Книга - Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени

Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени
Татьяна Корсакова


Он всегда был «левым», его притягивала идея социальной справедливости – умного равенства разных людей. Он не предал эту идею, как не предал ни одного человека из числа своих сотрудников, соратников, сограждан, близких. Геннадий Николаевич Селезнёв – большой политик и журналист конца XX – начала XXI века, главный редактор ленинградской «Смены», «Комсомольской правды», «Учительской газеты», «Правды», а затем – председатель Государственной Думы РФ двух созывов. Книга «Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени» не случайно имеет такой подзаголовок. Его время… Невозможно понять причины поступков и стремлений людей, не понимая времени, в котором они жили. Особенно если речь идет об эпохе перемен, через которую довелось пройти гражданам СССР в 1980-1990-е годы.

В электронном формате книга выходит в сокращении.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.





Татьяна Корсакова

Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени



© Татьяна Корсакова, текст, 2022

© Оформление обложки, АО «Издательский дом «Комсомольская правда», 2022

© Фото на обложке: Вислов Иван, архив КП




Посвящение


Посвящаю эту книгу памяти моих родителей – Александра Михайловича Корсакова и Галины Васильевны Мишаткиной.

Автор




Благодарность


Выражаю глубокую благодарность за помощь в создании этой книги семье Г. Н. Селезнёва: его матери Вере Ивановне Фокиной, Ирине Селезнёвой, Татьяне Селезнёвой, Андрею Андрееву, Зое Плаксиной, Александру Свободину и Любови Сысоевой; моему сыну Денису Корсакову; моим родственникам Ольге Менякиной, Ларисе Перловой и Юрию Перлову; моим друзьям, коллегам и собеседникам Геннадию Алференко, Василию Андрееву, Николаю Андрееву, Виктору Архипову, Сергею Бабурину, Всеволоду Богданову, Геннадию Бочарову, Валерию Васильеву, Светлане Горячевой, Сергею Грызунову, Юрию Данилину, Наталье Дегтярёвой, Николаю Долгополову, Александру Забровскому, Галине Зиновьевой, Валентину Казакову, Валентине Карбаевой, Николаю Квижинадзе, Валентине Ковальчук, Людмиле Кривомазовой, Олегу Кузину, Александру Куприянову, Виктории Куренковой, Юрию Лепскому, Елене Липатовой, Александру Лотореву, Евгению Лубашеву, Марине Лыгиной, Николаю Малину, Валерию Могучему, Ирине Могучей, Игорю Мосину, Дмитрию Муратову, Ольге Никитиной, Валентине Никифоровой, Елене Овчаренко, Любови Олейник, Алексею Пантелееву, Игорю Пестуну, Петру Положевцу, Светлане Поповой, Лидии Прониной, Георгию Пряхину, Галине Рубцовой, Владимиру Ряшину, Ольге Санниковой, Араму Саркисяну, Людмиле Сёминой, Валерию Симонову, Екатерине Смирновой, Киму Смирнову, Александру Соколову, Аркадию Соснову, Галине Старостиной, Сергею Степашину, Анатолию Строеву, Владимиру Сунгоркину, Лидии Титовой, Борису Токареву, Анатолию Усову, Рамилю Фарзутдинову, Татьяне Фёдоровой, Владиславу Фронину, Алексею Черниченко, Леониду Чиркову, Владимиру Шелкову, Валентину Юмашеву, Ядвиге Юферовой и Галине Янчук; моим врачам-хирургам Дамиру Самратову и Андрею Саранцеву.




От автора (предисловие)


«О нем и о его времени»… Меня спросили: а почему такой подзаголовок у названия книги? Разве не все биографии так пишутся? Все, кто спорит.

Только вот время Геннадию Селезнёву, главному редактору ленинградской «Смены», «Комсомольской правды», «Учительской газеты», «Правды», заместителю председателя Госдумы от фракции коммунистов, затем председателю Государственной Думы РФ двух созывов, и людям его поколения досталось «слишком особенное». Никогда еще история в России не имела обратного хода. А тут вдруг зашаталась, остановилась и ринулась назад, в обыкновенный капитализм, который вмиг стал мстительно грабительским. Сдвинулось всё. Благополучие предприятий, выпускавших разнообразную продукцию – от ракет до тренировочных штанов. Программы школ, которым было велено стать более «объективными», менее «отечественными» по отношению к истории Отечества. Работа многочисленных НИИ, оказавшихся совсем никому не нужными. И наконец, святая святых Советского Союза – Коммунистическая партия с ее строгим уставом, со страхом болезненного партийного взыскания за любой проступок морального, а тем более политического плана, с ее партбилетом, который берегли пуще сберкнижки на предъявителя, с комсомольскими значками, знаменем, пионерскими галстуками – тоже красными, как партийный билет, словно впитавшими кровь, пролитую за свободу от старых догм… Но и эта, казавшаяся вечной, структура была распущена как не соответствующая новому времени.

В те дни начала девяностых любого нормального человека удивлял даже не столько поворот на 180 градусов инициатора глобальных перемен, в прошлом крупного партийного руководителя Бориса Ельцина, не столько раздражающая мягкотелость Горбачёва, интеллигентно уступившего обстоятельствам, сколько мелодраматичные выходы из партии иных журналистов, режиссеров и прочих внезапных ренегатов. Фарсы бесполезных перебежчиков никого, конечно, особо не трогали (тем более что их было не так много, я точно знаю только одного – хороший парень, между прочим), зато отлично демонстрировали всю фальшь их прошлой жизни с партбилетом. Мне кажется, они не понимали, что спокойнее для совести не делать лишних телодвижений и положить партбилет в домашний архив. Мы ведь, к несчастью, все с детства, часто из семейных трагедий и драм, знали о тяжелых страницах отечественной истории и ничего необычного, кроме новых подробностей, при Горбачёве и Ельцине не узнали. А люди, швырявшие партбилеты, любовно смаковали информацию, словно сравнивая вкус русского самогона и ставшего легко доступным виски.

Селезнёв «этих» не любил, тем более сам никогда, ни при каких обстоятельствах таким не был. И это притом что он любил всех людей, понимал их слабости, изъяны характера, пороки, искренне старался спасти любого человека, даже, к примеру, одного не вполне трезвого сотрудника «КП», перешедшего как-то границу двух европейских стран, чтобы «бесстрашно» сбежать из СССР, он и этого мягко вернул без последствий для персонажа. А вот никакого предательства, даже нарочитого, ради эффекта, не терпел.

Однако Геннадию Николаевичу приходилось не только наблюдать всё это, как простым жителям страны, но и прежде всего работать. Приходилось сначала как талантливому редактору, а затем как государственному деятелю очень высокого уровня каждый день реагировать на новые витки обезумевшей жизни, лечить ее от неожиданно свалившегося сумасшествия, пытаться многое вернуть: укладу жизни – нормальность, гражданам – надежду. И ему это удавалось и в конце концов удалось.

Впрочем, в книге упоминаются моменты не только современного нам исторического процесса, но и более ранних времен. Только так, на мой взгляд, можно оценить отдаленные – вчерашние или сегодняшние итоги совершенных когда-то политиками деяний, о которых комсомольскому секретарю Гене Селезнёву доводилось рассказывать в давние годы своим младшим товарищам, а позже со знанием дела обсуждать с сотрудниками газет и Думы. Какие это деяния? Нешуточные. Создание комсомола и массовой пионерской организации. Раскрестьянивание в Советском Союзе. Репрессии по отношению к разным людям. Великая Отечественная война и блокада Ленинграда. Очень страшный даже для детей и подростков, поверьте, Карибский кризис между СССР и США, по счастью, успешно разрешенный Никитой Хрущёвым и Джоном Кеннеди. События в Чехословакии. Культурная революция в Китае. Горбачёвская перестройка.

В книге использованы десятки интервью с людьми, хорошо знавшими Геннадия Николаевича, которым я очень благодарна. Когда были подсчитаны распечатки стенограмм, их оказалось ровно 50. А сколько еще было мимолетных разговоров, которые я не записывала на диктофон! Все эти вольные или невольные беседы свидетельствуют о безграничном уважении и любви, которые до сих пор испытывают люди к герою моей книги Геннадию Николаевичу Селезнёву.

И последнее. Пусть не смущает читателя то, что почти со всеми участниками диалогов автор разговаривает на «ты». Мы все являемся друзьями или давними коллегами по «Комсомольской правде», и было бы нелепо, если бы мы перешли на «вы» по причине изменившегося статуса собеседника.

Татьяна Корсакова




Часть первая. Начало начал





Весна пришла вовремя


В привычное время, когда по всей Руси великой оживала земля и пахари начинали готовиться к полевым работам, внутренних собкоров «Комсомольской правды» собрали со всего Союза «на этаж», то есть на 6-й этаж солидного конструктивистского здания издательства «Правда» на улице «Правды», 24, на очередное совещание. Начиналась весна 1981 года.

Съехались в Москву. Прибыли на улицу «Правды». Обнялись. Уселись. В Голубой зал стремительной походкой вошел высокий, симпатичный и очень молодой человек. Его представил кто-то из редколлегии:

– Селезнёв Геннадий Николаевич, наш новый главный редактор.

Через несколько мгновений новый главный закурил:

– Ну что, давайте знакомиться?

Прошло еще какое-то время – запалил новую сигарету, затем еще…

В момент назначения на ответственный пост главного редактора самой популярной молодежной газеты СССР Геннадию Селезнёву было всего 33 года.




Глава 1

«Любовь никогда не бывает без грусти…»


Геннадий Николаевич Селезнёв родился в городе Серове Свердловской области 6 ноября 1947 года. На следующий день страна скромно отметила 7 ноября, красный день календаря, по старому стилю – 25 октября, почему революция и называется Октябрьской.


Территория истории

В 1947 году исполнилось 30 лет со дня Великой Октябрьской социалистической революции. Исторически государство было совсем юным. Предыдущий знаменательный юбилей – четверть века той революции – Советскому Союзу пришлось праздновать в 1942 году в ситуации, когда немецко-фашистскими войсками было оккупировано более трети европейской части СССР. Мир победного мая 1945 года был встречен советским народом радостно, но со слезами на глазах.

Советское правительство, как ни странно это звучит сегодня для противников СССР, озаботилось проблемой восстановления разрушенного хозяйства не в год Великой Победы, что было бы нормально, а за два года до нее. Однако факт есть факт. Постановление ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР «О неотложных мерах по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации» было принято 21 августа 1943 года. 6 ноября 1943-го, день в день за четыре года до рождения мальчика Гены Селезнёва, в докладе о 26-й годовщине Октябрьской революции председатель Совнаркома СССР и председатель Государственного комитета обороны И. В. Сталин сказал: «В районах, где временно хозяйничали фашистские погромщики, нам предстоит возродить разрушенные города и села, промышленность, транспорт, сельское хозяйство, культурные учреждения, создать для советских людей, избавленных от фашистского рабства, нормальные условия жизни… Мы можем и должны решить эту трудную задачу в короткий срок».

Маленький Гена стал одним из двух с половиной миллионов младенцев, родившихся на взлете статистического зубца рождаемости во втором невоенном году. Подъем этой важнейшей для государства демографической кривой после катастрофического военного провала начался, естественно, еще в 1946-м, через девять месяцев после того, как демобилизованные красноармейцы стали возвращаться к женам и невестам после небывало кровавой войны. Пик рождаемости – 3 миллиона новорожденных – был отмечен в 1949 году. Селезнёв родился ближе к золотой середине статистического взлета.

Запомним это замечательное словосочетание – золотая середина. Оно пригодится для описания жизни этого прекрасного человека, журналиста и политика и очень подойдет для оценки его деятельности, хотя вряд ли кто вспомнит, чтобы Геннадий Николаевич любил говорить о «золотой середине». Он просто так жил. Сначала думал, а потом действовал. Не допускал проявлений гнева. Не терпел пафоса.

