Книга - Шарм серебряного века. Филологиня

Шарм серебряного века. Филологиня
Любовь Сушко


В первую очередь эта книга для учителей литературы. Иногда хочется проиллюстрировать материал строчками стихотворений о жизни писателя, о его произведении. В данном сборнике стихотворения о поэтах серебряного века – его оттенки и особенности часто возникали в поэтических текстах автора, помогали анализу поэтического текста.





Шарм серебряного века

Филологиня



Любовь Сушко



© Любовь Сушко, 2021



ISBN 978-5-0055-8639-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero










Век – каменный цветок. Сновидения и тайны


Серебряный век – драгоценная чаша вина.

И смех поэтессы, и Невский, лишившийся сна.

В плену маскарада какие-то тени резвятся,

Все будут навзрыд и грустить и задорно смеяться.

Но свет опустел – там объявлена нынче война,

Война мировая, как странно металась она,

Прекрасная дама, в пылу, в пустоте и дали,

Чего ей хотелось, о пусть уж луна догорит.



И в форме военной стоят адмирал и поэт.

Уходят в забвенье, прощенья их времени нет.

И бедные Музы той музыки слышат набат.

И ужас союза любую убьет, говорят.

Но только сначала они еще будут играть.

Серебряный век, как свеча, он готов полыхать.

И в зареве алом иные миры проступают.

И ужас войны, и стихи на костре полыхают.



И варвары снова вернулись на их вечеринки,

Истерзано слово, страшны в пустоте поединки…

Забытых поэтов, как мертвых они вспоминают.

И снова сюжеты в тумане ночном догорают.

И тайны усадьбы сгоревшие в пропасть уносят.

Но что там, скажите? Там просто надвинулось осень.

Семнадцатый год, рубежи – в них реальность тонула,

Прекрасная Дама ушла, но еще оглянулась.



Смотрел император на гибнувший мир безучастно.

Расстрел за расстрелом, душа и темна и безгласна.

И света конец в серебре и печали внезапной,

Терновый венец, он любому достанется завтра.

А нынче расстрелы, и Невский пустой серебрится,

Но что это, милый, кошмар о России мне снится…

И смех поэтессы, и Невский, лишившийся сна.

Серебряный век – драгоценная чаша вина.




.

Великолепный







У него глаза такие, что влюбиться каждый должен.

А. Ахматова


Она исчезает, во мраке она растворится,

А он не окликнет. Останутся только стихи.

Лишь маски мелькают в метели, теряются лица.

За ним, как метель, незнакомка напрасно летит.



Смеется старик, в эту бездну его увлекая,

Молчит пианист, и хрипит обреченно рояль,

И только цыганка, из вьюги немой возникая,

Танцует, над бездною, сбросив одежды, он шаль



Протянет ей снова, укутает он, обнимая,

О, жрица немая, с тобой откровенен поэт.

Тебе он поверит, актрисы притворно рыдают,

И громко смеются враги, и прощения нет.



Игрушка судьбы, чародей запоздалой метели,

Куда он несется, и с кем проведет эту ночь?

В пылу маскарада, куда его тройки летели,

И черная роза покорно лежала у ног.



Страшна его власть, а стихи его странно прекрасны,

И Демон безумный, впервые парит в небесах.

Молчит Пианист, все мольбы и усмешки напрасны.

Коснуться щеки, утонуть в этих синих глазах.



И после не жить, а писать и случайно встречаться,

И память хранить о растаявшей где-то вдали

Отчаянной встрече, им было обещано счастье,

Безумное счастье, но им не дожить до любви




Прекрасный принц


Впервые на вечере у В. Иванова, в его знаменитой Башне, К. Бальмонт потребовал, чтобы никому не известный юноша прочитал свои стихи. Он читал «Незнакомку» и в 5 и в 6 раз, пока не заалел рассвет нового дня, и все они должны были признать, что он гений и отступить в тень так и пришел в мир АЛЕКСАНДР БЛОК

(из воспоминаний)



Когда бесновались поэты,

он тихо сидел и молчал,

И каждый хотел быть воспетым,

и каждый себя назначал

Быть первым, эпоху сметая,

и всех убирая с пути,

И вдруг наклонился профессор:

«А вы, рассудите, прочтите



Хоть что-то». И все зашумели,

когда он поднялся над ними,

И блики рассвета алели.

В пылу и дыму, там курили

Усталые дамы, и где-то

настигла двоих эта страсть,

Прочел он за миг до рассвета,

все знали, что сменится власть.



– И пахли древними поверьями,

– как тихо и странно читал,

Сначала они не поверили,

но этот молчанья накал

И все позабыли, оставили,

и дева, во власти огня,

И миром безжалостно правили

иные законы, кляня,



К себя удалился профессор,

блудницу во мраке схватил,

Метель, или шумная пресса,

бросалась за ним, и спешил

Он миру признать, задыхаясь,

что гений в той башне глухой

Бесстрастному миру являясь,

их всех поведет за собой.



И пьяный тот бред записали,

о, как он хотел обмануться,

Но странные строки звучали,

и эхом они отзовутся,

В начале столетья, и после,

когда их сметет ураган,

Влетает его «Незнакомка»

в осенний безумный туман.



И девочка в новом столетье,

его не забудет стихи,

За всех он споет и ответит,

за взлеты, разврат и грехи,

И только усталый профессор,

в Париже не сможет забыть

Как в башне еще до рассвета,

сумел он ПОЭТА открыть.




А в Башне было шумно и тревожно Тень Незнакомки


А в Башне было шумно и тревожно,

Враждебны тайно, явно влюблены

Поэты проверяли осторожно —

Не избежать сраженья и войны.



И чья-то боль стояла за стихами,

И чей-то взлет падением грозил.

Вдруг строки «Незнакомки» в этом гаме.

О, как он тихо-тихо говорил.



И смолкли, отрешившись, все поэты.

И слушали в печальной тишине.

И Незнакомки явные приметы.

И танец при сияющей луне.



Холодный свет, печали и туманы.

Бальмонт очнулся первым и поник.

И стал тогда для всех таким желанным,

Не затерялся он средь остальных.



А страсти там так яростно кипели,

Все понимали – истина в вине-

И только на рассвете птичьи трели

Вели их по внезапной тишине.



Рождение поэта – это мука,

Но он взлетел, чтобы потом упасть,

Враждебны тайно, от такого звука

Все воскресали в темноте опять.



И где-то затерявшись в ресторане,

Упрямо ждал явления страстей,

А женщина заманит и обманет,

И он во мглу бредет один, ничей…



2. Анна



Она ждала на Невском до рассвета,

Она хотела суть его понять.

Но не было в ночной глуши поэта.

Он продолжал по городу гулять

И пить вино, и с девами чужими.

Беседовать о тайне бытия.

Она напишет про глаза такие.

Уйдет в туман, лютуя и горя.

И снежный мир его опять скрывает.

И исповедь его твердят с утра.

Лишь Анна от сомнений замирает

И понимает, что забыть пора.



Но вот еще немного, каменея.

Все не уходит от чужих ворот,

И отказать ему она не смеет,

Она судьбу и откровенье ждет.

Но не было в ночной глуши поэта.

Он продолжал по городу гулять,

Она ждала на Невском до рассвета,

Она хотела суть его понять









Август. Смерть поэта




Болезнь моя росла, усталость и тоска загрызали, мне трудно дышать

А. Блок. Дневники 25 мая 1921 года


Если шторм нас оставит в покое,

Если буря смирила свой пыл,

То замрет в тишине над рекою

Ясный месяц, страданья забыв,

Он смотрел в этот мрак, угасая,

И не видел уже ничего.

И какая-то дама чужая,

Обольстить все пыталась его.



Это было последнее лето,

Скоро август, седьмое число,

Мы отсюда все знали про это,

А поэта куда-то влекло.

И свеча, у лица догорая,

Словно строчка забытых стихов,

В этой бездне манящей витая,

Про любовь все поет, про любовь.



Отшатнулся, ушел не прощаясь.

Как – то странно смотрел в эту ночь.

– Погадать тебе, грустный красавец.

– Ты ничем мне не сможешь помочь.

В мае маяться, знаю, пристало,

Все шептала растерянно там,

И душа в эту даль улетала,

И уже не явиться стихам.



Было странно прощать и прощаться,

Все проститься, но как по другому,

Будут странные тени метаться,

И двойник выходил из Содома,

И уже никакая бравада

Этот август не сможет оставить,

Что там было? Мираж звездопада,

Только черные птицы взлетали.



И цыганка кружилась, и снова,

Где-то там, отражалась внезапно

Долговязая тень Гумилева,

Говорил он кому-то:– До завтра.

Да ему пережить на неделю,

А потом расстреляют матросы,

Только черные птицы летели,

Как убитые им альбатросы.



И метались в каких-то проулках,

И печали не будет исхода,

А шаги за спиною так гулко,

Это время куда-то уходит.

Май и август, пожара стихия,

И на Невском столкнулись Поэты.

И еще им приснится Россия,

И соната в контексте сонета.



И поэмы оборванной снова

Слышу строчки откуда-то с неба,

И последнюю песнь Гумилева,

Эта маска – белее он снега.

Только буря внезапно стихает,

И мираж корабля над Невою.

Это бездна их всех увлекает,

В неизвестность ведет за собою.









Незнакомка или Кармен?


Тень незнакомки в сумерках прекрасна.

И в этом танце движется душа.

Раздета ли – одета, нам не ясно.

Но только видно – дивно хороша.

Она металась, плакала, смеялась.

И смех порой похож ее на стон.

Вот так и в нашей памяти осталась,

А кто-то говорил мне: – Это он.



Но кто, и что такое натворил он.

Что женщина, взлетая, танцевала.

Любил ее небрежно, не любил ли.

Она его уже не узнавала.

В тумане было одиноко – зябко,

В обмане этом скрыта вечно боль.

Но кто же он, и он откуда взялся.

О, незнакомка, что теперь с тобой.



И вновь мелькают сны и силуэты,

Над пропастью, как будто невпопад.

Никто не знает все твои секреты.

И только голос: – Он не виноват.

В печали тихо нега проступает,

И в этом танце вера и судьба.

Она тебя в ту вечность провожает,

И что там? Там Гарольдова труба.



Она зовет, она в пылу бросает.

И поднимает над бедою вновь..

И молча, незнакомка улетает.

Нам остается музыка и ночь.









Светская львица


Памяти Зинаиды Гиппиус.



Женщина, безумная гордячка,

Мне понятен каждый ваш намек

А. Блок


И снова в плену маскарада терялась во мгле.

Поэта ждала, а явился безжалостный критик.

Молчит усмехаясь. И тени бредут по земле.

– Вы слишком бледны. – Я бедна, ну чего вы молчите?



Не верит, чудак, а какое мне дело до тех,

Кто счет лишь деньгам все ведет и не знает пощады.

Я слишком бедная, и уже не пленяет успех.

О счастье мечтала, да где оно тихое счастье.



И там маскарад, и меня они ждали давно.

Капризны и немы юнцы, а глядят деловито.

И этот старик, от успеха и славы хмельной

– Да полно, профессор, все это давно позабыто,



И ваши труды, и наряды мои, это прах,

И можно в порыве страстей нынче нам обнажиться.

И стерпят, напишут. И пусть я не ведала страх,

И дико кричат, не молчат, и мы сможем забыться.



Мелькают девицы, и тают в тумане опять.

И каменный лев, все взирает на мир величаво.

– О полно, профессор, ее ли мне нынче не знать,

Но как же ничтожна ученость, и дивная слава.



Пора мне, простите, идите спокойно к жене,

Она вас любила, и может быть в миг расставанья

Заплачет о теле погибшем, душа не в цене.

Да полно скулить об ушедшем, не будет свиданья.



Надеяться, завтра, пустое, давно я мертва,

А чувства иные уже не волнуют и снова

Печальная музыка, и вдохновенны слова.

И буря в бокале вина, не дано нам иного.



А жизнь маскарад, и не сдернуть мне маску с лица.

Лицо – это маска, и странная боль не проходит.

Вот так и кружились устало в преддверье конца

А что остается? Лишь призраки в полночи бродят..




Сон о серебряном веке. Муза в синем


Муза снова явилась к поэту и долго парила,

И присела устало, и что-то твердила о том,

Что прекрасна и жизнь, и судьба, и удача любила

Этот тихий и тайной окутанный в полночи дом.

Он смотрел удивленно и ей он поверил едва ли.

Но она улыбнулась, и скрылась, шуршали шелка.

И какие-то райские птицы за ней улетали.

И бессильно махнула прекрасная в кольцах рука.



Он стоял у окна, и хотел ее снова увидеть.

Но туманная даль унесла ее ночь эту вновь.

И тогда научился поэт эту жизнь ненавидеть,

И твердил, что ему не нужны ни мечты, ни любовь.

Сон во сне – эта ночь, и она в голубом на мгновенье.

Кто же может помочь, и кому позвонить в этот час.

Но вернулось в тиши, но пришло к нему вдруг вдохновенье,

И печали пропали, и пишет поэму сейчас.



Только тайна и свет никогда не спасают от боли.

И в полете ином, он останется вечно вдали.

А она? В этот миг мы ее называли Любовью.

Да, усталая муза говорила ему о любви.

Дама в синем, мечта, и стихия, которая рядом,

И в пустынной дали растворяются снова мечты.

Не зови, не ищи, пусть вернуться такая отрада.

Но ее удержать не сумеешь, о, ангел мой, ты.



И она уходила, казалась порой виноватой,

Но невинная была, и без слез ты ее отпусти.

И шуршали шелка, и духи уносились куда-то.

Ну а что оставалось, лишь грезы, туман и стихи.









Столкновение в ресторане


О, эта праздная небрежность,

когда краса так дивно манит,

И что нам остается? Нежность.

И пусть иллюзия обманет.

Мы в том театре, как актеры,

готовы снова раствориться.

Печаль, она проходит скоро.

И очень страшно воплотиться.



О, львицы дивные, вы снова

небрежно смотрите на мир.

И больше нет пути иного,

как только распрощаться с ним,

Когда прекрасная эпоха

растает, словно этот сон.

Останется лишь профиль Блока,

потом растает даже он.



В театре, где мы все играли

себя, а может быть иных

Созданий, дивные печали

хранили этот старый миф.

И мир, в его великолепье

был так далек от этих грез.

И вы проснулись на рассвете.

И ветер вдруг духи унес.



И в старом парке встреча снова

так неожиданно мила.

И мира больше нет иного,

чем тот, который обрела

Твоя душа в театре этом,

в плену у света и тоски

Звучали дивные сонеты,

и пелись светлые стихи.



Ваш век серебряным назвали.

И в блеске тихом и тоске

Звучали дивные печали.

И веер чуть дрожал в руке.

Раздета, больше, чем одета,

и потому озябла снова,

Но света не было от света.

Метались среди грез и снов.



