Книга - Барическая пила. Сборник. Стихи и рассказы

Барическая пила. Сборник. Стихи и рассказы
Дмитрий Петрович Семишев


Наша жизнь так многогранна и порой непредсказуема! Чтобы разглядеть некоторые ее грани и был выбран жанр короткого рассказа. Они все разные, ведь и жизнь преподносит иногда весьма неожиданные повороты. А стихи… Они тоже о жизни, о душе, о любви и природе. Словом, обо всем понемногу. О том, что щиплет, задевает, заставляет задуматься.





Дмитрий Семишев

Барическая пила. Сборник. Стихи и рассказы





Дезертир


После Афганистана Игорь продолжил службу в Забайкальском военном округе в чине майора и в должности командира танкового батальона. Однажды разбудил его среди ночи посыльный – командир армии вызывал срочно к себе. Прибыл Игорь к командарму. Тот был хмур:

– Такое дело, сынок. ЧП у нас. Сбежал солдат из караула. Да мало того – сбежал. Он еще и весь наряд положил во главе с начальником караула. А это, ни много – ни мало, восемь человек. Потом вызвал по телефону дежурку, застрелил водителя и рванул на машине в неизвестном направлении. С тремя калашами и семью магазинами. Созданы группы оцепления, группы прочесывания и сейчас формируем группу задержания. Назначаю тебя командиром этой группы. Бери себе пару-тройку надежных людей из числа офицеров вашего полка, и выдвигайтесь по сигналу группы прочесывания. Да, мы тут подключили местную милицию и ФСБ. Скоординируй свои действия и с ними, а то, не ровен час, постреляете друг друга в запарке.

И еще. Дело получило огласку. О ЧП уже знают на самом верху, вплоть до Верховного. Поэтому, вот что, боец. Ты этого шустрика живьем не бери. Ну его к чертям собачьим! Наплетет еще чего доброго не ту свету. Всех опозорит. Нам это зачем? Все эти разборки, да перепроверки. Положи его, милок, там, где найдешь, и делу край. Какой с покойника спрос? А родным напишем: так, мол, и так, погиб смертью храбрых при исполнении воинского долга. Похороним по-человечески, и концы в воду. А наверх доложим, дескать, умом парень чутка тронулся, вот и набедокурил в беспамятстве. Все ясно? Ты, я знаю, воевал. В людей стрелять приходилось?

– Так точно. В Афгане приходилось.

– Ну, вот. Поэтому тебе и поручаю это ответственное дело. И потом. Имей ввиду, сынок. Это уже не человек. Он девятерых положил – глазом не моргнул. Может, его и обидел кто, может, поиздевались. Бывает. Но убить незнакомых людей… Вот у начальника караула детишек двое, мал мала меньше. Живут в бараке, все квартиру никак не получат. И видел он его первый раз в жизни. Знать не знал. А положил, как два пальца об асфальт. Не человек он уже. Звереныш. Так что и ты его не жалей. Это просто как бы охота, отстрел дикого зверя. Да, впрочем, что я тебе, боевому офицеру, объясняю? Сделаешь?

– Так точно, сделаем, – отрапортовал Игорь и пошел готовиться к выполнению поставленной задачи.

Автомат казенный брать не стал. Надежи в нем нет. Взял свой, проверенный. Надел броник, куртку на меху, разгрузку. Все свое, все боевое, не один раз прошедшее огонь и воду.      Подобрал двух надежных ребят, таких же майоров, как и он сам. Объяснил им задачу.

Вскоре поступил сигнал: дезертира видели возле одной из окрестных деревень. Бросил машину и где-то затаился. На вертушке прибыли на место. Стояла поздняя осень. Снега было немного, но след солдатских сапог читался хорошо.

– Так, парни, – обратился Игорь не столько к сослуживцам, сколько к самому себе, просто рассуждая вслух, – мимо деревни он не пройдет. Либо там заляжет, либо за харчами туда сунется. А может, и знакомые у него там есть. Запускаем группу прочесывания и готовимся к бою.

Однако беглеца в деревне не оказалось. Местные видели, как он ушел в сторону заброшенной ракетной части. Когда-то там стояло подразделение РВСН, но после сокращения все оборудование и вооружение оттуда вывезли. Остались одни бункеры и подземные тоннели с железнодорожными путями, по которым ракеты возили. Все фортификационные сооружения там были построены и расположены очень грамотно: подходы и подъезды к тоннелям ровные, открытые, без единого кустика или бугорка. Это для того, чтобы охрана объекта, в случае чего, могла держать оборону от диверсантов. В специальных встроенных бункерах оборудованы огневые точки. Подразделения охраны объекта могли силами одной роты сдерживать натиск превосходящих сил противника довольно длительное время.

– Вот что, братцы, – снова обратился Игорь то ли к своим боевым товарищам, то ли к самому себе, – если сволочь эта засел в одном из бункеров у входа в тоннель, нам его не взять. Он нас одной очередью всех положит. Что делать будем?

– Да, парень, судя по всему, не дурак. На арапа его не возьмешь, – отозвался Валерий, бывалый и опытный офицер.

– Ты чего молчишь, Бухарь? – обратился Игорь ко второму своему помощнику, Сане Бухарову.

– А чего тут рассуждать? Все полезем – всех и кончит. Предлагаю идти кому-то одному. Тем более, что не понятно: там он или нет?

– Может, позовем кого из наших на подмогу? Или ментов? – предложил Валера.

Игорь задумался: «Вот черт, а вдруг его там и в самом деле нет, а мы тут кипишь поднимем. Засмеют. Скажут – ну и боевой офицер. Не убедился, не удостоверился, а в штаны наложил и за чужие спины спрятался. Нет, так не пойдет! Надо самим все сделать». Вслух же произнес:

– Нет, мужики. Звать никого не будем. Будем действовать. Какие будут предложения?

– Ну, какие тут могут быть предложения, – резонно заметил Бухарь, – жребий давайте тянуть. Кому выпадет, тот и пойдет, а там как масть ляжет.

– Хорошо, – согласился Игорь, – тянем жребий.

Как назло, идти выпало как раз именно ему. Игорь посмотрел долгим взглядом на вход в тоннель, на открытую площадку перед ним. Нет, не проскочить. Укрытий никаких. Метров триста голого пространства. Идеальный сектор для стрельбы. А, черт с ним, была – не была. Он снял куртку, разгрузку, сбросил бронежилет. Отстегнул от автомата магазин, стал выщелкивать оттуда патроны.

– Ты чё, Игореха? – удивились ребята.

– Да чтоб этой падле меньше боеприпасов досталось, если он меня завалит. Сразу же, я думаю, стрелять не будет. Сам же говоришь – не дурак он. А коли не дурак, подпустит ближе и вальнет прямо у входа, чтоб автомат с патронами забрать. Логично?

– Так куртку-то хоть надень. Зима ведь почти.

– Не-е. Вальнет меня, куртку себе заберет. Так ему сподручнее будет из положения лежа по вам палить. Да и жалко мне куртку свою этой падлюге отдавать! Шишь ему с маслом!

И тут Игорю пришла и вовсе шальная мысль. На свежем снегу в форме он как на блюдечке с голубой каемочкой. Мишень – что надо! А вот в исподнем… Оно же белое. Холодно, правда, зато почти маскхалат, мать его… Игорь разделся до нательного белья, взял автомат и магазин с десятком патронов:

– Семи смертям не бывать, а одной не миновать! Так, нет, ребята? Я пошел, прикройте.

Под звуки автоматных очередей за спиной Игорь рванул к тоннелю. Метрах в ста до входа приметил на бегу крохотный бугорок. Не больше сантиметров двадцати в высоту. Почти с литровую банку. Упал за него, вжался всем телом в ледяную, твердую как камень, покрытую снежком землю. Прислушался. Били только свои. Со стороны тоннеля выстрелов, вроде, не слыхать. «Ах, ты ж бога душу мать!» – подхватился он в решительном броске к черной, зияющей на белом снежном фоне огромной дыре тоннеля. Ворвался туда, ничего почти не соображая и не видя со света, ожидая в любой момент только одного – сильного толчка в грудь или в голову. Он уже испытывал такое однажды, когда, покидая подбитый свой танк, поймал шальную пулю. Правда, это было в Панджшерском ущелье, в Афгане. Тогда тоже прикрывали его огнем свои, ребята из роты разведки. Они же его и вытащили. Потом госпиталь, потом в Союз. Вот уж не думал, не гадал, что и на Родине под пули лезть придется.

Рванул почти вслепую вправо, в потерну. Почему-то ему явственно казалось, что дезертир затаился в другой, в левой потерне. Споткнулся, упал, больно ударившись о какую-то железяку, перевернулся мгновенно, полоснул короткой очередью по входу – на случай, если преступник кинется к нему. Нет, тихо. Глаза начали привыкать к сумраку тоннеля. Огляделся. Вроде, никого. Озираясь, вернулся к выходу.

– Э, братва! Чисто! Давайте оба сюда, – скомандовал он своим, потирая ушибленное плечо.

