Книга - Даат

Даат
Лена Ребе


Книгой «Даат» («Мудрость») заканчивается первая триада текстов из серии «Звезда Давида», описывающая треугольник, смотрящий вниз. В ней героиня размышляет об устройстве мира, о научном способе его познания, позволяющем ответить на вопрос «как?», но не на вопрос «зачем?», о различиях между знанием и мудростью. Вследствие этих размышлений у героини вырастают крылья, события реальные перемежаются фантастическими, персонажи живущие встречаются с давно умершими, нарисованный Ворон оживает, а великий Парацельс задаёт головоломку, которую ей предстоит решить. В книге есть всё – и страсть, и печаль, и смех, и неслучайность встреч, и готовность увидеть чудо: «…говорят, что чудес не бывает. Бывают. Просто нужно сначала себя подготовить: душу очистить, мир во всём его величии научиться воспринимать, Божественному открыться – тут-то они и начнутся».





Лена Ребе

ДААТ



«Уста мои изрекут премудрость, и размышления сердца моего – знание.

Приклоню ухо моё к притче; на гуслях открою загадку мою.»

    Псалом 48, 4






Глава 1. Про экстаз вообще…


Как говорилось в одном русском анекдоте – из показаний обвиняемого следует, что это было в экстазе, а я точно помню, что в сарае. Нечто подобное произошло и со мной. Сопливо-розовый романтический кисель, в который уже превратилась было в мечтах моя жизнь, на деле оказался крепким коктейлем-триллером, круто замешанным на кокаине, приправленным для остроты русскими проститутками международного масштаба (так что без экстаза, насколько я понимаю, не обошлось) и разлитым в причудливой формы политические сосуды, символизирующие сложность современной европейской политики вообще и скрытой от широкой общественности жизни представителей её высших эшелонов – в частности.

А началось всё как раз в тот день, когда я разгуливала босиком по Рёмербергу, в то время как в квартире Рошеля и его адвокатской конторе происходил обыск. Вернее, началось-то всё на день раньше, с убийства одного из политических противников Рошеля, Бельмана. Впрочем, завуалировано оно было под самоубийство. Поначалу оно меня не особенно заинтересовало, хотя и расстроило немного. И дело было не в каких-то там моих политических взглядах – нету их у меня, товарищ прокурор, ну нету! – а в том, что Рошеля и без того многие недолюбливают. Только ещё доведения человека до самоубийства ему не хватало. Но лучше я расскажу всё по порядку.

Вернувшись домой после прогулки и поев холодной долмы, я пришла в такое лениво-расслабленное настроение, при котором делать ничего не хотелось. Даже читать. Раскинувшись на диване на манер мадам Рекамье, я включила телевизор. С экрана на меня смотрел Рошель. Я переключила программу. Рошель никуда не исчез. Пощёлкав переключателем, я убедилась, что примерно две трети из моих почти сорока телепрограмм показывают какую-нибудь фотографию Рошеля и рассказывают о его страшных преступлениях, в то время как остальная треть делает то же самое, но без фотографии. Оказывается, Рошель:

– употреблял наркотики,

– принуждал других к употреблению наркотиков,

– пользовался услугами русских проституток,

– помогал их нелегальному въезду в Германию,

– заказывал прекрасных дам и наркотики по телефону, бесстыдно взяв при этом в качестве псевдонима фамилию Сени Пинского, того самого, который в своё время рассказал мне историю про крота и Альбрехта Великого,

– был опознан на какой-то видеокассете в качестве участника сексуальной оргии,

– позорил таким образом всё просвещённое человечество, а в особенности – ту политическую партию, к которой принадлежал,

– приближал своим поведением то ли конец света, то ли неизбежную победу коммунизма (или это был сионизм?) если и не во всём мире, то по крайней мере в одной отдельно взятой стране – Германии,

– подстрекал мирное по сути своей человечество к третьей мировой войне,

– бросив несчастную Германию на произвол её судьбы и отменив все свои встречи и телевизионные передачи, улетел загорать в Испанию,

– … (тут я выключила телевизор, решив, что с меня пока хватит).

До убийства христианских младенцев дело дойти ещё не успело, но было понятно, что в ближайшее время дойдёт. А ещё стало понятно, что Тор был, как всегда, прав, и Рошель мне брат, а не возлюбленный. Вечно у меня всё не как у людей. Другие в моём возрасте уже вовсю с кризисом середины жизни борются, а я ещё только со своей семьёй знакомиться начинаю. Родителей себе нашла, Еву с Тором, теперь вот младшего брата. Кто следующий? Но главное не в этом, а в том, что дальше делать. Я задумалась о представленных мне доказательствах немыслимых преступлений своего новоявленного родственника, которому, конечно же, следовало помочь.

