Книга - Бабушка на воде вилами писала. Сборник рассказов и пародий

Бабушка на воде вилами писала. Сборник рассказов, стихов и литературных пародий
Евгений Плотников


Сборник «Бабушка на воде вилами писала» включает в себя рассказы, стихи и литературные пародии. В сборник вошли наиболее значимые произведения автора, созданные в разные годы творческой деятельности, в том числе ранние. Юмор, своеобразная манера изложения являются отличительной чертой Евгения Плотникова. Часть рассказов опубликована в книгах «Гипсовый пионер с отбитым горном», «Сахалинская хроника», «Урбанизация» и «Планета Ментия».





Бабушка на воде вилами писала

Сборник рассказов, стихов и литературных пародий



Евгений Плотников



Иллюстратор Евгений Плотников

Дизайнер обложки Евгений Плотников

Корректор В. Барсукова

Корректор В. Быстров

Корректор Р. Журавлева

Корректор А. Китаев

Корректор Н. Лельчук

Корректор И. Липская

Корректор А. Полякова

Корректор Л. Пудовкина

Корректор Е. Тиунова

Корректор Л. Трейман

Корректор И. Сидорова



© Евгений Плотников, 2024

© Евгений Плотников, иллюстрации, 2024

© Евгений Плотников, дизайн обложки, 2024



ISBN 978-5-0055-7610-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero










От автора


Я назвал сборник «Бабушка на воде вилами писала». Составлять его я начал в 1994 году, когда решил восстановить по памяти свои детские произведения, неразумно уничтоженные мной во время творческого кризиса, какие-то восстановить удалось, часть утрачена безвозвратно. Тогда же я записал несколько новых произведений, постепенно их количество росло, и спустя много лет я вознамерился собрать все в единый сборник и предоставить возможность читателям с ним ознакомиться.

Как вы, наверное, уже поняли, писать я начал с детства, учителя по литературе нередко зачитывали перед классом мои школьные сочинения; считаю себя прозаиком, но пишу и поэтические произведения, а также литературные пародии в обоих видах творчества – как в прозе, так и в поэзии. Опять же с детства увлекаюсь историей, языкознанием. Имеется в виду не «языков знание», а наука о языке как средстве коммуникации между людьми, внутренней структуре языка, закономерностях его исторического развития и классификации языков; а также о языке как элементе культуры народа, в зависимости от того, какой народ конкретные языки обслуживают. В то время я вполне свободно мог все новогодние каникулы просидеть с книгой Александра Александровича Реформаторского «Введение в языковедение».

Мои ранние рассказы, такие как «Страсть», «Интервью» написаны в школьные годы (в сборник они вошли в отредактированном виде под названиями «Потакая страстям» и «Первое интервью»). Хотелось бы заметить, что рассказ «Страсть» в 1983 году я отправлял на Центральное телевидение в телевизионную передачу «Вокруг смеха» для одноименного журнала. Дело в том, что ведущий передачи Александр Иванов обратился к телезрителям с просьбой присылать для журнала свои произведения, сделал это в шутливой манере, с юмором, как и подобает сатирику, заявив, что рукописи принимаются, но не печатаются. Я, будучи пятнадцатилетним подростком, на просьбу откликнулся и вскоре получил из Главной редакции литературно-драматических программ Центрального телевидения письмо, подписанное редактором телепередачи «Вокруг смеха» Татьяной Пауховой: «Дорогой Евгений! Ваше письмо мы передали поэту-сатирику Александру Иванову». Не сложно догадаться, что тогда я был вне себя от радости.

Первые литературные пародии тоже написаны мной во время учебы в школе. Например, «В квартире Александра» – поэтическая пародия на английское фольклорное детское стихотворение «Дом, который построил Джек» («This Is the House That Jack Built») в переводе Самуила Яковлевича Маршака, написана летом 1983 года во время моего посещения славного города Перми, будучи на тот момент жителем северной части острова Сахалин.

Следующая литературная пародия – «Курочка-Робо» – это пересказ русской народной сказки «Курочка Ряба» на новый лад. Рассказ написан в подражательной манере, его я придумал по заказу для какого-то школьного мероприятия и записал прямо на уроке, к сожалению, уже не помню на каком именно. В первоначальной версии рассказа игрушка была японской, так как в 1980-х годах Япония переживала экономический подъем; в последующих публикациях я заменил японскую игрушку на китайскую.

Стихотворение «Легенда о камне» я сочинил в 1984 году на спор, или, говоря другими словами, заключив пари. Как-то в школе, на перемене, мы с одним учеником из нашего класса затеяли такую игру: один из участников называет своему визави какой-либо предмет, о котором нужно было написать произведение; в каком из двух основных типов организации художественной речи – в прозе или поэзии – также определял оппонент. Соответственно, мне достались слово «камень» и тип – поэзия.

Примерно в это же время я придумал фантастический рассказ, но тогда не смог его записать – на тот момент у меня не хватало ни опыта, ни знаний. Несколько позже, где-то лет через девять, я все же реализовал задуманное, правда, в привычной для себя манере – в форме короткого юмористического рассказа «Мир в стакане», отражающего лишь идею своих измышлений. Только в канун 2023 года, спустя тридцать восемь лет, мне все же удалось написать фантастический рассказ в том виде, в котором он когда-то зародился в моей голове; я работал над своим романом «Дым из трубы дома на улице Дачной», над главой, посвященной детству Паши Хорошева, и один из эпизодов навел меня на мысль, я даже название планеты менять не стал, так и назвал фантастический рассказ – «Планета Ментия».

Осенью 1985 года, уже после окончания общеобразовательной средней школы, одна телевизионная передача, не помню ее название, подтолкнула меня к написанию трех поэтических произведений. Запись из моего дневника от 14 октября 1985 года: «…Вчера (т. е. 13.10.1985) по телевизору читали стихи. Мне запомнились строки: «…Лида мне лицо помяла…», «Мой папаша землю пашет, я на солнышке лежу…». Самому, что ли, стихи написать». Так появилась поэтическая пародия на стихотворение Ивана Захаровича Сурикова «Детство» под названием «Моя деревня», а также два стихотворения – «О любви» и «Судьба-калека».

Проведение экономических реформ в начале 90-х годов XX века сопровождалось многочисленными протестными выступлениями. Люди митинговали из-за отсутствия работы, задержек по заработной плате и общей негативной обстановке в стране. Мне запомнились выступления шахтеров, которые устраивали сидячие забастовки на площадях городов, перекрывали железнодорожные и автомобильные магистрали. Свое отношение к происходившему я выразил посредством стихотворения «Дыра». Тогда же мне пришла в голову мысль, что из-за таких поэтических произведений, как «О любви» и «Дыра», на меня могут обидеться женщины и шахтеры. Но тем не менее я никоим образом не хотел никого обидеть (и не собираюсь этого делать).

«Жучок-Деловичок» – следующая поэтическая пародия середины девяностых годов, это пародия на стихотворение Корнея Ивановича Чуковского «Муха-Цокотуха». Написано под впечатлением жизни в «застойные времена», когда важно было иметь знакомых среди такой категории граждан, как директор магазина, товаровед, заведующий базой, руководитель автосервиса и тому подобное, а также под впечатлением первых лет «дикого капитализма», появившегося в стране в результате проводимых экономических преобразований.

В дальнейшем серия поэтических произведений пополнилась стихотворениями «Высшая мера: пожизненное заключение или смертная казнь?», «Ход конем», «Назойлива пчела», «Злой Ермола» и «Если жить захочешь». История написания «Высшей меры…» такова: для получения зачета по предмету «Риторика» необходимо было придумать какой-либо текст выступления и озвучить его перед аудиторией. Я предложил прочесть одно из своих стихотворений, скажем, стихотворение «О любви». От преподавателя поступило возражение, так как преподавателю в выступлении хотелось услышать рассуждение на тему, в которой бы фигурировала какая-то стоящая перед обществом проблема, например, отношение к смертной казни. У меня родилась идея – переделать произведение «О любви» в «Высшую меру…». Я внес небольшие коррективы в текст и дописал его. Зачет по риторике был получен.

Стихотворение «Назойлива пчела» – это мой перевод короткого английского юмористического стишка из книги Томаса Худа «Песня о рубашке» (Thomas Hood. The Song of the Shirt), написанного в жанре лимерик – забавного пятистишия, содержание которого фантастично и абсурдно. Данное стихотворение я сочинил для своего романа «Дым из трубы дома на улице Дачной»; для этого же романа написано стихотворение «Злой Ермола» и восьмистишие «Если жить захочешь».