В далеко отстоящие друг от друга годы – с 1931 по 1957-й – на Урале родились четыре видных политика бурных и странных 90-х годов ХХ века, четыре очень разных человека, которых стали называть уже не советскими, а российскими политиками и которые сыграли более чем важные роли в переломные моменты судьбы России; двух из них в силу неожиданного витка судьбы затем связали семейственные узы; двух до этого связывали служебные отношения. Это были Б. Н. Ельцин, Г. Э. Бурбулис, Г. Н. Селезнёв и В. Б. Юмашев. Борису Николаевичу предстояло поработать в промышленном строительстве, затем в системе власти КПСС в Свердловске до 1985 года, а после в Москве, куда он был переведен также по партийной линии, Геннадию Николаевичу суждено было переехать из Серова в Ленинградскую область в нежном возрасте, а Валентин Борисович подростком вместе с матерью перебрался из Перми в ближайшее Подмосковье. Геннадию же Эдуардовичу, одному из главных инициаторов и технологов катастрофического, поистине трагического для страны и людей, ее населяющих, развала СССР, который грянул в беловежской деревне Вискули в конце 1991 года, лучше было бы вообще никогда не покидать своей малой родины – Первоуральска или хотя бы остаться в Свердловске преподавать студентам УПИ политэкономию социализма, которая им так никогда в жизни и не пригодилась, а самому этому лектору с тишайшим голоском сослужила-таки вероломную службу при неожиданном и грубом разгроме социалистического строя.

К моменту рождения Геннадия Селезнёва город Серов, бывший Надеждинск, только восемь лет как был переименован в честь знатного уроженца Северного Урала, Героя Советского Союза, комбрига Анатолия Серова, погибшего вместе с Героем Советского Союза, майором, летчицей Полиной Осипенко в мае 1939 года при выполнении учебного полета. Серов был известным всей стране военным летчиком, кумиром комсомольцев и пионеров, героем гражданской войны в Испании, сражавшимся там под именем Родриго Матео, и мужем популярнейшей киноактрисы Валентины Серовой, впоследствии супруги писателя Константина Симонова, которой было посвящено главное, пожалуй, стихотворение Великой Отечественной войны – «Жди меня». Советским людям полюбилась песня из фильма «Сердца четырех» с участием Серовой: «Любовь никогда не бывает без грусти, но это приятней, чем грусть без любви».

Родителей Геннадия звали Николай Степанович Селезнёв и Вера Ивановна Селезнёва, в девичестве Свободина. Оба они были молоды, быстры в движениях и красивы. Но ни Николай, ни Вера не были уроженцами Надеждинска. Ни один, ни другая.

Уже в самом происхождении нашего героя содержится некая важная загадка. Как будто нежданная и неведомая сила должна была толкнуть и толкнула друг к другу этих едва похожих по происхождению, разных по отношению к жизни и далеких по месту рождения молодых людей. Судьба? Не только судьба. В общем, не столь уж неведома, хоть и могуча была та сила. Ее знают и не знают, изучают и никак не могут понять до конца ни школьники, ни большие ученые, – это история нашего Отечества.

Начнем по принятому порядку – с отца. Вернее, с его предков – Селезнёвых.




Глава 2

«Для примерного ведения хозяйства»


Попасть нам следует на север Самарской области. Можно через Самару, можно сразу через Сызрань и Жигулевск, минуя бывший Куйбышев, можно и вовсе через Ульяновск. В любом случае придется перебираться через Волгу. Но это просто. Первые два маршрута пройдут по гребню Жигулевской ГЭС, третий – по автомобильному или железнодорожному мосту в Ульяновске.

А вот как перебирались люди, простые и знатные, в XVIII веке? Особенно если ехал царский вельможа с челядью и большим количеством поклажи? Зимой по льду, а летом – переправой? Да. Но об этом, видимо, особо не задумывались. Главным было покорение и освоение новых земель, ради чего можно было и пострадать в дороге.


Территория истории

Эта история начинается с поступка одного из самых деятельных царедворцев России.

Самым важным в жизни В. Н. Татищева (сподвижника Петра Великого, одного из самых деятельных государственных мужей России, неутомимого путешественника и землеустроителя, географа и инженера) были мысли, идеи, планы по устройству и переустройству России.

Три его идеи претворились в жизнь довольно быстро. Он основал три крупных города. Два таких значительных из них, как Екатеринбург – Свердловск – Екатеринбург и Пермь – Молотов – Пермь, до сих пор живут и здравствуют в первоначальном облике, давно обросшем новостройками. А вот еще один основанный Татищевым город претерпел в своей жизни большие перемены: стоявший на левом берегу великой реки Ставрополь-на-Волге был полностью переселен и в середине двадцатого столетия весь ушел под воду Куйбышевского водохранилища.

Верстах в ста с лишком к северу от недавно учрежденного Ставрополя-на-Волге Татищев основал еще и село Кошки. Была у него заветная идея переселить на те «плодовитые» земли для занятия земледелием крещеных калмыков, чтобы и другим народам дорогу туда показать, – и сию свою идею он также осуществил.

Надежный путь для крестьянских повозок за великую русскую реку был проложен. Впоследствии в эти места с хорошими условиями для земледельцев – недалеко Волга с ее особым микроклиматом, погода справная и почвы хорошие – потянулись русские, мордовские, татарские, чувашские семьи с правого берега Волги и русские семейства из Центральной России – Тулы и Рязани. Через сто с лишним лет после Татищева, в середине XIX века, его инициативу пригласить на берега Волги крепких, самостоятельных, предприимчивых крестьян «для примерного ведения хозяйства» власти России продолжили претворять в жизнь на государственном уровне, и в Кошки переехали эстонцы и другие прибалты, а также поляки, украинцы и немцы-меннониты. И эта прекрасная идея последователей Татищева с тем же блеском, как всё у самого Татищева, удалась!

В 1910 году в Кошки специально приезжал председатель Совета министров Российской империи, бывший губернатор соседней Саратовской губернии, инициатор серьезной всероссийской аграрной реформы П. А. Столыпин, дабы убедиться в том, что в многонациональном уголке на севере Самарской губернии эта реформа давно уже проведена в жизнь и люди хозяйствуют на вверенной им земле так, что поучиться у них не только можно, но и просто необходимо.

Никто ведь не мог предположить тогда, что через год Столыпин будет убит на спектакле в киевском театре мелким террористом, по совместительству осведомителем Д. Богровым. Впрочем… сам Петр Аркадьевич это и предполагал. Только не знал точной даты своей гибели.

А вот чего действительно никто не мог предугадать – это того, что терпение рабочего класса, а также менее упорных и удачливых, чем вокруг села Кошки, т. е. малосильных, «неприспособленных», как говорят в Поволжье, и потому беднейших крестьян России к осени 1917 года лопнет, и они пойдут за самыми сильными вожаками из всех тогдашних революционеров – за большевиками.

Тем более невозможно было себе представить, что через 11–12 лет после Октябрьской революции, в переломные после нэпа (новой экономической политики) 1928–1929 годы и позже, все успешные частные сельские хозяйства по всей бывшей империи будут разрушены как таковые, а их хозяева будут изгнаны из собственных домов, родных деревень и краев и переселены в места, которые прекрасно могут обходиться без человека и в которых если что и растет, так это сосны, ели, березы, грибы и морошка.

Ссылали, по сведениям журнала «Председатель» (Новосибирск), и таких вот земледельцев, которых на руках носить следовало бы: «В 1920-е годы некоторые крестьяне, вернувшиеся с фронтов Первой мировой войны, стали так называемыми “культурниками”, стремившимися к ведению хозяйства передовыми методами. Крестьянин А. А. Базуев (Мошковский район) так объяснял причины, по которым он занялся внедрением новых технологий: “Во время империалистической войны мне пришлось побывать в Австрии и Румынии и познакомиться с заграничной культурой сельского хозяйства. Когда вернулся, стал развивать эту культуру в своем хозяйстве”. Все “культурники” в 1927–1928 годах были лишены избирательных прав, а затем раскулачены и отправлены в лагеря и в ссылки».

Размах и жестокость борьбы с предприимчивым, по-фермерски культурным, зажиточным крестьянством поражают до отчаяния. И всё-таки знать – надо.

«Давайте не будем употреблять советский идеологический термин “раскулачивание”. Я не приемлю этого слова. Более точный термин для той катастрофы – “раскрестьянивание”», – сказал в беседе с главным редактором журнала «Председатель» Павлом Березиным С. А. Красильников, советский и российский ученый, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник сектора истории социально-экономического развития Института истории Сибирского отделения РАН, профессор, заведующий кафедрой отечественной истории в Новосибирском государственном университете. Сергей Александрович родился в Нарыме Томской области, месте ссылок во все времена, в семье спецпереселенцев, что не могло не сказаться впоследствии на его научных интересах. Журналист спросил собеседника о том, какова была цель антикрестьянских репрессивных акций конца 1920-х – начала 1930-х годов, зачем, ради чего деревню погрузили в эту катастрофу?

«Власть преследовала сразу несколько целей, – ответил ученый. – Во-первых, страна вступила на путь сверхфорсированной индустриализации, и основным людским ресурсом “великих строек”

объективно должно было стать крестьянство, составлявшее четыре пятых населения СССР. Власти нужен был некий “универсальный работник”, которого можно оперативно бросить на строительство новых промышленных производств, на лесозаготовки, оставив при этом часть в колхозе, с полным отчуждением от результатов своего труда. Во-вторых, в рамках стратегии экономических преобразований самой деревни была сделана ставка на крупные коллективные сельхозпредприятия (колхозы и “агрокомбинаты”), которые должны были прийти на смену миллионам мелких единоличных крестьянских хозяйств. С полной ликвидацией частной собственности: в советской экономике она объявлялась абсолютным злом. И крепкий, зажиточный крестьянин-единоличник никак не вписывался в эту идеологию».

Новый этап Октябрьской революции, четвертый после самого октябрьского вооруженного переворота, Гражданской войны и нэпа, в очередной раз и ничуть не бережнее, чем братоубийственная война, разворотил Россию. А дальше поджидал еще и невозможный 1937 год. И сорок первый.

В большом смятении приходится сознавать, что сплотила страну после нескольких сокрушительных социальных расколов уже внутри постреволюционной общности только Великая Отечественная война – священная война советских людей, объединившихся против фашизма в защите своей одной-единственной общей Родины.

…Косвенным, хотя и весьма жестоким подтверждением того, что кошкинские семейства разных национальностей стали превосходными хозяевами и примером для других российских крестьян, является тот факт, что среди множества районов громадного Средне-Волжского края именно в Кошкинском районе было разорено больше всего успешных хозяйств: для ровного счета уничтожили ровно 300 образцовых тогдашних ферм небольшого района.

Есть серьезные основания полагать, что среди этих изгнанных на Северный Урал семейств была и семья уважаемого кузнеца из русского села Ягодиновка Кошкинского района Средне-Волжского края, а по социальному статусу – земледельца-единоличника Степана Юменовича Селезнёва, его жены Анисьи Ивановны и их малолетнего сына Николая – будущих деда, бабушки и отца Геннадия Николаевича Селезнёва. Интересующимся стоит объяснить, что Юменович – это одна из народных форм отчества Еменович или, правильнее, Евменович. Старинное русское имя из святцев Евмен в переводе с греческого означает «милостивый».

О, если бы было дано знать раскрестьяненному деду Степану, как христианское имя его собственного отца Евмена отразится на характере и судьбе Евменова правнука Геннадия, ставшего известным журналистом и политиком, который окажется к людям именно милостивым!..

Эшелон за эшелоном ехали спецпереселенцы на север Урала. Ехали долго: «груз» не был срочным.

