Шарлатан
Поуп Брок

True Crime (АСТ)
В 1917 году Джон Р. Бринкли прибыл в крошечный городок Милфорд, штат Канзас. Здесь он открыл медицинскую практику и представил диковинный метод восстановления угасающей мужской силы – с использованием козлиных желез. Тысячи клиентов быстро превратили «доктора» в самого богатого и знаменитого хирурга Америки.

Его слава привлекла внимание другого великого шарлатана – Морриса Фишбейна, который поклялся выбросить из бизнеса «самого дерзкого и опасного» мошенника страны. Но все его усилия, казалось, только подстегивали Бринкли к новым вершинам – он занялся радиовещанием и политикой, причем его методы предвыборной агитации используются до сих пор.

Чем закончилась их игра в «кошки-мышки»? И был ли на самом деле Бринкли изобретательным шарлатаном, искалечившим сотни пациентов, или медиком-экспериментатором, как профессор Преображенский из булгаковского «Собачьего сердца»? В этой книге Поуп Брок раскрывает тайны одной из самых громких афер в истории Америки.

Поуп Брок

Шарлатан

Pope Brock

CHARLATAN

© Pope Brock, 2008

© Перевод. Е. Осенева, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020

* * *

Моим дочерям Молли и Ханне

Истина, сэр, подобна корове. Есть те, кому она отказывает в молоке, – так они норовят подоить быка.

Сэмюел Джонсон

Пролог

Под ножом, под обстрелом 15 сентября 1930

На демонстрацию прибыли все члены комиссии, кроме тех, что ехали на машине из Канзас-Сити – их задержала плохая дорога. Было почти одиннадцать, когда они наконец добрались до Милфорда – неприметного городка на берегах реки Репабликан, замечательного разве что выдающейся величины зданием почты.

На подъезде к клинике шофер занялся поиском прохладного места для парковки. Но таких мест не оказалось: то лето в Канзасе было самым жарким из всех со времен начала наблюдений. Вместо обычной картины густых зарослей кукурузы на мили окрест простиралась лишь растрескавшаяся, утыканная сухими стеблями земля – пустынная, если не считать редких и тощих, как тростинки, тополей. Скелет радиобашни ложился на голую землю тенями переплетов, и эти тени казались на ней точно нарисованными.

Хлопнула внутренняя дверь, и к прибывшим вышла с приветствиями пара сотрудников. В конференц-зале их уже ждали коллеги и, что было отраднее, лимонад.

Вскоре председатель Медицинского совета штата Канзас доктор Дж. Хассиг вместе с коллегами и репортерами, всего более двадцати человек, поднялись по узкой лестнице на второй этаж. Вел группу Горациус Дуайт Осборн, правая рука руководителя клиники и воплощение, как казалось, собачьей преданности, ибо голову он неизменно наклонял только в одну сторону – правда, потому, что на другое ухо был глух.

Толпа двигалась по коридору. Когда доктора заглядывали в палаты, на их лицах отражалось сдержанное удивление. Может быть, зависть? (По свидетельству репортера, обстановка «по современности оборудования, удобству и роскоши превосходила те условия, в которых они привыкли работать у себя дома».) Шестнадцать отдельных палат были не похожи одна на другую: каждую украшали пухлый диван, жизнеутверждающие произведения искусства и разного рода безделушки, в чем, несомненно, проявился вкус миссис Бринкли. Из радиорепродукторов на тумбочках неслись мелодии кантри. Одним словом, гости наблюдали исключительный союз привлекательности и исцеляющего искусства. А то, что к тому времени прославленный врач Джон Р. Бринкли, доктор медицины, доктор философии, доктор естественных наук, член конгресса штата и прочее, выбрал в качестве медицинской мекки столь маленький городок, как Милфорд, делало атмосферу клиники еще душевнее.

Закончив осмотр клиники, группа вернулась на первый этаж, где задумчиво созерцала экспонаты так называемой комнаты трофеев, в которой доктор выставил часть анатомических редкостей из своего собрания.

Затем кто-то увидел в окно хозяина клиники: Столп Человечности, как прозвали его китайцы, направлялся к зданию. Быстрый, небольшого роста, с рыжеватой вандейковской бородкой, доктор Бринкли был в полном облачении и шапочке хирурга. Маску он держал в руке.

В холле нижнего этажа доктор обменялся рукопожатиями с некоторыми из гостей. Он казался совершенно спокойным – недоступное никакому давлению вместилище научной мысли. Конечно, он проводил свою знаменитую процедуру сотни раз, но никогда прежде перед такой выдающейся аудиторией.

Еще одно рукопожатие, приветственные и благодарные взмахи руки остальным, и доктор скрылся в операционной. Ассистент раздал стерильные халаты. Когда последняя тесемка была завязана, другой помощник распахнул дверь:

– Пожалуйста, сюда, джентльмены!

Началась толкотня. Двенадцать членов Медицинского совета штата плюс четверо хирургов-наблюдателей и, конечно, пресса – эти неотесанные, лишенные всяких представлений о манерах маргиналы – разом пытались протиснуться в зал, вместе с тем оставив достаточно места и для сотрудников Бринкли, и для человека на операционном столе, которого Бринкли тут же и представил собравшимся:

– Это мистер Икс.

Поднялся невнятный гул приветствий. Мистер Икс, в котором признали пятидесятипятилетнего местного почтальона, улыбался, но хранил молчание.

По знаку своего мужа миссис Бринкли, дама в очках и трапециевидном медицинском чепце, выступила вперед и сделала пациенту местную анестезию, дважды уколов его спину пониже талии. Другие ассистенты налаживали свет – крутили и направляли расположенные зонтиком над операционным столом лампы до тех пор, пока доктор не остался доволен результатом.

Затем помощник привел из подвала козла.

Почему этот козел находился в подвале, так и осталось без объяснений. Обычно животные содержались здесь в загонах на свежем воздухе, даже сейчас через открытое окно доносилось блеяние. Впрочем, значения это обстоятельство не имело, важно было лишь то, что именно этот трех-четырехнедельный козлик являлся личным выбором мистера Икс.

Дрожащее животное поставили на дополнительный столик – копытца козлика выбивали дробь. Миссис Бринкли придвинула стул и села у столика. Кончиками пальцев, только что обработанных антисептиком, она касалась разложенных на подносе блестящих инструментов. Рядом стояла медицинская сестра с ворохом марли.

Ассистент удерживал голову козла, в то время как жена доктора обрабатывала меркурохромом нижнюю часть козлиного брюха. А затем она взяла в руки маленькие ножнички.

По свидетельству кого-то из присутствующих, «по коридорам всего здания звенело громкое козлиное блеяние».

Медсестра протянула руки, и миссис Бринкли передала ей одно за другим яички козла. К тому времени как доктор закончил надевать резиновые перчатки, тестикулы козла, лежащие на сверкающей стали подноса, уже находились возле него.

Пациент лежал, слабо привязанный ремнями к операционному столу. Доктор Бринкли придирчиво осмотрел оба яичка, а затем натянул маску и приступил к работе.

«Никто из присутствовавших на этой необычнейшей из показательных операций по ее окончании не мог бы усомниться в том, что [Бринкли] обладает изрядным запасом хладнокровия», – писала «Канзас-Сити джорнал пост».

Кроме доктора Бринкли, возле самого стола находились доктора Нессельроде, Эджертон, Орр и Карр, четверо «официальных наблюдателей», задача которых заключалась в научно обоснованном докладе об увиденном. Мистер Бринкли, однако, позаботился и о том, чтобы все происходящее было хорошо видно каждому из присутствующих, и не забывал время от времени отрываться от работы, чтобы пояснить тот или иной шаг в операции, которую он определил как четырехступенчатую. Доктор Хассиг, дотошно записавший все манипуляции, указывает, что «сперва доктором были сделаны два разреза, через которые с помощью шприца он впрыснул пациенту примерно по два кубика полупроцентного раствора меркурохрома», после чего в «свободно висевшую ткань» были имплантированы и вшиты новенькие молодые козлиные тестикулы.

Вся процедура была рассчитана на десять минут. Через пятнадцать минут присутствующие стали переглядываться. Доктор Бринкли прекратил объяснения и сосредоточился на работе. Двадцать минут, тридцать… Хотя доктор и не выказывал признаков тревоги, но некоторые из наблюдавших почувствовали, как в виски им ударяет ужас при одном только смутном подозрении, что, может, пациент этот… Не следует ли вмешаться? Несомненно, ощущая некоторую неловкость, доктор на секунду приостановился, стянул с лица маску и одарил присутствующих ободряющей улыбкой.

Прошло добрых сорок пять минут, прежде чем доктор сделал последний стежок кетгутового шва и отошел от стола. Мистер Икс, немного качаясь, сел с помощью сестры и неловко свесил ноги со стола; его повело вправо, но ему помогли, и он, сделав несколько глубоких вдохов, сполз со стола и с достоинством крепко выпившего покинул помещение.

Доктор Бринкли снял маску. Объявив операцию успешной, он откровенно признался в случившихся по ходу дела неожиданных осложнениях и, не сказав об этом прямо, все же дал понять, что эти осложнения стали для него счастливым поводом продемонстрировать не только свое мастерство, но и находчивость, в других обстоятельствах так и оставшуюся бы невостребованной. «Если у кого-либо из вас, джентльмены, имеются пациенты, которые, как вы чувствуете, нуждаются в подобного рода манипуляции, – любезно заключил он, – мы будем рады произвести ее здесь».

Члены Медицинского совета штата Канзас поблагодарили его и попрощались, отправившись подкрепиться в «Бартел-Хаус», привокзальное заведение, находившееся неподалеку.

Спустя двое суток они единодушно отозвали лицензию доктора, лишив его возможности практиковать «ввиду грубой безнравственности и непрофессионализма его действий». Верховный суд Канзаса отклонил его апелляцию, нелестно охарактеризовав его как «пренебрегающего устоями эмпирика, чья практика находится вне зоны морали, что является весьма характерным для всякого рода самозванцев. Лицензиат преуспел в шарлатанстве, далеко превосходящем обычное мошенничество».

Надгробное слово произнесли в «Канзас-Сити стар»: «Супершарлатан из Милфорда потерпел крах».

Доверившись ему, люди трагическим образом оказались обмануты.

Глава 1

В годы, предшествующие Первой мировой войне, братья Райнхардт, Уиллис и Уоллес, владели целым рядом процветающих анатомических музеев – Лондонским медицинским институтом, Медицинским институтом Парижа, Гейдельберга, Копенгагена и прочими. Базируясь в Де-Мойне, Форт-Уэйне, Ист-Сент-Луисе и других городках Среднего Запада, эти предприятия занимались документированием и лечением «интимных мужских недугов». Большинство из них имело впечатляющие уличные витрины, экспонаты в которых, выставленные Райнхардтами, служили поводом для обсуждений их деятельности. Самый знаменитый экспонат, привезенный из Миннеаполиса, носил название «Умирающий Кастер[1 - Имеется в виду Джордж Армстронг Кастер (1839–1876) – офицер американской армии, погибший в битве с индейцами сиу. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. пер.]».

На этой роскошной трехмерной панораме он лежал, как святой Себастьян: его тело щетинилось стрелами, пронзившими его во всех направлениях. Краснокожие, трупы и грифы из гипса делали картину более зрелищной, но что заставляло прохожих толпиться возле витрины и буквально замирать перед ней на несколько минут – это медленное ритмичное дыхание Кастера. Люди смотрели до тех пор, пока и сами – что было неизбежно – не начинали дышать в унисон с героем панорамы. Хотя связь Кастера с проблемой импотенции могла быть лишь условно-метафорической, но у наиболее обеспокоенной части населения смысл изображения находил отклик: сила утрачена, юность прошла, но не все потеряно, выход еще есть. В этом здании даже индеец Желтые Волосы[2 - История гласит, что после поражения Кастера во время одной из последующих битв его скаут, Буффало Билл, снял скальп с поверженного индейца по прозвищу Желтые Волосы со словами: «Это первый скальп за Кастера!» – Примеч. ред.] может обрести надежду.

Смесь ужаса с надеждой продавалась хорошо. Витрина в Гэри, Индиана – ее Райнхардтам оформил тот же прозорливый художник по интерьерам мсье Бруйяр, – представляла собой диораму с фигурами доктора и медсестры, занятых спасением младенца, родившегося от отца-сифилитика. Задействован был и пыхтящий аппарат искусственного дыхания. Но одни только экспонаты, как бы искусно они ни были выполнены, не позволили бы близнецам Райнхардтам занять лидирующее положение в избранной ими области. Из своего штаба – Венского медицинского института, расположенного в Чикаго, – братья, управляя тремя дюжинами франшиз, добились стандартизации, четкости и контроля, намного опережавших эпоху. Взять хотя бы обучение персонала: никто из работавших на Райнхардтов не избежал прохождения краткосрочных медицинских курсов в филиале по месту жительства. Далее каждый из дипломированных рекрутов направлялся в Гэри, где получал белый халат, совет отрастить вандейковскую бородку и навык убедительной профессиональной скороговорки на манер речитатива из комических опер Гилберта и Салливана. И лишь после этого его допускали до реальных клиентов. Служа гидами выставки, агенты должны были, как предполагалось, заарканить двадцать процентов всех потенциальных клиентов – то есть восьмерых из в среднем сорока ежедневных посетителей. Не удалось – ищи другую работу. Управляющий каждого института был обязан ежедневно отсылать в штаб финансовый отчет в трех экземплярах.

Вход в каждый из институтов был бесплатным. В отличие от сока абба-дабба. Бутылки с этим сомнительным напитком продавались на выходе; легендарный эликсир гарантированно успокаивал, стимулировал, наполнял, восстанавливал, возвращал, обострял и оттачивал, а в целом – заставлял «увядшую ветвь возродиться и вновь зазеленеть». Одновременно вылечивая и/или – в зависимости от нужд клиента – предупреждая заражение триппером. Что было в нем? Что было в каждом из них? Что было намешано в «укрепляющее доктора Рафаэля», первое американское лекарство от мужского бессилия, появившееся еще в 1850-е годы и приготовленное «по рецепту арабских придворных лекарей и улучшенное согласно чудодейственным рекомендациям современных астрологов»? Что входило в состав «Baume de Vie, Живительного бальзама, Эликсира обновления, Сиропа жизни» от Антонии Беллу? Что принимали пациенты, глотавшие «Последний шедевр алхимии» Джона Кейса или сотни подобных «достижений», популярных во всем мире и во все века до рассвета времени? Кстати, можно взять на заметку, что тоник Райнхардтов состоял из трех компонентов: алкоголя, сахара и капли «Aqua Missourianas», воды Миссури, или ее аналога quantitat sufficiat, хотя к чему этот педантизм!

Как бы то ни было, Райнхардты имели конкурентов. Появлялись независимые предприятия, действующие теми же приемами и выходящие на охоту в сумерках. Например, доктор Берке из Ноксвилла, Теннесси, который в 1907 году начал с маленького магазина. Помогал ему ассистент доктор Джон Бринкли.

Бринкли был тогда двадцатидвухлетним юнцом приятной наружности. Именоваться доктором он мог, строго говоря, с большой натяжкой, однако если вид белого халата способен ободрить человека и внушить ему доверие, значит, дело уже сдвинулось и, так или иначе, процесс оздоровления запущен. Хотя Бринкли, по правде, являлся всего лишь агентом, работавшим на комиссионных.

Бринкли вглядывался в потенциального клиента, оценивая перспективу, а затем не слишком поспешно появлялся возле его локтя. Молодой доктор болтал напропалую, похохатывал, проявлял участливость; он проводил экскурсию, показывая посетителю экспонаты. Затем он приступал к главному – демонстрировал последовательный ряд изображений, наглядно показывавший, что постепенно происходит с половым органом мужчины-сифилитика. Изображения говорили сами за себя: разглядывая витрины, где были представлены стадии болезни, посетитель мог видеть, как видоизменяется мужской орган по цвету и конфигурации. Не исключено, что агентом упоминалась и проказа – для сравнения.

А напоследок посетителя знакомили с Приятелем. Он был известен под этим именем всем сотрудникам «анатомических театров системы бесплатного образования», достойных этого звания. Эта сцена проигрывалась бесчисленное множество раз: в то время как агент отступал на задний план или же наклонялся, чтобы завязать шнурок, посетитель оказывался перед застекленной громадиной прямоугольной формы. Внутри было темно. Жертва опасливо, возможно, оглядываясь на своего гида, приближалась к экспонату, силясь разглядеть, что там. И тут вдруг вспыхивал яркий свет, и перед самым его носом оказывалось по-идиотски ухмыляющееся желтое восковое лицо. Зрелище пугающее, а сопроводительная надпись пугала еще больше: ПОЛНАЯ УТРАТА МУЖСКОЙ СИЛЫ.

Посетителя пронзало сознание, что видит он не просто безобразное лицо со слезящимися желтыми глазами. Нет, он заглядывал в свое будущее. И видел там себя.

После такого венерического театра кабуки, представления того, что на жаргоне шарлатанов именовалось «убедительным аргументом», остальное проходило как по маслу. Бринкли провожал несчастного грешника к Берке и знакомил их. Берке давал пациенту краткую консультацию на месте («Испытываете ли вы подчас жажду? Чувствуете ли иногда усталость?» – положительные ответы считались тревожными симптомами) и снабжал клиента бутылкой своего снадобья – не имеющего себе равных тоника, несомненно, способного спасти не только орган несчастного, но и его жизнь. Цена бутылки потрясала не меньше, чем явление Приятеля: стоила она от десяти до двадцати долларов, но какой здравомыслящий человек станет мелочиться перед лицом столь страшной угрозы? И вот уже клиент оказывается на улице, перед наглухо закрытой дверью с бутылкой не пойми чего в руке.

Насколько сильным было удовлетворение Бринкли в такие минуты – неизвестно. Даже самые отъявленные шарлатаны не могут подолгу наслаждаться обманом: когда обман является наркотиком, необходимо увеличивать дозу. А кроме того, коротать дни в двух паршивых комнатенках в компании грубо сделанного Приятеля порой могло казаться угнетающим.

