Книга - Сказки для принцев и принцесс. Подарок наследникам престола

Сказки для принцев и принцесс. Подарок наследникам престола
Николай Николаевич Каразин


Родительское собрание
Книга сказок этого автора была подарена на Рождество в 1911 году цесаревичу Алексею, родителями: императором Николаем II и его супругой Александрой Федоровной. Царственная чета сочла сборник сказок наиболее полезной книгой для будущего наследника престола.

Написал и иллюстрировал её Николай Николаевич Каразин. График и акварелист, он был одним из самых востребованных иллюстраторов своего времени.

В книге собраны лучшие сказки Николая Каразина, издание выходит впервые с 1911 года.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.





Николай Каразин

Истории для принцев и принцесс. Подарок наследникам престола








© Каразин Н.Н., 2022

© ООО «Издательство Родина», 2022




Предисловие

Жизнь, труды и странствия Николая Каразина, писателя, художника, путешественника







Николай Николаевич Каразин – популярнейший человек своего времени. Один из лучших в России рисовальщиков, самобытный, неподражаемый художник, один из учредителей Общества русских акварелистов, академик живописи, талантливый писатель, путешественник, первый в России военный корреспондент-иллюстратор, первый иллюстратор Ф.М. Достоевского, создатель первых отечественных художественных открыток, неутомимый общественный деятель. И.Е. Репин называл его в числе «запевал» русской художественной интеллигенции. О его творчестве, где все было «запечатлено вкусом, талантом, ярким колоритом, любовью к Родине», писал молодой И. Грабарь. «Русским Густавом Доре» нарекли его современники-критики. Его любил и почитал наш знаменитый баталист Митрофан Греков.

Слова «первый», «в числе первых» или «один из первых» на каждом шагу встречаются в творческой биографии Н.Н. Каразина.

«Даже посредственный художник создает за свою жизнь хотя бы одну хорошую вещь, один шедевр, – сказал как-то искусствовед А.А. Сидоров. – У Каразина таких шедевров много. Каразина не забыли, его у нас просто не знают…».




Перо и кисть – веление души


В 70?х годах прошлого столетия в России появилась целая плеяда писателей, специализировавшихся «на описании жизни тех или других малоизвестных местностей нашего обширного отечества». П.И. Мельников-Печерский – знаток русского раскола, Д.Н. Мамин-Сибиряк, В.Г. Короленко, Г.А. Мачтет – певец сибирской деревни открыли читателям далекие Урал и Сибирь. Вас. Иванович Немирович-Данченко, К.К. Случевский писали о русском Севере. Средняя Азия, эта terra incognita, нашла также целый ряд своих бытописателей, среди которых первое место, несомненно, принадлежало Н.Н. Каразину. По его рисункам, картинам и рассказам не одно поколение изучало загадочный Восток. Его карандаш и перо первыми сблизили «русское общество с неведомой, дикой, богатой страной».

Родился Н.Н. Каразин в ноябре 1842 года в слободе Ново-Борисоглебской, Богодуховского уезда, Харьковской губернии. Родился в тот самый день, когда на юге России, в городе Николаеве, умер его знаменитый дед – Василий Назарович Каразин – передовой общественный и государственный деятель конца XVIII – первой половины XIX вв., учредитель в России министерства народного просвещения, многогранный ученый и изобретатель, основатель украинского филотехнического общества, Харьковского университета – первого на Украине и второго в России, друг А.Н. Радищева и В.А. Жуковского.

«Неутомимая деятельность Каразина и глубокое, научное образование его были поразительны: он был астроном и химик, агроном, статистик, не ритор, как Карамзин, не доктринер, как Сперанский, а живой человек, вносивший во всякий вопрос совершенно новый взгляд и совершенно верные требования», – говорил об этом человеке А.И. Герцен.

Многие черты характера своего неугомонного деда унаследовал и Н.Н. Каразин, Детские годы он провел в имении бабушки – в селе Анашкино Звенигородского уезда Московской губернии. Отец его – отставной штабс-ротмистр – занимал должность участкового мирового судьи. Мать всячески поощряла проявлявшееся в сыне с ранних лет незаурядное художественное дарование.

В 10 лет Николенька Каразин был определён на учёбу во 2?й Московский кадетский корпус, из которого в 1862 году был выпущен в офицеры в Казанский драгунский полк. С полком Каразин участвовал в усмирении Польского мятежа 1863–1864 годов[1 - Польское восстание 1863–1864 годов, или Январское восстание – восстание против власти Российской империи на территории Царства Польского и Западного края. Было направлено на восстановление Речи Посполитой в границах 1772 года. Окончилось поражением повстанцев.] и за отличие в делах близ Порицка и у Волчьего поста был награждён орденом св. Анны 4?й степени с надписью «За храбрость».

Но военная карьера не привлекла Николая Каразина. В 1865 году он выходит в отставку и подает прошение о зачислении его в императорскую Академию художеств в Петербурге. 6 октября 1865 года был принят в число вольноприходящих учеников академии.

Проучившись всего год под руководством известного баталиста Б.П. Виллевальде, Н.Н. Каразин после конфликта с ректоратом академии был исключен из нее. Впоследствии он часто рассказывал об этом эпизоде.

«Да очень просто, в двадцать четыре часа исключили, и все ангелы виноваты. На курсе задали нам тему: “Посещение Авраама тремя ангелами”. Я ангелов изобразил как странников, сидящих у стола и беседующих с Авраамом. Жюри мне на рисунке и написало: “Почему вы лишили ангелов подобающего им украшения? ” Меня спрашивают, я и отвечаю, – разводил руками Каразин, – взял на рисунке да и написал: “Потому, что считаю Авраама догадливее академиков: увидел бы он ангелов с крыльями и тотчас догадался бы, кто они такие” – вот и исключили, в двадцать четыре часа исключили из Академии»[2 - Цитируется по Киселева Е. Среды московских художников // Ленинград, 1976.].

Расставшись с Академией художеств, Каразин вновь определяется в армию и отправляется в далекий Туркестан.

«Этот совершенно неизвестный тогда мир и его изучение было постоянной моей мечтой, и вот эта мечта осуществилась», – писал он в своих воспоминаниях.

Как раз в это время началась очередная активная фаза присоединения Средней Азии к России. После взятия Ташкента и преобразования Туркестанской области в генерал-губернаторство[3 - 1865 и 1867 год соответственно.] боевые действия между Россией и Бухарским эмиратом разгорелись с новой силой. В самый разгар этих событий попал в Туркестан Николай Каразин.

Определенный вновь на службу поручиком в 5?й Туркестанский линейный батальон, Каразин получил под командование роту и отличился в боях при аулах Ухум и Хаят, при штурме Чапанатинских высот под Самаркандом[4 - 1 мая 1868 года.], под Ургутом и при Кара-Тюбе[5 - Все это эпизоды войны Российской империи с Бухарским эмиратом за Самарканд.].

За эти дела Каразин получил орден св. Владимира 4?й степени с мечами и бантом, чин штабс-капитана и денежную награду.

Но особое мужество он проявил в бою на Зерабулакских высотах[6 - Сражение на Зерабулакских высотах – решающее сражение русской армии под командованием генерала Кауфмана с армией бухарского эмира Музаффара, произошедшее 14 июня 1868 года на склонах горного хребта Зера-тау между Самаркандом и Бухарой. Закончилось разгромом бухарской армии и переходом Бухарского эмирата в вассальную зависимость от Российской империи.], где, во главе своего полубатальона, по приказу генерала Абрамова, повел наступление и стремительными атаками задержал главные силы бухарцев. В этом упорном и трудном бою Каразину пришлось участвовать в рукопашной схватке, во время которой ударом приклада у него была сломана сабля. Когда, по окончании боя, генерал Кауфман увидел у Каразина в руке только один эфес от сабли, то сказал ему: «Вы испортили свое оружие; хорошо, я пришлю вам другое». На следующий день Каразин получил золотое оружие с надписью «За храбрость».

Его друзьями по Туркестану были художник В.В. Верещагин, герои русско-турецкой войны 1877–1878 годов, национальные герои Болгарии.

Русским географическим обществом была составлена и передана в действующие войска специальная инструкция по организации научной работы в крае. В эту инструкцию были, кроме вопросов географических, этнографических и т. п., включены и вопросы изучения культурного наследия Востока, отыскания и сохранения древних рукописей и трудов великих мыслителей Средней Азии. Во многих научных мероприятиях этих лет принимал деятельное участие и Каразин. Он много путешествовал, делал зарисовки, участвовал в топографических съемках по всему Семиречью.

Николай Каразин бывал в Верном (с 1921 года – Алма-Ата), посещал все его окрестности, проводил целые годы в диких, мало еще известных горах, окружающих озеро Иссык-Куль…

В 1870 году, почувствовав ухудшение здоровья после нескольких ранений, одно из которых затронуло легкие, Каразин вышел в отставку в чине штабс-капитана и поселился в Петербурге. Вместе с боевыми наградами привез он в столицу множество рисунков, записок, впечатлений – богатый материал, послуживший основой всей его дальнейшей творческой деятельности.

Н.Н. Каразин впервые выступил как художник и писатель в 1871 году.

«Я в совершенно одинаковой степени люблю как то, так и другое[7 - То есть литературу и живопись.], – писал он позднее, – ни малейшей разницы, ни малейшего предпочтения».

Его первые работы появились почти одновременно: в конце 1871 года в журналах «Всемирная иллюстрация» и «Нива», где были помещены его первые рисунки, и в сентябрьской книжке «Дела» за 1872 год, где он выступил в качестве литератора, были помещены первые двенадцать глав романа «На далеких окраинах».

Рисунки Н.Н. Каразина сразу привлекли к себе внимание публики. Да это и не удивительно. Не было, наверное, такого уголка в России, где не выписывали бы «Ниву». И вот на ее страницах – среди амуров, психей, детских головок, цветов и эротических сценок – появились вдруг эффектные и необычные по сюжету и названиям картинки. Они поначалу как-то даже не вязались с тихим патриархальным укладом журнала. «Охота на тигра», «Защита Самаркандской цитадели», «Защитники Зеравшанских гор», «Лазаретный верблюд», «Катастрофа на Кастекском перевале» – эти первые рисунки, не всегда еще достаточно квалифицированно выполненные, все же сразу сделали имя их автора известным. День ото дня совершенствовалось мастерство художника, вырабатывался его стиль, который позднее назовут «каразинским». В это же самое время во «Всемирной иллюстрации» он помещает, целую серию рисунков, многие из которых живо перекликаются по своим мотивам и идейной направленности с работами В.В. Верещагина. Эти рисунки, объединенные общим названием «Туркестанские виды и типы», прекрасно показывают повседневную жизнь и быт Русского Туркестана.

Например, «Караван плотничьей артели в степи, направляющейся в Ташкент» – название рисунка говорит само за себя. Гонимые нуждой и надеждой, из глубины России потянулись на Восток переселенцы попытать счастья в незнакомой стороне. Или небольшой рисунок «Казнь преступников в Бухаре». Нравы Средней Азии на взгляд художника отличались излишней простотой и суровостью, жесткость законов шариата и привычка к повседневной смерти казались ему дикими. «Не проходит ни одного базарного дня, чтобы на площадях, преимущественно в местах, отведенных для убоя скота, кровь несчастных, провинившихся перед шариатом, не смешивалась бы с кровью волов и баранов», – писал он. Эту же тему продолжает и рисунок «Подземные тюрьмы в Бухарском ханстве». «Все ужасы заточения соединены в страшных подземных тюрьмах, которые находятся в большом употреблении у местных деспотов». Изумление и непонимание Каразина не удивительно – активная экспансия России на эти территории началась только в середине XIX века. Настоящее же изучение же истории, этнографии и культуры только ждало своего часа, местные обычаи и нравы были непонятны, казались дикими.

Жестокие последствия Зерабулакского сражения изобразил художник на рисунке «Колодцы Кара-Куду после Зарабулакского сражения». Несколько дней по безводной пустыне пробирались к ним измученные жаждой, бежавшие с поля боя воины эмира Музаффара. Вот и колодцы, но на дне их ничего нет, «кроме клейкой, зеленовато-черной густой грязи». Сжатые кулаки подняты к небу не с молитвой, но с проклятием. «Пастухи говорили, – пишет Каразин, – что у колодцев погибло больше, чем на поле боя».

Эти ранние рисунки Каразина явились первой – и довольно успешной – пробой сил на поприще иллюстратора и художника.

И все же в начальный период своей деятельности Николай Каразин был более известен как писатель. Он сразу же сумел приобрести себе на этом поприще известность: у него появился обширный круг читателей. В первые же годы своей литературной деятельности он сумел выделиться из множества беллетристов, обнаружив индивидуальность в такой мере, что его произведения легко узнавались читателем. «Он может теперь хоть не подписывать своих произведений, и мы все-таки их узнаем», – писали журналы того времени. Тем более, удачным оказалась избранная тематика. Каразин о жизни неизвестной и экзотичной для петербуржцев, о том, что он видел в своих долгих странствиях по горячим пескам Туркестана, о необозримых камышовых зарослях в дельте Амударьи, о нравах и быте местных жителей и русских переселенцев всех рангов, от «пытающего счастья» крестьянина до важного чиновника. Годы военной службы дали ему возможность близко познакомиться с солдатским бытом, хорошо изучить специфику будней воинской службы. Потому его рассказы о ней не только художественны, но и документальны.

