Книга - Социализм, экономический расчет и предпринимательская функция

Социализм, экономический расчет и предпринимательская функция
Хесус Уэрта де Сото


Австрийская школа #19
Крушение социализма застало врасплох большинство экономистов. Оказавшись не в состоянии своевременно предсказать и верно оценить развитие событий, они впоследствии сделали вид, что ничего особенного не произошло, и как ни в чем не бывало занялись текущими проблемами. Однако автор данной книги, испанский профессор Х. Уэрта де Сото, заведующий кафедрой экономической политики Университета короля Хуана Карлоса в Мадриде, глубоко убежден в фундаментальной необходимости произвести критическую переоценку проводившихся до сих пор исследований социализма и использовавшегося в них теоретического инструментария.

В своей работе Х. Уэрта де Сото опирается на теорию невозможности экономического расчета при социализме, разработанную в 1920-х годах Людвигом фон Мизесом и Борисом Бруцкусом, концепцию неявного и неартикулируемого знания Майкла Полани, теорию предпринимательства Мизеса-Кирцнера, концепцию стихийного порядка Хайека и идеи последнего о роли знания в экономике. В книге также подробно излагается ход полемики о невозможности экономического расчета при социализме, разгоревшейся среди экономистов в 1930-е годы. Весь этот концептуальный аппарат применяется для анализа социалистической экономики, причем автор исходит из расширительного определения социализма как любого вмешательства в рыночный механизм со стороны государства, профсоюзов или центрального банка. Это делает книгу актуальной для понимания современных процессов, происходящих в экономике разных стран.

2-е издание, электронное, исправленное

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.





Хесус Уэрта де Сото

Социализм, экономический расчет и предпринимательская функция



© ИП Куряев А. В., 2022




От издательства


Первое издание этой книги увидело свет в самом начале 2008 г. в рамках некоммерческого издательского проекта ИРИСЭН. Спустя 14 лет актуальность указанных в предисловии 2007 года прикладного и теоретического значения книги только возросла.

Второе издание готовилось и подписывается в печать в год между двумя столетними юбилеями: в 1920 г. была опубликована статья Людвига фон Мизеса «Экономический расчет в социалистическом сообществе» (с которой и началась вся дискуссия об экономическом расчете при социализме), а в 1922 г. увидел свет трактат того же автора «Социализм: экономический и социологический анализ» – на наш взгляд, наиболее фундаментальное и всестороннее исследование социалистических проектов.

Текст книги не претерпел изменений, но необходимо было учесть вышедшие с тех пор русские переводы цитиуруемых автором работ, а также переиздания сочинений, ставших библиографической редкостью. Изменения вносились непосредственно в текст сносок, а когда это было невозможно, ставился знак звездочка


, отсылающий к примечаниям в разделе «Дополнительные ссылки на русские переводы». Кроме этого, оригинальная библиография дополнена списком русских переводов цитируемых произведений.




От издателя


Крушение социализма застало врасплох большинство экономистов. Оказавшись не в состоянии своевременно предсказать и верно оценить развитие событий, подавляющее большинство представителей этой славной профессии впоследствии сделали вид, что ничего особенного не произошло и как ни в чем не бывало занялись текущими проблемами – переходной экономикой, глобализацией и т. п. Но шила в мешке не утаишь, и нашелся ученый, который принял интеллектуальный вызов. Это профессор Хесус Уэрта де Сото, заведующий кафедрой экономической политики Университета короля Хуана Карлоса в Мадриде, известный также своими работами по теории денег и кредита. Результаты его творческой работы предлагаются вниманию русскоязычного читателя.

Теоретическое осмысление идеи и опыта социализма для нас, переживших распад Советского Союза, имеет совершенно конкретное прикладное значение. Без этого у наших стран всегда будет присутствовать соблазн начать поиск решений текущих проблем в направлении расширения государственного вмешательства в экономику и жизнь граждан. То есть двинуться по тому пути, который уже однажды привел нас к тяжелейшему экономическому и общественному кризису.

Но актуальность книги Х. Уэрта де Сото не ограничивается осмыслением нашего прошлого. Как он убедительно показывает в своей работе, те же аргументы, которые демонстрируют экономическую несостоятельность социализма, в полной мере приложимы к более «мягким», на первый взгляд, формам насильственного вмешательства со стороны правительств, центральных банков, профсоюзов и т. п. в добровольное взаимодействие людей на свободном рынке. Нам, создающим рыночную экономику практически «с нуля» полезно учитывать опыт тех, кто прошел этот путь раньше, и не повторять их ошибок.

Кроме очевидного прикладного значения, предлагаемая вниманию читателей книга Х. Уэрта де Сото, по мнению Редакционного совета, принесет большую пользу и как теоретическая работа. Дискуссия об экономическом расчете, которой посвящено немало страниц этой работы, стала важной вехой на пути развития современной экономической теории, и знакомство с этим материалом необходимо всякому образованному экономисту, чем бы он ни занимался и к какому бы интеллектуальному течению ни принадлежал.

Х. Уэрта де Сото относит себя к одному из бурно развивающихся направлений современной экономической мысли – австрийской, или праксеологической, школе экономической теории. Эта школа, ведущая начало от великих ученых конца XIX – начала XX вв. К. Менгера, О. фон Бём-Баверка и Ф. фон Визера, в настоящее время является одним из самых перспективных подходов к решению тех теоретических и прикладных экономических проблем, с которыми «традиционная» наука, или «мэйнстрим», не может справиться или просто отказывается иметь дело. Вопрос об экономической жизнеспособности социализма и его современных аналогов (т. е. всевозможных вариаций на тему «третьего пути») – как раз одна из таких проблем.

Испанский оригинал книги Х. Уэрта де Сото «Социализм, экономический расчет и предпринимательская функция» выдержал три издания (первое в 1992 г., третье в 2005-м). Книга также переведена на английский язык и готовится к изданию в США. Популярность этой работы свидетельствует о том, что исследуемые в ней проблемы продолжают быть актуальными с момента ее выхода и до сегодняшнего дня. Мы рассчитываем, что ее русское издание принесет большую пользу всем представителям экономической профессии, а также будет интересно политологам, социологам и всем, кто интересуется историей социализма и современными экономическими проблемами.

Валентин ЗАВАДНИКОВ,

Председатель Редакционного совета

Декабрь 2007 г.


Славной памяти Людвига фон Мизеса и 70-летней годовщине публикации его сочинения «Die gemeinwirtschaft Untersuchungen ?ber den Sozialismus» («Социализм: экономический и социологический анализ») повящается эта книга







Предисловие к третьему изданию


Мне чрезвычайно приятно представить испаноязычным читателям и студентам третье издание моей книги «Социализм, экономический расчет и предпринимательская функция». Четыре года назад я сделал в предисловии ко второму изданию три замечания, и следует учитывать, что они не утратили своего значения.

В промежутке между выходом второго и третьего изданий произошло два важных события. Во-первых, я закончил работу над англоязычной версией книги и, с Божьей помощью, в Англии и США она будет опубликована известным издательством под названием Socialism, Economic Calculation and Entrepreneurship. Во-вторых, все больше исследователей, студентов и преподавателей, и в Испании, и в остальном мире стало проявлять интерес к изучению динамической концепции конкуренции и рыночных процессов, а также к ее применению к теории неосуществимости социализма и экономического интервенционизма. Этот растущий интерес привел к появлению научного журнала под названием Market Processes: European Journal of Political Economy[1 - Те, кто заинтересовался, могут попросить выслать им опубликованные номера журнала, написав по адресу ommcamp@teleline.es., а также могут ознакомиться с ними на сайте www.jesushuertadesoto. com.], создавшего площадку для публикаций, в особенности для публикаций того нового поколения исследователей, которое является частью общемирового бума австрийской школы экономической теории. Эти ученые развивают парадигму, способную сменить ту, которая, хотя и господствует в настоящее время, уже вступила в фазу острого кризиса, упадка и дезинтеграции.

Наконец, я хотел бы отдать должное энтузиазму и исследовательскому духу, которую год за годом проявляют студенты, использующие эту работу в качестве учебника по моему курсу. То, что они, как и мои аспиранты и ассистенты на кафедре политической экономии Университета Короля Хуана Карлоса в Мадриде, которую я возглавляю, поддерживают мои усилия по продвижению в Испании благородной исследовательской программы австрийской экономической школы, оказывает на меня огромное стимулирующее воздействие.



Хесус УЭРТА ДЕ СОТО

Мыс Форментор, о-в Майорка

22 августа 2005 г.




Предисловие ко второму изданию


Я рад возможности представить испанскому читателю второе издание моей книги «Социализм, экономический расчет и предпринимательская функция» (Socialismo, cаlculo econоmico y funciоn empresarial). Мне хотелось бы сделать три важных предварительных замечания.

Во-первых, во избежание путаницы и для того, чтобы не осложнять работу исследователей, имеющих дело с многочисленными цитатами из первого издания и ссылками на него в научной литературе, в этом издании полностью сохраняется оглавление, структура и нумерация страниц первого издания. Кроме того, в новом издании исправлены все опечатки и ошибки, обнаруженные в тексте первого издания. В текст также было внесено несколько мелких стилистических правок; обновлены указания на часть библиографических источников. Никакие другие изменения в текст не вносились.

Во-вторых, по указанным выше соображениям в этом издании я воздержался от цитирования и комментирования важнейших книг и статей о социализме, опубликованных с момента выхода первого издания: таких текстов было не слишком много; они добавили мало нового к тому, что уже было написано; кроме того, подробный анализ этих работ существенно повлиял бы на содержание книги, которое я предпочел оставить неизменным[2 - Заслуживает упоминания, по крайней мере за широту подхода, книга Дэвида Рамси Стила: David Ramsay Steele, From Marx to Mises: Post-Capitalist Society and the Challenge of Economic Calculation (La Salle, Illinois: Open Court Publishing, 1992). Вероятно, полезен был бы критический разбор дискуссии с участием Джозефа Салерно, Гвидо Хюльсмана, Ганса-Германа Хоппе и Лиланда Егера, которая происходила между 1992 и 1995 гг. на страницах Review of Austrian Economics. Предметом их разногласий была разница в подходах Мизеса и Хайека к критике социализма; в этом отношении, на основаниях, изложенных в сносках 16 и 30 к главе 4, я согласен с точкой зрения Лиланда Егера, который считает эту разницу в основном воображаемой.]. Однако обязательно нужно отметить, что за время, прошедшее с выхода первого издания, в Испании были впервые опубликованы все статьи Хайека, посвященные проблеме экономического расчета при социализме. Эти статьи вошли в 10 том (Socialismo y guerra, «Социализм и война») выходящего под моей редакцией полного собрания сочинений Ф. А. Хайека в переводе на испанский[3 - F. A. Hayek, Socialismo y guerra, vol. 10, Obras Completas de F. A. Hayek, издание на испанском языке под редакцией Хесуса Уэрты де Сото (Madrid: Uniоn Editorial, 1998).]. Эту чрезвычайно важную книгу следует рассматривать как необходимое дополнение к моей работе, которое не было доступно испанскому читателю в момент выхода первого издания книги в 1992 году.

В-третьих, я могу с большим удовлетворением сообщить, что за 9 лет, прошедших с выхода первого издания этой книги, традиционный взгляд на спор о невозможности экономического расчета при социализме медленно разрушался, что привело к возникновению нового консенсуса: сейчас большинство экономистов согласны, что в споре победили Мизес и Хайек – экономисты австрийской школы. Убедительным доказательством этого служат следующие слова Марка Блауга, одного из крупнейших специалистов по истории экономической мысли: «Постепенно и крайне неохотно я все-таки пришел к выводу, что они [австрийцы] правы, а мы все были неправы». Блауг считает использование неоклассической парадигмы для обоснования возможности экономического расчета при социализме «с управленческой точки зрения наивной настолько, что она была решительно смехотворна. Повестись на весь этот вздор могли только люди, одурманенные статической теорией равновесия в условиях совершенной конкуренции. В 1950-х я оказался в числе тех, кто, будучи студентом, схавал все это, но сейчас могу только изумляться собственному идиотизму»[4 - Mark Blaug and Neil de Marchi, eds., Appraising Economic Theories (London: Edward Elgar, 1991), 508 и The Economic Journal 103, no. 421 (November 1993): 1571.]. Это признание является крайне важным, потому что только тот, кто принимает динамическую концепцию рынка и предпринимательского процесса, в состоянии осознать ошибки социализма. Более того, с этим связана отчетливая смена парадигмы в мире экономической теории, и этот процесс, в случае, если он будет продолжаться, должен произвести в фундаментальных основаниях нашей науки переворот, который сделает экономическую теорию только что начавшегося века более глубокой, гораздо более действенной и гораздо более гуманной, чем это было в веке ушедшем.[5 - См.: Jes?s Huerta de Soto, La Escuela Austr?aca: mercado y creatividad empresarial (Madrid: S?ntesis, 2000) [Уэрта де Сото Х. Австрийская школа: рынок и предпринимательское творчество. М.; Челябинск: Социум, 2021]. Автор будет благодарен за любые читательские отзывы. С ним можно связаться по электронной почте: huertadesoto@dimasoft.es.]



Хесус УЭРТА ДЕ СОТО

Мыс Форментор, о-в Майорка

28 августа 2001 г.




Предисловие к первому изданию


Эта книга представляет собой итог долгого процесса, начавшегося в Мадриде почти 20 лет назад, осенью 1973 г., когда по рекомендации моего отца Хесуса Уэрты Бальестера и благодаря содействию Хосе Рамона Каносы-Пенабы я стал посещать еженедельный семинар по австрийской экономической школе, который устраивали по четвергам братья Хоакин и Луис Реиг Альбиоль у Луиса дома. Энтузиазму и неутомимой поддержке, которую мне всегда оказывал Луис Реиг, а также тому, что в 1970-е годы я был участником этих еженедельных семинаров, я обязан не просто бесценным и необыкновенным опытом, полученным в период формирования моих взглядов на экономическую теорию: оттуда я вынес глубокую убежденность, что только австрийская экономическая теория дает возможность решить проблемы и преодолеть слабости, внутренне присущие другим экономическим теориям, например, кейнсианству или чикагской школе, чей обманчивый блеск вначале привлекал меня.

Позже, в 1980 г., благодаря рекомендации лауреата Нобелевской премии по экономике Фридриха фон Хайека и стипендии Банка Испании, давшей мне возможность продолжить изучение экономической теории в Стэнфордском университете, я смог посвятить два года расширению моих знаний об австрийской экономической школе в целом и австрийской теории капитала и рыночных процессов, в частности. Я хотел бы поблагодарить за щедрую помощь мне в это время Леонарда Лиджио и Уолтера Гриндера из Института гуманитарных исследований (Institute for Humane Studies), тогда располагавшегося в Менло-Парке, рядом с университетом. Я особенно благодарен им за одно из самых больших интеллектуальных впечатлений моей жизни: за возможность встретиться с выдающимся представителем современной австрийской школы Мюрреем Ротбардом, одним из самых блестящих учеников Людвига фон Мизеса, и обсудить с ним некоторые из самых спорных и увлекательных тем экономической науки.

Я вернулся в Испанию и в 1983 г. получил из рук Его Величества Международную премию короля Хуана Карлоса по экономике за работы о системе частных пенсионных накоплений и приватизации испанской системы социального обеспечения. После этого тогдашний ректор Мадридского университета Комплутенсе Густаво Вильяпалос Салас пригласил меня на работу. С тех пор я – профессор Мадридского университета, где преподаю политическую экономию. Я хотел бы искренне поблагодарить своих студентов и аспирантов за то усердие, энтузиазм и трудолюбие, с которым они относились к изучению фундаментальных принципов экономической теории вообще и австрийской школы, в частности. Я преподавал многим студентам – в год их было в среднем 300 человек, а за семь лет, с учетом аспирантов, около 2000 – и поэтому, к сожалению, за очевидным недостатком места здесь невозможно перечислить имена всех, кто блестяще проявил себя. Тем не менее я хотел бы поблагодарить за сотрудничество и помощь Эстебана Гандару-Труэбу, Эухенио Ильяну-Родригеса, Мигеля Анхеля Ферреро-Андреса, Сару Гонсалес-Перес и Карлоса де Мигеля.

За те годы, что я преподаю, и особенно за последние несколько лет, я постепенно убедился, что при помощи субъективистской методологии австрийской школы необходимо сформулировать такую теорию социализма, которая была бы основана на теории человеческой деятельности и предпринимательства в том виде, как она была разработана сначала Людвигом фон Мизесом, а позднее, в частности, Израэлем Кирцнером. Я также пришел к выводу, что необходимо перейти к новому определению социализма, которое гораздо полезнее и действеннее нынешних в том отношении, что оно объясняет реальные проблемы и позволяет нам одинаковым образом трактовать различные типы социализма, существующие сейчас или существовавшие ранее. Кроме того, новое определение способно стать стимулом для развития экономической науки, которую, как я считаю, можно и нужно превратить в универсальную теорию эффектов институционального принуждения, используя предложенный в данной книге подход.

В первый раз я вынес на публичное обсуждение свою новую концепцию социализма в ходе организованного мной коллоквиума Фонда свободы (Liberty Fund) на тему «Экономический расчет, экономическое планирование и экономическая свобода», который проходил в Королевском коллегиуме Марии Кристины (Сан-Лоренсо дель Эскориаль) с 30 октября по 1 ноября 1988 г.

В числе наиболее активных участников коллоквиума[6 - Кроме них, в этом коллоквиуме Фонда свободы участвовали Карл Паке из Кильского института экономики, Чарльз Кинг из Фонда свободы, Норман Берри из Букингемского университета, Карлос Родригес Браун, Хосе Рага Хиль, Франсиско Кабрильо Родригес, Сантос Пастор Прието, Лукас Бельтран Флорес и Педро Шварц Хирон из университета Комплутенсе (Мадрид), Антонио Аргандонья из университета Барселоны, Анри Лепаж из парижского Института предпринимательства и Луис Реиг Альбиоль из Мадрида.] были Джералд О’Дрискол и Дон Лавой. Профессор Лавой, ведущий специалист по дискуссии о невозможности экономического расчета при социализме, убедил меня в важности более глубокого погружения в эту полемику с целью ее детального анализа и всесторонней переоценки в контексте предложенной мной концепции социализма.

Так возникла идея книги под общим заголовком «Критический анализ социализма: теоретический, исторический и этический» (Anаlisis Cr?tico del Socialismo: Teоrico, Histоrico, y Еtico), задуманной как достаточно объемный и глубокий труд, который должен стать исчерпывающим анализом феномена социализма. Я надеюсь, что этот проект, систематизирующий и продолжающий труд других теоретиков, будет способствовать лучшему пониманию, объяснению и предотвращению социализма. Чтобы избежать затягивания публикации отдельных частей проекта, чего с учетом его масштаба невозможно было бы избежать, а также с практической целью – чтобы снабдить своих студентов новыми, более актуальными рабочими материалами – я счел возможным начать с публикации первой части, которая в основном состоит в критическом анализе социализма с теоретической точки зрения и носит название «Социализм, экономический расчет и предпринимательство» (Socialismo, Cаlculo Econоmico y Funciоn Empresarial). Историческая интерпретация конкретных случаев социализма с точки зрения предложенного в этой книге теоретического анализа, а также исследование его моральной допустимости и теория его предотвращения и демонтажа будут опубликованы позже.

Израэль Кирцнер из Нью-Йоркского университета, Лукас Бельтран Флорес, Хосе Луис Перес де Айала и Лопес де Айала, Хосе Рага Хиль, Франсиско Кабрильо Родригес и Кардос Родригес-Браун из Университета Комплутенсе (Мадрид), Педро Шварц Хирон из Автономного университета Мадрида, Сантос Пастор Прието из Университета Карлоса III (Мадрид), Хоакин Триго-Портела из Университета Барселоны и Хавьер Паредес Алонсо из Университета Алькала-де-Энарес любезно согласились прочитать эту книгу в рукописи и высказали ценные критические замечания и предложения. Я выражаю им всем свою глубочайшую благодарность и признательность. Разумеется, они не несут никакой ответственности за то, что в результате получилось. Английский вариант главы 3 я кратко изложил на региональной конференции Общества Мон-Пелерен в Праге в начале ноября 1991 г. и значительно более подробно – на Первой европейской конференции по австрийской экономической теории, которая проходила в Маастрихтском университете с 9 по 11 апреля 1992 г. под председательством Израэля Кирцнера[7 - Опубликовано под заголовком «Экономический анализ социализма» (“The Economic Analysis of Socialism”) в качестве главы 14 сборника New Perspectives on Austrian Economics, ed. Gerrit Mei er (London and New York: Routledge, 1995).].

Я очень признателен моим помощникам Кармен Гальяне, Сандре Мойано и Энн Льюис, которые печатали и вычитывали многочисленные варианты рукописи. Я в глубоком долгу перед моей женой, помощницей и ученицей Сонсолес Уарте Хименес за преданность и терпение, с которым она переносила то, что я посвящал исследованиям и работе долгие часы, которые в нормальных обстоятельствах проводил бы с семьей. Всем им я выражаю свою глубокую благодарность.



Х. У. С.

Сеньорио-де-Сарриа,

7 июля 1992 г.




Глава I

Введение



Эта вступительная глава будет посвящена краткому изложению тех главных особенностей и новых идей, которые составляют специфику предложенного нами анализа социализма. Мы коротко опишем содержание, структуру и выводы нашей работы и завершим главу указанием на некоторые возможные направления для исследований, которые, если положить в их основание предложенный нами анализ, должны будут представлять существенный интерес и иметь большое значение, а следовательно, у исследователей есть стимул заниматься ими.




1

Социализм и экономический анализ





Историческое поражение социализма


Крушение социализма в странах Восточной Европы было историческим событием огромной важности, к тому же оно застало врасплох большинство специалистов по экономической теории. Проблема не только в том, что экономическая наука оказалась не на высоте перед лицом бурных исторических событий, которые экономисты были не в состоянии предсказать, но также – что гораздо серьезнее – в том, что ей не удалось предоставить человечеству необходимые аналитические инструменты для того, чтобы предотвратить те серьезные ошибки, которые были совершены[8 - Теперь, когда стало ясно, что экономисты мало или вовсе не занимались этой темой, которая до недавнего времени была исключена практически из всех научно-исследовательских программ, то, что экономическая наука в очередной раз не оправдала надежд, когда ее помощь потребовалась для того, чтобы осуществить переход к рыночной экономике в странах, переживших крушение социализма, собственно говоря, кажется не таким уж и важным.]. На деле экономисты часто поступали ровно наоборот: они использовали свой профессиональный престиж и ауру академической учености для того, чтобы оправдывать и рекламировать меры экономической политики и социальные системы, которые были явно неудачными и принесли людям огромные страдания.

Столкнувшись с этой ситуацией, западные экономисты не ощутили особого дискомфорта и не пришли в замешательство: они продолжали заниматься своей наукой так, как будто ничего не случилось[9 - Ведущие экономисты Восточной Европы не последовали примеру своих западных коллег, и в последующих главах мы подробно опишем их реакцию. Более того, эти авторы чрезвычайно остро осознают теоретическую недостаточность западной экономической теории, вызывающую у них характерные теоретические опасения и замешательство, которые их самоуверенные западные коллеги не в состоянии постичь.]. В тех редких случаях, когда какой-либо известный экономист задавался неприятным вопросом о том, почему большинство профессиональных теоретиков оказались не в состоянии своевременно предсказать и верно оценить развитие событий, ответы ему были наивными, поверхностными, и, вследствие этого, неудовлетворительными. К примеру, экономисты ссылались на «ошибку» в интерпретации статистических данных по странам бывшего Восточного блока и на то, что эти данные, возможно, были восприняты специалистами недостаточно «критически». Они также упоминали о недостаточном внимании ученых к роли «стимулов» в экономике[10 - В «Президентском послании», с которым Гэри Беккер (Gary Becker) обратился к участникам региональной конференции общества Мон-Пелерен, состоявшейся 3–6 ноября 1991 г. в Праге под общим названием «В поисках перехода к свободному обществу», он не дал никаких иных объяснений.]. Наиболее выдающиеся члены экономического сообщества, как и сообщество в целом, и в дальнейшем не слишком озаботились проблемой собственной ответственности. Никто или, точнее, почти никто, не допускает возможности того, что корень проблемы может лежать в методах, господствовавших в экономической науке в период существования социалистических систем. Более того, тех экономистов, кто предпринял важнейшую и необходимую работу по анализу и переоценке спора об экономической невозможности социализма, можно перечислить на пальцах одной руки. Этот спор начал Людвиг фон Мизес в 1920 г. и он продолжился в следующие десятилетия[11 - Из работ этих исследователей следует отдельно отметить книгу, ставшую обязательным чтением для всех специалистов по этой теме: Don С. Lavoie, Rivalry and Central Planning: The Socialist Calculation Debate Reconsidered (Cambridge: Cambridge University Press, 1985).]. Представляется, что, за этими редкими и приятными исключениями, большинство экономистов предпочли сознательно игнорировать в своих исследованиях все то, что они и их предшественники писали о социализме вплоть до его крушения.