Тоннель оказался проходным. Вышли с другой стороны. Четкие следы сапог на снегу. Ушел, гад! Игорь оделся, нахлобучил на себя всю «сбрую», поменял магазин. Пошли по следу. Так дошли до окраины какого-то поселка. Связались по рации с группой прочесывания. Те доложили, что да, дезертир обнаружен в заброшенном строении, и прямо сейчас его с боем штурмует ОМОН. Не прошло и получаса, как беглеца взяли. Живым.

Игорь с сотоварищи вернулись в расположение своей части. Он, как старший группы, пошел на доклад к командующему.

– Ну, что вы как сопли жеваные! Ничего поручить нельзя, – матерился командарм, – я же задачу четко ставил! И ты, боевой офицер, афганец, не мог этого щенка завалить? Барышни кисейные, ей богу! Пошел с глаз долой. Без тебя у меня теперь головных болей хватит. Свободен, майор!

Игорь вышел из штаба совершенно опустошенный. После пережитого, после ожидания пули в живот, после снега, набившегося в сапоги и под нательную рубаху, после готовности застрелить пусть незнакомого, пусть преступившего закон, но все же нашего, русского человека, одного из солдат, за которыми он ходит день и ночь, как за детьми малыми. Обучает их, следит, чтоб сыты были, одеты. Это же не духи, не Афган. Своего же пристрелить! И ведь настроен был. И всё! Всё прахом! Да еще и оплеуху от командира получил за невыполненное задание.

Мыслей не было. Пусто было в голове, как в барабане. И в душе пусто. Только плечо ноет. Черт его знает, что там за железяка такая была? Откуда там железяка? Игорь сел на скамейку, потер плечо. Может рельс? Или еще что…

– Эй, братан, – услышал он вдруг голос прямо над ухом. Повернул с трудом голову, сощурился от слепящего света, отраженного снегом. Рядом стоял Бухарь, положив ему руку на здоровое плечо.

– Пошли, братан.

– Куда?

– Пошли, Игореха, пошли. Валерка уже водки взял, закусон нарезает. Идем к нему.

У Игоря совершенно не было ни сил, ни воли сказать «да» или «нет». Он просто покорно повиновался и побрел за Бухарем.

Пили молча, как на поминках. После очередной рюмки Бухарь закурил и, выпуская струйку дыма, задумчиво сказал:

– Есть у меня знакомый один в ментуре, капитан. Я из дежурки позвонил ему узнать, что там да как. Так вот, пока мы в расположение части добирались, менты нашего дезика, еще до передачи его в комендатуру, допросить успели. Интересные вещи бакланит мужчина! Получается, что никакого конфликта с сослуживцами у него и в помине не было. Он, якобы, с детства мечтал об уголовной романтике. Вот и связался с местными криминальными авторитетами. Вроде как, к ним напросился. А те ему условие поставили: типа, возьмем в команду, если со своим оружием придешь и кровью замажешься. Ну, как бы, клятва на крови, что ли. Чтоб потом назад не дернул. Вот он пацанов и завалил.

– Получается, кукушка у него давно съехала. До армии еще, – отозвался Валера.

– Получается так. Только кому от этого легче? Ребят-то не вернешь…

– Да и нас завалил бы, задержись он в этом тоннеле. Так что, Игорь, считай, что мы сейчас твой второй день рождения отмечаем. Хорошо, что он, сволочь, в поселок ушел, а то сейчас грузом двести тебя отправляли бы уже.

Напились они к вечеру изрядно. Но водка почему-то не помогала. Мрачная, холодная пустота в душе не уходила. Ближе к полуночи раздался настойчивый звонок в дверь. С трудом передвигаясь, хозяин все же добрел до прихожей, открыл. В квартиру вошел командующий армией. Собственной персоной. Оглядел тяжелым взглядом обстановку, сел возле стола. Все трое, хоть и были уже в драбодан, притихли, глядя на командарма. И даже слегка протрезвели.

– Ну, чего замер? – обратился командующий к Валерке, – наливай.

Валера нетвердой рукой налил в стакан на четверть водки.

– Не жмись, майор. Лей до краев, – буркнул командарм.

Валерка долил. Командующий выпил залпом. Не закусил, не занюхал и даже не поморщился.

– Слушай мою команду, – поднялся он, – давайте, заканчивайте. Завтра на службу. С утра всем быть как штык!

Генерал двинулся к двери. В проеме остановился, обернулся, обвел всех троих взглядом.

– Да. И еще. Благодарю за службу!

– Служу России! – вытянулись офицеры.



04.09.2020 г.




Бешеный автобус


Как-то в разгар лета установилась страшная жара. На привокзальной площади я запрыгнул в автобус двадцать первого маршрута. Автобус был системы «Икарус», гармошка. По причине рабочего дня и времени около одиннадцати часов дня, народу почти не было: две девчушки-студентки, бабуся с котомками, я, да еще вскочивший в последний момент в отъезжающий уже автотранспорт мужик с тяжелым, объемным рюкзаком.

Автобус вел себя как-то странно: он не тронулся, не поехал, не взял с места. Он так рванул, что бабуся, не успевшая сесть, понеслась по проходу от передней двери в хвост автобуса, роняя по пути свои котомки. Мужик ахнул с размаху свой рюкзачище на пол мимо сиденья и тоже помчался по автобусу, тщетно пытаясь по пути схватиться за какой-нибудь поручень. Одна девчушка упала на сиденье, другая грохнулась рядом с ней в проходе. Судя по всему, мне повезло больше остальных: в момент рывка я стоял между секций автобуса на круглом пятаке, окруженный со всех сторон поручнями. Больно ударившись локтем, я удивленно взглянул на женщину-кондуктора. Та пожала плечами и отвернулась, уставившись в окно на беспечных и не теряющих равновесие пешеходов.

Буквально в следующее мгновение автобус так резко затормозил, что пытавшаяся было подняться с пола девчушка, хлобыстнулась снова, но уже в другом направлении. Ту, что была на сидении, стряхнуло с места, и она рухнула на колени. Мимо меня пронеслись мужик и бабуся. Бабушка безуспешно пыталась ухватить на ходу свои разбросанные котомки, мужик кинулся на рюкзак, и они в обнимку покатились дальше по полу.

Пропустив идущий по главной дороге транспорт, автобус сделал попытку выехать с площади, рванув при этом вперед еще пуще прежнего. Мужик, успевший к тому времени подняться, снова шмякнул рюкзак на пол и со скоростью чемпиона по спринту, умчался в конец автобуса. Бабуся, отчаявшись собрать котомки, ткнулась головой в спинку ближайшего сиденья, отскочила от него, словно шарик пинг-понга и, сделав пол-оборота вокруг своей оси, плюхнулась рядом. Девчушки свалились друг на друга на переднем сидении. Я держался за поручни двумя руками, широко расставив ноги.

Движение автобуса стабилизировалось. Мужик медленно, как бы нехотя – устал, наверное, от пробежек, – шел в направлении своего рюкзака. Девчушки хохотали так, что из глаз у них текли слезы. Бабуся потирала отшибленный зад, заново пытаясь собрать котомки. И тут, как назло – светофор. Красный! Разогнавшийся было автобус, встал, как вкопанный. Даже я чуть не упал. Но все были уже начеку и просто попадали на сидюшки. В наступившей мертвой тишине раздался голос женщины-контролера:

– Жара! Что вы хотите? Колодки у него перегрелись, вот и все.

Каждый вышел на своей остановке. Главное – все живы.



24.11.2019 г.




Пес


Стоял лютый декабрь. Снега почти не было. Только кое-где на газонах да вдоль поребриков надуло студеным ветром горстки старого, ноябрьского еще снега. Земля окаменела. Дневное солнце не грело, а, казалось, только усиливало стужу. Ночью же становилось совсем невмоготу. Холодные, колючие звезды обжигали взгляд, легкий, казалось бы, ветерок стальными иглами пробирал насквозь.

Бездомный, бродячий Пес жался всем телом к кирпичу пятиэтажки, стараясь укрыться в углу между стеной и крыльцом от пронизывающего, ледяного ветра. Заснуть не получалось. Виной тому был не только мороз, а главным образом мучительное, ноющее чувство голода. Он не ел ничего уже более двух суток. Давно такого с ним не случалось. То есть, голодать, конечно, ему приходилось постоянно, но так, чтоб вообще ничего… Напрасно он весь день бегал по тротуарам, принюхиваясь к сумкам прохожих, напрасно заглядывал им в глаза, моля хотя бы о маленькой корочке хлеба, напрасно мерз на ветру возле студенческой столовой. И на помойке, где иногда удавалось раздобыть полупротухшие остатки колбаски или голые косточки курицы, и даже там ничего найти не удалось.

