Книга - Военная хроника 1944-1945

Военная хроника 1944-1945
Вадим Холдевич


Бои идут на улицах Берлина. Батальоны где-то впереди. Их отделяют от нас громады очень разрушенных и менее разрушенных зданий.

Наша маломощная РБМ никак не желает держать устойчивую связь. Кажется, наконец услышал голос радиста танка командира батальона, и можно запросить обстановку. Но голос теряется среди треска атмосферных разрядов, писка морзянки, трескучей немецкой речи. А связь очень и очень нужна. Где-то в той стороне, куда ушли танки, гремят орудийные выстрелы. Они не такие раскатистые, как в степях Украины, но их глухие бубнящие взрывы вызывают не меньшее беспокойство…

Для чего я написал все это? Вероятно, чтобы натолкнуть на мысль о создании книги солдатских воспоминаний.





Вадим Холдевич

1944 – 1945 Военная хроника








Слева на снимке Холдевич Вадим Климентьевич.

Справа от него Беда Андрей Михайлович – брат жены Вадима Климентьевича.

Холдевич Вадим Климентьевич. Орден Красной Звезды

Гв. рядовой _4_._4_.1919, Место службы: 56 гв. тбр 1 УкрФ. Награждение

Холдевич Вадим Климентьевич. Орден Отечественной войны II степени

Гв. сержант _4_._4_.1919, Место службы: 56 гв. тбр 7 гв. тк. Награждение

Холдевич Вадим Климентьевич

Сержант __4.__4.1919 Красноярский край, Сухобузимский р-н, с. Шила. Сводная картотека

Холдевич Вадим Клементьевич. Медаль «За отвагу»

Гв. красноармеец _4_.__4.1919, Место службы: 56 гв. тбр.

14. 01. 1944 Медаль «За отвагу»

17. 08. 1944 Орден Красной Звезды

13. 05. 1945 Орден Отечественной войны II степени

Беда Андрей Михайлович. Орден Отечественной войны I степени _23_._8_.1923 Хабаровский край, Верхнебуреинский р-н, п. Усть-Умальта. Юбилейная картотека

Беда Андрей Михайлович. Медаль «За отвагу»

Мл. сержант _23_._8_.1923, Место службы: 842 ап 309 сд ВорФ.

Уважаемая редакция!

В одном из первых майских номеров «Правды» напечатана глава из книги генерал-лейтенанта Слюсаренко «Последний выстрел». Я служил в 56 гвардейской танковой бригаде, которой тогда командовал полковник Слюсаренко. Но вот уже давно ничего не знаю о своих однополчанах.

Сейчас появилась возможность восстановить связи с товарищами, локоть которых постоянно чувствовал в течение долгих военных лет. Вероятно, генералу Слюсаренко пишут многие. Хотел бы написать и я. Если в редакции есть адрес генерала, то очень прошу прислать его мне. Я,  конечно, понимаю, что редакция – не справочное бюро, но все-таки…

Пользуюсь моментом,  чтобы высказать свои суждения и пожелания в адрес пишущих и печатающих военные мемуары.

Военных воспоминаний написано много. Может быть, еще больше находятся в неоконченных рукописях. Это очень хорошо. Это нужно. Спрос на книги, раскрывающие героизм нашего народа, не иссякает. Тем более, если пишущий рассказывает о событиях, участником и вершителем которых он был. Но большинство этих воспоминаний написано людьми, стоящими во главе больших воинских соединений, когда человек распоряжается тысячами жизней и судеб. Это накладывает определенный отпечаток на оценку событий, на определение характера поступков тех, кто находится в подчинении. Масштабы описываемых событий обычно имеют решающее, поворотное значение в ходе войны или отдельных крупных сражений. Такие мемуары служат одновременно учебниками для будущих командиров, полководцев. А сами суждения пишущего носят характер направляющий и часто облекаются в непререкаемую форму. Нельзя переоценить огромное воспитательное значение этих книг. Но вот интересно было бы послушать суждения о тех или иных событиях рядового солдата. Человека, который командовал только собой, распоряжался жизнью только своей. А ведь от того, какие мысли роились в голове солдата, как он их овеществлял в словах и поступках, в значительной мере зависел исход сражения, реализация планов и замыслов командования. Да и характеристика армии в целом зависит и от солдата. Пусть эти мысли невелики по значению и объему в сравнении с мыслями командира. Но их много – и солдат, и мыслей.

Вот в напечатанной в вашей газете главе из книги «Последний выстрел» события даны в преломлении командира танковой бригады. Они очень сходны с мыслями, выраженными в книге командира соседней бригады генерал-лейтенанта Драгунского. Видимо, если взять и третьего человека этого же ранга – мысли будут идентичными.

Вот так, вероятно, и с действиями, и с мыслями солдат.

Поэтому нам, солдатам, очень бы хотелось встретиться с воспоминаниями рядового: пехотинца ли, танкиста ли – все равно.

Вот, например, какие мысли были у меня, когда я был в Берлине, в тех же местах, что и генерал Слюсаренко.

Бои идут на улицах Берлина. Батальоны где-то впереди. Их отделяют от нас громады очень разрушенных и менее разрушенных зданий.

Наша маломощная РБМ никак не желает держать устойчивую связь. Кажется, наконец услышал голос радиста танка командира батальона, и можно запросить обстановку. Но голос теряется среди треска атмосферных разрядов, писка морзянки, трескучей немецкой речи. А связь очень и очень нужна. Где-то в той стороне, куда ушли танки, гремят орудийные выстрелы. Они не такие раскатистые, как в степях Украины, но их глухие бубнящие взрывы вызывают не меньшее беспокойство…

Для чего я написал все это? Вероятно, чтобы натолкнуть на мысль о создании книги солдатских воспоминаний.

Хабаровский край

Верхнебуреинский район

П. Чегдомын, Школьный, 6, кв.22

Холдевич В.К. Май 1973 года.




Глава 1


– Сегодня какое число? Двенадцатое апреля. Сколько дней до четвертой годовщины начала войны? Отвечаю: семьдесят. Что из этого вытекает? Отвечаю: нужно думать, – Митя Сычев поднялся с кровати, скрипнув внушительно пружинами, так как всегда заботился о том, чтобы не похудеть, и об опрятности костюма, задернул голубые шторы вместо желтых, которые усиливали свет и так яркого весеннего солнца. – Итак, вывод: мыслей у присутствующих нет. Я,  безусловно, себя из этого числа исключаю.

– Брось, Митька, паясничать. Говори, что ты хочешь сказать, – одернул его Фефелов, сам не брезгующий шуткой, но не любивший, когда пальма первенства находится в руках другого.

– После зрелого размышления, дорогие мои друзья, я пришел к непререкаемому выводу: через семьдесят дней война закончится нашей окончательной победой, в чем никто из слушающих меня не сомневается, – не бросал взятого тона Митя.

– Нет, почему именно через семьдесят? – недоуменно спрашивает его Боков.

– Милый Женечка, невинная твоя душа, когда мы ставили рекорды в далекое довоенное время? К знаменательным датам, то есть к датам, которые все от мала до велика помнят. Какая же сегодня самая-самая памятная дата, которую с проклятием вспоминает всякий, кто может говорить? Двадцать второе июня, день начала войны. Вот и поставим в этот день точку в конце войны, чтобы каждый желающий побряцать оружием знал, что день начала войны для него будет и днем ее конца. Резонно?

В этом предположении Мити в самом деле заключалась интересная идея, а каждый из нас все чаще мечтал о том времени, когда, наконец, кончится эта переевшая печенки война, поэтому все с вниманием прислушивались к разговору.

– А теперь, Женечка, если ты внимательный человек, а в этом я уверен, посмотрим на некоторые приметы. Долго мы стоим на формировке? Конечно. Почему такая роскошь? Чтобы лучше подготовиться. Следовательно, не нужно обижаться на командиров, что они замучили тебя учениями, помня: «Тяжело в учении, легко в бою», – как сказал Суворов. Миша, поправь, если я ошибся. Но нельзя же без конца учиться, нужно употребить эти знания в «легком» бою. Резонно?

– Почему же тянуть до июня, когда Первое мая тоже дата памятная, – продолжал спрашивать Женька, умеющий делать это так, как никто другой, и загоняющий рассказчика своими недоуменными вопросами в такой тупик, что тот вынужден был посылать его в дальние дали, адрес которых сам посылающий произносил с оглядкой.

– В самом деле, почему не закончить войну к маю? Силы сосредоточены вон какие? – вступил в разговор Павленко, ординарец начальника связи, один из всех уже вставший и что-то соображающий в отношении завтрака командиру.

– Тебе-то что? На посевную уже опоздал, а к уборочной в любом случае успеешь, – ответил ему Фефелов, к которому Павленко не раз подходил с вопросом: «А нельзя ли закончить войну пораньше, чтобы, значит, поспеть к посевной? ». Миша тут же сбросил с себя одеяло и уже другим, командирским голосом закричал:

– Поднимайся! В постели еще ни одна война не заканчивалась. Выходи на зарядку!

