Книга - Не донские рассказы, или Время колокольчиков

Не донские рассказы, или Время колокольчиков
Марк Зайтуновский


Дорогой, потенциальный читатель! Сборник, предложенных автором небольших, но динамичных рассказов, имеет одну общую идею. В них описаны судьбы людей сломленных, раздавленных, раненных дикими переменами 90-х годов.Это истории о простых людях, так сказать, смертных, о подростках и молодежи из рабочих кварталов городов нашей страны. К сожалению, Судьба-злодейка уготовала многим из них роль анти-героев, жизнь с нереализованными мечтами и внутренним потенциалом. Виноваты в этом герои лично или стоит клянить обстоятельства жизни, достойны они осуждения или понимания каждый пусть решает сам.Название "Не донские рассказы или Время колокольчиков" взято неслучайно, автор хотел противопоставить судьбы героев своих рассказов судьбам героев рассказов М. Шолохова "Донские рассказы", в которых несмотря на весь драматизм чувствовалась перспектива, коей не оказалось у героев предложенных историй "святых 90 х". Ну, а уж: "Если мы не отлили колокол, значит здесь время колокольчиков". А.Башлачев





Марк Зайтуновский

Не донские рассказы, или Время колокольчиков


Хроники с фронтов проигранной войны, посвящается сгинувшим и павшим.





Предисловие


«Заговори со мной, чтобы я тебя увидел».

    Сократ

Читатель! Предложенные твоему вниманию рассказы, несмотря на то, что повествуют о разном, вкупе, как мне кажется, дают некоторую целостную картину, они, если так можно сказать, автономные и вполне самодостаточные пазлы, но сложенные вместе образуют нечто монолитное.

Я взялся за перо, начиная эту серию рассказов, не имея, к слову, ни малейшего опыта в таком деле, как сочинительство, за исключением конечно школьных сочинений, был движим идеей показать не только трагедии героев, но и, пусть не явно, а, как бы фоном, указать на причины этих трагедий. Насколько это получилось, судить тебе!

В своих рассказах я сознательно избегаю хеппи-эндов, отчасти потому, что у героев есть или были свои прототипы, с похожими судьбами, а отчасти потому, что постоянный хеппи-энд, которым нас пичкают со всех щелей, настолько ослепил нас, что, продолжая двигаться к катастрофе, мы этого не видим и не хотим видеть. «Дерево познается по плодам», – сказал Христос, так какие плоды созреют у того насквозь проеденного червями дерева, которое мы сами взрастили и продолжаем взращивать?

Я убежден, что каждое произведение, а не бестолковая попса, будь то: стихи, песня, музыка, картина, фильм, спектакль, роман, повесть или рассказ – это попытка автора, в силу своего понимания, отразить реальность, отразить жизнь, в ее многогранности, задать вопросы, которые его мучают, поделиться сделанными выводами, предоставить свободу читателю сделать вывод самому. И вот поэтому, с некоторой долей дерзости, с заявкой на то, что мои рассказы все же произведения, а переживания, излитые в них, откликнутся в твоей душе, мне хотелось бы совместно с тобой поразмышлять о причинах, описанных трагедий, и подумать о последствиях нашей сегодняшней слепоты.

Лично я, ни в коем случае, не претендую на исключительную объективность, нет, я лишь хочу спросить и себя и всех нас: «что мы такое построили, возвели, так сказать, на пепелище и руинах Отечества, в котором многие из нас родились, Отчизны, за которую проливали кровь и пот, отдавали жизни на фронтах войны, на фронтах трудовых баталий мои старшие соотечественники, мои старшие товарищи, что принцип безумного Фридриха Ницше: «падающего – подтолкни» не только не вызывает у нас оторопь и рвотный рефлекс, а стал инструкцией к применению? Необходимым условием выживания?» Каждый ответит по – своему, но, солидарность, по большинству позиций, я уверен, будет иметь место.


* * *

Практически все герои моих рассказов имеют негативную окраску, кто-то в бо?льшей степени, кто-то в меньшей, большинство же из них заслуживают понимания и снисхождения, ровно настолько, насколько часть героев – мерзавцы!