Псу было страшно холодно, его мучил голод, но еще хуже того было чувство отчаянного одиночества. Он родился чуть меньше года назад. Вместе с ним появились на свет от такой же неприкаянной и бродячей собаки еще два щенка – его брат и сестра. Мать их очень любила и всячески оберегала. Даже когда ей не удавалось найти вообще никакой пищи, она уставшая, измученная, голодная и отчаявшаяся все равно каждый вечер прибегала к ним, к своим малышам, и разрешала пососать ее пустые соски. Молока почти не было, но зато возле маминого живота было тепло и уютно, и щенки, почмокав сосками и выжав из них последние капли материнского молока, засыпали, уткнувшись носами в родное и теплое мамино брюхо. Та облизывала их любовно и заботливо, а потом долго смотрела в холодную тьму городских улиц, пытаясь понять – где же ей завтра найти хоть какую-то еду самой и чем накормить малышей.

Но однажды мать не вернулась. Куда она пропала, и что с ней произошло – неизвестно. Благо, случилось это уже весной, когда щенки немного подросли, да и с пропитанием весной стало полегче. Щенки погрустили, погрустили, да и разбрелись кто куда в поисках еды и лучшей жизни. Но совсем, окончательно, друг друга из виду не теряли. Так, например, Пес знал, что летом, во время облавы, сестренку его отловили живодеры из спецавтобазы, убили, а тело закинули в мусорную машину, где уже лежало десятка полтора разных беспородных, отловленных и безжалостно тут же убитых собак. Он сам все это видел, но помочь сестре ничем не мог, только глухо и злобно рычал из своего укрытия, наблюдая за действиями живодеров.

А поздней осенью погиб и его брат. Он всегда был веселым, озорным и немного отчаянным. Вот и решил, видимо, погоняться за утками, что плескались в небольшой полынье на городском пруду. То ли просто заигрался, то ли и в самом деле хотел поживиться утиным мясом, только, потеряв осторожность, выскочил со всего маху на тонкий лед под Макаровским мостом и провалился в обжигающую холодом воду. Бился, карабкался на предательски скользкий и ломающийся лед, царапал когтями, выл и плакал, но голос его заглушал шум проезжающих по оживленной городской улице машин и трамваев. Да если б и услышал кто – кому какое дело до бездомной животины?

Пес еще теснее прижался к стене дома, закрыл глаза, пытаясь заснуть и тем самым заглушить чувство голода. Но воспоминания и холод отгоняли сон. Еще в начале лета он подружился с одной миловидной маленькой собачкой по имени Жуля. По всему видно было, что она из породистых, но, как и Пес, тоже обреталась теперь на улице, оставленная уехавшими в далекие и теплые края хозяевами. Когда совсем уж ничего не удавалось раздобыть съестного, она пользовалась одной своей хитростью: прибегала к тому дому, в котором когда-то беззаботно жила в квартире на первом этаже, у бросивших ее теперь хозяев. Усаживалась напротив родного подъезда и весело, приветливо махала хвостиком каждому, кто выходил из дверей. Соседи помнили и эту собачку, и незадачливых хозяев ее, жалели и подкармливали сиротинушку. Жуля же старалась не злоупотреблять соседской добротой, старательно искала пропитание сама, как могла. Но когда становилось совсем невмочь, тогда только и попрошайничала таким вот изысканным способом.

Каждый раз, когда ей что-то перепадало от соседских щедрот, она съедала только небольшую часть, а оставшееся несла Псу. Тот не смел даже близко подходить к бывшему жулиному дому, чтоб не раздражать жильцов, а терпеливо ждал на другой стороне улицы. Вот и в тот раз, набегавшись впустую по помойкам, по тротуарам за прохожими в тщетной надежде на подаяние, наторчавшись зря возле студенческой столовой, он уселся напротив знакомого дома в тайной надежде, зная, что Жуля уже там, у подъезда. Так и есть. Через какое-то время показалась его подруга с кусочком чего-то съестного в зубах. Жуля так торопилась, что неосмотрительно ринулась через дорогу, стремясь поскорее угостить Пса. Черный, большой джип, нагло объезжавший пробку по трамвайным путям, на всем ходу проехал прямо по спине и задним лапам бедной собаки. Та взвизгнула от ужасной боли, выронила кусок, поползла между машин по асфальту, волоча за собой переломанные задние ноги и оставляя за собой красную, размазанную по дороге полоску вытекающей из живота крови. Она так скулила и молила о помощи, в ее глазах было столько страдания, что Пес не выдержал, кинулся к ней, петляя между тронувшимися уже на зеленый светофор машинами. Каким-то чудом сам не попав под колеса, он помог Жуле добраться до тротуара, переползти его и лечь под кустом акации в небольшом скверике, что располагался рядом, между тротуаром и школой.

Несколько женщин на трамвайной остановке «Профессорская» – Пес выучил названия некоторых остановок и магазинов, чтоб легче было ориентироваться в этом человечьем муравейнике, – поохали, повздыхали и поругали умчавшийся джип, так хладнокровно переехавший собачку, но никто даже не попытался помочь Жуле. Если есть хозяин у собаки – так он пусть и помогает, а если нет, так кому нужна раненная бездомная скотинка?

Жуля тихо стонала, жалобно глядя на Пса, моля его этим взглядом хоть как-то помочь ей, сделать хоть что-нибудь, чтобы облегчить ее страдания. Пес кружил вокруг, то приседая, то отбегая, то облизывая переломанные жулины лапы. В отчаянии он выбежал на тротуар, заскулил, заглядывая в лица прохожих, зачем-то подбежал к девочке, что стояла у киоска, попытался привлечь к себе ее внимание. Мама девочки грозно крикнула: «Кыш, псина, пошел вон!», и замахнулась на него сумкой. Пес отбежал, растерянно озираясь. В бессильном отчаянии вернулся к Жуле. Та была уже мертва. Пес лизнул ее красивую, искаженную гримасой боли мордочку, ткнул носом безжизненное тело, будто пытаясь пробудить подругу от вечного сна, заскулил, сгорбился и поплелся прочь.

Эта картина – ползущая переломанная Жуля, оставляющая кровавую полоску на грязном асфальте, – так явственно предстала перед взором Пса, что он не выдержал, подхватился и выбежал из своего укрытия на ночную, пустынную улицу. На небе висела полная луна. Задрав морду, Пес смотрел на светящийся диск, и ему вдруг почудилось, что это с теплом и нежностью смотрит на него его мама. Откуда-то из самых глубин его души вырвался жуткий, переполненный тоской и болью вой. Никогда доселе Пес так не выл. Да и вообще не выл. Он и лаял-то лишь при крайней необходимости. Но тут он не в силах был сдержаться. И в этом утробном, исполненном отчаяния и горя вое явственно слышалось: «Люди! Люди!!! Если вы встретите где-то на улице голодного, исхудавшего, насквозь продрогшего и бесконечно одинокого пса, не гоните его, не бейте и уж тем более не убивайте! Дайте ему какой-нибудь еды, хотя бы маленький кусочек. И чуть-чуть тепла. Хотя бы капельку. Дайте ему хоть один шанс выжить в этом жестоком и несправедливом мире!».



01.11.2020 г.




Горим!


Одна моя знакомая, назовем её Вера, работает главным бухгалтером в преуспевающей частной фирме, имеющей филиалы в нескольких городах Урала и Сибири.

Как-то раз, в разгар весны, потребовалось ей выехать в Челябинский филиал с бухгалтерской проверкой. Директор выделил для поездки служебный автомобиль – старенький, потрепанный «Джип Чероки». Однако, политика фирмы состоит в том, что служебный транспорт в конторе есть, а водителей в штате просто-напросто нет. Типа того, что у каждого должно быть водительское удостоверение, и нечего тут на непрофильный персонал деньги тратить. Поэтому пришлось Вере на казенной машине самой за рулем в Челябу ехать. Прихватила она с собой Николая, молодого паренька – в качестве экспедитора, сопровождающего, да и так, на всякий пожарный случай. Мало ли что, дорога-то не ближняя. Да и веселее в компании-то.

Утром раненько стартовали. В Челябе за день управились, все дела сделали, и к вечеру помчались обратно. Веруня, несмотря на то, что еще только начинающий автолюбитель, но сто двадцать по трассе поливает, домой торопится. А джип, он хоть и «Чероки», да больно поизносившийся уже. И дело не столько в солидных годах эксплуатации, а в основном по той причине, что, как гласит народная поговорка: «У семи нянек дитя без присмотра». Автомобиль-то казенный, гоняют на нем все, кому не лень, а вот догляду за машиной нет. Никто механика в фирме держать не собирается – непрофильные затраты, опять же. Пока гром не грянет, мужик, стало быть, не перекрестится. Пока колеса крутятся, машину гоняют и в хвост, и в гриву…

Но Веруне на это нечего смотреть. Ей домой скорее попасть хочется. Давит она гашетку со всей мочи. Только замечает вдруг, что из-под капота дымок начинает вырываться. Пока она раздумывала – что же это может быть? – дымок враз усилился и не вырываться уже начал, а повалил от мотора так, что дорогу не видно стало. И тут Вера осознала со всей очевидностью, что да, машинка-то старенькая, да и изъезжена уже в край. А посему с ней запросто что угодно может случиться и в любой момент. Возможно, это «что угодно» как раз и случилось. С криком: «Коля, прыгай, горим!», Вера открыла дверь и вышла из автомобиля. На ста двадцати! Даже тормозить не пыталась!

