Книга - Малахитовый лес

Малахитовый лес
Никита Олегович Горшкалев


Тысячелетиями тигры из маленького королевства Бенгардия ходили в Зелёный коридор за малахитовой травой. Но после того, как невидимый враг истребил бенгардийский народ, для всего мира наступили тяжёлые времена: ведь без малахитовой травы нельзя ни фамильяров создать, ни на соседнюю планету слетать. И теперь отряд под предводительством доктора Цингулона, гениального льва-феликефала, ищет полуартифекса – единственную надежду добыть столь ценный ресурс. А тем временем юного кинокефала по имени Астра, наивного и мечтательного волчонка, волнует несколько другое: его увольняют с работы. Если бы он только знал, как одно случайное знакомство перевернёт его жизнь и изменит чужие судьбы…





Никита Горшкалев

Малахитовый лес





Глава 1. Астра


В белой рубашке с закатанными по локоть рукавами и двумя расстёгнутыми верхними пуговицами, в чёрных брюках и в чёрных, начищенных до блеска туфлях по вытоптанной тропе мимо увитого колючей проволокой кирпичного забора шёл юный кинокефал. В руках Астра – так звали юного кинокефала – нёс коробку, накрытую зелёной вязаной кофтой, которую он всегда предусмотрительно брал с собой, на случай если вечером его застанет прохлада.

Беспечный июньский ветер распахивал его рубашку, обнажая белошёрстную грудь, и какая-то разгульная беспечность утвердилась в Астре этим ясным, животворящим утром. Юный кинокефал чеканил шаг, горделиво – хотя гордость была ему не присуща, – задрав свой большой чёрный атласный нос на вытянутой волчьей морде и улыбаясь такой счастливой улыбкой, какую увидишь лишь у тех, кто вырвался из заточения. Широко открытыми голубыми, как небо, глазами он с неутолимой жаждой познавал окружающий мир, будто впервые его видел, будто не исходил здесь всё вдоль и поперёк. Оттопыренными мясистыми ушами с витиеватыми изгибами и изломами хрящей, которые хотелось, не спрашивая разрешения у их владельца, взять и мять в пальцах, Астра прислушивался, как из поднебесья со звоном сыпались крики ласточек, словно столовое серебро со стола – небесной тверди – с голубой скатертью, на котором птицы накрывали себе завтрак.

Дойдя до конца кирпичного забора, он вышел на развилку: слева тропа убегала в тенистую аллею тополей, а справа вела напрямик к дому, где жил юный кинокефал. «По какой бы дорожке пойти? – подумал Астра и решил: – Пойду, как обычно, направо».

Астра частенько любил задавать себе необъятные, масштабные, мировые вопросы – мелкие, «подножные» вопросики редко занимали его ум, навевая лишь смертную скуку. Вот и сейчас он предавался задумчивости, размышляя: «Почему нас называют кинокефалами? Ведь кинокефал – это, по определению, тот, у кого только голова собачья или волчья, а я весь в шерсти, с когтями, две руки, две ноги, да ещё и с хвостом – вот он, сзади болтается. Почему именно это неточное понятие вошло в обиход? А главное, почему все с ним согласны и никто не спорит? Может быть, оно гораздо глубже, чем я его понимаю? Может, оно про нашу суть, сущность, про наш внутренний вид, не внешний?»

Вдруг как из-под земли вырос рысь-феликефал (феликефалы отличались от кинокефалов только тем, что были из семейства кошачьих) в длинном чёрном пальто, прервав размышления Астры. Феликефал воровато озирался и, поймав на пустынной тропе живую душу, подозвал:

– Эй, паренёк! – низенький, плечистый рысь-феликефал с ушлым, плутовским взглядом и бегающими, хитрющими глазками поманил пальцем. Именно что глазками: сверкающие, тонкие, как кончики игл, они, подобно маятнику, качались из стороны в сторону.

– Я? – Астра изобразил удивление, хотя было ясно, что вокруг, кроме него, никого нет.

– Да, ты! Подь сюды.

Астра всем нутром почуял, что его сейчас попытаются облапошить, но сердце юного кинокефала, изо всех сил стремящееся к добродетели, откликалось на любые просьбы, от кого бы они ни шли, и принуждало отвечать на них утвердительно – и больше никак.

– Вам чем-нибудь помочь? – сочувствующим голоском пролепетал он, поставив коробку на землю.

– Помочь? – насупился феликефал. – Не-не-не! А хотя… – он как-то серьёзно задумался, и к блеску его глаз добавился хищнический блеск зубов. – Хотя кое в чём ты мне подсобить можешь.

