Книга - Шипы диковинных цветов. Стихи

Шипы диковинных цветов. Стихи
Эли Сигельман


Эти стихи напоминают стиль давно забытой эпохи, но поданы они под пряной приправой современности. Необычайной красоты образность и изысканный анализ вечных тем отражаются в неповторимом сочетании событий древности и сегодняшнего дня. Они напоминают эротику арабских духов и аромат французской кухни. Попробуйте и то и другое. Вам понравится.





Шипы диковинных цветов

Стихи



Эли Сигельман



© Эли Сигельман, 2021



ISBN 978-5-0053-4159-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




От автора


В Бессарабии стояли сладкие времена. Шелковицы были беременны темно-синими, почти чёрными, плодами. Любой мог коснуться их низких ветвей и попробовать сочную мякоть ягод. Там были чёрные шелковицы и белые, и красные. Стихи, которые я пишу, напоминают те времена и те шелковицы.

Edgar Allan Poe как-то сказал: «Если стихотворение не разорвало вашу душу на части – вы не испытали поэзию». Я надеюсь вы испытаете поэзию, читая мои стихи. Они все разные. Где-то смешные, где-то грустные. Иногда простые, чаще сложные. Но всегда, они – это моя интерпретация сути жизни, как я её видел и вижу. Может быть она будет Вам интересна…

1984. Ноябрь. Холодно и идёт дождь. Нью Йорк. Аэропорт JFK. Brooklyn. Первое рабочее интервью случилось в офисе на 123 этаже. World Trade Center. Офиса больше нет. Центра тоже. Так устроена жизпь. Так, и не иначе…

И ещё… Я посвящаю эти стихи моей жене, которая сама того зная, была их источником и вдохновлениемок.




Слушая Сонатy №8 для фортепиано в C Миноре


Бредовая от жара в Иудеe,
роняла чёрный мускус кабарга
Окаменела мудрость в мавзолее,
давно забыты вещие слова.

И обнажились среди ночи каруселью
и  кружатся на площадях небес,
семь всадников, семь всадниц,
семь оттенков тени,
и в памяти моей под снегом чей-то крест.

И вновь восход воскрес.
И осветил простор фисташковых полей.
Согрел осенних виноградников лозу.
И освятил тела на улицах убитых фарисеев.
А я в конце дороги скудной и напрасной
пытаюсь убедить себя во сне,
поверить в то, что был любим тобою,
не слушая, услышать звуки моря
в Сонате №8 для пиано в C Миноре
и успокоить боль, и обрести покой…[1 - Людвиг Ван Бетховен. Соната №8 для фортепиано в C Миноре, опус 13. «Патетическая». 1798—99.]




Шипы диковинных цветов


Французские духи Шанель.
Березовые лапти и сирот приют.
На чердаке ночует в сундуке шинель.
Красиво соловьи поют…

Опять смотрю в твои глаза
и вижу глупость моей просьбы.
В них неба низкого неволя
и сдобные улыбки, и застолье.

И дрожь руки, и грусть прощания.
И ложь определяет расстояние
между сегодня и утраченным вчера.
И там стоит запретная стена.
И как найти в ней дверь?

И пусть пока вернутся невозможно,
я всё же в глубине души уверен,
что буду жить моей надеждой
в настольном хрустале твоих стихов…
нет в них ни жалости, ни мести,
они шипы диковинных цветов,
затоптанные в грязь
ошмётки желтой жести,
последней осени листва.




А на Западном фронте без перемен


Детства бывшие сны по этапу бредут.
И один за другим пропадают.
Не спасти их, так и уйдут.
Без оглядки утром растают.

Вверх по улице – парк силуэтом застыл.
Танцплощадка – знакомства, зеваки.
В отдаление лай дружелюбных собак.
Так… никак… может это и знак…
или вновь ты попался, наивный простак,
испугавшись крика и драки.

А «На Западном фронте без перемен».
И горчичным газом пропахла портянка.
И в Париже Гийом Аполлинер
вдруг умрет от гриппа «испанка».

Мазохизм отношения к чьей-то судьбе,
искажённой потугой кубизма,
объясните причину смысла в войне
и поймёте маразм атавизма.

Между тем, твои груди подарок мечты.
Твои губы ласкают мгновение.
Неужели любовь продолжение тоски
или в замке сыром привидение?