Кстати говоря, стихотворение «Злой Ермола» я сочинил после того, как нашел свой совсем детский стишок, написанный после прочтения повести Анатолия Ткаченко «Праздник большой рыбы», где главный герой для школьной стенгазеты придумал такое четверостишие: «В нашей школе есть Никита, не похож он на бандита, но девчонок и мальчишек он клюет, как филин мышек». Вероятно, меня тронули эти строки и, слегка подправив, я написал следующее: «В нашей школе есть Ермила, не похож он на хамила, но девчонкам и мальчишкам он хамит, как филин мышкам». По всей видимости, это была моя первая поэтическая пародия.

Все произведения сборника написаны в виде малой повествовательной прозы, так как на тот момент жизни я не был готов к написанию объемных произведений и записывал сюжеты меньшей по объему эпической прозы. Большинство рассказов той поры позже легли в основу романа «Дым из трубы дома на улице Дачной», уничтожать рассказы я не стал, а собрал их в единый сборник, помимо того, работая над романом, некоторые его эпизоды я переделывал в рассказы, также включенные в сборник. Почему не избавился от рассказов, сюжеты которых вошли в роман? Во-первых, уничтожать свои произведения все-таки жалко, во-вторых, может быть, кому-то удобнее читать художественную литературу именно в таком формате, в-третьих… а в-третьих, просто – пусть будут самостоятельными произведениями в отдельном жанре, тем более, что все произведения, входящие в сборник, напечатаны в литературных журналах, таких как «Российская литература», «Литературная столица» и литературном альманахе «Спутник», выпускаемых издательством «Спутник +».

Один мой знакомый как-то сказал: «Если удастся занять должность заместителя начальника цеха на промышленном предприятии, то можно считать, что жизнь прожил не зря». Скорее всего, он прав. Спорить с ним не берусь, у каждого своя правда, но здесь я солидарен с Тридцать пятым Мыслителем, ученым с планеты Ментия, сказавшим однажды жене: «Я не хочу занимать какую-то должность, я просто хочу заниматься исследованиями». Останусь доволен, если мой сборник «Бабушка на воде вилами писала» заставит кого-то хоть чуточку улыбнуться. В таком случае, я буду считать, что жизнь прожил не зря. Я дарю этот сборник Вам.

Евгений Плотников




ПРОЗА





Холостяк


В дверь настойчиво звонили. Суббота была тем днем, когда я отсыпался за неделю. Протирая глаза и пошатываясь, я прошел в коридор, нащупал замок и приоткрыл дверь. Передо мной стоял сухой старичок с палочкой:

– Здравствуйте! Я собираю подписи по поручению жильцов дома.

– Какие подписи?

Старичок просунул в дверь ногу:

– А вот, у меня тут есть все документы, – он показал темно-коричневую папку. – Можете ознакомиться. Вот, – навязчивый посетитель протянул сквозь щель приоткрытой двери извлеченный из папки лист бумаги.

Я пригласил пожилого человека войти и взялся просматривать написанное: «Председателю районного исполнительного комитета… тов. Шабуршанину А. Г. от жильцов домов…» – кроме нашего дома там значились еще два – «…по улице…» Угу. Так. «Заявление. Мы, жильцы… убедительно просим Вас перенести дорогу…»

– А куда ее переносить?

– Я не знаю. Пусть думают, – пожал плечами старичок.

Речь шла о дороге к частным гаражам, проходящей через наш двор. Дальше шли подписи жильцов.

– Вот, почитайте другое заявление, – старичок вытащил из папки еще один лист.

«Начальнику жилищно-эксплуатационного управления… тов. Ярыгину В. М. от жильцов… Заявление. Мы, жильцы… просим Вас убрать от наших домов мусорные баки…» Куда их убирать, я спрашивать не стал. Представил только, как мы будем ходить по городу с ведрами в поисках мусорных баков. Старичок предложил мне шариковую ручку желтого цвета с синим колпачком:

– Поставьте номер дома, квартиры и распишитесь.

Под заявлениями уже стояли подписи жильцов. Я тоже расписался. Все равно ничего переносить не будут. Отказывать старичку было как-то неудобно, у человека на пенсии хоть какое-то занятие. Да и выделяться среди соседей не хотелось. Старичок ушел. Было девять часов утра. Я вспомнил, что сегодня после обеда мы должны с Лукичом идти к его знакомым.

Лукич заходил ко мне на неделе. Это мой сосед. Он прошелся по комнате и, потирая рукой ухо, не глядя на меня, произнес:

– Тут это. У моих знакомых дочь есть. Поваром работает. Пойдем к ним в субботу. Возьмем бутылку, посидим, – Лукич посмотрел на меня. – Не понравится – уйдешь, – он опять прошелся по комнате. – Чево ты, это. Ходишь тут. Один, понимаешь. Должно быть как? – Лукич начинал входить во вкус. – Вот когда ты приходишь домой. Вот ты пришел и можешь сказать: «Вот это – мое!» – перед моим носом появился сжатый кулак. – Вот у меня как было? – Лукич расправил плечи и, жестикулируя руками, расхаживал по комнате, как по сцене. – Я тогда в деревне с родителями жил. Работал шофером. Поехал я, значит, в город. Ну, по колхозным делам. Еду я. Погода хорошая. Настроение чево-то боевое. Мелодию какую-то насвистываю. Смотрю – на дороге девушка стоит. Голосует. Притормозил я. Она попросила до города ее подвести. Я, конечно, согласился. Едем мы. Разговорились. А у нее зуб болел. Она в больницу ехала. Смотрю я, значит, не нее, смотрю. Ну, думаю – судьба! Я машину развернул – и к себе в деревню. Приезжаю домой, говорю – жените! Вот так. До сих пор живем, – Лукич показал рукой на дверь.

– А зуб-то как? У нее же зуб болел?

– Да зуб, – Лукич махнул рукой. – Я ее потом отвез в город. Зуб она вылечила. Ну, значит, все! Беру бутылку – в субботу идем! – Лукич вытянул перед моим лицом ладонь пальцами вверх. Жест, не терпящий возражений.

Я подумал – все-таки повар. Готовить я не любил. Посидим, выпьем, к тому же всегда можно уйти. Да и Лукич насел. Если он что-то вбил себе в голову – его ничем не остановить. Он и зайца убедит, что тот верблюд. Добившись от меня согласия, Лукич отправился к себе, как он выразился, «шуршать прессой».

Расчет на то, что Лукич забудет, не оправдался. Он зашел за мной точно как часы. И вот мы стоим перед дверью номер двадцать четыре в пятиэтажном доме ранней застройки. Лукич давит кнопку звонка.

– Здравствуйте! – воскликнула открывшая дверь женщина, расплываясь в улыбке.

Мы с Лукичом вошли. На женщине было синее платье с красными цветами. Она представилась:

– Нина Александровна.

– Гена, – ответил я.

Из комнаты показался светловолосый мужчина в белой рубашке и коричневых брюках. Мужчина протянул мне руку:

– Владимир.

– Гена, – повторил я, стиснув его ладонь.

Судя по всему, нас ждали. Посреди комнаты стоял стол, застеленный белой скатертью с двумя параллельными полосками по краям – желтой и коричневой. Я насчитал на нем пять приборов.

– А это Светлана, – отвлекла мое внимание от стола Нина Александровна, показывая на девушку, сидящую в кресле у окна. Светлана встала. Я поздоровался и кивнул головой. Видел это в каком-то фильме, там белогвардейский офицер резко кивал головой. Светлана ответила тихим «здрасьте» и ушла на кухню помогать родителям, которые готовили еду для церемониального мероприятия – они раскладывали пищу в блюда и носили в комнату. Лукич торжественно поставил купленную нами по дороге бутылку «Столичной» в середину стола и путался у хозяев под ногами, делая вид, что помогает. Я присел на стул у шкафа.

– Гена, а вы где работаете? – спросила Нина Александровна, входя в комнату с салатом в руках.

– На заводе.

– На каком?

– На моторостроительном.

– А кем?

– Слесарем.

– И я слесарем, – оживился Владимир, – на заводе монтажных изделий, – он вновь пожал мне руку, как будто встретил брата по крови.

– Ну что? – сказал Лукич, потирая руки. – Пора за стол?

