Книга - Полотна и интуиции. Поэзия XXI века

Полотна и интуиции. Поэзия XXI века
Валентина Заманская


«ПОЛОТНА и ИНТУИЦИИ» – сборник избранных стихотворений, или «книга культурных ассоциаций и диалогов»: слова поэтов-современников и классиков, картины великих и начинающих художников, симфонии и аккорды талантливых музыкантов и композиторов, работающих в разных жанрах и стилях, отозвались и отразились в интуициях и рефлексиях автора, чтобы интегрироваться в поэтическом осмыслении общего для всех творцов процесса Творения.





Полотна и интуиции

Поэзия XXI века



Валентина Заманская



Благодарности:

НП "ЛИТЕРАТУРНАЯ РЕСПУБЛИКА"

Директор издательства: Бояринова О.В.

Руководитель проекта: Крючкова А.А.

Редактор: Петрушин В.П.

Вёрстка: Измайлова Т.И.

Обложка: Крушинина В.А.

Книга издаётся в авторской редакции

Возрастной ценз 16+

Печать осуществляется по требованию

Шрифт Serif Ingenue 11 Poetry

ISBN 978-5-7949-0852-7

ЛИТЕРАТУРНАЯ РЕСПУБЛИКА

Издательство

Московской городской организации

Союза писателей России

121069

Россия, Москва

ул. Б. Никитская, дом 50А/5

2-ой этаж, каб. 4

В данной серии издаются книги

авторов, пишущих на русском языке

в XXI веке

Электронная почта: litress@mail.ru

Тел.: + 7 (495) 691-94-51

Будем рады

сотрудничеству с новыми авторами!



© Валентина Заманская, 2022



ISBN 978-5-7949-0852-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




Полотна и Интуиции



КНИГА
КУЛЬТУРНЫХ
АССОЦИАЦИЙ
И
ДИАЛОГОВ




Вместо предисловия


Я встретила Человека.
Влюбилась.
Вместе с любовью мне, не написавшей прежде
ни одной поэтической строчки, явился стих.
Нарративный. Говорной. Свободный, вольный. Живой.
Он сохраняет пространство жизни.
Он сохраняет ее вкус и аромат, ритм души, духа, бытия.
Он звучит. Он дышит.
Не скованный силлабо-тоническими и прочими
условностями и схемами, он — льется сам…
И я в нем — словно по вольной реке вольно плыву и плыву…
Девятый год и пятьдесят первую книгу я в плену у стиха.
О чем бы ни писала: о любви, Москве, природе.
О войне и мире… О жизни…
Репортаж из сладостного плена моего стиха посылаю Вам,
Дорогой Читатель…



Валентина Заманская,

автор





ВЛАДИСЛАВУ


Ты – моих стихов начало,
Ты – моих стихов конец,
Ты – моя непризнанная слава,
Ты – судьбы моей венец.

Ты – мое ночное вдохновенье,
Утр моих ты радостный привет,
Ты – мое священное стихотворение.
И не я, а ты – поэт.

    2012








РАЗДЕЛ 1. Полотна и Интуиции





ТВОРЕНИЕ


(начало цикла)





«Однажды мы уйдем…»


Однажды мы уйдем
в священное небытие,
Свой мир с собой легко
и безвозвратно унося.
И лишь творенья наши
известят о нашем житии:
Каков твой мир – потомки из
грядущего тебя не спросят.

А Бог неповторимым
каждого из нас творил —
И через этот мир одну
из тайн Своих поведал.
И если ты по лени мир
в творенье не раскрыл,
Не свой талант —
благословенье Бога предал.




«Нет, иллюстрации полотна…»


Нет, иллюстрации полотна
не копируют, не повторяют.
Творение неповторимо, случается
единожды – как жизнь.
И лишь неповторимостью
полотна души покоряют —
Как жизнь. Ты оглянуться не
успеешь – жизнь убежит.

Жизнь – полотно, творенье,
дух и первозданность.
Ее неповторим сюжет, нюансы,
цвет, звуки, аромат.
Полотнам-жизни не грозит
старение, забвенье, давность —
И сквозь веков завесы в полотнах
живая жизнь сияет.




