Книга - Манчестерский либерализм и международные отношения. Принципы внешней политики Ричарда Кобдена

Манчестерский либерализм и международные отношения. Принципы внешней политики Ричарда Кобдена
Уильям Доусон


Манчестерский либерализм – политическая и экономическая программа, сформулированная в ходе агитации за отмену пошлин на импорт зерна в Англии в середине XIX в. В речах ораторов «Лиги за отмену хлебных законов» были выдвинуты и обоснованы все основные принципы либеральной экономической и внешней политики. В значительной мере они были положены в основу деятельности правительств Великобритании во второй половине XIX в.

Ричард Кобден был лидером и душой этого движения. В очерках, речах на предвыборных митингах и в Парламенте, а также в переписке он высказывался по всем важнейшим вопросам политической жизни Великобритании своего времени, в том числе и по жгучим проблемам внешней политики: о причинах войн и целесообразности участи в них Великобритании (в частности в Крымской войне), о бремени гонки вооружений, о колониальном вопросе и строительстве Британской империи, о господствовавшей в то время доктрине баланса сил и т.д.

Известный британский историк начала XX в. Уильям Доусон критически анализирует взгляды Кобдена по проблемам международных отношений с учетом событий второй половины XIX в., а также применительно к ситуации, сложившейся в после Первой мировой войны, и приходит к заключению, что Кобден был прав. Сегодня принципы международных отношений, сформулированные и обоснованные Ричардом Кобденом, вновь обретают актуальность.





Уильям Доусон

Манчестерский либерализм и международные отношения. Принципы внешней политики Ричарда Кобдена



William Harbutt

DAWSON



RICHARD COBDEN AND FOREIGN POLICY

A Critical Exposition, with Special Reference to Our Day and its Problems








London: George Allen & Unwin Ltd.

Ruskin House, 40 Museum Street, W.C.I.








Книга издана при поддержке

Фонда Фонда Фридриха Науманна за свободу (Германия)



2-е издание, электронное

Перевод с английского: А. А. Столяров



Электронное издание на основе печатного издания: Манчестерский либерализм и международные отношения. Принципы внешней политики Ричарда Кобдена / У. Доусон; пер. с англ. А. А. Столярова. – Москва; Челябинск: Социум, 2019. – 426 с. – (Манчестерский либерализм). – ISBN 978-5-906401-89-2. – Текст: непосредственный.



Originally published 1926 by George Allen & Unwin Ltd.



© ООО «ИД «Социум», 2019




Предисловие


Эта книга – дань уважения великому англичанину; я надеюсь, она поможет пролить свет на некоторые сложные проблемы, стоящие сейчас перед британским государственным руководством в области международных отношений и внешней политики. Критикуя в Палате общин законопроект Гладстона о парламентской реформе, Дизраэли сказал: «Ни одну проблему невозможно решить, пребывая в неведении. Вопросы следует решать с помощью знания, и продвижению законопроекта мешает отнюдь не противодействие оппозиции, от какой бы стороны Палаты оно ни исходило. Причина в том, что никто из нас не знает, что делать дальше». Разве последнее предложение не описывает самым точным образом текущее положение большинства людей, которые сейчас занимаются внешней политикой? И не являются ли главными причинами затруднений недостаток знания, а также, что еще хуже, сознательное нежелание признать неопровержимые, объективные факты и принять выводы, которые из них следуют?

Я глубоко убежден, что ни один современный государственный деятель не способен лучше Ричарда Кобдена указать нашему руководству и общественному мнению тот правильный путь, в котором они сейчас отчаянно нуждаются. Не видя этого пути, они блуждают вслепую и будут дальше так блуждать в сомнении, унынии, нерешительности и пессимизме, – а это губит веру, губит решимость на любые серьезные начинания. Нельзя отрицать, что некоторые мнения Кобдена по вопросам внешней политики и внутренней имперской политики были опровергнуты событиями, которых не предвидели ни его современники, ни он сам. Однако его общая концепция в основном и главном сохраняет убедительность и, как никакая другая, указывает реально возможный, – если не единственный, – способ освобождения из той трясины, в которой наше государственное руководство неосмотрительно завязло в начале века и из которой до сих пор не может выбраться.

Всего полвека назад лорд Солсбери писал: «Самая распространенная ошибка в политике – держаться за отжившие свое стереотипные схемы. Когда мачта падает за борт, вы же не будете спасать фал и рею только потому, что они вообще могут пригодиться. Вы просто отрубите все, что мешает. Так должно быть и в политике. Но, увы, так почему-то не делают. Мы держимся за клочки старой политики, на которые она давно уже порвалась, и за тень этих клочков, – хотя составлявшее их целое давным-давно распалось. Вот почему мы сейчас оказались в таком тупике».

Именно в таком положении мы сейчас и находимся. В общем и целом мы предпочитаем считать себя заложниками нашего неудачного прошлого. Мы все еще цепляемся за прошлое, тогда как единственная надежда на спасение заключается в том, чтобы отбросить прошлое и начать все заново совершенно по-другому.

Главное достоинство концепции внешней политики Кобдена состоит в том, что она переносит читателя в атмосферу, совершенно отличную от той, в которой Европа жила странной и нездоровой жизнью на протяжении почти целого поколения. Кроме того, эта концепция обладает в высшей степени стимулирующим характером. Все размышления Кобдена о международных отношениях – это вызов. Он нарушает ваш безмятежный покой, заставляет думать, побуждает в одних случаях соглашаться с ним, а в других возражать. Он выходит за рамки традиций и условностей, апеллирует к объективным фактам, отвергает высокопарные претензии авторитетов, подчеркивает значение личной ответственности, личного долга и достоинство личного суждения. Он заставляет вас проверять ваши самые любимые убеждения на предмет их доказательности и обоснованности.

Еще одна немаловажная причина возрождения интереса к Кобдену состоит в следующем. Он, как мало кто из английских политиков, подчеркивал значение совести в национальной политике. Наше время – время тревоги, усталости и апатии; превалирующее настроение можно выразить словами «всем все безразлично». Для Кобдена в общественной жизни нет ничего безразличного; для него первостепенное значение имеют справедливость, честь, вера, а больше всего – национальная добропорядочность. Ни один государственный деятель не был меньшим оппортунистом, чем Кобден; ни один не был более честен перед собой, более чужд софистике и двусмысленности, более прям и открыт в словах и делах. Каждый человек, знавший его принципы, будь то друг или враг, хорошо представлял, что скажет Кобден по любому общественному вопросу и как поступит. Само изучение личности этого человека и его позиции, столь последовательной, цельной и ясной, – это моральное тонизирующее средство, которого в наши времена много не бывает.

Читатель сможет убедиться в том, что идеи Кобдена я излагаю критично, но беспристрастно и стараюсь примерять их (в тех случаях, когда считаю это возможным) к современной международной обстановке и ее проблемам. Такой подход решительно необходим, поскольку почитатель Кобдена не будет достоин своей задачи, если не выразит открыто те выводы, к которым пришел в своих исследованиях и размышлениях, – как бы эти выводы ни противоречили предвзятым мнениям наших дней.



У. Х.Д.

Хедингтон, Оксфорд,

сентябрь 1926 г.




Глава I

Человек


Политическая деятельность была единственным всепоглощающим интересом его жизни. lie… то, о чем говорил Кобден и чем он занимался, – это не партийные игры, а реальная общественная политика. Политическую деятельность и политическую борьбу он понимал не как маневры членов парламента, а как решение масштабных политических задач.

    Lord Morley. Life of Cobden, II, 478

Неукротимая любовь к справедливости, целеустремленность, привычка судить о людях беспристрастно и оценивать их благоприятно, отсутствие подозрительности, которая так часто составляет основу нашей общественной жизни, – всеми этими и прочими подобными качествами Кобден был наделен в изобилии.

    Гладстон

Свою задачу я вижу отнюдь не в том, чтобы написать очередную биографию Ричарда Кобдена. Здесь вне конкуренции остается книга лорда Морли «Жизнь Кобдена», написанная почти 40 лет назад с исключительным умением, тактом и несомненной симпатией. Яркость и точность представленного в ней портрета этой выдающейся фигуры в политической жизни нашей страны за прошедшие годы нисколько не уменьшились.

Свою цель я вижу в изложении концепции внешней политики, которую предложил Кобден; в частности, я намерен показать, как можно применить вытекающие из нее выводы к позднейшим международным событиям и трудным задачам, которые сегодня стоят перед английским государственным руководством в сфере иностранных дел. Именно эта сторона политического мышления Кобдена позволяет ему занять уникальное место среди государственных деятелей средневикторианской эпохи. Может быть, грядущие поколения его соотечественников, так же, будем надеяться, привыкшие к миру, как собственное поколение Кобдена и наше поколение привыкли к войне, с восхищением и благодарностью будут вспоминать его бескорыстные труды на этом поприще.

Исторический обзор такого рода естественным образом подразумевает сравнения и противопоставления с событиями и тенденциями нашей эпохи; возможно, именно в этом его главная ценность. Если обратиться к нашей собственной стране, то можно со всей определенностью сказать, что в начале этого столетия в нашей системе государственного управления произошел очень серьезный сбой. Действующее правительство с легким сердцем связало страну обязательствами, всей тяжести и неопределенности которых оно, как выяснилось, в то время совершенно не представляло. То же самое произошло в напряженные месяцы 1919 г., когда после опустошительной и изнурительной войны судьбы Европы решались в Париже, – месте, тогда менее всех в мире приспособленном для ведения столь сложных и болезненных переговоров, – переговоров, требовавших спокойного размышления, взвешенных решений и полной свободы от любого внешнего воздействия.

Мне довелось провести несколько недель в этом городе в критический период мирных переговоров; ко мне обращались за консультациями по некоторым территориальным вопросам. Через несколько дней пребывания в этой ядовитой, пропитанной ненавистью атмосфере меня ни на минуту не оставлял неотвязный вопрос: «Почему здесь? Что хорошего может из всего этого выйти?» В запомнившейся мне беседе с президентом Вильсоном он употребил слова «повальное сумасшествие»; они в точности передавали настроение Парижа и Франции тех дней. Возможно, было бы интересно поразмышлять о том, как эта атмосфера действовала на психическое состояние тех, или по крайней мере некоторых из тех, кто обсуждал мирные условия в столь враждебной обстановке. На свою беду мир знает, что итогом стал ряд навязанных мирных соглашений (из всех противников лишь Турция по невероятному стечению обстоятельств отважилась не признать вынесенный ей приговор); каждое из них, каковы бы ни были намерения его авторов, является непосредственным поводом к будущей войне.

То, что совершили и были готовы совершить представители других стран в то время и в том месте, никак не отменяет главного: многие выработанные решения и принятые меры ознаменовали опасный и крайне прискорбный отход от лучших традиций английской внешней политики. Подписью, печатью и авторитетом нашей страны были закреплены территориальные преобразования, которые многое порушили в разных концах мира, но почти ничего не решили окончательно. В результате сейчас, спустя восемь лет после окончания Великой войны, будущее Европы омрачено угрозой еще худшего бедствия.

