – он не любил, когда его останавливали в важных начинаниях.

– Товарищ главком, Вам не туда, для вас отдельный сделали, – замполит не решался произнести слово «туалет» применительно к такому значимому политическому вопросу, недаром закончил высшее военное училище.

– Вон там, товарищ маршал, – добавил помощник, указывая рукой в нужном направлении, а замполит незаметно махнул начхозу полка – маршальский туалет-то был заколочен.

– А, ну это правильно, молодцы! – похвалил маршал.

Главком, довольный предупредительностью подчинённых, двинулся к персональному сортиру. Скромное сооружение из свежевыструганных досок находилось между наблюдательным пунктом и сенокосом, оно, повторюсь, было специально построено немного в стороне, дабы ничто не могло мешать размышлениям маршала в редкие минуты уединения.

Казалось, всё идёт как нельзя хорошо, до настоящего момента главком всем оставался доволен, даже наличие личного туалета явно оценил, оставалась сущая ерунда – выброска десанта. Но эту операцию лётчики отрабатывали уже бесчисленное количество раз и вряд ли могли ошибиться на родном полигоне да в хорошую погоду. Десантники тоже постарались, по просьбе авиаторов они отправили на разгрузку угля для котельной и в наряды по кухне и по территории всех способных завалить важное мероприятие – десантирование проводилось в непосредственной близости от реки, утонуть в ней никто не мог по причине небольшой глубины, но опозориться – запросто.

Продумали всё, но подвела малюсенькая деталь. В последний момент выяснилось, что главный хозяйственник забыл плоскогубцы, гвоздь в дверь он забивал сам, на совесть, поэтому знал точно – без инструмента не обойтись. Конечно, у любого из скучавших метрах в ста шофёров имелось всё необходимое, но маршал с каждой секундой неумолимо приближался к одинокому строению. Счёт шёл на секунды. Надвигался страшный конфуз, почти катастрофа, все старания, вся напряжённая работа по приёму такого важного гостя, всё могло в одночасье пойти прахом. Тогда замполит, мужчина решительный и крупногабаритный, вытащив из земли ближайший штырь штабной палатки, быстро бросился за маршалом, чтобы хоть этим нестандартным, но, как он надеялся, действенным орудием распечатать перед маршалом индивидуальную уборную. Однако случилось непредвиденное – когда маршал уже мысленно предвкушал предстоящее действо, дверь заколоченного отхожего места неожиданно отворилась изнутри, и из персонального маршальского туалета вышел, на ходу поправляя свою нехитрую амуницию, молодой, крепко сложенный солдатик. От неожиданности оба оторопели, главком – из-за коварного подвоха в виде юнца, воспользовавшегося его личным местом для медитаций, а юный воин – от того, что впервые в жизни увидел, да не просто увидел, а столкнулся нос к носу, с таким важным начальником, к тому же в маршальских погонах. Ладно бы полковник, ну пусть генерал-майор, а тут маршал! Оба пользователя туалета, замерев, стояли без движения несколько мгновений, первым нашёлся солдатик. Он отодвинулся в сторону, освобождая дорогу начальству, и вежливо приоткрыл дверь:

– Пожалуйста, товарищ маршал! – забыв отдать честь, выпалил боец таким голосом, каким обычно кричат «Служу Советскому Союзу!»

Маршал медлил, посещение туалета пошло совсем не по заранее продуманному штабом плану, к тому же наш герой чуть не продырявил новенький сапог вырванным с мясом предохранительным гвоздём, чьё острие торчало из невысокой травы. Видимо, не заметил импровизированную пломбу солдатик, дёрнув пару раз своей мозолистой за ручку. Воцарившееся молчание нарушил налетевший на солдата замполит полка:

– Ты кто такой? И что тут делаешь! – заорал он, мгновенно осознав всю запредельную глупость своего вопроса.

– Рядовой Карпенко из караульного взвода, товарищ подполковник! – несчастный Карпенко начинал понимать, что влип в какую-то неприятную историю, как бы тут пару-тройку нарядов вне очереди не схлопотать.

– Марш отсюда, и чтобы больше духу твоего в этом месте не было!

Провинившийся не заставил себя ждать и быстрым-быстрым шагом, почти бегом, поспешил удалиться от туалета и от взбешённого почему-то начальства.

– Пожалуйста, товарищ маршал, туалет в Вашем распоряжении!

– Да уж, спасибо, подполковник, – медленно произнёс главком, открывая захлопнувшуюся дверь, и, недовольно потянув носом воздух, добавил, – а насчёт его духа ты поздновато сказал.

