Книга - Мой небесный друг

Мой небесный друг
Владимир Фёдорович Власов


Эстетика творящего воображения – авторское изложение духовной концепции даосов, как способ развития экстатического сознания и интенсивного созидания в любом творчестве, где источником является сердце, соперничающее в своей деятельности с творчеством Создателя Вселенной и дополняющее его. Как говорили даосы: "Искусство не должно становиться заменителем жизни, а для этого жизнь нам нужно превратить в изощрённое искусство. Только тогда границы реального и нереального размываются, и оба мира меняются местами, словно мироздание – всего лишь проделки Праздного Дракона. Лицо мира постоянно меняется, и человек, как микрокосмос, отвечает на эти метаморфозы, словно эхо, то скрывая под маской-личиной свою истинную суть, то приоткрывая свой одухотворённый лик". Эта книга рассказывает о возможностях нашего преображения через духовное совершенствование и через наше волшебство изменять этот мир, делать его прекраснее, при этом, сохраняя его целостность и естественность.





Владимир Власов

Мой небесный друг





Эстетика творящего воображенья





Предисловие





Мой небесный друг


В друзьях есть у меня художник, необыкновенный,

Который уж давным-давно на небе обитает,

Он как-то в храме образ свой запечатлел, нетленный,

Так как земные и небесные секреты знает,

И сразу после этого на небо удалился.

А жил тогда в одной далёкой он стране, восточной,

Всю жизнь свою лишь рисовал, богам же не молился.

Но рисовал искусно, воспроизводя всё точно.

И после его кисти вещи словно оживали,

В существ с картин все образы вдруг перевоплощались,

Деревья, травы и цветы ожившими вставали,

А люди в двойников иль близнецов их превращались.

Увидев раз драконов, на стене изображённых,

В одном из храмов (те, задумавшись, вместе сидели),

По паре глаз пририсовал им, одухотворённых,

Они, разрушив стены храма, в небо улетели.

Но были и картины, что им тоже создавались,

Как «Облака на небе», и такие как «Путь Млечный»,

Когда на них смотрели долго, то в них растворялись,

На небо улетали, в путь пускаясь, бесконечный;

Иль «Ветер севера» картина сердце холодила,

Смотрел кто долго на неё, в ледышку превращался,

И если лёгким был, то его ветром уносило

Так далеко, что он домой уже не возвращался.

Когда я спрашивал, как ему это удаётся,

Что оживает всё, в ответ он только улыбался,

Но как-то он сказал мне: «Чтобы новый свет рождался,

Должны ценить мы всё, что в сердце остаётся.

Ведь мы всегда, когда садимся в тихом кабинете,

И в медитацию уходим в мудром вдохновенье,

То видим только то, то ценно нам на этом свете,

Оно как б вновь рождается для нас в нашем виденье.

В основе же видений всех лежит наша природа,

Где истина, естественная, сердце заполняет,

А разум наш понять «существенное» всё мешает,

Нам не схватить суть, если нет от разума ухода.

Лишь сердцем мудрое мы обретаем вдохновенье,

Когда внутри себя свою природу наблюдаем,

Но не копируем её, и ей не подражаем,

Лишь в этом случае способны создавать творенья.

Овладевая в сердце совершенством, запредельным,

Высокой одухотворённости мы достигаем,

В себе меняясь, новым качеством овладеваем –

Творить всё материальное в пространстве, беспредельном.

Мы как бы сами для себя становимся богами,

Способными создать мир через наше вдохновенье,

Творим мы материальное умом, а не руками,

И создаём всё, что рисует в нас воображенье.

Ведь что такое мир, как не иллюзии текучесть?

Где время в мире всё творит и тут же разрушает,

И тот из нас, кто этим временем овладевает,

Способен формы создавать, вдыхая в них живучесть.

Ведь если мы внимательно рассмотрим все творенья,

Что в мире возникает, иль откуда-то берётся, -

Всё то – спонтанности лишь, изначальной, воплощенье,

Как свыше дар нам кем-то в обладание даётся.

Так почему не можем в мире мы творить всё сами,

Все существа и вещи, нужные нам, создавая?

Мы ж можем, овладев искусством, сделаться богами,

Своё пространство с временем на всё распространяя».

– «Но что тогда со всей огромною Вселенной станет? –

Спросил его я, – и во что мир этот превратится,

Когда творить начнём все мы? Конец мира настанет,

От столкновений наших всё движенье прекратится».

Услышав слова эти, друг небесный рассмеялся,

Сказав затем: «Не знал, что можешь быть таким наивным,

Ведь этот мир давно обжит, хоть кажется и дивным,

И заселён богами весь, когда он создавался,

Ведь всё, что происходит в мире, раньше замышлялось,

Все судьбы ваши, как рассказы, боги записали

В своих твореньях и другим богам всё рассказали,

И то, что ими сказано, с тех пор осуществлялось.

Вам только кажется, что сами делаете что-то,

Но фабула уже сокрыта в вашем поведенье,

С рожденья и до окончанье жизни – их творенье,

Так как руководит из вас на небе каждым кто-то.

Вы – куклы иль игрушки в их руках, всегда послушны,

И всё, что нужно сделать, вы безвольно совершите,

И всё свершится так, хотите вы иль не хотите,

Так как вы, смертные, наивные и простодушны».

– «Но ведь свободу выбора ещё не отменили

Для нас, – я возразил ему, бунт, внутренний, скрывая, -

Так как, дав сердце, боги нам возможности открыли

Бороться с трудностями и стихией, побеждая.

Ведь если мы, в себе имея целеустремлённость,

Способны с миром и судьбой, как и с собой, бороться,

То знать заранее хотим судьбы определённость

И понимать, как вам вершин достигнуть удаётся».

– «Тогда тебе необходимы знанья пробужденья –

Сказал мой друг, с улыбкой хитрой на меня взирая, -

Лишь с ними в Небо совершить ты сможешь восхожденье,

Стать богом среди нас, в своём ашраме восседая».

– «Но как ашрам построить мне?» – спросил я с изумленьем.

– «Очистись, – он сказал, – и медитации придайся.

После чего в душе начнёшь ашрама построенье,

Отринь всю скверну от себя, стать чистым постарайся.

Когда семь чакр своих очистишь, в небесах проснёшься,

Ещё среди богов три чакры обретёшь святого,

Как три оружия, когда на небо вознесёшься,

С их помощью ты беса сможешь одолеть любого.

Получишь чакру ты возмездия, как воздаянье,

С ней сможешь узнавать все слабые места в сраженье,

Чтоб нанести врагу в открытой схватке пораженье,

Который понесёт заслуженное наказанье.

Другую чакру кармы ты получишь, непростую,

Которая тебе даст полное освобожденье.

С ней сможешь изменять судьбу свою, как и иную,

Сумеешь выйти сам из колеса перерожденья.

И чакра третья времени – прыжок как в бесконечность,

С ней будет продлеваться жизнь, излечиваться рана,

Она позволит обрести бессмертие и вечность –

Оружие, каким владели Рама и Лакшмана.

Став богом в небесах, ты на земле можешь остаться,

Творить и пользу приносить другим, всех исправляя,

Ты будешь изменять весь мир и сам преображаться.

Людей всех делать добрыми, жизнь на земле спасая.

Ты сможем знанья им давать, что им необходимы,

Чтоб родилось в их душах к улучшению стремленье,

Тогда и силы станут доброты непобедимы,

Так ты улучшишь мир свой, всех людей и окруженье».

Так, после его речи я в безумца превратился,

Освободился от суетных и пустых познаний,

Избавился от тщетных на величье притязаний,

И в мысли об усовершенствовании погрузился.

Я чаще стал смотреть на небо, подниматься в горы,

Стремясь в окрестности достичь вершин всех пиков, здешних,

Стать мудрецом, свободным от всех обязательств внешних,

И больше не вступать с философами в разговоры.

Я понял многое во время этих восхождений,

Но главное – что квинтэссенция всего познанья

Сокрыта в тайнах духа лишь спонтанного блужданья,

Как свет во тьме, как сути Истины всей проявленье.

Когда суть Истины есть мироздания дыханье,

То эта Истина всегда нам сердце очищает,

Снимает пелену с глаз и виденье освежает,

Рождая в душе чувство всей Вселенной обладанья.

Я, может, через это чувство в бога превратился,

Так как способен во Вселенной сам вещить все вещи,

Возможно, это – только сон, но через сон сей, вещий

Сейчас в душе от страха смерти я освободился.




Встреча с монахом по прозвищу Горькая Тыква


Я как-то познакомился с художником даосским,

Носившим Тыква Горькая – Ку Гуа – одно названье,

Другое было Дао-цзи, скребком владел он, плоским,

Стирал то, что прав не имело на существованье.

Имел имён он тридцать восемь всех, замысловатых,

В зависимости от своих картин, менял их часто,

Он не любил художников ни бедных, ни богатых,

И тех, безрадостных, кто чувствовал себя несчастно.

Я познакомился во сне с ним, он ко мне явился,

Спросил меня, какое у меня воображенье,

Сказал, что он – Слепец Высокочтимый, поклонился,

И предложил совместно с ним создать одно творенье.

Затем сказал, что Ученик он Чистоты Великой,

А также Старец из Цзинсяна, вдохновенный,

И обладает в сердце Пустотой он Многоликой,

Ещё он Отрок Облаков Гор Снежных, Совершенный.

Устав уже от всех его имён перечисленья,

Спросил его я: «А чему могу я поучиться»?

– «Могу вам преподать искусство всех вещей вещенья,

Когда у вас из ничего вещь может получиться».

Спросил его я: «Как освоить мне это искусство»?

Сказал он: «Просто, нужно взять то, что в вас находилось,

Необходимо вам на том сосредоточить чувство,

И постараться воссоздать то, что в уме родилось.

Обычно все так делают в своем воображенье,

Но если там вы не берёте, то вы создаёте

Из пустоты при помощи энергии творенья,

Вы как бы вещь осуществляете, её берёте.

Ведь создаётся всё при помощи небесной силы,

Когда из ничего Ваятелем творится что-то,

Чтобы понять загадочность золотоносной жилы,

Нам нужно научиться её видеть у кого-то.

Рождается ведь это от глубинного сознанья,

Кто, не взаимодействуя со всей этой средою,

Её как бы пронизывает светом и собою

И может повлиять на внутреннее содержанье.

Горька тыква Ку-гуа, когда кладут её с другими

Продуктами, но те от неё горечь не имеют,

Достоинствами обладает тыква та такими,

Какими Совершенномудрые только владеют.

Монах сказал, как суть узнать глубинного сознанья,

Как можно совершать глубинное проникновенье

Во внутрь мира, невидимого, обретая знанья.

В даоса добиваться своего перерожденья:




Каллиграфия творящего воображенья


«Нам нужно, для того, чтобы искусствам всем учиться,

В начале самом, развивать своё воображенье,

Чтоб так воображаемый предмет мог получиться,

И из предметов складывать в уме всех положенья.

Картина всего мира состоит из всех деталей,

Единая Черта ведёт во всём разграниченье,

Где все в уме предметы на места свои бы встали,

Тогда только наступит правил общих выполненье.

А выполненье правил лежит в полном пониманье,

Заключено какое в правилами овладенье,

И лишь на этом нужно концентрировать вниманье,

Которое ведёт к вещенью в воображенье.

Что создаёт метаморфозы в глубине сознанья,

Где совершают в таинстве рожденье блаженства,

Которые становятся орудием познанья,

Приводят человека постепенно к совершенству.

Приход почтенья восприимчивости и познанья,

Рождает сам процесс неизъяснимого творенья.

Когда ум обостряет восприятие сознанья

Для творчества души и беспрерывного вещенья.

Когда кисть с тушью входят в царство одухотворенья,

И хаос вдруг рождает некую определённость,

В которое все черты определяются творенья,

И внутренность их оживляет одухотворённость.

И формы создаются от движения запястья

Своим движением оттачивая утончённость,

И отделяя свет от тьмы и ясность от ненастья,

Рождает из вещей всех материальность и сплочённость.

И так рождается пейзаж и живописность мира,

От метода борозд в сознании воображенья,

Скрепляются где связи тайн всех в области эфира,

Проводится граница в областях разграниченья.

Есть способы богов, дающие всему рождаться,

И тайны, что в себе времена года охраняют,

Когда леса, деревья, горы, могут проявляться,

И волны и моря пространство миру раскрывают.

Спадает пелена с глаз, наступает просветленье,

Незамутнённый ясный взор и жизнь вдали от пыли

Нас делает художниками в наших всех твореньях,

С талантом всё преображать, чем нас наделили.

И только так мы можем от вульгарности освободиться,

Улучшить в нас ту каллиграфию воображенья,

Которая способна в нас тогда лишь проявиться,

Когда избавимся от дел мы, бренных, ослепленья.

Тогда мы можем на себя взятькачества природы,

И стать тем, чем мы есть, весь мир собою наполняя,

И недостатки в том, рождается что, справляя,

Рождая совершенный образец новой породы».

(Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)




Первая глава. Единая Черта



В глубокой древности законов не было в природе,

И правил не было, ничто весь мир не разделяло,

И простота лишь всюду высшая существовала,

Как разделилось всё, всё стало чуждым в своём роде.

Установились правила на общем основанье,

Обрёл мир лик, основываясь на Черте Единой

Возникла разница между краями, серединой.

И закрепились общие от разделенья знанья.

Единая черта всё сущее объединила,

И корнем стала всех событий и явлений,

И действие её природы общий дух открыло

И в человеке заложило суть всех проявлений.

Но человек, вульгарный, этого не понимает,

Поэтому знать нужно правило Черты Единой,

Отсутствие всех правил это правило рождает,

Оно пронизывает волей всё, неодолимой.

Рождается вся живопись в глубинах души нашей,

Касается ли это линии гор, очертаний

Предметов всех, что возникают в наших мечтаньях,

От рек, людей, вещей, и от букашек малых даже.

Нельзя ни в первопринцип, общий, нам проникнуть,

Ни исчерпать бытья различные аспекты веры,

Если в себе не овладеть неизмеримой мерой –

Чертой Единой, без неё не может мир возникнуть.

Как далеко б ни шли, как высоко бы не взбирались,

Мы начинаем познавать мир с самого начала,

Черты, прежде всего, в сознанье нашем появлялись,

Всего того, что это в мире бы не означало.