Но с другой стороны, он мог и гордиться тем, что в свои юные годы сумел уже достаточно продвинуться. Родом он был из маленького городка Бета в Северной Каролине, затерянного где-то в Грейт-Смоки-Маунтинсе, недалеко от границы с Теннесси. Как и его соседи, он рос на маленькой ферме в холмах, на земле, рождавшей разве что скалы. Питался кашей и зеленью с огорода, носил зимой обувь из мешковины. Густые леса и крутые подъемы, бесконечные дожди, когда в долинах клубится туман, появление незнакомца событие столь редкое, как и зубы у курицы, – все это заставляет считать внешний большой мир чем-то нереальным, потому, родившись здесь, земляки Бринкли здесь и оставались.

Но не Бринкли. «Безрассудный мальчишка», – отзывался о Бринкли один из его соседей. «Проворный, как кузнечик», – говорил другой. А Бринкли тем временем горел огнем болезненного честолюбия и мечтал. («Я представлял себе, как Джон Бринкли освобождает рабов, – говорил он впоследствии. – Джон Бринкли освещает весь мир. Джон Бринкли встречает пулю убийцы, жертвуя собой во имя народа. Джон Бринкли исцеляет больных».) Но так как рабов освободили без него, мир был, так или иначе, освещен и никому и в голову не приходило покушаться на его жизнь, ему ничего не оставалось, как выбрать четвертое. Для начала он женился на некой Салли Уайк с соседней фермы, которой, так же как и ему, не терпелось покинуть эту тюрьму в горах. Затем он, как вспоминала миссис Энн Беннет, женщина, у которой одно время жила эта чета, «затеял маленький театр», «стал ездить вместе с женой и другими людьми по городам и, как это водится, разыгрывать представления».

Он пел, он танцевал, и он исцелял. Едва достигнув двадцатилетия, Бринкли положил начало своей блистательной карьере в качестве квакера-целителя. И хотя в истории квакерства узкой специализации не было и вряд ли можно обнаружить признаки деления квакеров по профессиям, некоторые странствующие знахари любили изображать из себя именно квакеров, используя легендарную репутацию последних как людей высоконравственных. Кое-кто из наиболее проницательных уличал их в обмане, но роли это не играло. Часть публики дурачить удавалось постоянно, а часть – это уже много.

Для представлений выбиралось вечернее время. Возводился помост с факелами, зажигаемыми по мере увеличения числа зрителей, привлеченных рекламными листовками, а также слухами. Хотя точного описания устраиваемых Бринкли спектаклей и не существует, известен шаблон, по которому действовало большинство квакеров-целителей. Для разогрева публики – выступление скрипача или танцора. Затем следовала коротенькая нравоучительная пьеса, в которой почтенный отец семейства или дама в локонах умирали из-за отсутствия в их аптечке чудодейственного тоника. И только потом на помост впрыгивал сам врачеватель (Бринкли) в шляпе с плоской тульей, сюртуке и панталонах с пуговицами по бокам. Он заливался соловьем, он льстил, уговаривал и продавал, продавал, размахивая бутылью с «Пилюлями Айера от катара». А может, то были «Кровоочиститель Бердока» или «Пастилки тети Фанни от глистов». Несомненно одно – что бы это ни было, излечение от недуга оно вам гарантировало. Обладая безошибочным нюхом на деньги, Бринкли уже тогда представлял собой законченный американский архетип: шарлатан на подмостках. Наш народ обладает определенным талантом мошенничества, и там, где нарасхват идут болотистые участки земли, выработанные шахты и билеты на несостоявшиеся представления, обман с медицинским уклоном тем более мог рассчитывать на успех. В 1893 году на Всемирной выставке в Чикаго на сцене возник мужчина в костюме ковбоя, десятками душивший гремучих змей. Из них он выжимал, по собственному определению, змеиное масло. Покупали.

Конечно, шарлатанство процветало во все времена и во всех культурах, ибо ничто так не привлекает публику, как обещание вылечить. В отличие от большинства обманщиков, эксплуатирующих человеческую жадность, шарлатанство нацелено в самые глубины юнгианских категорий, такие как страх смерти и тяга к чудесам. Когда надвигается мрак, чего не примешь от страха!

И все же, наверное, нет народа, более падкого на шарлатанство и более в этом смысле легковерного, нежели американцы.

Устремляясь с пионерами на Запад, они кочевали – сегодня один город, а завтра тебя и след простыл – и передавали свои хитрости другим. Мошенники были явлением заурядным, столь же частым, как стаи птиц в небе. Больницы же многим американцам справедливо представлялись чуть ли не моргами, замаскированными под лечебные учреждения с мошенниками-докторами, финансово заинтересованными в том, чтобы люди подольше оставались больными.

С шарлатанами не просто мирились, их радостно заключали в объятия – сказывалась своеобразная извращенная черта американского сознания, зародившаяся еще на заре существования нашего государства.

Впервые она проявилась в начале XIX века. В те бурные дни джексоновской демократии, безудержного и вдохновенного восхваления заурядности, элита нации – священники, врачи, юристы – была сброшена с пьедестала и уничтожалась – по крайней мере морально – с фанатичным восторгом, воскрешающим в памяти времена Французской революции. Внезапно образованность стала считаться пороком, достойным лишь презрения. Что же до докторов, то американцы теперь не просто мирились с их некомпетентностью, но требовали ее и приветствовали. На щит был поднят «простой человек», поднят так высоко, что лишь в трех штатах законодательно еще сохранялись требования, предъявляемые ранее к тем, кто претендовал на получение докторской лицензии. В середине XIX века известный деятель – просветитель Лемюел Шеттак – так ответил властям штата Массачусетс, обратившимся к нему с просьбой возглавить комиссию по проверке санитарного состояния медицинских учреждений штата: «Каждый, будь то мужчина или женщина, образованный или невежда, честный гражданин или же плут, имеет право именоваться медиком и практиковать, совершая медицинские манипуляции на любом человеке, лечить или же убивать его, как то подчас случается, и никому не давать отчета. У нас свободная страна!»

Результатом такой бесконтрольности стал рост числа шарлатанов. Шарлатанство распространялось стремительно, подобно земельной лихорадке в Оклахоме, последствия этого ощущали на себе еще многие поколения американцев. Профессиональные врачи с трудом отражали атаки, но и их послужной список порою бывал, мягко говоря, не безупречен. Взять, к примеру, доктора Бенджамина Раша, друга отцов-основателей, человека, чья подпись, в числе прочих, стоит под Декларацией независимости, кто считается прародителем американской медицины и долгие годы после своей кончины продолжал оставаться самым известным из американских врачей. Неутомимый, деятельный, честнейший и самоотверженно преданный своему делу, он крайне серьезно относился и к своим обязанностям медицинского эксперта и консультанта, являясь в то же время настоящей машиной смерти, так как и в своих заблуждениях был столь же искренен и настойчив, как и в работе. Раш пичкал пациентов хлористой ртутью, что вызывало у них сильнейшую диарею, кровоточивость десен и неконтролируемое слюнотечение. Он прижигал их раскаленным железом (бессмысленная, но крайне болезненная процедура), вводил в организм табачный дым через клизму и пинтами пускал кровь. В наши дни некоторые полагают, что именно он убил Джорджа Вашингтона, пусть и непреднамеренно. Впрочем, у всякого зла есть и обратная сторона: благодаря таким, как Раш, мы не знали о дегенеративных заболеваниях органов – сердца, почек, печени, так как слишком мало людей доживало до старости и эти недуги не успевали проявиться.

Так кем же были шарлатаны? В этой схватке диагнозов и ядов разве это так уж важно? Конечно, люди, приобретавшие средства от землетрясения, выбросили деньги на ветер, но как отнестись к Элише Перкинсу (современнику доктора Раша) с его идеей «гальванической тяги»? Колдуя над телом больного и двумя металлическими прутьями, он по крайней мере следовал за Гиппократом и не причинял никому вреда. Подобно доктору Рашу, доктор Перкинс верил в то, чем занимался. Заблуждались же они оба, но одного окружили почестями, другого же – прокляли.

Помня о подобных историях, начинаешь лучше понимать, почему люди, перед которыми выступал Джон Бринкли, в особенности больные и напуганные, были готовы дать этому юнцу на сцене шанс заронить в их души крупицу сомнения.

Конфедераты протискивались в толпу с пузырьками исцеляющих снадобий, а он расхваливал на все лады потрясающую эффективность этих снадобий, укрепляющую силу их аромата и низкую, очень, очень низкую стоимость.

«Все распродано, доктор!»

«Слава Господу, друзья мои!»

Через несколько месяцев труппа распалась, и Бринкли больше никогда на протяжении всей карьеры не пел и не танцевал. Однако юность преподала Бринкли несколько важных уроков, пригодившихся ему в дальнейшем: он понял, что должен стать лжеученым XX столетия, вместо того чтобы оставаться паяцем XIX. Следующий шаг – его работа у доктора Берке, но тут Бринкли обрядили в белый халат, придав ему по крайней мере подходящий вид. Но, как и Авраама Линкольна, кумира его ранней юности, Бринкли неуклонно и неустанно двигал вперед маленький моторчик амбициозности, и в 1908 году он снова был в дороге, направляясь на этот раз в большой город на севере.

Глава 2

По крайней мере одно казалось ему знакомым – туман полз, как в родных горах, накрывая собой ряды элеваторов вдоль реки Чикаго. В иные дни в нем тонули целые районы: он оседал во дворах, медленными клубами выкатываясь из проулков, смешиваясь с паром и угольным дымом, и пешеходы выныривали из него внезапно, как видения.

Город осветил его проблему. Наряду со змеиным маслом недавняя Всемирная выставка представила публике прорывное изобретение Эдисона, и, начиная с этого времени, Чикаго стал самым пылким почитателем и потребителем электрической энергии. Он превратился в город, так описанный одним из его резидентов: «Невообразимо длинные ряды электрических уличных фонарей, бегущие вверх-вниз по холмам. Море света! За неделю энергии здесь тратится больше, чем вся страна раньше тратила за год». В сиянии этого света перед кравшимся вечером по Золотой набережной Бринкли и предстал тот мир, о котором он мечтал с детства.

Отражаясь в уже отравленных водах озера Мичиган, тянулась цепь особняков – рейнских замков, готических крепостей, средневековых сторожевых башен, перемежаемых оградами и манежами, где мелькали породистые крупы лучших скаковых коней. Не все сооружения отличались вкусом, но в том-то было и дело. Богатство новой аристократии – лордов – пуговичных фабрикантов, баронов-бакалейщиков и королей свиных туш – было броским и беззастенчивым. Вы могли ощутить его запах в воздухе.

Либби, Свифтам и Армерам удалось каким-то чудесным образом превратить семьдесят пять миль сточных канав в место обитания высшего света с его тематическими вечерами и суаре, цилиндрами и затянутыми в рюмочку талиями вечерних платьев, с украшенными эгретками французскими шляпками-ток и собачьими жемчужными ошейниками. Для Бринкли все это стало примером правильного использования денег.

В Чикаго ему понравилось и другое. Местоположение города – на возвышенности в верховьях Миссисипи – сделало его не просто столицей мясной промышленности (а позднее и производства алкоголя, как, впрочем, и блюзов), но и центром притяжения шарлатанов. В одной только избранной Бринкли сфере – рэкете страдающих от мужских болезней – представлялась масса возможностей. Наряду с близнецами Райнхардтами здесь работала компания Пэкера, производившая экстракт из ятрышника, сдобренный, как говорили, вытяжкой из бараньих тестикул. На логотипе компании были изображены Юнион-Сток-Ярд и скотобойни Армера. Ничего общего с Армером компания Пэкера не имела, но цель такого сближения была ясна: как-то соединить идею ятрышника с процветающим мясным производством. В соперничающей с Пэкером Ветеринарной компании, когда ее владельцы повздорили, не поделив прибыль, один из партнеров попросту всадил пулю между глаз другому партнеру – вот оно, шарлатанство по-чикагски.

Но Бринкли это не интересовало, по крайней мере, в тот период. Он приехал в город с иной целью: поступить в медицинское учебное заведение. Из чего можно заключить, что намерения он имел, пусть и недолго, самые благие. Однако более вероятно, что желаемый успех требовал блеска респектабельности и большей оснащенности инструментария. Так или иначе, время поджимало: он был женат на Салли, имел двух дочерей, на подходе был третий ребенок. У него были обязательства.

Какую же школу он должен выбрать?

Для многих в его положении ответ был бы очевиден. Американская медицинская ассоциация, эта почтенная крестная мать всей американской медицины, имела свою штаб-квартиру в Чикаго, там под эгидой и пристальным контролем АМА работало несколько основных медицинских школ. Туда тянулась молодежь – толпы добропорядочных, безупречно консервативных студентов, таких как Моррис Фишбейн, пухлый паренек из Индианаполиса, прибывший в Чикаго немного позже Бринкли. Фишбейн был сыном торговца стекольным товаром, эмигрировавшего из Восточной Европы. Идея стать доктором возникла у Морриса частично из-за регулярно встречаемых им в ближайшем парке людей – пациентов жившего неподалеку доктора Бенджамина Бая, шарлатана, лечившего от рака. Бай специализировался на раке лица и шеи и лечил пациентов едким натром[3 - Кристаллическое вещество, обладающее свойствами сильной щелочи; действует на ткани прижигающим образом. – Примеч. ред.]. Фишбейн не мог забыть, как писал он позднее, «убийственный вид этих несчастных», их забинтованные головы, кровь, сочившуюся сквозь бинты. И вот теперь он готовился к поступлению в Медицинский колледж Раша, который хоть и был назван в честь человека, по-своему не менее убийственного, являлся старейшей и одной из самых уважаемых медицинских школ города, связанной тесными узами с Университетом Чикаго и находившейся под покровительством АМА. Бринкли же, со своей стороны, не спешил присоединиться к большинству. Интуитивно избегая широких проторенных путей, он предпочитал наблюдать со стороны. У него было несколько вариантов.

АМА одобряла школы наподобие колледжа Раша, где обучали так называемой аллопатии. Основу этого доминировавшего в стране типа медицины составляли хирургия и медицинский эксперимент – созданные лабораторным путем лекарства. Но аллопатия стала терять позиции. Другие типы медицины – остеопатия, хиропрактика, гомеопатия, лечение травами, – расплодившиеся, подобно бесчисленным христианским сектам, исповедовали совершенно иные принципы лечения. АМА не воспринимала и всячески осуждала их, но все это напоминало недовольство склочного соседа сверху, который жалуется на шум. Членов Ассоциации никто не слушал. С 1847 года, времени возникновения Ассоциации, организованной в ответ на слишком щедрую выдачу лицензий всем, кто только пожелает, процесс подготовки медиков претерпел серьезные изменения, но один хаос в области лицензирования сменился другим, хотя его форма преобразилась. Теперь в большинстве штатов каждая отрасль медицины имела собственные советы по лицензированию – трудно было представить систему более слабую и коррумпированную.

Бринкли присмотрелся, поузнавал цены, повыбирал и остановился на Беннетовском медицинском колледже травничества. Имея среди пяти тысяч практиковавших по всей стране травников лишь четыре процента лицензированных медиков, искусство врачевания целебными растениями полагалось в основном на их природные свойства. Не все в деятельности травников было шарлатанством: они последовательно выступали против кровопусканий и лечения ртутью, даже когда ученые более уважаемых направлений поддерживали эти способы лечения, а некоторые из теорий касательно использования полезных растений опередили их время. Но в своей практике травники допускали весьма далекие от реальности идеи – «бабкины способы лечения и колдовство», по определению АМА, что и делало их курс обучения более легким и дешевым, чем в большинстве медицинских школ.

Разжившись двадцатью пятью долларами у акулы-ростовщика и сделав вступительный взнос, Бринкли приступил к занятиям в колледже 26 июня 1908 года.

Учась днями, работая по ночам оператором на телеграфе, он питался десятицентовыми обедами, поглощая их вечером в Питсберг-Джо. Такая жизнь изматывала не на шутку, зато никто не упрекнул бы его в лени. Он пил, и чем дальше, тем больше, как и многие жители Чикаго. Отравленная, пахнущая бойнями вода, грубые, под стать этим бойням, нравы, подтачивали здоровье или же убивали непропорционально большое число жителей, побуждая многих находить отраду в алкоголе. По крайней мере это были самые популярные оправдания.

Так продолжалось три года, по прошествии которых тяжелая работа вместе с алкоголем начали тяготить Бринкли, сказываясь на его характере. Он мрачнел все больше, все чаще сидел, уткнувшись носом в пивную кружку в компании бродяг и алкоголиков, косясь на потягивавших бенедиктин щеголей, глядя в окно на их яхты. Между тем сварливость его жены Салли достигла эпических масштабов. Временами она превращалась в настоящую фурию. Но дело было даже не в ссорах или разногласиях, просто оба они вдруг поняли, что не любят друг друга. При этом Салли раскусила мужа, заподозрив, что его мрачная задумчивость является предвестником серьезной перемены в их жизни. Позднее она говорила о хитрой особенности мужа «жалеть себя, чтобы взбодриться и вернуть себе уверенность». Год спустя Бринкли бросил колледж, объяснив это своим безденежьем, однако учебу он бросил бы так или иначе. Людям его склада диплом ни к чему.

Через два года, в 1913 году, ранним весенним вечером Бринкли находился в прославленном баре отеля «Бреворт». Он был в центре Чикаго, всего в полумиле от того места, где началась его одиссея. Но за время, прошедшее между этими событиями, Бринкли успел попутешествовать по всему Среднему Западу. Бросив жену и детей – развестись официально они с Салли не потрудились, – Бринкли тронулся в путь. Он не знал, чего ищет. Он перебирался с места на место, дурача контролеров и бегая от долгов, и пил, когда заводились деньги. На несколько месяцев он затаился в Сент-Луисе в качестве лица без определенных занятий. В конце концов в феврале 1913 года в возрасте двадцати семи лет он вернулся в Чикаго, жаждая славы и не имея понятия, как ее достичь.

За время его отсутствия в городе многое изменилось. Чикаго был охвачен напряженной борьбой за нравственный образ жизни и подвергал атакам кабаки и устричные бары. Но Бринкли это не беспокоило: если ему придется вновь затаиться, то пусть это будут высшие сферы.

«Бреворт» считался одним из лучших отелей в городе. Его увешанный роскошными люстрами и уставленный обитыми красно-коричневой кожей креслами холл напоминал увеличенный раз в пятьдесят Гарвардский клуб. К нему примыкал бар, убежище для богатейших мужчин. Выполненный в розово-кремовых с зеленым тонах, украшенный позолотой и зеркальными прямоугольной формы колоннами, он переплюнул старушку Европу. В середине зала сверкала вкраплениями хрусталя круглая барная стойка.