Город Надеждинск на красивой реке Какве смотрел на восток, на бескрайнюю Западно-Сибирскую равнину, неслыханно богатую нефтью и газом, – но тогда об этом еще только догадывались отдельные ученые.

По данным составителей «Книги памяти» Свердловской области 1994 года издания, всего в Надеждинский район только к осени 1930 года переселили 87 тысяч кулаков, что с тех пор составило половину населения района. Далеко не все местные города и поселки оказались способны быстро предоставить прибывшим к ним не по своей воле людям хоть какое-то жилье. Примерно половина переселенцев по своим силам смогла работать на местных предприятиях, в леспромхозах, рыболовецких артелях и проч.

Не так давно на сайте газеты «Вечерний Краснотурьинск» появился поэтичный и информационно насыщенный рассказ о реке Какве и людях, живших в 1930–1940-е годы на ее берегах: «Большой рекой-труженицей была когда-то Каква. На всем протяжении ее берега занимали большие рабочие поселки и маленькие селения – кордоны лесников, лесозаготовителей и плотогонов – сплавщиков древесины. Своим рождением эти лесные поселки в большинстве случаев обязаны были спецпереселенцам… Таежные берега Каквы стали для переселенцев второй родиной. Они не только на лесоповале работали и лес по Какве сплавляли, но и своеобразные плоты-харчевни организовали: вслед за древесиной двигался и плот с магазином и даже баней. Так в летнее время шло обеспечение прибрежных поселений необходимыми продуктами питания и товарами первой необходимости».

Упомянутые в статье «своеобразные плоты-харчевни с магазином и даже баней» даже у читателей-мужчин могут выбить слезу. Это сколько же самых умных, смекалистых, изобретательных российских мужиков власти выслали за пределы нормальной сельскохозяйственной зоны!.. Сколько бы они сделали в той зоне и по всей стране… Но история, как известно, не любит частицу «бы», означающую утраченные надежды.

Здесь, на Cевере, эти мужики, якобы кулаки и подкулачники, были заняты работой, строительством жилья и обустройством быта. Остальные – жены, дети, старики – часто оказывались в положении иждивенцев. Как ни старались спасти людей местные врачи, недосыпавшие от свалившейся на них двойной нагрузки, многие из пожилых переселенцев не выдержали испытаний. Увеличивалось и количество воспитанников в детских домах.

По счастью, эти крайние беды не коснулись семьи кузнеца Степана Юменовича Селезнёва. Сын Селезнёвых Николай вырос и ушел на войну, дослуживал в пограничных войсках. Отец работал на заводе. Старики Селезнёвы были сильными трудолюбивыми людьми и умели преодолевать невзгоды без утраты лучших человеческих качеств. Их невестка Вера, мать Г. Н. Селезнёва, до сих пор называет свекра и свекровь «чудесными людьми».

Во время Великой Отечественной войны старые и новые жители города Серова внесли заметный вклад в победу над фашизмом. Металлурги выплавляли сталь для шарикоподшипников, без которых невозможен выпуск техники, в т. ч. военной. За годы войны завод освоил более ста новых марок стали для оборонной промышленности, за что был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Предприятие действует и по сей день.

Кузнец Степан Юменович Селезнёв не потерялся в городе Серове. Он и там всю жизнь ответственно и успешно работал, а в Куйбышевскую (ныне вновь Самарскую) область так и не вернулся.

Николай Степанович Селезнёв, как о том сообщает в краткой автобиографии его сын Г. Н. Селезнёв, «водил тепловозы».




Глава 3

Свободины! И этим всё сказано


Вера Ивановна Свободина, мать Геннадия Селезнёва, родилась в деревне Чудской Бор Тосненского района Ленинградской области 2 сентября 1925 года, в один год с созданием газеты «Комсомольская правда», коллективом и деятельностью которой целых восемь лет в 80-е годы ХХ века успешно руководил ее сын.

В Чудском Боре две улицы: Новая и Центральная. Свободины – семья Ивана Васильевича и Анастасии Федоровны с четырнадцатью детьми, из которых Вера – вторая, издавна жили на Центральной. Здесь много старых лип, они такие высокие, что, если встанешь под одну из них, она закрывает полнеба. Летом липы гудят от пчел, у жителей много пасек, а в сентябре остаются летать одни только большие мохнатые шмели, у которых тоже есть мед, но он для людей, как правило, недоступен.


Территория истории

Расположен Чудской Бор в весьма интересном месте, в нескольких минутах езды на хорошей машине от трассы Москва – Санкт-Петербург, на широкой зеленой низменности, местами песчаной, местами болотистой, окруженной густыми, с подлеском, сосновыми борами, отчего и в Ленинградской, и в соседней Новгородской области не одна деревня была названа словом «Бор» с каким-нибудь прилагательным в начале. В некотором отдалении от Т-образного перекрестка направо и налево от съезда на 8-километровую деревенскую асфальтированную дорогу, в войну разрушенную, впоследствии раздолбанную, а в недавнее время уложенную заново и именуемую в народе Селезнёвкой, стоят хорошо известные русскому читателю населенные пункты: в Ленинградской области – Любань, которую несколько своеобразно прославил в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» Александр Николаевич Радищев, а в Новгородской – Чудово, где часто бывал барин, охотник и поэт (а также немножко прозаик, о чем знают не все) Николай Алексеевич Некрасов.

Неподалеку от Чудского Бора за лесом течет из озера Ильмень в Ладожское озеро прямой, как канал, синий Волхов. Чуть дальше мчится через пороги на встречу с барственным, местами каменно-неприступным Ильменем и убегающим от него Волховом мятежная Мста. В бассейне Мсты располагается невидимая Страна Див, которую создал для своих читателей прекрасный русский детский писатель Виталий Валентинович Бианки.

С давних пор именно на этой равнине Россия училась преодолевать исполинские расстояния, данные ей Богом для жизни, работы и испытания людских характеров.

Во времена Николая Первого и по его повелению вдоль старого почтового тракта между двумя русскими столицами стала строиться вторая в России и до сих пор самая главная в государстве Николаевская железная дорога, ныне Октябрьская, и именно в этих местах Н. А. Некрасов видел строителей железнодорожного пути, которых отобразил потом в грустном и сложном стихотворении «Железная дорога».

Масштабная советская реформа сельского хозяйства, известная под названием «коллективизация», практически не коснулась семьи Свободиных. Иван Васильевич Свободин, патриарх семейства, давно решил пойти на службу. Он начал трудиться в Лензаготторге и вскоре стал там одним из самых организованных, честных и ответственных работников. Его супруга Анастасия Федоровна, бабушка Геннадия Селезнёва со стороны матери, взяла на себя все домашние заботы о большой семье и была удостоена впоследствии звания «Мать-героиня».

Остается только дивиться тому, как они жили до войны, как умели прокормить огромную семью. Ну как? А так. Жили, как и всякая русская семья в деревне, – семья, которую держали устои, прочный, освященный традицией каркас отношений. Сильный отец не только на работе, но и в семье отвечал за всё и всех, и его авторитет был непререкаем. Жена его умела так заботливо вырастить и так сохранить не такой уж щедрый на местных, небогатых черноземом землях урожай картошки и овощей, так использовать молоко от коровы и прочие продукты от некоторого количества живности во дворе, что соседи с одобрением смотрели на Свободиных: семья умела не только слыть, но и быть домовитой и работящей. Их дети, и особенно красавица и умница Вера Свободина, учились жить на примере родной семьи. Всё, решительно всё детьми запоминалось и бывало использовано ими потом в самостоятельной жизни.

Но тут надо отметить и еще один «живой фактор» жизни Свободиных.

Вместе с основной семьей жила в небольшом доме и родная сестра хозяина, старая дева, глубоко верующая Ольга Васильевна Свободина. Жила так, что до сих пор родные считают ее ангелом-хранителем семьи. Крестная почти всем Свободиным тетя Оля…

– Она воспитывала всех, – вспоминает Вера Ивановна, мама Геннадия Селезнёва. – А как воспитывала? Своим словом. Внушала нам, чтобы никого не обижали, чтобы жили духовно, чтобы никакого зла в душе не имели, ни в коем случае не ругались, не чертыхались. Она говорила: если женщина выругалась матом – земля проваливается на несколько метров в глубину. И вообще – только добру нас учила. Если мы друг с другом ссорились, переживала до слез.

Ольга Васильевна Свободина, двоюродная бабушка Гены, хоть и не была его крестной – его крестные отец и мать остались в Серове, – успела оказать на него влияние.

Тетя Оля жила в старом родительском доме очень скромно, в крошечном закутке, очень похожем на купе поезда, с маленьким окошком, прикрытым занавесочками, со столиком под окном и двумя лавками. Закуток, который служит сейчас кухонькой приезжающим летом из Питера сестрам и другим родственникам, от коридора всё так же отделяет ситцевая занавеска. И сейчас, спустя долгие-долгие и разные русские десятилетия, здесь всё остается так, как было при Ольге Васильевне.

Сестры Свободины, очень дружные между собой, – Вера Ивановна Селезнёва-Фокина, Любовь Ивановна Сысоева, Зоя Ивановна Плаксина искренне считают, что именно их крестная мать тетя Оля спасла от смерти своего брата, их отца и дедушку Геннадия – Ивана Свободина.

Одна злосчастная поездка Ивана Васильевича, в результате которой он потерял ногу, случилась незадолго до войны. Ночь была глухая, темная. Тете Оле было неспокойно. Она рассказывала потом племянницам Вере, Любе и Зое: «Вышла я на улицу и думаю: “Господи, спаси путников, которые в дороге!” Ведь буря, дождь, ночь… А в это время брат мой лежал на линии с отрезанной ногой, терял кровь. И тут вдруг путеобходчица увидела его и сразу сообщила на станцию. Остановили товарный поезд, погрузили его, довезли до больницы и там прооперировали».

После того как отца-инвалида привезли домой, семья сначала навзрыд отгоревала, а потом узнала в подробностях, как было дело. Старший Свободин работал уже начальником базы в селе Померанье от Лензаготторга, и однажды, когда он ехал с совещания из райцентра Тосно, на него в поезде напал один местный пьяница, по-нынешнему гопник, – попытался сорвать с его плеча сумку-планшетку, думая, что там деньги. Иван Васильевич начал бешено сопротивляться – фамилия обязывала! – но бандит выхватил нож, срезал сумку, а самого Свободина столкнул под поезд. А в планшетке и денег-то не было, документы одни… Хорошо еще, что на отце была крепкая шуба на лисьем меху, она зацепилась за поручень, и его тащило по насыпи. И уже до самой станции Померанье дотащило, где ему надо было сойти с поезда и шагать домой восемь километров, но тут шуба оборвалась, Иван Васильевич попал под колеса, и слава Богу, что только одной ногой.

Может быть, чуткая душа его сестры Ольги именно в этот момент и забеспокоилась и заставила эту всеобщую крестную мать горячо молиться?

Патриархальная российская, а потом советская деревня с ситцевыми занавесками, с улицами, заросшими мягкой густой травой… Липы, пчелы, свой мед, холодоустойчивые шмели, добрые собаки…

Много детей во дворах… Школа… Книги… Дачники-родственники, приезжающие на лето из Санкт-Петербурга, а потом из Ленинграда… Так было испокон веку. До войны всё тут, в Чудском Бору, было очень похоже на сегодняшнюю жизнь, только детей у всех было гораздо больше.

Никто и представить себе не мог, что вот-вот, завтра-послезавтра, на зеленых улицах зазвучит командная немецкая речь. Но она зазвучала.