Хорошо, что Коля не растерялся. Дотянулся до баранки с пассажирского сидения, удержал машину от неуправляемых маневров. До педалей он, понятное дело, дотянуться не смог, поэтому джип, столь опрометчиво оставленный водителем прямо на ходу, постепенно замедлил движение, сполз усилиями Николая с дороги на обочину и заглох. Слегка ошарашенный Коля вышел из машины, закурил и стал дожидаться медленно и грустно бредущую по молодой весенней траве разделительной полосы Веру. Несколько попутных и встречных машин остановились, люди бросились к Веруне. Всем почему-то показалось, что «Чероки» сбил пешехода, ибо все ясно видели своими глазами кувыркающегося по разделительной полосе человека. Немалое удивление у очевидцев вызвал тот факт, что сбитая на бешеной скорости девушка преспокойно шагает к замершему на обочине автомобилю. Еще большее удивление вызывал вид шагающей дамы: кожаная куртка ее была изодрана в лохмотья, лицо и волосы в грязи, а демисезонные женские сапоги оказались начисто лишены обеих подошв.

Так, хлюпая верхом сапог, оставшихся без подметок, и ступая босыми ногами по оттаявшей уже земле разделительной полосы, Вера добралась до предательски брошенного ею прямо на ходу джипа. Сбежался народ. Начались расспросы: что, как да почему. Открыли капот. Выяснилось, что лопнул резиновый патрубок системы охлаждения двигателя, и из моторного отсека вырывался не дым, а перегретый тосол в виде обильного пара.

Пока одни добровольные помощники осматривали Веру, другие тем временем починили патрубок подручными средствами, как-то: скотчем, изолентой и крепким водительским словцом. Осмотр Веруни показал, что задолго до прыжка из автомобиля в куртке, она, судя по всему, появилась на белый свет в рубашке. По-другому никто невероятное везение Веруни объяснить не смог. Ни переломов, ни ран, ни увечий. Несколько ссадин на коленях, куртка в хлам, да оторванные подошвы сапог. Вот и все потери. И это при таких-то кульбитах на ста двадцати км в час!

Разводя руками, охая и удивляясь, народ постепенно начал разъезжаться. Вера вздохнула, виновато посмотрела на молчаливого Николая и снова уселась за руль.

– Всё, Коля, успокойся. Мы уже не горим. Поехали.



25.06.2020 г.




Компот


В маленькой, тесной кухне кипела работа. Нина Алексеевна варила, кипятила, стерилизовала, закладывала и заливала кипятком – обычный аврал в период заготовок.

– Иван, ну иди, помоги мне, – крикнула она в открытую дверь.

В кухню вошел супруг:

– Ну, чё опять?

– Чё, чё! Закатывай, давай! Вот крышки.

– Слушай, ну нахрена столько? Весь погреб уже заставила и все варишь и варишь!

– Так не выбрасывать же ягоду! Я что, зря все лето на грядках горбатилась? Ухаживала, поливала, подкармливала. Знаешь, сколько работы надо провернуть, чтоб ягодки эти вырастить?

– Да знаю я. Слушай, ладно – варенье. Это я понимаю. А компотов-то куда столько наварила?

– Так ведь зима-то длинная. На Новый год, опять же. Компот на столе не лишний! Да и Саше отвезу, пусть полакомятся. Внучечку нашу, роднулечку, надо угостить. Для них ведь и стараюсь.

Зазвонил стационарный городской телефон. Иван Васильевич снял трубку:

– Алло, да, да, щас позову, – повернулся, крикнул в кухню, – Нина, тебя! С соцзащиты, ли чё ли.

Нина Алексеевна о чем-то долго разговаривала, потом положила трубку, улыбнулась:

– Вань, мне путевку бесплатную предлагают. Горящую. Говорят, если ехать, то срочно. В санаторий «Самоцвет». Как думаешь, поехать мне?

– Да тут и думать нечего! Конечно, поезжай. Ужо который год на пенсии, а все одно робишь, свету белого не видишь. Отдохнешь хоть маленько.

– А заготовки как же?

– Да ты уж спластала всё. Чё ишшо надо? Капусту все одно рано пока солить. Лук-от я и без тебя выдергаю. Поезжай. Когда ишшо чё бесплатно предложат?

– И то верно. С одной стороны, вроде некогда по курортам разъезжать, а с другой – грех отказываться.

На том и порешили. На другой день в поездку Нина Алексеевна собиралась хоть и торопно, но обстоятельно. Вещей с собой взяла минимум. Зато загрузила две больших сумки с соленьями, вареньями да пирогами.

– Ой, – спохватилась она, – Сашку ведь надо предупредить, чтоб встретил меня на автовокзале-то. А то ведь не дотащить мне сумки эти.

Она набрала номер сына, но чей-то мерзкий голос поведал ей, что абонент временно недоступен.

– Ладно, мать, езжай. Я Санке сам позвоню, – махнул рукой отец, – тута я тебя подвезу до автобуса, а тама он тебя встретит. Не переживай.

Все три часа, что автобус шел до города, Нина Алексеевна улыбалась, представляя встречу с сыном, невесткой и внучкой. «Уработались они все, конечно, некогда к родителям-то ездить, – думала она, – сколько уже не виделись? Считай, полгода почти. И нам с отцом недосуг. То огород, то вот машина у него сломана была. Но вот, как раз кстати, оказия-то и выпала. В санатории побываю, а главное – детей повидаю, да внучечку, Ксюшечку мою ненаглядную. В третий класс уже пойдет нынче. Как время бежит!»

Автобус прибыл на городской автовокзал вовремя, по расписанию. Еще подъезжая, в окно Нина Алексеевна увидела Сашу. Он стоял возле своей машины и то нетерпеливо поглядывал на часы, то всматривался в номера входящих на площадку автовокзала автобусов.

– Здравствуй, сынок, – улыбнулась она, спустившись на перрон, – давай, сумки из багажного отделения достанем.

– Здравствуй, мам, у тебя еще и сумки? – недовольно проворчал сын.

– Ага, подарочков вот вам привезла, вкусностей всяких.

Александр не без труда достал тяжелые сумки, торопливо загрузил в багажник своей машины.

– Спешишь куда-то? Я тебя от дел, наверное, отрываю? – озабоченно спросила Нина Алексеевна.

– Вот вечно ты, мама, как снег на голову! У меня сегодня дел еще куча, – Саша захлопнул багажник, – давай, я тебя быстренько домой заброшу, там Люся с Ксюшкой. А мне по работе еще надо.

– Да, да, конечно. Мы с Людой пока сумки разберем. А ты надолго еще?

– Как пойдет, не знаю, – буркнул сын. В голосе его явно чувствовалось желание поскорее отделаться от этих непредвиденных хлопот и заняться своими делами. Настроение у Нины Алексеевны несколько испортилось, радость от встречи с сыном постепенно улетучивалась.

«Ну, ничего, – успокаивала она себя, – я ведь ненадолго, завтра рано утром уже еду в «Самоцветы». Хотела, правда, на обратном пути у них погостить, да теперь уж и не знаю, стоит ли. Одни хлопоты со мной у него». Пока ехали, она исподволь разглядывала Сашу.

– Похудел, осунулся, – огорченно и встревоженно произнесла она.

– Ну, мама! Нормально все. Придумываешь ты себе вечно.

– Нет, не придумываю! Точно похудел. Замотался совсем! Одна работа у тебя на уме. А о здоровье не думаешь своем. Приехал бы к нам, отдохнул бы, отоспался. И Ксюшку бы привез, пока школа не началась. А?

– Потом, мама, потом как-нибудь приедем. Некогда сейчас, честное слово.

– Ну, потом так потом, – вздохнула Нина Алексеевна.

Саша привез ее домой, помог занести сумки и умчался по своим делам. Внучка кинулась бабушке на шею, зацеловала, заобнимала. Людмила тоже встретила приветливо:

– Ой, проходите, проходите. Куда вы столько всего навезли? Мы тут голодом не сидим, вроде, – рассмеялась она, – но все равно спасибо большое!

Нина Алексеевна присела на стул и не спускала с коленей внучку, а та болтала без умолку, делилась своими маленькими, но такими важными новостями.

– Людочка, ты пироги-то разогрей в духовке, да и поешьте с Ксюшкой, пока они свежие, – предложила заботливо бабушка, обнимая внучку.

– Да мы перекусили недавно в кафешке, пока домой шли. Вот Саня приедет, тогда все вместе и почаевничаем.

За разговорами как-то незаметно пролетело почти три часа. Приехал Саша. Нина Алексеевна, переодевшись уже в домашний халат, захлопотала на кухне:

– Давайте, я пироги разогрею, поешьте. Этот вот с картошкой и с мясом, этот с капустой, а тут каравашек у меня из свеженького земляничного варенья.