Происшедшее испортило настроение не только маршалу, но и всем офицерам, так тщательно готовившим приезд главкома. Столько стараний, столько усилий, и всё пошло прахом из-за какого-то недотёпы. К счастью, неприятное впечатление от непредвиденного инцидента сгладил удачный ход учений. Лётчики не подвели, точно рассчитав точку десантирования. Не подкачала и крылатая пехота – почти все приземлились на допустимом нормативами расстоянии от места сбора парашютистов, только пару десантников внезапный порыв ветра унёс немного дальше, но главком мог их и не заметить.

Командир полка доложил маршалу об успешном окончании выброски, на что услышал в ответ:

– Сам вижу, а те двое далеко улетели? К противнику в плен?

«Всё разглядел старый чёрт!» – подумал про себя полковник.

– Да нет, товарищ главком, аккурат, на берегу реки приземлились, даже ноги не замочили!

– Ну ладно, раз так, будем считать, что десантирование произведено успешно!

Все с облегчением вздохнули, командир полка приказал сворачивать лагерь. Началась обычная для такого дела рутина – демонтировали шатровые навесы, оптические приборы, складывали имущество в грузовик. Пора бы начальству покинуть полигон, но главком не торопился, похаживая с сомкнутыми на груди руками вокруг суетившихся солдат. Почти как Наполеон на известной картине. Не могли раньше высокого начальства разъехаться и остальные офицеры. Тем более, что на лице главного действующего лица учений, а им, как правило, всегда является проверяющий, особого удовлетворения от прошедшего мероприятия не замечалось. Свита и местные командиры иногда перекидывались друг с другом многозначительными взглядами, в которых без труда читалось: «Не угодили маршалу!» Срочно требовалось что-нибудь предпринять. Но на этот случай у командования полка имелась домашняя заготовка.

– Товарищ главком, – это замполит взял инициативу в свои руки, – дело сделано, лётчики и парашютисты поработали на славу, может, пора пропустить по пятьдесят за нашу славную военно-транспортную авиацию и не менее славные ВДВ!

– Ну что ж, можно! – маршал оценил проницательность офицера.

В мгновение ока перед проверяющим развернули самодельный походный столик, гордость начальника хозяйственной части полка. Он же лично сервировал стол. Армянский коньяк в количестве трёх бутылок, телескопические металлические стопки (отдельное спасибо местным умельцам), заблаговременно нарезанное копчёное мясо и колбаса из обкомовского магазина, лучшие консервы из полкового военторга, никогда не поступавшие в свободную продажу, ароматный, ещё тёплый (опять же главный хозяйственник постарался) пшеничный хлеб – это импровизированное застолье могло успешно конкурировать с областного уровня протокольным приёмом гостей из стран народной демократии.

Маршалу налили первому, он, чокнувшись со всеми присутствующими, одним залпом осушил стопку и, крякнув от удовольствия, поставил её на место. Подчинённые главкома последовали его примеру, но приступить к трапезе не решались, они ждали более внятной реакции маршала, а он, постояв немного в обстановке всеобщей тишины, не закусывая, молча протянул сосуд распоряжавшемуся за столом замполиту. Тот сообразил мгновенно и лично наполнил его маршалу. Главком опять без лишних слов влил в себя очередную порцию коньяка и, повернувшись спиной к окружающим, двинулся в сторону поля, что-то мурлыча себе под нос.

– Доволен, – сказал один из его помощников, и, как будто это короткое слово было сигналом, все присутствующие дружно накинулись на еду, не забывая при этом о коньяке. Лишь осторожный замполит, закинув в рот вслед за содержимым стопки кусочек финской колбасы с диковинным названием салями, продолжал внимательно следить за действиями маршала. А главком, на которого выпитый коньяк произвёл совершенно благостное и умиротворяющее воздействие, остановился метрах в двадцати от компании офицеров и медленно вдыхал в себя чистый деревенский воздух, смакуя запах скошенной утром и уже слегка подсохшей травы.

– Ах, как хорошо пахнет сеном, – произнёс главком не очень громко, но вполне достаточно для того, чтобы внимательное ухо заместителя по политчасти что-то расслышало.

Замполит, накидав в армейскую миску закуски, отделился от группы набивавших желудок офицеров и немного приблизился к маршалу, то же самое сделал самый бдительный помощник главкома.

– Товарищ маршал, не желаете ли ещё финской салями! Или коньячку!

– Коньячку! Пожалуй, – согласился высокий гость.

И тут же, по кивку замполита, майор-хозяйственник подлетел к маршалу с бутылкой высококачественного отечественного напитка.

Гость опять одним залпом опустошил свой сосуд, снова крякнул и медленным шагом продолжил путь к какой-то известной только ему точке. Уничтожавшие полковые запасы деликатесов командиры замедлили темпы поглощения пищи, каждый старался понять какой теперь порядок действий – продолжать ли наворачивать дефицитные продукты или пора оставить стол и потихоньку следовать за удалявшимся маршалом? Пока все думали, майор с коньяком, которому для пущего сходства с официантом из приличного ресторана не хватало только гладкого белого полотенца, перекинутого через руку, проницательный замполит и помощник главкома вереницей двинулись за маршалом, сохраняя при этом почтительную дистанцию, дабы не мешать полководцу оставаться наедине с родной природой.