Небрежно брошенные снова

в мой век, и в трепете огня

Еще я вижу этот пламя,

заворожившее меня.

И диалог, он будет длиться,

и что ему теперь века,

Когда вдруг воскрешает

лица опять художника рука.




О, Муза плача! Я пришла к поэту


И манит таинственный мир вдохновенья,

Где птицы и звери мне верно служили.

И ласково душу обнимет забвенье.

И спутает вечность все маски и стили.



И снова застынет в тиши Галатея.

В тумане тот замок старинный предстанет.

И манит таинственный мир вдохновенья.

И сказка вернется, реальность отпрянет.



Жизнь- сон позабытый, она так прекрасна,

Таинственна так в этом мире иллюзий.

И осень нахлынет в реальность внезапно,

Меня позабыли и звери и люди.



.О нет, я реальности той не приемлю,

Мне рифмы милее той прозы унылой

Но как мне понять эту странную землю,

Как тихо душа в забытьи все парила.



Гнала эти странные грезы со смехом

И больше остаться в плену не хотела,

Художник закончил портрет и уехал,

И только душа все куда-то летела…



И таяли звезды во мраке и свечи.

И мир показался мне тенью творенья.

И вновь надвигался таинственный вечер,

И снова укроет нас полог забвенья









О, Женщина, ты чудо из чудес


В унынье, раздумьях и неге

они остаются в тени,

О, время, замершее в беге,

в их милые лица взгляни,

Открой эти вечные тайны,

и дивные сны изучи.

Быть может и были случайно

они у тебя на пути.



О, женщины, как вы прекрасны,

и как безнадежно грустны,

Над миром в отчаянье властны,

и в счастье бессильны, и сны,

И грезы у вас, как поэмы,

юны и прекрасны тела.

И если мужи вдохновенны,

то значит, к ним Муза пришла.



И пусть суетятся мужчины,

им чудо такое дано.

Быть вечно виновной, невинной,

и пить дорогое вино.

И снова некстати являться,

не слыша мольбы – уходить,

И снова задорно смеяться,

и плакать, и радостно жить.



И в танце парить, и участья

не ждать, покоряя миры.

Мы слишком бывали несчастны

в азарте безумной игры.

Но как без нее обходиться,

когда все уныло и немо.

И Лада опять воплотится,

и страшно нависшее небо



Готово грозой разразиться,

когда ты смеешься задорно,

О женщина, как бы забыться

в объятьях, но ставши покорной

Ты снова свободе и неге,

готова бессильно отдаться,

И летом мечтая о снеге,

зимою жарой наслаждаться



Готова, и все тебе мало,

любви и тепла, и уюта…

И вновь Маргарита взлетала,

и снова весталки сменяются,

И жрица в том танце экстаза

скрывать не хотела в начале,

И в каждом движенье и фразе

лишь грация светлой печали.









Только первая снится любовь. Снова незнакомка

Фауст и Маргарита – наше время


В полутемном зале за столом

кофе с коньяком он пил устало.

И шептались девочки о нем,

Женщина курила и молчала.

Все хотела снова подойти,

только не решилась, в час заката

Он сидел задумчиво один,

и смотрел рассеянно куда-то.



Пусть его покинули стихи,

музыка за окнами смолкает,

Только желтый- желтый лист летит,

и о ней опять напоминает.

– Маргарита, – шепчет он в плену

Страсти отгоревшей, не забытой.

Словно этот лист, к нему прильнув,

кружится во мраке Маргарита.



Там другие все шумят опять,

отмечая что-то, торжествуя,

Молча будет кофе допивать,

об ушедшей женщине тоскуя.

Белый вальс, конечно, белый вальс,

только он взирал на них сердито.

Это страсти прорастают в нас,

и к нему прильнула Маргарита.



Сигарету молча достает,

зажигалка гаснет в полумраке,

И уже отчаянно встает,

и огонь – предвестник новой драмы.

Он охватит души и умы,

всех, кто с ним сегодня повстречался.

Только снова растворились мы

в облаке иллюзии, в печали.



Как красив мой Фауст в этот час,

и уже трагедия забыта.

Он встает, идет его встречать,

воплотившись снова, Маргарита,

И улыбка дивные черты

озарила, и тоска забыта,

Где-то там им Дьявол с высоты

машет на прощанье деловито.



Сон во сне, и пусто наяву,

и никто ни грозный, ни сердитый

Их не разлучит, и в даль плывут,

затерявшись в облаке обиды.

Там Другие все шумят опять,

отмечая что-то, торжествуя,

А они над бездною парят,

От любви и нежности ликуя.









Поэтесса. Изгнанница


Как в этот миг прощенья и прощанья

Была ты далека от торжества,

И как звучали в пустоте признания.

И вроде бы еще была жива,

И так прекрасна, но в огне пожарища,

Где все сгорела, в жуткий этот час,

Печальные, разбитые не знавшие

Куда идти, как отразится в нас.



Нелепый бунт, и у тоски в объятиях.

И не во сне ты видела Париж,

И только там звучавшие проклятия.

Как дар небес ты примешь и простишь.

И вдруг черты неведомой красавицы

Проступят в пустоте и сне другом,

И если вновь душа твоя отправится

В миры и грезы, кто сказал о том



Что в этот день, в печали этой яростной

Ты не была бы откровенна с ним.

Но музыкант, жестоко и безжалостно

Смеялся над неверием твоим.

И лишь художник, друг твой по несчастию

Вдруг вырвал душу из нависших грез.

О бедная, ждала ли ты участия,

Мир полыхавший приняла всерьез.



А страсть в костре неведомом сгоравшая

Была началом тех ужасных бед,

И все еще чего-то где-то ждавшая

Смотрела ты на призрачный рассвет.

И в этот миг прощенья и прощания,

Как далека была от торжества,

И лишь еще звучали так отчаянно,

Последние жестокие слова.









Пианистка


В лунном свете замок утопает.

И летят ночные мотыльки

К люстре, где она еще сыграет

Эту песнь и тоже улетит.

– Будет бал, вы слышали, мой милый,.

Император грустен так и нем.

Только страсти бешеная сила,

Только звать меня назад зачем?



Говорят, безумец, он стрелялся,

Гению прощают все опять.

И ко мне он в полночи являлся

А просил, о чем? Да как мне знать.

Я ему велела отправляться.

Я устала от внезапных мук.

И во сне он будет мне являться.

О мой милый, мой далекий муж,



В лунной свете около рояля

Замирает, гибкая спина,

А лица ее я не узнаю.

Не увижу как же там она

Хороша была, смела, крылата,

Покорила этот высший свет.

И ушла растерянно куда-то.

А поэт? Дуэль, да он поэт,



И терпеть не станет, и пророчить

Он умеет, что ему хандра.

Он стихи напишет этой ночью.

Чтобы утром прохрипеть: – Пора,

И растает где-то и оставит,

Лишь долги и дивные стихи.

Женщина корить его не станет.

И соната лунная звучит.



И опять над миром, как расплата.

Страсть, и молний дальних дикий свет.

И дуэль, остановись, куда ты?

Поздно, ангел мой, убит поэт.

И в порыве бешеного вальса

Не могла поверить в то графиня

И шептала, но кому: – Останься.

Он меня вовеки не покинет.









Музыка страсти и огня


И Демон, сидящий на склоне горы,

Все слушал и слушал Поэму экстаза.

И жизнь его снова до этой поры,

Неслась в поднебесье, и каждая фраза,

И каждая нота была так горька,

Что впору от горя ему задохнуться,

И вдруг проступила иная строка.

Лиловые краски, и он оглянулся,

Над краем обрыва поэт замирал…

Прекрасный, печальный, таких не бывало.

Очнулся, когда Пианист доиграл,

Смеялся и плакал наш Демон устало.

Что это? Поэма Грозы и Огня,

И века начало в преддверье финала.

И смотрят и смотрят они на меня.

И только Поэмы экстаза им мало.

Творцы в этой бездне угрюмых страстей

Жестокого мира едва ли осилят,

И Демон спустился к Тамаре своей,

И крылья беды распростер над Россией.

А там Незнакомка грустна и мила,

Такая небесная или земная,

По углям она в эту пропасть пришла,

И вновь воскресая, и снова сгорая.



Она нет, не ведьма, богиня любви

Все слушала этой симфонии ужас.

И только сгорали, сгорали вдали

Три гения темных, три горестных мужа.

И в пламени этом восстанет мираж.

В печали останется только услада.

До неба подняться и в горечи фраз,

И в ужасе звуков в плену звездопада…




Метель 14 года


Я люблю в эти снежные дни у огня оставаться,

Там такая симфония снова взлетает и тает.

И снежинки порхают в глуши в ритме венского вальса.

И какие-то тени в зазеркалье моем возникают.

Снова бабушки лик, и за нею стоят незнакомки,

В этом мире снегов они снова все в белом прекрасны.

– Мы к тебе на минутку, и ты нас такими запомни.

И смотрю в эти лица, и вдруг мне становится ясно.



Что незримые нити сквозь вьюгу ко мне протянули

Наши добрые пряхи, стараясь их всех показать.

Мы не можем забыть, за черту так легко вы шагнули.

Только в этой метели все будут они танцевать.

Кто там снова сердит. Что еще с нами может случиться?

Только вальса порывы, и сила земная огня.

И душа моя снова, как легкая светлая птица.

Уплывает за ними, и хочется дальних понять.



В эти снежные дни, не страшат нас с тобой расстоянья.

И усталое время не имеет той силы в тиши.

И в печали метели, улыбаются мне на прощанье.

Гаснет тихо огонь. В небеса им усталым спешить.

Мы прощаемся нынче, но встретимся снова, я знаю.

Тихо бабушки смотрят, и ищут ответа вдали.

И в мерцанье огня я поэму свою сочиняю,

О веселой Надежде, о светлой прекрасной Любви.

И снежинки порхают в тиши в ритме венского вальса.

И какие-то тени в зазеркалье моем возникают.

Я люблю в эти снежные дни у огня оставаться,

Там такая симфония снова взлетает и тает.









Последний день в забытьи 7 августа


Цикл" Легенды серебряного века»



Увижу я, как будет умирать..

А. Блок


Все женщины застыли у двери,

И дождь до нитки вымочил прохожих,

Там улицы, аптеки, фонари,

Но этого увидеть он не может.

И строчки замирают на устах,

Мать и жена внезапно примирились,

И остается пустота и страх,

Как горечь и тоска, как сон и милость.



Кармен танцует где-то в небесах,

Он Снежной маски видит очертанья,

Но остаются пустота и страх,

И вой сирен, прощенье и прощанье.

Лет через сто он так же дорог всем,

Нет, все не правда, там еще дороже,

И в свитках ненаписанных поэм

Лишь палачей отчаянные рожи.



И гул страстей стихает, и молва

Теперь бессильна разбудить Поэта,

Душа летит туда, на острова,

И храп коня, он написал про это.

И женщины отчаянная страсть,

Все это было, но ушло куда-то,

А остается призрачная власть,

Как пораженье, горечь и утрата,



И поцелуи Снежных королев,

И ревность королей, все это было,

Но он несется в пустоту скорей,

Там вечность и Луна нет, там могила.

Дорожки лунной смутные черты,

Стон матери, жены немая сила,

И поцелуи, бездна высоты,

Все это было, да, когда-то было.



Усадьба сожжена, нет силы жить,

Никто не сможет возвратить былое,

И только смуты призрачная нить

На миг глаза откроет, и закроет.

За ним во след рванется Гумилев,

Томиться остается две недели,

И где-то там, среди чужих пиров,

Продолжат диалог, и в самом деле



Ничто Поэтов не спасет от тех,

Кто и двух слов связать потом не сможет,

Они ушли и, слыша Музы смех,

Он оглянется – жутко и тревожно.

Там женщины застыли у двери,

Смерть впереди, но как она прекрасна,

Ее он выбрал, черт их побери,

Для них печаль, а для него-то праздник.



Необъяснимо, что им объяснять?

Неповторимо – лунная дорожка,

И он уйдет, чтоб боль свою унять,

Седьмое, август, подожди немножко.

Нет силы ждать, тоска и пелена,

Последних снов, стихотворений жалость,

Когда тебе объявлена война,

То смерть и сон, тот свет – такая малость,



Но оглянется в пустоте стоят,

И остается вечность за спиною.

И Снежной королевы дерзкий взгляд,

И истина в вине, и с той виною

Не выжить, не осилить этот путь.

И Невский замер в пустоте зловещей,

Не хочется забыться и свернуть,

Не хочется стихов, вина и женщин.



Все кончено, и странно ал рассвет,

Где нет его, и никогда не будет.

И только весть: Убит, убит поэт.

Разбудит многих, может быть разбудит…




Погиб поэт 7 августа 1921 года


7 августа 1921 года



Упала тень на бледное лицо,

И карканье ворон казалось бредом.

Он понял – не подняться ни за что.

Путь к облакам желанен, но неведом.

И ангельский во мгле маячил лик.

А женщины в его аду рыдали.

– Но там не он, истерзанный старик.

– Нас обманули, нет, не он, едва ли.



И снова ворон каркает в тиши,

Кому, о чем пытается поведать?

А девушка по Невскому спешит

Туда, к Поэту, к взлетам и победам.

И верит, что она его спасет,

Пусть у окна уже рыдает Анна,

И мелкий-мелкий дождь устало бьет.

По мутным стеклам, призрачно и странно…



В такую ночь несется наша жизнь

От финиша отчаянно к началу,

– Останься с нами, милый, продержись, —

Там тихо мать бессильная шептала.

Но он не слышал. И не слышал Бог.

И пили обреченно комиссары.

– Там, в пустоте сегодня умер Блок,

Его убили мы, – и замолчал он.



Как долго Луначарский выл в бреду —

Припомнят все, как только протрезвеют.

Двенадцать. Невский. В пустоту бредут,

Кричат вороны. Души их мертвеют.

Живой средь мертвых. Нет, кошмарный сон.

Заря седьмого августа настанет,

И все сотрет, и вопли их и стон,

Лишь танец Саломеи —страшный танец.



И Ироды, бредущие толпой,

Иные страсти в бездне ощутили.

– Сегодня умер Блок. – Да бог с тобой,

Они его давно похоронили.

А Анна к мужу в пустоту спешит,

За что-то он недавно арестован,

И только дождь, и рядом ни души,

Дождь заглушает и шаги, и стоны.



Еще гремит гражданская война,

И озверело брат идет на брата.

Душа стремится к небу из окна,

Убит поэт, погиб, грядет расплата.

Мир покачнулся, в пустоте пожар,

Убитый ворон рухнул возле окон.

Как пережить потери и кошмар.

– Кто там вопит: – А мы убили Блока*…

И все еще поет церковный хор,

Там девы об убитых голосили.

Христос распят, расстрелян он в упор.

Погиб поэт и больше нет России.

Тень адмирала, император нем,

Все рушится, как пустота пугает.