Все уселись за стол, принялись за пироги.

– Ой, забыла совсем, – спохватилась Нина Алексеевна, – я же вам компотов навезла. И сливовый, и вишневый, а вот этот вот – ассорти из лесных ягод. Какой откроем?

– Да никакой, – жуя пирог, отозвался сын, – мы, мама, такое не пьем. Мы с Люськой в основном по кофе, а Ксюха – та на кока-колу да фанту налегает.

– Да что вы? – настаивала бабушка, – какая фанта? Вред один от нее. А тут – натуральное все, дома приготовленное, из ягодок. Да вот хоть сливовый попробуйте! А ягодные потом откроете.

С этими словами Нина Алексеевна открыла трехлитровую банку с компотом, налила в кружки, поставила на стол. Ксюшка отпила, сморщилась:

– Фу, кислятина!

– А давай, водичкой разбавлю тебе? – суетилась бабушка. Взяла кружку, плеснула из банки себе на глоток, попробовала, – да ничего не кислятина, не пугай меня! Сладкий компот. Ну, чутка есть, конечно, кислиночка. Так ведь наша слива-то, уральская. Ну, давайте, я другой открою?

– Не надо, мама, не открывай, – Саша уже наливал себе и жене кофе, а дочке чай, – мы потом компоты твои попробуем.

– Ну, потом, так потом, – сдалась Нина Алексеевна.

На другой день рано утром Саша проводил ее на вокзал, усадил в поезд. Пора было ехать в «Самоцветы».

Время на курорте промчалось незаметно, как один день. Нина Алексеевна принимала оздоравливающе процедуры, много гуляла и много читала. В санатории оказалась на удивление богатая библиотека. И все бы ничего, но к концу второй недели заскучала, затосковала. По мужу, по огороду своему. Но более всего – по детям и внучке. «Погоду, вроде, хорошую обещают, – размышляла она, – до картошки успею денька два-три у Саши погостить».

Отдых в санатории закончился, и она вернулась в город, самостоятельно добралась до квартиры сына. Дома оказалась одна Ксюшка, которая увлеченно смотрела по телевизору какую-то передачу.

– Ты одна, что ли? – удивилась бабушка, – а родичи где?

– А они на день рождения к тете Ане уехали, – махнула рукой Ксюшка.

– Ну, а тебя чего ж не взяли?

– Да там взрослые только будут. В ресторане. Что мне там делать?

– Понятно. Ты ела хоть? Или голодом сидишь?

– Ела. Мама мне суши и роллы заказывала. Там осталось немного, хочешь?

Нина Алексеевна зашла в кухню. Невольно в глаза бросилась трехлитровая початая банка с компотом из сливы, та самая, которую она так опрометчиво открыла в прошлый раз. Банка стояла в углу длинного разделочного стола, под висящим на стене телевизором. Поверхность компота подернулась белой плесенью.

«Так и не стали пить, – огорченно подумала она, – даже в холодильник не убрали. Не нужно им ничего! Зря, выходит, я старалась. Варила, да тащила такую тяжесть». Настроение у нее сразу испортилось.

– Ксюш, иди, поцелую тебя, да поеду.

– Так ты что, не погостишь разве?

– Некогда, внученька. Дедушка меня ждет, да и в огороде дел еще полно. Некогда по гостям-то рассиживаться. Ты родителям привет от меня передай, хорошо?

– Ладно, передам, – ответила Ксюшка и снова уткнулась в телевизор.

Нина Алексеевна ехала домой в автобусе и вспоминала, каким отзывчивым и ласковым был ее Сашенька в детстве. Как он нуждался в ней и не отходил ни на шаг. Везде и всюду они были вместе. Отец вечно то в командировках, то на работе, то в совхозе подшефном, на полях. А они с сыночком все вдвоем, да вдвоем. Теперь вырос вот, самостоятельный стал. Своя семья. Не до родителей стало.

«Что ж, – раздумывала она, глядя в окно автобуса на желтеющие березы вдоль дороги, – таков, видимо, закон матушки Природы. Родить, вырастить, на ноги поднять. А тут и осень. Желтеем, как эти березки, и становимся не такими красивыми, как раньше, да и не такими нужными, что ли… Каждому свое и всему свое время». Так думала она, стараясь успокоить себя, но где-то в глубине души все равно сидела противная горечь. Такая же, как та плесень. В банке с никому не нужным сливовым компотом.



08.03.2021 г.




Бюрократия


Подал я как-то раз заявку в администрацию: «Прошу рассмотреть, разрешить, согласовать…», ну, и так далее. Через две недели пошел узнать судьбу заявления.

– Здрасьте, – говорю.

– Здрасьте, – отвечают мне в кабинете.

– Я вот по заявлению…

– Номер?

– Какой номер?

– Номер заявления Вашего.

– Как узнать?

– Это Вам в канцелярию.

Хорошо, иду в канцелярию.

Молодюсенькая, но очень некрасивая девушка долго молотит по клавишам компьютера, наконец, говорит:

– Запишите номер Вашей заявки: 138516 ДСП 22.

– Постойте, постойте. Я не запомню.

– Я же говорю: запишите!

– Так куда я запишу-то? Ручки с собой нет, бумаги тоже…

– Хорошо, я Вам сама запишу.

Почерк корявый, как у врача, но цифры разобрать можно. Иду снова в кабинет.

– Вот номер.

– А-а, так это не к нам. Это в 315-ый.

Иду в 315-ый.

– Вот, – говорю, – номер заявления. Хотел узнать…

– Минуточку, – говорят, – так, 138516 ДПС 22. Такой заявки нет.

– Как нет? Я подавал. И в канцелярии есть. И номер вот 138516 ДСП 22!

– А-а, так у Вас ДСП! А Вы говорите ДПС!

– Да нет, это Вы говорите, а у меня все ходы записаны…

– Ну, это Вам к начальнику отдела в 316-ый.

Иду в 316-ый. Там секретарша. Копия той, что в канцелярии. Только ноги длиннее.

– Я к начальнику…

– Ваш номер? – ужасно скрипучим голосом спрашивает.

– 138516 ДСП 22.

– Да нет, не номер заявки, а Ваш номер очереди.

Оглядываюсь по сторонам. Вроде, нет больше никого в приемной.

– Так ведь один я.

– Значит, первый номер. Ожидайте.

Присел на изношенный стул, жду.

Вдруг «пилик-пилик», и голос из динамика: номер 16, проходите.

Хоп, откуда-то мужичок нарисовался со стопкой бумажек, и шасть в кабинет к начальнику.

– Девушка, я же первый. Это кто прошмыгнул сейчас? – спрашиваю.

– Ожидайте, Вас вызовут.

Жду. Мужичонка со стопкой вышел весь краснёхонек, пот со лба вытер и исчез. Так же, как появился.

Вскоре «пилик-пилик», и голос из динамика: номер 34, проходите. Из-за угла, переваливаясь как беременная утка, заковыляла кривыми ногами к кабинету пожилая приземистая тетка с огромной сумкой через плечо.

– Позвольте, – вскипел я, – почему 34? Я же первый!

– Успокойтесь, – строго заскрипела секретарша, – номер определяет генератор случайных чисел, так что ожидайте!

Черт знает что! Так я просидел часа два с половиной. Наконец, генератор догадался назвать мой номер. Захожу.

– Здрасьте, я тут хотел…

– Номер? – уткнувшись в какую-то бумагу буркнул начальник.

– Один. То есть, первый.

– Не Ваш. Номер заявки.

– 138516 ДСП 22.

– Вы правильно помните?

– Я вообще не помню, у меня записано.

– ДСП?

– Да.

– Сегодня рассматриваются только ДПС. Приходите через две недели.

– Так нет такого номера с ДПС. Мне так сказали.

– Правильно сказали. Сегодня нет. Через две недели будет.

– Как так?

– Не задерживайте, товарищ. Там люди ждут, а Вы тут голову морочите.

Я вышел. Вытер испарину. Спрашиваю секретаршу:

– Записаться можно?

– Живая очередь.

– А генератор?

– Номер по живой, а потом генератор. Все строго по антимонопольному законодательству.

– Причем здесь антимонопольное?

– Ну, по антикоррупционному. Какая разница? Не мешайте работать!

Через две недели опять провел весь день в администрации, но на прием так и не попал. К вечеру выяснилось, что вообще только номера с ПСД рассматривали. Предложили через две недели подойти.

Вот второй год уже хожу. Четыре раза номер на новые бумажки переписывал – истираются. Теперь уже запомнил. Главное, не перепутать в какой прием ДСП, а в какой ДПС рассматривают. Ну, а когда ПСД, так им вообще все до пис дэ, по-моему!

В общем, надежду пока не теряю. Единственная проблема: не могу вспомнить, чего я заявлял-то? Но это не главное. Главное – в нужный день к нужному человеку на прием попасть. Такие дела!…



17.10.2019 г.