«А для кого-то лик с того портрета…»


А для кого-то лик с того портрета
жив был, мил и ясен:
В родных чарующих чертах не
красота манила – простота.
Едино-кровием, едино-верием лишь
для тебя он был прекрасен,
И после тайны ночи волшебным
утром – светилась каждая черта.

Ресницы сокрывали ласки нежность
и стыдливо трепетали.
Не звездами сияли – живой простой
любовью полнились глаза.
И как струилось в поцелуе счастье
близкими устами —
Художник тщился передать… и
не сумел сказать.




«Плата за творенье та ж, что за любовь…»


Плата за творенье та ж, что за любовь,
за понимание, за жизнь:
Не расточение по мелочам – но
источенье духа без остатка.
Художник, чуду жизни невинно и
наивно-детски удивись —
Познаешь, как источать себя
в творенье непостижимо сладко.

И плата за творение, тебе доставшаяся,
выше денег, славы:
Сколь сладостно опустошенье
породившей полотно души…
Не иллюстрацией – полотнами, нам
продиктованными свыше, мы
жизнь и Бога славим.
О, как вы, дни освобождения от
сотворенного душой творенья —
просты и хороши.




ПОЛОТНА И ИНТУИЦИИ


По залам

Третьяковской галереи





В. Васнецов


Крещение Руси


Явлением Владимира воскрес
Креститель Иоанн —
И солнце Света во мгновенье
воссияло над Россией.
Жезл на крещение языческой
Руси ему был Богом дан:
И, видно, долго предки у Господа
благословение просили.

Восставший Иоанн путь
Господу на Русь готовит,
Прямыми делает лесные
да степные стези Его.
О, Боже, дай Отчизне Небесна
света, Лета многая:
Не пожалел Креститель
для России сердца своего.




Ф. Малявин


Вихрь


О, как чарует и безумствует
Малявин в «Вихре»!
Зеленый – в красном, алый —
в зелени, и мир – в огне.
Не бабы русские живые, а киевские
каменные – взвихрились.
И не понять, то действо на земле,
на небе, иль – ада на дне.

И не понять, от века были ль
прежде линии и очертанья
У тел, у трав, у неба, у земли,
у вихря алых маков.
И есть ли вихрю остановка —
в пространстве станция.
Нет, то не вихрь,
то кисть художника пылает,
и сердце навзничь – кроваво-алое.




З. Серебрякова


У туалета. Автопортрет


То ль в спальне
у зеркала, а то ли у омута
Женщина утром
стыдливо-бесстыдно застыла.
То ль в омут она – то ль
на нее из омута смотрится
Волшебная, колдовская,
неопознанная сила.

То ль пишет портрет, а
то ли колдует-чарует
Имени трепетным сребром
да золотом кисти.
А все же – счастлива… иль
в счастье тоскует?
Сама ли ответит, что
в полотно – выплеснула?




М. Шагал


Они парят
бестелесно над Витебском
Да по небу
неизвестно куда шагают.
Иль просто
из веков былых воскресли
По мановению
магической кисти Шагала?

И кто – художник
перед нами – маг ли?
Таинственно точен —
бессловесно зовет в полет.
Под кистью мага —
заговорит словами и маугли.
Из Витебска, из оболочки тела, из
галактики – куда он нас зовет?..




К. Коровин


Блики полотен Коровина
настойчиво снятся —
Лишь неизвестно, в странах
далеких каких и кому:
Тем ли, чей дух в бессмертных
полотнах растаял,
Тем ли, чей взор в аллеях
светлых садов уснул.

Лики Коровина подлинны
и не уловимы —
То ли материя, то ли
энергия света льется.
Богодухновенно само
импрессионизма имя:
Так блаженно, искристо лишь
вино драгоценное пьется.




М. Врубель


Демон поверженный


И где неуловимая граница
между мрамором и плотью?
И где граница меж безумием
и остротою трезвого ума?
И только ль путь один —
к небытию и тлену из молодости?
Художник промолчал – взгляд
врубелевского Демона сказал.

И если невозможно мир победить,
то подвергай сомненью.
И на разрыв аорты, духа, сердца,
в сомнении слепом – иди.
Сомненьем – можешь стать ты
равным Божию творению…
Не тщись, титан! Не станешь равным…
Коль не дано испить тебе
Надежды, Веры и Любви!