– В чём? – спросил Астра и почти сразу пожалел, что спросил.

– На-ка, погляди, что у меня есть! – сказал феликефал и ловким движением извлёк из внутреннего кармана плаща кисточку, держа её в крючковатых и грязных когтях. Кисть эта, как сразу отметил про себя Астра, была не совсем обычной, хоть внешне не отличалась от самой что ни на есть обыкновенной и ничем не примечательной кисти. Внутри необычной кисточки содержался особый стержень из малахитовой травы. И догадку Астры подтвердил феликефал: он изобразил в воздухе волнистую линию, волосяной пучок загорелся тёмно-зелёным светом, на дорогу, извиваясь, упала тонкая, как шнурок, бисерная змейка и уползла прочь. Такими змейками художники, как правило, развлекали ребятню на ярмарках – изобразить её большого таланта не стоит, малахитовой краски расходуются крохи, а дети никогда не уйдут разочарованными, и в карман художника упадёт пара сильфий.

– Разве законно, ну, без лицензии, приобретать малахитовую кисть? – поинтересовался Астра, сам прекрасно зная ответ на свой вопрос. – И у вас, кстати, тоже лицензия быть должна!

– Есть она у меня, есть! – чуть ли не клялся рысь-феликефал с располагающей улыбкой на бандитском лице.

– Покажите, – даже для себя неожиданно твёрдо, как удар молота, сказал Астра несвойственным ему басом, но потом добавил уже более мягко: – Пожалуйста.

– Да ты никак из отряда? – переменился в лице феликефал, втянув ершистые, растрёпанные усы, запахнул полы пальто и в благоговейном ужасе отпрянул.

– Нет-нет, ну что вы! – с весёлой улыбкой замотал головой Астра, но торговец насторожился ещё больше. – Какой из меня отрядовец. Я теперь вообще… безработный. Позвольте мне взглянуть на кисть, – произнёс юный кинокефал и протянул ему руку ладонью вверх.

Торговец снова воровато оглянулся, тем же манером выудил из-за пазухи кисть и положил кинокефалу на ладонь. Астра оценивающе, со взглядом знатока, присмотрелся к ней, повертел в пальцах и так и эдак, взвесил в руке, закрыл небрежно покрытой лаком ручкой кисти солнце, погладил серебристую обойму, потёр между подушечками похрустывающие волоски пучка, задрал голову, высоко поднял брови и вынес свой вердикт:

– Ну смотрите: у обоймы обжим никуда не годится, она расшатана, а это значит, что малахитовая кисть вскоре рассыплется на составные части. И если не из-за обоймы, то из-за стержня уж наверняка – он сильно смещён к нерабочему концу ручки, и спустя какое-то время она просто-напросто расколется напополам. А выпадение стержня чревато, ой как чревато! Да и кто в наши дни изготавливает ручки из дерева? И последнее, скажите откровенно: волоски, из которых составлен пучок, – они, простите, не от вас взяты? Не подумайте, волос рыси идеально подходит для пучка, но волос собран… как бы выразиться помягче… не из того места. Из чего делаем вывод: малахитовая кисть собрана на коленке, кустарным, так сказать, способом.

– Нет, ты точно из отряда! – вздрогнул торговец и распахнул пальто – на подкладке на петельках висело множество малахитовых кистей на любой вкус, как листья на дереве. – На, забирай все! – он сгребал их и передавал ошарашенному кинокефалу.

– Где вы взяли столько малахитовой травы? – спросил Астра, прижимая к груди букет из кисточек.

– Знать не знаю! – задыхаясь, выдал рысь-феликефал. – Мне… мне подбросили!

– Говорю же вам, я не из отряда! – твердил Астра. Торговец с неторопливо рассеивающимся недоверием взглянул на него. – Я работаю… работал на фабрике по производству малахитовых кистей. Инженером.

– Чего ты мне тогда голову морочишь? – обозлённо бросил рысь-феликефал, отбирая у него кисти.

– Ничего я никому не морочу! – обиженно произнёс Астра. – Вы первый начали: отрядовец, отрядовец! Я просто законопослушный гражданин и не привык нарушать законы! – и, осмелев, выкрикнул, выбросив руку: – Убирайтесь отсюда, пока я в самом деле не позвал отряд!

Глаза торговца налились кровью, в руке у него блеснул нож. Торговец схватил Астру за грудки, приставив зубчатое лезвие к его горлу, легко приподнял кинокефала над землёй и прорычал:

– Ещё раз ко мне сунешься – пеняй на себя. А позовёшь отряд, так я тебя найду и шкуру спущу, понял?