Однако нельзя просто перевернуть ту страницу в истории, на которой написано «социализм», как если бы крах этой системы никак не повлиял на научные знания человечества. Дело в том, что история экономической мысли значительно пострадала бы, если бы теоретики стали в очередной раз фокусироваться на самых острых из актуальных проблем современности, пренебрегая фундаментальной необходимостью тщательной критической переоценки и изучения существовавших до сих пор аналитических исследований социализма, и особенно – необходимостью обосновать окончательное теоретическое опровержение этой общественной системы. Во всяком случае, мы должны иметь в виду, что экономическая наука опять не оправдала тех надежд, которые человечество – совершенно правомерно – на нее возлагает. В действительности, если не предпринимать меры по его предотвращению, то социализм как абстрактная идеология, проистекающая из присущей человеческим существам от рождения рационалистической гордыни и самонадеянности[12 - Этот тезис развивает Ф. А. Хайек в своей книге Fatal Comceit: The errors of Socialism, опубликованной в первом томе его собрания сочинений: Collected Works of F. A. Hayek (London: Routledge, 1989) [Хайек Ф. А. «Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма». М.: Новости, 1992]


.], будет неизбежно воспроизводиться снова и снова. Чтобы предупредить его возвращение, необходимо воспользоваться нынешней уникальной исторической возможностью, которая может никогда не повториться, чтобы тщательно исследовать теоретическое осмысление этого феномена, обозначить допущенные ошибки, подвергнуть тотальной переоценке использовавшийся ранее теоретический инструментарий и не допустить того, чтобы какой-либо исторический период считался завершенным, прежде чем будут сделаны необходимые теоретические выводы, по возможности, окончательные.




Субъективистский подход к экономическому анализу социализма


В этой книге мы выносим на обсуждение и развиваем тезис о том, что социализм можно и нужно анализировать исключительно исходя из глубокого и ясного понимания человеческой деятельности, а также тех динамических процессов социального взаимодействия, которые она запускает. Существовавшие до сих пор попытки анализа социализма по большей части не смогли должным образом учесть принципы методологического индивидуализма и субъективизма, которые Хайек считает критически важными для развития нашей науки. Действительно, он пишет: «И, наверное, не будет преувеличением, если мы скажем, что на протяжении последних ста лет каждое серьезное открытие в экономической теории было шагом вперед в последовательном приложении субъективизма»[13 - F. A. Hayek, The Counter-Revolution of Science (New York: Free Press of Glencoe, 1952), 31 [Хайек Ф. А. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблении разумом. М.: ОГИ, 2003. С. 49]. (См. великолепное переиздание 1979 г. в издательстве Liberty Press, Indianapolis.) В сноске 24, с. 209–210 [указанного издания на английском языке. Сноска 7 на с. 49 русск. изд.], Хайек добавляет по поводу субъективизма: «Возможно, наиболее последовательным в этом был Людвиг фон Мизес, и я считаю, что в большинстве своем особенности его воззрений, поначалу поражающие многих читателей своею странностью и кажущиеся неприемлемыми, могут быть объяснены тем, что в последовательной приверженности к субъективистскому подходу он намного опередил своих современников. Возможно, все характерные черты его теорий, начиная от теории денег (трудно поверить, что она создана в 1912 г.!) и кончая тем, что он сам назвал своим априоризмом, его воззрения на математическую экономику вообще и на измерение экономических явлений, в частности, как и его критика планирования, прямо (хотя, может быть, и не всегда с одинаковой неизбежностью) вытекают из этого центрального положения». (Всюду в сносках курсив наш, если не указано иначе. Мы также приводим цитаты в оригинале везде, где это возможно, хотя для удобства читателей часто дается английский перевод. – Прим. У. де С.)]. Именно это мы попытались осуществить в ходе нашего исследования социализма: проанализировать этот феномен, радикально и последовательно используя принцип «субъективизма», и построить наш анализ на самой главной и сокровенной особенности человека – на его способности действовать творчески и «предпринимательски».

В свете сказанного выше мы последовательно прилагали усилия, чтобы освободить наше исследование – во всех отношениях – от остатков того «объективизма», который на сознательном или на бессознательном уровне все еще пронизывает многие области нашей науки, ограничивая ее продуктивность и серьезнейшим образом препятствуя ее развитию. Несмотря на то, что нельзя быть абсолютно увереным в том, что заполонивший нашу науку бесплодный объективизм не пролез в наше исследование, мы сделали все, что в наших силах, чтобы порвать с господствующей парадигмой. Именно поэтому мы предприняли специальные предосторожности, чтобы не поддаться ошибочному представлению о том, что экономические явления якобы существуют «на самом деле», «объективно», вне пределов той субъективной интерпретации и того субъективного знания, которое порождают в процессе деятельности действующие индивиды. Следовательно, мы рассматриваем экономическую теорию как науку, имеющую дело исключительно с «интеллектуальными» фактами, то есть с субъективными данными или знаниями, которые создаются людьми в процессе социального взаимодействия.




Наше определение социализма


Постулированное нами желание применять принцип субъективизма для анализа социализма с максимально возможной жесткостью и последовательностью проявляется прежде всего в нашем определении этой общественной системы. Мы уже сформулировали утверждение, что, с нашей точки зрения, спецификой, или главной чертой человека как вида является присущая всем людям способность действовать свободно и творчески. Исходя из этого, мы считаем социализмом любую систему институциональной агрессии (вмешательства) против свободы человеческой деятельности или предпринимательства. Позже, в главе 3 у нас будет случай подробно исследовать все элементы нашего определения и все следствия из него; мы также опишем его явные преимущества по сравнению с иными использовавшимися ранее определениями. Пока нам достаточно подчеркнуть, что наше представление о социализме как о систематическом и агрессивном препятствовании деятельности, иными словами, как об институциональном принуждении, неизбежно и с необходимостью влияет на повышение значимости нашего анализа, который представляет собой целостную экономическую теорию институционального принуждения. Кроме того, становится понятно, что для того чтобы изучить теоретические результаты систематической агрессии против человеческой деятельности и человеческого сотрудничества, нужно сначала приобрести достаточно глубокие знания основ теоретического анализа беспрепятственной человеческой деятельности. Глава 2, которой мы дали название «Предпринимательство», целиком посвящена именно этому.




Предпринимательство и социализм


Наша концепция предпринимательства является одновременно очень широкой и очень четкой. В самом общем смысле мы рассматриваем предпринимательство и человеческую деятельность как синонимы. В более узком смысле, предпринимательство представляет собой типично человеческую способность находить возможности для извлечения прибыли, имеющиеся в окружении человека. Деятельность – это типично предпринимательский феномен, и в главе 2 мы подробно изучим ее главные компоненты и характерные черты.

Самая замечательная из ее особенностей – это творческая и координирующая энергия предпринимательства. Действительно, любой акт предпринимательства порождает новую, не выраженную словами, рассеянную информацию субъективного и практического характера и поощряет вовлеченных в него людей изменить свое поведение или приспособить его к потребностям и обстоятельствам других: именно таким образом, стихийно и бессознательно, возникают обязательства, делающие возможной жизнь в обществе. Кроме того, только предпринимательство в состоянии порождать информацию, необходимую для экономического расчета, понимаемого как любая оценка результата различных вариантов действия. Если правильно определить и ясно понять сущность удивительного процесса социальной координации и экономического расчета, дать толчок которому способно только предпринимательство, то в сравнении и по контрасту с ним можно постичь тяжелую социальную дискоординацию и отсутствие экономического расчета, которые являются неизбежными последствиями любого институционального принуждения в отношении предпринимательской свободы. Иными словами, только исходя из правильного понимания свойств рыночных процессов и рыночного общества можно полностью осознать все первичные и вторичные последствия социалистической системы.

В главе 3 мы проанализируем их с этой точки зрения и рассмотрим связи между ними.




Социализм как интеллектуальная ошибка


Социализм потому так часто защищали в научных, политических и философских кругах, что считалось, будто систематическое использование принуждения может существенно увеличить эффективность социальной координации. Вся первая половина главы 3 посвящена теоретическому опровержению этой идеи; мы развиваем нашу аргументацию, опираясь на две различных, но дополняющих друг друга точки зрения: «статическую»[14 - Наше «статическое» доказательство не имеет никакого отношения к анализу равновесия, то есть к той статической концепции, которую мы так резко критикуем в главе 4 и на протяжении всей книги. Однако за неимением лучшего мы используем термин «статический» потому, что оно имеет дело с рассеянной информацией, которая гипотетически уже существовала ранее, в отличие от «динамического» доказательства, относящегося к процессу, посредством которого порождается новая информация. Позже мы покажем, что в контексте нашей теории оба доказательства имеют в равной степени динамический характер и, следовательно, в равной степени несовместимы с теорией равновесия. В действительности оба доказательства ссылаются на одновременно протекающие и неотделимые друг от друга процессы, которые мы рассматриваем отдельно друг от друга исключительно в учебных целях.] и «динамическую». Мы приходим к заключению, что в свете этого социализм представляет собой просто интеллектуальное заблуждение, поскольку с точки зрения теории систематическое применение принудительных методов не приводит к социальной координации.

Вторая половина главы 3 отчасти посвящена вторичным следствиям из нашего основного тезиса, рассматриваемым в контексте междисциплинарного подхода. Она также содержит объяснение и обоснование нашего определения социализма, отличающегося от господствовавших в прошлом концепций. Глава завершается анатомическим описанием различных исторических разновидностей (или типов) социализма. Хотя разновидности социализма различаются мотивировкой, степенью вмешательства и другими конкретными характеристиками, все они имеют общий знаменатель: все они в той или иной степени опираются на систематическое использование агрессии против свободного проявления предпринимательства.




2. Спор о невозможности экономического расчета при социализме



Вышеупомянутый анализ социализма настоятельно требует переоценки спора о невозможности экономического расчета при социализме, который происходил в 1920—1930-е годы между Мизесом и Хайеком, с одной стороны, и различными теоретиками социализма – с другой. Во-первых, как мы уже говорили, произошедший недавно исторический крах социализма в странах Восточной Европы обязывает всех серьезных и добросовестных исследователей вернуться к теоретическим утверждениям о социализме, выдвигавшимися теми, кто максимально тщательно и детально изучал связанные с ним проблемы, и подвергнуть их внимательному рассмотрению. Во-вторых, наша концепция предпринимательства и социализма представляет собой высшую точку теоретического синтеза, который зародился в начале спора и постепенно развивался, приближаясь к завершению, по мере его продолжения. Следовательно, для того, чтобы ясно обозначить все следствия из проведенного нами анализа социализма, абсолютно необходимо проанализировать и подвергнуть переоценке эту дискуссию. Наконец, в процессе изучения этого спора приходит осознание, что парадигма мейнстрима, которая базируется на анализе равновесия, оказалась не в состоянии объяснить внутренне присущие социализму теоретические проблемы. И в самом деле, в силу того, что эта парадигма основана на ньютоновской механистичности и на представлении о равновесии, то есть о «повторяющемся бездействии», она не может даже сформулировать ту неизбежную теоретическую проблему, которую ставит перед нами институциональное принуждение. Кроме того, то, что большинство авторов вторичных текстов об этом споре и большинство специалистов, которые его комментировали, получили мейнстримное образование, показывает, почему они были неспособны понять суть открытия Мизеса и Хайека; это также объясняет, почему «миф» о победе в споре социалистов оказался таким живучим.




Людвиг фон Мизес и начало спора о социализме


Дискуссия вовсе не случайно возникла вокруг статей Мизеса, опубликованных вскоре после окончания Первой мировой войны. На самом деле только человек, подобный Мизесу, который приобрел глубокие знания в области свойств и последствий рыночных процессов, движимых человеческой деятельностью, был в состоянии интуитивно угадать и логически постичь неизбежно возникающие при социализме проблемы с экономическим расчетом. Глава 4 целиком посвящена основополагающему вкладу Мизеса в изучение социализма и связанным с этим обстоятельствам. Мы с особенной тщательностью учитываем исторический контекст фундаментального открытия Мизеса, а именно доминирование типично марксистских представлений о социализме.

В то же время мы стремимся продемонстрировать, что мизесовский анализ социализма основан на динамической теории, то есть на австрийской традиции в узком смысле слова, и поэтому не имеет отношения ни к анализу статического равновесия, ни к основанной на нем «чистой логике выбора». Главу завершает подробный критический обзор «решений» проблемы экономического расчета, которые предлагались в то время теоретиками социализма. Это был натуральный расчет, расчет в рабочих часах и расчет в так называемых «единицах полезности»; ни один из этих вариантов не позволял преодолеть неизбежно возникающие теоретические проблемы, описанные Мизесом.




Неоправданный сдвиг по направлению к статике в ходе спора


Нелепое представление, будто бы «теорией» является исключительно экономический анализ равновесия, лежащий в основании парадигмы мейнстрима и пронизывающий ее насквозь, с неизбежностью развернуло спор в сторону статических проблем. Как мы увидим в главе 5, экономисты либо не смогли понять открытие Мизеса, либо поняли, что его анализ не относится к равновесию, и сделали из этого вывод, что он является не «теоретическим», а практическим, либо – в случае большинства – истолковали его в узких терминах равновесия и жесткой «чистой логики выбора».

В последнем случае они пренебрегли тем, что с самого начала очень четко сформулировал Мизес, а именно что в статическом отношении социализм не представляет никакой проблемы, и что соответственно его теоретическая критика социализма была динамической по своей сути и основывалась на его теории процессов человеческого взаимодействия, протекающих на рынке. Сдвиг спора по направлению к статике был нерелевантным, поскольку статика не имела никакого отношения к первоначальному теоретическому открытию, а также неоправданным, поскольку он сделал теоретическую полемику совершенно бессмысленной. (Статическая точка зрения помешала экономистам обнаружить, в чем проблема, и понять, что она является первичной и неразрешимой). Кроме того, в главе 5 мы описываем также различные попытки экономистов-социалистов найти «математическое решение» проблемы, начиная с доказательств «формального сходства» между рынком и социализмом в контексте статической точки зрения и заканчивая более серьезными идеями Тейлора и Диккинсона. Наконец, мы подробно рассматриваем «метод проб и ошибок», который возник как практическая стратегия, направленная на решение соответствующей системы уравнений. Главу 5 завершает критический анализ «параметрических» моделей, основанных на идеях социалистических теоретиков – моделей, которые экономисты с упорством, достойным лучшего применения, разрабатывают по сей день.




Оскар Ланге и «конкурентное решение»


Вероятно, одним из самых больших мифов в истории экономической мысли является представление о том, что Оскару Ланге удалось теоретически опровергнуть аргументы Мизеса против социализма. Действительно, наиболее известные учебники и пособия, а также почти все посвященные спору о социализме вторичные источники категорически настаивают на этом мифическом и поверхностном утверждении.

Этот миф унаследовали и некритически усвоили два поколения экономистов. По этой причине мы посчитали крайне важным подвергнуть подробнейшему анализу предложенное Оскаром Ланге «конкурентное решение». Этому посвящена глава 6, содержание, объем и глубина которой делают ее, пожалуй, одним из наиболее оригинальных и поучительных элементов нашей попытки использовать субъективистскую методологию для экономического анализа социализма. Если наша работа, наряду с другими новейшими исследованиями на ту же тему, к которым мы будем обращаться по ходу изложения, будет хотя бы отчасти способствовать окончательному разрушению мифа о том, что Ланге опроверг открытие Мизеса, мы будем считать, что наши усилия не были напрасными.




«Рыночный социализм» как квадратура круга


В седьмой и последней главе мы завершаем анализ «конкурентного решения» обзором предложений Диккинсона, Дурбина и Лернера, сделанных в развитие идей Оскара Ланге. В этой главе мы приходим к заключению, что конкуренция, то есть творческая деятельность, и социализм, то есть принуждение, представляют собой радикально и фундаментально противоположные понятия. Любопытно, что, как мы увидим, целая школа социалистических теоретиков во главе с Доббом придерживалась того же мнения и неизменно присваивала звания лицемеров и мечтателей коллегам, выступавшим за рыночный социализм. Мы завершаем эту главу размышлениями о подлинном значении невозможности социализма и кратким резюме всей книги.




3. Другие возможные направления исследования


Теоретический анализ социализма, которому посвящена наша книга, оставляет большой простор для будущих исследований.

Действительно, мы рассматриваем нашу работу как первый шаг в направлении самых разнообразных возможностей для исследовательской работы, которая, как мы считаем, могла бы дать многообещающие результаты при условии использования разработанной нами методологической базы. Из этих областей, которые станут в будущем предметом интереса исследователей, нам кажутся особенно значимыми следующие[15 - Данный список, как должно быть совершенно очевидно, не претендует на полноту, и соответствует плану нашей второй книги о социализме, которая будет продолжением этой. Часть работы по этому новому проекту уже сделана.]:


1) Анализ так называемого «социализма, основанного на самоуправлении»

Несмотря на то, что [производственное] «самоуправление», или «синдикалистский» социализм, полностью дискредитировало себя, особенно после экономического, социального и политического краха югославской модели, мы считаем, что изучение этого социализма с применением нашего подхода представляло бы значительный теоретический интерес. Это особенно верно в свете специфических проблем с координацией, возникающих в этой модели на всех уровнях, а также того, что ее часто отстаивали в качестве третьего пути, способного преодолеть недостатки и капитализма, и социализма (в их традиционном понимании).


2) «Индикативное планирование»

Хотя в наши дни об индикативном планировании почти совсем забыли, по ряду причин мы полагаем, что его следует изучать. Во-первых, особенно в 1960-е годы, у этой модели было много защитников, пытавшихся оправдать свою позицию с помощью ряда теоретических утверждений, по существу сильно напоминавших доводы, на которых была основана модель «рыночного социализма»; в то время эти утверждения практически не встретили возражений. Поэтому, несмотря на то, что «индикативное планирование» вышло из употребления, до того как папка с этой теорией будет навсегда сдана в архив, необходимо как следует проанализировать его заново. Во-вторых, вследствие описанного выше любопытного феномена (когда теоретические позиции бросают или забывают вместо того, чтобы подвергнуть их необходимому научному изучению и придти к серьезным теоретическим выводам по их поводу), различные восточноевропейские экономисты пытались оживить «индикативное планирование», видя в нем универсальное средство от экономических проблем своих стран. Наконец, в-третьих, мы должны отметить, что наш анализ социализма полностью распространяется и на теорию «индикативного планирования», поскольку именно теоретические доводы в пользу невозможности социализма, которые мы будем рассматривать в этой книге, как раз и объясняют, почему индикативное планирование не может достичь заявленных целей. То же самое относится к широкому набору технических приемов (в частности, к межотраслевому балансу), которые упорно используют многие ученые-экономисты, пытаясь доказать, что планирование (индикативное или иного рода) возможно[16 - В качестве примера можно привести ученого-экономиста Василия Леонтьева, который в своем постоянном стремлении найти новые «приложения» для своего «интеллектуального детища» (межотраслевого баланса) без колебаний выдвигает всё новые и новые планы посягательства на общество и вмешательства в его дела. См.: Don С. Lavoie, “Leontief and the Critique of Aggregative Planning,” in National Economic Planning: What is Left? (Cambridge, Massachusetts: Ballinger Publishing, 1985), 93—124.].


3) Разумное определение «научной ответственности»

Одним из самых любопытных аспектов этой полемики является возникновение и настойчивое распространение (в течение почти 40 лет) мифа о том, что социалистические теоретики «выиграли» спор о невозможности экономического расчета при социализме и, следовательно, социализм как модель не представляет собой никакой теоретической проблемы. Ответственность за создание этого мифа несут в особенности те исследователи, которые описывали этот спор, а также полчища экономистов, которые все эти годы либо соглашались с наиболее популярной версией, не утруждая себя самостоятельным исследованием вопроса, либо оставляли этот спор вообще без внимания, полагая, что социализм, разумеется, не составляет никакой теоретической проблемы. Хотя можно с уверенностью утверждать, что в том, что касается проблем, связанных с социализмом, большинство исследователей социальных наук обманули ожидания, которые по праву возлагает на них человечество, и как минимум не выполнили своего главного научного долга, не проинформировав и не предупредив граждан о серьезных опасностях, исходящих от социалистического идеала, между отдельными теоретиками имеется существенная разница в степени проявленной ими нечестности, небрежности или обычного невежества. Соответственно, для нас будет очень важно, чрезвычайно полезно и крайне поучительно определить степень ответственности отдельных исследователей. С точки зрения обычных граждан и будущего экономической науки, такой подход должен представить каждого теоретика в истинном свете, безотносительно к его личности, его нынешней или исторической репутации и популярности.


4) Последствия спора для будущего экономической теории[17 - В качестве примера такого подхода можно привести увлекательную статью: Don С. Lavoie, “A Critique of the Standard Account of the Socialist Calculation Debate,” The Journal of Libertarian Studies: An Interdisciplinary Review 5, no. 1 (winter 1981): 41–87.]

Пожалуй, наше наиболее смелое утверждение состоит в том, что крах социализма обязательно будет иметь большое влияние на доминирующую парадигму и на будущее экономической науки. Представляется очевидным, что экономическая наука блестяще продемонстрировала свою ненадежность, когда экономисты, за крайне редким исключением, оказались неспособны предсказать событие такого масштаба. К счастью, этот тяжелый удар сегодня дает нам возможность правильно оценить причины и степень теоретической близорукости парадигмы мейнстрима, который до этого момента не позволял экономистам достаточно ясно проанализировать и проинтерпретировать наиболее значительные события в сфере социального. Кроме того, нам не нужно начинать с чистого листа, поскольку благодаря усилиям экономистов австрийской школы, направленным на объяснение, защиту и детализацию их позиций в ходе спора о невозможности экономического расчета при социализме, многие из новых аналитических инструментов были развиты и усовершенствованы[18 - Израэль М. Кирцнер показал ключевую роль этого спора в качестве катализатора развития, усовершенствования и корректного выражения теорий австрийской школы в целом, а также для тщательного анализа и понимания теории предпринимательства и динамических рыночных процессов, связанных с предпринимательским творчеством и предпринимательскими открытиями, в частности. См.: Israel M. Kirzner, “The Economic Calculation Debate: Lessons for the Austrians” in The Review of Austrian Economics, vol. 2 (Massachusetts: Lexington Books, 1988), 1—18.].

Хотя мы не смогли бы даже перечислить здесь все области нашей науки, которые затронуло это событие, не говоря уже о том, чтобы педантично подвергнуть их пересмотру, приведем несколько примеров. Вероятно, начать следует с метода нашей науки. Те самые факторы (субъективный, творческий, рассеянный и неартикулированный характер информации, использующейся обществом), которые делают невозможным социализм, приводят к недостижимости идеалов эмпирического сравнения и точного измерения, которые экономисты страстно и наивно защищали до сегодняшнего дня. При этом мы еще не упомянули о негативных последствиях для развития нашей науки «математического» формализма и пагубной одержимости анализом, основанным на полной информации и равновесии. Также необходимо отказаться от функционального объяснения цен в пользу теории цен, объясняющей, как цены устанавливаются динамически посредством непрерывно развертывающегося процесса, основанного на энергии предпринимательства, иначе говоря, на человеческой деятельности его участников, а не на пересечении таинственных кривых или функций, не имеющих никакого отношения к реальности, поскольку информация, необходимая для того, чтобы их построить, не содержится даже в сознании участников рынка. Кроме того, необходимо отказаться от шаткой статической теории «совершенной» конкуренции и равновесия, заменив ее теорией конкуренции как динамического процесса соперничества предпринимателей, теорией, отменяющей проблему монополий в традиционном смысле, так как для нее они нерелевантны, и сконцентрированной на институциональных ограничениях свободы предпринимательской деятельности в любых областях рынка.

Субъективистская концепция оказывает столь же глубокое влияние на теорию капитала и процента, описывая в качестве капитального блага каждую из промежуточных стадий, которую действующий субъект в контексте специфической деятельности, в которую он погружен, воспринимает таким образом. Переживание действующим субъектом наивысшей точки подъема порождает субъективную идею хода времени. Капитал предстает как интеллектуальная категория в экономических расчетах действующего субъекта или как субъективная оценка ценности каждой из стадий в ценах денежного рынка. Это представление объясняет ведущую роль, которую в установлении ставки процента играют временные предпочтения; оно также объясняет отсутствие всякой причинно-следственной связи между ставкой процента и эффективностью капитала. Вера в такого рода связь проистекает из трех различных, но тесно связанных друг с другом заблуждений: анализа, ограничивающегося исключительно состоянием совершенного равновесия, представлением о производстве как об одномоментном «процессе», который не занимает времени, и восприятием капитала как реального «фонда», не зависящего от человеческого разума и способного к самовоспроизводству.