М. Врубель


Сирень


Сирень безумная бореньем
Вышних Сил явилась —
Цвет тайны, колдовства и
встречи Тьмы и Света.
Кто победит? В пьянящем аромате
жизнь остановилась…
И только Врубелю сирень явилась,
никем не воспетая…

И только Врубель сам сиренево
во мгле изнемогает —
И только он меж раями и адами
на миг или навек завис.
Художник – дышит иль не дышит?
Но отчего добро он тьмою, зло —
светом называет?
О, отчего на перекрестке странном
он не различает, где:
верх – тьмы, и света – низ?!




И. Шишкин


Утро в сосновом лесу


Шишкина мишки листвой шелестят:
Утренний шорох звучит с полотна.
Только проснулись – уж меду хотят.
Ан, улья ни одного – лишь леса стена.

Шишкина мишки безмолвно грустят:
Утро не в радость и дразнит оса.
И не от восторга ветки хрустят —
Мишка в сердцах, все что думал,
лапой сказал.




И. Сапунов


Голубые гортензии


То ли звезды, а то ли цветы,
То ли женщин глаза голубые,
То ль земные – то ль лунные сны…
Или это Она – синеокая Россия?

Так смотрели поверх времен русичи,
Озаряясь небом – иль небеса озаряя.
В небеса возносит, да по-земному мучает
Сапунова «Гортензия голубая».




Куинджи


Темна, тепла, тиха
украинская ночь,
Но не на полотне
художника Куинджи.
Не успокоить сердце,
страх не превозмочь —
Мы вместе с ним
на поиск клада вышли.

И где его искать,
века никто не знает:
На небо ль ринуться,
иль в речке утонуть…
О кладе по руке тебе,
милок, русалка погадает…
До слитков золота —
совсем, совсем чуть-чуть…




В. Кандинский


Взрыв света вдребезги – и
времени, и душ осколки…
И чаша творчества сегодня не
нектар, но яд – изволь, испей.
А на границах всех времен
художника сердце расколото,
А оно не чашка – попробуй,
вновь его собери да склей.

И будет он метаться меж
кистью, пером и Звуками —
Недосягаемо высокий страдалец
сошедших с ума времен.
И кисть его вновь будет корчиться
предродовыми муками:
О, как – из осколков сердца
сшить тень новых знамен?!




А. Иванов


Явление Христа народу


Явление Христа
надмирно и самозабвенно.
И лик Господень
в лицах любопытных отражен.
Иные – пытались Бога
наказать распятием-забвеньем.
Он – Учит всех.
И, значит, всех Прощает Он.

И всех одаривает равно
Он Своим Явленьем.
И Промысл Господень
в наших судьбах заключен.
Но до Креста остался год
иль день… одно мгновенье…
И Крестный путь Господень в этих
любопытных лицах уж отражен.




О. Кипренский


Портрет А. С. Пушкина


Как прав Кипренский:
Гений не красив, не мощен —
Скорей обыден, скорее —
бестолковый баловень судьбы.
И не понять, взглянув, чем
путь его в бессмертие вымощен,
И не расслышать ритмы
дерзко-африканские в его крови.

И как на поиске пружин
сосредоточен взгляд художника…
Как бьется сердце-кисть,
пытаясь бесполезно разгадать
Момент преображенья человека в Гения —
в таланта и судьбы заложника…
О, Боже, он все знает о себе! Он Гений – и
лишь ему дано начала и концы познать!




Николай Угодник


Новгород. ХП век


Высок, по-русски аскетичен
Николай Угодник,
Что прозревает нас с иконы
новгородских мастеров.
И тем он Господу приятен и
житием угоден:
Он щедр и добр, хоть
взгляд его суров.

А, впрочем, не суров —
скорее беззащитен,
Как беззащитно перед
бурями лесное озерцо.
Он – Чудотворец, он —
для немощных защитник.
С иконы древней к нам
приближается не Лик Угодника —
живое светлое лицо.




Андрей Рублев


Троица


Пресвятая Троица —
Безначальная, Единосущная —
Сущностью священною художнику
единожды явилась.
И душа, и кисть светло,
вольготно движется, несуетно.
И явленьем Троицы Рублеву
небо и земля озарились.

