Книга - Ноктэ

Ноктэ
Кортни Коул


Ноктэ #1
Меня зовут Калла Прайс. Мне восемнадцать лет, и у меня есть брат-близнец Финн. Он не в себе. Я люблю его больше жизни, даже несмотря на то что боюсь лишиться души рядом с ним. Однако никто не сможет помочь ему, кроме меня.

Дэр ДюБрэй.

Он моя надежда и мой кошмар. С ним я могу быть собой, но у него есть все шансы уничтожить меня. Я не могу одновременно спасти Финна и остаться с Дэром.

Почему? Это тайна.

Тайна, которую даже мне сложно понять.

И вам это тоже вряд ли удастся.





Кортни Коул

Ноктэ





Посвящение


Страдающие бессонницей знают, что в ночи есть нечто особенное.

Тьма, энергетика, тайна, окутывающая все вокруг.

Она одновременно прячет вещи и освещает их.

Ночь – это то, что позволяет нам проверить наши мысли на прочность.

Так, как нам бы это никогда не удалось при свете дня.

Ночь – это то, что привносит в нашу жизнь правду и ясность.



Эту книгу я посвящаю Тристану.

Моему сыну, который унаследовал мою бессонницу.

Всегда доверяй своему разуму.

Только ты сам знаешь, что лучше для тебя.




Предисловие


Я бы никогда не предположила, что напишу эту историю. Она казалась чересчур мрачной, чересчур запутанной, да и вообще в ней было слишком много «чересчур».

Как видите, я передумала. Однако я переписывала ее четыре раза в попытках все переиграть, сделать повествование чуть более понятным, мягким.

У меня не получилось.

Таким образом я вернулась к своей первоначальной идее, которая больше всего пришлась мне по душе, которой я грезила, жила и дышала, пока не завершила все так, как я сама хотела, как это должно было быть.

Я знаю, что вы в состоянии ее прочитать, и я уверена, что картинка полностью сложится у вас в голове, когда вы перевернете последнюю страницу. Я верю в вас.

Мрачная ли это история?

Да.

Она запутанная?

Определенно.

Станет ли она пощечиной для вас?

Абсолютно.

Заставит ли она вас нервно листать страницы, пока вы будете пытаться сложить пазл у себя в голове, добраться до кульминации, не забывая при этом дышать?

Господи, я надеюсь, что так и будет.

Я написала эту историю так, как ее нужно было написать. Мне не удалось подсластить ее или сделать менее насыщенной. Все именно так, а не иначе, потому что того требует мой рассказ.

Я ни о чем не сожалею.

«Ночь подарит мне вкус свободы.
Только я слышу чудищ внутри себя.
Но обретенная мною свобода хрупка.
Ведь каждое утро, вновь и вновь
Солнечный свет побеждает ночь.
Нет лучше времени,
чтобы познать смерть»

    (Ранние записи из дневника Финна Прайса)
«Я НЕ МОГУ НЕ МОГУ НЕ МОГУ
СЛЫШАТЬ
Я БОЛЬШЕ НЕ ВИЖУ СВЕТ.
КАЛЛА КАЛЛА КАЛЛА КАЛЛА
СПАСИ МЕНЯ, СПАСИ СЕБЯ.
СПАСИ МЕНЯ
SERVA ME, SERVABO TE
СПАСИ МЕНЯ, И Я СПАСУ ТЕБЯ».

    (Поздние записи в дневнике Финна Прайса)


«Нет ничего страшнее нисхождения

человека в его безумие».

    Калла Прайс



«Тайны. Они есть у всех».

    Дэр Дюбрэй




Пролог


Меня зовут Калла Прайс. Мне восемнадцать лет, и я всего лишь половина целого.

Вторая половина – это мой брат-близнец Финн. Он не в себе.

Я люблю его больше жизни, больше всего на свете. Даже несмотря на то, что я боюсь, как бы он не высосал из меня душу. Однако никто не может спасти его, кроме меня.

Я делаю все возможное, чтобы удержаться на плаву в этом море безумия, но с каждым днем я тону в нем все глубже и глубже. Таким образом, эта история – мой спасательный круг.

Дэр Дюбрэй.

Он моя надежда на спасение и мой Антихрист. В его руках я могу чувствовать себя в безопасности, но в то же время меня охватывает ужас; с ним я могу быть собой и, вместе с тем, теряю себя. Только он может залечить мои раны и разбить мое сердце вдребезги, любя и ненавидя.

У него есть все шансы уничтожить меня.

Возможно, это нормально. Потому что я не могу одновременно спасти Финна и остаться с Дэром, избежав потерь.

Почему? Это тайна.

Тайна, которую даже мне сложно понять.

И вам это тоже вряд ли удастся.




1

Unum



Калла


Ранее

Снаружи распахнуло свою огромную, широкую пасть беззвездное небо и проглотило полную луну, рисовавшую на земле тени. Изнутри кажется, что эти тени перетекают друг в друга. Они рождают хитросплетения рук, которые скользят по темным стенам салона своими ломаными пальцами.

Моя мать настаивает на том, чтобы мы называли гостиную салоном. С тех пор, как она узнала это слово во время своей жизни во Франции много лет назад, оно заставляет ее чувствовать себя более утонченной. А с того момента, как мы поселились в похоронном бюро на вершине одинокой горы в Орегоне, мой отец позволял ей чувствовать себя настолько утонченной, что и представить страшно.

Сегодня мамы нет дома, утонченно это с ее стороны или нет. Она отправилась в свой книжный клуб, пить вино и сплетничать, не догадываясь о том, что весь мой мир только что взлетел на воздух. А когда ушли еще и мои отец с братом, я осталась совсем одна.

Одинокая, с разбитым сердцем.

Ну, на самом деле я осталась не совсем одна. Здесь, в темном похоронном бюро, вместе со мной два мертвеца. Они лежат в комнате для бальзамирования.

Если быть честной, это не такая уж большая проблема. Когда твой отец заведует похоронным бюро, невольно привыкаешь спать под одной крышей с мертвыми.

Но сегодня, когда деревья вступили в противостояние с нашим домом, сгибаясь и отчаянно завывая под натиском ветра, а электричество отключилось, мои ощущения стали тревожными, мрачными и жутковатыми.

Я полностью забралась на стул, даже пальцы ног не касались краев: явный признак тревоги. Меня раздражает мое волнение, но сейчас у меня есть все основания, чтобы чувствовать себя не в своей тарелке.

Все в моей жизни вдруг встало с ног на голову.

Я смотрю сквозь оконное стекло на скалы. Зазубрины камней уходят в небо, что создает пугающее впечатление и является единственным напоминанием о том, что здесь, на вершине горы, я совсем одна. А самое забавное, что даже снаружи светлее, чем здесь, внутри.

Не знаю, почему мне так страшно быть одной сейчас, но тем не менее это так. Терапевт сказал бы, это оттого, что мы с Финном близнецы: я никогда не чувствовала себя по-настоящему одинокой. Даже внутри материнской утробы.

Вот почему сегодня за обедом наши родители сообщили, что после школы мы отправимся в разные колледжи. Должна сказать, это меня не устраивает. Фактически это совсем меня не устраивает. Финн нуждается во мне, потому что он не такой, как я. Малейшая мысль о разлуке с ним заставляет мое сердце трепетать, и я знаю, что нам с мамой нужно еще раз это обсудить.

Прямо сейчас.

Неважно, что еще происходит в моей жизни или что я узнаю этим вечером, Финн всегда будет для меня на первом месте.

Я беру в ладонь телефон и набираю номер матери: она одна в своей машине, и ничто не сможет ее отвлечь. У нее не останется другого выхода, кроме как полностью сосредоточиться на моих словах. Может быть, хоть так я смогу достучаться до нее.

В телефоне раздается один гудок, а затем она берет трубку.

– Привет, Калла! У тебя все хорошо, милая? – После ее слов за ужином, которые разорвались ядерной бомбой над нашими головами, ее голос звучит подозрительно весело.

– Все нормально. В доме нет электричества из-за грозы, но все в порядке. Я хочу поговорить о другом… Финн не может остаться один. Он должен поехать в колледж со мной. Вот что я хочу тебе сказать. Почему ты не понимаешь, насколько это важно? – я не могу выразить все свои эмоции по телефону.

Краем глаза я замечаю дневник Финна, лежащий на столе. Если бы мама и папа знали все, что он пишет в нем – странные фразы на латыни, перечеркнутые слова, все это безумие, – тогда я могла бы быть уверена, что не получу от них такого удара в спину.

Но они ничего не знают, потому что слишком уважают его личное пространство, именно поэтому они так горят желанием научить нас независимости, в том числе и друг от друга.

Я слышу, как мама вздыхает, потому что этот разговор слишком утомителен, она устала от него.

– Ты знаешь наше мнение по этому поводу, – мягко произносит она. – Я понимаю, ты затеяла этот разговор, чтобы защитить Финна. Мне нравится, что ты такая заботливая, но, Калла, ему нужно научиться жить без этого, впрочем, как и тебе. Ты должна понять, каково это – жить самой по себе, не опекая постоянно своего брата. Пожалуйста, поверь, нам лучше знать.

– Но, мама, – не сдаюсь я, – после всего, что случилось сегодня вечером… Кое-что произошло. Поэтому я лучше, чем когда-либо, понимаю, что Финна нельзя оставлять одного. Я понимаю его как никто другой.

– А что случилось сегодня? – спросила мама с торопливым любопытством. – Что-то случилось с…?

– Ничего такого, что я хотела бы обсуждать по телефону, – устало перебила ее я. – Просто… Пообещай мне подумать над тем, чтобы не разлучать нас с Финном. Пожалуйста! Он – часть меня, а я его часть. Мы близнецы. В чем-то он отличается от меня, но мы одинаковые в миллионе других вещей. Никто не понимает его лучше меня. Я нужна ему.

Мама снова вздыхает.

– В том-то и дело, дорогая, – деликатно произносит она, – между вами есть одно-единственное отличие. Вспомни тот день, когда мы обо всем этом узнали. Расскажи мне, что тогда случилось?

На этот раз вздыхаю я, потому что мое сердце болит, и я не хочу теперь говорить об этом. Наверное, это было плохой идеей – звонить ей.

– Ты все сама знаешь, – вяло бормочу я.

– Сделай одолжение, – просит она меня.

– Мы играли в «Захвати флаг»[1 - Командная детская игра, популярная в США. У каждой команды есть свой флаг. Главная цель игры – захватить флаг соперника, не будучи при этом осаленным.] в детском саду, – выдаю я механически, как будто зачитываю строчку из книги. Закрывая глаза, я все еще слышу запах горячего грязного пола в спортивном зале. – Финн захватил флаг и побежал, – его худые руки и ноги мелькали в воздухе, а волосы облепили лицо.

– А потом?

Мне становится больно в груди.

– А потом он начал кричать. И побежал в противоположном направлении. Это уже не было частью игры. Он кричал, что его схватили демоны.

– А еще что? – мамин голос звучит сочувствующе и, вместе с тем, очень нежно.

– Мое имя. Он кричал мое имя.

В своей голове я до сих пор слышу его вопль, его пронзительный, неистовый детский голос.

Каааааааллллллааааааа!

Но прежде, чем я могла что-либо предпринять в тот день, он взобрался по канату до самого потолка, чтобы спастись от демонов.

Демоны.

Понадобилось четыре учителя, чтобы достать его оттуда.

Он никогда не внял бы моим просьбам и не спустился бы сам.

Его положили в больницу на две недели, поставив диагноз «шизотипическое расстройство», что представляет собой нечто среднее между шизофренией и биполярным расстройством. С тех пор эти чертовы демоны были с ним всегда.

Вот почему он так нуждается во мне.

– Мама, – бормочу я в отчаянии, прекрасно понимая, чем она руководствуется.

Однако она остается непреклонной.

– Калла, он звал тебя. Потому что он всегда зовет тебя. Я знаю, что это ваша особенность, ведь вы близнецы, но это нечестно по отношению к вам обоим. Тебе нужно будет самой отправиться в колледж и понять, кто ты есть, помимо сестры Финна. И от него требуется то же самое. Я клянусь тебе, мы это делаем не в наказание вам, а из лучших побуждений. Ты мне веришь?

Я отвечаю молчанием, потому что в горле першит, оно пересохло, и от отчаяния я не могу проронить ни слова.

– Калла, ты мне веришь? – моя мама умеет быть невероятно настойчивой.

– Да, – наконец, отвечаю я. – Да, я верю тебе. Но, мама, это не проблема для меня. Когда Финн принимает лекарства, он почти нормальный. С ним все в порядке.

Почти. Было всего несколько моментов, которые выбивались из обыденной череды событий. А также несколько депрессивных эпизодов, иногда сопровождавшихся галлюцинациями.

Если не брать все это в расчет, он в полном порядке.

– Исключая те моменты, когда с ним не все нормально, – говорит мама.

– Но…

– Никаких «но», Калла, – быстро и деловито перебивает она меня. – Милая, мы уже разложили все по полочкам. Я сейчас в пути. Я забыла свои очки для чтения, поэтому уже еду за ними обратно. Здесь так льет, что мне нужно внимательно следить за дорогой…

Фразу прерывает ее истошный крик.

Вопль, громкий, почти переходящий в ультразвук визг. Он заставляет дрожать мои барабанные перепонки своей насыщенностью, и до того, как я успеваю что-либо понять, он обрывается на середине. В тот момент я осознаю, что слышу что-то еще.

Звук металлического скрежета и разбивающегося стекла.

А затем снова ничего.

– Мама?

Ответа нет, только тяжелая выжидающая тишина.

Мои руки дрожат: кажется, что я жду целую вечность. На самом же деле прошла всего лишь секунда.

– Мама! – настойчиво повторяю я, осознавая весь ужас происходящего.

И снова никакого ответа.

Холодная дрожь бежит вверх и снова вниз по моей спине, руки покрываются мурашками, потому что я уже откуда-то знаю, что ответа не последует.

Я чертовски права.

В ту ночь мама умерла, застыв в своем жутком крике, под скрежет металла и звук разбивающегося стекла. Спасатели, нашедшие ее на дне ущелья, сказали, что телефон так и остался в ее руке.




2

Duo



Калла


Позже

Астория пахнет смертью.

По крайней мере, мне так всегда казалось.

Химикаты для бальзамирования. Гвоздика. Розы. Ярко-малиновые цветы лилий. Все это, смешиваясь с морским бризом и хвойным ароматом, раздающимся из открытых окон, создает коктейль из запахов, в котором я отчетливо слышу приближающиеся похороны. Так повелось, я полагаю, с тех пор, как мы начали жить в одном доме с похоронным бюро. К тому же моя мама умерла совсем недавно.

Все напоминает мне о похоронах, потому что я была окружена смертью со всех сторон на протяжении всей своей жизни.

Или, как назвал бы это Финн, «mortem»[2 - Смерть (лат.).]. Он просто помешан на изучении латыни в течение последних двух лет. Никогда не понимала, почему: мне всегда казалось, это мертвый язык. Но я думаю, в этом есть свой смысл, учитывая то место, где мы живем.

Вообще действия моего брата наполняются каким-то смыслом лишь от случая к случаю. Сейчас для нас самое время готовиться к колледжу, однако все, что его интересует, – это записи в дневнике, изучение латыни и поиск жутковатых фактов о смерти.