Меня и Светлану посадили во главе стола. Владимир с Ниной Александровной сели слева от нас, со стороны Светланы, а Лукич справа, рядом со мной, напротив Владимира. Первый тост был за знакомство. Потом пошло как обычно. Опрокидывались рюмки за здоровье, счастье и всякие радости, заедались в сопровождении благозвучного бренчания вилок о тарелки. Лукич с Владимиром обсуждали свои дела. Я искоса разглядывал Светлану. Она была среднего роста, не худая, но и не совсем полная, в меру сбитая. Белая блузка хорошо подчеркивала фигуру. Я обратил внимание на выступающую из-под блузки грудь. Лукич ткнул меня в бок. Все с наполненными рюмками в руках ждали меня. Я присоединился, выпил, подцепил вилкой соленый грибочек.

– Я в войну в Забайкалье служил. Шофером. Какой там зимой холод! – обнюхав кусок хлеба и отправляя в рот вареную картошку с мясом, продолжал Лукич свою байку. – Кругом степь. Едем мы как-то с лейтенантом. Метель! Ничего не видно. А дело-то на границе с Китаем было. Там японцы стояли. Ну и заплутал я. С дороги сбились, где граница, где что? Выехали как раз на японцев. Мы-то сначала обрадовались, думали, свои. А это японцы. Они сидят, тоже не поняли. Я, значит, кручу назад. А машины-то тогда полуторки были…

Я опять стал поглядывать на Светлану. Русые волосы заплетены в косу. Голубые глаза. Нос правильной формы. На пухленьких щеках проступали розовые прожилки. Такие еще бывают, когда надкусываешь персик. Я всегда обращал на них внимание, когда ел персик. Еще с детства. Беря в руку желто-красный плод, я ощущал бархатистость его кожицы и, поднося персик к носу, вдыхал ароматный запах. Осторожно, не сразу, надкусывал и, медленно жуя, разглядывал виднеющиеся в месте укуса прожилки.

– Я кун-фу занимаюсь. Борьба такая, китайская, – Лукич явно врал, никаким кун-фу он не занимался. Он пел в хоре ветеранов.

– Заливаешь, Лукич, – Владимир недоверчиво посмотрел на него, – ну покажи какой-нибудь прием.

– Пожалуйста, – Лукич привстал, потянулся через стол и стукнул Владимира кулаком в нос.

Владимир издал звук «ы-ы-ык», зажал рукой нос, сдерживая кровь, и задрал вверх голову.

– Ты что наделал, Альфред Лукич?! Покалечил мужика-то моего! – закричала соскочившая со своего места Нина Александровна, прижимая к носу Владимира полотенце.

– Ничего с ним не случится. Через это дело вреда мужику не будет, – пробубнил смущенный Лукич, с досадой взирая на Владимира. – Лед надо к носу приложить. Вот бывало…

– Да хватит, Лукич! – махнула рукой Нина Александровна. – Где я тебе сейчас лед-то возьму?

Лед наковыряли в холодильнике. Завернули его в носовой платок и прикладывали к разбитому носу Владимира. Полотенцем вытирали кровь.

– Я же говорил – кун-фу! – гордо прохаживался перед нами Лукич.

После того как кровь перестала идти и Владимир успокоился, все вновь уселись за стол. Нина Александровна затянула: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?..», Владимир с распухшим носом старательно подпевал. Когда они замолчали, Лукич посмотрел на меня, перевел взгляд на Светлану и заявил:

– А теперь идите спать.

Светлана густо покраснела. Я вцепился зубами в куриную ногу и принялся жадно ее поедать. Глядя на меня, можно было подумать, что я только что пришел после Великого поста, а не сидел все это время за праздничным столом. Нина Александровна напустилась на Лукича, сгладив тем самым этот щепетильный момент.

Со Светланой я встречался еще несколько раз. Но меня к ней как-то не тянуло. Однажды я увидел ее с парнем и был рад, что свободен от неудачного знакомства.




Плохая примета


Эдик никак не хотел надевать галстук. Он заметил, что, когда надевал галстук, всегда что-нибудь случалось. Отца пригласил в гости его бывший коллега по работе на свой юбилей. Отец к тому времени уже был на пенсии, а обстоятельства сложились таким образом, что они с Эдиком вынуждены были жить вдвоем, при этом удачно дополняя друг друга. Вот отец и решил выйти «в народ» своей небольшой семьей и чтоб все было на уровне, не хуже, как у людей.

– И смотри, веди себя там прилично, – напутствовал отец Эдика, – ни к кому не приставай, не спорь и вообще постарайся поменьше разговаривать. Зачем ты в прошлый раз маршировал в коридоре и выкрикивал немецкие команды?

Это правда. Когда Эдик выпивал несколько больше общепринятой нормы, то начинал маршировать и кричать по-немецки. Языка он не знал, выучил несколько команд. Интерес Эдика к немецкой культуре, проявляемый таким странным способом, объяснялся родством с поволжскими немцами его отца. Причем родство это было настолько дальним – на уровне двоюродной сестры, что не имело к отцу непосредственного отношения, хотя родитель и обладал непривычным для российского уха именем Альфред.

Родством с поволжскими немцами отец гордился и при удобном случае всячески это подчеркивал, а колоритное имя он получил, родившись в эпоху увлеченности иностранными именами. Когда же Эдик собирался появиться на свет и все настойчивее стучался во врата утробы своей матери, популярностью пользовалось имя Эдуард. Однако в редкостные минуты грусти они все же задавались вопросом на тему целесообразности использования иностранных имен на территории другого культурного пространства, один – в отношении собственного имени, другой – отчества.

Вдобавок ко всему с фамилией у них тоже было не все в порядке. Нет, фамилия прекрасная, образована от мужского имени греческого происхождения, в переводе означает «повелитель» и по-русски звучит красиво – Кирилов, только пишется с одной буквой «л». Мало того, что люди реагировали на отчество, так еще после произнесения фамилии приходилось добавлять – «с одной „л“», это в том случае, если возникала потребность записать куда-нибудь данные Эдика или сверить их.

Отец приготовил своему коллеге в подарок разделочные доски и большую деревянную ложку типа черпака.

– Это хороший подарок семейному человеку – и ему приятно, и для жены тут вроде как имеется, и для него большая ложка, чтобы, так сказать, было видно, кто в доме хозяин, – объяснял довольный собой отец, тщательно заматывая подарок во второй слой газетной бумаги.

Эдик усмехнулся и засунул пальцы правой руки за непривычно сдавивший шею воротник рубахи, застегнутый на последнюю пуговицу. Галстук пришлось все же одеть. Эдик вспомнил, как он подарил отцу на шестидесятилетие юбилейную медаль. Такие металлические знаки с изображением на них соответствующих памятных дат – «60 лет», «50 лет», «55…» – и местом для гравировки на оборотной стороне в избытке продавались в магазинах, их делали у них на заводе. Но Эдик сам ее обработал, сам напылял. Так отец еще нос воротит, что сын ему медаль подарил.

Как и условились, Эдик в гостях не произнес ни слова. Раз нельзя было разговаривать, а галстук на шее напоминал об этом, то Эдик решил хоть выпить «по-человечески». В комнате установили вместе три больших стола – получился один длинный стол, застеленный скатертью. Во главе сидел счастливый юбиляр, остальное пространство занимали гости.

Судя по ним, это были знакомые не только юбиляра, но и его жены, его сына, а также знакомые их знакомых. В целом образовалась такая праздничная атмосфера. Поначалу еще про виновника торжества вспоминали – поздравляли, желали здоровья, дарили ему подарки, произносили в его честь тосты; позже все разделились на группы по интересам, разговаривали на свободные темы и пили за что-то свое.

Напротив Эдика сидел смуглый худощавый мужчина лет тридцати восьми с золотым перстнем на пальце. Мужчина был не один, он составлял пару с довольно полной женщиной. Кем они приходились друг другу, Эдик так и не понял. Он понял только, что они учились в одном классе. Рядом с ними сидел молодой парень со своей подругой. Из разговора между собой этих двух разновозрастных пар Эдик определил, что мужчина с перстнем работал на нефтепромысле вахтовым методом. Он привлек внимание Эдика тем, что вставлял в свою речь фразу «дын-дын-дын». Этим заинтересовался и молодой парень.

– А-а-а, это у меня такая привычка, – кратким ответом мужчина не ограничился и решил посвятить собеседника в тайны своей экзотической лексики. – Вот смотри, Дима. Когда ты удивлен, ты говоришь так: «дын-дын-дын». А когда ты сердишься, то ты говоришь так: «дын-дын-дын». А вот когда ты, например, чё-та не понял, да, ты говоришь…

Как понял Эдик, слова одни и те же, только произносятся по-разному, в зависимости от интонации. Вообще-то, конечно, удобно. Фраза состоит из трех одинаковых слов, запоминается легко, а интонация приходит сама.