– Боже, как пахнет сееееном! – повторил с ударением на последнем слове главком, вдыхая в себя ни с чем не сравнимый запах русского поля.

Майор с коньяком чётко расслышал только последнее слово и замер от неожиданности, на его лице читалось определённое разочарование.

– Ты что? Чего стоишь? – пытался понять догнавший его замполит.

– Вроде как сена хочет, – отказываясь признать поражение идеи с коньяком, невнятно проговорил майор.

– Чего? Сена? – замполит пытался прислушаться к словам маршала, резко замедлившего движение.

А тот остановился и, глубоко вдыхая воздух, закрыл глаза и вспомнил себя, молодого красноармейца, растянувшегося на сеновале вместе с десятком боевых товарищей. Они тогда уморились после длительного перехода и, вкусив импровизированный обед с чаркой забористого деревенского самогона и горячей, ещё дымившейся в чугунке, картошкой, с наслажденьем растянулись на мягкой подстилке – несказанное блаженство для усталых солдат. Бойцов быстро разморило и вскоре они дружно провалились в царство Морфея. А впереди их ожидала жестокая рубка с белоказаками Мамонтова, из которой живыми и невредимыми вышли лишь немногие. В деревенском детстве своём будущему главкому частенько приходилось спать на сене, но этот, последний, раз на всю жизнь отпечатался в его памяти.

– Эх, сейчас бы вздремнуть на сене!

– Опять что-то про сено, – услышал майор.

– Надо сена принести что ли? – размышлял вслух замполит.

– Да что там думать, – помощник побежал назад к столу, – сена, маршал хочет сена!

– Сена, – недоумённо пробормотал комдив, – зачем?

– Не знаю, хочет сена! – раздражённо повторил помощник, – маршал хочет сена, чего тут непонятного!

Тон его был совершенно неприемлем по отношению к старшему на два звания комдиву, но особам, приближённым к высокому начальству, прощалось и не такое.

– Давай, Пётр Иванович, – вступил в разговор комполка, – организуй маршалу копёнку!

Начальник штаба не заставил себя просить дважды, и минут через пять человек шесть солдат уже несли шесть охапок душистого сена, а начштаба и подбежавший к нему замполит руководили операцией.

– Аккуратней ребятки, не рассыпать! – командовал замполит.

Процессия подошла к главкому, тот недоумённо уставился на солдат со странной ношей.

– Это что? – наконец произнёс он, обращаясь к замполиту.

– Сено, товарищ маршал! – ответил подполковник, – Вы просили с-сена, – губы его начали нервно подрагивать, он уже осознал всю абсурдность возникшей ситуации.

– Я вам что, корова, чтоб сено жрать! – рассердился маршал. – Коньяку налей, – только и сказал главком, повернувшись к майору.



***

Больше в тот день ничего заметного не случилось, только напряжённое молчание висело в воздухе, никто и не пытался рассеять его разговорами или, тем паче, какими-нибудь армейскими байками. Солдаты продолжали грузить полковое имущество. Майор, отвернувшись в сторону от маршала, хлебнул коньяк прямо из горлышка и пустил остаток бутылки по кругу, а сам приступил к сбору недоеденного дефицита. Офицеры, забыв о стопках, выпили ещё по глотку, и пошли размещаться в автомобилях.

Маршал тоже не промолвил больше ни слова, кроме самых необходимых: «машину», «в гостиницу»; и уехал. Из Москвы вскоре сообщили, что проверка прошла нормально, все участвовавшие в ней части получили хорошие оценки. Но пока наш герой оставался главкомом, никто из присутствовавших на полигоне офицеров ни на йоту не продвинулся по служебной лестнице и не получил очередное звание.




Вьетнамцы


Наше студенческое общежитие было очень многонациональным. Кроме представителей самых разных народов Советского Союза в нём жили африканцы из трёх-четырёх стран, кубинцы, колумбийцы, греки, немцы из ГДР, в количестве одного экземпляра имелись даже испанец, сириец, иракский курд (очень враждебно относившийся к Саддаму) и китаец – дружба с КНР только-только начиналась. Вся это разношёрстная братия делила с нами перенаселённые комнаты (до семи человек в двадцатиметровых «покоях») видавшей виды общаги на пятой линии Васильевского острова, пользовалась нашими вечно загаженными туалетами (по одной паре на весь этаж из двадцати пяти комнат), и целых два раза в неделю, как и мы, рядовые советские граждане, имела право на душ. Наверное, многих вначале шокировали обшарпанные стены, теснота в комнатах, и все прочие «преимущества» советского образа жизни, но потом даже самые изнеженные иностранцы привыкали. А порой, особенно в дни великих праздников, вроде Нового Года, казалось, что лучше, чем наше старое общежитие и быть ничего не может.