Дом


В небольшом городке на окраине области, вдали от шумных трасс и дымящих промышленных центров, стоял старый бревенчатый дом. Когда-то он располагался почти в центре поселка, на главной улице. Но со временем поселок рос, застраивался, превращаясь в небольшой городок. На бывшей окраине появились магазины, дворец культуры, каменные многоэтажки, и центр городка сместился туда. Получилось, что дом теперь и не в центре, и не на окраине, а в зеленом, живописном районе, приютившемся у реки.

Жил в этом доме одинокий старик. Жена у него давно умерла, дети выросли и обретались где-то в разных городах. С небогатым своим хозяйством он худо-бедно справлялся сам. Лет старику было уже много, и не мудрено, что в один прекрасный день он тихо и спокойно помер.

Оставшись без хозяина, и без того старый дом как-то сразу ссутулился, скособочился, осел. Холодно и пусто стало в доме. Молчаливый и одинокий, он грустно смотрел на родную свою улицу чуть покосившимися незашторенными окнами, слегка нахмурившись нависающей крышей. Ворота накренились к его стене, словно ладонь, подпирающая голову глубоко задумавшегося человека.

Была поздняя осень, и заводи протекающей за огородом речки уже прихватывало по утрам тонким ледком, но вечерами, в тишине угасающего дня, еще слышны были переливы журчащей на перекатах воды, словно чья-то печальная песня еле слышно доносилась откуда-то издалека.

Родственникам старика местная администрация предложила денежную компенсацию за дом и приусадебный участок, ибо по плану развития городка именно в этом месте вскоре должны будут построить современную дорогу с новым мостом через речку. Те, не мудрствуя лукаво, согласились. Все одно возиться с этим домом некому, да и некогда. Больших денег за него не выручишь, а мотаться за тридевять земель – себе дороже.

Так и стоял этот опустевший, брошенный всеми дом, погрузившись в собственные мысли и воспоминания. А вспомнить было что.

Строил этот дом еще дед того самого помершего старика. Дом каждым своим бревнышком, каждой досочкой помнил то время. Казалось ему, что в наличниках, искусно выпиленных вручную, в переплетах окон, в досках пола, заботливо подогнанных друг к другу без единой щелочки, в стропилах и обрешетке крыши, в каждой детали оставалось все это время тепло рук первого, строившего его хозяина. Сколько старания, сколько души вложил он в свое детище. Стройка эта шла с особым теплом и усердием еще и потому, что у хозяина в то время родился первенец, что, собственно, и сподвигло его на столь серьезное и масштабное строительство.

Дом часто вспоминал, как радовались, как веселились молодые новоселы. Не было, собственно, еще ничего: ни ворот, ни сарая, ни ажурных резных деталей фасада. Даже крыльца еще не было, а стоял вместо него здоровенный березовый чурбак. Но хозяин, собрав в охапку жену, дитё, да небогатые пожитки, уже заселился в новый, по сути, строящийся еще дом. Потом уже с любовью и немалой прилежностью доводил он свое жилье до ума. Вырезал наличники, ставил надворные постройки, ворота справил – любо-дорого посмотреть! С необычайной выдумкой и мастерством изготовил ставни. Когда они были открыты, складывалось впечатление, что дом улыбался, широко открыв восторженные глаза и радостно глядя на мир. Когда же ставни закрывали, дом засыпал, и весь вид его говорил о том, каким мирным, спокойным и безмятежным был его сон, как, собственно, и сон его обитателей.

Замечательное было время! – вспоминал дом, – все трудились в поле, а после еще и на подворье, работали на благо своей семьи и своего очага. А как дружили! Рядом строилось еще несколько домов. Родственники и соседи спешили друг к другу нАпомочь – так тогда это называлось, когда люди всем миром делали какую-то большую работу, помогая родне ли, соседу ли, просто знакомому. Помогли все вместе одному, потом опять же всем скопом шли к другому. Снова нАпомочь. Бескорыстно, не требуя и даже не ожидая какой-нибудь прибавки себе за эту помощь или даже просто благодарности. Потому что так положено, так должно быть. Сегодня помогаешь кому-то ты, завтра все вместе помогут тебе.

А как отдыхали! В праздники собирались всей округой, водили хороводы, пели песни. Хмель лился рекой, но пьяным при этом никто не был. Так, навеселе. А по воскресеньям или в религиозные праздники все шли в храм. Поначалу в поселке была маленькая деревянная церквушка, но со временем отстроили большой, каменный, с белыми стенами и позолоченными куполами храм. Молились истово, ибо знали, что никто им в этой жизни кроме Господа не помощник.

Потом пришла смута. Люди как будто сошли с ума. Начали враждовать меж собой. А все большевики, «революционэры», как называла их мама хозяина, потомственная дворянка, приехавшая в эти края еще в молодости вслед за своим ссыльным мужем. Понавесили везде кумача, стали травить людей друг на друга. В те времена стены дома потемнели. То ли от смуты людской, то ли просто от времени, от дождей да морозов, от солнышка летнего, палящего. Но совсем худо стало дому, когда три чекиста в кожанках и матрос в бескозырке пришли к хозяину. Провели обыск, что-то долго кричали. Тот, что в бескозырке, все порывался дом поджечь. Насилу угомонили. Хозяина забрали и, под плачь детей и стоны жены, увезли в губернию. Больше он не вернулся. Казалось, что стены дома потемнели еще сильнее, буквально почернели. От пожаров ли, что вспыхивали то тут, то там в поселке, от горя ли, от тоски ли по хозяину.

Теперь за главного в семье остался старший сын сгинувшего хозяина. Дом его любил, помнил сызмальства. Можно сказать, росли вместе. Только мальчонка-то рос, а дом постепенно старел. Но все же дом никак не мог смириться, что этот пацаненок, хотя и подросший уже, почти мужик, но все одно пацаненок, будет теперь полновластным хозяином. Все-то у него не так получается, все вкривь-вкось. Или это только кажется так? Дом противился как мог: то замок сломается, то штакетник завалится, то половицы заскрипят, застонут, заплачут от малейшего прикосновения. И не от боли совсем. На то ведь они и половицы, чтоб ходили по ним. А то и танцевали, притопывая. Чтоб ставили на них тяжести всякие – буфет, комод, кровати. Все терпели. А тут заскрипели, завсхлипывали. Может, от горя? Оно ведь, горе-то, потяжелее любого комода, да побольнее любого притопа будет.

Но пацан молодцом оказался, весь в батю, сноровист. И так был отнюдь не белоручка, а тут, как пришлось, терпеливо и толково все выправлял, что в доме покосилось. Больше того, перекрыл крышу – время той пришло, – изладил новую, трубу печную хорошенько прочистил, да сливы с водостоками справил. Дом, хоть и черен уже стенами бревенчатыми, но со сливами и водосточными трубами приободрился, помолодел. Заулыбался на солнышке жестью луженой. Так и попривык с годами к новому молодому хозяину.

А тут новая напасть. Опять засновали мрачные личности в кожанках, затарахтели по ночам злые воронки, освещая фарами притихшие улицы. Сызнова начали увозить людей добрых без суда и следствия. Страх поселился на каждой улице, в каждом закоулке поселка. Заползал он скользким, холодным чудовищем во дворы, в подворотни, запускал щупальца свои в избы и квартиры. Но никогда доселе, даже в тот раз, как очумевший от злобы матрос хотел его поджечь, никогда еще дому не было так страшно, как в тот день, когда взрывали храм. Каменная кладка храма была сроблена настолько добротно, что от взрыва заложенного под храм динамита по стенам пошли лишь небольшие трещины, да осыпалась кое-где штукатурка, обнажив местами красный, как кровь кирпич. Несколько дней стоял храм, пугая набожный народ своими открытыми, кровавыми ранами, пока не привезли из города снова взрывчатку. Но и после второго взрыва храм устоял, хотя и покосился, скорчился болезненно, уронив с маковки своей золоченый крест. Лишь с третьего раза удалось бесноватым разрушить здание храма. Сила взрыва была такой, что ударная волна прошла по всему поселку, отозвавшись неприятной, пугающей дрожью в стенах домов.

Хозяина несколько раз увозили в НКВД на допрос. Дважды проводили обыск, обшаривая все углы и надворные постройки. Стращали и запугивали. Но обошлось, не посадили.

И вдруг война. Дом помнил, как все работали, не покладая рук и не жалея себя. Как приходили домой голодные и изможденные, и сразу валились с ног. После короткого сна и пустой похлебки из картофельных очисток и горсточки муки снова уходили на работу. Особенно худо стало, когда на фронт забрали хозяина и поочередно всех четверых его сыновей. Остались в доме только жена и дочь, да детишек куча, мал-мала меньше. А чем кормить? Доходило до того, что по весне лебеду да крапиву варили и ели. Чуть легче становилось к осени, когда поспевала картошка.

А тут еще и похоронки пошли. До сих пор не ясно старому дому, как люди все это выносили в то время, если даже он, деревянный и всякое повидавший в жизни старый чурбан, и то плакал летними ночами росой на окнах, рыдал сливами и водостоками в дождливые дни, сопливил сосулями по весне от неизбывного горя и тоски по погибшим жильцам своим, особенно по хозяину. С войны вернулся только младший из сыновей.

