Книга - Ночь высокого до. Премия имени Н. С. Гумилёва

Ночь высокого до. Премия имени Н. С. Гумилёва
Елена Талленика


«НОЧЬ ВЫСОКОГО ДО…» – поэтическое цунами автора, сравниваемого критиками с Цветаевой, Бродским и Маяковским, но, несомненно, имеющего ярко-выраженную индивидуальность. Любители и знатоки поэзии безошибочно узнают ее уникальный стиль: современный язык, непредсказуемость последующей строки, всеобъемлющую чувственность и безбрежность Мысли.Сотканная из тончайших нитей души, поэзия автора подкупает искренностью, небезразличием, прямотой и честностью.Это Книга о Себе самой и о каждом из Нас…





Ночь высокого до

Премия имени Н. С. Гумилёва



Елена Талленика



Благодарности:

НП "ЛИТЕРАТУРНАЯ РЕСПУБЛИКА"

Директор издательства: Бояринова О.В.

Руководитель проекта: Крючкова А.А.

Редактор: Петрушин В.П.

Вёрстка: Измайлова Т.И.

Обложка: Крушинина В.А.

Книга издаётся в авторской редакции

Возрастной ценз 18+

Печать осуществляется по требованию

Шрифт Serif Sans 10 Centered

ISBN 978-5-7949-0915-9

Издательство

Московской городской организации

Союза писателей России

121069

Россия, Москва

ул. Б. Никитская, дом 50А/5

2-ой этаж, каб. 4

В данной серии издаются книги номинантов

(участников) конкурса им. Н.С. Гумилёва,

проводимого Московской городской организацией

Союза писателей России

Электронная почта: litress@mail.ru

Тел.: + 7 (495) 691-94-51



© Елена Талленика, 2022



ISBN 978-5-7949-0915-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




От Автора


Дорогой читатель!


Ты держишь в руках книгу, рожденную в те самые ночи, означенные мной, как ночи высокого до, ибо творю по ночам: ночь – мое время. Когда город засыпает, поэты ловят звуковой пеленг Вселенной.

Поэты – мистики, и я – не исключение…

Высокое «ДО»…?

Уверена, что тебе откроется в нем и высота ноты, и мера предела, и глубина предчувствия, и степень наполнения, и время осмысления, и граница дозволенного, и расстояние до пресловутого горизонта, который воображение окрашивает в неповторимый цвет МЕЧТЫ и имеет свою четкость линии…

Мой горизонт синий, с голубыми облаками и весь в алых всполохах. Там продолжается мое Небо, такое оно сегодня, наверное, потому что и мне приходится переживать общую тревогу, связанную с пандемией covid, когда рефреном всей жизни стало:

УСПЕТЬ…

И я не знаю, каким «мое Небо» будет завтра, но твердо знаю одно – неизменным останется желание запечатлеть его.

Находясь в состоянии поиска ИСТИНЫ, устаю ли я?

Нет… мое время подчинено особенному календарю: на нем всегда 32-е мая, и особенным часам, с 25-м часом на циферблате. И что бы не происходило, чудесные часики показывают-таки время ЛЮБВИ и ВДОХНОВЕНИЯ…

Улыбаюсь…

Хочу, чтобы и ты улыбнулся перед тем, как занырнуть в книгу: там много для души, ума и сердца – и значит, мы будем разговаривать всерьез…



С любовью,

Елена Талленика





ПРОИЗВЕДЕНИЯ 2021





этим дорожа


от мимики подвижного юнца
лишь часть лица другую морщат думы
я может быть на холоде дрожу
а может быть смотрю через окно
нет разницы интриги тоже нет
предмет любви намеренно придуман
так снайпер в механической связи
играет роль в событиях двух дней
я знаю как движения руки
опережают дребезги бокала
рубиновое выбродит вино
пока ты держишь паузу глотка
что нотная гармония к слезам
поэтому довольствуешься малым:
оставить все до лучших из времен
но их благословенность так редка
я может быть оставила следы
пока снега не стаяли ментально
пока лениво моросящий дождь
не стер рисунка маленьких подошв
желтеющим листом кленовый шторм
не запечатал собственною тайной
и не сказали окна ждущей мне
что все воображаемое ложь
и снайперу иная ипостась
он не сменил бы адреса и дома
и мне ничем другим не временить
отчаялась бы если бы не ты
от мимики подвижного юнца
лишь часть лица другую морщат думы
я это вижу этим дорожа
вытаптываю новые следы…




серафим и Серафима


и сказал серафим Серафиме: уже заря
гроз разряд отгремел и стихнул пугалась зря
шестикрылый плеча коснулся легко паря
тем порвав тишину как цепи на якорях
восемь лет не судьба воспрянешь – поднял хитон
и обрушил на складки юбки луи виттон
Серафиме помог укрыться крестя при том
ведь как будто забылась мыслью кладя бетон
три стены на четвертой окна а дальше всё
и не сад и не поле ширью: люпин паслён
и не звездка луны весомей в окне блеснет
тупикового «если» – сетью паук казнен
Серафима не терпит ретушь не терпит грим
Серафима проста в общении с судьбой и с ним
против ретуши многоцветной ей цвета три:
черный белый и вдохновенный что жжет внутри
вдохновенный из крови венной из тонких жил
красный конь и огонь дом алый в котором жил
лепесток полевого мака поверх межи
что казалось простым и ясным слезой дрожит
и сказал серафим Серафиме: рисуй любовь
не брала для нее ни розовой ни голубой
не крестила крестами черно хоть знала боль
вдохновенным кропила ало бетон рябой
у стены появились раны ничем не смыть
серафим трепетал крылами тревожил сны
отрешенной  в миру позволил житiём прослыть:
нелюдима чудаковата не ждет весны…
серафим обещал: забудешь на нет сойдёт
за триасами  мезозою черед грядет
все сотрется мытьем ли катаньем ли битьем
повзрослеешь – и шестикрыло берег ее
он уверен он однозначен он сам как Бог
он приближен в познании мира к стопам его
наблюдателен осторожен из стрел набор
пухло розовым ангелочкам он: Я – само
Серафима почти смиренна почти нема
не телесна дебелой девкой по теремам
то вздохнет то смыкает веки дремой дрема
валит с ног жеребенком алым степи привал
если ей ничего не снится пиши: мертва
Серафима рисует лица уснув едва
всем: одно ничего не сделать хоть пей отвар
из трехмерной палитры цвета осталось два
и один из них черный черный какой второй?
этот цвет на траве точеной дневной порой
в синеве молодого неба где все старо
на гнедой жеребячьей шкуре чужим тавром
он один неминуем казнью бетонных стен
болью если точны удары до жил костей
Серафима душой невинна и не из стерв
не звала молодцов на помощь для ратных дел
одинокой бралась за флейцы за мастехин
и укрыла стена в изъянах под балдахин
вожака голубиной стаи что раньше хил
с подоконника цокал крохи у Серафимы
если даже обрушат стену отыщет часть
не изъеденную граффити по кирпичам
так чтоб бережно возвращаясь в ее печаль
и двукрылым став серафимом светло молчал…




Анне Ахматовой на «Сероглазого короля»


взглядом
почтовыми
авиа
точками и тире
азбуки самюэлиевой:
«вот что творит бог»…
в доле секунды здравого
разумом умерев
фата- морганы пеленгом
юрких галер рабом…
завтра я передумаю
здесь и сейчас – жива
здесь и сейчас —
«додумалась»…
силюсь переступить…
кто-то назвал беду мою
приличия
как кружева…
без церемоний
жимолость
шелка кровавит нить…
жестом цепями рухнувшим
стоном мычащих мм… мм… ммм
сонмом овец за пастырем
пригублю – гублю – люблю…
завтра я передумаю
благоволите мне
нравственна и решительна
голублю за то что юн…
перебирая в вазочке
память о лепестке
розы до розг опавшие
нищенствую и терплю…
взглядом
почтовыми
нарочным
из… от…
под дых тоске
прочь от всего вчерашнего
в синий зрачок
как в люк…




без оглядки на выросший цвет…


не общителен…
не понижай высоты…
голос внутренний —
ему из свобод
две:
да —
когда нож в ладони застыл…
нет —
когда
поперек – вен…
нет, Марина!
не надо рябин в гроздь!
в горсть – рыбёх
из елабужской донной реки —
солнцу в морду!
за то что везде – гость,
за повинность
под ним не читать книг…
за парижи и праги
в московии костьми лечь…
просторечье…
тебе ли нужда в нем?
написала: не вынесла…
и котелок – в печь.
золотых рыб зажарила
с кровью жаберных нёб.
в вос – кре – се – нье
хозяйский уклад: крест
всё- подстрочник…
любая из баб: – мать
протестуешь —
поэтом!
поэтому взгляд в лес
там деревья сильнее
и есть из чего выбирать…
без оглядки
на выросший цвет – сын,
за отчаянье —
загубленный цвет: дочь
«я не буду свои хоронить сны…»
– так решила
и с этим ушла прочь…




все обманно… бабулечке…


чашка выскользнула из рук..
счастье близко?
сколы розовых лепестков —
в море чайном…
ты когда-то была в миру
пианисткой…
мне теперь не сомкнуть легко
и в отчаяньи – пальцев тонких
их больше нет…
есть уродцы
извлекающих звуки – нет,
есть пистоли…
все истории о тебе:
как бороться…
лица помнящий гобелен:
царство – моли…
в море чайном
суровит нить – муть спитая.
явь запретная – аромат настоящий…
не из China!
тюками плыть из Китая
нежной пагубе лепестка
в стол и ящик…
только пагуба не плывет,
всё обманно…
я бы тоже могла играть
крючкотворно…
не играю…
под шпалы – лег
белой манной —
снег…
опущенной крышки стук:
всем притворным…
расстилающим
в дали
рельс
под составы,
мне везущие чайный сор,
с гор, как будто…
чай спитой…
из безвкусия весь…
сахар талый…
я бы тоже могла играть…
но не буду…




под ожерельем бусин в частом пульсе


Бродскому…


пластмассовые диалоги ни о чем
пластмассовые лица персоналий
и так общи тик-токовых общин потуги к славе
есть что сказать? нет только показать
дух тоже нищ и мозг не господин
богь – налик  не печаль на лик
и он финален… а Вы писали:
«я был только тем чего касалась ты ладонью»[1 - Я был только тем чего касалась ты ладонью (с) Иосиф Бродский.]
любовь агония под раной ножевой
бинтую душу мой мир разрушен барабанной дробью
тик-ток тик-так дик так!
пласт массы неживой игрушечно-игрушен
венецианских люстр под ноги брызги
в них кончится демарш колонн
я ласток вдохновенье  гнезд огрызки
перед балконами келейных орд
из фриков недоумков и дебилов
к Вам к Вам мой милый более спешу
в любви прекрасной всем инстинктам низким
запретного коснуться предрешу
под ожерельем бусин в частом пульсе




метро


паук метро съел гусеничный поезд
с моим жукоподобным четвергом за четверть часа
его нутро через хитина прорезь
слюдообразных крыльев перепонок и пульс нечастый
мой взгляд несчастный в зеркале души
вагонных окон вымытых до блеска
в них аллергичный к запаху Vichy
ребенок чей-то досаждает детским
мужской командой начатый турнир
за правообладанье местом силы
мою помаду вдохновенье лир
и муз рыданье обескровил  синим
сидят – стою без возраста пока
тоской и рифмой: временам Верлена
под кринолином юбок стать таю
в прекрасном веке на твоих коленах…




бананка


а правда хорошо что так легко бананка ловится?
под Сингапуром где-нибудь на безымянный палец
она не слишком привередлива набросится и будет только рада
полпальца откусить: бананка стерва та еще! совет: идя под Сингапур
неси с собой в кульке аптечку с йодом а те места где сточность вод
рисуется зеркальной еще библейцы называли миражом
у них любая грязь мираж – у меня иначе но к ним претензий нет:
на вкусы ставят и берут по ставкам куш иногда бывает и с душком
но к этому привыкнуть надо… еще бананка непременно смотрит в рот
готова рыскать  между коренными и резцом как будто задаваясь подозрением:
где пара? ну нет резца и черт бы с ним и без резцов живут на свете флорентийцы
бананка мммммм слово просто блеск давно не слышала – отпочковалась школой
и в люди! универы познавать – познала: лучше б жить невеждой с триумвиратом
Л В Н …и так берет тоска! у всех резцы как подобает по слоновой кости
мне вечно камнем выбивать мыслителя из мезозойских глин
манкируя Родена с ним в перевертыши играть кося под Анеле
и хорошо что пальцы целы обсосаны но сложены в кукиш
импровизация на тему go to hell для рыбки из банановой страны
хочу спросить: те кто поют в жару: ой и так далее мороз – они откуда?
не лучше ли Adagio орать и попурри из Carpe Diem свисткового регистра?
пока уродство моментальным фото в гримасах корчится на мусоре the beach
и не всегда ручною обезьянкой не с этой темы начиналось слово зло:
уплывшая под Сингапур бананкой – была в преступной сути хороша!