Поговаривали, что до Революции в этом доме находился недешёвый публичный дом. За годы Советской власти здание потеряло лоск и изнутри, и снаружи. Но непонятно откуда-то бравшееся у некоторой части студенток-комсомолок желание подороже продать своё юное тело, создавало некую, хоть и не заметную с первого взгляда, преемственность в функциональном назначении здания. В те времена ведь любой негр, получавший из дома пятьдесят долларов в месяц (а это по курсу чёрного рынка зарплата майора без прилагающейся к ней необходимости содержать всю семью), казался человеком с большим достатком. Что и говорить о представителях более продвинутых экономик, как греки, например. Да и среди граждан африканских стран, если покопаться, можно было найти выходцев из местных элит. Влиться в них и вкусить все блага запретного мира, мечтали многие представительницы самой древней профессии, загнанные бесчеловечным тоталитарным государством на скамьи университетских аудиторий.

Единственной иностранной диаспорой, которая совершенно не пользовалась спросом у искавших счастья вдали от Родины девиц, была вьетнамская. Там тоже действовала социалистическая распределительная система, как и у нас, только более бедная. И доллары у них не торчали из карманов по причине полного отсутствия. К тому же, время от времени во Вьетнаме случались войны и прочие бедствия. Совершенно неинтересный контингент, притом живший исключительно внутри своей, вьетнамской, тусовки, нам совершенно непонятной. Им было достаточно трудно в нашей стране, другая, совершенно непохожая культура, абсолютно непохожий, ни в чём, язык.

Общались они практически только друг с другом, что делало их более уязвимыми во всех жизненных ситуациях, к которым они порой были абсолютно не готовы. Эта внутренняя замкнутость и некоторая беспомощность в жизни не помогали нам принимать их такими, как они есть. Их привычки тоже не лили воду на мельницу взаимопонимания. Как может нравиться, например, ползущий по всему коридору из общей кухни запах жареной селёдки – любимого лакомства оторванных от родных берегов уроженцев западного побережья Южно-Китайского моря?

Да, понять их было непросто. Во всех смыслах этого слова. Русский язык им, использовавшим совсем другую фонетику (одно короткое слово может иметь три-четыре значения, в зависимости от интонации), давался очень трудно. Песня «Одна снежинка – ещё не снег, одна дождинка ещё не дождь» в исполнении вьетнамки с нашего курса звучала так «Ана сизынка исё ни снек, ана тасинка исё ни тось». Язык для вьетнамцев был главным препятствием и в учёбе. Учились они плохо, те, кто зубрил днями и ночами могли с большим трудом вытянуть на четвёрку. Но преподаватели их жалели, только вьетнамской студентке можно было на защите диплома по этнографии рассказывать о том, что она приехала учиться в красивый город Ленинград, что в нём она встретила много интересных людей и так далее. До этой защиты мне казалось, что цель этнографии – это поиск учёными законсервировавшихся в крестьянском укладе элементов жизни и быта более древних обществ. Оказывается, бывает и наоборот. Этнографы из довольно отсталой тогда страны изучали наше прогрессивное общество развитого социализма. Может, у них этнография и футурология – одна специальность?

Представления о социально-бытовых нормах тоже отличались. Неформальным лидером диаспоры считался студент по имени Чунг, ему под конец учёбы стукнуло лет тридцать, а, может, и сорок – возраст вьетнамцев мы не всегда определяли успешно. Он был женат, семья осталась во Вьетнаме, что позволяло ему, как альфа-самцу стаи, регулярно менять подружек. Про него ходили самые загадочные слухи и сплетни: что он спал в своём закутке, отгороженном занавеской, сразу с двумя соотечественницами или, что на Родине он работал чуть ли не министром транспорта. Мы недоумевали, зачем высокопоставленного транспортного чиновника посылать учиться на исторический факультет? Но вскоре последняя легенда рассыпалась в пух и прах. Точнее, Чунг сам растоптал её обеими ногами. Съездив после третьего курса домой, по возвращении он объявил, что у него родился сын. Когда у него спросили удивлённые советские товарищи по комнате, как такое могло произойти после стольких лет разлуки с женой, Чунг важно поднял вверх указательный палец правой руки и заявил: «Это от начальника станции!» Не знаю, какая часть истории имела место на самом деле, но слухи постоянно окутывали коренастую фигуру Чунга.