Единственными так называемыми вещественными доказательствами его плохого поведения являлись найденный у Рошеля в бюро пакетик со следами белого порошка неизвестного состава и довольно странная чёрно-белая фотография, разделённая двумя вертикальными полосками на три части. В первой и третьей части её сидели в картинных позах две слегка одетые дамы – по одной в каждой части. Видны, впрочем, были только их длинные красивые ноги и тела где-то до талии, всё, что выше, было скрыто дигитальным туманом. В средней части триптиха наблюдался какой-то тёмный силуэт, который при желании можно было принять за сидящего же мужчину в костюме. А можно было и за облако в штанах. Интересные у немцев понятия про оргии. В качестве наркотика назывался кокаин.

Что я знаю про кокаин? Американские индейцы употребляют его несколько тысяч лет. В Европе в широкое употребление его ввёл Фрейд в начале прошлого века, заметивший его замечательные обезболивающие свойства и не заметивший вредных. Он потом ещё долго переживал по этому поводу. «Роман с кокаином» нужно перечитать. Интересно, кто его всё-таки написал? Жаль, что он у меня по-немецки, а не по-русски. Насколько я помню, физического привыкания к кокаину нет в том смысле, что в обмен веществ он не встраивается, как другие наркотики. Потребление кокаина законом не преследуется, только распространение.

Теперь русские проститутки. Это часть истории меня особенно позабавила. Из всех знакомых мне немок – их немного, это правда – сексапил имеется только у одной. У моей подруги Моники. Да и та призналась мне однажды по секрету, что в ней то ли польская, то ли еврейская кровь есть. Ну не рождаются Венеры на германских просторах, что ж тут поделаешь. Зато резвятся там в больших количествах юные Дианы с луком за спиной, гоняющиеся за оленями в порядке утренней разминки. И превращается такая Диана со временем в грозную (и грузную) Валькирию или в лучшем случае – в хозяйственную Геру, хранительницу очага и семейных традиций. Так я же и не против, я – за! Только если вдруг наступает в жизни мужчины момент, когда какое-то таинственное чувство внутри живота (или ниже) говорит – хочу Венеру! – то в Германии ему трудно придётся. Импортный товар.

Милые немецкие женщины, не обижайтесь вы на меня! Во-первых, исключения всегда имеются. Во-вторых, для счастливой семейной жизни и воспитания здоровых детей нужна именно Гера и иногда немножечко Валькирия, а уж никак не Венера – у Венеры единственный сын бегает голышом по белу свету и стреляет из лука в кого ни попадя. А она его ещё подзуживает. Если по-хорошему, так её материнских прав лишить нужно. И в-третьих, ведь не обижаемся же мы на судьбу за то, что апельсины растут в Греции, а дубы – в Германии?! Вот и придумывают себе греки Венеру, которая после очередной любовной истории отправляется купаться в море и выходит оттуда каждый раз невинной девицей, у которой и в памяти тоже ничего от этой истории не остаётся, даже имени её героя. Остаётся только готовность к новой, первой и единственной любви. В то время как нежная и прекрасная героиня немецкого эпоса, Кримхильда, всё отлично помнит и кончает тем, что выходит замуж за самого сильного воина своего времени, Аттилу, способного отомстить за смерть её любимого Зигфрида. Тот и мстит, перебив всех её подданных и родственников вместе взятых, включая родных братьев, причём сама она тоже не гнушается взять меч в руки. Менталитет – великое дело.



Я представила себе мысленно подружку Рошеля. Лет двадцать назад была она, очевидно, восхитительной деревенской Дианой – длинноногая, веснушчатая, с пышной грудью, прекрасными огромными глазами и добродушным личиком. Замуж нужно было выходить, милая, детей рожать! Но что-то не сложилось. А кто её на телевидении держит? Ведь невооружённым глазом видно, как она внутренне съёживается, выслушивая сальности, а то и прямые грубости от участвующих в её передачах подростков. Ещё и голову в плечи втягивает, как черепашка в свой панцирь. Так и не привыкла. Да и двигаться её никто не научил. Впрочем, бюст отменный, что говорить. Им бы с Рошелем двадцать лет назад встретиться.

А сейчас она напоминала скорее полузасохший бутон, которому так и не довелось превратиться в пышную цветущую розу. Диана, которой уже за сорок, выглядит немного смешно – в таком возрасте нужно уже уметь своему мужчине помогать, если он в беду попал, а не самой к мамочке за помощью бегать. А уж за три года близкого знакомства эту страшную тоску одиночества в его глазах не разглядеть… Её же по телевизору видно! Теперь ещё, не дай Бог, поженятся. Юная пионерка Диана вздумает свой долг выполнять, а он решит, что это последняя соломинка, за которую ему непременно следует ухватиться. Я припомнила одну похожую историю, и у меня вдруг закололо сердце – там дело кончилось самоубийством. Двойным. Уставшая выполнять свой долг жена взяла да и повесилась в Нью-Йорке. А давно потерявший веру в соломинки муж, похоронив её в американской земле, вернулся в Москву и прыгнул с двадцатого этажа на родную, русскую. В ней и похоронили. Хорошо хоть детей не было. Долги, соломинки – да не так жизнь устроена, ребята, ну не так! Есть Бог, есть вера, есть душа, и всё в Книге записано и печатью скреплено…

Тут я заметила, что меня никто не слушает.