Сознанье и реальность в общей связи находились,

Всё, что без правил было, вызывало удивленье.

С тех самых пор, как мы в реальном мире появились.

Но что такое мир, реальный? – Мы были в сомненье.

Воображенье некую картину рисовало,

Которую всегда мы принимали за реальность,

Но жизнь всё в изощрённое искусство превращала,

Она и открывала всех вещей нам актуальность.

Границы нереального с реальным совмещались,

И наконец, время пришло, они были размыты,

Когда на небеса дороги стали нам открыты

Всегда местами меж собой два мира в нас менялись,

Проделками Дракона Праздного став мирозданье,

Лицо мира своею непрестанностью меняло,

Так одухотворённым наше делало сознанье,

Искусство заменителем нам нашей жизни стало,

Дух одухотворённости стал проникать повсюду,

Причиной оживленья став предметов в мире, многих,

И жизненностью наполняя всё, подобно чуду,

И этому есть доказательство времён, далёких.

(Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)




1. Четыре ночных поэтов


В эпоху Тан в период «Дорогого Возраженья»

Жил Янь Ву-ю, имевший благородные все свойства.

Однажды он весной пошёл гулять в пору цветенья

Один в окрестностях Вэйяна ради удовольствия.

Под вечер в поле шторм с дождём и ветром разразился,

Такой, что, переждать, решил Янь, было бы разумным.

Увидел дом, после войны заброшенный, укрылся,

Но вскоре стихло всё, и озарилось светом лунным.

Услышал вдруг он во дворе шум и шаги кого-то,

И, выглянув, увидел тени четверых прохожих,

Смотрелись странно четверо в одеждах, непохожих.

О говорили о стихах, о их сложенье что-то.

Один сказал: «Как осенью – сегодня настроенье

Из-за луны, которая сияет ярким светом,

Быть может, сложит из нас каждый здесь стихотворенье,

О том, что в его жизни сделало его поэтом»?

«О, да! – второй воскликнул, в белом одеянье, длинный, -

Слагаю тон, как из крупинок льда, я, тонкий, нежный,

С особой чистотой, как бы покров зимою, снежный».

При этом он употребил поэтов стиль, старинный.

Весь в чёрном третий стал произносить вдруг в возбужденье:

– «Когда все собираются друзья к кому-то в гости,

То радуются встречи, свечи жгут, играют в кости».

И посмотрел, что скажут о его стихотворенье.

Четвёртый молвил романтично, в жёлтом одеянье:

– «О, утренний источник как холоден и прозрачен,

Когда берут в нём воду, в жизни он так многозначен»!

И погрузил свой взгляд на небо в звёздное сиянье.

Тут первый, тоже в чёрном, произнёс, собравшись с духом:

– «Когда, садясь на угли, жар всем телом ощущаешь,

Внутри бурлит всё, варится, от этого страдаешь».

И со страданьем улыбнулся, почесав за ухом.

С рассветом, слов у Яня не было от удивленья:

Стоял подсвечник, ступка для толченья риса – рядом,

Ведро с водой, котёл с дырой сиял чёрным нарядом –

Все эти вещи ночью жили духом в превращенье.




Вход за горизонт


Единая черта охватывает все пределы,

С ней можно отдалённого всего в мире достигнуть,

И недоступное, что свойственно богам, постигнуть,

Проникнув в запредельные небесные уделы.

С ней ничего нет, что начало бы не завершило,

Нас на земле лишь горизонт от неба отделяет,

Шаг за черту проникновение определяет

В ту область, где она нас от богов всех отделила.

Контроль же за Чертой принадлежит лишь человеку,

С ней внешний вид и внутренняя сущность нам даётся,

Наверх мы путь прокладываем с ней от века к веку,

При помощи её, бессмертным стать нам удаётся

Мы с ней доходим до корней вещей, скрытых от глаза,

Мысль, несвободная, утрачивает вдохновенье,

И лёгкость исчезает, нет естественности, сразу,

Не сможем восхожденье мы свершить одним движеньем.

И чтоб у горизонта от черты той отстраниться,

Нам нужно восходящему движению поддаться,

Чтоб в пустоте умело телом организоваться,

И в тонкую материю попав, преобразиться.

Искусным нужно быть в своём преображенье,

И избегать потоков, восходяще-нисходящих,

Тогда любые в небе создавать можем творенья,

Используя земные формы вещей, преходящих.

Тогда за горизонтом можем мы лишь оказаться,

Когда поймём, что мир, текущий, правила имеет,

В нём как, вода, подвижная, вглубь можно опускаться,

И подниматься как огонь, когда вихрь снизу веет.

Должны мы знать, когда за горизонтом оказались,

Что только в небе следуя свободному движенью,

Вернуться можем мы назад, где раньше оставались,

Где есть у нас прибежище, след нашего творенья.

А это – наше сердце, чрез него мы всё свершаем,

Которое должно и в небе чистым оставаться,

С ним мы конечные творения пред-осуществляем.

То, что от нашей самости не может отделяться.

Даосы знают это правило и соблюдают

То, что им говорит Черта Единая, прямая,

Поэтому разрывов, как и смерти избегают,

Об этом говорит одна история простая:

(Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)




2. Мытье кувшина с вином, вывернутого нутром наружу


В провинции Гуансин жил Су, один мошенник, юный,

Однажды пьяный в драке своего убил соседа,

Боясь расплаты, он сразу сбежал той ночью, лунной,

Вестей не подавал, все думали, что умер где-то.

Пять лет прошло уже, его дяде случилось

В реке труп выловить, и им племянник оказался,

Его похоронил он, где село их находилось,

Прошло ещё пять лет, вдруг в двери стук раздался,

Племянник Су стоял в дверях, все очень удивились,

Все думали, что призрак он, сказал Су: «Испугались?!

Убив, сбежал я в горы, где даосы находились,

Учился я у них, и годы быстро так промчались.

Один бессмертный научил, как можно разделиться

На много тел в теле одном, когда я научился,

Решил в одном из моих тел вниз по речке спуститься,

И дядя меня вытащил, когда там находился.

Боялся, что скучаете по мне вы, и решился

Вас посетить на родине и трупом обернулся,

Чтоб тело показать, что на покой я удалился,

Но дело есть незавершённое, и я вернулся».

Женат он не был, и его племянница решила

Оставить у себя, Су с предложеньем согласился,

Раз по нужде в кувшин из-под вина он помочился,

Племянница, кувшин увидев, его отбранила.

Сказал он: «Не беда, ведь это дела поправимо,

Я вымою его». «Как вымоешь? – она спросила, -

В него написал ты». «Всё в этом мире обратимо» –

Ответил тот. Племянницы тут дух перехватило.

Залез в кувшин он через горло, узкое, рукою

И наизнанку вывернул нутро, дно обнажая,

Затем омыл его чистой проточною водою,

На стол поставил, как обыденное совершая.

Затем взглянул на небо и шутливо рассмеялся,

Подпрыгнул верх, за облако рукою уцепился,

И оседлав его верхом в дали, небесной, скрылся,

Кувшин же с вывернутым дном в её семье остался.

Семья, где был сосед убит Су, как-то утром встала,

Решила: «Не от Су ли возмещенье прилетело».

Увидев, что сто слитков серебра в углу лежало,

Как, видно, то было «незавершённое» Су дело.




Вторая глава. Выполненье Правил



Чтобы создать в мире какое-то своё миро-творенье,

Нам надо собственное для себя освоить знанья,

Всегда придерживаться нужно правил выполненья,

И полное тогда всего родится пониманье.

Законов, как и правил, много есть, необъяснимых,

Которые умом своим мы вряд ли понимаем,

Понять чтоб, знаньем нужно нам владеть, необходимым,

Только когда наш совершенен ум, мы всё узнаем.

На свете много есть такого, что нам неизвестно,

И чтоб знать, нужно к небесной тайне прикоснуться,

Явление любое может чудом обернуться,

Обыденное всё вокруг нас станет интересным:




3. Две истории о сожжённых телах


За южными воротами Пингу селенья были

Могилы вырыты три, две из них всё пустовали,

А в третью гроб для погребенья, целый, положили,

Но что-то было с ним неладное, все это знали.

На ступе рядом с ним ещё табличка красовалась:

«В могиле этой даос Чжао похоронен, мирный».

Скончавшись сорок лет назад, в гробу лежал он смирным,

К нему же с тех пор ни одна рука не прикасалась.

Его огню тогда придали, но он не менялся,

Нетронутыми тело, платье, обувь сохранились,

Таким же свежим и живым в гробу он оставался,

Что вызывало страх у всех, его все сторонились.

Носил он обувь в форме облаков, халат из шёлка,

Зелёный, шёлк был толстый как пятак из меди литый,

Поэтому и не истлел, цвет изменился только,

И гроб стоял в могиле с тех пор с крышкою, открытый.

В могилах, давно вырытых, что рядом с ним там были,

Покойников, в семьях умерших, положить боялись,

Поэтому в том месте никого не хоронили,

И время долгое они пустыми оставались,

Могильщик раз решил избавиться от того тела,

И ночью, вытащив его из гроба, в речку кинул,

Но труп не уплывал, и не тонул, круги лишь делал,

Могильщик струсил, из водоворота его вынул.

К тому же, призрак плакал, и деревня вся проснулась,

Испуганный, он увидал, что труп весь окровавлен,

Он быстро в гроб его вернул, где труп был и оставлен,

Когда зарыл гроб, то спокойствие к нему вернулось.

С тех пор даоса перестали в том селе бояться,

Могильщик Ма в живых остался после того дела,

Могилы рядом заняли вокруг даоса тела,

Но многим ещё сны в селе о том даосе сняться.

Жил некий Цзян в Пингу рядом с мостом Сяоси, восточным,

Он был крестьянин, с отцом всегда творил благодеянья,

И как-то раз, во время зимнего солнцестоянья,

Отец помер, его кремировать решил он срочно.

Когда открыл он гроб, отца труп выскочил наружу,

Его ударил Цзян мотыгой, тот не шевелился,

И тут увидел на земле под телом крови лужу,

Он сжёг туп, совершил обряд, прощальный, помолился.

А ночью, когда спал он, то отец ему приснился,

Сказав: «Ты сжёг меня, доставив этим мне страданья,

Где ж твой сыновний долг? Напрасны мои упованья»!

В ту ночь Цзян умер, пред отцом так и не извинился.




Овладенье Правилами


Мне друг как-то сказал: «Все мудрецы в Небо смотрели,

Небесные узоры-письмена там созерцали,

Внизу же, на Земле, контуры линий наблюдали,

Поэтому секретами небесных тайн владели.

Есть то, что циркулем и наугольником зовётся,

Как нормы в мире, высшие, кругов или квадратов.

Всё в мире этом нам несовершенное даётся,

Так как природа формами, различными, богата.

Отвес есть вертикаль, его же противоположность –

Горизонталь, что в мире компасом сторон нам служит,

От их разных пропорций и рождается вся сложность,

Как красота, с которою воображенье дружит.

Обычный человек лишь измеренья эти знает,

От этого он правила обычные слагает,

Но как круговращеньем управлять – не представляет

Земли и Неба, так как скрытых тайн не понимает.

Обычно правилами связан он, и в подчиненье

Им он находится, и в слепоте так остаётся,

Поэтому не развивается воображенье,

Ему первопричин понять умом не удаётся.

Ведь первопринципа суть тел небес существованья

Понятна ведь, когда препятствия все устранятся,

Которые из таких правил могут появляться.

Тогда Единой лишь Черты достигнут пониманье.

Как живопись, творящая Земли и Неба формы

Вещей, творит тушью и кисть многие искусства,

Так человек с опорой на возвышенные чувства

Вещить энергией всё может так без всякой нормы.

От Неба тушь воспринимает – как ей становиться:

Густой, сухой иль жидкой, или вовсе маслянистой,

Ведь тушь – это энергия, в ней всё может родиться

А кисть – сам человек с его фантазией, лучистой,

Он может тушь сгустить, чтоб сделать контуры и складки,

И виды, разные, размывки по своему вкусу,

Чтоб сделать окружение шероховато-гладким,

Где вещи могут возникать как камни или бусы.

Лишь, применяя Правила, все древние творили,

Без Правил воплотить бы не могли мир, беспредельный,

Когда ж Единую Черту они все проводили,

То этим хаос разделили, мир ставал раздельный.

В Черте нет беспредельности, препятствий нет и правил,

Ведь правило лишь живопись собою и рождает.

И живопись препятствие собою устраняет,

Ваятель, создавая мир, без Правил, всяких, правил.

Когда овладевают принципом круговращенья

Земли и Неба, то Единую Черту рождают,

Так Дао через живопись и всё пресуществляет,

Черта Единая есть Правило в любом творенье.

Поэтому она гармонию не нарушает,

Всё, что рождается, само способно завершится,

И тот, кто ход естественный прервать в мире боится,

Лишь он энергию небесных сил и обретает.

Но главное на свете есть всех жизней сохраненье,

Любое существо покинуть свет, белый, боится,

Убийство – это неоправданное преступленье,

Ведь к жизни после смерти уж никто возвратится.

То, что возникло, не должно насильно разрушаться,

Иначе это замыслу Небес противоречит,

Не сможет безнаказанно он в жизни оставаться,

За этот грех тяжесть вины на его ляжет плечи.

Одно из правил есть гармонии не нарушенье,

Природное искусство ненавидит плотоядных,

Убийц с оружием и мясников всех, кровожадных,

Таким за форм уничтоженье нету искупленья.

История одна есть для людей всех поученья,

Которая нас учит, как за Правило держаться,

Когда мы за Чертой Единой можем оказаться

Через убийство, где нас ждёт извечное мученье:

(Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)




4. Искупление за десять тысяч убитых животных


Глава района Тунгуань (1) Юй Сянь был всем известный,

В год двадцать третий времени «Открытья и Начала» (735 г.)

Он путешествовал в краю с инспекцией немало,

Раз как то посетил проездом храм один он, местный.

Возле него соломенная хижина стояла

С большой дорогой рядом, прямо на Вэньсянь (2) ведущей.

В ней очень странный человек жил, никого не ждущий,

Которого вся местная округа примечала.