Современники говорили: Н.Н. Каразин «пишет картинно, так же как и рисует, и дает понятие о тамошнем крае и быте совершенно верное».

Не случайно X том «Живописной России», посвященный Средней Азии (издан в 1885 году), почти полностью иллюстрирован Каразиным. Его рисунки прекрасно дополняют содержание книги.

Его романы, повести, рассказы не были банальными или тенденциозными – это предопределило их успех.

«…Романов г. Каразина нельзя, разумеется, причислить к так называемой идейной беллетристике; но они все-таки своеобразны и составляют целую специальность, которой не было ни в 60?х, ни в 40?х годах. Они принадлежат к декоративной повествовательной литературе и действуют на читателя внешне, не заставляя его думать или серьезно уходить своим сочувствием в душевную жизнь героев. На них следует смотреть, как на известный род произведений, находящий себе читателей и в той публике, для которой издаются у нас журналы с передовым направлением», – такая характеристика литературного творчества Каразина была дана современными критиками.

Характеры его героев не примитивны, но отличаются некоторой односложностью. Определяющими в них являются лишь те черты, которые в данной натуре проявляются особенно ярко, бросаясь в глаза, заслоняя все остальное. В этой односложности внутреннего мира героев – слабая сторона его беллетристики. Зато зарисовки его отличаются наблюдательностью, реалистичны, живописны и документальны. Он живо передавал пером и карандашом наиболее характерные черты окружающей действительности.

«Сущность его таланта в том именно и состоит, что он умеет схватывать и запоминать внешние черты предмета и создавать из них картину», – писала пресса тех лет. Интерес, с которым читаются произведения Каразина, в значительной степени обязан его неиссякаемой творческой фантазии, умению придумать занимательный сюжет.

Среди лучших и наиболее известных литературных работ Николая Каразина можно отметить романы «На далеких окраинах», «Погоня за наживой», «Двуногий волк», «С севера на юг», «Наль», повести «В камышах», «Актомак», сборники очерков и рассказав «В огне», «У костра», «Недавнее былое», «В песках», замечательные сказки для детей. Многие из своих литературных произведений Каразин сам иллюстрировал.

«Аму-Дарья – река легенд и преданий, река, имеющая первостепенное значение для жизни целого обширного края, река, тем не менее, едва намеченная в изысканиях ученых путешественников», – писал когда-то Н.Н. Каразин.

Лишь в 70?х годах прошлого столетия началось ее систематическое исследование. В начале 1874 года Русское географическое общество организовало специальную комиссию для разработки программы исследования района дельты Амударьи. Было получено разрешение на снаряжение Амударьинской научной экспедиции. В состав ее вошли видные русские ученые. Руководить экспедицией было поручено полковнику Н.Г. Столетову.

Уроженец города Владимира, старший брат физика А.Г. Столетова, Николай Григорьевич окончил физический факультет Московского университета. В 1853–1856 годах он добровольцем участвовал в Крымской войне. Будучи участником Туркестанских походов, в 1869 году он основал город Красноводск. В 1874 году в чине полковника руководит Амударьинской научной экспедицией.

Начальником этнографо-статистического отдела экспедиции был полковник Л.Н. Соболев, уже знаменитый своими статистическими исследованиями Туркестана, автор большой работы по географии и статистике Зеравшанского округа. В состав отдела экспедиции, руководимого Л.Н. Соболевым, входили: Риза-Кули-Мирза, помогавший всем членам экспедиции знанием восточных языков, преподаватель персидского языка оренбургской военной прогимназии Александров и художник Н.Н. Каразин.

В декабре 1874 года Русское географическое общество организовало выставку рисунков Николая Каразина, сделанных им во время Амударьинской экспедиции. В большинстве своем отклики прессы были доброжелательными. Отмечались новизна тематики, дарование художника, выражавшееся, по мнению критики, «в чувстве живописности при составлении целого картинного эффекта, в умении распоряжаться красками так, чтобы соблюсти гармонию в тонах и пятнах». Отмечалось и то, что «в акварелях г. Каразина проявляется иногда поэтическое чувство». «Одна из самых прискорбных сторон русского путешественника, – писал журнал «Пчела», – даже самого образованного, заключается в том, что он, не умея рисовать или литературно выражать свои впечатления, – делает свое путешествие бесследным, бесполезным для публики». Н.Н. Миклухо-Маклай, исследователь Африки В.В. Юнкер, знаменитый В.В. Верещагин, живописец А.А. Борисов, поэт Н.С. Гумилёв и Н.Н. Каразин – вот те немногие люди, чьи путешествия не легли только научными отчетами на полки архивов, но стали широко известны.

Экспозиция выставки рисунков Каразина состояла из трех разделов: Аральское море и его побережье, дельта Амударьи и сцены из Хивинского похода. К выставке был приурочен небольшой каталог.

Представленные работы были выполнены пером и акварелью. «Флора Дельты», «Рыбачьи стоянки в камышах озера Сары-Куль», «Почтовый киргиз», «Минарет близ Шабас-Вали», «Амударьинские бурлаки – каикчи», – вот названия некоторых акварелей, представленных на выставке.

Каразинская выставка 1874 года была тепло принята публикой, а на выставках в Париже и Лондоне в 1880 году работы художника получили золотые медали и почетные дипломы парижского и лондонского географических обществ.

В начале 1874 года «первое в Европе по количеству и тщательности исполнения выпускаемых им картин» печатное заведение «Винкельман и Штейнбок» в Берлине предприняло издание альбома рисунков Н.Н. Каразина, посвященных Хивинскому походу. В начале 1875 года альбом вышел в свет. Это явилось большим событием в художественной жизни России. Пожалуй, ни одно периодическое издание тех дней не обошло молчанием его появление.

«Первостепенные хромолитографы в Германии дивились таланту и мастерству Каразина при исполнении его произведений на камне для альбома «Хивинский поход», – писали газеты.

Альбом состоит из двенадцати рисунков: 4 маленьких, 4 в пол-листа и 4 больших в полный лист (45 х 29 см). Акварели, выполненные с большим приближением к оригиналам, знакомят нас с трудностями походной жизни, отдельными боевыми эпизодами, природой Средней Азии, ее архитектурой. На четырех рисунках представлены ночные пейзажи и события.

Интересны акварели «Переход Туркестанского отряда через Мертвые пески Адам-Крылган» и «Ночной бой под Чандыром»[8 - Эпизод Хивинского похода 1873 года. Генерал А.Н. Куропаткин так описывает его в своей работе «Завоевание Туркмении»: «В ночь на 15-е июля туркмены в больших массах собрались близ селение Чандыр и в 3


/


часа утра, когда отряд начал вытягиваться по дороге на г. Ильялы, они обрушились на наши войска. Казаки самоотверженно бросились вперед, чтобы дать время построить пехоте каре. На нас все ближе и ближе неслась масса конных, имея пеших на крупах лошадей. Ссаженные с коней в сотне шагов от наших рот, пешие туркмены с отчаянными криками бросились вперед вместе с конными. Для туркмен это был бой на жизнь и смерть. Казаки отступили, дав место ружейному огню и огню картечью. Главный удар обрушился на две роты 2-го Туркестанского стрелкового батальона и ракетную батарею. Туркмены изрубили крайние ряды рот, но стрелки, по команде своих ротных командиров, капитанов Бакмана и Ранау, не подались ни шагу назад, встретили туркмен залпами в упор и отбросили набежавших вплоть на роты штыками. Тем не менее большая партия туркмен на плечах одной из сотен казаков прорвалась за линию пехоты внутрь каре. Там произошла отчаянная рукопашная схватка. Начальник отряда и почти весь его штаб были переранены холодным оружием, но наши молодцы не растерялись при этих критических обстоятельствах. Все, кто мог, бросились на встречу прорвавшихся. В несколько секунд попавшие внутрь каре туркмены перебиты, а сделанный ими прорыв заполнен. С рассветом, туркмены, отбитые на всех пунктах, отступили. Только когда стало светло, отряд мог оценить степень угрожавшей ему опасности: массы трупов покрывали местность перед нашими войсками. Первые ряды их лежали от наших рот всего в нескольких шагах. Участвовало в нападении до 6,000 конных и 4,000 пеших. Число неподобранных трупов превысило 800. Мы потеряли 5 офицеров и 32 нижних чинов, все холодным оружием».]. Обе акварели явились прообразами одноименных полотен, выполненных художником в 1888 и 1891 годах. Первая из работ неоднократно репродуцировалась при жизни художника и в наше время. На ней изображен труднейший момент Хивинского похода 1873 года[9 - Хивинский поход 1873 года – военная экспедиция войск Российской империи с целью покорения Хивинского ханства в 1873 году. В результате Хива была взята 1873 года. Между Россией и Хивинским ханством был заключён Гендемианский мирный договор. Хивинское ханство признало протекторат Российской империи над собой.]. По раскаленным пескам в слепящем солнечном мареве движется измученный походом, истомленный жаждой отряд. На переднем плане несколько павших животных – верблюдов и лошадей, с которых солдаты снимают вьюки. Адам-Крылган – гибель человеку – так звучит в переводе название этой местности. Но «белые рубахи»[10 - В этот период традиционной формой русских войск, действовавших в регионах с жарким климатом были так называемые «гимнастические рубахи» – предшественница и гимнастерки. Погоны крепились прямо к ней, поверх надевали амуницию. Офицеры и генералы вместо рубахи могли носить белые кители. На солдатские кепи и офицерские фуражки крепился белый полотняный чехол. Согласно уставу шаровары должны были быть кожаными для защиты от укусов змей и скорпионов. Но на практике эти предписания соблюдались далеко не всегда. Кожаная одежда в таком климате часто давала эффект скафандра. От нее, когда было возможно, отказывались, предпочитая хлопковые и льняные изделия.] – русские солдаты упорно продвигаются по непривычным для них местам[11 - Из-за отсутствия дорог и организационных трудностей, русские вой- ска, выступив в конце февраля, подошли к Хиве только к середине мая. Шли пешком по раскаленным пескам, поклажу тащили на себе и на вьючных животных, которые погибали из-за отсутствия воды. Практически на всем пути происходили постоянные стычки с хивинцами, стремившимися лишить противников доступа к воде и продовольствия.].

Альбом был издан в красивой папке с объяснительными подписями на русском, немецком и английском языках: листы хромолитографий переложены папиросной бумагой.

В 1877 году Русским географическим обществом была организована научная экспедиция для исследования бассейна реки Амударьи и возможной трассы Среднеазиатской железной дороги. Экспедиция эта более известна под названием Самарской по той причине, что в Самаре в то время постоянно находился ее сборный пункт и резиденция ее начальника.

Разнообразной и обширной была программа экспедиции. В состав ее вошли полковник Н.Я. Ростовцев – астроном и топограф, гидрограф капитан-лейтенант Н.Н. Зубов, профессор ботаники Н.В. Сорокин, профессор геологии И.В. Мушкетов, зоолог А. Пельцам, инженеры-путейцы Ляпунов, Соколовский, Яковлев, этнограф Н.А. Маев, фотограф Бухгольц, художники действительный член географического общества Н.Н. Каразин (бытовая живопись) и Н.Е. Симакова (археология и история искусства).

Работы экспедиции, начавшись в 1877 году, продолжались в течение трех лет. Первые два года проводились изыскания различных путей через приаральские Каракумы от Оренбурга до Кара-Тургая.

Одним «из самых выдающихся явлений в отношении к исследованию Средней Азии» названа Самарская экспедиция в докладах Российского географического общества. И не только научные результаты – рабочие дневники, отчеты и коллекции – хранят память о ней. Двое русских художников – Каразин и Симаков – своим участием в ней вписали несколько интересных страниц в историю нашей страны, нашего искусства.

1885 год был знаменательным для Н.Н. Каразина: в августе этого года «за известность и труды на художественном поприще» совет Академии художеств присвоил ему звание «почетного вольного общника».

В том же году Н.Н. Каразин получил заказ на исполнение восьми картин для Военной галереи Зимнего дворца.

Он всегда стремился к тому, чтобы его произведения «возможно ближе подходили к природе»: в этом он был продолжателем реалистических традиций русской батальной живописи. Общеизвестны были старание и добросовестность художника, с которыми он выполнял все свои работы – и большие, и маленькие.

Для сбора материалов Каразин весной 1885 года совершил поездку в Среднюю Азию, чтобы сделать натурные зарисовки местностей, этюды типов и аксессуаров для картин. Художнику были выданы документы на право беспрепятственного передвижения по всему Туркестанскому краю.

Впечатления об этой поездке Каразин изложил в путевом очерке «От Оренбурга до Ташкента», напечатанном в приложении к журналу «Всемирная иллюстрация». Очерк прекрасно дополняют семь отдельных листов иллюстраций и 22 рисунка в тексте. В этом своеобразном отчете о своей творческой командировке художник с большим мастерством передал своеобразие и колорит увиденных им мест на всем протяжении долгого пути.