у глубин океана твой взгляд отнимая…


здравствуй – скажу я тебе возвращаясь
я останусь с тобой на плывущем Титанике
есть ещё пара миль до начавшейся паники
и предчувствие беды чтобы снять все табу
у границы дозволенного портретное сходство
размывается черной водой океана
и торопится бездна уже богоданная
стать моментом волнующим и приблизить к тому
чтоб оставить навек навсегда воедино
ничему быть способным отдалить на полметра
от того рокового и немыслимого момента
когда айсберга мощь разорвёт даты льдиной
и батистовый шарф что никак не тонул
у глубин океана твой взгляд отнимая
я останусь…  когда поглотит наши души
в тот момент прокляну все границы и суши
лишь за то что так долго с тобой разделяли…
здравствуй – скажу я тебе возвращаясь… я передумала…
страх сменяет восторг от зловещего скрежета стали
алый снег черный лед по перилам железным
я останусь с тобой не для дела полезной
а к объятиям смерти ревновать на живых наплевав…

    15-12-21



будь со мной


буду иначе зачем жизнь
из междометий рождаю души песнь
первое слово предтеча любой лжи
я из молчанья из голоса ты весь
будешь иначе зачем всё
Оооо не присвою на дольше чем ночь длю
мне прорастает из собранных дня зёрн
силы редчайшей желаний твоих вьюн
будем иначе зачем быть
бога бояться напротив себя встать
он до венца незатейливый вел быт
значит и нам что-то больше чем жизнь знать…




в дорожном костюме


замочная скважина под силуэт ангела
преград не найдя вошла я так умею
не спрашивай кто ты? сквозняк торжество факела
в дорожном костюме оставь подпирать двери
приветствия жест или это протестное: хватит
так гонят виденья когда их не тащат в постели
моих неврастений на стульях висят платья
в дорожном костюме шлифую косяк двери
а было бы просто: а было бы простынь сдернув
никто до меня и никто не придет после
дорожный костюм черный черный черней дерна
и белая блуза поверх рыжих звезд оспин
не знал ни одной не обвел нежно со-звездий
луны не отпраздновал как мореход юный
которого шторм после каждой волны крестит
и гонит на берег следы пеленать в дюны
могла не входить перед дверью застыв чувством
разносчик газет веселил согревал словом
в замочную скважину: ключ – если слух чуткий
щелчок: показалось и на оборот снова
не прошеной проще: фиалковый взгляд ночи
босая душа от стены до стены эхом
замочная скважина мой силуэт корчит
еще не впустил но уже повредил эго…




и больше не уверовать совсем


не стало этих лет спустя
и грустно вроде бы
и больше не уверовать совсем
в мечту без повода
осталось только детская луна
и небо родины
настало по-собачьи на полу
свернуться молодо




за время сов


«лишь бы» катится с горочки  догнать успеть
если мной будет поймано останусь жить
не дотронется облака игривый ветер
в сонных травах запутался смирен лежит
стал тяжелым туманами обрек зарю
занимается алая а взору хмарь
остается единственно небес царю
не казнить за невольное прошать как встарь
«лишь бы» собрано горсткою: зола и соль
к перекрестку направиться в судьбу швырять
и устать и измучиться за время сов
восковая окалина на досок ряд:
половицы расшатаны ведь я  шатун
в пять углов лбом не тычется одна лишь смерть
не страшит если кажется что где-то тут
«лишь бы» катится с горочки должна успеть…




плюс


не верю… только я и снюсь
оставив эпителий на щеке как шрам на шее
зачем ты так? прямолинейный враг нежнее к жертве
мы вымрем без любви размножит только плюс
между имен асфальтовой мишени
затоптанная более любовь чем стон блаженный
не верю… только я и снюсь
фотограф держит гранки в сейфе темном
еще не память я еще жива и профиль резок
ты проявляешь их как тайный шифр
в камине вой метели веретённой
решетка и препятствие огню и ей диезом
не верю… только я и снюсь
от имени гарантов совершенства
что провоцируют явление твое в моих цитатах
вне логики вне диалогов норм
без циркового с чувствами мошенства
за то что доводить до слез могла когда-то…




хурма


кормлю хурмой свой ноябриный сплин
с медовой мякотью отождествив полезной
на руки взяв уютного кота уединенья
восток восторг дары тугих корзин
долин ферганских и садов Хорезма
сок на ножах уныния – катан и на коленях
люблю тепло я нежность и уют
вечерних разговоров полушепот
я шелковая кожица хурмы и виноградин
не ради… удовольствие люблю
пространства без запретов и решеток
когда моих спокойствий вор тобой украден
чего не ждешь случается легко
медовый сок: силки для тонких пальцев
касание и увязаешь весь: янтарна мякоть
ноябрьский сплин лысеет париком
ни крон густых ни в гнездах постояльцев
но есть хурма – хандры осенней месть
не даст заплакать…




смог


кто сказал о тумане: пролитое молоко
эту взвесь весть небесную по чашкам лить?
пить младенцу сознания засыпая легко
или плакать бессоннице о потерянной нити
о туман! неприкаянна ничьим речам
и молчанию вязкому плыву одна
осторожно на каменных льдах-началах
невесома: как будто цветок лаванд
я невидима оку пороком страсть
я могу раствориться до самых пят
в безразличье обличьем девичьим впасть
и остаться неузнанной для тебя
я могу не пожаловать титул «Смог»
смог! – отчаянье знать о том
кто сказал о тумане пролитое молоко?
дым… безвольно вдыхаю ртом




локдаун


я иду Маросейкой не рассеянна сосредоточена
я ищу многоточия мостовых вековых
над: в густых облаках серых белых и прочее
уготованный снег ищет пятна травы
он пойдет и вот-вот я его ощущаю межрёберно
пульсом в ямке яремной холодеет безвинно душа
моросящим дождям время вышло октябрь зарёванный
наступать ноябрям а они лишь предзимьем грешат
мне объявлен локдаун за четыре счастливых столетия
на примете у вируса полнокровие каждой строки
разве мой остракизм убедительней правила третьего?
я привитое дерево и должна оставаться таким
мне весной плодоносить вслед тоске Маросейки осенней
обновлением гвалта и певучестью птичьих родин
мал там начатый стих но великому чувству посеян:
никогда без любви и как будто один на один…




у воды мертвой мраморной


притяжение к жесту каждому слову взгляду морщине действию
к первому ставшему нитью серебряной волосу
я отважная небожителю соответствую
от молчания отраженная словом голосом
притяжение: с ним не справиться не унять не отнять жива – люби!
просто так не случается у дня год страж
ради ночи единственной фре египетской данник себя убил
взяв за ней смерть в приданое и я туда ж
звездочет в подземелье не знающий звезд иных – итожь
так должно – отвечаю трехкнижию едва прочтя
на крылечке златом восседали: царь бог и вождь
а я мимо я – мимо  не учтивая не учтя
нет законов: без правил бесправие: любил – умри
олененок мне на надгробие – не постамент!
олененок с глазами грустными в размер Таврид
у воды мертвой мраморной – живой взамен…




каданс


танцующий на стеклах в темноте всегда один
и я одна больное одиночество свое танцую
мне зрителей придумает каданс
дуэтный выход нарисует тень
сердечное расплющено в груди под стон Мацуи
у странных женщин бабочковый глаз
нельзя смотреть в полуденное солнце
нельзя смотреться в дикую луну под луч фонарный
ослепнешь – жизни ветер не придаст
не понесет сложённую бороться
и не оставит к бедрышку прильнув терпеть Канары
ожившему счастливым не сойти
счастливое – зловещий флер обмана
не привлекательней коричневый загар когда есть черный
танцующий на стеклах в темноте
никем не видим не опознан в ранах
когда мне для любви одна Саган – быть обреченной…




никогда


думаешь я когда-нибудь отпущу тебя – никогда
мы состаримся вместе годам городам
водам гольфстримовым океанами переплетясь
возлюбившие парусник как дитя
в становлении духа экстримовом
никому не отдам за тоску одиночества и отчаянный вызов смертям
думаешь я когда-нибудь разлюблю тебя – никогда
я слагаю истории в них горда называться твоей
парусов оберегами номион романтический дан
океановой истине за красу поглощенных морей
красота – не божественна красота столяра прищур
думаешь я когда-нибудь отомщу тебе – никогда
успевая отказывать двух песчинок дождусь в пращу
просочив через длань свою и слепа и давно седа
думаешь мне аукнется интуиция выбора последних лет
уставая отказывать добилась искусств:
наслагала историй: беспростынно лежат на столе
в них то бабье то девичье то твоих поцелуев укусы…




в глубь сердца путешествует стрела


подруга ветра и самоубийц свет лунный млечен
могу не говорить о естестве и донной боли
философ – зарекает от любви нечеловечной
не оставляя призрачных надежд быть  кем-то  понятой
в глубь сердца путешествует стрела: всему открыта
мой лучник не удачливый стрелок он просто лучший
другие: суть охотничьих свистков капканных пыток
его винить за дождь в дождливый день и черень тучи
не обвиняю – я  ношу мишень как крест на шее
на белом платье – алое пятно: не промахнуться
луна Конфуций  затянула мне тоски – ошейник
успев до появления облаков на небе куцем
успев до оперения стрелы и крика боли
не важно кто кого опередил важны потери
отозванные гончие хрипят но ты – не волен
на белом платье – алое пятно и крест на теле…




у подножья себя


зацепилась за гвоздь стеной портретом
уронив обстоятельства ваз цветочных
на часах время точно
у безвременья птицы в клетах
если даже запели
разбудили ко дню рабочему
рассмотрела вблизи глаза небесные
в них умела тонуть шепой бермудовой
ваз цветочных хрусталь не любит резкого
у подножья себя свалила грудою
геометрия книг в кирпичном остове
имя просит найти образчик голого
одеянье души в приюты роздано
может сирот согреть тебе не новое
не жалею цветы лежат затоптаны
если даришь не ты живут мгновение
потому что к ногам носили толпами
а к надгробью – один явился с веником…