Он кровью, взятой из вен, собственных, и киноварью

Копировал Канон, буддийский, весь святых писаний.

Мужчине было шесть десятков лет, он со стараньем

Чертил иероглифы, похожие чем-то на твари.

Он тощим был и выглядел немного желтоватым,

Скопировал глав несколько сот с небывалым тщеньем,

Гостей всегда встречал он взглядом, виноватым,

Дарил написанные главы им с большим почтеньем.

Ему еду в ответ те, как подарок приносили,

Но брал у них он только фрукты, овощи и травы,

Мясного он не ел, такие были его нравы,

«А почему»? – он рассказал, когда его спросили:

– «Моя фамилия Цуту, Чжунжэнь меня все звали,

Отец мой был главой района и имел поместье,

Я сыном был единственным, и мне всё разрешали,

Имел я полную свободу, не сидел на месте.

Поэтому и не заботился я об учёбе,

Всегда предпочитал игры, азартные, охоту,

Когда умер отец, рабов оставил для работы,

Большое состоянье, не нуждался ни в чём чтобы».

Цуту рассказывал, что свою жизнь он вёл такую,

Какую он хотел, игрой, азартной, увлекался,

Всё время веселился и разврату предавался,

И вскоре то, что дал отец, растратил всё впустую.

Прошло лет несколько, имел всего Вэньсянь поместье,

Но он поля все продал, лес срубил, всё, что досталось,

Как говорят, «пустил по ветру» со всем скарбом вместе,

И у него от всех богатств лишь хижина осталась.

Слуг не было, также как средств для жизни, повседневной,

Он яму выкопал в полу и чан туда поставил,

В нём мясо стал варить, чан на огонь в треножник ставил.

Скот воровал он по ночам на мясо ежедневно.

Цуту был сильным, у него раб Мохэду остался,

Который десять человек мог унести с собою,

Цуту вместе с рабом красть скот в дальних местах старался

В пяти десятков ли (3) от дома их порой, ночною.

Поэтому их в краже люди не подозревали,

Когда коров встречали, на себе их уносили,

А лошадей, ослов всех на верёвке уводили,

И в хижину их приводили и там убивали.

Потом сдирали кожу с них и туши расчленяли.

А мясо клали в чан, и в город утром уносили,

На рис меняли, или деньги за него просили.

В большую яму кости они шкуры все бросали.

И сами своим мясом каждый день вдоволь питались,

У Цуту в хижине различные орудья были

Для их охоты на зверей, каких они ловили,

Дела их десять с лишним лет почти что продолжались.

Всех, кто встречался на пути им, они убивали,

И шанцев на спасение те твари не имели,

Стрелой из лука поражали тех, что убегали,

И даже в глине ежей жалили, и после ели,

Так ежедневно к зверям их жестокость проявлялась.

Однажды заболел Мохэду и сразу скончался,

Цуту смотрел со страхом, тот от боли извивался,

Ничем не мог помочь, похоронить лишь оставалось.

Прошёл лишь месяц и вдруг с жизней сам Цуту расстался,

Но жившая старуха-няня хоронить не стала

Его, так как он не дышал, но ещё тёплым оставался,

Хотя она все вещи погребальные собрала.

Прошло какое-то там время, и Цуту проснулся,

И рассказал историю, что с ним во сне случилось:

Когда его сознанье в сон, глубокий, погрузилось,

В неведомом он мире неожиданно очнулся.

Как только он туда попал, его арестовали

И отвели во двор, где суд над всеми проводился,

Там посреди двора дворец, огромный находился,

Была палата там, а в ней шесть судей заседали.

Судья имел два зала, каждый, в том огромном зданье,

Суд Цуту в западном крыле был должен состояться,

Судьи там ещё не было, все ждали заседанье,

Со стражниками вместе он остался дожидаться.

Судья, пришедший, Чжан Ан, мужем тёти оказался,

Глава града Юньчжоу (4), два года назад почивший,

Увидев родственника Цуту, он вдруг испугался,

В большом волнении приблизился к нему, спросивши:

– «Но почему ты – в этом месте, и откуда взялся?

Когда был в мире том ещё, то много зла наделал,

Убил существ, живых, десяток тысяч и остался

Без наказанья, преступления творил там смело.

Теперь ты здесь! Как я могу тебя спасти? Несчастный!

Когда ты жил, не думая, и даже не молился,

Ведь в мире к самому ты тяжкому греху причастный,

О чём мечтал, когда в мире живых там находился»?!

Цуту Чжунжэнь, услышав это, очень испугался,

Стал дядю умолять, встав на колени, поклонился.

Судья ответил: «Подожди, раз я за дело взялся,

Придумаю что-либо, чтобы ты всем повинился.

Я обсужу вопрос с коллегами, имей терпенье».

И он к своим коллегам-судьям с речью обратился:

– «Племянник мой Цуту Чжунжэнь свершил ряд преступлений,

Что сделать для него, чтоб он в том мире повинился?

Срок жизни не истёк его ещё, но мы не можем

Его так просто отпустить в тот мир за преступленья,

Нас не поймут все потерпевшие, но мы поможем

Ему. Ведь так? Скажите, есть какие предложенья»?

Решив ему помочь, все судьи так ему сказал:

– «Таких дел не рассматривали мы на свете, белом,

Вот если б знатока закона мы бы отыскали,

То он сказал бы нам, как поступить нам с этим делом».

Взялись за поиски, законник там нашёлся вскоре,

Вошёл в зал человек, горбатый, в мантии лазурной,

Историю ему все рассказали в разговоре,

О нём и обо всей злодейской жизни его, бурной.

Сказал эксперт: «Есть только путь один, и есть решенье,

Но потерпевшие должны с решеньем согласиться,

Только когда они получать удовлетворенья,

От наказанья мог преступник бы освободиться.

Живые существа, что он убил, должны вернуться

В свою жизнь, во дворе этом суда вместе собраться,

Я думаю, что в нашем мире все они найдутся,

Нам только убедить их всего нужно постараться,

Мы скажем им, что Цуту – здесь, чтоб зла не делал больше,

Его нужно послать нам в мир живых для исправленья,

Чтоб он пожил своею жизнью там немного дольше,

Чтоб проповедовал всем людям о Будде ученье.

Ведь если человек, как он, в мире ещё родится,

То он себя вновь уничтожит, вред неся живому,

И цепь деяний злых с возмездием не прекратится,

Нельзя давать возможность проявлению, такому.

«Благодаря тогда его земному исправленью,

Деяньям благородным, что там могут проявиться,

Все можете вы в человеческом перерожденье,

Как не животные, как люди на земле родиться.

Тогда и люди убивать вас, как зверей не станут.

Так как природы, исконно-животной, так лишитесь,

На свет вы все в обличье, человеческом, родитесь,

И вами помыкать иль есть, убив вас, перестанут».

Животные услышат, что тела людей получат,

То будут счастливы, и с приглашеньем согласятся,

Но если будут не согласны, вспомнят, что он мучал,

Их убивая, то ему придётся тут остаться».

Цуту закован в цепи был и в комнате оставлен,

Во двор животных всех, убитых, судьи пригласили,

Туда же был и Цуту, весть закованный, доставлен,

Собравшись в месте, в ста му (5), все они заголосили:

– «Зачем нас здесь собрали»? – овцы, лошади кричали,

– «На встрече с вами будет Чжунжэнь», – судьи отвечали,

Животные затопали, крича от возмущенья:

– «Он нас убил, и наши души к нему полны мщенья!

И почему злодей не искупил вину пред нами?!

Он нас всех убивал и разделял тела на части

На рынке торговал кусками ног и головами,

Мы так же с ним бы поступили, будь он в нашей власти»!

Они расти вверх начали вдруг с этими словами,

Как будто раздувались все, когда громко кричали,

Сравнились ростом овцы все и свиньи так с волами,

А лошади с коровами в два раза больше стали.

Эксперта судьи тут всё объяснить им попросили:

Услышав, что людской им облик судьи обещали,

Звери обрадовались разом все и закричали:

– «Хотим людьми быть»! И расти внезапно перестали.

Они, уменьшившись до своей формы, изначальной,

Охранника два появились и Цуту схватили

И в кожаный мешок его насильно посадили,

Верёвкой сверху завязали, он сидел печальный.

Затем, дубины в руки взяв две с острыми шипами,

Мешок с размаху стали колотить, кровь засочилась,

Дубинами его лупили, а потом ногами,

Так, что земля под лужею, кровавою, вся скрылась.

Когда кровь поднялась уже на три чи (6) над землёю,

Они животных выпустили, им, при том, сказали:

– «Он вашу кровь пил, наслаждался так вашей бедою,

Сейчас попейте его кровь»! Они все закричали:

– «Ты нас убил! Теперь твоей мы кровью насладимся»!

И стали пить его кровь, это кровью наполняясь,

Опять тела их стали возрастать, всё округляясь,

Они кричали: «Мы твою кровь пьём! Этим гордимся»!

Когда кровь вылизали, то земля вновь появилась.

Сказал эксперт: «Вы получили удовлетворенье,

Теперь домой мы Цуту приготовим к возвращенью,

Молился чтоб, людская ваша суть чтоб там родилась».

Животные пришли в восторг, судейский двор покинув.

Обрадовались судьи, что прошло всё так прилично,

Закрыли дело, Цуту из мешка поспешно вынув,

Поставили перед собой. Он выглядел обычно.

Тогда судья к нему с такою речью обратился:

– «Теперь ты увидал, как здесь возмездие творится,

На небесах ничто не может от глаз наших скрыться,

Как там бы ты не прятался, и чем бы не укрылся.

Теперь своё ты счастье обрести там постарайся,

Когда вернёшься, прояви в познание старанье,

Скопируй своей кровью всё буддийское писанье,

И помощью всем страждущим в том мире занимайся.

Не сделаешь, придётся тебе вновь сюда вернуться,

Отсюда не сбежишь ты никуда, жизнь потеряешь,

Тогда уже не сможешь к доброте ты повернуться,

И не исправишь ничего, здесь только боль познаешь»!

Лишь после этих слов Цуту Чжунжэнь проснулся,

Увидел свою няню, старую, придя в сознанье,

И сразу кровью принялся писать, когда вернулся,

Канон, священный, древнего буддийского писанья.



Пояснение

1. Тунгань – местечко вблизи нынешнего города Сиань в провинции Шанси.

2. Вэйсян – место возле нынешнего города Сиян в провинции Хэнань.

3. Ли – мера длинны приблизительно в 0,5 км.

4. Юньчжоу – город, расположенный к северо-западу от нынешнего города Дунпин в провинции Шаньдун.

5. Му – китайская мера площади. Один му соответствует 540 кв. м.

6. Чи – мера длинны приблизительно в 30 см.

7. Река Цзин – Цзиншуй, один из притоков реки Вэйхэ в провинции Шанси.




Открытие Третьего Глаза


Меж знаньем и уменьем была разница, большая,

Всегда, как меж вещами существует разделенье,

Ведь знанье это только категория, такая,

Как изначальный путь, иль как преддверие в уменье.

Из ничего всё, что в мир входит, как бы, возникает,

Как Изначальный Хаос. Пустота вдруг разделилась,

И нечто в том определённое как появилось,

Единую Черту собой в себе что разделяет.

Но как проникнуть и увидеть ту определённость?

Что, в сущности, в себе «неназываемым» зовётся,

И что в том всём «без правил» и «без действий» остаётся,

И в «неосмысленности» там несёт всю разделённость.

Чтоб это всё понять, нам всегда знаний не хватает,

Но знанья будут за бортом, когда есть в нас уменье,

Не мыслим мы того, что разум наш не понимает,

С одним уменьем мы проводим это разделенье.

В нас как бы Третий Глаз вдруг открывается на вещи,

Когда невидимое видим, тихое мы слышим,

Цветов мерцанье, отголоски, что есть в мире, вещем,

До нас доходят, и мы ароматом его дышим.

Но как нам сделать так, чтоб этот Третий Глаз открылся?

Единая Черта пред нами чтобы разделилась,

И мира, неизвестного, виденье чтоб открылось,

Где мир наш, истинный, всегда в покое находился.

Немыслимое начинает вдруг осуществляться,

И пребывать из ничего, как некое виденье,

Черты Единой начинается вдруг разделенье,

И новый мир в струенье начинает проявляться.

И к нам является оно, как мира сотворенье,

Как будто в нас оно своё рожденье ожидало,

И что-то появления преграды все прорвало,

И сотворило в нас вдруг своё новое рожденье.

И новое приобрело перед глазами цельность,

В своей неразрушимой обновлённой ипостаси,

Как сон, обретший с явью напрямую нераздельность,

Входящий в нашем осознанье в полное согласье.

Быть может, это – то, что в мире вечно существует,

Что проявляется порой, и тут же исчезает,

Что нас удерживает здесь, и нами управляет,

Даёт нам смысл тот, каждый что по-своему трактует.

Ведь подлинное бытие движеньем обладает,

В нём кроется вся сущность всех вещей и проявлений,

Но в разных временах несёт всё разные значенья,

И то, что может нас спасти, оно вдруг проявляет.

Ведь духи существуют разных свойств и назначений,

Вещей есть души, как души всей одухотворённость,

Наличествует в творчестве такой Дух превращений,

Который смысл даёт всему, как и определённость.

Ведь обладает бытие цельностью двуединой:

Дух наделяет всех слепцов своим даром прозренья,

Так как в себе имеет пустоту и заполненье,

И может стать всего опорой или серединой.

Ведь суть деяния всего в основе – Недеянье,

И «Правила» творенье – суть «Без-правила» основа,

Нет в этом мире ничего стабильного, такого,

Где разрушенье не предшествовало бы в созданье.

Чревато бытие в себе «памятью», изначальной,

Потенцией, неразделённой, где есть абрис зримых

Вещей всех, нужных в мире или не-необходимых,

В среде обычной, или в ситуации, случайной.

И если нам надоедает простота, бесцветность,

То в сердце может возникать ритм, одухотворённый,

Где рушатся преграды, создаётся беспредметность,

И то, что обретает образ свой, определённый.

Когда мир феноменов рушится – вещей, явлений,

То мира, абсолютного, встаёт лицо так зримо,

Что силой нас влечёт к себе оно неодолимо,

Становится предметом, целью наших устремлений.