Летом 1885 года Николай Каразин начал работу над заказом. История создания картин этого цикла – тема отдельного интересного рассказа. Работа продолжалась до 1891 года, Художник написал восемь полотен, размерам около 1 м 80 см х 3 м 20 см. Три картины находятся сейчас в Русском музее, три другие – в фондах Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи в Ленинграде. Первую картину из этой серии – «Бой под Зарабулаком» (1886) – в 1970 году удалось обнаружить в запасниках художественного музея Таллина, где она хранится снятой с подрамника и намотанной на барабан. Местонахождение последней из восьми картин – «Ночной бой под Чандыром» (1891) – пока не установлено.

Еще в 1880 году была начата постройка Закаспийской железной дороги. Проложили всего четыре сотни верст пути от гавани Узун-Ада на Каспии до Кзыл-Арвата. Весь строительный материал для железнодорожного полотна и других сооружений, все оборудование, от локомотивов до последнего гвоздя, изготовлялось в России и доставлялось в Астрахань. Затем морем груз перевозился в Узун-Ада и по уже отстроенному участку дороги доставлялся к месту работ.

После перерыва постройка дороги продолжалась в 1885 году по маршрутам: Геок-Тепе – Теджен – Мерв (Мары) – Чарджоу – Бухара – Катта-Курган – Самарканд, – всего 1943 версты по горячим, безводным, безлюдным пескам.

15 мая 1888 года в Самарканде состоялось торжественное открытие последнего участка дороги. Вся линия была выстроена менее чем за три года – с невиданной для того времени быстротой. 43 миллиона рублей составила стоимость работ: каждая верста дороги обошлась казне в 32 000 золотых рублей. Однако это было весьма дешево, если учесть громадную трудность перевозок и строительства в пустыне.

Н.Н. Каразин ездил в качестве гостя на открытие Закаспийской железной дороги и проехал ее из конца в конец. Художник составил большой альбом рисунков, который был издан в Париже фирмой «Буассонад». На этот альбом было ассигновано 100 000 франков. Альбом состоял из двадцати листов большого формата. На каждом листе помещено по нескольку прекрасно выполненных литографий, изображающих местности, бытовые сцены, железнодорожные постройки, различные моменты строительства дороги и т. д. Эти рисунки являются для нас теперь интереснейшей живописной летописью трудовой героической эпопеи тех дней. Некоторые из рисунков были помещены в журнале «Всемирная иллюстрация» за 1888 год. В художественном музее города Лебедин Сумской области находится акварель Н.Н. Каразина из этого цикла под названием «Постройка Закаспийской железной дороги».

Все рисунки для альбома исполнены акварелью, изданы в точных хромолитографических копиях. Этот альбом, пожалуй, последний из дореволюционных литографированных художественных изданий, посвященных Средней Азии.

В 1891 году состоялось еще одно путешествие Каразина – в качестве художника в составе свиты наследника престола цесаревича Николая Александровича на Восток. По итогам была издана роскошная трехтомная книга «Путешествие на Восток Его Императорского Высочества, Государя Наследника Цесаревича. 1890–1891». Написал книгу Эспер Эсперович Ухтомский и в нее включено множество иллюстраций Н.Н. Каразина.

Несмотря на то, что Средняя Азия всегда была главной темой творчества Каразина, среднеазиатские сюжеты далеко на исчерпывали всей его деятельности как художника. Он рисовал Петербург и Сибирь, Молдавию и Украину, Кавказ и Памир, Египет и Индию, Японию и Дальний Восток, Финляндию и суровый Север.

Художественная деятельность его была обширной. Потребуется, по-видимому, еще немало времени, чтобы разыскать, разобрать и изучить его богатое творческое наследие.

Николай Николаевич всегда отличался огромной работоспособностью. Однако последствия ран и трудностей среднеазиатских походов и путешествий, рано стали давать знать о себе. Тяжелый недуг, в течение многих лет подтачивавший его здоровье, не дал ему возможности осуществить многие творческие планы. Летом 1898 года Каразин перенес жесточайшее двустороннее воспаление легких. С каждым годом его организм слабел. Постепенно развилась болезнь сердца.

Так что Николаю Николаевичу пришлось оставить путешествия и до конца жизни осесть в Петербурге. Там он занялся иллюстрацией книг, в том числе, русских и европейских классиков, а так же воспоминаний военных. В частности, процитированная выше книга генерала Куропаткина была оформлена именно им.

Также Николай Николаевич работал над созданием картографических альбомов, оформлением открыток, ресторанных меню, колоды игральных карт по заказу Карточной фабрики Императорского воспитательного дома, получившей название «Историческая». Он даже разрабатывал внешний вид официальных документом, например, «бланков для выдачи свидетельств на пожалованные туземцам медали, халаты и подарки» в Закаспийском крае (кстати, за эту работу художник получил 500 рублей, солидную по тем временам сумму).

Не оставлял Каразин и литературную деятельность и был писателем успешным и востребованным. Перо у него было бойкое, хотя бы и его произведения не отличались литературными достоинствами. Современники над его художественными опусами были склонным посмеиваться и ставить на одну доску с Майн Ридом и другими авторами приключенческой, если угодно, бульварной литературы. Тем не менее, его сочинения выходили в периодике и отдельными книгами с завидной регулярностью и пользовались успехом. Его полное собрание сочинений составило 20 томов и при жизни автора было издано дважды.

Отдельно стоит рассказать о сказках Николая Каразина.

В конце XIX века очень вырос интерес ученых и творческих людей к ориентализму, традиционным культурам, фольклору. Многие видные ученые и литераторы занимались сбором и изучением эпоса, сказок и легенд народов, живущих в Российской империи. Писатели и поэты творили на их основе свои легенды.

Не остался в стороне от этого увлечения и Николай Каразин. Видимо, еще во время своих среднеазиатских экспедиций и походов он интересовался местным фольклором. Иначе, трудно понять, откуда в его сказках специфические и традиционные для этого региона сюжеты и герои. В его литературном наследии несколько десятков сказок. Сейчас уже, даже на наличие поясняющих подписей, трудно разобраться, какие из них непосредственно авторские, а какие представляют собой литературную обработку местных преданий. Эта граница всегда чрезвычайно тонка.

Как бы там ни было, книга Каразина «Мои сказки», созданная и проиллюстрированная им, вышла в свет в 1895 году и стала чрезвычайно успешной. Николай Николаевич к тому моменту был широко известен, как художник и литератор, а потому публика проявила повышенный интерес к изданию. Тем более, оно было очень красочным и дорогим. О популярности книги говорит такой факт: на рождество 1911 года император Николай II с супругой подарили ее своим детям.

Кстати, Каразин стал создателем оригинальной русских рождественских открыток и в книге сказок целый раздел посвящен Рождеству.

Весной 1907 года по совету врачей Каразин переехал из Петербурга в Гатчину, славившуюся тогда чистотой воздуха и питьевой воды. Из-за финансовых трудностей большая часть имущества, коллекций, рисунков Каразина была распродана с молотка. После переезда состояние поначалу улучшилось, но затем снова начались рецидивы болезни.

Летом 1908 года участились сердечные приступы. Николай Николаевич умер 6 декабря 1908 года.

За год до смерти, в конце 1907 года, на заседании совета Академии художеств по предложению Е.Е. Волкова, К.Я. Крыжицкого и А.И. Куинджи «за известность на художественном поприще» Н.Н. Каразину было присвоено почетное звание академика…

Имя Каразина, собственно, никогда не забывалось, просто не было известно широкой публике, как имя, скажем, В. Верещагина. Дело, конечно же, в идеологии – его фамилия и биография слишком прочно связана с именем «Николая Кровавого», что, естественно, в советское время создавало определенные трудности для исследователей его творчества. Тем более, и присоединение Средней Азии в советской историографии долго рассматривалось в «империалистическом ключе». Потому писавшие о картинах художника на эту тему исследователи и критики вынуждены были прибавлять к характеристикам заезженные идеологические штампы на тему того, как Каразин правдиво рассказал о «страданиях простого народа», «продажности и жестокости властьимущих», «мужестве и героизме простого русского солдата» и «тупости генералов» и так далее. В обширном исследовании В. Шумкова, опубликованном в № 6 журнала «Звезда Востока» за 1975 год даже не было упомянуто путешествие художника в составе свиты цесаревича – никак не вязался этот факт с «народническими тенденциями» его творчества.

Однако даже «исправленная» биография не отвечала идеологическим требованиям, а потому Николай Каразин не вошел в плеяду русских художников, имена которых обязательно знали советские люди. Таких, как Репин, Верещагин, Саврасов и др.

Но художники, иллюстраторы, литературоведы, исследователи хорошо знают его работы. Во многих музеях и художественных галереях России и СНГ хранятся произведения Н.Н. Каразина.

Так что Каразин, в общем-то, оказался прав, заметив однажды: «Надо, чтобы славные и добрые дела глубоко врезались в душу современников, передавались такими же глубокими, неизгладимыми чертами в сердца потомства и из поколения в поколение, без напоминающей помощи колоссальных, а все-таки не вечных монументов, хранили вечную славу о добрых и мудрых своих предшественниках…». Его действительно не забыли – слишком яркой, многогранной и плодотворной была его жизнь и деятельность.




Несколько слов об этой книге


Эта книга была собрана из различных источников.

Часть историй взята из того самого подарочного фолианта «Мои сказки», который стал рождественским подарком для детей Николая II. Ко всем, взятым из нее сказкам приложены оригинальные авторские иллюстрации.

Остальные истории взяты из других изданий произведений Н.Н. Каразина. То же касается и иллюстраций – они все авторские, но взяты уже из других источников.

Цель такой компиляции в том, чтобы показать, насколько Каразин разнообразен и многогранен, как автор, даже в таком жанре, как семейные и детские истории.

Книга состоит из трех частей – сказок и легенд, мистических и фантастических историй и бытовых нравоучительных рассказов.

Предваряя изумление читателей, не могу не заметить, что представление о сказках в ту эпоху было довольно странным на наш взгляд.

Это отнюдь не всегда красивые истории с хэппи-эндом и торжеством добра, а часто достаточно мрачные и грустные рассказы, да еще с пугающими подробностями. То же можно сказать об историях мистических, добрая часть которых вряд ли пригодна для чтения детям до двенадцати по причине излишней «жизненной правды». Что же касается историй реалистических, то они интересны тем, что открывают нам разные стороны повседневной жизни давно ушедшей эпохи. Однако же опять-таки не стоит ждать от них пасторальности (хотя эти истории были в свое время собраны автором в сборник «Рождественские рассказы».

Нельзя также не заметить, что истории эти показывают не только огромную эрудицию, глубокое образование, но и прекрасное знание автором современно литературы, его наблюдательность и тонкое, пусть подчас мрачноватое чувство юмора.

В ряде случаев мы сталкиваемся с замечательной, хоть и едкой иронией автора над различными типами его современников, часто можем увидеть парафразы или даже почти прямы цитаты из классических произведений. «Двести тысяч венков», как и весь рассказ одного героя явно напоминает о «ста тысячах курьеров» и вранье Хлестакова, похожие на демонов чернокудрые красавцы и мистические гости напоминают о многочисленных подражателях Эдгару По, Проклятым поэтам и доморощенным мистикам

Все это еще раз показывает, насколько за век изменилось представление о детской книге, рождественской сказке и сказках, как таковых.

Ежели вы, дорогие читатели, почувствовали некоторое разочарование, спешу успокоить. Все вышесказанное ничуть не умаляет литературных и этических достоинств представленных на ваш суд историй и сказок. Просто не стоит их читать маленьким детям, особенно на ночь. Ну а читая их с детьми постарше, готовьтесь объяснить некоторые сложные для их понимания вещи…

Впрочем, если вспомнить, что сегодня льется на головы детей из интернета и с экранов телевизоров, возможно, эти истории, хоть и не пасторальные, но весьма поучительные и по сути добрые и глубоко нравственные, действительно покажутся сказками.

В любом случае желаю увлекательного путешествия в фантастический мир Николая Каразина.



С уважением,

Татьяна Альбрехт




Часть I

Сказки и легенды





Незнакомый след







Нашел рыжий мурашка можжевелинку и поволок в свою родимую кучу; во всю муравьиную прыть помчался…

Ноша, ведь, не тяжелая, а дорога знакомая, гладкая, без сучка, без колдобинки; сегодня утром уж раз десять по ней сбегал.

Бежит, пыхтит, торопится… Бац – и полетел кувырком со всего разбега, добычу выпустил; со страха в голове помутилось…

Очнулся мурашка, глядит: яма глубокая, да широкая!.. Поднял голову:

– Ого-го-го! С какой это я вышины грохнулся! Что за диковина! откуда это яма такая появилась? Сколько лет живем в околотке, никогда такой здесь не было.

Обошел муравей по дну вокруг, кое-как с трудом, наверх выбрался, глядит вниз, раздумывает, а тут другие мураши-товарищи, кто с ношею, кто порожнем ползут…

– Легче, братцы, дорога перегорожена!

– Что да кто, да как, да почему? – посыпались расспросы… бегают по краю, суетятся, хлопочут…

Приковылял к ним жучок-усачок.