Территория истории

Нацисты появились в Ленинградской области в июле 1941 года, меньше чем через месяц после начала войны, когда мирные советские граждане еще не вполне пришли в себя от самого факта нападения, перехода вражескими войсками государственной границы. У всех советских людей на оккупированных к тому моменту землях от Житомира до Пскова еще звенела в ушах бодрая маршевая песня из довоенного шапкозакидательского хроникально-постановочного фильма «Если завтра война» с боевыми машинами, похожими на фанерные, которая так и начиналась: «Если завтра война, если враг нападет / Если темная сила нагрянет – / Как один человек, весь советский народ / За свободную Родину встанет», а немцы уже брились перед удобными походными зеркальцами у русских, белорусских, украинских колодцев и прохаживались, усмехаясь, вдоль сереньких домов и медоносных лип.

Советские войска пытались остановить и остановили на какое-то время немецкую армаду отчаянными контрударами под городом Сольцы к северо-западу от озера Ильмень и еще в двух-трех местах, но стальная военная машина Гитлера, представленная в передовых частях вездеходными мотоциклами, вывернулась и вскоре была уже в Киришах, под Ладожским озером, и неслась дальше, стремясь неотвратимым гадючьим ударом поразить и неумолимым питоньим захватом окружить и задушить Ленинград. С северо-запада наступали финны. А ленинградцы, не до конца веря в присутствие фашистов у ворот, до последнего размышляли, ехать им в эвакуацию или отказаться и защищать, сколько хватит сил, родной прекрасный город. Пока думали, Ленинград был полностью окружен.

Путь нацистских войск на Кириши лежал через поля и леса, окружающие Чудской Бор. Через полгода здесь началась ответная Любанская наступательная операция Красной армии, кровавая и неудачная. Бои в окрестностях Любани, Чудова, Спасской Полисти, при форсировании реки Волхов оказались смертельно опасными, и до сих пор поисковики ищут здесь и находят погибших красноармейцев под слабеньким слоем почвы и хоронят их на кладбище Чудского Бора, если не найден медальон с документами и нет возможности отправить останки на родину бойца.

– Здесь проходила линия фронта, когда были немцы, – рассказывает Вера Ивановна. – А немцы, пехота, вся моторизирована, все на мотоциклах. И надо заправлять водой эти мотоциклы! Вон тот колодец у дороги, – показывает из окна, – был действующий. Когда немцы тут стояли, они из него всю воду вычерпывали. А как без воды? У нас с мамой была железная бочка, она вон там стояла, и мы старались запастись водой, чтобы хотя бы помыться, сготовить. Вот в этой половине жили немцы, а вон там была кухня, русская печка с плитой, ну, там мы спали уже не пойми как, по-всякому. А здесь, где мы сидим, целая комната немцев была.

Немцы вывезли молодых местных жителей из Чудского Бора и соседних деревень в Прибалтику, чтобы они тут не путались под ногами и не мешали наступать на Ленинград. В Латвии подростков и взрослых женщин из Ленинградской области заставили работать у хозяев за хлеб насущный. У Веры всегда были способности к языкам – и к русскому, и к немецкому, и она до сих пор, когда ей больше 90, может вспомнить некоторые латышские слова. Чтобы не говорить о неприятном – что их, гордых Свободиных (!), куда-то насильно вывезли, что заставляли работать в условиях несвободы, – мать Селезнёва, и о том свидетельствует диктофонная запись, немедленно переходит в мыслях на проблемы любимого сына и этими своими лингвистическими способностями даже объясняет выбор им профессии: «Он хотел быть пограничником, но по состоянию здоровья не подошел. И тогда поступил на факультет журналистики Ленинградского университета. Может, это мои гены – когда я в школе училась, у меня русский и литература были любимые предметы».

Однако литература литературой, а учиться после освобождения и возвращения на родную землю Вера по стопам отца пошла в торгово-кооперативную школу, после окончания которой ее направили по распределению товароведом в бывший финский город Выборг.


Территория истории

Выборг отошел к СССР согласно Московскому мирному договору между СССР и Финляндией, который был заключен еще в марте 1940 года после завершения советско-финской, или Зимней, как предпочитают называть ее финские историки, войны. Потом финны стали союзниками фашистской Германии во Второй мировой войне, дошли до Онежского озера, оккупировали часть Советской Карелии, организовали там концлагеря…

А еще был случай, уже позитивного характера, когда благодаря счастливой случайности, а если точнее – внезапной доброй воле одного финского летчика, не увидевшего следов пребывания партизан на островах посреди Онежского озера, не были разбомблены знаменитые деревянные памятники острова Кижи. Люди всегда могут оставаться людьми, только не всегда этого хотят.

После победы СССР во Второй мировой войне Московский договор 1940 года был признан действующим.

Как впоследствии оказалось, двадцатилетняя девушка-товаровед Вера Свободина ехала в Выборг, на советско-финскую границу, где было, естественно, много пограничников, навстречу своей женской судьбе.

О несчастных женских судьбах в послевоенном СССР, трагическом одиночестве женщины, которая в силу исторических обстоятельств не может найти себе мужа, у нас хорошо известно. Ну что прикажете делать, воля ваша, с широко известным, любого нормального человека шокирующим фактом: из мобилизованных на фронт советских мужчин 1922 года рождения в живых осталось только 3 процента. С кем было девчонкам идти в загс?

Но хорошенькой и умненькой Вере повезло.

– Если бы вы видели, какие у меня были кавалеры – офицеры! – вспоминала она спустя семь десятилетий. – Помню, зимой они служили в белых шубах, такие красивые, солидные. Там, на границе, девушек почти и не было. Была я, две учительницы и еще какие-то девочки вологодские с интересным говором. Клуб работал, и мы туда все ходили. У меня были хорошие густые волосы, я локоны делала. Был у меня красный беретик, как сейчас помню, и муфточка. Это было модно тогда – муфты, чтобы руки прятать, вместо рукавичек. И вот мы придем в клуб, а там танцы, музыка, военные. И этот Селезнёв Николай Степанович сразу как-то меня взял на цель! Он старший был, но не офицер. Не давал мне прохода. Рядом, на станции, работал инженер, майор железнодорожных войск по имени Николай Иванович, дальний-дальний наш родственник. Когда до него дошло, что за мной очень активно ухаживает Селезнёв, он вызвал моего папу.

А папа ведь был инвалид, без ноги, да еще и работал, и поэтому приехал не сразу. Папа приехал, а я уже замужем. Николай Степанович Селезнёв пришел однажды, еще до приезда папы, ко мне вечером и стал просить меня выйти за него замуж: «Мы с тобой запишемся, и это будет только официально, а то меня, если я один, отправят на лесозаготовки…» И я по своей простоте, по доверчивости пожалела его, поверила ему. Ну, а когда уже зарегистрировали нас, он заявил, что всё, ты теперь моя… Папа приехал – стал его уговаривать: «Война только что кончилась, у нас такая разруха, ей надо еще учиться – куда замуж выходить в такое время трудное!» Муж папе нагрубил, и уехал мой папка со слезами. Муж уговаривал меня ехать на Северный Урал, к родителям: «Ой, там так хорошо, Уральские горы…» Так решилась моя судьба.

Когда молодожены Селезнёвы приехали на Северный Урал, они увидели большой-пребольшой металлургический завод и современные дома, где жили рабочие того завода. Но на их улице стояли только бараки со спецпереселенцами, которых и Вера, и соседи называли ссыльными, как революционеров: Ленина, Сталина, Свердлова, Дзержинского – тех, кто на долгие годы стали супергероями для всех советских пионеров и школьников и примером для подражания. «Ссыльный» звучало куда более гордо, чем спецпереселенец.

В одном из этих бараков уже более пятнадцати лет жили родители Николая. Их, благополучных крестьян, как они сообщили Вере, выслали туда во время коллективизации с Волги, из Куйбышевской области. Но о политике в семье старались не говорить, тем более что невестка вскоре обнаружила, что ждет ребенка.

У Веры, женщины изящной и маленькой ростом, мальчик родился крупным, в отца. Сначала хотели назвать его Валерием, а потом Вера подумала: «Почему Валерием, если мне всегда нравилось имя Геннадий?» Она настояла на своем, что ей весьма свойственно. Потом и окрестили мальчика Геннадием в церкви там же, в Серове.

Вера умела создавать уют всюду, где появлялась. Свекровь, а теперь уже бабушка Анисья, не могла нарадоваться на невестку. Расторопная, умелая, чистоплотная, та всё делала быстро и ловко. И вкусный обед сварить, и постирать, и пол вымыть до блеска… По вечерам в темноватой барачной комнате пахло смолой от бревен, чистым бельем и раскаленным утюгом, внутри которого, если откроешь крышку, светились горячие алые угли. За окном, когда выглядывала луна, серебрился и колол глаза ясными лучиками чистый снег. Хорошо!

Было бы хорошо или хотя бы сносно, если бы в этой комнате между молодыми супругами царил мир. Но этот тонкий мир треснул. Ребенок – самое главное оправдание скоропалительному браку Веры – ворковал в своей колыбели и пока не подозревал о неладах между папой и мамой. Конечно, это дело житейское, испокон веку известное, – временный разлад между супругами, когда жена родила, боготворит новорожденного и только его одного, и с некоторой враждебностью взирает на мужа. Мудрый муж поймет, подождет, улыбнется, успокоит. Но с Вериным мужем было что-то не так.

Николай устроился на работу, нашел старых друзей, завел новых. Послевоенные годы – не лучшее время для самосовершенствования. Заходили в магазин, шли к кому-нибудь домой, летом на окраину, в рощу, вспоминали скудные радости тяжелого надеждинского детства, потом – кто где воевал, потом друзей.

Эти застольные, ранившие сердце, с разными именами погибших друзей и соседей беседы велись тогда быстро повзрослевшими на войне мужчинами по всей Руси великой и по всем республикам большого Союза. Николай приходил домой расстроенный, а иногда и злой на весь мир. Это было так непохоже на родную семью Веры! Она пыталась возражать.

Между тем сын рос и начинал прислушиваться к разговорам родителей. Пытался что-то понять, а главное, помирить маму и папу – он с детства был миротворцем. Вера чудом выдержала года два или даже три и решила: хватит.

И вот однажды мужа отправили в командировку. Нужный момент настал. Вера заранее и тайно собрала кое-какие вещи, еду на дорогу, надела на сына зелененькое пальтишко с капюшончиком и вышла якобы погулять с ребенком, а сама – прямиком на вокзал.

– Я как сейчас помню тот зелененький капюшон, там еще одна женщина помогла мне усадить Гену в вагон, я передала его ей в руки на входе, а потом и сама вскочила. Мы садимся, я оглянулась, вернее, выглянула тайком из-за двери тамбура, а он бежит по платформе, в окна поезда заглядывает.

– Кто «он» бежит?

– Муж, Николай Степанович. Поезд был Серов – Свердловск, в Свердловске уже надо было делать пересадку дальше, на Питер. И вот мы с Геной садимся в этот свердловский поезд в первые вагоны, а муж за какое-то время до этого тем же поездом неожиданно вернулся из командировки, и кто-то ему на вокзале сказал про нас с Геной. Если бы Николай нас застал на платформе, он бы нас не отпустил. Но поезд уже двинулся, и мы поехали. Двери закрылись, а муж остался на платформе. Потом он, мне соседка рассказывала, так плакал, так ревел, с ума сходил, что как это так всё случилось.

Но нам надо было уехать! Это я не от хорошего уехала, бабушка и дедушка чудесные были, любили нас.




Глава 4

Чудской Бор


Мама Вера смотрела в окно вагона, за которым бежали назад мощные уральские ели и сосны. Она то плакала тайком от сына от перенапряжения последнего часа, то улыбалась, довольная: «Ну и пусть. Я это сделала. Я всё сделала правильно. Так ему и надо. Доводил меня до слез – пусть сам изводится. А я всё сделаю для Геночки, для сыночка моего дорогого». И прижимала к себе ребенка.

Она сняла с Гены зеленое пальтишко, дала пирожок, потом попить воды из бутылки, наполненной еще в Серове и заткнутой самодельной пробкой, потом вытерла ребенку руки после пирожка и вытащила из сумки книжку с картинками. Поезд Серов – Свердловск шел строго на юг, лишь иногда огибая рудоносные горы. В Свердловске мать оформила билеты, детский и взрослый, на поезд до Ленинграда.