Впадая в медитацию, мы видим озаренье,

И все преграды нам разрушить в тот миг удаётся,

Мы в мире полное испытываем растворенье,

Когда мир абсолютный в сердце нашем создается,

И в этом самом кроется весть смысл самопознанья,

Когда мы проникаем в сферы истинной отчизны,

Минуты те, когда мы пребываем в созерцанье,

Становятся счастливым временем всей нашей жизни.

И наша слепота проходит, видим мы всё ясно,

Как будто проникаем в сам источник мирозданья,

На Небесах мы можем утвердиться полновластно,

Нам в этом помогает изменённое сознанье.

(Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)




5. Слепой провидец


Чжэн Жэньцзюнь (1) сыном Чжэн Циньюэ в то время являлся,

Высокообразованным он был с обширным знаньем,

Делами теми же, что и отец, он занимался,

Владел большим среди столичной знати состояньем.

За вратами Шандун (2) в Лояне он имел поместье,

Где с младшим братом жил тогда он, с тётей и кузеном,

Кузен сестру имел, но с ней не жил уже он вместе,

За сыном Ян Гучжуна (3) замужем была, военным.

Из-за своей болезни потерял кузен там зренье,

Ресницы, брови выросли, так что глаза закрыли,

От линии волос до подбородка доходили,

Лицо его сердитости носило выраженье,

Горячей правая была щека его и красной,

А левая щека, как лёд, всегда была холодной,

Когда сердился, то гримаса виделась ужасной,

О нём немало распространялось молвы, народной.

К нему Жэньцзюня брат с тётей сочувствие имели,

Но что же это была за болезнь, они не знали,

Он много думал, часто проводил время в постели,

Имел предвиденья дар, и его все уважали.

В Лояне жил в то время мастер Чжэн, всюду известный,

Он магом был, гадателем, и находился в блеске

Своей карьеры чудотворца, храм имел свой, местный,

Цуй Линь (4) как раз тогда в инспекционной был поездке,

Через Лоян проехал и отправил приглашенье

Ему, чтоб встретился Чжэн с ним там для благословенья,

И чтоб потом в пути его был с ним в сопровожденье,

Так как о его качествах высокого был мненья.

Когда в Лоян уж возвращались, Чжэн тут спохватился,

И вспомнил, что усадьбу Жуньцзюня уже проехал,

Она лежала на обочине, и он поехал

Туда, где он во времена, былые, находился.

Когда к воротам подъезжал, в большое впал волненье,

Страх в сердце ощущал, считая в чём-то виноватым,

Он обвинил себя в тот миг в ужасном преступленье,

Достойным смерти, и сказал, что смерть будет расплатой.

Когда он прибыл, Чжэн Жэньцзюнь спросил, чего боится

Он в его доме, страх в обличие своём являя,

Ответил тот: «Не думал я, что в жизни так случится,

Что будет у меня за промахи судьба такая.

Несчастен я, так как смог на глаза вам показаться,

Чтоб даже быть измученным усталостью и жаждой,

Я знал, здесь родственник (5) живёт, не мог я удержаться,

В душе надеялся увидеть я его однажды.

Самонадеянно пришёл к вам в гости, вы простите,

Я знаю, что не должен никогда здесь находиться,

И за моё желание увидеть, извините,

Того, кто не желал бы в этом мире мне открыться.

За этот к вам визит я должен жизнью поплатиться,

Так как запретную границу я переступаю,

После визита к вам умру я скоро, это знаю,

Но, рядом будучи, я не могу к вам не явиться».

Жэньцзюнь сказал: «Здесь – я, мой младший брат и тётя только,

Здесь никаких других нет у нас в доме незнакомцев,

Чего боитесь вы? Правда, один живёт питомец –

Кузен наш, но он слеп совсем, не видит он нисколько».

Жэньцзюнь ни слова о слепом не молвил поначалу,

Лишь тут он вспомнил о болезни с холодом и жаром,

«Неужто это Чжэна беспокоит, ведь недаром, -

Подумал он, – все о кузене говорят немало».

Он Чжэну рассказал о состоянье слепого,

Воскликнул Чжэн: «Он – Власти всей, небесной, представитель!

А я – в Подземном Мире рядовой всего служитель.

Как я посмел прийти, ведь недостоин я такого!

Сюда я прибыл, вовсе не имея намеренья

Его побеспокоить, я мечтал «ношно и денно»,

Желая поскорей отдать ему дань уваженья,

За эту дерзость должен умереть я непременно,

В высокому чину проситься на приём – негоже,

Отдать дам уваженья, но всё ж требует обычай,

А если не отдам, не соблюду тогда приличий,

Умру, если пойду, а не пойду, умру я тоже».

И после, взяв бумагу, написал слова такие:

«Привратник Преисподней отдаёт дань уваженья,

Спешит Чжэн, некий, засвидетельствовать так почтенье,

Целует платья вашего край и стопы, нагие».

В то время младший брат с кузеном забавлялся в зале,

Подбрасывал монеты, Жэньцзюнь Чжэна им представил,

Тот прочитал бумагу, извинился, их оставил,

Кузен кивнул, его ресницы вдруг затрепетали,

Похоже, зол он был. Жэньцзюнь принёс все извиненья,

Сказав: «Не знал он, что вы здесь, я это точно знаю,

Прошу простить его за это его преступленье».

Ответ был ясным голосом: «Ради тебя его прощаю».

Жэньцзюнь хотел узнать, в чём дело, но было напрасно,

Двоюродный брат не давал Жэньцзюню объясненья,

И даже мать просила, но остался он безгласным,

Видать, тайны, небесные, не любят разглашенья.

Прошли года, сказал он матери вдруг: «Собирайся

Быстрей! Придут солдаты, беспорядки разгорятся,

К сестре в семью Ян отвести меня ты постарайся,

Займём у них мы триста тысяч, деньги пригодятся.

Затем в район реки Цзян и Хуай (6) мы удалимся,

Чтоб смуты избежать, на время нужно там остаться,

Спасти сестру, племянника нам нужно постараться,

Всех членов семьи Ян убьют, где будем находиться».

Его мать исключительным его всегда считала,

Поехала в столицу с ним, в семье Ян поселилась,

И с дочерью всем, что предсказывал сын, поделилась,

Была та озадачена, когда там увидала

Его, так как от Чжэна уже слышала о брате,

И в тайне она мужу своему всё рассказала,

Просила, чтоб сказал отцу он, тот служи в Палате,

Был канцлером, поймёт он, как она предполагала.

Но Ян Гучжун был зол, сказав: «Им деньги, видно, надо,

Зачем пугать нас страхами, так нам бы и сказали,

А то выдумывают, ещё требуют награды.

Уж лучше б попросили деньги честно, мы б им дали».

Когда сказал своей жене он это с возмущеньем,

То денег не давать решил он, хоть и был богатым.

Но дочь сказала матери: «В твоём распоряженье

Всё, что есть в сундуках моих». Им отдала всё злато,

Добавив «Беспокоить тестя моего не нужно».

Мать с сыном пробыли в семье Ян дней ещё четыре

Сказал сын: «Царство будет оставаться пять дней в мире,

Желательно в другое место перебраться дружно».

Дочь триста тысяч злата собрала и им вручила.

Кузен перед отъездом к сестре с просьбой обратился:

– «Дай не простой халат». Она ему такой и сшила,

Он фиолетовым из шёлка с тесьмой получился,

Узорчатой каёмкой по краям было всё обшито,

И как подарок отдала ему при их прощанье.

В тот год вскоре Лушан поднял всеобщее восстанье,

Когда бежал в Мавэй (7) царь, семья Ян была убита.

Пред тем, как началась резня, узнав о беспорядке,

Сестра сбежала за трактир, в траве там затаилась,

В то время, как бежали по дороге без оглядки

Ею родные, и поэтому там сохранилась.

Солдаты из семьи Ян никого не пощадили,

Убили сотню человек, всех молодых и старых,

Расправились с детьми, не пожалели даже малых,

И в кучу у обочины тела их всех свалили.

Ушли солдаты, она вышла и всех увидала,

Средь тел была рабыня, с сыном что её водилась,

Она дышала, хоть руки у ней и не хватало,

Она сказала ей, когда в сознанье находилась:

– «Ваш сын в трактире на скамье, его я там накрыла

Халатом фиолетовым». Та сразу побежала

Туда, и, к радости своей, его там увидала,

Он под халатом спал, когда резня там проходила.

Она взяла его на руки и пошла с ним в поле,

Шла, плача, на восток, и, оглянувшись, посмотрела,

Увидела старуху там, та на неё глядела,

И, подойдя, сказала: «Мы спаслись по божьей воле».

– «Но кто вы, и что нужно вам »? – сестра тут ей сказала.

– «О, госпожа Ян, я хотела бы при вас остаться,

Я – старая, у ваших врат я обувь продавала,

Меня ваш брат слепой просил, мне некуда деваться,

Доверил мне предмет волшебный, чтоб вас защищала,

Благодаря ему спаслись вы, сын в живых остался,

Под ним невидимым он это время оставался».

На фиолетовый халат, где сын был, указала.

Поэтому твой сын и ты резни той избежали,

Была обречена семья Ян, всех они убили,

И только силы сверхъестественные защищали

Тебя и сына, когда те войска здесь проходили».

Небесные так силы в мир живущих проникают,

Вершат всех судьбы, исполняют высшие заветы:

Злодеев всех наказывают, добрых защищают.

Проводники небесных сил хранят богов секреты.



Пояснения

1.Чжэн Жэньцзюнь – о нём сведений мало, а вот Чжэн Цзиньюэ был довольно известной личностью. О нём в «Династических историях Танской династии», а также в «Новой Книге династии Тан» (Синь Таншу) говорится, что он было довольно влиятельным сановником при императорском дворе а период

2. Врата Шандун – городские врата восточных и северных кварталов столицы Лоян.

3. Ян Гучжун – (умер в 756 году) известен своим родством с Ян Гуйфэй, возлюбленной наложницей императора Суаньцзуна, правящего с 712 по 756 гг., имеющего большое влияние при дворе, с 752до своей смерти был канцлером.

4. Цуй Лин – умер в 743 году.

5. «родственник» – часто в то время к однофамильцам относились, как к родственникам.

6. Район Цзян и реки Хуай – местность между Чанцзяном (Янчэкян) и рекой Хуай середина восточного Китая, который был в значительной степени избавлен от последующих потрясений.

7. Мавэй – город в нынешней провинции Шаньси, расположенный западнее Сианьяна. Во время восстания Ан Лушана им было спровоцировано бегство императора Суаньцзуна в этот район нынешней провинции Сычуань, где случился бунт солдат императорской гарнизона, которые убили Ян Гучжуна с членами его семьи. Также императорская наложница Ян Гуфэй, которая, помимо того, что была причиной отступления императора от дел правительства и беспорядков в империи, была убита с вынужденного согласия императора.




Общенье с Небесами


Небесный друг сказал: «Мир разделён наш на три части,

В которых изначально три начала существуют:

Мир Абсолюта, где реальность держит в своей власти

Всё, Мир вещей, Мир личного «я», где «я» всё трактует.

Триада эта изначальна и традиционна,

И чтобы нам реальность, подлинная, проявилась,

Необходимо чтоб Вселенная нам открылась,

В своей незримой части, где всё просто и законно.

В «И цзине», в «Книге перемен» есть три основы:

Как Небо – Абсолют, и наше бытие земное,

И человеческая мысль, где знаки все готовы

Для понимания всего – Учение, простое:

В соотношении начал, из связи меж собою -

Особая природа каждого в их проявленье,

Где Человек – мерило, и он придаёт значенье

Всему случайному, что в нём становится судьбою.

Соотношенье Абсолюта с Миром, с Человеком

Течение истории всей так определяет,

И каждого возможностью нас свыше наделяет

Творить и подчиняться времени от века к веку.

Реальность наша, как и наша личность – Путь познанья,

Где Истины, Добра и Красоты суть понять важно -

Путь Абсолютной Истины и мира созерцанья.

Из этих величин простых и строится жизнь наша.

Единая Черта триграммы все и порождает,

Они определяют знаков всех происхожденье,

Как повествует «Сицычжуань». Фуси при нисхожденье

Их записал, они с тех пор путь в Небо открывают.

Поднял он взор и увидал «сян» – символы-знаменья,

Внизу на нормы «фа» Земли он обратил вниманье,

Связав их вместе, придал им особое значенье,

Узрев их соответствие в глубоком созерцанье.

«На Небе видят мудрецы «вэнь» – письмена-узоры,

Внизу же линии и конуры «ли» – наблюдают,

Умом так постигают времена все и просторы», –

Как нам писанье «Сицычжуань» об этом сообщает.

Правитель Фуси раз сказал, природу наблюдая:

– «Вверху – все образы, внизу все формы создаются.

В изменчивости есть Предел Великий, в неё куются

Все вещи, два Начала, для начала, порождая,

В себе четыре образа Начала два рождают,

Триграмм те восемь порождают, как Небес Писанье,

Которые всю нашу жизнь потом определяют,

От самого её начала и до окончанья».

Так как нам суждено было от Неба отделиться,

Мы на земле живём под управление, небесным,

Ничто не может на земле от глаз богов укрыться,

В ответе мы за каждый шаг пред ними, повсеместно».

(Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)




6. Дело с жалобой в Ханцзяне.


Цао Чжэньтин был магистратом округа Ханцзяня

Раз ночью он сидел в правительственном кабинете,

Без головы увидел человека на диване,

Он голову держал в одной руку при лунном свете.

Казалось, призрак что-то говорит или болтает,

Не мог его слов разобрать Цао, как ни старался,

Он жестами показывал, что он не понимает.

Настолько это потрясло его, что он скончался.

Когда члены семьи его в гроб положить собрались,

Заметили, что тёплая грудь, хоронить не стали,

Прошло три дня, хоть в доме все о нём и сокрушались,

Но в траур всё ж не одевались, всё чего-то ждали.

Той ночью он пришёл в сознанье, рассказал, что было:

Его в потусторонний мир два стража проводили,

Он видел бога, от него сиянье исходило,

На нём была одежда, что в то время там носили.

– «Вот Цао Сюэси, магистр Ханцзяня»! – доложили.