Нет ни малейшего сомнения в том, что в 1905-м, в 1914-м и особенно в 1919 году государственные деятели Европы, в том числе и наши собственные, сбились с верного пути. Однако куда большего внимания заслуживает тот факт, что неверный курс был избран еще до начала столетия и с каждым днем становился все более ошибочным. Мирные отношения тщетно пытались строить на трухлявых основах противоборствующих союзов, на увеличении армий и флотов, на лицемерных заявлениях милитаристов и ухищрениях тайной дипломатии. А нужно было строить мир на широкой и прочной основе дружелюбия и доверия между нациями.

Нынешнее состояние отношений между европейскими странами можно назвать критическим. В такой ситуации лучшая услуга, которую может оказать общественному мнению специалист по международным отношениям, свободный от угнетающих требований партийной борьбы, такова: он должен привлечь внимание к забытым принципам национального и международного благополучия, которые отстаивал Ричард Кобден. На протяжении почти всей политической карьеры Кобдена все его помыслы и стремления были связаны с одним вопросом: как могут страны Европы объединиться на основе согласия и мира? Ни один англичанин XIX в. не представлял более ясно те основополагающие принципы, которые должны руководить внешней политикой и международными отношениями, чтобы можно было объявить войну вне закона и навсегда избавить человечество от ее проклятия. Поскольку эти принципы пока не получили всеобщего признания, их нужно постоянно повторять и усиливать их звучание до тех пор, пока они не станут естественным убеждением не только наших соотечественников, но и всего человечества. Их победа станет спасением цивилизации, их окончательное поражение станет ее гибелью.

Разумеется, некоторые практические рекомендации Кобдена нужно скорректировать и согласовать с требованиями нашего дня: условия меняются, и возникают новые проблемы, по крайней мере отчасти вызванные невниманием к его мыслям и предупреждениям. Однако сформулированная Кобденом общая концепция внешней политики по-прежнему остается в полной силе.

Чтобы правильно понять концепцию Кобдена и воздать ей должное, нужно иметь адекватное представление об этом человеке и рассмотреть его взгляды в контексте политических событий и движений того времени. Кобден родился в 1804 г. на ферме Данфорд в деревушке Хейшотт близ Мидхерста в графстве Суссекс. Деревушка эта расположена у подножья возвышенности Саут-Даунс; на север простираются зеленые, обширные лесистые холмы, а на юге местность грациозными извивами спадает к морю. Стоит напомнить, что в год рождения Кобдена Наполеон объявил себя императором, а за следующие три года одержал решительные победы над союзными монархиями Восточной Европы и расчленил Пруссию. Будущий член парламента, выражавший (по крайней мере некоторое время) интересы промышленности и торговли, был истинным сыном земли, поскольку его отец и многие более ранние Кобдены считались йоменами, а их род можно проследить по записям вплоть до XIV в. Видимо, один из далеких предков будущего недруга больших флотов и армий, некто Томас Кобден из Мидхерста, пожертвовал 25 фунтов (очень крупную по тем временам сумму) на отражение испанской Великой армады. Кобден, несомненно, вспомнил о связи своего рода с землей, когда однажды, отдавая должное достоинствам старой английской аристократии, сказал: «Вы джентльмены Англии, высшая аристократия Англии. Ваши отцы вели моих предков; вы можете повести нас вновь, если решите. Вы долго – дольше любой другой аристократии – сохраняли боевой дух, когда мужество и сила проверялись на полях сражений и полях охоты. Вы не повели себя так, как повели себя дворянство Франции и мадридские идальго; вы всегда были англичанами, которым не занимать храбрости в любой ситуации» (13 марта 1845 г.).

В начале прошлого века нищета мрачной пеленой нависла над простым людом Англии. Только владельцы земли и землепашцы-хлеборобы на время избежали общего обнищания; самое тяжкое бремя, как всегда, пришлось на долю «неудачников», рядовых тружеников. С окончанием войн быстро пришло к концу искусственное процветание, которое до той поры поддерживало жизнь прискорбно больного государства; сельское хозяйство тоже переживало печальные времена. Под давлением этих обстоятельств дела Кобденов стали совсем плохи. Глава семейства был человеком в высшей степени порядочным, но ему очень не хватало решительности, здравомыслия и практической сметки. Поскольку он не смог воспользоваться выпавшими на его долю счастливыми возможностями, то и не смог избежать несчастья, когда удача покинула фермеров. Он и так уже испытал больше ударов судьбы, чем выпадает долю среднего человека; но теперь его ожидал полный крах: продажа родовой фермы и потеря всех прав на нее, а также переезд в соседний Хэмпшир.

Вот так и вышло, что Ричард Кобден, четвертый из одиннадцати детей семьи и второй из пяти братьев, уже с ранних лет был вынужден рассчитывать только на себя. После того как он получил пестрое и поверхностное образование, – сначала в начальной сельской школе, а потом одной из печально известных средних школ-интернатов (вдали от дома, в Йоркшире), – он в 15-летнем возрасте был сочтен готовым к самостоятельной жизни и выпущен в открытый мир. Некоторое время Ричард работал клерком на складе у своего дяди в Лондоне, тайком учил французский язык, жадно читал книги и старался покупать их, когда позволяли скудные средства.

Первые честолюбивые планы возникли у Ричарда в 21 год, когда требовательный родственник повысил его до звания коммивояжера их «торгового дома». Одна из поездок привела Ричарда в Ирландию; в письмах домой он подробно рассказывал об ужасных впечатлениях, которые произвели на него нищета, убожество и невежество крестьянства. В эти рассказах Ричард предстает человеком не только исключительно впечатлительным и наблюдательным, но и крайне сострадательным к несчастью ближних. По служебным обязанностям он часто ездил в Манчестер и в 1828 г. вместе с двумя другими молодыми людьми открыл там собственное дело: занялся продажей набивного ситца местных производителей. Дело оказалось настолько прибыльным, что через три года партнеры сами стали производить ткани; для этого они запустили старую фабрику в деревне Сабден близ Блэкберна в графстве Ланкашир. Манчестер был признанным центром текстильной промышленности, и теперь Кобден по чисто практическим соображениям стал манчестерцем.

Несмотря на то что чрезмерный оптимизм и доверие к людям, приобретенные Кобденом в процессе общественной деятельности, в дальнейшем причиняли ему серьезные потери, можно подумать, что он был рожден для успеха. Тональность высокого энтузиазма, триумфа и превосходства отчетливо заметна в письме, которое Кобден в 1832 г. послал старшему брату Фредерику, своему наперснику, протеже и такому же неудачнику, как их отец. В этом письме он призывает брата действовать с большей энергией и верой в себя: «Я хотел бы передать тебе хотя бы часть того бонапартовского духа, который переполняет меня. Этот дух движет меня вперед в убеждении, что все мешающие мне удары судьбы отступят (нет, просто обязаны будут отступить), если энергично им противодействовать… Я хочу, чтобы ты мог возвышать свой голос, особенно когда ты отстаиваешь свои интересы, и менее всего хотел бы видеть, что ты отступаешь или апатично опускаешь руки, когда правда за тобой и нужно только усилие воли, чтобы добиться полного успеха. Но все это должно исходить изнутри и может быть только плодами значительного укрепления духа»[1 - В своих письмах и сочинениях Кобден проявлял чисто женское пристрастие к подчеркиванию особенно изящных и высокопарных выражений. Приводя цитаты, я обычно (как и в данном случае) позволяю себе игнорировать такой метод выделения. Далее, когда я ради краткости и большей связности опускаю фрагменты текста (разумеется, лишь в тех случаях, когда они несущественны для общего смысла), я отступаю от несколько, на мой взгляд, педантичного правила, требующего обозначать пропуски многоточиями.].

Безвольный и бездеятельный Фредерик так и плелся в хвосте, а Ричард в 28 лет добился уже такого успеха, что сумел купить большой дом в фешенебельном квартале Манчестера за 3 тысячи гиней, хотя специалисты по недвижимости оценивали его вдвое дороже. «Все здесь только и судачат о сделке, – хвастливо писал он брату, – с Джоном Галифаксом, джентльменом, и поскольку есть только один критерий оценки способностей человека – умение делать деньги, – меня уже считают очень сметливым малым».

Вся жизнь Кобдена – непрерывный процесс самообразования, которое имело не просто книжный, а более широкий и глубокий характер. Хотя Кобден был очень занят проблемами, связанными с ведением нового бизнеса, который создавал в Манчестере (1832), вечерами он находил время для самостоятельного изучения латыни и математики. По словам биографа Кобдена, «его скромные познания быстро росли». Сам Кобден в разных местах многократно упоминает о своем интересе к английской литературе (с которой он, однако, был знаком скорее поверхностно, чем глубоко) и о всепоглощающем интересе к истории Нового времени. Впрочем, читал он, вероятно, не столько ради самого процесса чтения или приобретения отвлеченных знаний, сколько ради подготовки к общественной деятельности, и в этом плане любая интеллектуальная информация имела для него практическую пользу. По словам одного друга и политического партнера Кобдена, тот всегда говорил и писал «на наивысшем уровне своих познаний». В речах и писаных текстах Кобден предстает человеком исключительно живого и всегда активного ума, человеком, который блестяще владеет практическими предметами, обладает редкой способностью быстро мобилизовать свои познания, по какому бы вопросу он ни выступал за или против, и сконцентрировать их на слабых местах позиции оппонента.

Многие великие государственные деятели начинали с малого. В первой своей речи Бисмарк, тогда еще мало кому известный депутат ландтага его родной провинции Померания, говорил о «чрезмерном потреблении жира в работных домах». Премьера Кобдена на общественном поприще тоже была скромной и никак не позволяла понять, на какой арене он вскоре появится в роли полемиста, и тем более предположить, что его ожидает европейская известность. Первая общественная инициатива Кобдена заключалась в улучшении начального образования в его фабричной деревне Сабден. Произошло это в 1836 г., в том возрасте, когда самые знаменитые английские ораторы и государственные деятели уже приобретали известность. Первую сохранившуюся публичную речь Кобден произнес в Манчестере примерно в то же время; она была посвящена вопросу городского самоуправления. Во время выступления Кобден потерял самообладание, и председателю собрания пришлось извиняться за него.

Однако еще до этого он впервые выступил перед широкой публикой как автор брошюры под названием «Англия, Ирландия и Америка»; она была издана анонимно, ибо автором на титуле значился «Манчестерский промышленник». Лондонская «Times» наградила сочинение Кобдена поощрительным комплиментом за то, что в нем изложены «некоторые здравые мнения о подлинной внешней политике Англии, а также справедливые и убедительные размышления о причинах, по которым мы не можем ее исправить». Три издания по вполне приличной цене 3 шиллинга 6 пенсов разошлись одно за другим, а через год вышло пятое, массовое, издание. Если говорить о качестве этой публицистической работы, то ее можно считать замечательным образцом стиля и профессионального мастерства Кобдена: она отличается тщательным и продуманным подбором фактов и свидетельств, заботой о точности и корректности утверждений, готовностью рассматривать спорные вопросы с разных точек зрения, стремлением избегать скучного и тяжелого языка, который часто (и порой вполне заслуженно) обесценивает литературные сочинения, написанные для достижения конкретных целей. В 1835–1862 гг. из-под пера Кобдена вышли в общей сложности шесть значительных работ; главное достоинство большинства из них – независимые оригинальные исследования политической, социальной и коммерческой жизни иностранных государств.