И радисты роты управления 56 гвардейской танковой бригады, выскакивая на свежий апрельский воздух, проникающий во все поры еще не проснувшегося тела, поеживаясь, толкая друг друга для согревания, становились на зарядку.

Двор, выложенный булыжником, закрытый со всех сторон строениями, заполнялся ротоуправленцами, приседающими, махающими руками.

Такие или подобные разговоры происходили ежедневно. Мы,  стоящие почти в середине Германии, понимали, что война вступала в свою завершающую фазу, и нам очень хотелось, чтобы последняя операция наступила быстрее. Да и опыт, почти четырехлетний, подсказывал, что вот-вот должно начаться.

Миша был прав: все приметы указывали, что момент начала боев близок. Бригада пополнилась танками и другой техникой. В течение формировки частые тренировки, учения подшлифовали отдельные звенья, и теперь это был единый организм, способный выполнять любые задания.

О близости боев свидетельствовало и подтягивание частей к фронту. Ежедневно, как только опускалось солнце за горизонт, по всем дорогам начиналось движение. Гул машин, говор людей доносились до самого рассвета. Особенно много проходило артиллерийских частей. Пушки на конной тяге; пушки, прицепленные к юрким «Виллисам», которые на себе везли еще и прислугу, орудия, которые как комбайны были прицеплены к тракторам, таким мирным, домашним, может быть и не ведающим, что вместо орудий, обеспечивающих людям жизнь, они тянут орудия уничтожения тех же самых людей; наконец, орудия, которые не в силах был увезти самый мощный трактор, если он это пытался сделать один.

Вместе с солдатами, непосредственно участвующими в уничтожении врага, двигались части, обеспечивающие движение этого солдата через минное поле, через реки; части, призванные обеспечить его питанием, одеждой; наконец, части, которые обязаны вынести солдата, если он будет ранен в бою. И много еще других подразделений в огромном муравейнике, именуемом армией, движутся по ночным дорогам Германии, таясь днем в лесах, под тенью зданий и прямо в поле, замаскировавшись под окружающую местность. Чтобы передвинуть, подготовить к действию эту массу людей и техники, необходимо затратить немало времени.

Все это нужно было сделать по всем правилам военной науки, потому что враг с не меньшей энергией готовился к отражению удара. Он не мог не видеть всей той подготовки, что велась нами. Мы были на чужой, даже не на дружественной территории, а он на своей, он был дома, где и стены помогают, где каждый глаз, видящий движение наших армий, мог быть глазом наблюдателя.

Вчера Никифоров, стоя на посту у радиостанции видел, что хозяин – старик, в усадьбе которого мы располагались, – несколько часов простоял у окна, наблюдая за движением на шоссе.

– Понимаете, стою у радиостанции. Скучно. Наблюдаю, как ласточки, сделав прощальный круг над прудом, влетали в гнезда и уже оттуда не показывались. А вот одна, какая-то особенно настойчивая, продолжала кружить в воздухе, иногда совершенно исчезая в сумраке вечера. Но вот и она, когда на западе осталась совсем узенькая желтенькая полосочка, а на востоке прорезалось розовое сияние грядущего дня, прощально пискнув, исчезла в еще недостроенном гнезде, прилепившемся над одним из окон, я заметил точку, горящую за стеклами окна, над которым поселилась трудолюбивая ласточка. Может быть, присутствие человека мешало ласточке раньше отправиться на ночлег. А по шоссе в это время сплошным потоком без малейшего перерыва двигались войска. Казалось, фантастическое пресмыкающееся без конца и начала ползет и ползет вслед за уходящим днем, – рассказывал Никифоров. – Что старику было нужно? Что заставило его стоять у окна всю ночь? Может быть, он по какому-нибудь заданию пытался посчитать наши силы – напрасно. В таком потоке учет можно сделать только с помощью машины.

Просто он не спал, потому что спать ему мешала мысль, которая невольно должна была возникнуть при взгляде на готовящуюся к удару силу – фашистская империя доживает последние дни. И его страшно беспокоила судьба сына, находящегося по ту сторону фронта. Вполне возможно, что у него впервые возникло убеждение, что именно он виновен в том, что сын находится в смертельной опасности. Мало ли какие мысли могли тревожить старого немца вот в такую апрельскую ночь.

Мы продолжали стоять на месте, но состояние напряженности не давало покоя. Каждую минуту, даже секунду мы ждали команды сниматься.

Поток на шоссе, как нам казалось, даже стал иссякать.




Глава 2


Ночью, когда легла устоявшаяся тишина, как всегда, по тревоге снялись мы с обжитых за время формировки мест. В глубокой темноте, по возможности соблюдая тишину, двинулись на запад, где притаился раненый, но еще способный к яростному сопротивлению враг. Бесконечной цепочкой бригады растянулись по дорогам, тропам, по целине или пешеходным дорожкам. Наблюдаем за четкостью выполнения команд, учения не прошли задаром.

Нам, радистам, не разрешалось выходить в эфир до получения сигнала «Пламя», что определял начало нашего участия в операции, как мы были уверены, в последней операции этой долгой и трудной войны, поэтому мы единственные, кто не принимал участия в организации начала движения. По одному с нами направлению к Нейсе двигаются войска разного рода и назначения: пехота со всем своим оружием на плечах, минометчики на открытых машинах, саперы, везущие на колесах целые мосты, кухни, тянущие за собой голубую ленточку дымки, машины полевого госпиталя с красными бросающимися в глаза крестами, нарисованными спереди, с боков и сверху. Особенно много проходило артиллерии: сотни орудий, начиная с 76 мм до таких, что требовался не один трактор-тягач, чтобы перемещать их. Движение идет в несколько рядов. Иногда два потока пересекаются. Иногда танкисты используют право первоочередного проезда, некоторые садятся на холодную землю и засыпают. Монотонно гудят моторы, взвывая на поворотах. Мелькают неясные в темноте силуэты деревьев на открытых местах. Остаются позади какие-то строения притаившиеся, таинственные, часто враждебные. В лесу, который почти беспрерывно темной стеной тянется с обеих сторон, идет затаенная жизнь: доносятся приглушенные голоса людей, рокот моторов, ржание коней. И движение, движение. Кажется, кто-то огромный ищет удобную позу для сна, но,  натыкаясь на твердое, вновь принимается ворочаться.

Танки движутся медленно, как будто нащупывают дорогу перезванивающимися траками.

– Что, танкисты, и вы двинулись? – раздался голос из темноты, скрывающей говорящего. Сказано это, конечно, для того, чтобы показать нам, что тронулись не мы одни.

– Давайте, давайте! В Берлине встретимся! – голос оборвался. И снова бессловесная тишина окутывает лес, людей, танки.

Часам к двум вышли к месту сосредоточения. Расставив танки по обеим сторонам просеки, мы освободили ее для тех, кто следовал за нами. Заглушив моторы, танки растворились в темноте. Проезжающие мимо вряд ли могли догадаться, что под тихо качающимися ветвями сосен, застывших стройными рядами, затаилась армада из 45 танков, стольких же самоходных орудий разных калибров: противотанковых орудий, автомашин, груженных различным снаряжением и людьми. И все это ждет сигнала, чтобы обрушиться огнем, сталью, тяжестью брони, иногда и тяжестью собственного тела, на врага, бить его всеми возможными способами, не думая о том, что, может быть, в этой последней и не самой трудной битве погибнешь и ты.

Ясно было, что остановились не меньше чем на час: не закончено сосредоточение сил, артподготовка еще и не начиналась. Можно было бы и уснуть. Но на этот раз, может быть, впервые, умение солдата спать в любых условиях нам изменило. Собственно, никто и не пытался уснуть. Преддверие боя всегда возбуждает нервы. А этот бой, который должен был завершить войну, тем более.

Разбросав шинели и плащ-палатки, мы все улеглись у лобовой части танка. И только Петров, дежуривший на рации, не имел права покинуть танк. Но он высунулся из люка водителя на всю возможную длину шнура, соединяющего шлемофон с рацией, освободил от наушников правое ухо и приготовился принять самое активное участие в разговоре, который, он знал это по опыту, обязательно сейчас состоится.

Он был прав.

– А что, ребята, впереди ведь конец войны, – продолжил какие-то свои мысли лейтенант Беленький, единственный среди нас офицер.

– Да уже скорей бы, – поддержал разговор подошедший от РСБ шофер Стародубцев. – Надоело, братцы, до чертиков.

– Вот только где мы будем ее заканчивать (что заканчивать – никто не сомневался)? Хорошо бы в Берлине. – Женька просто мечтал побывать в столице Германии, чтобы потом было что рассказывать в Салехарде.