Этот бар был не по карману Бринкли, но духовно он тянулся к нему, считая воплощением совершенства. Здесь собирались мужчины, которыми он восхищался, – грубые и шумные предприниматели с соответствовавшими их статусу брюшками и сигарами по доллару штука. Напитки здесь были крепкими, и воздух наполнял гогот – звук процветания.

Неудивительно, что встретиться с Джеймсом Кроуфордом Бринкли суждено было именно в этом баре. Оба были здесь белыми воронами, оба обращали на себя внимание жаждой приобщиться и одеждой, не совсем приличной для этой обстановки. Оба сидели в одиночестве. Возможно, однорукий Кроуфорд почувствовал в Бринкли врача. А может, каждый из них увидел в другом мошенника.

Они выпили. Кроуфорду было двадцать три года, и был он родом из Оксфорда, Миссисипи. Он сказал, что потерял руку на охоте, но даже сохрани ее и владея обеими руками, он вряд ли бы смог схватить ими бога за бороду, как это вскоре понял Бринкли.

Но все же он мог составить компанию. Более того, мог оказаться полезным.

Глава 3

Когда Бринкли и Кроуфорд подружились, шарлатанство пребывало в кризисе. Первый удар последовал в октябре 1905 года, когда в «Кольерс» появилась первая из серии статей Самюэля Гопкинс Адамса. Опубликованная под заголовком «Великий американский обман», она открывалась многообещающим пассажем: «Будет представлено полномасштабное объяснение и разоблачение методов, используемых при изготовлении патентованных лекарств, и показан вред, приносимый обществу их продажей». Далее Адамс, к полному ужасу читателей, так развивал свою мысль: «Легковерная Америка готова потратить в этом году семьдесят пять миллионов на закупку патентованных лекарств. Размышляя над этой цифрой, остается только развести руками. Представьте, какие гигантские объемы алкоголя, количество опиатов и наркоманов, какой разнообразный набор всякой гадости, начиная с сильнейших и опаснейших замедлителей сердечного ритма и кончая коварными стимуляторами печеночной деятельности, предстоит ей поглотить, а вдобавок к этому и сверх всякой меры – сколько чистейшего обмана!»

Во всех одиннадцати статьях серии Адамс клеймил патентованные лекарства и историю их производства, у истоков которого в Америке стояла еще теща Бенджамина Франклина с ее широко известной «мазью от чесотки». Однако в основном Адамса интересовала современность. В своих статьях он заклеймил двести шестьдесят четыре компании и индивидуальных производителей лечебных средств (кетчуп поначалу тоже был представлен публике как патентованное лекарство), которые он считал в лучшем случае бесполезными. Но наибольший гнев вызывала у Адамса продажа опиума и кокаина, «беспечные распространители которых губят здоровье беспомощных младенцев, превращают в преступников наших юношей и в проституток наших девиц».

Он обнаружил содержание алкоголя в таких известных наименованиях, как «Сельдерейная смесь Пейна» (двадцать один процент) и «Желудочное средство Хостеттера» (сорок четыре и три десятых процента).

Особым успехом пользовалось патентованное средство «Перуна» во всех уголках страны, производимое неким доктором С. Б. Хартманом из Цинциннати. Весьма ценимое пожилыми любительницами бриджа и прочими тихими алкоголиками, что породило выражение «наклюкавшийся «Перуной» и было запрещено Бюро по делам индейцев для продажи в резервациях, но вызвало к жизни большое количество подражаний, таких как «Перувина», «Перина» и «Ануреп». Не прошло и года после разоблачения Адамса, как Хартману было предписано финансовой инспекцией либо изменить состав продукта, придав ему лечебные свойства, либо «торговать им в баре».

Но самой важной из ответных мер на публикации в «Кольерс» (а также на появление романа «Джунгли» Синклера Льюиса с его описаниями чикагских боев) было принятие в 1906 году первого Закона о чистоте пищевой и медицинской продукции. Этот закон, как и следовало ожидать, был спорным, поскольку оставлял лазейки для производителей. Впрочем, как заметила леди Брэнкнелл, «невежество подобно нежному экзотическому цветку – тронь, и прелесть его вянет».

Теперь, зная о вреде патентованных лекарств, потребитель был настороже, и золотая пора для их изготовителей безвозвратно ушла. Рука об руку с «Кольерс» действовала и АМА, поручив преподавателю естественных наук высшей школы Милуоки возглавить новый союз борцов с обманщиками.

Для совместных планов на будущее, которые разрабатывали в то время Бринкли с Кроуфордом, это означало лишь одно: старого трюка с тоником теперь недостаточно. Требовалось нечто более яркое и смелое, достойное новой эры Эдисона.

Время: лето 1913 года. Место действия: Гринвилл, Южная Каролина. Среди вывесок на Главной улице перед убегающей вверх лестницей появляется скромная бронзовая табличка:

ГРИНВИЛЛСКИЕ СПЕЦИАЛИСТЫ ЭЛЕКТРОЛЕЧЕНИЯ

Приемная докторов расположилась над магазином обуви на пересечении Главной улицы и Кофейной. Дальше по улице торговый центр, где продают кружева, ленты, упряжь для лошадей и патоку, а позади ресторана прячется от удушающей жары парочка намеренно и принципиально безработных. Они жуют табак и целятся табачными плевками в вьющихся над мусорными кучами пчел.

Кроме босоного Джо Джексона, местного парнишки, которому удалось разбогатеть, Гринвилл не прославился ничем, кроме, может быть, грязи на улицах. Эта грязь красного цвета, в ней утопает обувь, а в дождливую пору, по заверению некоторых, она является поистине бичом божьим.

Поначалу партнеры завернули в Ноксвилл, Теннесси, где работал, по-прежнему возглавляя свой антисифилитический музей, бывший хозяин и наставник Бринкли, доктор Берке. Последний целые две недели любезно обучал Кроуфорда тонкостям двойной бухгалтерии, а также психологии клиентов. В награду за эти уроки вновь пустившийся в странствия Кроуфорд для большей легкости в получении кредитов стал именовать себя Берке, Бринкли же превратился в Блейкли. Они прощупали почву в нескольких городах, прежде чем остановились на этом.

Их первой целью стала парикмахерская – побриться и постричься. Затем, благоухая ароматом хорошего алкоголя, они прошлись по всему Гринвиллу, охотясь за кредитами. Одежда, мебель, помещение для приемной, телефоны – все было куплено, арендовано, словом, так или иначе, добыто; лекарства и медицинский инструментарий они получили, охмурив пожилого аптекаря напротив; бедолага торговал пилюлями со ртутью от депрессии и обслуживал редких посетителей, по старинке пуская им кровь с помощью доставаемых из аптечных недр пиявок. По сравнению с ним эти два парня с Севера выглядели гостями из будущего. При всей вызывающей отсталости Гринвилла, часть жителей которого всерьез полагала, что, пожелай Господь, чтобы через реку Риди был перекинут мост, он сам бы его и соорудил, увлечение электропроцедурами успело распространиться и здесь.

По всей стране тогда продавались электрокорсеты, электропояса, появилась даже реклама электрических пищевых продуктов. (Люди либо не заметили, либо оставили без внимания тот факт, что изобретатель «магнитно-электрического стимулятора» Томас А. Эдисон-младший в 1904 году был арестован за мошенничество.) Благодаря Бринкли и Кроуфорду Гринвилл обрел собственных электродокторов. Их рекламные объявления в «Дейли-ньюс» явились прямым вызовом, заставившим каждого мужчину обратить взор внутрь себя или же опустить глаза: «Можешь ли ты называться настоящим, полным сил мужчиной?»

Во многих случаях ответ на этот вопрос был отрицательным. Каждое утро в приемную докторов Блейкли и Берке приходили удрученные своим недугом страдальцы. Банкиры и фермеры, юнцы и старцы – все ожидали там, под полосками липкой бумаги, ожидали по большей части молча. Когда называлась очередная фамилия, клиент подходил к столу, где доктор Берке, урожденный Кроуфорд, расспрашивал его, а южный акцент доктора и его однорукость еще больше утверждали клиента во мнении, что доктор – ему брат и, так же как и он, познал страдание.

Доктор Берке задавал пару-другую вопросов, делал пару-другую записей и протягивал руку за двадцатью пятью долларами – суммой весьма внушительной. После чего клиент переходил в процедурную, где доктор Блейкли все утро усердно впрыскивал ему в ягодицы подкрашенную воду. Если кто-то интересовался, чем это он его лечит, доктор отвечал, что это изобретенное в Германии электролечение.

Парочка улизнула из города в июле. Сколько денег им удалось заработать, в точности неизвестно, однако местная газета писала, что от тридцати до сорока торговцев были обмануты получением поддельных чеков.

Кроуфорд утверждал, что в Мемфисе у него имеются знакомые девочки. Так что, сделав крюк в Миссисипи, они, чтобы расслабиться, направились в Мемфис. Город, если не считать жару, оказался весьма привлекательным – хлопок и пароходы по периметру, а в центре – соломенные канотье и столько женщин в длинных белых платьях, словно попал в город невест. Идеальный антураж для знакомства с Минервой Телитой Джонс. Возможно, давняя знакомая Кроуфорда Минни была дочерью известного в Мемфисе врача. Ей было двадцать один год, она обожала танцы на палубах и имела странную, ясно различимую на фотографиях особенность – выглядеть то роскошной красоткой, то щербатой деревенской девицей, впрочем, Бринкли устраивали оба варианта. По крайней мере, так он тогда решил.

Двадцать третьего августа 1913 года, спустя всего четыре дня после их знакомства, в старинном отеле «Пибоди» состоялась их свадьба. Присутствовали мистер и миссис Тибериус Гракус Джонс и брат Минни, тоже Тибериус. Шафером был Кроуфорд. Бринкли не стал портить праздник и не поведал никому, включая Минни, что уже женат.

Признался ей в этом он во время медового месяца, который они проводили на Западе. Минни хотела разрешить проблему, никого в нее не впутывая. Но когда по возвращении она сказала об этом отцу, тот все же пожелал вмешаться.

И тут возник гринвиллский шериф. Учитывая закон вероятности, появлению шерифа в данном случае удивляться не приходится. Преследование правоохранительными органами лиц, находящихся вне пределов штата, вызвало тогда затруднение и производилось достаточно редко – требовались основания не менее веские, чем, например, подозрение в убийстве. Однако деятельность Бринкли и Кроуфорда оказалась столь успешной, что возмутила не один десяток жителей Гринвилла, ставших, как сформулировала это «Дейли-ньюс», «жертвами анестезии с помощью горячего воздуха, производимой в ходе электролечения». Дело было не столько в деньгах, сколько в унижении, и подвергшиеся ему требовали мести.

Шериф Хендрикс Ректор разослал объявления о розыске, назначив вознаграждение в сорок долларов за помощь в обнаружении, после чего последовал шквал телефонных звонков. В конце концов власти Ноксвилла опознали Бринкли, опираясь, по-видимому, на его связь с настоящим доктором Берке, что и привело к усиленным поисками в Теннеси.

Восьмого декабря 1913 года шериф Ректор защелкнул наручники на новобрачном, принявшемся валить всю вину на Кроуфорда, и отвез его на поезде обратно в Гринвилл. Они ехали всю ночь, сцепленные друг с другом наручниками. В темноте храпели попутчики; иные из них поедали взятые в дорогу припасы либо покупали на остановках, высунувшись из окон, жареных цыплят и пряники. Арестованному еды никто не предлагал.

Гринвиллская тюрьма чаще называемая «Маленькой Сибирью», представляла собой каменное сооружение на заросшем сорняком и заваленном бутылками пустыре. Одно из грязных оконцев, выходивших на улицу, было выломано и заткнуто подушкой, чтобы не дуло. Камеры находились на втором этаже, здесь ветер гулял вовсю, так как стекол в окне не было – одни решетки.

Беглеца обвинили в подделке чеков и занятиях медицинской практикой без лицензии.

Если проводить Рождество, корчась на железной койке вдали от молодой жены, было мучительно горько для Бринкли, то, по крайней мере, страдал он не один. Благодаря предоставленной им информации, Кроуфорда выследили и обнаружили в Канзас-Сити, где тот работал булочником. Через десять дней после водворения в тюрьму Бринкли туда же был доставлен и Кроуфорд, которого поместили в камеру напротив в том же корпусе. Каждому был предложен залог в три тысячи долларов.

Всего четыре месяца, как женился на девушке своей мечты, и вдруг уличен в двоеженстве! Однако не исключено, что Бринкли обладал не меньшей везучестью, чем Скарлетт О’Хара. С этого момента и впредь он чудесным образом избегал тюрьмы.

Глава 4

В 1912 году Моррис Фишбейн окончил Медицинский колледж Раша. В колледже он преуспел, пользуясь благосклонностью такого уважаемого лица, как старший преподаватель доктор Макс Торек, венгр по происхождению, являвшийся главой хирургического отделения крупнейшей больницы Чикаго. Теперь же, после выпуска, молодой человек был готов к тому, чтобы… готов к чему? Он не мог решить. Колеблясь между патологией и педиатрией, он проработал несколько месяцев в штате Института инфекционных болезней Маккормика, так и не выбрав специализации. Но выяснилось, что этого и не требовалось: ему было суждено вскоре навсегда оставить карьеру врача. В августе 1913 года (в месяц, когда состоялась свадьба Бринкли) Фишбейну предложили временную работу помощника редактора журнала Американской медицинской ассоциации, органа АМА – предложили в основном потому, что он хорошо владел стенографией. Эта должность, которую он воспринимал в качестве временной заминки на пути, стала первым шагом в его долгой и неправдоподобно успешной карьере великого гонителя современных ему шарлатанов, а позднее – главного преследователя Бринкли.

В скромное помещение журнала Фишбейн привнес свой живой ум и свою фотографическую память, которые и стал применять в решении самых животрепещущих проблем дня. Говорил он быстро и много. («Это потому, что у меня есть много что сказать».) В ответ на довод, что та или иная тема может показаться читателям скучной, «он лишь удивленно таращил глаза», как вспоминал один из его коллег. Уже лысоватый, с наметившимся брюшком, он при первом же знакомстве вызывал чувство, что перед тобой вундеркинд. «Когда мы впервые встретились, он еще не был главой АМА, но было ясно, что вскоре он непременно им станет».

На самого же Фишбейна впечатление произвел мистер Артур Крамп – человек, которому перед самым началом кампании в «Кольерс» АМА поручила возглавить собственное бюро расследований. Елейно вкрадчивый, педантичный и сдержанный, любивший в свободное время послушать пение птиц, Крамп мог даже показаться человеком, не умеющим отстаивать собственное мнение. Но в Милуоки, где преподавал, он пережил трагедию, потеряв дочь в результате неумелых действия врача-шарлатана, и с тех пор посвятил себя задаче разоблачения преступного сообщества. С 1906 года из-под его пера потоком лились громовые статьи. Но чувство возмущения происходившим в медицине абсурдом у него не иссякало. Прежде чем наброситься на очередную жертву, он любил прочитать главу из «Алисы в Стране чудес». Говорил, что это его настраивает на нужный лад.

Однажды Крамп продемонстрировал помощнику редактора собранную им коллекцию патентованных лекарств. Это стало похоже на экскурсию в пещеру, полную черепов, или винный погреб Джефферсона. Даже Фишбейн потерял дар речи. На письменном столе Крампа стояла бутыль с его последней добычей – «вином Кардена», стопроцентно надежным «успокоительным средством от маточных недугов», борющимся, как утверждалось, с «опущением матки». Двое мужчин занялись совместной работой над статьей для журнала медицинской ассоциации, в которой разоблачали этот обман. Так завязалось сотрудничество, длившееся более двадцати лет. Начав как наставник Фишбейна, Крамп постепенно стал играть при Фишбейне роль, подобную той, что играл Билли Стрэйхорн[4 - Билли Стрэйхорн (1915–1967) – американский джазовый композитор, пианист и аранжировщик, известен своим успешным сотрудничеством с оркестром Дюка Эллингтона. – Примеч. ред.] при Эллингтоне – закулисного альтер эго, кормильца и антрепренера маэстро.

Электролечению между тем пошло на пользу даже количество фальшивых чеков. Юристы объединили все жалобы, предложив гринвиллским торговцам выдвинуть единый иск на общую сумму в несколько тысяч долларов. Те согласились. Большую часть суммы, чтобы удовлетворить истца, заплатил Кроуфорд. Партнер его заплатил минимум или вообще ничего. Две сотни долларов телеграфным переводом прислал отец Минни. Либо его дочери удалось своими мольбами тронуть отцовское сердце, либо он обладал даром предвидения, потому что впоследствии, когда Бринкли добился громадного успеха, он щедро заплатил и старику, и Минни, и ее сестре. Получили ли от него что-либо обманутые им гринвиллские пациенты, неизвестно – их списка не осталось, возможно, потому что те постеснялись объявиться.

Сделка состоялась, и дело было закрыто 31 декабря. Торопясь поскорее убраться из города, как сообщала «Дейли ньюс», Бринкли и Кроуфорд даже забыли об оставленных в тюрьме вещах. Партнерство потерпело фиаско.

В Мемфисе ждала верная, как Джульетта, и твердая, как коготь, Минни. В течение последующих трех лет все еще не совсем законная пара разъезжала по Канзасу и Арканзасу, что позволяло Бринкли как-то наскребать на жизнь в качестве бродячего медика. Мало-помалу, подобно Страшиле из «Волшебника из страны Оз», Бринкли стал обладателем всего необходимого, кроме диплома, который он решил купить.

Седьмого мая 1915 года Медицинский университет травничества в Канзасе вручил ему соответствующий документ за подписью ректора университета доктора Дейта Р. Александера. Стать дипломированным выпускником МУТ’а (охарактеризованного позднее в судебных протоколах как «учебное заведение весьма сомнительного статуса, не имевшее ясных научных принципов и давно почившее») стоило Бринкли сотню долларов, но давало ему лицензию на право лечить в восьми штатах.

Сперва он попытался обосноваться в Джадсонии, Арканзас, в качестве врача общей практики. Для того чтобы наладить дело, он воспользовался маленьким трюком – время от времени арендовал на конюшенном дворе лошадь и бодрым галопом устремлялся из города – якобы по срочному вызову, но хитрость не сработала, и паре нашей вновь пришлось пуститься в путь. Наконец-то состоялся развод, и они с Минни официально стали мужем и женой, узаконив любовные узы, прочность которых впоследствии подтвердили годы их брака.