Бывая уже в наше время в летние месяцы в Чудском Бору, Вера Ивановна часто чаи распивала с младшими сестрами, и они рассуждали о том, какие дети у кого получились. Тетки внимательно и ревниво следили за взлетом старшего племянника. В кого он такой ладный, умный, добрый, обстоятельный? И все сходились, что в деда по матери, в отца их, Ивана Васильевича Свободина, того, что без ноги остался в результате нападения в поезде. Другого-то деда, кузнеца Селезнёва Степана Юменовича, они не знали, но и тот был умен и силен.

– Вы только вспомните, – говорила Зоя Плаксина, самая младшая из сестер Свободиных, младше даже своего племянника Гены Селезнёва на два года, выслушав в очередной раз сначала грустную, но в целом оптимистичную повесть Веры о бегстве из города Серова. – Мама и папа наши никогда в жизни ни на кого из детей и внуков не кричали и строго не наказывали! Никакой ругани, никаких скандалов, пьянок, драк, мата мы от них не видели и не слышали. А как Гену дедушка воспитывал? Учись, учись, надо учиться, будешь грамотным – будет легче жить. Переживал за него, помнишь, Вера, тебя всё время расспрашивал, когда вы уже в Ленинграде жили: «Как там Гена, как Гена учится?»

Как верно подмечена Зоей эта простая, без излишеств, конструкция жизни: на что насмотрится ребенок в сознательном детстве, когда память его уже четко фиксирует происходящее, – то он в собственной жизни и повторит. Всё в этой жизни со всем связано. Да Вера Ивановна тогда, в тот непростой день, просто-напросто спасла для страны и мира того Селезнёва, которого мы знаем!

Мать уезжала в свое девичье прошлое, а маленький сын – в свою новую, другую жизнь, где у него будет решительно всё: домашний покой, любовь родных, друзья, свой деревенский дом, высокие липы на улицах, школа, потом городские комнаты и квартиры, новая школа, новые друзья, сам Ленинград (о, Ленинград – лучший город Земли!)… У него в новой жизни будет всё, кроме ссор отца с мамой.

А еще ленинградские белые ночи!..

Да, эти ночи без тьмы были у него и на Северном Урале, только тогда он был маленьким и не запомнил их. А в Ленинграде Гене предстояло увидеть, почувствовать и полюбить белые ночи во всём их великолепии – это торжественное безмолвие, эти свежие запахи лета, этот блеск полуночного солнца над великой и мощной Невой, над уверенной в себе Фонтанкой, трогательной Зимней канавкой, ощутить эту блистательную роскошь бытия, за которую можно простить Петру Великому и шальные питерские ливни, валом валящие с хмурых небес, и нудные осенние дождики, и ленивую весну, правда, с долгожданным огуречным запахом свежевыловленной корюшки, и буйные балтийские штормы, поворачивающие реки вспять, и мгновенно налетающие снежные бури, которые засыпают белым искрящимся пухом скверы, дома, соборы и дороги.

Истинные петербуржцы ценят, между прочим, даже непогоду, которая учит их не суетиться и с мудростью воспринимать все преходящие сложности жизни.


Территория истории

И в благодатной первой половине XIX века, и в его блистательном конце Санкт-Петербург, столетний имперский град, вельможный, роскошный, с мостовой и до крыш упакованный в камень, на проспектах сияющий фонарями, как какой-нибудь Париж или Лондон, дождливый и снежный, а иногда и кокетливо солнечный, с жадностью вбирал в себя самых талантливых литераторов Российской империи, которые не могли противиться притяжению столицы: москвичей Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Достоевского и Алексея Феофилактовича Писемского, почти москвича Льва Толстого, уроженца Симбирска Гончарова. А могучие русские композиторы?

А ученые, политики, военачальники, промышленники, путешественники? Путь каждого из них к любому своему открытию и свершению начинался, как правило, в столице – Санкт-Петербурге.

Шло время. Поэтический Петербург легко и шумно, под звон бокалов и в папиросном дыму отметил миг перехода золотого XIX века в век XX – какой? платиновый, механизированный, автомобильный? – нет, в век науки и технологий! – оказавшийся на поверку кровавым двадцатым веком. Эйфория допустимой свободы с перерывом на стихийную, но, кажется, вполне обоснованную социальным напряжением революцию 1905 года длилась до августа 1914-го, когда под влиянием патриотически настроенных граждан звучащий слишком по-немецки Петербург был переименован в Петроград.

В 1924 году, вскоре после смерти вождя революции В. И. Ленина, город был вновь переименован – в благодарную память об Ильиче – в Ленинград.

В своих указаниях по тотальному разрушению бывшей столицы Российской империи фюрер нацистской Германии А. Гитлер назвал его Petersberg.

Но поздней осенью 1941 года самонадеянный Адольф впал в недоумение. Им овладела ненужная и пагубная во время исторических событий злость. Можно легко реконструировать ход его размышлений: «Почему они там, в России, начали сопротивляться с такой силой? Он где-то ошибся? Но этого не может быть по определению, потому что он – не ошибается! За считаные годы, всего за восемь (!) лет – допустим, не без помощи определенных сил Америки и Европы – ему удалось всё! Он не просто восстановил немецкую экономику и всю привычную немецкую жизнь с ее упорядоченностью после позорного поражения в Первой мировой войне, вогнавшего в депрессию целую нацию, – он восстановил веру немцев в законно избранную сильную власть! В него не просто поверили немецкие народные массы – он стал для них подлинным кумиром! Он не просто начал Вторую мировую войну – но уже, по сути, выиграл ее! Ему теперь принадлежали все, решительно все страны Европы либо в виде легко поверженных им территорий, либо в качестве надежных союзников за печальным исключением этой упрямой островной Британии с ее королем-заикой, а также Швеции, важно заявившей о своем “традиционном” нейтралитете, и Швейцарии с ее “вооруженным” нейтралитетом! И вот теперь (временно, разумеется!) – оказывает сопротивление этот СССР?! Почему Советский Союз стал “исключительным” противником? Почему не сдаются русские дикари? Почему не завершились победой эти два хорошо продуманных им и нарисованных на карте “Барбароссы” стремительных наступления – на Ленинград и Москву?»

Внятных ответов на эти свои вопросы Гитлер не знал.

Высокопоставленные генералы вермахта также анализировали причины поражения немецких армий под обеими столицами России – официальной и старой. Некоторые из профессиональных военных и аналитиков видели причину поражений в том, что стратегическими операциями со стороны Третьего рейха руководили в ходе операции «Барбаросса» две не равные по возможностям и не очень дружные между собой силы: верхушка вермахта, т. е. вооруженных сил Германии, и руководство Национал-социалистической немецкой рабочей партии (NSDAP) в лице ее главы ефрейтора Адольфа Гитлера – рейхсканцлер свободно мог пренебречь мнением профессионалов и всё повернуть по-своему. И поворачивал порой, причем в самый неподходящий для Германии момент. Генералитет понимал, что у противника – стратегов Советского Союза – наблюдается похожая система взаимодействия между единственной правящей партией – Всесоюзной коммунистической партией (большевиков) во главе с секретарем ее Центрального Комитета Иосифом Сталиным, с одной стороны, и руководством Красной армии, где Верховным главнокомандующим… также был Сталин, – с другой. Но Сталин, кажется, брал на себя меньше несокрушимой инициативы.

Военные авантюры Гитлера принесли неисчислимые бедствия жителям Ленинграда. Власти никак не предполагали, что враг может так быстро дойти до города, и поэтому подробные планы эвакуации пришлось составлять на ходу, уже после нападения гитлеровцев на Советский Союз. Организованная эвакуация жителей продолжалась неполных два месяца, с конца июня до конца августа 1941 года, пока немцы не перерезали все железные дороги, ведущие от Ленинграда. Еще хорошо, что десятки тысяч человек успели эвакуироваться со своими предприятиями. Позже, с сентября 1941 по октябрь 1942 года, эвакуация проходила с гораздо большими трудностями. Всего из окруженного города было вывезено полтора миллиона человек.

В самом осажденном Ленинграде от голода, связанного с блокадой, умерли сотни тысяч, в результате воздушных бомбардировок и артиллерийских обстрелов погибли десятки тысяч жителей города – всего больше миллиона. В дни нечеловеческих испытаний, когда человек, шедший на работу, был похож на бесплотную тень, когда люди могли превратиться в нелюдей, и такие случаи тоже были, более всего, кроме лишней крошки хлеба, ценились помощь, простое человеческое участие и… нечто более высокое, чем простая повседневность.

В городе работали все десять действующих храмов, куда женщины в первую военную Пасху смогли принести на освящение «куличи» – кусочки черного хлеба, выданные по карточке. Ольга Берггольц читала по радио в прямом эфире свои стихи. Работал Театр музыкальной комедии. В филармонии была исполнена Седьмая симфония Дмитрия Шостаковича. Ленинградские издательства продолжали выпускать книги.

Студенты Ленинградского медицинского института имени Ильи Мечникова, как о том сообщает современный сайт Северо-Западного государственного медицинского университета им. И. И. Мечникова, мало того что дежурили в госпитале по вечерам и в ночные часы, но еще и вязали подарки для подопечных. Собирали у преподавателей и медперсонала шерстяные вещи, распускали их и вязали из этой шерсти для бойцов носки, варежки, шарфы, которые дарили на память при выписке…

…Как странно сравнивать планы по уничтожению целого города, непременно вместе с людьми, разработанные по указанию Гитлера, вождя многотысячных армий, солдаты которых в каждое отвлечение от войны на исполнение, извините, естественной надобности видели на пряжках своих ремней неплохие, в сущности, слова о себе и Боге: Gott mit uns, – и эти варежки, связанные голодными студентками атеистической страны для красноармейцев, уходящих из госпиталя, где более или менее тепло, где койки, где кормят, где лечат, – на фронт, навстречу смерти, которую несут хищники, у которых на брюхе выпирает слово Gott: «С нами Бог»… Чудны дела твои, Господи.

29 марта 1944 года Государственный комитет обороны СССР примет решение «О первоочередных мероприятиях по восстановлению промышленности и городского хозяйства Ленинграда в 1944 году», и уже в 1945 году ленинградская промышленность выполнит план по выпуску валовой продукции на 102,5 %, с превышением. Ленинград восстанавливался после блокады даже быстрее, чем можно было ожидать. Были отремонтированы тысячи зданий, стали появляться вновь построенные дома, были проложены новые улицы и проспекты.

…Вот какой это был город, на один из вокзалов которого прибыли из Свердловска Вера Ивановна с маленьким сыном.

Но сначала мать с сыном вернулись в Чудской Бор – ни в забытом Верой Выборге, ни в предвкушаемом Ленинграде их никто не ждал.

– Мои родители тут, в Чудском Бору, так и жили. Приняли меня, плакали, что, слава Богу, я приехала, обрадовались внуку, – говорит Вера Ивановна.

Отец уже отремонтировал дом. Жить Вере с сыном было где. Но где работать? На Урале ей довелось потрудиться даже в детском садике. А сейчас куда было идти товароведу с дипломом? Попытаться устроиться в поселках вокруг Любани и в самом городе? Но это означало одно: каждый день приходилось бы идти по невозможной дороге до шоссе 8 километров и столько же вечером обратно. Эта грунтовая дорога еще до войны раскисала от самого малого дождя, а немцы на мотоциклах разбили ее вконец.