«И, как назло, никого рядом, неоткуда ждать помощи… И город сегодня как-то необычайно пуст», – промелькнуло в голове у перепуганного до смерти кинокефала. Он сжался, как звезда, и, как самое уязвимое, прикрыв глаза, дважды или трижды кивнул.

Рысь-феликефал опустил его, вручил в руки коробку, жёсткой, до синяков под шерстью, хваткой взял кинокефала за плечи, развернул и с силой толкнул. Астра пустился наутёк, не оборачиваясь, не заметив, как вернулся туда, откуда пришёл, – к развилке.

«Пойду-ка я по другой тропе. Тем более через липовую аллею я хожу нечасто. И нет лучше средства взболтать обыденность, чем пойти другим путём. А мне, как никогда, требуется её взболтать».

Укрывшись в умиротворяющей тени могучих тополей, кланяющихся друг дружке кронами, Астра унял сердце и неспешно побрёл под ними. Шушукала листва, лёгкий ветерок будто невидимой рукой утопал в его белой с серебряным отливом шерсти. Растворяясь в прохладе, юный кинокефал любовался, как в ещё сырой от росы траве жёлтыми огоньками искрятся одуванчики, и тут его взгляд зацепился за лежащий посреди дороги чёрный ком, похожий на брошенную кем-то шубу. «Но какая шуба в начале лета?» – подумал он и ускорил шаг, а потом, когда, наконец, разглядел, что чёрный ком дышит, на всех парах бросился к нему.

Астра упал перед комком на колени, поставив коробку между ног: на боку лежал без чувств чёрный пёс – недееспособный. Так называли тех, кто ходил на четырёх лапах, но обладал разумом и речью, как и все кинокефалы и феликефалы. Как ковшом, чёрный пёс черпал пастью воздух; грудная клетка размеренно и с заметным усилием поднималась и опускалась, поднималась и опускалась. На шее, скованной похожей на застывшую карамель коркой, сосульками свисали зелёные кристаллы: одни длинные, другие короткие, третьи вырастали группками, четвёртые – поодиночке. Кристаллы переливались на солнце гранями, а внутри них кто-то словно заключил тускло мерцающий огонёк. Пёс был одет в коричневую кожаную курточку и кожаные штанишки. Усы у него вились, как бараньи завитушки.

– Говорить можете? – обратился Астра к псу. Тот лишь лихорадочно двигал белками глаз, но, вычленив из пространства кинокефала, вонзился в него исполненным мучительной болью взглядом. – Не можете, да? Ну всё-всё, я отнесу вас к доктору, всё будет хорошо. Только сперва…

Астра приподнял голову псу и, как бы широким бинтом, перевязал ему шею кофтой – малахитовые кристаллы, позвякивая, протыкали своими острыми концами ткань, просвечивая сквозь неё.

Кинокефал отодвинул в сторону коробку и принялся, разрезая локтями воздух, разбрасывать во все стороны рулоны синих чертежей и бессчётное количество белых листов, исписанных формулами, схемами и цифрами, пока не добрался до стопок книг.

«Крот ест червя», автор – доктор Цингулон, который, по иронии судьбы, уже направлялся навстречу юному кинокефалу и псу. «Крот есть червя» – научно-популярное издание, посвящённое вопросу перемещения в пространстве, со страницами, заклеймёнными кругами от чашек, и с гладкими и обточенными пальцами краями. На потёртой, поблёкшей, с истёртыми и загнутыми уголками твёрдой обложке, еле на ней помещаясь, толстый крот, действительно, как и указано в названии, поедал тонкого червяка.

Астра с превеликой осторожностью, как дитя, положил книгу на траву, а за ней в стопке лежала другая, по ботанике: «Как полюбить каменную розу и обрести душевный покой», с изображением мясистого молодила на мягкой новенькой обложке, где каждый листик цветка был разукрашен в цвета радуги. Рядом с башенкой из книг, в пузатом шершавом глиняном горшочке росла настоящая каменная роза, в самом деле походившая на застывший в камне, распустившийся бутон розы, голубой, как спелая сочная черника. Также по дну коробки перекатывались в прозрачных футлярах минералы: шарик селенита – миниатюра луны; кубик исландского шпата, через который глянешь на предмет, а он – двоится; кристалл чистого, словно ключевая вода, горного хрусталя; зернышки алого, как кровь, эвдиалита и многие другие всех цветов, и оттенков, и форм.