Его дневник.

От малейшей мысли об этой книжице в обложке из дубленой кожи меня бросает в дрожь. Это единственное осязаемое доказательство того, насколько безумными могут быть его мысли. Поэтому (а также потому, что я дала ему обещание) я не заглядываю туда.

Больше не заглядываю.

Он пугает меня слишком сильно.

Со вздохом я смотрю на Финна сквозь окно своей спальни, на газон около похоронного бюро. Отсюда я могу видеть, как он вместе с нашим отцом трудится над обустройством лужайки: оба склоняются под лучами утреннего солнца Орегона, выдергивая сорняки из клумб, которыми окружен наш дом.

У Финна худые руки и очень бледная кожа, что особенно заметно, когда он выдергивает корни и складывает пыльные сорняки к горстке увядших растений. Около минуты я наблюдаю за ним: не глазами его сестры, а объективным взглядом человека, встретившего его впервые в жизни.

Мой брат тощий, аккуратно сложенный, с копной кудрей цвета песка и охры, наобум обрамляющих его голову. У него светло-голубые глаза, широкая сияющая улыбка: можно сказать, что он поэтично красив.

Ну, знаете, как все те поэты, которые забывают поесть во время прилива вдохновения… Забывая поесть, они становятся худыми и жилистыми, от них остаются только угловатые суставы и кости. И тем не менее Финн очень красивый, милый, забавный.

Я говорю это не только потому, что мы близнецы.

На первый взгляд мы совсем не похожи. Единственное, что нас роднит, – это молочная кожа и одна и та же форма носа: прямого, с небольшой горбинкой на конце. А отличают меня зеленые глаза и темно-рыжие волосы – совсем как у нашей матери.

Наша мать.

Я не обращаю внимания на ком, который образуется у меня в горле; стоит мне только вспомнить о ней, как я пытаюсь прогнать эти мысли прочь из моей головы. Немедленно. Потому что когда я думаю о ней, я зацикливаюсь на том, какую роль я сыграла в автокатастрофе. Если бы я не позвонила… Если бы она не ответила… Она бы сейчас была здесь.

Живая и здоровая.

Но ее больше нет.

Этот груз заполняет мое сердце, но вместо того, чтобы сфокусироваться на своей вине, я пытаюсь обратить внимание на то, чтобы одеться. Потому что концентрация внимания на каком-то монотонном действии иногда помогает мне абстрагироваться от отчаяния.

Иногда.

Я набрасываю на себя какую-то одежду, небрежно завязываю волосы в хвост, мои шаги отдаются от блестящих ступенек оттенка красного дерева – по странному стечению обстоятельств они того же цвета, что и урна с прахом моей матери.

Господи, Калла. Почему каждая чертова вещь должна возвращать тебя к тому моменту?

Я сжимаю зубы и заставляю свой упрямый мозг подумать о чем-нибудь другом, но в похоронном бюро сделать это довольно сложно. Особенно когда я прохожу из жилой части дома на общественную территорию.

Все, что я могу делать, это смотреть в упор прямо перед собой.

В доме нет никого, кроме меня. Я измеряю шагами две смотровые комнаты. В каждой из них по телу, представленному в своем лучшем виде, чтобы знакомые могли в последний раз поглазеть на него.

Конечно же, они мертвые: пластиковые диски закреплены на их веках, чтобы держать те закрытыми, густой макияж, словно маска, покрывает лица, создавая подобие живого румянца. Кстати, последнее – величайший провал.

Многие говорят, что мертвецы выглядят так, словно они спят, но это наглая ложь. Они выглядят мертвыми, потому что такие они и есть. Бедные. Я не хочу больше смотреть на них. Смерть забирает у людей их сущность, и я не хочу быть причастной к этому страшному преступлению против человечности.

Двенадцать шагов, и я снаружи. Делаю глубокий вдох, меняя запах похоронного бюро на свежий воздух. Еще два шага, и я гуляю по росистой траве. Мой отец и Финн поднимают на меня глаза и прекращают свои занятия, как только понимают, что я проснулась.

– Доброе утро, парни! – выкрикиваю я с напускной веселостью. Потому что одна из вещей, которым научила меня моя мать, – это держать хорошую мину при плохой игре. Даже если ты чувствуешь себя паршиво, делай вид, что все в порядке, и тогда все обязательно наладится. Пока это правило не срабатывало, но я не теряю надежду.

Финн улыбается, и на одной щеке у него появляется ямочка. Я знаю, что он тоже притворяется, потому что никто из нас не хочет улыбаться сегодня.

– Доброе, лентяйка.

– Непросто вставать в десять утра, но кто-то же должен это делать, – ухмыльнулась я (фальшиво). – Хотите, я сбегаю в кофейню и принесу вам немного кофе?

Отец отрицательно качает головой.

– Те из нас, кто встал в нормальное время, уже получили кофеиновый заряд.

Я закатываю глаза.

– Ну, если хочешь, я заберу Финна в свою команду, чтобы моя лень не так бросалась в глаза.

Он снова весело встряхивает головой, но улыбка не касается его глаз. Потому что она тоже ложная. Такая же, как у меня или Финна. Потому что все мы лжецы.

– На самом деле, – бросает он взгляд на меня, пытаясь прочитать мое настроение по выражению лица, – это было бы отлично. Потому что ко мне сегодня должны зайти, и я буду несколько скован в своих действиях.

Под кем-то он подразумевает тело для бальзамирования, а под сегодня – совсем скоро, потому что он уже встает и начинает вытирать грязь с рук.

Я быстро киваю, желая скрыться где-то, подальше отсюда.

Годы наблюдения за тем, как покойники прибывают в бюро и покидают его, сделают любого немного другим человеком. Я видела все… жертв несчастных случаев, пожилых людей, мертворожденных, детей. Дети – это самое трудное, хотя, пожалуй, со всеми непросто. Смерть – это не то, о чем все любят думать, и уж точно, никто не пожелал бы быть окруженным смертью постоянно.

Вероятно, мой отец и выбирал свою профессию, но лично я – нет.

Поэтому я бы скорее съездила вместе с Финном на его терапию.

Это как раз то, чем занималась моя мать; она всегда настаивала на том, что для Финна будет лучше, если вместе с ним там будет присутствовать кто-то близкий: на случай, если брат вдруг захочет «поговорить» по дороге домой. Он никогда не изъявлял такого желания. Мне даже кажется, что мама скорее просто хотела убедиться, что он туда ходит. В любом случае эту традицию нам хотелось бы соблюдать.

Потому что традиции сглаживают острые углы, когда все остальное летит к чертям.

– Конечно, я съезжу. – Я смотрю на Финна. – Но за рулем поеду сама.

Финн ангельски улыбается мне.

– Я уже получил свою порцию кофе, когда ты еще спала. Это цена твоей лени. Прости.

И в то же время его ухмылка говорит о том, что ему не жаль. На этот раз она не фальшивая.

– Проехали. Ты не собираешься в душ?

Он встряхивает головой.

– Нет. Только забегу домой, заряжусь немного. Подожди минуту.

Он срывается с места, и, глядя ему вслед, я не перестаю удивляться, как сильно он похож на нашего отца. Тот же рост, то же телосложение, те же оттенки кожи, волос и глаз. Отец гораздо больше сошел бы за его близнеца, чем я.

Папа тоже смотрит, как Финн удаляется, а затем переводит взгляд на меня.

– Спасибо, милая. Как твои дела сегодня?

Он спрашивает не столько о том, как продвигаются мои дела, сколько о том, как я себя чувствую. Догадавшись об этом, я вздрагиваю.

– Неплохо, наверное.

Если не считать дурацкого кома, который никак не хочет исчезать из моего горла. Исключая тот факт, что, даже зацепившись краем глаза за одно из зеркал, я вижу свою мать. Таким образом, мне приходится бороться с непреодолимым желанием сорвать их со всех стен и разбить на мелкие осколки о скалы. Если отбросить это все, то я в полном порядке.

– Может, нам лучше стать иудеями, чтобы мы просто могли сидеть Шиву[3 - Траурный обряд в иудаизме, который следует сразу после похорон и длится семь дней.] и ни о чем больше не беспокоиться?

Отец замирает на секунду, а потом слегка улыбается мне.

– Ну, Шива длится всего неделю, так что мы бы от этого не так уж и выиграли.

В этом случае вообще ничто не может сыграть нам на руку. Но я не говорю ему об этом.

– Что ж, думаю, я не буду накрывать зеркала.

А жаль.

На этот раз папа улыбается, и это выглядит чуть более естественно.

– Точно. Тебе нужно принять душ. – Он делает небольшую паузу. – Знаешь, в больнице собирается группа психологической помощи скорбящим. Ты можешь заскочить туда ненадолго, пока будешь ждать Финна.

Я уже отрицательно качаю головой. Он не дождется, чтобы я согласилась на что-то в таком духе. Единственное, что может быть хуже, чем тонуть в своем горе, – это делить шлюпку с такими же утопающими, как и ты. К тому же, если кто-то здесь и нуждается в группе помощи скорбящим, так это он сам.

– Думаю, я справлюсь, – в сотый раз пытаюсь убедить его я. – Но если передумаю, я возьму это на вооружение.

– Ладно, – он быстро сдается, впрочем, как и всегда. – Думаю, я понимаю тебя. Мне тоже не очень хочется об этом разговаривать. Но, может быть, как-нибудь на днях…

Его голос срывается, и я представляю себе, как он кладет этот момент в папку под названием «Как-Нибудь На Днях» у себя в голове к сотне других таких же моментов. Например, таких, как разбор маминого гардероба, сортировка ее грязной одежды, уничтожение ее обуви и верхней одежды. Всего в таком духе.

Прошло шесть недель с тех пор, как погибла мама, а мой отец оставил ее вещи нетронутыми, словно ожидая, что она вот-вот вернется. Он прекрасно понимает, что это невозможно, с тех пор как сам забальзамировал ее тело и мы похоронили ее в отполированной урне цвета красного дерева. Но очевидно, эти доводы слишком слабы, чтобы уложиться у него в голове.

И вместо того, чтобы еще раз проговаривать все это вслух, я обнимаю его.

– Люблю тебя, пап!

– И я тебя, Калла!

Глядя через его плечо, я цепляюсь глазами за небольшой росток плюща, вьющийся вдоль кирпичной кладки нашего дома. Я смотрю на него в упор около минуты, прежде чем мы покидаем объятия друг друга.

– Что ты решил по поводу гостевого домика?

В прошлом году они с матерью полностью обустроили его, это была попытка инвестировать деньги в собственность. Но теперь, когда мама умерла, отец хочет сдавать его в аренду. Мы же с Финном стараемся уговорить его, чтобы там жил кто-то из нас двоих.

В ответ он отрицательно мотает головой.

– Это было бы нечестно, позволить кому-то одному из вас там жить. Лучше я найду того, кто снимет его. Это мое решение.

Я пристально смотрю на него, как будто у отца только что выросла вторая голова.

– Но… Почему?

Мне это кажется довольно неразумным использованием прекрасного обновленного пространства.

Отец сохраняет невозмутимость.

– Вы с Финном все равно уедете в колледж осенью. А так у нас будет дополнительный доход. Мы же так и планировали с самого начала.

Я все еще в ступоре.

– Ну что ж. Удачи тебе в поисках адекватных жильцов.

Я резко поворачиваю направо и направляюсь к похоронному бюро и крематорию.

– Если у тебя есть кто-то на примете, то передай им обязательно, – кричит мне вслед отец, пропуская мимо ушей мой пессимистичный укор.

Я глумливо усмехаюсь.

– У меня никого нет на примете, и тебе отлично это известно. – Я предпочитаю умалчивать об одном грустном факте по поводу моей социализации, а именно о ее отсутствии.

Так было всегда. Это постоянно настораживало маму и папу, но для меня и Финна не имело никакого значения. У нас всегда были только мы.

Финн скачет вниз по ступенькам, встряхивая своей мокрой шевелюрой и прерывая наш спор.

– Иногда я бываю на редкость зловонным, поэтому я принял самый освежающий душ, какой только можно себе представить, – произносит он, проносясь мимо нас. – Не благодарите.

– Осторожнее за рулем! – бессмысленно бросает отец нам вслед, будучи уже наполовину в доме.

На самом деле с тех пор, как погибла мама, среди сплющенного металла и горелой резины, он избегает даже взглядов в сторону машин, хотя он и понимает, что это жизненная необходимость.

Тем не менее он предпочитает этого не видеть.

Это нормально. У нас у всех есть маленькие фишки, с помощью которых мы обманываем наш разум, чтобы жизнь была чуть более удобоваримой.

Я бросаю свое тело на пассажирское сиденье машины, то самое, которое мы всегда делили с Финном.

– Как ты спал?

Потому что обычно он не спит.

Он страдает неизлечимой бессонницей. Его разум от природы гораздо более активен по ночам, чем у любого обычного человека. Ему так и не удалось справиться с этим недугом. А когда он все-таки засыпает, ему снятся очень реалистичные ночные кошмары, из-за чего он часто просыпается и в ужасе приползает в мою комнату.

Потому что я единственная, к кому он приходит, когда ему страшно.

Это еще одна наша особенность, которая делает нас близнецами. Хотя для сверстников, которые всегда издевались над нами, это был бы настоящий лакомый кусочек, им бы это точно понравилось. «Калла и Финн спят в одной постели, вот больные!» Им не понять, как нам удается обрести комфорт, только лишь находясь рядом друг с другом. И мне все равно, что они там о нас думают, по крайней мере теперь. Возможно, мы даже больше никогда не увидим никого из этих придурков.

– Погано. А ты?

– Тоже, – бормочу я в ответ.

И это правда. Я не страдаю бессонницей, но мне тоже снятся кошмары. Такие же реалистичные. В них моя мать истошно кричит, и осколки стекол разлетаются по сторонам, и ладонь отчаянно сжимает мобильный, даже когда тело перестает двигаться. В каждом из таких снов я слышу свой собственный голос, зовущий ее по имени, и каждый раз я не слышу ответа.

Можно сказать, все эти события здорово травмировали меня.

Финн и я погружаемся в молчание, поэтому я вжимаюсь лбом в оконное стекло и смотрю на то, как мы проносимся по улице, пока он сидит за рулем. Все эти пейзажи, которые я разглядываю, окружали меня с тех самых пор, как я родилась.

Несмотря на свой внутренний разлом, я понимаю, что наша гора прекрасна.

Все, что нас окружает, зеленое и пышущее жизнью: могучие сосновые деревья, огромные папоротники и бушующая зелень лесов. Изумрудные оттенки покрывают все, включая распростертые поляны, цветущие сады, вплоть до самых гор, когда они внезапно сменяются бурыми глинистыми оттенками.

Мне кажется, в этом есть некий символизм. Зеленый – жизнь, красный – опасность. Красный – это раскаленные камни, предупреждающая вспышка света, пролитая кровь. Зеленый же… Зеленый – это деревья, яблоки, клевер.

– Как будет «зеленый» по-латински? – спрашиваю я рассеянно.

– «Viridem», – отвечает он. – А что?

– Просто спросила, – я смотрю в зеркало заднего вида на наш дом, уносящийся вдаль.