– А по мне так хоть на этом самом месте, лишь бы побыстрее, – рассудительно заявил Стародуб, хохол из-под Полтавы. И для убедительности ткнул пальцем в палатку, на которой он лежал.

– А что, разве не слышал, как пехота тебе кричала, – со смехом отвечал Женьке Хотулев. – «Кому на Берлин – вертай направо! » Вот возьми и поверни.

– Нет, хлопцы, – лейтенант поправил планшетку, – там-то мы вряд ли побудем. Разве только на экскурсии после войны. В штабе идет разговор, что нам предстоит встречаться с американцами. Будто бы и обмундирование новое на подходе, чтобы при встрече поприличней выглядеть.

Этот разговор о подготовке ко встрече с американцами, как о чем-то обыденном, еще больше укрепил нашу уверенность в скором окончании войны. А когда каждый представил, каким он будет после нескольких дней боев, в душе одобрил предусмотрительность начальства.

Разговор иссяк: видимо, все унеслись мыслями в то время, когда мы сменим не одно обмундирование на другое, а окончательно сбросим надоевшую униформу, делающую человека безличным и бессловесным.

Кругом по-прежнему продолжали двигаться люди и техника всех родов. Вот по разбитой земле просеки осторожно двигались стройные, прикрытые брезентом от чужого глаза «Катюши». Значит, скоро начнется: эти милые девушки не спешили и появлялись к самому началу.

Как будто в ожидании чрезвычайных ситуаций притихла линия фронта. В темном безлунном небе не рассыпали свои мертвые огни ракеты. Затаенно молчал бог войны – артиллерия. В притихшем предутреннем воздухе не слышно стрекота беспокойных пулеметов.

Необычная для фронта тишина нагнетала тревожные чувства. Скорее хотелось избавиться от этой настороженности, неизвестности, разрядить наполненную предчувствием грозовую атмосферу.

– А что, Митя, если поедешь домой, лапти-то по пути захватишь? – неожиданно громко засмеялся Миша Хотулев. – А может, так и оставишь на семафоре в назидание потомкам, а?

Причиной для подобных вопросов послужило признание самого Мити, что в последнее время многие в селе стали носить лапти: война, и никакой обуви в магазине купить невозможно. Любящие позубоскалить солдаты переделали рассказ Мити. Получалось, что лапти были повешены самим Митей на последнем перед военкоматом семафоре. Вначале Митя пытался доказывать, что он говорил совершенно другое, потом только отмахивался рукой, как от надоедливой мухи. Вот и сейчас, махнув рукой, он отошел к танку и стал что-то искать в рюкзаке, привязанном к поручню.

За разговорами время тянулось не так утомительно. Мы и не заметили, как из темноты стали проступать сначала только силуэты собеседников. Вскоре можно было рассмотреть отдельные черты лица, а затем и выражение глаз.

День неторопливо двигался с востока.

В недалеких кустах послышалось несмелое чириканье какой-то птахи. В лесу все притихли, боясь спугнуть этого крохотного представителя, наслаждающегося жизнью, утром, весной. Помолчав, она вспорхнула на вершину деревца и теперь залилась задорной и длинной трелью.

Оттесняя темноту к западу, восток сильнее заголубел. Края облаков, приостановившихся над Нейсе, точно отражали переливы цветов на горизонте из нежно-голубого с белыми, и как будто поднимались ввысь. Туман же, прикрывший долину реки, оставался белым. И только там, где наиболее высокие деревья приближались к его границе, он становился грязно-серым. Ничто не нарушало таинство рождения нового весеннего дня. И ничто не указывало на скопление на этом небольшом участке тысяч приспособлений для уничтожения этого мирного леса и притаившихся под его сенью людей.

– А что, братцы, наверное, пора и начинать, – потягиваясь, проговорил Фефелов.

Война как будто и ждала этой команды: где-то впереди слева раздался шипящий звук заработавшей «Катюши». Сразу же лениво зашуршали в сторону Нейсе снаряды «Андрюш». Вся правая сторона подхватила заданный напев сотнями глоток артиллерии. Над лесом повис непрерывный ни с чем не сравнимый гул, в котором с трудом можно было выделить отдельные залпы. Гул давил на уши, заставляя болезненно вздрагивать перепонки. От горького запаха сгоревшего пороха першило в горле.

Страшно было представить себе, что сейчас творилось в расположении противника.

На левом берегу Нейсе все заволокло дымом. Остатки разорванного взрывами тумана, как вздыбленные космы Бабы-Яги, поднимались кверху. Горел лес. Дым его смешивался с дымом завесы, поставленной спецснарядами. Покрываясь этим дымным шарфом, сплошным потоком устремились к реке войска. Еще не закончилась артподготовка, а уже по наведенному мосту голова колонны достигла противоположного берега.

Оставшиеся от налета по первой оборонительной полосе немецкие войска пытались помешать переправе. Несколько снарядов разорвались в самой гуще подходивших с трех сторон войск. На миг образовались пустоты. Но уже через считанные минуты новые части заполнили эти места, и никто не смог бы с уверенностью показать места взрывов.

По заговорившей недобитой батарее ударили с нескольких сторон, она замолчала уже навсегда.

И теперь уже без помех тянулся через мост могучий военный поток.

Над дымом, иногда прорываясь сквозь высоко поднявшиеся его языки, и над движущимися войсками проносились штурмовики. Свой смертоносный груз они сбрасывали где-то недалеко впереди. Вероятно, добивали не сумевшие оторваться от наших наступающих войск группки немцев.

Высоко в весеннем сиявшем радостной голубизной небе проплывали «Петляковы». Районы их бомбежки были далеко. Однако по колыханию почвы чувствовалось, когда они высыпали из люков их содержимое.

Артиллерия несколько раз переносила свой огонь все дальше в глубину. Потом пушки поочередно, в зависимости от дальности обстрела, замолкали, снимались с места и уходили вслед за наступающими войсками.

Наконец, раздалась команда: «По танкам! ».

С ревом срываются одна за другой машины. Блестящие в лучах утреннего солнца, начищенные о землю траки уверенно подминают под себя развороченную дорогу. Построенный в короткий срок мост способен выдержать машины любого веса. Желтой полосой он пересекает хмурые воды Нейсе.

Без всяких помех совершаем переправу, проходим бывшую немецкую оборону на Нейсе, очередной хваленый вал, представляющий сейчас крошенку из дробленного дерева, кусков бетона и различных солдатских принадлежностей. Мы между первой и второй укрепленными полосами. Здесь нет сплошных укреплений. Это уже далеко от Нейсе. Но даже и здесь заметны следы работы нашей артиллерии и авиации: кругом поваленные искореженные деревья, разбитые горящие деревни и техника, тоже сгоревшая, разбитая, мертвая, как и лежащие вокруг трупы в шинелях мышиного цвета.

На подступах к своей столице немцы, кроме сплошных линий укреплений, подобных укреплениям на Нейсе, создали отдельные узлы сопротивления на перекрестах дорог и просек, в деревнях, превращая в доты отдельные здания, на переправах через небольшие речки. В общем, везде, где была возможность укрыться и создать препятствия наступающей армии. Эти узлы или сходу подавлялись танками батальонов, или мы их обходили, оставляя для разгрома идущим вслед за нами войскам. Вот только что обошли мы оборудованную на перекрестке просек прикрытую бронированным колпаком зенитную установку. Она была установлена с таким расчетом, что прислуга могла ее использовать и для обстрела наземных целей.

В планы командования, видимо, не входила задержка мобильных танковых подразделений ради такой цели. Потому, разогнавшись, танки на больших скоростях проскакивали просеку, не снимая десантников с брони. Но при этом танки невольно оказывались повернутыми к пушке боком. Пушка, пытаясь подбить легкую на первый взгляд добычу, резко взлаивала очередью по каждой пересекающей просеку машине. Однако она каждый раз опаздывала, и снаряды рвались где-то на повороте, разрывая и корежа живые тела деревьев. Мне это напомнило картину из раннего детства.

В лисий капкан, прикрепленный к довольно увесистому чурбаку, который дичь могла бы сдвинуть с места, но не смогла бы утащить далеко (охотничья хитрость: в этом случае она не будет пытаться перегрызть себе ногу, зажатую щеками капкана), попался матерый волчище. Груз для него оказался недостаточно тяжелым, и он утащил капкан довольно далеко. По борозде, проложенной чуркой в неглубоком лесу, мы,  мальчишки, нашли волка далеко в степи, уставшего, зализывающего оголенную до кости правую заднюю ногу. Подойти к нему ближе мы,  конечно, побоялись. И тогда, посоветовавшись, решили сделать следующим образом: двое остались издали наблюдать за волком, один же побежал в деревню за мужиками.

Через некоторое время он вернулся, и вместе с ним пришли охотники, ведя на поводках собак.