– Там, говорит, поправее желтого лопуха, еще такая же выкопана.

– Далеко? – спросили муравьи.

– Да так, ежели по-нашему, по-жучиному, считать, так с полверсты будет, а по-вашему, муравьиному – наберется полторы с хвостиком.








Прыг к ним чуть не на голову зеленый кузнечик.

– Что за народ собрался?

Объяснили муравьи – так, мол, и этак.

– Да нешто, одна здесь яма такая, – покрутил усом прыгун. – Я уж штуки четыре таких перемахнул! Это точно, что здесь их прежде не было, а только нам наплевать! Мы и не такие перескакивали!.. Вот, например, это бревно – изволите видеть? Гоп, оставаться счастливо!

Только его и видели.

– Ишь, ты! Скакун-верхолет! – проворчали муравьи. – Тебе хорошо! Тебе везде дорога, а нашему брату, крючнику, – тоже полверсты обходу несладко с кулями переть из-за этого овражища… И какой леший, прости Господи, его тут выкопал?!

Набежал воин-муравей; только хотел на рабочих прикрикнуть, распечь за лень, как следует, да заметил яму, призадумался, проворчал под нос: «Вот так оказия!» и послал гонца тревогу бить, войска вызвать из казармы.

Приполз еще жук рогатый, прибежала жужелица шустрая, улитка приползла на салазках, божья коровка коралловая со стебелька слетела, нанесло ветерком комаров с полдюжины, прожужжала пчела с золотым носком, да пара мух зеленых… Бабочка с белыми нежными крылышками неслышно припорхнула…

Только бы двое-трое на шесте сошлись, а то сейчас, невесть что любопытных со всех концов соберется. Так и теперь. Не успела золотая полоска луча солнечного, утреннего, на аршин по мху продвинуться, а уж у ямы диковинной такая пошла толчея, что многие из зевак, наиболее любопытных, на самое дно вверх тормашками кувыркнулись. Кому ничего, а кому плохо пришлось! Один таракашек круглый как упал на спину, так и по сию пору всё лежит-барахтается, лапками-коротышками дрыгает, перевернуться не может.

За малыми, кто и побольше стали подваливать. Первая мышка серая приспела, увидела яму, со страха только пискнула. Шлепнула в самую середину лягушка зеленая, придавила, было, кое-кого, да слава Богу вывернулась… Кубарем прикатался еж колючий… Легче, невежа неотесанный! видишь – публика!? Налетели воробьи… чего-чего… чем? – полюбопытствовали.

– Никто, ничего и ничем, а вот что! – указывают им на причину сходки.

Потолковали между собой воробьи, сразу заспорили, как бабы на базаре, сразу передрались, сразу и помирились.

Выглянула белка из дупла, вниз с ветки на ветку спустилась: тоже, ведь, – куда любопытно!

Испуганно заворковали наверху голуби. Не видать их робких, в густой зеленой чаще, только голос их ласковый слышится…

Змея серая, с оранжевым брюхом, в полой сухой листве прошуршала. Пролаз-хорек, сунулся, было, да поодаль, за сучком, невидимкою притаился; заблестели, как угольки, глаза бархатного соболя; острые ушки лисьи, настороженные, из-за лопухов показались. Проходили мимо стороной волки вереницею, тоже остановились, выслали большака – проведать, в чем дело? Ломая чащу, кряхтя и пыхтя, прибрел кабан-секач, чавкая смачно клыкастыми челюстями.








Лось – бык здоровенный – набежал, попятился, было, назад, да рогами погрозил: – Никто, мол, меня не трогай, а по какому случаю базар собрался – прошу поведать.

А наверху, на ветвях дубовых, еловых, сосновых, осиновых, собралась вся пернатая публика: – тетерева да рябчики, малиновки да рябиновки, дрозды да скворцы, чижи да зяблики, даже филин-пугач в глубоком, гнилом дупле закопошился.

Что только было в лесу зверья по близости – все собрались на сходку, друг у друга переспрашивают, в чем дело – понять не могут. Насилу добрались толку. Да и то, спасибо, лисица выручила: попросила минуточку всего внимания и доподлинно, обстоятельно всё изложила, по порядку.

– Милостивые государыни и милостивые государи – начала она, обмахнулась хвостом, как веером, и слегка в лапку откашлялась. – Оно, конечно, муравьи, известно, насекомые, конечно, нельзя сказать чтобы глупые, но, во всяком случае, малые; если сравнивать, например, с господином лосем или хотя с вами, господин кабан, то даже, можно сказать, микроскопические…

– К делу! к делу!.. Нечего тут зубы заговаривать, – раздались нетерпеливые голоса.








А кабану неловко стало, что, благодаря болтливости лисьей, на него обратилось общее внимание; он досадливо мотнул щетинистой мордой и прохрюкал:

– Прошу сократить предисловие.

– Я, ведь, к тому, собственно, – сконфузилась немного лисица, – что эти самые муравьи – причина всей тревоги. Один из них случайно нашел на своей дороге яму; это само по себе ничего не представляет, ибо – что такое яма?.. Пустяки, вздор! Явление, ничего важного не представляющее, но, тем не менее, яма эта, я говорю про данную яму, тождественное повторение которой вы можете проследить на весьма далекое расстояние, что подтверждено уже многочисленными свидетельствами…

– Правда, правда! – раздались голоса.








– Так вот, я продолжаю: именно эта данная яма заслуживает внимания особенного… извольте осмотреть. Посторонитесь, господа! отойдите подальше, тогда будет всем видно… вот так!

– Да это, просто, след! – крикнул кто-то из толпы.

– И совершенно верно! – глубокомысленно подтвердило лисица. – И потому-то именно, что эта яма – след, она и заслуживает, как я уже сказала, особенного нашего внимания… След, – повторила она, – но след, значит, отпечаток чьей-либо ступни, ноги или лапы, а для того, чтобы был отпечаток, надо, чтобы была нога или лапа, надо, чтобы было существо, которому данная лапа принадлежала бы… Какое же это существо и каким образом оно забралось к нам в лес, по какому праву, и каковы будут его дальнейшие намерения и действия в этом лесу?.. Всё это надо обсудить, взвесить, проверить и, сообразно полученным результатам, предпринять дальнейшие, весьма, может быть, предохранительные меры.

– Кому предохранительные, а кому и наоборот: может, и на зубок новинка какая попадется, – заговорили волки и при этом, для большей выразительности, зубами защелкали.

– Не говорите, – покачала головой лисица: – неизвестный враг опаснее двух видимых; не говорите.

– Да чей же это след может быть? – хрюкнул кабан и вопросительно покосился на лося.

– Не из наших, – отозвался лось – у нас и у моих сродственников вот какой фасон – извольте посмотреть…








Все убедились тотчас же, что лосиное двойное копыто совсем не подходит к делу.

– Также и не мой! Натурально! – примерил кабан.

Подскочил тут волчонок, сунул в ямку лапу и сконфузился, потому что все даже захохотали, увидав такую несообразность.








Стали подходить звери друг за дружкой, примеривать свои ноги да лапки в следу, куда тот больше, да такой длинный, развалистый, ну, вот совсем как будто медвежий…

– Ба, медвежий! – раздались вдруг догадливые голоса…

– Медведь, медведь! – зачирикали воробьи.

– А где же Михайло Иванович, в самом деле?.. Что его не видать сегодня?.. Не зима, ведь, чай, выспался!..

– Послать за медведем… ребята, беги, кто попрытче!

– Я сбегаю! – вызвался зайчишка…

– Сиди, косоглазый, пускай вот сорока слетает!..

А тут и посылать было незачем… Загудело по лесу, затрещало, засопело в трущобе, рявкнуло так, что у робких душа в пятки спряталась…








Увальнем, в раскачку, привалил здоровенный Михайло Иванович… в шубе весенней, потертой, во все стороны бурая шерсть топорщится…

– Кому, мол, меня понадобилось?

– Да вот, ваше степенство, – подвильнула лисица: – следок тут один посторонний, чужой, значит, разыскался – так не знаем, чей именно…

– Мой! – сразу отрезал медведь, – как есть мой! Что же вы переполошились?.. Я хозяин добрый – от меня обиды мало кто видал…








– Ох, не ваш! – потупилась скромно лисица…

– Как не мой? – изумился Михайло Иванович, пососал лапу, посмотрел на подошву… – Как же не мой? – повторил он.

– Да так-с, у вашего степенства пяточек ноготков впереди обозначается, а тут, изволите видеть, спереди начисто, гладко обрезано.

– Правда! – согласился Михайло Иванович…

– Правда, правда! – подтвердили и прочие звери.

– А коли правда, так об чем же беспокоиться? – вслух подумал медведь. – Я с когтями, тот без когтей… Пускай попадет в мои лапы – небось, не поздоровится!..

– Да уж сильней Михайлы Ивановича у нас по всему лесу не отыщется! – загалдели разные голоса.

– Ну, это посмотрим еще! – поворчал недовольный кабан.

– Силен и я, да Бог зубов не дал, – вздохнул лось… – а то бы…

– Ну, и мы тоже, – завыли волки: – мы где нельзя в одиночку, гуртом что хочешь одолеем.

Расходились ободренные звери, кричат:

– Пойдем, ребята, этого незваного, неожиданного выслеживать… воочию повидаем!»

– Стой! – раздался сверху вороний голос: – не ходите! прежде меня, бывалого-видалого, выслушайте.

– Говори, старый, послушаем!

Слетел ворон, белый от старости, пониже, умостился на сухом суку, почистил нос и начал:

– След этот, вам незнакомый, невиданный, тому принадлежит, у кого нет ни зубов волчьих, ни когтей медвежьих, ни клыков кабаньих, ни силы лосиной; а всех он вас сильней – разумом. Попритихните все вы, посбавите спеси, когда он явится! Вот, чей это след!.. Вот, кому вы теперь низехонько поклонитесь…

Не успел кончить белый ворон – завыло, заревело всё зверье:

– Да как он смел! Да как у него язык повернулся!.. Нас стращать небылицами выдумал!.. Поймать его, ругателя, тащить на расправу!..

Волки кругом дуб обступили, воют да вверх подпрыгивают, птицу вещую достать норовят. Кабан завизжал от злости, под корень дуба клык запустил, с корнем норовит выдернуть… Заревел медведь, на дыбы поднялся, обхватил комель лапами, лезть собирается; залилось всё рыло пеною от ярости…

Вдруг, словно молния блеснула в лесу… Потянул по кустам синеватый дымок, серою в воздухе запахло.








Дрогнули и стихли звери от нежданного громового удара, оцепенели… и видят – как их первый силач-богатырь, сам Михайло Иванович грохнулся и навзничь растянулся. Струею кровь бьет из повисшего уха!.. Когтистые лапищи бессильно вытянулись, когтями в окровавленный мох вцепились…

Грохнул второй удар, вторая молния блеснула… завизжал кабан, скакнул, как змеею ужаленный, и рядом с медведем протянулся…

Во все стороны прыснуло зверье… Вмиг вся поляна опустела; первою лисица, закрывшись хвостом, в чужую чью-то нору юркнула.

Из чащи леса, на открытую поляну вышел человек…




Два пути

Киргизская сказка







Широко и обильно, во все концы, растянулась зеленая степь. Сыто и весело живется на ней всякой твари. Сочный ковыль, пахучий чебер и мята, красавцы – тюльпан да ирис, – чистая вода сладких, зеркальных озер, – всё дано Аллахом на потребу скоту и человеку, и всякий должен благословлять Творца за всё, что Им кому ниспослано и не завидовать другому, не желать менять раз назначенную ему дорогу.

Так повелел Аллах, и благо тону, кто следует безропотно Его велениям.








В этой чудной степи наелась пара молодых лошадок. Одна была белая, как снег, и звали ее за то «Снежок», другая – черная, как воронье крыло, и звали ее «Уголек».

Они были очень дружны между собою, вместе росли и резвились, вместе щипали сочную траву и не знали никаких забот, никакого горя.

Раз как-то, резвясь и прыгая, набежали они на старого-престарого, умирающего верблюда. Безобразное, исхудалое животное кротко взглянуло на них своими уже потухающими глазами и проговорило:

– Милые дети! Кто из вас возьмет мою торбу, вон она лежит, забытая хозяином, и принесет мне хоть каплю воды из того светлого озера?..

– Вот еще! – надменно возразил Уголек, – стану я трогать эту гадкую, вонючую торбу, стану служить тебе! Мы лошади породистые, нам служить всякому не приходится.








Снежок только хотел повторить то же самое, да взглянул в глаза умирающему и ему стало жалко старика безобразного. Он схватил торбу и понесся к озеру, зачерпнул воды и принес напиться верблюду.

– Спасибо, дети, – произнес верблюд. – Поблагодарю вас, чем могу, перед смертью. Последуйте моему совету. Скачите вы всё на восток, к полудню доскачете до забытой богатырской могилы, там увидите долгоносого аиста, крикнет он вам: за мною! Вы от него не отставайте. Остальное узнаете сами. Ты, Снежок, добрее, ты всегда уступай лучшее своему товарищу. Пойми ты это и помни!