Огромный, построенный в викторианском стиле, он гордо возвышается на вершине, на самом краю скал, прорываясь своими шпилями сквозь облака. Красивый, утонченный и в то же время готичный и мрачный. Все-таки он выполняет функцию бюро ритуальных услуг, расположившись в самом конце трассы на горе. Идеальная площадка для фильма ужасов.

И назывался бы он как-нибудь вроде «Последнее похоронное бюро слева»[4 - Отсылка к фильму ужасов «Последний дом слева».].

Отцу понадобится чудо, чтобы сдать там маленький гостевой домик, и я чувствую легкий укол вины. Возможно, он действительно нуждается в деньгах, а я так безжалостно требовала, чтобы он отдал помещение мне или Финну.

Я отвожу взгляд от дома, чтобы избавиться от этого гнетущего ощущения. С другой стороны я вижу океан. Стальной серый водный простор, волны терзают скалы, накатываясь на них вновь и вновь. Пелена тумана восходит из водной глади, создавая дымку вдоль берега. Это впечатляюще и в то же время жутко, пугающе и умиротворенно.

И вместе с тем это тюрьма, которая держит меня под покрывалом из низко нависших облаков.

– Ты никогда не думал о том, чтобы уехать отсюда? Я имею в виду, далеко и насовсем, – произношу я, хотя это больше похоже на мысли вслух.

Финн отвечает мне пристальным взглядом.

– Беркли[5 - Государственный исследовательский университет США, расположенный в Калифорнии. Является одним из лучших государственных вузов в мире.] недостаточно далеко для тебя?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю. Я имею в виду место, которое было бы совсем далеко отсюда. Например, Италию. Или Шотландию. Было бы чудесно, мне кажется. Просто чтобы быть подальше отсюда. Подальше от всего, что мы знаем.

От воспоминаний.

От людей, которые считают нас чудаками.

От всего.

На лице Финна написано все то же отсутствие какого-либо выражения.

– Калла, тебе не нужно колесить вокруг света, чтобы переосмыслить себя. Если это то, к чему ты стремишься. Ты прекрасно справишься с этим в Калифорнии. Но я не думаю, что тебе нужно меняться. Ты прекрасна, такая, как есть.

Да уж, быть той самой девушкой из похоронного бюро – прекрасно. Но он прав. В Калифорнии никто не узнает об этом. Там я могу начать жизнь с чистого листа с тем же успехом, как и где-то еще. Там вокруг меня не будет мертвецов, а также людей, которые постоянно задавали бы вопрос «Как ты себя чувствуешь?»

Мы снова ныряем в тишину, и я продолжаю изучать виды за окном, размышляя о колледже и о том, какой будет моя новая жизнь. С тех пор как отец согласился с тем, что нас с Финном не следует отправлять в разные учебные заведения, меня больше ничто не пугает. Это волнующе. Я представляю себе дорогие туфли и пашминовые шарфики. Я не до конца понимаю, что такое пашмина, но это звучит изысканно, а значит, это то, что мне нужно.

– Ну? – настойчивый голос Финна вырывает меня из моих мыслей.

Совершенно очевидно, он ждет от меня ответ.

– Что «ну»?

– Ну, папа уже принял решение? По поводу гостевого домика. Мы бы могли жить там вместе. Мне надоело постоянно дышать формальдегидом.

И правда. Я сбилась со счета, как часто мне приходилось слышать ехидные шуточки одноклассниц, вроде «Я слышу мертвых», каждый раз, когда я проходила мимо. Мне всегда хотелось посоветовать им перестать копировать фразы из древних фильмов ужасов и придумать что-то пооригинальнее, но, естественно, я так этого им и не сказала. Для них я была той самой девушкой из похоронного бюро. Но я ни разу не позволила им почувствовать себя победительницами, показав свою боль.

– Мы не пахнем формальдегидом, – я попыталась разубедить Финна.

По правде говоря, от нас пахнет цветами. Похоронными цветами. Что не намного лучше.

– Говори за себя, – ворчит он себе под нос. – Так что? Да или нет?

Я пожимаю плечами.

– Похоже, папа все-таки собирается его сдавать.

Финн пристально смотрит на меня около секунды, затем его взгляд снова возвращается на дорогу.

– Серьезно? Я не думал, что все так далеко зайдет. У нас есть деньги, которые выплатили по маминой страховке после ее смерти. И деньги, которые приносит похоронное бюро.

– Учиться в колледже дорого, – нехотя бормочу я.

Это единственное объяснение, которое я могла придумать. И это звучит более убедительно, чем если бы я просто сказала, что отец решил следовать тому плану, который они наметили вместе с мамой. Финн кивает, потому что этот ответ вполне его устраивает. Ведь очевидно, что отправить двух детей в колледж – дорогое удовольствие.

Оставшаяся часть дороги проходит в тишине; мы молча следуем по стерильно чистому коридору, раздается только чавкающий звук наших шагов по блестящему больничному полу.

– Встретимся здесь через час, – беззаботно говорит мне Финн, как будто он собрался пойти погулять по торговому центру, а не обсуждать свое ментальное нездоровье с другими ментально нездоровыми людьми.

Финн всегда несет свой крест как победитель.

Я киваю.

– Буду ждать тебя здесь.

Потому что я всегда это делаю.

Он уходит, не оборачиваясь, и скрывается в комнате психотерапии. Наблюдая за его шагами, в миллионный раз я думаю о том, что родиться с шизотипическим расстройством могла я, а не он. Эта мысль накрывает меня паникой и чувством вины одновременно. Паникой – потому что иногда мне кажется, что я все же могла его унаследовать, просто оно проявило себя не сразу. Виной – потому что под ударом должна была оказаться я, ведь Финн лучше меня.

Я родилась первой, я родилась крупнее и сильнее… И это не принимая во внимание тот факт, что Финн действительно лучше, чем я. Он чудный и смышленый, очень умный, и его душа сохранилась в том первозданном виде, какими приходят в мир. Он тот, кто заслуживает быть здоровым.

Я этого не заслуживаю: я бываю колкой и саркастичной.

Иногда мать-природа бывает редкостной стервой.

Я нахожу ближайшую скамейку в крытом атриуме, пристраиваюсь поудобнее под абстрактной картиной, на которой изображена птица, и открываю книгу. Углубиться с головой в чтение выгодно вдвойне.

Во-первых, это позволяет людям без слов понять, что я не настроена на разговоры. Да, я бываю эгоистичной. Во-вторых, это отличный вариант, чтобы убить время.

Больничный шум растворяется за кулисами моего разума, когда я погружаюсь в рассказ. Литература лучше всего скрашивает одиночество. Она помогала мне выжить в мои школьные годы, я читала в обеденных перерывах и во время скучных занятий, когда никто не хотел со мной общаться. Она спасает меня и сейчас, во время моего длительного ожидания Финна в психиатрическом крыле больницы. Таким образом я абстрагируюсь от шумных голосов, криков и визга, наполняющих холл лечебницы. Потому что, если честно, я совсем не хочу знать, о чем они там кричат.

Не знаю, как долго я провела в этом своем воображаемом мирке; выйти из него меня заставил чей-то пристальный взгляд.

Я буквально почувствовала его кожей, как будто кто-то физически протянул ко мне руку и дотронулся до моего лица.

Когда я поднимаю взгляд, у меня перехватывает дыхание: я вижу темные глаза, которые смотрят прямо на меня. Они настолько темные, что кажутся почти черными, и, наверное, они могут заставить меня застыть на месте.

Эти темные глаза принадлежат парню.

Молодому мужчине.

Возможно, ему около двадцати или двадцати одного, не больше. Но все в нем кричит о его мужественности. В нем нет ничего, что можно было бы считать мальчишечьим. Та более молодая его часть ушла. Я вижу это в его глазах, в его манере держаться, в этом пристальном взгляде, который создает ощущение невидимой нити, протянувшейся между нами. Я улавливаю миллионы смыслов в том, как он смотрит… Отчужденность, внутреннее тепло, загадка, очарование и что-то еще, чему я не могу подобрать название.

Он мускулист, высок, на нем черный изношенный свитшот с надписью Irony is lost on you[6 - «Ирония потеряна для тебя» (англ.).] оранжевыми буквами. Его темные джинсы держатся на черном кожаном ремне, а на его среднем пальце серебряное кольцо.

Темные волосы беспорядочно ниспадают на его лицо, и он в нетерпении зачесывает их назад своими длинными пальцами, хотя наши взгляды все еще переплетены. Я отмечаю его волевой подбородок с легкой щетиной.

Он продолжает смотреть мне в глаза; между нами как будто протянут высоковольтный провод, и я могу почувствовать электрический разряд, пробегающий по моей коже, как будто тысячи маленьких пальчиков касаются моего лица. Все внутри меня трепещет от волнения, и я сглатываю.

И вдруг он мне улыбается.

Мне.

Хотя я не знакома с ним, а он не знает, кто я такая.

– Калла, мы идем?

Голос Финна вырывает меня из задумчивости и вместе с тем разрушает этот хрупкий момент. Я поднимаю взгляд на своего брата, почти смущенная, и обнаруживаю, что он уже давно меня ждет. Час прошел, а я даже этого не заметила. Я ерзаю на месте и встаю, чувствуя себя как будто опьяненной, но не могу понять, почему.

Хотя нет, я понимаю.

Уходя с Финном, я оглядываюсь.

Того привлекательного темноглазого незнакомца уже нет.




3

Tribus



Финн

ЧертПодериНичегоНельзяСделать. РаньМеняЗасранец. НичегоНельзяСделать. ТыТакДосталМеня. РаньМеня. РаньМеня. РаньМеня. НичегоНеМогуПоделать. УбейМеняУжеНаконец.

Как всегда, я их игнорирую… Голоса в моей голове что-то шепчут и насвистывают. Они всегда звучат фоном, где-то внутри моего уха. Их несколько, в основном это женские голоса, но есть и пара мужских. Их сложнее игнорировать, потому что порой я путаю их со своим собственным.

Это действительно сложно, не обращать внимания на свой внутренний голос.

Несмотря на то, что почти всегда мне удается оттеснить их на задворки своего подсознания, у меня пока не получилось прогнать их прочь навсегда. Цветные пилюли, которые я принимаю каждый день, не могут заткнуть их, точнее, это выходит далеко не всегда.

В связи с этим и по причине того, что меня от них начинает тошнить, я добавил пару новых пунктов в свой план на следующий день. И их было не так уж сложно вычеркнуть по мере исполнения.











Я проецирую карту своего ментального состояния у себя в голове совершенно ясно, потому что концентрация на этом помогает приглушить голоса на какое-то время. Мой список разместился на белом блокнотном листе, разлинованном синим, с тонкой розовой чертой, протянувшейся слева по вертикали. После того, как текущая задача завершена, я провожу через нее воображаемую линию, перечеркивая написанное. Это позволяет мне почувствовать, что дело


.

Без своего списка я бы не смог прожить и дня. Без него я не могу ни о чем думать, не могу сосредоточиться. Без него у меня не получается даже выглядеть нормально. Это что-то вроде моей компульсии, еще одно доказательство того, что я окончательно спятил.

Никто, кроме Каллы и отца, не догадывается, насколько я безумен. На самом деле даже они не представляют всех масштабов.

Не до конца.

Они не знают, как я просыпаюсь посреди ночи; мне приходится прикладывать усилия, чтобы остаться в постели, потому что голоса убеждают меня пойти и сброситься со скалы. Чтобы помешать себе осуществить это, я ныряю в кровать к Калле: по неизвестным мне причинам она заставляет их замолчать. Но не может же она быть со мной каждую минуту.

Сестра не может находиться со мной рядом в течение дня, когда мои пальцы чешутся, пытаясь забраться под мою собственную кожу, когда мне хочется побежать к подножию горы и бросить свое тело под колеса проезжающих мимо машин.

Почему я вообще испытываю такое жгучее желание это сделать?

Из-за чертовых голосов.

Они никогда не заткнутся.

Порой доходит до того, что я уже не понимаю, где реальность, а где нет, и это дико пугает меня. Это пугает не по-детски, в частности, потому, что Калла и я скоро разделимся. Она думает, что мы отправимся в один колледж, что я поеду вместе с ней в Беркли. Но я не могу этого сделать. Я не могу окончательно высосать из нее душу. Я буду самым отвратительным человеком в мире, если я посмею так с ней поступить.

Поэтому совсем скоро я отправлюсь в Массачусетский Технологический Институт, а она будет в Беркли. А что потом?

С ней все будет нормально, потому что она в своем уме. А что будет со мной?

На выходе из комнаты психотерапевта я наклоняюсь и делаю глоток из фонтанчика с питьевой водой. Несколько капель ледяной воды стекают вниз по моему горлу, и голоса незамедлительно реагируют.

Разорви на части.

Я ловлю свою руку, когда она уже находится на моем горле, только тогда до меня доходит, что собираюсь сделать. В замешательстве я заставляю свою руку вернуться назад.

Я не буду ранить себя.

Господи.

Я должен сохранять адекватность.

Быстрее. Я нахожу Каллу, уютно пристроившуюся на своей излюбленной скамейке, она уставилась куда-то вдаль. За двенадцать широких шагов я преодолеваю расстояние между нами.

– Калла, мы идем?

Она смотрит на меня, как будто мы не знакомы, но потом осознание отражается на ее лице, она улыбается.

– Ты в порядке? – голос Каллы обволакивает меня, словно одеяло.

Она помогает мне сохранять равновесие.

Так было всегда. Возможно, даже в материнской утробе.

Не говори ей Не говори ей Не говори ей.






Я отвечаю ей своей привычной широкой улыбкой.

– Perfectus[7 - Идеально (лат.).], – идеально. – Ты готова?

– Ага.

Мы покидаем больницу, погружаясь в ослепительно солнечный день, и запрыгиваем в машину. Я завожу двигатель и трогаюсь с парковочного места, чувствуя, как трясутся руки.

Веди себя нормально.

Калла поворачивается ко мне, ее зеленые глаза прикованы к моему лицу.

– Хочешь о чем-нибудь поговорить?

Я отрицательно качаю головой.

– Разве я когда-то хотел?

Она улыбается.

– Нет, но я подумала, что возможно, тебе есть что сказать. Если ты хочешь.

– Я знаю, – и я действительно хочу. –  Ты знала, что древние египтяне сбривали себе брови в знак траура?

Я меняю тему, и Калла смеется, убирая свои длинные рыжие волосы от лица тонкими пальцами. Это наша фишка, обмениваться всякими дурацкими фактами о смерти. Точнее, моя. Не знаю, почему. Наверное, всему виной годы жизни в похоронном бюро. Это мой способ продемонстрировать смерти средний палец. Плюс ко всему, если я концентрируюсь на дурацких фактах о смерти, латинском или моих списках, мне удается изменить фокус. Когда я фокусируюсь на чем-либо, у меня получается выключить голоса.

Поверьте, я сделаю для этого все возможное.

– А я этого не сделала. Но спасибо, что сказал, – отвечает Калла. – А ты бы побрился, если бы я умерла?

Я бы бросился на дно океана ради тебя. Я бы набрал ракушек и сделал бы из них ожерелье для тебя, а потом сам бы на нем повесился. Потому что если тебя не станет, то я тоже не хочу жить.

Я не могу показать ей, в какую панику ввергает меня малейшая мысль об этом, поэтому просто пожимаю плечами.

– Не давай мне повода для этого.