Ну и ладно, сама-то я давно разве такая умная стала – ведь ещё в декабре соломинки собирала и долги выполнять пыталась. Полгода не прошло. Так что сменим пока тему на какую-нибудь полегче. Вот к примеру пункт насчёт телефонных заказов. Интересно, а как такой заказ вообще происходит? И что при этом говорят? И какие именно качества указываются как необходимые? И причём тут Пинский?..

Постой-ка, а ведь про Пинского как раз понятно – тот тоже однажды заказывал себе даму по телефону. Из нашей московской квартиры. Его семейная жизнь в очередной раз дала трещину и пошла наперекосяк. Сеня решил разводиться. Жена немедленно забеременела и вскорости должна была рожать. Положив в авоську пять пол-литровых бутылок водки (для себя и моего мужа) и килограмм апельсинов (для меня), он взял гитару и приехал к нам в гости. Теперь он пил, немузыкально орал про какую-то бригантину, которая как раз находилась в Кейптаунском порту с пробоиной в борту, и вспоминал счастливую холостяцкую жизнь. Часа в три утра он почему-то перешёл на английский, из которого недавно выучил двести слов. Он тогда вычитал где-то, что язык дельфинов состоит из двухсот слов, и им хватает. Сеня решил, что ему тоже хватит. «Я – дельфин!» – громогласно утверждал то по-русски, то по-английски кандидат педагогических наук, держа в каждой руке по бутылке с остатками водки и стараясь при этом попасть локтем по струнам гитары-страдалицы. Иногда ему это даже удавалось. Когда от резких движений с его рубахи начали отлетать пуговицы, он осторожно поставил бутылки на пол, гитару положил на диван и принялся с удовольствием чесать своё волосатое брюхо, торчавшее теперь наружу.

Угомонился, решила я. Сейчас заснёт. Не заснул он, господа присяжные и заседатели. Напротив, занятие это навело его на новые мысли, и в пятом часу утра Сеня понял, что нужно делать. Даму вызывать. Чтобы она ему брюхо чесала. Больше всего меня поразило, что в таком состоянии он помнил номер наизусть. Зачем-то записав номер на бутылочной этикетке, он набрал его. Выслушал развёрнутое и очень нелицеприятное мнение о себе от тоже не вполне трезвого соседа дамы по коммуналке. Расстроился. Выпил. Задумался. Вскочил. Сделал своё программное заявление, почему-то на смеси русского с немецким – «Астра»! Спички!! Vorw?rts!!! – и на сверхзвуковой скорости покинул квартиру. Мы легли спать.

Около одиннадцати меня разбудил звонок Герды Соломоновны, его мамы. Узнав, что ушел он среди ночи, она немедленно начала ругать меня за то, что я его отпустила. «Ведь его же в милицию заберут!» – кричала она, – «Они же теперь только приличных людей забирают, чтобы денег заработать! Подзаборники им не нужны!..» Вспомнив, в каком Сеня был виде, я хотела было её успокоить – если забирают только приличных, ему ничего не грозит. Но потом решила обойтись без комментариев и просто пообещала его разыскать. После чего позвонила Сениной даме. Дама ответила, что Сеня был у неё примерно с час назад, но она вызвала ему такси и отправила домой, так что он должен вот-вот приехать. Не сдержав любопытства, я поинтересовалась, почему она не удостоила Сеню своих милостей. Дама спокойно ответила: «А какого (следует название мужского полового органа, родительный падеж) он заявляется в такую рань? Да я до полудня (следует название женского полового органа, винительный падеж) не продираю!» На сём закончилось салонное танго. В тот раз. Были и другие.

С тех пор много воды утекло, и дочек своих он очень любит, и учеников своего престижного московского колледжа, директором которого является уже лет десять – тоже. Не думаю, чтобы та давнишняя история помешала ему быть хорошим педагогом. Скорее, наоборот. Проблемы роста он знал, так сказать, изнутри.

Всё. Забыли про Пинского. У него всё в порядке. Брату моему помощь нужна. Поразмыслив минутку о своих первоочередных действиях, я решила прежде всего послать Рошелю факс с сообщением о том, что есть ещё на свете люди, которые его любят и за него молятся. Поскольку дома у меня факса нет, я отправилась к Валентине.