за титрами простуженного дня


балкон  не трон не рухнет подо мной
толпа не хлынет к месту обрушенья
разглядываю в тридцать этажей – надменных
мне видно полноводное реки
и муравьиных нравов прегрешенья
загаданные Дели и Пекин – мгновенны
так высоко так близок горизонт
его изгиб очерчивает землю
доподлинно: шарообразен мир хребтам слоновьим
загадываю Дели и Пекин
всех накормить по хоботовым семьям
бананно ананасовой едой в ладонях гномьих
а что еще рассматривать в дали
в привычном фоне сталинских высоток?
за титрами простуженного дня болезни новой
covid?
и я глотая молоко вопросом задаюсь за медом в сотах
осталось сколько? и когда конец?
так мне хреново…




рукописные ласточки летят под дождь


впасть бы в благоразумие упасть как в пасть
время зубы сомкнувшее комком сглотнет
ничего не почувствует такая мразь
это благоразумие твое мое
виноградная косточка пробила твердь
до лозы тридцать лет расти а мне стареть
впасть бы в благоразумие упасть как в смерть
над гордыней поэтовой ревмя реветь
окропили церковники водой святой
в пресвятые готовили но только я
все о прежней печалилась чета не той
теремные затворницы огонь таят
сосчитала жемчужиной опальный день
по шкатулкам окованным числа не счесть
мне бы благоразумнее судьбу надеть
под рубахой смирительной голубя честь
отчего же не можется вольна зачем?
рукописные ласточки летят под  дождь
знают: благоразумие не мой ковчег
что полетом измучаю ослабив мощь
тонких нитей серебряных лады порвав
расплываются буквицы теряют смысл
а когда разбиваются их след кровав
за мгновение малое бывает смыт…




покаянные звезды песня


над упавшим конем плакать только цыганскую песню
и под стоны ветров голосить в неба вольного синь
не заметив как ночь осиянные звезды развесит
ты его не поднял сколько бы у богов не просил
губы шепчут: вставай но с отцовского неба не сдернешь
удила коротки наземь сброшена тяжесть седла
под упавшим конем в окровавленном сорванном дерне
проступает роса на траве что от засух седа
лоб остыл под рукой и наброшенный плат не согреет
у последней черты зарекаться друзей не иметь
слишком больно терять слишком горько остаться в апреле
с жеребенком гнедым и до осени степью линять
а потом из зимы златогривому чуду свободы
обещать дальний луг и бескрайней равнины простор
торопить декабри уступить половодью природы
чтоб отдаться ветрам обнимая за гриву восторг
ни стрелой не достать не задеть и предательской пулей
по горячим степям след подковы и пепел костров
слишком больно терять слишком горько остаться в июле
в единенье ночном и души переборами струн
над упавшим конем плакать только цыганскую песню
и под стоны ветров голосить в неба вольного синь
друга верного смерть покаянные звезды развесит
ты его не поднял сколько бы у богов не просил…




почти сентябрь


почти сентябрь противится дождю
напору вод на ветхость дамб обойных
не удержавших с паводковых дюн
цветочные мотивы в изголовье
я вижу все что избегала знать
экранно принудительно и  броско
разгул воды лежу в промокшем платье
удивлена как происходит просто
смерть воробьев встречающих поток
московских диггеров и привокзальных бомжей
водонапорно водосточно долго
вой мутных стоков гонит тех кто ожил
безвольных ослепленных блеском фар
надежды край схвативших с новой силой
исторг карман обертки смятой  фант
мой город запятнавший некрасивым
спугнул и всех не поделивших плешь
газонов и крылец  в районах спальных
в беззвучной трансформации одежд
избавив от посконных роб в подпалинах
в погодном дне обеспородил шерсть
бродячих псов и всех подвальных кошек
дав мне почувствовать как под лопаткой чешется
от перышка засушливого прошлого
воспоминанья через брешь в стене
а может я ее пробила пальцем
услышав дождь опередивший нерв
мазайно несший плюшевого зайца?
а может я уныние строки
оплакала сама к его исходу
и это сон став как предлог благим
увидел нечто плюшевое в водах…




раннему быть литьём


остров Васильевский Стрелка стрелки подведены
на каблуках не выросла просто прибавила в росте
здесь говорил о погосте гений моей страны
мной возвращенный к жизни в действе дурацком: «постить»
мной за его камлание полное забытьё
за ощущенье горечи перво-открытой рифмы
в перво-открытой книге раннему быть литьём
даже когда не очень даже когда тарифно…




муза я запомнила намертво


постановочный кадр… обессиленному  не повторить
не сдержать горизонт выдающейся силой атланта
до него: увязать в междурядьях событий
говорить о бесилии и терять эту чертову нить
в поле зрения в ощущении ночи полярной и Андах
нарисованный край не приблизив пунктиром шагов
горизонтов так много я откуда-то знаю о каждом
иероглифом облака над твоей головой – иегов
и приветствием странника в иерусалимской кофейне отважен
я им названа Музой имя странно немодно сейчас
говорим о тебе по музеям разносится:
Или Или лама савахфани
арамейский хорош шифровальшиком  чувственной схимы
в речах я запомнила намертво
кофе чинный в то утро был с хиной…




мой негритенок стиль белостишья


злобой врачуют линчуют врачат только за то что любовью зачат
мой негритенок не титульных рас белого-стишья не терпящий фраз
громкоголосья – кричать о добре: зло бога молящие не разобьют лоб
им именована в имене Бгъ – ять в злобном воителе чья-то мертва мать
первым защитником изречено: будь звездам сосчитанным не обнажай грудь
не под звезду – обозначено им: под белье: мой неритенок губами к соску льнет
бейся! защитник второй строг действуй! – за третьим уже бог
меру таланта определив мудр: злобой врачуя о праве своем лгут
только завистливый только чужой верх деторождению определил грех
мой негритенок похож на меня всем млекопитаю у края земли сев…




в безвременье достигнутом легко


взгляд требует уюта снова дождь движений хаос достигает цели
задраена каюта мир не вхож сажусь писать общение обесценив
с философами временных веков любовниками личных одиночеств
в безвременье достигнутом легко за первенцами вымученной ночи
на край стола сдвигаю кирпичи здесь больше книг
меня здесь много меньше сажусь немедля убеждать в наличии
любви посылом и позывом першим кропить снега мелованных бумаг
то следом в рост то скоком воробьиным вредя застрехам прикроватных лаг
не издающих стонов о любимом и ничего нужнее не найдя
зачеркиваю вставленные тэги обманываясь тем что бередят
синдромом Капулетти и Монтекки всех не интимных этому дождю
в упроченном бесправии объясняя нелегкий день покоем награжден
иные все – безумием стесняют…




16-05-13


не было писем не было не сей вражду
ночью и утром небово писала жду
не было писем не было ноль боль соль мире до
я облака пугала хватала как змей из нор
жалящих взглядом в упор легших клубком в подол
не было писем не бей всем
ждущему каждый причаливший плот: год
счет их  восьми многократен вот:
первый второй затопленный камнем  четвертый
шестой грудой поверх седьмой с восьмым
сколько их будет? жива и упёрта
берега – возле легла костьми
не было писем озябшие зяблики
зябью бродили забвение для
дня не прошло без выси
с которой сорвался бы  взгляд в чисел
16-05-13 горизонтальный ряд




из шрифта Брайля вынув мягкий знак


экранизация  единственная цель единственная цепь для всех событий
нанизанные бусинами  трут и мучат шею
в ней быть лишеньям изобилию быть и цен неуправляемых открытию
вот эту  заплатила за любовь а ту за вшей
кто режиссер? не знаю долг высок и бог бы мог но взялся бесталанный
я согласилась дьявольский успех легко обещан
ты просишь тайны? как не сохранить их несть числа у одиноких женщин
под парусиной кресельный комфорт: осела плавно
мне в нем удобно я беру права и объявляю дубли искажений
я лучше чувствую я знаю как играть как в ночь крик тонет
твои союзы пошлости лишив а нелюбовь – есть судеб униженье
из всех партнерш оставила одну: в глухом хитоне
Она одна способна чаровать малейший интерес не проявляя
из шрифта Брайля вынув мягкий знак придумай имя
Любовь и Смерть – иначе назови избиты имена никчемных лялек
огромен выбор трафаретных нимф и иже с ними…




21-07-21 Мск


симметрия цифр гипнотически колющих пик единиц
едины един два один ноль семь два один Мск
Мэскэ так Москву сокращаю из всех столиц
величий иных превзошедшую где бродить
забыв ощущение бега по кругу в тоске
я в ней веселюсь чувство праздную каждого дня исток
иду на восток Самарканда полшага не доходя
на западе холм что тевтонскому шлему высок
и Кремль в сердцевине и в парках рябины плодят
музейных сокровищниц залы и закрома
историю черпать живою водою  для ран
все было до нас и продолжится после роман
судьбы исторической  рано ли поздно придет пора
случись на Ордынке представила встречу случайной быть
побег из Орды был бы менее гибельным в этом страх
остра на язык от смущенья погибну дышать забыв
вполне откровенна закрытою книгой в мгновение став
ничто не вторично за словом приветным из пауз  вдох
нашедшему воду в бескрайней пустыне союзен стон
представила встречу как в ней не останусь рожденной до
ведь нет церемоний прекрасней придуманных лет за сто
до нас…




умею ждать тридцатое число


листом упавшим опечатан лист
от дерева его рельефны тени
обычный день потерь и обретений
лежит строфой стенаний вокализ
документален  автосохранен
из просвещенных вырвался столетий
возможно написала бы о лете
но не умею  тягощусь враньем
умею ждать тридцатое число
из общих слов дав первенство умею
не избежать открытия Америк
набросившему тину на весло
не избежать постыдного дарма
на островах колоний папуасских
они  мне кость а я – им в водолазке
обхват души и  книжечек  тома
и более ничего ничтожен век
предельно совершенно деспотично
и я бы отказалась от наличных
довольствуясь стекляшками взамен
и я не устыдясь своей груди
вела бы коз по корабельным сходням
но дело в том что не Колумб сегодня
одаривает тварь как господин
не он блестящим зеркальцем манит
и бусиной травинку пригибает
разбойный свист  за ним братва рябая
спешит коптить кострами книг моих
солоноватый окорок любви
и рвут строфу и разрывают в клочья!
от рук твоих избавив многоточия и от травин…




в экранной жизни


как долго гибнут башни близнецы
пик коммунизма был немногим выше
пороховое облако на крыше
под языком растаявший глицин
а на экране выживший Том Круз
scientology здание буклетно
блок новостной информативный груз и лето
а знаешь что оправдывает ложь?
ботинок поджимающий мизинец
за неудобством чувство боли ринется бери и множь
играя Гетсби думай обо мне
я стилевых решений парадигма
когда однажды тайно породил мя
предвидел ли межреберный обмен?
и ты в моем изогнутом ребре
тот резчик был предвиденьем измучен
кто навсегда лишив благополучий
духовным награждал телесным  бренн
играя Гетсби думай обо мне
в экранной жизни может жать ботинок
но ложь гримас судьбой необратима
исполни боль так как всегда умел…




перед небом


я могла бы сказать люблю но зачем тебе это
времена не врачуют жизнь обезболив
Айседор за любовь к поэтам шарфы давят в кабриолетах
я могла бы сказать люблю не позволь мне
обстоятельства ищут нас мы их жаждем
на клочках деловых бумаг пепел странствий
в измененном сознании дня я отважна
но могла бы сказать люблю только в трансе
так случилось и нет причин слов ужасней
я ответственна за тебя перед небом
мне объятия не нежней рук пожатий
если сердцу не клокотать где-то слева
я могла бы сказать люблю забываясь
не осознанно став живой не нарочно
нет трагичнее ничего в сердце мая
этих грачье орущих орд многоточий…