Не для всех эти строчки.
Графоман и глупец
назовёт их нелепостью, вздором.
Скоро ночи бессонной беспечный конец
и начало дневным разговорам.[2 - На Западном фронте без перемен – Эрих Мария Ремарк, роман, 1929]




Замёрзшая дорога в Инкерман


Песочные часы без точных стрелок.
В скале пещерный монастырь.
Укрылась в нем печальная царевна,
которую я понял и простил.

И небеса заснули под наркозом.
И вместе с ними потерялся волчий след.
Озера обнаженныe морозом.
Деревни пьяной сонный полубред.

И ночью в декольте кружатся тучи.
А в Византии крысы и чума.
Всё решено и всё решает случай
и медный грош и блудная луна.

Бездомный ветер брешет на прохожих,
тоскливо воет сквозь ненастную пургу.
Как пёс нахальный и неосторожный,
пытается забыть свою тоску.

Но вы не там сударыня с портрета.
Вы так прекрасны, так до глупости скромны.
Вы мой кумир, умытый звёздным светом,
и, как в истории с гранатовым браслетом,
вы так нежны и так стройны, и так чудесны…
Вы мне нужны… да.. до безумия нужны…




В каком-то там двадцатом веке


Вы фотографии с собой забрали,
оставив желтый след на вкладыше в альбоме.
Очаровательная проповедь романа…
Густав Флобер.
Мадам, не по средствам мы жили.
Но всё же лучше,
чем Ги де Мопассана персонажи.
В чём бесконечно благодарен вам.

Да, вечно не хватало денег.
Это правда.
С фортуной нам не подфартило.
Я продал мой рассудок и моей любви часы,
которые вы держали под кроватью и иногда,
в шкатулке деревянной на буфете.
И этим за квартиру заплатил.

Prenuptial Agreement суеты сует.
Зелёных глаз кошачье нахальство.
Холодный взгляд, который разжигает страсти
на простынях бесстыжих прерванного счастья.
Всё было, а потом ушло.
И будто бы не произошло.
Его наверно кто-то отменил
А нас в известность не поставил.

Я знал что вы уйдёте
уплывёте,
улетите.
И не на час, и не на два,
а навсегда.
И остановится пружина дня.
И тишины ночной струна порвётся.
Я не смогу найти другую —
вас кем-то заменить…

И вы ушли. А я…

Я здесь, с протянутой рукой,
в пустом пространстве
на немом балконе,
в каком-то там двадцатом веке
задержался и застрял…

Вернитесь…




Черный Принц


В лесу было темно
и пахло словно в старом склепе.
У чёрного болота,
на развилке трёх дорог,
угрюмый Чёрный Принц
coртировал и направлял
любимчиков в вертепы.

Тем кто любовью торговал
он восхвалял экстаз момента.
А тех кто просто предлагал,
он индульгенцией  ласкал
и публикацией портрета
в дешёвом выпуске газеты.

Но высоко, вдали, вверху,
где ночь забрасывает сети,
два сердца жили как соседи.
Две пары глаз – два омута
при лунном свете.
Два ангела бесплодных…
два сострадания и одно отчаянье.

И сердце то, что было больше,
сказало сердцу что поменьше:
…давай-ка  биться в унисон
и остановимся тогда,
когда нам станет скучно вместе.

Две пары грустных глаз
друг в друга погрузились.
И омуты наполнились живой водой.
И ангелы зачали ангелочка.
Страдания кончились,
отчаянье отступило.

И чёрный лес расцвёл
в своём застенчивом смятенье.
И в склеп пришло благоуханье мяты
и кореньев.
В зеленом бархате болота
кувшинки нежились в постели.
Развилка трёх дорог в поляну превратилась.
Над ней кружились светлячки…

И Чёрный Принц в рассвет пропал,
оставив без присмотра и мотива
тех кто любовью торговал
на стихире порочного трактира.




Мысли без слов


Прелесть тех моментов —
это тени твоего смеха.
И твоего смеха тени —
это мои мысли без слов.

В пустой комнате тролль
меняет фотографии на стене
и то, что я загадал для тебя,
когда падала наша звезда,
и мои письма к тебе на песке.

Утонув в объятиях океана
с весом прошедших лет на плечах,
пытаясь разобраться
в бывших спорах и ссорах,
я вспоминаю мои обманы.

Утром после лжи, тихо: «прости…»,
мелочность предательств и мести.
И поцелуи превращающие губы в лёд.
И я помню твои улыбки… за годом год…

Только ты могла улыбаться
первой скрипкой оркестра,
глубиной звучания хора,
и аккордами веера нот.