Последние слова верблюд произнес тихонько, только чтобы один Снежок его мог слышать, взглянул последний раз на молодежь, вздохнул глубоко-глубоко и умер.

– Что же, поскачем! – тряхнул гривкою Уголек.

– Поскачем! – согласился Снежок.

И понеслись оба по указанному направлению.








Еще солнце не совсем поднялось на полдень, увидали они забытую могилу, а на ней, на вершине косматого гнезда, давно уже сидел долгоносый аист, поджидая наших лошадок.

– За мною! – крикнул он повелительным голосом, взмахнул огромными, сильными крыльями, подскочил и плавно полетел, стелясь над самою землею.

Снежок и Уголек поскакали за ним следом.








С каждым шагом вперед степь становилась беднее и печальнее, давно уже не видно сочного ковыля, давно не ласкает глаз красная точка тюльпана. Мертвая, сожженная солнцем пустыня, развернулась перед глазами путников.

– Не повернуть ли назад! – первый струсил Уголек.

– Нет, уже поскачем дальше, – произнес Снежок.

– Не отставайте! – грозно прокричал аист, словно заметив минуту сомнения и колебания…

Вспотели бедные лошадки, глаза у них помутились от жажды и зноя… есть захотелось ужасно… а кругом ни кустика, ни былинки, всё погибло от солнечного жара.

– Стой, – остановил скачку проводник, – здесь! – добавил он, и, отлетев в сторону, спустился на землю.








И видят лошадки прямо перед собою, вдруг выросли два кустика: один был сочный, свежий, весь покрытый чудными зелеными листиками и красивыми алыми цветами, другой – тощий, сухой, усаженный жесткими колючками.

– Чур, это мой! – накинулся на первый проголодавшийся Уголек.

– Вот, оно что! – вспомнил последние слова верблюда Снежок и принялся за второй… С голоду и тот вкусным показался.

Только позавтракали кони, аист и говорит:

– Ну, ребята, каждый из вас съел свою долю. Какая кому досталась, такая и жизнь будет каждому.

Сказал эти слова и исчез, словно сквозь землю провалился.

Повернули назад приятели, и только глубокою ночью возвратились на свои пастбища.

А на другое утро приехали люди, накинули на Снежка и Уголька арканы и повели их в свои аулы.

Довольно, мол, гулять! Подросли, окрепли, – пора и за работу приниматься.

Попал Снежок к хозяину, землепашцу.

Тот кормил его и поил досыта, ласкал и холил, только и работать заставлял его также досыта.

Чуть свет едет Снежок пахать землю, под ячмень да под просо, напашется вволю, отдохнет минутку, – гайда в степь, за бурьяном да сеном, покормится, – опять под седло, либо в гости, в дальний аул, либо на охоту с соколом.

Каждую неделю, кроме того, на городской базар надо было возить тяжелую ношу, а базар был далеко. Целые сутки без отдыха приходилось быть в дороге.

– Что же, может, так и надо, может быть, и хуже участь бывает, – думал Снежок, и не сетовал на покойного вер- блюда.








Об участи своего друга он не знал ничего, с тех пор, как их разлучили – и не видал его, и не слышал о нем ни от кого ни слова.

Раз, как-то пахали они с хозяином, а день был жаркий и в воздухе носились тучи мелкой ныли.








И видит Снежок, что в этой пыли засверкало что-то дивное, замелькало золото и сталь, загремели трубы и литавры, и высоко колыхнулись красивые гордые знамена.

Из-за горы большое войско выступало и сплошною лентою тянулось на запад.

Сначала всё конные шли, без числа, без счету, длинные пики, словно лес шумели над головами всадников, своими значками, да конскими хвостами крашеными.

За конными пешие потянулись. Этих же было больше. Шли они тихо в строю, и у каждого на плече мултук[12 - Ружье.], у каждого мултука фитиль дымился.

За пешими повезли тяжелые, медные пушки… Словно гром гремел у них под колесами, цепи железные бряцали, сверкали на солнце грозные золоченые, покрытые сплошь священными изречениями Корана.

А позади всех ехал отдельно седобородый всадник, опустив поводья, творя шепотом молитву, набожно перебирая сухими пальцами янтарные четки.

Над стариком несли большое зеленое знамя, два молодых конюха обмахивали его легкими опахалами.

Посмотрел на старого вождя Снежок и сердце у него защемило.

Видит он коня под ним вороного. Выступает конь гордо, грызя серебряные удила, чепрак на коне шелками вышит и жемчугом, узда и седло сплошь дорогими камнями покрыты.








Узнал Уголька Снежок; узнал ли Снежка Уголек – неизвестно, только покосился будто в его сторону: что это там, мол, за мужик такой на нас глазеет!..

– Гадкий верблюд, злой обманщик! – рассердился Снежок на покойника, – это он мне, за мое добро, послал рабочую тяжелую долю.

Ушло войско, скрылось из глаз, – вернулись домой наши пахари.

Не спится Снежку, не хочется есть даже… Всё ему завидная доля товарища грезится.

Прошла неделя.

Собрался хозяин-хлебопашец в город, на базар, навьючили на спину своей лошади два тяжелых мешка пшеницы, и отправились оба в дорогу.

Стало солнце склоняться за полдень, обгоняют их стороною волки да шакалы стаями несметными.

– Куда эхо вы, разбойники, воры поганые? – крикнул им человек.

– А туда, – отвечают шакалы да волки, – где нам добрые люди большой пир приготовили.

Обгоняют их орлы да ястребы, вороны да совы ночные… такими стаями, что даже солнце померкло.

– Куда это вы, хищники ненасытные? – крикнул им человек.

– А туда, – отвечают орлы да ястребы, вороны да совы ночные, – где добрые люди нам большой, богатый пир приготовили.

Закатилось солнце за холмами, жалобный стон слышно в воздухе вечернем носится… Поднялась солнцу на смену луна красная, поднялась повыше и сама побледнела, осветив кровавое побоище.

Что ни шаг шагнуть – то лежит мертвый или умирающий; вся земля пропитана черною кровью. В пыли и грязи валяются рваные знамена, доспехи ратные.








И видит Снежок, лежит его товарищ детства, нет на нем уже седла богатого, вместо камней драгоценных, да золотого шитья, сплошь покрыт зияющими ранами… исколот, изрублен, а всё силится поднять свою голову, а кругом сидят волки да шакалы, ждут, поджидают последнего вздоха, уже близкого.

– Вот оно что! – снова вспомнил Снежок верблюда старого, пожалел от души товарища и бодро, и радостно потащил далее свою тяжелую ношу.








Всё дано Аллахом на потребу скоту и человеку, и всякий должен благословлять Творца за всё, что кону ниспослано, а не завидовать другому, не желать менять раз назначенную ему участь.

Так повелел Аллах, и благо тому, кто безропотно следует его велениям.




Пар-Богатырь







В безлюдной степи собрались на совет злые духи пустыни. Первым прискакал Ураган; дунул направо, дунул налево, разнес, разметал сыпучие барханы песчаные, место себе порасчистил – и стал выкладывать из-под руки, поджидать товарищей.

Ураган бешеный, злой богатырь, гроза караванов, сидел на горячем рыжем жеребце, носящем страшное имя Смерч. Сам богатырь был в желтом распоясанном халате, в лисьем малахае с огненно-красным верхом; борода у него была длинная, до пояса, косматая и, как песок, желтая, а в руках он держал большую метлу, было бы чем подогнать ленивые барханы, заупрямившиеся, не слушающие одного его приказа-дуновения.

Скучно богатырю одному дожидаться… Горячится конь под седлом, удила грызет, землю роет стальным копытом… Ничего не видать в степи живого, не над чем от скуки потешиться…








Ползет змейка серая, искрятся глаза у гадины, раздвоенный язычок шипит и вьется…

– Занесу!.. – крикнул Ураган, а сам подсмеивается в бороду.

– Ничего, дяденька, заноси!.. Мне это сподручно…

– Знаю, потому и не трогаю, – проворчал богатырь.

Вереница волков тощих-претощих, голодных, изморенных между барханами, крадучись, пробирается.

– Я вас! – заорал Ураган.








Метнулись в страхе вороватые звери, прыснули во все стороны.

– Э… ге-ге! послушайте, стойте!.. жалко мне вас стало!.. – кричит им вслед богатырь: – гони, ребятки, на север… Там я для вас обед приготовил: нагнал проезжего человека с конем, закрутил, задушил, замучил, спать уложил, песком принакрыл… Гайда! Поройтесь!.. То-то я добрый!..

– Спасибо, дяденька! – провыли волки и пустились вприскочку по указанному направлению.








Так забавлялся, развлекался Ураган-богатырь, товарищей поджидаючи…

Долго ли, скоро ли – загудело по степи, холодом повеяло, завыло, засвистало, – скачет Ураганов брат-зимник: дед-Буран. Прискакал, обнялся с братом… Взвились винтом чуть не до неба и снова на землю спустились.

– Как поживаешь?

– Чудесно!.. Как ты?..

– Скучно летом… зато выспался!.. Что же, пока мы с тобою двое?

– Пока двое…

– Подождем, побеседуем…

Дед-Буран был на гривастом сивом коне, звали коня Пургую. Сан дед в белом овчинном халате, в таком же малахае, и борода у него была, как у брата, до пояса, только, как лунь, белая… Тряхнет бородою – глаза занесет мелкими, льдистыми снежинками…

– И чего гнали мы, спешили! – рассуждают меж собою братья-губители. – Вишь его, ночь; только показалась звезда предутренник: неповадно Зною, первому палачу людскому, с его роднею в такую пору показываться… Подождать, пока солнце взойдет, приходится…

Стали дожидаться.

Забелела полоса на востоке, вспыхнуло небо золотым светом, понеслись над степью-пустынею невидимые голоса… Из-за высоких барханов проглянуло солнце…

– Теперь скоро! – решили братья и оба на восток воззрились…








Тихо, словно не по земле ступает, по воздуху плывет – медленно приближается Зной-богатырь… И глазам смотреть на него больно; лица разглядеть нельзя в его огненном сиянии.

– Сам один, али с детьми, с ребятами малыми?

– Захватил и ребят на совет, да поотстали, следом бегут… Слышь, костями постукивают? – отвечал Зной-богатырь…

А дети у него: сын Голод да дочка Жажда, – злые, презлые, – тут как тут, из-за ближнего бархана поспешают.

Едет Голод, костяк костяком: очи провалились, зубы оскалены – и едет на тощем-претощем верблюде, кожа да кости… Едет и сестрица его Жажда, телом вся в брата, а сидит, еле держится, на тощем осле-ишаке.

– Тутотка ли, тятенька? Поспели!

– Ну, теперь все в сборе! – загремел Ураган. – Приступим к совещанию…

– Приступим! – отвечали все хором.








– Говорят, братцы мои, что люди зазнаваться стали, – начал Зной. – Мало того, что у себя, где воду мы не могли одолеть, – тени понастроили, деревья понасажали, надо мною стариком надсмеялись. Говорят, будто мало им того места, где самим Богом воде быть указано, – дальше в пустыню, в наше исконное царство, проводить ее собираются. Где, бывало, часа перегона от городских стен до наших пределов не было, – теперь уже и в день не проедешь… обидно!..

– Ну, это мне плевок, – похвастался Ураган. – Разнесу, ‘размечу, позасыплю песком те арыки, с корнем деревья повыворачиваю… Гляди: мало ли я на своем веку царств обратил в пустыню… Покажи, где еще такие новые?..

– Сидели бы, небось, по своим норам, – заворчал дед-Буран, – а то к нам в пустыню и в одиночку, и целыми караванами ходят, под носом у нас понарыли колодцев… Норовят всё летом пакостить; зимою, небось, когда я на страже, боятся…

– Что ж меня, значит, не боятся? – осердился на брата Ураган-богатырь, только что перед тем расхваставшийся.

– Полагать надо!..

– А ты поразрой пески, – мало, что ли, найдешь костей человеческих? Да!.. Поди-ка поройся, – и счета не будет… Чьих рук это дело?..

– Все стараются! нечего считаться да ссориться… – перебил Зной, – не время!..








– Нас тятенька даже в города посылал, и мы там немало находили работы, – затрещали костями детки.

– Все хороши, да в одиночку не воины, – оборвал Ураган. – Я начну рвать, метать, – ты, Зной, опоздаешь…

– Я припеку здорово, – тебя, черт знает, где носит в то время попусту! – перебил Зной.

– Вот и мы с сестрой тоже в разлад: редко вместе… Начну я свою работу, а у людей вода не отнята… ну, денек-другой промаются, а там и добредут до жилого места…

– Я на воду не властна, – выстукивает зубами сестрица, – воду тятенькина обязанность отобрать… мое дело после брать за горло.

– Цыц! – крикнул Зной. – Так вот мы и собрались здесь для того, чтобы путем сговориться, позабыть ссоры да разлады и действовать сообща к погибели человеку и всему живому, разом дружно накидываться и зорко стоять настороже неприкосновенности пустыни нашего мертвого царства… Мертвое так и должно быть мертвое… и мы, вековые богатыри, страшная слава которых давно уже прошла по всему свету, самими людьми достойно воспетая, не посрамимся во-веки…

– Кто против нас в союзе посмеет?! – гаркнул Ураган.