В этот период Кобден был неутомимым путешественником; за границу он ездил иногда по деловым причинам, иногда для поправки здоровья и для развлечения, но преимущественно ради сбора полезной информации. В годы молодости Кобдена «большое путешествие» по-прежнему оставалось престижным завершением образования для богатых молодых англичан. Недавно в мои руки попало описание такого «большого путешествия», которое в начале прошлого века провело будущего главу одного помещичьего семейства по всем главным столицам Европы. В этом описании масса сплетен и рассуждений о дворцовой и дипломатической жизни, оно довольно живо изображает разных деятелей и их занятия, но почти не помогает читателю представить саму континентальную Европу, ее народы, склад их ума, привычки, образ жизни, – какими они были сто лет назад. Кобден путешествовал в первую очередь для того, чтобы изучать другие страны и лучше знать их; его интересы выходили далеко за пределы дворцовых и салонных нравов и вели к людям, которые выполняли реальную работу в парламентах и министерствах, на фабриках, складах и во многих других сферах практической жизни.

В этих путешествиях Кобден был полной противоположностью обитателя Литтл-Педлингтона, который не мог прожить и неделю вдали от дома, если не возил с собой законсервированную атмосферу привычной ему обстановки. Выбросив из головы привычные денежные единицы, меры веса, размеры и расстояния, Кобден судил об иностранных представлениях, обычаях и институтах по местным же стандартам, тем самым обнаружив редкое владение искусством путешествия. Вот почему он привозил домой богатые трофеи в виде аутентичного знания из первых рук о многих странах и народах, тогда как в то время такие познания редко встречались даже в политических кругах, где требовались в первую очередь. Чтобы получать свежую информацию, он завязывал дружеские отношения с ведущими политиками и лидерами общественного мнения. Кобден принадлежал к поколению, которое привыкло писать длинные письма и вести дневники; записи о его странствиях изобилуют поучительными и проницательными размышлениями. Всеми сколько-нибудь ценными наблюдениями он рано или поздно делился, когда предоставлялась возможность. Если Улисс был частью всего, что он увидел, то все, что видел, слышал и узнавал за границей Кобден, попадало в его багаж общественного деятеля.

Первую заграничную поездку Кобден совершил во Францию в 1833 г., но не уехал дальше Парижа. На следующий год он посетил Францию и Швейцарию и был приятно удивлен всем, что увидел в Альпийской республике. Еще через год он предпринял более масштабное путешествие и, удовлетворяя свое желание побыть в другой стране подольше, отправился в Соединенные Штаты; там в июне и июле он провел пять недель, – ровно столько, сколько длилось обратное плавание. Это путешествие стало важнейшим рубежом в интеллектуальном развитии Кобдена как исследователя общественной жизни. Оно не только расширило его умственный горизонт до таких пределов, которых вряд ли когда-нибудь могли достигнуть поездки в менее динамичную континентальную Европу. Оно открыло ему глаза не неисчерпаемость ресурсов Америки – ее природных богатств и интеллектуального потенциала. Кобден убедился, что главный конкурент, с которым Англии придется соперничать (если не придется опасаться), находится не на другом берегу Ла-Манша или Северного моря, а на другом берегу Атлантики. Задор, жизненная сила и энергия американцев – именно эти качества должны были произвести наибольшее впечатление на Кобдена в то время, когда он сам увлеченно наживал состояние. О неисчерпаемых возможностях страны он с энтузиазмом писал старшему брату, с которым в первую очередь и делился впечатлениями от своих ранних поездок. Это страна, «на чьей земле, как я искренне надеюсь, сбудутся те мечты о человеческом величии или даже совершенстве, которыми я люблю тешить себя». Глядя на запад с последней северной вершины Аллеганских гор, он сделал смелое предсказание: «В один прекрасный день именно здесь будет средоточие сельскохозяйственного и промышленного производства, здесь будет центр цивилизации, богатства и мощи всего мира».

Однако и изъяны американской цивилизации тоже не укрылись от Кобдена; особенно его возмущало рабство. Эту вечную проблему он начал обсуждать, как только ступил на землю Америки. «Здесь [в Огайо], – писал он домой, – я обнаружил, что буквально все считают рабство несмываемым пятном позора и проклятием страны. Все согласны, что ни один из тех способов избавления от него, какие были предложены, никуда не годится». А когда Кобден, побывав в южных штатах, окунулся в свободную атмосферу Пенсильвании, он со вздохом облегчения сказал: «Слава богу, я больше не в стране рабов!» Впоследствии мы увидим, насколько помогло Кобдену знакомство с проблемой рабства, когда он выступил в поддержку Севера во время Гражданской войны.

Кобден рассказывал, что после выхода первого сочинения издатель сказал ему: «Автору не стоит печататься, если у него нет еще какой-нибудь цели кроме самой публикации». По признанию Кобдена, он действительно имел «другую цель в отдаленной и туманной перспективе». Каковы же были эти пока не вполне ясные замыслы? Как считает биограф Кобдена, он уже подумывал о парламентской карьере. Вполне возможно, что такая мысль действительно приходила ему на ум. Тем не менее, если верить ему самому, членство в Палате общин тогда его не слишком привлекало. На всеобщих выборах в Палату 1837 г. Кобден все же выставил свою кандидатуру от Стокпорта, хотя, насколько можно судить, и победу, и поражение воспринял бы довольно равнодушно. «Эти достойные люди вольны поступать, как им угодно, – писал он тогда, вторя Кориолану. – Их поддержка может сделать меня членом Парламента, но они нисколько не испортят мне настроение, если меня не изберут». Однако позиция Кориолана не приносит победы на выборах, и первоначальная пассивность Кобдена, по крайней мере отчасти, способствовала тому, что в итоге он не прошел, хотя ясно, что на финальной стадии борьбы мобилизовал всю свою энергию.

Как минимум вполне вероятно, что в то время Кобден уже замышлял будущую кампанию против дорогостоящих военных расходов Англии и ее постоянного вмешательства в континентальные дела, которое делало эти расходы необходимыми. В чем состоит главный тезис «Англии, Ирландии и Америки»? В этой работе мы находим первое публичное изложение основополагающего убеждения Кобдена: все реформы и усовершенствования следует начинать с собственной страны, ни одна страна не имеет права вмешиваться в дела соседей, и Англия, в частности, никак не может претендовать на роль вселенского спасителя (что касается последнего, то в те дни убеждение в обратном было более распространенным и сильным, чем сейчас, – хотя и в наши дни оно близко сердцу каждого истинного британца).

Политики и публицисты тех дней активно выступали на стороне Турции против России. Кобден же утверждал, что главного внимания заслуживают не эти две страны, а забитая, нищая, неграмотная Ирландия и великая Республика за океаном, постепенно выходящая на первые роли. Лишь когда Англия перестанет вмешиваться в континентальные дела, тогда и можно будет рассчитывать на безопасность и мир в Европе и, соответственно, уменьшить тяжкое бремя губящих страну расходов на армию и флот.

Второе сочинение появилось летом 1836 г. Оно называлось просто «Россия», и «манчестерский промышленник» вновь предпочел остаться инкогнито для широкой публики. Работа была посвящена вопросу, который Кобден внимательно изучал, но изложить свои мысли на бумаге его побудила развернутая клеветническая кампания, объявившая Россию возмутителем европейского спокойствия. Незадолго до этого стали активно распространяться разнообразные слухи об уже намеченном вторжении России на наши берега (потом такие же страхи возникли насчет французского вторжения). Выступая с речью в Манчестере два года спустя, Кобден так высказался об этой мифической агрессии: «Я, пожалуй, узнаваем в связи с этим вторжением России и многим ему обязан. Ведь именно оно сделало меня писателем, благодаря ему я стал публичным человеком… Они [массовые газеты] уверяли меня тогда, что однажды, ненастным днем, русские придут сюда и высадятся в Ярмуте. Если бы не этот бред, я никогда не взялся бы за перо, не написал бы свои сочинения, а так и остался бы до сего дня расчетливым и усердным производителем ситца».

Идеи и выводы первой брошюры были воспроизведены во второй даже еще более энергично. Теперь Кобден уже открыто критиковал традиционные принципы английской внешней политики. Он утверждал, что настало время пересмотреть международные отношения «в соответствии с теми переменами, которые произошли по всему миру». На свой вопрос: «Может ли система межгосударственных отношений, применявшаяся в Европе сто лет назад, отвечать обстоятельствам текущего момента?» – Кобден ответил отрицательно. Взяв в качестве примера русско-турецкий вопрос и позицию Англии в этом вопросе, Кобден осмелился отвергнуть внушавшую благоговейный ужас доктрину баланса сил и вновь решительно осудил любое вмешательство в сфере международных отношений.

Эта работа, как и ее предшественница, тут же привлекла большое внимание. Если учесть, что Кобден не имел литературного образования и, насколько известно, прежде никогда не вынашивал честолюбивых литературных планов, эти первые опыты следует считать просто замечательными. Они убедительно доказывают, что для успеха публицист в первую очередь должен иметь четкую идею и решимость изложить ее. Морли называет эти сочинения «важной вехой в истории английской политики». С их появлением Кобден, которому уже незачем было скрываться под покровом анонимности, приобрел репутацию одного из самых убедительных, проницательных и хорошо информированных политических публицистов того времени. За этими работами последовали другие сочинения и публичные письма, хотя Кобден никогда не был, по его собственным словам, «одержим писательством».

К этому времени он ощутил неодолимую потребность заняться активной общественной деятельностью, которая лишает счастья столь многих людей, корыстных и бескорыстных, и приносит полное удовлетворение столь немногим, – быть может, и никому. С каждым годом эта потребность становилась все более насущной и находила живейший отклик; в конце концов политическая деятельность поглотила все внимание Кобдена, став целью и смыслом его жизни. Бескорыстное погружение в национальные проблемы дорого обходилось Кобдену, и в минуты сомнения он задавал себе горький вопрос, стоило ли вообще все это затевать.

Тем временем бизнес Кобдена продолжал процветать; за четыре года успешного производства и столь же успешной торговли его доходы существенно выросли, и он начал подумывать о том времени, когда сможет полностью посвятить свое внимание тем высоким общим интересам, которым он позволил войти в его жизнь. В 1838 г., 34 лет отроду, Ричард написал брату Фредерику, которого опрометчиво привлек к ведению дел: «Я приложу все силы, чтобы стать независимым от притязаний бизнеса на мое время и мои заботы»; он подсчитал, что с помощью братьев в качестве деловых партнеров дополнительные пять лет упорной работы позволят ему удалиться в «добровольное изгнание» от фабрики и коммерции. Однако по странному капризу судьбы вполне разумные ожидания этого невероятно энергичного и волевого человека совершенно не оправдались – отчасти из-за деловой несостоятельности других, отчасти из-за его собственной чрезмерной доверчивости.