Как не крути, человек существо социальное и окружающее его общество со своими правилами, идеями, шкалой ценностей является, как мне видится, если не основополагающим, то безусловно весьма важным фактором в выборе человека, в его свободном волеизъявлении, ведь не зря на заре христианской эры апостол Павел подчеркнул: «не обольщайтесь, дурные сообщества развращают добрые нравы», и, если людей, развративших свои добрые нравы, вокруг меня все больше и больше, значит я представитель дурного сообщества. Значит пора меняться и…

Недопустимо продолжать просто смотреть, цокая языком и покачивая головушкой, как жернова ачеловечной жизни хладнокровно перемалывают наши личности. Важно прийти к осмыслению своей жизненной цели. К пониманию того, к чему я стремлюсь, ради чего я это делаю, что я хочу в итоге увидеть, стоя на краю выкопанной могилы и окидывая мысленным взором пройденный путь? Может я хочу увидеть слезы матерей и жен? А может разжиревших и самодовольных детей-недорослей и внуков-инфантов, жаждущих только комфорта и сытости, вне зависимости через какую преграду для этого необходимо переступить: принцип или человеческую судьбу? Если так, то даже не стоит напрягать свои мозги и задаваться вопросом: «Что останется после меня? Согреет ли кого-нибудь воспоминание обо мне?». Если же я-таки хочу понять, что я делаю на этой несовершенной земле, для чего я пришел в этот непростой мир, если меня гложет мысль, что родился я, скорее всего, не для того, чтобы стать «коптителем неба», то пора начать размышлять и искать ответ уже сейчас, иначе можно не успеть, ведь «дни лукавы».

Однако, хотелось бы всех нас предостеречь, что в поисках верного решения велик соблазн развешивать ярлыки и выносить обвинительные вердикты налево и направо. Поэтому, не будет лишним обратить на это серьезное внимание. Этим предостережением я, ни в коем случае не хочу сказать, что мы должны оправдывать и соглашаться со свинством и уродством в себе, в окружающих людях и окружающем мире, нет, – это лишь призыв объективно взглянуть на себя и особенно на ближнего, на условия его жизни, на его окружение, на его воспитание, которые и сформировали его в итоге. Конечно последнее слово всегда за самим человеком, но у всех, говорящих последнее слово перед судьбоносным выбором, бывают разные стартовые позиции, и это необходимо учитывать в оценке его поступков.


ПОСТКРИПТУМ

В предложенных рассказах описаны истории, которые не могли не произойти в данных условиях жизни. Описанные трагедии, ни что иное, как закономерные промежуточные «станции» того жизненного пути, на который, к сожалению, мы – таки свернули, все вместе, дружно в обнимку, под незамысловатые песни; но движемся мы по нему все же в одиночку, независимо друг от друга, изнывая от ожидания подножки, со стороны рядом идущих соплеменников.

В этих историях я постарался передать не только события, но и тот отвратительный запах и вкус, которыми эти события напитаны!




Неразрешеная[1 - Неразрешеная – то есть исповедь, не являющаяся в собственном смысле таинством Церкви, так как, над исповедующимся не прочитана разрешительная молитва. Грехи не разрешены (не отпущены).] исповедь


«Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в миреборьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность может прервать её».

    Николай Островский «Как закалялась сталь»

Закружилась голова, потемнело в глазах, земля стала уходить из-под ног. Это очередной приступ. Я падаю назад, ударяясь затылком о бордюр, резкая боль в шее, вернее в шейных позвонках, тело немеет. Неужели это конец? Так нелепо и глупо закончить свой земной путь в прекрасный июньский день, когда ты ещё не стар, когда дома ждут мать и любимая племяшка, которая носится, наверное, сейчас по двору, сдирая колени в кровь – она у меня сорванец!

Говорят, что смерть от перелома шейных позвонков мгновенная, не знаю, наверное, у каждого по-разному. Я успеваю отлистать несколько страниц своей потускневшей с годами жизни назад, перечитать вновь, написанное в них корявым подчерком легкомыслия, бесплодно поразмышлять над прочитанным…в последний раз!