Мы все забыли о любви совсем,

Лишь Маргарита Мастера спасает…



* Это мы убили Блока, -забывшись кричал нарком просвещения Луначарский

(из воспоминай о том дне, о том августе)









И августа незримая печаль Памяти А. Блока


7 августа перестало биться сердце А. Блока, 21 августа

был расстрелян Н. Гумилев



И августа незримая печаль

В немой улыбке Блока затухает,

И тает обнаженных душ печать.

И, кажется, что тяжело вздыхает

Незримый Пан, о панике забыв,

Мы входим в лес, среди болот блуждая,

И звонкой флейты старенький мотив

Какие-то вдруг чувства обнажает.

До осени один последний шаг,

А впереди и казни, и печали,

Уводит он поэтов, не дыша,

Мы по болотам в тишине блуждали.

Был август слеп, как вещая сова,

Вспорхнувшая в тиши над головою.

И знала, что сегодня не права,

Когда навек я порвала с тобою…

Нас ждут в тумане душном сентябри

С дождями и тоскою небывалой.

Но ты еще на август посмотри,

На то, как там голубка ворковала,

И задыхался от тоски поэт,

И век остался где-то за чертою.

И столько странных дней и странных лет

Осталось где-то, и дневник закрою…

И старых писем призрачная вязь,

И дивных песен тихая отрада,

И берегиня кружится, смеясь,

В глуши аллеи, август, как отрава.

Событий странных обреченный ряд,

Тоска о доме и о тяжкой доле,

И только там еще костры горят,

Но жить в объятьях боли нам доколе?




Начало осени. Закат


И вдруг на закате вся в темном врывается в осень,

И мечется в ворохе листьев, в обрывках сонетов,

Она ни о чем никого в этот миг не попросит,

А молча растает, раздавлена или воспета.

Да что там за время, откуда такая прохлада,

О чем они снова просили тирана, мой ангел,

И где-то кружилась упрямо в пылу листопада,

А век серебром награждал, и другого не надо.

Да только та осень она ураганом пугала,

И все вырывала их души, как желтые листья,

И каменный век, он серебряным был, но сначала,

Напишут стихи, словно ворохи песен и писем.

И знают что им затеряться придется в просторе,

Что в темных шкафах на Лубянка они оседают.

И вдруг эта осень, и ветра порывы и споры,

О том, что не выжить, что эта махина задавит.

Легко нам судить и рядить, что там осенью было,

Куда они шли, почему не сумели пробиться.

Все кануло в Лету, вино в том бокале разбитом

Алеет так странно, но больше уже не напиться.

И только стихи нам приносит порывистый ветер,

И темные тени мелькают вдали на закате,

И алое солнце серебреный мрак тот осветит.

И тихо растает, и сил докричаться ей хватит.

Она ни о чем никого в этот миг не попросит,

А молча растает, раздавлена или воспета.

И вдруг на закате вся в темном врывается в осень,

И мечется в ворохе листьев, в обрывках сонетов….




Свита Снежного короля








И вот из суеты иной и света

Явился Демон – дивная комета,

И над землей бесцветной пролетая,

Он видел, что планета золотая

От звездных рос, от боли и печали.

Там странные поэты воспевали

Своих актрис, и серебро столетья

Он постигал упорно на рассвете.



Два божества – профессор и актриса,

В какой-то мир тяжелые кулисы,

И полночь грез, и пьесы странной звенья.

Миг постиженья – чудное мгновенье.

Как надо всем, забыв про все тревоги,

Понять, что люди дивны и убоги,

И в суете безрадостной рассвета,

Проносится над пропастью комета.



Там тихо скрипки дивные звучали,

В тоске бессильной и земной печали,

И лица проступали сквозь скрижали,

И голоса отчаянно дрожали.

О чудо, откровенья, миг удачи,

И мир внимал, и он не мог иначе,

Истории любви и вдохновенья,

Не поглотит безжалостно забвенье.



Они звучат, над пропастью ликуя,

И в суете несозданных миров

Какая-то стихия торжествует,

Среди печальных казней и пиров.

Все это было с ними, снова будет

Стихи, штрихи, события и люди,

И где-то там в покое и печали,

Все тени их прекрасные мелькали









Брюсов и Львова


Там тень несозданных созданий

Касалась и волос и зданий,

И женщина, любившая поэта,

Ждала с тревогой света, нет рассвета,

Она была уверена, что слава

Ей улыбнется сквозь века лукаво.

А он вдали решал свои шарады,

И ждал смятенный радости распада.



Она могла с другими быть счастливой,

Но те глаза и скрипки переливы,

И миг до боли, и в тиши заката

Она была ни в чем не виновата.

И вот тогда лишь пистолета дуло

Ее в реальность бытия вернуло.

На миг один, и вечность проступала,

Когда она о нем затосковала.



Он не пришел к могиле в миг последний,

Был пьян и нем, все повторяя бредни,

Других поклонниц призрачные лица…

Что делать? Может тоже застрелиться?

Он жил и знал, в метели и печали,

Его лишь птицы белые встречали…

Ее же унесли в иные дали,

Забыли, в суете не вспоминали…




Профессор и куртизанка


На площади в преддверии экстаза
Гулял поэт и видел вдалеке,
Как оживает призрачная фраза,
Оставшись только тенью на холсте,
Там, в суматохе девы замелькали
И бросились куда-то от него,
А он мечтал: – О, утоли печали.
– И что еще? – А больше ничего.
И никого в тумане над Невою.
– Но кто они, чего они хотят?
И души, словно волки, рядом воют,
И женщины, как ангелы, летят.
И растворяясь в пропасти, немеют.
Он вновь один – там торжествует Блок.
И дальние созвездия не смеют
Его оставить, если с нами бог.
В тумане звезды дивные светили,
Оставив нас, они неслись во тьму,
И только скрипки где-то голосили,
Покорные пророку своему.
Пророк хмелел от женского вниманья
И улетал в неосознанность миров.
О дивный миг его очарованья,
О тайны грез, и смысл забытых слов…
А куртизанка рядом хохотала,
И улетала в пустоту картин.
И только в тишине ночной блистала,
Но он один, но он всегда один.









Растаявший в листопаде. Париж


Как будто душа о желанном просила,

И сделали ей незаслуженно больно.

И сердце простило, но сердце застыло,

И плачет, и плачет, и плачет невольно.

К. Бальмонт


Пятьдесят оттенков страха,
где любовь на ладан дышит,
Я  зову его из мрака,
только он меня не слышит.
Там, за белой полосою
море сходится и небо,
Я зову его с собою в мир,
где он ни разу не был.

И на бреге океана,
там, где сходятся стихии,
В лике темном капитана
он убийца и мессия.
Мы с Поэтом  говорили,
мы с  Архангелом  молчали,
Мы в Париже рядом были,
то в веселье, то в печали.

Век, как пламя, разгорался,
и профессор лгал устало,
Он собою оставался
у исхода, у причала.
Он навеки изгнан будет,
знаю, Невский только снится,
В пустоте Парижских будней
пух, как снег, мертвит ресницы.

То взлетая в поднебесье,
то туманом оседая,
Он слова знакомой песни
на Монмартре вспоминает.
Люксенбургский сад белеет,
там укрылся Модильяни,
И приблизиться не смеет
он к художнику и Анне.

Пятьдесят оттенков страха
в этом пламени заката.
И Париж, как сон и драма,
все влечет его куда-то.
Расправляя крылья, Демон
одолеет мир иллюзий.
– Что случилось, милый, где мы?
Отчего так мрачны люди…

Там, за белой полосою,
море сходится и небо,
Я зову его с собою
в мир, где он ни разу не был.
Пятьдесят оттенков страха,
там  любовь на ладан дышит,
Я  зову его из мрака,
только он меня не слышит.









Зинаида Гиппиус и Александр Блок


Она была нежданна и прекрасна

И безрассудна в этот звездный час,

Где только тени дивные безгласны.

– О, дьяволица! – в пустоте кричат.

И спесь ее пророков поражала,

И дикий холод душу бередил,

Она еще витала и кричала,

Среди камней, коней, ночей, могил.



И миг один останется до света,

И до рассвета этот звездный час,

Когда, как позабытая комета,

Иная песня проступала в нас.

И Дьявол виновато улыбался,

Когда она во сне его ждала,

И только сонм страданий отражался

В прозренья миг, в преддверии тепла.



И вышел Блок из тени на закате,

И встал пред ней, и тихо прочитал

Какой-то опус, простонала: – Хватит!!!

И растворилась в пустоте зеркал.

Беспечная на улицах Парижа,

Ждала его и верила – придет,

Я шлейф тот звездный в полумраке вижу,

Какой там век, скажите, день и год








5




И. Бунин- А. Блок Соперники


Он стар и устал и печален,

как странно остаться во мгле,

Всегда на пороге отчаянья,

он жил на забытой земле,

Погасла его сигарета,

а женщина -просто старуха,

И та, что любима, о где- ты.

В душе пустота и разруха



И снова придет из былого,

прекраснейший призрак в тиши,

– Оставь меня, снова ты, снова.

Любимый толпой, это ты

О, юноша вечный над нами

смеешься, куда ты теперь,

И холодно мне вечерами,

стихи, в них печаль и потери,



Мертвец, да в сиянии нимб

а вся слава померкла давно,

И только тобою хранима,

поэзия словно вино.

Тебя стариком не увидят.

Влюбляются снова, уйди.

И пьет, и рассвета не видит,

и призрак с ним снова сидит.



О, страшная участь и боли,

до дна старику не испить.

– Ян, милый, но что же с тобой,

– любимая рядом, не спит.

– Оставит надежда, о, Вера,

я лучше, я первым там был.

И странная рядом химера,

а имя, а имя забыл.



И снова витает и тает,

тот странный властитель умов,

И видит она – умирает

любимый, и страшно самой,

А если душа не стареет,

и вдруг торжествует любовь,

Признаться она не посмеет,

что снится ей тот, молодой.



Как снился тогда, вечерами,

она с ним танцует и ждет,

Что снова придет на свиданье,

и он никогда не умрет.

И прячет портрет и таится,

черты дорогого лица,

И даже подумать боится,

как встретится на небесах

6.




Единственный


Из воспоминаний об Александре Блоке Нины Берберовой

в последние дни своей жизни заглянувшей в нашу страну



Он был холоднее льда,

но как мы его любили,

Печален и тих всегда,

но бури сильнее выли,

Когда по Невскому шел,

не глядя в чужие лица,

То славы его ореол,

в любой темноте светился.



И это не образ, нет,

так было, я это знаю,

И тот несравненный свет

в душе до сих пор сияет.

И даже чужой Париж

затмить ее был не в силах.

Он холоден был и тих,

каким же он был красивым.



Не хватит слов описать.

Да что все слова пустые,

Мне снится – стихи читал,

и все во тьму отступили,

И в бездну пошли за ним

прекрасные девы, знаю,

Мы в этом костре горим

и нынче, его вспоминая.



Явление в пустоте,

средь шума чужого снова,

На Невском, как на кресте,

бесстрастен, а мир взволнован.

И что его усмирит,

не знаю, о тишь заката,

И снова он говорит,

о той, что ушла когда-то.



И все, кто ему внимал,

забудут потом едва ли,

И страсти немой провал,

и музыку той печали,

Когда нас смела метель,

когда погибла Россия,

Что ужас иных смертей,

но если распят мессия,



То ей уже не спастись,

мы это в Париже знали,

И ангел во мрак летит,

и вороны пропадали,

И в той пустоте земной,

обещана снова встреча,

С той юностью и весной.

Стихи, голоса и свеч









.Последнее объяснение


(Б. Пастернак- О. Мандельштам)



– Ты снова ко мне? Возвращайся в метель.

– Да нет, я теперь за тобой.

Ты нынче старик, от потерь и смертей,

О, и сгорбленный ты, и седой.

– Но нет, уходи, я еще не успел.

– Да поздно, уже не успеть.

И вздрогнули оба, и скрипнула дверь,

Но кто там, жена или смерть.

– О, как ты боишься, а я отбоялся,

И стала спокойнее жить.

И призрак метался, и призрак смеялся,

– Не стоит ничем дорожить.

Беседы с тираном чаи с палачами,

Во сне, пару раз наяву,

А в лагере волки все выли ночами,

И души терзали. Живу.

Какая там жизнь, о, старик, собирайся,

Я нынче пришел за тобой.

– Еще поживем, ты со мной оставайся.

– Да нет, не могу, дорогой.

– Я знаю, как пусто, и худо бывает,

Тому, кто явился один.

Нас души ушедших всегда провожают

Среди облаков или льдин.

– Борис, – позвала она, – что там случилось,

Ты с кем в эту ночь говорил.

И черная птица о стекла забилась.

И кто-то заголосил.

И только жена неподвижно стояла,

Молитву шептала тайком,

И только звезда обреченно сияла

Над сгорбленным стариком.




Последняя ночь. Монолог адмирала







И та другая в облаке страстей

растаяла, исчезла навсегда,

И старый граф один среди гостей

тебе твердил, что очень молода.

А адмирал рассеянно молчал,

и знал, что скажут, и не мог ответить.

Что оставалось? Берег и причал,

оставлен город, и гуляет ветер



Над пропастью, в которую летят

мечты и песни. Только даль туманна.

О, как они все порулить хотят?

О чем он снова, просто снится Анна.

Идущая по мукам снов и грез,

и молча только слезы вытирает.

– Прости меня, родная, запах роз,

когда звезда во мраке догорает.



Все предали, но женщина во мгле

все смотрит, разглядеть тебя пытаясь.

И где-то бродят тени по земле,

самой земли так ласково касаясь.

И где-то за границей пьют князья,

и как всегда в изгнанье короли.

Но никогда не будет там тебя,

моя звезда, в сиянии любви.



Ты эту землю не покинешь, нет,

о Анна, Анна, как же ты прекрасна.

И только той лучины вечный свет,

и «Лунная соната» в день ненастный,

Она еще нежна и так близка,

она еще коснется душ усталых.

И новая появится строка

романса, и в руках у адмирала



Замрет перо, он будет снова ждать,

вторженья в сны и грез, и напрасно

Она еще пытается летать,

обнять, прижать к груди, но ночь опасна.

В такую ночь пируют палачи,

забыв про все, и только тень во мраке

Мелькнет, и комиссар там замолчит,

и есть финал у этой страшной драмы.



Казнь до рассвета, бред бессвязных слов,

и женщины безумные рыданья.

И только меркнут звезды, и любовь

уходит за тобой теперь в изгнанье.

О, Анна, Анна, плакать ни к чему.

Что им до слез – они мертвецки пьяны.

И звезды разрезают эту тьму.

И больше не болят сквозные раны…

Все кончено, нам остается вечность и любовь….




В тишине перед рассветом тихо плакала гитара


В тишине перед рассветом

тихо плакала гитара

Над растравленным поэтом,

над убитым адмиралом.

Кровь семнадцатого года

в наших душах отзовется,

В тишине перед рассветом,

снова реквием прольется.