ZOO


входной билет отчетное число
разносчик пиццы самокатный гонщик
ничейный пес плененный ZOO слон
из красной пресни выросшая площадь
нисходит дождь и ниспадает темь
июльский гром раскатистей весенних
субботний фант экскурсионных тем
QR-ковидный выбор неврастений
я созреваю я запретный плод
заветный код не предъявив стократно
для open air колченогих орд
столов и стульев братий самокатных
моих дерев зеленые леса
на фресках и полотнах картографий
дыша озоном грозовых кресал
сгущаю кровь для комариных мафий
коплю тугой густой гемоглобин
не пиршеств для для панибратских трапез
лелея мысль что ты сейчас один
и вдоха ямб ждет выдоха анапест
моих неподражаемых стихов
моих неувядающих фантазий
где на Грузинской слон иерихонн
плененный ZOO под коростой грязи…




самым старым обрядом… быль


я нашла изумруд а потом утопила в болоте
изумруд «дурмузи» из сокровищниц юного шаха
этой правде два дня: я нашла изумруд за полшага
до разрытого рва на зеленых травинках полотен
я могла сомневаться но сомненья рассеялись тут же
вслед за ним аметист соразмерный ладони менялы
я его обменяла на историю вещи ненужной
ибо тучны дары: жеребцы мыльной шкурой линялы
не товар не базар: в ноги  дань побежденного войска
рассупонив мешки по траве покатили каменья
я могла сомневаться  но сомненья оставлены свойством:
преломляться лучу сквозь его изумрудные звенья
на второй указав: больше вес да и цвет зеленее
ров по всей глубине взял в кольцо слободу и свободу
я теперь не свободна: я три камня каратных имею
аметист изумруд  «дурмузи» с красотой не угодной
а иначе зачем по причине какой несусветной?
были брошены в пыль под копытами ахалтекинцев
и не найдены в ней воровскою порою рассветной
по прошествии ночи в слободе православной столицы?
кем дарованы мне? семь столетий проросшие травно
сохранили от глаз от людской любопытной породы
но любя быть свободной: поднимаю и с грацией плавной
посылаю обратно очередно бросая в болото
самым старым обрядом избавляясь от всяких излишеств
никому не принес «дурмузи» богоданного счастья
прикоснувшись к истории хороню в уготованной нише
под болотною тиной зеленей изумрудных исчадий…




ближе чем рядом


семя сомнений прячу от света готово в рост
как его сдержишь? единственный способ не в этот раз
крошечно не идеален уход и прост
но будет всхожесть и пик урожайный поместно даст
в разных условиях…
всё буйным цветом а ведь вставала за час до сна
не было ленью просто усталость и естество
семя сомнений сорт не редчайший но кто бы знал
что разрастется и так укроет густой листвой
в век богословия…
мой грех: сомненья в Его всесилии брали верх
столько молилась сузив углами жилищ  уют
загнанной снилось что прекращаю и жизнь и бег
и отправляюсь туда где прощают и всем дают
ловят на слове…
где нет нужды повторять и просить Его сотни раз
знает о каждом  вошедший каждый дитя не гость
семя сомнений за это знала с лихвой воздаст
и отлучит никогда не исполнив и доли просьб
иже присное…
время: песчинки сквозь пальцы: их счел мудрец
многое видится дальше и глубже началу дня
каждому сроку когда-то внезапный придет конец
те кто любил будут ближе чем рядом и значит Он внял
все наносное…




я любовалась


едины всем дочь море ты я любовалась образом стихии
волны всепоглощающей напор был совершенен
ты убегал с ребенком на руках от натиска ее ничуть не хилый
но уязвим но так вселенски мал когда зев вспенен
волна набрасывалась прижимался пес
ничейной брошенкой моей земной натуры
себя вблизи никто не рассмотрел и с расстоянья
мне посчастливилось с улыбкой наблюдать
тебе была волной ребенку няней
собаке развивающей инстинкт маскулатурой
у той картины можно замереть на триста вдохов счастья неземного
собака море дочка и отец и неба купол
я написала для себя ее беречь в уютном сердце чувством новым
любовью нежной к дочери твоей хоть это глупо
я написала для тебя ее запомня неизбывность обстоятельств
ребенок оставляющий следы: и мой ребенок
за этим невозможно наблюдать не принося для каждой слезки jааtis[2 - jааtis (эстонский) – мороженое.]
на руки взяв – утешив не прижать в тебя влюбленной…




цветок редчайший


на подступах к земному бытию строкой небесна
жил-был итог и то как возмужал уже: бессмертью
я не считаю без тебя года слезой не лестна
я просто нанизала естество на жизни вертел
я существую на пороге дат травой ковыльей
я проросла и навевать могу тоску по счастью
сопротивляясь я мозолю глаз вчерашней былью
никто не вытоптал: в траве из трещин в рост
цветок редчайший
как дождь питает с облаков смотри благословенен
как выжигает солнечная ярь и время засух
чужой не тронул и не под ступни
в час вдохновений алеющей помадой лепестков
лежу на трассах…




двойняшки


я начинаю привыкать к судьбе я начинаю праздновать сегодня
свет новогодний перешел рубеж в моем зачатьи что то усмотрев
на полминуты заглянув к тебе остался на день для рожденья годен
как белоснежный аист в небе – пеш с отметиною алой на крыле
мы лентой перевязаны одной одной перепелёнуты простынкой
из ложечки накормлены в два рта подружкой аистиной  Алконост
крещенные в купели ледяной в семи ветрах ни разу не простыли
между рождениями день прокоротав с одной отметки уходили в рост
я начинаю привыкать к судьбе я начинаю праздновать с полудня
приметами дарованной любви сегодня объявляя: родилась!
ах если б аист на чуть-чуть успел не заблудился в карусельных буднях —
щипнул двойняшкам из гнезда травин: тугую на запястье перевязь…




увидев сон о красном снегопаде


она кормила волка стоя к лесу
в глаза смотрел забыв про всё казалось
но острия зубов грозили болью
из одиноких он не знал любви
она кормила говорила место
в его глазах читала всем доволен
обманываясь что судьбу связала
не с братом волчьим что уйдет сдавив
она ждала лес никуда не делся
болели руки от его укусов
он тоже ждал лес никуда не делся
прогулочное место без волков
в ее ладонях поднималось тесто
все больше больше извращало вкусом
седея шкурой под рукой вертелся
пытаясь рассмотреть из-за боков
в один момент он выдал горе воем
увидев сон о красном снегопаде
она спала растрепанные пряди
измотана предчувствием: сбежит
а он лобаст понурой головою
не примирим с тоской и не всеяден
завыл на снег в следах кровавых пятен
забыв что волка ноги кормят если жив
пришла весна и погнала оленя
пришла весна и погнала лосиху
пришла весна и погнала косулю
и волка молодого по следам
зеленый лес в конце зимы – поленья
в печи дрова потрескивают тихо
он у двери она замки рисует
в тревожном ожидании седа
и кормит кормит! фарширует рыбу
хрустеть мослом ему не позволяя
в нелегкий час взывает к божьей власти
сжигая шкуру серую как день
а он лобаст понурой головою
перед огнем стареет волчьей пастью
взгляд по углам: куда бы сплюнуть кости
и тушку зайца незаметно деть…




в петроглифах тех веснушек


это так странно водой акведуков
полнятся плошка-ведро-корыто
детство в останках открыток мнится
кожа в петроглифах тех веснушек
как это странно тогда быть юным
в древнем году а сейчас иконится
свет монитора когда закрыты
лица представивших богу души
это так странно прожитое время мять
мять умещая в горошиной ставший мякиш
брякнешь ключами: и меньше оконных пятен
меньше… как странно
как будто без слез не взглянешь
наменянаменянаменя…




вагон дверной проем на стол кладу платок


температурный пик на солнечных часах
убийца мой должник он топит шоколад
и масляным пятном в сожженных небесах
за горизонт течет ужесточая ад
оставив и меня распоряжаться в нем
распоряжаться лень я потеряла хват
не хватка а ухват вагон дверной проём
дебелых слов лихва где добродетель Лен?
где добронравы их? тугая кровь кипит
гони ее монгол по лабиринтам вен
балтийской оeke и жабер рыб морских
ей тошно от жары свернулась в кулаке
не сквозь песок течет в низложенный розан
бумажные платки наследуют мой ген
в нем более от нимф им кто-то наказал
ад плавит шоколад касаньем эрогенн
но кровоточий след русалочьих каверн
о стержне говорит оставленным от гунн:
вторжение и гон? нагайка в рукаве!
среди дебелых слов лишь смерть найти могу!
ведь мне ветров порыв мне волю подавай!
сигнальные костры сырмак степи ночной
на стол кладу платок очерчивая край
слова мои остры кровь горловой волной…




я женщина своей мечты


о да я женщина своей мечты
из первых уст произнесенный лозунг
никто не вытравит Марину из меня
пусть даже выдворив из вольного Парижа
не более означена чем дым
из розг букет превозмогаю в розы
пурпурным шарфом траур изменять
мне суждено я каждым словом книжна
кровавый мне не ярок новизной
из черного не выползти линяя
отдай меня им не держи меня
морщинкой лобной проложу строку
опубликованная будущей весной
ее дерев рассветными тенями
когда мой лес: высот! – воззвавших рук
молитвой не торопишься принять…




коЛенка Джима


смотрела в точку «дочка» года в три и в двадцать и теперь ищу
в пространстве
на карте разрушенья от Катрин ландрин луны обсасывая в трансе
смотрела в точку и сейчас смотрю отмена мысли время смято гильзой
и с гюйса смыто крысы портят трюм по одиночке досаждая Нильсу
а было время полюбив летать отправилась бы на гусиной шее
куда угодно даже в лунный кратер не дожидаясь чьих-то приглашений
побудок из июня в декабри на пробужденье ставя лунный таймер
пока нательно до размера бри грудь созревала стянута бинтами
стремясь душой от перекрестья их под звездопады острова сокровищ
там опирался кто-то о костыль ночного неба жаждя мук и кровищ
цеплялся взгляд за частоколы глав прицелы сбиты у пиратской своры
подмочен порох зажила-была коЛенка Джима до отпавших корок
смотрела в точку и сейчас смотрю растя героев персоналий книжных
на лодках блюдец ободках кастрюль в пространствах кухонь
по домам парижным
на грязных складнях городских бистро покатых лестниц визави – ступеней
когда и мной забыто Рождество когда и мною зря потрачен пфеннинг
на Дрездена уютных площадях в рядах безделиц сувенирной масти
где ротозеи время не щадят мне Рим не дальше чем пакетный пластик
снимаемый с бестселлера ЭКСМО с книжонки обещающей причуды
никто не чуток: Амстердама смог и не сравнить увиденное
с чудом открытий детских вне библиотек вдыхая пыль я втягивала воздух
иных времен нося одежды «те» … сражаясь и любя согласно росту…




после тоски с антрактами


Christine объявленный долог антракт
жду поворота событий с авансцены не уходя
время тоски затянуто платье сменяет фрак
роза в подвздошье вколота траги-комедиант
их подносили гроздьями сыпали под каблук
вытоптаны нечетные собраны что целы
на лепестках уроненных оттиски росных лун
в долгой тоске с антрактами острым шипом ценны
со стороны неволится истины долгий взгляд
ей выбирать условное между тобой и мной
Christine представший Призраком
вслух называет зря имя – его бесправие
тайной грешит земной
имя твое желание имя моя краса
но оборот прелестницы маленьким локотком:
Призрак! пою в два голоса сомкнутым небесам
люстрами потолочными луны сменив легко
пальцы: шипов отметины чувство: на перстне кровь
кажется или слезное мысли быстрей: my mind
Christine душа распахнута нежный девичий профиль
в новом мгновенье Призраком грацию рук ломает
не оставляет музыка призрачны и равны
Время глаза закрывшее словно лишилось чувств
сладкое послевкусие губ доминантных: «мы»
после тоски с антрактами крови живой хочу…