Если Чунг был видом суров и внушал уважение, несмотря на вьетнамский вариант суррогатного отцовства, то большинство его соотечественников были простыми и улыбчивыми, добрыми людьми. Можно сказать, щедрыми. В меру своего понимания мира, конечно. Я однажды, желая польстить своему товарищу по комнате, перефразировал слова известной в то время песни, звучавшую в оригинале так:

– Вьетнам – Хо Ши Мин.

Я переделал по полному имени моего «сокамерника»:

– Вьетнам – Лыу Ван Ан.

Звучало красиво. Мне кажется, даже лучше, чем авторская версия. В ответ услышал:

– Иван – Пасков (имелся в виду мой родной город Псков).

Я слегка обиделся:

– Ан, я тебе весь Вьетнам, а ты мне только Псков, Ну, хоть бы Ленинград добавил!

Ан в ответ как всегда весело улыбнулся. При улыбке губы его широко раздвигались во все стороны, обнажая блеск здоровой белой челюсти. Ан любил чистить зубы, при этом он ещё и как-то смешно фыркал. Обижаться всерьёз на него не получалось.

Мой приятель у себя на Родине тоже был важным человеком. И это уже не слух, он мне сам рассказывал, как в девятнадцать лет его избрали председателем колхоза. До этого руководителем хозяйства работал его дядя, но здоровье стало подводить, и он оставил должность. Дальше в описании Ана дело выглядело примерно так: собрались мужики (он именно так выразился – мужики), поговорили, подумали и выбрали Ана, как родственника старого председателя по мужской линии. Почему не отца семейства Лыу я спросить тогда не удосужился, а жаль, может, это какая-нибудь сложная система местозамещения, типа лествичного восхождения у древнерусских князей – Рюриковичи, как и граждане Вьетнама, размножались очень хорошо.

В итоге, благодаря общению с вьетнамцами мы узнавали много нового и интересного, правда, для этого нужно было сначала их понять. Гораздо легче складывалась жизнь и учёба в Советском Союзе у вьетнамских граждан, отправившихся штурмовать точные науки. Всё-таки сухой язык цифр почти полностью снимает языковой барьер, а усидчивости им было не занимать. Ребята-математики из Минска, с которыми мы пересеклись в якутском стройотряде, рассказывали, что их вьетнамцы – самые лучшие студенты. Тогда мы удивлялись, вспоминая своих, теперь мне всё понятно, в наше время китайцы и индийцы занимают достойное место в когорте преподавателей североамериканских ВУЗов. Так что мешало вьетнамцам потеснить наших соотечественников в Минском университете?

Не все студенты из Социалистической Республики Вьетнам блистали в учёбе, но все они или почти все были неприхотливыми в быту. Вот уж кому скученность в нашем общежитии не мешала, так это им. Иногда, вопреки строгим правилам, заведённым для студентов скучными блюстителями морали из ректората, они устраивали вечеринки диаспоры. На следующее утро из одной кровати могли торчать в разные стороны ноги трёх-четырёх миниатюрных вьетнамок. Про более корпулентных парней такого не припомнить, но вдвоём они тоже спокойно помещались на стандартных советских койко-местах. Для того, чтобы заснуть, моему приятелю Ану достаточно было лечь в свою постель. И ничто: ни яркий электрический свет, ни наша вечерняя болтовня под чаёк, прерываемая звоном упавшей крышки алюминиевого чайника (металл о металл), ничто не могло помешать ему пребывать в том сладком состоянии, которое мы старались оттянуть до самого позднего часа.

Ребят из дружественного социалистического государства отличала и бытовая приспособленность, и даже деловая хватка. Советского студента просто оторопь брала, когда он в первый раз удивлённо наблюдал, как вьетнамцы заполняют коробками с алюминиевыми тазиками и кастрюлями целый грузовик. Затем самолётом всё отправлялось на Родину, где такой товар, видимо, пользовались хорошим спросом. И это делалось легально, их даже в деканат не вызывали, не говоря уже о компетентных органах. А ведь сколько энергии и выдумки требовалось в советское время, чтобы скупить весь алюминий хозмагов Васильевского острова и Петроградской стороны (вряд ли их пускали на оптовые базы Снабсбыта). И это только начало: надо ещё где-то складировать, потом оформить на таможне как личный груз доброй сотни студентов землячества (и так несколько раз в год!), затем организовать перевоз несопровождаемым авиабагажом! На далёкой Родине тоже кто-то должен был обеспечить приём и реализацию товара. То есть целая экспортно-импортная частная компания работала параллельно в двух государствах с централизованными системами распределения. Неслучайно Алиэкспресс появился в Китае, думаю, у тамошних студентов похожая схема тоже была давно отработана. Как ни крути, а это – высший пилотаж, поэтому я не удивлялся, когда стали приходить вести о бурном развитии капитализма в социалистической стране Индокитая с одной руководящей и направляющей силой.