Он трижды поклонился, как на Небе полагалось,

Позволил сесть ему бог, ему стул там предложили,

А стража охранять его подле него осталась.

Спросил бог, знает ли он, кто его там обвиняет.

Сказал Цао, понятия об этом не имеет,

Заметил бог, что информацией он всех владеет,

И то, что происходит на земле, отлично знает.

Взяв документ, он Цао показал его, добавив:

– «Тебе известно это дело? Ты им занимался»!

И Цао, прочитав его и на столе оставив,

Сказал: «Я его знаю. Я им возмущался.

Другим судьёй текст дела приговора был составлен,

Когда я ознакомился, остался недовольным,

Но текст тот в Министерство Наказанья был отправлен,

Хоть я протестовал, и был свидетелем, невольным.

Три раза я просил, чтоб дело вновь то рассмотрели,

Но каждый раз с пометкой «Не допущен» возвращалось

Ко мне оно, начальник не хотел мой канители,

И дело в кабинете нерешённым так осталось».

Сказал бог: «Ясно всё мне, и ты признан невиновным».

Он призрака с обидой вызвал, тот был на пороге,

Когда ворвался дух с желаньем мести, неуёмным,

У Цао от него окоченели руки, ноги.

Сказал бог: «Цао признан невиновным в этом деле,

Суд должен справедливо проведён быть, не для вида,

Только тогда возмещена будет твоя обида,

Ищи врага, виновника, кого все проглядели».

Встал призрак на колени, богу низко поклонился,

А бог, на Цао жестом указав, страже воскликнул:

– «Живее в мир его верните, где он находился»!

– «Сюда злодея притащите»! – слугам своим кликнул.

Цао проснулся и узнал, другой судья скончался,

К своим обязанностям на другой день возвратился,

К богам всем с жертвоприношеньем в храме обратился,

Всю жизнь не потреблял он мяса, Будде поклонялся.




Смысл творческого искусства


Большого мира в малом происходит сотворенье,

Где Правилом и линией мир, сущностный, творится,

Где форм всех, зримых, совершается в нём проявленье,

Где чувственная восприимчивость может открыться,

Что позволяет проникать в суть всех вещей, явлений,

Через «пустые формы» постигать мир, абсолютный,

И собственные создавать в сердцах произведенья,

Свой ими наполнять мир, создаваемый, уютный.

Конкретная вещей суть состоит ведь из понятий,

Которые рождаются в нас лишь из постиженья

Природы истиной – происходящих в ней явлений,

Которые мы получаем через восприятья,

Когда мы в медитации бываем в погруженье,

И наша разделённость попадает в Недеянье,

Которое приводит разум наш вдруг к озаренью,

И обретаем мы уже особое сознанье.

И автономным наше «Я» становится для мира,

Мы растворяемся в природе, путь наш – созерцанье,

Великие мы тайны видим в глубине эфира,

Которыми и заполняется наше сознанье.

Тогда вмещает сердце наше этот мир весь, зримый,

Вступаем в диалог мы с Высшим Разумом, Небесным.

Мы обретаем мудрость в своём мире, сотворимом,

Где всё высвечивается в сиянии, прелестном.

Быть может, разговор с собой и есть самопознанье,

Когда творим мы свой мир, истинно-нетленный,

Ведь сердце человека есть источник мирозданья,

Куда вмещаем зримый мир мы, равный всей Вселенной.

Он должен быть единым, цельным, равным Абсолюту,

И вместе с тем «опустошённым», Небытие включившем,

В себе Реальность, Подлинную, в тайну превратившим,

Тогда довериться мы можем своему уюту.

В нём всё должно простым быть, простоватость избегая,

Нарочитость, мы от всего должны освободиться,

Изысканность и утончённость ведь, часто мешая,

В шаблонность и вульгарность в жизни могут превратиться.

И для того, чтобы творить – вещить вещи, какие,

Необходимо от стандартов всяких воздержаться,

От пошлости и грубости, тлетворной, отказаться,

Разнузданности избегать во времена, лихие.

В поэтике «Воды и Камня» есть оригинальность,

Где мудрости и доброты есть олицетворенье:

Вода – Камень, Камень – Вода ,– в них общая реальность,

Как в доброте есть мудрость, в мудрости – к добру стремленье.

Свет – истинная радость, она каждому приносит

Сознание необходимости миру даренья

Своих деяний, добрых, без которых нет спасенья,

В которое каждый живущий лепту свою вносит.

Поэтому через своё «Я» правду мы рождаем,

Гармонию создав между активным и пассивным,

Налаживаем связь меж субъективным – объективным.

Всё, что от глаз сокрыто, мы увидеть предлагаем.

Нет между жизнью нашей и искусством разделенья,

Всё, что на небесах имеется, всем мы владеем,

Реальность – одновременное местонахожденье

Нас на земле и в Небе, что есть там, мы здесь имеем.

Когда мы засыпаем, то мы Небо посещаем,

Наш сон – это небесное там наше пребыванье,

Когда мы путешествие в Астрале совершаем,

Чтоб получить о будущем и прошлом наши знанья.

(Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)




7. Жизнь в Царстве Теней


«Тревожна жизнь наша, земная, и порой не сладка,

А есть такие, кто живёт и умирает нищим,

Богатств нам не хватает, часто даже и достатка,

Нам трудно обходиться без одежды и без пищи.

Поэтому частенько все на Небо уповают,

Легко там можно без всего такого обходиться,

Там даже тел нет, чтоб в одежды, всякие, рядиться,

Довольствуются малым те, туда кто попадает,

И если на земле жизнь переменами богата,

И многие, не зная сути, действуют вслепую.

И тратят время и все силы там напропалую,

На небесах всего того, что на земле, не надо.

Кто о земных богатствах и о славе не мечтает,

Тот знает, что дорога та обманчива и страшна,

Душевные свои он силы там не истощает,

Зачем ему на всё пустое тратить жизнь напрасно?!

Там планам не сулит крах, и стремиться уж не нужно

В Страну Обетованную, волшебное пить зелье,

Так как там всё достигнуто, и можно всем жить дружно,

От этого жизнь в радость превращается, в веселье.

Внимает воли кто Небес, судьба его такая,

Какую хочет он, ничто ему не помешает

Творить то, что его свободная душа желает,

Живёт он в радости, и жизнь его стаёт иная,

Чем у людей обычных, кто чего-то там желает

Такого, что о том он не имеет представленья,

Бессмертный человек всё видит, наперед всё знает,

Так как земное исчезает в нём обыкновенье.

Хоть и творят все тысячи и тысячи деяний,

Не могут выйти за пределы их судьбы ни разу,

Так как судьба их следует всегда лишь предписанью,

И всё, что они делают, стаёт судьбой их сразу.

Но чтоб из круга всех условностей освободиться,

Необходимо внутренне свободным оставаться,

Не надо ни к чему в душе желанному стремиться,

А нужно принимать волю Небес, ей покоряться.

Что не предписано судьбой, того ты не добьёшься,

Хоть как ни бейся, а потуги будут лишь пустые,

Ведь без того, к чему стремишься, ты ведь обойдёшься,

Если желанья в жизни все окажутся простые.

Всё сбудется! Что в жизни предстоит тебе – свершится!

Не нужно изменять свою судьбу и изменяться,

Лишь так в своём ты мире, внутреннем, сможешь открыться,

За иллюзорной призрачной мечтою не гоняться.

Всё, что есть в мире – есть в тебе, в нём удовлетворенье

Найдёшь ты, если сможешь от плохого отстраниться,

Ведь грань между добром и злом может тогда открыться,

Когда поймёшь, что Бога, а что дьявола – творенье».



Рассказывал мне друг, что данное стихотворенье-

Людей учило, что внимать нужно Небесной воле,

К судьбе прислушиваться, быть покорным своей доле -

Было даоса-инока Хуэйаня (1) твореньем.

И правда, все живущие ведь в тысячах деяний

Не могут в жизни выйти за судьбы своей пределы,

Для этого особые нужны им основанья,

Но ведь у каждого свои границы и свои наделы,

Что предначертано, тому и быть, никак иначе,

Что не предписано судьбой, того ты не добьёшься.

Пустые потуги! Того не будет, как ни бьёшься,

Стоят для человека каждого свои задачи.

Но Сыма Мао был сюцай, который взбаламутил

Владыки Яньло Подземельное всё Царство ада,

Он поступить по справедливости его принудил,

Ему победа – результатом стала, как награда.

Обид ведь в мире много, никуда не исчезают

Они, хотя и справедливости можно добиться.

Обиды даже среди небожителей бывают,

Порядка нет и там, на Небо если устремиться,

Хоть кажется и странным но, на Небе правды мало,

Ведь то, что на Земле, то и на Небо попадает,

Как гарь и дым, что с облаками ветер поднимает,

Единая нить всех богов с людьми в мире связала.



При Линди (2) Хань Восточная династия царила,

Жил в округе И царства Шу (3) учёный муж, известный,

Его все звали Сыма Мао, родом был из местных,

Природа человека умом редким наградила.

Известно, одним взором мог схватить строк десять кряду,

Когда лет восемь стало, был направлен он в столицу,

Но он в речах не сдержан был, сказать мог, что не надо,

И на экзаменах грубил достопочтенным лицам,

Со зла экзаменаторы его домой послали,

Когда он вырос, то раскаялся, стал осторожным

В своих поступках и словах, его зауважали,

Он заперся, учением отдался, всевозможным,

Что происходит в мире, он не интересовался,

Когда его родители почили, огорчился,

У их могилы в хижине простой он поселился,

И прожил шесть лет, никуда от них не отлучался,

Чем за сыновнюю почтительность и был отмечен

Особой похвалой, все земляки совет давали

Экзамены сдавать, на жизнь он не был обеспечен,

С учёной степенью ему бы чин высокий дали.

А так Почтительным и Бескорыстным стал бы Мужем (4)

Бесплатные экзамены сдав, степень получая,

Став сяолянем, иль ещё экзамены сдавая

Учёности Обширной (5), с Истиной (6) кто Дао дружен.

Но Сыма отвечал, нахмурившись: «А мне не надо,

Учёная стезя захвачена сейчас ворами,

Которые власть покупают и стают над нами,

За деньги можно получить государя награду».

В годы «Сияющей Гармонии» (7) всё так и было,

Где продавались при дворе все титулы и званья,

Платил кто, тому счастье положение сулило

И власть, корпеть не нужно было, получая знанья.

На должность, каждую, цена царём установилась,

Платил кто больше, получал тот пост, самый высокий,

Чтоб стать одним из гунов трёх (8), тогда всем приходилось

Дать десять миллионов, чтобы путь найти, широкий.

Чтоб канцлером стать, миллионов пять в казну платили,

В то время бедные чинов высоких не добились,

Людишки жалкие их покупали, сладко жили,

Считать их ровней благородные мужи стыдились.



Но Сыма Мао беден был, поддержки не имея,

Он пятьдесят лет прозябал в обиднейшем забвенье,

Хоть и талант и знания обширные имея,

Испытывал обиду за своё он положенье.

Несправедливость была тягостна ему, однажды

Он проклинал на свете всё в минуты опьяненья,

И вдруг в уме сложил прекрасное стихотворенье,

И в восхищении его он прочитал аж дважды.

И взял Четыре Драгоценности он Кабинета (9),

И на бумаге написал родившиеся строки,

В которых осуждались низменные все пороки

Людишек жалких, так взбесившие его, поэта:



«Хоть наградили небеса талантом меня в жизни,

И я умом превосходил друзей всех изначально,

И мнил себя героем, первым, средь других в отчизне,

Но я не преуспел, и выпал мне удел, печальный.

Мне пятьдесят, успеха нет, зарос мой путь травою,

И на меня внимания никто не обращает,

Друзья разбогатели и довольны все собою -

Нет за душою ничего, им деньги помогают.

Богатый тучу оседлал, и этим он кичится,

И мнит себя почти царём, таскает слуг за кудри,

Бедняк всё в жизни потерял, в грязи лишь копошится.

Смешалось всё, и не поймёшь, где глупый, а где мудрый.

Как бы хотелось, чтоб путь жизни стал прямым и ровным,

Но разве знает о том Небо и мечту исполнит?

Ведь так всё можно потерять и стать в мире бездомным,

Когда же мою душу, вместо слёз, счастьем наполнит»?



Закончил Сыма стих, и посмотрел на мир устало,

Его в мире спасали мыслей лишь эти потоки,

Ему вдруг показалось, что чего-то не хватало,

Он взял кисть и ещё к стиху добавил эти строки:



«Давно известно, что судьба всё в мире предрешает,

Внимания не обращая на труд наш и знанья.

Успех, богатство, как и крах, заранее бывают

Предрешены для всех где-то в глубинах мирозданья.

Спросить бы тех, кто занимается там расчисленьем

Всей жизни наперёд, как им так сделать удаётся.

И почему нам по заслугам там не воздаётся,

Чтоб одарить нас всех задуманного исполненьем.

В безвестности достойный так года все коротает,

Не может он без помощи один наверх пробиться,

Злодей почёт, достаток, радости все обретает,

А с ним ворота все способны для него открыться.

Вот если б стать Яньваном, хоть на миг там утвердиться,

На Небесах, то много дел можно было б исправить,

Я справедливости во всём бы мире смог добиться,

И всё сумел бы на свои места в мире расставить»!



Пока писал листы стихотворенья, то стемнело,

Зажёг свечу, при свете прочитал ещё два раза.

Вдруг охватила его ярость и, схватив их, сразу

Поднёс к огню, прошло мгновение, и всё сгорело.

– «О Небо! – он вскричал, – всю свою жизнь я так старался

Быть честным и прямым, и мне неведомы коварство

И подлость. Я уверен, что, попав бы к Яньло в Царство,

И там бы твёрдость духа сохранил, не испугался.

О Небо! Если бы способно было мне ответить,

Понять меня, какая ярость душу одолела,

Готов я, если мог меня бог Яньло бы там встретить,

Всё высказать ему то, на душе что наболело»!

И тут почувствовал он в странную усталость в теле.

К столу он прислонился, задремал, вдруг шум раздался,

Он видит, кто- то вскакивает на его постели -

Отряд из семи демонов-военных оказался

Их морды – тёмные, а изо рта зубы с клыками

Торчат, а ростом больше трёх чи, и заверещали:

– «Сюцай! Как смеешь Небо ты хулить! Пойдёшь ты с нами!