Думая стать представителем Стокпорта в Парламенте, Кобден признавался, что предпочел бы подождать два года, прежде чем вновь предпринять такую попытку; на самом деле он решился попытать судьбу на парламентских выборах только через четыре года. Это время Кобден использовал с пользой. Зиму 1836–1837 г. он провел в обширном путешествии: сначала через Лиссабон, Кадис и Гибралтар доехал до Египта, затем посетил Константинополь, Смирну, некоторые греческие острова и наконец Афины. По его записям хорошо видно, насколько продуктивно он провел это время и насколько тщательно изучал политические, коммерческие, финансовые и социальные реалии Османской империи. Эти данные впоследствии сослужили ему хорошую службу в дискуссиях по Восточному вопросу.

Греция и греки наполнили Кобдена восхищением, и мнение, которое тогда у него сложилось, осталось прежним и во время второй поездки почти 20 лет спустя. Он был убежден, что Греция, независимость которой Турция формально уже признала, преодолеет искусственные ограничения, навязанные ей оппортунистической дипломатией сначала по Лондонскому договору 1827 г., а затем по Адрианопольскому договору 1829 г. Кобден безоговорочно верил в будущее Греции и написал брату: «Весь Восток будет греческим, а Константинополь, под чьим бы суверенитетом он номинально ни находился, станет благодаря неукротимой силе гения греков фактической столицей этого народа». От своего мнения он не отказался.

Осенью 1838 г. Кобден провел месяц в Германии. Там он ближе ознакомился с набиравшей силу местной промышленностью, которая энергично старалась выйти на мировые рынки. Из этой поездки он вынес такой урок: чтобы успешно соперничать с Германией, нужно использовать ее собственное оружие – знания, организованное трудовое обучение, умелое практическое применение квалифицированного труда, трудолюбие и бережливость.

Важно отметить, насколько жесткий критерий готовности к парламентской работе применил к себе Кобден, прежде чем вошел в Палату общин. Он значительно расширил свои познания в области иностранных дел благодаря поездкам в большинство главных европейских стран, в Америку, Египет и Малую Азию. На очереди были поездки в Россию и Северную Африку. Помимо прочего эти заграничные путешествия открыли ему глаза на множество устаревших законов, обычаев и институтов, которые сдерживали его собственную страну и мешали ей в гонке за материальное и моральное мировое первенство. Законы препятствовали свободной ротации земель и становились преградой для открытия угольных шахт. Крупные и мелкие землевладельцы не давали строить железные дороги, ибо имели право ставить свой персональный комфорт выше общественных транспортных потребностей. Эгоистичные люди холодно и даже открыто враждебно относились к массовому образованию (хотя сами были образованными), поскольку считали просвещение слишком опасным оружием, чтобы вкладывать его в руки простого народа. Архаичные таможенные пошлины мешали торговле и делали еду дорогой для миллионов трудящихся. Законы о печатной продукции и газетные налоги делали книги и газеты столь дорогими, что покупать их могли только богатые.

В 1839 г. движение против хлебных законов, изменившее ход истории, уже активно работало. Хотя возникло оно в связи со вполне конкретной проблемой, о нем следует упомянуть по нескольким очевидным причинам. Именно это движение вовлекло Кобдена в активную политическую жизнь, именно к нему обращены первые его сохранившиеся политические речи. Знаменитой Лиге предшествовала Ассоциация против хлебных законов, созданная в Лондоне в 1836 г. Однако большинство ведущих членов этой организации были теоретиками; они ясно видели цель, но в практическом плане мало что умели, они много говорили, но реальных результатов не получали.

Доступные, не обремененные пошлинами продукты питания составляли особый предмет заботы промышленных городов, и нисколько не удивительно, что агитация за предоставление трудовым массам этой выгоды началась в Манчестере. Местная торговая палата поставила этот вопрос на собрании в декабре 1838 г., где присутствовал и Кобден. Но если почтенные члены палаты предпочитали старомодное средство, т. е. подачу петиции правительству с просьбой несколько изменить существующие пошлины, то Кобден призвал к полной и немедленной отмене пошлин. Многим осторожным и рассудительным господам его смелое предложение показалось слишком опрометчивым, поспешным и неожиданным; поэтому в собрании объявили недельный перерыв, чтобы можно было спокойно обдумать вопрос. Кобден использовал это время для активной работы и на следующем заседании представил вполне готовую записку с изложением своих идей и имел удовольствие получить одобрение. Борьба за беспошлинный хлеб была острой и недолгой. Всего лишь через 7 лет (1839–1846) увенчалось полным успехом самое решительное в этой стране выступление против чрезвычайно влиятельной части истеблишмента, по-прежнему хорошо представленной в законодательных органах, где эти люди отстаивали свои убеждения и предрассудки. Фокс как-то сказал, что «Миддлсекс и Йоркшир вместе выступили от лица всей Англии». На этот раз общественное мнение изменили Ланкашир вместе с Йоркширом.

Именно эта кампания свела Кобдена и Джона Брайта; после того как цель была достигнута, они продолжили тесную и верную дружбу в работе над другими важными общественными задачами[2 - Кобден однажды сказал: «Между мной и Брайтом существовали наивысшая интеллектуальная открытость и откровенность, какие только могут быть между двумя людьми. Не думаю, что у одного из нас бывали хоть один взгляд, хоть одна мысль, хоть одно стремление, о которых не знал бы другой» (Манчестер, 18 марта 1857 г.).]. Историческая встреча произошла в 1841 г., когда Кобден вновь выставил свою кандидатуру от Стокпорта. На этот раз он тоже принял предложение неохотно, исключительно в интересах Лиги и по настойчивому настоянию коллег. Главный вопрос на выборах стоял так: беспошлинные продукты или продукты, обремененные пошлинами. Противники пошлин увлекли за собой Север, и Кобден был в числе большинства, которое вторично привело сэра Роберта Пиля на пост премьер-министра; тем самым для хлебных законов прозвучал похоронный звон. В мае предыдущего года Кобден женился.

Помимо свободы торговли Кобден чаще всего выступал в Палате общин по таким вопросам, как расходы на вооружение, международное морское право, опасность постоянного английского вмешательства в континентальные дела, посредничество в разрешении конфликтов, неизмеримое безумие и аморальность войны. Рассказывая брату о том, как принимались его первые речи, он заметил: «Совершенно очевидно, что на меня смотрят как на кого-то варвара и что классицисты будут меня беспощадно критиковать». Действительно, Кобден получал резкие отповеди и сам их давал, но с первых дней в Палате мог рассчитывать на уважительное внимание, которое она неизменно уделяет людям, способным подкрепить убежденность знанием, а знание – живой и откровенной манерой речи.

Такой человек не мог затеряться на вторых ролях. Прошло совсем немного времени, и его дельные выступления, всегда своевременные и конкретные, свободные от риторических прикрас, но зато прочно опиравшиеся на красноречивые факты и цифры, убедили даже оппонентов, что им придется считаться с этим необычным политическим деятелем и относиться к нему со всей серьезностью. Нельзя сказать, что Кобдену удавалось завораживать Палату так, как делал его друг Брайт, чье ораторское превосходство он охотно признавал. Однако парламентский авторитет Кобдена был непревзойденным. Хотя ему и было суждено вносить раздор в Палату, когда он ставил перед ней острые и подчас эмоционально болезненные вопросы, его прямота, честность и сила убеждения снискали признание во всех ее углах. Когда спустя почти четверть века парламентская карьера Кобдена завершилась, его слава находилась в зените.

Кобден не проработал в Парламенте еще и пяти лет, когда лорд Джон Рассел сделал ему первое из двух приемлемых предложений войти в правительство. В декабре 1845 г. Рассел создавал управление, которое должно было подготовить отмену хлебных законов, и пригласил Кобдена (впрочем, не очень настойчиво) занять пост заместителя министра торговли. Кобден отклонил предложение на том основании, что больше сделает для свободы торговли в качестве независимого члена Gарламента. На этот раз Расселу не удалось сформировать кабинет, но когда через несколько месяцев он попробовал еще раз и достиг цели, он не стал возобновлять предложение Кобдену. Зная, что тот собирается в очередной европейский вояж, Рассел в письме просто выразил надежду (искренне или нет) на то, что Кобден войдет в либеральный кабинет позже.

Тем временем, в январе 1846 г., Пиль объявил об изменении фискальной политики: «Наконец-то Пиль что-то произвел на свет, но я не берусь судить, что это, – мальчик или девочка», – написал главный противник хлебных законов. Зато потом, 28 июня Кобден смог послать домой торжествующую депешу из Палаты: «Ура, ура! Хлебный законопроект стал законом, и теперь мое дело сделано». По поводу разумности политического курса, который члены Лиги стремились привить своей стране, всегда существовали разные мнения, но Кобден упорнее других делал вид, что победа свободной торговли была не таким уж большим достижением.

Действительно, работа Кобдена стала только успешным началом, и в этом факте заключается для нас все значение движения за свободу торговли, под давлением которого вскоре были отменены все протекционистские пошлины[3 - После хлебных пошлин были отменены пошлины на сахар (1848) и Навигационный акт (1849).]. Следует отметить, что на завершающей стадии агитации против хлебных законов Кобден подумывал прекратить работу в парламенте, как только будет достигнут успех. У него возникла «растущая неприязнь к повседневной деятельности Палаты общин и неприязнь к чисто партийной политической деятельности». Длинная череда непрерывных и почти титанических усилий сказалась на его здоровье, а его бизнес страдал от недостатка заботы. В то время только страстное желание увидеть исход борьбы за беспошлинные продукты заставляло его продолжать работу, которая подрывала здоровье и опустошала кошелек.

Во время парламентской сессии 1844 г. Кобден, встревоженный мрачными сообщениями брата о состоянии их дел, писал: «Я выделю месяц или два для своего бизнеса и, клянусь Богом, только тогда, когда это действительно потребуется. Я веду тут собачью жизнь, и очень хотел бы освободиться от ошейника» (8 августа). На следующий год лишь своевременная помощь друзей предотвратила финансовые трудности и выход Кобдена из кампании против хлебных законов. Он специально отметил, что концентрация на этой кампании в ущерб собственным делам заставляет «жертвовать всеми моими личными перспективами в жизни» и победа застанет его «бедняком». Приблизительно в тот же период в письме другу он писал: «Меня всегда коробило при виде людей, которые приносят благополучие своего домашнего круга в жертву неуемному и нездоровому стремлению приобрести широкую известность. Бог, знающий наши сердца, да избавит меня от таких недостойных побуждений. Я вступил на этот путь случайно, вступил слишком быстро и прошел по нему слишком далеко, чтобы можно было отступить с честью или без риска причинить ущерб стране. Но счастливейшим моментом моей жизни будет тот, когда я освобожусь от противоречивых требований политической борьбы и вернусь к частной жизни» (2 апреля 1846 г.). Как и многие сильные, но слишком эмоциональные люди, Кобден переживал моменты упадка духа. Однако что бы он ни думал о парламентской жизни, когда писал приведенные выше слова, трудно поверить, что он серьезно рассматривал полный отказ от общественной деятельности. Выступая на собрании, которое утвердило роспуск Лиги, он прозрачно намекнул на будущие задачи: «Мы распускаем наших людей, – сказал он, – но остаемся в готовности для любых других хороших дел, и достойные члены Лиги не станут заниматься ничем иным, кроме хороших дел» (2 июля 1846 г.).