– Дима, «дын-дын-дын», – говорил мужчина.

Эдик закусил выпитую стопку холодцом. Он пил, когда наливали, а когда не наливали, он наливал и пил один. Происходившее напротив Эдика действо тем временем развивалось уже по другому сценарию. Мужчина упер левую руку себе в бок, правой рукой оперся о стол, наклонил корпус вперед и, четко выговаривая слова, произнес:

– Я работаю на холодной обрезке, – он сощурил глаза, поджал губы и молча уставился на Диму.

Фигура нефтяника с перстнем в таком положении напомнила Эдику репродукцию картины Серова «Ходоки у Ленина», где основатель Советского государства в похожей позе внимательно слушает посетивших его крестьян. После небольшой паузы, не дождавшись от Димы никакой реакции, мужчина продолжил:

– Вот как ты себе представляешь эту работу? Вот с кем бы я ни разговаривал – они сразу: «А, это сварка!»

– Нет. Я не знаю, что это такое, но это не сварка. Я знаком со сварочными работами, но это не сварка.

– О! Ты единственный, кто правильно назвал! – мужчина радостно возбудился. Он схватил бутылку, налил себе, Диме и своим дамам; они подняли наполненные емкости и запили это важное для них событие.

– Вот идет трубопровод, да. От него надо сделать ответвление. Оно приваривается. Туда входит фреза и эту перемычку внутри обрезает, – мужчина растопырил два пальца и крутил перед носом Димы, изображая фрезу.

Эдик посмотрел на них через донышко своей рюмки. Особой разницы, как смотреть – через рюмку или просто так, не было. Глаза плотно застилал хмельной туман.

– Ну, вот давайте спросим у кого-нибудь, – что-то доказывала полная женщина.

– Ну, давайте спросим. Давайте.

– Вот скажите нам, молодой человек, – полная женщина остановила проходившего мимо парня. – Вот вас как зовут?

– Порфа.

– Как?

– Порфа.

– Ка-а-а-к?

– Порфа. Порфирий. Вам что, имя не нравится? – парень набычился.

– Нет, почему. Имя мне нравится. Хорошее русское имя. Вот скажите-ка нам, Порфирий…

Эдик стал падать. Он схватился за скатерть, упал и сдернул все со стола вместе со скатертью. Последнее, что увидел Эдик, лежа на полу, было лицо отца.

– Что ж ты так нажрался, сынок? – сказало лицо и исчезло…

Когда Эдик проснулся и открыл глаза, то испугался. Он превратился в огромного великана. Эдик зажмурился и попытался вспомнить, что же было вчера. Мысли в голове лихорадочно скакали. Эдик вспомнил, что был в гостях, вспомнил мужчину с перстнем. В груди защемило. Эдику стало жалко себя. Он опять открыл глаза и попробовал пошевелиться. Нет, все было в порядке. Просто его голова находилась под столиком для телевизора. Нижнюю-то часть столешницы он и принял за потолок.

В детские годы Эдика у его родителей был похожий столик с боковой тумбочкой – на нем стоял телевизор черно-белого изображения «Горизонт». Тумбочку родители использовали для хранения медикаментов и прочих средств оказания первой медицинской помощи, включая зеленку и клей для ран «БФ-6», которыми они обрабатывали ободранные в кровь коленки своего сына.

Эдик встал. Голова закружилась. Он оперся о стол. Пошарил на себе галстук. Нашел его на спине. Снял. Засунул в карман. На диване похрапывал человек с явными признаками мужского пола, о чем свидетельствовала густая растительность под его носом. Больше в этой комнате никого не было, хозяева, по всей видимости, спали в другой. Эдик принялся проверять бутылки из-под спиртного. Не осталось ли там чего? Набралось чуть больше половины рюмки. Эдик влил в рот. Подержал несколько секунд. Проглотил. Намотал на указательный палец край рубахи. Потер зубы. Говорят, два дня зубы не чистил. Он прошелся по квартире в поисках отца. «Тело» родителя Эдик так и не обнаружил и ушел домой.

Во второй половине дня родитель додумался до того, что Эдику просто необходимо сходить за молоком. Эдик взял один из трех оставшихся до получки рублей, отсчитал мелочь, прихватил металлический эмалированный бидон белого цвета, вмещающий три литра жидкости, и побрел в магазин.

Воздух на улице был свеж и прохладен. Катившееся к закату осеннее солнце уныло освещало серые, оставшиеся без листьев деревья на фоне подмерзшей земли, слегка присыпанной тонким слоем рано выпавшего снега. Не добавляли позитива землистого цвета дома с грязными фасадами и не отличавшимися изысканностью витринами помещений торговых предприятий, осуществляющих продажу товаров в розницу. Тоска терзала душу Эдика, жалость щемила сердце.

Возле магазина с неказистой, в тонах незамысловатой цветовой гаммы, вывеской «Продукты» Эдик увидел знакомого парня. Не так чтобы знакомого. Он видел его всего один раз в жизни, когда был на свадьбе с сестрой. Эдик подошел и поздоровался.

– А ты кто? – уставился на него парень.

– Да помнишь, на свадьбе у Завьяловых. Я был с Маринкой, с сестрой.

Парень попытался задуматься, но не стал этого делать и ошарашил Эдика:

– Дай пять рублей.

– А у меня нет.

Парень продолжал молча смотреть на Эдика. К ним подошли дружки парня.

– Чево тут? – спросил один, кивнув в сторону Эдика.

– Щас он даст.

– Да у меня нет!

Парни подхватили его под руки и повели за магазин. Во внутреннем дворе, окруженном жилыми домами, компания вымогателей решила изменить свое финансовое положение в лучшую сторону путем перемещения денежных средств из чужого кармана в собственные руки. Один из парней держал Эдика, расположившись у него за спиной; другой – знакомый по знаменательному событию в жизни Завьяловых – стоял сбоку, контролируя ситуацию; третий полез Эдику в карман.

– «Дын-дын-дын», – сказал Эдик с интонацией, выражающей неудовольствие.

– Чё это он?

– Издевается. Щас я ему…

Тот, который лез в карман, замахнулся с явным намерением двинуть Эдика в лицо. И откуда только в такие моменты появляется реакция! Эдик отклонил голову, поэтому кулак попал не тому, кому предназначался. Руки державшего ослабли, Эдик вырвался и побежал по территории жилого квартала. В ушах свистел свежий прохладный воздух; ноги летели, едва касаясь земли.

Он выскочил на улицу, поскользнулся и упал. Шапка полетела в одну сторону, крышка от бидона – в другую. Подняли его подбежавшие парни. Эдик поблагодарил их, замахнувшись бидоном, и, воспользовавшись замешательством своих преследователей, заскочил в стоявший на остановке троллейбус. Двери закрылись, и движение продолжилось по установленному маршруту; правда, Эдик не знал, по какому именно, поскольку не успел рассмотреть расположенный на борту троллейбуса номер. Собственно, это его мало интересовало. Он пробрался к заднему окну – парни бежали за троллейбусом. Эдик корчил им рожи, пока они не отстали. Все-таки человек еще не может на равных состязаться с техникой.

Прошло совсем немного времени, как в дверь позвонили.

– На, – протянула соседка Эдику его шапку, – видела, как ты убегал.

«Это все из-за галстука, – думал Эдик, потирая ушибленное место. – Как надену галстук – обязательно что-нибудь случится!»




Людские забавы


Не понимаю интерес нашего народа к унитазам. Не то чтобы по прямому назначению. Я согласен, унитаз играет важную роль в жизни человека. Непонятен интерес к этому предмету по другой причине. Когда я учился в школе, и если кому-нибудь из учеников надо было что-то уничтожить, например, дневник с замечанием или тетрадь с плохой отметкой, то на вопрос о способе сокрытия следов своего неудовлетворительного поведения и такого же отношения к учебе ученик важно отвечал: «Утопил в унитазе!» Может быть, унитаз для нашего человека – это путь в неизведанное? Ворота в другой мир. Вот он и сует туда все, что ни попадя. Канализация часто засоряется, в домах отключают воду. Чего оттуда только не доставали! Рыбьи головы, рыбьи кишки. Один раз даже вытащили двухметровый мешок. Непознанное всегда манило человека.

Избавиться от ненужных вещей, просто поместив их в мусорные контейнеры, возможности в то время не было, поскольку не было этих самых мусорных контейнеров; точнее, они еще не получили широкого распространения и повсеместно не применялись. Вывоз мусора и пищевых отходов осуществлялся при помощи специально оборудованных механических транспортных средств, называемых в разговорной речи словом «мусорка».