* * *

Глубокой ночью, когда в соседней комнате наконец-то уснули родители, я шестнадцатилетний подросток дочитываю, нет, проглатываю остатки повести Островского «Как закалялась сталь». Я даже сейчас помню те непередаваемые переживания и эмоции, которые изгнали сон напрочь. Через два дня у меня соревнования, я лыжник, и я фаворит в своем возрасте, мне лучше бы отдохнуть, набраться сил в эти два дня, но в голове у меня: трагедия, боль, разорванные в клочья судьбы людей, живших, каких-то шестьдесят лет назад. Какое несгибаемое и безжалостное время, какие характеры, какая людская низость и высота показаны, какие жестокие ошибки, какая жажда жизни, все это не дает мне покоя, будоражит, волнует, заставляет обидеться на судьбу, что я не родился тогда, что не жил в суровые двадцатые.

На соседней кровати мирно спит моя младшая сестра, тоже любительница ночных чтений, но она всегда спокойна, герои ее книг не отнимают у нее сна. Как я счастлив, что она у меня есть, правда моя гордость и радость за нее отлично замаскированы колкостями и резкостью в ее адрес, ну не должен же я, старший брат, выказывать непозволительную для мужчин нежность.

Дверь в комнату открывается, на пороге стоит отец, он недоволен и строг: «Ты почему не спишь?». Оказывается, я забыл выключить стоящий рядом с кроватью торшер, и позволил себе с головой окунуться в свои размышления, переживания и мечты.


* * *

Солнечный зимний полдень. Слегка морозит. Городской парк полон людей, кто-то гуляет с детьми, кто-то ждет начала лыжной гонки. Мой номер седьмой, и у меня учащенно стучит сердце, волнуюсь. Я не показываю вида, но я очень счастлив, что среди зрителей моя сестренка и отец, мама осталась дома, не любит она подобных мероприятий, она, вообще, никогда не показывает своей слабости и сентиментальности, свойственных всякой женщине. Мне даже кажется, что мой суровый отец намного мягче и эмоциональней ее. Ну да, пусть сидит себе дома, хлопочет на кухне, она это, ой, как умеет. Мне сейчас хватает поддержки и любви отца и сестры.

Выстрел стартового пистолета, и я рванул. Трасса непростая, изгибистая, много подъемов, много спусков. Деревья мелькают, я счастлив, мне хорошо, я чувствую скорость, я чувствую энергию жизни, морозный воздух впивается в мое обветренное лицо множеством мелких иголок. В какой-то момент мне начинает казаться, что и подъемы, и спуски, и снег, и колючий ветер – это живые сущности изо-всех сил, старающиеся прервать мой бег, нет не бег – полет: «Не выйдет, друзья мои, ничего у вас не выйдет, сегодня я сильнее вас!»

Финишная прямая, за вожделенной чертой – толпа, как единое живое существо колыхается и галдит. Остается не больше ста метров, мы бежим «ноздря в ноздрю» с моим другом, остальные безнадежно отстали, я выкладываюсь на полную, друг не сдается… тридцать метров, двадцать, десять и вдруг, вырвавшись из рук своей мамы, из толпы, мне навстречу выбегает какой-то шалопай, я успеваю затормозить «плугом», кое-как удержался на ногах, окатив мальца брызгами снега из под лыж, но скорость безвозвратно сбита, время потеряно, мальчишку кто-то подхватывает на руки, путь открыт и… мой друг пересекает черту первым, я второй. Обидно до слез, я готовился, я в ударе, но не я первый! Подбегает сестра, подходит отец, поздравляют, не помогает – я расстроен, я недоволен собой, я злюсь на нерасторопную мамашу, не сумевшую удержать своего малыша.

Награждение. Главный судья вешает мне на шею медаль, вручает грамоту, мой друг обнимает меня и признает, что он первый по случайности, и, вдруг, я чувствую, что досада от нелепого проигрыша отступает, я вновь счастлив, нет, я бесконечно счастлив. Я честно бился, я второй, рядом родные отец и сестра, что может быть лучше?!