Теперь перед мысленным взором Кобдена более четко и ярко предстала задача, которую 11 лет назад он воспринимал как «отдаленную и туманную перспективу». Он уже давно вынашивал идею связать проблему свободы торговли с движением за мир. В нем крепло убеждение, что два эти движения тесно взаимосвязаны и в долгосрочной перспективе судьба у них одна: они либо вместе выиграют, либо вместе проиграют. Главное в том, чтобы человечество осознало и усвоило принципиальную взаимозависимость наций. Кобден понимал, что для достижения этой цели движению за мир следует придать международный характер. «Сколь бы похвальными ни были усилия обществ, выступающих за мир, – писал он в 1842 г., – они не достигнут успеха, пока народы сохраняют свою нынешнюю систему изоляции».

По мере того как Кобден занимался проблемой свободы торговли, в его понимании она все больше и больше приобретала моральное и идеальное измерение, по сравнению с которым материальные выгоды, «ожидаемые от ничем не стесненного коммерческого взаимодействия, стали второстепенными, сколь бы значительны они ни были». «Когда я отстаивал свободу торговли, – сказал он в Рексхэме 14 ноября 1850 г. на митинге сторонников мира, – вы, возможно, думаете, я не видел ее связи с нашим теперешним вопросом или выступал за свободу торговли только потому, что она позволит нам свободнее заниматься теми или иными делами? Нет, я считал, что свобода торговли объединит человечество узами мира, и именно это соображение больше любого другого, как известно моим друзьям, поддерживало меня и побуждало вести эту борьбу». У Кобдена сложилось непоколебимое убеждение, что мир во всем мире и свобода торговли – это двуединая задача или, можно сказать, душа и тело одной задачи.

После отмены пошлин пылкий борец позволил себе короткий отдых в горах Уэльса и уже через месяц собрался в очередную поездку по континентальной Европе ради достижения более обширных целей, которые он себе наметил. Общий замысел и конкретные задачи поездки он изложил в письме Генри Эшворту (4 июля 1846 г.): «С Божьей помощью в ближайшие двенадцать месяцев я намерен побывать во всех значительных странах Европы, посетить правителей и государственных деятелей и изложить им те истины, которые у нас считаются столь несомненными. К чему мне прозябать в бездействии? Если гражданское чувство моих соотечественников предоставляет мне средства на поездку в качестве их посланца[4 - Намек на национальную кампанию по сбору средств для Кобдена.], я стану первым послом народа этой страны в континентальных странах. К этому шагу меня побуждает интуиция, которая никогда меня не обманывала».

Через месяц Кобден (на этот раз вместе с женой) отправился в еще небывалую поездку и оставался за границей до октября следующего года. Он посетил Францию, Испанию, Италию, Германию и Россию, останавливался в Париже, Мадриде, Вене, Риме, Берлине, Санкт-Петербурге, а также в менее значительных столицах и городах. Он получил аудиенции у властных особ – у Луи-Филиппа французского, у королей Сардинии и Обеих Сицилий, у Фридриха Вильгельма Прусского и Папы Римского (прием у русского царя <Николая I>, о котором была достигнута предварительная договоренность, по всей видимости, не состоялся). Кроме того, Кобден встретился со многими министрами и видными политическими деятелями, дипломатами и публицистами (среди французов, например, с Гизо, Тьером, Токвилем, Бастиа, Леоном Фоше и Александром Дюма), с ведущими финансистами, промышленниками и торговцами. Его известность опережала его появление, и всюду он встречал прием, подобающий великому представителю английского народа. Кобдена приглашали на банкеты, исполняли в его честь песни, произносили речи, развлекали, интервьюировали, награждали медалями и превозносили в стихах до такой степени, что человек менее трезвого ума потерял бы голову. В одной только Италии он выдержал больше дюжины официальных банкетов и «несчетное число частных приемов».

Как и прежде, Кобден использовал путешествие для серьезных исследований и разысканий; домой он вернулся с обширным багажом познаний и плотно заполненными записными книжками. Записи свидетельствуют, что он собирал информацию по поразительно обширному кругу вопросов. Во Франции его внимание привлекли железная монополия, таможенные пошлины и лесное хозяйство; в Италии – сельские рабочие, культура виноградников, монополии на соль, порох и табак, изготовление так называемых «ливорнских» соломенных шляп; в Испании – коррупция среди чиновников; в Австрии – металлургическое и текстильное производство и абсолютистская форма правления; в Германии – земельная собственность, сельская жизнь, металлургическая и текстильная промышленность, выращивание пшеницы, таможенный союз и, естественно, система образования; в России – природные ресурсы, обширность лесов, развивающиеся промышленность и торговля, крепостная зависимость, отсталость методов и орудий сельского хозяйства и тяжелые политические проблемы, которые стояли перед аристократией, мирившейся с неграмотностью населения и коррупцией среди бюрократии.

Из людей, с которыми встречался Кобден, мало кто удостоился высокой оценки в его глазах. Во Франции ни король, ни министры не произвели на него благоприятного впечатления. Кобден рассказывает о длительной вечерней беседе с Луи-Филиппом в замке д’О и отмечает: «Ничто так не поразило меня, как его презрение к людям, через которых и для которых он, по его словам, правит страной». Он «производит впечатление умелого актера, и это, пожалуй, все, что мы можем сказать о самых способных правителей этой и любой другой страны». Гизо, по мнению Кобдена, – «интеллектуальный педант и ханжа, который знает людей и вещи не лучше профессора, живущего в кругу своих учеников». Тьер – «маленький живой человечек, лишенный всякой внушительности; трудно представить, что в прошлом он был у власти».

Мысли по поводу французского протекционистского законодательства Кобден с полной откровенностью изложил в энергичном письме (когда еще был в стране) своему другу Арье Дюфуру, лионскому производителю шелка и стороннику свободы торговли. Он призвал его продолжать агитацию до тех пор, пока правительство не начнет действовать в этом направлении. Но в итоге, как мы увидим, задачей, которую Кобден тщетно возлагал на французских сторонников свободы торговли, занялся он сам и частично решил ее в 1859–1860 гг.

Посещение Испании совпало с важным событием в королевской семье (впоследствии лорд Пальмерстон придал ему слишком большое значение, что вызвало серьезные трения между Англией и Францией): 10 октября королева вышла замуж за своего кузена дона Франсиско де Асиса, герцога Кадисского, а ее сестра, инфанта, – за француза, герцога де Монпасье. Чета Кобденов получила пригласительные билеты и присутствовала на этом торжестве. Также ради опыта Кобдены побывали на корриде и к своему неудовольствию обнаружили среди зрителей архиепископа Испании.

Рим Кобден посетил во время карнавала и не удержался от сравнения благопристойности и изящества итальянского маскарада и прочих увеселений с буйным и нелепым поведением английских участников карнавала. Эти последние, видимо, спутали праздник с предвыборным митингом и осыпали друг друга целыми лопатами конфетти из мела «с задором и упорством землекопов». Если устроить такой карнавал в Англии, опасался Кобден, то «начнут с леденцов, перейдут к яблокам и апельсинам, продолжат картофелем, а закончат, наверное, камнями». Кобден получил аудиенцию у папы (Пия IX, избранного 18 июня 1846 г.), которого нашел человеком «искренним, добросердечным и достойным», который «обладает хорошим здравым смыслом и правильно судит о вещах». Во время беседы Кобден осмелился привлечь внимание понтифика к жестокости испанской корриды и заметил, что неуместно предлагать подобные зрелища «в честь святых по церковным праздничным дням». Он с облегчением убедился, что папа благосклонно отнесся к его замечаниям.

В Вене Кобдена принял князь Меттерних, который «пустился в пространные рассуждения о расовых различиях и особенностях национального антагонизма в Европе… Почему Италия по-прежнему питает добрые чувства к Франции, хотя эта последняя причинила ей много вреда? Потому что две эти нации принадлежат к одной расе. Почему между Англией и Францией такая застарелая вражда? Потому что в их лице столкнулись тевтонская и латинская расы». Кобден отметил неприязнь Меттерниха к Италии и добавил: «Мне бросилось в глаза, что его позиция сродни той, которую описывает Ларошфуко, когда говорит, что мы никогда не прощаем тех, кому причинили несправедливость».

Фактически управлявший страной престарелый князь, видимо, предложил своему собеседнику лично убедиться в том, что австрийская политическая система лишена недостатков, и ознакомиться с жизнью людей. С небывалым оптимизмом Кобден высказал о перспективах государственного управления более высокое мнение, чем то, которое имел впоследствии: «Он, вероятно, последний из тех лекарей государства, которые, обращая внимание лишь на внешние симптомы недугов страны, день за днем удовлетворяются лишь поверхностными средствами лечения и никогда не пытаются заглянуть глубже, чтобы обнаружить источник зол, поражающих социальную систему. Этот тип государственных деятелей уйдет вместе с ним, поскольку о том, как работают правительства, теперь известно слишком много, чтобы позволить им обременять людей старыми методами управления».

Встречался Кобден и с князем Эстергази, который 20 лет занимал пост посла в Лондоне. По-видимому, они беседовали на похожие темы, но князь, вероятно, не был вполне искренен, когда заметил: «Дипломатия, основанная на старой системе, – это сейчас чистое жульничество, поскольку мир слишком хорошо осведомлен обо всем, что происходит в любой стране, чтобы позволить послам затуманивать суть дела». Хотя Кобден энергично боролся со «старой системой» дипломатии, ему суждено было до конца жизни наблюдать доминирование этого «жульничества».

В Германии Кобден значительное время провел в Гамбурге, Любеке и Штеттине. В Берлине 180 сторонников свободы торговли пригласили его на неофициальный банкет, на котором, однако, по немецкой привычке, произносились политические речи; за разговорами трапеза растянулась на три часа. Суждение, высказанное Кобденом (правда, не его собственное) о прусском короле Фридрихе Вильгельме IV, четко лаконично: «Говорят, он способный, но импульсивный и к тому же непрактичный».

Русскую границу Кобден пересек в обществе польского еврея, русского подданного, который ободряюще заверил его, что русские дворяне – «варвары», а польские – «цивилизованные негодяи», и добавил, что если «у русских есть хоть какое-то уважение к истине, то у поляков его нет». О тактичности своих соотечественников за границей Кобден со слов атташе посольства в Санкт-Петербурге рассказал следующее. Английские члены англо-русской коммерческой ассоциации никак не могли понять, почему их русским коллегам не понравится исполнение мелодии «Правь, Британия!» на заседании этой международной организации.