Однажды весной сестры Вера и Люба отправились в город за овощной рассадой, и Вера, всегда чисто и тщательно одетая, конечно же, надела белые туфельки. Корзинки с рассадой они, разумеется, до дому дотащили, в них зеленело благосостояние семьи на месяцы вперед, но каково было им шагать то по грязи, в которой катались бревна, то по канаве вдоль дороги, да к тому же в сером весеннем мареве, еще до внятных белых ночей! Страшно же. Тогда много ходило слухов, возможно, небеспочвенных, о том, что какие-то бродячие негодяи насилуют и убивают женщин. Дошли, наконец, до дому – замерзшие, грязные – а мама Настя их ждет, встречает. Тут же налила в таз горячей воды, сестры вымылись, насухо вытерлись – и скорее на русскую печку, греться. А человек, который заставит наконец местные власти построить нормальную дорогу, которую назовут Селезнёвкой, – через полвека, не раньше, когда будет четвертым человеком в государственной власти, – не дождался мамы и тети и уснул: Гена тогда еще и в школу не ходил. (Между прочим, и в городе Серове на Урале тоже есть Селезнёвская дорога, а сам он там почетный гражданин; в Чудском Бору Геннадий Николаевич построил к тому же и школу.)

Вскоре на семейном совете решили, что Вера оставит сына родителям, а сама переберется в Ленинград. После долгих поисков она нашла работу в Осиновой Роще. Тогда это был красивый северный пригород, на территории которого в бывшем дворце располагался военный гарнизон и офицерская столовая, куда Вера, товаровед, устроилась буфетчицей.

В Осиновой Роще – гарнизонном городке – Вере Ивановне выделили комнату в коммуналке. Целых пять квадратных метров! Никакой иронии тут нет. И эта пятиметровка, по площади похожая на закуток тети Оли в родном доме, была в то время чудом.

Аккуратную и привлекательную молодую женщину офицеры сразу отметили. Но она на все комплименты отвечала красивой вежливой улыбкой. Хотя, надо заметить, невольно обратила внимание на одного симпатичного, но редкого посетителя – офицера, который приезжал в Ленинград как командированный из Германии, где находились после войны наши войска.

Да ладно, какие кавалеры?! Вера старалась каждую неделю выбираться из Ленинграда в Чудской Бор, чтобы увидеться с сыном и привезти семье дефицитных городских продуктов, а также какую-нибудь детскую книжечку Гене, цветные карандаши для книжек-раскрасок и школьные тетрадки – впрок.

Гена с предвкушением новизны и порядка пошел в первый класс в маленькую деревенскую школу Чудского Бора, нашел в ней то, что искал, эту самую новизну и порядок, и учился с удовольствием. У него была замечательная учительница Раиса Алексеевна Миронова. Конечно, ему хотелось переехать к маме в Ленинград, но он не был капризным избалованным ребенком и умел ждать.

В деревне тихо. Трава с утра покрыта росой. Сентябрь. Сияет фиолетовым и ярко-розовым луговая герань. Ходят гуси, индюки, индюшки. Шмели летают, как вертолеты, над зеленой росистой травой и добывают себе мед из диких северных цветов. Гена идет в школу. Это теперь его, Гены, родная деревня, хотя по рождению он горожанин.

После школы мальчики договариваются играть в казаки-разбойники. Дело сугубо мужское, опасное. Но тут вдруг из-за угла появляется Зоя Свободина, маленькая тетя Гены, на два года моложе его.

– Здрасте, только тебя нам тут и не хватало.

Но ничего не поделаешь, надо брать эту малолетнюю Зою Ивановну в компанию воинственных казаков, иначе заревет, и Гене – кому же еще, другие не справятся! – придется ее успокаивать.

Зато ближе к вечеру, когда все школьники уже выучат уроки и соберется больше народу, начинает командовать Зоя:

– Ручейки! Ручейки!

Мальчикам неудобно играть в степенную девчачью игру, становиться в пары, припевать какие-то куплеты, пролезать под сцепленными руками, но надо иногда и девчонкам подчиниться.

А девочкам после войны, когда стало известно из радиопередач о подвигах летчиц и девушек-санинструкторов на фронте, партизанок Зои Космодемьянской и Лизы Чайкиной, не хотелось отставать от мальчишек и только в куклы играть. Зоя Свободина-Плаксина о куклах даже не вспоминает:

– Особенно летом у нас было очень интересно. Главной игрой была картошка с мячиком. Такая вот ямка, и кто-то там сидит, а все по кругу стоят и в него волейболом (волейбольным мячом. – Т. К.) кидают. Попадешь – сам туда садишься. Как картошка растет в ямке, так и ты сидишь там на корточках. Бац по ноге – ну, конечно, не сильно били – и вылезаешь из ямки, в круг становишься… Если никто не попадает, так и сидишь.

Но настал момент, когда у мальчиков появилась настоящая любовь и особая забота! И в данную закрытую сферу их жизни девчонки допущены так и не были.

Этой любовью стали кони.

В деревне Чудской Бор находилось отделение совхоза – то есть «советского хозяйства», в отличие от колхоза – «коллективного хозяйства». Чем обычно владел совхоз, что у него было? Обширные государственные поля, которые засевались зерновыми культурами, например, рожью, или засаживались картофелем, овощные плантации, в основном под морковью и капустой, техника (это еще до МТС, общих для целого района машинно-тракторных станций), птичник, склады и обязательно скотный двор, где содержались животные. И в Чудском Бору был такой двор, а там – коровы и кони. Точнее, тут у коней было отдельное помещение, целый конный двор. Машин и тракторов в послевоенные 1950-е годы еще не хватало, поэтому земледельцы сохраняли, как могли, «гужевой транспорт», то есть конское поголовье, на котором и пахать, и сеять можно было, и продукты возить на телегах, и семена, и урожай, и людей.

Ученики первого, второго, третьего класса однажды осмелели и затаив дыхание подошли к лошадям.

– Ну, чего остановились? – спросил конюх. – Вот ты, дяди-Ванин внук.

– Я Гена.

– Боишься, Гена? Ты не бойся. Хочешь погладить лошадь по мордочке – погладь. Осторожно, чтобы не обидеть. Вот так. На кусок хлеба, дай ей.

Гена не верил своему счастью, и если о каких деревенских удовольствиях и пожалел вслух, переезжая в Ленинград к маме, которой «генерал выбил наконец 11-метровую комнату с балконом», то это о живущих в Чудском Бору лошадях. Они так и остались для него огромной любовью на всю жизнь.

Мама, которой он сказал про это, успокоила его:

– Сынок, ну мы ведь не насовсем уезжаем. На каникулы будешь к дедушке с бабушкой приезжать и увидишь своих коней.

Так и вышло. Из года в год, из лета в лето Гена Селезнёв возвращался на летние школьные каникулы в Чудской Бор, спрашивал у родных, кто из его друзей сейчас здесь, заглядывал к ним и шел, один или вместе с ребятами, на конюшню. Когда дети повзрослели, им разрешили не только смотреть на лошадей, но и ухаживать за ними, пасти их в поле, играть с ними и даже садиться на них. Каждый из мальчиков выбирал себе коня и ухаживал за ним. Наконец, им разрешили выйти с ними в ночное.

Выйти в ночное? Что-то очень хорошо знакомое всем русским.

«…Я ошибся, приняв людей, сидевших вокруг тех огней, за гуртовщиков. Это просто были крестьянские ребятишки из соседних деревень, которые стерегли табун. В жаркую летнюю пору лошадей выгоняют у нас на ночь кормиться в поле: днем мухи и оводы не дали бы им покоя. Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун – большой праздник для крестьянских мальчиков».

Тургенев, «Бежин луг», 1851 год, произведение из обязательной школьной программы по русской литературе. Человек заблудился. Увидел мальчиков, коней, собак, подсел к костру, перекинулся с детьми парой слов, а потом улегся под куст и стал глядеть вокруг… Писатель прислушивался к разговорам пяти крестьянских детей, чтобы потом не только написать об этом рассказ, но и создать типы русских людей, которые получатся из этих мальчиков, когда они вырастут. Федя, надменный наследник деревенского богатея. «Славный мальчик» Павлуша – умный, знающий, сильный защитник и вожак. Работящий наивный Ильюша. Застенчивый и грустный Костя. Романтик Ваня. Характеристики на все времена! Но вырасти повезло не всем. В конце рассказа Тургенев с искренним сожалением упоминает о гибели Павла в том же году: «Он не утонул: он убился, упав с лошади».

Гена Селезнёв, как и множество юных читателей, мальчиков и девочек по всему Союзу, не мог не заметить этих главных и очень притягательных черт характера героя рассказа «Бежин луг» Павла – серьезности и надежности. Именно в том возрасте взросления Гена, знавший от матери, что его отец был пограничником, начал мечтать о том, чтобы стать военным, офицером, потому что начал ощущать в себе, что он защитник по жизни.

В разговорах у тех ребят в Ленинградской области, между прочим, не могла не присутствовать тогда некая внутренняя детская убежденность в безусловной правоте своей страны. Так что же было той неосознаваемой политической подоплекой жизни, нерушимой базой хорошего отношения к стране и власти у подавляющего большинства детей послевоенного поколения?

Вспомнить и перечислить нетрудно.

Это было счастье от того, что они живут в другой, новенькой, не капиталистической стране, в которой нет ни помещиков, ни капиталистов, то есть чужих для народа людей, угнетателей, о которых они знали из произведений русских писателей.

Была гордость от того, что мы победили в страшной войне, что дошли до Берлина, что наша армия и наши бойцы – лучшие в мире. День Победы к тому времени был уже объявлен официальным праздником, но выходным он не являлся, потому что очень много было еще молодых, работающих участников войны, а страну надо было восстанавливать, и на счету был каждый рабочий день и каждый человек.

Радостное ощущение как равенства, так и общности окружающих людей; для многих это было (и остается) чувством Советской страны как большой семьи.

Невероятное ощущение спокойствия, справедливого устройства жизни и защищенности благодаря тому, что в обществе не было – по определению! – откровенных поводов для зависти. Скромность, но при этом разумная достаточность потребления обеспечивала приятное равенство людей без каких-либо деклараций.

Всеобщее презрение к бездельникам, тунеядцам, пьяницам и спекулянтам.

Постоянство и даже регулярное снижение цен, и отсюда – общая стабильность, чувство будущего. (Там, в послевоенном социализме, ты изначально был человеком, пусть даже в ранге «единицы», по Маяковскому, а «здесь», после реставрации капитализма, должен постоянно доказывать это. Некоторые устают.)

Бесплатное обязательное школьное образование; доступное для всех (по способностям) высшее образование; бесплатное медицинское обслуживание с его бесконечными прививками – обязательными вакцинациями, обследованиями, правилами гигиены на плакатах, надоедавшей всем диспансеризацией, путевками в санатории, которых строилось всё больше и в которые рабочих и служащих отправляли почти «за так»; бесплатные государственные квартиры с совершенно незаметной для семейного бюджета квартплатой, на которые не могли рассчитывать алкоголики и бракоделы; обязательные, приемлемые по размерам пенсии для работавших всю жизнь трудолюбивых бабушек и дедушек и социальные пенсии для тех, кто не имел достаточного стажа, – всё это было и составляло солидную основу для уважения своего государства и себя в нем.

В результате социализм, наследие Великой Октябрьской социалистической революции, – разумеется, «исправленный» социализм, без шизофрении репрессий и прочих унижений, без страха за свою жизнь от предательства малодушного или «загребущего» соседа, а может, и «завидущего» сотрудника, – давал в послевоенное время большинству советских людей потрясающее ощущение свободы.

Причем всё это было само собой разумеющимся. Мы рождались в том сказочном обществе. Мы в нем жили. Были изъяны в самой организации общества – вечно меньшие права у сельского населения, например, или вечно чванливые и необязательные чиновники.