Но в один краткий миг
ты ушла, и оркестр затих.
Хор умолк и остался лишь крик
моих мыслей без слов.

Что же делать? Как быть?

Все решения смыло дождем
и мои надежды ручьем.
И синим огнем
в лихорадочной пляске костров
мечутся мысли без слов
тенью твоего смеха и снов.




Серебряный Век




«Покатились глаза собачьи

золотыми звёздами в снег»

Есенин. 1915 год.


Печальной лилии фрагменты.
И абажуры над столом.
И как шлагбаум гильотины.
Расстрелов ужас за углом.

И полосатые тельняшки…
И жизни щепками горят…
И лай солдатской трехлинейки…[3 - винтовка времён Первой Мировой войны.]
и Африка, и Нил, и Чад.[4 - Гумилёв обожал Африку…]

Обманут. Глупость поколений.
И труп России – страшный гость.
И красный бант как подтверждение.
Отчаянье – в сердце старый гвоздь.
А перед этим были игры.
Лукавый флирт и чудеса.
И звезды падали собачьи
О нет, то – псиные глаза.

Писали сладкие поэмы.
С броневиков толкали речь.
И быдло, пьяное значением,
решало быть им иль не быть.

И вдовы бывшие поэтов
ломали руки в тех стихах.
Холодной ночью в карантине,
свечой в разлуке – липкий страх.

Далёкий миг блестящей чуши,
напоминанием волхва,
и почему же всем так нужен
обман рифмованный глупца?

Отвела нет и быть не может.
Осколком жизни и судьбы —
мой Век Серебряный, он тоже,
как миф придуманной мечты.




Джакомо Казанова


«Белеет парус одинокий»
на блюдце синем с алычой,
вареньем губ и тайной робкой
в постели жаркой маетой.
И лик мадонны над подушкой,
и рядом милое лицо…
И выпив счастье полной кружкой,
не приготовил он кольцо…

А где-то жёлтые тюльпаны
и там же горький шоколад.
В пустыне бог  подарит манну
и животворный дождь и град.
Плывёт зелёная ротонда.
И вдалеке – подножья гор.
И расцветают эдельвейсы,
селян приятен разговор.

И в полдень рядом у колодца
там трубадуры королей.
А во Флоренции Дуомо[5 - Собор Санта-Мария-дель-Фьоре, Дуомо, Флоренция. Архитектор: Брунеллески.]
и мириады голубей.

И очутившись в странном месте,
где нет ни времени, ни снов,
на коммунальной кухне тесно,
и посреди кухонный стол.

Амуры… множество рогов…
Опричники казнят стрельцов…
Там среди грязных казанов
сидит голодный Казанова.




И где ты милое создание?


Уже погас в партере свет.
Утих смущённый кашель на балконе.
И вдруг оркестра звук воскрес.
И вместе с ним волшебное сияние.

Оно казалось всеобъемлющим, как Бог,
в молитве обретенного восторга.
И был вселенной обозначен срок.
И обвенчалась музыка с молчанием.

Молчать всегда сложнее чем писать.
В поклоне пальмы – память урагана.
Держать тебя за руку и дрожать
от мысли что рука мне лжёт и лгала.

И в чёрном бархате чужих небес,
украшенных чужой улыбкой,
где сахарные кубики чудес,
и плавает из сказки золотая рыбка,

повиснет мой застенчивый вопрос…

И где же ты, прелестное создание,
умытое прохладой летних слёз,
и откровением сладчайших поз,
и горького, как яд прощания?




Мой вернисаж


Сирот приют и нищего ночлег
в краю замёрзших лебедей.
В оранжерее под стеклом
сто разноцветных орхидей.
и плавно солнце за окном
плывёт в объятия заката.

Ещё на улице светло,
но скоро сумерки наступят.
В кафе кофейный аромат,
горячий шоколад, и сливки, и эклеры,
а рядом Ниагарский водопад
и пар над ним как сновидение.

И снова светят фонари.
В саду сугробы, тишь и тени,
обледеневшие стволы
и миг потерянных  мгновений.
Мой вернисаж, моя мечта.
Мой позабывший утро вечер.
И моей старости тоска,
и заменить её ведь нечем.

И день за ночью, ночь за днём…
И новости за новостями.
И жизнь к стене прибила молотком
мои полотна ржавыми гвоздями.