Вот псы освобождены от сдерживавших их поводков. Но решительные, смелые и опытные сибирские волкодавы, не раз сражавшиеся с волками в одиночку, не бросались кучей, а в какой-то ими установленной очередности рвали взъерошенную фигуру волка. Волк немедленно щелкал пастью в том направлении, откуда следовало нападение, но опаздывал на секунду, нет, долю секунды – собака успевала отскочить. В этот момент в тело хищника впивались зубы другого пса. Волк кидался теперь в эту сторону…

Это были усилия обреченного, которые не вели к спасению, но которые он не мог не предпринимать по своей волчьей натуре.

Таким было и поведение пушки, расположенной на перекрестке просек.

Таким в общем-то было поведение всей верхушки фашистского командования в этой последней операции.

В центре батальонов двигалась группа штабных машин.

Из разговоров офицеров было ясно, что ближайшая задача бригады – достичь Шпрее раньше отступающих от Нейсе немцев, захватить переправы и не дать им возможности увести эти силы за реку, чтобы усилить находящиеся там части. Становилось понятным, почему мы проходили по пробитым другими частями брешам как в первой, так и во второй линии обороны, почему всегда с нами двигались инженерные части армии.

Смотрю на товарищей и вижу: настроение у всех просто отличное ? шутки и смех не смолкают, несмотря на витающую кругом смерть. Виною этому весенний воздух, в котором вместе с запахами пробуждающейся природы носятся ощущения скорого конца войны. Огорчало одно: подтверждались слова, сказанные лейтенантом Беленьким – наша армия, действительно следуя непосредственно на запад, должна встретиться где-то с союзниками.

Разве только Митю Сычева, известного нашего щеголя, утешало сообщение дяди Миши, заведующего вещевым довольствием, что новое обмундирование высшего качества. Остальные готовы отказаться от всего другого, чтобы учувствовать во взятии Берлина. Начиная с Украины, после форсирования Днепра особенно, мы ставили указатели с надписью: «На Берлин! ». Такие же слова были выведены на каждом танке и машине. Можно было их прочитать и на снарядах, обрушивающихся на головы фашистов. Наверное, в эти надписи каждый вкладывал свою мечту – войти победителем в логово, выпустившее на человечество фашистского зверя. Казалось, там, только там станет ясно, как могло появиться среди людей подобное отклонение. До сих пор, сколько мы ни вглядывались в лица пленных, теперь бледных от страха за свою жизнь, сколько ни смотрели на гражданских немцев на формировке, ничто не объясняло происхождение тех ужасов, что пришлось видеть, освобождая родную землю, а потом и территорию Польши.

Вот он стоит перед тобой, представитель нордической расы с породистым ухоженным лицом, с удивительно точным пробором в пепельных от седины волосах. Костюм его указывает на «привычки порядочного человека». Неужели это он своими холеными руками обрезал груди девушкам, душил младенцев, что мы извлекали из колодцев Переяслава-Хмельницкого?

В белесых посаженных глубоко глазах не видно ничего, кроме страха.

Может, вот этот старичок, что медленно проходит от дома к скотному двору, издевался над пленными, которые работали у него в хозяйстве. По карточке, висящей в его комнате, где он не спускает добрых дедовских глаз с рассевшихся на ровно постриженной лужайке внуков, определить невозможно.

Это люди, вид которых говорит об их полной лояльности по отношению к нам. Больше того, многие немцы достаточно быстро усваивали наши требования, лозунги.

Как-то на формировке пригласил меня на рыбалку майор Крылов, начальник ОКР смерша, он часто беседовал с нами, радистами, и,  по-моему, не без умысла. И вот, когда мы,  собственно, не рыбачили, а наблюдали за медленно движущимися по зеркалу пруда плавниками карпов, он рассказал такой случай. Вчера к нему пришли девушки-немки, работающие у мельника. Они с чрезвычайным возмущением заявили, что он их бессовестным образом эксплуатирует, «буржуй недорезанный», и просили заставить его увеличить плату за труды.

– И откуда они узнали, что сейчас лучше всего обращаться именно ко мне? – добавил он,  покачав головой и улыбнувшись про себя.

По мне-то,  девушки правильно оценили ситуацию.




Глава 3


Конечно, каждый понимал, что не все будут брать Берлин, надписи обозначали не город, а всю Германию, где родился и жил немецкий фашизм.

Весь день бригада просеками в лесу, посаженном руками человека, отчего он казался парком, не уступая любому парку чистотой, двигалась к Шпрее. Если бы не пожарища, встречавшиеся на всем пути, то эта схожесть лесов с парками была бы еще большей.

В аккуратности и заботливости немцам не откажешь. Для скорости танкисты решили использовать шоссе, которое точно совпадало с направлением марша бригады. Но вместо убыстрения движения получилась неожиданная задержка. Головная танковая застава, выскочив к небольшому городку, нарвалась на засаду подошедших свежих немецких частей. Постепенно в бой втянулась вся бригада.

Двигались без задержки, и к вечеру оторвались от грохота боев, от режущего глаза дыма. Война осталась там, позади. Нас окружала мирная весенняя природа. Стояла неестественная тишина – урчание моторов не мешало услышать ее. Солнце, закончив дневной путь, упало за Шпрее в устремленные ему навстречу вершины сосен, последний раз окрасив на востоке клубы дыма в цвет кумача.

Раздалась команда сделать остановку. Спрыгиваем с пышущих жаром жалюз*.

Сумерки прикрыли лезущую в глаза симметрию посадов, и лес напоминал теперь наши милые, хотя и не очень ухоженные сосновые боры средней полосы. От,  видимо, недалекой реки тянуло прохладой. Собираясь спать, чирикнула какая-то птичка: пожелала соседке спокойной ночи.

Война, пресытившись кровью, стихала. Только в стороне Нейсе слышался рокот. Но,  смиренный расстоянием, он напоминал ворчание добродушного животного.

Разминая уставшие от долгого неподвижного сидения ноги, прохаживаюсь вокруг танка. Ноги утопают в прошлогодней хвое, сквозь которую начинают пробиваться острые стрелки молодой травы. Особенно заметна ее щетинка на склонах, обращенных к югу. При свете солнца она была бы ярко зеленой, сейчас же мало чем отличалась от хвоинок. Пахнет согретой за день землей, смолистым запахов сосны, медовым – травы.

Говорили негромко: натруженные грохотом артиллерии и ревом танковых моторов ушные перепонки требуют отдыха.

Миша Хотулев с Женькой принесли обед. Вернее, ужин. Когда бригада рейдовала по тылам противника, обед бывал готов в положенное время. Такая точность объяснялась тем, что повара прекрасно усвоили правило: в этом случае находиться в боевых порядках безопаснее, чем пробираться без танкового прикрытия по местам, недавно занятым неприятелем, где могли встретиться не только группы вражеских солдат, но и целые подразделения.

– Ну,  что там? – любопытствовал Сычев.

– Рис со свининой. И,  как всегда, не определишь, чего в этом вареве больше – риса или свинины. – По голосу Михаила не угадаешь, то ли он рад такому обстоятельству, то ли крайне недоволен.

– А как насчет наркомовских? Очередь-то моя, – продолжал пытать Митя.

– Нет, браток, во-первых, сегодня не воскресенье, и каждый довольствуется своей порцией, – назидательно выговаривал Миша.

– А во-вторых, – перебил его Бобков, – спорить нечего. Склад где-то за Нейсе. Там и наркомовская: может, сбегаешь? А обед Вася сообразил из запасов германского командования, что оставлены бесхозными на нашем пути.

И Женька опустил ложку в котелок.

– Вот только за обедом и убеждаешься, что труд приносит радость, – снова заговорил Хотулев, пережевывая твердый кусок мяса.

– Если, Миша, труд рассматривать, начиная с пахоты, – продолжил мысль я. – Вот это как раз для меня, – парировал Хотулев.

Постепенно ночь плотнее и плотнее окутывала землю. Исчезла светлая полоска на западе. Деревья потеряли свою индивидуальность и теперь обозначались купами, как на рисунках некоторых художников, не школы Шишкина. Вскоре исчезло и это деление: лес и поле слились в единую массу.

– Быстрее заканчивайте, а то пронесете мимо рта, – подсказал Женя, собирая посуду, чтобы помыть.

– Не верю, что ложку с кашей можно унести к уху соседа, – отшучивался Хотулев.

В это время вверху, немного правее нашего расположения, послышался рокот мотора У-2.

– Опять девочки пошли услаждать фрицев, – проговорил Митя, прислушиваясь к гулу самолета.

Как бы только они нас не посчитали за гансов. Что-то не хочется знакомиться с девчатами, в руках которых такие приспособления. Лучше держаться от них на приличном расстоянии. Спокойнее.

Вслед тяжелому тарахтению самолета в небе повисли разноцветные фонарики трассирующих пуль. Дорожки их почему-то вызывали самые мирные воспоминания: праздничный парк, таинственную темноту аллей.

Снова темнота. Но издали нарастал звук следующего самолета.