А самое интересное было в том, что, когда советские дети вырастали и становились советскими взрослыми, они почти все оставались детьми, «были как дети» в точности по отвергаемому марксизмом Иисусу Христу, словно веруя в неведомый коммунизм. Так было вовсе не со всеми, и дальше мы об этом узнаем из рассказа о письмах в газеты, но было, было…

Естественно, мальчики Чудского Бора чувствовали себя взрослее и умнее своих ровесников, попавшихся на глаза старине Тургеневу.

Крепостные ребята всерьез, нимало не сомневаясь, толковали о леших (лесных), домовых, водяных и прочих сказочных существах, обитавших по соседству, а также о божьих звездах в вышине.

А нашим образованным подросткам, собиравшимся учиться долго и упорно, причем в том институте, который сами выберут и который выберет их, с начальной школы было известно, что звезды – это главные составные части бесконечного космоса. Они очень гордились тем, что именно их детство озвучил своими неназойливыми позывными «бип-бип» первый искусственный спутник Земли, который запустила их единственно любимая страна всего через 12 лет после разрушительной войны. Все ждали, хотя мало кто в это верил, что недалек час запуска человека в космос. Радость от того, что чудо всё-таки произошло и первым за пределами стратосферы побывал советский человек Юрий Гагарин, оказалась безмерной.

К тому времени уже печатался в отрывках в «Пионерской правде» и «Комсомольской правде», а в 1958 году был издан отдельной книгой и попал в библиотеки роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». Томик зачитывался до невозможной ветхости. Гагарин полетел в космос в апреле 1961 года, когда Гене Селезнёву не исполнилось еще и четырнадцати лет. Уже совсем по-другому смотрели ребята на звезды. Им было о чем поговорить в ночном.

Ночное заканчивалось на рассвете. Точно так же, как тургеневские мальчики, дети и подростки Чудского Бора пригоняли коней в стойла, запирали конюшню и отправлялись по домам спать. Днем предстояла куда более опасная операция.

Тогда, в 1960-х, подростки и их старшие братья-студенты старались помочь материально своим семьям и заработать хотя бы самому себе на хорошую одежду и обувь.

Гена с товарищами ловил змей. Гадюк обыкновенных, как выразились бы серпентологи. Аптечные работники научили мальчиков, как ловить змею, чтобы она не укусила, как сбрасывать ее в банку, а также как и чем банку быстро закрывать, чтобы ловкое пресмыкающееся оттуда не выбралось, но дышать могло. Это была, безусловно, опасная игра. Но не для змей, которых дети сдавали в аптеку, откуда гадюки отправлялись в серпентарии для забора ценного яда, применяющегося в производстве целебных мазей, и дальнейшей «работы» – регулярной сдачи яда, а для самих мальчиков, которым аптека платила за сданных гадюк. Но всё заканчивалось благополучно. У ребят был толковый руководитель – Гена Селезнёв. Надо заметить, что по-деревенски, по-родственному в детстве его звали мягче – Геня.

Вдова Геннадия Николаевича Ирина Борисовна впоследствии рассказывала:

– В деревне, когда Гена приезжал к дедушке с бабушкой на каникулы, все ребята его ждали. Им с ним было интересно. Он всегда что-то новое придумывал. Вокруг него всегда организовывалась какая-то компания, для которой он изобретал, чем заняться. Геннадий Николаевич, между прочим, всегда делал то, что хотел делать, что ему было интересно, что доставляло удовольствие. И он всего себя отдавал тому, что ему нравилось, что он любил. Например, тех же лошадей. Всё вот это легковесное, когда всё «как-нибудь», «как получится», когда всё без труда: приехал, сел на лошадь, покатался, посоревновался, уехал – было ему чуждо. Если Гена занимался конями, значит, он должен был за ними ухаживать: чесать, чистить, мыть, гриву расчесывать, угощать и никак иначе. Он именно так понимал любовь к животному.

А его дочка Таня вспомнила вот что:

– Папа всегда говорил, что лошади любят конюхов, а не наездников.




Часть вторая. Ленинградская юность








Глава 1

Город над вольной Невой


И в Ленинграде у Гены сразу же появились хорошие друзья, он словно притягивал их. Но и характер у него проявился, то есть не только появился, но и окреп. Да какой там характер у мальчика-четвероклассника или пятиклассника? – скажете вы. А такой. Очень, кстати, благоприятный (слово какое ладное нашлось!) и для самого человека, и для окружающих характер – сначала сделать то, что сделать обязан, то, что тебя, по русской поговорке, «тянет за душу», и только потом всё остальное. Это делает жизнь человека и его настроение значительно приятнее: трудности быстро остаются позади.

Мама Гены была блестящим воспитателем. Потому что была очень любящей матерью. Гену не надо было уговаривать делать уроки, да и кто бы это стал делать в Питере, – мама на работе. Она, кстати, с удовольствием вспоминает о своих посещениях школы: «Ходила я на родительское собрание и плакала от радости, что его всегда хвалили». Придя с уроков, Гена садился за стол, сначала делал самое трудное из домашних заданий, а потом любимое – историю, русский и английский языки, литературу. Когда все дела были сделаны, тогда он выходил на балкон покричать ребятам о планах на вечер.

Постепенно Гена Селезнёв понял, что нельзя быть ленинградцем и при этом быть необразованным, «некультурным», как тогда говорили. Здесь каждый перекресток, угол, мост заставляют узнавать о себе всё больше и больше, здесь каждый дом хранит тайну, возможно, даже по-достоевски страшную. А Гена это очень любил – узнавать. В школе рассказали о художнике – пойди и посмотри его картины в Русском музее. Урок был посвящен залпу «Авроры» – вот тебе, дорогой товарищ, сам крейсер. Можешь съездить, походить, порасспрашивать. А история царей, культуры, революций, войн, блокады?.. Только не ленись ходить и изучать.

А литература, наконец? Начал подросток читать Достоевского, и вот он, этот город, становившийся ему родным: «Я люблю мартовское солнце в Петербурге, особенно закат, разумеется, в ясный, морозный вечер. Вся улица вдруг блеснет, облитая ярким светом. Все дома как будто вдруг засверкают. Серые, желтые и грязно-зеленые цвета их потеряют на миг всю свою угрюмость; как будто на душе прояснеет, как будто вздрогнешь или кто-то подтолкнет тебя локтем. Новый взгляд, новые мысли… Удивительно, что может сделать один луч солнца с душой человека!»

Селезнёв безумно любил Ленинград. Он часто снился ему после переезда в Москву. В любую свободную минуту, которых, конечно, у него было немного, он готов был говорить с симпатичными ему людьми о любви к городу своего детства, юности и первых зрелых лет.

А тогда, в школьном возрасте, Гене даже показалось, что в таком городе, пусть казавшемся знаменитому писателю угрюмым, – ну, так тогда другое время было! – просто стыдно быть плохим.

А что такое быть хорошим? Каким это надо быть?

Тут ему помогла мать.

Мама никогда не требовала от Гены беспрекословного послушания. Будучи сама человеком независимым, она всю жизнь ощущала в себе девичью фамилию – Свободина и сына так настроила.

Имей свое мнение и не бойся его высказывать. Свободины не боятся!

Никогда не сваливай ответственность на других. Ты сильный, ты сам всё выдержишь.

Если к тебе тянутся люди, не обманывай их. Значит, они тебе доверяют, и ты не можешь их подвести.

И Гена рос хотя и лидером, но каким-то необычным – он никогда не «давил авторитетом», разве что в тех редких случаях, когда люди совсем не понимали слов. Он действовал скорей как мировой судья. Его метод был – разобраться, быстро найти мотивы, объяснение поступкам, например, разных участников конфликта и только потом навести мир и порядок.

Но лучше всего ему удавалось объединять людей. Даже невольно.

Ирина Владимировна Могучая, инженер-конструктор, – еще одна тетя Селезнёва, старше Геннадия всего на год, вспоминает его с улыбкой:

«Я Гену знала лет с пяти. Он был забавный мальчишка, как все. В Чудском Бору на каникулы или на праздники собиралось очень много детей. Были и питерские, и деревенские. Еще одна сестра моей мамы была моей крестной, у нее был сын Николай, примерно такого же возраста, как Геннадий, поэтому Гена очень дружил с Колей. А мы с Николаем вообще виделись через выходной, они жили в городе Пушкине.

Когда мы подросли, то стали собираться в Пушкине на квартире у Коли большой компанией и чаще между собой общаться. У мальчиков уже стали появляться девчонки, и они советовались: “Ну, как она тебе?” Компания была не чисто родственная, а смешанная. Это было замечательно.

С Геной всегда было очень интересно разговаривать. Однажды мы ехали к Коле в Пушкин в электричке. Было мало народу. Нам было лет по 15–16. Когда уже недолго осталось ехать до Пушкина, весь вагон почему-то, все пассажиры подошли к нашим лавкам. А на них сидели Гена, я и еще пара сестер. Мы ехали и просто разговаривали. О чем конкретно, сейчас уже не вспомню, но Гена всегда интересовался политикой. Очень много рассказывал о всяких международных событиях. Я от этого была очень далека. А он много читал. Ему это было интересно. И вот тогда, в той электричке, он так интересно рассказывал – языком простым, но настолько сочным, что все столпились. Даже люди, которые переходили из своего вагона в другой вагон, останавливались у нашей скамейки и застревали. На платформу конечной станции Пушкин мы вышли благодаря Гене огромной толпой…»

Можно с большой степенью достоверности предположить, о чем тогда Гена Селезнёв рассказывал трем своим девчонкам-родственницам и всей вагонной аудитории.

Если это была осень 1962 года, то об очень нехорошем Карибском кризисе, напряженном противостоянии между США и СССР, когда наша страна в ответ на установку американцами в 1961 году в Турции ракет средней дальности «Юпитер», которые легко долетели бы до Москвы, вывезла на Кубу – тайно и с огромной опасностью для жизни и здоровья сопровождавших технику солдат – и установила там свои ракеты; и в Турции, и на Кубе у противников имелись в распоряжении ядерные боеголовки…

Если это был конец 1963-го – то Гена рассказывал об ужасном внезапном убийстве Джона Кеннеди. Информация об этом по Всесоюзному радио шла скупая, газеты были весьма тенденциозны, но человеку интересующемуся что-то выудить удавалось. А Гена, которому часто поручали делать в классе политические информации, уже знал, какие газеты могут ему пригодиться больше всего. В отношении международной жизни многие годы подряд была непревзойденной газета «Известия», которую недавно принял новый главный редактор, только что талантливо реформировавший «Комсомольскую правду», – Алексей Иванович Аджубей, зять Н. С. Хрущёва, сын учителя пения Ивана Аджубея и московской портнихи Нины Гупало, знаменитой Нины Матвеевны, которая обшивала кремлевских жен и дочек. Что касается интересных статей про жизнь людей в городах и селах СССР, то тут лучше было читать «Комсомольскую правду». О ленинградских делах писали «Ленинградская правда», «Вечерний Ленинград», «Смена», для ленинградских пионеров – «Ленинские искры»…

В школе Гену приняли в комсомол.

В комсомольской организации строгость, решительность и организаторские способности Г. Селезнёва заметили быстро. Но он и здесь проявлял самостоятельность и не умел, вернее, не желал бездумно следовать указаниям. Подобные качества были, надо сказать, очень редки тогда у юных активистов. Наиболее сообразительные из них сразу понимали, что послушных и исполнительных покровители охотнее продвигают по служебной лестнице. Но Селезнёву эта лестница была неинтересна. Он словно чувствовал, что когда-нибудь будет не переступать со ступеньки на ступеньку, а взлетать.

Гена сразу научился работать не поверхностно. Если поручено дело – значит, надо сначала рассмотреть его со всех сторон, продумать исполнение и затем сделать всё быстро и именно так, как будет лучше обычным людям, для кого усилия и предназначались, а не далекому от них начальству с его бесконечно любимыми галочками в отчетах.