Факс мы послали, хотя выслушала она меня довольно невнимательно, занимаясь глажкой свежевыстиранного белья и слушая видео своего старого концерта, готовясь таким образом к предстоящему через пару дней прослушиванию в какой-то американский театр. Когда с бельём было покончено, мы отправились пить кофе и болтать. Тема наших с ней разговоров в последнее время была одна – её любовь к некоему известному дирижёру. С полчаса она описывала мне его различные, совершенно замечательные достоинства, не имевшие, впрочем, отношения к его профессиональному мастерству. Во всяком случае, прямого. Исчерпав на некоторое время эту животрепещущую тему, она посмотрела на меня и, зная мою нынешнюю монашескую жизнь, спросила вдруг: «Ну а тебе-то хоть есть кого вспомнить?» Я засмеялась и ответила, что вспомнить можно было бы многих, но вспоминается только один. И рассказала, что вспомнилось.

В изумлении она воскликнула: «И что, ты и ему все эти годы не писала?!» И услышала в ответ, что, мол, нет, не писала. Потом мы ещё долго обсуждали, так ли уж это много – десять лет не видеться, и так ли уж это много, если мужчине под шестьдесят – и твёрдо решили: заранее сказать тут ничего нельзя. Ещё твёрже я решила ни в коем случае его не искать и отправилась домой. Шла я не торопясь, постепенно погружаясь в воспоминания, напоминающие прокручивающийся у меня перед глазами немой фильм. Фильм постепенно оживал и наполнялся сначала звуками – какое-то объявление по радио на языке, очень похожем на русский; потом запахами – свежие яблоки и почему-то вобла, а потом кто-то задел меня чемоданом, и я оглянулась.

За моей спиной находилась дверь вагона, и Бал спускался по ступенькам, и дело было в Киеве, и перестройке было уже два года, и приехали мы туда из Москвы на конференцию по нелинейной физике, где я собиралась впервые представить на суд международной общественности свои новые теоретические результаты. Меня трясло.

Первый день прошёл как в тумане. Я почти ничего не понимала – рабочий язык конференции был английский. Иностранцев приехало великое множество: до перестройки большая часть всей этой науки была засекречена, а теперь можно было пообщаться с русскими светилами. Женщин как среди местных, так и среди приезжих светил было немного – человек пять за всё про всё, и я была из них самая молодая с большим отрывом. Так что хотя я лично светилом и не была, но ни одной свободной минуты у меня тоже не было. Все хотели узнать, чем именно я занимаюсь – был какой-то канадец, ещё пара американцев, голландец, три итальянца, ещё кто-то. Помню только Яна и Антонелло, поскольку с ними я потом вместе работала.

К середине дня стало ясно – по возвращении в Москву немедленно начинаю брать уроки английского языка. А теперь – обедать. Проголодалась я от трудов праведных. С Назом и Сирой отправились мы в столовую, где меня встретили многочисленные улыбки полузнакомых и совсем незнакомых лиц, сливающиеся в несколько туманное нейтрально-приятное облако. Внезапный луч света пробил его, и я остановилась, как вкопанная. Какой там луч! Лава обжигающая, извержение вулкана, взрыв сверхновой… Солнышко ясное, солнышко красное лично почтило нас своим присутствием. Выглядело оно следующим образом: высокий, несколько грузный мужчина лет сорока с небольшим, в ореоле густущей копны ярко-рыжих волос, с пылающей огненной бородой и такими же волосами на груди и на руках, которых не скрывала расстегнутая сверху рубашка с короткими рукавами. Наз и Сира поздоровались с ним. Солнышко заулыбалось и поприветствовало нас, помахав рукой.

Тут-то всё и случилось. Я превратилась в огненный столб. Языки пламени пожирали меня всю – от кончиков моих вечно лохматых волос до кончиков пальцев на ногах. Больно при этом не было. Было хорошо. А потом всё лучше и лучше, и только одна мысль крутилась в голове: «Интересно, а когда он отвернётся – это пройдёт?» ЭТО не прошло – ни когда он отвернулся, ни когда мы уже сидели за столом, ни когда Сира затянул, по обыкновению, какую-то нудную историю. Аппетит мой исчез бесследно, и есть я не могла, только пить. Минут через десять, несколько притушив разгорающийся во мне пожар стаканом тепловатого безвкусного яблочного компота, мне удалось, наконец, спросить своих собеседников максимально нейтральным тоном, кто такой этот рыжий. Это был Пели. Имя я знала. Он был одним из светил, я примерно представляла себе, чем он занимается, но никогда его прежде не видела, поскольку жил он где-то в провинции. О чём там дальше шёл разговор и что происходило на конференции после обеда, я не запомнила. Думала я только об одном – как бы мне с ним поближе познакомиться.