себе


разучишься мечтать когда-нибудь
и в силу возраста и в силу обстоятельств
и удивишься сосчитав  те  дни
в которых не случалось умирать
когда текла утяжеляя ртуть
в людском потоке личных обязательств
свободы – блажь то увязая в нем
то сделав шаг остепеняя стать
когда-нибудь научишься жить  без
не привлекая даже мир комарный
гурманству их не обещая пира
горячей крови в перекрестьях вен
уйдут моря ее за волнорез
оставят с цветом кожи Утамаро
простынной бледностью невольно оттенив
трёхъярусную алость каравелл
разучишься любить когда-нибудь
прильнув к венцу луны в манишке ночи
у февраля доверие вызывая
признанием  о ярости молитв
когда перо в чернила обмакнув
рукой дрожащей изменившей почерк
не выведя строки в пустой тетради
сокроешь что еще сильней болит…




будущим преломленное


мнится ступени лестницы поднятой в никуда
в томное эфемерное между полетом и сном
будущим преломленное за настоящий дар
чувства неотвратимого: присное так пресно»
за «не хочу подобиться бабьему естеству»
юбками сарафанами и подолами трясть
под голенищем хромовым плеток не счесть текстур
под ноготком облупленным: первой ступени грязь
мне не судьбой неволиться только самой собой
время любить за истину и за подходы к ней
пересчитать ступенями можно паденья боль
но лишь с последней падая от высоты неметь
к ней поднимусь с рисованной лилией на плече
и ощутимым ладаном трепетных этих рук
ибо небесных абрисов фрески не смыть ничем
не обнадежить ангелов знающих что умру…




меня зачали Ромео с Джульеттой


меня зачали Ромео с Джульеттой
правдивей шекспировского сонета
маме шестнадцать
папа старше на три с половиной лета
и только солдатскую форму снял
им хватит страстей и трагедий хватит
она легкокрыла и в школьном платье
ему светит срок за откровенья в тетради
которую дневниково мял
девчоночий локоть – их чувства дерзки
разбужены ветром по занавескам
разделится жизнь на любви отрезки
ты или никто! а за этим – я
я родилась на изломе судеб:
что будет с тобою со мною что будет?
рождение мое предрекали люди
соседи молва педагоги друзья
меня предрекли и решили миром
у будущих бабушек спор квартирный
пока женсовет коммунальным пиром
с последних уроков не встретил мать
но в роли отца не желали видеть
юнца гитариста гуляку видимо
кому Шопенгауэр кому Овидий
а папе на сходки гитару брать
анафеме предан судейством строгим
и мог с чистой совестью «сделать ноги»
любя всем на зависть на зависть многим
азарт в конокрадовом естестве
но что-то случается раз в столетье
шекспировской страсти отдались дети
себя самоё воплотив в поэте
который родится почти бестел
чтоб сделаться тут же обузой обоим
со мною что будет что будет со мною
со мною что будет что будет со мною
сердечку ознобом зубов стучать
молчит ли сейчас? нет озноб все тот же
отец не взрослел скоро умер – итожу
до первых дочерних стихов не дожил
и с мамой является по ночам
она не смирилась с его уходом…




я им чужая я тебе своя


на внутренний замок закрою дверь
когда мне станет не о чем писать
проверю все ли в письменном столе
датировано личным дневником
узнать что представляю интерес
вменю остановившимся часам
дней через девять каждые сто лет
отождествляя бронзовым векам
я бронзового времени поэт
мне оружейник лил перо из пуль
которые прошли через ребро
подонки плохо знают где сердца
не чувствуя свое примерно бьют
бьют приблизительно
в мишени дрожью нуль
на внутренний замок закрою дверь
со свойственным спокойствием мудреца
я им чужая я тебе своя
свет потаенный преломленный блик
не обесценивай произнесенных слов
и начатого жеста не ничтожь
на внутренний замок закрыта дверь
но даже в одиночестве великом
находят те кому нужна мишень
но мажут мимо ибо в пальцах дрожь
я им чужая я тебе своя
такой зашитой фетиш управляет
на письменном столе свечной нагар
он постарел он стал совсем седым
сосчитанные наскоро листы: начало книги
в нем конец теряет дорога ниоткуда в никуда
из одиночества к насилию среды…




дома поребрики и бордюры


я сижу под окном дома на улице Лени Голикова
я зубрю и пишу мне этажного мата шум
тень на лице: я мишень алкоголикова
через мгновенье убили бы но:
даже на углях легко спляшу
увернулась: непроливайка летит мимо
и проливает раствор анилина
ребра поребрика окропив
Питер… вернулась туда где бордюры в крови
дома на Краснопресненской через пятнадцать лет
в лето один девять девять один
в год перевернутый к дому белее цвета
в год между мной и теми кто от похмелья бесится
пока так трудна латынь…




шлейф


знаешь почему я молчу? не знаешь
от чувств от морщин по челу от дум
не доверить врачу их клавиш: дум дум дум
черные белые низость и высота
водит кота по молочному глянцу:
киииссааа
звук вроде тот же но сила удара не та
томный котище откормлен
в подушках прописан
знаешь почему я молчу? не знаешь
маленький Пикачу лист покидает
легче чем слово мое: рисую рот
в произнесенном «мы» славен и легендарен
кто-то поет кто-то скрипит пером
в произнесенном «зачем»
кто-то поющий шлейф обстоятельств держит
и назначает время ему королев
цену имеет всё кот прибавляет в весе
господи тошно как!
сам из сиятельств но поднимаешь шлейф!
знаешь почему я молчу? не знаешь
первых пяти минут хватит сглотнуть комок
о нареченный Амок! я и сейчас не дышу
тем избежав вреда лишь
и альвеол души пикой не проколов…




проклят


трагедия в Казани 11- 05 -21


монстр объявивший себя: я бог
Бог не принявший его рожденья
вычеркнут выброшен чёрен обличьем убог
не был не жил не любил стал тенью
проклят река отторгает плот
проклят веревка не держит тело
проклят стрела разрывает плоть
проклят я б казни такой хотела?
нет так зачем же он так со мной
дети – я их для любви носила
в гнездах под сердцем
и я ли тому виной что родила их
для дьявольской этой силы
о интернет о сжирающий души монстр
не побежденный кормящийся юной кровью
спрут опоясавший хрупкий мозг
грязный поток подрывающий мост – багровен…




журавлиное капище


Сергею Довлатову


он вывернул дом наизнанку
ища ключи от него и не находя
он был из бродяг там в Питере
сегодня Нью-Йорк обязательства перед собой
приличия индекс дверной звонок
судьба без причин не бывает хотя
в названии улицы так нестерпима
будущим боль – Sergei Dovlatov Way
перекресток 63-й и 108-й
он ходил по рукописям как по кладбищу
как наступая на свои могилы вчера еще
в Питере сегодня Нью-Йорк
журавлиное капище и чувство
оторванной небом ноги длительно
земля ощутима когда ты летишь когда крылат
отечества пашни готовы под всходы
и каждой весне дышать: люблю!
там в Питере вчерашней щетиной
бессонниц гримасы скрывал и плакалось тише
сегодня Нью-Йорк и всё издается сходу
по году не ждал но погодой мешал журавлю
сентябрь прибавляя по году каждое третье число
пока сорок восемь не стукнуло  литерами is dead
тогда он пошел по воде…




стань великим


если я говорю Он это только о Боге
если я говорю Я это тоже о божьем
если я говорю Ты значит что и немногим
не доверю об этом узнать и тем паче ничтожным
я доверила имя огню всё: улики
а огонь сохранила в себе спрятав глубже
если жгущий сожжет изнутри стань великим
чтобы все кто всплакнул обо мне стихли тут же…




палящее солнце


перебирать лианы суша их тела змеиные на частоколе из веток мангра
банановой шкуркой швырнув в наглеца соседа
куриные перья в сатиновый тик собирать что помягче
кричать на собак и лепить из соломы с глиной кирпич
и бумагой ни разу костра не разжечь только сухой щепой суп пряча
таская тюки не думать о сроке позднем
детей не считать – новорожденный не последний
палящее солнце прохладную ночь готовит
и жизнью короткой истлевшие предки пугают
вода не в колодце – небесные хляби в осень
куда натекла там и жизнью гнездиться наследной
мир – эта звезда и это селенье глухое
мир – это светило и то как оно угасает
за каждое утро – шаману пригоршня зерен
за каждую ночь – погремушки сушеных маков
нехитрое действо единственный способ выжить
решая судьбу произносит публично имя:
Я не бе-зы-мян-на! – ликую но это к ссоре
нельзя быть небесной небесной страдать и плакать
тропический ливень обрушит на темя крышу
на то и шаман и засухе каждой – ливень
пергаментной коже насечки рисунка страха
в гноящейся ранке зола перестала жечься
не обруч на шею за ободом обод жесткий
не руки в браслетах – судьба тяжелея камня
но как же красива но как же прелестна птаха
рожденная в листья среди постаревших женщин!
когда длинношея с жирафьей походкой
когда шоколадна и кучерява шерсткой
в пятнадцать будет…




утро регистр латиницы


стая ворон темнеет я обожгла эпидермис
кожа с ожога слезет слезет не вырастая
утро в льняное масло тычет горячим лезвием
а с опрокинутым кофе завтрак еще скромнее
микроволновым адом плавится сыр на завтрак
что бы со мною стало? топится пластилиново
мыслям всплывать сегодня позавчера и завтра
дикое воображение терпит ожог малиновый
микроволновому аду задан вопрос притворный
производитель сдержан и завладел вниманием
мне запретили пользовать только зерно попкорна
плавятся зерна мысли в топке любви и мании
утро регистр латиницы смену пароля требует
как же я с ним измучилась выжата до предела!
в адовых микроволнах тулово крошкой хлебной
словно в сухом остатке выпало в чашку Петри…




деревянных подмостков скрип


плачь арлекиновая печаль смейтесь гримасой пьеро паяцы
платят не те кто пришел смеяться платит лишь тот кто всегда молчал
кодла картежная сыплет медь нищий сминает цветок засохший
дети проторили в лазе общем и старику ширину на треть
жизнь продлевающий балаган маски надел амплуа меняя
стал монолог у пьеро вменяем ста арлекинов печалью лгал
первому ряду не виден грим и безразличен исход со сцены
хохот истошный и несть оценок свиста желанней хоть кровь утри
браво не крикнут жующим лень время проводят: прогон оплачен
с нищей галерки когда-то начат тенью голов балаганный день
в нем деревянных подмостков скрип воет гобой красотой печаля
и у него амплуа мельчает ибо паяцы уже внутри
зрелищ – лихва отряхнет от дрём и от судеб под кричащим гримом
мажет слезой карандашной мима пот – он единственный не соврет…