Поручили Гене Селезнёву летом (видимо, сразу после восьмого класса) над пионерским лагерем шефствовать, а шефский день совпадал там с родительским. Гена съездил в первый раз и тут же рассказал Вере Ивановне: «Знаешь, мама, не ко всем детям родители приезжают. Есть даже матери, которые водку пьют. Как они приедут? А дети не виноваты. Они тоже гостинцев ждут. Купи мне, пожалуйста, килограмм конфет, печенья и еще чего-нибудь».

– И вот он туда ездил и тех детей, которым родители не привезли гостинцев, всех оделял. – Вера Ивановна плачет. – Да еще успокаивал каждого: «Твоя мама работает и не смогла приехать. В следующий раз приедет». А мамы такие пьяницы были!.. Сколько раз я покупала печенье, карамель, подушечки, баранки, и он всегда раздавал всё это детям, к которым не приехали родители. Я сколько раз ему эти сладости покупала… Это мне в нем очень нравилось. Я никогда не жалела денег на это, хотя не так богато мы жили.

Мать запомнила примечательный эпизод из школьной жизни сына. Редкий. О многом говорящий. Сам Геннадий Николаевич очень смутился бы: «А что тут такого? Кто-то же должен был догадаться, что несколько детей обделены вниманием». Но догадался только он.

Послушаем друга Селезнёва со времен юности.

В. А. Могучий: «…А знаете, почему, кстати сказать, Геннадий решил стать журналистом?! Он стал им в силу жизненных обстоятельств и своего характера. Селезнёв на меня всегда производил впечатление очень общественного человека. Он мог работать даже с толпой».

«Гена был очень собранный человек, – продолжает В. А. Могучий. – И именно он всегда кого-то убеждал, порядок наводил. Однажды я с ним ездил на какое-то мероприятие на Пулковских высотах. Может, это был День снятия блокады. Может быть, День Победы. Там было много народу. Комсомольцы. Не знаю, откуда были эти молодые люди. Но ощущалось, что Селезнёв и тут лидер. Он выступал как руководитель. Хотя еще не занимал каких-то особенных постов. Просто он был лидер по природе».

Геннадий Селезнёв с детства был из тех, кого циничная политика легко назовет «левыми». Но это, как показала история, шаткое, неустойчивое, а потому неточное определение. Селезнёв был всегда одним из тех, кому очень небезразлична судьба ближнего, обделенного судьбой. И такого же дальнего.

Как говорил мне Валерий Могучий, «у Гены в душе и в голове была истина. Человек, который только ищет истину, – рефлексирует. А человек, который знает истину, четко идет к ней. Он эту истину знал. Она у него была внутри».

– Сможете ее определить? – попросила уточнить я.

– Но это ведь не идеология – это истина.

– Давайте определим ее вместе. Ощущение из ваших с женой рассказов о Геннадии Николаевиче остается такое, что одной из истин, которую знал Селезнёв, была любовь, интерес и уважение к людям. Так?

– Так! Он всегда был очень дружелюбным в общении с людьми, помогал им. Я не слышал никогда, чтобы он повышал голос. Он мог сказать резко, если с чем-то не соглашался или если кто-то говорил неприятные ему вещи. Но он был ровен, очень приятен в общении, был человеком очень внутренне уравновешенным, гармоничным. Эта его черта прослеживалась все те годы, которые я его знал, на каком бы месте он ни был. И он был очень веселым человеком. Эти всегдашние его шутки, смех… Парень молодой, веселый. Не разбитной, а именно веселый.

…Но однажды на каникулах этот веселый паренек подошел к матери с очень серьезным выражением лица:

– Я еду в Серов, – сказал маме сын-подросток. – Я должен увидеть отца.

Мать чуть дара речи не лишилась. Но возразить ему она не посмела. Это поразительно. Что у родной матери, что у его подчиненных в редакциях газет, что впоследствии у депутатов Госдумы протест мгновенно исчезал, проваливался в тартарары, люди незаметно для себя разводили руками, сразу или почти сразу признавая правоту Селезнёва, когда видели его умный, мгновенно убеждающий, действительно чуть ласковый, чуть с иронией взгляд, как у хорошего отца. Нет, ну возникали иногда на его пути горлопаны и главари, которые просто не видели его взгляда, потому что видели только себя, но эти не в счет.

Вернувшись из родного города, Гена представил матери краткий устный отчет:

– Ну что, увиделись. Николай Степанович очень заволновался, засуетился, кинулся ко мне: «Сынок, сыночек!» Видно было, что в некотором подпитии. Я его остановил и сказал: «Зовите меня просто Гена».

Больше встреч не было.

К 15–16 годам у Геннадия проявились вполне взрослые, зрелые черты характера: решительность, ответственность, определенность, серьезный интерес к знаниям, книгам, тяга к делу, а не к пустым разговорам. Собеседник, советчик, шеф, опекун, руководитель… Куда, в какие вузы шли такие перспективные для советского общества ребята? Ответ напрашивается сам собой. Или в педагогические институты, в педагоги любого профиля, или – через исторический факультет университета – в партийные деятели.

А Селезнёв взял и пошел в токари.




Глава 2

Кем быть? Каким стать?


Ровесники Гены Селезнёва, дети первого послевоенного поколения, о Сталине знали всё – и ничего. Многим запомнилось, как плакали их родные, когда по радио сообщили о смерти вождя, как в день прощания гудели в городах заводские трубы, а на железной дороге – паровозы. После кончины Иосифа Виссарионовича, традиционно для России единоличного правителя, вождя, в воздухе власти неожиданно закрутился вихрь многолюдья: Булганин, Хрущёв, Маленков… Он казался даже каким-то праздничным, многоцветным, этот фейерверк фамилий, тем более что о поездках советских деятелей по всему миру рассказывал с большим количеством фотографий популярный журнал «Огонек». О судьбе Лаврентия Павловича Берии долго не сообщали, только в дошкольных кругах распространился смешной детский стишок: «Берия-Берия вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков».

Но вскоре головокружительный вихрь стих. Вернее, из него выточилась одинокая фигура невысокого полненького человека с родинкой возле носа и давней лысиной. Фигура любила носить брюки с очень высокой талией: гульфик на коротком теле доходил едва ли не до сердца. Это было немодно, немолодо, некрасиво, по всему видно было, что портной не любит своего клиента или не смеет с ним спорить… Звали округлого секретаря ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв.


Территория истории

Хрущёв очень любил власть и хотел быть равным своему ненавистному великому предшественнику. При этом, вольно или невольно, благодаря двум важнейшим поступкам – освобождению политзаключенных сталинского времени из лагерей и инициированию массового жилищного строительства (возведение хрущёвок) он стал признанным творцом очень далеко идущей политической оттепели и потому заволновался, засуетился и начал постоянно что-то упускать из виду. А помощники тоже зевали. (И слава Богу.)

В конце 1950-х – начале 1960-х годов в Советский Союз, несколько раскрепощенный Никитой Сергеевичем, пришла мода на пышные начесы в девичьих прическах, довольно короткие и очень широкие юбки с накрахмаленной, если не было специальной импортной ткани, нижней юбкой и на «проявляющуюся», стойкую губную помаду. Парни специализировались на джазе. Возникло понятие «джаз на костях», когда записи делались с фирменных пластинок на использованную рентгеновскую пленку. Купить модные товары можно было только у спекулянтов. На книжных прилавках появилась книга Василия Аксенова «Звездный билет», в которой очень много было не вполне «нашенской» Эстонии, а затем – всего через год! – вышел фильм по этой книге «Мой младший брат», где звучала вроде бы простая мелодически, но умопомрачительная для слуха молодых людей музыка Андрея Петрова. И романтически настроенный народ потянулся в Таллин – специально за кайфом ночных кафе и дивным ароматом дневных кофеен. Особенно просто было доехать в столицу Эстонии из Ленинграда.

Хрущёву вообще-то было не до них, проклятых, не до спекулянтов и не до диссидентов. Первые просто раздражали его своей наглостью, прямо-таки капиталистической предприимчивостью. Вторые – били по голове новизной, независимостью, непредсказуемостью. Неожиданностью неправильных рифм и нелепых мазков кисти на холстах. А главное – непотребными мыслями по поводу всего родного, советского! И, наконец, непонятной заразительностью для неокрепших мозгов советской молодежи. Не-, не-, не-, не-! Что за новости? Сплошное отрицание!

Вообще-то Никита Сергеевич был занят другим.

Прежде всего Хрущёв хотел укрепить каркас страны, вот что. Ее руки, которые изготавливали оружие. Еще раз ее руки, которые держали это оружие. Ее изобретательную голову. А нежелательными «наростами» можно будет заняться потом.

И как раз тут мучила Хрущёва та самая, еще одна, тайная боль, касавшаяся «каркаса». Будучи не слишком образованным, но всё-таки умным человеком, он понимал, что руководит уникальной советской «империей», а именно в ней самой, в самом социалистическом обществе возник некий нежелательный и очень опасный изъян, наверняка заметный для врагов – некое несоответствие между тем, что наметил В. И. Ленин, и тем, к чему и как шла страна. Страна шла себе, заметим, вполне нормальным путем. В ней всё больше и больше людей стремились получить высшее образование, уже имея достойное среднее. После запуска первого советского искусственного спутника Земли спохватились даже США: Советы учат детей лучше. Однако высшее партийное руководство именно этим и было взволновано, хотя и по-другому.

Это была не всем заметная, но уже системная хворь идеологии. В рабоче-крестьянском государстве намечались проблемы с гегемоном, пролетариатом, то есть с рабочим классом, основой СССР. Почему на заводы молодежь шла менее охотно, чем в институты и университеты? Сельские ребята также рвались не на фермы и поля, а в городские вузы, несмотря на строгий паспортный режим для колхозников. Возник заметный перекос. Что же будет дальше?!

Тогда, в 1950–1960-е годы, лучшие силы были брошены на то, чтобы создать в книгах и кино прекрасный образ рабочего парня – обаятельного героя, который мог бы стать примером для молодежи. И это получилось. В кинематографе.

Превосходные фильмы, которые любимы до сих пор, а именно – «Весна на Заречной улице», «Девушка без адреса», «Высота», «Девчата» (во всех четырех картинах, кстати, главных героев-мужчин, т. е. передового сталевара Сашу Савченко, московского строителя Пашу Гусарова, монтажника-высотника на возведении домны Николая Пасечника и лесоруба-новатора Илью Ковригина сыграл кумир киноманов Николай Рыбников), сделали свое дело. Но не до конца.

Первая попытка улучшить ситуацию с наличием в стране рабочих кадров была сделана еще при жизни Сталина, в сентябре 1952 года, на XIX съезде партии: была предложена идея политехнического обучения в средней школе. Хрущёв эту идею потом только подхватил и воплотил. Но, учитывая его неуемную энергию, можно утверждать, что реформа отечественной системы образования в сторону политехнизации, а проще – профессионального обучения выпускников средней школы стала неизбежной и претворилась в жизнь во всесоюзном масштабе.

Прежде всего, вместо семилетки отныне вводилось обязательное восьмилетнее обучение. Самые интересные и серьезные изменения содержала обновившаяся программа средней школы. Теперь к статусу школы – «средняя» добавились слова «с производственным обучением». Любой ровесник Селезнёва или человек на год-два старше него расскажет о том, как в конце восьмого класса ученикам неожиданно предложили выбрать профессию для обязательного обучения в последних трех классах средней школы: автомеханик, продавец, портниха, машинистка-стенографистка, воспитатель детсада, химик-лаборант и т. п. Теперь в средней школе надо было учиться не 10, а 11 лет. В городах спешно создавались отдельные школы для старшеклассников, где количество девятых классов доходило порой до буквы «л», а возможно, и дальше по алфавиту. Классные комнаты переоборудовались под мастерские. Работников модных ателье, заводов, автомастерских, лабораторий и проч. спешно переобучали на мастеров производственного обучения. Денег была затрачена уйма.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68659942) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.