Август там не знал пощады,

он и нынче так тревожен,

Нам Матильды не прощают,

убивая осторожно.

И безумная Лолита

прет сегодня в депутаты,

И творцы давно убиты,

и за них дают награды.



И безумие такое

здесь реальностью зовется,

За кометой, за звездою

снова снова кровь прольется.

Тихо плакала гитара,

жрица снова танцевала,

И внимал ей Ирод старый,

все решив начать сначала.



Но смеялась Саломея,

растворяясь в миг рассвета,

Перед ней опять немели

властелины и поэты…

Что там было, что там будет,

Фауст снова нам расскажет,

Просыпались в мире люди

в миг прозревшие однажды…



И упали апельсины

в роще темной и печальной,

И расстрелянных поэтов

укрывали сны и тайны.

Гибких женщин силуэты

танцевали до заката,

Как печальна песнь гитары,

нас влекущая куда-то…




Роковой союз


А там, в Неве тонули силуэты,
Монашки и блудницы, и певца.
Они впервые вместе до рассвета,
Еще и до венчанья, до кольца.
И призраки, летящие в тумане,
Остались там, у роковой черты.
Она его заманит и обманет,
Тая надежду, позабыв мечты.

И в логове из Змей он жить устанет,
И отыскав совсем иную даль,
Стремится к ней, исполненный печали.
Она умножит темную печаль.
Но это все потом, в пылу сомнений,
И откровений тихих над Невой,
Монахиня печальная и гений
Еще продолжат спор извечный  свой.

И тоже на балу, где вновь Марина,
Они оставят след в ее душе,
И шрамы на руке, но боль – разбит он-
Бокал с вином, не склеить нам уже…
– О чем ты просишь? – Уберите письма
Невыносимо больше их читать.
– Исполнено – Они со мной, не лгите,
И он приходит в кандалах опять.

Мой бедный муж, ждала его и знала,
Что где-то там, у роковой черты,
Он встретит и меня, и адмирала,
Надменною усмешкой с высоты.
Убрали письма, лица постирали,
И в пустоте осталась у моста,
Исполненная  боли и печали.
И путь прошла покорно до конца.









Марина


И даже Блок в тумане не заметит,

Не разглядит у роковой черты,

Она зовет, но кто же ей ответит?

Лишь с бездной одиночества на ТЫ.



Молчала Анна в пелене рассвета,

Надвинулась безумная война.

Елабуга оставит без ответ

Тот скорбный миг, и навсегда одна



Ты где-то у черты, стирая лица,

Как буквицы на призрачном песке.

Звезде осталось вспыхнуть и разбиться

О камни, и на этой высоте



В раю понять, что недостойна ада,

В аду о рае в тишине скулить.

– Ты будешь там… -Не надо, о, не надо

Среди поэтов жить и их любить



И ненавидеть, и сметая лица,

Являя снова миру миражи,

Она хотела в бездне воплотиться,

Чтобы лишиться в небесах души.



Она зовет, но кто же ей ответит?

Там с бездной одиночества на ТЫ.

И даже Блок в тумане не заметит,

Не разглядит у роковой черты.




Из брани избран


Думали —человек, и умереть заставили.

М. Цветаева.


Из брани избран, чтобы стать

избранником судьбы и рока.

И на челе его печать

отверженного и пророка.

Про рок устал он говорить,

да кто его теперь услышит?

И пусть во тьме свеча горит,

душа, дыша, взлетает выше



И падает, и грешный мир,

оставленный, о ней вздыхает,

Из брани голоден и сир,

пророк, как рок, один шагает.

От чаянья беды молчит,

отчаянье в себе подавит.

И снова с нами говорит,

пусть мир воинственный бездарен,



Но где-то у иной черты

и в полосе иного света

Над миром дивной красоты

он избран, чтобы быть поэтом.

И вдохновение ему нисходит —

боль и наказанье,

И этот свет, и эту тьму

он видит в тишине от брани



Ушел, но только краткий миг,

и вечность будет за плечами…

Какой-то призрачный старик

от чаянья души не чает.

И с частью горести и лжи,

расстанется, чтоб счастье ведать,

Но как душа его дрожит

в преддверье смерти и победы….



И в вечных отсветах огня

он тень и свет иной эпохи.

И снова смотри на меня

про рок забыв, пророк высокий.

В тумане, в сумраке тревог,

один, забытый в поле воин,

И только век, и только бог

его внимания достоин…



Про рок устал он говорить,

да кто его теперь услышит?

И пусть во тьме свеча горит,

душа, дыша, взлетает выше.

Из брани избран, чтобы стать

избранником судьбы и рока.

И на челе его печать

отверженного и пророка.









Изысканная прелесть миража. Филоложки


Пролог романа «Королева декаданса»



Изысканная прелесть миража,

Эпоха декадансовых страстей.

В движенье каждом сумерки дрожат,

Обволокла туманами гостей.

И стала говорить с ним ни о чем,

Но как же славно в пламенном бреду.

И Скрябин нынче чем-то огорчен,

Там по стопам сказители бредут.



И танец Саломеи на ветру,

Когда одежд растают миражи,

Куда-то королеву уведут,

А голос обреченно задрожит.

Изысканная прелесть наготы,

И наглости прелестная возня,

От чаянья отчаянья цветы

Все срезаны, и боли не унять…



Век страсти, превратившейся в ничто,

Все Незнакомки в синем, ты одна

В зеленое закуталась пальто

И вышла в полночь, полночь холодна.

На Невском обезумевший от грез,

Молчит создатель призрачных миров.

Все рушится, без слез и без угроз

Усталый мир зачах, он не здоров.



Как здорово у дикой высоты

Остановиться и кого-то ждать.

Кидать куда-то мертвые цветы,

И об ушедших после вспоминать.

Самоубийство – это не протест,

А тихая симфония потерь.

Безумен Врубель, кто ж здоров теперь?

И только вереницею смертей



Отмечен тех времен усталый ход,

Но обнажиться, в небесах паря.

И знать, что бунт неистовый грядет,

И покачнется черная земля.

Надменна гордость, спесь всегда ль права,

Но больше нет ни Невского, ни снов.

И только конь летит на Острова,

И только стан твой обнимает ночь.



Уходят все, и ужас корабля,

Везущего в Европу русский люд,

Раздавит в грозный час немой тебя,

И тихий голос: – Нет, я остаюсь.

– Погибните. – А вы умрете там.

И ни о чем последний разговор,

Валькирия шагает по цветам,

По мертвым розам, и глядит в упор.



Все это сон, но что реальней снов?

Глухая ночь, над Невским, пустота,

И призрачен Париж, но как-то нов,

Все скомкано, а эта жизнь не та.

Мы рвались все сюда, какая блажь,

Но знали, что в Россию мы вернемся,

А вот теперь Париж -немой шантаж,

Он примет нас, но сразу отвернется.



– Там умер Блок, -сказал мне кто-то, – боль.

Но он был обречен давно, я знаю.

Где Незнакомка, где его Любовь?

И снова все о прошлом вспоминают.

Есть только Невский, тьма его и свет.

Валькирии внезапное явленье,

Дыхание Невы, холодный снег,

И пропасть грез, их ярость, и забвенье.



– Мы мертвецы, нас не спасет Париж,

И все-таки мы организм единый.

– Валькирия. О чем же ты молчишь?

Порыв в провал, и нервные мужчины.

Ругался Бунин, а Куприн молчал,

Рвалась назад безумная Марина.

А для меня страстей немой оскал,

Пожар, туман и пропасти лавина.



Нам остается тягостный Париж,

Замучен Блок и Гумилев расстрелян,

И разве там ты с ними устоишь,

Ты сможешь жить? Не верю, не уверен.

Набоков о расстреле говорит,

Его бы точно сразу расстреляли.

Но нет, в Париже будут хоронить,

Нам не вернуться, раз мы убежали.



Валькирией обещанный нам рай

Похож на ад, и все-таки Вальхалла.

Она парит, смеется: «Выбирай».

Летела в бездну и крылом ласкала.

В движенье каждом сумерки дрожат,

Обволокла туманами гостей,

Изысканная прелесть миража,

Эпоха декадансовых страстей.









Капитан корабля-призрака. Памяти Н. Гумилева


И вот когда его встречал поэт,

Не в пенном море, здесь, в тумане грез.

Он шел упрямо, излучая свет,

И убеждал себя, что не всерьез.

Он видит эти призрачные сны,

И корабли, бродящие по свету,

Но с Дикою охотой мы должны

Вернуться в мир, как легкие кометы.

И возвращенной книгу назовут,

И всех простят, кого тогда казнили,

И только он на несколько минут,

Шагнет в наш мир, чтобы знали и любили.

И снова век сверкает серебром,

А миг подарит миру вдохновенье,

Мы по углям к нему опять придем,

Запомнив эти чудные мгновенья,

И только Анна где-то у огня

Не видит, не внимает, не ответит,

Корабль призрак, он в сиянье дня,

Прекрасен, и живет на этом свете.

И капитан на берег сходит вновь,

Чтоб деве юной навсегда отдаться,

Там ждет его забытая любовь.

Очнувшись, Анна будет улыбаться.

Но покоренной в сердце места нет,

Безумный капитан уходит в снова,

Корабль призрак, он плывет на свет,

Из мрака к свету, радостно-взволнован.




Цикл Предания старины











Дом на берегу моря. Гений


В доме не было окон, а двери так плотно закрыты,

Что какие-то птицы разбились, просясь на постой.

Никого не впускал в этот мир, о, чудак деловитый.

А меня вдруг окликнул с порога так странно:-Постой.

И ему подчинилась, сама я себе подивилась.

Ведь никто в этом мире не смог бы меня укротить.

И морская волна возле ног обреченно забилась.

И меня он позвал, чтобы чаем в саду угостить.



А потом он роман свой читал, и в порыве экстаза

То взлетал к облакам, то валился на землю, шутя.

Что там было- не помню. Тонуло и Слово и фраза

В этой водной пучине. Кто был он? Старик и дитя.

Впрочем, это со всеми мужами однажды случится,

И затворники снова врезаются горестно в мир.

И закат там алел, и кружилась растерянно птица.

И какая-то тень все витала спокойно над ним.



Что там было еще? Ничего из того, что смущало

И тревожило нервы усталых и желтых писак.

Только птица вдали обреченно и дико кричала.

Он смотрел в эту даль, и я видела, как он устал.

Дар общения нам, как богатство и слава дается.

Мы бежим от него и в писании скрыться вольны.

Только призрак прекрасный над гением снова смеется.

– Кто она? – я спросила, – Душа убиенной жены.



– Как могли вы? – Я мог, -повторил он, как горное эхо,

И расплакался вдруг, как ребенок, почуяв беду.

И я к морю бежала, и помнила снова про это.

Ночь прекрасной была, но я знала к нему не приду.

И сидел он один, и в саду, где усталые птицы,

Все взирали угрюмо, хранили покой свысока

Будет долго потом мне старик этот призрачный сниться.

И свечу погасила прекрасная в кольцах рука.



– Навести его, детка, -она мне, склонившись, сказала, —

Я сама умерла, он не винен, он просто Старик.

И погасши давно, та звезда мне во мраке мигала,

И забылся опять он в романах прекрасных своих.

Никого не впускал в этот мир свой чудак деловитый.

А меня вдруг окликнул с порога так странно:-Постой.

В доме не было окон, а двери так плотно закрыты,

Что какие-то птицы разбились, просясь на постой.




Тот век серебряным назвали. Грозный шут


И грозный шут, игравший короля,

С усмешкой пред реальностью пасует,

Все это было, только было зря,

Художник мир иллюзий нарисует,

Там скроет маска злобное лицо

От зрителей, любивших веселиться,

И грустный шут расскажет им потом,

Как он сумел в тумане раствориться.



От части власти отломив кусок,

Он был король на миг, на век изгоем.

Он не решился стать во тьме, потом,

И спит, и видит он себя героем.

Но что там остается за чертой

В созвездиях, над ними он не властен,

И целый мир останется потом

Лишь отблеском его былого счастья.



И грозный век, пылающий в огне,

Каких-то ненаписанных сказаний

Он в зыбком сне несет опять ко мне,

Сквозь пелену прозрений и признаний.

Там призраков забытых хоровод,

Сто лет назад растаявших в тумане,

Один в каморке шут устало пьет,

И верит, что он жизнь и смерть обманет




Усталые звезды искрились, и море хрипело…

И в первый день творенья… Мой Фауст


Усталые звезды искрились, и море хрипело,

Не в хоре церковном, но все-таки девушка пела,

И облачных тройка коней уносилась к закату,

Ласкали нас волны и вдаль убегали куда-то.

Двенадцать героев на берег морской выходили,

Хранили тот остров, и сказки и песни любили

Послушать во мгле, не утихнуть уже звездопаду

И чуду творенья мы были с тобою так рады.



Останутся снова поэмы и песни, и страсти,

Поэты в забвенье, и Слово в неведомой власти.

Останутся в мире лишь первые звуки творенья,

Усталые звезды коснулись внезапно забвенья.

И все, что до нас сотворили – оно ускользало,

И волны хрипели, и мудрость смывали безжалостно,

И новые свитки напрасно спасти мы пытались,

И там, в тишине обнаженные снова остались.



Вот так и живем, и теряем какие-то книги,

Лишь моря простор остается и страсти вериги,

А все остальное придумаем завтра мы сами,

И новые звезды опять засияют над нами.

И Фауст усталый, он бесу сегодня не верит,

Он мир этот чудный аршином своим только мерит,

И море, и небо над нами такая стихия,

И смотрим мы немо на шири и дали иные.



И облачных тройка коней уносилась к закату,

Ласкали нас волны и вдаль убегали куда-то.

Усталые звезды искрились, и море хрипело,

Не в хоре церковном, но все-таки девушка пела.









В раю одиночества цикл Силуэты


Разлюбила и стал ей чужой

И. Бунин



Старик метнулся в полночь и исчез,

Растаял где-то, только темный лес

Был с ним в тот миг и никого кругом.

Она сгорела в пламени ином.

А он себя за тот уход винил.

Еще был жив, но без нее не жил.

И кто бы смог, природе вопреки

Писать потом отчаянно стихи.



И стихла ночь, и не бурлит река,

Там тень ее прозрачная легка,

Там только этот мир и этот свет

Пропитан ею столько дней и лет.

И в полночи звучат ее шаги.

Она ушла. Она ушла с другим.

Все говорила, что в тумане ждут

Отец и сын, и несколько минут



Висит над ними яркий серп луны.

Старик один, он снова видит сны,

Причудливые, нет пути назад.

Хотя ни в чем, ни в чем не виноват.




Реквием Капитану корабля-призрака 21 августа


Как странно прекрасны летящие черные птицы,

Над белым простором они невесомы и немы,

И знаю, поэт мне сегодня любимый приснится,

Он землю оставил, он рвется в бескрайнее небо.