Голубой небесный одному
Рублеву выплеснется-дастся:
Видимо, из тайных тайныя
вызовет его молитвою аскет.
Дышит Дух, где хочет – будет вечно Он
в рублевской Троице плескаться:
Положил на полотно дословно, свято
славный русич – Новый Господа Завет.




В. Васнецов


Иван Царевич на сером волке


И самый серый волк
на целом белом свете
Несет Царевича с зазнобою
на ласковых руках
Сквозь чащи, где
солнышко дубам не светит:
Растут такие – то ль
в сказках, то ли во снах.

Поможет ли сородич
трепетной любви – вопрос:
На свете чудо-волки серые,
любви защитники, живут…
И хорошо, что он таким
большим да добрым вырос…
Что до людей касаемо – не знаю, а
волки – завсегда любовь спасут!




И. Репин


Портреты


И лица в лики кисть
художника преображает:
Морщинкой, Крестным ходом
сами времена идут.
Эпоха потомкам не сраженьями,
а ликами вещает —
И кисть, и дух художника
суть рисуют, а не редут.

Живые, светлые и темные, и
вдохновенные, и не святые —
И жили-были, и ушли навек,
и не вернутся вновь…
Художник пишет жизни суть – не
лицемеря, не витийствуя.
О, тайна портрета – умерщвления ль,
иль воскресения – открытая нам
Репиным Ильей.




И. Айвазовский


Радуга


И то ли небо жизнью
животворно осеняет
Лучами радуги
у самой жизни на краю.
То ль ад столь величаво
в недра приглашает…
Они за жизнь иль смерть
последние волны солинки пьют?

Когда судьба под бытием
черту подводит,
И нет спасительной соломинки
ни на земле, ни в небесах,
По воде Господа иль Дьявола вдруг
радуга спасения восходит.
О, Боже правый, дай понять —
куда она спасет?!




А. Саврасов


Грачи прилетели


О, сколь грачей на свете
неисчислимо много,
Когда они на марта торжество
воинственно слетаются.
От их дыханья дружного
темнеют тучные сугробы,
И небо предродовыми
просветами – мается.

Часовни древней колокол
по ком гудит-звонит
Еще не пробудившимися
из-под снега мартами?!
И в мегаполисе грачином
всего один грустит
Ему приснившимися
апрельскими травами.




С. Заренко


Портрет М. В. Воронцовой


Великолепие мадонны
дивной беспримерно,
Когда художник красоту
душой боготворит.
Прекрасна красота лишь чистотой и
простотой – не блеском злата,
не веером,
И только духом и умом
нетленный взор горит.

Воистину, служенье муз не терпит суеты —
прекрасное должно быть величаво:
Не суетится кисть художника: вздохнет —
и на мгновенье замолчит…
Явление нетленности Бог красотою
истинною величает.
Пред ней все тленно: тысячелетия, века и
память, и фантазия поэта, и гранит.




К. Брюллов


Вирсавия


Каким нездешним светом
тело женщины сияет:
Художник-раб нетленный
пьет сосуд, боясь разбить.
Не свет, а трепетанье света —
брюлловская Вирсавия:
Сосуд добра или греха – художник
или Бог – боготворит?

Нет тьмы и света – плоти
белизна и крови алость,
Нет тьмы – есть духа чистота,
бессмертья жизнь.
Нездешний Невечерний свет
Явленье Жизни славит…
А где исчадье ада, сосуд греха —
кисть мага утаит…




И. Грабарь


Февральская лазурь


Лазурные февральские
счастливые березы,
Лазурь в снегах и у небес
лазурные глаза.
Неосторожное сияние
на землю пролито:
Творец лазурями не цвет,
а душу расплескал.

Головокруженье иль
круговорот весны и света
В с ума предчувствием весны
сошедшем феврале:
Снегам февральским вдруг
приснилось лето
По всей – в лазури
утопающей – земле.




И. Левитан


Вечерний звон. У омута


Меж покоем вечным и златым
да темным омутом
То не кисть волшебная, но
дух художника парит.
И каким пылают облака да купола
священным золотом,
И каким не райским пламенем —
воронка омута горит.