За год путешествий Западную Европу захлестнул поток революций. Троны рушились, короли и министры бежали из своих стран, и на время воцарялась демократия. Кобден не предвидел этих потрясений. Впрочем, что гораздо менее извинительно, не предвидели их и дозорные британских дипломатических твердынь, воздвигнутых во всех европейских столицах для более тщательного наблюдения за событиями и информирования государственных деятелей дома.

Бурные события застали Кобдена погруженным в личные дела. Пока он находился за границей, друзья из числа сторонников свободы торговли закрыли его пошатнувшийся бизнес, уладили все проблемы и позаботились о будущем. Часть собранных по своего рода национальной подписке денег (всего примерно 75–80 тыс. ф. ст.) Кобден использовал на выкуп семейной фермы в Данфорде, где впоследствии построил более просторный дом. С характерным для Кобдена пренебрежением к традиции и обычаям и со свойственным ему чувством справедливости он, едва вступив во владение своим небольшим имением, распорядился выкорчевать все живые изгороди, разрешил арендаторам снести все ограды, истребить кроликов и зайцев; своим работникам он позволил ставить ловушки на этих расхитителей добра и попросил без колебаний использовать пойманных себе на пропитание. Также он осушил все участки, которые в этом нуждались, и в довершение всего снизил арендную плату, чтобы люди могли выдержать падение цен на их продукцию, вызванное иностранной конкуренцией.

Что касается дальнейшей парламентской карьеры Кобдена, то мы отметим здесь только самые важные события. На всеобщих выборах осенью 1847 г. Кобден вновь выступал от Стокпорта – правда, как пассивный кандидат, поскольку все еще был за границей, – и был выдвинут не только в этом избирательном округе, но, без его ведома, и в Вест-Райдинге. Он принял честь, оказанную либералами Йоркшира, которые пригласили его в свои ряды, и представлял этот большой промышленный округ два срока парламентских полномочий. В течение этого периода премьер-министром сначала был лорд Джон Рассел, которого в 1852 г. сменил лорд Дерби. Тем временем Пиль умер в результате падения с лошади 29 июня 1850 г.

Однако задолго до того, как истек второй парламентский срок, Кобден стал все больше ощущать отсутствие взаимопонимания с политическими кукловодами из либеральной партии по большинству важных вопросов, не связанных со свободой торговли. Он пришел к убеждению, что находится не на своем месте. Он ставил новые вопросы, но не находил того отклика у старых друзей и коллег, на который рассчитывал. Самым главным среди всех вопросов было невмешательство[5 - Имеется в виду невмешательство (non-interventionism) в международные конфликты третьих стран. Необходимо отличать от принципа невмешательства государства в экономику (laissez faire, laissez passer). Ср. ниже прим. ред. на с. 105. – Прим. ред.]. Опыт зарубежных поездок укрепил недоверие Кобдена к Министерству иностранных дел, к политике вмешательства и запутывания, с которой министерство под влиянием лорда Пальмерстона отождествлялось на протяжении доброй половины поколения. В 1850 г. он писал своим избирателям в Вест-Райдинге: «Без всякого преувеличения могу, пожалуй, сказать, что мало кто из англичан имел лучший случай, чем я, ознакомиться с последствиями воздействия нашей внешней политики на другие страны. Я проехал по всей Европе, пользуясь редкой возможностью одновременного и свободного доступа к придворным кругам, министрам и популярным общественным деятелям континентальных государств. Я возвратился в убеждении, что вмешательство нашего Министерства иностранных дел во внутренние дела других стран наносит вред интересам тех, к кому я питаю симпатии, – я имею в виду народы этих стран. Наше вмешательство порождает неоправданные надежды, побуждает к преждевременным действиям, приучает полагаться на внешнюю помощь там, где нужно опираться на собственные силы. Я обнаружил также, что принцип вмешательства, который мы санкционировали нашим собственным примером, без особых сомнений проводится в жизнь другими правительствами ради противодействия нам, что порождает по меньшей мере такие же последствия».

Олицетворением прискорбной политики был лорд Пальмерстон, и Кобден поневоле втянулся в полемику (конец ей положила лишь смерть) с этим властным и высокомерным государственным деятелем, которого искренне считал злым гением английской политической жизни. Во всех позднейших, уже официальных ораторских дуэлях противники выступали с равной воинственностью, откровенностью и убежденностью. Сэр М. Грант-Дафф, которому довелось быть свидетелем, описал один из таких случаев в обращении к своим избирателям. Речь идет о дебатах по внешней политике 1 августа 1862 г., на которых Кобден подверг критике методы лорда Пальмерстона. Вначале Кобден сообщил Палате, что некоторые друзья попросили его «не переходить на личности» и «умерить эмоции» и что он последует этому совету в той мере, «в какой считает себя обязанным». Кобден сдержал слово. Он не называл имен и говорил сдержанно, но его речь звучала суровым, даже язвительным обличением Пальмерстона как государственного деятеля; в ней были беспощадно перечислены все дорогостоящие заграничные авантюры, предпринятые в ущерб решению важных внутренних проблем.

«Вот каковы они, – повествует одно описание того времени, – непримиренные и непримиримые, представители двух очень разных эпох, двух очень разных типов английской жизни. Один воспитан в утонченной, но поверхностной культуре, обычной для молодых людей его положения в начале этого столетия. Он очень решителен, очень сообразителен, но ни по своему характеру, ни по привычкам своей официальной жизни совершенно не склонен глубоко вникать в политические проблемы и вообще предаваться длительному размышлению. Зато он никому не уступит по практической сметке, по быстроте реакции, по знанию конкретных обязанностей государственного деятеля, по умению заручаться поддержкой тех, кого столь справедливо назвали “колеблющейся массой, которая во всех странах и во все времена решала все вопросы”. Другого природа наделила более сильным умом, но прошли многие годы, прежде чем он смог применить свои большие способности в достаточно обширной для них сфере, и он не имел возможности приобрести тот государственный опыт, который, видимо, абсолютно необходим даже самому способному политику, чтобы стать государственным деятелем. Таков он, замечательный образец лучших представителей своего класса, полный высоких и филантропических надежд, полный уверенности в своей способности осуществить эти надежды, но лишенный достаточной гибкости ума и обделенный той заблаговременно привитой методической культурой, которая не позволяет человеку стать рабом одной идеи»[6 - Elgin Speeches, p. 25. Справедливости ради следует добавить, что автор приведенных выше суждений снабдил их следующим уточнением: «Эти слова не отражают моего более зрелого мнения о г-не Кобдене, ибо впоследствии я стал оценивать этого выдающегося человека более справедливо, чем тогда, в 1862 г.»].

Активная политическая работа в Йоркшире и других частях страны по самым важным для Кобдена вопросам – свобода торговли, финансы, парламентская реформа, образование и сокращение вооружений – чередовалась с периодами затворничества в его доме в Суссексе. Тогда у него находилось время для очередных сочинений: «1792 и 1853 годы в трех письмах» (1853) – защита Франции от недоверчивых английских критиков; «Как начинаются войны в Индии» (1853) – язвительный разбор причин Бирманской войны 1851–1852 гг.; «Что дальше и еще дальше» (1856) – рекомендации по поводу того, как лучше выйти из Крымской войны, в которую Англия ввязалась в 1854 г., опять же во многом по инициативе Пальмерстона.

В феврале 1857 г. Кобден организовал в Парламенте нечто вроде вотума недоверия правительству Пальмерстона за печально известный инцидент с «Эрроу» и последовавшую разрушительную бомбардировку Кантона. В ответ Пальмерстон распустил Парламент. На очередных выборах Кобден шел кандидатом от Хаддерсфилда. И физически, и морально он был далек от лучшей боевой формы и одно время думал выйти из борьбы. Он чувствовал, что вряд ли сможет выступать с предвыборными речами: «Горло и легкие подвели его, боли в голове и сердце предупреждали о том, что перенапрягаться нельзя; да и вообще он стал на 20 лет старше с тех пор, как начал агитацию против хлебных законов». Кроме того, те влиятельные фигуры, которые, по идее, должны были всеми силами поддержать Кобдена, в очередной раз проявили апатию. Наконец, порядочность заставляла его делить время между выполнением своих задач и помощью другу Брайту, который, будучи очень больным, вел безнадежную борьбу в Манчестере. Их обоих ожидала традиционная участь противников премьер-министра. Собственная неудача, конечно, не доставила Кобдену удовольствия, но особенно больно его задело и (как он говорил) «просто возмутило» «ужасное отношение» к Брайту тех избирателей, которым тот столь верно служил.

Почти два года Кобден оставался не у дел и жил на юге Англии; хотя часть времени он посвящал «свекле и свиньям», его перо по-прежнему не знало отдыха. Между тем триумф Пальмерстона оказался недолгим; в феврале следующего года Парламент отверг внесенный Пальмерстоном Билль о заговорах, и он подал в отставку. На очередных выборах победу одержали тори, и лорд Дерби сформировал свой второй кабинет с Дизраэли в качестве министра финансов. Однако в начале 1859 г. новому кабинету не удалось провести законопроект о парламентской реформе, и Пальмерстон вернулся. Выборы состоялись в мае; Кобден тогда был в Америке, но прошел от Рочдейла фактически без борьбы и вплоть до смерти представлял в парламенте этот избирательный округ. Когда в конце июня он высадился в Ливерпуле, его ожидало предложение возглавить Министерство торговли – весьма великодушный жест со стороны Пальмерстона, если учесть напряженные отношения между двумя этими людьми. Навыки и познания Кобдена столь очевидно подходили для этой должности, что она не могла его не прельстить; тем не менее он отклонил предложение даже несмотря на то, что Пальмерстон любезно попытался его переубедить.

Несомненно, что с точки зрения старомодных представлений о политической порядочности, отвергнутых следующим поколением, Кобден поступил совершенно правильно. Он много лет критиковал Пальмерстона и не изменил своего мнения. Поэтому, писал он жене, «принять такое предложение сейчас, без какого бы то ни было заявления об изменении моего взгляда на его поведение в обществе, было бы поступком настолько недостойным, что ничто на свете не заставит меня пойти на него» (30 июня 1859 г.). В Лондоне у Кобдена состоялась беседа с новым премьер-министром. Пальмерстон попытался преодолеть моральные сомнения Кобдена и подкрепил свою просьбу весьма убедительным доводом. Почему бы Кобдену не войти в «цитадель власти»? «Вы и ваши друзья, – сказал он, – сетуете на тайную дипломатию, на то, что войны начинаются без консультаций с народом. Но вопросы внешней политики решаются только в кабинете <министров>. Мы обращаемся к Парламенту лишь после того, как выработали решение. Поэтому, если вы хотите иметь голос в этих вопросах, вы можете иметь его только в кабинете».