– Теперь на всю ночь. Не завидую фрицам, – это Сычев.

Звуки летящих ночных бомбардировщиков так вписывались в тишину ночи, что растворялись в ней, не нарушая ее ритма: звуки были успокаивающие. Тишина.

Но вот в застывшем воздухе родился свистящий звук. Он несся справа. Это был чужой, настораживающий внимание звук. Все притихли, прислушиваясь.

– Танки! Немецкие танки!

По одной из соседних просек, видимо, двигалась, если судить по звукам, колонна немецких танков, спешащая достигнуть водного рубежа. От сознания, что это всего только немецкие танки, напряжение спало, все успокоились и принялись за свои дела. Обычное состояние войны.

От полковника прибежал посыльный к месту расположения разведчиков. И вот уже группа разведчиков во главе с командиром гуськом (по-корейски) направилась к танку командира.

Наставление было очень коротким, полковник Слюсаренко вообще был немногословен, а в боевой обстановке даже краток, потому что группа через несколько минут двинулась в правое крыло леса.

– Пошли знакомиться с соседями, – без особого интереса к событию сказал Митя и стал моститься, чтобы вздремнуть. Настоящего солдата характеризует умение использоваться для сна любую подходящую минуту: представится ли она снова – неизвестно, а бодрость от солдата требуется всегда.

Скоро сон охватил солдат, свободных от дежурства.

Команда «По танкам» вырвала нас из объятий сна. Стояла ночь. Темное небо, усыпанное крапинками звезд, нисколько не подсвечивало землю.

Чертыхаясь, натыкаясь друг на друга, собирали вещи, использованные в качестве подстилок. Полусонные, взбираемся на танки, радуясь теплу, идущему от жалюз: все-таки земля еще не пригодна, чтобы спать на ней.

Танки, подсвечивая полосками-фарами, вытягивались на просеку и,  не останавливаясь, двигались вперед.

– А первый батальон ушел уже давно, – сказал Женька. – Вы,  сони, и не слыхали. Наверное, послан захватывать переправу, чтобы соседи не успели вперед нас оказаться у Шпрее.

Танк на ходе плавно покачивается. От этого мирного движения возникают мысли о ненужности волнений, о незыблемости мира. Вероятно, подобные мысли роились в голове жителя Востока, когда он пересекал бескрайние пространства пустыни, покачиваясь в такт хода верблюда.

Часов около десяти, во время остановки, нас обошли танки первого батальона. Как мы их могли обогнать, когда они ушли с места отдыха гораздо раньше нас? Так думал каждый из нас. Но вскоре все встало на свои места: мы узнали, что батальон, устроив засаду, полностью разгромил колонну немецких танков, что ночевала в одном лесу с нами.

Вот что можно было понять из рассказов самих участников.

Когда в лесу по-настоящему стемнело, батальон по тревоге снялся с места и двинулся вперед, оставив бригаду на отдыхе. Полоски света, падающего из прорезей фар, слабо освещали заросшую травой просеку, иногда на поворотах выхватывая из темноты коричневые стволы сосен.

Майор, командир батальона, находился на своем танке в голове колонны.

Такое монотонное движение продолжалось довольно долго. Пересекли несколько поперечных просек, а остановки все не было. А вот сколько это заняло времени, заметить никто из рассказчиков не догадался. В этих случаях обязанность знать время лежит на старшем.

Наконец, при пересечении очередной идущей под прямым углом просеки командирский танк остановился, сразу же загасив подслеповатые фары. Остановилась и вся колонна. Все терпеливо ждали дальнейших распоряжений. Из лесу к головному танку подошла группа из нескольких человек. Это были разведчики.

По цепочке передан вызов: «Всех офицеров к головному танку! »

Команда не совсем обычная, потому что командир батальона свою команду адресовал чаще командирам рот, а уже они ставили задачу перед командирами танков. Мимо застывших глыбами боевых машин тенями проносились их командиры. Скоро перед лобовой частью командирского танка собрались все, кто командовал десятками танков, и те,  кто вел в бой один танк. Майор разложил на правом крыле танка карту, подчиняясь привычке подтверждать свои слова ссылкой на нее. И теперь, изредка подсвечивая карту фонариком, луч которого выхватывал только отдельные участки, начал разговор:

– Товарищи офицеры, перед нами командир бригады поставил очень серьезную задачу: задержать танки противника, движущиеся параллельно движению бригады. Нельзя допустить, чтобы они помешали нам оседлать переправу через Шпрее. Я собрал всех командиров потому, что в этой операции общая победа будет зависеть от понимания задачи и инициативы каждого командира в отдельности. Что удалось установить о вражеской колонне и ее намерениях, доложит командир разведки. Давай, Ваня.

Луч фонаря на миг вырвал лицо младшего лейтенанта. Неофициальное дружеское обращение, видимо, имело целью подчеркнуть значение того, о чем сейчас будет говорить командир разведки, и поднять его настроение.

– Танков немецких двадцать, – начал младший лейтенант. – Стоят они на третьей просеке, если не считать нашу. Час тому назад никакого движения, говорящего о том, что они скоро собираются двигаться, не замечено. Пришла колонна с востока, следовательно, можно считать, что дальше двигаться будет на запад, к Шпрее. Иного ничего предположить нельзя. Возможный маршрут движения – просека: она стреляет прямо в нужном направлении. Проверено километров на семь. Это считая вот от этой пересекающей наш путь просеки. Вот, пожалуй, и все, – закончил разведчик. – Да,  там для наблюдения за действиями противника остался сержант Белов. Он постарается уведомить вас, как только фрицы зашевелятся. Но особенно на это надеяться не стоит. Неизвестно, как может сложиться обстановка. Так что вам самим следует организовать тщательное наблюдение. Да и трудно не услышать движение двадцати танков. – Он умолк.

– Есть, товарищи, вопросы? Если нет… – командир назвал дистанцию, на которую следует рассредоточиться. Мы только потом оценили эту команду – она повторяла дистанцию, которой придерживаются немецкие танкисты в походе.

После напряженного внимания наступил момент расслабленности. Заговорили все разом, хотя вполголоса.

– А что, разведчики, немцы нашу бригаду не обнаружили?

– Да не должно быть, очень уж спокойно себя ведут.

– Понятно. На своей земле, да еще и в глубоком тылу.

– Ничего, утром мы им испортим мирное настроение.

– Только бы ночью не вздумали двигаться.

Дав небольшой отдых, командир решил восстановить ответственное настроение.

– По машинам! Движение по сигналу фонарика.

Командиры бегом отправились к своим танкам, чтобы поставить задачу перед своим экипажем.

А минут через десять тоненький лучик фонаря дважды мигнул почти над самой землей.

Заворчали моторы, и танки стали вытягиваться на заданную дистанцию. А там, повернув под прямым углом, двинулись к просеке, по которой утром пойдут немцы. Командиры шли перед танками, осматривая путь, показывая жестами, какой стороной следует обойти особенно толстое дерево. Негромкое урчание танковых моторов да падение и треск ломаемых деревьев в тиши ночи, казалось, должны быть слышны на многие километры. Тогда, призвав на помощь крепкое словцо, командир требовал еще большей осторожности от водителей. Но водитель не мог это услышать.

Когда же впереди осталась только та просека, на которой должна состояться встреча, движение стало еще более осторожным. Командир часто останавливал танк, уходил вперед, проверял, чтобы не подойти близко к просеке. Затем в помощь себе вызвал из танка и башенного стрелка, и радиста. Втроем они вышли на просеку, заставляли водителя зажигать и тушить щелочки-фары, поднимать и опускать ствол орудия. Боялись, что темнота не даст возможность по-настоящему замаскироваться. Хотелось предусмотреть и хороший обзор из танка. Конечно, если немцы не смогут предположить подобного маневра, они будут недостаточно внимательны. А если разгадают, тогда малейшая щелка, через которую будет просвечивать тело танка, явится причиной провала операции. На всякий случай подмаскировали танки сломанными ветками, заложив их за поручни.

Танк командира стоял первым в конце, удаленном от немцев. Поэтому право на стрельбу наступало после выстрела командирской пушки.

Все приготовления закончены. Наступила тишина, какая бывает, когда охотник скрадывает зверя. Обычно подвижные, любящие позубоскалить солдаты сейчас молчали. Каждый представлял, что только при сохранении полнейшей внезапности возможна удача. Изредка раздавался приглушенный кашель завзятых курильщиков. На них сразу же шикали.

Природа тоже затихла в предутренней истоме: даже листья не шелестели.

С какого-то момента повеяло прохладой. Ветерок, пробуя силу, волной пробежал по верхушкам сосен. Притухли звезды.

Вдали, разрывая тишину надвигающегося утра, послышался звук моторов. Характерный свист, свойственный моторам немецких танков, предупредил, что встреча скоро состоится.