Некоторую часть 1916 года Бринкли прослужил в Канзас-Сити в качестве «медика и клерка» мясоразделочного предприятия. В долгие часы безделья он наблюдал за тем, как козлы совокупляются в загонах за несколько минут до своего смертного часа – тема, достойная размышлений философа. Его поразило, как заметил он впоследствии, «необыкновенное сладострастие» этих животных. От мясного инспектора он узнал, что козы менее другой скотины подвержены болезням.

Глядя на это, Бринкли мучился неясными порывами. Ему уже тридцать один год, ну когда же наконец он сможет выбраться из непроглядной тьмы? Как мечтал бы он сравняться величием, например, с доктором Абрамсом – Альбертом Абрамсом из Сан-Франциско, колоссом знахарского искусства, служившим примером для подражания всем шарлатанам той эпохи. Обзаведясь вандейковской бородкой и золотым пенсне на черном шнурке, Абрамс прославился, выпустив в 1910 году труд под названием «Спондилотерапия»[5 - Как писал однажды с поразительным чистосердечием доктор Абрамс: «Врачу дозволено лишь допускать, что он знает все, в то время как знахарь, которого никак не сковывает совесть, уверен, что знает все. И у правды никогда не хватит сил успешно конкурировать с ложью, обладающей плодоносной способностью мошенничества». – Примеч. авт.], в котором утверждал, что болезни можно диагностировать и лечить «последовательными и мелкими ударами молотка по позвоночнику». Вскоре к этой теории им была добавлена новая – реостатического активатора, представлявшего собой коробку с проводами, внутрь которой надлежало капнуть кровью пациента. Другие провода подключались к голове здорового человека, повернутого лицом к Западу. Постукивая по брюшному отделу позвоночника здорового человека, доктор Абрамс мог не только диагностировать недуг пациента, но и определить его вероисповедание. Позднее эта машина была заменена осциллоколебателем усиленной мощности, изготовленным доктором собственноручно и даваемым им в аренду другим шарлатанам.

Вот это была область, в которой желал трудиться Бринкли. Отвоевать себе, как он думал, местечко среди груды всего этого хлама – виброметров, спектрохромных гипофизарных стимуляторов и ножных увеличителей объема грудной клетки.

Глава 5

Лейтенант Джон Р. Бринкли лежал на животе в больничной палате госпиталя в Порт-Блиссе, неподалеку от Эль-Пасо, Техас, вопя от тоски.

Летом 1917 года, несмотря на то что никаких варварских орд у порога замечено и не было, Бринкли, к его великому огорчению, призвали в армию и прислали в качестве доктора Шестьдесят четвертого пехотного полка. Как позднее вспоминал Бринкли, служба была крайне тяжелой: «Я выполнял работу, обычно распределяемую человек на десять. Я ведал здоровьем двух тысяч двухсот восьми новобранцев, не имея ни медицинского оборудования, ни соответствующей одежды, ни вообще ничего. Я был единственным офицером медицинской службы и работал день и ночь, пытаясь проводить вакцинацию вверенного мне полка. Солдат косили такие инфекционные болезни, как корь и менингит, а кроме того, мне приходилось оперировать нуждавшихся в оперативном вмешательстве и лечить людей в казармах, навещать госпитализированных, писать отчеты, а вдобавок ко всему этому примерно через каждые три-четыре дня вечером получать приказ к утру быть готовым к передислокации. Учитывая количество обязанностей, выпавших на долю одного-единственного медика, не приходится удивляться тому, что к августу я окончательно обессилел и попал в госпиталь». После выздоровления, как указывал Бринкли, он получил «врачебное удостоверение об инвалидности» и перешел на государственную службу уже как штатский.

В действительности же, согласно документам, из двух месяцев и тринадцати дней, что Бринкли провел в армии, он больше половины всего срока службы провалялся в госпитале «с жалобой на множественные свищи в прямой кишке». В августе он был уволен из армии.

Поиздержавшись до последних долларов, он наткнулся на объявление в газете, гласившее, что городу Милфорду, штат Канзас, и его населению, числом две тысячи человек, требуется доктор. Погрузив пожитки в свой старенький драндулет, он и Минни 7 октября 1917 года прибыли на новое место. На окраине Милфорда Бринкли сделал остановку, драндулет задрожал, и мотор замер. Милфорд им солгал: населяли его не две тысячи, а хорошо если две сотни человек.

Расположенный в девяносто пяти милях севернее Уичито и в десяти милях от центральной географической точки страны, Милфорд мог бы по праву считаться максимально приближенным к самому средоточию американской жизни и представлять интересный предмет наблюдения.

В 1859 году путешественник Хорес Крили писал о стаде бизонов, «поспешно откочевавших с этого места, как только мне пришлось им это предложить». С тех пор город разросся и вытянулся до двух кварталов. Одиноким притязанием на величие стало большое здание, построенное во время Всемирной ярмарки 1904 года. Теперь это здание стояло пустым и заброшенным. Железнодорожный вокзал в хлопковом поле. Едва взглянув на город, Минни разразилась слезами.

Но иного выхода, чем, засучив рукава, приняться за дело, у них не было. Бринкли сняли две комнаты, превратив первую в приемную и поместив железную кровать в заднюю комнату. К этому они добавили и маленькую аптеку. В последующие недели они начали завоевывать себе репутацию. Бринкли неустанно разъезжал по вызовам, не обращая внимания даже на снегопад, Минни же подрабатывала в качестве акушерки. Но и при таком усердии они едва сводили концы с концами.

А затем, в один прекрасный день, на их пороге возник сорокашестилетний фермер Ститтсворт, небритый, с грубым лицом и в мятой шляпе. Его появление напоминало Благовещение не более, нежели сам он напоминал архангела Гавриила. По крайней мере поначалу.

– Неладно со мной что-то, – сказал Ститтсворт, сев, – хоть по виду моему и не скажешь, верно? Глянешь, вроде парень я крепкий, разве не так?

Бринкли кивнул и привычно погладил свою козлиную бородку.

– А на самом-то деле не в порядке я, – осторожно начал посетитель. – Нет во мне бодрости. Весь я как шина спущенная.

Наконец-то он смог это выговорить.

Доктор Бринкли (возможно, желая оставаться на месте подольше) ответил, что в разные годы он испробовал множество «сывороток, лекарств и средств электротерапии», но ничто из перечисленного на данное состояние воздействия не оказывало. Излечить такое невозможно.

Последовала пауза, во время которой оба смотрели в окно.

– Мне бы яйца как у козла, – мечтательно произнес фермер, вспомнив свою скотину.

О том, что произошло затем, ведутся споры. Согласно книге «Жизнь мужчины» Клемента Вуда, фантазийному жизнеописанию, заказанному в тридцатые годы Бринкли Вуду в качестве рекламы его личности, «доктор прикрыл веки и задумался… А потом медленно покачал головой. Внушенные отцом и навсегда усвоенные этические правила запрещали ему производить что-либо, в особенности из области медицинских манипуляций, если это не было всецело честным и открытым».

Фермер умолял и грозил. Бринкли отказывался. А если что-нибудь пойдет не так? Однако пациент не желал мириться с отказом, и в конце концов доктор согласился попробовать.

Такова версия события. Впоследствии семья Ститтсворта ее оспаривала, утверждая, что это Бринкли предложил фермеру несколько сотен долларов за то, чтобы тот согласился быть подвергнутым эксперименту. Так или иначе, произошло то, что, с точки зрения Бринкли, должно было стать его билетом к взлету – в случае удачи. Он всегда подозревал, что для лелеющего амбициозные планы процент людей, страдающих, например, раковыми заболеваниями, ничтожно мал. Зато стимул к действию тут прочен и неизменен, как солнечный свет. Так не разумно ли расположить свою вывеску именно здесь, на столь же прочном столбе?

Ни тот ни другой не желали внимания публики по крайней мере на данном этапе. Поэтому через два дня поздним вечером, когда Милфорд уже уснул, Ститтсворт незаметно проскользнул в клинику. Он разделся и лег на стол в операционной. Туда же вошел Бринкли в маске, халате и резиновых перчатках. Маленький серебристый поднос он нес, держа обеими руками, торжественно, как гостью. На подносе в пеленах из ваты лежали козлиные яйца. Поставив поднос, доктор сделал укол анестезии.

Вся процедура заняла меньше пятнадцати минут. Один мужчина заплатил другому, и фермер отправился домой.

Дни шли за днями. Душа доктора стала полем битвы, где жадность боролась со страхом. По прошествии двух бесконечно долгих недель фермер явился вновь – на его лице сияла широкая улыбка.

Теперь козла можно было извлечь наружу и показать публике. Ститтсворт пустил слух, и, услышав об операции, появился и другой фермер – тридцативосьмилетний мужчина, также пожелавший испробовать это на себе. Успешно! После этого местные повалили косяком – к примеру, Чарли Тассин, парикмахер. Затем явилась миссис Ститтсворт и настояла на пересадке ей соответствующих яичников.

«Он [Бринкли] стал смутно подозревать, – писал Клемент Вуд, – что как доктор одарен сверх обычного», а человеку столь выдающемуся незачем стеснять себя правилами этики «трусливой и ревнивой» Американской медицинской ассоциации.

Несколько недель спустя Бринкли отправился в Чикаго на курсы повышения квалификации хирургов, где занятия вел доктор Макс Торек, бывший профессор Морриса Фишбейна. С курсов Бринкли прогнали, как потом пояснил профессор, «за непосещение занятий, а также за пристрастие к алкоголю. Я предупредил его, велев прекратить возлияния и сосредоточиться на учебе, прогрессируя как человек и как специалист, на что последовал ответ: «У меня есть кое-что, о чем вскоре заговорит весь мир».

Глава 6

Когда в декабре 1915 года Бринкли положил под нож фермера Ститтсворта, он стал пионером в области пересадки желез. Но он не был одиночкой. Благодаря восторгам прессы и деятельности кучки ученых, ознаменованной столь же «передовыми» достижениями, мода на омоложение половых желез начала распространяться с бешеной скоростью, охватывая мир, подобно эпидемии. Каковы бы ни были различия между их взглядами, крупнейшие специалисты сходились в одном: проложен путь к величайшему открытию, ведущий не только к сексуальному здоровью, но и к омоложению организма, возвращению молодости.

Прощай, йогурт и простокваша! Сколько лет лауреат Нобелевской премии 1908 года в области физиологии и медицины Илья Мечников пропагандировал употребление их как профилактику против старости, пропагандировал столь успешно, что «на совете директоров, – как вспоминал один манхэттенский бизнесмен, – было самым обычным делом видеть, как тот или иной из собравшихся вынимает из кармана припасенную бутылочку и прикладывается к ней в надежде, что продлевает этим жизнь». Футбольный тренер из Йеля Уолтер Кемп также уверял, что включил питье йогурта в обязательную программу своих тренировок. Но тот факт, что оба, и Мечников, и Кемп, умерли, не дожив и до семидесяти, несколько смутил их последователей и подтолкнул к поискам иного чудодейственного средства, находящегося вне круга религиозных чудес.

Для наступившего после ужасов войны «века джаза», когда мужчины и женщины бросились в погоню за эфемерными, как крылья бабочки, наслаждениями, естественно было позаботиться о расширении своих половых возможностей. И люди с жадностью набросились на такие сомнительные вещи, как маточное молочко или вино из растения, называемого живокостью. Для многих на кону стояло нечто большее, чем удачное завершение праздника. Война погубила цвет поколения – миллионы молодых людей. Западному обществу (в особенности европейскому) надо было как-то заполнить бреши – поколению людей постарше предстояло на какое-то время заменить молодежь. Вместо того чтобы уйти на покой, пожилые должны были действовать и по мере возможности размножаться. Некоторые почитали это даже своим долгом по отношению к собственному классу, дабы обеспечить будущность белой расы, которой угрожает вырождение. Короче говоря, дух времени требовал открытия средства возвращать молодость, и прежде всего средства сохранения мужской потенции.

Новостью тут являлась лишь острота проблемы, сама же мечта о вечной молодости была стара как мир. С тех пор как человек поднялся с четверенек и стал прямоходящим, его волновала проблема пениса, подчас ему изменявшего, и он искал способ решить эту проблему.

Древнейший из медицинских трактатов, египетский «папирус Эдвина Смита», датируемый 1600 годом до нашей эры, содержит не только весьма изощренную и продвинутую систему взглядов на лечение травм и увечий, но и «магическое заклинание для преображения старика в юношу». В Древней Греции растение сатирион[6 - Теофраст уверял, что это растение даст возможность мужчине совершать по семьдесят половых актов подряд. – Примеч. авт.], в 320 году до нашей эры рекомендованное философом Теофрастом для соответствующего лечения, стало применяться так активно, что вскоре полностью исчезло. В последующие века входили в моду то гвоздика, то имбирь, то втирание в гениталии молока ослицы. Около 1000 года нашей эры английские мужчины ели «любовный хлеб» (голые девственницы играли в пшеничном поле, а потом собирали колосья против часовой стрелки). В Средние века очень ценилось смазывание больного полового органа растопленным жиром, взятым из горба верблюда.

Но довольно глупостей! Человечество наконец поумнело. Наука! Технология! Вот чему стали поклоняться. К черту ветхого Адама и подражание старинным обычаям! Править бал стали разум и рациональность. Разум поднял в воздух аэропланы, сделал возможным растворимый кофе. Лишь немногие догадывались, что разум с его обилием новых открытий открывает широкую дорогу и всевозможным шарлатанам.

Потому что, как выяснилось, наплыв технологических новинок сделал людей более легковерными. Электричество, по крайней мере, производило свет, что было видно, но двадцатые годы принесли с собой и такую непонятную штуку, как квантовая физика и еще какие-то там сонары. Благодаря потрясающему изобретению термоэлектрического преобразователя профессора Пети и Николсон в обсерватории Маунт-Вилсон в Пасадене смогли доказать пригодность Марса для обитания на нем человека. Отбойные молотки! Расщепление атома! В этом безумном мире чудес все казалось возможным, и это делало обывателя доверчивым и подобным вытащенной из воды рыбе, способной лишь открывать рот на являвшиеся ее глазу чудеса. Всю меру доверчивости ученых той поры доказывает количество мифических животных, объявленных тогда существующими. В период между двумя мировыми войнами было зафиксировано обнаружение или же организованы поиски таких существ, как снолигостус, огопого, австралийский буньип, волчковый вимпас, рабберадо, ракабора и поперечноперый сни.

Чудеса в медицине вызывали не меньший энтузиазм. Крепили ремнями какую-то металлическую штуковину, якобы освобождающую нос от заложенности. Пили радий как лекарство от рака. Все это было в духе времени. Ученых меньше всего можно было счесть скептиками. Значительные успехи пластической хирургии и ортопедии (во многом как результат войны) позволили британскому ученому Джулиану Гексли предсказать наступление дня, когда «знание биологии вооружит нас возможностью влиять на процессы, происходящие в человеческом организме, придавая им большее соответствие тому, что кажется нам желательным», и многие из коллег Гексли решили, что этот день близок, вот-вот наступит – через год, а может быть, и через неделю. Успехи медицины и здравоохранения увеличили среднюю продолжительность жизни с сорока одного года в 1870 году до более пятидесяти пяти к началу двадцатых годов. Теперь возможности казались неограниченными – некоторые исследователи утверждали, что и сроки жизни библейских патриархов благодаря такой простой вещи, как гонада, и такой прорывной новой науке, как эндокринология, – становятся вполне достижимыми.

Современная наука о гормонах, производимых эндокринными железами, потрясла сознание Шарля Эдуара Броуна-Секара, физиолога с бачками, бывшего гарвардского профессора, который после долгой и выдающейся международной карьеры в конце 1880-х годов вдруг бросает привычную сферу деятельности. Будучи в возрасте семидесяти с лишним лет, «раздражительный импотент, страдающий гастритом, колитом и простатитом», как писал о нем один из его коллег, организует в Париже маленькую частную лабораторию и исчезает из виду. Но 1 июня 1889 года он появляется и выступает перед Биологическим обществом с сенсационной речью, в которой заявляет, что одержал победу над Стариком Время, делая себе уколы эмульсии, приготовленной на основе секрета половых желез собаки и морской свинки. «Все переменилось, – провозгласил он, – я вернул себе былую мужскую силу». При этом имелась в виду не только мужская сила, но и способность к дефекации, к тому времени в значительной степени им утерянная.

Аудитория, как это передавалось в репортажах, ответила на сообщение «гулом недоверия и даже гнева». Но окружающий мир оказался более восприимчивым. Парижская газета «Ле матен» моментально объявила подписку, собирая средства на создание Института омоложения, где клиенты смогли бы получать уколы чудодейственной liquide testiculaire[7 - Семенная жидкость (фр.).]. Не прошло и нескольких недель, как сообщество аптекарей стало рекламировать изготовленное ими снадобье, так называемый спермин, в состав которого входили «семенная жидкость и сердце теленка, телячья печень и бычье семя» с добавлением неидентифицированных выделений «поверхностных слоев ткани анатомических образцов, помещенных в спиртовой раствор». Эта смесь, как утверждалось, «обладала стимулирующим эффектом и приносила клиентам результат, описанный доктором Броуном-Секаром». Другие производители также принялись за изготовление похожих продуктов, но после того, как ученым не удалось достигнуть полученных профессором результатов, рынок временно сник.

Несмотря на то что его труд при тщательном изучении оказался несостоятельным, усилия Броуна-Секара не пропали даром. Помимо армии шарлатанов, которых они породили в последующие десятилетия, они дали импульс и серьезным исследованиям ученых, совершенно справедливо поверивших, что в интуитивной догадке Броуна-Секара есть рациональное зерно и ключ к повышению потенции и увеличению мышечной массы таится в выделениях половых желез – нужно лишь найти способ воздействовать на них. Таким образом, заблуждения профессора послужили началом многих исследований в области изучения половых желез, приведших к таким фундаментальным открытиям, как получение и синтез тестостерона в тридцатые годы, вызвавшим, в частности, увлечение гормональной терапией вплоть до применения анаболиков. Из желудя, брошенного в почву Броуном-Секаром, вырос могучий дуб.

Однако в годы, непосредственно последовавшие за открытием Броуна-Секара, ученые, несмотря на весь свой энтузиазм, не знали, как подступиться к этой области знания и терялись в догадках. Согласно одной гипотезе, ошибкой Броуна-Секара считалось применение им эмульсии – якобы слишком слабой. Может быть, стоит использовать сами железы. Опыты шли один за другим, наращивая обороты, соперничество лучших умов становилось все ожесточеннее, вызвав перед мировой войной настоящий шквал открытий.