В определенное время, обычно два раза в день – утром и вечером, мусорная машина совершала свой вояж по близлежащим дворам. Жители выходили заранее с наполненными отходами емкостями и прекрасно проводили время в ожидании мусоровоза, беседуя на разные интересующие их темы: передавали друг другу новости, делились результатами спортивных матчей, наконец, просто получали удовольствие от общения между собой.

Случалось, что зазевавшиеся или менее расторопные обитатели жилых районов могли только проводить взглядом удаляющийся желаемый объект с неблагозвучным названием. Те, кто не успел или не захотел подстраиваться под установленный график вывоза ненужных отбросов, использовали скрытые от глаз естественные складки местности; результатом таких партизанских действий становились стихийно образованные мусорные свалки.

Надо сказать, что тогда не было не только мусорных контейнеров, но также всех тех благ цивилизации, служащих для развлечений и организации игрового досугового процесса, получивших массовое внедрение в повседневную жизнь через всего-то каких-то двадцать лет и ставших обыденными благодаря технологическому прогрессу. Вот людям и приходилось использовать доступные предметы для своих забав и прибегать к методам, появлявшимся благодаря богатой человеческой фантазии.

Антонина Егоровна возвращалась с работы домой уставшая. Набитые продуктами сумки привычно оттягивали руки. Она беседовала с подругой о своих, женских делах. На улице копошились дети. К ним обратился выскочивший из-за угла взъерошенный мальчик:

– Ребята, вон хорошая помоечка! Побежали!

И дети, обгоняя друг друга, помчались туда, куда показывал взъерошенный мальчик.

– Что это они, арбузные корки, что ли, ищут? – удивилась Антонина Егоровна.

– Да нет! Какие корки. Пробки от бутылок.

– А зачем им пробки?

– Они играют на них в школе. У моего сына они по всей квартире валяются. Металлические, закручивающиеся пробки от бутылок из-под спиртных напитков. Они их сплющивают, чтоб типа жетона были и играют как-то. Наиболее ценятся пробки с надписями – они редко попадаются. Самые простые, желтые без надписей, называются «гиена». А вот если желтая пробка маленькая, от стограммового «шкалика», то она называется «мини-гиена». Так вот, эта самая «мини-гиена» – целых две «гиены» берет, – поразила Антонину Егоровну своей осведомленностью ее спутница. – Люди на помойку выбрасывают, а они в дом тащат.

Антонина Егоровна попрощалась с подругой и свернула к своему дому. Возле открытого канализационного люка суетились рабочие.

– Что, опять засорилось? – спросила Антонина Егоровна.

– Ага! Целое ведро квашеной капусты достали! – рабочие были эмоционально возбуждены этим, неожиданно свалившимся на них в конце трудового дня, подарком судьбы.

Антонина Егоровна покачала головой и вошла в дом. Муж лежал на диване и мусолил газету. Услышав звук шагов входящей Антонины Егоровны, муж приподнял голову и остановил свой взгляд, полный желания и надежды, на сумках с продуктами.

– Воду отключили. Засорилось опять, – посетовала Антонина Егоровна.

Она прошла на кухню и вспомнила, что и у них была где-то старая квашеная капуста. Антонина Егоровна начала догадываться. Заглянув в комнату, она поинтересовалась у мужа:

– А где у нас квашеная капуста?

– Нету, – муж плутовски сузил глаза и зашевелил ногами.

Антонина Егоровна очень хорошо знала своего мужа. Сомнений у нее больше не было.




Юрик


Первый раз в жизни Юрик приехал с мамой на юг. В отпуск. Его радовало здесь все – ласковое южное солнце, теплые летние дни, пальмы и, конечно же, море. Оно поразило Юрика с первого взгляда. Огромное, бушующее, словно живое, море билось о берег своими волнами с белыми пенными гребешками, лаская благодатную южную землю. Его восхищали широкие пляжи, бронзовые от загара дяди и тети, визг барахтающихся в море ребятишек. Поражали удивительные газоны с красивыми цветами, окруженные декоративной цепью, натянутой между невысоких столбиков. Восторгу не было конца. Юрик был счастлив.

Он уселся на фрагмент цепи, окружавшей цветочную клумбу морской тематикой, и раскачивался как на качелях. Рот Юрика был растянут в довольной улыбке. В личико дул теплый летний ветерок, наполненный запахами цветущей природы. Казалось, даже цветочки, которые росли на клумбе, улыбались Юрику. Они тянулись к нему головками своих соцветий. В ответном порыве Юрик протянул к цветочкам свою руку, прогнувшись назад, и ласково погладил их пальчиками. Рот Юрика от этого стал еще больше тянуться в улыбке, пытаясь дотянуться до ушей.

Вслед за вытянутой рукой переместился и центр тяжести тела, до этого балансирующий относительно цепи. Юрик потерял равновесие и шлепнулся на спину, соприкоснувшись с хорошо вскопанной мягкой землей клумбы. И померкло счастье в глазах Юрика. И исказился ротик его. И поднялась ножка, обутая в новенькую сандалику, и опустилась на красивые цветочки, и принялась топтать их. И осталась от цветочков растоптанная кашица.

– Юрик! – позвала мама.

Юрик пнул цепь, на которой качался, повернулся, побежал к маме, остановился, как будто вспомнив что-то, вернулся, еще раз пнул цепь и помчался навстречу маме, радостно улыбаясь.

Юрик шел по улице южного города, держась за мамину руку, на лице его сияла счастливая улыбка, он широко шагал ножками, обутыми в новенькие сандалики, и все в этот миг казалось ему таким сказочным. Юрик был счастлив.




Мир в стакане


– Ты думаешь, что все просто так идет, да? – допытывался у Лукича рыжеволосый мужчина с отсутствующим верхним зубом слева. – Ты думаешь, что если вот стол, – мужчина провел ладонью по поверхности стола, – состоит из молекул, а молекулы из атомов, а те из нейтронов, протонов, а те из еще чего-нибудь, и так до бесконечности. И туда, – мужчина махнул рукой в небо, – тоже до бесконечности. Земля входит в Солнечную систему, дальше есть еще системы и галактики, и еще, и еще, и конца нигде нет. И ты думаешь, что все вот так, да?

– Ну-у-у… – неопределенно протянул Лукич, сделав умное лицо.

– А если эта теория не верна? – рыжеволосый отхлебнул из кружки пиво. – А что если где-нибудь есть жизнь? И там мужик решил узнать, что с ихней жизнью будет потом. К чему они придут? И вот этот мужик создал наш мир в стакане.

Лукич вытаращил глаза и посмотрел в свою кружку с пивом.

– Он там, в стакане, сделал такую среду, создал нашу Солнечную систему и этот стакан герметично закупорил. И на нас в микроскоп смотрит, – мужчина ткнул пальцем в небо слева и чуть сзади от себя.

Лукич посмотрел в указанном направлении.

– Может быть, он и сейчас на нас смотрит. Мы с тобой сидим, а он на нас смотрит.

Лукич пригладил волосы и поправил одежду.

– Жизнь-то у нас быстрее идет, чем у них там. У нас, может, век, а у них – неделя. И вдруг ему надоест на нас смотреть. Вдруг он не захочет больше видеть, куда мы тут катимся. Планету засрали. Оружия всякого наделали, атомного. Радиация кругом, – рыжий плюнул на пол. – И вот как ему это все надоест. И он возьмет этот стакан с нами и как бросит в окно. И все к чертовой бабушке!

Лукич раскрыл рот. Рыжий спокойно потягивал пиво.

– А как же… У меня ж сын только дачу построил. Мы саженцы заготовили, рассаду…

– Все, все к черту! – махнул рукой мужчина.

Лукич вылетел из кафе, побежал домой, ворвался в кухню и закричал жене:

– Сидишь тут, итить твою мать, не знаешь, а мир-то в стакане оказался!

Жена спокойно повернулась и строго посмотрела на возбужденного Лукича:

– У вас он давно там оказался. Залил шары-то.

– Да мужик нас в стакане создал, – хотел объяснить Лукич.

– Ты-то точно после стакана создан.

Лукич расстроился:

– Да он на нас в микроскоп смотрит, чтоб узнать, чем все кончится. Вот ему надоест, и он нас как кинет в окно. И все к черту – и дача, и саженцы…

– Я те кину, я те кину! – замахнулась на Лукича жена.

– Да, т… Дура!