Поначалу Кобден не нашел, «что можно возразить» на этот довод. Однако, поразмыслив, он пришел к выводу, что даже если в качестве члена кабинета будет за кулисами событий, дипломатия, известная ему лишь в силу служебного положения, все равно останется «тайной», и вскоре перед ним неизбежно встанет выбор: подать в отставку или разделить ответственность за политические шаги, которые он не может чистосердечно одобрить. Несомненно, что помимо этих соображений перспектива растворения индивидуальности в коллективном мнении официального органа (сколь бы выдающиеся люди в нем ни состояли) должна была претить сильному и твердому характеру Кобдена.

Решение человека, отказавшегося от должности в кабинете по велению совести, произвело кратковременный фурор, но вряд ли какой другой поступок в политической жизни Кобдена доставил ему большее удовлетворение. Если в противостоянии с Пальмерстоном и была какая-то личная неприязнь, она, наверное, смягчилась в результате этой истории, которая сделала честь им обоим. Но общее отрицательное отношение почти ко всему, что совершал Пальмерстон во внешней политике, осталось непоколебленным. На последнее десятилетие жизни Кобдена пришлось много чреватых важными последствиями внешнеполитических событий, о которых пойдет речь в дальнейших главах. Эти события еще больше обострили глубокое недоверие Кобдена к своенравному политику, и по каждому такому случаю он высказывал свое мнение как в Палате общин, так и на выступлениях перед рабочей аудиторией, которые регулярно проводил в разных местах страны. Такими событиями были Крымская война 1854–1856 гг., Итальянская война 1859 г., Гражданская война в Америке 1862–1865 гг., прусско-датская война за Шлезвиг и Гольштейн. Ни один важный внутриполитический вопрос Кобден тоже не оставлял без внимания и неизменно обогащал общественную дискуссию проницательными комментариями. Тем временем он участвовал в мирных конференциях дома и за границей, второй раз побывал в Америке (1859), добился заключения торгового договора с Францией в 1860 г. и провел в Алжире зиму 1860–1861 гг.

Заключение договора с Францией стало одним из величайших достижений в общественной деятельности Кобдена и составило для него законный предмет гордости. Он поднялся еще выше в глазах общественного мнения и на время превратился в героя политических клубов. Несмотря на то что Кобден многие годы выступал против политических привилегий как достояния аристократии и землевладельцев, а также против самой крупной «шишки» в английской политической жизни, лорда Пальмерстона, чье влияние в стране нисколько не ослабело, он сообщает нам, что был приятно удивлен, когда заключение договора сделало его «респектабельным» гражданином, на которого общество обращает внимание и которому даже благоволит. Однако как только он снял с себя облачение дипломата-любителя, он тут же опять облачился в доспехи политического воина, хотя и понимал, что в этой ипостаси ему придется пожертвовать обретенной «респектабельностью», вновь утратить популярность и стать объектом нападок. Но Кобден сознательно пошел на это, и в начале 1862 г. появилась последняя его работа «Три паники, исторический эпизод». В ней Кобден выступал за политику примирения и разоружения между Англией и Францией и предлагал обновленный анализ английской политики в отношении Франции при «режиме» Пальмерстона. Когда работа была уже готова к печати, Кобден в письме преподобному Генри Ричарду[7 - Всю свою жизнь Генри Ричард посвятил делу мира, и хотя его заслуги не забыты, здесь уместно сказать несколько слов об этом возвышенном и благородном человеке. Он родился в 1812 г. в городке Трегарон, Уэльс, и 43 года был тесно связан с движением за мир. Совместно с американским защитником мира, Элиу Берритом, он организовал первый Международный мирный конгресс, который состоялся в Брюсселе в 1848 г. и прошел с большим успехом. Следующие конгрессы были проведены в Париже и Лондоне (1849), Франкфурте и Бирмингеме (1850), в Лондоне (1851), в Манчестере и Эдинбурге (1853). В 1848 г. он стал секретарем и техническим руководителем Общества за мир, которое существовало с 1816 г. Помимо издания печатного органа общества, «Herald of Peace», он был соредактором «Morning Star» и «Evening Star», ежедневных газет, которые некоторое время с немалым риском издавались и пропагандировали принципы мира. С 1868 по 1888 г. (год смерти) он представлял в Палате общин город Мертир. В 1873 г. он добился одобрения резолюции в пользу международного арбитража, а в 1880 г. внес предложение о постепенном разоружении, которое правительство одобрило с учетом некоторых изменений. Его переписка с Кобденом относится к 1849–1865 гг.] (2 февраля) предсказал: «Я буду таким же отверженным, каким стал после победы фритредеров в 1847 г. Тогда я мог стать рафинированным политиком, и все относились ко мне благосклонно. Теперь, после заключения договора, я нахожусь в таком же положении. Все относятся ко мне с благосклонностью и одобрением. Но когда работа выйдет, – как же на меня набросятся в Палате и в прессе!»

Так и случилось. Кобдену было суждено выступать против плохих законов и плохих инициатив любого рода. Он был рожден не для спокойной жизни, а для борьбы; путь борьбы рано или поздно приводит всех подобных людей, если они неуклонно следуют ему, либо на вершину, либо к подножью Голгофы. Для Кобдена конец наступил в начале 1865 г. Последнюю речь он произнес в Рочдейле 23 ноября 1864 г. Она была посвящена внешней политике; в качестве конкретного примера Кобден взял конфликт из-за Шлезвига и Гольштейна и подверг жесткой критике интервенционистскую политику государств. Выступление было длинным и крайне утомительным; когда оно подошло к концу, оратор признался, что не знал, хватит ли у него сил на всю речь, поскольку он уже некоторое время плохо себя чувствует. Но вместо того, чтобы провести сутки в постели (что, как потом сказал Кобден, ему непременно следовало сделать), он на следующий день участвовал в другом многолюдном политическом мероприятии в том же городе и «провел весь вечер в обмене рукопожатиями и беседах с многочисленными знакомыми». Поэтому, когда Кобден возвращался на Юг, ему оставалось ехать только прямо домой, ибо он опасался, что если остановится в Лондоне, то совсем разболеется.

С этого времени Кобден находился под наблюдением врачей до самого конца, который наступил 2 апреля; через два месяца ему исполнился бы 61 год. В феврале Гладстон, тогда канцлер казначейства, предложил Кобдену от лица лорда Пальмерстона пост председателя Аудиторской комиссии с годовым окладом 2 тысячи фунтов. Сознавая все великодушие этого предложения, Коден тем не менее решительно отказался, сославшись на здоровье и неприспособленность к такой работе. Всего лишь за несколько дней до смерти его деятельный ум по-прежнему находил себе занятие в длинных, наполненных размышлениями письмах к друзьям и знакомым.

Яркая личность и мудрые советы Кобдена стали большой утратой для Палаты общин и всей страны; 3 апреля это благородно признал премьер-министр, давний противник Кобдена: «Даже те, кто сильнее всего были не согласны с ним, – сказал лорд Пальмерстон, – никогда не имели повода усомниться в искренности его убеждений… Сколь бы велики ни были дарования г-на Кобдена, сколь бы велика ни была его энергия, сколь бы выдающимися ни были его достижения, беспристрастность его суждений как минимум не уступала всему этому. Он был человеком честолюбивых замыслов, но эти замыслы были направлены на благо его страны и щедро вознаграждены».

Однако лидер оппозиции Дизраэли, упорно двигавшийся по пути, который три года спустя приведет его к премьерству, воздал усопшему трибуну похвалы, лучше выражавшие чувства Палаты и страны: «Когда мы вспоминаем о наших несравненных и невозместимых утратах, – сказал он, – нам остается только одно утешение. Эти выдающиеся люди не потеряны для нас полностью, их слова будут часто цитироваться в этой Палате, мы будем часто ссылаться на их пример и обращаться к нему, а их суждения могут стать частью наших дискуссий. Есть такие члены Парламента, которые, не присутствуя среди нас реально, по-прежнему остаются членами этой Палаты независимо от ее роспусков, капризов обстоятельств и даже от течения времени. Я думаю, г-н Кобден принадлежит к их числу. Я убежден, что когда грядущие поколения вынесут вердикт о его жизни и поведении, о нем скажут, что он, вне сомнения, был величайшей политической фигурой, которую когда-либо рождал настоящий средний класс этой страны, – украшением Палаты общин и честью для Англии».

Брайт тоже присутствовал и выступил в более личном ключе, извинив краткость своих слов тем, что прошло слишком мало времени с того момента, как «самый мужественный и благородный дух, который когда-либо покидал или обретал человеческую форму», улетел с земли в его присутствии. «После 20 лет самой тесной и почти братской дружбы с ним, – добавил он, – я совсем не знал, как сильно люблю его, пока не обнаружил, что потерял его».




Глава II

Эпоха


Взоры англичан неизменно прикованы к Парламенту, английская история всегда стремится свести себя к чисто парламентской истории, и вряд ли найдется крупный английский историк, который не опускается ниже себя самого в трактовке международных отношений.

    Профессор Сили, Lectures and Essays

Наше всеобщее невежество относительно последних 60 лет поразительно.

    Епископ Крейтон, 1887 г.

Теперь мы должны поговорить об особенностях того времени, в которое жил и работал Кобден, – о сцене, на которой разыгрывалась его роль в многоактной драме эпохи. Обратимся сначала к Европе, какой видел ее Кобден, когда в 1835 г. появилось его первое печатное сочинение. С момента завершения наполеоновской эры тогда прошло два десятилетия, и лишь 14 лет прошло с тех пор, как Наполеон закончил свои дни в одиноком изгнании. Люди все еще вспоминали «Войну» или «Великую войну», череду коалиций и кампаний, которые в конце концов поставили избранника судьбы[8 - «Избранник судьбы» – пьеса Бернарда Шоу, в которой автор развенчивает культ Наполеона. – Прим. ред.] на колени, сокрушили первую империю и свели Францию к границам, существовавшим до того, как революционное правительство начало нарушать мир и вторгаться на сопредельные территории.

Политический хаос в Европе обрел некую видимость порядка на Венском конгрессе; он работал в 1814–1815 гг., и лорд Каслри, тогдашний министр иностранных дел в кабинете Ливерпуля, был главным английским представителем. Чтобы определить условия мира и перекроить карту континента, дипломаты сначала собрались во французской, а потом в австрийской столице; так предложил Меттерних: чисто французские вопросы лучше решать в Париже, а вопросы общеевропейского масштаба – в Вене. Полвека тому назад работу конгресса принято было оценивать ниже, чем ее оценивали потом. Однако детище дипломатов при всем его несовершенстве воплощало, по крайней мере в основных чертах, дух умеренности и справедливости, – хотя одни монархи и правительства получили меньше, чем хотели, а другие – больше, чем заслуживали.