Мы втроем возвращаемся домой, под ногами скрипит снег, солнце светит уверено и ярко, хотя до весны еще далеко. В такие моменты на ум всегда приходит один и тот же отрывок Пушкина: «Мороз и солнце, день чудесный…открой закрытой негой взоры…звездою севера явись», сто пятьдесят лет назад он умер, а писал, как будто про сегодня, про меня, как будто знал и о гонке, и о втором месте, и о моем счастье, и о идущих рядом моих любимых сестре и отце.


* * *

Позади армия. Эх, прекрасное было время товарищества, дружбы, муштры, самоволок и старых, добрых «дедов». Я молод и полон сил, я буквально врываюсь в наступившую жизнь. Она и радует, и одновременно страшит своей необузданной вольностью. Днем я тружусь на заводе, а вечером мы с друзьями частенько загуливаем в единственный в нашем районе кабак и высматриваем потенциальные жертвы: гуляющих фарцовщиков и самодовольных кооператоров. Что ж, жизнь она такая, за все надо платить, тем более за спекуляцию. Стоп! Когда я начал так рассуждать? в какой момент своей жизни я вдруг стал делить людей на тех, кто имеет право и тех, у кого этого права нет? На «своих» и «чужих»? Я ведь всегда знал, всегда, – что закон джунглей: «Кто сильней, тот и прав» – это катастрофа, это потеря своей человечности, которой каждый из нас должен дорожить изо всех сил. Да ведь, в конце концов, на каждого сильного всегда найдется еще более сильный… Не помню, и никогда уже не вспомню, когда я стал так мыслить, когда в моей жизни произошла – таки эта самая катастрофа!


* * *

На дворе поздний осенний вечер. Глухой двор. В окружающих домах все окна глядят зловещей мрачной пустотой, чувствуя себя под их прицелом, я вспоминаю соседа – старика, из своего детства, у которого не было левого глаза. Я всегда всматривался в эту пустую, темную, глубокую впадину, как мне казалось, видящую меня насквозь, несмотря на её тотальную слепоту.

В центре двора детская карусель, ветер подвывает и обгладывает ветви и без того голых и беззащитных в своей наготе деревьев. В нескольких метрах от фонарного столба стоят сильно напуганные двое заезжих торгашей. Они стали жертвой своей похоти. Наша смазливая подруга, наша «приманка» Оля без особых проблем подцепила их в кабаке. И вот, они, извиняясь снимают часы, их портмоне уже у нас. Один из них неожиданно начинает дерзить и угрожать – дурак: «Да, вы знаете с кем мы работаем? Да, вас порвут завтра же! И тебя, сучка!», он оборачивается к Оле…После нескольких ударов он приседает и просит нас успокоится: «Все, все, ребята, я понял». Мы перестаем его бить, но, неожиданно даже для нас, к еще сидящему на корточках торгашу и ловеласу подбегает Оля и начинает пинать ногами, стараясь пробить его голову своей шпилькой: «тварь, животное…». Да, жестокая и стервозная баба – наша Оля, хотя с таким мужем какой был у нее, она могла стать еще хуже…уж я-то знаю!


* * *

Умирает отец, он «сгорел» за считанные недели. Рак – это приговор. На похороны прилетела моя сестренка, она живет и работает далеко от нас, повезло ей. Мать, как всегда без лишних эмоций, хотя я знаю, ей очень больно, она до умопомрачения любила отца и также любит меня, я сильно похож на него. «Папа, папа, ты, как в безоблачном детстве, когда морозными зимами своей отцовской властью, будил нас с сестренкой в единственный выходной на лыжную прогулку с термосом горячего чая и бутербродами с салом, а летом увозил на реку, с ночевкой, где ты катал нас на своем катерке. Ты вновь собрал нас, также авторитарно и безаппеляционно, мы снова вместе всей семьей, но…уже в последний раз». Я плачу, мне плохо, я сильно люблю его!