Теория денег, кредита и финансовых рынков – это, возможно, главный теоретический вызов, с которым сталкивается наша наука в XXI в. В самом деле, мы рискнем утверждать, что теперь, после того как «теоретическая лакуна», вызванная отсутствием корректного анализа социализма, заполнена, наиболее малоизученной и самой важной областью экономической науки, где повсеместно господствуют систематическое принуждение, методологические ошибки и теоретическое невежество, остаются деньги. Ведь социальные отношения, в которых участвуют деньги, гораздо абстрактнее и сложнее для восприятия, чем любые другие[19 - «Функционирование денег и кредитной системы, так же как язык и мораль, представляет собой случай стихийного порядка, хуже всего поддающийся попыткам адекватного теоретического объяснения, и оно остается предметом серьезных разногласий между специалистами… Вмешательство в процессы отбора чувствуется здесь сильнее, чем где бы то ни было еще: на пути эволюционного отбора становится государственная монополия, и это делает невозможным экспериментирование в ходе конкуренции» (F. A. Hayek, The Fatal Conceit: The Errors of Socialism (Chicago: The University of Chicago Press, 1989), 102–103 [Хайек Ф. А. Пагубная самонадеянность: Ошибки социализма. М.: Новости, 1992. С. 178])


.]; следовательно, то знание, которое они порождают и оформляют, тоже является сложным, масштабным и малопонятным, а это делает систематическое принуждение в данной сфере чрезвычайно разрушительным. Теория интервенционизма в целом и теория экономических циклов, в частности, прекрасно согласуются с предлагаемыми нами определением и анализом социализма, ясно объясняющими разрушительное влияние систематического принуждения на синхронную и диахронную рыночную координацию во всех сферах, особенно в денежной и фискальной.

Экономисты построили теорию экономического роста и экономического развития на макроэкономических агрегатах и концепции равновесия, не заметив единственного подлинного главного действующего лица этого процесса: человека, его бдительность [к открывающимся возможностям извлечения прибыли] и его творческие, предпринимательские способности. Таким образом, нужно перестроить всю теорию роста и отсталости, устранив из нее все оправдывающие институциональное принуждение элементы, которые до сих пор делали ее деструктивной и бесплодной. Необходимо переместить фокус этой теории на теоретическое изучение процессов открытия неиспользованных – в силу отсутствия ключевого компонента, то есть предпринимательской интуиции – возможностей для развития. Примерно то же самое можно сказать о так называемой экономической теории благосостояния, которая основана на химерическом понятии эффективности по Парето и на практике оказывается нерелевантной и бесполезной, поскольку для ее использования требуется статическая среда с полной информацией, существование которой в реальном мире невозможно. Дело в том, что куда больше, чем от критериев Парето, эффективность зависит от способности предпринимателей стихийно устранять диспропорции, возникающие в ситуациях неравновесия, и именно в этих терминах следует ее определять. Теория «общественных» благ всегда формулировалась в строго статических терминах и основывалась на равновесии, а ее приверженцы по умолчанию подразумевали, что обстоятельства, порождающие выгодность «совместной поставки»[20 - Имеется в виду ситуация, когда совместная поставка двух или более товаров обходится дешевле, чем поставка каждого товара в отдельности.] и «несоперническое потребление» – это данность, которая остается вечной и неизменной. С точки зрения динамической теории предпринимательства любая ситуация, в которой кажется, будто бы некое «общественное» благо существует, предоставляет кому-то явную возможность обнаружить и устранить эту ситуацию посредством предпринимательского творчества, и, следовательно, в динамической перспективе свободных предпринимательских процессов множество «общественных» благ в тенденции остается пустым. Тем самым исчезает одно из самых избитых оправданий, использовавшихся для оправдания систематического институционального принуждения по отношению к свободному предпринимательству во многих областях жизни общества.

Наконец, упомянем теории школы общественного выбора и экономического анализа права и институтов. В этих областях теоретики борются против нездорового влияния статической модели, основанной на полной информации. Эта модель порождает псевдонаучный анализ многочисленных рекомендаций, основанный на методологических предпосылках, идентичных тем, которые экономисты одно время пытались использовать для оправдания социализма. Такие предпосылки полностью игнорируют динамический, эволюционный анализ стихийных общественных процессов, которые запускаются и управляются предпринимательской деятельностью. Есть явная непоследовательность в том, чтобы стремиться проанализировать рекомендации и правила, исходя из концепции, постулирующей существование полной информации о прибыли и издержках, поскольку такая информация, если бы она существовала, сделала бы рекомендации и правила ненужными (тогда гораздо эффективнее было бы заменить их просто приказами); и если что-нибудь объясняет возникновение и эволюцию права, то это как раз неустранимое неведение, в состоянии которого постоянно пребывают люди.

Можно было бы перечислить еще много областей для исследования (теория народонаселения, экономический анализ налоговых доходов и перераспределения, экология рынка и т. п.), но нам кажется, что сказанного выше достаточно для того, чтобы обозначить то направление, в котором, с нашей точки зрения, будет развиваться экономическая теория после того, как избавится от теоретических и методологических дефектов, вскрывшихся в связи с крахом социализма. Есть надежда, что в результате появится настоящая социальная наука, служащая человечеству – гораздо более универсальная, полезная и действенная, чем сегодня.


5) Реинтерпретация и исторический анализ различных реальных типов социализма

Это направление исследований предполагает, что экономический анализ социализма, содержащийся в этой книге, будет использован для исправления того, что сделано в области «экономической компаративистики», которая до настоящего времени страдала от серьезных недостатков ввиду отсутствия необходимых аналитических инструментов. Следовательно, задача здесь состоит в том, чтобы провести подробное исследование, состоящее в исторической реинтерпретации каждого из различных типов социализма, существовавших или до сих пор существующих в реальном мире. Цель такого исследования – не только в том, чтобы проиллюстрировать теорию, но и в том, чтобы выяснить, до какой степени развитие исторических событий соответствует ей.


6) Выработка теории этической неприемлемости социализма

Нужно понять, повлияли или нет те методологические и аналитические пороки, которые являются объектом нашей критики, на попытки подвести теоретический фундамент под идею справедливости и следствия из нее. Иными словами, нам нужно попытаться заново сформулировать теорию справедливости, отбросив статическую парадигму полной информации и вместо этого обратившись к творческой и неопределенной практике человеческой деятельности, для того, чтобы выяснить, в какой степени социализм, кроме того, что представляет собой интеллектуальное заблуждение и историческую неудачу, является (или не является) также этически неприемлемым.


7) Разработка теории предотвращения и демонтажа социализма

Если будет сделан вывод, что социализм не только историческая неудача и интеллектуальное заблуждение, но еще и этически неприемлемая доктрина, то возникнет необходимость выработать целостную тактическую и стратегическую теорию его демонтажа и предотвращения. Это будет предполагать анализ конкретных трудностей, возникающих в процессе демонтажа конкретных исторических типов социализма («реального», социал-демократического, самоуправляемого и т. п.), а также оценку конкретных преимуществ и недостатков разных вариантов программы действий, в особенности «постепенные шаги versus революция», в зависимости от возможной специфики каждого конкретного случая. Наконец, с учетом циклической, дезориентирующей и по сути разлагающей природы тех структур, которые всегда поощряют возрождение социализма, ключевое значение приобретает профилактика социализма и неустанная бдительность – не только в области научного знания, но и в том, что касается защиты и развития институтов, обычаев, принципов и поведения, необходимых любой здоровой и свободной от систематического принуждения социальной структуре.




4. Заключение


Все эти замечания были необходимы для понимания контекста, который окружает наше исследование социализма и институционального принуждения. Только знакомство с общей теорией человеческой деятельности способно объяснить неизбежные последствия любых попыток насильственно пресечь свободное предпринимательство. Поэтому в центре нашего анализа находятся человеческие существа, понимаемые как творческие, действующие субъекты, на протяжении всей человеческой истории неустанно борющиеся за то, чтобы свободно выражать себя и свободно действовать в соответствии со своими самыми глубокими личными устремлениями – без каких-либо пут и без принуждения, которому их систематически пытаются подвергнуть под самыми разнообразными необоснованными предлогами.




Глава II

Предпринимательство



Поскольку невозможно усвоить концепцию социализма, предварительно не разобравшись, в чем состоит сущность предпринимательства, данная глава будет посвящена этому понятию, а также характерным свойствам и основным элементам предпринимательства. Наше представление о предпринимательстве является очень широким и в то же самое время очень четким. Оно тесно связано с восприятием человеческой деятельности как неотъемлемой и фундаментально творческой особенности, присущей всем людям, а также как множества согласованных умений, стихийно обеспечивающих возникновение, сохранение и развитие цивилизации. Наконец, наш анализ предпринимательства позволит нам предложить оригинальное определение социализма как «социальной болезни», наиболее характерными симптомами которой являются широко распространившаяся рассогласованность и масштабные нарушения координации между индивидуальными поступками и социальными процессами, в совокупности образующими жизнь общества.




1. Определение предпринимательства



В широком или в общем смысле, предпринимательство – это то же самое, что человеческая деятельность. По этому поводу можно сказать, что любой, кто действует, чтобы изменить свое настоящее и достичь своих целей в будущем, занимается предпринимательством. Хотя на первый взгляд это определение может показаться слишком широким и несоответствующим нынешнему словоупотреблению, нужно учитывать, что оно находится в русле той концепции предпринимательства, которую изучает и развивает все больше экономистов[21 - В контексте нашей книги главный авторитет в области изучения предпринимательства – это Израэль Кирцнер, бывший профессор экономической теории в Нью-Йоркском университете. Кирцнер – автор трилогии (Competition and Entrepreneurship; Perception, Opportunity, and Pro?t; Discovery and the Capitalist Process [Chicago: University of Chicago Press, 1973, 1979, и 1985 соответственно] [существует русский перевод первой книги: Кирцнер И. Конкуренция и предпринимательство. М.: ЮНИТИ, 2001. 2-е изд. Челябинск: Социум, 2010]), в первой книге которой он безупречно справился с задачей исследования и разработки первоначальной концепции предпринимательства, созданной его учителями Людвигом фон Мизесом и Фридрихом Хайеком. Кроме того, Кирцнер написал четвертую книгу (Discovery, Capitalism, and Distributive Justice [Oxford: Basil Blackwell, 1989]), которая целиком посвящена последствиям для социальной этики, вытекающим из его представления о предпринимательстве. Наконец, уже после того, как эта глава была написана, Кирцнер опубликовал еще одну достойную внимания книгу, The Meaning of Market Process: Essays in the Development of Modern Austrian Economics (London: Routledge, Chapman, and Hall, 1992), где собраны его последние тексты, а также серия публиковавшихся ранее статей, которые мы по возможности учитывали в нашей работе. В Испании, кроме моих собственных текстов, экономическому анализу, основанному на предпринимательстве, посвящены, в частности, следующие работы: Josе T. Raga, “Proceso Econоmico y Acciоn Empresarial” in Homenaje a Lucas Beltrаn (Madrid: Moneda y Crеdito, 1982), 597–619; Pedro Schwartz, Empresa y Libertad (Madrid: Uniоn Editorial, 1981), esp. chap. 3, 107–148; Juan Marcos de la Fuente, El empresario y su funciоn social, 3rd ed. (Madrid: Fundaciоn Cаnovas del Castillo, 1983).]. Кроме того, эта концепция полностью согласуется с исходным этимологическим значением термина empresa (исп. предпринимательство). Действительно, и испанское слово empresa, и французское, а также английское, entrepreneur (предприниматель)[22 - Любопытно, что английский язык усвоил французское слово entrepreneur в его буквальном значении. Однако это произошло довольно поздно, как следует из английского перевода «Трактата по политической экономии» Жана-Батиста Сэя 1821 г.; переводчик, Ч. Р. Принсеп был вынужден передавать французское слово entrepreneur (предприниматель) английским adventurer (авантюрист, искатель приключений), что свидетельствует о том, что заимствования этого термина еще не произошло. См. по этому поводу, например, с. 329 и 330 указанного английского издания в репринтном воспроизведении 1971 г. нью-йоркским издательством Augustus M. Kelley. Со своей стороны, Джон Стюарт Милль жаловался на то, что в английском языке нет эквивалента французскому слову entrepreneur и в 1871 г. писал: «Приходится сожалеть о том, что это слово – предприниматель [undertaker] – непривычно для английского слуха. Современные французские политэкономы, имеющие возможность постоянно говорить о les pro? ts de l’entrepreneur (предпринимательской прибыли), пользуются огромным преимуществом перед английскими политэкономами» (John Stuart Mill, Principles of Political Economy, Augustus M. Kelley reprint (Fairfield, 1976), note 406 [См.: Милль Дж. С. Основы политической экономии. М.: Эксмо, 2007. С. 463 сн.]. Милль здесь практически дословно воспроизводит заголовок 3 раздела 7 главы 2 книги 16-го издания «Трактата» Сэя: Traitе d’Еconomie Politique, J. B. Say (reprinted in Geneva: Slatkine, 1982), 368.] восходят к латинскому глаголу in prehendo-endi-ensum, означающему открывать, видеть, воспринимать, осуществлять, достигать; а латинское in prehensa явно подразумевает действие и означает брать, ловить, хватать. Говоря коротко, empresa является синонимом действия. Во Франции термин entrepreneur использовался давно, и в Высоком Средневековье он обозначал людей, ответственных за выполнение важных задач, в основном связанных с войной[23 - Bert F. Hoselitz, “The Early History of Entrepreneurial Theory,” Explorations in Entrepreneurial History 3, no. 4 (15 April 1956): 193–220.], или за реализацию проектов по строительству больших соборов. Словарь Испанской Королевской Академии [Diccionario de la Real Academia Espa?ola] определяет одно из значений слова empresa так: «…напряженная и тяжелая деятельность, доблестно исполненная»[24 - «Action ardua y di? cultosa que valerosamente se comienza».]. Это слово тоже вошло в употребление в Средние века, когда так называли инсигнии некоторых рыцарских орденов, указывавших на то, что те, кто их носит, дали клятву исполнить какое-либо важное дело[25 - Например, в начале главы 2 части 1 бессмертного романа Сервантеса мы читаем про Дон Кихота: «Но как скоро он очутился за воротами, в голову ему пришла страшная мысль, до того страшная, что он уже готов был отказаться от задуманного предприятия, и вот почему: он вспомнил, что еще не посвящен в рыцари и что, следственно, по законам рыцарства ему нельзя и не должно вступать в бой ни с одним рыцарем; а если б даже и был посвящен, то ему как новичку подобает носить белые доспехи, без девиза [empresa] на щите, до тех пор, пока он не заслужит его своею храбростью» (курсив мой. – У. де С.).].

ление о предпринимательстве как о деятельности необходимо и неизбежно связано с предпринимательской установкой, которая состоит в постоянной готовности искать, открывать, создавать или обнаруживать новые цели и средства (в полном соответствии с описанным выше этимологическим значением in prehendo).




Человеческая деятельность: цели, ценность, средства и полезность


Теперь, когда мы дали определение предпринимательства через человеческую деятельность, нам нужно объяснить, что мы понимаем под этим. Человеческая деятельность – это любое преднамеренное поведение[26 - О концепции человеческой деятельности и его основных компонентах см.: Ludwig von Mises, Human Action: A Treatise on Economics, 3rd rev. ed. (Chicago: Henry Regnery Company, 1966), 11–29, 251–256 [Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: Трактат по экономической теории. Челябинск: Социум, 2005. С. 14–31, 238–242]. Мизес пишет: «Любое действующее лицо всегда является предпринимателем и спекулянтом» (p. 252 [с. 239]) и «Предприниматель – это действующий человек, ориентирующийся на изменения рыночной информации» (р. 254 [с. 240]). Вероятно, также полезно познакомиться с книгой Ричарда Тейлора «Действие и цель» (Richard Taylor, Action and Purpose [New Jersey: Humanities Press, 1980]), хотя, с нашей точки зрения, Тейлор уделяет недостаточное внимание тому, что по существу человеческая деятельность состоит в познании и открытии новых целей и средств, а не только в эффективном распределении имеющихся средств между заранее установленными целями. Тадеуш Котарбинский допускает ту же ошибку, но заходит в своих заблуждениях гораздо дальше, см.: Tadeusz Kotarbinski, Praxiology, An Introduction to the Sciences of Ef?cient Action (Warsaw: Polish Scienti? c Publishers, 1965).]. Действуя, все люди стремятся достичь определенных целей, которые, как они обнаружили, для них важны. Мы будем называть ценностью субъективную и в большей или меньшей степени эмоционально нагруженную оценку действующим человеком собственной цели. Средство – это любой метод, который, с субъективной точки зрения действующего человека, подходит для достижения его цели. Мы будем использовать термин полезность для указания на субъективную оценку действующим человеком его средства, зависящую от ценности той цели, которой, с его точки зрения, это средство даст возможность ему достичь. В этом смысле цель и ценность – это две стороны одной медали, поскольку человек проецирует субъективную ценность, которую он приписывает своей цели, на средство, которое, по его мнению, полезно для ее достижения, и это происходит именно с помощью понятия полезности.




Редкость материальных благ, планы действий и акты воли


Средства по определению должны быть редкими, поскольку в противном случае действующий человек даже не принимал бы их в расчет в своих действиях. Иными словами, там, где нет редкости благ, нет и человеческой деятельности[27 - В этом смысле определение экономической теории как «науки, которая изучает человеческую деятельность в условиях редкости благ» (Avelino Garcia Villarejo и Javier Salinas Sаnchez, Manual de Hacienda P?blica [Madrid: Editorial Tecnos, 1985], 25) является чистым плеоназмом, поскольку любая человеческая деятельность предполагает редкость. Как красноречиво пишет Мизес: «Если человек не стеснен недостаточным количеством вещей, то отсутствует необходимость в какой-либо деятельности» (Mises, Human Action, 93 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 90]).]. Цели и средства никогда не являются данностью; напротив, они возникают в результате ключевой предпринимательской деятельности, состоящей именно в создании, открытии или просто осознании целей и средств, значимых для человека в каждой из ситуаций, с которыми он сталкивается в жизни. Как только человек понимает, что он обнаружил, какие цели важны для него и какие средства достижения этих целей доступны для него, он объединяет их, почти всегда неявно[28 - Ниже мы объясним, почему наиболее существенные для человеческой деятельности данные или знания почти всегда очень сложно сформулировать и почему они обычно носят неявный, а не эксплицитный характер.], в некий план действий[29 - План – это предполагаемая мысленная картина будущего, соответствующая представлениям действующего человека о различных этапах, элементах и обстоятельствах, которые могут иметь значение для его деятельности. Таким образом, план состоит из специфически структурированной практической информации, которой человек обладает и которую он получает постепенно в контексте каждого из своих действий. В этом смысле можно утверждать, что, в силу того, что действующий человек порождает новую информацию, каждое действие вызывает непрерывный процесс индивидуального, или личного, планирования. Централизованное планирование имеет совершенно иной характер и, как мы увидим, удовлетворяет потребность руководящего органа социалистической системы в организации средств принуждения (максимально формальным и согласованным образом) для достижения поставленных целей. Централизованное планирование терпит неудачу, потому что власти неспособны получить необходимую практическую информацию. Следовательно, вопрос не в том, планировать или нет; если считать, что планирование необходимо для любой человеческой деятельности, то вопрос состоит в том, кто должен планировать: отдельный действующий человек, единственный, кто владеет необходимой практической информацией, или не имеющий к нему отношения орган принуждения, у которого эта информация отсутствует. См.: F. A. Hayek, “The New Confusion about Planning” in New Studies in Philosophy, Politics, Economics and the History of Ideas (London: Routledge and Kegan Paul, 1978), 232–246. Планирование можно разделить на интегральное, частичное, индикативное и индивидуальное, и все эти типы планирования, за исключением индивидуального, содержат неустранимое эпистемологическое противоречие, которое мы будем называть «парадоксом планирования» (см. в главе 3 сноску 11 и раздел c части 6).], который он принимает и исполняет благодаря индивидуальному акту воли[30 - Согласно cв. Фоме Аквинскому, voluntatis autem motivum et obiectum est ?nis (то есть «цель является причиной и объектом воли»). Summa Theologiae, pt. 1–2, ques. 7, art. 4, vol. 4 (Madrid: B. A. C., 1954), 301.].




Субъективное восприятие времени: прошлое, настоящее и будущее


Любая человеческая деятельность протекает во времени, однако не в детерминистском, ньютоновском, физическом или аналогичном смысле, а в субъективном смысле, то есть во времени, субъективно воспринимаемом и переживаемом человеком в контексте каждого действия[31 - О том, что к сфере человеческой деятельности приложим только субъективистский, практический и динамический концепт времени, см.: Gerald P. O’Driscoll and Mario J. Rizzo, The Economics of Time and Ignorance (Oxford: Basil Blackwell, 1985), chap. 4, 52–70. Такую концепцию времени уже выдвигал Бергсон, для которого «чистая длительность является формой, которую принимает последовательность состояний нашего сознания, когда наше “я” просто живет, когда оно не отделяет своего нынешнего состояния от предыдущих» (Henry Bergson, “Essai sur les Donnеs Inmеdiates de la Conscience,” en Oeuvres [Paris: Presses Universitaires de France, 1959], 67).]. Согласно этому субъективному понятию времени, человек воспринимает и переживает его по ходу действия, то есть по мере того, как он создает, открывает или просто осознает наличие новых целей и средств в соответствии с сущностью предпринимательства, которую мы объяснили выше. Таким образом, прошлые переживания, хранящиеся в памяти человека, постоянно соединяются в его сознании с его текущим, творческим взглядом на будущее в форме мысленных образов или ожиданий. Будущее никогда не бывает предопределено; вместо этого действующий человек воображает его и шаг за шагом создает его.




Творчество, удивление и неопределенность


Таким образом, будущее всегда является неопределенным в том смысле, что его еще предстоит создать и относительно него у действующего есть лишь некоторые идеи, мысленные образы и ожидания, которые он надеется воплотить посредством собственной деятельности и взаимодействия с другими людьми. Кроме того, будущее открыто для всех творческих возможностей человека, и поэтому каждый действующий субъект находится по отношению к нему в состоянии перманентной неопределенности, которую можно уменьшить посредством его собственных паттернов поведения, паттернов поведения других (институтов), а также посредством деятельности и предпринимательской бдительности. Однако он не в состоянии полностью устранить эту неопределенность.

Открытый и неограниченный характер неопределенности, которую мы имеем в виду, делает как традиционные понятия об объективной и субъективной вероятности, так и байесовскую концепцию последней неприменимыми в сфере человеческой деятельности. Тому есть две причины: во-первых, люди даже не осознают всех потенциальных возможностей или вариантов; во-вторых, у каждого человека есть специфические субъективные знания или убеждения – в терминологии Мизеса, «вероятности события» (применительно к уникальным событиям)[32 - Mises, Human Action, 110–118 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 105–108]. Данная таблица отражает главные различия, существующие, согласно Мизесу, между концепцией вероятности в сфере естественных наук и в сфере человеческой деятельности:] – которые, по мере того, как они модифицируются или становятся больше, имеют обыкновение внезапно, то есть резко и радикально, менять всю «карту» мнений и знаний человека. Так действующий человек постоянно обнаруживает совершенно новые ситуации, которых ранее даже не мог себе представить[33 - «Удивление – это смещение и искажение привычных представлений, проистекающее либо из переживания, которое находится за пределами того, что казалось реально возможным, либо из переживания такого рода, которое человек никогда не представлял себе и поэтому никогда не оценивал как возможное или невозможное; внезапное событие – противоречащее ожиданиям или неожиданное» (G. L. Shackle, Epistemics and Economics [Cambridge: Cambridge University Press, 1972], 422). Для описания типично предпринимательской способности подмечать случайно и внезапно появляющиеся возможности, не занимаясь специально их поиском, англосаксы используют слово serendipity. Этимологически это слово происходит от арабского sarandib, старого названия Шри-Ланки, а в нынешнем значении его ввел в XVIII в. Гораций Уолпол. Он вдохновлялся неожиданными открытиями, которые часто делали герои персидской притчи о трех принцах Серендипа. В письме Уолпола к Манну от 28 января 1754 г. он пишет, что герои этой притчи «благодаря счастливой случайности и собственной сообразительности постоянно делали открытия, к которым не стремились». Он заключает: «Это открытие, действительно, почти такого рода, как те, что я называю Serendipity» (см.: Oxford English Dictionary, 2nd ed. [Oxford: Clarendon Press, 1983], 15: 5). Грегорио Мараньон имеет в виду то же самое, когда замечает: «Творение гения отличается от творений обычных людей тем, что он создает нечто неожиданное и поразительное» (Gregorio Mara?оn, El Greco y Toledo, Obras Completas [Madrid: Espasa Calpe, 1971], 421).].