А природа – то лишь крошечное
расстоянье между раем, адом.
И художник – пленник-мученик
всех концов и всех начал…
Трудно меж покоем светлым и омутом
манящим оставаться несгибаемым.
И лишь звон вечерний
две бесконечности
успокоил и увенчал.









РАЗДЕЛ 2. Материя и Дух





МАТЕРИЯ


Цикл





«Изнемогаю и блаженно таю…»


Изнемогаю и блаженно таю
перед красотой материи:
Всего лишь лист – но в мае
сколь божественно искрист,
В его явление чудом золота
осеннего пока не верится.
Обычный лик земной – а он
добром божественным горит…

Изнемогаю, вопрошая,
перед волшебством материи:
Пленит всесильно, пронзенная
лучом закатным солнца,
И над зубцами башен леса
разыграет фантазия мистерию —
И, ветрами времен гонима, сверкает
в небе рыцарская конница…

Изнемогаю, застывая,
пред всевластностью материи:
То омут, то вершина гор
заснеженных – то ад, то рай.
С неумолимостью всесильного
мифологического зверя
Нас – чтоб высказаться в слове,
в звуке ей – не ошибаясь, выбирает.




«Материи несказанно…»


Материи несказанно
изысканны текучие узоры:
То рябью волн взволнует,
то золотом осеннего листа,
То – тишиной иль шепотом
волны утешит взоры.
И как божественно
изыскана природы простота.

В осеннем вальсе сладко-
грациозно лист скользит,
Готовясь тленом стать —
сурово и без обольщенья.
Но лишь в прощании материи
звучит немой мотив —
И им трепещет и болит
святая плоть стихотворения.

Дух вдохновит и вознесет, но
в несказанности оставит,
И только смертно-немощная
плоть согреет, оживотворит,
И, улыбнувшись солнышку,
уныния морщиночки разгладит,
И вечной жизни – плоть, плоть! —
вдохнет живой мотив.




«Материя снега…»


Материя снега
светла, но бессмысленна:
Падет и мгновенно
истает, пролившись водой.
Плоть каждой
снежинки чиста и изысканно-
Недолговечна – но
сколь совершенна душой.

Безгрешная плоть
и легка, и стремительна —
Небес благодатию
всесветно о-духо-творе-на.
Но отчего немо
невысказанностью она томится?
Вспорхнет, голову вскружит…
А на пороге – весна…




«Я не люблю тупой…»


Я не люблю тупой
матерьялизм – но не материю.
Ее боготворю: узрею —
словом сказку жизни сотворю.
Бессилен матерьялизм. Ан,
бренная материя ключ к бытию.
И я ее до судорог в глазах
и в сердце мучительно люблю.

Лишь ею Бог творил и говорил
с веками и пространствами.
Творенья Дни закончив, завороженно
пред Творением застыл:
И любовался, любовался – листом
и веткой, волной и камнем.
И человека – транжиру и растратчика
материи – заведомо простил.




«Соделал – и застыл пред…»


Соделал – и застыл пред
красотою плоти обреченно:
Она белела и молилась,
трепетала, волновалась, и – жила.
В бессилии перед матерьи чудом
застыл всесильный Бог-художник.
Он из земнаго праха в плоть
лилейную одел любимое дитя…

Ну, а затем – в лице дыханье
жизни вдунул вдохновенно —
Чтобы молилось Богу, в плоть
облекая из души идущие слова.
И коли встретятся материя и слово,
душа молитвенно благоговеет…
Материя затем и родилась, чтоб
Бога трепет – она в слова
изнемогла?




«Не спорю, дух крылат, высок…»


Не спорю, дух крылат, высок,
восторжен и прекрасен,
Но материалом для Творенья
Бог материю избрал.
Быть может, Логос сокровенный
высказать отчаявшись,
Явленья Духа – Он вдохновенно
плотью рассказал…

Материя сопротивлялась
и мерцала, ускользая,
Восставала иль, притворившись,
пушистым зайчиком была.
Бог все сказать не успевал – она
сама само-отверженно сказала.
Бог джина из бутылки выпустил!
Материя своею жизнью зажила…




«Дух бодр – плоть немощна…»


Дух бодр – плоть немощна.
Но ты, материя, прекрасна!
Чело и очи, глаза и вежды,
выя и румянец трепетных ланит.
И воспылал бы дух в груди,
коли б не солнце красно,
Что волей Господа сквозь
муку-сумрак дней горит?