Но внешне они все были правильные, законопослушные и дисциплинированные – ходили на политические мероприятия, собрания, почти не пропускали занятия. Почти – это уже комплимент, некоторые советские и иностранные студенты появлялись на лекциях только по большим праздникам, таковыми считались иностранные языки (или русский как иностранный), спецсеминары по специальности и, конечно, военная кафедра.

Законопослушность вьетнамцев могла сыграть с ними злую шутку, рассказывали, как над их двумя соотечественниками зло подшутили два студента-философа. Может, от скуки, может, от некоторой зависти. Их сотоварищи по комнате не слишком блистали в учёбе, но зато казались отрегулированными на исполнение факультетского регламента как часовые механизмы. Вот и поинтересовались наши однажды, как бы невзначай, почему их вьетнамские друзья не встают в шесть утра, как положено студентам идеологического факультета, и не слушают гимн Советского Союза стоя. Радио в комнате работало всегда, оно служило ребятам и будильником, и напоминанием о времени, ведь даже ко второй паре иногда нелегко проснуться после посиделок под гитару далеко за полночь – молодым организмам требуется отдых. Ошарашенные вьетнамцы не без некоторых колебаний напомнили любопытствующим, что те сами не встают, тогда им, ничтоже сумняшеся, заявили, что имеют специальное разрешение деканата. «Ну, а вы как хотите, – сказал, многозначительно подмигивая, один из шутников, – мы, так уж и быть, никому не скажем». Зевнул и повернулся на другой бок.

День ушёл на проверку информации. Но почву шутники подготовили, отдельные товарищи «слышали» об этом, однако никто из соотечественников в шесть утра не вставал и их советские приятели тоже. Несчастные жертвы розыгрыша посовещались и решили, что в остальных комнатах русские студенты просто менее принципиальные и, получив своё разрешение, не обращают внимания на вьетнамцев, мол, это ваше дело. Поэтому, припомнив многозначительнее подмигивание и взвесив все за и против, решили вставать. Каждое утро в шесть часов с первыми звуками гимна из репродуктора они подскакивали с кроватей и, вытянувшись по стойке смирно, с каменными лицами слушали знаменитое творение Александрова и Михалкова-старшего. Вьетнамцы очень терпеливый народ, но любому терпению приходит конец. Оно и лопнуло, когда главный шутник, натягивая подушку на голову, сказал, что слушать мало, надо ещё и петь.

– Петь? – удивлённо протянули двое несчастных. – Мы не знали.

– Хоккей смотреть надо, а не зубрить постоянно, вот смотрели бы хоккей, знали бы что стоя гимн надо петь!

Они попробовали, но текст давался с большим трудом, тогда решили идти просить разрешение в деканате. Рассказывали, что шутников исключили. Не могу поручиться полностью за правдивость этой истории, теперь в интернете существует много её версий, но тогда у нас о ней знали все. А то, что несколько наивных вьетнамцев можно было легко разыграть, я знаю точно.

Мой приятель Ан, повторюсь, был неплохой парень, но тоже немного наивен. В один прекрасный день колумбийцу Карлосу стало скучно, захотелось посмеяться и рассмешить других. Он хорошо владел русским языком и общался, в основном, с советскими студентами, поэтому мог считаться своего рода асом по части нецензурной лексики. Ан же, напротив, говорил плохо, но к знаниям стремился сильно, допоздна сидел над учебниками. Однако не всегда тяга к знаниям приносит положительный результат. Карлос задумал поучить Ана русскому языку довольно оригинальным способом, а тот всегда был готов впитывать в себя знания:

– Ан, вот что у тебя такой скучный и однообразный русский язык. Ты, кроме «привет» и «здравствуйте» ещё хоть один способ сказать тоже самое знаешь?

Ан задумался, потом выдохнул:

– Знаю, целых три – «доброе утро», «добрый день», «добрый вечер».

– Ну, этому учат ещё на первых уроках подготовительного отделения для иностранцев.

– А что ЕЩЁ есть? – осторожно полюбопытствовал Ан.

– Конечно, куча. Но для начала можешь выучить одно – «ё. твою мать!»

– А это что значит?

– Ну, чтоб и твоя мать хорошо жила. Здравствуйте ведь буквально означает – не болейте, будьте в хорошем здоровье, а тут ты добавляешь о матери собеседника, чтоб и ей, матери, тоже всё хорошо было и приятно, чтоб удовольствие получала от жизни! Это вежливость, Ан.

– А почему я раньше никогда не слышал это приветствие?

– Потому что его употребляют образованные и культурные люди исключительно, вот я, например.

Карлос помолчал секунду, посмотрел по сторонам и тут же крикнул проходящему мимо хакасу Алику:

– Алик, ё. твою мать, тебя Бубулич уже обыскался!