Издержки как субъективная концепция. Предпринимательская прибыль


Всякий раз, когда действующий человек понимает, что желает достичь определенной цели, а затем обнаруживает и выбирает определенные средства ее достижения, он одновременно отказывается от возможности реализовать иные цели, которые, ex ante, ценит меньше, но считает, что мог бы достичь их, используя доступные ему средства иным образом. Мы будем использовать термин издержки для обозначения субъективной ценности, приписываемой человеком той цели, от которой он отказывается, когда принимает решение и приступает к выполнению определенного плана действий. Иными словами, деятельность всегда предполагает жертву; ценность, которую человек приписывает тому, от чего он отказывается, – это его издержки, представляющие собой чисто субъективную оценку, мнение или суждение[34 - См.: J. M. Buchanan and G. F. Thirlby, eds., L. S. E. Essays on Cost (New York: New York University Press, 1981), esp. 14 and 15.]. Как правило, все люди действуют потому, что субъективно оценивают ценность предполагаемой цели выше, чем издержки, которые они планируют понести, иными словами, потому, что они надеются получить предпринимательскую прибыль[35 - «В широком смысле, прибыль – это выигрыш, извлекаемый из деятельности; это увеличение удовлетворения (уменьшение беспокойства); это разница между более высокой ценностью, приписываемой полученным результатам, и более низкой ценностью, приписываемой жертвам, принесенным ради их достижения; другими словами, это доход минус издержки. Извлечение прибыли постоянная цель любой деятельности» (Ludwig von Mises, Human Action, 289 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 273]). С точки зрения Мизеса, убытки компании означают, что она неправильно использует редкие ресурсы, которые больше нужны в других сферах. Кажется, что это наконец понял и Иоанн Павел II. Он утверждает: «Когда предприятие дает прибыль, это значит, что производственные факторы использованы как надо и соответствующие потребности удовлетворяются» (John Paul II, Centesimus Annus, chap. 4, section 35 [1991]).]. Следовательно, прибыль – это выигрыш, приобретаемый с помощью человеческой деятельности; она представляет собой стимул, побуждающий или заставляющий людей действовать. Для деятельности, не связанной с издержками, субъективная ценность цели совпадает с прибылью. Позже мы покажем, что любая человеческая деятельность обязательно включает чистый, творческий в своей основе предпринимательский компонент, не связанный ни с какими издержками, и именно этот элемент в широком смысле слова привел нас к выделению концепций человеческой деятельности и предпринимательства. Кроме того, поскольку ценность цели всегда включает прибыль или выгоду, в дальнейшем мы часто будем рассматривать «цель» практически как синоним «прибыли», не останавливаясь всякий раз ради того, чтобы напоминать о вышеуказанном различии между ними.




Рациональность и иррациональность. Предпринимательская ошибка и убыток


По определению человеческая деятельность всегда рациональна[36 - Таким образом, экономическая наука – это не теория выбора и принятия решений (ex ante они всегда рациональны по определению), а теория социальных процессов координации, которые, вне зависимости от рациональности связанных с ними решений, могут быть согласованы хорошо или плохо, в соответствии с уровнем осведомленности, которую демонстрируют различные действующие субъекты в ходе предпринимательской деятельности. См.: I. M. Kirzner, The Meaning of the Market Process, 201–208. Кроме того, необходимо подчеркнуть, что именно фундаментально субъективный характер компонентов человеческой деятельности (целей, средств и издержек) и обеспечивает экономической теории, в том смысле, который кажется парадоксальным только на первый взгляд, полную объективность – объективность теоретической науки, выводы которой распространяются на любые типы действий (праксеологии).] в том смысле, что ex ante действующий человек всегда ищет и выбирает те средства, которые он считает наиболее подходящими для достижения значимой для него цели. Это, разумеется, не противоречит тому, что ex post человек может обнаружить, что совершил предпринимательскую ошибку, иными словами, что понес предпринимательские убытки, выбрав определенные цели или средства и не заметив существования других, более ценных для него. Однако с учетом фундаментально субъективной природы целей, издержек и средств внешний наблюдатель не может объективно классифицировать действие как иррациональное. Таким образом, в области экономической теории можно утверждать, что человеческая деятельность является конечной данностью в том смысле, что она представляет собой аксиоматическое понятие, не требующее дальнейшего объяснения или ссылок на другие понятия.

Аксиоматический характер понятия человеческой деятельности также очевиден: ведь критическое отношение к нему или сомнения в нем создают неразрешимое логическое противоречие, поскольку критика также может выражаться исключительно посредством (человеческой) деятельности[37 - Mises, Human Action, 19–22 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 22–25]. Мы полагаем, что Мизес идет на нетипичную для него уступку, в которой нет никакой необходимости, когда заявляет, что человеческая деятельность является конечной данностью только до тех пор, пока не будет установлено, каким образом внешний, природный мир детерминирует человеческое мышление. Мы не просто согласны с Ф. А. Хайеком, что человеческий разум неспособен объяснить сам себя (Hayek, The Sensory Order [Chicago: University of Chicago Press, Midway Reprint, 1976], 184–191) – мы считаем также, что все детерминисты впадают в неразрешимое логическое противоречие: поскольку знание о том, каким образом внешний мир детерминирует мышление, которое они надеются обрести, само по себе является детерминированным, то, с точки зрения их же собственных критериев, оно не может быть надежным. См.: M. N. Rothbard, Individualism and the Philosophy of Social Sciences (San Francisco: Cato Institute, 1980), 5—10.].




Предельная полезность и временное предпочтение


Наконец, с учетом того, что средства по определению являются редкостью, действующий человек будет стремиться в первую очередь достичь тех целей, которые он ценит больше, а затем – тех, которые для него относительно менее важны. В результате он будет оценивать каждую взаимозаменимую и значимую в контексте его деятельности единицу доступных ему средств через наименее важную цель, которой, по его мнению, он может достичь с ее помощью (закон предельной полезности). Кроме того, поскольку деятельность осуществляется ради какой-то определенной цели и поскольку любая деятельность протекает во времени и тем самым имеет определенную длительность, то человек ceteris paribus постарается достичь своей цели как можно быстрее. Иными словами, при прочих равных человек всегда будет оценивать выше те цели, которые ближе к нему по времени, и будет готов предпринимать действия большей длительности только тогда, когда он будет считать, что, поступая таким образом, он сможет достичь более важных для него целей (закон временного предпочтения)[38 - Значит, ни закон предельной полезности, ни закон временного предпочтения не являются эмпирическими или психологическими законами. И тот, и другой представляют собой логические следствия из фундаментального понятия человеческой деятельности. Согласно Мизесу, «закон предельной полезности уже заключен в категории деятельности», а «временное предпочтение категориально неотделимо от человеческой деятельности» (см.: Mises, Human Action, 124, 484 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 118, 451]).].




2. Особенности предпринимательства





Предпринимательство и бдительность


Предпринимательство в узком смысле слова состоит в основном в том, чтобы открывать и подмечать (prehendo (исп.)) возможности для достижения какой-либо цели, получения прибыли или выгоды, и действовать, используя возникающие вокруг возможности. Кирцнер считает, что предпринимательство связано с особой бдительностью, то есть с постоянной настороженностью, позволяющей человеку обнаруживать и понимать то, что происходит рядом с ним[39 - Israel M. Kirzner, Competition and Entrepreneurship, 65 and 69 [Кирцнер. Конкуренция и предпринимательство. 2-е изд. С. 36–37 и 70].]. Возможно, Кирцнер использует английское слово alertness (бдительность) из-за того, что entrepreneurship (предпринимательство) происходит из французского и в английском языке, в отличие от романских языков, не предполагает представления о prehendo. Во всяком случае, испанское прилагательное perspicaz (прозорливый) вполне подходит для предпринимательства, поскольку, как утверждает Словарь Испанской Королевской Академии, оно описывает «зоркий и очень острый взгляд»[40 - «La vista or mirada muy aguda y que alcanza mucho».]. Это представление прекрасно согласуется с тем, чем занимается предприниматель, когда решает, какие действия он совершит, и когда оценивает будущий эффект этих действий. Хотя el estar alerta (бдительность), вероятно, тоже является приемлемым указанием на предпринимательство, поскольку предполагает внимание или пристальный взгляд, нам оно все-таки представляется менее подходящим, чем perspicaz, – возможно, потому, что подразумевает более статический подход. В то же время нам следует иметь в виду, что существует поразительное сходство между бдительностью, которую должен проявлять историк, отбирая и интерпретируя интересующие его важные события в прошлом, и бдительностью предпринимателя, относящейся к событиям, которые, как он считает, произойдут в будущем. На этом основании Мизес утверждает, что историки и предприниматели используют очень похожие подходы и даже дает такое определение: «предприниматель» – это тот, кто смотрит в будущее глазами историка[41 - «Действующий человек смотрит в будущее глазами историка» (Mises, Human Action, 58 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 58]).].




Информация, знания и предпринимательство


Чтобы как следует уяснить свойства предпринимательства в нашем понимании, сначала нужно усвоить то, как оно модифицирует и меняет информацию и знания, которыми обладает действующий человек. Осознание или понимание новых целей и средств подразумевает модификацию знаний действующего человека в том смысле, что он обнаруживает новую информацию.

Кроме того, это открытие меняет всю карту, весь информационный контекст, которым обладает индивид. Давайте зададим себе следующий фундаментальный вопрос: какие свойства информации и знаний значимы с точки зрения предпринимательства? Мы подробно изучим 6 основных черт этого типа знания:

1) оно субъективно и носит практический, а не теоретический характер;

2) это эксклюзивное знание;

3) оно рассеяно в умах всех людей;

4) это в основном неявное знание и поэтому оно не выражено в словах;

5) это знание, созданное ex nihilo, из ничего, именно в связи с предпринимательством;

6) это знание, которое может быть передано, в основном бессознательно, посредством сложных социальных процессов, исследование которых является предметом экономической науки.




Субъективное и практическое, а не теоретическое знание


Интересующее нас знание – то, которое является ключевым для осуществления человеческой деятельности, – прежде всего субъективно и носит практический, а не научный характер.

Практическое знание – это такое, которое нельзя представить формальным способом; оно приобретается посредством практики, то есть самой человеческой деятельности в ее разнообразных контекстах. Как считает Хайек, это знание имеет значение в конкретных обстоятельствах любого типа, то есть для различных множеств конкретных субъективных координат времени и места[42 - Фома Аквинский определяет конкретные обстоятельства как accidentia individualia humanorum actuum (то есть индивидуальные качества человеческих действий) и утверждает, что, за исключением времени и места, наиболее значимым из этих конкретных обстоятельств является цель, которой действующий субъект стремится достичь (principalissima est omnium circunstantiarum ilia quae attingit actuum ex parte ?nis). См.: Summa Theologiae, pt. 1–2, ques. 7, art. 1 and 2, vol. 4 (Madrid: B. A. C., 1954), 293–294, 301. Следует отметить, что различие между «практическим знанием» и «научным знанием» провел Майкл Оукшотт. (См.: Michael Oakeshott, Rationalism in Politics [London: Methuen, 1962]. Расширенная версия этой книги была опубликована под названием Rationalism in Politics and Other Essays [Indianapolis: Liberty Press, 1991]; см. в особенности с. 12 и 15. Другая фундаментальная работа: Michael Oakeshott, On Human Conduct [Oxford: Oxford University Press, 1975], переиздано [Oxford: Clarendon Paperbacks, 1991], 23–25, 36, 78–79, 119–121.) Отмеченное Оукшоттом различие соответствует тому, которое Хайек проводит между «рассеянным знанием» и «централизованным знанием», тому, которое усматривает Майкл Поланьи между «неявным знанием» и «артикулированным знанием», а также тому, о котором говорил Мизес применительно к знанию о «единичных событиях» и к знанию о поведении целого «класса явлений». В нижеследующей таблице представлены подходы этих четырех авторов к двум базовым типам знания:Взаимосвязь между двумя типами знания сложна и плохо изучена. Всякое научное знание (тип B) основано на неявном знании, которое невозможно выразить словами (тип A). Кроме того, научный и технический прогресс (тип B) быстро приводит к новому, более продуктивному и мощному практическому знанию (тип A). Подобно этому, экономическая теория сводится к знанию типа B (научному) о процессах создания и передачи практического знания (тип A). Теперь ясно, почему главным риском для экономической теории как науки Хайек считает опасность того, что, поскольку она состоит из теорий о знании типа А, люди могут начать считать, что, те кто ей занимается («экономисты»), каким-то образом способны получить доступ к конкретному содержанию практического знания типа А. Ученые могут даже совершенно пренебречь специфическим содержанием практического знания, что справедливо критиковал Оукшотт, по мнению которого, самая опасная, преувеличенная и ошибочная версия рационализма состояла бы в «утверждении, что то, что я назвал практическим знанием, вовсе не является знанием, в утверждении, что, строго говоря, любое знание является техническим знанием» (Michael Oakeshott, Rationalism in Politics and Other Essays, 15).]. Говоря коротко, мы имеем в виду знание в виде конкретных человеческих суждений, в виде информации, относящейся к целям, которые преследует данный человек и к целям, которые, по его мнению, преследуют другие люди. Это знание также включает практическую информацию о средствах, которые, по мнению человека, доступны ему и могут дать ему возможность достичь его целей, особенно информацию обо всех обстоятельствах, личных или иных, которые, как считает действующий субъект, могут иметь для него значение в контексте любого конкретного действия[43 - См. в особенности основополагающие статьи Ф. А. Хайека: “Economics and Knowledge” («Экономическая теория и знание»; 1937) и “The Use of Knowledge in Society” («Использование знания в обществе»; 1945), опубликованные в книге: Hayek F. A. Individualism and Economic Order (Chicago: Henry Regnery, 1972), 35–56, 77–91 [Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. М.; Челябинск: Социум, 2021. С. 41–68, 93—110]


. Важно отметить, что две эти статьи Хайека принадлежат к наиболее значительным текстам по экономической теории. Тем не менее, особенно по первой статье, видно, что когда она была написана, в сознании автора еще имелась некоторая путаница относительно характера экономической теории как науки. Действительно, одно дело – утверждать, что экономическая теория изучает процессы, вовлеченные в передачу практической информации, конкретное содержание которой зависит от обстоятельств, специфических в каждом месте и в каждый момент времени, и совсем другое дело – намекать, как иногда ошибочно делает Хайек, на то, что в силу этого экономическая теория является наукой, имеющее некое эмпирическое содержание. Верно диаметрально противоположное: то, что исследователь в принципе не может получить доступ к рассеянной практической информации, которой владеют объекты его наблюдения, неизбежно делает экономическую теорию по сути своей теоретической, а не эмпирической наукой. Это наука, изучающая форму, а не конкретное содержание предпринимательских процессов, с помощью которых создается и передается практическая информация (процессов, объект которых соответствует фигуре историка или предпринимателя, в зависимости от того, прошлое или будущее находится в фокусе интереса). Израэль Кирцнер в своей выдающейся статье «Хайек, знание и рыночные процессы» (Israel Kirzner, “Hayek, Knowledge and Market Processes,” in Kirzner, Perception, Opportunity and Pro?t, 13–33), высказывает то же самое критическое замечание в адрес Хайека в несколько ином контексте.].




Эксклюзивное и рассеянное знание


Практическое знание является эксклюзивным и рассеянным.

Это означает, что каждый человек обладает только несколькими «атомами» или «битами» всей информации, которая генерируется и распространяется в обществе[44 - Thomas Sowell, Knowledge and Decisions (New York: Basic Books, 1980), 3—44. Однако, мы должны отметить, что, с нашей точки зрения, Соуэлл продолжает находиться под влиянием неоклассической концепции равновесия и пока не понимает роли предпринимательства. По этому поводу см. I. M. Kirzner, “Prices, the Communication of Knowledge and the Discovery Process” in The Political Economy of Freedom: Essays in Honor of F. A. Hayek (Munich: Philosophia Verlag, 1984), 202–203.], и что, парадоксальным образом, этими битами владеет только он: иными словами, только он сознательно обращается к ним и интерпретирует их. Следовательно, каждый человек, действующий и занимающийся предпринимательством, делает это своим собственным, личным и неповторимым способом, поскольку он начинает с того, что стремится достичь определенных целей в соответствии с неким видением мира и некоей суммой знаний о нем, которыми во всех их разнообразных и многочисленных оттенках владеет только он и которые в этой форме недоступны никому другому. Поэтому знание, которое мы имеем в виду, не является данностью, чем-то, что может быть доступно каждому через материальные средства хранения информации (газеты, журналы, книги, компьютеры и т. п.). Напротив, знание, значимое для человеческой деятельности, является принципиально практическим и строго эксклюзивным; оно «распространяется» исключительно в сознании каждого из людей, которые действуют и составляют общество. На рис. II-1 изображены симпатичные человечки, которые будут сопровождать нас через всю книгу, служа наглядной иллюстрацией нашего анализа[45 - Без сомнения, Адам Смит осознавал, что практическое знание принципиально является рассеянным или рассредоточенным, когда писал: «Очевидно, что каждый человек, сообразуясь с местными условиями, может гораздо лучше, чем это сделал бы вместо него любой государственный деятель или законодатель, судить о том, к какому именно роду отечественной промышленности приложить свой капитал и продукт какой промышленности может обладать наибольшей стоимостью» (курсив мой. – У. де С.). Однако Смиту не удалось выразить эту идею с полной ясностью (каждый человек не просто знает «гораздо лучше» – он единственный, кто знает в совершенстве свои собственные конкретные обстоятельства). Кроме того, Смит не смог довести свою мысль до ее логического заключения в том, что касается невозможности без опасений вручить центральной власти распоряжение всеми делами людей. (Смит считал, что каждый государственный деятель, который попытается взять на себя такую ответственность, «обременит себя совершенно излишней заботой», но не говорил о том, что он столкнется с логической невозможностью это сделать.) (Adam Smith, An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations, The Glasgow Edition [Indianapolis: Liberty Classics, 1981], IV.2.10 [Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Эксмо, 2007. С. 443]). Наглядно проиллюстрировать процессы, посредством которых передается практическая, то есть рассеянная информация, очень сложно; мы решили изобразить их с помощью симпатичных человечков. Надеемся, что наш пиктографический анализ будет с энтузиазмом воспринят экономической наукой будущего.].






Рис. II-1



Человечки на этом рисунке символизируют двух реальных людей из плоти и крови, которых мы будем называть A и B. Каждый из людей, которых обозначают A и B, обладает неким личным и эксклюзивным знанием, то есть знанием, которым не обладает другой. Действительно, с нашей точки зрения внешнего наблюдателя мы видим, что в этом случае «существует» знание, которым не обладает внешний наблюдатель, и что оно рассеяно между A и B, в том смысле, что частью его обладает А, а другой частью – В. Предположим, например, что информация, которой владеет А, состоит в том, что он планирует достичь цели X (эту цель обозначает направленная на X стрелка над его головой), и у него есть конкретное практическое знание, значимое в контексте его деятельности (набор практических знаний или информации обозначен лучиками вокруг головы A), чтобы помочь ему в этом. У В похожая ситуация, за исключением того, что он преследует совершенно иную цель Y (ее обозначает стрелка, направленная от его ног к Y). Набор практической информации, которую действующий B считает значимой в контексте своей деятельности, деятельности ради достижения Y, также изображен лучиками вокруг его головы.

Во многих случаях, когда деятельность является простой, действующий человек обладает всей необходимой информацией, чтобы достичь цели, и у него нет необходимости иметь дело с другими людьми. В таких ситуациях то, предпринимается действие или нет, зависит от экономического расчета, то есть от оценки, которую осуществляет действующий человек, прямо сравнивая и взвешивая субъективную ценность своей цели с издержками, то есть с ценностью, которую он приписывает тому, от чего он вынужден будет отказаться ради достижения избранной им цели. Человек может принять решение такого типа прямо только применительно к некоторым, очень простым типам действий. Большая часть деятельности, в которую мы вовлечены, гораздо сложнее и относится к типу, который мы сейчас опишем. Давайте представим себе, что, как изображено на рис. II-l, A горячо желает достичь цели X, но для этого ему требуется средство R, которое ему недоступно и про которое он не знает, где или как его найти. Давайте также предположим, что B находится в другом месте, что он стремится к совершенно другой цели (к цели Y), направляя на это все свои усилия, и что он знает, или имеет в своем распоряжении достаточное количество ресурса R или знает о существовании ресурса R, который не нужен или не подходит для его целей, но при этом случайным образом представляет собой именно то, что необходимо A, чтобы достичь желанной для него цели (X). В действительности, мы должны указать, что X и Y противоречат друг другу, как в большинстве реальных случаев: люди преследуют разные цели с различной степенью интенсивности и обладают несопоставимыми или рассогласованными знаниями об этих целях и о средствах, находящихся в их распоряжении (этим объясняются унылые физиономии наших человечков). Позже мы увидим, как предпринимательство позволяет преодолеть эти противоречия и отсутствие координации.




Неявное знание, которое невозможно выразить словами


Практическое знание – это в основном неявное знание, которое нельзя выразить словами (неартикулируемое знание).

Это означает, что человек знает, как выполнить какие-то действия (знание как), но он не может выделить части или элементы того, что он делает или определить, ложны они или истинны (знание что)[46 - Это различие привилось с тех пор, как его в 1949 г. ввел Гилберт Райл в знаменитой статье «Знание как и знание что» (“Knowing How and Knowing That”), опубликованной в: Gilbert Ryle, The Concept of Mind (London: Hutchinson’s University Library, 1949).]. Например, когда человек учится играть в гольф, обучение состоит не в том, что он зазубривает набор объективных научных правил, позволяющих ему делать нужные движения, предварительно рассчитав их с помощью формул математической физики. Вместо этого процесс обучения состоит в том, что он усваивает определенные практические навыки поведения. Мы можем также вслед за Полани сослаться на пример человека, который, учась ездить на велосипеде, пытается сохранить равновесие, поворачивая руль в ту сторону, в которую он начинает падать, и создавая тем самым центробежную силу, не дающую велосипеду упасть, – при том, что практически ни один велосипедист не знаком с физическими принципами, стоящими за его умением, и не осознает их.

и научное знание всегда восходит к интуитивной догадке или к творческому акту, то есть к проявлениям неявного знания.

Кроме того, новое, формализованное знание, источником которого являются формулы, книги, графики, карты и т. п., значимо для нас в основном потому, что оно помогает нам реструктурировать всю уже имеющуюся у нас информацию в контексте иного, более глубокого и ценного общего видения, что в свою очередь открывает новые возможности для творческой интуиции. Поэтому невозможность передать вербально практическое знание выражается не только «статически» – в том смысле, что любое, на первый взгляд, явно сформулированное утверждение содержит информацию только постольку, поскольку оно интерпретируется посредством определенного сочетания мнений и неартикулируемого знания, – но и «динамически», поскольку мыслительный процесс, который используется для любой попытки вербализации, представляет собой неявное знание, не поддающееся артикулированию[47 - Заметим в связи с этим, что мы получили большое удовольствие от великолепной книги Роджера Пенроуза «Новый ум короля. О компьютерах, мышлении и законах физики» (Roger Penrose, The Emperor ‘s New Mind: Concerning Computers, Minds and the Laws of Physics [Oxford: Oxford University Press, 1989]), в которой он несколько раз подробно объясняет, как даже для самых выдающихся ученых важны мысли, которые нельзя выразить в словах (например, см. с. 423–425). Грегорио Мараньон, замечательный испанский врач и эссеист, писал о том же самом много лет назад, пересказывая свой разговор с Бергсоном незадолго до его смерти. Французский мыслитель сказал ему следующее: «Я уверен, что великие открытия Кахаля (Сантьяго Рамон-и-Кахаль – великий нейроанатом и нейрогистолог, лауреат Нобелевской премии) были просто объективным подтверждением фактов, которые его мозг предвидел в качестве практических реалий» (Gregorio Mara?оn, “Cajal y su Tiempo” in Obras Completas [Madrid: Espasa Calpe, 1971], 7: 331). В свою очередь, К. Лоренц утверждает, что «любое из важных научных открытий было сначала просто и непосредственно увидено посредством интуитивного гештальт-восприятия, и только потом “доказано”» (Lorenz “The Role of Gestalt Perception in Animal and Human Behaviours” in Aspects of Form [London: L. L. Whyte, 1951], 176).].