Теперь он стал головой. Дому даже не пришлось привыкать к новому хозяину. Он был несказанно рад уже тому, что хоть кто-то из родных ему мужиков жив, что вернулся к нему, изболевшемуся душой и уставшему старику, в его теплые объятия, что наконец-то снова появились мужские, умелые и заботливые руки. Дом так истосковался по настоящему, родному хозяину, что когда тот спал или отдыхал после работы, ни одна половица, ни одна петля в дверях не скрипела, не хлопали ставни, не гудел ветер в трубах. Лишь когда новый хозяин был свободен от работы на заводе, куда он вернулся после фронта, когда у него было хорошее расположение духа и добродушное настроение, только тогда дом позволял себе проявить небольшую слабину, и то лишь для того, чтоб показать, какие за эти годы накопились неполадки и болячки. Вот рама покосилась, и дом позволял ветру немного посвистеть в щели, чтоб привлечь внимание хозяина, вот вывалился кирпич в трубе, и дом чуть-чуть подпускал дымка из печки. Опять же, чтоб хозяин неполадки приметил. И бывший фронтовик, сам истосковавшийся по родному очагу и по домашней работе, чутко подмечал все подсказки дома, все намеки и с удовольствием и прилежанием все исправлял.

Постепенно жизнь наладилась, настроилась на мирные рельсы. Сложился некий новый уклад, появились новые привычки и традиции. По выходным, особенно летом, хозяин частенько устраивал посиделки с друзьями или соседями прямо во дворе, а то и в палисаднике, возле старого журавля у колодца. Постепенно к компании подтягивались бабы и малышня. Никого не обижали, для каждого находилось доброе слово и какая-нибудь вкусняшка со стола. Жили небогато, но и гости были непривередливы. Горячая печеночка, кусочек комкового сахара, а то и просто горбушка хлеба с солью – вот и все угощение. Но дом видел, как этим нехитрым лакомствам были рады гости, особенно детишки. Ведь главным в таких посиделках была не еда, а разговор, общение, душевное тепло. Дому казалось, что это тепло проникало и в его старые, почерневшие от времени бревна. Он старался бережно тепло это в своих стенах сохранить, чтоб потом, когда наступят морозы и завоет вьюга, теплом этим согревать хозяина и его семью, которых он бесконечно любил.

Хозяин, надо сказать, обладал незаурядным чувством юмора. От фронтовых друзей, что ли, поднахватался? Или от прабабушки-дворянки передалось? Вот, к примеру, на всех дверях и калитках – что в палисадник, что во двор или в сарай, да везде – вертушки прибивал через трех или пятикопеечные монеты вместо шайбочек. На вопрос – зачем, напускал на себя важный вид и выдавал нарочитым басом: «А пущай все видят, как богато живу!». Конечно же, это была всего лишь шутка. О богатствах каких и не мечталось даже тогда. А то еще взял да и приладил на ворота табличку «Осторожно, злая собака!», а когда спрашивали где же она, собака эта, скалился и говорил: «А я-то на что? Ежели чего, так оттявкаю, похлеще иной овчарки!».

Шли годы. Жена у хозяина умерла, дети выросли. Сам хозяин состарился. Тяжко стало домашнюю работу сполнять. Дом чем мог, старался помочь. Следил, чтоб не сломалось чего, чтоб сквозняки по комнатам не гуляли, чтоб чужие по двору не шастали. Так и жили два старика – дом и его хозяин, невольно вместе наблюдая, как все меняется вокруг. Не стало привычного порядка, заведенных многолетних устоев и традиций. Поменялось время, поменялись люди. Дети родителей почитать перестали, от отчего дома оторвались, а вместе с этим и от корней своих отстали. На уме теперь у всех одно – нажива, карьера, успех. Только что они, нынешние, понимают? Что считают истинным успехом в жизни, чего добиваются? Денег? Удобств? Квартиры да машины иностранные красивые нужны? Что им это даст, когда придет старость вместе с осознанием бренности земной жизни? Что останется дорогим и теплым воспоминанием?

И вот хозяин умер. Нового не нашлось. Да, наверное, и не могло найтись в такие времена. «Впрочем, – думал дом, – это все мое старческое брюзжание. Мы свое дело сделали. Теперь черед каменных многоэтажек, этих человеческих муравейников. Пришла пора стекла и бетона. Бездушного и холодного».

Так стоял дом, думал, вспоминал. Он понимал, что его скоро снесут, но кончина не пугала его. Единственное, о чем он горько сожалел, так это о том, что некому теперь будет хранить тепло тех добрых, заботливых и умелых рук, что так любовно прикасались к каждому бревнышку, к каждой досочке и к каждой резной детали во время строительства, а потом ремонта или фасадной отделки. Что никто теперь не сохранит частичку души, вложенную в него хозяином. И никто теперь не вспомнит об этом человеке так, как вспоминает он.



27.10.2020 г.




Флаг


Сессия, экзамен. Первые шестеро зашли в аудиторию, взяли билеты. Расселись так: на второй парте среднего ряда – обворожительная девочка Света. Прямо перед преподавателем, ибо на первую парту, что возле учительского стола, никто сесть, само собой, не решился. Сразу за ней – староста нашей группы и круглый отличник Юра. Остальные – в шахматном порядке по всей аудитории. Экзамен, надо сказать, не из легких, поэтому девочка Света предусмотрительно надела пиджачок. Женский и очень элегантный. Но, ясное дело, с карманами внутри из носовых платков, в которых уложен приличный запас «флагов». Шпаргалки в наше время не котировались. Куда-то спрятать, потом доставать, да еще и исхитриться списать незаметно… Хлопотно. То ли дело «флаг»! Дернул – и готово!

Да только в этот раз промашка с «флагами» вышла. Преподаватель на сей раз тот еще гусь оказался. Всем к билету свою бумагу выдает, да еще и автограф на каждом листе ставит. Дернуть-то «флаг» можно, а предъявить экзаменатору – уже не получается. Что делать? Девочка Света нашла простой и изумительно изящный выход из сложившейся ситуации: «флаг» она, конечно, достала, все с него до буковки и до циферки переписала старательно на выданный преподавателем листочек с автографом. Но одно дело «флаг» дернуть, совсем другое – потом от него избавиться! А сидит она, напомню, прямо пред светлы очи строгого экзаменатора. Но и тут у нее вариант нашелся. Как бы почесывая затекшую от напряженного труда спину, сует она свой использованный «флаг» на парту позади себя, то есть, Юре, успев шепнуть: «Юра, спрячь!»

Юрка же, увлеченный изложением своих обширных познаний предмета, автоматически отложил Светин листочек на край парты, чтоб не мешал, и дальше строчит без остановки на листах с автографом.

Светлана тем временем вспорхнула грациозно со своего места и не менее грациозно опустилась на стул рядом с преподавателем. Готова, стало быть, ответ держать. Монотонно, но без запинки рассказывает это она исчерпывающие ответы на коварные вопросы своего билета. Еще бы! Все с «флага» аккуратно переписано! Экзаменатор же, скучая, уставился взором в одну точку. И точка эта – прямо на Юркиной парте, ибо после Светиного перемещения, теперь Юра пред светлы очи. А тот все строчит и строчит. Наконец, все формулы изложены, описаны и доказаны. Комментарии необходимые полностью даны. Юра ставит победную точку и откидывается на спинку. Уф! Готово! И только тут он замечает на краю своей парты Светкин «флаг». Ну и что? Это же не его листочек. Это же чужой, приблудный. Юра спокойными и уверенными движениями берет лист, сворачивает его аккуратно и засовывает себе в карман пиджака. В штатный, обычный карман. Да и нет у него «нештатных», из платков носовых, тех, что под «флаги» пришиваются. Ни к чему ему это баловство, он и так все знает!

Однако не ускользнул этот момент от зоркого взгляда экзаменатора.

– Юрий, а что это Вы в кармане прячете? Разрешите полюбопытствовать, – говорит преподаватель.

– Да так, бумажка какая-то… – растерялся отличник.

– А позвольте-ка взглянуть на сию «бумажку какую-то», – не унимается экзаменатор.

– Да вот, пожалуй, и взгляните, – сдался Юра.

– Так то ж «флаг»! В его классическом исполнении! Стыдно, Юрий, стыдно! Ставлю вам… Ничего не ставлю. Вы недостойны. Вот Ваша пустая зачетка, пересдача только с разрешения деканата! Всего доброго.

– Это не я, это не мое! – взвился Юрка, – там и билет-то не мой!

– Я не я, хата не моя. Придете на пересдачу, там и проверим, где чей билет. До свидания! – непреклонен преподаватель, и зачетку Юре прямо в руки сует.

Юрка, конечно, на другой же день экзамен пересдал, но Светкину пятерку еще долго потом пополам с ним поделить ей предлагал. Та, правда, не согласилась. Сам дурак, типа того…



10.03.2020 г.