После ужина, так ни до чего и не додумавшись, я вернулась в свой номер и принялась мечтать о Пели. Минут через двадцать в дверь постучали. Открыв её, я увидела Цака. Он пришёл поговорить о наших насущных делах. Речь шла о создании нового международного института по нелинейной физике. Нужно было крепить интернациональные связи, и он распределял среди своих учеников направления возможной в будущем совместной работы, с учётом присутствующих на конференции иностранцев. Бал, Наз и прочие свои задания уже получили, мне достался Ян. Выдав мне все возможные советы, пожелания и какие-то печатные материалы, он немного расслабился и неожиданно спросил меня, кто из присутствующих мне лично больше всего нравится. Я ответила не задумываясь: «Пели!» Цак поперхнулся. Затем свирепо заявил, что по его мнению это должен был бы быть Ян. Мотивировал он свою точку зрения тем, что тот высокий, худой и голландец. Поскольку сам Цак был роста небольшого, полноватый и русский, то Ян представлял собою, по-видимому, его личный недостижимый идеал мужской красоты. Я попыталась было ему что-то объяснить про исходящее от Пели излучение, но слушать меня он не стал, а немедленно откланялся и удалился.

Я снова размечталась о Пели, но ненадолго, поскольку в дверь опять постучали. На этот раз пришёл Бал и начал очень сердито расспрашивать меня, чем это я так рассердила Цака, что тот теперь пьёт в одиночку. Не считая себя ни в чём виноватой, я рассказала, как дело было. Бал пришёл в ужас и прочёл мне лекцию о том, что с великими учёными так обращаться нельзя и что мой долг был сказать Цаку, будто бы больше всех из присутствующих мне нравится именно он, Цак. Я рассмеялась и велела ему идти туда, откуда пришёл. Бал отправился восвояси.

Когда в дверь постучали в третий раз – да это не номер, а проходной двор какой-то! – я даже из кресла вставать не стала, а просто крикнула: «Войдите!» Вошёл Сира, считавшийся уже примерно с год моим официальным почитателем и отгонявший своим постоянным присутствием особо назойливых ухажёров. О моём преступлении против великого учёного он был уже наслышан и теперь пришёл учить меня жизни. Поскольку говорил он всегда очень медленно и очень нудным тоном, то я его и не слушала. Потом одна фраза, по которой выходило, что я будто бы играю судьбами других людей и, в частности, одним неосторожным словом могу принести Пели большие неприятности, привлекла моё внимание. Какие неприятности?! С того самого момента, как я его впервые увидела – т. е уже по крайней мере часов шесть или семь – я только о том и мечтаю, чтобы принести ему «приятности», да не знаю как. Внезапно я вспомнила разговор за обедом – Пели жил один в «люксе» и все желающие брали у него кто стаканы, кто одеяла, которых у него было в достатке, а в других номерах не хватало. Вот оно!

Выпроводив Сиру, я немедленно отправилась к портье и выяснила, где находится «люкс». План мой был очень простой – отправляюсь к Пели за будто бы нужным мне одеялом, в тайной надежде, что он догадается предложить себя в качестве достойной замены. Он не догадался.

Потом я медленно плелась по длинному коридору в свой номер, держа под мышкой совершенно ненужное мне светло-коричневое шерстяное одеяло в крупную клетку, и долго искала в кармане джинсов ключ от номера, и не от холода дрожащими руками никак не могла попасть в скважину замка, и подняла глаза вверх, чтобы убедиться, что хоть номер на двери правильный.

Никакого номера на двери не было. И двери тоже не было. А был экран компьютера, и «Google» был уже открыт и слово «Пели» набрано для поиска. Я очнулась. Погрузившись в прекрасное прошлое, я и не заметила, как дошла до дому, включила компьютер и подключилась к интернету. Главное, ни о чём не думать. Просто на кнопку нажать. Я нажала. Через полторы минуты у меня уже был его е-мейл, так что вполне можно было считать, что я его не искала, а нашёлся он сам.

Отправив ему короткое письмо – «Do you still remember me? It would be nice to hear from you» – я вернулась назад в то далёкое прошлое, в котором, оказывается, жили не только Петька, высокая наука и больной муж, но и страсть, и любовь, и встречи, и расставания, и ещё много чего другого…




Глава 2… и в частности


На той киевской конференции так больше ничего интересного и не случилось. Правда, на следующий день за завтраком мы ещё немного поговорили. Поскольку больше заняться мне было нечем, я всю ночь придумывала, какой бы ему вопрос можно было задать, чтобы и к моим научным занятиям он относился, и к его. Придумала. Он выслушал меня, кажется, с неподдельным интересом, на вопрос ответил, а кроме того сказал, что Кац, мой научный руководитель и его приятель, будет очень сердиться на эти результаты. Впрочем, об этом я уже в «Кадише» рассказывала.