Следует подчеркнуть, что любое неявное знание сложно выразить в силу самой его природы. Если спросить у девушки, которая только что купила юбку определенного цвета, почему она ее выбрала, она, скорее всего, ответит: «Просто так»; или: «Потому что она мне понравилась», – и не сможет предоставить нам более подробное и формализованное объяснение своего выбора. Другой тип неартикулируемого знания, играющего ключевую роль в функционировании общества, представлен набором обычаев, традиций, институтов и юридических норм, в совокупности образующих право, которое делает возможным существование общества. Люди обучаются следовать нормам, несмотря на то, что не могут теоретизировать на их счет и подробно описать точную функцию, которую эти нормы и институты исполняют в различных ситуациях и в общественных процессах, где они участвуют. То же самое можно сказать о языке, а также, например, о финансовом учете и учете издержек, использующихся предпринимателями в качестве ориентира для своих действий и представляющим собой просто практические знания или инструменты, которые в контексте конкретной рыночной экономики обеспечивают предпринимателей общими директивами для достижения их целей, хотя большинство предпринимателей неспособны сформулировать научную теорию учета и уж тем более неспособны объяснить, какую роль он играет в сложных процессах координации, делающих возможной жизнь в обществе[48 - Don Lavoie, Rivalry and Central Planning (Cambridge: Cambridge University Press, 1985). Лавой добавляет, что, если бы издержки можно было бы вычислить объективно, научным способом и единообразно, то принятие экономических решений могло бы сводиться к следованию некоему набору конкретных явно сформулированных правил. Однако, с учетом того, что издержки субъективны и их может знать только действующий человек в контексте каждого конкретного действия, предпринимательская практика не может быть сформулирована в деталях или заменена каким-либо объективным научным критерием. (Ibid., 103–104).]. На этом основании можно сделать вывод, что предпринимательство в нашем понимании (способность открывать и замечать возможности извлечения прибыли и сознательно использовать их) в сущности сводится к неявному знанию, которое невозможно выразить словами.




Принципиально творческая природа предпринимательства


Занятие предпринимательством не требует никаких средств.

Это значит, что предпринимательство не порождает никаких издержек и по своему существу носит творческий характер[49 - Согласно Фоме Аквинскому, creare est aliquid ex nihilo facere (творить – это делать что-то из ничего). См.: Summa Theologiae, pt. 1, ques. 45, art. 1 и сл., vol. 2 (B. A. C., 1948), 740. Мы не можем согласиться с тезисом томистов о том, что творить способен только Бог, поскольку люди также постоянно творят – во всех тех случаях, когда занимаются предпринимательством. Аквинат использует термин ex nihilo в чрезмерно материалистическом смысле, в то время, как мы считаем, что творение ex nihilo происходит всякий раз, когда кто-нибудь замечает или понимает что-то, чего он даже не мог себе представить до этого (Ibid., 756). Представляется, что, несмотря на то, что папа Иоанн Павел II иногда путает понятие «человеческой деятельности» с понятием «труда» (см. также сноску 31), в своей энциклике Laborem Exercens («Совершая труд») он склоняется к нашей интепретации, когда говорит, что человек «продолжает делание Самого Творца Вселенной» (главы 4 и 25 [1981]).]. Творческий аспект предпринимательства воплощается в том, что оно производит прибыль такого рода, которая, в определенном смысле, возникает из ничего и которую мы будем называть чистой предпринимательской прибылью.






Рис. II-2



Чтобы извлечь предпринимательскую прибыль, человеку не нужно предварительно никаких средств – ему нужно только правильно распорядиться своей предпринимательской способностью. Чтобы проиллюстрировать это, вернемся к ситуации, изображенной на рис. II-1. Простого осознания того, что между А и В имеется рассогласованность или отсутствует координация, достаточно, чтобы из него немедленно вспыхнула искра возможности извлечения чистой предпринимательской прибыли[50 - Мы считаем, что всякая человеческая деятельность заключает в себе творческий компонент и что нет оснований разделять творческую активность предпринимателя в сфере экономики и творческую активность в других сферах человеческой жизни (в искусстве, общественной жизни и пр.). Нозик ошибается, проводя такое разделение, потому что не понимает, что сущность творчества всегда одна и та же и концепция и характеристики предпринимательства, которые мы сейчас анализируем, относятся к любой человеческой деятельности, вне зависимости от ее типа. См.: Robert Nozick, The Examined Life (New York: Simon and Schuster, 1989), 40.]. Рис. II-2 соответствует предположению, что предпринимательством занимается некто третий, в данном случае C, и что он приступает к этому, открыв возможность получения прибыли, вытекающую из рассогласованности и отсутствия координации, которые изображены на рис. II-l. (Лампочка показывает то, что C увидел эту возможность. Вполне логично, что на практике предпринимательством могут заниматься А, B или оба одновременно, с различной или одинаковой интенсивностью, но в наших целях для большей наглядности мы используем третье лицо С.)

На самом деле C нужно только вступить в контакт с B и предложить купить у него по какой-нибудь цене, скажем, за три денежных единицы, тот ресурс, который в изобилии доступен для В и не имеет для него почти никакого значения. В будет ужасно рад, поскольку ему никогда не приходило в голову, что он может столько получить за имеющийся у него ресурс. Вслед за этой сделкой С получает возможность вступить в контакт с А и продать ему ресурс, который так остро нужен А для достижения его цели. С может продать А этот ресурс, например, за 9 денежных единиц. (Если у С нет денег, то он может достать их, например, убедив кого-нибудь дать ему на время в долг.) Итак, с помощью предпринимательства С извлекает ex nihilo чистую предпринимательскую прибыль в размере 6 денежных единиц[51 - То, что предпринимательство носит отчетливо творческий характер, и, следовательно, чистые предпринимательские прибыли возникают из ничего, может привести нас к следующему теологическому отступлению: если допустить, что есть Высшее Существо, сотворившее все вещи из ничего и если мы считаем предпринимательство сотворением ex nihilo чистой предпринимательской прибыли, то представляется вполне очевидным, что человек подобен Господу именно тогда, когда занимается чистым предпринимательством! Это означает, что в большей степени, чем homo sapiens (человек разумный), человек есть homo agens (человек действующий) или homo empresario (человек предпринимательский), и что более всего он подобен Господу не тогда, когда он думает, а тогда, когда он действует, то есть видит и открывает новые цели и средства. Мы могли бы даже выстроить целую теорию счастья, которая утверждала бы, что человек счастливее всего тогда, когда он подобен своему Создателю. Иными словами, источником самого большого счастья для человека было бы обнаружить собственные цели и достичь их (что предполагает деятельность и предпринимательство). Тем не менее иногда мы, безусловно, совершаем многочисленные предпринимательские ошибки, и прежде всего они касаются выбора целей. (К счастью, человек не одинок – у него есть советчики, которые могут помочь ему, например, религия и мораль.) Я надеюсь, что профессору Кирцнеру, глубоко религиозному человеку, мое отступление не покажется «кощунственным использованием теологической метафоры» (см.: Israel M. Kirzner, Discovery, Capitalism, and Distributive Justice [Oxford: Basil Blackwell, 1989], 40). Как мы упоминали в сноске 29, папа Иоанн Павел II в энциклике Laborem Exercens (главы 4 и 25 [1981]), вероятно, склоняется к нашей точке зрения, когда говорит, что человек «продолжает делание Самого Творца Вселенной», подражая ему. Несмотря на это, иногда Иоанн Павел II, видимо, смешивает понятие «человеческой деятельности» с понятием «труда», вводя тем самым несуществующую дихотомию человеческих действий (те, что связаны с «трудом» stricto sensu, и те, что связаны с «капиталом»). Реальной социальной проблемой является не противоречие между «трудом» и «капиталом», а вопрос о том, законно ли систематически осуществлять институциональную агрессию или институциональное насилие против творческой способности, которую человек реализует, когда действует, и о том, какого типа правила и законы должны регулировать деятельность. Кроме того, автор энциклики не понимает, что если он говорит о человеческой деятельности вообще, то не имеет смысла говорить (как делает он в главе 19) о праве получать «справедливое вознаграждение», поскольку у каждого человека, как мы увидим, есть право на весь результат (то есть на прибыль или убыток) его предпринимательского творчества и его деятельности; а если автор пишет про труд в узком смысле, то есть производственный фактор, то этим он теоретически уничтожает любые связанные с ним творческие возможности. Большую помощь в этих размышлениях нам оказала статья Фернандо Морено: Fernando Moreno, “El Trabajo seg?n Juan Pablo II,” in Cristianismo, Sociedad Libre y Opciоn por los Pobres, ed. Eliodoro Matte Larrain (Chile: Centro de Estudios P?blicos, 1988), 395–400. Представление Иоанна Павла II о предпринимательской способности, то есть о творческой человеческой деятельности и ее ключевой роли в жизни общества, или по крайней мере то, что и как он пишет об этом предмете, стало значительно корректнее в его более поздней энциклике Centesimus Annus, где он прямо утверждает, что определяющим фактором является «сам человек, то есть его знания», как научные, так и практические (необходимые для того, чтобы «видеть нужды других и удовлетворять их»). Эти типы знания позволяют людям «развивать свой творческий потенциал», а также быть членами той «сети знаний и отношений», которую представляют собой рынок и общество. В завершение Иоанн Павел II пишет: «Все более явной и насущной становится роль упорядоченного творческого труда и, как составляющей его части – инициативы и предприимчивости». (John Paul II, Centesimus Annus, chap. 4, sections 31, 32, and 33 [1991].) Без сомнения, из энциклики Centesimus Annus следует, что верховный понтифик очень сильно модернизировал свои представления об экономической теории и, с научной точки зрения, сделал большой качественный шаг вперед, тем самым отбросив многие устаревшие элементы предыдущей социальной доктрины Церкви. По своим нынешним, модернизированным взглядам папа даже опережает значительную часть профессиональных экономистов: те группы, которые, оставаясь приверженцами механицизма, не способны учитывать в своих «моделях» фундаментально творческую и динамическую природу предпринимательства. См.: Michael Novak, The Catholic Ethic and the Spirit of Capitalism (New York: Free Press, 1993).].

На этом этапе особенно важно подчеркнуть, что у данного акта предпринимательства имеются три чрезвычайно важных последствия. Во-первых, предпринимательство создало новую информацию, которой раньше не существовало. Во-вторых, эта информация была передана с помощью рынка. В-третьих, данный предпринимательский акт научил его участников подстраивать свое поведение под поведение других. Эти последствия предпринимательства настолько важны, что их имеет смысл рассмотреть по отдельности.




Создание информации


Каждый предпринимательский акт приводит к созданию новой информации ex nihilo. Информация создается в уме того индивида (в нашем случае человечка С), который первым приступает к предпринимательству. Действительно, когда С понимает, что существует ситуация с участием А и В, подобная описанной нами, у него в уме появляется новая информация, которой он до того не обладал. Более того, как только С начинает действовать и вступает в контакт с А и В, новая информация возникает также в умах А и В. Так, А понимает, что ресурс, которого у него не было и в котором он так остро нуждался для достижения своих целей, доступен в ином месте на рынке в больших количествах, чем он думал, и что, следовательно, теперь он может предпринять то действие, к которому не мог приступить ранее из-за отсутствия этого ресурса. В, в свою очередь, понимает, что имеющийся у него в изобилии ресурс, которого он не ценил, является объектом желания других, и что, следовательно, он может дорого продать его. Кроме того, часть новой практической информации, которая первоначально появилась в уме С в ходе его предпринимательской деятельности, а позже возникла в умах А и В, в сильно сокращенной и сжатой форме фиксируется в данных о ценах, или об исторических пропорциях обмена (то есть, что В продал за три денежных единицы, а А купил за девять).




Передача информации


Создание информации предпринимательством подразумевает ее передачу на рынке. Действительно, передать что-то кому-то означает стать причиной того, чтобы в уме этого человека возникла часть информации, созданной или обнаруженной нами до этого. Строго говоря, хотя в нашем примере произошла передача В мысли о том, что его ресурс важен и он не должен расходовать его попусту, а А – передача мысли, что он может приступить к реализации цели, которую поставил себе, но не начал осуществлять из-за отсутствия конкретного ресурса, распространение информации на этом не закончилось. Действительно, соответствующие цены, образующие чрезвычайно мощную систему передачи (ведь они передают большой объем информации при очень низких издержках), распространяясь волнами по всему рынку и в обществе, сообщают рынку и обществу о том, что данный ресурс следует накапливать и производить, поскольку на него есть спрос, и в то же самое время – что все те, кто воздерживался от действий, потому что считал, что этого ресурса не существует, могут получить его и приступить к реализации соответствующих планов. С логической точки зрения, важная информация всегда субъективна и не существует вне людей, способных истолковать или обнаружить ее, поэтому информацию всегда создают, воспринимают и передают люди. Ошибочное представление, что информация объективна, проистекает из того, что часть созданной предпринимательством субъективной информации «объективно» выражается в знаках (ценах, институтах, правилах, «фирмах» и т. п.), и многие могут обнаружить их и субъективно интерпретировать в контексте своих конкретных действий, тем самым облегчая создание новой, более разнообразной и сложной субъективной информации. Однако, несмотря на видимость, передача социальной информации в основном является неявной и субъективной; это значит, что информация не формулируется специально и сообщается в сильно сокращенном виде. (Действительно, субъективно сообщается и воспринимается необходимый для координации социальных процессов минимум информации.) Это позволяет людям наилучшим образом использовать ограниченную способность человеческого ума непрерывно создавать, обнаруживать и передавать новую информацию.




Обучающий эффект: координация и приспособление


Наконец, нам следует обратить внимание на то, каким образом действующие субъекты А и В научились действовать, подстраиваясь друг под друга. В результате предпринимательской деятельности, которой первоначально занялся С, В больше не обходится расточительно с имеющимся у него ресурсом, а сохраняет его, действуя в своих собственных интересах. Поскольку в таком случае А может рассчитывать на этот ресурс, он в состоянии достичь своей цели и приступает к той деятельности, от которой отказывался ранее. Итак, оба учатся действовать скоординировано, то есть обуздывать себя и подстраивать свое поведение к нуждам другого. Кроме того, обучение происходит наилучшим из возможных способов: по собственному побуждению и не осознавая факта обучения; иными словами, добровольно и в рамках плана, где каждый из них стремится к своим личным целям и преследует собственные интересы. Именно это является ядром изумительного по своей простоте и эффективности процесса, который делает возможной жизнь в обществе[52 - Как мы увидим, когда будем говорить об арбитраже и спекуляции, посредством предпринимательства человеческие существа учатся обуславливать свое поведение, в том числе даже обстоятельствами жизни и нуждами будущих, еще не родившихся людей (межвременная, или интертемпоральная, координация). Более того, этот процесс было бы невозможно воспроизвести, даже если бы люди, повинуясь приказам доброжелательного диктатора или собственному филантропическому желанию помочь человечеству, намеренно попытались бы отрегулировать все ситуации, в которых отсутствует социальная координация, воздерживаясь при этом от поиска и использования возможностей для получения прибыли или выгоды. На самом деле, в отсутствие выгоды или прибыли, которые выступают как стимул, практическая информация, необходимая людям для того, чтобы действовать и координировать ситуации социальной рассогласованности, даже не возникает. (Это не имеет отношения к возможному решению человека использовать свою предпринимательскую прибыль в благотворительных целях после того, как она была получена.) Общество, члены которого посвящали бы большую часть своего времени «намеренной помощи своим собратьям» и не занимались бы предпринимательством, было бы племенным, докапиталистическим обществом, неспособным прокормить даже небольшую часть нынешнего населения Земного шара. Таким образом, теоретически невозможно, чтобы принципы «солидарности» и «альтруизма» могли служить людям руководством к действию в такой системе, как общество: системе, основанной на ряде абстрактных связей человека с многочисленными иными индивидами, которых он, вероятно, никогда в жизни не встретит и о которых он получает только рассеянную информацию и сигналы в виде цен, институтов и содержательных, или материальных, норм. Следовательно, принципы «солидарности» и альтруизма являются племенными атавизмами и могут применяться только в первичных малых группах и между чрезвычайно ограниченным числом участников, каждый из которых хорошо знаком с личными обстоятельствами всех остальных. Хотя и не может быть возражений против того, что многие люди в обществе занимаются различной деятельностью, чтобы удовлетворить собственную более или менее атавистическую или инстинктивную потребность выглядеть альтруистами в глазах ближних, мы имеем право категорически заявить, что с помощью принуждения построить общество на принципах «солидарности» и альтруизма не просто невозможно теоретически: такая попытка разрушит ту цивилизацию, где мы живем, и уничтожит столько ближних и дальних, что потенциальных получателей помощи останется чрезвычайно мало. См.: F. A. Hayek, The Fatal Conceit, 13 [Хайек Ф. А. Пагубная самонадеянность. М.: Новости, 1992. С. 51]


.]. Наконец, мы видим, что предпринимательская активность С не только делает возможными отсутствовавшие до этого координированные действия А и В, но и позволяет им обоим произвести экономический расчет для собственных действий, используя ранее недоступные данные и информацию, владение которыми значительно повышает вероятность того, что каждый из них достигнет своей цели. Короче говоря, именно информация, порождаемая в ходе предпринимательского процесса, и есть то, что позволяет каждому действующему субъекту произвести экономический расчет. В отсутствие предпринимательского процесса информация, необходимая людям для того, чтобы правильно посчитать или оценить ценность каждого из возможных вариантов действий, не возникает. Итак, в отсутствие предпринимательства экономический расчет невозможен[53 - Английский термин calculation (расчет) этимологически восходит к латинскому calx-calcis, одно из значений которого – известковый мел, камушки из которого использовались в греческих и римских счетах абаках. Ниже будет дано более строгое определение экономического расчета (в разделе «Право, деньги и экономический расчет»).].

В этих наблюдениях заключаются важнейшие и наиболее фундаментальные уроки социальной науки, позволяющие нам сделать вывод о том, что предпринимательство, несомненно, является наиболее существенной из социальных функций, поскольку, корректируя и координируя поведение его отдельных членов, оно делает возможной жизнь в обществе. В отсутствие предпринимательства представить существование какого бы то ни было общества невозможно[54 - Кирцнер придерживается мнения, что предпринимательство позволяет обнаружить и устранить ошибки, которые случаются в обществе и до поры до времени остаются незамеченными. Однако нам такое представление об «ошибках» не кажется полностью удовлетворительным, поскольку оно подразумевает суждение с позиции гипотетического всеведущего существа, знающего обо всех ситуациях рассогласованности, случающихся в обществе. С нашей точки зрения, имеет смысл говорить только о субъективной «ошибке», иными словами, когда действующий человек a posteriori понимает, что он не должен был стремиться к данной цели или что ему не нужно было использовать данные средства, поскольку, действуя, он понес издержки. Он отказался от целей, которые имели для него более высокую ценность, чем те, которых он достиг (это значит, что он понес предпринимательские убытки). Кроме того, мы не должны забывать, что устранение ошибки по Кирцнеру (то есть объективистски) человек обычно воспринимает как удачное и мудрое решение, которое приводит к существенной выгоде или к значительной предпринимательской прибыли. См.: Israel M. Kirzner, “Economics and Error” in Perception, Opportunity and Pro?t (Chicago: The University of Chicago Press, 1979), 120–137.].




Арбитраж и спекуляция


Во временном аспекте предпринимательством можно заниматься двумя различными способами: синхронным и диахронным. Первый способ называется арбитражем и представляет собой предпринимательство, осуществляемое в настоящем (имеется в виду временное настоящее с точки зрения действующего человека)[55 - «Настоящее как текущий период времени есть продолженность условий и возможностей, предоставляющихся для деятельности. Каждый вид деятельности требует особых условий, к которым он должен приспосабливаться относительно искомого результата. Понятие настоящего поэтому различно для разных областей деятельности» (Ludwig von Mises, Human Action, 101 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 97]).] и использующее различие между двумя разными местами или двумя ситуациями в обществе. Второй способ называется спекуляцией и обозначает предпринимательство, осуществляющееся между двумя разными моментами во времени. Можно было бы подумать, что в случае арбитража предпринимательство сводится к обнаружению и передаче уже существующей, но рассеянной информации, а в случае спекуляции создается и передается «новая» информация. Однако эта разница – искусственная, потому что обнаружить то, что «уже существовало», если никто не знал, что оно существовало, – это то же самое, что создать. Таким образом, в качественном и теоретическом отношении между арбитражем и спекуляцией нет разницы. Оба типа предпринимательства порождают социальную координацию (интратемпоральную в случае арбитража и интертемпоральную в случае спекуляции) и создают одни и те же тенденции, направленные на коррекцию и координацию.




Право, деньги и экономический расчет


В ситуации, изображенной на нашем рисунке, С не мог бы с такой легкостью заниматься предпринимательским творчеством, если бы кто-либо был властен отобрать у него ее результат силой или, например, если бы А или В обманули его и не предоставили бы ему ресурс или обещанные денежные единицы.