– Вот видишь, так что мотай на ус!

– На что?– У Ана растительность на лице практически отсутствовала.

– Да на что хочешь, главное не забудь, используй, пригодится.

– Спасибо!

– Не за что, обращайся, у меня ещё большой запас разных выражений для культурных людей.

На следующий день первым занятием у Ана стоял в расписании русский язык. Очень довольный собой, с сияющим лицом он поздоровался с преподавательницей:

– Ё. твою мать, Александра Петровна!

К счастью, преподавательница оказалась умной женщиной и сразу всё поняла, она хорошо знала Ана. Лишь попросила более продвинутого в русском языке нигерийца Ису, если сам знает, объяснить Ану истинное значение выражения. Иса знал, а Ан потом несколько месяцев не здоровался с Карлосом.

Я, к счастью, не имел отношения к этой истории, хотя, каюсь, меня эта шутка тоже здорово повеселила. А ведь ещё за несколько месяцев до неё мой вьетнамский приятель, видя душевные страдания друга после неудавшегося объяснения с девушкой, попытался поддержать меня выученной, Бог знает где и каким образом (может на уроке русского), максимой: «Ваня, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда!». Помочь она не могла, но желание поддержать тебя всегда приятно.

Вьетнамцы не исчезали из нашей жизни до самого окончания университета, но после моего третьего курса мы стали поэтапно переезжать в новую, современную общагу. Самыми довольными были жаждущие продать своё тело подороже жрицы любви – больше уединения – больше простора для их деятельности. К тому же обещали завоз американских практикантов! Нас селили в двухкомнатных блоках, по системе два плюс три. В дополнение ко всему в каждом блоке имелся санузел с душем и кухонный уголок с электроплитой. Не надо было ждать тех двух заветных дней в неделю, дабы совершить необходимые гигиенические процедуры после сеанса связи с закордонным миром. В новом общежитии уже не стало привычных встреч и долгих бесед в коридорах, иногда далеко за полночь, когда в комнатах народ уже начинал готовиться ко сну. Все рассосались по блокам. Пошла совсем другая жизнь. Вьетнамцы жарили селёдку в своих номерах, и там же они кучковались. Их почти не стало видно в коридорах, мы встречались лишь по дороге на учебу и на факультете, но там у всех были другие дела. Вместе с запахом жареной селёдки и гортанно-тональным языком воркующих вокруг сковородок вьетнамок ушла часть нашей повседневности. Мы даже не представляли, насколько привыкли к шумным группам наших товарищей из братской, как тогда говорили, страны. На следующий год завершил учёбу Великий Чунг, кто занял его место в сложной иерархии вьетнамской диаспоры, мы даже не пытались понять, да это уже было не важно. Всё, что связывало нас с присутствием вьетнамцев, постепенно стёрлось и растворилось в восемнадцати этажах новой общаги. Даже машины с тазиками мы больше не видели, наверное, мозговой центр торговой фирмы нашёл другую платформу для своей кипучей деятельности.




Лили


У Пьера и Катрин не было детей, а годы шли, приближались к сорока. В жизни они кое-чего достигли – свой дом в пригороде Парижа, дачный домик на курортном острове в Бискайском заливе, хорошо оплачиваемая работа у Пьера. Только пустовато жилище без детей, хотелось им слышать радостные детские крики, смотреть на возню с игрушками, видеть, как растёт их чадо, но лишь чужие отпрыски играли, веселились и росли в округе. Долго не решались и, наконец, созрели – надо усыновлять. Приёмный ребёнок хоть и не своя кровь, а всё-таки радость в доме. Одна проблема – во Франции очередь, ждать ребёнка надо лет семь-восемь, зато (они навели справки) в СССР в детдомах детей больше, чем желающих их принять.

Катрин – сестра Франсуазы по отцу. А мы тогда ещё жили во Пскове, только изредка появляясь во Франции, поэтому Пьер и Катрин и попросили нас помочь. Такая просьба, конечно, застала нас врасплох. Шёл девяностый год, не существовало ещё никаких специализирующихся на усыновлении организаций, сами мы понятия не имели, как всё должно происходить. Но помочь надо было, и мы пообещали, как минимум, навести справки. Пьер хотел девочку, он мечтал о куколке, которой будет покупать нарядную одежду, когда подрастёт. Катрин не возражала.

У нас как раз почти закончился ремонт дома – оставалось подключить газ, а переезд в Ленинград, где меня ждала интересная работа, ещё не состоялся. Время имелось в наличии, и мы занялись проблемой родственников Франсуазы. Конечно, никто ничего не знал. Как это ни удивительно может показаться сейчас, на тот момент в городе Пскове иностранцы ни разу за последние лет семьдесят ни усыновляли, ни удочеряли детей. Но имелась у нас знакомая, бывшая коллега жены по преподаванию французского языка – Надежда Александровна. Она знала всех или почти всех нужных людей в городе и вывела нас на Валентину, женщину умную и неравнодушную к судьбам детей-сирот, курировавшую в горисполкоме как раз это направление.