Калла приходит в ужас, когда понимает, что она только что сказала. Ведь после маминой гибели прошло совсем немного.

– Я не то имела в виду, – начинает оправдываться она, а потом соскакивает на извинения. – Прости. Это было глупо.

Мы с Каллой близнецы. Наш уровень взаимопонимания никогда не будет до конца прочувствован теми, у кого этого нет. Я знаю, что она имеет в виду, даже когда она сама не знает. Она высказала свой ответ до того, как вспомнила про маму. Прозвучит глупо, но порой нам удается забыть о нашей потере на секунду. На одну потрясающую секунду.

– Не беспокойся, – говорю ей я, сворачивая на шоссе.

Пошла она к черту! Она не имела права!

Голоса звучат громко.

Слишком громко.

Я закрываю глаза и крепко сжимаю веки, стараясь не слушать.

Но они все еще здесь, и они настойчивы.

Она тебя не заслуживает! Убей ее, тряпка, убей! Столкни ее со скалы! Оближи ее кости! Оближи ее кости! Оближи ее кости!

Я сжимаю руль изо всех сил, пока костяшки моих пальцев не становятся полностью белыми, пытаясь вытолкнуть голоса из головы.

Оближи ее кости! И высоси костный мозг! Покажи ей Покажи ей Покажи ей!

Сегодня голоса звучат очень реально, хотя я знаю, что это не так. Это не мой голос. Это просто цирк уродов, страшные маски, самозванцы. Они не настоящие.

Мой голос настоящий.

Те голоса – нет.

Но их становится все сложнее различать.




4

Quatuor



Калла

У этой горы есть одна интересная особенность: летом время здесь замедляется, дни сливаются друг с другом. Не успеваешь уследить, как одни сутки перетекают в другие, а затем и в третьи, а я даже не замечаю, как снова наступает время групповой терапии.

На этот раз я хотя бы успеваю захватить свои права. Не обращая никакого внимания на негодующий взгляд Финна, когда мы садимся в машину, я самодовольно улыбаюсь ему (по-настоящему, без фальши) и трогаюсь с места.

Я поворачиваю руль, и мы начинаем двигаться вниз по горе, огибая извилистые повороты; под колесами скрипит намокший от дождя гравий. Финн рассеянно смотрит в окно, глубоко погрузившись в свои мысли, когда мы проезжаем то место. То самое, где разбилась и погибла наша мать.

На близлежащем дереве развеваются разноцветные ленты, рядом установлен простой маленький крест. Здесь безлюдно, умиротворенно и тихо. Я предпочитаю не обращать внимания на это место, потому что иначе мое сердце сжимается от боли.

Внезапно Финн поднимает голову.

– Ты можешь остановиться?

Обескураженная, я торможу и съезжаю на обочину.

– Что случилось?

Он встряхивает головой.

– Ничего. Просто мне нужно побыть здесь немного.

Он выходит из машины, раздается легкий скрип двери, когда он захлопывает ее. Я нехотя следую за братом, потому что раньше мы здесь никогда не останавливались: ни разу с тех пор, как развесили ленточки и установили белый крест. Это священное место, и в то же время здесь чувствуешь себя тяжело. А Финну опасно находиться на земле, окутанной таким эмоциональным напряжением.

– Что делаешь? – интересуюсь я, стараясь говорить как можно спокойнее, следуя за ним к краю, где начинается крутой обрыв.

В этой самой точке мамина машина перевернулась во время нашего последнего разговора. Так мы балансировали у обрыва, и пальцы наших ног немного выступали за край скалы. Отсюда были видны погнутые стволы деревьев, поврежденные упавшим на них сверху автомобилем, внутри которого находилась мать. Тошнота подступает к горлу.

– Как думаешь, она умерла раньше, чем машина упала на дно ущелья? – спрашивает он, его голос звучит безучастно.

Мое сердце сжимается.

– Не знаю.

Конечно же, я задумывалась об этом, но ответа я не знаю. Отец нам никогда не рассказывал, а я не осмеливалась спросить.

– А что ты думаешь о той, другой машине? – задает очередной вопрос Финн, устремив взгляд вниз расщелины.

Я делаю глубокий вдох, затем выдох, пытаюсь оттолкнуть нахлынувшее чувство вины куда-нибудь подальше, куда-нибудь за эту гору, за острые скалистые вершины, в океанские воды.

– Не знаю, – и здесь я абсолютно честна.

Это правда, потому что папа не рассказывал, что случилось с пассажирами, которые находились в другой машине. Кто они и сколько их было. Отец посчитал, что я и без того ощущаю достаточную вину без какой-либо основательной причины, боли и страдания. Он вообще сторонился этой темы и запретил нам на неделю включать телевизор, на случай, если вдруг в новостях появится репортаж о трагедии. Вы можете подумать, что это безумная мера, но я утонула во всепоглощающей тоске, поэтому даже не заметила.

Проблема заключалась в том, что это не спасло меня от чувства вины.

Потому что я убила людей.

Я внимательно вглядываюсь в подножие горы, во вмятины, оставшиеся на деревьях после падения на них искореженных машин, в поврежденный лесной массив… Все слишком очевидно. Кем бы ни был тот, с кем столкнулась на трассе мама, он должен был погибнуть. Это несомненно.

И все по моей вине. Я их убила точно так же, как и свою мать.

Единственным насущным вопросом оставалось то, как много их было в том автомобиле? Был ли это один человек? А может быть, пара? Или даже целая семья?

– Как думаешь, там были дети? – осторожно спрашиваю я.

Даже мысль об этом… Боже! Это невыносимо. Я рисую в своей голове напуганных малышей, пристегнутых к автомобильному сиденью, они в ужасе и с ног до головы запачканы кровью. Я крепко сжимаю веки, чтобы избавиться от этого жуткого видения.

– Не знаю, – голос Финна звучит так же тихо, как мой. – Если ты хочешь, мы можем выяснить это. Поискать по газетным заголовкам. Если ты уверена, что знание лучше, чем неведение.

Я обдумываю это около минуты, потому что предложение звучит заманчиво. Слишком заманчиво. Но в итоге я встряхиваю головой.

– Если отец нам не рассказал, значит, все плохо, – заключаю я. – Значит, мне лучше не знать.

Финн кивает и продолжает смотреть поверх деревьев.

Наконец, он произносит:

– Но зачем та машина ехала на гору? Мы единственные, кто здесь живет. Ни у кого нет причин, чтобы ехать сюда так поздно. А похоронное бюро было уже закрыто.

Этот вопрос возникал у меня с тех самых пор, как все произошло. Мама заворачивала посередине проезжей части, потому что она не ожидала, что кто-то может поехать ей навстречу.

Но кто-то все же ехал.

В итоге машины столкнулись.

– Не знаю, – отвечаю я, и внутри у меня все холодеет, как будто грудная клетка покрылась льдом и рассыпалась на мелкие осколки. – Может, они заблудились?

Финн кивает, потому что это вполне вероятно, это единственное, что могло бы иметь смысл, после чего он берет меня за руку и крепко обхватывает ее своей ладонью.

– Ты не виновата, – его слова звучат просто, но внушают доверие.

Комок формируется и застревает где-то посередине моего горла, на полпути, где его нельзя ни сглотнуть, ни откашлять.

– Виновата, – мои слова звучат так же просто. – Почему ты не в бешенстве, почему не злишься на меня?

Когда Финн поворачивается ко мне после небольшой паузы, его глаза полны страдания, а их цвет синий, как небо.

– Потому что ничего уже не изменишь. Потому что ты самый дорогой для меня человек. Вот поэтому.

Я киваю: теперь я знаю правду. Он не в ярости, потому что уверен, что моей вины в этом нет. Но для меня совершенно ясно, что она есть. Он не в бешенстве, потому что я – это все, что у него есть. Я – его часть.

– Пойдем. А то я опоздаю.

Я соглашаюсь, и мы направляемся обратно, прочь от края скалы. Бросив прощальный взгляд на злополучное ущелье, мы забираемся в машину, промокшие от мелкой измороси и слез. В тишине едем в больницу.

Когда мы оказываемся внутри, Финн поворачивается ко мне, прежде чем проскочить в нужную ему комнату.

– Здесь есть группа помощи скорбящим. Тебе было бы полезно узнать, что там.

– Ты говоришь, как папа, – отвечаю я раздраженно. – Я не хочу ни с кем это обсуждать. У меня есть ты. Никто не понимает меня лучше тебя.

В ответ он кивает, потому что понимает меня лучше всех. А затем он исчезает там, откуда черпает свою силу, среди людей, страдающих тем же, что и он.

Я стараюсь не думать о том, что они могут ему помочь тем, с чем я бы не совладала.

Вместо этого я устраиваюсь клубочком на скамейке под абстрактной картиной с изображением птицы. Сегодня я забыла дома свою книгу, поэтому решаю спрятаться в музыке.

Я предпочитаю «чувствовать» музыку, нежели просто слушать ее. Ощущаю вибрации, пропускаю через себя слова. Сквозь меня проносятся ритм и голоса. Я «проживаю» звуковые эмоции.

Почувствовать чужие эмоции всегда интереснее, чем свои собственные.

Минуты проносятся одна за другой.

Проходит еще около двадцати минут, когда появляется он.

Тот привлекательный незнакомец с глазами цвета ночи.

Я почувствовала, как он появился, когда мои глаза были еще плотно закрыты. Вы спросите меня, как я узнала, что это именно он, но я смогу ответить только «Я просто знала».

Все, что меня заботит, – это то, что он здесь.

Я резко открываю глаза, чтобы увидеть, что он смотрит на меня, а его глаза такие же манящие, как и в прошлый раз. Темные и бездонные, как и тогда.

Его взгляд цепляется за мой, снова образуя непрерывный зрительный контакт.

Наши взгляды пересекаются.

Время идет, а он все не отводит глаз.

На нем тот же свитшот, что и в прошлый раз. The irony is lost on you. Темные джинсы, черные ботинки, и его средний палец все так же обрамляет серебряное кольцо. Наверное, он рокер. Или художник. А может, писатель. В нем есть нечто безнадежно стильное и бесконечно романтичное.

Его отделяет от меня двадцать шагов.

Пятнадцать.

Десять.

Пять.

Уголок его рта слегка приподнимается, когда он проходит мимо меня, он продолжает смотреть на меня искоса. У него узкие бедра. При ходьбе его плечи покачиваются. А потом он удаляется.

Пять шагов.

Десять.

Двадцать.

Он ушел.

Со мной остается лишь чувство разочарования, потому что он не остановился. А я хотела этого. Потому что в нем есть что-то, что я хотела бы разгадать.

Делаю глубокий вдох, закрывая глаза, снова вслушиваясь в свою музыку.

Темноволосый незнакомец больше не возвращается.




5

Quinque


Говорят, дождь придает особый шарм Орегону, но в то же время он окутывает все вокруг серостью и мраком. От звука капель, барабанящих по стеклам, меня начинает клонить в сон, я закутываюсь в теплый свитер и сворачиваюсь клубочком с книгой в руках у окна. По ночам в грозу мне часто снятся красочные сны. Не знаю почему. Может быть, всему виной электричество от молний или раскаты грома, но ненастье не устает возбуждать затейливую игру моего спящего воображения.

Сегодня, когда мне все-таки удалось уснуть, мне снился он.

Незнакомец с темными глазами.

Он сидит на берегу океана, морской бриз треплет его волосы. Он поднимает руку, чтобы убрать волосы с глаз, на его серебряном кольце мелькает солнечный блик.

Его взгляд встречается с моим, и электрический разряд, мощнее тысячи молний, образует неразрывную связь между нами, сцепляет нас воедино.

В уголках его глаз появляются крошечные морщинки, когда он улыбается мне.

Его легкая усмешка адресована мне, такая знакомая и сексуальная. Он протягивает мне свою руку, его прикосновения кажутся такими родными, как будто мы уже давно знакомы; ему хорошо известно, как следует до меня дотрагиваться, как заставить мое тело пылать.

В крайнем возбуждении я просыпаюсь, обнаружив себя сидящей в кровати; рубашка поднялась до груди.

Лунный свет разливался голубым сиянием на моей постели, и я бросаю беглый взгляд на часы.

Три часа ночи.

Всего лишь сон.

Я снова заворачиваюсь в одеяло, размышляя о незнакомце и порицая себя за смехотворные фантазии. О боже, мы даже ни разу не разговаривали! Глупо так на нем зацикливаться.

Но это не мешает мне продолжать видеть его в своих снах. Там он занимается обыденными делами. Он управляет лодкой, плывет, пьет кофе. На серебряном кольце каждый раз появляется блик, когда солнечный свет касается его, а темные глаза впиваются в мою душу, как будто он видит меня насквозь. Как будто он знает обо мне все. Каждый раз я просыпаюсь почти бездыханной.

Это немного пугает.

Это волнует.

После двух ночей прерывистого сна, дождя и странных видений Финн и я перебираем вещи из моей кладовой, склонившись над коробками. Кипы мятой одежды были разбросаны вокруг, возвышаясь на полу, словно горы. Дождь стучал по окнам, утро было сумрачным и серым.

Я беру в руки белый кардиган.

– Не думаю, что в Калифорнии мне пригодится много теплой одежды, да?

Финн мотает головой.

– Не сомневаюсь. Но на всякий случай захвати с собой парочку. Мало ли что.

Я кидаю кофту в стопку с вещами, которые хочу оставить. В этот момент я замечаю, что пальцы Финна дрожат.

– Почему у тебя трясутся руки? – спрашиваю я, уставившись на него.

Он только пожимает плечами.

– Не знаю.

Я смотрю на него с сомнением, как и всегда, когда замечаю некие отголоски проблем.

– Ты уверен?

Он кивает.

– Определенно.

Я стараюсь больше не акцентировать на этом внимание, хоть тревога и оставляет легкий осадок. Очевидно, я не смогла уберечь его от гибели мамы, но я делаю все от меня зависящее, чтобы защитить его от прочих опасностей. Сложно иметь с таким дело, но если у Финна получается нести его бремя, то я уж точно справлюсь со своим. Я поднимаю следующий свитер и сразу бросаю его в кучку с ненужными вещами.

– Когда переберем мое, перейдем к твоим вещам, – резюмирую я.

Он согласно кивает.

– Точно. А потом займемся мамиными.

От этой мысли у меня сводит желудок. Ни за что на свете, даже во имя идеи о том, что нужно жить дальше, я не соглашусь на это.

– Папа нас убьет, – отвергаю я его предложение.

– Твоя правда, – он соглашается, протягивая мне кофточку с длинным рукавом, чтобы я положила ее к нужному. – Но может, ему просто нужен небольшой толчок? Два месяца прошло. Ей больше не пригодятся туфли у задней двери.

Он прав. Больше они ей не пригодятся. Как и ее косметика, разложенная на туалетном столике, или последняя книга, которую она оставила страницами вниз около своего кресла для чтения, чтобы не потерять нужную страницу. Она никогда не дочитает эту книгу. Но будучи честной по отношению к отцу, я бы тоже не осмелилась пока выбрасывать ее вещи.

– И все же, – отвечаю я, – это его дело. Не наше. Мы уезжаем. А он останется один на один с воспоминаниями о ней. Не мы.

– Вот поэтому я и обеспокоен, – говорит мне Финн. – Он останется здесь, в этом огромном доме, совсем один. Хотя нет, не совсем один. В окружении мертвецов и воспоминаний о маме. А это даже хуже.