И снова из мрака Летучий Голландец выходит,

И птиц обалделых куда-то ведет за собой,

А синее небо, где призрак отчаянно бродит,

Нам дарит надежду на вечность, нам дарит Любовь.

Не ту, о которой мечтает в тумане чужая

Наивная дева, не зная, как справиться с ней,

Нам дарит он страсть, и о ней мы сегодня узнали,

Когда светлый Один седлает в тумане коней.

И с Дикой охотой проносится вечность пред нами,

И черные птицы пронзительно в небе кричат,

А что это было? Не знаю, я точно не знаю,

Куда эти души, как птицы, сегодня летят.

Нам пусто и странно на этой земле оставаться,

Нас жалят шипящие змеи и страхи, и сны,

И буря устала пред этой бедой бесноваться,

Но встретить Голландца с Охотой мы нынче должны.

А что выбирать, выбирать мне совсем не охота,

Устала скитаться, и больше не вижу земли.

И только куда-то несется в тумане Охота,

Она к небесам улетает и тает вдали.

И будет поэт над полями в тумане носиться,

Он землю оставил, он рвется в бескрайнее небо.

Как странно прекрасны летящие черные птицы,

Над белым простором они невесомы и немы.









Буря вдохновения и страсти


.Памяти Николая Гумилева



Как Летучий Голландец, душа уносилась во тьму.

И шутили матросы о чем-то, и долго смеялись.

Был суров капитан, и приблизился Дьявол к нему.

И забытые сны в этой бездне суровой остались.

Море дико ревет и бросает нас снова в туман,

И далекие скалы я вижу яснее и ближе.

– Мы погибнуть должны? Улыбается мне капитан:

– Невозможно погибнуть. И взор его снова я вижу.



Но о чем он опять? Мне узнать это странно теперь,

Только дикие волны куда-то уносятся с хрипом,

Альбатрос покачнется, какой-то невиданный зверь

Посейдоном подарен нам, снова я слышу и вижу,

Как шальная гроза все тревожит усталую ночь.

И в тумане они проступают, и ждут в суматохе,

А Летучий Голландец уносится яростно прочь.

Океан проглотил этот миф и немой и жестокий.



Только снова в тумане все ищут обратно пути,

Капитаны, которым назад никогда не вернуться.

И душа моя снова в те бури и стоны летит.

И приблизился Один, Аттила из тьмы улыбнулся.

Снова Дикой охотой закончился яростный сон,

Волны-черные псы в темноте небывалой ревели.

Гулко падали в бездну герои минувших времен,

Звезды сыпались вниз, и от страха матросы хмелели.




Алая буря в бескрайнем просторе. Морская легенда


Снова алое пламя на фоне бесцветного неба,

Снова музыки бред, и веселая сила огня.

И куда-то в просторы небес, где со мною ты не был,

Эта женщина в красном влечет и кидает меня.

– Страсть порочна? —смеется, – но в чем же она виновата?

И лихой капитан снова видит ту даму во сне.

За грехи и за спесь наступает однажды расплата,

И Летучий Голландец врывается в душу ко мне.



Этих платьев пожар, и страстей негасимое пламя

Никогда не забуду, и будет в тумане одна

Танцевавшая танго кружится беспечно над нами,

И усталый корабль за нею скользит по волнам.

Кто-то скромно вздыхает, кого-то потопит стихия.

Это буря на море лишь ужас рождает в душе,

Знаю, там, в высоте нас не встретят сегодня чужие,

Только дивная дева опять об ушедших запела.



Пусть на море туман, но она – это алое пламя.

В тишине и тумане вернется внезапно к нему,

– Ты о чем, дорогая? – О бросившем мир капитане.

– Да не стоит, там тьма. – Значит мне освещать эту тьму.

Кто-то будет молчать, и кому-то не хватит задора,

Не у всех в этом мире огонь полыхает в груди.

Только там, в пустоте, в немоте тех безбрежных просторов

Снова женщина в алом несется во тьме впереди.

И когда в тишине эти песни услышат матросы,

И от страсти хмелея, куда-то они поспешат.

То лихой капитан осторожность и страхи отбросит,

И обнимет ее, но никто не вернется назад.




Капитан


И тогда появляется призрак того корабля,

Это черное зарево снова над миром нависло.

– Что хотела капитан? – Ему ночью приснилась земля

И прекрасная женщина, и не лишенная смысла

Жизнь вернулась, и где-то в пучине хрипящей волны

Видит снова русалку, и мчится за ней озверело.

Дотянулся до нас, содрогнуться пред ним мы должны,

И шутили матросы, на берег взирая несмело.



Что случилось потом? Бушевал в вышине ураган,

Словно спички, ломались от ветра во мраке деревья.

Это вышел на берег в таверну пошел капитан,

Чтобы в женщине юной найти и любовь и доверье.

Он хотел возвратиться, да мог ли вернуться назад?

Кто нам это расскажет, там снова и буря и стужа,

Было все хорошо, но откуда и гром здесь и град,

Этот гул и сияние молний дарили нам ужас.



А потом в тишине, эта дева прильнула к нему,

И они растворились, и словно бы их не бывало,

Только молния там освещает небесную тьму,

Туча пала бессильно и снова звезда засияла.

И стояли усталые люди на том берегу,

Не мигая смотрели в безбрежную даль океана,

И какие-то блики опять в эту даль убегут.

Беспокойные птицы уводят во тьму капитана.



– А что стало с девчонкой, прекрасна и так молода, —

Вопрошали друг друга, и не было в мире ответа,

И у ног в полумраке плескалась послушно вода,

Буря стихла давно, а они говорили про это.

Кто-то снова твердил, что Голландец приносит беду,

Кто-то хмурился снова, иные искал он причины,

Ясноглазая женщина видела в море звезду,

И ее обнимал переживший стихию мужчина.









Спасет она одна


Звериный вой иль это вопль мужчины,

Не разобрать в кромешной темноте,

Но почему она его покинула,

Оставшись только тенью на холсте?

Художник он конечно не из лучших,

Но ведь любовник был бы хоть куда.

А женщина смеется – солнца лучик,

Или во мгле сгоревшая звезда.



Она его любила, это ясно,

Но сон о капитане бросил в ночь.

На берегу ждала его напрасно

Лихой стихии преданная дочь.

Был мертвый капитан еще красивей,

Чем тот мальчишка на заре страстей,

Куда его все бури уносили.

Пропал тогда, и не было вестей.



Она жила, она ждала напрасно,

Сам Дьявол бросил в бездну суеты,

И вот теперь спокойно и безгласно

Голландца своего встречаешь ты.

Он знает, только дева, воскрешая,

Вернет его на землю в этот час,

И он пришел, и буря там большая,

И он зовет, и проступает в нас



И боль, и нежность, хриплый голос рядом,

И встрепенулась, и за ним пошла,

Прекрасна, грациозна, как наяда,

Как нимфа и легка, и весела.

Там воет зверь, о буре возвещая,

Хохочет дева, пригубив вина.

И капитан глядит в глаза и знает:

Все в мире вздор, спасет она одна.









Не отражался в зеркале, не мог. Портрет мужчины


Не отражался в зеркале, не мог

Оставить след в душе моей усталой,

И все же на одной из тех дорог,

Неведомых путей меня оставил,

Сначала изнывала от тоски,

Потом от дикой радости кружилась,

И только крылья, словно две руки,

Бессильная, беспомощно сложила.



И вот тогда в потоке бытия,

В какой-то странной бездне пониманья,

Еще металась рядом тень моя,

Ждала его покоя и вниманья.

Не дождалась, и в том тумане дней,

Пустых и милых и душе и взору,

Опять явился он среди теней,

Не отражаясь в зеркале, с укором



Смотрел куда-то, видел только тьму,

Была расплата так тогда сурова,

И я ушла от этих грез к нему,

Истерзанная, я металась снова,

За миг до страшной гибели могла

Взлететь и кануть где-то в миг печали.

И только там еще колокола,

Его пророка в ранний час встречали.



И кто-то хохотал и пил вино,

Тюрьма и море было по колено,

Но он ушел, от ярости хмельной,

И все твердил, что будет неизменно

В моей судьбе являться в грозный час,

Искать ответа, не задав вопроса,

О, как сердца усталые стучат,

Какая блажь пред ним казаться взрослой.



– Свободна, Фауст, свой построив мир,

Ты не отыщешь больше Маргариты,

Не отразился в зеркале, пред ним,

Пасуют все пророки, и забыты

Какие-то законы бытия,

Срывает ветер листья, и в экстазе

Опять замру пред этой бездной я,

И буду смысл искать в судьбе и фразе….



Портрет мужчины, мрак и холод снов,

И тихая печаль моей отрады,

Пусть затерялся где-то средь миров,

Пусть он блуждает в вихре звездопада




Белая чайка. Предание о страсти и огне


Наплывала тень, догорал камин.

Н. Гумилев


И там на берегу сливались тени

В одном порыве страсти и тоски.

И перед ними отступило время.

И были души призрачно легки.

И что она ему тогда сказала,

Что он ответил? – не узнать теперь.

И только чайка белая упала

В пучину моря, и среди потерь



И страшных гроз потом вдали ночами

Она все эту чайку вспоминала,

Звала его. А он не отвечает.

И даже жизни показалось мало

На то, чтоб море грозное оставить,

Остаться в тихой гавани скучать.

И снова страсти этим миром правят,

И эта чайка снится ей опять.



Уже давно в живых его не стало,

Мир странно изменился в этот час,

Когда седая женщина рыдала

О юности, о страсти, и у нас

Слов утешенья больше не хватало.

Не помогли прекрасные стихи.

Во сне она над морем тем летала,

И все шептала: – Ты меня прости.



И тень его застыла у камина.

Согреться не могла, сгореть не смела,

– Да, это был единственный мужчина-

Она призналась вдруг и онемела.

И перед ними отступило время.

И были души призрачно легки.

И там на берегу сливались тени

В одном порыве страсти и тоски




Цикл Силуэты серебряного века











Набоков сжигает Лолиту Сон о гении


Как критики злы, нет сердиты,

Отправив в сердцах их к чертям,

Набоков сжигает «Лолиту»,

Предавшись забытым страстям.

Жена улыбается рядом:

– Ну что ты, мой ангел, оставь.

Да ну их, какая отрада,

И сам, мой родной, не лукавь….



И все-таки зло и сердито,

Отставив о милости бред,

Набоков сжигает «Лолиту»,

И знает прощения нет.

И все, что в запале забыто,

И больше вернутся невмочь,

В камине сгорает Лолита,

На мир надвигается ночь…



Герой, он не автор, пустое,

Они никогда не поймут,

Огонь все горит за спиною.

А критики спят или пьют

С чужими, любовниц ласкают,

Уносятся яростно прочь.

Набоков Лолиту сжигает,

На мир надвигается ночь.



Жена у окна виновато

Стоит, словно Лота все ждет,

За творчество грянет расплата,

Никто ничего не поймет.

Из пепла она не восстанет,

И рукопись эта сгорит.

И автор злодеем предстанет,

В огне своих вечных Лолит.









Горит Лолита, в комнате темно. Ночь гения


Горит Лолита, в комнате темно,

Жена устало смотрит на огонь,

И призрак, промелькнувший за окном,

Протянет обреченную ладонь.

Все грезы и мечты несутся прочь,

А страсти за спиною, словно страж,

Для гения не так опасна ночь,

И лишь роман возникнет, как шантаж…



Все скомкано и преданно огню.

Он ничего не сможет объяснить.

И я кошмар прозрения гоню,

И лишь душа в огне еще горит.

Творец не может страсть свою унять,

И лгать не станет. В комнате темно,

Лолита гонит к пропасти опять.

И как горчит то сладкое вино.



Мир разбивался о немую страсть,

Никто его не сможет защитить,

И лишь Лолиты призрачная власть

Не воскресить сумеет, а убить.

Две птицы, и одна из них темна,

Светла другая, кто устанет петь?

Продолжится отчаянно война,



И дописать роман ему ль успеть.

И призрак, промелькнувший за окном,

Протянет обреченную ладонь,

Горит Лолита, в комнате темно,

Жена устало смотрит на огонь.









Кармен все кружилась на сцене. Мифы 20 века


Кармен все кружилась на сцене пустой,

Желая увидеть поэта во мраке.

А он растворился внезапно с другой,

Уносится к славе, и бездне и драме.

Что ей остается? Плясать до зари,

Приветствуя новое дивное солнце.

А там, словно свечи, горят фонари,

И дамы приветствуют спутников сонно.



Какой – то безумец читает стихи,

И падает в пропасть своих откровений,

Как хочется Блока ей снова найти,

Но страсть отступила, осталось забвенье.

Кармен, изменяя себе и ему,

Проносится в вихре по Невскому, боже.

Рыдать от бессилья, познавшая тьму

И страсть, разве может? И все-таки может…



Как холоден взгляд, и куда ей теперь,

Лишь вспыхнув, померкло печальное солнце.

И ада раскрылась забытая дверь,

Харон поприветствует в сумраке сонно…

Напрасно обещана будет любовь,

Никто не вернется назад, понимаю.

И что там, тоска, наваждение, боль.

Харон уплывает, и тени сзывает…

Она устремилась в ту бездну за ним,

Забыв, что случилось когда-то с Орфеем.

Мы все растворимся, мы все догорим,

Но вырвать любимых из тьмы не сумеем…









Затишье перед бурей 1913


Королева вернулась в ту позднюю осень,

Где ни бунта еще, не войны.

И Шопена ей ветер внезапно приносит,

И веселые песни и сны..

Там все живы, ни казней там нет, ни расплаты,

Маскарада веселая спесь,

И поэты, и музы несутся куда-то,

Презирая и ярость и лесть.



Что случится потом, это все расписали

Сценаристы, печальная ночь.

Это осень несется по судьбам устало,

Черной меткой ложится у ног

Лист засохший, не будет, и нет оправданья,

Только серая тьма и покой.

Королева спешит в пустоте на свиданье,

И Шопен тихо машет рукой…



Штраус в вальсе закружит, оставит внезапно,

И обрушит на мир тишину,

И с какою надеждой, мечтой и азартом

Мир опять погружался в войну.

И Шопена ей ветер внезапно приносит,

И веселые песни и сны..

Королева вернулась в ту позднюю осень,

Где ни бунта еще, не войны….









Сон о гении и Поэме экстаза


Экстаз от музыки и слова,

Летящего куда-то ввысь,

Пусть окрыляет душу снова,

Как сон, как призрачная жизнь.

И человек парит в тумане,

Как ангел на рассвете тает.

Пусть нас коснется и обманет

Та музыка, и улетает



Душа за нею в неизвестность,

Как в этом мире много звезд,

И если победит словесность,

То музыка в траве средь рос

Останется еще до срока,

О, дивный Скрябин, ясен путь,

Когда душа в улыбке Блока

Пытается его вернуть.



И если нет ему предела,

И если музыка жива,

То где-то за чертой несмело

Он подберет еще слова.