Это означает, что предпринимательство и вообще человеческая деятельность требуют от участников постоянного и непрерывного следования определенным стандартам и нормам поведения: иными словами, они должны повиноваться закону. Этот закон состоит из ряда шаблонов поведения, которые были развиты и улучшены посредством обычая. Эти шаблоны определяют в основном права собственности (то, что Хайек недавно назвал several property – индивидуализированной собственностью[56 - F. A. Hayek, The Fatal Conceit: The Errors of Socialism, 12 [Хайек Ф. А. Пагубная самонадеянность. М.: Новости, 1992. С. 54]


.]), и их можно свести к нескольким фундаментальным принципам: уважение к жизни, гарантии владения ненасильственно приобретенной собственностью, переход собственности из рук в руки по взаимному согласию и исполнение обещаний[57 - «Теперь мы рассмотрели три основных естественных закона: о стабильности собственности, о передаче последней посредством согласия и об исполнении обещаний. От строгого соблюдения этих трех законов всецело зависят мир и безопасность человеческого общества, и нет возможности установить хорошие отношения между людьми там, где их не соблюдают. Общество абсолютно необходимо для благоденствия людей, а указанные законы столь же необходимы для поддержания общественного строя» (David Hume, A Treatise of Human Nature, bk. 3, pt. 2, sec. 6 [Oxford: Oxford University Press, 1981]), 526. [Юм Д. Трактат о человеческой природе // Юм Д. Соч.: в 2-х т. Т. 1. М.: Мысль, 1996. С. 565].]. Анализ оснований законных прав, делающих возможной жизнь в обществе, можно проводить с трех различных, но дополняющих друг друга точек зрения: утилитаризма, эволюционизма и обычая, теории социальной этики прав собственности. Однако подобный анализ выходит за границы этого проекта, и поэтому мы просто скажем, что, в то время как право делает возможным осуществление человеческой деятельности, а следовательно, возникновение и развитие общества и цивилизации, оно одновременно является эволюционным продуктом предпринимательского процесса и не является ничьим единоличным сознательным произведением. Юридические институты, и все социальные институты вообще (язык, деньги, рынок и т. п.) возникают в результате эволюционных процессов, в которые на протяжении истории вносит вклад – в виде практической информации и собственного предпринимательского творчества – множество отдельных людей. Таким образом, в соответствии с известной теорией Менгера, они стихийно порождают институты[58 - Институтом мы называем любой повторяющийся паттерн, норму или модель поведения, вне зависимости от того, к какой сфере они относятся: лингвистической, экономической, правовой и т. п.], которые, без сомнения, представляют собой результат взаимодействия многих людей, несмотря на то, что они не были никем сознательно спроектированы или организованы. Дело в том, что ни один человеческий ум и ни одно организованное множество человеческих умов не обладают необходимыми интеллектуальными способностями для того, чтобы объять и постичь огромный объем практической информации, участвовавшей в постепенном формировании, консолидации и позднейшем развитии этих институтов[59 - Carl Menger, Untersuchungen ?ber die Methode der Socialwissenschaften und der politischichen ?konomie insbesondere (Leipzig: Duncker Humblot, 1883) [Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Мен-гер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005]. Для обозначения «непреднамеренных последствий индивидуальных действий» Менгер использует термин Unbeabsichtigte Resultante (непреднамеренные результаты). Конкретно Менгер пишет, что социальное явление характеризуется тем, что оно возникает как «непреднамеренный результат (unbeabsichtigte Resultante) индивидуальных (преследующих индивидуальные интересы) человеческих стремлений… как непредвиденный социальный результат индивидуальных идеологических факторов» (p. 182 [с. 392]). См. введение Лоренса Уайта к изданию книги Менгера на английском языке: Carl Menger, Investigations into the Method of the Social Sciences with Special Reference to Economics (New York: New York University Press, 1985), vii-viii, 158 (там находится английский перевод с. 182 немецкого оригинала). См. также статью Хайека: F. A. Hayek, “The Results of Human Action but not of Human Design” in Studies in Philosophy, Politics and Economics, 96—105. Иногда считается, что первым, кто обратил внимание на эти стихийные социальные явления, был Адам Фергюсон. Действительно, на с. 187 его книги «Опыт истории Гражданского общества» (Adam Ferguson, An Essay on the History of Civil Society (London: T. Caddel in the Strand, 1767) мы читаем: «…целые нации спотыкаются об установления, которые являются результатом человеческих действий, но не представляют собой исполнение какого бы то ни было человеческого замысла» [см.: Фергюсон А. Опыт истории гражданского общества. М.: РОССПЭН, 2000. С. 189]. Он прибавляет к этому знаменитую фразу, которую де Рец приписывает Кромвелю: о том, что человек достигает наивысших высот тогда, когда не ведает, куда идет (on ne montait jamais si haut que quand on ne sait pas o? l’on va). Однако Фергюсон, как мы увидим в начале главы 4, следует гораздо более древней традиции, которая восходит через Монтескье, Бернара де Мандевиля и испанских схоластов XVI в. к целой школе классической древнегреческой и древнеримской мысли.]. Итак, парадоксальная истина состоит в том, что человек не способен создать сам, намеренно, самые важные и необходимые для его жизни в обществе институты (лингвистические, экономические, правовые и моральные), потому что это превышает его интеллектуальные возможности. Эти институты постепенно возникли в ходе предпринимательского процесса человеческого взаимодействия и распространились на все более и более широкие группы с помощью описанного выше бессознательного механизма обучения и подражания. Кроме того, возникновение и усовершенствование институтов обеспечивает, с помощью типичного для них механизма обратной связи, рост разнообразия и сложности предпринимательского процесса человеческого взаимодействия. По той же причине, по какой человек был неспособен намеренно создать свои институты[60 - Следовательно, мы должны отвергнуть представление о законе Фомы Аквинского, который определяет закон как rationis ordinatio ad bonum commune, ab eo qui curam communitatis habet promulgata (Summa Theologiae, pt. 1–2, ques. 90, art. 4, vol. 6 [1955], 42; разумное установление ради общего блага, введенное в действие тем, кто печется об общине) и, таким образом, ошибочно считает его сознательным результатом человеческих усилий. В этом смысле Фома Аквинский выступает как провозвестник критикуемого Хайеком «ложного рационализма», предполагая, что посредством разума человек может постичь гораздо больше, чем он способен постичь. Этот мнимый и ненаучный рационализм достигнет пика в эпоху Французской революции, в момент триумфа утилитаризма, а в сфере права – в позитивистских идеях Кёльзена («венская школа» права, или нормативизм) и взглядах Тьебо. См.: F. A. Hayek, “Kinds of Rationalism” in Studies in Philosophy, Politics and Economics, chap. 5, 82–96. Позже Хайек подверг критике Аристотеля за то, что он, хотя и не впал в социалистические крайности, подобно Платону, тем не менее был не в состоянии постичь ни существование стихийного социального порядка, ни сущность идеи развития (Hayek, The Fatal Conceit: The Errors of Socialism, 45–47 [Хайек Ф. А. Пагубная самонадеянность. М.: Новости, 1992. С. 81–84]


), и как следствие, стимулировал возникновение того наивного сциентистского течения, которое и в наше время препятствует развитию социальных наук и в значительной степени обессмысливает их.], он так же неспособен полностью постичь ту роль, которую существующие институты играют в каждый отдельный исторический момент. Институты и порождающий их социальный порядок постепенно становятся все более абстрактными в том смысле, что уже невозможно выделить и различить бесконечное множество разнообразных конкретных знаний, которыми располагают люди, действующие в границах какого-либо института, и преследуемых ими личных целей. Институты – это крайне могущественные знаки, потому что все они состоят из норм поведения или обычаев и, таким образом, руководят действиями людей.

Из всех этих институтов деньги являются, вероятно, наиболее абстрактным и, соответственно, самым сложным для понимания. Действительно, деньги, или общепризнанное средство обмена, – это один из институтов, жизненно необходимых для существования и развития нашей цивилизации. Однако очень немногие люди хотя бы интуитивно понимают, каким способом деньги обеспечивают экспоненциальный рост возможностей социального взаимодействия и предпринимательского творчества, и какую роль они выполняют, упрощая и делая возможными чрезвычайно сложные и все более и более трудоемкие экономические расчеты, которые требуются современному обществу[61 - В своей теории происхождения денег Менгер ссылается на деньги как на один из самых ярких и образцовых примеров своей теории возникновения, развития и стихийной эволюции социальных институтов. См.: Carl Menger, Investigations into the Method of the Social Sciences with Special Reference to Economics (New York: New York University Press, 1985), 152 ff. [Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 257 сл.]],[62 - Другой институт, представляющий большой экономический интерес и являющийся примером экономической организации, это то, что в Испании, к несчастью, называют empresa [предприятие], тогда как его следовало бы вслед за англосаксами именовать простым словом ?rma [?rm, фирма], чтобы избежать путаницы между понятием человеческой деятельности, или предпринимательства, и понятием фирмы, которая является просто одним из институтов, пусть и весьма важным, и возникает на рынке из-за того, что, по мнению действующих субъектов, некоторый уровень организации часто помогает им реализовывать свои интересы. Мы полагаем, что имеется целая школа экономической мысли, преувеличивающая важность фирм и компаний в качестве объекта для исследований экономической науки. Фирма – это просто один из многих институтов, возникающих в результате человеческого взаимодействия, и ее возникновение и эволюцию можно понять исключительно с точки зрения изложенной здесь теории предпринимательства. Теоретики фирмы не просто маскируют субъективную природу предпринимательства, создают путаницу в этом вопросе или пренебрегают им, но также склонны объективизировать сферу экономических исследований и неправомерно ограничивать ее фирмой. См., напр.: R. H. Coase, “The Nature of the Firm” Economica no. 4 (November 1937). Эта статья позже была опубликована в сборнике статей Рональда Коуза: Ronald Coase, The Firm, the Market and the Law (Chicago: University of Chicago Press, 1988), 33–35 [Коуз Р. Фирма, рынок и право. М.: Новое издательство, 2007. С. 37–57]. См. также: A. A. Alchian, “Corporate Management and Property Rights,” in Economic Policy and the Regulations of Corporate Securities (Washington, D. C.: American Enterprise Institute, 1969), 342 ff. Подробный критический разбор взглядов этой школы см.: Israel M. Kirzner, Competition and Entrepreneurship, 52 ff. [Кирцнер И. Конкуренция и предпринимательство. Челябинск: Социум, 2010. С. 55 сл.]. См. также главу 4, сноску 50.].

В нашей элементарной модели предпринимательства мы приняли как данность то, что деньги существуют, и что, следовательно, А, В и С согласны совершать сделки в обмен на определенное количество денежных единиц. Деньги имеют значение, потому что, как показал Мизес, они представляют собой общий знаменатель, который делает возможным экономический расчет применительно ко всем благам и услугам, являющимся объектами торговли или обмена между людьми. Итак, пусть термин «экономический расчет» обозначает любой приблизительный расчет в денежных единицах результатов различных вариантов действий. Такой экономический расчет делает любой человек во всех тех случаях, когда он проявляет предпринимательство; он возможен исключительно благодаря существованию денег и практической информации, которую постоянно генерирует и передает предпринимательство [63 - Согласно Людвигу фон Мизесу, «экономический расчет является либо оценкой ожидаемого исхода будущего действия, либо установлением последствий прошлого действия» (Mises, Human Action: A Treatise on Economics, 210, 198–231 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 200, 188–218]). Мюррей Ротбард, кажется, не понимает, что экономический расчет всегда связан с проблемой создания и передачи рассеянной, эксклюзивной информации, без которой такую оценку провести невозможно. Это становится ясно из того, что он пишет по поводу полемики об экономическом расчете в своей последней книге: Murray N. Rothbard Ludwig von Mises: Scholar, Creator and Hero ([Auburn, Alabama: Ludwig von Mises Institute, 1988], chap. 5, 35–46). Позиция Ротбарда, вероятно, вытекает из его почти что навязчивого желания подчеркивать различие, а не сходство между Мизесом и Хайеком. Хотя утверждение Ротбарда о том, что позиция Хайека иногда интерпретировалась слишком жестко, как будто он затрагивал исключительно проблему, вытекающую из рассеянной природы существующего знания и как если бы проблемы неопределенности и порождения будущего знания, вопросы, особенно значимые для Мизеса, не представляли никаких трудностей, верно, мы полагаем, что обе точки зрения можно легко соединить, потому что они тесно связаны между собой. В следующей главе мы объединим эти две позиции, изложив их соответственно как статический и динамический доводы против возможности экономического расчета при социализме. См. в особенности: Murray N. Rothbard, “The End of Socialism and the Calculation Debate Revisited”, The Review of Austrian Economics 5, no. 2 (1991): 66. См. также: Joseph T. Salerno, “Ludwig von Mises as Social Rationalist,” Review of Austrian Economics 4 (1990): 36–48; а также: Joseph T. Salerno, “Why Socialist Economy is Impossible: A Postscript to Mises” in Economic Calculation in the Socialist Commonwealth (Auburn, Alabama: Ludwig von Mises Institute, 1990). См. также конец сноски 16 в главе 4.].




Вездесущность предпринимательства


Все люди, когда они действуют, проявляют предпринимательство. Они проявляют его в большей или меньшей степени, с большим или меньшим успехом. Иными словами, предпринимательство в своем наиболее чистом виде вездесуще.

Например, предпринимательство проявляет рабочий, когда ищет новое место и решает, менять или нет работу, принять предложение работы или нет и т. п. Если он принимает мудрые решения, он найдет более привлекательную работу, чем в иных обстоятельствах. Если его выбор неудачен, то условия его труда окажутся хуже, чем могли бы быть. В первом случае он получит предпринимательскую прибыль, во втором – понесет убыток.

Капиталист тоже постоянно проявляет предпринимательство.

Он проявляет его, например, тогда, когда решает нанять одного менеджера, а не другого или когда изучает возможность продажи одной из своих компаний, вхождения в какую-либо отрасль или включения в свой портфель какой-либо конкретной комбинации бумаг с фиксированным доходом и бумаг с переменным доходом и т. п. Наконец, потребитель тоже постоянно действует как предприниматель. Он ведет себя как предприниматель, когда пытается решить, какое потребительское благо он предпочитает, когда следит за новыми продуктами на рынке или, наоборот, когда решает прекратить тратить время на поиски новых возможностей и т. п. Итак, в реальной жизни предпринимательство, в форме конкретных действий и предприятий, происходит ежедневно, в той или иной степени и с большим или меньшим успехом. Предпринимательство проявляют все, кто действует на рынке, вне зависимости от того, в какой роли они там выступают, и соответственно на практике чистые предпринимательские прибыли и убытки почти всегда смешаны с доходами других экономических категорий (с заработной платой, незаработанными доходами и т. п.). Только подробное историческое исследование поможет нам определить для каждого конкретного случая, в чем состоят такие прибыли и убытки и кто в наибольшей степени проявил себя как предприниматель в контексте каждого отдельного действия или предприятия.




Основной принцип


С теоретической точки зрения по-настоящему важно не то, кто конкретно исполняет предпринимательскую функцию (хотя в практическом отношении именно это – самый важный вопрос) – важна ситуация, когда нет институциональных и юридических ограничений на осуществление предпринимательства, и, следовательно, любой человек может использовать свои предпринимательские способности, извлекая преимущества из той эксклюзивной практической информации, которую он обнаружил в каждом конкретном случае.

Исследовать более глубоко происхождение той врожденной силы, которая побуждает человека действовать по-предпринимательски во всех областях жизни – это задача не для экономиста, а для психолога. На этом этапе мы хотим просто подчеркнуть следующий основополагающий принцип: человек стремится находить интересующую его информацию и в силу этого, при условии, что он свободен в достижении своих целей и отстаивании своих интересов, его цели и интересы будут работать как стимулы[64 - Согласно словарю Merriam-Webster’s Collegiate Dictionary (11th ed.), стимул – это «то, что стимулирует или обычно стимулирует кого-либо на принятие решений или совершение действия»; это определение совпадает с тем, которое мы дали прибыли и выгоде. Субъективная прибыль (выгода), которую человек стремится получить с помощью деятельности, как раз и есть стимул или мотив, побуждающий его к действию. Хотя здесь неподходящее место для подробного объяснения психологической природы предпринимательства, в принципе, чем четче человек видит свою цель, и чем сильнее его психологическое стремление к ее достижению, тем мощнее будет поток творческих идей, значимых для достижения этой цели, и тем легче ему будет различить и отбросить ненужную информацию, которая могла бы отвлечь его. См. также в главе 7 раздел под заголовком «Книга Генри Дугласа Диккинсона “Экономическая теория социализма”». В этом разделе мы объясняем два разных значения термина «стимул»: статическое и динамическое.] для предпринимательства, позволяя ему замечать и находить практическую информацию, необходимую для реализации его стремлений. Верно также и обратное. Если в какой-либо области жизни общества, все равно, по какой причине, предпринимательство ограничено или запрещено (посредством принудительных юридических или институциональных ограничений), то люди даже не станут рассматривать возможность достижения целей в этой запретной области, и, следовательно, раз цели не будут достижимыми, то они не будут работать как стимулы и действующий субъект, соответственно, не будет ни замечать, ни находить никакой практической информации, значимой для их достижения.

Кроме того, в этих условиях даже те люди, которых это затронет, не будут осознавать огромной ценности и многочисленности тех целей, которые перестают быть осуществимыми в результате институциональных ограничений[65 - В течение многих лет студенты в странах Восточной Европы, особенно в бывшем СССР, проводили многие тысячи часов, выписывая цитаты из библиотечных книг и не осознавая, что копиры могли бы облегчить эту работу или полностью избавить их от нее. Только когда они обнаружили, что на Западе такие машины широко используются, в том числе непосредственно в сфере науки и образования, они стали ощущать потребность в копирах и требовать, чтобы они были доступны. В относительно авторитарных обществах такие случаи более очевидны, чем в западных странах. Однако нам не следует почивать на лаврах или ошибочно полагать, что в западных обществах таких случаев не бывает, поскольку отсутствие обществ с меньшим, чем на Западе, уровнем ограничений, которые могли бы служить нам базой для сравнения, не дает нам понять, как много потеряли западные общества из-за интервенционизма.]. На примере человечков, изображенных на рис. II-1 и II-2, мы видим, что если люди свободны в своей человеческой деятельности, то в каждом случае социальной рассогласованности и отсутствия координации свободно может загореться «предпринимательская лампочка», запустив процесс создания и передачи информации, процесс, приводящий к устранению рассогласованности; именно такая координация делает жизнь в обществе возможной. Однако, если в какой-либо сфере имеются препятствия для предпринимательства, то «предпринимательская лампочка» загореться не может. Иными словами, у предпринимателя нет возможности обнаружить существующую рассогласованность, которая в силу этого продолжает существовать и может даже углубляться. С этой точки зрения, легко оценить мудрость старой испанской поговорки ojos que no ven, corazоn que no siente [ «с глаз долой – из сердца вон»], которая описывает как раз рассматриваемую нами ситуацию. Парадокс в том, что человек не способен ощутить или заметить то, что он теряет, в ситуации, когда он неспособен свободно действовать или проявлять предпринимательство[66 - Первым, кто сформулировал фундаментальный принцип, который анализируется в этой главе, был Сэмюэль Бейли, когда он утверждал, что каждое действие требует «детальных знаний тысячи подробностей, которые будет узнавать только тот, чей интерес в этом состоит, и никто более» (Samuel Bailey, A Defense of Joint-Stock Banks and Country Issues [London: James Ridgeway, 1840], 3). См. также в главе 3 раздел под названием «Социализм как “опиум народа”».].

Наконец, следует помнить, что каждый действующий человек обладает каким-то количеством битов практической информации, которую, как мы видели, он склонен находить и использовать для реализации какой-либо цели. Несмотря на последствия, которые это имеет для всего общества, данной конкретной информацией владеет только действующий человек; это значит, что только он осознанно обладает ей и осознанно интерпретирует ее. Понятно, что мы не имеем в виду ту информацию, которая публикуется в специализированных журналах, книгах, газетах, хранится в компьютерах и т. п. Для общества значимы исключительно та информация и те знания, которые в данный исторический момент кто-либо осознает, – пусть и неявно, как это имеет место в большинстве случаев. Следовательно, всякий раз, когда человек действует и проявляет предпринимательство, он делает это характерным лично для него индивидуальным и неповторимым способом, вытекающим из его стремления достичь определенных целей или прийти к конкретному видению мира, причем стимулами для него служат все эти цели – цели, которые в данной конкретной форме и в данных конкретных обстоятельствах имеются только у него, и ни у кого другого. Это позволяет каждому человеку добывать конкретные знания и информацию, которые он обнаруживает только в связи со своими целями и обстоятельствами и которыми в идентичной форме не может обладать никто другой[67 - Леон Фелипе писал в одном из своих лучших стихотворений:Leоn Felipe, Obras Completas (Buenos Aires: Losada, 1963), 25 (пролог к Собранию сочинений).].

Из этого следует насущная необходимость считаться с любыми проявлениеми предпринимательства. Даже самые скромные люди с самым низким социальным статусом, не обладающие формальным знанием, эксклюзивно владеют как минимум маленькими кусочками или фрагментами знания или информации, которая может иметь решающее значение для хода исторических событий[68 - «Каждый из живущих, даже самый скромный, творит самим фактом своего бытия» (Gregorio Mara?on, El Greco y Toledo: Obras Completas [Madrid: Espasa Calpe, 1971], 7: 421).]. С этой точки зрения очевидно, что наша концепция предпринимательства имеет принципиально гуманистическую природу и превращает экономическую теорию прежде всего в гуманистическую науку.




Конкуренция и предпринимательство


По самой своей природе и по определению предпринимательство всегда является конкурентным[69 - Термин competition (конкуренция) этимологически восходит к латинскому слову cumpetitio (одновременное наличие многочисленных требований на владение одной и той же вещью, которая должна в итоге достаться одному собственнику), состоящему из двух частей: cum – с; и petere – требовать, нападать, искать. Словарь Merriam-Webster’s Collegiate Dictionary (11th ed.) толкует competition как «соревнование соперников». Итак, конкуренция представляет собой динамический процесс соревнования соперников, а не так называемую «модель совершенной конкуренции», когда многочисленные оференты производят одну и ту же вещь и продают ее по одной и той же цене, что парадоксальным образом означает, что никто ни с кем не конкурирует. См. мою статью: Huerta de Soto, “La crisis del Paradigma Walrasiano,” El Pa?s, 17 December 1990, 36.]. Это означает, что как только человек обнаруживает конкретную возможность получения прибыли и начинает действовать, эта возможность исчезает и никто другой не может увидеть ее и воспользоваться ей. Точно так же, если человек обнаруживает возможность получения прибыли лишь частично, или, обнаружив ее полностью, использует ее лишь частично, то определенная доля этой возможности остается латентной и другой человек может обнаружить ее и воспользоваться ей. Следовательно, социальный процесс носит ярко выраженный конкурентный характер в том смысле, что различные действующие субъекты сознательно или бессознательно конкурируют друг с другом за то, чтобы первыми обнаружить и использовать возможности для извлечения прибыли[70 - См.: Israel M. Kirzner, Competition and Entrepreneurship, 12–13 [Кирцнер И. Конкуренция и предпринимательство. Челябинск: Социум, 2010. С. 14–15], а также: Idem., Discovery and the Capitalist Process, 130–131. Кирцнер подчеркивает, что все, что необходимо для того, чтобы гарантировать конкурентный характер социального процесса – это свобода входа, то есть отсутствие во всех социальных сферах юридических и институциональных ограничений на свободное проявление предпринимательства.].

В нашей модели, иллюстрацией которой служат человечки, нам следует изображать предпринимательство не с помощью одной «лампочки», как мы сделали из соображений простоты, а одновременным и последовательным появлением множества «лампочек», символизирующих многочисленные различные акты диагностики и экспериментирования с новыми и разнообразными решениями проблемы отсутствия социальной координации, соперничающими друг с другом, так что не все они смогут добиться успеха или стать господствующими.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/hesus-uerta-de-soto/socializm-ekonomicheskiy-raschet-i-predprinimatelskaya-49786884/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Те, кто заинтересовался, могут попросить выслать им опубликованные номера журнала, написав по адресу ommcamp@teleline.es., а также могут ознакомиться с ними на сайте www.jesushuertadesoto. com.




2


Заслуживает упоминания, по крайней мере за широту подхода, книга Дэвида Рамси Стила: David Ramsay Steele, From Marx to Mises: Post-Capitalist Society and the Challenge of Economic Calculation (La Salle, Illinois: Open Court Publishing, 1992). Вероятно, полезен был бы критический разбор дискуссии с участием Джозефа Салерно, Гвидо Хюльсмана, Ганса-Германа Хоппе и Лиланда Егера, которая происходила между 1992 и 1995 гг. на страницах Review of Austrian Economics. Предметом их разногласий была разница в подходах Мизеса и Хайека к критике социализма; в этом отношении, на основаниях, изложенных в сносках 16 и 30 к главе 4, я согласен с точкой зрения Лиланда Егера, который считает эту разницу в основном воображаемой.




3


F. A. Hayek, Socialismo y guerra, vol. 10, Obras Completas de F. A. Hayek, издание на испанском языке под редакцией Хесуса Уэрты де Сото (Madrid: Uniоn Editorial, 1998).




4


Mark Blaug and Neil de Marchi, eds., Appraising Economic Theories (London: Edward Elgar, 1991), 508 и The Economic Journal 103, no. 421 (November 1993): 1571.




5


См.: Jes?s Huerta de Soto, La Escuela Austr?aca: mercado y creatividad empresarial (Madrid: S?ntesis, 2000) [Уэрта де Сото Х. Австрийская школа: рынок и предпринимательское творчество. М.; Челябинск: Социум, 2021]. Автор будет благодарен за любые читательские отзывы. С ним можно связаться по электронной почте: huertadesoto@dimasoft.es.




6


Кроме них, в этом коллоквиуме Фонда свободы участвовали Карл Паке из Кильского института экономики, Чарльз Кинг из Фонда свободы, Норман Берри из Букингемского университета, Карлос Родригес Браун, Хосе Рага Хиль, Франсиско Кабрильо Родригес, Сантос Пастор Прието, Лукас Бельтран Флорес и Педро Шварц Хирон из университета Комплутенсе (Мадрид), Антонио Аргандонья из университета Барселоны, Анри Лепаж из парижского Института предпринимательства и Луис Реиг Альбиоль из Мадрида.




7


Опубликовано под заголовком «Экономический анализ социализма» (“The Economic Analysis of Socialism”) в качестве главы 14 сборника New Perspectives on Austrian Economics, ed. Gerrit Mei er (London and New York: Routledge, 1995).




8


Теперь, когда стало ясно, что экономисты мало или вовсе не занимались этой темой, которая до недавнего времени была исключена практически из всех научно-исследовательских программ, то, что экономическая наука в очередной раз не оправдала надежд, когда ее помощь потребовалась для того, чтобы осуществить переход к рыночной экономике в странах, переживших крушение социализма, собственно говоря, кажется не таким уж и важным.




9


Ведущие экономисты Восточной Европы не последовали примеру своих западных коллег, и в последующих главах мы подробно опишем их реакцию. Более того, эти авторы чрезвычайно остро осознают теоретическую недостаточность западной экономической теории, вызывающую у них характерные теоретические опасения и замешательство, которые их самоуверенные западные коллеги не в состоянии постичь.




10


В «Президентском послании», с которым Гэри Беккер (Gary Becker) обратился к участникам региональной конференции общества Мон-Пелерен, состоявшейся 3–6 ноября 1991 г. в Праге под общим названием «В поисках перехода к свободному обществу», он не дал никаких иных объяснений.




11


Из работ этих исследователей следует отдельно отметить книгу, ставшую обязательным чтением для всех специалистов по этой теме: Don С. Lavoie, Rivalry and Central Planning: The Socialist Calculation Debate Reconsidered (Cambridge: Cambridge University Press, 1985).




12


Этот тезис развивает Ф. А. Хайек в своей книге Fatal Comceit: The errors of Socialism, опубликованной в первом томе его собрания сочинений: Collected Works of F. A. Hayek (London: Routledge, 1989) [Хайек Ф. А. «Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма». М.: Новости, 1992]


.