не зная Воскресения еще


когда казалось нестерпима боль и силы мышц скелету не хватает
обрушился колени разведя и вывернул суставы рук худых
разбойник – кто там с  жалостью  к нему? прощения светла слеза святая
за то что больше зла не причинит за то что копья завели под дых
а больше за чудовищную суть такой же участи и степени страданий
которую себе определил и Божий сын и просто человек
когда казалось нестерпима боль он долгим взглядом прекратил рыданья
я – сын твой матери дрожащей говоря усталой зыбью напряженных  век
она молчала чувствуя вину за сдержанность натуры боголепной
не могущей грозу перекричать и вырвать глотки грозным сторожам
не зная Воскресения ещё и видя голод кровожадных слепней
она молчала выбившись из сил заменой сына на кресте дрожа
от слез ослепнув вымерила холм ползущей тенью выросшей под вечер
оглохшая услышала мольбы разбойника с косматой бородой
распятых трое: одного жалеть другого меньше раз преступны речи?
о нет как сыну поднесла кувшин и напоила третьего водой
стопе опора материнских рук чтоб тяжесть не срывала сухожилий
дай Господи расплавиться земле до преисподней обнажи нутро!
когда все ищут блага для себя найти иных чтоб лишь любовью жили
возможно ли? взошедшего на крест от копий блики трижды ослепят…




ибо будет отвечено


не стреляйте в меня пока опрометчивой ланью лечу
фон не выбрав с опаской а вдруг пальнут
это джунгли людские не теплого дня чум
для оленя ручного к которому лбом льнуть
опустите прицелы дав стреноженный день начать
время лучшей охоты вседиктующий голод съест
воспеваю бессилие на минуту на миг на час
опрометчивой ланью успевая в спасающий лес
обреките покою в беспокойном прекраснее нет
в созерцаньи глубин натяжение фибр рвать
для вопроса зачем для вопроса зачем мне
нужно было родиться и не стоит совсем умирать
не стреляйте пока опрометчивой ланью лечу
разнотравье не вытоптав не коснувшись коры ртом
в милосердье обещанном не тревожит и фальшь чувств
ибо будет отвечено вопросившему Господу – кто…




моим века м


и куда бы не уходить когда бы и где бы не рвать дверей с петель
три заплечных котомки на горб один за тобой будут прошлое боль и тень
дав забытому прошлому себя забыть придавая забвению себя отпеть
отстрадается с криком ночной совы не в упрек настоящему одна лишь смерть
боль легко не отступится не мне проклясть полюбить не получится согнет в дугу
и куда бы не уходить когда бы и где бы судьбу не прясть
от нее не избавиться избывший лгун знай и тень не отвяжется замри – умри
не измучена тяжестью всегда легка и такая же спутница как эти три
вселюбовь окаянная  моим века м




свечи мерцают


что ты просил к темным ликам святых обращен?
древний Афон монастырские стены и пропасть
всё для души и чего-то не более ещё:
правит триумфом духовного пострига кротость
сила любви предрешенной у смерти отнять
не для судьбы для обычаев тысячелетий
что ты просил опуская славянское ять
сделав беззвучным и горестный смысл междометий?
утренний воздух величие духа горы:
ты не паломник – просящие славы лишь гости
о не проси воспаленного эга – нарыв!
слава жестока измучит вопросом: что после?
свечи мерцают ничем не изъять тишины
плакали воском века до тебя – будут после
просьбы мирские извечного не лишены
хлеба с вином легкой ноше выносливый ослик
времени знать сколько надобы в лишней еде
крепок сосуд но не может вмещать безразмерно
сверх не проси ибо тут же пропустишь предел
дну не видать что же стало излишеством первым
в келье монашей смирения нравственный пыл
ради служения выси духовной – преимут
что ты просил? на дороге – не камень не пыль
тысячи ног уплотняли под мрамором глину…




следы


погружаюсь невольно в подсознание леса и эго
снегом падает снегом меланхолия музыки грез
сплин случившись всерьез отпустил на вторые полвека
по сугробам блуждать как следы твои ищущий пес…




когда тебе станет одиноко


стол черепаховый панцирь вместо четы табуретов
манго под цвет ротанга или наоборот
давят пласты пластинок граций Кордье портреты
чей-то неровный почерк в стаи собрал ворон:
«когда тебе станет одиноко посмотри на этого щеночка
может быть узнаешь в нем меня»
это почти интимность – выразив все во взгляде
пёсья вздыхает нежность драмой чужой любви
режет повязкой лобной венчик пигментных пятен
день обгорел на солнце Спасами на Крови
перечитала снова переставляя буквы
вырос во пса щеночек в холке заматерев
в том в чем уже признался стал высотою звука
долгим пронзая взглядом девочки  интерес:
мне шестнадцать -я   в ленинградской квартире
своей бездетной сорокалетней тети маминой двоюродной сестры
она уже четвертый месяц в загранплавании работа судового врача
на четырнадцать лет сделала сиротами и этот дом и его обитателей
поэтому живность перевезена в четырехкомнатный зоосад на Захарьевскую
для кошек собачек хомячков крыски и прочих в квартиру ее родителей
а я на это лето автоматически попала в разряд проверяющих свет-газ-воду
и целостность входных замков что меня конечно же ничуть не тяготит
ибо я одна и мне доверены ключи от хижины дяди Тома так  свой дом
называет хозяйка я готовлюсь поступать в институт мне нужны книги
учебники и словари но когда в твоем распоряжении проигрыватель
с корундовой иглой с обратным реверсом винил из лучших музыкальных
магазинов мира слайды стереоскоп диапроектор  книги из золотой серии
коллекции Мировой литературы журналы изданные в Штатах Европе
Австралии и Японии  всевозможные дайджесты мира моды альбомы
художников и наборы открыток всех картинных галерей и пинакотек мира
а так же шкафы доверху набитые ракушками кораллами скелетированными
моллюсками и чучелками экзотических рыб перемежающихся коллекциями
камней и кабашонов – о какой физике  химии и математике может идти речь?
конечно я целыми днями слушаю таски саксофона леплю в воображении
роденовскую «Весну»  и «Поцелуй» и гуляю по улицам городов заграничья
пока тетя Гета пятидесятый раз пересекает экватор избавляя членов команды
от последствий иноземных болезней среди которых желтая лихорадка
не самая опасная – она горела с ними в судовых пожарах застревала в ледяных торосах дрейфовала в Бермудском треугольнике тонула несчетное количество раз
и рисковала жизнью и здоровьем – единственная женщина на судне —
конечно же в нее были влюблены все и сейчас у меня в руках милый
карандашный рисунок песика с человечьим взглядом с интимной надписью
на обороте – этот рисунок станет иконой моего одиночества на все времена:
«когда тебе станет одиноко  посмотри на этого щеночка
может быть узнаешь в нем меня…»
стол черепаховый панцирь вместо четы табуретов
руки в следах марганцовых: рыбы-пилы порез
я обитаю в море девочкой полуодетой
в ветках цветных кораллов музыки волнорез
мечется лучик солнца мы голодаем оба
пойманный зеркалами выпущен в палисад
я голодаю чувством грустной приписки повод
«когда тебе станет одиноко посмотри на этого щеночка
может быть узнаешь в нем меня…»
с ним и отправлюсь завтра веруя в чудеса… на экзамен




пришедший слушать


он был у Господа восьмым учеником сидящим возле
он был для Господа восьмым учеником пришедшим слушать
он был бы Господу восьмым учеником презревшим козни
но он был Господу восьмым учеником  и не был лучшим
его дорога привела в обход селений бедных
его дорогу рассмотреть легко парящей птице
его дорогой караван прошел под солнцем медным
его дороге что ни шаг родник иди напиться
он шел легко он шел не торопясь он шел бесцельно
он шел один когда пустыни ночь кострами зрима
он шел бы так но случай выбрал день увидеть сцену
когда над Лазарем вознес персты Господь и смерть отринул
и он стал Господу восьмым учеником седьмому братом
и он став Господу восьмым учеником рыдая верил
но не готов был место уступить когда девятый
вошел неслышно освещен огнем и встал у двери…




богу раннего неолита


ты возможно читал их по кругу судьбы раннего неолита
тех немногих кто лепрозорен волосат и коряв был послом
доброй воли  делиться бивнем я была бы ему подругой
мне не знать превосходства в ссорея ведома до чувства боли
и молчания ягнят под ливнем – я  молитва
ты возможно не всем спаситель дав исполнить угрозу рыка
больше отнял следы исчезнут если кровь орошает густо
я была бы в любви искусной мне в ладонях кузнечик прыгал
осторожно могла носить их до травинок малюток грустных
ты возможно не очевидец отказавшийся от бессмертия
первым возгласом наслажденья волосат и коряв удивлен
и себя не меньше и подруги своей шерстистой
я ни с кем не смогла бы видеться неолита обглодан вертел
иногда в простоте животной зарожденье милейших истин




оберегая собственную боль


классический фрейдистский детский страх: жизнь не театр
я не смогу чудачить сампан разбитый в декорациях строки
толкаю в дно оструганным бамбуком а муть реки буддистски не быстра
размеренна осмыслена чуть льдин  не стала жертвой  близость дна реки
и днище у сампана не упруго я просыпаюсь не сама-собой как не в себе
под звуки и сигналы рассылка обещает выгод жизнь: купи-купи
орущий попугай оберегая собственную боль перепеленываю страх
кропящий ало и говорю сознанью: полежи пока мне тело не во что впрягать…




татуировкой синей литеры обозначу


выкрашу волосы в рыжий потом остригу до корня
татуировкой синей литеры обозначу
я не могу иначе я с каждым днем упорней
несоответствие вижу с бабой начавшей клянчить:
господи дай мне силы…
через стекло зеленый все изумрудней купол
свечи поочередны – тающий воск пчелиный
я поменяю бытность вытянув в жало губы
буду нектар медовый мацать с тугою глиной
делать для пчелок свечи их недовольной Матке
буйное лип цветенье за частоколом улья
господи дай мне силы – ноющей каждый вечер
перхает медом сладким матки повадка дурья…




неизменны ответы всеведущих звезд


масть Таро из колоды и карты одни и те же
неизменны вопросы неизменны ответы всеведущих звезд
я философ и мне относиться всерьез
ведь сковало цепями и трут как веревки от лодок
пирсом набережной мостком их держу усмиряя море
рядом рыщет голодный пес ожиданья потерь и горя
в Торе всем утешенье не находить
вынимаю Таро из колоды опять и опять
плакать ли счастливо хохотать:
златовласая голая нимфа грустит обнажая titь
под разрушенной башней кирпичного остова кладь
ты летишь с ее зубьев падаешь вниз крича: прости
я растила ее венцами:
каждый день по кирпичику к небу: высокой стать
стай была маяком древней готики вечный стиль
падаешь будто лица нет прошу перестань!
перестань мой любимый замучила звезды
вопрос один – мне година сплела на груди
для смирения руки давным-давно
неизменны ответы всеведущих звезд:
полнит кровью моих родин
в пуповине твоей – и угодного не дано…




и божьеволие


прикосновение к себе прикосновение к тебе прикосновение к судьбе
исход из гибельных пустынь и случай и божьеволие
иных вершин – Тибет где ниц согбен монаший орден тучен
их было много знавших больше нас
наследий жмых мы! – обрели в папирус:
обретший свет надменный прячет глас святому внемлет и пророчит миру
я шла в стадах его ручных овец вперед идя землей иной скиталась
но солидарен поощрял Отец свободу дав в которой истин мало
ведя под власть любви разбойный гнет не понарошку отбиравший сердце
ее лишал совсем лишал ее! как неугодную  как иноверца…