* * *

Я продолжаю жить сегодняшним днем, жить в том же кругу, по тем же незамысловатым законам. Я почему-то не вижу цели, я не вижу, что впереди, к чему стремиться. Девушка, которую я полюбил, в тайне от меня делает аборт. Она убивает ребенка, моего ребенка…Мне хотелось ее растоптать, но я отпустил ее. Живи! Хотя бы ты живи! Как хочешь живи!

Некоторые из моих знакомых, не совсем близких конечно, устраивали свою жизнь довольно успешно. Молодцы! Но я почему-то не понимаю, ради чего, зачем? Наверное, это потому что, у меня у самого внутри пустота и серость, мне неинтересна эта жизнь, нет в ней какой-то «изюминки», а ведь была, я знал, что была, и вдруг её не стало. Живешь вот так, и видишь в глазах окружающих, если не злобу, то безразличие и лицемерие. Есть хорошая поговорка, что каждый думает в меру своей испорченности. Вот и я, вижу это раскрашенное в яркие цвета окружающее меня уродство и безобразие, потому что в душе у меня стало уродливо и затхло, как старом погребе. Но, Боже мой, этого же не было, не было, когда я рос, когда бегал на лыжах, когда мне разбивали нос в драке, не было, когда читал Островского и Пикуля, не было в учебке, не было в самой армейке…Как же я проглядел, как не заметил тот момент, когда и внутри меня и снаружи все перевернулось с ног на голову?


* * *

«Кто рули и весла бросил,
тех нелегкая заносит, так уж
водится»

    В. С. Высоцкий «Две судьбы»
Моя жизнь застыла. Мимо нее пролетают события и яркие и не очень, и шумные и траурнотихие, но только некоторые из них заставляют меня встрепенуться, задуматься, заплакать. Погибает мой друг, мой лучший друг, сколько раз он пытался вытянуть меня из болота, в котором я крепко увяз. Он разбился, авария, унесшая его жизнь, не оставила ни ему, ни его семье никаких шансов на счастье. В тот мрачный день его не дождались дома жена и малолетняя дочь.

Вслед за этой бедой, пришла вторая – утонул мой дядя, любитель компаний, рыбалок и Высоцкого, он мне был и дядей, и другом, и старшим братом. Какие бессмысленные смерти!

Наверное, Бог услышал мой вопль, и сестра родила чудесную дочурку, мою любимую племяшку, которая внесла некоторый смысл в мою стерилизованную жизнь. Сестра после рождения ребенка не долго пожила рядом с нами, оставив дочурку нашей матери, рванула со своим мужем искать благополучия в других краях.

Племяшка растет, и я безумно ее люблю, но, апатия и бесцельность берут свое, я отказываюсь переживать радость жизни, меня больше ничего не цепляет, я бросил работу, работаю поденщиком, все больше грузчиком.

В деньгах я нуждаюсь ровно настолько, насколько не хочу чувствовать свою бесполезную и пустую жизнь. И даже в этом я эгоист и, черт знает кто еще, ведь рядом растет племянница, ради нее каждодневно суетится моя мать, а я им не опора.

Я дошел до того, что какой-то безусый и зеленый оперок, вчера окончивший заочно школу МВД, вкупе со своими «боевыми товарищами» решили сделать за мой счет план по раскрытию преступлений, да каких…Меня, грузчика, давно уже без амбиций и интересов, давно уже отказавшегося идти на все ради денег, подставляют под статью «фальшивомонетничество». Смех, да и только.

Через три месяца, которые я провел в следственном изоляторе; где многое в определении порядочности каждого сидельца решают уже не мужские качества и даже не приверженность душой и телом арестантской идее, а сумма в твоем отоварочном квитке и объем получаемых передач – меня повезли на суд. Судья, не скрывая негодования, кричит на весьма находчивую, но бестолковую опергруппу, сфабриковавшую мое уголовное дело. Молодой и неопытный адвокат, которого мне предоставило государство, наблюдает за происходящим широкоотркрытыми глазами, качает головой и цокает.