Противник приближался, и вместе с этим росла тревога: хорошо ли замаскированы танки. Хотелось выйти и еще разок взглянуть на маскировку с просеки. Хотя разведчики и утверждали, что кроме танков другой техники на стоянке немцев не обнаружено, следовательно, колонна движется без предварительной разведки. Это объяснялось просто: немцы и мысли не хотели допустить, что наши танки могут быть впереди.

Звуки, издаваемые моторами, приближались. Танкисты застыли, глаза всех прикованы к тому участку просеки, на который направлено орудие танка.

Показался «Тигр». Он идет хорошей маршевой скоростью. Люки открыты. Два солдата в накинутых на плечи шинелях привязывают что-то к поручням. Никакой тревоги. Обыкновенное деловое настроение. Может быть, если бы была возможность приглядеться поближе, тогда обнаружились бы признаки страха за свою судьбу. Но никто из них не мог предугадать, что судьба их уже решена. Упираясь в хвост дымовых газов из выхлопных труб «Тигра», покачиваясь на рессорах, двигалось самоходное орудие. Колонна, видимо, была собрана из остатков разбитых частей. И вот теперь стремительно убиралась за Шпрее. Однако уставное расстояние между машинами соблюдалось со скрупулезной точностью.

Танки продолжали двигаться, сотрясая воздух гулом моторов, а землю своим весом.

Расчет майора был точен. Когда раздался первый выстрел командирской пушки, бок очередного движущегося танка оказался точно в перекрестии прицела. Как и на первом танке, на стоящем сейчас под выстрелом сидели немецкие солдаты, мирно беседуя о чем-то,  может быть, далеком от войны. Над одним из них поднимался сизый дымок от папиросы. Когда раздался выстрел впереди, тревога тронула лица солдат. В это время нажат спуск. На какое-то мгновение мелькают гримасы, искаженные ужасом. Вслед за выстрелом странно приподнимается стальная масса башни. Перевешенная тяжестью оружия, она наклоняется на правый бок. Из открывшегося отверстия выползает клуб дыма. Хватаясь за острые края, сюда же пытается протиснуться танкист в кожаном обмундировании. Руки его лихорадочно ощупывают бугристую поверхность брони. Через люк водителя, одна за другой, вываливаются две фигуры. Ужас виден в каждом их движении. Очередь пулемета прерывает их суету.

От второго выстрела пушки начинают рваться снаряды внутри танка. Загораются бензобаки. Пламя устремляется вверх. Кажется, горит само железо.

Обыкновенные человеческие лица солдат и танкистов, только в другой, отталкивающей одежде, не вызывали ненависть, как это обычно бывает в разговорах, как это было при первых шагах по территории врага – Германии. Все принимает оборот простых спортивных состязаний ? ведь там тоже пользуются термином «победить». Кто победит? Но цена победы – жизнь. Жизнь твоя или немца, но «жизнь человека – самое ценное на Земле», – говорим мы. И только сознание того, что иного выхода нет, обязывало стрелять и убивать.

В трубку скручиваются решетки жалюзи, пламя сползает по железным бокам танка там, где расплескался бензин при взрыве бака. Огонь переносится на трупы в голубоватых шинелях, и они, корчась в пламени, кажутся ожившими. Рывок вперед. На просеке, как на марше, стоят танки, и каждый курится синеватым дымком. Картина смерти и разрушения сейчас уже не вызывает брезгливого отвращения. Осталось только недоумение, какие же черные силы разбудили дремавшие орудия уничтожения.

Но уж конечно, не эти молодые люди, которые из чувства слепого подчинения нанесли удар и погибли от ответного, вызванного необходимостью защиты.

Где-то вправо продолжается стрельба, постепенно удаляющаяся вглубь леса. Танк, подмяв под себя деревья, устремляется наперерез движению звука. Впереди кажущаяся сплошной стена молодых сосен, сзади мощеная просека. Возле немецкого танка, уткнувшегося пушкой в землю, стоят немецкие танкисты с поднятыми руками. Ребята из раньше подоспевшего танка производят обыск.

Водитель, остановив танк, высовывается из люка и спрашивает:

– Что это они?

– Как видишь, почти ушли, но попались в собственную ловушку, устроенную для нас.

Чуткий ли был командир, стоящий сейчас в такой неудобной позе, слажен ли был его экипаж – здоровые молодые парни, или медлительным оказался наш товарищ, но этот танк, один из двадцати, сумел уйти от первого выстрела. И если бы не случайность, мог бы выжить до следующей встречи с нами.

Мы в этой операции не потеряли ни одного человека. Очень неплохо.

Точный расчет, знание уставов противника и психологии его воинов принесло удачу. Что и говорить, воевать мы умеем!

Чтобы закончить об этом разговор, скажу, что командир батальона, двадцатидвухлетний майор, получил звание Героя Советского Союза, а многие танкисты были награждены орденами и медалями. Заслуженно. Но тяжести славы майор не смог снести: погиб при самых нелепых обстоятельствах. Однажды, пробегая мимо часового ночью, не сказал пароля, считая, что теперь в части все должны угадывать его силуэт, и был застрелен.




Глава 4


Лес обрывается стеной, и мы вырываемся на берег Шпрее. Он пустынен. Мостов не видно ни ниже, ни выше по течению. Свинцовые волны реки спокойно лижут песчаный берег.

Мы уже, собственно, в сердце Германии. Месяцы и километры отделяют нас от восточных границ ее. Смываем пыль с лиц водой, которая ничем не хуже и не лучше волжской. Но мы не стремились к ней, нас позвала нужда. Странно, но и противоположный берег тоже пустынен.

Или там готовится ловушка? Так или иначе, но форсировать реку нужно. Идти дальше нужно, что бы тебя ни ожидало за этим кажущимся таким мирным берегом. Война. А может, немцы не считали возможным наше движение по этому танконеудобному направлению.

Воды в Шпрее не так уж много. Но пускать танки, не зная рельефа дна, рискованно. И тогда двое из разведчиков сбрасывают с себя одежду, берут в руки по палке и входят в воду, даже на вид – ледяную. Придерживаясь ряби, как признака малой глубины, они продвигаются к северному берегу. Вода, вначале доходившая до колен, вскоре достигла пояса и все продолжала подниматься. Но вот, когда до противоположной стороны было еще далеко, разведчики стали подниматься над быстро скользящей водой.

Они сошлись, о чем-то переговорили и подали знак рукой, что дальше глубин нет.

Осторожно пройдя наиболее глубокие места, танки набирают скорость и с ходу вырываются на обрывистый берег, осыпая гальку и песок.

И тогда он ожил, этот казавшийся необитаемым берег. Затявкали пушки. Рассыпалась пулеметная и автоматная трескотня.

Одна из вырвавшихся вперед тридцатьчетверок как-то накренилась набок, завертелась на месте вокруг оси, будто собака, пытающаяся достать собственный хвост. Изо всех отверстий: сквозь жалюзи, башенные люки и даже люк водителя – повалил густой масляный дым. Трое из экипажа – четвертый был мертв – выбравшись через аварийный, донный люк, бежали к реке. Один с трудом волочил ногу, товарищи поддерживали его, подхватив под руки. На нем уже дымилась одежда, и друзья, стараясь не задерживаться, отрывали клочья дымящейся материи, бросали их,  отмечая свой путь дымящимися штрихами.

Раненый безропотно подчинялся ведущим, руки его закрывали лицо. Сквозь пальцы пробивались желтые обгоревшие волосы.

Попав под неожиданный удар, танки отступили под прикрытие обрывистого берега. Стоявшие на правом берегу самоходки, подошедшие легкие пушки и еще не переправившиеся танки открыли беглый огонь. Все разворачивалось в стремительном темпе. Только что пустынный берег теперь был наполнен грохотом и скрежетом железа, взрывами. На фоне всех этих звуков голоса людей, создавших всю эту какофонию, были еле слышны, слабы.

Получив такую огневую поддержку, перешедшие на левый берег танки оправились, рассредоточились, в новых местах взлетели над кручей берега и ринулись в атаку.

Очень стремительна современная танковая атака. Но когда в бой идут тридцатьчетверки, трудно с чем-нибудь сравнить их быстроту и маневренность. Эти моментальные броски, резкая смена направления движения создавали впечатление, что перед вами умное, с отличной реакцией на раздражители, существо.

Заслон, оставленный немцами для прикрытия реки, был все-таки слабым. Поэтому сила удара передового отряда танков оказалась достаточной, чтобы сломить сопротивление засевших в окопах деморализованных солдат противника.

В образовавшийся прорыв устремлялись все новые танковые группы, переправлявшаяся на подсобных средствах пехота мотострелкового батальона закреплялась, осваивая новые рубежи.

На реке кипела работа – саперы строили мост, пока еще слабенький, временный, но уже способный удержать на своих плечах поток пехоты и одиночные автомобили. Но уже строится мост, который выдержит и танки.

Отступающие части противника вызвали для уничтожения переправы авиацию.