Вскоре после начала работы в редакции журнала Американской медицинской ассоциации Моррис Фишбейн столкнулся на одной из чикагских улиц с профессором Иллинойского университета, специалистом в области генитальной хирургии и урологии Лидстоном. Лидстон был известен широтой своих интересов и огромным количеством написанных им книг самого разного содержания: от узкоспециальных научных работ до романов, таких как «Покер Джим» и «За кальяном». «Мы немного поболтали, – вспоминал Фишбейн, – а затем он сказал: – Протяни руку и пощупай меня здесь». Он распахнул пальто, расстегнул рубашку и прижал мою руку к своим ребрам с одного и другого боков. С каждой стороны я нащупал по шесть и более желваков. Я спросил его, что это такое. «Яички», – ответил он. Стремясь помолодеть, он трансплантировал себе под кожу ткань, взятую из человеческих тестикул».

Начиная с эксперимента Броуна-Секара, многие занялись пересадкой желез животных – одного низшего вида другому. Но Лидстон совершил скачок: он первым трансплантировал тестикулы человека человеку. «Без всякой мысли о героизме, – писал он, – но побуждаемый всего лишь практическими соображениями: во-первых, уверенностью в несправедливости подвергать кого-либо возможным опасностям, сопряженным с подобным экспериментом; во-вторых, не желая уступить коллегам пальму первенства в этой области, я принял решение сделать операцию на себе». Таким образом, он выступил, по выражению «Нью-Йорк таймс», «необычным триединством, став хирургом, пациентом и клиническим наблюдателем в одном лице».

Найти донора, что многие посчитали бы затруднительным, оказалось просто благодаря содействию доктора Лео Стенли, главного врача тюрьмы Сан-Квентин в Калифорнии. Три-четыре казни через повешение в год давали отличную возможность свободного изъятия у сравнительно молодых мужчин их органов. После первой операции на себе Лидстон продолжил свои эксперименты с заключенными. Обработанные солевым раствором тестикулы казненных преступников пересаживались другим заключенным, обычно приговоренным на большие сроки без права на условно-досрочное освобождение. По сведениям доктора Стенли, многие из оперированных продемонстрировали улучшение. Семидесятидвухлетний Марк Уильямс, до пересадки страдавший старческим слабоумием, через пять дней после операции воспрянул духом до такой степени, что смог понимать шутки.

Действенность прорывного изобретения, по уверениям Лидстона, простиралась за сферу сексуального омоложения. Не только его волосы, как он говорил, из седых опять стали черными, но и опыты с преступниками доказали: имплантация тестикул не просто замедляет старение мозга, а запускает процесс в обратном направлении. Научная пресса, включая журнал Медицинской ассоциации, широко и одобрительно освещала его достижения. Вдохновленный Лидстоном, доктор Стенли начал собственные эксперименты и в последующие годы пересадил или ввел при помощи инъекции тестикулярный материал, взятый как у животных, так и у людей, шестистам сорока трем заключенным и тринадцати врачам. О своих головокружительных открытиях он подробно рассказал в журнале «Эндокринология». (Стенли принадлежит и еще одна самостоятельная теория о том, что склонностью к преступлениям чаще обладают люди, физически непривлекательные, и их преступления являются своеобразным способом мести этому миру. Выдвинув свою теорию, Стенли предложил программу пластических операций по исправлению дефектов носа у заключенных.)

Несмотря на громкие голоса многочисленных разоблачителей, уверения, подобные вышеизложенным, на время зажигали радостью и энтузиазмом сердца сообщества. Доктор Макс Торек, часто общавшийся в Чикаго с Лидстоном, говорил, что тот «пылал огнем увлеченности, в которой уже было что-то от фанатизма», и то же самое можно было наблюдать и у двоих крупнейших последователей омоложения посредством половых желез, которые выступили тогда на авансцену.

Как и Лидстон, современному миру они неизвестны, не столько будучи забытыми, сколько вычеркнутыми, вырезанными из истории, сброшенными в пропасть оруэлловской беспамятной дыры. Имена других передовых ученых того времени, таких как Пастер или мадам Кюри, сохранились в истории и памяти поколений. Окруженные ореолом святости, они получили признание как первопроходцы, родоначальники в своих областях науки. Но ни один из современных экспериментаторов в области омоложения (продления жизни, достижения практического бессмертия – в наши дни это называется по-разному) не желает украсить свою приемную портретами основоположников, поскольку заблуждения последних были столь велики, что даже простое упоминание их имен способно лишь отвратить потенциального клиента, исторгнув из его груди крик ужаса. И тем не менее они тоже имеют право занять свое место в истории науки. Ошибаясь, они проложили путь тем, кто оказался прав. За свою ошибку они боролись с храбростью, не меньшей, чем проявляли пророки более удачливые, борясь за свою правду. А в науке, как и в любви, очень трудно порой провести четкую грань между верой и сумасбродством.

Русский по происхождению доктор Серж Воронофф стал гражданином Франции, обосновавшись в Париже, где возглавил лабораторию физиологии в «Коллеж де Франс». Человек, обладавший, как выразился один из его приятелей, «магнетическим обаянием», Воронофф был шести футов и четырех дюймов роста, отличался неуемным воображением, а его интерес к деятельности желез и долголетию появился еще в 1898 году. Во время практики в Египте его часто приглашали ко двору хедива Аббаса II, где он оказывал медицинскую помощь и некоторым евнухам гарема властителя. Это были люди толстые и нездоровые. «Они рано седели, – писал Воронофф, – и редко доживали до старости… Не являлось ли это катастрофическим следствием утраты ими тестикул?» Если так, рассуждал он, то не разумно ли видеть причину так называемого нормального старения в угасании деятельности и изношенности половых желез, то есть локальном процессе, который может оказаться обратимым?

Он принялся за опыты. Для начала он пересадил тестикулы ягненка престарелому барану и обнаружил, по его словам, что шерсть животного стала гуще, а половой инстинкт пробудился вновь. Изыскания Вороноффа были прерваны Первой мировой войной. Доктор много ездил, леча раненых, изобретая способы подсадки собственной ткани (примененная им техника подсадки пациенту собственной кости использовалась впоследствии не один десяток лет) и заменяя обгоревшие куски кожи кусками околоплодного пузыря. Но вскоре его, как сирена, поманил к себе мир животных, и на этот раз вовсе не овец.

«Смею утверждать, – заявил он после ряда экспериментов, – что обезьяна превосходит человека по части крепости тела, совершенства органов и отсутствия в них дефектов, наследственных и приобретенных, от которых страдает большая часть человечества».

Путь представлялся ясным. В 1914 году он, впервые использовав в качестве донора обезьяну, пересадил ее щитовидную железу «мальчику, страдавшему идиотизмом». Операция, как сообщалось, оказалась столь успешной, что «мальчик вскоре стал нормальным и был признан годным к армейской службе». Теперь Воронофф не сомневался в том, что именно железы низших приматов таят в себе ключ к обретению, если не вечной молодости, то чего-то весьма ей близкого. По его расчетам, обезьяньи яйца должны были обеспечить мужчине здоровье и активность на срок в полторы сотни лет, после чего организм попросту ломался бы, как одноконная повозка. Оставалось только закрепить успех доказательствами.

В то же самое время другая звезда в области омоложения, доктор Эйген Штейнах из Вены, в поисках заветной чаши святого Грааля, выбрал для себя иную дорогу. Будучи профессором Института биологии, Штейнах наряду с Фрейдом, Малером, Райхом и Витгенштейном вращался в кругу самых уважаемых членов венского общества. Обладая, по словам одного из его коллег, «внешностью Юпитера, он выделялся роскошной бородой неподражаемо тициановского отлива». Эгоистичный, раздражительный, горевший огнем паранойи, с годами все усиливавшейся, он увлекался верховой ездой, любил одежду ярких тонов и знал, как обратить на себя внимание, по крайней мере по мнению многих, отмечавших его заслуги и рукоплескавших при виде его.

По сравнению с экзотичным замыслом Вороноффа или множественными пересадками тестикул Лидстона, метод Штейнаха был прост. Опыты на крысах убедили австрийца в том, что юность можно вернуть «наложением лигатур на протоки» – вазэктомией. Тогда, согласно теории Штейнаха, «выделяющийся при эякуляции секрет, не находя себе выхода, хлынет обратно, мощно воздействуя на мужской организм чем-то наподобие парникового эффекта». (Спустя годы выяснилось, что неиспользованная семенная жидкость растворяется в моче.) Как и его соперники, Штейнах предъявил доказательства («Пациент чувствует себя молодым, энергичным, веселым и уже на закате лет полнится той же свежестью, что и в начале пути»), включая свидетельства о росте волос, улучшении зрения и излечении от многих недугов. И, о да, в проблемных случаях это «поднимало уровень мужской потенции». После триумфа в Европе имя Штейнаха вскоре после войны приобрело известность и в Штатах, у специалистов, когда в «Нью-Йорк медикал джорнал» его работа была названа большим достижением в борьбе со старческой дряхлостью.

Вечная юность! С начала двадцатых и до конца тридцатых годов продолжался этот хоровод – танцы восторженной толпы вокруг майского дерева половых желез. Воронофф выступал представителем целого движения, когда в своей книге, названной просто «Жизнь», писал: «Не подлежит сомнению, что медицина будущего, так или иначе, будет в значительной степени посвящена поддержанию деятельности и, если понадобится, пересадке желез, необходимых для сохранения жизни, силы и здоровья…

Существует ли в медицине другое открытие, столь же важное для индивидов и человечества в целом?»[8 - Как пишет Джон Хоберман, помимо Бринкли, и другие светила трансплантологии желез были всецело уверены в правильности своих действий: «Несмотря на то, что подобные процедуры в наши дни могут показаться странными, тот факт, что и Воронофф, и Штейнах сообщали о случаях исцеления, а прогресс медицинской науки впоследствии отверг их методы, еще не говорит о них, как о шарлатанах. Напротив, их способы лечения, как и способы лечения, применявшиеся Брауном-Секвардом, лишь показывают, как трудноразличима грань между заблуждением и сознательным обманом». – Примеч. авт.]

Глава 7

В августе 1918 года Джон Бринкли открыл в Милфорде, Канзас, свою клинику. Названная им Институтом здоровья, эта клиника разместилась в шестнадцати зданиях и включала в себя (согласно рекламному проспекту) Больницу Бринкли – Джонса, Адъюнктуру Бринкли – Джонса, Исследовательские лаборатории Бринкли – Джонса и Школу медсестер Бринкли – Джонса. Внутри клиника походила не столько на больницу, сколько на грандиозный кемпинг, предоставляющий ночлег и завтраки. Стены в номерах были обшиты панелями из красного и орехового дерева, а обои были небесно-голубыми и радовали горожан не меньше, чем радовался электрик, заключивший с Бринкли договор на обслуживание и уверявший, что «платят здесь лучше, чем где бы то ни было в округе».

Популярность Бринкли взметнулась до небес. Он прослыл не только щедрым хозяином, чей легендарный, признанный образцовым брак послужил процветанию Восточного Канзаса, но и в ту зиму, когда сокрушительная пандемия испанки с ее еще невиданным в истории размахом разразилась и здесь, доктор Бринкли заслужил всеобщее уважение и благодарность своими заметными усилиями. Доктор «словно владел каким-то волшебным средством и знал, чем справиться с болезнью, – вспоминал один из его ассистентов. – Может быть, это было что-то, усвоенное им еще в детстве, – он мальчишкой бегал в горах Северной Каролины. Не знаю, что это было, но это помогало». Когда неподалеку в Форт-Райли испанку подхватили больше тысячи человек, Бринкли (в отличие от вымышленных им подвигов времен войны) действительно оставался на своем посту, леча людей. Он ездил с фермы на ферму, месил грязь по дорогам на своем стареньком, 1914 года выпуска, «Форде». Его водитель Том Вудбери вспоминал: «Он был замечательным доктором. За время эпидемии у него не погиб ни один больной, и он оказывал помощь всем». Одна местная домохозяйка сказала так: «Он нас спасал. Его называют шарлатаном, и это разрывает мне сердце. Никакой он не шарлатан! Поверьте мне!»

Когда страдания пациентов той зимой усугубила еще и нехватка угля, Бринкли направил губернатору петицию с требованием выделить жертвам пандемии экстренную финансовую помощь. Его деятельность в тот период представляла собой яркий контраст со всей его предыдущей карьерой – контраст столь разительный, что в это было трудно поверить. Возможно, им двигала жажда известности. Возможно, ему не оставалось выбора. Но каковы бы ни были мотивы, заставившие Бринкли отступить от кодекса морали шарлатана, помощь, которую он оказывал больным все эти месяцы, остается самым похвальным достижением всей его жизни.

Но вскоре он опомнился и, когда послевоенную прессу накрыла первая волна сообщений о чудодейственных случаях омоложения, тут же вернулся к своим козлам. Хотя газеты первого ряда поначалу решительно его игнорировали, в то же время превознося Вороноффа, Штейнаха и Лидстона, он не унывал, занятый тем, как лучше использовать завоеванную им популярность.

Отверженный или нет, но доктор Бринкли имел преимущества, о которых его соперники даже и не догадывались: коварство, талант торговца и широкий доступ к животным. Большинству его клиентов, фермеров из американской глубинки, были прекрасно известны сексуальные аппетиты козлов. Проявления этих аппетитов они наблюдали всю жизнь. Это был архетип, закрепившийся в языке: козлиный (рогатый, горячий, похотливый). Древние греки изображали своего Пана, получеловека-полукозла, скачущим по лесам и лугам и лишающим девственности нимф. Если же углубиться в историю и вспомнить первый из дошедших до нас рецептов афродизиаков, как он изложен в древнеиндийском тексте восьмого века до нашей эры, то желающий «совокупиться с сотней женщин» должен отведать «козлиных яичек, либо отварив их в молоке с добавлением семян сезама и черепашьего жира, либо смешав их с солью, истолченной перечной рыбой и очищенным маслом». Это глубинное, таившееся в подкорке знание и несли пациенты в канзасскую клинику Бринкли вместе с жертвенными животными и семьюстами пятьюдесятью долларами (без скидок и кредита).

Вскоре после открытия клиники Бринкли ждал успех, достаточный для того, чтобы журналисты со всего города повалили к его дверям: миссис Ститтсворт, жена первого пациента Бринкли, которому были пересажены железы козла, родила резвого младенца – мальчика, которого назвали Билли, возможно, в честь того козла. Фотография улыбающихся на камеру доктора и младенца была помещена под таким заголовком: «Доктор Джон Р. Бринкли, хирург, поразивший научный мир подсадками половых желез козла мужчинам и женщинам, пожелавшим восстановить утерянное ими природное свойство». Когда слух об этом распространился, город наводнила новая толпа клиентов-женщин, разбивших лагерь в рощах и лугах Милфорда. Благодаря неустрашимой миссис Ститтсворт и ее козьим яичникам Бринкли основал новую отрасль своего предприятия, обещая клиентам увеличение детородной способности и бюста, а также сокращение морщин.

Что же касается козлиных яичек, то их преимущества, как он уверял, не поддаются перечислению. Письма бывших пациентов свидетельствовали о «поразительной сексуальной мощи», а описываемые ими детали «говорили сами за себя». К тому же поступали и новые обнадеживающие сведения, в частности о случае с помешанным юношей, который

был, в конце концов, признан неизлечимым и обреченным на умственную неполноценность. Он решил свести счеты с жизнью, если я не сумею улучшить его состояние.

Через 36 часов после пересадки ему козлиных желез температура пациента поднялась выше 103 градусов по Фаренгейту[9 - Около 39,4 градуса по Цельсию. – Примеч. ред.], но еще через 24 часа она опустилась до нормальной и больше не поднималась. Его сознание постепенно прояснилось, он выглядит и чувствует себя моложе и подумывает о женитьбе. Безобразные сновидения и кошмары, всю жизнь преследовавшие его по ночам, улетучились…

Второй случай помешательства [вызванный на этот раз неумеренной мастурбацией] произошел с молодым банковским служащим, доставленным в мою клинику из государственной лечебницы. После операции по пересадке его сознание прояснилось, и в настоящее время он возглавляет большое финансовое учреждение.

Лечение сексуальных расстройств и деменции явилось лишь прологом. Канзасский Понсе де Леон[10 - Понсе де Леон (1474–1521) – испанский конкистадор, основавший первое европейское поселение в Пуэрто-Рико. В поисках источника вечной молодости открыл Флориду.] вскоре обнаружил, что с помощью трансплантации желез можно творить чудеса, излечивая двадцать семь различных болезней: от неопасных до серьезных, начиная с эмфиземы и вплоть до метеоризма. Бринкли предупреждал, что гарантировать результат не может – операция оказывалась успешной лишь в 95 процентах случаев. Он находчиво добавлял, что «интеллектуальная недостаточность» пациента может сделать операцию неэффективной.

Впервые его деятельность побудила АМА к расследованиям. Типичная настороженность по отношению к неумеренным гарантиям заставила медиков отправить в клинику Бринкли тайного частного сыщика. Там он познакомился с частично парализованной женщиной шестидесяти с лишним лет. Бринкли лечил ее от опухоли позвоночника пересадкой козьих яичников. «Она ковыляла, с трудом переставляя ноги, – докладывал сыщик. – Я помог пожилой леди перебраться из комнаты в комнату, когда она пожелала продемонстрировать мне, как ходит. Шла она очень медленно, но, по ее уверениям, силы в ее ногах прибавилось».

Однако хлебом с маслом для Бринкли по-прежнему оставались импотенты-мужчины, и с расширением своего дела он приобрел собственный транспорт, организовав встречу пациентов на вокзале. К прибытию поезда – обычно это происходило по понедельникам днем – водитель автобуса Гарри был уже тут как тут. Он приветствовал пациентов в шоферской фуражке и с веселой искоркой в глазах. Те были уже предупреждены, зная о Гарри из официальных писем, направленных на их имя Бринкли. Знали они и о Минни: «Если миссис Бринкли проживает недалеко от вас, она поделится с вами замечательными произведениями садового искусства, лучшими цветами из ее сада и чудеснейшими початками молодой кукурузы. По воскресеньям она будет навещать вас с большим ведерком мороженого собственного изготовления, которое, как она считает, ей особенно удается». По приезде в дверях клиники их встречала Минни со сладчайшей улыбкой и словами: «Сюда, мои мужчины».