«Ничего, дружок, это только начало твоей карьеры и скоро, очень скоро, тебя не будет волновать намотанная на дыбу «правосудия» будущая судьба защищаемого тобою человека, твоего, так сказать, подзащитного, возможно также подставленного под статью, возможно оступившегося, возможно неоступившегося. Всё сведется, к банальному бизнесу, к банальному зарабатыванию денег, без боли в сердце, без качания головой и цоканья языком. Человек ко всему привыкает, такие уж мы существа!»


* * *

Я вышел на свободу, но она меня не радует. Вся та же серость, бессмыслица, безысходность, деградация – ты интересен кому-то ровно настолько, насколько с тебя можно, что-то поиметь. Человек! ты уже никак не звучишь, ни гордо, не ни гордо, ты не смотришься, как образ Божий, о чем часто говорят с церковного амвона и в воскресных школах, ты – ресурс или материальный, или физический. Но, что меня особенно смешит, так это тождественность такого отношения к человеку у дворовой гопоты, бесконечно выясняющей кто правильнее и круче и вышибающих у тех, кто послабее то деньги, то водку, то наркоту и у зажравшихся чинуш, которых можно ежедневно видеть в телевизоре, пожирающих друг друга также яростно и беспощадно, хотя, и это особенно забавно, под более возвышенными лозунгами.

Это не свобода, это, что-то другое, и я не могу дать этому имя, да и не к чему это сейчас. Я чувствую, как жизнь покидает меня. Мне страшно и жалко себя, жалко, что я так и не ответил на главный вопрос – для чего я приходил в этот мир? Жалко, что моя племяшка будет расти уже без меня, жалко мать, которая любит и терпит меня, любит еще и за то, что я копия своего отца, копия ее мужа. Жалко сестру и ее мужа, с которым мы, в чем-то похожие друг на друга, так по – настоящему и не подружились…

Мое не до конца онемевшее тело еще чувствует, как его пытаются поднять, я, что-то слышу, какой-то людской гул, но ни слов, ни голосов уже не разбираю…Вдруг, сам не знаю почему, в голову врывается песня Высоцкого: «Вот, и сбывается все, что пророчится. Уходит поезд в небеса – счастливый путь. Ах, как нам хочется, как всем нам хочется не умереть, а именно уснуть»…Как точно сказано! Но я исчерпал свой лимит сна, я спал и спал намеренно половину своей жизни. По – видимому, пришло время проснуться…, но уже там, куда уходят безвозвратно.




Мрази!


«Кто же он? стало быть подлец? Почему ж подлец, зачем же быть строгу к другим? Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные…»

    Н. В. Гоголь «Мертвые души»

Я спокойно курю на своей лестничной площадке, равнодушно наблюдая, как две опустившиеся особи мужского и женского пола суетятся возле третьей, лежащей на бетонном полу между этажами с посиневшими губами. Это «нечто» сдыхает от передозировки героином, купленным здесь в моем подъезде. Кто бы знал, как они все надоели – эти недочеловеки! Сил больше нет, есть сухая ненависть. Почему я, приходя с работы, где честно вкалываю, зарабатывая на жизнь своей семье, должен видеть постоянно снующих по своему двору и подъезду опустившихся зэков, молодых гопников, бывалых, потрепанных и только, что обратившихся проституток?

Мой двор, в котором я рос, играл пацаном в хоккей и футбол превратился в центр концентрации человеческого отребья, которые отравляют этот воздух, эту жизнь одним лишь своим присутствием.