Чиновники из преисподней нас сюда прислали.

Каким умом или талантами ты обладаешь,

Чтоб говорить так? Оскорбляешь нас и веселишься,

С владыкой Яньло в Царстве нашем встретиться желаешь,

Наверняка, раскрыть пред ним свой рот ты убоишься».

– «Владыка Яньло ваш несправедлив, а обвиняет

Других, – сюцай громко воскликнул, глядя на них смело, -

Он говорит, что клевещу я?! Разве это дело?!

Так пусть же сам сначала свой характер исправляет»!

Услышав это, они за руки его схватили,

Верёвку чёрную накинули ему на шею,

С сидения стащили, и с собою потащили.

Сюцай проснулся, закричал, от ужаса немея,

Он был в поту, холодном, видит, лампа догорает,

Вот-вот погаснет, и свет пламени едва мерцает.

Жену, Ван урожденную, позвал, та прибежала,

О нём забеспокоилась, горячий чай подала.

Он чашку одну выпил, и сознанье помутилось,

Тело обмякло, руки, ноги вдруг отяжелели,

Перед глазами побежало всё и закрутилось,

Он с помощью жены едва добрался до постели,

Лёг, утром кликнула его жена, не отозвался,

В беспамятстве охваченный недугом, непонятным,

Лежал, и вечером, как труп, в кровати оставался.

Дыханья не было, пульс сердца был уже невнятным,

Потом исчез, но был он мягок, как ей показалось,

Конечностям и телу духа жизни не хватало,

Хоть грудь была тепла, когда её она касалась,

Но он был мёртв, Ван госпожа, от горя зарыдала.



Но что произошло с ним? Почему он так скончался?

Написанный стих сжёг он, и сиянье засветилось,

Поблизости там Дух Ночной Скиталец оказался,

Владыке Яшмовому (10) доложил всё, что случилось:

– «Сюцай этот, ничтожный и бесстыдный, заявляет,

Что в мире справедливости совсем не существует,

Что Небо на Земле с людьми предвзято поступает.

Творит, что хочет, правду всем по-своему толкует.

Как будто неизвестно, что все взлёты и паденья

Находятся во власти лишь судьбы определенья,

А он перечит Небу, и, к тому же, утверждает

То, что обычно в нашем мире вовсе не бывает.

Что умный должен наверху быть, а внизу – тупица,

Талантливого, умного должно Небо прославить,

Тупицу же лишить поддержки, сверху вниз отправить,

Перевернуть всё вверх ногами, не взирать на лица.

Тогда на времена все мир в стране и воцарится,

Из берегов своих не выйдут реки все и воды,

Не хочет он естественному ходу покориться

Истории, где судьбы селят на земле народы.

Он смеет говорить, что Небо к людям всем пристрастно.

Он должен понести немедленное наказанье,

Другим, кто лживые глаголет речи, в назиданье,

Иначе, станет на земле всем людям жить опасно».

Но Золотой Звезды дух Тайбо (11) тут ему заметил:

– «Хоть Сыма и в речах неосторожен, это – верно,

Но в жизни он несправедливости так много встретил,

Его злая судьба его обидела, наверно.

Меж тем как он блистательным талантом обладает,

Понятно, что в душе сюцай так глубоко обижен,

И всеми обстоятельствами в жизни он унижен,

Поэтому и говорит то, что совсем не знает,

Хоть опрометчивы его слова, но всё ж разумны,

Есть истина: «Добро приносит всем богатство людям,

А зло беду влечёт». Всегда так было и впредь будет.

Его нужно простить, ведь замечанья его умны».

– «Но заявляет он, что хочет быть Владыкой ада

И навести в делах людей порядок, как желает.

Не может быть для смертного такая вот награда?!

Безумца бред! Он говорит то, что не понимает.

Владыкой Преисподней простой смертный стать не может!

У Яньло столько дел, судебных, и бумаг, различных,

Что судьи Десяти Дворцов (12), хоть трудятся отлично,

Не успевают делать всё. Как он ему поможет?!

И этот книжник думает, что может разобраться

В том ворохе бумаг, решить дела людей, как нужно?

Он так умён? Что ему стоит только постараться,

Всё на земле наладится, жить станут люди дружно»?!

– «Уж если говорит серьёзно он, то это значит,

Что велики его таланты и ум в деле этом,-

Сказал Тайбо, – раз оказался он чем-то задетым,

Видать, не всё в порядке в делах наших, не иначе.

В стране Яньвана много странного что происходит,

Несправедливого. Дел много за сто лет скопилось.

Понятно, что обида в Небо многих устремилась,

В дворцах Небесного Чертога (13) отклик свой находит.

По мненью, моему, хоть, неразумному, нам надо

Сюцая в Преисподнюю хоть на полдня направить,

Владыкой ада для решения всех дел поставить,

Пусть жалобы рассмотрит, казнит или даст награду.

Когда суд будет честным, то простим все прегрешенья,

А если же он будет глупым и несправедливым,

То мы его накажем, чтоб не был он говорливым,

Чтоб понял сам он, как даётся нужное решенье».

Владыка Яшмовый там с мненьем Духа согласился,

Послал его в царство теней с приказом и задачей -

Владыке Дворца Сэньло (14) всего на день отстраниться

От власти, вызвать Сыма в ад для трона передачи,

Чтоб он в аду решил дела все, что в суде скопились,

И если будет справедлив, в делах всех разберётся,

Получит блага все, которые князья добились,

А нет, в ад Фэнду (15) брошен будет, назад не вернётся.

Яньло же, по приказу, демонов Непостоянных (16)

Послал к сюцаю, приказав его в царство доставить,

Сюцай не испугался представителей тех, странных,

Отправился за ними, чтоб на место всё поставить.

Возле Дворца Сэньло бес приказал встать на колени,

Его спросил Сыма: «А кто сидит на возвышенье?

С какой мне стати ползать перед тем, кто сидит в тени?

И почему я должен выражать ему почтенье»?

– «Но это – государь Яньло сам. Он – Владыка ада»! -

Бес закричал. Сюцай обрадовался, обратился:

– «Владыка Яньло! Наконец-то встречи я добился

С тобой, хотел бы выразить тебе свою досаду.

Ты высоко сидишь на троне в твоём окруженье,

Где бесов тысячи дела решать все помогают.

Я – Сыма Мао, сюцай бедный, и без положенья,

Стою, как перст, перед тобой, меня смерть ожидает.

В твоих руках – моя жизнь, и меня ничто не греет,

Решай по справедливости, приму судьбу, любую,

Уж лучше умереть, чем жизнь влачить такую.

Ведь говорят: силён кто, тот и истину имеет».

Сказал Яньло: «Я – одинок, но Тёмного Приказа

Владыкой чести удостоился стать в царстве оном,

И все дела вершил я по Пути Небесного законом,

Ни разу не было от справедливости отказа.

А ты, какими добродетелями обладаешь

Или талантами, чтоб заменить меня на троне,

Дела, какие, нерешённые, править желаешь,

Силён ли в юридическом, небесном, ты законе»?

– «Владыка! О Пути Небесном ты тут молвил слово.

Но суть его любовь есть – справедливость ко всем людям,

Чтоб поощрять добро, карать зло. Но тебе знакомо

То, что твориться в мире? Вряд ли это везде будет!

Все алчные богатое имеют состоянье,

Кто добр, тот беден, у него лишь к доброте стремленье,

Тираны все высокое имеют положенье,

Что позволяет больше им творит всех злодеяний.

Кто честен и готов помочь, тот терпит униженье,

Злодеи все обманывают бедняков и нищих,

Тупицы одарённых оставляют всех без пищи,

Смеются. Негде жаловаться на все злоключенья.

Всё – оттого, что все решения несправедливы

Твои. Возьмём меня, к примеру, я всю жизнь учился,

И вел себя достойно, ничего я не добился,

По всем законам жил Небес, и не был горделивым.

Каков же результат? Всё жизнь я бедствовал, был ниже

Посредственностей всех. Лежала пропасть между нами.

Зачем ты нужен нам? Зачем же к Небесам быть ближе,

Когда ум с глупостью всегда меняются местами?

И если б правил я, не допустил б несправедливость»!

Яньло сказал ему презрительно, как бы нарочно:

– «Содеянное Небеса оценивают точно,

Хочу добавить, что не к месту твоя говорливость,

Произойти может расплата раньше иль позднее,

Она бывает часто как открытой, так и скрытой,

Как в прошлом, так и в будущей, но нынешней – скорее,

В твоей жизни, теперешней, голодной или сытой.

Вот, например, живёт какой-нибудь богач и скряга,

Построено на бедах лиц других его богатство,

Возможно, в прошлой жизни, а другой же бедолага

Концы с концами сводит, пополняя нищих братство.

Если теперь скупец не делится добром с другими,

Не сеет их, подобно, как бросают зерно в поле,

В грядущей жизни непременно будет нищ по воле

Небес, голодных бесов встретит с палками, большими.

И точно так же, нынешний какой-то бедолага

Стал тем кем, кем есть он, из-за прошлых своих преступлений,

Как видно, в прошлом был он богачом, не знал лишений,

Недобрыми путями накопил свои все блага,

И вот он мыкается в бедности и денег ищет.

Всем помнить надо, с волею небес сообразуясь:

Творишь добро, то хватит в будущем одежды, пищи,

С женой-красавицей жизнь проживёшь, ею любуясь.

Отсюда следует, что человек, жестокосердный,

Хоть ныне радуется здесь богатству и почёту,

Но краха в будущем не минет, бед без пересчёта,

Какой бы не был он в своих делах потом усердный.

Наоборот, добропорядочный и бескорыстный

Прославится, и станет почитаем, непременно,

Хоть будет и унижен, но всё ж образ его, чистый,

Запечатлеет Небо в памяти всех незабвенно.

Всё, что сказал тебе, есть истина, не сомневайся:

Простой ведь смертный видит то лишь, что есть пред глазами,

Взор Неба устремлён вдаль, что раскинулась над вами.

Не забывай ты это, и запомнить постарайся,

О том, что Небо ведает, знать не дано всем людям,

Сумбурны твои речи, мысли путаны и мелки,

А знанья слабые, не знаешь то, что потом будет,

Ты в жизни замечаешь бесов лишь проделки».

Сказал Сыма: «Владыка, говоришь о воздаянье,

Которые свершаются всегда в Тёмном Приказе,

Что всё в них безупречно, и неужто в каждом разе

Ошибок нет в них, как, исправить в них что, нет желанья?

Обиженных душ в Преисподней разве не бывает?

Дай мне дела эти проверить, если не боишься,

Коль всё по справедливости, ты местью насладишься,

За лживые слова ведь, головы всем отрубают».

– «Владыка Яшмовый велел тебя на трон поставить

На день один, чтоб ты в суде в делах всех разобрался,

Не справишься, придётся мир тебе живых оставить,-

Сказал Яньло, – навечно в аду Фэнду оказаться.

А если суд твой, при разборе, справедливым будет,

То в жизни, будущей, ты станешь знатным и богатым,

В истории за это всё прославят тебя люди,

Расплатою воздастся всем злодеям, виноватым».

– «Приказ Владыки совпадает и с моим желаньем», -

Сказал сюцай. Яньло повёл его в залу другую,

Надел где шляпу он судьи при переодеванье

С полями вровень с небом (17), как Вселенную большую.

В халат с расшитыми драконами он облачился,

Надел пояс, нефритовый, с окрашенным в кровь краем,

Как будто сам он во Владыку Яньло превратился.

Забили барабаны, о Суде всем возвещая.

– «Новый Владыка Яньло шествует»! – все завопили,

По сторонам стояли все чиновники приказов,

Которые суд добрых и злых дел всех проводили,

Все писари, как и глашатаи царских указов.

С нефритовой табличкой (18) Сына на помост поднялся,

Поклоны принял он, чиновники что совершили,

Потребовал, чтоб о делах всех в царстве доложили,

Разбором с приговорами он табеля занялся.



Подумал он: «Чудес и удивительных деяний

Рождается здесь много в этих бесовских пределах,

Владыка для судебного дал день лишь заседанья,

И если в срок я не уложусь, не закончу дела,

Ничтожеством меня он посчитает и накажет,

Вот будет-то позор! Тогда мне нужно постараться

Решить дел несколько, чтоб победителем остаться,

«Он молодец», – тогда Небесный Царь всем слугам скажет.

И он сказал: «Владыка дал мне день для рассмотренья

Судебных дел. Мне трудные несите (будь, что будет),

Которые лежат уже лет сотни без решенья,

Пусть приговоры станут образцом для ваших судей».

– «Лежат четыре дела, и прошло уже лет триста,

Они валяются, и их решить никто не может, -

Сказали судьи, – а мы ждём все умного юриста,

Быть может, его разум нам решить дела поможет (19).

Одно: «О казни верноподданных, несправедливой».

Одно: «О каре, злой, её повлёк добрый поступок».

Ещё два: «О захвате власти без всяких уступок»,

«О вынужденной смерти в миг опасности, незримой».

Сюцай все свитки просмотрел и тут расхохотался,

Сказав: «А почему не приняты были решенья?

Виновник до сих пор ведь ненаказанным остался,

Видать, Яньло долго тянул простых дел исполненье».

Он страже приказал всех привести в зал заседанья –

Истцов, ответчиков, кто в тех делах упоминались,

Приказ переполох вызвал у всех, кто там собрались,

По Преисподней сразу разнеслось это воззванье:

«Как исстари заведено, Суд Тайный совершался,

А аду и в светлом мире равновесие царило,

За дело Сыма Мао взялся, мир сразу смешался,

На тысячу лет жалобами всё заполонило».

– «Доставлены все в суд»! – Владыке стража доложила,

– «Подайте дело, первое»! – судьи распорядились.

Истцы: Хань Син (20), Пэн Юэ, Ин Бу в зале появились,

Ответчики: Лю Бан (21), царица Люй свой лик явила.