13


F. A. Hayek, The Counter-Revolution of Science (New York: Free Press of Glencoe, 1952), 31 [Хайек Ф. А. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблении разумом. М.: ОГИ, 2003. С. 49]. (См. великолепное переиздание 1979 г. в издательстве Liberty Press, Indianapolis.) В сноске 24, с. 209–210 [указанного издания на английском языке. Сноска 7 на с. 49 русск. изд.], Хайек добавляет по поводу субъективизма: «Возможно, наиболее последовательным в этом был Людвиг фон Мизес, и я считаю, что в большинстве своем особенности его воззрений, поначалу поражающие многих читателей своею странностью и кажущиеся неприемлемыми, могут быть объяснены тем, что в последовательной приверженности к субъективистскому подходу он намного опередил своих современников. Возможно, все характерные черты его теорий, начиная от теории денег (трудно поверить, что она создана в 1912 г.!) и кончая тем, что он сам назвал своим априоризмом, его воззрения на математическую экономику вообще и на измерение экономических явлений, в частности, как и его критика планирования, прямо (хотя, может быть, и не всегда с одинаковой неизбежностью) вытекают из этого центрального положения». (Всюду в сносках курсив наш, если не указано иначе. Мы также приводим цитаты в оригинале везде, где это возможно, хотя для удобства читателей часто дается английский перевод. – Прим. У. де С.)




14


Наше «статическое» доказательство не имеет никакого отношения к анализу равновесия, то есть к той статической концепции, которую мы так резко критикуем в главе 4 и на протяжении всей книги. Однако за неимением лучшего мы используем термин «статический» потому, что оно имеет дело с рассеянной информацией, которая гипотетически уже существовала ранее, в отличие от «динамического» доказательства, относящегося к процессу, посредством которого порождается новая информация. Позже мы покажем, что в контексте нашей теории оба доказательства имеют в равной степени динамический характер и, следовательно, в равной степени несовместимы с теорией равновесия. В действительности оба доказательства ссылаются на одновременно протекающие и неотделимые друг от друга процессы, которые мы рассматриваем отдельно друг от друга исключительно в учебных целях.




15


Данный список, как должно быть совершенно очевидно, не претендует на полноту, и соответствует плану нашей второй книги о социализме, которая будет продолжением этой. Часть работы по этому новому проекту уже сделана.




16


В качестве примера можно привести ученого-экономиста Василия Леонтьева, который в своем постоянном стремлении найти новые «приложения» для своего «интеллектуального детища» (межотраслевого баланса) без колебаний выдвигает всё новые и новые планы посягательства на общество и вмешательства в его дела. См.: Don С. Lavoie, “Leontief and the Critique of Aggregative Planning,” in National Economic Planning: What is Left? (Cambridge, Massachusetts: Ballinger Publishing, 1985), 93—124.




17


В качестве примера такого подхода можно привести увлекательную статью: Don С. Lavoie, “A Critique of the Standard Account of the Socialist Calculation Debate,” The Journal of Libertarian Studies: An Interdisciplinary Review 5, no. 1 (winter 1981): 41–87.




18


Израэль М. Кирцнер показал ключевую роль этого спора в качестве катализатора развития, усовершенствования и корректного выражения теорий австрийской школы в целом, а также для тщательного анализа и понимания теории предпринимательства и динамических рыночных процессов, связанных с предпринимательским творчеством и предпринимательскими открытиями, в частности. См.: Israel M. Kirzner, “The Economic Calculation Debate: Lessons for the Austrians” in The Review of Austrian Economics, vol. 2 (Massachusetts: Lexington Books, 1988), 1—18.




19


«Функционирование денег и кредитной системы, так же как язык и мораль, представляет собой случай стихийного порядка, хуже всего поддающийся попыткам адекватного теоретического объяснения, и оно остается предметом серьезных разногласий между специалистами… Вмешательство в процессы отбора чувствуется здесь сильнее, чем где бы то ни было еще: на пути эволюционного отбора становится государственная монополия, и это делает невозможным экспериментирование в ходе конкуренции» (F. A. Hayek, The Fatal Conceit: The Errors of Socialism (Chicago: The University of Chicago Press, 1989), 102–103 [Хайек Ф. А. Пагубная самонадеянность: Ошибки социализма. М.: Новости, 1992. С. 178])


.




20


Имеется в виду ситуация, когда совместная поставка двух или более товаров обходится дешевле, чем поставка каждого товара в отдельности.




21


В контексте нашей книги главный авторитет в области изучения предпринимательства – это Израэль Кирцнер, бывший профессор экономической теории в Нью-Йоркском университете. Кирцнер – автор трилогии (Competition and Entrepreneurship; Perception, Opportunity, and Pro?t; Discovery and the Capitalist Process [Chicago: University of Chicago Press, 1973, 1979, и 1985 соответственно] [существует русский перевод первой книги: Кирцнер И. Конкуренция и предпринимательство. М.: ЮНИТИ, 2001. 2-е изд. Челябинск: Социум, 2010]), в первой книге которой он безупречно справился с задачей исследования и разработки первоначальной концепции предпринимательства, созданной его учителями Людвигом фон Мизесом и Фридрихом Хайеком. Кроме того, Кирцнер написал четвертую книгу (Discovery, Capitalism, and Distributive Justice [Oxford: Basil Blackwell, 1989]), которая целиком посвящена последствиям для социальной этики, вытекающим из его представления о предпринимательстве. Наконец, уже после того, как эта глава была написана, Кирцнер опубликовал еще одну достойную внимания книгу, The Meaning of Market Process: Essays in the Development of Modern Austrian Economics (London: Routledge, Chapman, and Hall, 1992), где собраны его последние тексты, а также серия публиковавшихся ранее статей, которые мы по возможности учитывали в нашей работе. В Испании, кроме моих собственных текстов, экономическому анализу, основанному на предпринимательстве, посвящены, в частности, следующие работы: Josе T. Raga, “Proceso Econоmico y Acciоn Empresarial” in Homenaje a Lucas Beltrаn (Madrid: Moneda y Crеdito, 1982), 597–619; Pedro Schwartz, Empresa y Libertad (Madrid: Uniоn Editorial, 1981), esp. chap. 3, 107–148; Juan Marcos de la Fuente, El empresario y su funciоn social, 3rd ed. (Madrid: Fundaciоn Cаnovas del Castillo, 1983).




22


Любопытно, что английский язык усвоил французское слово entrepreneur в его буквальном значении. Однако это произошло довольно поздно, как следует из английского перевода «Трактата по политической экономии» Жана-Батиста Сэя 1821 г.; переводчик, Ч. Р. Принсеп был вынужден передавать французское слово entrepreneur (предприниматель) английским adventurer (авантюрист, искатель приключений), что свидетельствует о том, что заимствования этого термина еще не произошло. См. по этому поводу, например, с. 329 и 330 указанного английского издания в репринтном воспроизведении 1971 г. нью-йоркским издательством Augustus M. Kelley. Со своей стороны, Джон Стюарт Милль жаловался на то, что в английском языке нет эквивалента французскому слову entrepreneur и в 1871 г. писал: «Приходится сожалеть о том, что это слово – предприниматель [undertaker] – непривычно для английского слуха. Современные французские политэкономы, имеющие возможность постоянно говорить о les pro? ts de l’entrepreneur (предпринимательской прибыли), пользуются огромным преимуществом перед английскими политэкономами» (John Stuart Mill, Principles of Political Economy, Augustus M. Kelley reprint (Fairfield, 1976), note 406 [См.: Милль Дж. С. Основы политической экономии. М.: Эксмо, 2007. С. 463 сн.]. Милль здесь практически дословно воспроизводит заголовок 3 раздела 7 главы 2 книги 16-го издания «Трактата» Сэя: Traitе d’Еconomie Politique, J. B. Say (reprinted in Geneva: Slatkine, 1982), 368.




23


Bert F. Hoselitz, “The Early History of Entrepreneurial Theory,” Explorations in Entrepreneurial History 3, no. 4 (15 April 1956): 193–220.




24


«Action ardua y di? cultosa que valerosamente se comienza».




25


Например, в начале главы 2 части 1 бессмертного романа Сервантеса мы читаем про Дон Кихота: «Но как скоро он очутился за воротами, в голову ему пришла страшная мысль, до того страшная, что он уже готов был отказаться от задуманного предприятия, и вот почему: он вспомнил, что еще не посвящен в рыцари и что, следственно, по законам рыцарства ему нельзя и не должно вступать в бой ни с одним рыцарем; а если б даже и был посвящен, то ему как новичку подобает носить белые доспехи, без девиза [empresa] на щите, до тех пор, пока он не заслужит его своею храбростью» (курсив мой. – У. де С.).




26


О концепции человеческой деятельности и его основных компонентах см.: Ludwig von Mises, Human Action: A Treatise on Economics, 3rd rev. ed. (Chicago: Henry Regnery Company, 1966), 11–29, 251–256 [Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: Трактат по экономической теории. Челябинск: Социум, 2005. С. 14–31, 238–242]. Мизес пишет: «Любое действующее лицо всегда является предпринимателем и спекулянтом» (p. 252 [с. 239]) и «Предприниматель – это действующий человек, ориентирующийся на изменения рыночной информации» (р. 254 [с. 240]). Вероятно, также полезно познакомиться с книгой Ричарда Тейлора «Действие и цель» (Richard Taylor, Action and Purpose [New Jersey: Humanities Press, 1980]), хотя, с нашей точки зрения, Тейлор уделяет недостаточное внимание тому, что по существу человеческая деятельность состоит в познании и открытии новых целей и средств, а не только в эффективном распределении имеющихся средств между заранее установленными целями. Тадеуш Котарбинский допускает ту же ошибку, но заходит в своих заблуждениях гораздо дальше, см.: Tadeusz Kotarbinski, Praxiology, An Introduction to the Sciences of Ef?cient Action (Warsaw: Polish Scienti? c Publishers, 1965).




27


В этом смысле определение экономической теории как «науки, которая изучает человеческую деятельность в условиях редкости благ» (Avelino Garcia Villarejo и Javier Salinas Sаnchez, Manual de Hacienda P?blica [Madrid: Editorial Tecnos, 1985], 25) является чистым плеоназмом, поскольку любая человеческая деятельность предполагает редкость. Как красноречиво пишет Мизес: «Если человек не стеснен недостаточным количеством вещей, то отсутствует необходимость в какой-либо деятельности» (Mises, Human Action, 93 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 90]).




28


Ниже мы объясним, почему наиболее существенные для человеческой деятельности данные или знания почти всегда очень сложно сформулировать и почему они обычно носят неявный, а не эксплицитный характер.




29


План – это предполагаемая мысленная картина будущего, соответствующая представлениям действующего человека о различных этапах, элементах и обстоятельствах, которые могут иметь значение для его деятельности. Таким образом, план состоит из специфически структурированной практической информации, которой человек обладает и которую он получает постепенно в контексте каждого из своих действий. В этом смысле можно утверждать, что, в силу того, что действующий человек порождает новую информацию, каждое действие вызывает непрерывный процесс индивидуального, или личного, планирования. Централизованное планирование имеет совершенно иной характер и, как мы увидим, удовлетворяет потребность руководящего органа социалистической системы в организации средств принуждения (максимально формальным и согласованным образом) для достижения поставленных целей. Централизованное планирование терпит неудачу, потому что власти неспособны получить необходимую практическую информацию. Следовательно, вопрос не в том, планировать или нет; если считать, что планирование необходимо для любой человеческой деятельности, то вопрос состоит в том, кто должен планировать: отдельный действующий человек, единственный, кто владеет необходимой практической информацией, или не имеющий к нему отношения орган принуждения, у которого эта информация отсутствует. См.: F. A. Hayek, “The New Confusion about Planning” in New Studies in Philosophy, Politics, Economics and the History of Ideas (London: Routledge and Kegan Paul, 1978), 232–246. Планирование можно разделить на интегральное, частичное, индикативное и индивидуальное, и все эти типы планирования, за исключением индивидуального, содержат неустранимое эпистемологическое противоречие, которое мы будем называть «парадоксом планирования» (см. в главе 3 сноску 11 и раздел c части 6).




30


Согласно cв. Фоме Аквинскому, voluntatis autem motivum et obiectum est ?nis (то есть «цель является причиной и объектом воли»). Summa Theologiae, pt. 1–2, ques. 7, art. 4, vol. 4 (Madrid: B. A. C., 1954), 301.




31


О том, что к сфере человеческой деятельности приложим только субъективистский, практический и динамический концепт времени, см.: Gerald P. O’Driscoll and Mario J. Rizzo, The Economics of Time and Ignorance (Oxford: Basil Blackwell, 1985), chap. 4, 52–70. Такую концепцию времени уже выдвигал Бергсон, для которого «чистая длительность является формой, которую принимает последовательность состояний нашего сознания, когда наше “я” просто живет, когда оно не отделяет своего нынешнего состояния от предыдущих» (Henry Bergson, “Essai sur les Donnеs Inmеdiates de la Conscience,” en Oeuvres [Paris: Presses Universitaires de France, 1959], 67).




32


Mises, Human Action, 110–118 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 105–108]. Данная таблица отражает главные различия, существующие, согласно Мизесу, между концепцией вероятности в сфере естественных наук и в сфере человеческой деятельности:









33


«Удивление – это смещение и искажение привычных представлений, проистекающее либо из переживания, которое находится за пределами того, что казалось реально возможным, либо из переживания такого рода, которое человек никогда не представлял себе и поэтому никогда не оценивал как возможное или невозможное; внезапное событие – противоречащее ожиданиям или неожиданное» (G. L. Shackle, Epistemics and Economics [Cambridge: Cambridge University Press, 1972], 422). Для описания типично предпринимательской способности подмечать случайно и внезапно появляющиеся возможности, не занимаясь специально их поиском, англосаксы используют слово serendipity. Этимологически это слово происходит от арабского sarandib, старого названия Шри-Ланки, а в нынешнем значении его ввел в XVIII в. Гораций Уолпол. Он вдохновлялся неожиданными открытиями, которые часто делали герои персидской притчи о трех принцах Серендипа. В письме Уолпола к Манну от 28 января 1754 г. он пишет, что герои этой притчи «благодаря счастливой случайности и собственной сообразительности постоянно делали открытия, к которым не стремились». Он заключает: «Это открытие, действительно, почти такого рода, как те, что я называю Serendipity» (см.: Oxford English Dictionary, 2nd ed. [Oxford: Clarendon Press, 1983], 15: 5). Грегорио Мараньон имеет в виду то же самое, когда замечает: «Творение гения отличается от творений обычных людей тем, что он создает нечто неожиданное и поразительное» (Gregorio Mara?оn, El Greco y Toledo, Obras Completas [Madrid: Espasa Calpe, 1971], 421).




34


См.: J. M. Buchanan and G. F. Thirlby, eds., L. S. E. Essays on Cost (New York: New York University Press, 1981), esp. 14 and 15.




35


«В широком смысле, прибыль – это выигрыш, извлекаемый из деятельности; это увеличение удовлетворения (уменьшение беспокойства); это разница между более высокой ценностью, приписываемой полученным результатам, и более низкой ценностью, приписываемой жертвам, принесенным ради их достижения; другими словами, это доход минус издержки. Извлечение прибыли постоянная цель любой деятельности» (Ludwig von Mises, Human Action, 289 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 273]). С точки зрения Мизеса, убытки компании означают, что она неправильно использует редкие ресурсы, которые больше нужны в других сферах. Кажется, что это наконец понял и Иоанн Павел II. Он утверждает: «Когда предприятие дает прибыль, это значит, что производственные факторы использованы как надо и соответствующие потребности удовлетворяются» (John Paul II, Centesimus Annus, chap. 4, section 35 [1991]).




36


Таким образом, экономическая наука – это не теория выбора и принятия решений (ex ante они всегда рациональны по определению), а теория социальных процессов координации, которые, вне зависимости от рациональности связанных с ними решений, могут быть согласованы хорошо или плохо, в соответствии с уровнем осведомленности, которую демонстрируют различные действующие субъекты в ходе предпринимательской деятельности. См.: I. M. Kirzner, The Meaning of the Market Process, 201–208. Кроме того, необходимо подчеркнуть, что именно фундаментально субъективный характер компонентов человеческой деятельности (целей, средств и издержек) и обеспечивает экономической теории, в том смысле, который кажется парадоксальным только на первый взгляд, полную объективность – объективность теоретической науки, выводы которой распространяются на любые типы действий (праксеологии).




37


Mises, Human Action, 19–22 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 22–25]. Мы полагаем, что Мизес идет на нетипичную для него уступку, в которой нет никакой необходимости, когда заявляет, что человеческая деятельность является конечной данностью только до тех пор, пока не будет установлено, каким образом внешний, природный мир детерминирует человеческое мышление. Мы не просто согласны с Ф. А. Хайеком, что человеческий разум неспособен объяснить сам себя (Hayek, The Sensory Order [Chicago: University of Chicago Press, Midway Reprint, 1976], 184–191) – мы считаем также, что все детерминисты впадают в неразрешимое логическое противоречие: поскольку знание о том, каким образом внешний мир детерминирует мышление, которое они надеются обрести, само по себе является детерминированным, то, с точки зрения их же собственных критериев, оно не может быть надежным. См.: M. N. Rothbard, Individualism and the Philosophy of Social Sciences (San Francisco: Cato Institute, 1980), 5—10.




38


Значит, ни закон предельной полезности, ни закон временного предпочтения не являются эмпирическими или психологическими законами. И тот, и другой представляют собой логические следствия из фундаментального понятия человеческой деятельности. Согласно Мизесу, «закон предельной полезности уже заключен в категории деятельности», а «временное предпочтение категориально неотделимо от человеческой деятельности» (см.: Mises, Human Action, 124, 484 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 118, 451]).




39


Israel M. Kirzner, Competition and Entrepreneurship, 65 and 69 [Кирцнер. Конкуренция и предпринимательство. 2-е изд. С. 36–37 и 70].




40


«La vista or mirada muy aguda y que alcanza mucho».




41


«Действующий человек смотрит в будущее глазами историка» (Mises, Human Action, 58 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 58]).




42


Фома Аквинский определяет конкретные обстоятельства как accidentia individualia humanorum actuum (то есть индивидуальные качества человеческих действий) и утверждает, что, за исключением времени и места, наиболее значимым из этих конкретных обстоятельств является цель, которой действующий субъект стремится достичь (principalissima est omnium circunstantiarum ilia quae attingit actuum ex parte ?nis). См.: Summa Theologiae, pt. 1–2, ques. 7, art. 1 and 2, vol. 4 (Madrid: B. A. C., 1954), 293–294, 301. Следует отметить, что различие между «практическим знанием» и «научным знанием» провел Майкл Оукшотт. (См.: Michael Oakeshott, Rationalism in Politics [London: Methuen, 1962]. Расширенная версия этой книги была опубликована под названием Rationalism in Politics and Other Essays [Indianapolis: Liberty Press, 1991]; см. в особенности с. 12 и 15. Другая фундаментальная работа: Michael Oakeshott, On Human Conduct [Oxford: Oxford University Press, 1975], переиздано [Oxford: Clarendon Paperbacks, 1991], 23–25, 36, 78–79, 119–121.) Отмеченное Оукшоттом различие соответствует тому, которое Хайек проводит между «рассеянным знанием» и «централизованным знанием», тому, которое усматривает Майкл Поланьи между «неявным знанием» и «артикулированным знанием», а также тому, о котором говорил Мизес применительно к знанию о «единичных событиях» и к знанию о поведении целого «класса явлений». В нижеследующей таблице представлены подходы этих четырех авторов к двум базовым типам знания:








Взаимосвязь между двумя типами знания сложна и плохо изучена. Всякое научное знание (тип B) основано на неявном знании, которое невозможно выразить словами (тип A). Кроме того, научный и технический прогресс (тип B) быстро приводит к новому, более продуктивному и мощному практическому знанию (тип A). Подобно этому, экономическая теория сводится к знанию типа B (научному) о процессах создания и передачи практического знания (тип A). Теперь ясно, почему главным риском для экономической теории как науки Хайек считает опасность того, что, поскольку она состоит из теорий о знании типа А, люди могут начать считать, что, те кто ей занимается («экономисты»), каким-то образом способны получить доступ к конкретному содержанию практического знания типа А. Ученые могут даже совершенно пренебречь специфическим содержанием практического знания, что справедливо критиковал Оукшотт, по мнению которого, самая опасная, преувеличенная и ошибочная версия рационализма состояла бы в «утверждении, что то, что я назвал практическим знанием, вовсе не является знанием, в утверждении, что, строго говоря, любое знание является техническим знанием» (Michael Oakeshott, Rationalism in Politics and Other Essays, 15).




43


См. в особенности основополагающие статьи Ф. А. Хайека: “Economics and Knowledge” («Экономическая теория и знание»; 1937) и “The Use of Knowledge in Society” («Использование знания в обществе»; 1945), опубликованные в книге: Hayek F. A. Individualism and Economic Order (Chicago: Henry Regnery, 1972), 35–56, 77–91 [Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. М.; Челябинск: Социум, 2021. С. 41–68, 93—110]


. Важно отметить, что две эти статьи Хайека принадлежат к наиболее значительным текстам по экономической теории. Тем не менее, особенно по первой статье, видно, что когда она была написана, в сознании автора еще имелась некоторая путаница относительно характера экономической теории как науки. Действительно, одно дело – утверждать, что экономическая теория изучает процессы, вовлеченные в передачу практической информации, конкретное содержание которой зависит от обстоятельств, специфических в каждом месте и в каждый момент времени, и совсем другое дело – намекать, как иногда ошибочно делает Хайек, на то, что в силу этого экономическая теория является наукой, имеющее некое эмпирическое содержание. Верно диаметрально противоположное: то, что исследователь в принципе не может получить доступ к рассеянной практической информации, которой владеют объекты его наблюдения, неизбежно делает экономическую теорию по сути своей теоретической, а не эмпирической наукой. Это наука, изучающая форму, а не конкретное содержание предпринимательских процессов, с помощью которых создается и передается практическая информация (процессов, объект которых соответствует фигуре историка или предпринимателя, в зависимости от того, прошлое или будущее находится в фокусе интереса). Израэль Кирцнер в своей выдающейся статье «Хайек, знание и рыночные процессы» (Israel Kirzner, “Hayek, Knowledge and Market Processes,” in Kirzner, Perception, Opportunity and Pro?t, 13–33), высказывает то же самое критическое замечание в адрес Хайека в несколько ином контексте.




44


Thomas Sowell, Knowledge and Decisions (New York: Basic Books, 1980), 3—44. Однако, мы должны отметить, что, с нашей точки зрения, Соуэлл продолжает находиться под влиянием неоклассической концепции равновесия и пока не понимает роли предпринимательства. По этому поводу см. I. M. Kirzner, “Prices, the Communication of Knowledge and the Discovery Process” in The Political Economy of Freedom: Essays in Honor of F. A. Hayek (Munich: Philosophia Verlag, 1984), 202–203.




45


Без сомнения, Адам Смит осознавал, что практическое знание принципиально является рассеянным или рассредоточенным, когда писал: «Очевидно, что каждый человек, сообразуясь с местными условиями, может гораздо лучше, чем это сделал бы вместо него любой государственный деятель или законодатель, судить о том, к какому именно роду отечественной промышленности приложить свой капитал и продукт какой промышленности может обладать наибольшей стоимостью» (курсив мой. – У. де С.). Однако Смиту не удалось выразить эту идею с полной ясностью (каждый человек не просто знает «гораздо лучше» – он единственный, кто знает в совершенстве свои собственные конкретные обстоятельства). Кроме того, Смит не смог довести свою мысль до ее логического заключения в том, что касается невозможности без опасений вручить центральной власти распоряжение всеми делами людей. (Смит считал, что каждый государственный деятель, который попытается взять на себя такую ответственность, «обременит себя совершенно излишней заботой», но не говорил о том, что он столкнется с логической невозможностью это сделать.) (Adam Smith, An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations, The Glasgow Edition [Indianapolis: Liberty Classics, 1981], IV.2.10 [Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Эксмо, 2007. С. 443]). Наглядно проиллюстрировать процессы, посредством которых передается практическая, то есть рассеянная информация, очень сложно; мы решили изобразить их с помощью симпатичных человечков. Надеемся, что наш пиктографический анализ будет с энтузиазмом воспринят экономической наукой будущего.




46


Это различие привилось с тех пор, как его в 1949 г. ввел Гилберт Райл в знаменитой статье «Знание как и знание что» (“Knowing How and Knowing That”), опубликованной в: Gilbert Ryle, The Concept of Mind (London: Hutchinson’s University Library, 1949).