При мысли о том, как я ненавижу оставаться одна, а в нашем доме – в особенности, по моему телу проносится дрожь.

– Может, поэтому он и хочет сдать гостевой домик? – предполагаю я. – Чтобы не оставаться в одиночестве?

– Возможно.

Финн поднимается и включает музыку, я позволяю рокочущему басу наполнить молчаливое пространство комнаты, пока мы сортируем мои вещи. Обычно наше молчание не такое уж напряженное, его не нужно чем-то заполнять. Но сегодня я не могу найти себе места. Напряженная. Встревоженная.

– Давно ты писал в своем дневнике? – я спрашиваю с целью разрядить обстановку.

Он всегда что-то чиркает в блокноте. И несмотря на то, что это я сама ему подарила его пару лет назад на Рождество, он ни за что не позволит мне почитать. Никогда с тех пор, как однажды он сам показал мне записи, от чего я пришла в смятение.

– Конечно.

Конечно. В этом весь Финн. Стихи, латынь и прочие поразительные вещи… Мы даем этому названия, а он пишет об этом.

– Можно мне почитать что-нибудь?

– Нет.

Его ответ звучит непреложно, но мягко.

– Ладно, – я не решаюсь спорить с ним, когда он говорит таким тоном, к тому же, честно говоря, я сама нервничаю после всего, что там увидела.

Он некоторое время молчит, а затем поворачивается ко мне.

– Никогда бы не подумал, что скажу это, но спасибо тебе за то, что не рассказала обо всем маме с папой. Когда я дал почитать тебе тогда. Это просто мой эмоциональный выплеск, Калла. Это ничего не значит.

Его голубые глаза вцепляются в меня, прямо в душу. Потому что мне кажется, что я все-таки должна была им рассказать. И наверное, я бы так и поступила, если бы мама осталась жива. Но я этого не сделала, и с тех пор все было в порядке.

В порядке. Если я слишком глубоко начну размышлять над этим словом, то оно покажется мне правдой.

– Не за что, – отвечаю я с нежностью, стараясь не вспоминать о бреде, который увидела там, о страшных словах и страшных мыслях, высеченных и перечеркнутых, а затем написанных вновь, раз за разом.

Но все это терялось на фоне одной большой проблемы. Одной фразы. Это не были каракули людей с вырванными глазами, лицами и ртами, это были не странные и мрачные стихи, это была всего лишь одна фраза.

Вытащите меня из моих страданий.

Он выводил это снова и снова, испещрив словами две страницы. С тех пор я наблюдала за ним, как ястреб. Сейчас он улыбается мне, вдохновляя на то, чтобы забыть, как будто то был просто выплеск. Теперь он в порядке. Он в порядке. Если бы я вела дневник, то именно эту фразу я писала бы снова и снова, посвятив ей несколько страниц. Возможно, тогда она воплотилась бы в жизнь.

– Слушай, я сегодня собираюсь посетить свою психологическую группу. Хочешь сходить со мной? Если нет, то я могу пойти один.

Это меня настораживает. Обычно он ходит туда всего два раза в неделю. Я что-то пропустила? Ему становится хуже? Он падает вниз? Я с трудом сдерживаю себя, пытаясь говорить как можно спокойнее.

– Снова? Зачем?

Он пожимает плечами, как будто это мелочь, однако его руки продолжают трястись.

– Не знаю. Все меняется. Я стал нервным.

И поэтому он дрожит? Но я предпочитаю не спрашивать. Вместо этого я только киваю, как будто я совсем не напугана.

– Конечно же, я поеду с тобой.

Естественно, ведь я нужна ему.

Час спустя мы проходим через коридор, увешанный мамиными фотографиями, направляемся мимо спальни, полной ее вещей, и едем в город на машине, которую она нам купила. Мы оба намеренно избегаем смотреть в ту сторону, где мама упала с обрыва и разбилась. Нам не нужно вновь это видеть.

Наша мама все еще с нами. Она повсюду. Но в то же время ее нигде нет. Она больше не реальна.

Этого достаточно, чтобы свести с ума самого здравомыслящего человека. Неудивительно, что Финн решил ходить на терапию чаще.

Я подхожу с ним к двери кабинета для групповых занятий, и он исчезает за ней.

Сегодня я беру книгу и иду в кафе, потому что мне нужна чашка кофе. Я уже смирилась с тем, что в дождливую погоду меня клонит в сон, ведь я провела в Астории всю свою жизнь. Но в то же время знание о кофеине как об универсальном средстве от всех бед было для меня чем-то вроде аксиомы.

Я беру чашку, откидываю голову на спинку кресла, приготовившись с головой погрузиться в чтение.

Успеваю только открыть книгу, когда я чувствую его.

Чувствую.

Снова.

Еще до того, как я поднимаю глаза, я знаю, что это он. Узнаю эти вибрации в воздухе, энергию, которую можно буквально почувствовать кожей. То же самое чувство преследовало меня в моих снах, невероятное наваждение. Что за черт? Почему я постоянно с ним сталкиваюсь?

Когда я поднимаю взгляд, я замечаю, что он тоже меня увидел.

Его глаза застывают на мне, пока он стоит в очереди, темные и непостижимые. Эта энергия между нами… Я не могу понять, что это. Притяжение? Химия? Все, что я знаю? От этого у меня перехватывает дух, а мое сердце начинает биться чаще. Тот факт, что он проник и в мои сны, заставляет меня жаждать вновь это прочувствовать все сильнее и сильнее. Это помогает мне выбраться из моей реальности и познать нечто новое и волнующее, что дарит надежду и жизнь.

Я наблюдаю за ним, пока он оплачивает свой кофе и сладкий рулет, а потом приближается к моему столику шаг за шагом. В зале еще десять столиков, абсолютно свободных, но он выбирает именно мой.

Черные ботинки останавливаются прямо рядом со мной, и я изучаю, как его джинсы облегают бедра, поднимаю взгляд к его сказочно прекрасному лицу. Он все еще не побрился, поэтому щетина сегодня проступает более явно. Это делает его еще более брутальным, более мужественным.

Я ничего не могу поделать с тем, что, не отрываясь, разглядываю, как его светло-голубая рубашка облегает мужественную грудную клетку, как расслабленно ремень держит его джинсы. Это подчеркивает его гибкость, стать и силу. Я с жадностью ищу глазами его взгляд и нахожу в нем заинтересованность.

– Это место занято?

Господи всемогущий! Он говорит с британским акцентом! В мире нет ничего более сексуального, и я даже прощаю ему этот старомодный утомительный способ знакомства. Я улыбаюсь, глядя на него снизу вверх, мое сердце бешено колотится.

– Нет.

Он все еще не двигается.

– Тогда могу я присесть? Я могу поделиться своим завтраком.

Легким жестом он указывает на приторный, щедро посыпанный пеканом рулет.

– Конечно, – отвечаю я спокойно, почти профессионально скрывая факт, что мое сердце буквально выпрыгивает из груди. – Но от завтрака я откажусь. У меня аллергия на орехи.

– Тогда мне больше достанется, – усмехается он, устраиваясь в кресле напротив.

Он ведет себя так естественно, как будто каждый день подсаживается к незнакомым девушкам в больнице. Я же не могу прекратить вглядываться в его темные, практически черные, глаза.

– Часто бываешь здесь? – иронично спрашивает он, развалившись в своем кресле.

Мне не удается сдержать смешок: теперь он просто следует по списку типичных фраз для знакомства, но все эти клише звучат потрясающе, рождаясь на его губах.

– Частенько, – киваю я. – А ты?

– Здесь варят лучший кофе поблизости, – отвечает он, если, конечно, это можно считать ответом. – Но только давай не будем никому рассказывать. А то они всем разболтают, и очереди станут километровыми.

Я встряхиваю головой, не в силах бороться с улыбкой.

– Хорошо, пусть это останется нашей тайной.

Он пристально смотрит на меня темными блестящими глазами.

– Прекрасно. Я люблю тайны. Они есть у всех.

Я с трудом могу дышать, потому что в нем есть нечто завораживающее. То, как он произносит фразы и как сияют его глаза; то, каким знакомым он кажется, потому что присутствовал в моих грезах, о которых могу знать только я сама.

– А что ты скрываешь? – спрашиваю я, не задумываясь. – Какие у тебя тайны?

Он ухмыляется.

– Не думаю, что ты бы хотела их знать.

Я бы очень хотела.

– Меня зовут Калла, – быстро исправляю я свое невежество.

Он отвечает мне улыбкой.

– Калла – как название траурного цветка?

– Именно, – вздыхаю я. – Я живу в доме, где находится похоронное бюро. Так что видишь: ирония для меня не потеряна.

Сначала он приходит в замешательство, а потом на его лице отражается понимание.

– Значит, ты заметила мою футболку вчера, – делает вывод он, его голос звучит мягко, его рука свисает с потрескавшейся спинки кресла.

Он не обращает никакого внимания на мои слова: я живу в доме с мертвецами. Обычно люди моментально подскакивают, когда узнают об этом, они почему-то сразу делают вывод, что я странная, нездоровая или мрачная. Но не он.

Я быстро киваю.

– Забудь. Просто вспомнилось.

Потому что я запоминаю все, что с ним связано.

Уголок его губ подрагивает, как будто он вот-вот улыбнется. Но лицо остается спокойным.

– Я Адэр Дюбрэй, – говорит он мне, словно удостаивает меня дара или великой чести. – Но все зовут меня Дэр.

Никогда не встречала более подходящего имени. Оно звучало как-то по-французски утонченно, хотя говорил он с британским акцентом. Он как некое необъяснимое явление. Чудо, в темных глазах которого мерцали слова: «Дерзни, брось мне вызов». Я сглатываю.

– Рада познакомиться, – говорю я, и это чистая правда. – Почему ты в больнице? Уверена, ты пришел сюда не за кофе.

– Хочешь, я расскажу тебе о своей любимой игре? – задает вопрос Дэр, уходя с темы.

Мой рот слегка приоткрывается от удивления, но я вовремя сдерживаю себя.

– Ну, давай.

– Двадцать вопросов. Таким образом, у нас будет возможность лучше познакомиться.

Я выдавливаю из себя улыбку, хотя его ответ меня раздражает.

– Значит, ты не любишь говорить о себе?

Дэр ухмыляется.

– Это моя наименее любимая тема для беседы.

Но она такая интересная!

– Значит, я задаю тебе вопросы, на которые ты должен ответить? Всего двадцать?

Он кивает в ответ.

– Вот мы и прояснили правила.

– Хорошо. Использую свой первый вопрос, чтобы узнать: что ты делаешь в больнице? – я приподнимаю голову, глядя ему прямо в глаза.

Уголки его губ снова вздрагивают.

– Посещаю человека. Разве не ради этого обычно приходят в больницу?

Мое лицо вспыхивает, и я не могу с этим справиться. Его ответ очевиден. Как очевидно и то, что я теряю голову. Этот парень мог пригласить меня позавтракать вместе с ним, только если сам того хотел, а по блеску в его глазах я могу сделать вывод, что он уж точно не собирается отсюда сбегать.

Я делаю глоток кофе, изо всех сил стараясь не расплескать его на одежду. Если сердце так выпрыгивает из груди, это было бы не удивительно.

– А ты? Что ты здесь делаешь? – спрашивает Дэр.

– Это твой первый вопрос? Потому что я хочу честной игры.

Он широко улыбается, на его лице искренняя заинтересованность.

– Конечно! Я хочу использовать свой вопрос.

– Я пришла сюда со своим братом. Он посещает… групповую терапию.

Внезапно я понимаю, что чувствую себя странно, говоря об этом вслух. Потому что в этих словах роль Финна как будто становится меньше. В реальности же его роль в моей жизни очень велика. Он лучше большинства людей, добрее и чище душой. Но что может знать об этом незнакомец? Незнакомец просто повесит на него ярлык «сумасшедший», и таков будет его вердикт. Я пытаюсь справиться с желанием пуститься в объяснения, и каким-то чудом мне это удается. Это не касается незнакомого человека.

Как ни странно, Дэр не задает вопросов. Он просто кивает, как будто это самая обыденная на свете вещь.

Он делает глоток кофе.

– В любом случае, может, это провидение? То, что ты и я оказались здесь в одно время, я имею в виду.

– Провидение? – поднимаю я одну бровь.

– Это судьба, Калла, – объясняет он.

Я закатываю глаза.

– Я знаю, что это. Может, я и не учусь в частной школе, но я не тупая.

Он усмехается, обнажая свои белоснежные зубы; это выглядит так очаровательно, что меня пробирает дрожь.

– Рад за тебя. Так значит, ты студентка, Калла?

Почему мы говорим об этом? Мне не терпится узнать, почему ты считаешь, что это провидение. Но я сдержанно киваю.

– Да. Осенью я уезжаю в Беркли.

– Неплохой выбор. – Он снова делает глоток. – В таком случае провидение, должно быть, ошиблось. Если ты уезжаешь. Потому что я, напротив, собираюсь остаться здесь. Ну, после того, как мне удастся найти жилье. Здесь не так просто найти хорошее.

Он очень уверен в себе и открыт. Мне даже не кажется странным, что незнакомец начинает говорить со мной о таких вещах ни с того ни с сего, внезапно. У меня ощущение, что мы знакомы всю жизнь.

Я пристально смотрю на него.

– Жилье?

Он отвечает мне таким же внимательным взглядом.

– Ну да. Такая штука, которую ты арендуешь. Там обычно еще есть душ и спальня.

Я вспыхиваю.

– Да знаю я! Я к тому, что это все-таки похоже на провидение. У меня есть для тебя кое-какая полезная информация. Мой отец собирается сдавать наш гостевой домик.

И если уж мне нельзя там жить, то там вполне может поселиться Дэр. Мимолетная мысль об этом приводит мое сердце в трепет.

– Хм. А вот это уже интересно, – произносит Дэр. – Значит, провидение все же восторжествовало. Гостевой домик рядом с похоронным бюро. Каким мужеством надо обладать, чтобы жить там?

Я быстро беру кусочек бумаги и записываю на нем мобильный телефон своего отца.

– Именно. Если хочешь проверить себя на прочность, то ты можешь позвонить ему и сам обо всем узнать.

Я кладу листок на его конец стола, пристально глядя ему в глаза, бросая ему вызов. А Дэр, вероятно, даже не догадывается, каких усилий мне стоит усмирить свое сердце, чтобы оно не выскочило из грудной клетки. Хотя, возможно, ему это известно, потому что губы юноши растягиваются в понимающей улыбке.

– Я уверен, что у меня хватит мужества, – подтверждает он, и его глаза снова сверкают.

Дерзни бросить мне вызов.

Я с трудом сглатываю.

– У меня готов второй вопрос для тебя, – говорю я.

Он поднимает бровь.

– Он как-то связан с моим мужеством?

Я краснею и встряхиваю головой.

– Что ты имел в виду, – осторожно спрашиваю я, не опуская глаз, – когда говорил о провидении?

Его глаза снова сужаются, а на губах снова появляется усмешка. И в этой усмешке вновь читается заинтересованность. Он улыбается искренне, это так удивительно, потому что я уже привыкла к фальшивым улыбкам дома.

– Это провидение, потому что ты кажешься мне человеком, которого я должен узнать лучше. Это странно?