Свадебных и похоронных дел оркестр


Особый привкус в запахе музея.
И у портретов вытянуты лица.
В Уффици на стене развешаны капризы
давным-давно  забытых  флорентийских  дам.

В тарелке Pasta Fagioli,
крестьянский из фасоли суп.
Кусает память настоящее до боли
и улыбается улыбкой твоих губ.
Суп очень вкусный и дешевый,
но слишком много соли и лапши…

Тяжелый камень над парижской Сеной.
В Санкт Петербурге хмурь и тучи над Невой.
И где-то там, в зелёной мути Иордана,
сардины в молоке – паломник и святой.

Натертые в пустыне твёрдые мозоли.
И Мессия въезжает в город на осле.
Была и есть традиция такая.
Толпа зевак и Храм вдали на Храмовой горе.

В районом центре осень – грязи по колено.
Три улицы и речка, и во сне
тот свадебных и похоронных дел оркестр
маячит силуэтом в синеве.
И не понятно кто женился и кто умер…

Две медные змеи, две тубы, два питона.
Кларнет и прочих инструментов  рать
И барабан огромный – брюхо бегемота
грозится траур тишины сожрать
и выпросить согласие у Бога.

Предупреждал  Везувий население Помпеи.

Чьи лица я искал и не нашёл среди картин
в Уффици, флорентийской галерее?




Я укрылся твоей шалью


Я укрылся твоей шалью.
Скрип двери, в тиши шаги…
А на бойне старый шойхет[6 - Шойхет (идиш) – резник. В иудейской общине, человек, занимающийся ритуальным убоем скота.]
складывал свои ножи.

Начав счёт не с точной ноты,
до ре ми фа соль ля си…
ревновали кошки стервы,
психовали их коты.

А в собрание губернском
собрались там все и вся.
Шандельеры и подвески
обещали чудеса.

Мягкость тени, света жёсткость.
Карты веером легли.
Покер, он же случай тоже
и конструкция любви.
Полонез, галоп, в мазурке
кавалеры нарасхват.
Музыканты на балконе…
и смешались стыд и страх.

Утро, вечер, дни и годы…
сдохли кошки и коты.
Покушения, расправы
в зоопарке у судьбы.

Но хранят тот запах стены
меланхолией в ночи.
И вишнёвые рассветы
под вуалью тишины.

Поезд вьётся чёрной лентой.
Очень холодно в купе.
За окном конец России.
И потухшая буржуйка… И рука лежит в руке.

Ну а в будущем далёком возле дома Мерседес…
Кто-то смотрит очень странно…
Боже мой, неужто умер?
Нас всех ждёт такой конец…

Было это иль не было, пожалей меня,
прости, и позволь мне попрощаться…
ведь никто не догадался…
и остаться, но уйти.




Точки Одиночки


Чернеют точки одиночки —
дома заброшенной деревни.
Уже давно исчезли почки
и разрослись кусты без цели.

А через луг, перед избушкой,
лес одевает эполеты,
отвергнутых лучей рассвета,
и лето гаснет вспышкой цвета.

Предутренний  настой полыни
и огуречная окрошка.
И вперемежку с солнцем тени
и бусинки душистого горошка.

И день в мундире с нафталином.
Селян фигурки в пластилине.
Объелись сладостью зефира
поля в зеленом крепдешине.
И речи репродуктора в эфире.
И осознание ошибки.
И пожелтевший времени альбом.
И мамы грустные улыбки…

Вокзал и паровозик словно слон.
И хочется, заплакав, улыбнуться,
и спать и видеть этот сон,
и не проснувшись, в нём проснуться.




La La Land


Укрывшись пухом лебедей,
подальше от дурных людей
лежит страна любовных грёз
под гобеленом вечных звёзд.

Среди ворчания летних гроз
и аромата чайных роз
усладой вежливых вождей
японский садик из камней.

Там нет болезней, нет невзгод.
Счастливый там живёт народ.
И зависти там тоже нет.
Росой умылся там рассвет.

И утонув в твоих глазах,
в прелестной прелести лица,
намеком снов в простых стихах
я возношусь на небеса.
И понимая скудность чувств,
без ревности и скрытых слёз,
подтекста злых метаморфоз,
и обнажённости мимоз,
я с чашкой кофе у окна
cмотрю с восьмого этажа
и вижу чёрного кота,
и лужи свежего дождя.