Потом конференция закончилась, и мы разъехались по домам, и наступила пустота. Пустоту время от времени заполняли короткие нервные романы, которым так и не удалось затушить разгоревшееся в Киеве пламя. Я написала диссертацию, и аспирантура подошла уже к концу, и я попросила Пели дать отзыв на мою диссертацию. Он согласился. В Москву он приезжал обычно на день или два и время его было расписано по минутам, так что за текстом диссертации он заехал ко мне прямо с поезда, в шесть утра. Он приехал, и мы опять завтракали вместе, и что-то там обсуждали, а думала я только о том, что муж мой должен через несколько часов вернуться из командировки, и что было бы, если бы он возвращался завтра…

В положенное ему время подоспел декабрь, и теперь я защищала диссертацию, и Пели снова приехал. Вечером был банкет в ресторане. Пару часов, принимая поздравления, я готовилась мысленно к решительному шагу – пригласить его потанцевать, справедливо полагая, что уж во время танца смогу, наконец, разобраться, как именно он ко мне относится. Когда же я решилась и подошла, то оказалось, что ему пора уходить, чтобы не опоздать на поезд. Так мы и не потанцевали.

Странно, что никакой непрерывной цепи событий в памяти моей не осталось. Только отдельные встречи, которые я даже ни к какому конкретному году отнести не могу. Была осень, отчего-то в Англии, и очередная конференция – по вечерам Цак читал мне свои стихи, Беер звал решать его задачи и рассказывал про своих четырёх жён и про то, что пришло время взять новую, пятую, выразительно поглядывая при этом на меня, а Сира приходил ко мне в номер среди ночи то за сахаром для чая, то за зубной пастой, которая у него будто бы кончилась. Пели там тоже был. Однажды он попросил меня пойти с ним в банк, поскольку по-английски я могла изъясняться лучше его, и протягивая какие-то свои банковские документы, погладил меня по руке. Или мне только показалось? До самого конца конференции я так и не смогла решить эту сложную задачу – было ли прикосновение случайным или нет. Много позже, когда мы с ним со смехом вспоминали эту самую конференцию, оказалось, что он видел идущего ко мне в номер часа в два ночи Сиру и очень ему позавидовал. А когда ещё через час вышел прогуляться по коридору – что-то не спалось ему в ту ночь – и увидел свет в моём номере, и услышал через дверь наш разговор, то больше всего на свете в тот момент ему хотелось вытащить своего бывшего ученика за шиворот из моего номера и остаться там самому. Жаль, что не вытащил.

Потом опять была весна, Москва, и дел у него опять было больше, чем времени, и он попросил меня взять для него утром в институте какие-то бумаги, с тем чтобы забрать их у меня дома, днём, когда он освободится. Бумаги я взяла, надела самую прозрачную кофту из всех, что нашлись в шкафу, под неё не надела вовсе ничего и принялась его ждать. В два часа его ещё не было, и я решила почему-то, что он уже не приедет. В рыданиях позвонила я Татьяне, не будучи в состоянии даже объяснить, что именно случилось. Та решила, что муж мой опять что-то учудил, и примчалась меня утешать. Объяснить ей я так ничего и не успела, поскольку Пели приехал минут через пять после неё.

Мы пили чай втроём, ели какие-то пирожные, о чём-то разговаривали, потом он попрощался и ушёл. Когда он вышел, я заметила, что бумаги, за которыми он, собственно, и приезжал, остались лежать у меня на столе. Открыв окно, я окликнула его и протянула бумаги вниз, благо квартира находилась на первом этаже. Руки моей он не заметил и исчез в подъезде. Я открыла свою дверь. Он вошёл и обнял меня.

Не знаю, сколько времени мы целовались. Татьяна сказала потом, что выглянула в коридор минут через десять, удивившись наступившей внезапно тишине. Увидев нас, она скромно удалилась в спальню и просидела там уж по крайней мере полчаса, пока я не появилась. Она потом ещё долго ругала меня и заявляла, что нельзя быть такими дураками и целоваться в прихожей, не давая ей никакой возможности покинуть помещение. «На кухне надо было целоваться! На кухне!!» – кричала она как сумасшедшая. А я смеялась и плакала, плакала и смеялась…

Недели через две он опять приехал. Муж мой и сын были на даче. Ни до завтрака, ни до чаепития в тот день дело не дошло. Когда мы проголодались, была уже ночь. И был второй день, и еда в доме кончилась, так что ели мы какие-то консервы. Одеваться мы к тому времени уже перестали за полной бессмысленностью этого занятия, только иногда, поплескавшись вместе в ванне – жара в то лето стояла в Москве немыслимая – заворачивались на время в полотенца. Потом и консервы тоже кончились, но мысль одеться и сходить в магазин никому из нас в голову не пришла. В доме остался один шоколад.

В те времена в России шоколада в продаже давно не было, и в силу этого печального обстоятельства он являлся замечательным подарком и хорошей взяткой для секретарш и средних административных чинов. Привозили мы его из-за границы килограммами, и в настоящее время всё содержимое моего холодильника составляли штук тридцать стограммовых плиток. Сама я шоколада не ела, так что теперь питаться мне оставалось только любовью, а Пели с удовольствием закусывал любовь шоколадом.