такой как есть


ты был единственным кто знал меня рекой
рекой без дна ни брода ни порогов
вода не холодна и не пресна
нетороплива в пойме лебедей
песок не кварц глазурная деколь
без пенных волн у каменных отрогов
не раздирающая лед когда весна
не жертвоприносящая людей
такой как есть какой себя люблю
еще не знающей ни горя ни печали
рожденной улыбаться молоку
и беззащитно засыпать в руках
ты знал меня не падкой до валют
печаленной что альтруизм  редчает
готовой копией ребра в твоем боку
и не готовой исчезать в веках
играя в прятки с именем любви
заставив плакать восковые свечи
ловить нечаянное эхо хохоча
в средневековых замках тишины
одаривать не то же что дарить
и я себя дарила каждый вечер
последней ночи таинство начав
строкой признаний словно лишены
рассвета что узнал меня другой
не сам узнал я рассказала складно
поверил интригуя мотыльков
летящих посмотреть на лунный свет
когда сонеты дивной красоты
написанные тюбиком помадным
высь обретя высоко-высоко
окрашивали клавиши в рассвет…




удерживая нить воспоминаний


я буду разговаривать во сне удерживая нить воспоминаний
до той поры пока двухслойный плед не снизит начинающийся жар
болезному положено лежать но что-то не устойчивое ставит
чего предвидеть не смогла как снег и названное именем проблем
Париж ты как я о тебе грущу реконструируя джаз-ночь в питейном доме
отвязность фортепианного нутра и будущее начатое в прошлом
твоих аллей задумчивый Легран остепененным шагом коридорен
и чем-то неосмысленным еще в предчувствии любви неосторожным…




если б стрелял как в куклу…


Латунскому


весь мой нехитрый скарб: птичьей зимы перо
кукла тетрадный лист в вазе цветок бумажный
не понимаю как но и костюм Пьеро
внутрь оказался втиснут стилю предлогом важным
пылью дыша тетрадной на антресолях лет
перебираю всё каждый сердечный приступ
и наряжаюсь летом к осени и весне
в белый костюм эстрадный не собираясь выступить
что я могу рассказать тысячу с лишним стихов
тысяча это понятно – лишний какой же лишний?
лишний найдут обязательно лишний найдут легко
поиски так занятны косточки зреют в вишнях
бах! воронье сорвалось веток осыпав цвет
самую сердцевину дерева обнажая
промах такая малость лишь надломилась ветвь
в непринужденной позе руки стрелка дрожали
бах! уязвимо облако но и оно высоко
сгорбленному под ношей стала мишень великой
вниз опустивший голову не попадет легко
только упавший грошик обогатит калеку
лестница у ствола: можно на ветку сесть
каждую косточку сплюнув под ноги с кислой миной:
если бы слаще была съел урожай бы весь
птичка захочет клюнуть – кыш и рогаткой кинуть
всё не в мишень? жива? целы и кружева
тысячей с лишним стихов пение продолжаю
даже вишневый сад слюнно пережевав
косточкой зарядив не прострелить скрижалей
весь мой нехитрый скарб: кукла тетрадный лист
птичьей зимы перо в вазе цветок бумажный
не повредив его слово сорвалось вниз
думаешь о втором? брось и оно промажет
бах! не попал – мешали или так плох стрелок?
или удачи нет или темнеет рано
если б стрелял как в куклу или в костюм Пьеро
или в букет бумажный то умерла бы в ранах
а так…




не молчи


не молчи объяви мне себя
для причин колокольного гомона лишь две
если в небо пожар или воинство вражьих семян
головами стальными взойдет
а в траве – войско братнее в час измен
не молчи даже малою думой не смей
сердцем чувствую оробевшей пичуги: мне песнь
есть кому заглушить есть кому разложить сеть
но лечу я когда на виду весь и когда из благих весть
не молчи ожидание помнит рассвет
им бываю обманута из закатного зарева луч тку
если после кровавого облаков временных след
значит кончилось ниточка значит ты оборвал тут…




нет ничего сильнее


небо звездно луной восходящих солнц
будут стерты принесшей дождины тучей
но пока небо звездно в открытом моем оконце
я их вижу несчастных японцев лучше
с той стороны планеты бесится океан
гибельны ураганы не временят тайфуны
в лодке фунэ не выплыть страстно крича: кия
храбрость не обесценит рыбного стейка фунта
дрогнет в щепу разбитый город под мощью волн
камень и воду сравнит не воплотившись в камне
с той стороны планеты не избежать тревог
нет ничего сильнее страстности моногамной…




легко воображение мое


из ниоткуда только крик совы все джины появляются  из джага
желанья исполняют и спешат обратно в сырость винного нутра
которая была настойкой  трав в Хорезме росших: до ворот полшага
но ни арыка ни мужчин в халатах ни женщин  в шароварах от бедра
тот город  погибал премного лет и даже больше под палящим зноем
хотя шумел базар и отрывал от стен песчаника огромные куски
монгольский ветер перейдя Хребет вошел в Хорезм волненье успокоить
в его бурлящей сердцевине влиться в потоки неприкаянной реки
подсчитывал отстеганных рабов и подпоясанных грошовою бечевкой
швырял на землю воровские яства из ям в местах отхожих чуял вонь
напаивал менялу до торгов зеленым пойлом маковой соломки
и вышибал алтын из рук в кораллах мальчишкой век не видевшим сапонь
бываю там и у меня есть Джин не добр не зол не отягчен неволей
ладонью тру по узенькому горлу: эй джииыын! мне стало скучно вылезай
он покидает с радостью кувшин и обнимая будто в вену колет
какой-то гадости для радости житейской
простой бесхитростный привычным делом занят
исполнит всё любые три желанья в его руках могли бы сняться горы
орлиных мест давно не покидая росли вершины вверх подножья вниз
но лег у гор раб с мыслью о тиране его не сдвинет даже голод чрева
и не заставит оспенное солнце других таких же сирых разойтись
и у меня есть Джин доподлинно он есть вторая жизнь кувшину лампе шинам
палаточному старому шмелю и брошке Boho: неяркий свет огнем свечи дрожит
из пламени ему шальвар нашило легко воображение мое собрав по крохам
когда на окрик масло разольет поймет что стар начнет медянку драить
когда назад сквозь горло просочась исчезнет на неисчислимый срок
я буду мучиться придуманной виной дружить в тоске с песчаными ветрами
и объяснять опять самой себе: он всё бы отдал за любви глоток
а я с ним так беспечно обошлась в который раз не дорожа порывом
любые три желания сведя в одно: на полминуты появись
Джин только шлейф и сладкий дым чудес дары без свадьбы щедрого калыма
вам кажется кувшином дорожу? о нет – цедентом сказочной любви…




голоград


гололед голоснег голодождь
голоград причиняющий боль
к февралю январями идешь
в одержимых сезонна любовь…




под трафарет


граффити дня граффер держит в кармане небо
из рукава пролив аэрозольно в сток
как по груди провел грубо смещая влево
и субкультуры нимб воодрузил на столб
мне понимать латынь более всех наречий
Banksy не мне укор но из его псалмов
в граффити дня простыл сломанный человечек
под трафарет: and CO» тело идет само
но не моя душа не зарекаюсь силой
аэрозольный: fuck дух рассечет пилой
не прямотой грешат жизнь не найдя красивой
тащит под знамя шест клубной тоски пилон
силюсь понять протест в розовой грязи литер
и представляю рост возраст и даже пол
сломанный механизм: under упавший винтик
ground культурный слой глубже и глубже под…




ПРОИЗВЕДЕНИЯ 2020





у Гамлета последний день сомнений


мне разговаривать с собой привычно
теряются и снова возвращаются
возвратные частицы слуги спичей
прислуживая мере обнищания
когда глагольных рифм костяк изглодан
поэтами устроенными бытом
верлибры шляпой вышедшей из моды
горят на воре по малинам лито
назойливые тянут позабавить
меня саму в пустопорожних смыслах
наступит срок: собравшимся забанить
по старым рифмам не придется рыскать
возвратное немедля просыпай – ся
прислушивайся к вздохам привидений
надейся на взаимность с принцем Дании
у Гамлета последний день сомнений
он шляется и в гордом одиночестве
ждет полнолуния и разговора с тенью
шизофрения главное пророчество
передающееся через поколение
возвратные частицы встали кругом
свистя двурушничая волю подавляя
смиряется любовь с потерей друга
на дно пруда Офелия ныряет
купающихся Клавдия с Гертрудой
волной накрыло скоро солнце сядет
садящееся солнце окровавив
славянский лес изобразил Ромадин
отличный живописец кстати – бог пейзажей
вопрос решающийся королевствовать ли матери
и бить ли злату копенгагских скважин
английские послы решить не могут
без отрицательного сальдо королевства
Лаэрт Горация развеселил немного
изображая в караоке Лепса
а сомневающийся Гамлет ждет рассвета
и бредит встречей с призраком согбенным
отравленному в вечном многих лета
ведь он узнал о самом сокровенном
принц точит зуб но кто сочтёт за шалость
Лаэрта размечтавшегося ищет
и в этой богадельне все смешалось
и датский воздух словно с пепелища
остатки пиршеств воронам и свадьбам
а их объедки поминальным тризнам
трехдневный сыр не угошенья ради:
мышь умертвить без слез и укоризны
всё повторится ведь сюжет украден
инцесты отравители и сальдо
лосняшийся от возбужденья Клавдий
вдруг обнаруживает что полтрона занято
норвежский принц пришедщийся Гертруде
двоюродным племянником по матери
на трон опаздывает деловые люди не любят ждать
и лишь гробокопатели  СПОКОЙНЫ
ИМ ДЕЛА НЕТ ДО ЭТОЙ СУЕТЫ…




однажды я Вас никогда не разлюблю


однажды я побеспокою Вас
по пустяку приснюсь перед рассветом
и Вы узнаете мой профиль и анфас
так не единожды поэтами воспетый
однажды я невольно обнажусь
скользнув дыханьем по губам горячим
и вы почувствуете карамельный джус
в крепленой ноте выдержки коньячной
однажды я останусь навсегда
на фотоснимках бледностью лилейной
прекрасной той оставленной тогда
под сенью лип в унылости аллейной
однажды я переживу себя
в мелодии Верийского квартала
мешая одиночным воробьям
любить процесс коррозии металла
на подоконниках окрашенных к весне
до первых гроз и дивных ливней в мае
однажды я не пропаду совсем
всего на жизнь когда вернусь не зная
однажды я Вас никогда не разлюблю
гуляя в невесомости небесной
оставшись послевкусьем лучших блюд
вин женщин удовольствий снов и песен
однажды я побеспокою Вас
по пустяку приснюсь перед рассветом
вменяющим касаться губ и глаз
небесной мне – не знающей запрета…




стиснув зубы


и тебя убедило время мой пациент английский
близким рассветом вчерашне сиюминутно закатом
фактом повторной жизни облагородив риски
если её не будет то осторожность стократна
не из нее воскресну – ищет затворный камень
тайну моих страданий словно для яда кубок
я умерла в пустыне дух отягчен веками —
призраком заполошным корчился стиснув зубы
не успевая слиться с мраморным изваяньем
ни в поцелуе страстном не на века прощаясь
господи скоро холод смертною станет явью
и подо все живое плоть обречет мощами
не измененным внешне солнце глотает море
где-то за днём за веком с тысячелетней жаждой
я проросла бы щедро в каждом его повторе
в этой земле корнями переплетаясь дважды
малым листом обнявши тоненькой повиликой
флора другой планеты как из другого мира
между царящих цветом пышно разновелико
чувствуя сердцевину лучшим твоим копиром
господи сколько боли в праведном ожиданьи!
я возвела бы храмы именем богословья
но умерла в пустыне жертвенно пошлой данью
мой пациент английский временем тоже сломлен…