Нет, потому что я тоже хочу узнать о тебе больше.

– Возможно, – отвечаю я вместо этого. – А странно ли то, что мне кажется, будто мы с тобой уже знакомы?

Потому что так и есть. В его глазах есть что-то очень родное, такое темное, бездонное. Я снова вспоминаю о тех снах, в которых он был.

Дэр поднимает бровь.

– Может, у меня просто такое лицо?

Я тихонько фыркаю и ловлю на себе его пристальный взгляд.

– Как бы то ни было, провидение всегда побеждает.

Я встряхиваю головой и улыбаюсь. Улыбаюсь искренне.

– Об этом пока рано судить.

Дэр делает последний глоток кофе, его глаза застывают на мне, после чего он опускает кружку на стол и поднимается.

– Что ж, сообщи мне, какое решение примет твой суд.

Затем он уходит.

Я настолько ошеломлена его внезапным исчезновением, что еще секунду пытаюсь проанализировать происходящее, потому что в голове рефреном крутится «проведение всегда побеждает» и «ты кажешься мне человеком, которого я хотел бы узнать получше».

И еще у него остался номер телефона моего отца.




6

Sex



Финн

NOCTE LIBER SUM NOCTE LIBER SUM

В НОЧИ Я МОГУ БЫТЬ СВОБОДНЫМ.

ALEA JACTA EST ЖРЕБИЙ БРОШЕН. ЖРЕБИЙ БРОШЕН.

ЧЕРТОВ ЖРЕБИЙ БРОШЕН.

SERVA ME, SERVABO TE. СПАСИ МЕНЯ, И Я СПАСУ ТЕБЯ.

СПАСИ МЕНЯ.

СПАСИ МЕНЯ.

СПАСИ МЕНЯ.



– Братишка, – Калла входит в мою комнату, внезапно, неожиданно, и я в мгновение ока захлопываю свой дневник, пытаясь скрыть свои мысли под его обложкой из коричневой кожи. – Что нового?

Я улыбаюсь, сглатывая свой страх, я прячу все очень тщательно, оставляю за своими зубами.

– Да ничего особенного. А у тебя?

– Ничего особенного. Просто не могу найти себе места.

Она бесцеремонно плюхается на мою кровать, оказываясь рядом со мной; ее пальцы моментально оказываются на буквах, начертанных на обложке дневника. Она достаточно хорошо знает о том, что его нельзя открывать.

Я пожимаю плечами.

– Ну чем-то же мы должны заняться.






Она кивает.

– Ясно. Что ты предлагаешь? Может, поедем на пляж Варрентон?

Чтобы увидеть старые руины Айрдейла? Мы видели их уже миллион раз, ну да все равно.

– Конечно, – просто отвечаю я.

Потому что иногда чем меньше слов, тем легче скрыть безумие.

Мы встаем с кровати, и Калла поворачивается ко мне, хватая меня за локоть.

– Слушай, Финн.

Я останавливаюсь и внимательно смотрю на нее.

– Что?

– Мне кажется, что… Ты не в себе всю прошедшую неделю. Мне казалось, что, сходив на групповые занятия лишний раз, ты почувствуешь себя лучше. Но ты все такой же странный. Если бы что-то было не так, ты бы сказал мне об этом, верно?

ТынеможешьТынеможешьТынеможешьТынеможешь. Ты сумасшедшийсумасшедшийсумасшедшийсумасшедший. НеРаскрывайЕйСвоюТайнуТайнуТайну.

Я проглатываю голоса, застрявшие в моем горле.






– Я в порядке, – вру я.

Живительная ложь, чтобы усмирить ее волнение, защитить свою честь и избежать унижения быть запертым в комнате с мягкими стенами, в месте, где ключи спрятаны подальше, а безумцы преданы забвению, закрытые в раковинах из лекарств.

– Точно? – Калла настойчива, ее рыжие волосы пылают огнем на фоне белой занавески.

Почти всегда она верит моим словам, но не сейчас; кажется, она раскусила меня. Она знает, что я лгу.

– Repromissionem, – убеждаю ее я.

Она закатывает глаза.

– Ты знаешь, иногда латинский кажется мне таким сложным. Ты используешь целых пять букв, вместо того, чтобы уместить это в две.

Я улыбаюсь, пожимая плечами.

– Это благородный язык, с характером.

– Если под «благородным» ты подразумеваешь «мертвый», то я соглашусь с тобой.

Она смеется, я притворяюсь, что тоже, потому что все равно все мы прячемся в своих раковинах, независимо от того, принимаем лекарства или нет. Мы больше не те, кем были раньше. Просто выглядим так со стороны.

Мы спускаемся по скрипучим ступенькам, перебрасываясь взаимными колкостями, делая все от нас зависящее, только бы казаться нормальными; мама всегда говорила, что нужно уметь держать хорошую мину даже при плохой игре. Мы, совершенно точно, следуем ее завету.

Когда мы сворачиваем в большое, прекрасно отделанное фойе, снаружи раздается отчетливый звук тормозов мотоцикла, разрушающий умиротворенную атмосферу похоронного бюро. Мы переглядываемся.

У нас не так часто появляются плакальщики на байках так высоко в горах.

Папа спускается следом, с любопытством глядя на Каллу.

– Спасибо, что нашла жильца в гостевой домик. Я не ожидал от тебя помощи в этом, учитывая, как сильно ты хотела жить там сама.

Калла замирает на месте, пристально уставившись на отца.

– Он позвонил?

Он?

Ее голос наполнен волнением, счастьем и надеждой одновременно. Я внимательно смотрю на нее. Что за черт?

Папа кивает.

– Да, сегодня утром. Наверное, это он приехал осмотреть дом.

Калла поворачивается на месте и выглядывает в окно. Я тоже смотрю туда через ее плечо.

Черный брутальный мотоцикл Triumph припаркован на повороте около нашего дома, а высокий парень с темными волосами снимает с головы шлем, тоже черный.

Калла так поглощена наблюдением за ним, что она даже не замечает, как пристально я уставился на нее.

Губы сестры растянулись в блаженной улыбке.

– Прошло несколько дней с тех пор, как я сказала ему. Я решила, что он передумал.

Отец поднимает бровь.

– Ну, он может еще передумать. Сегодня он приехал просто посмотреть. Очень быстро. Откуда ты его знаешь?

Она молчит пару секунд.

– Мы познакомились в кофейне рядом с больницей несколько дней назад. Сталкивались пару раз до этого. Он приходит туда кого-то навещать. Он вроде милый.

Милый.

Отец не успевает ничего ей ответить, потому что парень уже поднимается по лестнице ко входу.

– Извините, я пойду покажу ему дом.

Я предпочитаю не беспокоить ее вопросами о том, кто этот парень такой и зачем она втянула его в наш жизненный уклад, предложив отцу сдавать ему дом, в котором и она, и я хотели поселиться. Мне не нужно спрашивать. Все и так написано на ее лице.

Она сияет, глядя на него: я никогда раньше не видел такого выражения на ее лице. Он ей нравится. Очень нравится.

В моем животе начинает зарождаться дурное предчувствие, когда я вижу, как отец пожимает ему руку, как они идут вместе к гостевому домику.

Парень выглядит вполне благопристойно, но в нем есть что-то отталкивающее. Что-то вызывающее беспокойство, не считая того, что моя сестра смотрит на него с нескрываемым восхищением.

ИзбавьсяОтНегоИзбавьсяОтНегоИзбавьсяОтНего.

Я стараюсь не обращать внимания на голоса в голове, наблюдая, как за ними закрывается дверь.

У меня на душе становится тяжело, темно и угнетающе, потому что хоть я и хочу избавить от себя свою сестру, но не уверен, что я готов.

Я улыбаюсь ей.

– Ну что, пойдем?

Она молчит, глядя на закрывшуюся дверь гостевого домика; не решается ответить что-то определенное.

– Ммм… Давай проверим, не идет ли дождь?

У меня перехватывает дыхание, я прихожу в оцепенение от того, что она могла предпочесть мне того парня. Я должен был это понять по изменившемуся выражению ее лица. Этот одурманенный взгляд. Зрелище стало для меня первой пощечиной.

Ее интересует что-то, помимо меня. Нечто встало между нами, хотя, конечно, случай не столь важный… Это же всего лишь поездка на пляж.

И хотя не хочу быть эгоистом, я не знаю, смогу ли это вынести.

Мы вдвоем были аутсайдерами все детство и старшие классы. И несмотря на то, что это было дерьмово, это было для меня отдушиной, потому что я был для Каллы всем, она полностью растворялась во мне. Мы всегда были друг для друга всем.

Желчь поднимается вверх по моему горлу, когда я смотрю, как она спускается из дома по ступенькам и идет по дорожке. Ее нижняя губа уверенно выступает вперед, а руки поправляют волосы.

Она нужна мне. Мне необходимо, чтобы все оставалось на своих местах. Но я не могу рисковать нашими отношениями. Я не могу позволить моему безумию заглотить ее, а потом выплюнуть, как пережеванный мусор. Но она нужна мне.

Мысли противоречивы, они смущают меня, въедаются назойливым жалом в мой мозг, прежде чем у меня получается сконцентрироваться. Я подаюсь к окну и смотрю на улицу, мой лоб крепко прижат к стеклу, пока я пытаюсь привести свое дыхание в порядок.

Serva me, servabo te.

Спаси меня и будешь спасена.

Вспоминая надменную походку темноволосого парня, я ловлю себя на мысли, что он – это то, от чего я не смогу уберечь Каллу.

Но жребий брошен.

Теперь я знаю это наверняка.




7

Septum



Калла

Он пришел.

Наверное, я выгляжу глупо, замешкавшись около дома и пытаясь сделать вид, будто я просто невзначай присела за маленький столик около бокового крыльца и не жду специально, пока они выйдут из гостевого домика.

Не могу поверить, что он здесь.

Прошло несколько дней, с тех пор, как я оставила ему папин номер телефона, все эти дни я надеялась, но он не звонил. Уже начала думать, что этого не произойдет, что я придумала всю эту химию между нами, эту связь. И возможно, я придумала его.

Однако юноша продолжал появляться в моих снах снова и снова. Он улыбался мне, смотрел на меня пристально, просто был со мной. Мое подсознание, несомненно, пытается подтолкнуть меня к нему, а может, к тому, чтобы просто снова начать жить. Я не знаю.

Все, что мне известно, – это то, что он сейчас здесь, появился из ниоткуда, с его темными глазами, британским акцентом и на мотоцикле, ни больше ни меньше.

Провидение всегда побеждает.

Мои легкие трепещут в унисон с сердцем, дрожь проносится сквозь тело, через желудок, к низу живота. Это словно вибрация, смехотворная хаотичная тряска. Такое чувство, как будто это то, что должно было случиться: наши случайные встречи, сны, и вот он здесь, в моей жизни.

От этой мысли у меня еще больше захватывает дух.

Это чувство лишь усиливается, когда дверь гостевого домика, наконец, открывается и оттуда выходят мой отец и Дэр. Они пожимают друг другу руки, и папа указывает в сторону дома, на его губах легкая улыбка. На полпути по тропинке он отклоняется от своего пути и кивает мне.

Поравнявшись со мной, он опускает взгляд.

– Последние несколько недель выдались сложными. Даже слишком. Я не стану притворяться, будто понимаю, что ты чувствуешь, потому что у нас разные пути и мы по-разному переживаем нашу потерю. Вот что я тебе скажу. Будь осторожна. Ты слишком наивна и чиста, твоя мама точно знала бы, что сказать тебе в этой ситуации. Но не я. Это первый раз, когда я заметил, как ты оживилась за последние недели. Так что все, что я могу тебе сказать, – будь осторожна. Хорошо?

У меня не остается никаких слов, потому что выражение лица моего папы такое понимающее. Как будто он заглянул в мою голову и увидел связь, которую я чувствую между мной и Дэром, мою заинтересованность, интригу. Он переживает за меня, но все еще собирается сдавать Дэру гостевой домик, потому что нуждается в деньгах. А также потому что считает, что Дэр сможет отвлечь меня от моего горя.

Я киваю.

– Хорошо.

Он кивает мне в ответ, а затем уходит в дом, не проронив ни слова. Могу поклясться, внезапно меня пронзает ощущение, что я чувствую взгляд Финна позади себя, он просачивается сквозь оконные стекла и вонзается мне прямо в спину. Но я отбрасываю это ощущение прочь, ведь я не делаю ничего плохого.

Или делаю?

Потому что, когда Дэр смотрит в мою сторону и наши взгляды встречаются, он улыбается мне, складывается впечатление, будто мы в сговоре. И именно эта улыбка заставляет меня думать, что я делаю нечто неправильное.

Попробуй брось мне вызов.

Но что неправильного может быть в моих действиях? Эта мысль утоляет мою тревожность.

Дэр медленно проходит через двор и садится в кресло напротив меня.

– Это место занято?

Я закатываю глаза. Опять эта игра?

– Нет.

Он больше не задает вопросов, просто садится, вытягивает вперед свои длинные ноги, скрещивая лодыжки, и смотрит на меня, словно там и есть его место. Я поднимаю бровь, но он продолжает молчать.

– Итак, ты говоришь с британским акцентом, но твоя фамилия – Дюбрэй. Как так получилось?

Я спрашиваю это скорее для того, чтобы он перестал уже пялиться на меня. Уголки его губ вздрагивают.

– Это твой третий вопрос?

Досада поднимается внутри меня бурлящей пеной, несмотря на то, как чудесно звучат все вещи, которые он произносит.

– Я что, должна считать каждый вопрос, который я задаю? Всего лишь пытаюсь поддерживать вежливую беседу.

Он встряхивает головой и лишь слегка улыбается.

– Хорошо, на это я тебе отвечу просто во имя вежливой беседы. Мой отец умер, когда я был младенцем. Он был французом. Моя мать же была англичанкой. А теперь я переехал сюда.

Его прекрасный, восхитительный акцент! Я киваю.

– Сожалею о твоем отце.

Он пожимает плечами.

– Он был хорошим человеком, но это произошло очень давно.

У меня язык чешется спросить, сколько ему лет, но я пытаюсь справиться с этим намерением. Я пока не могу использовать свой следующий вопрос. Но могу поспорить, ему двадцать один. Или около того.

– Ты говоришь по-французски? – спрашиваю я с надеждой, потому что, знает бог, это было бы потрясающе.

– Oui, Mademoiselle, – произносит он очень мягко, – up peu[8 - «Да, мадемуазель, немного» (франц.).]. Немного.

Бедное мое сердце! Я зачарованно смотрю на него.

– Итак, – совершенно беззастенчиво меняет тему он, как будто даже не догадывается о том, что является самым сексуальным и крутым из ныне живущих мужчин, – как ты выживаешь, обитая в одном доме с похоронным бюро? Ты когда-нибудь видела призрака?

Я не обращаю внимания на выпрыгивающее сердце и поднимаю бровь.

– Посмею ответить тебе вопросом на вопрос: а у тебя самого достаточно храбрости, чтобы снимать здесь гостевой домик?

Он смеется, и этот сорванный, с хрипотцой звук отдается где-то у меня в животе.

– Тот факт, что я обладатель абсолютной храбрости, теперь бесспорен, – заявляет он с ухмылкой. – И я не переживаю на эту тему. Так что насчет призраков? Я ответил на твой вопрос, так что теперь твоя очередь, у нас ведь честная игра, верно? Так что?.. Ты видела привидение?