– Кто дерзнет?! – загремел Буран.

– Сунься только! – затрещали, зашипели Голод с Жаждою.

– Да будет так! – поднял руку в знак клятвы старый, лучезарный Зной и так засверкал очами, что дед-Буран отвернулся.

– Легче, говорит: – борода таять начала!..

Случилось тут пронестись степью вечному бродяге, путнику легкому – Перекати-поле.








Скакало оно, неслось, подпрыгивало, с гребня одного бархана на гребень другого переносилось, зацепилось за кустик сухой, задержалось и слышало весь разговор собравшихся злых степных губителей.

– Ох вы, горе-богатыри!.. – заговорило Перекати-поле, – не такая пора теперь, чтобы словами похваляться, зря только хвастаться… Скоро настанет конец вашему царству злому… Идет, гремит, пыхтит да посвистывает новый богатырь, идет с далекого запада, где прошел, вековой след оставил… железом воду сковывает, цепи на пустыни двойные накладывает… Да не враг людям идет, а друг и покровитель: за его спиной, что за каменною стеною, человеку… Скоро и сюда появится, вашу степь окует, загремит по железу железом, – и ляжете вы все у его ног, как псы послушные, потому – ведет того богатыря могучего человеческий гений…








Задумались над этими словами вещими злые силы пустыни, тревожно покосились на запад и, понурив головы, тихо, шагом в разные стороны разъехались…




Литавры Магомета Тузая







Урда[13 - Дворцовая цитадель.] ликовала, когда молодой хан Азрет впервые вступил на трон Тимуридов. Его сверстник, такой же юный Магомет Тузай, любимый музыкант ханский, грянул на своих золоченых литаврах торжественную песнь славы и радости.

До глубокой старости жил хан Азрет; состарился и Магомет Тузай, всюду сопровождавший, во главе дворцового хора, своего повелителя и друга.

Гремели золотые литавры и славу победы над врагами, и ликование торжествующих победителей, и тихие радости любви и мира, и плач о погибших героях, сложивших на поле брани свои головы.

Умер хан Азрет, и на его погребении, в последний раз, скорбно прогудели литавры Магомета, вызвав обильные слезы народа.

Взошел на престол новый хан, нелюбимый, своенравный и кичливый Даур, и спросил:

– Почему перед хором моим не вижу я этой старой собаки, почему не слышу литавр? Одни трубы да флейты, воют, будто голодные волки в пустыне!

Вышел из толпы Магомет, говорит:

– Повелитель! не могу я извлечь из моего инструмента веселый бой ликованья, когда в нем не замерли еще звуки великой, неутолимой печали, по истинно-великом, незабвенном правителе.

Разгневался хан Даур, приказал сорвать со старика одежды и на его обнаженной спине выбить веселую дробь с перекатами. Хотел еще смерти предать, да народ на коленях умолил, – и отпустил хан старого литавриста с позором.

Нехорошо царствовал новый хан: судил не прямо, а криво, разорял города, казнил невинных… Базары пустели, народ разбегался, когда только завидит ханских приспешников… Застонал забитый народ, зазнались враги приниженного обездоленного царства…

Двадцать томительных лет прошли своею чередою. Пришли из Святой земли, где кости святого пророка покоятся, неведомые люди, хаджи-богомольцы, принесли в дар хану Дауру роскошные новые литавры, говорят:

– Умер старый Магомет Тузай в Мекке, приказал, после смерти своей, содрать со спины его кожу и натянуть ею литавры. Может быть, звуки их напомнят тебе твою несправедливость и злобу.

Поник головою смущенный деспот, с миром отпустил посланников, заперся в своем дворце и долго думал великую думу.

Затем приказал отнести литавры на высокий курган, за городом, поставить их там, на самой вершине, а над ними соорудить мазар с куполом и священный бунчук Азрета покойного над входом мазара поставить.

Стад хан народом править, как следует, унялось его сердце злобное, смирились враги, отдохнул народ… А всё ж таки Даура, словно тяжелое, загробное проклятие, тяготит завещание Магомета Тузая, – всё нет ему ни покоя, ни радости.

Пошел хан Даур за город, поднялся на курган, оставил богатую свиту внизу, а сам смиренно вошел под свод священного мазара.

И свершилося чудо.

Едва только хан склонил на пороге колена, как сами собою заиграли литавры Магомета Тузая. Звук победы, звук торжества любви над злобою раздался под сводом, далеко разнесся во все стороны, и бунчук покойного Азрета сам собою преклонился перед раскаявшимся, просветленным властителем.









Свет во мраке

Японская сказка


Посвящается Якову Петровичу Полонскому







В жаркий день, посреди зеленого луга, лопнула цветочная почка и пышно развернулась звездочка маргаритки.

Будто огненная искра засверкала она на солнце, словно споря с его могучими лучами.

Много маргариток росло на этом лугу; – каждый день вспыхивали их звездочки, каждый день блекли они и опоздали на землю мертвыми лепестками… и никто бы не заметил ново-распустившегося цветка, если бы не его чудный, ярко-розовый цвет, не его особенная, чарующая красота.

И всё вокруг всполошилось и заговорило, – всё встрепенулось, охваченное восторгом, всё спешило весело и радостной приветствовать новорожденную, всё стремилось высказать ей свою любовь, преданность и восхищение.

Даже гордый солнечный луч – и тот замедлил в своем; вечном движении и долго-долго любовался раскрытым веян чином юной маргаритки, пока та не покраснела еще болей от скромности и смущения, и на её бархатном донышке засверкала алмазом сладкая медовая слезинка.

Слава о необыкновенной красоте маргаритки быстро облетела вселенную.

Она далеко распространилась за пределы зеленого луга, перенеслась через шумный горный поток, поднялась на предгорья, проникла глубоко в темную, ароматную чащу лесов, прогремела звонкою трелью в золотистых полях хлеба, заглянула и в навозные трущобы деревенских задворок. И словом – она облетела весь мир, – и отовсюду потянулись полчища новых и новых поклонников маргаритки, искателей руки молодой красавицы.

Первыми прилетели легкие мотыльки и яркокрылые бабочки, черные, сердитые шмели и шершни в расшитых золотом, бархатных костюмах, а за ними прискакали светло-зеленые и серебристые кузнечики в блестящих атласных» костюмах, ловкие и смелые скакуны, талантливые музыканты, затем, опоздав немного, приползли жуки – круглые и длинные, усатые и безусые, рогатые и безрогие, в крепких боевых латах и панцирях, сверкавших на солнце всеми оттенками радуги.

Все наперерыв друг перед другом выхвалялись перед маргариткою своими преимуществами, устраивая по целым дням состязания в уме, красоте, ловкости и силе… и не раз уже опасный, запальчивый турнир состязателей обагрял кровью мирную почву зеленого луга.








Одни несли к её ногам громкую военную славу, другие золото и перлы своих костюмов, третьи хвалились связями и близостью в человеку, а потому некоторою властью и влиянием, – всё отвергала наша юная маргаритка, и не потому, чтобы стала уж очень горда, избалованная ухаживаниями даже самого луча солнца, нет – другое обстоятельство смутило новой юной головки, с первого же вечера её рождения заставило продумать, тоскуя всю длинную, темную ночь – и радостно встрепенуться только с новым восходом денного светила.

«Да, это было вчера, думала маргаритка. Веселый день, первый день моей жизни, догорал… Солнце спускалось всё ниже. Вот, только половина его видна за темными горами, вот оно и совсем скрылось… Какой тяжелый, несносный мрак воцарился кругом, всё исчезло в этом мраке…» Всё, что она видела вокруг себя, всё, чем только любовалась она в течение дня… Значит, и её не видать никому, и ею уже никто не любуется… Мрак – могила красоты, неужели же этот мрак бесконечен?!.

Так думала и грустила маргаритка… Она, ведь, еще ничему не училась, и потому не знала, что ночь пройдет, что снова поднимется солнце и снова оживит и осветит весь мир своими лучами.

Как она обрадовалась, каким живым румянцем вспыхнули её поблекшие от бессонной ночи лепестки… Горе прошло, но всё-таки ее смущал страх приближения новой ночи, нового злого мрака…

И решила маргаритка так: – «Все они хвастаются своею силою, красотою, властью и богатством, все они готовы исполнить малейшее мое желание – пусть же суженый мой будет тот, кто принесет мне свет во мраке!»








Едва только трубы комаров-герольдов протрубили волю юной царицы зеленого луга, – как все соискатели с нетерпением стали ждать ночи, чтобы отправиться на подвиг отыскания света.








Ночь наступила, грозная ночь, – и обагренное небо заката затянулось черною тучею. Порывисто загудел, завыл в горных ущельях ветер, глухой ропот пронесся по встревоженному лесу, сердито забурлил горный поток, словно сказочный богатырь, ворочая тяжелые камни, – и дрогнуло, попрятавшись в норы, всё живое; многие из наших рыцарей струсили и отложили свои поиски до более благоприятного случая.








Но, однако, нашлось немало и таких смельчаков, которые, с верою и любовью в бесстрашном сердце, смело ринулись на доблестный подвиг.

На удачу, рискуя наткнуться на неожиданную опасность, подхваченные порывами ветра, несутся во тьме крылатые искатели света…

– Вот оно!.. – крикнули разом сотни голосов.








Ослепительным зеленым блеском прорезала молния тяжелую тучу, осветив на мгновение и волнующиеся леса, и бурную пену потока, и дальние горы, и косматые кровли человеческих жилищ, прихотливым зигзагом пронеслась полнеба и треснула прямо в высокий купол сторожевой башни.

– Вот оно! – повторили свой победоносный крик мотыльки и мошки, жучки и бабочки. – Лови, хватай!

Грянул гром по горам бесконечными перекатами; скоро всё погрузилось в непроницаемый мрак, только на том месте, где стояла пораженная башня, взвился красный столб пожарного пламени и повалили густые клубы раскаленного дыма.

– Туда! туда! – ринулись на новый свет мотыльки и мошки, жучки и бабочки. – Лови, хватай! То ушло – это за то наших рук не минет!

Целые тучи крылатых, стремительно вылетая из мрака, неслись на красное зарево пожарища, задыхались в дыму, гибли в пламени; задние, не зная участи передних, сменяли своими головами головы падших.

Всё летело вперед и вперед, охваченное одною мыслью: «к свету, к свету!..».

Страшный ливень быстро загасил пожар. Потух опасный свет, опомнились уцелевшие бойцы.

– Нет, – решили они: – это уже слишком велико – не по силам! Надо искать, что поудобнее.

Тихо мерцает вдали огненная точка. Там, за толстою книгою сидит, склонившись на руку, седобородый ученый, проникая умом в глубоко сокрытые тайны мироздания; тускло мерцает его нагоревшая лампада…

– Вот это будет наше! – про-себя смекнул жук-рогач. – Хвачу-ка я, пока другие не заметили… Только бы приловчиться, да налететь с размаха…








Разлетелся рогач-панцирник… Бац!.. и замертво повалился на землю, хватившись о незримое оконное стекло.

– Сразу два! – обрадовался мотылек, заметив золотистые огоньки в чаще ветвей, в самом дупле столетнего дуба. – Ай, больно!.. помогите!

Бедняга попался в раскрытый клюв совы, соблазнившись её, светящимися во мраке, хищными глазами.

– Здесь, здесь! – засуетились бабочки и мошки… Но увы! то сквозь прорванные тучи заискрились яркие звездочки. Далеко больно!.. Не долетишь и во веки!

А тем временем стихла буря; на востоке протянулась золотая полоска утренней зари, разгоняя мрак… Встрепенулась освеженная ночною грозою природа и, глубоко вздохнув полною грудью, стала просыпаться повсюду: – и в горах, и в долинах, и в полях, и в жилищах человеческих…

Румянцем загорелись вершины гор. Жидкое золото полилось по небу, а в этом золоте, гоня перед собою легкую дымку утреннего тумана, появилось лучезарное солнце.

Поиски за советом во мраке» прекратились до следующей ночи.

Настал новый день, а с ним явились и новые поклонники красавицы-маргаритки.

Снова живые, веселые хоры крылатых залетали вокруг её венчика, снова толпы бескрылых заползали у её корней, жадно вглядываясь вверх, завидуя крылатым счастливцам. И видят все, что между этими последними нежданно-негаданно появился маленький, невзрачный на вид, серенький не то жучек, не то червячок, маленький, слабенький, еле-еле ползающий.

– Ты куда эхо, замарашка?! – закричали на него со всех сторон.

– А туда же, куда и вы, – отозвался незнакомец и тихо пополз к гибкому стебельку маргаритки.

Прополз, не Бог весть сколько, а уж устал, и прикорнул на отдых под одним из её листочков.








Засмеялись насекомые, стали над бедным путником подтрунивать, стали задевать его разными злыми шутками, а то и щипками…

– Не трогайте его, оставьте! – вмешался тут в дело старый паук-крестовик, выглянув из норки. – Подождите ночи! То, зачем вы гонитесь, чего так жадно ищете, то он имеет в себе самом.

– Как? У него «свет во мраке»?! – удивились те, кто слышал слова старого паука. – Ну-ка, покажи, замарашка!