«Ничего не понимает, – думал Лукич. – Одно только и знает – встанет у плиты и скребет, и скребет».

Весь вечер Лукич не находил себе места. Он долго не мог уснуть, ворочался, лежа на диване. Было уже поздно, когда Лукич наконец задремал. Ему снилось, что его закупорили в стакан и он метался там, корчась от ужаса, и никак не мог выбраться. Чьи-то большие глаза смотрели на него с упреком. Потом вдруг чья-то рука обхватила стакан и швырнула его вместе с Лукичом в окно. В животе у Лукича от полета екнуло, он скатился с дивана, ударился о пол, вскочил и забегал по комнате.

– Что?! Все, да?! Все, хана?! – еще толком не отойдя ото сна и потому покачиваясь, Лукич пытался понять: летит он или твердо упирается ногами в пол.

– Диван опрокинулся. Я на край встала, хотела в форточку посмотреть, – растеряно сказала жена.

– Зачем?! Зачем ты полезла в форточку?!

– Да на улице заорал кто-то, я и хотела посмотреть.

– …!!! – Лукич так и не смог ничего сказать и ушел на кухню.

«Да-а-а. Вот ведь оно как обернулось-то, – думал Лукич, насильно засовывая в рот таракану хлебную крошку. – Живешь вот так вот и не знаешь, что ты всего лишь букашка подопытная». Лукич посмотрел в окно и почувствовал на себе чей-то неведомый взгляд. По спине пробежал холодок. Лукич отпустил таракана, вышел на балкон и долго смотрел на ночное небо. Он представлял, что там, за перегородкой, у людей, может быть, тоже есть дачи, а если у них сейчас осень, то они, наверное, уже урожай собирают.




Первое интервью


Мне поручили взять интервью у первоклассника. Как это сделать, я еще не знал, но шел в школу в хорошем настроении, обдумывая предстоящее задание. Тема мне показалась интересной, поскольку пока взрослое население страны было озабочено построением справедливого общества, юная его часть усердно овладевала знаниями. Особый интерес вызывали самые маленькие представители учащейся братии, носившие на груди октябрятские звездочки; ведь именно им десять лет спустя предстоит вступить во взрослую жизнь и стать достойными продолжателями дела старшего поколения.

Как только я вошел в здание школы, на меня обрушился гвалт орущих, бегающих, снующих туда-сюда учеников. Была перемена. Несколько смутившись, я все же решил сразу приступить к делу. Выбравшись из кучи окруживших меня учеников, я узнал, где занимаются первоклассники, и устремился в указанном направлении.

Поплутав по школе, я нашел то, что мне было нужно. В одном из коридоров бегали малыши в школьной форме. Правильность моих выводов подтверждали также прикрепленные к дверям аудиторий одинаковые таблички с надписью «1 класс»; различие состояло только в приписанных к цифре буквах – первый «А» класс, первый «Б», «В». Были даже «Д» и «Е». Я не спеша прошелся по коридору, выбирая будущего собеседника. Наконец решил подойти к одному из малышей, который задумчиво стоял у окна, засунув руки в карманы, и с грустью смотрел на улицу.

– Здравствуйте! – начал я. – Я хочу взять у вас интервью.

– А у меня ничего нет, – испуганно шарахнулся от меня малыш, – я уже все конфеты раздал.

– Нет, ты меня не понял, – растерянно улыбнувшись, поправил я, – мне не нужны конфеты. Ты учишься в первом классе?

– Да, в первом «А», – с гордостью ответил ученик, подчеркивая статус буквы «А» как первой буквы алфавита, повышая тем самым значимость своего класса как первого среди остальных первых классов их школы.

– Нравится тебе в школе?

– Да, – на этот раз ответ прозвучал не очень уверенно и менее эмоционально.

– А как ты учишься?

– Хорошо, – сначала голос ученика первого «А» класса продолжал оставаться неуверенным, затем его голову посетила приятная мысль, лицо посветлело, появилась улыбка. – Недавно получил еще одну красную звездочку. Теперь у меня уже целых три красных звездочки! – осмелев, радостно сообщил малыш.

– А черных карточек у тебя нет?

– Не-е-ет… – юный собеседник округлил глаза и попятился.

Вокруг нас стали собираться заинтересовавшиеся первоклассники. Один из них, щупленький, одетый в костюм, купленный, по всей видимости, на вырост, спросил:

– Вы из «Пионерской правды»?

«Ага, из „Мурзилки“. Скажи еще из „Веселых картинок“» – сейчас уже я мысленно, не произнося вслух, решил повысить свой статус относительно периодических изданий в коротких штанишках, печатающих раскраски и примитивные ребусы.

– Вы из «Радиоклуба юных географов»? Или вы из «Страны литературных героев»? – выступив вперед, спросила девочка с лицом отличницы, держа в руках книгу Ги де Мопассана.

«Где она ее только взяла. И главное – зачем?» – подумал я, успев заметить, что это была книга серии «Классики и современники», выпускавшаяся с конца семидесятых годов московским издательством «Художественная литература». У меня была целая подборка книг такой серии разных авторов, как отечественных, так и зарубежных. В частности у меня имелась и книга Ги де Мопассана «Милый друг» из этой серии, а также сборник «Новеллы»…

– А вы знакомы с Тлалафудой Тлалафу[1 - Легендарный сказочный путешественник из детской радиопередачи, выходившей в СССР.]? – продолжала отличница, прервав мои размышления относительно выпускаемых московским издательством книг.

«Умная девочка», – отметил я про себя.

– Он, наверное, из «Радионяни», – вставил свое слово толстого вида карапуз.

Я мчался по школе к выходу. За мной неслась толпа первоклашек. Первой бежала девочка с лицом отличницы и книгой Мопассана под мышкой, за ней худой малыш в костюме на вырост…, замыкал шествие толстого вида карапуз.



Прошло время. Изменилась страна, поменялась идеология. В стремлении соответствовать новым реалиям подверглись трансформации жизненные ценности. Вчерашние первоклассники выросли и вступили во взрослую жизнь. Девочка с лицом отличницы превратилась в роскошную даму с пониженной социальной ответственностью. Толстого вида карапуз занял место в строю граждан с повышенным криминальным сознанием. Худой малыш в костюме на вырост вошел в когорту мыслящей части населения страны – интеллигенции с пониженным материальным достатком, поменяв костюм на вырост на костюм в стиле кэжуал с заплатами на локтях. Лишь тот малыш, который задумчиво стоял у окна, засунув руки в карманы, и с грустью смотрел на улицу, остался верен прежним идеалам и устроился работать на завод слесарем.




Потакая страстям


Еще утром Павел Семенович отметил – сегодня заключительная серия. Мечтатель от природы, мужчина видный, Павел Семенович был из тех упрямцев, которые всегда добиваются поставленной перед собой цели. Или по крайней мере стараются добиться, если, конечно, не вмешиваются внешние факторы. Цель может быть любой, даже самой абсурдной с точки зрения не очень интеллектуально развитого обывателя. Сейчас целью для Павла Семеновича являлся просмотр заключительной серии, уж очень ему хотелось узнать, чем же там все закончится.

Рабочий день прошел в обычном режиме, за исключением одной особенности – томительного ожидания вечера. Павел Семенович не играл с сослуживцами в «Морской бой» и не разгадывал кроссворд. Даже от чая отказался. Он только и делал, что смотрел на часы. Сознание постоянно воспроизводило сюжет из еще не наступившего момента жизни Павла Семеновича, где он, вовремя добравшись, входит в квартиру и включает телевизор. Павел Семенович представлял тот сладостный миг, когда указательным пальцем правой руки, нажав заветную кнопочку, можно будет сесть в кресло, ощутив его мягкость и теплоту, испытать легкое волнение от ласково засветившегося экрана телевизора, полностью погрузиться в созданный режиссером мир и забыть обо всем на свете, уплетая булочки с повидлом. Булочки, кстати, Павел Семенович неизменно покупал заранее, накануне, как, собственно, и в этот раз.

Незадолго до конца рабочего дня Павла Семеновича вызвал к себе начальник. Ругая все и вся, а особенно начальника, Павел Семенович побрел в его кабинет. По словам сослуживцев, жена у их шефа была бешеная, поэтому дома начальник чувствовал себя, как в чужом муравейнике, особо туда не стремился и большую часть времени пропадал на работе. Еще по дороге к своему руководителю Павел Семенович понял, что это надолго и заключительную серию посмотреть не удастся.