Над рекой, над мостом появляется девятка «Юнкерсов». Не выстраиваясь по кругу, они сбрасывают бомбы. При первом же сигнале водители торопливо рассредоточивают машины. Но несколько бомб все-таки достигают цели: вспыхивает машина с каким-то имуществом, одна из бомб падает совсем близко от машин связи. «Студебеккер», на котором была смонтирована РБС, странно покачнувшись, падает на бок. Это чудо автотехники, так уверенно стоявшее своими широко поставленными колесами на земле, лежало беспомощным, обнажив скрываемые от постороннего взгляда рычаги своего железного живота.

Слышится стон раненых. Протяжно, на высокой ноте кричит солдат с развороченным осколком низом живота. Над ним, встав на одно колено, склонилась Галя и еще какой-то незнакомый санитар-мужчина. Они, не обращая внимания на ревущие в небе самолеты, впихивают вываливающиеся внутренности, подхватывая их окровавленными руками.

Зачем? Ведь ясно, что жить ему осталось считанные часы. А они, здоровые нужные люди, могут зря погибнуть возле него. Знал про такое положение и раненый и боялся, что его могут бросить. Поэтому вой иногда прекращался и заменялся полукриком, полушепотом: «Сестричка, не бросай! ».

Несколько машин столкнулись друг с другом. На подъезде к мосту образовалась пробка. Это остановило движение через реку. Полилась крепкая солдатская брань. Но самолеты не смогли воспользоваться создавшейся обстановкой: из-за тучи выпадает пара «Лавочкиных» и врезывается в строй бомбардировщиков. Вразнобой прижимаясь к земле, самолеты исчезают, сбрасывая бесцельно неизрасходованный боезапас.

– Это тебе не конец сорок первого и не начало сорок второго, – проговаривает свою любимую присказку, вылезая из окопа и потягиваясь, Митя Сычев.

Для установления порядка на переправе был оставлен майор из штаба бригады. Нас придали ему, чтобы поддерживать связь с бригадой и корпусом.

Вскоре движение на переправе вошло в колею. Была ли это заслуга энергичного майора или опыт сотен переправ через реки, оставшиеся позади, боевой ли опыт наших летчиков, принудивших авиацию немцев оставить переправу в покое, а может, все вместе взятое, но переправа заработала, как часы. Сходу, не задерживаясь, цепочкой проходила пехота, через равные промежутки шли машины – все это по-деловому спокойно.

Нужды в радиосвязи не было. Напрасно через каждые две-три минуты мы вызывали то радиста бригады, то корпуса. Кроме «Как меня слышишь? » мы ничего им сообщить не могли и ничего не запрашивали. Понял это и энергичный начальник переправы.

– Свертывайте-ка, хлопцы, свои бандуры и отправляйтесь в часть, – было единственным его распоряжением за все время, пока мы были ему подчинены.

Штаб бригады мы нашли в селе, примостившемся на взгорке, километрах в четырех от переправы. Возле железной ограды, покрашенной в ярко-зеленый цвет, что делало ее почти незаметной на фоне молодой зелени кустарников, составляющих как бы вторую ограду, стояли наши штабные танки.

Поднявшиеся высоко к небу кроны диких груш прикрывали их от наблюдения с воздуха. Остальные машины заняли обширный двор, приткнувшись к стенкам многочисленных строений, создавая хотя бы видимость маскировки. Здесь же мы нашли и кухню. Из трубы вился дымок, теряющийся в ветках дерева, под которым Вася поставил свой агрегат.

– Что-то поздновато, дорогие. Хотел отдать ваши порции вон тем пострелятам, – встретил как всегда приветливо повар, указывая на играющих в какие-то неизвестные нам игры на противоположной стороне двора немецких детишек.

Это было примечательно, что дети моментально могли сдружиться с нашими солдатами. Они, видимо, чувствовали наше к ним доброжелательное отношение. Немалую роль играло и детское любопытство. Во всяком случае, при приходе наших частей в город ли, в село ли, меньше чем за час можно было увидеть их любопытные носы возле танков и радиостанции.

О кухне говорить не приходится: они очень быстро определили, что наш Вася безгранично добр, а армейский борщ наварист и вкусен.

Очень быстро они усвоили несколько русских слов, с помощью которых и общались с солдатами, вызывая хохот своим откровением: разные были у них учителя в серых шинелях. Взрослое население предпочитало в это время отсиживаться в подвалах, с тревогой ожидая своей участи.

Получив оставленный старшиной обед, располагаемся на крыле командирского танка, благо экипаж чем-то занимался на дворе, где расположились службы роты управления. Отсутствием аппетита ни я,  ни Женька не страдали, так что, несмотря на объемистость солдатского котелка, очень скоро показалось дно.

Несколько «Виллисов», следуя от переправы, подошли прямо к танку. Молодой статный старший лейтенант, не дожидаясь, когда остановится притормозившая машина, прыгнул и по инерции бегом направился к нам:

– Послушайте, ребята. В каком из домов расположился Слюсаренко?

Мы указали.

Из машины, которая первой подошла к нам, вышел генерал. Плотный, невысокого роста, с волевым лицом, стриженной «под Котовского» головой, близко посаженными к переносице острыми пронзительными глазами, он производил впечатление сосредоточения силы, упорства. И только высоко сидящий над верхней губой сравнительно небольшой нос намекал, что генерал может быть и добродушным собеседником, смотря по обстановке. Он,  не спрашивая подбегающего лейтенанта, направился к дому, где становился полковник.

Навстречу от дома уже шел командир бригады и начальник штаба. Приостановившись, они протянули друг другу руки. Полковник был одинакового роста с генералом, но более подтянутый и стройный. Они повернули к крыльцу и скрылись в помещении. Все, находившиеся во дворе, после ухода начальства снова приняли свободные позы и занялись своими делами.

Шоферы,  разминаясь,  ходили вокруг машин,  пробуя



для вида крепость баллонов пинком ноги. Увидев,  что мы



к ним присматриваемся, один из шоферов подошел к нам.



– Хотите закурить трофейных? – он тряхнул разрисованную пачку с сигаретами.

– У нас этого добра у самих хоть отбавляй. Заверни-ка лучше «Моршанской».

Я предложил ему пачку с махоркой и гармошкой сложенную газету. Аккуратно оторвав бумажку с красиво отрезанными уголками, он свернул нетолстую папироску.

– Кого это вы к нам привезли? – задал я невинный вопрос.

– Генерала, брат, генерала, – он явно набивался, чтобы его расспрашивали.

– Да не юли, говори скорее. Тоже мне охраняет военную тайну.

– В общем, мы привезли Рыбалку. Знаешь, наверное?

Имея дело с радиосвязью, я,  безусловно, много раз слышал о командующем нашей армии Павле Семеновиче Рыбалко от офицеров. Большинство из них хвалили его за решительность, умение найти выход из самых запутанных положений, решить стратегическую задачу с меньшими потерями в живой силе и технике. Говорили и о твердости и даже жестокости характера.

По-своему оценивали полководческий талант командарма и солдаты. О характере же его судили по его отношению к солдатам.

Есть такая интересная процедура, проводящаяся перед отправкой части на фронт. Солдаты ее называют «Жалобы и претензии», потому что во время проведения ее высшие командиры спрашивают у солдат, имеют ли они жалобы и претензии. А лучше по порядку.

Бригада выстраивается по большой площади, чтобы можно было отделить командиров на достаточное расстояние от солдат. И вот выстраиваются несколько шеренг. В каждой шеренге находятся командиры, одинаковые по занимаемым должностям. В последней шеренге остаются только солдаты.

Командир корпуса проходит и спрашивает, на что или кого жалуются солдаты. Затем такие же, видимо, вопросы задаются и командирам.

Обычно в части к этому времени стараются сделать так, чтобы всяких жалоб было поменьше. И,  конечно, жалоба редко появляется в солдатских рядах. Каждый прекрасно понимал, какие трудности испытывала страна и что война – не загородная прогулка. Так ничего, смотришь, и не запишут идущие за комкором офицеры с блокнотами в руках.

В тот раз, когда претензии принимал командующий армией, мне выпало дежурство на радиостанции, так что сам я не принимал участия в этом.

Но мне много раз приходилось слушать рассказы о внимательности генерала, о том, что от его взгляда не ускользнуло даже то,  что у разведчика Смольского пуговица на гимнастерке не была пришита, а приколота спичкой. Все старались наглядно показать вид Смольского, когда рука генерала отвернула не застегнутую гимнастерку. Но особенно часто рассказывали случай с мотострелком, недавно прибывшим из госпиталя в бригаду.

Подходит генерал Рыбалко к браво стоящему пожилому солдату и спрашивает:

– Жалобы и претензии?

– Нету, товарищ генерал, – отвечает бодро солдат.

Генерал уже направился к следующему, как вдруг обратил внимание, что на груди солдата с левой стороны шесть нашивок о ранении. Остановился он и спрашивает:

– А сколько наград имеете, товарищ солдат?