Стали ждать ночи, с нетерпением уже поглядывая на пришельца. Даже маргаритка склонила свою головку и наблюдала некрасивого гостя.

Дождались, наконец.

Едва только погасли последние отблески закатившегося солнца, как ожил, отдохнул серый червячок.

Голубым, светлым ореолом окружилось его слабое тельце. Серебристый свет этого ореола достиг и до венчика маргаритки, и еще краше, еще очаровательнее показалась она всем, залитая фосфорическим светом пришельца.

– Ты – мой суженый! – пролепетала маргаритка и склонила к жучку-светлячку свою головку.

Жених был скромен и молчал, только блеск его ореола всё разгорался и разгорался, освещая теперь не только розовую звездочку невесты, но даже далеко кругом, вершка, по крайней мере, на три, вплоть до самой ромашки и полуотрепанного одуванчика.

Всю ночь, до самого рассвета гремел свадебный пир.

Нудный, музыкальный хор оглашал цветущие луга на громадное расстояние. Все крылатые артисты собрались на призыв великого капельмейстера, «Кузнечика-музыканта».

Тут были и сверчки-скрипачи, и осы-фаготы, и пчелы-виолончели, и шмели-контрабасы и комары-трубачи-флейтисты.

Цветочный золотистый мед лился рекою. Ночное небо горело дивной иллюминацией – только луны не было: эта, самая главная осветительница ночей, как раз в это время, где-то отсутствовала, вероятно по своим служебным обязанностям.

Ночные бабочки, надушенные даже до неприличия, шпанские, зеленые мухи, составили веселый хоровод и кружились в воздухе неутомимо. Черви и улитки, на что уже – до танцев непригодные, и те вытягивали головки, – мотали ими из стороны в сторону, делая вид, что тоже участвуют в общих танцах.

А старики – жуки-рогачи и мохнатые пауки, сидя поодаль, где потемнее, шептались между собою, вспоминая былое и соглашаясь на одном: – что давно уже, на этих лугах, сколько не попомнят, не было такой веселой ночи.








Но далеко не все насекомые узнали о том, кто остался победителем и избранником красавицы-маргаритки. Много лет прошло, а поиски за «светом во мраке», переходя из рода в род, до сих пор еще занимают крылатых героев этой сказки, и только лишь вспыхнет где-нибудь огонек ночью, как тотчас же мириады мошек мушек, жучков и мотыльков несутся на пламя и гибнут в нем, в тщетных попытках урвать хотя бы капельку этого жгучего света, дабы исполнить прихоть легендарной красавицы.




Волшебный лес







Люди вообще, особенно очень умные и образованные люди, согласны верить только тому, что осязаемо, ясно проверено каким-либо из пяти чувств, а то и всеми пятью разом – все же остальное они отрицают, как нечто несуществующее, как плод праздной фантазии… И они правы, но только насколько прав слепой от рождения, не веря в гармоническое сочетание красок, глухой, не верующий в сочетание звуков, в чудные мелодии, чарующие всех одаренных нормальным слухом. Первый не видит, второй не слышит, а на слово верить посторонним свидетелям они не согласны…

Установилась даже такая, будто бы, истина, что человеку, для ясного понимания всех окружающих его явлений, дано только пять чувств, что будто бы только эти пять чувств собирают сырой материал для лаборатории его ума, а потом уже из этой самонадеянной лаборатории рождаются на свет Божий, для общественного употребления, разные научные истины – в самом же деле только жалкие клочья и обрывки истинного знания – и вот почему получается такой плачевный результата!

В действительности человеку дано не пять чувств, а шесть, и это шестое чувство наукой не признано, ибо органа его еще не отыскано, а жаль! Это шестое чувство и есть самое могучее, оно окрыляет творческий дух человека, поднимает перед его духовными очами (такие очи, которые могут быть и у слепорожденных) завесу с иного, незримого мира, полного животворной красоты, а, значит, и глубокой правды!

Жрецы науки, требующие непременно точных доказательств, презрительно улыбаясь, называют все остальное вздором, отжившими силами, негодными, даже, по их мнению, вредными для детских сказок… Какое самонадеянное заблуждение!..

Нет, господа, не вздор! Все это гораздо ближе к истине, чем то, что вами проверено, взвешено, измерено по всем направлениям – только оно незримо и непостижимо для вас, лишенных великого шестого чувства, как мелодия звуков и красота красок непостижимы глухому и слепому.

Раз как-то я попал в большое собрание светил науки. За большим зеленым столом заседали самые ученые, всезнающие лесоводы и ботаники. Не было на земле ни одной травки, ни кустика, ни деревца им неизвестного, не изученного во всех подробностях…

Все леса мира были им ведомы, за исключением одного, самого роскошного, который эти ученые непростительно проглядели… это тот лес, в котором ни дровосек, ни столяр, ни плотник, ни даже угольщик-смологон не найдут ничего годного для своего дела, и лес, в котором не живут ни гусеницы, поедающие весеннюю листву, ни разные короеды и прочие вредные для растительности твари… Зато этот дивный лес населен иными существами, человеку далеко не чуждыми, даже очень близкими. В том лесу, в глухих трущобах, выстроены избушки на курьих ножках, с ветки на ветку перепархивают ослепительные жар-птицы, бегают серые волки, говорящие языком человеческим, такие, значит, которые не требуют, чтобы с ними живущие выли по-волчьи. Там на полянах резвятся чудные создания, не признающие никаких костюмов, а, значит, мод; в чаще кустов рыщут и гогочут шаловливые лесовики, а над водой тихих лесных озер и журчащих потоков, на гибких ветвях, качаются грациозные нимфы[14 - Божества природы в древнегреческой мифологии в виде девушек, олицетворяющих различные живительные и плодоносные силы Земли, природные объекты и явления. Каждая нимфа – это покровительница определённого объекта или явления природы, его душа и воплощение.] и русалки… И вот еще одно, странное свойство такого интересного леса: если самый опытный и знающий свое дело фотограф, вооружившись лучшим аппаратом, захочет погулять и поработать в этом лесу – на пластинках его камеры ровно ничего не проявится. Но, если забредет туда вдохновенный художник, то страницы его альбома быстро обогатятся чудными, а, главное, правдивыми образами, потому что художнику дано обладание, в большей или меньшей степени, шестым чувством, о котором я говорил, в силу которого художник увидит все и все опишет, нарисует, расскажет в прозе, а то и в стихах, с рифмами и без оных, смотря по силе вдохновения…

И вы, господа, всему должны будете поверить, а если не поверите, то художник ничего от вашего неверия не потеряет. Вы же потеряете, многое…

Вы, господа – я обращаюсь к ученым зоологам и антропологам – глубоко убеждены, что на свете живут существа, называемые и людьми, и козлами, но для вас неведомы существа, у которых верхняя половина человеческая, а нижняя – козлиная[15 - В греческой мифологии лесные божества, демоны плодородия, жизнерадостные козлоногие существа, населявшие греческие острова. Сатир ленив и распутен, он проводит время в пьянстве и охоте за нимфами.]. Изображения таковые вы видали на картинах и в бронзе, читали о них часто и знали даже, как их зовут, и называли их именем своих знакомых и друзей, не стесняясь даже, что с их паспортными именами, связаны были чины, даже выше статского советника. И все-таки, вы не признаете этих козлоногих человеков только потому, что они не попали, с подробным описанием, в зоологические атласы…

А чтобы вы сказали, если бы собственными своими глазами увидели то, что вижу я, вот в эту самую, данную минуту?.. Вы бы начали тщательно протирать свои очки и стали бы припоминать, не пили ли вы немного более, чем следует, вчера вечером, или сегодня за завтраком, не поднялась ли у вас температура – короче, разыскивать причину такой галлюцинации и напрасно, потому что это не галлюцинация, а действительно молодой веселый сатир выбежал на полянку, потянул носом воздух и стал прислушиваться. За кустами, где журчал незримый ручей, послышался особенный плеск воды, и даже самые кусты зашевелились как-то подозрительно… Сатир в несколько прыжков перебежал поляну и присел за развесистым кустом. То, что видел козлоногий наблюдатель, очевидно, его заинтересовало. Отсюда были видны только его спина и короткий, торчащий кверху хвостик, энергично выдававший волнение своего обладателя.

Надо заметить, что классический сатир – это почти тоже, что наш леший, только степень его духовного развития и область познаний выше, а потому и поле его эстетических наслаждений несравненно шире.

Грубый леший, наверное бы дело, захохотал, захлопал в ладоши, а то бы, в виде приветствия, запустил бы комком грязи, или же накинулся бы, как боров, на помойное корыто – наш же просвещенный наблюдатель, боясь обнаружить свое присутствие, как истинный знаток красоты, внимательно созерцал и наслаждался чудным зрелищем.

В прозрачной воде лесного ручья купалась юная нимфа.

Девственно чистая, прекрасная своей невинностью, она, хотя и успела заметить в чаще два сверкающие восхищением глаза, но не придала, этому обстоятельству никакого значения. Нимфа продолжала игриво плескаться, улыбалась слегка, и даже будто бы кивнула головкой, в виде приветствия…

Солнечный луч прорвался сквозь темную чащу деревьев и ласково скользнул по дивным формам купальщицы… Сатиру стало даже завидно, и он почувствовал легкий припадок ревности… но тут милое создание окунулось напоследок и вышло на мягкий, песчаный берег… Нимфа тряхнула своими роскошными, серебристыми волосами, и, словно сверкающий, ослепительный ореол окружил эту чудную головку.

Сатир даже на минуту зажмурился от волнения и с его губ сорвалось громкое:

– Ах, как вы прекрасны!

– Я знаю! – засмеялась Нимфа. – А у вас козьи ножки!

– Зато эти «ножки» – очень сильны и, если вы удостоите сесть на мою спину, я вас с наслаждением покатаю по всему лесному пространству…

Сатир одним прыжком перескочил через ручей и припал к самым ногам красавицы, слегка вздрогнувшей от такого неожиданного приступа.

– Нет, нет, не надо! – продолжала она, ловко увернувшись от дальнейших ласк проказника.

А у того уже язык стал заплетаться от избытка чувств, и он, задыхаясь, бормотал:

– Дитя мое, доверься мне… Я всю жизнь буду твоим слугой, твоим рабом, а ты моей царицей…

Сатиры вообще в данных положениях на всех парах несутся прямо к цели; они все так избалованы легким успехом, что становятся, даже в самых юных летах, большими нахалами… Чего он тут не наговорил любезной своей царице, чего она вовсе не понимала, а у красных грибов, выглядывавших из мха, даже уши стали вянуть… Он убеждал ее отдаться ему, полюбившему ее всей силой первого чувства… он обещал ей все блага леса, вечное веселье, вечную радость…

Она молча слушала, и ее покойное личико не отразило ничего[16 - Искаженная цитата из поэты М. Лермонтова «Демон»: «И на челе ее высоком не отразилось ничего».]…

– Хочешь быть моей… Хочешь?.. Скажи хоть слово!..

– Хочу, – отвечала она, – очень хочу кушать… Мне всегда после купанья есть… хочется…

Бедный козлоног не ожидал такой прозы, он безнадежно взглянул на свою собеседницу и проговорил:

– Что прикажете?..

– Там, за большой поляной, недалеко отсюда, стоит домик на петушьей ноге, а в домике живет моя тетя… Она мне всегда приготовляет большую тарелку превкусной малины со сливками… Ну!.. Побежим вперегонку… Кто шибче?

Легкая Нимфа понеслась по лесу с необычайной быстротой, словно ныряя меж кустов и не хуже куропатки, но Сатир был тоже быстроног и от нее не отставал.

Уже, ввиду домика, он остановил свою спутницу и заявил, что знакомиться с ее тетенькой не желает, а что с нею самой вновь увидеться желает пламенно.

– Вы часто купаетесь? – спросил он.

– Каждый день…

– Это очень хорошо, но место, выбранное вами для купанья, никуда не годится; я вам хотел предложить другое!

– Это не в большом пруду, где всегда гуси полощутся? Там так грязно; все затянуто тиной…

– О нет, не в пруду, – улыбнулся сатир, – я укажу вам бассейн, достойный вашего дивного, божественного тела. Я вас приведу к берегу океана, в лазурных долинах которого вы будете резвиться с обществе чудных золотых рыбок, обвитая жемчугами и кораллами, где вы белизной своего тела затмите белизну морской пены, где на вас с восторгом будут устремлены тысячи глаз, и воздадут вам хвалу и славу, как, давно уже, вашей прапрабабушке Киприде[17 - То есть, Афродита или Венера, античная богиня любви и красоты, по преданию рожденная прямо из морской пены на берегу острова Кипр. Однако родственницей нимфам она не являлась.], родившейся из той же лазурной волны, из той же белоснежной пены…

Нимфа очень мало поняла из этой речи, но все же немного больше, чем прежде; ее даже заинтересовало – куда это обещает повести ее купаться восторженный поклонник, а тот, заметив в окне домика сердитый нос, а на нем круглые синие очки, торопливо проговорил:

– Я вас буду ждать… там и поведу туда. До завтра?..