Сыма позвал Хань Синя, молвил: «Ты служил Сянь Юю,

Имея чин ланчжуна (23), но не следовал приказам,

Затем Лю Бана встретил, и последовал указам

Его, стал полководцем, в его армии воюя,

Лю Бан стал основателем династии Хань позже

Толкал вперёд, как говорят, его ты колесницу

И в руки подавал ему, когда садился, вожжи,

За что и князем стал, как приближённые все лица.

Но почему поднял мятеж, и казнен был за это?

И отчего подал ты жалобу на господина?

Ведь он тебя благотворил, как собственного сына,

Ты выгоду ещё искал на стороне там где-то».

– «Ваше величество, владыка Яньло, уповаю

На вас я, так как ждал три сотни лет я с вами встречи,

О том, что было между нами, я вам объясняю,

С нижайше просьбой призываю вникнуть в мои речи.

Действительно, став, полководцем, милости добился,

Служил ему верой и правдой я, путь пролагая

В горах, где незаметно в Чэньцан (24) войско продвигая,

Я трижды усмирил там царство Цин, как лев там бился.

В Жунъяне князю спас жизнь, взял в плен вэйского Ванбао,

В жестокой битве разгромил войска, большие, Дая

Потом Сэ полонил, удельного владыки Чжао,

Ему прокладывал я путь, врагов всех побеждая.

На севере Ян княжество я усмирил в мгновенье,

Ци – на востоке, семьдесят где городов всех пало,

На юге армии же Чу нанёс я пораженье,

Которая из двести тысяч солдат состояла.

Убил Лун Цэ я, знаменитого там полководца,

Дорогу среди неприступных скал войскам проложил,

В горах Цзюлишань, засады у десяти колодцев

Устроив, чускую я армию всю уничтожил.

Послал после чего шесть генералов за Сян Юем,

И принудил его принять смерть возле переправы

Уцзян – Чёрной реки, так он погиб, со мной воюя,

Жесткое то было время, и такие нравы.

Казалось мне, что подвиги меня так обессмертят,

Мне, сыновьям и внукам принесут богатство, славу,

Все блага должен получить был я тогда по праву,

Не думал я, что гибель и несчастья меня встретят.

Не мог я знать, когда всей Поднебесной царём будет

Лю Бан, и Хань династии положит основанье,

То все мои заслуги, прежние, сразу забудет,

И, отстранив подальше от себя, понизит в званье.

А дальше – больше. Государыня Люй с Сяо Хэ вместе

Придумала коварный план, расправиться со мною,

Оклеветав меня. Царь ей поверил, и судьбою

Так стала моя гибель, меня казнили на месте.

И как мятежника меня за это осудили,

Не пожалели даже полководческого дара,

И даже род мой в поколеньях трёх весь истребили.

На мне вины нет, и за что жестокая мне кара?

Уж триста лет душит меня в аду эта обида,

Прошу, Владыка, всё исправить судом, справедливый,

Никак от прошлого картин не избавляюсь вида,

От этого бываю я всегда нетерпеливым».

– «Уж если ты действительно воякой бывал смелым,

О бунте же не мыслил, выгоды не искал где-то,

То почему никто не мог дать доброго совета

Тебе, чтоб ты мог казни избежать ходом, умелым?

Тебя так просто обманули и оклеветали,

Как будто не в своём уме тогда ты был, а где-то,

И взяли просто, будто бы младенца спеленали,

И на кого намерен жаловаться ты за это»?

– «На полководца Куай Туна, – тот сказал угрюмо, -

Он меня предал». Сыма сразу же распорядился

Позвать того, как только Куай Тун там появился,

Спросил его владыка: «Скажи нам, о чём ты думал?

Хань Синь сказал, что был ты с ним, а что потом случилось?

Ты с полдороги убежал, долг свой не выполняя»?

Сказал тот: «Всё не так! Картина была там иная,

И всё совсем не так, как говорит он, получилось.

Дело не в том, что я на полпути его оставил,

А в том, что он не слушал моего совета,

Свои он мненья и решенья выше других ставил,

На вызов не всегда найти мог нужного ответа.

Когда Хань Синь прогнал из княжества Ци Тянь Гуана,

То я послал в Лоян (25) Лю Бану сразу же прошенье,

Где требовал ему дать титул князя без обмана,

Но ханьский царь разгневался, не дал своё решенье.

Он закричал: «Ублюдок! Он стать князем уж мечтает,

Когда Чу не повержена в прах. О себе печётся,

Не доведя сраженье до конца, лавры желает

Уж получить, мне с таким трудно в будущем придётся».

В то время Чжан Цзыфан был сзади и шепнул на ухо:

– «Мой государь, когда берёшь кого-то в услуженье,

О крупном помни, к мелочам имей пренебреженье,

Дай, что он просит, и не отдавайся спорам, слухам».

Сказал царь: «Истинный муж титул, настоящий, носит,

А не поддельный»! Приказал составить тут бумагу,

Чтобы ему титул князя всех Трёх Ци (26) дать за отвагу,

Добавил окруженью: «Герой титулов не просит».

Я понял, что к Хань Синю царь отнёсся с подозреньем,

И что когда-нибудь ему припомнит это мненье,

Тогда и сделал я Хань Синю то предупрежденье,

Чтоб он против Лю Бан срочно начал выступленье,

Соединившись с Чу, империю бы на три части

Смог разделить, и сам в одной бы части там остался,

Тогда реальная была бы сила в его власти,

Тогда бы только за себя в бою б он мог сражаться».

Но он сказал: «Когда я принял войско у Лю Бана,

Друг другу дали клятву мы не предавать друг друга,

Поэтому хочу вести дела с ним без обмана.

Хотя и ненавижу его подлую супругу.

Я убедить его раз множество ещё пытался,

И говорил, что на его разумность уповаю,

Но он на уговоры никакие не поддался,

Сказал, что на предательство его я подбиваю.

Расправы испугавшись, сделал вид, что не в себе я,

В места, родные, убежал, и там я схоронился,

Когда Хань Синь Чу разгромил, уже войск не имея,

Стряслась беда, но уже поздно спохватился».

Сыма после рассказа тут к Хань Синю обратился:

– «Ты не послушался Куай Туна, в чём причина?

Если б послушался, то, может быт, бы сохранился,

То стал царём бы, и над царством Трёх Ци господином».

Ответил тот: «Мне нагадал маг Сюй Фу предсказанье,

Что проживу всего я семьдесят два полных года,

И буду в славе жить, в почёте у всего народа,

Вот почему я не поднял против царя восстанье.

Мог ли предполагать я, что погибну рано?

Мне тридцать два лишь года было, и меня убили».

Тут Сыма приказал Сюй Фу искать всем неустанно,

Его быстро нашли и к судье препроводили.

Сказал ему он? «Ты предрёк Хань Синю жизнь, благую,

Но тридцать два года прожил он и погиб в несчастье,

А должен был до старости жить, быть приласкан властью,

Так почему ты лживо предсказал судьбу, такую?

В погоне за деньгами головы морочишь людям,

Волшбу творишь ты всуе, о судьбе доброй вещаешь,

Но сам то ты не знаешь то, что в будущем всем будет,

Ведёшь себя ты мерзко, очень мерзко поступаешь»!

Гадатель вскрикнул: «Выслушай меня владыка Яньло!

Пойми одну пословицу, прежде чем возмущаться:

«Людей жизнь может продолжаться, может и прерваться».

Зависит всё от жизни их, как не звучало б странно.

Поэтому предсказывать судьбу всем трудно магам,

Хань Синь жить должен долго был – гаданье показало –

Дожить до лет семидесяти двух, но прожил мало,

Он многих убивал, сражаясь на полях под стягом.

Что скрытым его всем достоинствам и повредило,

И годы пресеклись его, его путь был не гибким,

И не ценил он благодать, то, что его убило,

Владыка, а в моём гаданье не было ошибки».

– «Каким же образом вредил себе он, расскажи-ка,

Что он такое делал, что ему жизнь сокращало?

И почему он мало жил», – спросил его владыка.

Сказал маг Сюй Фу: «Началось всё с самого начала:

Хань Синь отверг сначала чусцев, к ханьцам он подался,

В горах, в лесах, дремучих, по дороге заблудился,

Без пищи, без огня, без всякой помощи остался,

Два дровосека были там, где он без сил свалил.

Они на Наньчжан тракт и вывели его, простились,

Но князя, чуского, погони Хань Синь опасался,

Что дровосеки его путь покажут им, боялся,

Мечом обоих зарубил, чтоб не проговорились.

Быть может, говорить не стоит о простолюдинах,

Но сделали добро они, смерть получив в награду,

А чёрная неблагодарность ведь подобна аду.

Не дарит это преступленье возраста в сединах.

Поэтому и есть в быту одно стихотворенье:

«Жизнь кончилась, душа, стреле подобно, улетает,

А кто сбивается с пути, то брода он не знает,

К дороге, пройденной, найти он должен возвращенье.

Коль на добро своим добром другим не отвечаешь,

Несчастия ждут впереди, если оставил брата,

Иль зло кому-то сделал, то за всё грозит расплата.

Стаёт короче жизнь, и десять лет своих теряешь».

– «Но тридцать лет ему ещё жизни его осталось»! –

Сыма воскликнул. Ворожей ему тогда ответил:

– «Вы помните, после побед его народ как встретил?

И как одно строенье в его честь там возвышалось?

Как трижды канцлер Сяо Хэ там выдвигал Хань Синя,

И царь его восславил и велел помост построить

В три чжана высотой, играть в его честь всем на цине,

И чествуя, как полководца, праздник всем устроить.

И царь вручил ему при всех печать там, золотую,

Хань Синь с охотой принял новый титул «Победитель».

В то время он поднялся выше, чем царь-повелитель,

С тех пор попал он в ситуацию так, непростую,

Как говорят: «Взошёл он на помост, весьма высокий,

Основы власти своим этим взлётом потрясая,

Но вот такой скачок вверх оказался недалёкий,

Его голос гремел, царя все речи заглушая.

Вассалом мелким был, тут царь поклоны отбивает,

Чем и десяток лет от своей жизни отнимает,

И у царя тогда в сердце обида затаилась,

Так его жизнь ещё на одну четверть сократилась».

Заметил Сыма: «Раз поклон царь делает вассалу,

То это может кончиться бедой – позор отчизне,

Но у него ещё лет двадцать оставалось жизни!

А это, если в роскоши прожить, её немало».

– «А вспомните ещё там краснобая Лишэана,

Которого пришлось Хань Синю на пиру прикончить,

Который уговаривал там циского Тянь Гуана

Поспешно сдаться княжеству Хань и войну закончить.

Тянь Гуань неделю пил вино и буйно веселился,

Хань Синь воспользовался тем, князь Ци не ждал подвоха,

Внезапно разгромил его, и тот жизни лишился,

Живьём изжарил Лишэана, думал, он – пройдоха,

Что предал он его, но тот уже договорился,

Что князь Ци перейдёт на сторону Хань без сражений,

Хань Синь присвоил себе славу за то пораженье,

И из-за этого его срок жизни сократился.

Как говорят: «Один уговорил, желая мира,

Противника царю сдаваться, и тот покорился,

Другой нанёс удар, внезапный, и во время пира,

И вот срок жизни на десяток лет и сократился».

– «Понятно, – Сыма молвил, – но десяток лет осталось».

– «Да, – тот ответил, – но они ведь тоже сократились.

Вы помните, когда войска двух княжеств находились

В Гулине Хань и Чу, тогда сраженье состоялось.

У князя чускуого Сянь Юя войска было много,

Он мог поднять треножник (27), став царём всей Поднебесной

У ханьцев – мало войск, но в местности той горной, тесной,

Они врагу устроили засады на дорогах.

В сражении войска Сянь Юя были все разбиты,

А он совсем один с конём своим в поле остался,

Бежал к Чёрной реке, где все пути были закрыты,

И перерезав горло, с жизнью так своей расстался.

Как говорят: «В горах Цзюли витает дух обиды,

Сражались смело воины, и все были убиты,

Коварный план Хань Синя, там врагов всех побеждая,

Нарушил план Небес, ему срок жизни сокращая».

Вот так мы в своей жизни что-то и приобретаем,

Когда наверх неправдой нам подняться удаётся,

Но с этим вместе мы из жизни что-то и теряем,

Чего-то отнимается от нас, что-то даётся.

На сорок лет Хань Синь так жизни сократил срок, длинный,

Он, жизней не жалея, шёл вперёд – влекли победы,

Его меч путь ему прокладывал, неся всем беды,

Угас в расцвете сил, забыв Небес завет, старинный».

– « Скажи, Хань Синь, – тут Сыма к полководцу обратился, -

Что можешь ты в своё сказать нам оправданье»?

Хань Синь со всеми суда выводами согласился,

Сказав: «Осталось одну жалобу подать желанье.

Согласен, Сяо Хэ способствовал во время службы

Моему продвиженью в полководцы, это верно,

Я это полагал за проявленье его дружбы,

И думал, что останется таким он впредь, наверно,

Но вот потом-то с помощью коварного он плана

Меня к царице заманил в очарованье, неком,

Где погубили меня с помощью его обмана,

Успех мой и кончина связаны с тем человеком».

И неспокойно на душе моей с тех пор, тревожно,

Не понял я его предательства ко мне и мщенья,

Хотел, чтобы его вы допросили, если можно,

Что привело его тогда к подобному решенью».

– «С тобой понятно, – Сыма молвил, – спросим мы другого.

Зовите Сяо Хэ, чтоб на места свои всё стало.

Расскажет пусть, героя как он погубил, такого,

Его судом судить сейчас нам очередь настала,

Как выдвинул Хань Синя и сгубил его нещадно,

Двуличье проявляя, и чего же он добился»?

И в зале Сяо Хэ пред обществом тут появился,

И начал громко говорить, оправдываясь складно:

– «Судья! Для этих колебаний есть своя причина!

Судьба Хань Синя сперва складывалась неудачно,

Хоть был талантлив он, но не мел большого чина,

И выглядел он в общей массы среди всех невзрачно.

Узнал об этом ханьский царь, ища средь инородцев

Людей, способных, на своих не обращал вниманье,

И мало было у него способных полководцев,

Так встретились тогда они при армии создании.

И сразу оказались друг другом весьма довольны,

Кто мог знать, что изменятся вдруг царские все планы,

Завидовал успехам царь, победам непрестанным,

И как держался Хань Синь с окруженьем его, вольно.