Утро четвёртого дня наступило как-то неожиданно, и он должен был уезжать. Я так и не узнала, зачем он приезжал в тот раз в Москву. Или как раз узнала?.. Я лежала на спине, на смятых простынях, положив руки под голову, и молча смотрела на него. Он одевался. Я впитывала каждой клеточкой своего тела самые мелкие его движения, взгляды, улыбку. Чудом было всё – как он застёгивал пуговицы рубашки, и как собирал рассыпавшиеся в первый день из случайно открывшегося портфеля какие-то бумаги, и как не мог найти второй ботинок… Уже одевшись, он сказал немного растерянно: «Если кому рассказать – ведь не поверят же!» Я только улыбнулась в ответ: «Присылай ко мне, я подтвержу». Подтверждаю.

А однажды у него было всего часа три, и мы встретились в пустом офисе какой-то частной фирмы, принадлежащей ещё одному его бывшему ученику. Офис представлял собой небольшую квартирку в центре Москвы, с телефоном, вешалкой, парой столов, одним стулом и почему-то брошенным на пол узким полосатым матрасом. Даже простыней не было. И кому они нужны?..

Каким-то летом он сказал мне, что готов развестись в любой момент. Но только с тем, чтобы немедленно жениться. Ах, ну не могла же я бросить своего калеку!

В конце 1992 года, когда перед окончательным отъездом из России Бен помогал мне решать мои самые неотложные задачи, я как-то упомянула, что, мол, есть ещё один человек, только видимся мы редко. Бен не удержался и начал задавать вопросы, из которых следовало, что на роль этого «одного человека» он примеривает Цака. Мысленно рассмеявшись, я тему сменила. Бена я не виню – и психотерапевт он был хотя и гениальный, но начинающий, и всю окружающую меня толпу знал лично, вот и не устоял перед искушением.



Последний раз мы виделись в Голландии. Я договорилась с хозяйкой дома, и жил он у нас. В доме вечно толпился народ, так что по вечерам мы уходили гулять в парк, выбирая место потемнее. Помню, первый раз, уже возвращаясь домой, он сказал: «Я и не думал, что ты решишься». А я даже не поняла сначала, что он имеет в виду, поскольку единственное, чего я хотела – это быть с ним, и никакая мысль о нарушении общественного порядка мне даже в голову не пришла. Так мы и нарушали бесстыдно этот самый порядок пару недель подряд, до самого его отъезда. Порядок ничего не заметил.

Что это было – страсть? Любовь? Роман? Больше на стихийное бедствие похоже. Но что бы это ни было, оно давно кончилось. Десять лет прошло.

За все эти годы я вспомнила Пели только однажды, года два назад, в переписке с Комом, которая в тот момент из чисто интеллектуального общения начала вдруг почему-то скатываться на более личные, чуть ли не интимные, рельсы. Уж не помню как он этого добился, но в некоторый момент я написала ему очень откровенное письмо с обоснованиями моего нынешнего нежелания завести себе близкого друга. Он немедленно ответил, что когда видел меня в компании с Пели, я казалась ему совершенно счастливой. Интересно, до сих пор помнит! Восемь лет прошло. Ком тогда пригласил нас с Пели пообедать, и я заметила, что он как-то особенно внимательно меня рассматривает. Когда Пели уехал из Голландии, Ком заявил, что Пели – хороший человек, и жена у него тоже очень симпатичная. Они встречались все вместе у Таро в гостях, когда тот получал профессорское звание. «У хорошего человека и жена хорошая», – ответила я. Больше эта тема у нас не возникала. А теперь возникла. Совершенно рассвирепев, я написала ему, что Пели является единственным мужчиной в моей жизни и вероятно в мире, который умеет доставлять только радость и никаких проблем, что я совершенно не собираюсь обсуждать эту тему и предлагаю вернуться к спокойному, сиречь бесполому, интеллектуальному общению. Что мы через некоторое время и сделали.

Воспоминания о прекрасном прошлом – дело затяжное, так что когда они подошли к концу, уже стемнело. Заметив, что я так и просидела всё это время перед экраном компьютера, я решила его выключить и ложиться спать. Только сначала почту посмотреть. Письмо от Пели пришло несколько часов назад. Не думай. Открывай. Я открыла.

Он писал, что искал меня все эти годы, и всех общих знакомых расспрашивал, последний раз – Таро, в прошлом месяце. А мои письма из Америки до сих пор хранит в своём компьютере. Я и забыла, что писала ему оттуда. Ещё он спрашивал, как я живу и чем теперь занимаюсь.

Ну что тут скажешь? Теперь мы целыми днями болтали по интернету, и пламя горело вовсю, как если бы и не угасало вовсе. Удивляюсь, как компьютер не сгорел. По ночам он читал мои книги, а я размышляла о том, что прежний способ лишать его сна нравился мне больше. И чем именно… Но как сказала однажды Татьяна, профессиональный искусствовед, в таких делах самое важное – не перейти тонкую грань между эротикой и порнографией. Будем стараться.