Затем в «отстойнике» следовала первая беседа с самим доктором, еще сильнее укреплявшая в них веру в излечение. На фотографии той поры Бринкли предстает небольшого роста джентльменом в круглых очках в каучуковой оправе и с бородкой, напоминающей козлиную. Наклонив голову набок, он походил на человека, готовящегося к интеллектуальному пинг-понгу (пусть даже и с самой Европой). Добавить к тому его широкоизвестные фразы: «Всякая энергия есть энергия сексуальная», «Мужчина стареет, когда стареют его половые железы», и в путь-дорогу, Фрейд для бедных! Однако не все в нем было сплошным надувательством. Необыкновенное знание психологии как индивида, так и толпы, существенно облегчало ему путь к успеху. Он знал, что отношения с партнершей часто заботят мужчину меньше, нежели отношения с собственным его половым органом, и мастерство, с каким Бринкли эксплуатировал это знание, следует причислить к важнейшим из его талантов.

Конечно, случались и досадные осечки. Однажды к нему явилась пара авантюрных бонвиванов, прибывших из Калифорнии, чтобы заполучить новые половые железы. Бринкли решил взять последние у козлов тоггенбургской породы, но они настояли на породе ангорской, как более стильной. Слишком поздно выяснилось, что источником жуткого запаха, который стал исходить от них после операции, являются их обновленные гениталии. Но в целом триумфы следовали один за другим. Младенец родился у второй пары оперированных – бизнесмена из Милфорда и его супруги. Младенца назвали Чарлз Дарвин Меллинджер, признав тем торжество науки. В дни рождественских праздников мистер и миссис Бринкли, взобравшись на крышу своей клиники, бросали оттуда подарки – индеек, гусей и уток – в протянутые руки соседей.

Такое радушие, такое искреннее благожелательство… Возможно ли, что подобно Вороноффу, Штейнаху и Лидстону, Бринкли верил в то, чем занимался?

Ответ могут подсказать кое-какие мелочи: например, будучи в подпитии, Бринкли обзывал пациентов старыми олухами, или же проступки посерьезнее: изменчивость его представлений о том, как следует проводить операцию. Иногда он расщеплял железу животного на подобные зубчикам чеснока отдельные дольки, иногда соединял маленькую железу с той, что побольше, уподобляя процесс «внедрению частички стекла в яблочную мякоть». Иной раз ход операции был проще бросания в мешок рождественского подарка. Вопросы вызывало не мастерство Бринкли – строго говоря, как хирург он был вполне компетентен и при желании мог заблистать. Но он мало заботился о тщательности производимых действий, и качество операций оставалось весьма сомнительным. Он оперировал и до и после «часа коктейля», а с расширением его предприятия все чаще и чаще перепоручал работу ассистентам с дипломами, полученными подчас в учреждениях даже менее солидных, чем у него. В результате за годы деятельности Бринкли умерли десятки пациентов – либо в операционной, либо вскорости после возвращения домой. Множество других оказались навсегда изувеченными. И все же прошло много времени, прежде чем клинику Бринкли стали прочно ассоциировать с убийством. А пока, каков бы ни был исход, ему платили и платили.

К двадцатому году поползли слухи: когда Бринкли не хватает животных, он крадет их с соседних ферм. Бринкли же, надеясь раскрутиться еще сильнее, обратился за помощью к профессионалам рекламы. Что привело к его порогу Г. Роя Мосната из Канзас-Сити. Как ни странно, Моснат приехал, ничего не слышав об опытах Бринкли, – так, по крайней мере, оба вспоминали, но, едва узнав о них, он буквально подпрыгнул от восторга: «Ей-богу, мы поймали быка за рога! Миллион долларов у вас в кармане, доктор Бринкли!»

По пути на ферму Ститтсворта Моснат окидывал окрестности восторженным взглядом влюбленного. («Там кучерявые облака…») После беседы со Ститтсвортом у водокачки он вернулся в Канзас-Сити с карманами, полными купюрами, и планами развернуть кампанию.

Момент был поистине судьбоносный, так как конфронтацию АМА вызвал даже не столько шум по поводу операций с пересадками желез, сколько настойчивое желание доктора организовать рекламу. Ассоциация запрещала своим членам (к которым принадлежал и Бринкли) прибегать к услугам рекламы даже и до появления статей Самюэля Гопкинса Адамса в «Кольерс», а после «Кольерс» запрет стал еще строже. Одним из открытий Адамса явился тот факт, что добрую половину своей прибыли американские газетчики получали, печатая рекламу патентованных лекарств, то есть существовала и действовала коррупционная схема огромных масштабов. Для большей живости рекламе обычно придавали вид новостей. Но даже и в иной форме реклама бывала глупой и назойливой – начиная с ксилографических портретов самоубийц («вот что бывает, если не лечить свои нервы») и вплоть до трескучих призывов к патриотизму (полосный рисунок дяди Сэма, клятвенно заверяющего об употреблении им ста коробочек «экслакса» ежемесячно). Союз «здравоохранения» с рынком был настолько тесным, что порядочные эскулапы бежали от него как черт от ладана.

Прибегнув к услугам рекламы, Бринкли превратил АМА в своего врага. При том, что работой Мосната он был не вполне доволен, находя его действия слишком робкими. Это стало очевидно, как решил он, когда лишь два журналиста во всей стране посвятили ему, Бринкли, новые очерки.

Но хватило и этого.

Глава 8

В июне 1920 года главный хирург Американского госпиталя в Чикаго, доктор Макс Торек, столкнулся в лифте с доктором Фрэнком Лидстоном. Офис последнего располагался в том же здании.

– Можете уделить мне минутку, Макс? – спросил Лидстон. И вот как описывал Торек то, что произошло потом:

«Мы вошли к нему, и, едва оказались за закрытой дверью, как он принялся раздеваться. Я был смущен и озадачен. Он резко повернулся ко мне лицом – обнаженный, как статуя Аполлона.

– Взгляните!

Врач привычен ко всему, и удивить его трудно, но это зрелище поразило меня до глубины души: у Лидстона было три яйца!»

Не остановившись на имплантах, которые иллинойский профессор прикрепил к брюшной стенке, он поднял планку своих экспериментов, добавив половую железу казненного преступника к своим собственным. Три яйца, как заявлял он, пока демонстрируют отличный результат. Они не только подхлестнули его сексуальные аппетиты, но и благотворно повлияли на мышление, увеличив скорость и ясность мысли – и, о нет, использование органа преступника не придало ему преступных наклонностей. Торек, суровый скептик, более увлеченный любительской фотографией, нежели деятельностью желез, слушая Лидстона, наблюдая его мессианский энтузиазм, начал верить. Он очарованно внимал Лидстону, а тот распинался перед ним целых три часа.

Но в ходе этого представления венгр ощутил и нечто иное – в возбуждении Лидстона чувствовался кипевший в нем подспудный гнев. Всего лишь за несколько дней до этого, 12 июня, доктор Серж Воронофф стал темой прозвучавшей на весь мир сенсации, впервые пересадив половую железу от обезьяны человеку[11 - Не прошло и двух лет, как Воронофф стал уверять, что вполне возможна «пересадка всех органов шимпанзе человеку». – Примеч. авт.]. Лидстон считал, что Воронофф украл его открытие (о котором стало известно из публикации АМА) и наслаждается славой, которой по праву должен был бы удостоиться он, при том, что Воронофф пошел по более легкому пути, обратившись к органам обезьяны. Что и заставило Торека усомниться в научности достижения Вороноффа, свидетельствовавшего, как ему показалось, скорее об умении доктора использовать любые средства для получения преимущества перед соперником.

Торек сочувствовал взглядам Лидстона и склонен был разделить его точку зрения. Но еще важнее, как ему казалось, было выяснить истину. Не теряя время, он поехал в Нью-Йорк, где планировалось первое американское выступление Вороноффа. Там на факультете медицины и хирургии Колумбийского университета, говоря по-английски с забавным французским акцентом, этот выходец из России торжественно раскрыл собранию достойнейших научных мужей технику проводимых им операций. И Торек, убедившись, что не Лидстон, а именно Воронофф находится на правильном пути, пригласил последнего в Чикаго – продемонстрировать свое искусство.

Воронофф, обладая известным великодушием, не желал делить мир на победителей и побежденных – качество, так раздражающее нас в победителях. Едва прибыв в Чикаго, он тут же нанес визит вежливости доктору Лидстону, посетив его лабораторию. Выяснив, чем занимался доктор в последнее время, он, как рассказывают, воскликнул: «О-о, это замечательно! Ваши операции – для бедных людей, мои же – для богатых!»

Лидстон был вне себя от негодования. Этот похититель его славы не только проник в его лабораторию и рыскал по ней, разглядывая таблички и роясь в ящиках, но благодаря вероломству Торека получил право на выступление перед публикой! Как и опасался Лидстон, это выступление привлекло всеобщее внимание, став одним из главных событий года. «Что это был за день для всех нас, для всей чикагской профессуры, – писал Торек. – Весь амфитеатр был заполнен до отказа. Среди публики – знаменитости, видные горожане». Выступая, словно цирковой фокусник с ассистенткой, своей молодой и красивой американской женой, Воронофф ошеломил публику как лекцией, так и наглядными опытами с собаками. В зале не хватало только двух знаменитостей. Одним был Лидстон, который до самой своей смерти, последовавшей в шестьдесят пять с лишним лет, так и не простил Вороноффу кражу приоритета. Вторым был Джон Бринкли, который пытался ворваться в зал и тем нарушить всю степенность собрания. Однако доктор Торек, увидев его, запретил впускать этого «скользкого типа».

Но поездка, предпринятая Бринкли, не прошла даром. Рекламщик Моснат приложил все усилия, и ему удалось добыть трансплантологу желез важное приглашение в больницу на Парк-авеню, чтобы продемонстрировать там свое искусство. Таким образом, пути трех первопроходцев и трех звезд омоложения летом 1920 года пересеклись, накалив атмосферу и взметнув волну ажиотажа еще выше, тем самым подготовив сцену для «милфордского мессии» и превращению его в ярчайшую из звезд.

К тому времени доктор успел отточить и несколько видоизменить программу. Начиная с появления на свет Билли Ститтсворта, Бринкли называл своей миссией помощь женщинам, отчаявшимся зачать ребенка («Доктор Дж. Р. Бринкли тонет в ворохах писем от женщин, мечтающих о благословенном даре материнства»). Отвечая на эти горы посланий («Я отдала бы жизнь за счастье принести в этот мир ребенка», – писала Бринкли одна из женщин), он «был потрясен слезными мольбами» и стал считать своим священным долгом помощь женщинам в их несчастье, особенно после его открытия, когда гистэректомия[12 - Ампутация матки.] перестала быть приговором, а женщинам стала доступна операция по пересадке им козьих яичников.

Однако к середине 1920 года Бринкли постепенно отступил от этих притязаний – как и от притязаний на увеличение бюста и уменьшение количества морщин посредством операций, сконцентрировавшись на мужчинах, – возможно, потому, что заподозрил женщин в большей зоркости по отношению к результатам. С тех пор рождение наследников происходило редко и являлось уже эффектом побочным, главным же было превратить слабака в настоящего самца, готового «покрыть всех самок, сколько ему ни дай», согласно принятому на ура рекламному обещанию Бринкли. На мужчин эффект плацебо действовал безотказно, и Бринкли мог полностью на него положиться. Мужчины, как выяснилось, верили всему, как верил всему клиент, написавший ему однажды, чтобы узнать, наладится ли его сексуальная жизнь после трансплантации козлиного органа, если он дважды подвергался удару молнии.

Появление в Чикаго тем летом Бринкли вместе с соперниками добавило ему блеска респектабельности. Он словно втерся в их компанию, потому что, пока они отдавались выступлениям, демонстрировали свои эксперименты и готовили обоснования и публикации в научных журналах, он, не тратя время на эту ерунду и засучив рукава, помогал страждущему человечеству.

Пациенты, толпившиеся в его приемной, происходили из разных слоев общества – это были не только фермеры и рабочие. Размышляя на тему неизбывной человеческой доверчивости, британский медик писал: «Принято считать, что образованные люди не могут стать жертвами шарлатанства и всевозможных странных поветрий. Я совершенно не согласен с подобным утверждением. По моим наблюдениям, чем выше положение человека на социальной лестнице, тем большее влияние на него оказывают мода и его отношение к своему здоровью. Так называемая интеллигенция проявляет тут особую доверчивость».

Это мнение подтверждает и то, что происходило тем летом в чикагском госпитале на Парк-авеню, где Бринкли успел сделать тридцать четыре операции по пересадке козлиных желез (тридцать одну из которых – мужчинам, причем среди оперированных были судья, член совета округа и почтенная дама из общества), часто прерывая работу для общения с журналистами. Ему доставлял удовольствие, по его словам, факт «принятия» его метода европейцами, хотя, если говорить по совести, выработанная им техника операции, когда половая железа козла «очеловечивается» в мошонке, «значительно превосходит то, что предлагают эксперты Старого Света». В то время как Лидстон рвал и метал, журналисты с энтузиазмом принялись популяризировать другую, не столь экзотичную, звезду на американском небосклоне. Его первые чикагские пациенты еще не успели оправиться после операции, а хор восторженных приветствий уже звучал в полную мощь: «Операции по возвращению молодости и силы пожилым пациентам были произведены доктором Дж. Р. Бринкли. Успех этих операций вызвал сенсацию в деловых кругах». Благодаря провидческому гению чудо-хирурга из Канзаса чикагцы «обрели Источник вечной молодости».

Особую славу милфордскому мессии принесло свидетельство семидесятиоднолетнего декана юридического факультета Университета Чикаго Дж. Дж. Тобиаса, которого газета «Сиракуз геральд» описывала как «маленького, худого, но стойкого, с крепким рукопожатием мужчину, невероятно живого и энергичного». Почувствовал он себя моложе после операции?

«Я как будто скинул с себя лет двадцать пять! – вскричал декан. – Я теперь другой человек, я полон сил, я здоров и готов продолжать свои труды. Раньше я чувствовал, что стар, болен и вышел в тираж, но операция вернула меня к жизни!»

И он встал в боксерскую стойку.

«Каково это, – спросил его интервьюер, – быть старым и вдруг вновь помолодеть?

«Это потрясающе… Чувство непередаваемое, невероятное… Никакими словами не описать всю значимость таких операций. К новостям о трансплантации желез относились с известной ироничностью. Ее должны сменить уважение и восхищение».

Эти дифирамбы видного юриста сопровождались газетным фото, изображавшим нашего старца в прыжке – убедительность такого доказательства вызвала его перепечатку в газетах как на Западе, так и на Востоке Америки.

Но работа Бринкли вызывала подобный восторг не у всех. В августе Департамент здравоохранения выразил неудовольствие по поводу содержания в госпитале пятнадцати животных: известие об этом вызвало и бурю негодования со стороны Чикагской федерации труда. На летнем совещании Федерация осудила деятельность Бринкли как противоречащую интересам рабочих: «Эти операции увеличат рождаемость в Штатах, а это на руку капиталистам и во вред организованным рабочим, борющимся за более высокую оплату труда».

В то же время Макс Торек громил Бринкли на всех углах. Называя пересадку козлиных желез делом не только «святотатственным, непристойным и граничащим с порнографией», венгр объявил ее практикой «невозможной как физически, так и физиологически, используемой людьми морально нечистоплотными, паразитирующими на человеческой доверчивости».

В противовес этому существовали обезьяны. После того как Воронофф уехал из города, Торек основал зоопарк подопытных животных, которых разместил на крыше Американского госпиталя. Белые мыши, морские свинки, кролики, собаки, макаки-резус, павианы и два шимпанзе содержались в клетках среди корзин моркови, турнепса, бананов, картофеля, апельсинов, кокосов и свежего сена. Оставив на время свою медицинскую практику, Торек практически переселился в зоопарк: «Мои инвестиции туда все росли, пока уже целые тысячи долларов не стали идти на обезьян…»

«Неужели двадцатому веку суждено проникнуть в занимавшую умы с глубокой древности тайну вечной молодости? Я знал, что в погоне за блуждающим огоньком омоложения многие ученые сбивались с пути».

Глава 9

Смелость, еще раз смелость, и только смелость.

После успеха в Чикаго Бринкли удалось разворошить костер известности, и в некоторых областях страны его имя осветилось поистине ослепительным пламенем. Во время своего тура по Новой Англии, который он совершал в июне 1921 года, он рассказывал о других своих опытах, суливших захватывающие перспективы, как, например, успешных пересадках глаз от одного вида другому. «В настоящий момент я не могу еще [вылечить от слепоты], – говорил он собранию докторов в Коннектикуте, – но месяцев через шесть, думаю, мне удастся и это». Свидетельств, что он проводил подобные опыты, не существует, и он никогда больше об этом не упоминал, но такое утверждение само по себе производило должный эффект. Поползли слухи, что скоро он сможет оживлять мертвецов.

Между тем в Милфорде бизнес шел как по маслу. Хаосу пациентов, прибывавших с собственными животными, был положен конец. Теперь торговец из Арканзаса регулярно поставлял козлов партиями из сорока особей. Доктор содержал их в загоне за клиникой. Каждому пациенту предлагалось осмотреть стадо и выбрать себе приглянувшегося ему козла. Сотрудники Бринкли, даже приближенные, затруднялись определить характер доктора. Он мог вести себя вызывающе, картинно, как ковбой, размахивать шестизарядным кольтом, в следующую минуту превратиться в скромного интеллектуала-ученого, уверенного в своей теории и дотошного. То и дело он принимал вид неприступный и непроницаемый и мог казаться даже застенчивым. (Один из его сотрудников, много лет проработавший рядом с ним, уверял, что Бринкли, «знакомясь с новыми людьми, всегда чувствовал неловкость».) Бывало трудно дозвониться до него. Иногда, находясь в клинике, он вдруг исчезал на несколько часов – либо, как объяснял он своему ассистенту доктору Осборну, для того, чтобы успеть побольше сделать, либо для поддержания своей репутации как человека, окруженного некой тайной. «Надо так все обставить, чтобы людям трудно было тебя найти и поговорить с тобой», – советовал он. К тому же он был уверен, что «разговорами болезнь не лечится»[13 - Арфи Кордрей, домработница доктора, вспоминала, что Минни Бринкли «была горазда поболтать», в то время как доктор обычно сидел, «погрузившись в книгу или что-нибудь в этом роде». – Примеч. авт.].