Одного я точно видела, и он сейчас здесь: призрак моей матери всегда со мной… Он присутствует на каждой фотографии, в каждой стопке с одеждой, в любом воспоминании об этом доме. Но, естественно, я об этом молчу.

Вместо этого я пожимаю плечами.

– Ни разу не видела. Насколько я знаю, их не существует.

– Правда? – его голос звучит разочарованно. – А жаль.

– Ты все равно будешь жить в гостевом домике, – говорю я. – Там не будет никаких мертвецов. Я же правильно поняла, что ты будешь его снимать?

Пожалуйста, пусть это окажется правдой!

Он кивает.

– Да. Спасибо, что рассказала мне о нем. Это как раз то, что я искал. Маленькое уютное пространство с великолепным окружением.

Говоря о великолепном окружении, он смотрит на меня, как будто хочет сделать какой-то намек.

Я его великолепное окружение. Внезапно мне становится нечем дышать, и не остается никаких сил спросить, почему он хочет жить в Астории постоянно.

– Провидение, – это все, что я могу добавить.

Он кивает.

– Провидение.

Дэр смотрит на меня долгим, тяжелым, темным взглядом, мне удается сделать глубокий вдох, затем второй.

– Значит, я буду тебя видеть? – внезапно обрывает он наш разговор, поднимаясь с места.

– Когда ты въезжаешь? – спрашиваю я, внезапно впадая в панику от осознания, что он уходит.

Вместе с собой он принес сюда ощущение комфорта, взволнованности, какого-то магнетического заряда и опасности, новизны. Мне сложно просто дать ему уйти.

Он ухмыляется.

– Сейчас. Я взял с собой сумку.

Его сумка? Я следую его жесту и вижу туристический рюкзак, пристегнутый к багажнику его мотоцикла. Всего одна сумка.

– И это все?

– Я путешествую налегке, – отвечает он, направляясь к гостевому домику. К себе домой. Теперь он будет жить всего в сотне шагов от меня.

– Полагаю, ты прав, – бормочу я.

Наблюдаю, как покачиваются его широкие плечи, как ветер треплет его темные волосы. Он берет рюкзак и тащит в свой новый дом, а я вспоминаю, что забыла кое-что у него спросить.

Как долго он здесь задержится?


* * *

Сегодня вкус еды кажется совершенно другим, потому что я знаю, что Дэр сейчас всего в сотне метров от меня.

Я приготовила спагетти – самое простое блюдо на планете, и добавила чеснок, хлеб и кукурузу. Отец еще добавляет томатный соус, а Финн, как обычно, просто размазывает еду по тарелке. Должно быть, его таблетки способствуют потере аппетита.

Мы ужинаем поздно, потому что отец сегодня заработался.

При мысли о его «работе» я не могу удержаться от беглого взгляда на его руки. Я знаю, что он помыл их несколько раз, прежде чем подняться наверх, но простая мысль о том, что ему приходилось делать, вызывает у меня приступ отвращения. Мне известно, что всего пару часов назад он ввел иглу в горло мертвеца, чтобы выкачать всю его кровь, а затем заменить ее химическим раствором.

А теперь он ест этими самыми руками.

Это омерзительно, и мне становится сложно глотать спагетти, особенно когда я вижу ярко-красный соус.

– Как твой день? – спрашиваю я у Финна, отчаянно пытаясь думать о чем-то другом.

Мы с ним не виделись после полудня. Он только пожимает плечами.

– Вроде неплохо. Я закончил разбирать свои вещи. Собрал несколько коробок для Гудвилла, пап.

Папа кивает, но на лице Финна я замечаю некий проблеск, что заставляет меня широко распахнуть глаза. Не делай этого! Я пытаюсь передать ему свои мысли телепатически. Только не упоминай мамины вещи! Ни за что!

Брат молчит. Вместо этого он смотрит на меня.

– Если честно, у меня для вас новости, ребята.

Мы оба отвечаем ему выжидающим взглядом. У меня перехватывает дыхание, потому что его глаза очень серьезны.

Что за черт?

Я вижу, как он нервно сглатывает. Плохой знак.

– Я подумал и все-таки решил остановиться на Массачусетском Технологическом Институте.

Мой желудок падает куда-то в область пяток, и комнату заполняет гнетущая тишина. Я смотрю на отца, он на меня, а потом мы оба направляем пристальные взгляды на Финна. Тем временем я пытаюсь вновь научиться говорить, чтобы хоть как-то возразить брату.

– Нет, – наконец, удается мне выдавить из себя, – ты не можешь поехать без меня, Финн!

Он замечает в моих глазах мольбу и отворачивается. Его взгляд мечется по стене, перемещается на окно.

– Прошу, не пытайтесь меня отговорить, – говорит он нам, но по большей части это адресовано мне. – Калла, я бы с удовольствием поехал с тобой. Я хочу этого. Но так будет лучше. Я должен так поступить. Мне нужно побыть одному, научиться существовать в одиночку. Понять, каково это, оставаться нормальным, когда ты один. Понимаешь?

Нет! Тысячу раз нет! Миллион раз нет!

Я трясу головой, но папа наклоняется в мою сторону и кладет руку мне на плечо. Молчаливое предупреждение о том, что не нужно слов. Я беспомощно смотрю на него.

– Я думаю, это правильное решение, – говорит отец. – Ваша мама и я… – его голос срывается, словно ему больно, на секунду он замолкает. – Ваша мама и я были уверены, что так будет лучше для вас обоих. Вам нужно научиться жить самостоятельно. Это правда хорошо.

В голосе отца чувствуется гордость, как будто Финн совершил нечто героическое: спас ребенка из горящего дома или перенес черепаху с оживленной трассы. Но это не героизм, а самопожертвование. Я вижу это по его глазам, по осанке и по тому, что он избегает взглядов в мою сторону.

Спаси меня от моих страданий.

Эти слова из его дневника – первое, что приходит мне в голову, когда я смотрю на него сейчас.

Но когда он все же бросает на меня ответный взгляд, я читаю в его глазах что-то еще. Мольбу.

Позволь мне сделать это. Позволь!

Позволить ему сделать что?

Научиться жить самостоятельно? Справляться со всем в одиночку? Мое дыхание становится прерывистым, в то время как Финн продолжает исследовать мою реакцию. Все исследует и исследует. Наконец я взрываюсь короткой фразой:

– Ладно.

Это слово выходит из меня на выдохе.

Финн вздымает бровь.

– И это все? Никаких криков и скандалов?

Я встряхиваю головой.

– Нет. Если ты уверен. Я была готова спорить об этом с мамой и папой, но я не готова вступать в конфликт с тобой.

Я чувствую, что сдаюсь, от этого мне грустно. Волна паники накрывает меня. Но что я могу поделать? Это выбор Финна. Его взгляд становится мягче.

– Ты не споришь со мной, – заключает он. – Ты просто пытаешься сделать то, что сама считаешь необходимым. Ты же это понимаешь, Калла.

Нет, я этого не понимаю. Мое мнение сейчас прямо противоположно.

Но опять же, что я могу поделать? Он принял решение.

Мне нечего сказать в ответ. Поэтому я просто безмолвно киваю.

Начинаю размазывать еду по своей тарелке, потому что, когда я пытаюсь ее проглотить, она застревает у меня в горле, словно какой-то комок желе. И папа, и Финн продолжают пристально смотреть на меня, ожидая, что я начну протестовать, спорить, а может, даже бить посуду. Но я не оправдываю их ожидания. Каким-то неведомым образом я остаюсь спокойна, сохраняя холодный рассудок и сдержанность, но только до той минуты, пока я могу бросать короткие слова извинения и сдерживать свои эмоции.

Я выбегаю на улицу, не обращая внимания на то, что Финн кричит мне вслед. Я пролетаю пулей через двор, жадно глотая воздух на своем пути вниз, к пляжу. След выглядит, словно серебристая лента в сумрачном свете луны, извиваясь и вращаясь среди влажных от дождя зарослей и блестящих темных камней.

Кроны деревьев создают полог над моей головой, от вида теней я покрываюсь гусиной кожей, потому что не знаю, что они могут скрывать. Но даже сейчас, видя лишь кусочки луны, мелькающей сквозь ветви и листву, распознавая какие-то несвязные слова в порывах ветра, играющего в сосновых иглах, я хочу находиться здесь больше, чем в нашей столовой.

Прорываюсь вперед, подальше от разрушительных утверждений, на которых так настаивает Финн, туда, к кромке океана.

Когда я оказываюсь на побережье, мои пятки утопают во влажном песке, и я радуюсь, что сейчас отлив. Ноги не промокнут. За считаные минуты я добираюсь до скал. Как только я оказываюсь рядом, из-за валунов появляется тень.

Она длинная и неожиданная, потому что никто обычно не приходит сюда.

Тень замирает, и у меня замирает сердце.

Затем то, что отбрасывает ее, выходит на лунный свет, и я понимаю, кто это.

Дэр.

Ведь теперь он тоже живет здесь.

– Эй, – окликает он меня, его голос с хрипотцой и британским акцентом звучит мягко.

В глазах читается радость от встречи со мной, искреннее восхищение моим внешним видом и какое-то голодное выражение, когда он сканирует меня взглядом. Это заставляет мою кровь бурным потоком приливать к щекам и заполнить сердце. Ему нравится то, что он видит.

Я с усилием сглатываю.

– Ты в порядке? – спрашивает он, его подбородок приподнят, а глаза мерцают в лунном свете. – Я случайно заметил, как ты бежала с горы.

Господи, мне хочется утонуть в песке. Должно быть, я выглядела как сумасшедшая.

– Все в порядке, – отвечаю я. – Просто… Я расстроилась из-за своего брата, мне нужно было выйти подышать на минуту.

– А когда ты расстроена чем-то, ты бежишь сюда на пляж даже ночью? Совсем одна? – Дэр снова приподнимает голову, и я не могу понять, смотрит ли он на меня осуждающе.

Я бросаю взгляд в сторону.

– Не совсем. Просто… Это мое любимое место. Я часто прихожу сюда просто так. Даже когда все хорошо.

– Покажи мне, – произносит он своим хриплым голосом, это не требование, а лишь мягкая просьба. – Я имею в виду, твое любимое место.

Во мне не происходит никаких колебаний. Не знаю, почему. Возможно, оттого, что он очень часто бывает со мной в моих снах и я как будто уже хорошо с ним знакома.

– Хорошо.

Я веду его вдоль побережья, мы вместе проходим еще около сотни шагов по камням, оказываясь в уединенной бухте. Спрятанный под покровом ночи, нас встречает грот в форме подковы.

– Смотри под ноги внимательно, – предупреждаю его я, хотя и знаю, что здесь сложно разглядеть что-либо. – Приливы приносят сюда много мелких камней. А хотя подожди, я сейчас вернусь.

Я нехотя отпускаю его руку и отправляюсь на поиск чего-нибудь вроде деревянной коряги, выброшенной на берег. Когда я нахожу подходящую, волоку ее обратно к гроту, на этот раз пытаясь отыскать холщовый мешок, который я припасла здесь как раз ради такого случая. Под камнем его нет, хотя обычно я оставляю его именно там, поэтому я брожу по округе несколько дольше, чем сама того ожидала. Внезапно до меня доносится, как Дэр зовет меня.

– Не это ли ты ищешь? – спрашивает он, держа в руках тот самый мешок.

Я киваю, забирая у него находку.

– Да, это то, что нужно.

Я нахожу в мешке зажигалку и подношу ее к куску дерева. В моих руках рождается огонь. Моментально внутренняя часть грота наполняется легким сиреневым светом.

Дэр смотрит на это зрелище, словно завороженный.

– Он фиолетовый!

– Это из-за океанической соли, – объясняю я, – она придает пламени фиолетовые и синие оттенки. Однако я не советую тебе вдыхать его пары. Этот огонь очень красивый, но токсичный.

– Значит, можно любоваться, но не дышать. – Дэр выглядит заинтригованным.

Я киваю.

– Именно. Так что вместо того, чтобы стоять тут и вдыхать дым, не лучше ли оглядеться по сторонам и хорошенько рассмотреть грот?

Он делает все так, как я сказала, и на его лице видно, как сильно его впечатляет увиденное. Небольшие водные затоны виднеются вокруг нас, в них морские обитатели, растения и ракушки, крошечные крабики и водоросли. Все кажется мистическим и волшебным в этом фиолетовом свечении.

– Когда приливы сильные, здесь все оказывается под водой. Фактически ты даже не сможешь войти в грот. Но если прилив небольшой, ты сможешь разглядеть все, что находится под водой.

– Это уму непостижимо, – произносит Дэр, внимательно изучая взглядом все вокруг. – Я не удивлен, что это твое любимое место.

Он двигается ловко и свободно. Легко.

Да и вообще с ним легко находиться рядом. С каждым мгновением я ощущаю все меньше тревоги и паники за Финна, и мне становится все комфортнее с Дэром.

Несмотря на всю его утонченность, мне с ним удобно, как бывает удобно, когда надеваешь свою любимую пару джинсов. Словно… Он не осуждает меня. Он не поднимает меня на смех. Он просто принимает меня такой, какая я есть, не требуя чего-то большего.

Он наклоняется, чтобы лучше рассмотреть то, что находится в воде, а я тем временем изучаю его. Сегодня он одет во все темное: темные джинсы и черную толстовку. То, как элегантно он двигается, даже толстовку делает изысканной. Он изящен и благороден и выглядит совсем иначе, нежели парни в моей школе.

Все это похоже на глоток свежего воздуха и заставляет мои колени подгибаться.

Он поворачивается в мою сторону. Его взгляд темный, в нем искрится любопытство.

– Чем твой брат тебя расстроил?

С феноменальной скоростью моя паника возвращается, около минуты я стараюсь не смотреть в глаза Дэру, а фокусируюсь на океанских волнах, набегающих на берег.

– Мы близнецы. Он собирается поступить в другой колледж, но меня это не устраивает. Финн без меня не справится.

Дэр внимательно смотрит на меня, пытаясь уловить ход моих мыслей. Я буквально вижу, как вращаются шестеренки у него в голове. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но я перебиваю его прежде, чем он вымолвит хоть слово.

– Тебе это непросто понять, – опережаю я его. – У моего брата есть одна особенность. Это касается его ментального состояния. Да, он принимает препараты, но все равно я нужна ему.

Мне казалось, что это напугает его, я ожидала реакции, пыталась понять, вызовет ли эта новость отторжение или нет. Однако ужас на его лице так и не появился. С невозмутимым видом Дэр кивнул.

– Это достойно уважения, – произносит он, – то, что ты о нем так заботишься.

– Естественно, я забочусь о нем, – внезапно набрасываюсь я. – Так и должно быть! Ведь он мой брат!

Дэр улыбается, поднимая обе руки вверх в примирительном жесте.

– Успокойся, – умиротворяюще говорит он, – это было просто мое наблюдение. Не все так заботливы: касается это их семьи или нет.

Я внимательно смотрю на него.

– Это печально. Так почему ты здесь? Ночью. Один.

Я кидаю ему в лицо его же слова, ранее адресованные мне, просто чтобы сменить тему. Он улыбается, тем самым демонстрируя, что оценил мою попытку.