Ну конечно, начальник был занят какой-то очередной рабочей идеей, он советовался с Павлом Семеновичем, что-то объяснял. Но Павел Семенович его не слушал, стоял себе молча, смотрел на руководителя, как на муху. Принимали бы ставки на предугадывание действий начальства, в таком случае Павел Семенович давно бы озолотился; когда дома выносят мозг тебе, то здесь не нужно быть семи пядей во лбу и догадаться, что на работе ты будешь делать то же самое всем остальным.

– Что с вами? Вам плохо? – спросил начальник, посмотрев на осатаневшее лицо Павла Семеновича.

Павел Семенович, кивая головой и что-то бурча, попятился к двери, вывалился из кабинета и понесся по коридору к выходу, пугая служащих.

Очутившись снаружи, Павел Семенович помчался по улице, налетая на прохожих. Первой жертвой невнимательности Павла Семеновича судьба назначила какую-то женщину с пакетом апельсин, не сумевшую удержаться на ногах. Так она сама виновата, зачем носить обувь на таких высоких каблуках? Придумают черт знает что. Женщина, по всей видимости, в цирке не работала – и сама на ногах не удержалась, и пакет из рук выронила; оранжевые плоды цитрусового дерева безучастными не остались, в пакете задерживаться не захотели и покатились в разные стороны. «Твари уродские! Тут же еще под руку, – негодовал Павел Семенович, – обязательно ведь надо выкатиться. Вас положили в пакет – будьте там. Принесут домой – выложат. Морды собачьи тупорылые». Извинившись, Павел Семенович помог только подняться пострадавшей, апельсины собирать не стал, потому что торопился. И напрасно, что не стал.

Впереди по ходу движения стоял крупногабаритный мужчина, что называется крупногабаритный во всех смыслах этого слова, то есть ростом выше среднего, с пышными формами и, судя по всему, находящийся в тяжелой весовой категории. Мужчину заинтересовало поведение Павла Семеновича, оно ему явно не нравилось, но мужчина держал эмоции при себе. Как позже выяснилось, до поры до времени.

Если таких большегрузных людей не было бы в принципе, то их стоило бы выдумать только лишь для того, чтобы одному из них именно в данное и, что характерно, в строго определенное время Павел Семенович наступил на ногу. Это как раз тот случай, когда размер ноги имеет значение; размер ноги у стоящего тяжеловеса значение имел, и немаленькое. Здоровяк позволил, наконец-то, своим эмоциям извергнуться наружу и отреагировал на свободу передвижения Павла Семеновича такими ругательствами, что малыш в коляске у молодой мамы выплюнул соску и заверещал на всю улицу, явно осознав всю прелесть звучания русского языка.

Извиняясь направо и налево, Павел Семенович добрался до автобусной остановки. Стройные ряды народа, скопившегося на специально отведенном месте, предназначенном для посадки и высадки пассажиров рейсового общественного транспорта, наводили на мысль, что автобуса не было довольно долго. «Что они там, спят что ли? – думал Павел Семенович, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, – сволочи! Да где они там?» На одном месте стоять было утомительно, Павел Семенович периодически отходил от заполнивших остановочное пространство людей, прохаживался взад и вперед, но вскоре возвращался в гущу собравшихся таких же, как он, угнетаемых транспортной системой, собратьев, прищурившись, вглядывался вдаль проезжей части, откуда должен был появиться курсирующий по маршруту автобус.

Спрашивается: и зачем спешил? Знать бы заранее, в котором конкретно часу соизволит прибыть это бестолковое средство передвижения, может, не пришлось бы выслушивать кучу гадостей от квадратногнездового представителя умалишенных. Не специально же Павел Семенович наступил на ногу, должно же быть хоть какое-то понимание у человека. Все-таки неприятный осадок остался. Вот ведь народ, а? Выплеснул поток скверной информации на другого, освободил себя для чего-то хорошего, доброго и пошел дальше с чистым сердцем.

От проблемы человеческой коммуникабельности Павел Семенович вернулся к проблеме транспортной. «Черт бы побрал этих автобусников!» – за время ожидания сознание Павла Семеновича на телепатическом уровне отправило проклятия не только в сторону руководящего состава автотранспортного предприятия, но также успело дать негативную характеристику их потомкам и предкам. Вдруг ряды дрогнули, люди задвигались, разминая затекшие ноги и плечи. Это подошел долгожданный автобус. Хотя людей было в два раза больше, чем он мог вместить, влезли все, гроздьями свисая с подножек.

Павел Семенович висел на задней подножке, держась за чей-то воротник, уткнувшись лицом в рукав клетчатого пиджака. Он определил, что рукав два дня назад облили дешевым портвейном. На повороте Павел Семенович сорвался с подножки, выплюнул изо рта клочки клетчатого пиджака, пробежал за автобусом расстояние, равное протяженности между двумя остановками этого вида общественного транспорта, порадовался за себя, что удалось сэкономить деньги за проезд, свернул за угол и вбежал во двор своего дома.

Чуть не сбив с ног соседского дога, Павел Семенович резко повернул в сторону подъезда и скрылся в темном проеме. Дог никак не ожидал такой наглости, растерялся, долго смотрел в сторону темного прямоугольника, поглотившего этого неразумного нахала. Хозяин собаки шлепнул дога по холке поводком: «Не смей заглядывать на людей!»

В подъезде Павел Семенович, оказавшись перед лифтом, несколько раз нервно ткнул пальцем в кнопку вызова. «Как всегда не работает», – промелькнуло в голове Павла Семеновича. Он побежал наверх, прыгая через три ступеньки. «Второй этаж, четвертый, пятый… – неслось у него в голове, – седьмой. Есть! Я на своем». Павел Семенович трясущимися руками вытащил из кармана ключ и судорожно совал его в замочную скважину. «Заело», – подумал Павел Семенович, навалился, выбил замок, влетел в прихожую, уронил телефон, скинул с ног туфли, перепрыгнул через журнальный столик, разбил хрустальную вазу, включил телевизор и плюхнулся в кресло.

Телевизор нагревался медленно, что называется, «со смаком», внутри его чрева что-то похрустывало, лампы, получая электричество, издавали едва различимый характерный звук, напоминающий сладостный стон, возникающий при утреннем потягивании. «Ну! Ну, давай!» – торопил Павел Семенович. Темный до этого экран наполнился светом и начал выдавать четко различимую картинку. Шел краткий обзор предыдущих серий. «Успел!» – облегченно вздохнул Павел Семенович. После перечисления имен и фамилий большинства людей, причастных к созданию фильма, появились кадры с надписью «директор картины». «Наконец-то! – Павел Семенович знал, что фильмы практически всегда начинались после указания директора картины. – Все, фильм начался…»




Лорд


Лорд выбрался из-под пристроенного к амбару гаража, где появился на свет, и отправился исследовать окрестности. До этого он уже вылезал из своего логова, но далеко от него не отходил. Сейчас же, немного повзрослев и воспользовавшись отсутствием матери, Лорд поставил перед собой задачу изучить окружающий мир, находящийся в чужих дворах по ту сторону улицы. За длинным одноэтажным домом, выкрашенным в зеленый цвет, Лорд заметил огромную лужу, подошел, понюхал холодную весеннюю воду, попробовал лапой. Ощущения Лорду понравились, он тявкнул от удовольствия, демонстрируя положительный результат, достигнутый после изучение нового объекта.

Щенка заметил напарник Николая Степановича по работе, Валерий Шкодских, возвращавшийся вечером домой. Зная, что сын Николая Степановича, Гена, мечтает о собаке, Валерий метнулся домой, схватил хозяйственную сумку, выскочил, подкрался к Лорду; простое действие по поимке небольшого кобелька Валерию только представлялось. Сдаваться просто так Лорд совсем даже не собирался, он решил биться. Щенок изворачивался, злобно урчал, успел пару раз укусить за палец агрессивного человека, пытавшегося нахлобучить на Лорда непонятный предмет. Однако укушенный палец соперника оказался единственной одержанной победой молодой собаки в поединке с человеком.

Возбужденный Валерий Шкодских с поклажей в руках вбежал во двор своего товарища, подозвал Гену, поставил на землю продолговатую клеенчатую сумку синего в зеленую клетку цвета; несмотря на хлипкий вид, сумка была оснащена уплотненными ручками и жестким дном. Гена подошел. Валерий осторожно открыл застежку-молнию, освободил из заточения своего нового приятеля, с которым познакомился во время недавней схватки:

– Щенка поймал. Ты же хотел собаку?

Желто-коричневого окраса с белыми подпалинами на лапах и белым пятном возле черного носа щенок, осторожно обнюхиваясь, занялся изучением незнакомой местности. Во двор вышли Николай Степанович и Антонина Егоровна.