Кипевшую в нем бешеную энергию он чаще всего держал под контролем. Но однажды вечером он, выпив, изрубил топором соседскую машину. А в другой раз видели, как пациент, выбежав из клиники, несется на задний двор от пьяного Бринкли, догоняющего его с мясницким ножом в руке.

В марте 1921 года житель Милфорда, некто Джесс Уилсон, попросил, чтобы закон защитил его, оградив от действий Бринкли. Сам Бринкли объяснил это следующим образом: «Я позволил себе ряд замечаний относительно него, так что парень, видимо, испугался, и меня задержали, в результате чего потребовался залог. Не знаю, грозил ли мне арест, но пришлось выложить кругленькую сумму (в тысячу долларов) в качестве доказательства, что не пристрелю его».

В городе упорно поговаривали, что он откусил ухо бедняге Осборну.

И все же большинство местных жителей предпочитали видеть в такого рода поступках всего лишь эксцентричные проявления гениальности человека, благодаря которому Милфорд купался в деньгах. Наряду с новой большой больницей Бринкли финансировал работы по укладке новых тротуарных плит, обновлению системы городской канализации, строительство нового здания почты и пошив новой формы юношеской сборной города, бейсболисты которой с тех пор стали называться «Козлами Бринкли». Он подарил городу электрические фонари на улицах и новое здание банка. Он замостил две мили дороги, ведущей к железнодорожной станции, и приобрел медведя в ходе неудачной попытки основать зоопарк. (Медведь своим ревом не давал ему спать по ночам, и Бринкли в конце концов пристрелил его.)

Лишь однажды горожане не позволили Бринкли проявить щедрость, когда тот захотел, чтобы новая церковь была названа в его честь. Одному из местных жителей запомнились слова Бринкли: «Методистскую церковь в Милфорде построил не Христос, так что незачем ей называться в его честь. Пусть она зовется Методистской церковью Бринкли». Но доктор настоял на том, чтобы на табличке, прикрепленной к зданию церкви, были увековечены имена не только Господа и сына Божьего Иисуса, но и его, Бринкли. Со своей стороны и пастор отдал дань его щедрости в выражениях самого неумеренного восторга: «Сила, которой обладает этот человек и подобной которой я не встречал ранее, оказывает на меня странное действие. Именно эта сила заставила меня одним воскресным днем после встречи с ним броситься на радио и произнести слова, на которые я не считал себя способным. Меня осудили за то, что я уподобил этого человека Иисусу из Назарета… Но я так чувствовал: в его присутствии я ощущал дыхание Божие. Высота этой личности вдохновляет меня».

Празднования следовали одно за другим, город погрузился в вакханалию вечеринок с мороженым и чванливых статусных приемов. «В понедельник, в десять часов утра, – сообщала местная газета, – толпа, собравшаяся в методистской церкви, под предводительством Уолтера Тегю направилась с флагами в парк, где ее ожидала другая толпа. Доктор Дж. Р. Бринкли склонился перед флагом. Толпа запела гимн». Так всем городом отпраздновали день рождения Минни, а Бринкли обещал новые, еще более драгоценные дары: грандиозное здание больницы и универмаг, повторяющий архитектуру Белого дома. «Здание будет занимать целый квартал и обойдется мне в миллион долларов. Там разместятся магазины, спортивный зал, гигантский бассейн, парикмахерские, помещения моей клиники и театр величиной с «Орфеум», что в Канзас-Сити, где будут идти лучшие театральные постановки и кинокартины со звуком».

О подобном не мог мечтать и… настоящий «Орфеум».

Однажды, приятно проводя время в Канзас-Сити, он, завернув в парикмахерскую, увидел человека, надевавшего перед зеркалом пальто. Делал он это не без ловкости, учитывая отсутствие у него одной руки. Бринкли подослал к нему служителя, и через секунду Кроуфорд почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Вот как описывает он встречу с Бринкли: «[Бринкли] спросил меня, как я поживаю, и я ответил, что прекрасно, а он рассказал, что владеет клиникой в маленьком канзасском городке Милфорде… Он сказал, что неплохо преуспел и дела у него идут прекрасно. Я спросил, тем же делом занимается он в своей клинике, чем прежде промышляли и мы, и он ответил: «Да, можно и так сказать – похожим делом».

В детали доктор не вдавался. Подобную скромность следует признать для него нехарактерной. Но, надо думать, он опасался обнародовать полную картину своих успехов. Например, тот факт, что делал теперь в месяц в среднем пятьдесят операций по семьсот пятьдесят долларов каждая, и это приносило ему по полмиллиона долларов в год (в существовавшей в двадцатые годы валюте). Многие пациенты ложились на операционный стол, даже не поинтересовавшись, что будет происходить потом. «Думаю, что козлиная железа – это вроде как картошка, – говорил семидесятисемилетний А. Б. Пирс из Небраски. – Берешь картофелину, режешь на кусочки, сажаешь, и каждый глазок прорастает».

Был у Бринкли и другой, негласный, источник дохода, на который вдохновил его Лидстон. Понсе де Леон из Канзаса время от времени занимался пересадками человеческих органов, рекламируя как эксклюзивную операцию, предназначенную людям немалого достатка, привыкшим к просторным домам и изысканным винам.

Да, вне сомнений, эту операцию позволить могли себе далеко не все. Уже год или два как всплыли слухи о неимущих молодых людях, за деньги предлагающих одну из своих двух тестикул. Ходили и другие слухи, еще тревожнее, о юношах, похищенных и затем кастрированных с целью использования их органов богатыми инвалидами. По сравнению с подобным хищничеством Бринкли был образцом морали: ведь он использовал исключительно мертвых. Нефтяной магнат из Оклахомы, обратившись к доктору с просьбой пересадить железу козла (ему и ряду его друзей), получил в ответ следующее послание:

«Вы имеете возможность заплатить хорошую цену за возвращенную юность, так почему же не воспользоваться этим? Зачем унижать себя, опускаясь до уровня скотины и приживлять себе железу козла, в то время как вы можете обрести соответствующий орган здорового юноши?

Я это устрою. Если каждый из ваших друзей может прибыть ко мне одновременно с другими и заплатить пять тысяч долларов за сертифицированную человеческую железу, я произведу подобную пересадку и вам за минимальную цену в пять тысяч долларов. Только что я сделал такую же пересадку в Лос-Анджелесе за десять тысяч долларов. Редко кто из хирургов способен получить настоящую человеческую железу, но у меня имеется старинный приятель, живущий в крупном американском городе, и он сможет снабдить меня необходимым материалом.

Разумеется, подобные операции с человеческими железами дороги. Ведь и за железы я плачу большую сумму. Кроме того, я должен быть извещен заблаговременно. Так что, если вы с вашими друзьями решитесь на подобную операцию, известите меня, гарантировав ваш приезд в любое оговоренное время в течение ближайших шести недель. Тогда я извещу моего агента о необходимости поставки, и он примется за дело. Он может получить железы через несколько недель, а может и дожидаться их неделями. Таким образом, моим пациентам надлежит быть готовыми, когда буду готов и я. Оплату не менее четверти полной стоимости следует послать банковским депозитом, чтобы мне не пришлось куда-то ехать и тем самым терпеть убытки.

Я гарантирую трансплантацию человеческих желез – настоящих, здоровых, без изъянов. Гарантирую также, что донор будет не старше тридцати пяти лет и являться обладателем сильных мужских желез.

Более того, я даю еще одну важную гарантию в том, что железы приживутся и станут работать. В противном случае я произведу замену – бесплатно и не позднее шестидесяти дней со дня первой операции. Пациенту придется оплатить лишь обычные расходы на пребывание в клинике».

Данная эксклюзивная опция широкой публике оставалась неизвестной. Кроуфорд, во всяком случае, ничего не знал о ней, на какое-то время исчезнув из жизни Бринкли.

Как же использовал доктор свалившуюся на него удачу? Однажды под конец долгого рабочего дня он в очередной раз расслабился на нижнем этаже клиники в компании нескольких сотрудников, с которыми распивал незаконно добытое спиртное. Беседа становилась все оживленнее, бутылки опустошались одна за другой, пока Бринкли, внезапно вскочив из-за стола, не кинулся к шкафу с хирургическими инструментами, крича, что «перережет им всем глотки». Медсестры пытались его удержать, но он вырвался и сильно укусил за палец пришедшего навестить его в клинику доктора Тибериуса Гракуса Джонса, своего тестя.

Услышав доносившиеся снизу крики и грохот, пациенты в палатах ужасно испугались. Один из них, выпрыгнув из-под одеяла, связал простыни и попытался спуститься по ним вниз. Еще вися в воздухе, он насторожился, прислушиваясь к внезапно наступившей тишине. Ассистент Бринкли, доктор Осборн, разрешил скандальную ситуацию, нанеся Бринкли сильный удар доской по голове.

Глава 10

В феврале 1922 года Бринкли получил недвусмысленное приглашение от владельца «Лос-Анджелес таймс», Гарри Чандлера, приехать на Западное побережье для пересадки желез одному из его редакторов. «В случае успеха операции, – писал Чандлер, – я превращу вас в самого знаменитого хирурга Америки. Если же она не удастся, я с тем же пылом буду вас проклинать». Доктор, к тому времени уже ставший одним из самых знаменитых хирургов Америки, тем не менее не заставил себя долго ждать.

Он ринулся в Лос-Анджелес с уверенностью утки, садящейся на гладь нового пруда, и сразу почувствовал себя дома. Главный проспект города незадолго перед тем был назван в честь спекулянта недвижимостью и изобретателя шарлатанского лечения «магнитными поясами» Гейлорда Уилшира, прославившегося на всю округу своей вандейковской бородкой, яркими жилетами и клетчатыми штанами. Можно смело утверждать, что из всех американских городов Чудо-город с его населением, насчитывавшим примерно шестьсот тысяч человек, многие эксперты (и Моррис Фишбейн в том числе) считали наиболее густо насыщенным шарлатанством. Местный литератор Мейо Морроу уверял, что «не родился еще тот колдун, чудотворец или прорицатель, юродивый прыгун во славу Божью, лекарь-травник, кружащийся в экстазе дервиш, заклинатель змей, знахарь, мастер столоверчения или снятия сглаза, использующий черную магию, демонологию, приемы остеопатии, волхвования, чародейства и вызывания духов, прибегающий к растираниям и болезненным воздействиям на мышцы, а также сомнительным новшествам в области лечения диабета, который не добился бы в Лос-Анджелесе успеха, несмотря на бешеную конкуренцию». Приезжий из Нью-Йорка обнаружил здесь «целые здания, занятые отправителями чужеземных культов и членами всевозможных сект», чьи главы «поставляют в газеты всевозможную мистическую чушь. Они устраивают уличные шествия, выступая в роскошных кимоно… Они потрясают жестяной звездой эрудиции, подчас ослепляя ею».

Не только шарлатаны водились здесь в тропическом изобилии: город, как трясина, втягивал в себя разного рода бездельников, тип людей, который Бринкли успел хорошо изучить. Тысячи ушедших на покой или мечтающих начать новую жизнь обитателей Среднего Запада, толпы бывших бакалейщиков и торговцев скобяным товаром, парикмахеров и фермеров, поеденных молью, потрепанных мужчин и женщин, скопивших немного денег или выручивших некоторую сумму от продажи наследственного гнезда, стекались сюда, чтобы вдохнуть хотя бы перед смертью аромат океана, селились здесь в маленьких бунгало с единственной пальмой или банановым деревом перед входом, кучковались в культурных центрах, участвовали в шествиях и парадах, копались у себя в саду и оседали. Для многих из них скука такого существования оказалась полной неожиданностью. Рай не место для скуки! С мозгами, расплавленными от жары, размякнув от запаха апельсиновых деревьев и гелиотропа, эти потомственные пуритане естественным образом обратились к Господу, но Господь, как все прочее, являлся здесь в обличиях странных и экзотических.

Доктор Леон Такер в сопровождении музыкальных посланцев в Большом библейском собрании. Только три выступления. Органная музыка, большой маримбафон, вибрафон, скрипка, фортепиано, аккордеон (sic!), банджо, гитара и другие инструменты. Уилширская баптистская церковь.

Мисс Лейла Кастберг, член Церкви Божественной Силы

(предсказания)

Слушайте 10 евангелистов 10

Н. К. Бескин, еврей-выкрест, вернувшийся после успешной гастрольной поездки, проведет молитвенную встречу в Глендейле. ПОЧЕМУ Я СТАЛ ХРИСТИАНИНОМ? Иудейский наряд. Демонстрация интересных аксессуаров.

Таким представали здесь воскресные утра с их благочестием. И повсюду, в фешенебельных залах и душных притонах, семь дней в неделю происходили такие и еще более странные сборища, и все это продавалось и с энтузиазмом поглощалось, и тысячи и тысячи людей отбрасывали унылую, надоевшую за десятилетия строгую монотонность существования и выстраивались в очередь за подобными духоподъемными развлечениями.

Другим великим заполнителем пустого пространства скуки являлась забота о здоровье. Некоторые иммигранты со Среднего Запада прибыли в Калифорнию, прежде всего чтобы погреться на солнышке, в то время как другие все больше уставали от бинго. Не приходится удивляться тому, что после вопроса «Откуда приехали?» самым распространенным становился «Как вы себя здесь чувствуете?». Эти люди, все поставившие на карту, добравшиеся сюда издалека, по определению своему, были полными надежд мечтателями. И все это витало в воздухе и клубилось, порождая невиданные по величине толпы адептов.

Но сначала о главном. Бринкли прибыл к Гарри Чандлеру и договорился об операции его подчиненному. Чандлер и сам был сгустком энергии. Этот высокий мужчина, шестидесяти без малого лет, в детстве обладал внешностью столь ангельской, что его лицо использовали фотографы для рекламы. Хотя нежность черт в какой-то мере сохранилась, за этой маской скрывался характер хищника. Он был «современным южнокалифорнийским Мидасом», человеком, вкладывающим деньги во все, начиная с нефти и авиации и кончая нарождавшейся туристической индустрией.

Задачей его компании «Йосемитский национальный парк» было строительство там торговых центров и отелей. («Поступает множество жалоб, – как писал один из чиновников, – что, кроме как любоваться пейзажем, живя в походных условиях, там делать нечего. Мы собираемся дать людям желаемое».) Однако основным делом Чандлера стала скупка и перепродажа земельных участков: в результате этой деятельности через его руки прошло полтора миллиона акров плодороднейшей южнокалифорнийской земли. Сто миллионов долларов заработал он на пресловутом проекте Оуэнс-ривер, направившем воду с фермерских участков долины в Лос-Анджелес. Он инспирировал и поддерживал строительный бум, в результате которого город приобрел свой современный вид (Ноа Кросс, герой фильма «Чайнатаун», сыгранный Джоном Хьюстоном, писался явно с Чандлера). Перед тем он попытался захватить часть мексиканской территории, профинансировав локальную военную операцию против Панчо Вильи. Чандлера обвинили в «попытке организации переворота в иностранном государстве» и судили, но присяжные, видные предприниматели, печатавшие в «Лос-Анджелес таймс» свою рекламу, его оправдали.

Его газета, по общему мнению, была паршивой и слова доброго не стоила[14 - «Лос-Анджелес таймс» была газетой продажной, порочной, глупой и скучной. Материалы были плохо написаны и напечатаны. Смыслом существования этой газеты являлась лишь публикация взглядов лиц, ее контролировавших. – Примеч. авт.]. Однако Бринкли и Чандлер поладили. Хотя доктор и имел разрешение практиковать в двенадцати штатах, но Калифорния к числу этих штатов не принадлежала, и потому издатель, дернув за пару-другую ниточек своих связей, добыл для него такое разрешение на срок до тридцати дней. Одновременно с этим Бринкли подал заявку на получение постоянного разрешения и начал работу в качестве приглашенного профессора, работу, которую он с редкой степенью скрупулезности охарактеризовал следующим образом: «Лабораторный анализ показывает, что половая железа козла на 89,9 % представляет собой ионизированное вещество коллоидной формы; излучает, подобно радию, три основных типа частиц – альфа, бета и гамма – и содержит гормоны, которые и запускает в кровоток».

Поселившись в отеле «Александрия», он сделал первую операцию заместителю главного редактора Гарри Е. Эндрюсу. Двадцать второго марта 1922 года было объявлено об успехе операции. После чего доктор подверг той же процедуре окружного судью, имя которого осталось неизвестным, нескольких голливудских звезд экрана и прочее. Сообщают, что козлиные железы получил и сам Чандлер.

Новая жизнь желез. Местные пациенты доктора Бринкли демонстрируют улучшение – множество больных, признанных неизлечимыми, вылечились – 1200 проведенных операций оказались успешными.

«Лос-Анджелес таймс», 9 апреля 1922

Бринкли заработал сорок тысяч долларов; Чандлер превознес его до небес, а появившиеся вскоре отзывы пациентов все оказались похвальными. Один калифорниец в благодарственном письме доктору указал, что после трансплантации у него «стали исчезать отеки, и я чувствую себя значительно бодрее». Бастер Китон вставил несколько шуток по поводу желез в новую двухсерийную картину «Полицейские», что само по себе являлось сильным рекламным ходом.

В свободное время Бринкли исследовал Лос-Анджелес. Город очаровал его. Когда темнело, небо озарялось огнями, горели неоном рекламы. Город, к 1930 году насчитывающий уже два миллиона жителей, слепил нарядной пестротой кинотеатров и роскошью дансингов. Наслаждения и богатство, «никак не умеряемое примесью разумности», по выражению Олдоса Хаксли, хлынули в город вместе с притоком воды, перенаправленной туда согласно проекту Оуэнс-ривер. В местной политике всем заправляли шарлатаны. Поддерживаемые АМА попытки добиться вакцинации, устанавливать, когда требуется, карантин и даже бороться с бешенством у собак, пресекались. Словом, райской жизни шарлатанам ничто не омрачало.

Гарри Чандлер был чрезвычайно занят сооружением первой в Лос-Анджелесе радиостанции.

Бринкли, наблюдая это, был преисполнен благоговения. Вскоре торгово-промышленная палата вызвалась построить для приглашенного профессора клинику за сто тысяч долларов при условии, что он останется в городе. Он тут же принялся искать место для строительства.