Нимфа щелкнула его по руке – и было за что – и, скромно потупив глазки, пошла по направлению к висячему крылечку…

– Как она еще глупа и как прекрасна! – думал Сатир, мелкой рысцой отправляясь восвояси. – Но глупость эта пройдет! Это неведение невинности… И мне суждено быть новым Пигмалионом, оживляющим силой своего чувства холодный мрамор этой прелестной статуэтки[18 - Согласно греческому мифу, скульптор Пигмалион создал из слоновой кости статую девушки, столь совершенную, что сам влюбился в нее. Он не решался просить богов статую и молил лишь дать ему в жены столь же прекрасную девушку. Тронутая его любовью и скромностью Афродита оживила изваяние. Ожившая статуя стала женой скульптора.]!


* * *

На другой день Сатир был очень удивлен и, конечно, порадован, когда, прибежав туда, застал уже свою Нимфу там.

Эту необыкновенную аккуратность счастливый поклонник красоты принял за нетерпение пробуждающегося чувства.

– Ну, бежим смотреть скорее на золотых рыбок! – встретила его красавица.

– И купаться! – лукаво усмехнулся волокита.

– Насчет купанья, право не знаю, что-то не расположена – да и тетя мне отсоветовала…

– А вы все рассказали? – укоризненно кивнул головой Сатир.

– Да, тетя сказала мне, что купанье в океанах небезопасно, а про золотых рыбок сказала, что это милые и преполезные твари… и если бы, не рискуя купаньем…

– Ах, старая карга! – почесал за ухом Сатир и добавил вслух, будто бы совсем равнодушным тоном:

– Как хотите! Бежим только посмотреть, а там на месте видно будет!

Они побежали, но как не легка была на ногу прелестная спутница, дорога была не близка, и Нимфа начала уставать.

Сатир, конечно, заметил это, и предложил к ее услугам свою спину.


* * *

Солнце высоко поднялось над волшебным лесом, когда наши путешественники прибыли на место. Сатир был взволнован близостью чудной ноши и порядочно-таки утомлен. Глазки Нимфы тоже слегка подернуло томной поволокой… Они присели перевести дух на краю крутого обрыва – и чудная картина, развернувшаяся перед их глазами, вполне вознаградила их за утомление.

Омывая береговые скаты жемчужной пеной, «без конца, сливаясь с лазоревым небом», расстилался безбрежный океан. Его гладкая, темно-синяя поверхность, словно огненными искрами, сверкала мириадами золотых точек. Это все были драгоценные рыбки, весело резвящиеся в коралловых чащах подводных лесов. По красным и бледно-розовым ветвям развешаны были жемчужные нити; у самого берега, сквозь пелену воды блистали раковины, переливавшиеся на солнце всеми цветами радуги…

– Ах, как это дивно… как красиво! – захлопала от восторга Нимфа и потянулась на самый край обрыва…

– А как хорошо там купаться!.. Не то, чти в жалком ручейке, под ивовыми кустами! – прошептал ей на ухо Сатир.

– Страшно! – пробормотала красавица. – Тетя говорила…

– А рыбки… рыбки…

– Страшно!..

– Смелее, дитя мое, я здесь! Я тебя поддержу!

– Ух!..

Нимфа разом соскользнула с гребня, пытаясь ухватиться руками за шею Сатира… А тот все шептал:

– Не бойся… Смелей…

А волшебная бездна океана тянула красавицу все сильнее, все неотразимее…

Вот уже близка водная поверхность, вот уже прохладная струя захватила ножки Нимфы, вот она погрузилась по пояс… по горло… и вдруг, охваченная полной решимостью, окунулась с головой и стала нырять и плавать, не слушаясь на этот раз Сатира, который, не ожидая такого блестящего успеха своих уроков, немного даже струсил и, спустившись к самой воде, проговорил:

– Однако!.. Ну, теперь и довольно!.. Для дебюта совершенно достаточно…

Увлекшуюся купальщицу охватило восторженное состояние. Она пела, хохотала и в этом возбужденном смехе слышалось даже что-то похожее на рыдание… Она жадно ловила руками золотых рыбок, накидывала на их резвые стаи сети своих чудных, серебристых волос, ныряя все глубже и глубже. И вдруг дико вскрикнула, охваченная иным чувством – чувством смертельного ужаса…

Там внизу, глубоко, из темной бездны появились два громадных тусклых глаза, и в слоях подонного ила закопошились какие-то гигантские змеи… Эти змеи, щупальца страшного Спрута, тянулись к ней, готовясь обвить смертельными, холодными кольцами ее чудное тело.

Нимфа сделала последнюю, увы, бесплодную попытку рвануться кверху… Сознание ее покинуло, и это дивное чистое существо, девственное когда-то даже в своих помыслах, погибло в ненасытной пасти гнусного чудовища…

А Сатир уныло свистнул, поскребя себя всей когтистой пятерней за ухом, и стал, цепляясь руками, взбираться на крутизну берегового обрыва.

Проходили года. У нашего Сатира были и еще подобные приключения, но намять о первой Нимфе не изглаживалась… С летами официальное положение Сатира в лесу все поднималось и поднималось, и ему удобно было наводить справки в глубоком, подонном мире… Да и характер у него стал спокойнее и сдержаннее. Прежние его маленькие, серебряные рожки, так называемые молочные, сначала сменились золотыми, значительно большей ценности, а теперь уже украсились алмазами и драгоценными камнями, но зато в ногах уже не ощущалось ни прежней силы, ни прежней резвости.

Однажды, под вечер, медленно прогуливаясь по берегу, Сатир услышал пение… Мотив веселой песенки показался ему знакомым… Это бы еще ничего – старик отлично изучил весь игривый репертуар подобной музыки – но голос, вот что его особенно заинтересовало… Голос этот он положительно слышал когда-то, давно, но слышал…

Сатир подошел поближе к воде, раздвинул руками камыши и увидел чудную женщину, с роскошными, ярко-зелеными волосами… Это была она! Вне всякого сомнения, она!.. Окраска волос, хотя и изменилась, но ведь это бывает. Дивные формы развились усиленно, но это ее нисколько не портило.

Старик смотрел с восхищением на чудное явление и, наконец, решился приступить…

– Это вы?

– Я!.. Разве переменилась?.. А ну, подойдите-ка поближе! Не бойтесь! Прежде вы были храбрее…

Сатир приблизился.

– Фу, как вы постарели! Какой стали ощипанный, лысый!.. А все-таки подойдите. Я вас, так и быть, поцелую…

У Сатира забилось сердце, он заметил страстный, жадный взор красавицы, но не заметил только того, что этот взор устремлен не на него лично, а на его лысую, ощипанную голову…

Красавица схватила его за рога, притянула к себе. Что-то хрустнуло, но он в пылу внезапно вспыхнувшей новой любви не заметил этого и почти с прежней, юношеской силой обнял свою Нимфу, но тотчас же в ужасе отскочил назад и пустился наутек, стараясь подальше удрать от своей нечаянной встречи.

Он убедился, что красавица наполовину была только женщина; остальную ее часть составлял холодный рыбий хвост, покрытый жесткой, слизистой чешуей…

С отчаянием он схватил себя за голову и тут только заметил, что драгоценных рогов, как не бывало – они остались в руках нырнувшей на дно зеленокудрой соблазнительницы…









Черный наездник

Былина среднеазиатских кочевников



Песнь первая








Давно это было – давно!

Много воды с тех пор ушло в Иргиз и Ори, много песку нанесло на мертвую Бек Пакдалы, много сочной, зеленой травы вольными табунами потоптано, много раз птица перелетная, с холодных сторон, за Арал тянула и назад по веснам возвращалась, много детей грудных стариками стали, много кладбищ курганами – мертвыми аулами – степь изукрасили…

Это было тогда, когда кочевой народ одну власть знал, одну силу: дедов своих родовых, седобородых; о другой какой власти и не слыхивал, тогда, когда никто не считал кибиток наших, никто податей не сбирал, никто никого не боялся…





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68729283) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Польское восстание 1863–1864 годов, или Январское восстание – восстание против власти Российской империи на территории Царства Польского и Западного края. Было направлено на восстановление Речи Посполитой в границах 1772 года. Окончилось поражением повстанцев.




2


Цитируется по Киселева Е. Среды московских художников // Ленинград, 1976.




3


1865 и 1867 год соответственно.




4


1 мая 1868 года.




5


Все это эпизоды войны Российской империи с Бухарским эмиратом за Самарканд.




6


Сражение на Зерабулакских высотах – решающее сражение русской армии под командованием генерала Кауфмана с армией бухарского эмира Музаффара, произошедшее 14 июня 1868 года на склонах горного хребта Зера-тау между Самаркандом и Бухарой. Закончилось разгромом бухарской армии и переходом Бухарского эмирата в вассальную зависимость от Российской империи.




7


То есть литературу и живопись.




8


Эпизод Хивинского похода 1873 года. Генерал А.Н. Куропаткин так описывает его в своей работе «Завоевание Туркмении»: «В ночь на 15-е июля туркмены в больших массах собрались близ селение Чандыр и в 3


/


часа утра, когда отряд начал вытягиваться по дороге на г. Ильялы, они обрушились на наши войска. Казаки самоотверженно бросились вперед, чтобы дать время построить пехоте каре. На нас все ближе и ближе неслась масса конных, имея пеших на крупах лошадей. Ссаженные с коней в сотне шагов от наших рот, пешие туркмены с отчаянными криками бросились вперед вместе с конными. Для туркмен это был бой на жизнь и смерть. Казаки отступили, дав место ружейному огню и огню картечью. Главный удар обрушился на две роты 2-го Туркестанского стрелкового батальона и ракетную батарею. Туркмены изрубили крайние ряды рот, но стрелки, по команде своих ротных командиров, капитанов Бакмана и Ранау, не подались ни шагу назад, встретили туркмен залпами в упор и отбросили набежавших вплоть на роты штыками. Тем не менее большая партия туркмен на плечах одной из сотен казаков прорвалась за линию пехоты внутрь каре. Там произошла отчаянная рукопашная схватка. Начальник отряда и почти весь его штаб были переранены холодным оружием, но наши молодцы не растерялись при этих критических обстоятельствах. Все, кто мог, бросились на встречу прорвавшихся. В несколько секунд попавшие внутрь каре туркмены перебиты, а сделанный ими прорыв заполнен. С рассветом, туркмены, отбитые на всех пунктах, отступили. Только когда стало светло, отряд мог оценить степень угрожавшей ему опасности: массы трупов покрывали местность перед нашими войсками. Первые ряды их лежали от наших рот всего в нескольких шагах. Участвовало в нападении до 6,000 конных и 4,000 пеших. Число неподобранных трупов превысило 800. Мы потеряли 5 офицеров и 32 нижних чинов, все холодным оружием».




9


Хивинский поход 1873 года – военная экспедиция войск Российской империи с целью покорения Хивинского ханства в 1873 году. В результате Хива была взята 1873 года. Между Россией и Хивинским ханством был заключён Гендемианский мирный договор. Хивинское ханство признало протекторат Российской империи над собой.




10


В этот период традиционной формой русских войск, действовавших в регионах с жарким климатом были так называемые «гимнастические рубахи» – предшественница и гимнастерки. Погоны крепились прямо к ней, поверх надевали амуницию. Офицеры и генералы вместо рубахи могли носить белые кители. На солдатские кепи и офицерские фуражки крепился белый полотняный чехол. Согласно уставу шаровары должны были быть кожаными для защиты от укусов змей и скорпионов. Но на практике эти предписания соблюдались далеко не всегда. Кожаная одежда в таком климате часто давала эффект скафандра. От нее, когда было возможно, отказывались, предпочитая хлопковые и льняные изделия.




11


Из-за отсутствия дорог и организационных трудностей, русские вой- ска, выступив в конце февраля, подошли к Хиве только к середине мая. Шли пешком по раскаленным пескам, поклажу тащили на себе и на вьючных животных, которые погибали из-за отсутствия воды. Практически на всем пути происходили постоянные стычки с хивинцами, стремившимися лишить противников доступа к воде и продовольствия.




12


Ружье.




13


Дворцовая цитадель.




14


Божества природы в древнегреческой мифологии в виде девушек, олицетворяющих различные живительные и плодоносные силы Земли, природные объекты и явления. Каждая нимфа – это покровительница определённого объекта или явления природы, его душа и воплощение.




15


В греческой мифологии лесные божества, демоны плодородия, жизнерадостные козлоногие существа, населявшие греческие острова. Сатир ленив и распутен, он проводит время в пьянстве и охоте за нимфами.




16


Искаженная цитата из поэты М. Лермонтова «Демон»: «И на челе ее высоком не отразилось ничего».




17


То есть, Афродита или Венера, античная богиня любви и красоты, по преданию рожденная прямо из морской пены на берегу острова Кипр. Однако родственницей нимфам она не являлась.




18


Согласно греческому мифу, скульптор Пигмалион создал из слоновой кости статую девушки, столь совершенную, что сам влюбился в нее. Он не решался просить богов статую и молил лишь дать ему в жены столь же прекрасную девушку. Тронутая его любовью и скромностью Афродита оживила изваяние. Ожившая статуя стала женой скульптора.