– Пока ни одной. Да не за что: только прибудешь в часть, как снова оказываешься в госпитале, а там другая часть. Вот так, товарищ генерал.

– А ведь это несправедливо. Как думаешь, подполковник? – обратился он к одному из офицеров свиты. Он на минуту задумался, не ожидая ответа. Потом шагнул ближе к тому же подполковнику:

– Дай-ка взаймы, Кондратий Иванович, вот этот орденок, – он указал на орден «Отечественная война», – да запиши, чтобы Слюсаренко немедленно оформил соответствующие бумаги. Ведь за пролитую кровь ему положено минимум три ордена.

Взяв орден, он приколол его к пропотевшей солдатской гимнастерке, только с правой стороны.

Рассказывали солдаты и о строгости командарма к офицерам, одобряя за это генерала.

Так что видеть Рыбалко до сих пор мне не приходилось. И все-таки я ответил:

– Знаю. А что?

– Так. Проверяли переправу, а вот теперь к вам решили завернуть на чаек, – он заглянул в котелок и добавил:

– А у бедных танкистов Слюсаренко у самих засуха.

– Да иди ты знаешь куда… – парировал Женька.

– Так и быть, солдаты, скажу. Только вы того… понимаете.

Мы дружно киваем головами.

– Дело в том, что маршрут наш меняется. – Он на минутку замолчал, ожидая, когда наступит самое полное внимание. А так как мы с Женькой и так не спускали с него внимательных глаз, продолжил:

– Наша армия будет учувствовать во взятии Берлина.

– Даешь Берлин, – шепотом закричал Женька.

– Постой, еще не все. Говорят, после взятия столицы рейха мы там останемся для несения гарнизонной службы. Вот теперь ори… про себя.

В книгах, анекдотах о войне часто, как очень смешное, рассказывают, что солдат, мол, раньше командира узнает, когда поедут с формировки, когда начнется наступление и т.д. Я,  конечно, тоже смеялся. А это был тот случай, когда подтвердилась правдивость анекдота: вряд ли командующий успел уже сообщить новость полковнику.




Глава 5


Шпрее позади. Задача, что стояла перед бригадой по обеспечению переправы, выполнена. Немало помех устраивали мы и отходящим за Шпрее войскам противника. Впереди столица рейха. Движемся на предельных скоростях. Так в калейдоскопе мелькают «дорфы» и «штадты». Движемся и ночью, и днем по дорогам. На авиацию немцев никто не обращает внимания: она не та, что на Курской дуге, когда самолет мог преследовать отдельно идущего солдата. И мы сейчас находимся под надежной охраной. Начиная с Сандомирского плацдарма над нашими колоннами постоянно барражируют ястребки. А из одного из танков часто можно услышать: «Капельки, капельки, уходить до прихода смены не разрешаю». Два закрепленных от авиации офицера, оба заслуженные и пользующиеся уважением и властью, корректируют деятельность истребителей и штурмовиков.

Даже разговоры о каких-то новых самолетах, появившихся у немцев, никого испугать не могли. Тем более что скоро стало известно, что летчик-истребитель Кожедуб сбил немецкий реактивный самолет, тот самый, о котором были распущены легенды. Вскоре нам самим удалось посмотреть такой самолет в действии.

Солнце уже давненько опустилось за горизонт. Сумерки постепенно окутывают готовящуюся ко сну землю. А движение войск продолжается. Поток тянется в несколько рядов – ширина автострады позволяет.

Легкий газовый дымок голубеет над дорогой. Стоит шум, характерный для движущейся техники и скопления большого количества людей. Изредка вырываются урчащие звуки делающего поворот танка, крик солдата на замедлившую движение конягу – и снова равномерное гудение, которого не замечает привыкшее к нему ухо. Все заняты своими собственными заботами: нужно раньше прорваться к переезду через параллельно текущую массу машин, но уже в обратном направлении; провести танк среди впритирку движущихся машин. Да мало ли какие заботы у шофера, водителя и других могут быть во время движения по переполненному шоссе, тем более ночью.

Никто не обратил внимание на беззвучно приближающийся освещенный самолет. И только когда с давящим на барабанные перепонки грохотом из-за деревьев, которыми обсажена дорога, над колонной появилась сияющая красными и зелеными бортовыми огнями машина, на мгновение ужас сковал людей: никто не сделал ни одного движения.

Самое неприятное в страхе то,  что он лишает человека способности двигаться. Сознание подсказывает, что лучший выход в движении, а мускулы отказываются выполнять распоряжение мозга. Такое состояние каждый из нас, даже самый смелый человек, испытал во время сна. Подобное состояние охватило находящихся в тот момент на дороге.

В следующее мгновение все готовы были что-то предпринимать, но было поздно: в этот короткий миг, безнаказанно сбросив бомбы, самолет скрылся, оставив после себя рокочущий звук и пульсирующие огоньки, затем исчезнувшие в ночи.

Бомбы, упав далеко на обочине, не причинили вреда, но долго еще продолжались разговоры об этом налете. Вывод же был один: никакими сверхсекретными подпорками не поддержать рушащееся здание фашистской империи.

Сменяются дороги. Вот летим по широчайшей автостраде, где встречные машины никогда не пересекают друг другу пути. Построена она специально для войны, для увеличения маневренности войск. Автострада сменяется узким с крутыми поворотами шоссе, соединяющим селения. А то просто пробираемся по лесным просекам, внезапно появляясь перед укрепленными пунктами, сходу сминая растерявшуюся орудийную прислугу, взрывая затем орудия, чтобы они навсегда замолчали.

Идем вперед мимо скорбно свисающих из окон белых простыней. Обгоняем плетущихся на запад с перегруженными чемоданами детскими колясками стариков и женщин (кто имел машины, уехал раньше). С ужасом смотрят они на проносящиеся с грохотом и лязгом тридцатьчетверки, не зная, чего ожидать от запыленных и непонятных русских солдат. Они дрожат, потому что знают вину своих сыновей, а зачастую и свою. Но их никто не трогает, и это еще больше запутывает их разделенную на параграфы психику. И спешат они уйти от ответственности, уйти от самих себя.

Движение бригады было настолько быстрым, неожиданным, что оставленные на узлах сопротивления солдаты редко оказывались готовыми к встрече.

Батальон, идущий головным, доложил по рации, что им захвачены танки. Управление бригады направляется в указанный квадрат. Впереди на «Виллисе» едет полковник. Маленькая и юркая машина ведет за собою огромные и неуклюжие по сравнению с нею танки: они послушно повторяют повороты, которые она им предлагает. Оставляем один лесной массив и,  на большой скорости миновав открытую солнечную поляну, пересекаем опушку не менее внушительного размера. Но что же это? С обеих сторон пронзают взгляды жерла орудий. Танки? Целые с подновленной пестрой камуфляжной окраской немецкие танки. Невольно мысль представила, что было бы, если бы у их прицелов находились враги.

Но нас встречали свои. Захваченные врасплох вне танков, немцы разбежались по лесу, спасая жизни: дорога к машинам была отрезана.

Но вот сейчас здесь, на разрытой танками песчаной дороге, оказались мы среди фонтанов взрывов. Белыми султанами поднимался вверх песок, со стоном нехотя валились вековые деревья, столбом поднимался ввысь дым от загоревшегося танка, показывая, что солнечный день был безветренным.

Колонна замерла. Десантники, скатившись с брони танков, устремились к щелям. Гражданские, бросив коляски со скарбом, кинулись вглубь леса. Даже при опасности они старались не приближаться к русским солдатам.

Налет кончился так же внезапно, как и начался. Трудно предположить, почему решили артиллеристы выпустить эту пачку снарядов, и что их заставило выбрать для обстрела именно этот район леса. А люди гибли бесцельно даже с точки зрения войны.

Раздались команды, бойцы заняли свои места, и движение возобновилось. Группа солдат, оставленная для захоронения павших во время налета товарищей, уносила трупы в лес, где на открытой солнцу поляне готовилась братская могила.

Вокруг горевшего танка машины объезжали на малых скоростях, как бы совершая круг почета в память о сгоревшем друге. Другого времени для прощания с товарищами не было: нужно было идти вперед, выполнять тяжелую военную работу и за тех, кто не дошел до цели.

Вдруг в железные звуки войны вклинился плач ребенка. Тоненький, слабенький, он,  казалось, перекрыл и скрежет гусениц о землю, и рев моторов. Он был услышан всеми. Взоры всех остановились на ажурной детской коляске, стоящей на обочине возле срезанного осколком куста молоденькой осинки. Не отпуская дуги коляски, отчего задние ее колеса приподнялись, здесь же лежала женщина, устремив остекленевшие глаза в небо, как будто ища чего-то. Оттуда навстречу ее взгляду лилась равнодушная голубизна.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=56412898) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.