Материя для духа – не пленница
и не блестящая оправа.
Плоть немощна – дух бодр. Но
в здравом теле здравый дух.
И пусть, и пусть материя —
божественно бал правит,
Чтоб огнь духа – вне сосуда
божественного – не потух!




«А розовые облака на небе голубом …»


А розовые облака на небе голубом —
То – плоть иль дух?
А заключенная в объятья рук любовь —
То рук – иль солнца круг?

А мысль, мир стихом
пронзившая из двух сердец —
То – дух иль плоть?
И как, и как – мне
выковать божественный венец —
Из чуда слов?!




ПЛОТЬ БЛАЖЕННАЯ





ВИТАЕТ ДУХ

БОЖЕСТВЕННОЙ ЯПОНИИ

Чудо

ИТИКУ КУБОТЫ




Цикл





«Материя Куботы живет и дышит…»


Материя Куботы живет и дышит
и трепещет вдохновенно:
Быть может, ками все вспорхнули,
ветра дуновением гонимы,
Быть может, Фудзи священные
разверзла недра на мгновенье,
В художника переливая
мощнейшие подпочвенные силы.

Быть может, просто, тихо он
взглянул в глаза природе,
Сил не жалея, не щадя —
ни первых два, ни третий глаз:
Стоит и ждет, когда ледок
легонько сопки подморозит…
Вот тут бери ее, живою – и воплощай
на холст. Дар Бога – глаз-алмаз…




«Витает дух изысканной Японии…»


Витает дух изысканной Японии
Во взмахе дерзком
крыльев кимоно —
То ками засмеются, то
вострепещут молнии:
То не одежды – то краев
божественных панно.

Мерцает дух божественной Японии
Во взоре тихом
сокровенно-пленных глаз.
То тайну бытия
на землю боги пролили —
Из-под ресниц и челки
угольный горит алмаз.

Струится дух пленительной Японии
В цветах сакуры
и в живом саду камней.
И лепестки, и камень,
как святыню, помнят
Труды Аматерасу и
нежных ками светлый смех.

И дышит дух неувядающей Японии
Во взмахе
нежном крыльев кимоно:
Волшебной икебаны
росчерк душисто-тонкий,
В рубин изысканно
оправлено небес окно.




«Материя Вселенной вспыхнула…»


Материя Вселенной вспыхнула,
Вспорхнула и застыла полотном.
Осиротевший Космос замерцал уныло
И загрустил о чем-то, о своем.

Материи Вселенной
нет запретов и преград —
Она ручной в руке
художника становится.
А сквозь нее подснежники
таинственно глядят,
И, ее приветствуя, во льдах
застыло – лесное озерцо.




«Всегда ли то материя …»


Всегда ли то материя —
что взору нашему является?
Не шепот-трепет ли души,
на полотне запечатленный?
А, может, биенье сердца
чрез нитей путы прорывается?
Иль третий глаз узрит
неведомый меона цвет зеленый?

И коль не Магомет к горе —
с осей земных взлетает Фудзияма,
Чтоб духом стать и переплавиться
в божественный стежок.
И мечутся меж рябью штиля
и девятым валом все океаны,
И космос от нетерпенья
явиться в чуде Куботы – изнемог.

Сама Вселенная то глубоко
вдохнет, то снеги выдохнет,
Чтобы беззвучно пасть
на холст волшебный кимоно.
Материя струится сквозь
времена мятежным ливнем —
Чтоб на века остановиться
в стежке божественном одном.




«И омут неминуемый…»


И омут неминуемый,
непререкаемый – материя —
То поглощает с головой,
то взмахом крыльев озарит.
И с ненасытностью
голодного неутолимо зверя
Притягивает молча
и всевластно, что магнит.

То вдруг прикинется
снежинкой невесомой,
А то вмиг рухнет маревом
океанической волны:
И непритворно по свету
шляется смиренный зомби,
В бессилье изнемогший
от неожиданной войны.