– Надо тебе его? – спросил довольный собой Валерий, обращаясь к Гене.

Гена кивнул и посмотрел на родителей. Николай Степанович деловито взял в руки щенка, осмотрел; Антонина Егоровна только сказала: «Какой хорошенький».

– А я подошел к дому, смотрю – стоит возле лужи, я сразу подумал: Генка ведь собаку хотел. Я бегом домой, сумку хвать – и назад. Он меня, зараза, за палец укусил, – Валерий осмотрел пострадавший палец. – Ну, что? Берете?

– Берем, – за всех ответил Николай Степанович.

– Заходи, Валера, посидим, – пригласила Антонина Егоровна.

– Нет, пойду. Татьяна ждет. Я же еще с работы до дому не дошел, за сумкой только заскочил, – Валерий попрощался и так же быстро ушел, как и появился.

Щенка назвали Лорд. Как раз в это время, когда Лорд появился стараниями Валерия Шкодских, Гена испытывал пристрастие к творчеству американского писателя Джека Лондона, поэтому имя щенку Гена выбирал среди английских кличек для собак. Хотел что-нибудь позаковыристей. Первым вариантом был Соллекс из повести Джека Лондона «Зов предков»; Гене нравился характер книжного пса, готового дать отпор любому, кто посягал на его независимость. Но Гена не хотел совпадений с литературными персонажами, поэтому от первого варианта отказался.

В качестве второго варианта выбор пал на Солсбери – столицу государства Южная Родезия[2 - Название «Южная Родезия» было упразднено в 1979 году, а с 18 апреля 1980 года данное государство стало официально именоваться «Республика Зимбабве». Город Солсбери в 1982 году переименован в Хараре – столицу Республики Зимбабве.], расположенного в Африке, бывшей английской колонии. Это название Гена увидел на географической карте, висевшей во всю стену на кухне. Гена сам ее туда повесил. Но тут воспротивились родители: «Язык можно сломать». Тогда Гена решил назвать щенка «Лорд» – язык ломать не надо и слово английское. Правда, щенок совсем не соответствовал такой кличке, как Лорд, его происхождение было далеко от благородного.

Лорд повзрослел, был совершенно беззлобным, лояльным по отношению к окружающим, но невероятно хитрым. Конфликтовал Лорд только с соседским псом Караем – черной лайкой с белыми отметинами на груди и лапах, соперничая за лидерство. Единственным человеком, которого Лорд по неизвестной причине невзлюбил, оказался Завгородний – электрик с расположенного неподалеку предприятия.

Путь электрика на работу пролегал мимо стоящих в два ряда одноэтажных коттеджей, где жил Гена с родителями; у коттеджей имелись приусадебные участки с возведенными хозяйственными постройками, организованными огородами и с любовно оборудованными грядками. Саму же территорию, где располагались эти замечательные сооружения, их обитатели прозвали «аулом».

Рано утром Лорд занимал позицию на окраине «аула» и ждал появления Завгороднего. Когда выбранный для забав объект приближался на достаточно близкое расстояние, Лорд выскакивал из своего укрытия и кружил с лаем вокруг неприятеля, отвлекая, затем, воспользовавшись подходящим моментом, кусал сзади. Физического вреда от укусов собаки не очень крупного размера не было – Завгородний всегда облачался в плотный брезентовый костюм сварщика, а в зимнее время надевал его также поверх теплой одежды. Но психологическое давление электрик, несомненно, испытывал; частые выбросы адреналина в кровь истощали организм Завгороднего. Электрик пробовал изменять маршрут, но Лорд его все равно вычислял и продолжал изводить. Завгородний неоднократно жаловался Николаю Степановичу, просил оградить себя от «мерзкой псины»:

– Он меня кусает!

– Ты на себя посмотри, кусает. Надел сварочный костюм, да еще сапоги кирзовые под штанами. Да тебя волкодав не прокусит.

Пришлось вечером сажать Лорда на цепь. Со временем ситуация сама собой разрешилась – Лорд переключился на Карая, а Завгородний сменил место работы, по не связанной с противостоянием между ним и собакой причине.



Дуся смотрела, как мама нарезала ломтями соленую кету, предварительно вымоченную. Острый нож вонзался в нежное рыбье мясо, легко проходил сквозь него, немного замедлялся, чтобы перерезать хребтовую кость, и алый ломоть при помощи маминых рук перемещался на тарелку. Дуся не отрывала глаз от лакомых кусков. Мама выбрала самый большой, со спинным плавником, ломоть и передала Дусе. Запах, исходящий от рыбы, вызывал обильное слюноотделение; Дуся потянула за края кеты, разделила ломоть по хребту и впилась зубами в аппетитное мясо. Съедать все сразу Дуся не стала – захотела продлить удовольствие. На улице играли ребята, и Дуся присоединилась к ним.

В выходной день Николай Степанович, Антонина Егоровна и Гена, взяв с собой Лорда, отправились погулять и пройтись по близлежащим магазинам. Лорд бежал впереди, на расстоянии, при этом постоянно держа хозяев в поле зрения. На пути следования показались обшитые досками по диагонали бревенчатые дома, напоминавшие деревенские избы; в проходящую сквозь них улочку, где играли Дуся с ребятами, Лорд вбежал первым.

На некоторых домах местами сохранилась грязно-малахитовая либо темно-синяя облупившаяся краска, два дома радовали глаз свежевыкрашенным зеленым цветом, почти у всех наличники были белыми, украшенные голубыми ромбами. Не обращая никакого внимания на играющих детей, глядя прямо перед собой, Лорд спокойно приближался к ватаге ребят. Дуся, заигравшись, отвела руку с недоеденной рыбой в сторону, причем как раз в ту сторону, где пробегал Лорд. Поравнявшись с Дусей, голова хитрой собаки резко повернулась, челюсти сомкнулись, зафиксировав Дусин деликатес, затем голова заняла первоначальное положение – глядя вперед, и Лорд так же спокойно продолжил движение.

У Дуси возмутительный поступок собаки вызвал бурю негодования. Большую часть Дуся съесть успела, но там, кроме мяса, оставался еще вкусный подкожный жир, особенно в районе спинного плавника; да и сама кожа обладала не менее приятными вкусовыми качествами, если ее предварительно опалить над огнем. Дуся пустилась вдогонку. Лорд ускорился. Как ни старалась Дуся приблизиться, дистанция между ними абсолютно не сокращалась. Осознав, наконец, бессмысленность своего намерения вернуть принадлежащую ей собственность, Дуся вернулась к ребятам, правда, несколько раз с сожалением оглянулась в сторону удаляющегося прохвоста. Лорд, убедившись в отсутствии преследования, спокойно завершил начатый Дусей процесс поедания вкусной слабосоленой кеты и с легким сердцем вернулся к исследованию малоизвестных ему окрестностей.



Лорд погиб в конце октября, прожив полтора года из своей собачьей жизни. Ночью во время бурана его застрелил сотрудник ведомственной охраны железнодорожной станции Корниенко. Этому человеку Лорд ничего плохого не сделал. Корниенко был одержим шкурным интересом, в прямом смысле этого слова; в то время была мода на собачьи шапки, а если ты не разводишь собак специально для этой цели, то собачью шкуру надо было где-то добывать. Вот Корниенко и вышел на охоту во время своего ночного дежурства, воспользовавшись неблагоприятными погодными условиями. Сотрудник охраны лишил жизни заодно и Фунтика – собаку из крайнего дома, одинакового с Лордом окраса. Фунтик в потасовки Лорда с Караем не вмешивался, признавая их авторитет над собой.

Утром Николай Степанович, выйдя во двор и не обнаружив радостно скачущего Лорда, забеспокоился, заглянул в собачью будку и там обнаружил своего питомца, дрожащего от боли. Николай Степанович, несмотря на прошедший буран и темноту, заметил кровь на снегу, на крыльце и возле конуры. Лорда занесли в дом. На левом боку виднелась огнестрельная рана, пуля вошла в брюшную полость.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/evgeniy-plotnikov-17/babushka-na-vode-vilami-pisala-sbornik-rasskazov-i-pa-69367291/chitat-onlayn/) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Легендарный сказочный путешественник из детской радиопередачи, выходившей в СССР.




2


Название «Южная Родезия» было упразднено в 1979 году, а с 18 апреля 1980 года данное государство стало официально именоваться «Республика Зимбабве». Город Солсбери в 1982 году переименован в Хараре – столицу Республики Зимбабве.