– Просто стало скучно. И я подумал, что отсюда я могу лучше разглядеть звезды.

Он абсолютно прав. Отсюда мы точно сможем их увидеть лучше. Высоко в горах верхушки деревьев закрывают их.

Значит, ему нравятся звезды? Разве это возможно, быть настолько идеальным?

Он указывает вверх.

– Это Пояс Ориона. А вон там… Вон там Андромеда. К сожалению, мы не увидим Персея сегодня.

Он замолкает и пристально смотрит на меня.

– Ты знаешь миф о них?

Его голос спокойный и умиротворяющий, я вслушиваюсь в него, и от этого мне кажется, что все проблемы отступают прочь. Я просто наслаждаюсь тем, что нахожусь рядом с ним, его глаза совсем близко и его полные губы, прекрасные длинные руки.

Я киваю, собирая в памяти по кусочкам то, что выучила об Андромеде в последний год на занятиях по астрологии.

– Да. Мать Андромеды оскорбила Посейдона. В наказание Андромеду бросили на съедение морскому чудовищу, а Персей спас ее, после чего они поженились.

Он кивает мне, удовлетворенный моим ответом.

– Да. И теперь они протянулись через все небо, чтобы напомнить юным влюбленным о безграничной силе бессмертной любви.

Я фыркаю.

– Ага. А теперь еще сняли пресловутый фильм о них, который исказил сразу несколько мифов и легенд Древней Греции сразу.

Губы Дэра вздрагивают, почти готовые растянуться в усмешке.

– Может, ты и права. Но не лучше ли посмотреть на это с точки зрения вечной любви?

На его лице промелькнул сарказм, я не могу понять, серьезен он или шутит. На память приходит фраза на его толстовке: ирония потеряна для тебя.

– Это бред, ты же знаешь, – произношу я, подбрасывая у себя в голове метафорический кубик. – Я имею в виду бессмертную любовь. Ничто не может быть бессмертно. Влюбленности заканчиваются, сексуальная химия сходит на нет, а бывает, что люди умирают, забирая с собой свою любовь. Поэтому откуда ни взгляни, всякая любовь однажды умирает.

Уж кому это знать, как не мне. Я та самая девушка из похоронного бюро. Все время только это и вижу.

Дэр осматривает меня скептическим взглядом сверху вниз.

– Если ты действительно веришь в то, о чем говоришь, тогда, должно быть, ты считаешь, что все на свете находится под контролем смерти, даже совершенно случайные обстоятельства, которые с нами происходят. Так нетрудно и в депрессию впасть, Калла. Мы сами контролируем себя.

Он выглядит действительно обеспокоенным. Когда я смотрю на него, то начинаю нервничать, с одной стороны, из-за того, что расстроила его, и в то же время потому, что остаюсь уверенной в своей правоте.

Как бы то ни было, я окружена этим всю свою жизнь… Смертью, несчастными случаями. Я – та, чья мать погибла совсем недавно, и тем не менее мир не перестал существовать.

– Я бы не сказала, что смерть контролирует все, – пытаюсь осторожно исправить саму себя. – Но тебе вряд ли удастся поспорить с тем, что она побеждает в долгосрочной перспективе. Каждый раз. Потому что мы все умираем, Дэр. Поэтому побеждает смерть, а не любовь.

Он фыркает.

– Расскажи это Персею и Андромеде. Там, на небесах, они бессмертны.

Я фыркаю в ответ.

– Но они уже нереальны.

Дэр пристально смотрит на меня с явным желанием объяснить свое видение, и внезапно я понимаю, что совершенно неожиданно для нас обоих мы заговорили о любви, но сразу же перескочили на тему смерти. Я пытаюсь снова перевести это в диалог.

– Извини, мне кажется, это издержки того места, где я живу. Смерть единственная константа там.

– Смерть огромна, – заявляет Дэр. – Но есть вещи еще больше. Если их нет, то все это зря. В таком случае жизнь ничего не стоит. Незачем познавать жизнь с разных сторон, пытаться пользоваться шансами и все в таком духе. Получается, что все это – просто мусор, которому суждено исчезнуть в конце.

Я пожимаю плечами и смотрю в сторону.

– Прости. Я верю в правило «здесь и сейчас». Это все, что мы можем знать наверняка и на что можем рассчитывать. И нет, мне не нравится думать про конец.

Дэр все еще меланхолично смотрит в небо.

– Ты сегодня какая-то пессимистичная, мой цветок Каллы.

Я тяжело сглатываю, потому что теперь мне кажется, что я выгляжу, как стерва. Уставший от жизни, уродливый человек, у которого внутри осталась только горечь.

– Моя мама умерла несколько недель назад, – говорю я, и собственные слова режут ножом по сердцу. – Мне все еще тяжело говорить об этом.

Он замолкает и кивает, как будто теперь все для него встало на свои места, словно ему жаль, как и всем остальным, кто об этом.

– А, теперь понял. Прости. Не хотел вскрывать твою рану.

Я встряхиваю головой и направляю взгляд в сторону, потому что чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, это меня смущает. О боже! Смогу ли я вообще когда-то думать об этом без слез.

– Все нормально. Ты же не знал, – отвечаю я. – И ты прав. Возможно, я стерва. Всю жизнь окруженная смертью со всех сторон… Полагаю, это делает меня уродливой.

Дэр пристально изучает меня, его глаза блестят в свете нашего самодельного факела, который отбрасывает свои фиолетовые блики в их бездонные черные глубины.

– Ты не уродлива, – говорит он голосом, от которого все внутри меня сжимается. – Во всяком случае, в долгосрочной перспективе.

Его слова заставляют меня потерять цепь мыслей. Потому что то, как он смотрит на меня сейчас… Словно я красивая, словно он знает меня, хотя я всего лишь Калла и на самом деле мы знакомы совсем недавно.

– Прости меня, я излишне эмоциональная сегодня, – предупреждаю я. – Это не мое обычное настроение. Просто… Много чего произошло за последнее время.

– Я вижу, – отвечает он тихо. – Я могу тебе чем-то помочь?

Мне хочется, чтобы он снова назвал меня цветком Каллы, потому что, кажется, это нас сближает, создает между нами тайную связь. От этого я чувствую себя немного лучше. Но отрицательно мотаю головой.

– Я бы хотела этого. Но нет.

Он улыбается.

– Хорошо. Могу я хотя бы проводить тебя домой?

Мое сердце пропускает пару ударов, но при мысли, что придется снова столкнуться лицом к лицу с Финном, мне становится неуютно. Поэтому я снова качаю головой.

– Не думаю, что я готова вернуться домой, – сочувственно отвечаю я, потому что такова правда.

Он пожимает плечами.

– Хорошо. Я подожду, пока ты будешь готова.

Мое сердце отдается громовыми ударами в ушах, а я притворяюсь, что все это не приводит меня в дрожь. Мы сидим так близко друг к другу, что я могу ощущать тепло, исходящее от его тела. Так близко, что в какую сторону он бы ни двинулся, его плечо нежно касается моего. Мне кажется странным, что такие мелочи доставляют мне удовольствие: случайные прикосновения, тепло тела.

И тем не менее это так.

Мы сидим так около часа.

В тишине.

Глядя на плещущийся океан, на бездонное небо, усеянное звездами.

Мне ни с кем не было настолько комфортно до этого дня, даже тишина не казалась мне гнетущей. Я не чувствовала себя так хорошо ни с кем, только с Финном. До сегодняшней ночи.

– Ты знал, что итальянская серийная убийца Монарда Чианчулли была известна тем, что готовила из своих жертв угощения к чаю и скармливала их гостям? – спрашиваю я, хотя мои мысли все еще витают где-то далеко, а взгляд направлен на гладкую поверхность океана.

– Нет, потому что это довольно странный факт для запоминания, – моментально отвечает Дэр, даже не взяв паузу на размышления и нисколько не удивившись вопросу.

Я чувствую, как внутри меня начинает пениться желание расхохотаться, оно вот-вот взорвется и вырвется наружу.

– Согласна. Это и правда так.

На самом деле этим фактом поделился со мной вчера мой брат.

Дэр улыбается.

– Уверен, я использую это на следующей вечеринке, куда меня пригласят.

На этот раз я не могу сдержать улыбку.

– Уверена, это вызовет бурный интерес.

Он усмехается.

– Это, совершенно точно, хорошее начало разговора.

Я хочу, чтобы это мгновение длилось как можно дольше, возможно, целую вечность, поэтому стараюсь не двигаться. Несмотря на то, что сырой песок попал мне под джинсы и теперь ноги совсем промокли.

Но как бы то ни было, я мечтаю, чтобы этот момент никогда не заканчивался. Тьма становится настолько густой, что почти поглощает нас. Уже совсем поздно.

Я вздыхаю.

– Мне нужно возвращаться.

– Хорошо, – под покровом ночи его голос кажется еще более низким, а еще, хоть я и не могу знать этого наверняка, мне слышится в нем разочарование.

Может, ему тоже хочется задержаться здесь подольше?

Он помогает мне подняться на ноги, а потом продолжает держать свою ладонь на моей руке, пока мы проходим через плавучий лес, сквозь воду приливов, назад к тропинке. Это то самое, чего женщины обычно ожидают от мужчин. Это некое джентльменство, нечто, позаимствованное у рыцарей, и внизу моего живота назревает взрыв, потому что это кажется мне очень душевным, личным и сексуальным.

Когда мы подходим к дому, он убирает свою руку, и я мгновенно осознаю, как сильно мне не хватает его тепла.

Он смотрит на меня сверху вниз, и в его глазах пляшет тысяча искорок, за каждой из которых скрыт некий смысл, который мне не терпится разгадать.

– Спокойной ночи, Калла. Надеюсь, тебе лучше.

– Мне лучше, – тихонько отвечаю я.

И когда я поднимаюсь ко входу по ступенькам, я осознаю, что это действительно так.

Впервые за шесть недель.




8

Octo



Финн

ПрыгайПрыгайПрыгайПрыгайПрыгайПрыгайТыЧертовТрусПрыгай.

– Эй, – из дверного проема нежно раздается голос Каллы.

Я отшатываюсь от открытого окна, словно рамы внезапно оказались охвачены языками пламени. Я видел, как Калла поднималась к дому вместе с ним, но я не успел осознать, как она вошла внутрь.

– Эй… – неуверенно бормочу я, пытаясь выключить голоса, которые выкрикивают свои издевки. – Ты рано. Все еще злишься на меня?

Сестра садится на мою кровать, подкладывая под себя руки. Она выжидающе смотрит на меня.

– Нет. Просто переживаю за тебя. Знаешь, почему?

Я знаю. Из-за моего дневника. А еще я точно знаю, что она все еще не сдала меня нашему отцу. Потому что она знает, чего я боюсь сильнее всего… Это страх быть пойманным и запертым.

ТыЗаслуживаешьСидетьНаЦепиЦепиЦепиЦепи.

Я скалю зубы.

– Не беспокойся, Калла. У меня все под контролем.

Ее вздох настолько прерывистый, что даже со своего места я могу расслышать это.

– В этом все дело. Я ничего не рассказала отцу о том, что прочитала, потому что решила взять на себя всю ответственность за твое состояние. За то, что ты всегда будешь в безопасности. За то, что тебе со временем станет лучше. И если я не смогу быть рядом с тобой постоянно, значит, все взлетает на воздух, и вся вина ложится на меня. Я не хочу жить с постоянным чувством вины. На мне уже лежит достаточно груза.

Я чувствую внутри себя твердую настойчивость, когда вижу, насколько она взволнована.

– Калла, мамина авария случилась не по твоей вине. Ты сама это знаешь.

Ее глаза блестят от влаги, когда она смотрит на меня.

– Ты так считаешь?

– Мы обсуждали это сотню раз, Калла. Когда ты ей позвонила, она не должна была отвечать. Шел сильный дождь. Она должна была возложить эту задачу на плечи автоответчика. Таков был ее выбор. Не твой. Она пересекла сплошную. Не ты.

Калла закрывает глаза.

– Как бы то ни было, я бы не пережила, случись подобное с тобой. Ты понимаешь это?

Я тяжело сглатываю.

– Понимаю. Но я обещаю тебе, что со мной все будет в порядке.

Она поднимает одну бровь.

– Обещаешь?

– Repromissionem, – все мое существо провоцирует меня на ложь.

Когда я произношу это, выходит очень похоже на правду, что мне на руку, потому что, признаться честно, я сам не знаю точный ответ на этот вопрос.






Она закатывает глаза.

– Опять! Уместить это в две буквы было бы проще.

Я улыбаюсь.

– Так тебе было что-то нужно?

Ее глаза становятся шире, а затем сужаются.

– Я просто хотела проверить, как ты. Ненавижу, когда ты отстраняешься. Меня это нервирует.

– Не стоит. Я имею в виду, нервничать, – говорю я. – Все в порядке.

Сестра кивает.

– Хорошо.

Но непохоже, что она поверила мне, а я не знаю, что сделать, чтобы убедить ее. Я знаю Каллу лучше, чем свои пять пальцев, поэтому отлично понимаю ее эмоции.

– Я хотела пожелать тебе спокойной ночи, – наконец, произносит она. – А еще сказать, что я люблю тебя. И если ты передумаешь, даже в самый последний момент, это будет нормально. Не могу смириться с мыслью, что мы с тобой будем порознь, Финн. Но еще больше я мечтаю о том, чтобы у тебя все было в порядке. Поэтому если это то, что тебе действительно нужно, я приму это.

Ее глаза наполняются слезами, она смотрит в сторону. Я опускаю руку на ее ладонь. Сестра смотрит на меня, и ее подбородок заметно подрагивает.

– Все будет хорошо, – на этот раз мой голос звучит более убедительно. – Со мной все будет в порядке.

Она кивает.

– Repromissionem? – ее голос все еще дрожит.

– Обещаю.




.




9

Novem



Калла

Океанский бриз развевает его волосы, Дэр улыбается под палящим дневным солнцем. Его белоснежные зубы сверкают, а я посмеиваюсь над его рассказом.

Я тянусь к нему, и он крепко обнимает меня, пытаясь прижать мое тело еще ближе к своему.

– Ты принесешь мне погибель, – говорит он, уткнувшись в мое плечо.

Его губы нежно касаются моей кожи.

– Почему? – спрашиваю я, с трудом совладав с дыханием, мои ладони летают на его груди.

От него исходит древесный запах.

– Потому что ты гораздо лучше, чем я того заслуживаю.

Первая моя эмоция после пробуждения – изумление. Потому что разве я могу быть лучше, чем он заслуживает? Мое подсознание, должно быть, оказалось опьяненным чем-то, но, невзирая на это, сон заставляет меня пребывать на седьмом небе от счастья.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=42747838) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes



1


Командная детская игра, популярная в США. У каждой команды есть свой флаг. Главная цель игры – захватить флаг соперника, не будучи при этом осаленным.




2


Смерть (лат.).




3


Траурный обряд в иудаизме, который следует сразу после похорон и длится семь дней.




4


Отсылка к фильму ужасов «Последний дом слева».




5


Государственный исследовательский университет США, расположенный в Калифорнии. Является одним из лучших государственных вузов в мире.




6


«Ирония потеряна для тебя» (англ.).




7


Идеально (лат.).




8


«Да, мадемуазель, немного» (франц.).