В какой-то момент он прислал мне две свои фотографии – одну с внуком на руках, другую – в виде белоснежного мраморного Зевса. Внук был такой же рыжий и светящийся, как и он сам, и я мысленно пожелала счастья всем его будущим подружкам. Сам Пели ничуть не изменился, только в бороде появились снежные пряди. Мне понравилось. На второй фотографии лежал обнажённый Зевс в натуральную величину. Голова его покоилась на согнутой в локте правой руке, в левой он держал кувшин. А тело было тем самым, которое я знала когда-то, которое так любила, которое… Стоп. Главное, про тонкую грань не забывать. Короче, если бы древний мастер догадался приделать к мраморному телу янтарные волосы, то получился бы у него не Зевс, а Пели, светило современной физики, повелитель комет и галактик, обладатель бесчисленных научных трудов, званий и наград, множества учеников, разбросанных по всему свету, отец по крайней мере двоих детей и дед уж не знаю скольких внуков.



От общения с Пели я как-то переменилась, хотя сама этого вначале и не заметила. Прежде всего, знакомые перестали узнавать мой голос по телефону, утверждая, что он стал совсем юным и звенящим. Потом оказалось, что хожу я теперь иначе – быстрее, легче, почти летаю, к тому же я постоянно улыбалась. Апофеоз наступил в пятницу, когда мне нужно было отправляться на мои регулярные занятия по изучению торы и иврита. В полдень я строго написала ему, что на сегодня наша переписка заканчивается, поскольку у меня есть другие дела. Ответив после этого всего только на три или четыре его новых письма, я полетела в синагогу.

Ничего из наших занятий в тот день не вышло. Мои крылья мешали. Сосредоточиться на серьёзных вопросах не мог никто, беседа всё время скатывалась на рассказывание весёлых историй и анекдотов, что, впрочем, тоже является неотъемлемой частью еврейской традиции. В конце концов один из присутствующих заявил, что сегодня что-то такое носится в воздухе. Я ответила: «Ich bin?s», что примерно соответствовало бы русскому: «Это я ношусь в воздухе». После чего предложила покинуть честную компанию, чтобы не мешать им заниматься. Честная компания дружно отклонила моё предложение, и вместо этого все в очень приподнятом и очень легкомысленном настроении отправились гулять, а после службы – ужинать в индийский ресторан.

Еда оказалась замечательной, а собеседники – разговорчивыми. Врач – стоматолог – описывал свои проблемы с пациентками, которые в летнее время приходят на приём полуголыми, и как, интересно, он должен при этом работать; художник рассказывал про некоторые особенности живописи древнего Египта и убедительно доказывал, что форма важнее содержания, поскольку она его определяет; раввин на весёлый лад толковал всё это примерами из Торы. Где-то к полуночи, когда все присутствующие уже пытались говорить по-русски (лучше всего это получалось у раввина), я, наконец, поняла, что происходит. Собеседники мои пытались выяснить, кто именно из них привёл меня в такое состояние. Ха. Поскольку тот, кто привёл, находился за несколько тысяч километров отсюда, по дороге из Франции в Японию, то выяснять им пришлось бы долго. Я вспомнила одну из моих самых любимых в детстве книг, «Ходжу Насреддина» Соловьёва, и историю о том, как благодаря Ходже Насреддину был утоплен вредный меняла Джафар, терроризирующий всё бедное население славного города Бухары. В некоторый момент меняла оказался сидящим в завязанном мешке под охраной стражников правящего тогда в Бухаре эмира. Стражники распрашивали его о спрятанных сокровищах, а тот, следуя совету великого хитреца, отвечал им: «Дорогие джины, вы ищите там, где не прятали. Поцелуйте же за это под хвост моего ишака!» Разъярённые стражники вдоволь попинали его ногами и утопили в озере.

Не дожидаясь, пока меня начнут топить, я попрощалась и отправилась домой, где ещё пару часов писала Пели очередное письмо.

Одним из обсуждавшихся пунктов было его убеждение в том, что я должна бросить заниматься всякой ерундой типа металлургии и немедленно возвращаться в высокую науку. «Тебе и года не понадобится, чтобы опять занять ведущие позиции, твоё место никем не занято, никто не может в этой твоей математике разобраться!», – писал он. Ах, до чего же легко живётся людям, которых ведущие позиции интересуют! Посты обозначены, пути намечены, плата за каждый шаг известна – плати и топай. Дурочкам вроде меня, которые ищут какого-то душевного покоя и ощущения радости бытия, хуже приходится. Нужна ли для всего этого ведущая позиция в теоретической физике? Или вообще где-нибудь? Или хоть какая-нибудь позиция? Кто его знает. Я ответила Пели, что если и стану когда-либо ещё заниматься физикой, то только вместе с ним, при этом до теоретической физики дело, скорее всего, не дойдёт. Только до практической. Он заявил, что гипотеза эта интересная, и её непременно следует проверить. Мы договорились о встрече – этим летом, где-нибудь в Европе. Для проверки гипотезы.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64353587) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.