В какой из мигов тех
материю испьет душа поэта
И остановит дерзостно-
божественным стежком?
Перед Твореньем застыл художник,
не споря, не требуя ответа.
Неповторимый миг – душой материю
пленить. Все прочее – потом…




«То не рука, но вихрь энергий светлых…»


То не рука, но вихрь энергий светлых
священнодействует иглою:
Взовьются – ниспадут, на миг мир озарят —
таинственно померкнут.
А над холстом застыл художник
утомленный со склоненною главою —
Весь мука и страданье: энергий глас
неслышный – расслышал верно ль?

Биенье сердца – с ритмом
волн святых – совпало ли?
Достаточно ль скромна —
не своевольна ли в руке – игла?
И Космос – отзовется ли —
таинственными далями?
Расступится ль пред третьим
глазом невопрошаемая мгла?

Отдаст ли цвет материи все
вздохи-глуби сокровенные?
Прольется ли животворенья воля
иль необъяснимо замолчит?
О, сколько муки ты несешь
в себе, материи явление!
А для души непосвященной ты —
лишь глагол, парча иль ситец,
незыблемый гранит…




«И только плачущая вишня…»


И только плачущая вишня
грациозно, одиноко
Грустит и на ветру
симфонию любви трепещет.
И небо согревает печальны
ветви синим взором,
И бесконечностью своею
заполняет одинокий вечер.

Прошелестит, второй печали
вторя, ветерок весенний,
А там готовится сочувственно
в ночи вздохнуть луна…
Быть может, вишне так
понравится грустить на синем,
Что, собственной красой
опьянена, навек останется одна…




«Веселая весенняя Вселенная…»


Веселая весенняя Вселенная
воинственно восстала
Вся и до дна, и без изъянов,
сокращений и купюр:
То синью туч клубится —
то весен синих снами тает
Прозрачно-призрачный,
тончайший кимоно гипюр.

То осень встретится с зимой
на полотне безропотном,
То океан застынет, то
несговорчивой пойдет волной,
То успокоится душа в стежке,
а то усвоит стежка ропот,
То скроется в рисунке, то —
станет вдруг сама собой.

И что материя Куботы
прольет несуетно Вселенной:
То ль шепот, робкое
дыханье одинокой вишни?
А то ль – дыхание души
художника вольно-весеннее?
Иль к ветке вишни плачущей
поэта память приникнет?

О, нет, материя и не мертва,
и не безмолвна, не уныла.
И где границы духа и материи —
вопросов всех вопрос.
И что в природе – дерзостно
пробившийся ручей из ила?
И что на светлом полотне
Куботы – тихий-тихий плес?..




«Нет, то не кимоно …»


Нет, то не кимоно —
преображение материи,
Что под иглой Куботы
стала вдруг ручной.
Ему подвластно все: и
трость, колеблемая ветром,
И звон листа златого, и
безглагольности покой.

Он не на моды века посягает
и каноны, и традиции —
Он посягает на – преображение
материала бытия – материи.
И сколь самоотверженно стежком
он прорывается до истины!
Прорвавшись, успокоит в чуде
кимоно-материю и сердца трепет.




«Обрушиваются волны…»


Обрушиваются волны
света – чтоб застыть
В стежке. Трепещут
пламенно вуали и закаты.
Вселенная себя спешит
самоотверженно пролить
Симфонией и стансами,
рапсодией, а то – кантатой.

Вселенная вселяет все,
объемля и божественно лаская,
Чтоб выплеснуть – все и
во всем – стежком на полотно:
Трепещет, плещется звезд ли,
птиц ли легкокрылых стая…
…А в душе Вселенной —
лучисто, чисто и белым-бело.

Художник скрипку недреманную
души невидимо настроил,
Позвал Вселенную – та обернулась
и счастливым смехом залилась:
Творец послал Земле его – Вобравшего
материи божественное поле.
А скрипочка души плетет иглой не
шелка вязь, а всей Вселенной связь.




МАНАБА – Серебряная Легенда Кавказа


Цикл





«Узоры серебра – туманные…»


Узоры серебра – туманные,
старинные, стозвонные —
Блеснут ли черни гранью,
иль алмазом расцветут,
Иль бисерами, сканью, зернью,
эмалью рассмеются ало:
Божественные руки женщины
металла кружево плетут.