47


Заметим в связи с этим, что мы получили большое удовольствие от великолепной книги Роджера Пенроуза «Новый ум короля. О компьютерах, мышлении и законах физики» (Roger Penrose, The Emperor ‘s New Mind: Concerning Computers, Minds and the Laws of Physics [Oxford: Oxford University Press, 1989]), в которой он несколько раз подробно объясняет, как даже для самых выдающихся ученых важны мысли, которые нельзя выразить в словах (например, см. с. 423–425). Грегорио Мараньон, замечательный испанский врач и эссеист, писал о том же самом много лет назад, пересказывая свой разговор с Бергсоном незадолго до его смерти. Французский мыслитель сказал ему следующее: «Я уверен, что великие открытия Кахаля (Сантьяго Рамон-и-Кахаль – великий нейроанатом и нейрогистолог, лауреат Нобелевской премии) были просто объективным подтверждением фактов, которые его мозг предвидел в качестве практических реалий» (Gregorio Mara?оn, “Cajal y su Tiempo” in Obras Completas [Madrid: Espasa Calpe, 1971], 7: 331). В свою очередь, К. Лоренц утверждает, что «любое из важных научных открытий было сначала просто и непосредственно увидено посредством интуитивного гештальт-восприятия, и только потом “доказано”» (Lorenz “The Role of Gestalt Perception in Animal and Human Behaviours” in Aspects of Form [London: L. L. Whyte, 1951], 176).




48


Don Lavoie, Rivalry and Central Planning (Cambridge: Cambridge University Press, 1985). Лавой добавляет, что, если бы издержки можно было бы вычислить объективно, научным способом и единообразно, то принятие экономических решений могло бы сводиться к следованию некоему набору конкретных явно сформулированных правил. Однако, с учетом того, что издержки субъективны и их может знать только действующий человек в контексте каждого конкретного действия, предпринимательская практика не может быть сформулирована в деталях или заменена каким-либо объективным научным критерием. (Ibid., 103–104).




49


Согласно Фоме Аквинскому, creare est aliquid ex nihilo facere (творить – это делать что-то из ничего). См.: Summa Theologiae, pt. 1, ques. 45, art. 1 и сл., vol. 2 (B. A. C., 1948), 740. Мы не можем согласиться с тезисом томистов о том, что творить способен только Бог, поскольку люди также постоянно творят – во всех тех случаях, когда занимаются предпринимательством. Аквинат использует термин ex nihilo в чрезмерно материалистическом смысле, в то время, как мы считаем, что творение ex nihilo происходит всякий раз, когда кто-нибудь замечает или понимает что-то, чего он даже не мог себе представить до этого (Ibid., 756). Представляется, что, несмотря на то, что папа Иоанн Павел II иногда путает понятие «человеческой деятельности» с понятием «труда» (см. также сноску 31), в своей энциклике Laborem Exercens («Совершая труд») он склоняется к нашей интепретации, когда говорит, что человек «продолжает делание Самого Творца Вселенной» (главы 4 и 25 [1981]).




50


Мы считаем, что всякая человеческая деятельность заключает в себе творческий компонент и что нет оснований разделять творческую активность предпринимателя в сфере экономики и творческую активность в других сферах человеческой жизни (в искусстве, общественной жизни и пр.). Нозик ошибается, проводя такое разделение, потому что не понимает, что сущность творчества всегда одна и та же и концепция и характеристики предпринимательства, которые мы сейчас анализируем, относятся к любой человеческой деятельности, вне зависимости от ее типа. См.: Robert Nozick, The Examined Life (New York: Simon and Schuster, 1989), 40.




51


То, что предпринимательство носит отчетливо творческий характер, и, следовательно, чистые предпринимательские прибыли возникают из ничего, может привести нас к следующему теологическому отступлению: если допустить, что есть Высшее Существо, сотворившее все вещи из ничего и если мы считаем предпринимательство сотворением ex nihilo чистой предпринимательской прибыли, то представляется вполне очевидным, что человек подобен Господу именно тогда, когда занимается чистым предпринимательством! Это означает, что в большей степени, чем homo sapiens (человек разумный), человек есть homo agens (человек действующий) или homo empresario (человек предпринимательский), и что более всего он подобен Господу не тогда, когда он думает, а тогда, когда он действует, то есть видит и открывает новые цели и средства. Мы могли бы даже выстроить целую теорию счастья, которая утверждала бы, что человек счастливее всего тогда, когда он подобен своему Создателю. Иными словами, источником самого большого счастья для человека было бы обнаружить собственные цели и достичь их (что предполагает деятельность и предпринимательство). Тем не менее иногда мы, безусловно, совершаем многочисленные предпринимательские ошибки, и прежде всего они касаются выбора целей. (К счастью, человек не одинок – у него есть советчики, которые могут помочь ему, например, религия и мораль.) Я надеюсь, что профессору Кирцнеру, глубоко религиозному человеку, мое отступление не покажется «кощунственным использованием теологической метафоры» (см.: Israel M. Kirzner, Discovery, Capitalism, and Distributive Justice [Oxford: Basil Blackwell, 1989], 40). Как мы упоминали в сноске 29, папа Иоанн Павел II в энциклике Laborem Exercens (главы 4 и 25 [1981]), вероятно, склоняется к нашей точке зрения, когда говорит, что человек «продолжает делание Самого Творца Вселенной», подражая ему. Несмотря на это, иногда Иоанн Павел II, видимо, смешивает понятие «человеческой деятельности» с понятием «труда», вводя тем самым несуществующую дихотомию человеческих действий (те, что связаны с «трудом» stricto sensu, и те, что связаны с «капиталом»). Реальной социальной проблемой является не противоречие между «трудом» и «капиталом», а вопрос о том, законно ли систематически осуществлять институциональную агрессию или институциональное насилие против творческой способности, которую человек реализует, когда действует, и о том, какого типа правила и законы должны регулировать деятельность. Кроме того, автор энциклики не понимает, что если он говорит о человеческой деятельности вообще, то не имеет смысла говорить (как делает он в главе 19) о праве получать «справедливое вознаграждение», поскольку у каждого человека, как мы увидим, есть право на весь результат (то есть на прибыль или убыток) его предпринимательского творчества и его деятельности; а если автор пишет про труд в узком смысле, то есть производственный фактор, то этим он теоретически уничтожает любые связанные с ним творческие возможности. Большую помощь в этих размышлениях нам оказала статья Фернандо Морено: Fernando Moreno, “El Trabajo seg?n Juan Pablo II,” in Cristianismo, Sociedad Libre y Opciоn por los Pobres, ed. Eliodoro Matte Larrain (Chile: Centro de Estudios P?blicos, 1988), 395–400. Представление Иоанна Павла II о предпринимательской способности, то есть о творческой человеческой деятельности и ее ключевой роли в жизни общества, или по крайней мере то, что и как он пишет об этом предмете, стало значительно корректнее в его более поздней энциклике Centesimus Annus, где он прямо утверждает, что определяющим фактором является «сам человек, то есть его знания», как научные, так и практические (необходимые для того, чтобы «видеть нужды других и удовлетворять их»). Эти типы знания позволяют людям «развивать свой творческий потенциал», а также быть членами той «сети знаний и отношений», которую представляют собой рынок и общество. В завершение Иоанн Павел II пишет: «Все более явной и насущной становится роль упорядоченного творческого труда и, как составляющей его части – инициативы и предприимчивости». (John Paul II, Centesimus Annus, chap. 4, sections 31, 32, and 33 [1991].) Без сомнения, из энциклики Centesimus Annus следует, что верховный понтифик очень сильно модернизировал свои представления об экономической теории и, с научной точки зрения, сделал большой качественный шаг вперед, тем самым отбросив многие устаревшие элементы предыдущей социальной доктрины Церкви. По своим нынешним, модернизированным взглядам папа даже опережает значительную часть профессиональных экономистов: те группы, которые, оставаясь приверженцами механицизма, не способны учитывать в своих «моделях» фундаментально творческую и динамическую природу предпринимательства. См.: Michael Novak, The Catholic Ethic and the Spirit of Capitalism (New York: Free Press, 1993).




52


Как мы увидим, когда будем говорить об арбитраже и спекуляции, посредством предпринимательства человеческие существа учатся обуславливать свое поведение, в том числе даже обстоятельствами жизни и нуждами будущих, еще не родившихся людей (межвременная, или интертемпоральная, координация). Более того, этот процесс было бы невозможно воспроизвести, даже если бы люди, повинуясь приказам доброжелательного диктатора или собственному филантропическому желанию помочь человечеству, намеренно попытались бы отрегулировать все ситуации, в которых отсутствует социальная координация, воздерживаясь при этом от поиска и использования возможностей для получения прибыли или выгоды. На самом деле, в отсутствие выгоды или прибыли, которые выступают как стимул, практическая информация, необходимая людям для того, чтобы действовать и координировать ситуации социальной рассогласованности, даже не возникает. (Это не имеет отношения к возможному решению человека использовать свою предпринимательскую прибыль в благотворительных целях после того, как она была получена.) Общество, члены которого посвящали бы большую часть своего времени «намеренной помощи своим собратьям» и не занимались бы предпринимательством, было бы племенным, докапиталистическим обществом, неспособным прокормить даже небольшую часть нынешнего населения Земного шара. Таким образом, теоретически невозможно, чтобы принципы «солидарности» и «альтруизма» могли служить людям руководством к действию в такой системе, как общество: системе, основанной на ряде абстрактных связей человека с многочисленными иными индивидами, которых он, вероятно, никогда в жизни не встретит и о которых он получает только рассеянную информацию и сигналы в виде цен, институтов и содержательных, или материальных, норм. Следовательно, принципы «солидарности» и альтруизма являются племенными атавизмами и могут применяться только в первичных малых группах и между чрезвычайно ограниченным числом участников, каждый из которых хорошо знаком с личными обстоятельствами всех остальных. Хотя и не может быть возражений против того, что многие люди в обществе занимаются различной деятельностью, чтобы удовлетворить собственную более или менее атавистическую или инстинктивную потребность выглядеть альтруистами в глазах ближних, мы имеем право категорически заявить, что с помощью принуждения построить общество на принципах «солидарности» и альтруизма не просто невозможно теоретически: такая попытка разрушит ту цивилизацию, где мы живем, и уничтожит столько ближних и дальних, что потенциальных получателей помощи останется чрезвычайно мало. См.: F. A. Hayek, The Fatal Conceit, 13 [Хайек Ф. А. Пагубная самонадеянность. М.: Новости, 1992. С. 51]


.




53


Английский термин calculation (расчет) этимологически восходит к латинскому calx-calcis, одно из значений которого – известковый мел, камушки из которого использовались в греческих и римских счетах абаках. Ниже будет дано более строгое определение экономического расчета (в разделе «Право, деньги и экономический расчет»).




54


Кирцнер придерживается мнения, что предпринимательство позволяет обнаружить и устранить ошибки, которые случаются в обществе и до поры до времени остаются незамеченными. Однако нам такое представление об «ошибках» не кажется полностью удовлетворительным, поскольку оно подразумевает суждение с позиции гипотетического всеведущего существа, знающего обо всех ситуациях рассогласованности, случающихся в обществе. С нашей точки зрения, имеет смысл говорить только о субъективной «ошибке», иными словами, когда действующий человек a posteriori понимает, что он не должен был стремиться к данной цели или что ему не нужно было использовать данные средства, поскольку, действуя, он понес издержки. Он отказался от целей, которые имели для него более высокую ценность, чем те, которых он достиг (это значит, что он понес предпринимательские убытки). Кроме того, мы не должны забывать, что устранение ошибки по Кирцнеру (то есть объективистски) человек обычно воспринимает как удачное и мудрое решение, которое приводит к существенной выгоде или к значительной предпринимательской прибыли. См.: Israel M. Kirzner, “Economics and Error” in Perception, Opportunity and Pro?t (Chicago: The University of Chicago Press, 1979), 120–137.




55


«Настоящее как текущий период времени есть продолженность условий и возможностей, предоставляющихся для деятельности. Каждый вид деятельности требует особых условий, к которым он должен приспосабливаться относительно искомого результата. Понятие настоящего поэтому различно для разных областей деятельности» (Ludwig von Mises, Human Action, 101 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 97]).




56


F. A. Hayek, The Fatal Conceit: The Errors of Socialism, 12 [Хайек Ф. А. Пагубная самонадеянность. М.: Новости, 1992. С. 54]


.




57


«Теперь мы рассмотрели три основных естественных закона: о стабильности собственности, о передаче последней посредством согласия и об исполнении обещаний. От строгого соблюдения этих трех законов всецело зависят мир и безопасность человеческого общества, и нет возможности установить хорошие отношения между людьми там, где их не соблюдают. Общество абсолютно необходимо для благоденствия людей, а указанные законы столь же необходимы для поддержания общественного строя» (David Hume, A Treatise of Human Nature, bk. 3, pt. 2, sec. 6 [Oxford: Oxford University Press, 1981]), 526. [Юм Д. Трактат о человеческой природе // Юм Д. Соч.: в 2-х т. Т. 1. М.: Мысль, 1996. С. 565].




58


Институтом мы называем любой повторяющийся паттерн, норму или модель поведения, вне зависимости от того, к какой сфере они относятся: лингвистической, экономической, правовой и т. п.




59


Carl Menger, Untersuchungen ?ber die Methode der Socialwissenschaften und der politischichen ?konomie insbesondere (Leipzig: Duncker Humblot, 1883) [Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Мен-гер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005]. Для обозначения «непреднамеренных последствий индивидуальных действий» Менгер использует термин Unbeabsichtigte Resultante (непреднамеренные результаты). Конкретно Менгер пишет, что социальное явление характеризуется тем, что оно возникает как «непреднамеренный результат (unbeabsichtigte Resultante) индивидуальных (преследующих индивидуальные интересы) человеческих стремлений… как непредвиденный социальный результат индивидуальных идеологических факторов» (p. 182 [с. 392]). См. введение Лоренса Уайта к изданию книги Менгера на английском языке: Carl Menger, Investigations into the Method of the Social Sciences with Special Reference to Economics (New York: New York University Press, 1985), vii-viii, 158 (там находится английский перевод с. 182 немецкого оригинала). См. также статью Хайека: F. A. Hayek, “The Results of Human Action but not of Human Design” in Studies in Philosophy, Politics and Economics, 96—105. Иногда считается, что первым, кто обратил внимание на эти стихийные социальные явления, был Адам Фергюсон. Действительно, на с. 187 его книги «Опыт истории Гражданского общества» (Adam Ferguson, An Essay on the History of Civil Society (London: T. Caddel in the Strand, 1767) мы читаем: «…целые нации спотыкаются об установления, которые являются результатом человеческих действий, но не представляют собой исполнение какого бы то ни было человеческого замысла» [см.: Фергюсон А. Опыт истории гражданского общества. М.: РОССПЭН, 2000. С. 189]. Он прибавляет к этому знаменитую фразу, которую де Рец приписывает Кромвелю: о том, что человек достигает наивысших высот тогда, когда не ведает, куда идет (on ne montait jamais si haut que quand on ne sait pas o? l’on va). Однако Фергюсон, как мы увидим в начале главы 4, следует гораздо более древней традиции, которая восходит через Монтескье, Бернара де Мандевиля и испанских схоластов XVI в. к целой школе классической древнегреческой и древнеримской мысли.




60


Следовательно, мы должны отвергнуть представление о законе Фомы Аквинского, который определяет закон как rationis ordinatio ad bonum commune, ab eo qui curam communitatis habet promulgata (Summa Theologiae, pt. 1–2, ques. 90, art. 4, vol. 6 [1955], 42; разумное установление ради общего блага, введенное в действие тем, кто печется об общине) и, таким образом, ошибочно считает его сознательным результатом человеческих усилий. В этом смысле Фома Аквинский выступает как провозвестник критикуемого Хайеком «ложного рационализма», предполагая, что посредством разума человек может постичь гораздо больше, чем он способен постичь. Этот мнимый и ненаучный рационализм достигнет пика в эпоху Французской революции, в момент триумфа утилитаризма, а в сфере права – в позитивистских идеях Кёльзена («венская школа» права, или нормативизм) и взглядах Тьебо. См.: F. A. Hayek, “Kinds of Rationalism” in Studies in Philosophy, Politics and Economics, chap. 5, 82–96. Позже Хайек подверг критике Аристотеля за то, что он, хотя и не впал в социалистические крайности, подобно Платону, тем не менее был не в состоянии постичь ни существование стихийного социального порядка, ни сущность идеи развития (Hayek, The Fatal Conceit: The Errors of Socialism, 45–47 [Хайек Ф. А. Пагубная самонадеянность. М.: Новости, 1992. С. 81–84]


), и как следствие, стимулировал возникновение того наивного сциентистского течения, которое и в наше время препятствует развитию социальных наук и в значительной степени обессмысливает их.




61


В своей теории происхождения денег Менгер ссылается на деньги как на один из самых ярких и образцовых примеров своей теории возникновения, развития и стихийной эволюции социальных институтов. См.: Carl Menger, Investigations into the Method of the Social Sciences with Special Reference to Economics (New York: New York University Press, 1985), 152 ff. [Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 257 сл.]




62


Другой институт, представляющий большой экономический интерес и являющийся примером экономической организации, это то, что в Испании, к несчастью, называют empresa [предприятие], тогда как его следовало бы вслед за англосаксами именовать простым словом ?rma [?rm, фирма], чтобы избежать путаницы между понятием человеческой деятельности, или предпринимательства, и понятием фирмы, которая является просто одним из институтов, пусть и весьма важным, и возникает на рынке из-за того, что, по мнению действующих субъектов, некоторый уровень организации часто помогает им реализовывать свои интересы. Мы полагаем, что имеется целая школа экономической мысли, преувеличивающая важность фирм и компаний в качестве объекта для исследований экономической науки. Фирма – это просто один из многих институтов, возникающих в результате человеческого взаимодействия, и ее возникновение и эволюцию можно понять исключительно с точки зрения изложенной здесь теории предпринимательства. Теоретики фирмы не просто маскируют субъективную природу предпринимательства, создают путаницу в этом вопросе или пренебрегают им, но также склонны объективизировать сферу экономических исследований и неправомерно ограничивать ее фирмой. См., напр.: R. H. Coase, “The Nature of the Firm” Economica no. 4 (November 1937). Эта статья позже была опубликована в сборнике статей Рональда Коуза: Ronald Coase, The Firm, the Market and the Law (Chicago: University of Chicago Press, 1988), 33–35 [Коуз Р. Фирма, рынок и право. М.: Новое издательство, 2007. С. 37–57]. См. также: A. A. Alchian, “Corporate Management and Property Rights,” in Economic Policy and the Regulations of Corporate Securities (Washington, D. C.: American Enterprise Institute, 1969), 342 ff. Подробный критический разбор взглядов этой школы см.: Israel M. Kirzner, Competition and Entrepreneurship, 52 ff. [Кирцнер И. Конкуренция и предпринимательство. Челябинск: Социум, 2010. С. 55 сл.]. См. также главу 4, сноску 50.




63


Согласно Людвигу фон Мизесу, «экономический расчет является либо оценкой ожидаемого исхода будущего действия, либо установлением последствий прошлого действия» (Mises, Human Action: A Treatise on Economics, 210, 198–231 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 200, 188–218]). Мюррей Ротбард, кажется, не понимает, что экономический расчет всегда связан с проблемой создания и передачи рассеянной, эксклюзивной информации, без которой такую оценку провести невозможно. Это становится ясно из того, что он пишет по поводу полемики об экономическом расчете в своей последней книге: Murray N. Rothbard Ludwig von Mises: Scholar, Creator and Hero ([Auburn, Alabama: Ludwig von Mises Institute, 1988], chap. 5, 35–46). Позиция Ротбарда, вероятно, вытекает из его почти что навязчивого желания подчеркивать различие, а не сходство между Мизесом и Хайеком. Хотя утверждение Ротбарда о том, что позиция Хайека иногда интерпретировалась слишком жестко, как будто он затрагивал исключительно проблему, вытекающую из рассеянной природы существующего знания и как если бы проблемы неопределенности и порождения будущего знания, вопросы, особенно значимые для Мизеса, не представляли никаких трудностей, верно, мы полагаем, что обе точки зрения можно легко соединить, потому что они тесно связаны между собой. В следующей главе мы объединим эти две позиции, изложив их соответственно как статический и динамический доводы против возможности экономического расчета при социализме. См. в особенности: Murray N. Rothbard, “The End of Socialism and the Calculation Debate Revisited”, The Review of Austrian Economics 5, no. 2 (1991): 66. См. также: Joseph T. Salerno, “Ludwig von Mises as Social Rationalist,” Review of Austrian Economics 4 (1990): 36–48; а также: Joseph T. Salerno, “Why Socialist Economy is Impossible: A Postscript to Mises” in Economic Calculation in the Socialist Commonwealth (Auburn, Alabama: Ludwig von Mises Institute, 1990). См. также конец сноски 16 в главе 4.




64


Согласно словарю Merriam-Webster’s Collegiate Dictionary (11th ed.), стимул – это «то, что стимулирует или обычно стимулирует кого-либо на принятие решений или совершение действия»; это определение совпадает с тем, которое мы дали прибыли и выгоде. Субъективная прибыль (выгода), которую человек стремится получить с помощью деятельности, как раз и есть стимул или мотив, побуждающий его к действию. Хотя здесь неподходящее место для подробного объяснения психологической природы предпринимательства, в принципе, чем четче человек видит свою цель, и чем сильнее его психологическое стремление к ее достижению, тем мощнее будет поток творческих идей, значимых для достижения этой цели, и тем легче ему будет различить и отбросить ненужную информацию, которая могла бы отвлечь его. См. также в главе 7 раздел под заголовком «Книга Генри Дугласа Диккинсона “Экономическая теория социализма”». В этом разделе мы объясняем два разных значения термина «стимул»: статическое и динамическое.




65


В течение многих лет студенты в странах Восточной Европы, особенно в бывшем СССР, проводили многие тысячи часов, выписывая цитаты из библиотечных книг и не осознавая, что копиры могли бы облегчить эту работу или полностью избавить их от нее. Только когда они обнаружили, что на Западе такие машины широко используются, в том числе непосредственно в сфере науки и образования, они стали ощущать потребность в копирах и требовать, чтобы они были доступны. В относительно авторитарных обществах такие случаи более очевидны, чем в западных странах. Однако нам не следует почивать на лаврах или ошибочно полагать, что в западных обществах таких случаев не бывает, поскольку отсутствие обществ с меньшим, чем на Западе, уровнем ограничений, которые могли бы служить нам базой для сравнения, не дает нам понять, как много потеряли западные общества из-за интервенционизма.




66


Первым, кто сформулировал фундаментальный принцип, который анализируется в этой главе, был Сэмюэль Бейли, когда он утверждал, что каждое действие требует «детальных знаний тысячи подробностей, которые будет узнавать только тот, чей интерес в этом состоит, и никто более» (Samuel Bailey, A Defense of Joint-Stock Banks and Country Issues [London: James Ridgeway, 1840], 3). См. также в главе 3 раздел под названием «Социализм как “опиум народа”».




67


Леон Фелипе писал в одном из своих лучших стихотворений:








Leоn Felipe, Obras Completas (Buenos Aires: Losada, 1963), 25 (пролог к Собранию сочинений).




68


«Каждый из живущих, даже самый скромный, творит самим фактом своего бытия» (Gregorio Mara?on, El Greco y Toledo: Obras Completas [Madrid: Espasa Calpe, 1971], 7: 421).




69


Термин competition (конкуренция) этимологически восходит к латинскому слову cumpetitio (одновременное наличие многочисленных требований на владение одной и той же вещью, которая должна в итоге достаться одному собственнику), состоящему из двух частей: cum – с; и petere – требовать, нападать, искать. Словарь Merriam-Webster’s Collegiate Dictionary (11th ed.) толкует competition как «соревнование соперников». Итак, конкуренция представляет собой динамический процесс соревнования соперников, а не так называемую «модель совершенной конкуренции», когда многочисленные оференты производят одну и ту же вещь и продают ее по одной и той же цене, что парадоксальным образом означает, что никто ни с кем не конкурирует. См. мою статью: Huerta de Soto, “La crisis del Paradigma Walrasiano,” El Pa?s, 17 December 1990, 36.




70


См.: Israel M. Kirzner, Competition and Entrepreneurship, 12–13 [Кирцнер И. Конкуренция и предпринимательство. Челябинск: Социум, 2010. С. 14–15], а также: Idem., Discovery and the Capitalist Process, 130–131. Кирцнер подчеркивает, что все, что необходимо для того, чтобы гарантировать конкурентный характер социального процесса – это свобода входа, то есть отсутствие во всех социальных сферах юридических и институциональных ограничений на свободное проявление предпринимательства.