Но почему же я не изливаю свою справедливую ненависть на своих соседей цыган, заполонивших мой двор лет двадцать пять назад и устроивших здесь настоящий подпольный базар, торгуя сначала водкой, потом сигаретами, которые вдруг неожиданно пропали с прилавков магазинов, а у них они лежали коробками, тогда окурок стал стоить у бабок-торгашек пять копеек, да, да, окурок пять копеек, при цене хлеба двадцать четыре копейки. Когда они, мои соседи, стали торговать анашой, чуть позже ханкой, а сейчас героином? Почему, ведь они своим зельем привлекли абсолютно всех желающих одурманиться со всего города? Они, которые никогда не учились в школе, если не считать эпизодического посещения начальных классов, они, с которыми любезничает и поддерживает соседские отношения моя мама, они с которыми я при встрече здороваюсь за руку и могу постоять, покурить, обсудив дворовые новости? Почему? Да потому, что эта шваль, такая же, как эти трое, сама прется сюда, её на аркане сюда никто не тащит, им, этому отребью, всё это самим нужно, они сами выбрали то, что имеют…и этот, в грязном спортивном костюме и до дыр затасканной кожаной куртке, ублюдок, с прилипшей к стоптанным туфлям уличной грязью, валяющийся на заплеванном бетонном полу моего подъезда, он сам приперся сюда, чтобы купить на сворованные деньги дозу-две-три героина и из страха перед, постоянно дежурящими во дворе ментами, а может просто из своей поганой наркоманской жадности впороться между этажами рядом с мусоропроводом, выкинуть на пол шприц, запачканный своей спидушной кровью, и…сдохнуть… Жалко ли мне его? Нет, нисколько! Я спокойно и с презрением смотрю на него, на этих двух опустившихся торчков, суетящихся возле него, что-то делая с недвижущимся телом, пытаясь вернуть его с того света… Куда ему и дорога! И они похоже уходить не собираются, пока не поднимут его или пока не убедятся, что его больше никогда не поднять. Девку я не знаю, а вот этот лохматый и опустившийся с худой и почерневшей рожей из соседнего двора, из моей школы, он учился на два года младше. Он повернулся в мою сторону, я смотрю на него сверху вниз, оперевшись на перила, смотрю прямо в глаза, слегка ухмыляясь, и выпускаю в его сторону струю табачного дыма, расстояние между нами большое и выпущенный мною дым рассеется так и не ударив ему лицо, но он понял мой жест, он понял, что я презираю его, эту шлюху, этого сдыхающего пса и всех им подобных.

А я ведь помню его по школе. Лет двенадцать назад, когда я учился в старших классах, он на две параллели младше. Было видно, что он не разгильдяй, не активист конечно, но…учился, вроде как, не плохо, где-то занимался спортом, на переменах тайком курить не бегал…Что же с ним случилось? Да, какая разница! Важно не то, что было, а что здесь и сейчас, а сейчас он ползает вокруг грязного, вонючего наркомана, делая ему дыхание рот в рот, в рот с посиневшими губами…тьфу, как противно…Рядом с ним худая напуганная проститутка, которая явно боится, что начнется облава и менты начнут прочесывать подъезд, а она, по всей видимости, «заряжена» наркотой и, если их поймают тут, ей грозит срок, либо, если повезет…ха-ха-ха, отработает и отмажется, ей шлюхе все равно терять нечего.

Этот, из моей школы, опять смотрит на меня и просит столовую ложку, чтобы засунуть этой подыхающей падали между зубами, которые сильно зажаты, по всей видимости, от большого, бля, удовольствия. Я молча смотрю на него, еще более ухмыляясь, неужели ты, скотина, не видишь, что я не докурил, что мне плевать на вас всех и на ваши никому не нужные жизни, чтобы бежать за ложкой, которую ты всунешь в рот этой сдыхающей от кайфа твари?.. Нет, я не собираюсь никуда идти!

Он кричит на меня, в его глазах я вижу сначала мольбу, потом злость, потом решимость… Решимость на что? Может вцепиться в меня зубами, я вдруг вижу в его глазах лютую ненависть к себе и моему отношению к ним и этой синеющей мрази, его глаза сверкают лютой ненавистью…Да я, сука, прибью этого недоноска-торчка с двух ударов, но…не убью же. А, что, если он надумает отомстить? От этих шакалов всё можно ожидать.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68542810) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Неразрешеная – то есть исповедь, не являющаяся в собственном смысле таинством Церкви, так как, над исповедующимся не прочитана разрешительная молитва. Грехи не разрешены (не отпущены).