Всё это значит Ла Ла Лэнд…[7 - *La La Land – Ла Ла Ленд, Amериканский музыкальный романтический комедийно-драматический фильм 2016 года. Название картины одновременно относится к городу Лос-Анджелеси к идиоматическому выражению, означающему потерю связи с реальностью.]




С кем-то чьи-то в чей-то…


Превращается кровь в чернила.
И тоска – в напряжение струн.
Нас простили, но не забыли,
злая ведьма и добрый колдун.

Так мы в сказке смогли очутиться.
По кварталам из детства пройти.
С кем-то в тёмном подъезде простится.
И на кухню чужую зайти.

Подобрать в спальне лифчики, вздохи.
Погрузиться в омут, обман.
Поиметь чьи-то жалкие крохи.
И залезть в чей-то грязный карман.

И не поняв фригидность разлуки,
потеряться на веки веков.
И примчаться при первом же слухе…
За спиной услышать – «Каков…».

Свет зеленого солнца в Талмуде.
Сорок лет по пустыне гулять.
И читать Достоевского склоки.
И в забытых могилах лежать.

Быть растоптанным дважды иль трижды.
Быть расстрелянным множество раз.
Быть обманутым просто без счёта.
Окунуться в грусть чьих-то глаз.

И в момент приобщения к счастью,
ощутить вечный трепет любви.
Быть с тобой, ожидая несчастие,
обвенчаться с намёком судьбы.




Голубой жасмин


Ты выходишь из темы
и из роли в сюжете.
Сладкий запах измены,
как жасмин на рассвете.

Как жасмин на рассвете,
как сирень на коленях…
Целовал чьи ладони,
уходя в полутени?

Как луна среди звёзд,
Как тюльпан на газоне…
Оловянный солдатик
в оловянном дозоре.

Кто поверил гадалке?
Кто в прелестную маску
думал: страстно влюбляясь,
стану принцем из сказки?
И решил, что отрава
маскирует расправу,
и намёки в словах
есть основа обмана.

Как же глупо оно…
Говорил о ненастье
A потом втихомолку
упивался несчастьем.

Поцелуй, что созрел,
не сорвал как награду…
Где припухшие губы?
Где глаза что так рады?

И причудливость красок.
Волшебство нежной ласки.
Истуканы из камня.
Тайны острова Пасхи.

Цвёл жасмин голубой..
Всё прошло как в затмении…
Безнадёжно больной,
ищешь ты исцеления.




Состояние Бардо


Под лиловым небом,
в сонном бреду,
моей памяти тени бродили
меж вишнёвых деревьев.

В медном тазу методично
повидло кипело.
Старый примус —
механический шмель
сердито жужжал
и синим огнём свирепел.
Пузырьками пенясь,
истомившись, в сироп уходя,
как утопшего бренное тело,
пропадала лиловая слива.

Был Июль.
в состояние Бардо, в предвечерие
возле летней печи я стоял.
Моей мамы мама варенье варила.
Сострадание, наполнившись сладкой тоской,
мне о мире другом говорило.

Детский сон,
светлячки в океане травы
И родителей нет – куда то ушли.
И соседская дочка на тебя
как-то странно глядит.
И боишься, О Боже,
И как же ты хочешь…
И желанием горишь…

Состояние Бардо…[8 - Состояние Бардо – Обычно, говоря о бардо, мы подразумеваем промежуточное состояние между смертью и последующей жизнью. … «Сын благородной семьи, ты испытаешь три бардо: бардо момента смерти, бардо дхарматы и бардо становления»]
Как нелепо – в том сонном бреду,
уходя, ожидать возвращение.
И гулять босиком в Гефсиманском Саду
среди древних олив у подножья
Елеонской горы.[9 - Гефсиманский сад – в настоящее время небольшой сад (47 x 50 м) в Гефсимании; в евангельские времена так называлась вся долина, лежащая у подошвы Елеонской горы и гробницы Богородицы. Традиционно почитается, как место моления Иисуса Христа в ночь ареста: В Гефсиманском саду растут восемь очень древних олив. Елеонская (Масличная гора), (ивр. Хар ха-Зейтим), возвышенность, тянущаяся с севера на юг против восточной стены Старого города Иерусалима, по восточную сторону Кедронской долины. Издревле была засажена маслинами, откуда и произошло название.]
И молить о Господнем прощение.