Но там, где музыка царила,

Где даль была ему видна,

Ее отчаянная сила

Лишь гению во тьме дана.



И дотянувшись до экстаза,

Он падал в пропасть облаков,

Когда одна спасала фраза,

Когда вела его Любовь









Тяжелой поступью по душам и телам 7 августа


Тяжелой поступью по душам и телам

Проходит Август, пепеля былое,

И осени еще закрытый храм

Влечет, уводит, манит за собою.

Очей очарованье, смутный бред,

О том, что с нами осенью случится,

Но в августе уйдет от нас поэт,

И задохнувшись, даже не простится.

Седьмое, несчастливое число,

В ладони черновик иной поэмы,

И только август жизням всем назло

Расстреливает зло и вдохновенно.

Звереют в этом зное палачи,

Кармен у двери обреченно плачет,

Но он настал, кричи иль не кричи,

Он с нами, и не будет нам удачи…

И пусть потом ласкают сентябри

Тех, выживших, и с осенью знакомых,

Но улетают души – журавли,

И только фотокарточки в альбомах,

И тени, и сомненья, и полет

Над этой бездной – все неповторимо,

Нас август на Смоленское ведет,

От жизни и от лирики незримо.

Там холодно и сыро в этот час,

И он цветов и слов не замечает,

И только август проступает в нас,

И новые кошмары обещает…

И осени еще закрытый храм

Влечет, уводит, манит за собою.

Тяжелой поступью по душам и телам

Проходит Август, пепеля былое









Тройка мчится


Мчится тройка в метель,

И мечта улетает куда-то,

Среди бурь и потерь

Уносился возница крылатый,

Не осталось надежд,

И мечте безрассудной не сбыться,

Мчится тройка в метель,

И за нею душа моя мчится…



Кто нас встретит пути

В тишине возле самого леса?

Нам до цели б дойти,

Улыбается ласково Леший.

И в тумане ночном

Берегини замрут в хороводе,

И совсем о чужом,

Волк серые рядом завоют.



Мы пройдем этот лес,

Душ своих мы в лесу не оставим,

Где-то путник исчез,

Видно жил он в миру против правил,

Обнаженная степь

Нас зловещей метелью встречает,

Вот и мир мой исчез,

И в тумане он вновь пропадает



Остается строка,

Кони ржут, жутко волки завыли,

Я сегодня легка,

Перпутав все думы и стили,

Не найдем мы огня.

Не отыщем обратно дороги,

Только кони меня

Довезут до чужого порога.



И умчатся во мрак,

И останется только смириться,

В этом ужасе драм,

Проступают любимые лица.

– Это сон, – говорят,

И пора тебе снова проснуться,

И улыбка твоя

Мне поможет в реальность вернутся..



Черный ворон во мгле,

Черный кот мне укажет дорогу,

Я иду по земле,

И плутаю в тумане немного.

Но взлетает строка,

И душа за ней к звездам несется.

Шепчет дед мне: – Пока,

Подождём, она снова вернется.









Изгнанник


Он шептал отчаянно: « Россия»

С француженкой по-русски говорил.

Не понимала. Как его бесила.

Но деньги оставлял и уходил.



А в кабаке и плакали и пели.

И стала жизнь похожа на игру.

И офицер в прокуренной шинели

Кричал им: « Я за Родину умру».



И этому безумию внимания,

Он плакал, не скрывая горьких слез.

И тихо пела женщина чужая

Про красоту рассветов и берез.

1990



Изгнанники



Лунный свет таинственный и странный,

Пианиста осветил внезапно,

В городе далеком, безымянном

Жил он то с тоскою, то с азартом.

Женщины его боготворили,

А мужчины страшно ревновали,

Дни в песок бесследно уходили,

Только ночи страсти волновали,



В музыке его жила стихия,

И стихи известного поэта,

Снова в грезы века уносили,

И серели среди звезд рассветы,

До России им не дотянуться,

Да и нет прекрасной той России,

Как же он мечтал назад вернуться.

Как его в Париже все бесили.



Странное создание, иностранец,

Им даривший горечь и презренье,

Исполнял какой-то дивный танец,

И транжирил снова вдохновенье.

Усмехались дикие французы,

Русские понять его пытались,

Не осилив ностальгии груза,

На чужбине где-то затерялись..



Музыкой назад лишь он вернется,

Чтобы в той стихии закружиться,

И увидеть призрачное солнце,

Только в зеркалах не отразиться.

В городе далеком, безымянном

Жил он то с тоскою, то с азартом.

Лунный свет таинственный и странный,

Пианиста осветил внезапно.




Одиночество творца


В серой башне заперли до срока,

Позабыли выпустить на свет,

Навсегда остался одиноким

Этот божьей милостью поэт.

Он писал поэму от экстазе,

Понимая смысл его едва ль,

И жила надежда в каждой фразе,

И селилась на душе печаль.

Никого из близких не осталось.

К башне перекрыты все пути.

Остается пустота и жалость,

И не дотянуться до любви.

Музыки унылая стихия

И собратьев вечная возня,

Девочки мерещились босые,

Страсти он сумеет ли унять

Башня прямо в небо уносила,

Звезды подарила и мечты,

И таланта бешеная сила

Дотянуться ль нам до высоты.

Никого в тумане не осталось,

Только крылья никли за спиной,

И к Икару высота и жалость,

Подарили мир совсем иной.

Он писал поэмы на закате,

Башню не желая покидать,

Чайки вились, силы им не хватит,

До него добраться, докричать.

Только не желая быть с другими,

Он остался там, на высоте,

Люди не запомнят даже имя,

Просто взял и в небо улетел,

Рукопись парила на просторе,

Не сгорела, утонула там,

Где для нас осталось только море,

Блеск луны, и страсти вечный гам




Анна и художник


И письма из далекого Парижа,
Какой -то даме, я ее не знаю.
Но снова берег Сены сонной вижу,
И слышу звуки вальса, вспоминаю
О том, что с нами не могло случиться
О том, что в тихом блеске пропадает.
И только Сена и чужие письма,
Мне о тебе опять напоминают.

Она давно мертва, но я не верю.
Что тот костер страстей угаснет скоро,
И только Сены обреченный берег
Все Анну ждет с надеждой и укором.
Ей выпала судьба совсем иная,
Но ждет ее в тумане Модильяни,
И никогда художник не узнает,
Что было в этом жутком мире с нами.

Но там другая Анна, королева
Французов будоражит не напрасно,
И нет в стране отчаянной предела,
И Генрих мертв – все зыбко и опасно.
Но не сломить им дочки Ярослава,
И над столицей наступает утро,
Читаю письма, дивная забава.
Ее назвали Дерзкой или Мудрой.

И снова пишет Анну Амадео,
И Люксенбургский сад дышал прохладой
И страсти нет границы и предела,
И мы в плену и в чарах этих сада.




Гений Скрябин


И в мире, где музыки плен отступает,

Где душу терзают иные стихии,

Из мрака опять пианист возникает,

Садится к роялю, почти обессилев,



Он столько миров одолел и реалий

Иных он увидел небесную силу,

Его волновали и шири и дали,

Симфония звезд его мрак осветила…



И чтобы теперь не сказали другие,

Какая бы воля ему покорилась.

Он с нами, он рядом, но Мастер бессилен

Явить нам и гнев свой, и радость и милость.



И мы приобщились к страданьям эпохи,

Штрихи ее нам так понятны сегодня.

И снова живем на последнем мы вздохе

И музыки свет, и сознанье, что вольно



Душе на просторе, что осень настанет

Не скоро, а скоро весна растворится,

И с нами в тумане тот звездном останутся

Любимые звуки и рифмы, и лица…




Сон о Паганини


И только забытая скрипка все пела

О том, что со мной никогда не случится.

И легкая птица над нами взлетела,

Она не боялась упасть и разбиться.



Ночь странным кошмаром нависла над нами,

Кричали коты или выли собаки,

Все это казалось каким-то ударом,

Каким-то угаром, и звезды, и знаки,



Пытались о чем-то поведать, но снова

Взлетала над пропастью белая птица,

И только забытая скрипка взволнованно

Нас всех разбудить могла или разбиться.



Откуда пришел в этот мир Паганини,

Какая в душе затаилась тревога,

Все было прекрасно, но стали чужими

И жизнь продолжалась легко, но убого.



Кричали вороны и выли собаки,

Во тьму уносились внезапно сирены,

И тьма обещала нам новые драмы,

Но снова окутает нас вдохновенье..



Там музыки чудо нам гений являет,

Там нет ни тоски, ни извечной печали,

И падает ворон, во тьме исчезает,

И первые звезды уже засияли

«„»»»»»»“»




19 век


В недописанной поэме

Затухали чьи-то страсти.

Догорали постепенно,

И поэт в незримой власти

Возвращался в мир иллюзий,

Ждал капризную графиню.

Приходили сны и люди.

Но она его покинет.



Там какие-то сомненья,

Рифмы скорбные угасли,

И пропало вдохновенье

Ждал он Музу, но напрасно.

С юным графом пировала,

Не хотела возвращаться.

И поэма догорала,

Обретая боль и счастье.



Как же все несовершенно,

Как меняются полеты,

В недописанном мгновенье

Все тонуло отчего-то.

Кот таинственный являлся,

Музыку иную слыша,

И поэт в нем растворялся

В небо поднимаясь выше.



И читая обреченно,

Строки оборвало время,

Сон о Музе обнаженной

Возникал, ему не веря,

Он перо хватал, чернило,

Он за ней летел в туманы,

Было все конечно мило,

Было все, конечно странно.




Сон о Левитане


А Левитан все грезит о тепле,

Стремится к Плесу из глухой столицы,

Чтобы шагать так просто по земле,

И чтобы с пути в печальный час не сбиться.

Там все постыло, тягостно, темно,

Не пишется, не любится, я знаю.

И старый клен не заглянул в окно..

И в небе не увидишь птичью стаю.



Какие-то тревоги и дела,

Его к равнинам тем не отпускают.

Идея вспыхнув, снова умерла,

И потому в глазах тоска такая.

А Плес все ждет картины и творца,

Он верит в то, что все к нему вернется,

Безбрежность мира, неба высота,

И алое там на закате солнце…



Пора бы уходить, а он стоит,

И грезит наяву, и сквозь туманы,

Он видит Русь понятную на треть

Печальному еврею Левитану…

Он видит даль и ширь ее полей,

Ее простор ему ночами снится,

Чем дальше он уходит, тем светлей,

И радостнее эти сны и лица.



О, так бы написать, чтобы потом

Она явилась снова в мир нежданно,

Склоняется над белым он холстом,

И эта высь прозрачна и желанна.

И Музы так прекрасны в этот миг,

И женщины его неповторимы,

Он пишет мир, он снова пишет мир,

Такой роскошный и такой любимый.









Миф о капитане


Капитан Летучего Голландца

Проносился в сумерках незримый,

Не хотел мириться и сдаваться.

Пусть над ним смеялись Серафимы,

С ним сатиры дерзкие шутили,

Пили ром, и дев крутых делили,

И куда-то в полночь уходили,

И кого-то дальнего любили.



Ну а он в тиши своей каюты,

О поэмах спорил и ярился,

Если там, в тумане не сдаются,

Значит, снова этот мир разбился

На штрихи его, и пусть не зримы,

В тишине печали и утраты

Любовались ими херувимы,

И несли корабль его куда-то.



И к холодной пристани причалив.

И пройдя все бури и утраты,

Ждал он снова деву на причале,

А она ушла, ушла куда-то.

Волны возле ног его уснули,

И искали света и расплаты,

И стояли боги в карауле,

И несли, несли его куда-то.



Только смелым море покорится,

Только дерзких обожают музы,

И так просто в небе раствориться,

Даже им, отчаянным и мудрым.

Нет не принца, жду я капитана,

Он придет, грозы не побоится,

Будет в небе биться неустанно

Ветер, Посейдон нам будет сниться.



Тихий берег навсегда оставив,

В лоно волн он утопает снова,

И глухими темными ночами,

Пьет он ром рассеян и взволнован.

Не хотел мириться и сдаваться.

Пусть над ним смеялись Серафимы,

Капитан Летучего Голландца

Проносился в сумерках незримый.




Бессоница


И вдруг бессонница явилась в старый дом,

Уселась в кресло, речь ведет о Блоке,

И вижу, тает профиль за окном,

И он уходит. Гневный и высокий,

Но почему так август сиротлив,

И тяжек, что не выдержат поэты.

И странных строк изысканный мотив,

Нам говорит о смерти, и воспеты.



Они и прокляты в 17 году.

И оставляют Анну, сиротливо,

За гробом вновь поклонники идут.

И слышатся тех песен переливы.

Неузнаваем, странно одинок,

Средь Демонов он свой, я это знаю,

И первый оторвавшийся листок,

В преддверье ада, и у двери рая.



И никуда не впустят, странный мир,

И странный миг – одно земное слово,

И черный кот отступит перед ним,

И смотрит тот, отчаянный сурово.

А здесь летят куда-то письмена,

И никого не встретит ветер лютый,

Она одна, бессильна, влюблена,

И пусто всем и жутко почему-то…



Седьмое, этот странный страшный день,

Когда поэт от горя задохнулся,

И демона мелькнула рядом тень,

И Велес в поднебесье усмехнулся.

А Питер жил дождями и жарой,

И отдышаться в сумраке не мог,

Не узнанный, не признанный, чужой,

Нас покидает обреченно Блок..



2.



И женщины, любившие его,

И те, кто только в пустоте встречали,

Осиротели, больше никого

Не полюбить им, просто жить в печали,



Не оглянулся, в Пекло уходя,

Не попрощался- боль и ужас снова,

В душе испитой, и ему нельзя

Вернуться из пожара из былого.



Мы все печальны, где-то между строк,

Читая и наветы и признанья,

Мы пониманием, что уходит Блок,

Уходит в бездну, все забыв страданья.



И женщины, как Демоны, вдали,

Не видят ничего, хотят проститься.

Он обходился без земной любви,

И сам он в поднебесье растворился,



Таинственный, как Мерлин на пиру,

Где рыцари свои скрестили шпаги.

Он принимал небрежность и игру,

И полон был надежды и отваги.



Но тот огонь спалил и короля,

И рыцарей его, а он в тумане,

Ушел по углям, ала заря,

Плащ чародея, всех туда поманит.




Поэт в застенках


Поэт в застенках горд и светел,

И пусть все недруги трепещут,

Его стихи уносит ветер,

Звучат в бескрайнем небе песни.

И он седого генерала

Поддержит, вдохновит, оставит

Ему судьба так в жизни мало.

И все сегодня против правил.

Печаль и нежность прогоняя,

Не оставляя им отрады,

Они опять стоят у края,

Любуясь градом звездопада.

Пусть палачи мертвы и пьяны,

Пусть никого не будет боле,

Он видит сон, там профиль Анны,

Они остались вместе двое.