Вам презритель мой


замру на расстоянии руки
в рефлексии и под рефлексом отсвета
в нем безупречна блуза в кружевах
от белизны уже слепит в глазах
у черной юбки потайной карман
и под рукой стальные скрепки россыпью —
весь арсенал с которым выйду в зал
не скреплен лист как ветром унесет
потерян в вечном хаосе бекстейджа
часть жизни той в которой было всё
из разных чувств и никогда не тех же
на память прочитаю все не так
обрушатся столпы из строф нестройных
и новым смыслом давешних историй
прочь уведут из зала под Спитак
разрушенный порханьем мотылька
так хрупко все и так необратимо
дыхание болот подернет тиной
к седеющему древу топляка
круг освещенный возбужденье оглушит
грех свальный целомудренней поэтового плача
свиданье с залом: спальня без стены
ВАМ я пишу не так пишу иначе!
ВАМ обнажением души неврастенны
презритель мой кто усмехаться начал
мои стихи…
скажите же про правила для всех!
подправила и предала натуру:
в них нет теперь меня – номенклатурна
и блуза в кружевах и юбка в складку:
во благо обезличенный успех
бог миловал ни разу не сдалась
не подчинилась выученной фразе
путь к сцене не ступенчато террасен
под сенью крон он и завал и грязь
я пробовала уходить в тайгу
и возвращаться в полнолунье с солнцем прятким
но сурдо без абсурда не смешит
а зритель любит подавиться сладким
и посмеяться  за помин души
за столько лет и мне бы хохотнуть
ловя аплоды в облике жар-птицы
пусть раненой но нет причин давиться
последней скрепкой прочертившей путь
листу через который я смотрела на луну
сложив трубой…




мой ангел сердобольный


в июльский день зову: Мой ангел добрый где ты
как скоро прилетишь рождественской звездой
пока здесь только снег коленям несогретым
скажи мне: хватит мерзнуть пора идти домой
там маленький очаг что не горит не тлеет
а ты все ждешь и ждешь – холодная зима
вьюжит уже внутри не знающий поленьев
дом стал похож на терем но только изо льда
не хочется входить спать в ледяной постели
не хочется мыть окна из ледяной шуги
когда смотрела вдаль разглядывая ели-
дышала на ладони с посланьем дорогим
мороз ужасной силой пронзил и вплыл по венам
к трепещущему сердцу: еще чуть-чуть и все!
– Твоя мечта из детства стать снежной королевой
так скоро может сбыться и горе принесет
А помнишь – он продолжил
а помнишь вкус пломбира из тающего снега
– Да помню – он знаком
снежинки умирали в ладонях —
с детским миром душа не распростилась и верилось легко
– А что тоске ребячьей отогревало душу?
– Лес с множеством оврагов где у тепла костра
я согревалась лучше с горы до самых сумерек
в сосульку превратившись слетала правя страх
с горы крутой и лысой – название смешное
не обещало встречи ни с волком ни с лисой
и даже заяц шустрый не пробегал под вечер
ни днем не ближе к ночи в чудесном том лесу
и было жалко – жарко пылали щеки ало
как будто я не в свитере – слой одеяла толст
с горы съезжать непросто но я с нее слетала
уверенно и дерзко в десятилетний рост
на лыжах ноги прели в промокших сквозь ботинках
кто не катался с горки и кто с нее не пал?
упал и снова к выси смешно и буратинно
протоптана и мною в неровный снег тропа
о! мне везло врезаться в сугроб в паденьи ложном
последним сантиметром у тормозящих ям
оставшись на ногах уже гудящих  дрожью
ведь на горе так много смеющихся ребят
и так хотелось приза: признания: ты лучше
от них: кто соглядатай любым слезам твоим
и значит вновь на гору пока твой счастлив случай
пока ждет несчастливый – ждет: он нетороплив
вот так мой добрый Ангел становятся взрослее
не замечая слезы утрачивая страх
когда ничто не держит ни дом не даже терем
что в ледяных узорах и в самом деле странн
– Тогда иди на гору там снова лысый глянец
и снег и лед все кстати катайся как тогда
тебе пора согреться тебе идет румянец
и каждый соглядатай  пусть рот откроет:
Даааааааааа
– А можно без экстрима без горок и оврагов
есть способы другие я знаю о любви?
– Любовь моя родная не терпит слезы градом
она не выживает при минус О-н  внутри
– Тогда и мне не выжить при минус О-н и ниже
найду другую гору допустим из песка
в другой стране и климате желательней не ближе
экваториальной зоны где все танцуют ska
– Блажь… он обнял за плечи мой ангел сердобольный
мое рожденье знавший в тригоне трех планет
и улетел конечно и сделалось так больно
как будто я просила а он ответил: Нет…




голью


знаешь все тайны время раскроет за царственной смертью
завтра за ней у легенды два имени в слитном курсиве
время ускорит события время откроет конвертик
и расскажет о нас молодых и красивых
дерзновенным поэтом во все антологии войду инфо
фон приставка к фамилии формат реформ
предпочла быть затворницей всем тяжким выбравшей иерихон
грот на каменном острове песчаный форт
где для музыки камерной высокий свод
ледяной или карстовый: из капель слез
сталактиты мне ангелы под Рождество
если в чувстве подаренном волшебней грез: музыка
слышишь? любовь и смерть: не в фате невестиной и не в тоге лжи
голью под небом разорванным вставала петь
так любя твою музыку любя как жизнь…




rouge


только оттенки красного по ширине холста
алая вакханалия требует больше крови
rouge  на арене вытертой в диагональ креста
зона богатых зрителей главной арене вровень
среднего класса возгласы страстны и горячи
зрелище держит нервное под выносным брезентом
в самодовольной мальчике доблестный муж молчит
воины и защитники из одного резерва
бог будет мной доволен – каждый как раскален —
я не курил не бражничал – вторит сейчас уверен
выстроенный по правилам мир бычьей кровью льет
низших сословий ропот жаждет и в бога верит
кровь: лишь оттенки красного – выбрав величину
не называй красивою сорванный мак вращая
там на костях волнуется бычья душа чему?
ведь вековым традициям даже убийц прощают…




из потомушта муштра моя


след тигриный на поводке прилива иду по побережью веду нежно
он найден в Париже не мной конешно – Лимоновым
и я так искала оного: логика – ее включала не всякий раз
не многим даст тигриный глаз найти его зелень суженую
не поиски суженного просто охота чего-то иного
многое в логовах повидав: всё беда ей  богу ей бога не знать никогда
годам к двадцати остов: мозг костный: на нем держусь бикозом
из потомушта муштра моя: кто я? дня не прожив
из себя изгоняла к бесу поэтеску и поэтессу оставляя поэту место
ареста вперед в тюрьме не сгниёт своеволие моё: ему мать цыганка
отец еврей – из помеси сей кровей во мне
эх-ма!
о каждой – роман в томах…




и я поздравлю будущую явь с моим рожденьем


сменяет небо множественный цвет и оживает
ликуя: заповедная ночи печаль беззвездна
и реставратор таинства ее луна кривая
ознобом успокаивает голь признаний поздних
роди меня! мой судорожный вдох кричащий: Боже
к рукам его под ласковым теплом колени ранить
я так стояла в детстве по углам сдирая кожу
о Господе не зная ничего язычна ранее
изогнута не фресковым плющом простой травиной
так тянется за солнечным лучом любой ребенок
роди меня – мой судорожный вдох душой невинной
мы пуповиной связаны одной определенно!
и я поздравлю будущую явь с моим рожденьем
перенимая множественный цвет – потерян опыт
но знай что счастлив даже ангел мой собой владея
приветствовать так скоро не придет
наверное хлопотно…




из золотых сечений давинчи не вынимая


смотрела на крылья Ангела сброшенные небрежно
освобожден от ноши – расстрига ловил такси
не в облачении белом не в облачении бежевом
черная униформа глаз оттеняла синь
из хлябей  ни грома ни молний: упавший с немого неба
косые дожди не яростны безволие облаков
гадала какими грехами полет одинокий прерван
и что бы могло заставить меня их сорвать так легко
творенье небесной воли: он был из когорты падших
на крыльях его упавших уже отпечатан след
никто не поднял и урбан – адептом феншуя и лакшери
переносил вес тела с асфальта на пух как в снег
из золотых сечений давинчи не вынимая
бегущие человеки отлаживали механизм
смотрела на крыл свеченье и пух белоснежней мая
налипший к подошвам выстелил асфальтовый вандализм
и было светло и больно в безволии личной драмы
казалось что мы столкнулись еще в глубине небес
и рухнули оба оземь камлая друг друга раны
найдя очевидно равных несущих изгнанья крест…




не этим снам терновые венцы


дот пулеметный и окоп на метр
немыслимое время тишины
тревожный час алеющий рассветом
бойцы еще не слышат старшины
им ласточкины сны разрешены
не этим снам  терновые венцы
на эти сны не действуют запреты
им снятся белы снеги из ромашек и лето:
девичий плат цветеньем трав украшен
солдат свою любимую обнял
его любовь на линии огня
но снятся только снеги из ромашек
любовь на линии огня  нежней
из ласточкиных гнезд птенцовый щебет
сирени пестротканая кипень
как цвет ее во сне духмян и щедр
и пятилист цветок любой меж ней!
и легче ткань косынки на плече
прикосновенья трепетней и ближе
девичий смех – ручей в сюжете книжном
не этим снам ничей край поля выжжен
и трубы черные печей
бойцы еще не слышат старшины
из забытья рубахи белотканны
и платье шелковое прилегает к стану
простор полей что голос не возьмет
смыкается за краем неба где-то
где сосны непременно великаны
а в медоносных травах зреет мед
не торопись будить его война
успеешь и убить и искалечить
снега ромашек из венка на плечи
и ласкового взгляда пелена…




я – после


чего бы хотелось почти мягкотело почти расслаблено
в целом и частном причастной к тебе как к судьбе
дав выбор и шанс чего бы хотелось
спеша торопясь догоняя опережая делая выбор
не в пользу себя семян посадив больше обода
желтых подсолнухов в поле простертом
до там та рам  где дарам моим рады? земля та где
плыла по воде по безветрию трудно летела
почти мягкотело почти расслаблено – не обо мне
не представляю как это – расскажешь?
в том дне который возможен или оставишь
в неведении леди не ошибаясь в тональности
и высоте извлеченного «до»
я – после мой день предсказаньем бредов…




врачам апрель 2020


обстановка тех дней – так напишут
24 на 7 так будут ваш подвиг считать
коронованный вирус кому-то лишнего
дня не подарит а кого-то прибьет к щитам
мы для вас не в застенках в уюте квартир
экспоненте упавшей рады
ждем пока эпидемии грозный тир
сбив прицел разобьет приклады
вы там для нас – где мартеном уже костюм печет
а под маской до корок истерта кожа
кто для вас не остался дома еще
рукопожатен глупости и рукоположен?
вся страна как на линии фронта редут
строит укрепрайоны но есть и те
кто носит их схемы врагу
повязать бы им ленту на всех одну
с гробов общей смертью объединенных
предъявить бы им воздух который не мочь вдохнуть
предъявить бы им дверь из которой выходят на небеса
предъявить бы всех тех кого уже не вернуть
и вас узнаваемых только по голосам…




Память генная – фотографии в окне


фотографии в окне над свинцовым осколком свечи
мир молчит – память генная в этой минуте
миллионами нас расковала орала в мечи
под шипящие искры в обжигающем небо салюте
С Днем Победы! за Великими вехами – Вы:
ветераны и воины кто живым не вернулся из боя
преклоняемся помним и гордимся
седой головы – серебро опаленное
из огня и смертельного полымя
мы сейчас перед вами плотной порослью





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/elena-tallenika-30131956/noch-vysokogo-do-premiya-imeni-n-s-gumileva/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Я был только тем чего касалась ты ладонью (с) Иосиф Бродский.




2


jааtis (эстонский) – мороженое.