Потом возник мятеж Чэнь Си, царь отбыл на сраженье,

Супруге приказал быть начеку, следить за всеми.

Царица Люй сказала мне: «Готовит Хань сверженье

Её и императора, и связан крепко с теми,

Кто борется с царём, захват столицы всей готовит,

И надо нам схватить его, он должен быть наказан».

Я возразил: «Его предательства факт не доказан,

И вряд ли царь его арестовать сейчас позволит».

– «Ты, видно, заодно с ним, – тут царица мне сказала, -

И если не казнишь его, когда мой муж вернётся,

Тогда тебе не сладко, как изменнику придётся,

Я всё ему скажу». Схватить мне Ханя приказала.

Я испугался мести, с её планами смирился,

Позвал Хань Синя во дворец, где был он арестован,

В тюрьму был брошен, не сопротивлялся, покорился,

И обезглавлен там, так как в цепях весь был закован.

Как видите, я Ханя не хотел исчезновенья».

Сыма с ним согласился, молвив: «Лю Бан просчитался,

Благодаря заслугам Ханя, он на трон поднялся,

Но лично сам Хань Синь не получил вознагражденья.

За тысячу лет древности обиды не случалась,

Такой, а посему во времени круговращенье

Нам справедливость здесь восстановить только осталось.

Поэтому чуть позже примем мы это решенье».

Потом все слушал Пэн Юэ жалобу из Ляна,

Сыма спросил: «За что царица Люй тебя казнила?

Каков проступок твой? И что ты сделал без Лю Бана,

В чём государыня тебя в столице обвинила»?

Сказал Пэн: «Никаких за мною совсем нет преступлений,

В своей я жизни лишь имел одни только заслуги,

Когда царь отбыл для мятежников всех усмиренья,

Ко мне от государыни пожаловали слуги.

Царица Люй была распутна, евнуха спросила,

Кто из вассалов, ханьских, что ни есть, красивый, самый

Сказал он обо мне, она приехать попросила

К ней во дворец, но с её страстью я был с ней упрямый.

Когда вошёл в большой Зал Золотых я Колокольцев,

То государыни там не было, евнух лишь встретил,

Сказал: «Царица поручила встретит богомольцев

И вас. Есть дело тайное»! И я ему ответил;

– «Готов я». Мы прошли в Дворец Великого Доверья,

Заметил я, что двери его настежь все открыты,

Я думал там монахи, но закрыли за мной двери,

Стоял в огромном зале стол с закусками, накрытый.

На лестнице стояла государыня-царица,

Она и провела меня к столу и посадила,

А после чарок двух вина, как их она испила,

Её страсть обуяла, мной решила насладиться,

Сказав, что радости меня ждут на её постели.

Но помня, что слуга царя – я, сразу ей ответил,

Что это невозможно, и тут чарки полетели

На пол, паркетный, меня яростный её взгляд встретил.

И шилом заколоть меня она тут приказала,

Разрезать на куски, затем сварить, их посолила,

И даже схоронить останки слугам запретила,

Кому-то их, как угощение её, послала.

Когда вернулся государь, она ему сказала,

Что замышлял измену я, она меня убила,

И где-то на погосте моё тело схоронила,

Обида, горькая, меня с тех пор в аду терзала».

Услышав речь Пэн Юэ, государыня вскричала,

(Она заплакала и там же находилась в зале):

– «Владыка Яньло! Всё неправда! Он всё врёт сначала,

Так как придворные меня в аду все оболгали.

Представил он по-своему всё! Ведь и вам известно,

Что в нашем мире мужики заигрывают с нами,

И женщины от всех мужчин страдают повсеместно,

Любой, увидев женщину, облапает руками.

В тот раз действительно я позвала его для дела,

Хотела обсудить вопрос, решить его, возможно,

А он решил, увидев роскошь, что ему всё можно,

Стал приставать ко мне, хотел запачкать моё тело.

Хотел добиться своего он, ведь он тоже воин,

Но он – вассал, позволивший себе с царя женой

Такую вольность, беспардонную, он горд собою,

Поэтому решила я, что смерти он достоин».

Пэн Юэ перебил её, вскричав: «Всё – в её власти!

Ещё и в чуской армии она шашни имела

С Шэнь Шици, я совсем не помышлял о сладострастье,

Всегда был прям и честен, не моё всё это дело»!

– «Всё ясно, – молвил Сыма, – обсуждать нам нет резона,

Мужчина правду говорит, а женщина лжёт судьям,

Пэн Юэ прям и честен, и ревнитель -он закона,

С царицей Люй попозже разбираться ещё будем.

Мой приговор: «Пэн Юэ – верный, сдержанный весь в чувствах,

За прямоту и честность высшее получит званье,

Не допускал с царицей никакого он распутства,

Как Хань Синь, справедливого достоин воздаянья»!



Был вызван на допрос Ин Бу. Как только появился

Цзюцзянский князь, то жалобу подал суду он сразу,

Владыке, поклонившись, с такой речью обратился:

– «За жизнь мою государя не подводил ни разу,

Я вместе с Хань Синем и Пэн Юэ заслуг добился,

Царю завоевать реки и горы помогая,

Неоднократно с вражескими полчищами бился,

За ханьский двор до капли свою кровь там проливая.

Не помышляли мы о мятеже, но ведь недаром,

Все говорят, что женщина есть дьявола созданье.

Передо мной предстал гонец царицы Люй с посланьем,

В подарок получил её я жбан с мясным отваром.

Послал ей благодарность я, отведал угощенье,

Которое на вкус весьма отменным оказалось,

В бульоне палец вдруг увидел, как мне показалось,

И сразу в моём сердце родилось тут подозренье.

Спросил гонца я, что – это, тот только рассмеялся,

Сказав, что кушанье, привычное, царицы Люи,

Рассвирепев, я стал пытать его, и тот признался,

Что блюдо сделано из князя лянского Пэн Юэ.

Не выдержав, я палец сунул в рот, извергнув в реку

Всё содержимое, кусочки в крабов превратились,

Они – напоминание обиды человеку -

С тех пор в этой реке с названьем «пэнъюэ» водились.

Не совладав с собой, гонца я казнил там на месте,

Когда царица Люй об этом случае узнала,

Она людей для наказания, своих, послал,

Те привезли её головы – мою и гонца вместе.

Так я погиб и не успел об этом всём поведать.

Владыка! Перед вами я колени преклоняю,

И справедливости прошу, на вас лишь уповаю,

Из-за неё пришлось мне человечину отведать».

Воскликнул новоявленный Яньван: «Это – ужасно!

Погибли мудрые мужья эти совсем напрасно,

Повелеваю, так как они славу заслужили,

Чтоб в будущем рождении наделы получили».



По делу, первому, всех увели. Группу, вторую,

Ввели в зал, в группе этой истцом Дингун оказался,

Ответчиком был ханьский царь Лю Бан, стоять остался,

Дингун же выступая с жалобой, вёл речь, такую:

– «Войска мои раз ханьского монарха окружили,

Он обещал отдать мне половину всех владений,

Я согласился, и его из плена отпустили,

Но не сдержал потом он данного мне заверенья.

И, государем став, меня он казнил вероломно,

Я до сих пор хожу с обидой за его отмщенье!

Владыка Яньван! Жду я справедливого решенья,

Всё жизнь в договорённость верил я, себя вёл скромно».

– «Лю Бан, что скажешь»? Тот сказал: «Есть в этом основанье:

Дингун любимым был военачальником Сян Юя,

Таил измену он, его я казнил в назиданье

Другим вассалам всем, неверным, властью не рискуя.

Какая здесь несправедливость или же чрезмерность»?!

Вскричал Дин: «За тебя с врагом я насмерть в битвах дрался,

Ты говоришь, что якобы я проявил неверность,

А Цзи Синь, он в Синъяне жизнью за тебя остался,

Он верным был вассалом, ты не дал даже ничтожный

Ему чин или титул или пост, вот и выходит,

Что благодарность места в душе твоей не находит,

Какая там уж справедливость поселиться может!

Или история с Сян Бо – родным братом Сян Юя…

Как помнишь, на пиру он с Фань Гуанем сговорился,

В Хунмынь на помощь бросился, своей жизнью рискуя,

И брата предал, и тот головы своей лишился.

Он проявил неверность, ты ему дал титул хоу (28),

А случай с Юн Чи, что у Сян Юя ходил в любимцах,

Ты на него разгневался, считал всё за плохого,

Потом в Шифаен титул дал, а он был проходимцем.

Меня обидел ты, врагом смертельным называя»?

Но ханьский государь молчал. Сюцай сказал: «Всё ясно,

Дингун, Сян Бо, Юн Чи пусть удалятся, ожидая

Решение суда, не беспокоятся напрасно».



Ввели другую группу. Ци истицей выступала,

Ответчицей была царица Люй. Сюцай представил

Собранию их: «Женщина Ци недовольной стала

Тем, что была наложницей, и царь её оставил.

Царица Люй же первой госпожою величалась,

Жила в главном дворце, всем хорошо известно было,

Что её сын займёт престол, но ты вот возмущалась,

Что не твой сын будет царём, зачем так говорила?

И почему Лю обвиняешь ты в захвате власти»? -

Сказала Ци: «Послушай, Яньло, раз было сраженье

У речки Суйшуй, тогда-то и свалились все напасти

На село наше, что тогда пришло всё в разоренье.

Селенье Цицзячжуан нашего являлось рода,

Дингун с Юн Чи гнались за государем, ханьским, следом

Над его войском одержали они там победу.

И много полегло тогда гражданского народа.

Отец мой спрятал в доме беглеца-царя в укрытие,

В тот день играла я на сэ (29), он музыку услышал,

И приказал меня к нему позвать, когда он вышел,

Меня к греху склонять стал он, как бы войдя в забытье,

Я воспротивилась, тогда он сделал предложенье:

– «Отдашься, сделаю наследником престола сына,

Когда власть в Поднебесной захвачу после сражений,

Он будет править всей страной по праву господина».

В знак верности своих слов отдел мне халат, военный,

Я уступила, сын родился, мой сын, долгожданный,

Я назвала его Жуи, что значит как «Желанный».

Ему царь обещал трон, чтоб царём стал непременно.

Но при дворе сановники пред Люй все трепетали

А от меня всё окруженье как бы отстранилось,

И заступаться за меня чиновники не стали,

Поэтому наследование и не свершилось.

Когда почил царь, сына Люй царём всех объявила,

А Жуи нарекла чжаоским князем изначально,

Перечить не решилась я, путей не находила,

Кто мог предполагать, что кончиться всё так печально?!

На этом Люй не успокоилась, нас пригласила

На пир, Жуи подсыпала отраву, он скончался,

Когда из горла его кровь шла, то она спросила

Меня: «Скажи, глазами царь твоими любовался»?

Я плакать побоялась, на злодейку всё смотрела

Глазами, гневными, и в это время всё молчала.

Она мне выколоть глаза иглою приказала,

Расплавленную медь в рот влить, чтоб я сказать не смела.

Затем мне ноги, руки топором там отрубили,

Оставив так в месте, отхожем, чтоб я умирала,

И за какие же грехи они меня убили?

Скажи, Владыка, мне»! – Заплакав, женщина сказала.

– «Ты не отчаивайся, – Сыма ей сказал, – я знаю,

Как справедливостью поправить твоё становленье,

Ты станешь матерью-царицей вновь в новом рожденье,

А сын – государем твой, так я всем повелеваю.

Вы оба при перерожденье радость обретёте,

И всё, что претерпели в жизни той, добром воздастся,

Вы до глубокой старости совместно доживёте,

И всё, что будете в мире задумывать, создастся.



Затем сюцай в суд вызывать стал новых подсудимых.

Истцом был Сян Юй, жаловавшийся на шесть генералов,

Убивших его на Чёрной реке у перевала,

Позвал также свидетелей, ему необходимых,

– «Скажи, – спросил его он, – почему ты так обижен

На тех шесть генералов, что тебя там закололи,

А не на Хань Синя, пославших их, они ведь ниже

Его, и на Лю Бана, ведь был он же в главной роли»?

– «Хотя в глазах моих по два зрачка (30), я разбираюсь

Неважно в людях. Так я проглядел того героя,

Что от меня ушёл. Я доверяю всем, признаюсь,

Они же придают меня, и нет во мне покоя.

Я вспоминаю случай, армия была разбита,

Мне удалось тогда бежать, прорвал я окруженье

Дорога в одном месте там имела расхожденье,

В одном из этих месть засада была в поле скрыта.

Мне встретился крестьянин, я спросил его дорогу,

Он указал мне, я поверил и попал в засаду,

Где принял смерть, но если бы подумал я немного,

То понял бы, что ехать той дорогой мне не надо,

То не крестьянин был, а Ся Гуан, переодетый,

Один из генералов Хань, обманов завлекая

Меня в ловушку, в армии он был злодей, отпетый,

Ни совести, ни чести в воинских делах не зная.

И всё же я через кольцо, засадное, прорвался,

До Чёрной речки доскакал, тогда был вечер, летний,

А там знакомый генерал Люй Матун повстречался,

Не думал я, что он предаст меня в момент, последний.

Я думал, что меня отпустит он, по старой дружбе,

Тогда всё получилось же иначе между нами,

Он и четыре генерала рассекли мечам

Меня, и каждый повышенье получил по службе.

Эта обида до сих пор мне не даёт покоя».

– «Всё ясно, – Сыма молвил, – все шесть этих генерала,

Заслуг особых не имели, но их смерть не брала,

Старались как-то проявиться с помощью разбоя.

Воспользовались тем, что потерпел Сян пораженье

Загнали его в угол, а затем его убили,

За это титул хоу (28) вшестером все получили,

И им убиты будут в новом их перерожденье».



Он это дело отложил, и с этими словами

Решил продолжить дальше суд, проблемы все решая,

Вникать стал дальше, заниматься новыми делами,

Большие залежи дел, нерешённых, разгребая.

Хорошие дела кончались добрым воздаяньем

Дурные же дела влекли суровые решенья,

Писали судьи в книгах будущие все деянья,

И наказанья брали за дела под наблюденье.

Записывали в книги будущего все рожденья





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/vladimir-fedorovich-vlasov/moy-nebesnyy-drug/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.