Ее хождение по мукам,

Лишь начинается сегодня,

А он, готовый вновь к разлукам,

Уходит в призрачное море.

Он будет там опять сражаться,

Но палачи зверей страшнее,

И в странных безднах отражаться

Его душа еще посмеет.

Но нет такой безумной силый,

Которая б его сломила,

Шагает, радостный и сирый,

И улыбается счастливый.

И тень Летучего Голландца,

К ним снова явится к рассвету.

В психушку бросятся сдаваться

Убившие тогда поэта…

Расстрел Набокову приснится,

И он увидит в час заката,

Летит по небу к звездам птица.

Убийц настигшая расплата



21 августа был расстрелян безумными палачами









Николай Гумилев


Но кто пришел в мой дом из тьмы сегодня?

Ворчит усталый чайник на плите.

Дни августа в урочный час проходят,

И остаются тенью на холсте.

Поговорим о тех, кто не вернутся,

Свое сраженье завершив сполна,

И тени их мелькнут и отвернутся,

И лишь горит ущербная луна.



Там снова Дьявол смотрит на пожары,

Их столько запалили в этот год,

Махнув рукой, вздыхает он устало,

И по углям в Сибирь опять идет.

И ничего не ново и не свято,

Все в этот час закончится в тиши,

Но кто пришел в мой старый дом когда-то,

И кто к столу сквозь этот гам спешит?



Луч солнца и огня осветит снова,

Испитый лик пришельца, и во тьме,

Еще молчу до часа рокового,

И кофе пью, и он читает мне

Перед расстрелом то стихотворение,

Где Африка все дышит в грозный час.

И вот они последние мгновенья,

Часы стучат, как пули, как стучат…



Ко мне приходит тот, кто бдит ночами,

Чтоб снова запретить его стихи,

И мы молчим, глухими временами

Осталось лишь молчать, о как стучит

Перед прощаньем сердце, комиссары

Исполнят приговор, печаль темна,

И только кот насмешливо усталый,

Плеснет в стакан, не спирта, а вина…



– Но это кровь, – невольно я шептала,

Он усмехнулся, зашипел, поник,

Поэма «Крест» во тьме еще звучала,

И обнимал тот призрачный двойник.

Так и живем опять перед расстрелом,

И никого на призрачном пути.

Опять поэт в том мире озверелом

Не смог по углям до конца пройти.









Только сон о любимом художнике


На самом деле художник М. Врубель умер 14 апреля 1910 года, Но мне хотелось бы связать его уход с метелью последнего дня января и снежными кострами А. Блока, потому что зимой уходить не так печально, но это только вымысел автора.



А в городе моем искрится снег,

Жар-птицей солнце зимнее слепит.

И перепутан тот и этот свет,

И дева не поет, а лишь скрипит.

В заоблачной дали так ясен миг,

И так далек от зимнего костра

Усталый Блок, или его двойник,

Он ищет истину и пьет с утра.



А истина в вине, но лишь вина,

А не вино, в душе моей тоска,

А в городе моем, лишившись сна,

Поэт все пишет, как же ночь горька.

Без страсти и без женщины родной,

Уют и пыл он отвергает, тень

В тиши склонилась снова надо мной,

И кот шипит, и слишком много тем,



Чтобы вина не сделалось вином,

А разбавлялась горечью потерь.

И как метель металась за окном,

И пела песню дивная метель….

Холодный свет, прощается январь,

Он был спокоен и размерен, но

Расслабиться поэтам не давал,

В окно стучится к нам февраль шальной



На целый день обычного длинней,

Прибавит снова радостей и бед,

Я убеждаюсь, истина в вине,

Меня вина ведет на белый свет.

И затаясь у снежного костра,

Гадаю, а какой сегодня год.

А может тот, когда беда с утра,

И Врубель в забытьи своем умрет…



И бледный Блок его царевну вновь

Разглядывает в снежной тишине.

И выбравший покой, уют земной,

Отправлен в мир иной, там тоже снег.

Там февраля извечная тоска,

И сила грез, нахлынувших с утра,

Допишет Лебедь слабая рука,

Присядет возле снежного костра



И растворится. Больше нет вина,

И есть вина за прошлое. Тайком

Исчезнет Лебедь. так темна она

В обличье белом, и уютен дом,

И дым и пар. и все теперь без них,

Ну а февраль надвинется, как сон.

И только там, в пустыне грез моих

Он вечно темен. и всегда влюблен.



Бессмертие на княжеском пиру,

Как чашу круговую он возьмет,

Метели в этот миг навек замрут.

И он уйдет в тот снежный хоровод,

Когда весна так страшно далека,

Когда метель покоя не дает,

Он больше не удержит кисть в руках,

И потому безропотно уйдет



О как они похожи в этот час

Художник и поэт в метельной мгле,

И где-то там сердца еще стучат,

Когда лютует смерть на их земле.




Демон сидящий


И Демон, сидящий на склоне скалы

В отчаянье смотрит на звезды,

Ему не понятно безумье игры,

И кажется все не серьезным.

Но надо подняться, куда-то идти,

Позировать, звать, отзываться,

И Пан как всегда у него на пути,

И некуда больше деваться.



Художник устало испортит портрет,

И суть его явит иную,

О сколько безжалостных горестных лет

Красавцев безумцы рисуют,,

Колдуют, творят, а пришел Дориан,

В немой и извечной печали.

И дева допишет в печали роман,

И призраков дамы встречают.



Боятся кометы, и странный излом

Их души в тумане терзает,

А Демон мечтает совсем об ином,

О чем? Да и сам он не знает.

Ему не понять то безумье игры,

И той красоты одичанье.

Поэтому замер на склоне скалы,

В тревоге, в печали, в отчаянье



Блеск каменных глыб или это цветы?

Какие-то чудные лики.

Душа задохнувшись от той высоты,

Обрушится в пропасти с криком,

И там, где Тамара, убитая им,

Уносится с ангелом в небо,

Лишь мертвых иллюзий останется дым —

Остатки огня в глыбе снега




Анна Разрыв


Она сказала, что устала ждать.

Он только усмехнулся и растаял,

Но сколько можно пьесу исполнять,

Где все не то, не так и против правил

И в полночи метался снегопад.

И пес соседский выл в порывах ветра,

Он не вернется в этот мир назад,

И им обоим так удобно это.



Когда мужчина зол и одинок,

Кому он нужен, и куда стремится,

И капитан команду всю обрек,

Скитаться вечно, берег только снится.

Мне нынче снова снился Гумилев,

Он убегал от женщины любимый,

И слышал только страшной бури рев,

Когда прослыл навек непобедимым.



А Анна в тишине его ждала,

На снегопад смотрела из окошка,

И словно бы раздавленной была,

И грустной, и растерянной немножко.

Но появлялись лучшие стихи,

И корабли растаяли в тумане,

Она прощала все его грехи,

А он ее опять в пучину манит,



Вот так и жили, бунт легко пройдя,

На берег не сошел он в час заката,

И в шорохе забытого дождя

Была надежда и была расплата.




17 марта он родился




17 марта музей отмечает 164-летие Михаила Александровича Врубеля


Художник был не смел и одинок,

В пылу страстей и откровений дерзок,

Как каменный в пустых горах цветок

Не растерялся не растаял где-то.

В пылу столицы века серебро

На нем свой отпечаток оставляло

И он писал, вампирам всем назло,

Какие-то эпохи прославляя.



И Блок взирал с восторгом и тоской,

На то, как Лебедь в пропасть увлекала,

Художник был таинственный, чужой,

Непостижимый, время наступало

Бунтарское, и тихо угасал

Не зная, что не будет всем прощенья,

Он Велеса в том Пане узнавал

И слышал муз заоблачное пенье.



И странный век, и страшный мир взирал,

На ад и рай, его порывам внемля,

Он уходил за ней, он умирал,

Не понимая небеса и землю..

Но где-то там, на призрачном пути,

Сойдется Ангел с темной силой снова,

Чтоб разговор о вечности вести

В тумане бездны дерзко и взволнованно




Снова Левитан


№№№№№№

Левитан в лесу сосновом

Снова ловит солнца лучик,

Чтобы жить вдохнуть по-новому

В полотно, а в небе тучи.

И печальная картина,

Поражает в миг заката,

Как природа там невинна,

Сосны все летят куда-то



И художник окрыленный,

Не поймает, какая сила

В миг беспечно и влюбленно

В эти выси уносила.

И летели птицы снова,

Ежик шел куда-то дерзко,

И дышало все по —новому,

Словно это было в детстве.

Обнаженная поляна,

Леший за кустом таится,

И художник, словно пьяный,

То грустит, то веселится.

И портрет прекрасной дамы

В этих соснах затерялся,

И спокойно и упрямо

Он в покое растворялся



Плеса вечная прохлада,

Жизни дивной очертанья,

И не надо, и не надо

Отвлекать его, устанет,

Уберет он кисти снова,

Побредет лесной дорогой

Мир таинственный и новый,

Плес прекрасный и убогий.

Чтобы жизнь вдохнуть по-новому

В полотно, а в небе тучи.

Левитан в лесу сосновом

Снова ловит солнца лучик.









Черная Дама из зазеркалья снов


Явилась в черном в зеркале старинном,

Осталась где-то за чертой внезапно,

И я опять звала ее Мариной,

Стихи читала яростно с азартом,

Свои или чужие – не понятно,

Но в них была отчаянно – печальна.

Она ушла в тот мир, в тот свет обратно,

А нам осталась в том смятенье тайна.



Приблизиться смогли мы к ней едва ли,

Скорее отдалились в час рассвета,

И больше нет тревоги и печали,

Есть только тень та черная, приметы

И голоса забудем мы едва ли,

И ветерок влетел и закружился,

И фрейлины устало танцевали.

И император грозный появился.



И никакая сила не смогла бы

Нас разлучить в тот темный миг, я знаю,

Душа несется к раю по ухабам,

Не понимая, что достигнуть рая.

Ей не дано, печали и сомненья

Живут в душе у этой черной дамы,

И лишь когда приходит вдохновенье,

Она как прежде пишет мир упрямо.



Приходит, в зеркалах не отражаясь,

И остается тенью безответной,

И вроде бы живет лишь обнажаясь,

И душу отдает спокойно ветру.

Растворена в порывистой стихии,

Что с нею, кто в душе ее усталой,

Веселый бог и призрачный мессия,

Пред этой черной девой трепетали.



Она ушла в туманы и обманы,

Она следов, я знаю, не оставит.

И дурно пахнут все ее романы,

И только страсть судьбиной этой правит.

И все-таки над высотой иллюзий,

Она встает, всегда непостижима,

И отступили в суматохе люди,

И ждем ее, пока еще мы живы




3 августа был арестован Н. Гумилев


Ну вот и все, за ним пришли сегодня.

И серый смрад разносится кругом.

Печаль и боль, судьба-слепая сводня

Все время говорила о другом.

Металась Анна, никого не зная,

И все кричала птица за окном,

И он пошел, тот день припоминая,

Когда она не думала о нем.



АСказала о разводе так устало.

Что не было желанья возражать.

И только птица черная кричала,

Кружилась рядом, воронок догнать

Могла едва ли, Луначарский плакал,

Он против был или совсем молчал.

Когда поэта русского на плаху

Отправил снова пьяный комиссар.



Все это надо, но кому не ясно,

И нагло смотрят в спину палачи.

А жизнь была по-прежнему прекрасна

Но как волчица выла там в ночи.

– Молчи, проси пощады.– Не дождутся.

Святой Георгий не позволит лгать.

И пьяные большевики смеются.

Настал их час, и пьют они опять..



И в камере, заполненной врагами,

То молятся, а то опять мочат.

Он обратится обреченно к Анне,

Как в юности, как много лет назад.

Могло тогда все оборваться, знаю.

Но он прошел суровый этот путь.

И Африка та знойная шальная,

Упала камнем призрачным на грудь.



Все кончилось, уже отлита пуля.

Родные тени обступают вновь.

Но он просить их ни о чем не будет,

Он царский офицер, уходит в ночь.

И никого, там Блок уже не дышит,

Живые позавидуют им вновь.

И черный ворон, он почти не слышен.

Все зачеркнут, и воскресят все вновь.



Зеленый том с опальными стихами,

Подарит нам однажды этот мир,

И прикасаясь к той расстрельной драме

Склонимся мы в порыве перед ним.

И усмехнется, веря, твердо зная,

Поэзия бессмертная жива.

И девочка чужая повторяет

Как заклинанье дивые СЛОВА









7 августа —день гибели Блока




– Мы убили поэта, -вопил Луначарский,

Но его быстро заставили замолчать


Девушка больше не пела,

Все замирало в тумане,

Гибкое страстное тело

Нет, никого не обманет.

Он задохнулся от жара,

И от грядущих расстрелов,

В храмах тоска пробежала.

Девушка больше не пела.



Что остается седьмого

В августе миру и свету,

Только печали былого,

Только стихи и кометы.

Кони далекие ржали,

Были поэты убиты,

Женщины в древней печали

Снова творили молитвы.



Но на забытой поляне,

Как и тогда хороводы,

Велес один не обманет,

Моча эпоха уходит.

И на Смоленском от зноя

Замерли ливни косые.

Мы остаемся в тобою,

В пепле ушедшей России.



Снова хрипит за туманом

Кто-то, а кто непонятно.

Снова живем лишь обманом,

И произносим невнятно

То, что уже не случится,

То, что давно отболело,

Солнце слепое лучится,

Девушка больше не пела.



– Мы погубили поэта! —

Снова нарком завывает.

Выданы миру секреты,

В поле костер догорает,

Молча стоят Берегини,

Молча уходят пророки,

Связи не будет отныне,

С гением прошлой эпохи.



И в тишине, и в сиянье

Грез, позабытых навеки,

Только туман расставанья,

Только молитвы о смерти.

Девушка больше не пела,

Рухнули мертвые храмы,

Он задохнулся, летела

С неба комета упрямо…



В гибели нет воскрешенья,

Там комиссары пируют,

Август уходит в забвенье

Смерть и разруха лютуют.

И ничего от России

Нам не останется более,

Только распятый Мессия

Корчится снова от боли









8 августа 1901 года родилась Нина Берберова


Эффектная дама непризнанного поэта,

Легка и упряма, и старость ее не страшит,

Она пережив его, пишет устало сонеты,

Она к молодым и талантливым снова спешит.

Ей с ними легко, а без них тяжело и туманно,

Ей август милее, чем осени дивной начало,

И только во сне к ней приходит надменная Анна,

И там Гумилева она в суматохе встречала.



Все было, что было и что-то еще наступало,

В сгоревшем пространстве поэты растаяли, знаю.

Она Вознесенского кроткой улыбкой встречала,

И в Пекло шагала, давно отрекаясь от рая.

О, кто вы такая, ведь все так печально знакомо,

И в имени Нина есть свет или мрак, непонятно.