Чёрный чай на двоих


«Сказки Венского леса» —
два полных витка и шуршание шагов…[10 - «Сказки Венского леса» – одно из самых сказочных и волшебных произведений в творчестве Иоганна Штрауса-сына. Необходимо отметить, что композиция получила звание самого длинного вальса, когда-либо написанного композитором.]
И вспотела ладонь, улыбнулись глаза,
и светилась прелесть в овале лица.
Шелестели шелка по паркету.

Тут и там щекотали усы
нежной шеи изгиб
и спускалась рука вниз
по склону спины…  запах тела… духи…

И стучал пулемёт в амбразуре судьбы.
В белой вате тонули вокзалы.
Укрывались азуром наивной зимы.
На перроне шумели скандалы.

Пролетело сто лет.
Как слоенный пирог
мир – война… мир – война…
заварной крем ванильных иллюзий,
перемешано с рёвом лихое «Ура!»,
как основа народов в союзе.

Чёрный чай на двоих…
только ты, только я
в ресторане пустом…
на пороге
завершение личной эпохи,
молчим,
ожидая оркестр в тревоге.

В зрелом возрасте водка —
живая вода…
ею лечат тоску и хворобу.
Я в тебя был влюблён,
может быть ты в меня
или просто была недотрога…




Память


Запах акаций, мохнатые липы…
мостик горбатый из жёлтой сосны.
Пруд овдовевший, зелёные мифы.
Гипсовый слепок – небо застыло,
чудное царство ночной тишины.

Были иль не были
детство и юность,
молодость, старость,
рождение, смерть.
Ровные линии.
Кляксы и строчки.
Пиво из бочки.
Буквы и точки…
Сладкая грусть
твоей красоты.

Кто это помнит?
Кому это надо?
Корчится в страхе шутник-водевиль…
В памяти дырки, прорехи, крючочки…
Память – она как большой крокодил.

Челюсть сомкнул, не раздвинешь домкратом.
Тина и запах болота и мха.
И повторяется неоднократно
То наяву или в омуте сна.

Или в абстрактном смысле пространства,
или наивностью первой любви,
память звучит меланхолией в трансе
и объясняет случайность судьбы.




А там, внизу на карте мира


Коснулась нас прохладой шёлка
ночь после летнего дождя.
Тобой моя подушка пахнет.
Всё что осталось от тебя.

И оборвались разговоры,
и телефоны без конца,
и обещания и ссоры…
нет больше сил терпеть себя.

Гламурность музыки и звёзды,
как неба мёртвые глаза.
Бездарность правит на Бродвее





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64335218) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Людвиг Ван Бетховен. Соната №8 для фортепиано в C Миноре, опус 13. «Патетическая». 1798—99.




2


На Западном фронте без перемен – Эрих Мария Ремарк, роман, 1929




3


винтовка времён Первой Мировой войны.




4


Гумилёв обожал Африку…




5


Собор Санта-Мария-дель-Фьоре, Дуомо, Флоренция. Архитектор: Брунеллески.




6


Шойхет (идиш) – резник. В иудейской общине, человек, занимающийся ритуальным убоем скота.




7


*La La Land – Ла Ла Ленд, Amериканский музыкальный романтический комедийно-драматический фильм 2016 года. Название картины одновременно относится к городу Лос-Анджелес

и к идиоматическому выражению, означающему потерю связи с реальностью.




8


Состояние Бардо – Обычно, говоря о бардо, мы подразумеваем промежуточное состояние между смертью и последующей жизнью. … «Сын благородной семьи, ты испытаешь три бардо: бардо момента смерти, бардо дхарматы и бардо становления»




9


Гефсиманский сад – в настоящее время небольшой сад (47 x 50 м) в Гефсимании; в евангельские времена так называлась вся долина, лежащая у подошвы Елеонской горы и гробницы Богородицы. Традиционно почитается, как место моления Иисуса Христа в ночь ареста: В Гефсиманском саду растут восемь очень древних олив. Елеонская (Масличная гора), (ивр. Хар ха-Зейтим), возвышенность, тянущаяся с севера на юг против восточной стены Старого города Иерусалима, по восточную сторону Кедронской долины. Издревле была засажена маслинами, откуда и произошло название.




10


«Сказки Венского леса» – одно из самых сказочных и волшебных произведений в творчестве Иоганна Штрауса-сына. Необходимо отметить, что композиция получила звание самого длинного вальса, когда-либо написанного композитором.