Письма


Он писал ей письма. Почти каждый день. Приходил с работы, ужинал на скорую руку, мыл посуду, готовил себе еду на завтрашний день, выносил мусор, иногда прибирал вещи, наводя порядок. Потом садился за письменный стол, включал настольную лампу и писал.

«Я очень скучаю по тебе, – писал Он, – знаешь, порой мне кажется, что легче умереть, чем так мучиться, так страшно и так болезненно тосковать по тебе! Хотел написать: «Я готов все отдать, только бы увидеть тебя», но вовремя остановился. И даже устыдился этой мысли, ибо отдавать мне совершенно нечего! Абсолютно! Разве что свою бесцельную и бестолковую жизнь?.. Да только кому она нужна? Ха-ха-ха! К тому же, если я отдам жизнь, как же я мертвый смогу увидеть тебя? В общем, фраза не удалась! Но как выразить по-другому свое желание… Нет! Даже не желание, а свою потребность, необходимость, важнейшее условие жизни своей, – это увидеть тебя! Хотя бы только увидеть! А еще лучше обнять, прижать к себе крепко-крепко и не отпускать. Никогда и никуда!

Не правда ли, я начинаю походить на сумасшедшего? Впрочем, все влюбленные, наверное, немного сумасшедшие! Согласись, что чувства беззаветной любви и глубокой привязанности психического здоровья и душевного равновесия человеку явно не добавляют».

Он писал то быстро и неразборчиво, едва поспевая за собственными мыслями, то вдруг надолго замирал, глядя куда-то в одну точку, то ли подбирая нужное слово, то ли философски размышляя над странными поворотами жизни и превратностями судьбы.

«А помнишь, – продолжал Он, – однажды, в далеком-далеком детстве, мы стояли с тобой вдвоем на высокой скале, обрывающейся к бурлящему перекату реки? Ты была в прелестном розовом платье с коротким рукавом. Волшебный закат совершенно чудным образом подсвечивал великолепные, очаровательные локоны твоих распущенных волос. Летний ветерок время от времени забрасывал их тебе на плечо, и в этот момент они слегка касались моего лица, околдовывая меня при этом ни с чем несравнимым, чарующим запахом! Чем они пахли? Не могу сказать точно. Это была смесь нежнейших ароматов трав, цветов, солнца, лета, чистой горной реки и… И, наверное, запах тебя. Так пахнет Любовь.

Ты рассказывала мне о том, что научилась этим летом плавать. Радовалась и гордилась. А я был как будто в каком-то оцепенении, в сомнамбулическом состоянии каком-то. Как под гипнозом. Я просто стоял и зачарованно смотрел на тебя. И был на седьмом небе от счастья. Потому что ты была рядом, потому что слышал твой голос, потому что, жестикулируя, ты то и дело случайно касалась моей руки своей рукой! Больше всего на свете я хотел в тот момент, чтоб этот вечер никогда не кончался, чтоб удивительный закат горел вечно, и чтоб ты все время была рядом…».

Так проходили его вечера. А утром Он шел на работу. Он считался толковым и грамотным специалистом, но не стремился делать карьеру, да и работу свою, сказать по правде, не любил, хотя всегда выполнял ее честно и ответственно. Просто не мог по-другому. Не умел.

Его, как послушного и исполнительного работника, часто просили сделать что-нибудь сверх его обязанностей. Или задержаться подольше, потому что опять что-то срочное, или нужно кому-то помочь, или что-то исправить. Он делал. Без большого желания, но и без отвращения. Просто делал и все. Поэтому иногда Он приходил домой настолько уставшим и измотанным, что не было сил даже нормально поужинать.       Тогда Он выпивал стакан теплого молока и ложился на диван в тихой и пустой своей квартире. Без света, без телевизора, без телефона. И вот тут его настигало Одиночество. Но Он знал безотказный способ, как с ним справиться. Он садился к столу и начинал писать письмо Ей:

«Дорогая, любимая моя! Ты знаешь, я сегодня совершенно случайно вспомнил, как мы однажды сбежали с уроков. Помнишь? Кажется, это был шестой класс, весна. Ты открыла окно, и в кабинет физики ворвался весенний воздух, пение птиц, особенно яркие, весенние лучи солнца и запах первых цветов и запоздалых горных ручьев. Вот тут-то ты и сбаламутила весь класс сбежать с последнего урока в парк. Ну, парни – те ладно. Мы все были тобой увлечены и очарованы. Но девчонки! Они-то чего поддались на твои уговоры? Наверное, это весна сыграла с нами злую шутку. Помнишь, как нам всем влетело потом от классной? Зато как здорово было там, в парке! Я до сих пор вспоминаю тот день с огромным удовольствием.

А когда мне становится особенно тоскливо и одиноко, я вспоминаю еще и другой день. Помнишь, мы ходили в поход? Ты тогда сплела себе венок из цветущих ромашек, взобралась на пенек и объявила себя принцессой, а потом приказала поцеловать тебе руку. Все только смеялись этой шутке, и лишь я один исполнил твое повеление. И это был первый наш поцелуй! Пусть шутливый, пусть только в ручку, но я целовал Тебя! Разве может быть счастье выше этого?».

Но не всегда его письма были такими. Иногда Он писал зло, ожесточенно.

«Любовь моя! Я вновь пишу тебе. Не смог удержаться. Знаешь, как меня бесят эти тупые рожи! Шеф взял на работу своего племянника. Безграмотный, наглый, распоясавшийся ублюдок! Всем раздает указания и советы, словно это он директор фирмы, а не его знаменитый дядя! Когда он в очередной раз высказывал мне, как и что надо делать, я задал ему простой вопрос: «А вот скажите, молодой человек, как вычислить вес кирпича, если известно, что он весит столько же, сколько один килограмм плюс половинка кирпича?». Представляешь, он взял ручку, лист бумаги и битый час что-то там вычислял, безуспешно напрягая свои прямые извилины. Потом подошел ко мне и с высокомерным видом заявил, что задача не имеет решения, так как в ней недостаточно исходных данных! И после этого он указывает мне на недостатки в работе! Впрочем, не только мне. Всем! Каково, а?

Но самое страшное даже не это. Точно такие же маменькины (или папенькины) сынки сидят в высоких чиновничьих кабинетах! Вот что ужасно! Столкнулся я тут недавно с этой пресловутой бюрократией, ставшей уже притчей во языцех. Надо было оформить кой-какие документы для нашей фирмы. Это просто какой-то кошмар, доложу я тебе! Тупость, отписки, пренебрежительное отношение. И ни шагу вперед, ни слова по делу! Прав был Эйнштейн, когда говорил, что ему известны лишь две по-настоящему бесконечные вещи. Это Вселенная и человеческая глупость. «Правда, -говорил он, – насчет Вселенной я не очень уверен!». Абсолютно с ним согласен!».

И все же гораздо чаще в его письмах была не злость, и даже не воспоминания, а откровенное веселье и юмор. Регулярно Он писал что-то вроде такого:

«Радость моя! Опять видел тебя во сне. Знаешь, ты начинаешь дерзить! В моих снах, я имею ввиду. Зубоскалишь мне, ругаешься. Вот и в этот раз тоже. Я говорю тебе:

– Может, встретимся в выходные, любовь моя?

А ты мне эдак, знаешь ли, поучительно:

– Мои выходные похлеще рабочих. Стираю, готовлю, делаю уборку, глажу, мою посуду. А ты – бездельник! Потому что у тебя выходные!

– И что же мне делать? – говорю я.

А ты мне в ответ:

– Купи козу, посели ее у себя в квартире. А лучше две или три козы. Вот и у тебя тогда будут выходные. Настоящие!

Я даже проснулся сразу. И, веришь, нет? – присмотрелся в темноте: нет ли тут у меня дома козы случайно. И только когда убедился, что нет, что это всего лишь сон, тогда только заснул снова».

При этом, о чем бы Он ни писал в своих письмах, заканчивал их почти всегда одинаково: «Любимая моя! Знаешь, пусть мы далеко друг от друга, но ты всегда со мной, в моем сердце, в душе, в памяти, в мыслях! А я всегда буду с тобой. Незримо, незаметно, но с тобой. И помни, счастье мое, что бы ни случилось в этой жизни, я всегда твой и верен тебе. Что бы ни произошло, как бы жизнь нас ни кидала, как бы ни калечила, только позови, я тут же буду рядом. Во что бы то ни стало! И буду рядом всегда, сколько буду жив!».

Но Она ни разу не ответила ему. Ни на одно письмо. Потому, что ни одного своего письма Он ей так и не отправил. Она давно была замужем за другим, а Он так ее любил, что не хотел тревожить и волновать воспоминаниями или напоминанием о себе.



17.02.2021 г.




Карусель


Какое-то время я жил на Уралмаше. Был у нас сосед – мужик, лет под шестьдесят, бывший военный, а ныне пенсионер. Здоровья у него было – хоть отбавляй. Времени свободного – и того больше. И вот от безделья устроился он на лето подработать сторожем в расположенном поблизости парке отдыха.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64463741) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.