Участники конгресса руководствовались принципом восстановления – в той мере, в какой это разумно и возможно, – status quo ante bellum. Подобный подход был прямой противоположностью политики, принятой в Версале в 1919 г., а именно политики полного пересмотра довоенных границ. Господствовавшие тогда настроения лучше всего характеризует тот факт, что Франция имела равный голос при обсуждении почти всех вопросов в Вене и даже играла основную роль в выделении тех территорий, которые должна была возвратить.

Учитывая, сколь долго Франция была возмутителем европейского спокойствия, конгресс применил к ней некоторые ограничительные меры, но с недооцененным великодушием позволил сохранить всю территорию, принадлежавшую ей до начала революционных войн. Существовало предложение вернуть Германии Эльзас и Лотарингию, аннексированные Людовиком XIV 150 годами ранее, обеспечив немцам повышенную безопасность от беспокойного западного соседа. Англия некоторое время поддерживала этот план, но в итоге две упомянутые области остались за Францией. Уважение принципа status quo ante проявилось и в отношении к созданной Наполеоном причудливой системе марионеточных государств, которая была полностью упразднена. В лице Людовика XVIII восстанавливалась династия Бурбонов.

Большинство изъятых территорий вернулись к прежним владельцам, а судьба прочих была решена с учетом необходимости создать надежные барьеры против будущей французской агрессии. Из Голландии, Бельгии и Люксембурга было создано Королевство Нидерландов, служившее буферным государством между Францией и Германией на севере. Пруссия усилилась территорий на Рейне и получила небольшую часть Саксонии, Швейцарская конфедерация возродилась, Королевство Сардиния было восстановлено и увеличено. Когда решалось будущее Саксонии, воевавшей на стороне Наполеона, самые упорные возражения против передачи любой ее части пруссакам исходили от Талейрана. Призывая забыть историю предшествовавших 20 лет, он отстаивал за Францией гордое реноме бескорыстного друга малых государств Европы. Экономические проблемы вольного города Данцига облегчились его присоединением к Пруссии, а Франкфурт получил свой прежний статус независимой республики.

Союзные державы вернули Франции большинство колониальных владений, отнятых у нее во время войны. Лорд Каслри объяснил свое согласие на такой шаг тем соображением, что Англия заинтересована иметь в лице Франции не воинственную, а торговую нацию. Вместе с тем Англия потребовала и сохранила некоторые захваченные французские территории, удержала ряд тоже ею оккупированных голландских владений (Цейлон, Капскую колонию и Демерару), занятый в 1801 г. датский остров Гельголанд и ряд датских владений в Вест-Индии, а также отнятый у Испании Тринидад и принадлежавший рыцарскому ордену Св. Иоанна остров Мальта.

При всех несомненных достижениях решения конгресса грешили и серьезными изъянами. Австрийская хватка в Италии не ослабела, поскольку дом Габсбургов вернул себе Ломбардию и Венецию, преобразованные теперь в королевство; на оставшейся части полуострова располагались два королевства (Сардинии и Обеих Сицилий) и несколько мелких герцогств. Далее, если бы тогда решили восстановить Польшу (по прошествии не очень многих лет со времен первого раздела), это был бы шаг мудрый, справедливый и не причиняющий нетерпимого ущерба державам, которые ее разделили. Франция, которая тогда, как и сейчас, искала союзников в Восточной Европе, разумеется, выступила за создание независимой Польши. Однако в сложившейся обстановке поддержка дела Польши сама по себе дискредитировала это предложение, и три монархии, владевшие этими землями, вновь смогли разделить территории Сарматии по своему усмотрению, а Краков стал вольным городом под их взаимные гарантии.

Германский вопрос, уже тогда бросавший свою тень на Европу, тоже был отложен. Державы дошли до того, что предложили германским государствам федеративную конституцию, но искать свое положение в крайне неоднородной политической системе эти государства должны были самостоятельно. Принципиальные разногласия между Австрией и Пруссией, единственными германскими государствами, обладавшими серьезным весом, были оставлены без внимания как внутригерманское дело. Впоследствии английские политики усомнились в правильности такого подхода. Еще более серьезной ошибкой стало такое же невнимание к проблеме турецкого владычества в Восточной Европе. Греция просила освобождения, но раз за разом, как и в более поздние годы, ее просьбы оставались не услышанными. Христианские народы, страдавшие от турецкого гнета, не получили никакой помощи, и ничего не было сделано, чтобы заставить Турцию соблюдать ее обязательства по договорам.

Хотя принятые в Вене решения были далеки от полной последовательности, сами их недостатки свидетельствовали о желании не накалять без нужды обстановку в и так уже дезорганизованной континентальной Европе. В целом следует признать, что конгресс достиг более или менее приемлемого равновесия, которое на длительное время предоставило сильным государствам всю законную свободу действий, а слабым – определенные гарантии безопасности, поскольку ни одна держава не имела явно доминирующего положения. Кроме того, ни одна великая держава не чувствовала себя нестерпимо уязвленной, а Европа заручилась миром на целое поколение и даже больше.

В целях соблюдения принятых решений Каслри, Талейран и другие, вероятно, думали о создании постоянной системы взаимных гарантий, в которой должны участвовать все европейские страны. Однако, как и на Версальской конференции 1919 г., последние совещания прошли в спешке, и система так и не была создана. В результате выполнение решений конгресса было возложено на четырех союзников, которые вынесли основную тяжесть борьбы с Наполеоном, – Великобританию, Россию, Австрию и Пруссию. Две последние, будучи самыми крупными государствами в новой германской конфедерации, после 1818 г. считались великими державами, но еще долгое время оставались на вторых ролях. Современным аналогом такой организации дела может служить совет четырех союзных держав, который в течение нескольких лет следил за выполнением мирных договоров 1919 и 1920 гг. Правители России, Австрии и Пруссии отдельно создали Священный союз; формально он предназначался для сохранения с трудом добытого мира, однако на деле использовался главным образом для подавления движений и идей, враждебных автократической системе правления. Великобритания, как и Соединенные Штаты, отказалась войти в эту коалицию, поскольку с самого начала подозревала, что заявленные цели союза не соответствуют его реальным намерениям.

Соглашение 1815 г. обеспечивало стабильность в Европе за счет системы сдержек и противовесов, за счет подтверждения двух принципов или положений, которые долгое время молчаливо подразумевались: 1) существует определенный баланс сил и, как следствие, 2) право достаточно сильных государств на дипломатическое или военное вмешательство в тех случаях, когда чьи-либо действия или возникшие обстоятельства угрожают общей стабильности. Ни одна держава не придавала большего значения этим принципам и не применяла их чаще на протяжении двух последующих поколений, чем Великобритания, которая долгое время занимала ведущее положение в объединении, получившем название «европейского сообщества» (лорд Солсбери впоследствии называл его «незавершенной федерацией»).

Долгие годы войны и необходимость бдительно следить за восстановленным равновесием побуждали английских политиков, да в значительной мере и всю нацию более, чем когда-либо, уделять повышенное внимание внешним обстоятельствам, а баланс сил рассматривался как главная цель внешней политики. Пока виги были не у власти, они меньше (по крайней мере в принципе), чем тори, одобряли вмешательство в чужие дела. Две партии объединились ради победы в войне с революционной, а потом бонапартистской Францией; но когда наступил мир, виги сочли желательным облегчить тяжелое финансовое положение страны главным образом за счет сокращения расходов на армию и воздержания от заграничных операций. В верхней палате за такую политику выступали, например, граф Грей, лорд Лэнсдаун и некоторое время лорд Гренвилл, а в нижней палате – Джордж Тирни, Бруэм, сэр Джеймс Макинтош и др. Виги находились в оппозиции 20 лет, и вернулись к власти лишь в 1830 г., когда герцог Веллингтон потерпел неудачу с парламентской реформой; премьер-министром стал граф Грей. Каслри предвидел, что между Англией и деспотами Священного союза, чья вражда к свободе народов не знала границ, рано или поздно возникнут открытые разногласия. И действительно, в результате решений, принятых на конференциях в Троппау (1820) и Лайбахе (1821), отношения обострились. В 1822 г. Каслри умер, и уже перед Джорджем Каннингом, его преемником на посту министра иностранных дел, встала задача формально отмежевать страну от политической системы, которую олицетворял Священный союз.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=55039443) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


В своих письмах и сочинениях Кобден проявлял чисто женское пристрастие к подчеркиванию особенно изящных и высокопарных выражений. Приводя цитаты, я обычно (как и в данном случае) позволяю себе игнорировать такой метод выделения. Далее, когда я ради краткости и большей связности опускаю фрагменты текста (разумеется, лишь в тех случаях, когда они несущественны для общего смысла), я отступаю от несколько, на мой взгляд, педантичного правила, требующего обозначать пропуски многоточиями.




2


Кобден однажды сказал: «Между мной и Брайтом существовали наивысшая интеллектуальная открытость и откровенность, какие только могут быть между двумя людьми. Не думаю, что у одного из нас бывали хоть один взгляд, хоть одна мысль, хоть одно стремление, о которых не знал бы другой» (Манчестер, 18 марта 1857 г.).




3


После хлебных пошлин были отменены пошлины на сахар (1848) и Навигационный акт (1849).




4


Намек на национальную кампанию по сбору средств для Кобдена.




5


Имеется в виду невмешательство (non-interventionism) в международные конфликты третьих стран. Необходимо отличать от принципа невмешательства государства в экономику (laissez faire, laissez passer). Ср. ниже прим. ред. на с. 105. – Прим. ред.




6


Elgin Speeches, p. 25. Справедливости ради следует добавить, что автор приведенных выше суждений снабдил их следующим уточнением: «Эти слова не отражают моего более зрелого мнения о г-не Кобдене, ибо впоследствии я стал оценивать этого выдающегося человека более справедливо, чем тогда, в 1862 г.»




7


Всю свою жизнь Генри Ричард посвятил делу мира, и хотя его заслуги не забыты, здесь уместно сказать несколько слов об этом возвышенном и благородном человеке. Он родился в 1812 г. в городке Трегарон, Уэльс, и 43 года был тесно связан с движением за мир. Совместно с американским защитником мира, Элиу Берритом, он организовал первый Международный мирный конгресс, который состоялся в Брюсселе в 1848 г. и прошел с большим успехом. Следующие конгрессы были проведены в Париже и Лондоне (1849), Франкфурте и Бирмингеме (1850), в Лондоне (1851), в Манчестере и Эдинбурге (1853). В 1848 г. он стал секретарем и техническим руководителем Общества за мир, которое существовало с 1816 г. Помимо издания печатного органа общества, «Herald of Peace», он был соредактором «Morning Star» и «Evening Star», ежедневных газет, которые некоторое время с немалым риском издавались и пропагандировали принципы мира. С 1868 по 1888 г. (год смерти) он представлял в Палате общин город Мертир. В 1873 г. он добился одобрения резолюции в пользу международного арбитража, а в 1880 г. внес предложение о постепенном разоружении, которое правительство одобрило с учетом некоторых изменений. Его переписка с Кобденом относится к 1849–1865 гг.




8


«Избранник судьбы» – пьеса Бернарда Шоу, в которой автор развенчивает культ Наполеона. – Прим. ред.