Валентина сказала да, можно попробовать, но сама она сделать ничего не в состоянии, по закону (или в виду его отсутствия) всё должен решать горисполком и только после личного обращения будущих родителей. Получалась непростая картина – Пьеру и Катрин надо приехать, показаться, выбрать себе чадо (это уже более приятная часть), а потом ждать решения. Мы слегка упали духом, но родственники Франсуазы решили рискнуть. Слишком заманчива была возможность получить ребёнка сразу, без томительного многолетнего ожидания. Ну что ж, подумали мы с Франсуазой, в худшем случае хоть достопримечательности покажем, во Пскове и в пригородах есть что посмотреть. Слабое, конечно, но утешение.

Встречал их в аэропорту Ленинграда я. На такси доехали до Варшавского вокзала. У меня были заранее куплены билеты в купейный вагон на ближайший поезд до Пскова. Часа два болтались на плохо освещённом вокзале среди обычной советской публики с чемоданами, одинаковыми рюкзаками зелёно-коричневого цвета и перевязанными верёвками картонными коробками. Из стен здания выходить не хотелось – в неприветливой темноте порывы холодного ветра хлыстом стегали по лицу, ноги опасно скользили на плохо очищенном от снега тротуаре. Катрин рассказывала про то, как по телевизору показывали пустые витрины в советских магазинах. Я молчал, только кивал – в магазинах действительно ничего не было, кое-что давали по талонам, поэтому вопрос кормёжки наших гостей стоял очень остро. На вокзале имелась какая-то столовка, но я не решился вести их туда. Боялся, что избалованные французской кухней желудки не выдержат атаки продуктами советского вокзального общепита. Немного спасли положение несколько сникерсов, которые Катрин предусмотрительно взяла с собой. Гости наши мужественно терпели, им же телевизор рассказал в какую страну ехали. Даже ни разу не спросили, как мы тут так живём. Наконец подали состав, мы сели. Поезд тронулся, проводница собрала билет. Все стали укладываться, время спать, на следующий день вставать очень рано. Тут и случилась первая накладка. Как только закрыли дверь в купе и выключили свет, Пьер, как ошпаренный, рванулся со своей полки в коридор, и ни за что не хотел возвращаться обратно, стоял в проходе. Я ничего не понимал. Как выяснилась, у него клаустрофобия, и ничто не могло спасти ситуацию, даже слегка приоткрытая дверь. Оставить её полностью открытой или включить свет мы не могли – в купе имелся четвёртый пассажир, не страдающий, как подавляющее большинство людей, никакой боязнью темноты.

Ситуация складывалась весёлая. Пьер стал меня успокаивать:

– Ничего страшного.

– Ладно, – согласился я, взрослый человек всё-таки.

– Разбуди меня, если что.

Бедняга провёл всю ночь в коридоре, на откидном стульчике. Знай я заранее, купил бы билеты в плацкартный вагон, но я-то хотел как лучше.

К утру поезд вышел из расписания. Когда я сказал об этом, Пьер с понимающей улыбкой произнёс: «На полчасика, да?» Во Франции поезда тоже опаздывали, правда, ненамного. Но мы ехали на советском поезде, они ходили плохо, начинался развал, затронувший даже железную дорогу. Наш состав опоздал больше, чем на час, вместо пяти часов ехали шесть с лишним, а проводница, как водится, будила людей за 50-60 минут до прибытия по расписанию. Так и просидели мы, не выспавшиеся и голодные два часа в полуспящем вагоне.

Во Пскове быт наших гостей был устроен гораздо лучше. Лучшая подруга Надежды Александровна волевым решением переселила к себе своего сына из только что полученной им двухкомнатной квартиры, освободив её для Пьера и Катрин. В итоге они жили в нормальных условиях. Если Пьер смог вырваться только дней на восемь (он совсем недавно открыл собственный бизнес и не мог надолго его оставить), то Катрин придётся провести в славном городе Пскове не меньше двух недель, поэтому условия проживания имели огромное значение. Мы у себя топили печку, и перспектива заселения к нам младенца и женщины, привыкшей к европейскому комфорту, могла присниться только в кошмарном сне. Холодильник им тоже заполнили ценой неимоверных усилий. Про это можно написать отдельный рассказ. Что-то купили на рынке втридорога, что-то достали, что-то принесли Надежда Александровна и её подруга.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/ivan-karasev-21766575/marshal-i-drugie-66109568/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.