Она проводила поэта с усмешкой до вечного дома,

И снова вернулась, врываясь в стихию, обратно…



Напишет потом свои яркие дивные книги,

Останется рядом, когда отвернулись другие.

Но памяти цепкой легко отвергая вериги,

Она произносит задумчиво: «О, ностальгия»..

И снова очнувшись, как будто снимая одежды,

Укуталась в шаль. И молчит, забывая о зале,

И в гордой осанке ни лжи, ни страданья, как прежде,

Ее покидают и страхи, и боль, и печали…



А что остается? Мечта о любви и о встрече,

Там в вечности дивной, они навсегда будут рядом,

А здесь все туманно, и гаснут ненужные свечи,

И речи все тише, и меркнут стихи и наряды…

Но это не старость, она ее вряд ли коснется,

Врывается в новое время его Незнакомка,

И снова в зените горит лучезарное солнце,

К его ореолу стихия земная влекома…



Она пережив его, пишет устало сонеты,

Она к молодым и талантливым снова спешит.

Эффектная дама непризнанного поэта,

Легка и упряма, и старость ее не страшит.




11 августа ушел М. Волошин


В этот день звезда сгорела

И упала в пропасть бед.

И высокий, яркий, смелый

Вышел он на белый свет.

Было тихо и пустынно

В мире, где гремит гроза,

И отчаянно-картинно

Посмотрел поэт в глаза.



И растаяли чертоги,

В небеса вела стезя,

И отчаянный, и строгий

Понял он, что так нельзя

Больше жить в тиши у моря,

Слышать чаек ропот рядом.

И с Мариной снова споря,

Говорил он ей – Не надо.



Но о чем? Какое дело

Нам до их бесед у моря,

И душа в туман летела

С чайкой, с ветром, с Музой споря,

Боль забытого романа.

Призраки былого счастья,

Не укрыться от обмана.

Шторм над миром, и в ненастье



Он уходит, не прощаясь,

В мир валькирий и сказаний.

И встречают в мире таинств

Чайки с женскими глазами.

И преследуют поэты,

Чьи-то сны, стихи и дали,

И проснувшись до рассвета,

Пребывает мир в печали




Август тает


Август тает, и осень уже на пороге,

И немного смущает течение дней.

Нет, не лето, а жизнь беспощадно уходит,

Заблудилась душа среди грез и теней.



Это остров надежды нас манит, я знаю.

Это вера еще не растаяла, но,

Танго вновь исполняет там осень шальная,

Не сластит, а горчит дорогое вино.



И мужчина, как призрак забытой стихии,

Мой портрет он напрасно пытался писать,

И на лунной дорожке застынет Мессия,

А Поэт затерялся в тумане опять.



Нам бы тоже беседу продолжить, слепая

И печальная осень пришла на порог,

Это августа в тумане рассеянном тает

И уходит, нет, он задержаться не смог.



Две двадцатки нам новые шлют испытанья,

И печаль запивает мой призрак вином,

Ничего не останется, только свиданье

Там с Пегасом, летящим в туман за окном.



И о чем-то твердит, улыбаясь, Марина,

И смеется во мраке ученый мой кот.

Жизнь порою жестока, а память невинна,

Этот августа с усмешкой невинной пройдет









15 августа родился Д. Мережковский


Доброе, злое, ничтожное, славное, —

Может быть, это всё пустяки,

Д. Мережковский


В туманной полночи за гранью мирозданья

Явился миру гений и злодей,

Творец его несозданных созданий,

И Демон тех стихий и площадей.

Его Мессией звали в миг явленья,

Он был печален и порой угрюм,

И не познавший чудные мгновенья,

Томился от идей и грустных дум.



Его жена была экстравагантна,

Она из настоящих светских львиц.

И искры тех непризнанных талантов,

В экстазе грез над пропастью неслись.

Философ мрачный гневно улыбался,

Антихриста являя и Христа,

Он Павла с Александром не боялся,

Идти всегда готов был до конца,



И в миг, когда небесные создания,

Испуганные, улетали прочь,

Жила в душе лишь боль очарованья,

Его России догоравшей ночь.

Как дома, он останется в Париже,

И не поймет, какая эта спесь,

Узнать тот мир, он дальше или ближе,

Но он сгорел и остается пепл.



И улыбалась кротко муза ада,

И с ним она осталась до конца,

В нем гений и злодейство, но не надо,

Не забывай усталого лица…

И книг его внезапная стихия,

Очаровала души в час ночной,

И где-то догоравшая Россия,

Грозила и бедою и войной.



Но он ушел, не ведая той боли,

И той грозы не зная роковой.

Был окрылен бессмертною любовью.

Ему лишь снился Блоковский покой.

Век серебром увенчен, в час расплаты

Никто не встретит, только хмурый дождь,

Они ни в чем, ни в чем не виноваты,

Останется воспоминаний дрожь.



И доживет до призрачной победы,

Его любовь, и в странный этот миг,

Явилась тень, все тяготы изведав,

О чем он плакал среди грез своих?

И Фауста там встретит Маргарита,

И счастье заслужившие сполна,

Они стоят в том домике, увитом

Лозою виноградной, и вольна



Она еще оставить и остаться,

Он о Поэте дописал роман,

И долго будет молния метаться

Среди стихий, страстей, и дальних стран

И лунная дорожка проступает,

И тяжелы над пропастью шаги,

Никто не видит и никто не знает,

Судьбы печальней и светлей стези.



Я слушаю профессора и верю,

Что было так, в печальный этот час,

Вот он войдет, и распахнутся двери,

И лекцию читает он для нас.

И то что было страшно или свято,\

Останется за роковой чертой,

И птицы, улетевшие куда-то,

Как души все просились на постой



Я стол накрыла на троих в печали,

Я кофе заварила в полночь вновь,

И август дышит тяжело в начале,

Но все светлее и прекрасней ночь…




Призрак поэта былого

Памяти К. Бальмонта


И тишина над миром бренным,

Так поразительно легка,

Что ангел вздорный и надменный

Парит опять в моих стихах.

И шелест крыльев слышу рядом.

Я отстраняюсь от огня

Он говорит: -Мой друг, не надо,

Не оставляй пока меня.



И серп луны в пруду утонет,

Русалка плачет и поет,

И в этом вздохе, в этом стоне

Есть воплощение твое.

Природа в вечном ожиданье

Каких-то слов, и чьих-то слез,

И странный сон о старой драме,

В благоуханье диких роз.



Не засыпая до рассвета,

Мы ждем явленья Солнца вновь.

И одинокая комета

Хвостом заденет эту ночь

И растворилась, и вздыхает,

Печальный ангел о былом,

Он точно верит, точно знает,

Что свет так зыбок в мире том,



Куда пока не дотянуться,

Но мы там будем в грозный час,

И он ушел, не оглянулся,

И не окликнул больше нас.









Последние мгновения Памяти И. Бунина


Во Франции покой и не уют,

Друзья, враги, там все перемешалось,

Враги спасают, а друзья сдают,

И ничего как будто не осталось.

Лишь Вера не уйдет и не предаст,

А он любовь искал темно и страстно,

И все, что было за душой —отдаст,

За пару дней в России, безучастно.



Он смотрит вдаль, на вечные поля,

Усеянные синими цветами.

– Все было зря, наверно, было зря,

И ничего не будет между нами.

Печаль растает, как внезапный сон,

Тоска кружит над ними, как ворона,

А он все пишет, и сжигает он,

И смотрит в этот мрак завороженно.



Боль не проходит, никого кругом,

Одно зверье повсюду, Боже правый,

И только свет звезды и старый дом,

И только бес улыбчиво лукавый,

И женщина, лишенная тепла,

Она его к рассвету проводила,

И кажется, что тоже умерла,

Ведь ни о чем как будто не просила,



И темные аллеи вдалеке,

И светлые грядут воспоминанья.

Лик женщины застынет на холсте,

Ноябрь несет забвенье и признанье.

Но все равно, давно молчит и ждет,

Чего не ясно, день восьмой настанет,

И в вечность он уйдет, и в тот полет

Его прекрасный Блок один помянет,



Проводит в кущи райские опять,

И отвернется молча, и отпрянет.

И спор не станет больше продолжать,

И пред луною наконец отстанет.

Ночь так темна, и все-таки с небес

Он видит эту призрачную землю.

Деревню, тьму аллей, и этот лес,

Да он вернулся, зову сердца внемля.



Уж лучше поздно. Разожгут камин,

И соберутся призрачные гости.

Но и средь них останется один,

Не пережив отчаянья и злости…

Один старик, и маятник и сон,

Уходит в бездну, не вернется снова,

И где-то слышен колокольный звон,

Из мира он ворвется из иного…




Художник в Зазеркалье







и зря о твоем же добре лепетал

дождем и ветвями, губами и кистью

влюбленно и злыдно еврей Левитан.

Б. Чичибабин Тебе, моя Русь.


Что было там, за той звездой в ту полночь?

Усталый Левитан о том теперь не вспомнит.

Русалий хоровод, над озером мелькает,

И он туда идет от всех живых красавиц.

Он знает силу снов и красок увяданья,

Он в этом мире новом нелепое создание,

И все-таки в тиши лесов давно забытых

Пиши, спеши, пиши ту суету событий.



Скулящая душа сурова и нежданна.

Живет там не спеша бессилье Левитана,

И только в миг тоски вдруг краски проступают,

И в устье той реки все беды пропадают.

И он живет один, не видя Галатеи,

Среди печальных зим, от горести хмелея.

И где-то в тишине белесого тумана

Он снова снится мне, пейзаж тот Левитана.



И Плес его не ждал, и не звала столица,

Когда страстей накал все длился, длился, длился,

Она одна была мила и так желанна,

Что в пропасти вела с усмешкой Левитана.

И он за нею шел. Не замер у обрыва.

Она осталась там, юна и сиротлива.

Художника потрет другой во мгле напишет,

И кажется он жив, и кажется он дышит









Королева декаданса


Как грустно королеве декаданса,

Все вспоминать, не помня ничего,

За этот мир отчаянно сражаться,

Таить в душе немое торжество.

Домой вернуться на рассвете алом

И рухнуть обреченно на кровать.

И видеть звезды, только он устало

Петра иль Павла пишет там опять.



И соберутся шумные поэты.

И черной птицей к ним она порхнет.

Кому-то улыбнется безответно.

Кого-то безрассудно оттолкнет.

И он следит за нею, все прощая,

И понимает, лишь она нужна,

Когда звезда последняя растает,

И отгорит последняя весна.



И удалится беспощадный критик

И никого не будет за спиной.

Как это и жестоко и обидно.

Поговорить не с другом, а с женой.

Они —то знают, что Париж навеки,

Когда чужое сделают своим.

Закат окрашен кровью, и померкнет

Былых сказаний ядовитый дым.



И на Монмартре встретив вновь кого-то

Махнуть рукой и удалиться вдруг.

И в светской львице видеть в миг ухода

Всей жизни замыкающийся круг.

Пусть ты упрям, и пусть она другая,

И только снятся Питера снега.

Но вас согреют свечи, догорая,

И сказочная русская пурга




Прощание с Анной







Перед отплытьем в городе страстей

Возникла Анна и исчезла снова.

И затерявшись там, среди гостей,

Она опять искала Гумилева.

Но не было нигде его, в плену

У той любви, она не отпускала,

Корабль призрак в снах ее тонул,

И приходилось все начать сначала.



И никого на призрачном пути,

Матросы растворяются в тумане,

А он не знает, как ему пройти,

По суше, чтобы возвратиться к Анне.

Разлито масло и убит другой,

Но он не мог погибнуть в этой схватке,

Его вела бессмертная любовь,

И верила, что будет все в порядке.



Когда ворвался пьяный комиссар,

Мычал и тявкал, словно пе в тумане,

И видела она, как он устал,

Но он вернется в эту полночь к Анне.

– Да ты пришел за ним, – она твердит, —

Остановись, не любит он поэтов,

И комиссар под окнами убит,

И скоро призовут ее к ответу,



Но алиби у Анны знает бог,

Хотя они его там распинали,

Перед отплытьем в городе тревог.

На Невском снова призрак возникает

Кого-то мертвым в этот час нашли,

Очки снимал Ежов, молчал устало.

И таяли, и таяли вдали,

И пусто нынче, палачей не стало.



И всадники летят в иную даль.

Все тяжелее Анне оставаться,

И повторять, что ей безумно жаль,

Жалеть себя и с ними распрощаться.

Стареть одной, венки плести для них,

Среди бандитов пьяных растворяться.

И  Фауста  с поэтом в снах своих

Опять встречать и тихо улыбаться.




Поэт и его Муза







Третий день мороз крепчал,

Грусти не было исхода,

Лишь поэт стихи писал

От заката до восхода,

Крепкий чай и бублик там

Он просил, забыв про время,

Муза шла там по пятам,

Я в талант его не веря



Видела как он устал,

И как хочется покоя.

Но писал, писал, писал,

Домовой, как ветер воя,

Мне на что-то намекал,

В башне из слоновой кости

Ни покоя, ни зеркал

Мастер мой серел от злости,



Крылья снова расправлял,

Уносился вдаль мечтами,

Третий день мороз крепчал,

Стыл в бокале крепкий чай,

Было пусто временами

Солнца слабые лучи

Прорывались из-за тучи,

Муза, детка, отпусти

Сколько можно душу мучить.



И она сказала «Нет»,

Мне он, ангел мой, нужнее,

Пусть оставит дерзкий след.

Я перечить ей не смею.

Где-то в пустоте зеркал

Он опять не отразится,

Третий день мороз крепчал,

На лету замерзла птица.



– Ты довольна, спору нет,

Не очнется он, я знаю.

Но останется ПОЭТ,

Где-то там, у двери рая.

А она молчит во тьме,

Руки протянув к камину

Это там огонь в огне

Полыхает так невинно.



Рукопись его сгорит,

Не останется надежды,

Но у музы гордый вид

И прекрасные одежды,

Ради этого всего,

Он готов парить и таять

И скрывая торжество

Знать, ее он не оставит




Первая среди равных


Ахматова Анна Андреевна…

Зачем повторяю я снова

Отчаянно, странно уверена,

Хватаясь за жест и за слово.

Пути мои все перепутаны,

Надежда до срока растаяла.

Каким-то последним салютом

Там вспыхнет Марина Цветаева



О да, маскарад продолжается,

Я знала, и в это я верила,

И в душах заблудших останется.

Та третья, темна, не уверена.

Испанской графиней в туманности

Печальной вдовою и девочкой

Откуда все дикие странности,

Куда это крылья вдруг денутся,



И правят душой суеверия,

И перья отбросив павлиновы,

В себя в этот вечер поверю я,

Забуду об Анне с Мариною.

Вот так и душа прорезается,

Судьба проступает незрячая,

И строчкой последней останется

В тумане Собака бродячая



В Бродячей собаке мы встретились,

Вы это, конечно, не вспомните,

Столкнулись, читали, отметились,

И где-то растаяли в полночи.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67028424) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.