А, может, не металл плетут, ваяют,
а поэмой легкой балуются:
О том, как шла с кувшином звонким
мостками утром ранним,
С водой как возвращалась-воздымалась
кубачинскими террасами…
Божественные руки женщины металл
ласкают, лелеют, врачуют и не ранят.




«Искусная плакетка плачет-…»


Искусная плакетка плачет-
жалуется звонкой синью:
Скорбящей матери слеза
росой металла расплескалась.
Под этой синью минутами,
секундами, годами век минет,
И лишь фигура одинокая
скорбящая поверх веков осталась.

Прольются синевою слезы,
звезды, осени и весны,
Но грань металла всех
забвенных сроков избежит.
Земля и солнце скорее
поменяются орбитами и осью,
Но не изменится вовеки ни чистота,
ни бездонность святой любви.




«И Космос сдался под рукой…»


И Космос сдался под рукой
художницы смиренно,
И в раковину скани и эмали
блаженно-ало пал;
Он не пленен – он просто
очарован: он по веленью
Художницы улегся весь в искусную
бездонность металла.

И сонно-тайно Космос
замерцал в руке надежной,
И согласился быть ручным,
покладистым и очевидным.
Не согласился лишь растратить
свою божественную форму!
Каков он – Космос у Манабы:
вечерний, вечный, зимний?




«О, сколько в них не месяцев…»


О, сколько в них не месяцев
и дней – слоев летящих —
В Весне и Осени, в Зиме и Лете,
и в Вечности – Манабы?
И сладко месяцы сквозь серебро,
коралл, скань, зернь тают,
И коль сопротивляются руке
кубачинского Мастера,
то – слабо.

То бирюзой нежданной, то сизым
жемчугом блеснут и сникнут,
То янтарями августа блаженного
в колье изысканном уснут.
И песню гор Дагестана, гор
Кавказа серебряно и тихо,
В мгновеньях и столетьях
растворяясь, обессилено споют.




«Желаний древо то не жизни…»


Желаний древо то не жизни
жадной и ветвистой древо,
Но в каждой ветке жизнь
неугомонная струится и бежит.
Покуда есть желанья, бежит
по жилам жизни млеко,
А на поверхности желаний
янтарь, коралл, бирюза горит.

Покуда есть у женщины
неисполнимые и тайные желанья,
Ваяет древо жизни сканью,
зернью, эмалью и резцом – душой.
Покуда есть в душе творения
желанье, к бездвижности не тянет,
И не приемлем ей благостно-рутинный,
   тоскливый и тупой покой.




«Ее сосуды, что не знают…»


Ее сосуды, что не знают
пустоты – одно пространство —
Мерцают и блистают, но не
дерзят и пусто не толпятся.
В них, сокровенных, не пустота,
но жизнь струится странно:
Они как будто сами – земли
и космоса – бесценный атом.

Заздравной песнью рог на
торжестве божественно прольется.
А виночерпий возгордится не вином,
а черпаком блаженной красоты.
И тамада, заздравну чашу осушив,
диво-рогам счастливо засмеется.
Ее сосуды торжество металла и таланта,
и мастерства, и – Божьей простоты.




«А хризопразом сладостным…»


А хризопразом сладостным,
гранатом дерзким она прощалась.
Струился перламутр не под рукой,
а в вечность улетающей душе.
Весь мир с собою унести хотелось
к Богу, да металла было мало:
О, как то пограничье, что близилось,
в кольцо прощальное, вобрать суметь?

О, как не слезы сребром высребрить, а
благодарность Богу златом высказать?
О, как не дрогнуть перед пограничьем
слабеющей, бестрепетной руке?
О, как синь небес – не перламутр
изысканный – последним
окрасить трепетом?
Да просто – десятилетия
златой судьбы – пролить
в прощальном серебре.




ИЗЯЩНЫЙ СЛЕПОК С БЫТИЯ


«Мерцание гладкой яшмы»

китайского художника ЦУЙ ЖУЧЖО



Цикл


1.

То ли пишет он яшмы ожившей





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/valentina-zamanskaya-27619502/polotna-i-intuicii-poeziya-xxi-veka/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.