Это была не первая его попытка обосноваться на новом месте. За два года до того, в ходе летних триумфов, он лелеял надежду бросить Милфорд и переехать в Чикаго. «Наша мечта – это создать новую медицинскую школу, – объявил он 5 августа 1920 года. – Обучение в ней должно длиться года четыре. Не следует питать иллюзии, что трансплантацию желез от животных можно освоить за несколько недель… И это только часть работы». Для Милфорда, сказал доктор, он сделал, что мог, но больше не в состоянии тащить на своих плечах весь город.

До этого момента медицинское сообщество воспринимало его, хоть и не без отвращения, но довольно спокойно, однако терпение медиков оказалось исчерпанным.

Все медицинские светила Чикаго дружно бросились в атаку. Мало того что его трансплантации являются чистым надувательством, у Бринкли нет даже лицензии на практику в штате Иллинойс. Давайте взглянем на его дипломы! Прежде чем основывать собственную медицинскую школу, неплохо бы самому получить порядочное медицинское образование. А диплом доктора наук, странная ученая степень, выданная юридическим факультетом Чикагского университета благодаря содействию Дж. Дж. Тобиаса, вряд ли заслуживают доверия!

Но решающий удар, разбивший в пух и прах надежды Бринкли, нанесла ему Медицинская ассоциация. Среди всех восторгов от трансплантаций, хор которых громко раздавался как в Америке, так и в Европе, голос АМА прозвучал явственным, хоть и не до конца оцененным, предостережением. Статьи в журнале Медицинской ассоциации призывали воздержаться от суждений по поводу омоложения посредством трансплантации до тех пор, пока не будут произведены дальнейшие исследования, и «не проявлять легкомыслия, превращая обрывочные сведения в законченную картину и убедительное доказательство успеха». Особо скептически настроен был Фишбейн, утверждавший, что «требуется куда больше доказательств, чтобы осмелиться высказать надежду на то, что найден метод омоложения организма». Идею использования козлиных желез он счел смехотворной, а доктор Артур Дин Биван, тогдашний президент АМА, назвал все посулы и заверения Бринкли «сплошной чушью».

Таким образом, из Чикаго он был изгнан. Но каков везунчик! Основывать бизнес на вражеской территории в непосредственной близости от штаб-квартиры АМА означало бы, так или иначе, самому нарваться на неприятности. Куда разумнее перебазировать его, перенеся через полконтинента, за буферную зону враждующих медицинских советов и тысяч крикливых газет. Воздух Калифорнии, манящий сам по себе, сулил и финансовую выгоду. Бринкли потратил несколько недель на поиски лучшего места. Что было похоже на выбор шоколадной конфеты из коробки ассорти – прежде чем его привлек к себе отель «Идальго» в Энсенаде. Девятнадцатого июня он объявил, что намерен превратить его в тридцатишестипалатный госпиталь. «Я забронировал за собой это место ввиду его, показавшихся мне очевидными, климатических пришельцев. Для успешного проведения операций на железах чрезвычайно важно, чтобы температура, а это семьдесят градусов[15 - Около 21 градуса по Цельсию. – Примеч. ред.], не была подвержена резким колебаниям… Если предприятие окажется успешным, то ряд лос-анджелесских бизнесменов готов выделить от пятисот тысяч до миллиона долларов на учреждение там соответствующего института».

Учитывая, что одна мечта Бринкли сменялась другой, трудно было сказать наверняка, что он действительно намеревается сделать, а что является лишь соблазнительным рекламным ходом. Он обещал организовать учреждение, «по всем параметрам соответствующее курсу лечения на оздоровительном курорте Бэттл-Крик», а в качестве бонуса обязался проводить трансплантации, используя животных, которых станет поставлять ему хозяин ранчо в Дель-Монте.

В оставленном Бринкли Чикаго буря, как он и ожидал, улеглась. В целом руководство АМА было радо забыть о нем, раз он исчез с глаз. Но один член медицинского сообщества был не согласен и не желал пустить все на самотек. Моррис Фишбейн сохранил яркие воспоминания о проведенных два года назад трансплантациях, и эти воспоминания не давали ему покоя. Взбудораженный доносившимся из Лос-Анджелеса шумом, журналист принялся за дело, которое превратилось в главное дело всей его жизни. Его дело росло, шаг за шагом превращаясь в величайшую цель его карьеры: профессионально уничтожить доктора медицины Джона Бринкли.

Глава 11

В августе 1922 года, пока Бринкли ожидал подтверждения Калифорнийским медицинским советом своего права на медицинскую практику в штате Калифорния, Синклер Льюис сидел за письменным столом в номере чикагского отеля «Моррисон». Все еще паря на крыльях славы, завоеванной им после выхода его едко-сатирического романа «Главная улица», в котором он изобразил жизнь американского провинциального городка, Льюис писал письмо своей жене Грейс, делясь с ней впечатлениями о знакомстве с необыкновенным человеком: «Фишбейн – это чудо! Погруженность в науку, логика, недюжинная эрудиция отнюдь не только в том, что касается медицины… но и в вопросах истории, литературы, в сотне других областей, юмор, активная живая заинтересованность. [Он] открывает новые миры и одним ударом повергает в прах все старое и отжившее, и все это со знанием дела и неизменным здравомыслием».

Вот какое впечатление производил он на людей. Энергичный, бесконечно любознательный Фишбейн временами мог казаться современным мистером Пиквиком, но искушенным в медицине и неплохо проспиртованным в кабаках. Однако кипучая энергия Фишбейна делала его больше похожим на самого Диккенса. Эдакий гольфист, принимающий на грудь между ударами. Процесс Леопольда и Леба так увлек его, что он помогал обеим сторонам – как обвинению, так и защите. Были люди, которые при первом знакомстве с ним ощущали неодолимую потребность, пятясь, покинуть помещение, но большинству казалась привлекательной эта незаурядная личность, которая, к добру или к злу (последнее с наступлением поры, когда достоинства его стали ослабевать, затмеваясь недостатками), жила исключительно настоящим.

Льюису, как это явствовало из письма, нравилось в Фишбейне и еще кое-что. Накануне в дверь к нему неожиданно постучали и «вошли доктор Моррис Фишбейн, поэт Карл Сэндберг, а также Гарри Хансен и Кейт Крестон, литературные редакторы «Чикаго дейли ньюс», и у Морриса было нечто [добытое у бутлегеров виски] в строгого вида медицинском чемоданчике. Я позвонил в «доставку в номера» и заказал колотого льда и пять стаканов… Славно поужинав, мы отправились к Фишбейну, где засиделись допоздна за хорошей беседой, и я провел там ночь, и вот сейчас вернулся к себе».

Их дружба завязалась после напечатанного «Чикаго дейли ньюс» доброжелательного отклика Фишбейна на выход романа Льюиса («Читателю-медику, несомненно, понравится тот кусок «Главной улицы», где описана ампутация…»). Медицина им была не чужда. Тощий рыжеволосый Льюис, чей возраст тогда приближался к сорока, происходил из семьи, где медиками являлись и дед, и отец, и дядя, и был вовлечен в медицину по необходимости. Он, как и Фишбейн, любил пропустить стаканчик, но в отличие от последнего далеко не всегда умел удержать стакан в руке. Так или иначе, но одновременно с убийственными разоблачениями Джона Бринкли, направляемыми калифорнийскому медицинскому сообществу, Фишбейн успевал показывать новому приятелю город.

В двадцатые годы не только Париж был охвачен лихорадкой преобразований, менявших лицо города. Чикаго также безудержно и спешно стремился украсить себя чертами ар-деко. Унылые и старомодные заведения тщились выдать себя за романтические ночные клубы. Что же касается подлинных изменений стиля, то, попав в места, подобные «Трианону», разрекламированному как «роскошнейший дансинг Америки, где каждый, даже забывший сунуть себе в карман фляжку, все равно пьянел от увиденного». Фишбейн был большим любителем театра, которым увлекся еще в те времена, когда студентом подрабатывал, транспортируя на сцену и со сцены Сару Бернар. Гостей он всегда приглашал в фешенебельные театры и кинотеатры, где половину благоприятного впечатления создавала пышность окружающей обстановки. Любил он и карты, в том числе и партии в покер, которые разыгрывались на квартире сценариста Бена Хекта в Норт-Сайде при участии Сэндберга и литератора Кларенса Дарроу.

Благодаря Фишбейну Льюис[16 - Синклер Льюис был одним из множества гостей, которых привлек к себе этот своеобразный круглый стол за годы своего существования. Среди гостей были кинорежиссер Д. У. Гриффит, актер Эд Винн, писатель Форд Мэдокс Форд и комедийные артисты братья Маркс. – Примеч. авт.] пристрастился к этим развлечениям. Кроме того, Фишбейн ввел его в круг, собиравшийся у Шлогля в ресторане в стиле немецкой пивной с завитками темного дерева, позолотой, мутными зеркалами и клубами сигарного дыма. На столах стояли щедрые бруски масла и корзинки со свежим ржаным хлебом, из ожидаемого: венские шницеля, блинчики с яблоками на тарелках, из неожиданного: маринованный угорь, жаркое из оленины; предлагалось и «ночное такси на заказ». Больший интерес представляла тут не кухня – самое интересное происходило в глубине зала, в правом его углу, куда регулярно стекалось широкоплечее и шумное воинство, напоминая рыцарей Круглого стола.

В те дни Чикаго мог претендовать на звание американского переднего края литературных сражений, где бились, как писал журналист Г. Л. Менкен, «оглашая воздух оглушительными криками, саркастическими возгласами, отзвуками ударов и падений, где критики дразнили других и не было недостатка в готовых броситься в атаку добровольцах, где в ход шло любое оружие, – годилось и напечатанное, и написанное от руки, и устное слово, и цитата из антологии греческой поэзии». Эти рукопашные бои у Шлогля велись еще с 1916 года, и среди завсегдатаев были и Хект, и Сэндберг, и новеллист Шервуд Андерсон (славившийся мягкостью речей и безобразной броскостью носков), и поэт Эдгар Ли Мастерс, и целая свора кипучих ничтожеств, ныне совершенно забытых, журналистов местных изданий, обладателей быстрого ума и острых локтей. Собери их всех разом, и репутация многих, лопавшихся от тщеславия, оказалась бы дутой, но разговоры там всегда велись оживленные и занимательные, потому что эти мужчины (бывали там исключительно мужчины), поставившие себе за правило не опускаться до сплетен, обсуждали самые возвышенные и разнообразные темы: от поэзии метафизиков до фольклора индейцев чиппева, причем невежды и пьяные оказывались самыми заядлыми спорщиками и нередко одерживали верх в дискуссиях. Среди этого гвалта люди ухитрялись писать статьи. Кто-нибудь мог внезапно ударить по струнам гавайской гитары. Что касается самого Фишбейна, то Бену Хекту он запомнился как первый из первых ораторов: «Ученый-медик, он был страстным оратором. Его бледный лоб, как маяк, освещал наш путь к знаниями. Он обладал многими привлекательными свойствами, среди которых была и его полнейшая неспособность выиграть в карты».

Льюиса радушно встречали как у Шлогля, так и на частных вечеринках членов кружка. Напившись, он развлекал всех чудесными историями о своих прошлых пьяных эскападах. Он импровизировал, разыгрывая скетчи, в которых все роли исполнял сам, и пугал дам попытками выпрыгнуть с высокого этажа и пройтись по карнизу.

Узнав друг друга ближе, Льюис и Фишбейн обнаружили, что не всегда сходятся во взглядах. Так романист сказал однажды доктору, что если тот хочет продвинуться по карьерной лестнице, то ему стоит сменить фамилию; «Фишбейн» звучит слишком уж по-еврейски. На это Фишбейн возразил, что это ему, Льюису, стоит искоренить в себе антисемитизм как предрассудок и изменить в этом отношении свои взгляды. Как-то раз за обедом он поведал Льюису о пухлых пачках компрометирующих материалов, собранных АМА на шарлатанов, и настойчиво посоветовал писателю ознакомиться с этим пачками и сделать медицину темой очередного романа. Писатель отклонил это предложение. Его голова в то время была занята другим замыслом, ради которого он и приехал в Чикаго. Льюис собирался навестить знаменитость – выдающегося деятеля рабочего движения Юджина В. Дебса, потому что хотел писать с него характер героя в своем романе. Дерзкий провокатор, человек большого мужества, Дебс пять раз становился кандидатом в президенты от социалистической партии, в последний раз это было в 1920 году, когда он находился в тюрьме в Атланте, арестованный за антивоенную агитацию.

Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=56291174) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Имеется в виду Джордж Армстронг Кастер (1839–1876) – офицер американской армии, погибший в битве с индейцами сиу. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. пер.

2

История гласит, что после поражения Кастера во время одной из последующих битв его скаут, Буффало Билл, снял скальп с поверженного индейца по прозвищу Желтые Волосы со словами: «Это первый скальп за Кастера!» – Примеч. ред.

3

Кристаллическое вещество, обладающее свойствами сильной щелочи; действует на ткани прижигающим образом. – Примеч. ред.

4

Билли Стрэйхорн (1915–1967) – американский джазовый композитор, пианист и аранжировщик, известен своим успешным сотрудничеством с оркестром Дюка Эллингтона. – Примеч. ред.

5

Как писал однажды с поразительным чистосердечием доктор Абрамс: «Врачу дозволено лишь допускать, что он знает все, в то время как знахарь, которого никак не сковывает совесть, уверен, что знает все. И у правды никогда не хватит сил успешно конкурировать с ложью, обладающей плодоносной способностью мошенничества». – Примеч. авт.

6

Теофраст уверял, что это растение даст возможность мужчине совершать по семьдесят половых актов подряд. – Примеч. авт.

7

Семенная жидкость (фр.).

8

Как пишет Джон Хоберман, помимо Бринкли, и другие светила трансплантологии желез были всецело уверены в правильности своих действий: «Несмотря на то, что подобные процедуры в наши дни могут показаться странными, тот факт, что и Воронофф, и Штейнах сообщали о случаях исцеления, а прогресс медицинской науки впоследствии отверг их методы, еще не говорит о них, как о шарлатанах. Напротив, их способы лечения, как и способы лечения, применявшиеся Брауном-Секвардом, лишь показывают, как трудноразличима грань между заблуждением и сознательным обманом». – Примеч. авт.

9

Около 39,4 градуса по Цельсию. – Примеч. ред.

10

Понсе де Леон (1474–1521) – испанский конкистадор, основавший первое европейское поселение в Пуэрто-Рико. В поисках источника вечной молодости открыл Флориду.

11

Не прошло и двух лет, как Воронофф стал уверять, что вполне возможна «пересадка всех органов шимпанзе человеку». – Примеч. авт.

12

Ампутация матки.

13

Арфи Кордрей, домработница доктора, вспоминала, что Минни Бринкли «была горазда поболтать», в то время как доктор обычно сидел, «погрузившись в книгу или что-нибудь в этом роде». – Примеч. авт.

14

«Лос-Анджелес таймс» была газетой продажной, порочной, глупой и скучной. Материалы были плохо написаны и напечатаны. Смыслом существования этой газеты являлась лишь публикация взглядов лиц, ее контролировавших. – Примеч. авт.

15

Около 21 градуса по Цельсию. – Примеч. ред.

16

Синклер Льюис был одним из множества гостей, которых привлек к себе этот своеобразный круглый стол за годы своего существования. Среди гостей были кинорежиссер Д. У. Гриффит, актер Эд Винн, писатель Форд Мэдокс Форд и комедийные артисты братья Маркс. – Примеч. авт.

Жанр: Документальная литература, Зарубежная публицистика, Истории из жизни
Теги: преступления, реальные истории, случаи из жизни, Аферы
Язык: Книги на русском языке
Объём: 360 стр.
Дата написания: 2008
Возрастные ограничения: 16+
ISBN: 978-5-17-107000-7
Дата выхода книги: 24 июля 2020
Версия: 📚 Электронная книга

В 1917 году Джон Р. Бринкли прибыл в крошечный городок Милфорд, штат Канзас. Здесь он открыл медицинскую практику и представил диковинный метод восстановления угасающей мужской силы – с использованием козлиных желез. Тысячи клиентов быстро превратили «доктора» в самого богатого и знаменитого хирурга Америки.

Его слава привлекла внимание другого великого шарлатана – Морриса Фишбейна, который поклялся выбросить из бизнеса «самого дерзкого и опасного» мошенника страны. Но все его усилия, казалось, только подстегивали Бринкли к новым вершинам – он занялся радиовещанием и политикой, причем его методы предвыборной агитации используются до сих пор.

Чем закончилась их игра в «кошки-мышки»? И был ли на самом деле Бринкли изобретательным шарлатаном, искалечившим сотни пациентов, или медиком-экспериментатором, как профессор Преображенский из булгаковского «Собачьего сердца»? В этой книге Поуп Брок раскрывает тайны одной из самых громких афер в истории Америки.

Как скачать книгу - "Шарлатан" в fb2, ePub, txt и других форматах?

Нажмите на кнопку "полная версия" справа от обложки книги на версии сайта для ПК или под обложкой на мобюильной версии сайта
Полная версия книги
Купите книгу на литресе по кнопке со скриншота

Если книга "Шарлатан" доступна в бесплатно то будет вот такая кнопка
Выполните вход в личный кабинет на сайте ЛитРес с вашим логином и паролем.
В правом верхнем углу сайта нажмите «Мои книги» и перейдите в подраздел «Мои».
Нажмите на обложку книги -"Шарлатан", чтобы скачать книгу для телефона или на ПК.
В разделе «Скачать в виде файла» нажмите на нужный вам формат файла:

Для чтения на телефоне подойдут следующие форматы (при клике на формат вы можете сразу скачать бесплатно фрагмент книги "Шарлатан" для ознакомления):
- FB2 - Для телефонов, планшетов на Android, электронных книг (кроме Kindle) и других программ
- EPUB - подходит для устройств на ios (iPhone, iPad, Mac) и большинства приложений для чтения
Для чтения на компьютере подходят форматы:
- TXT - можно открыть на любом компьютере в текстовом редакторе
- RTF - также можно открыть на любом ПК
- A4 PDF - открывается в программе Adobe Reader
Другие форматы:
- MOBI - подходит для электронных книг Kindle и Android-приложений
- IOS.EPUB - идеально подойдет для iPhone и iPad
- A6 PDF - оптимизирован и подойдет для смартфонов
- FB3 - более развитый формат FB2
Сохраните файл на свой компьютер или телефоне.