Последней книгой из стопки оказалась «Путешествие в колыбель», про приключения отважного кинокефала, которому вдруг стала не мила жизнь, и он отправился геройствовать. Астра не любил хвастаться этим низкопробным, но жутко увлекательным чтивом перед друзьями с работы, поэтому читал на обеденных перерывах, пока никто не видит.

Когда коробка опустела, Астра почти так же осторожно, как он обращался с книгами, положил в неё пса: только голова, свесившись за борт, не поместилась, и шея, поражённая странной болезнью, тёрлась об острые края коробки, отчего бедолага стонал и поскуливал, неестественно выгибаясь. Астра боялся заразиться малахитовой болезнью и в то же время стыдился своего страха, но ничего не мог с собой поделать. Он нагнулся и, пыхтя и надув щёки, поднял коробку за ручки – они прогибались под весом жилистого пса и к тому же резали ладони. Тогда Астра решил тащить коробку по земле. Осмотревшись вокруг и не найдя поблизости никакого подобия верёвки, он снял со штанов ремень: одним его концом перевязал ручку, ухватился за другой и потащил. Коробка днищем билась об камни, подпрыгивала, и пёс трясся в ней, как космонавт, входящий в атмосферу. Но не успел Астра сделать и несколько шагов, как послышался глухой треск, и в руке остался болтаться один только ремень с куском картона. Так бы юный кинокефал и пялился на него недоумевающим взглядом, если бы краем глаза не заметил феликефала, идущего в его сторону.

– Помогите, у меня тут пёс в коробке – ни жив ни мертв! Прошу, сюда! – с мольбой в голосе звал на выручку Астра незнакомца, махая руками, и чем ближе подходил незнакомец, тем легче узнавались знакомые черты: лев-феликефал возраста пятидесяти лет, коренастый, издалека похожий на треугольную каменную глыбу и с такой же непропорциональной, совершенно лысой, треугольной головой с покатым лбом. А посередке черепушки зияла зелёная вмятина с малахитом. Да, это определённо был генерал отряда: в сером мундире с медными пуговицами, с выглядывающей из-под него крахмальной рубашкой, сдавливающей горло, в чёрных как смоль лакированных кирзовых сапогах. Феликефал, заложив руки за спину, с отрешённым лицом с подпрыгивающими алмазными усами надвигался на Астру; острые скулы генерала рассекали летний застылый полуденный воздух, как прорезает волны форштевень корабля.

– Да это же вы… вы! Доктор Цингулон! А я сразу вас узнал! – воскликнул Астра с неподдельным восторгом, словно повстречав старого друга, и поспешил раскрыть объятия, но резко осадил себя, смутившись. – Повстречать вас вот так, на улице, – редкое везение и, без сомнения, большая честь для меня! Я-то думал, что вы только и делаете, что трудитесь в комплексе, думал всё там вас застать, а тут – на тебе, вы!

– Мне что, теперь ни на минуту нельзя покинуть рабочее место? – на суровом лице доктора мелькнула не то усталая, не то вымученная улыбка; безучастные узкие глаза под круглой оправой очков поднялись на Астру. – Ладно вам, это всё шутки. А вы, как я понимаю, трудитесь со мной бок о бок? Ну, почти бок о бок, – уточнил генерал, и его мохнатые, как отъевшиеся гусеницы, брови нахмурились, едва он услышал ответ:

– Нет, уже не тружусь, – робко произнёс Астра, понурившись. Доктор отчего-то стал чернее тучи. – Точнее сказать, с сегодняшнего утра не тружусь.

– Почему же решили покинуть нас? – лицо Цингулона приобрело своё обычное невозмутимое выражение.

– А я и не покидал, – Астра стоял, всё ещё держа ремень с куском картона в кулаке, и ковырял носком землю. – Меня попросили.

– По каким причинам?

– Вам они хорошо известны: малахитовой травы мало – вот рабочие места и сократили, ну и турнули меня, – виновато улыбнулся Астра.

– Да, известное дело. Потому что за этим решением стою я. Уверяю, вам есть куда податься, так что не стоит отчаиваться, – доктор хмыкнул и предложил: – Давайте так сделаем: я посмотрю, не найдётся ли у меня для вас работёнки… Постараюсь сделать всё, что в моих силах. Юные дарования не должны сидеть без дела.

– Нет, нет, не стоит!.. – заспорил робкий Астра, но его не слышали.

– Ваше увольнение – на моей совести, – усталая улыбка вновь появилась на лице доктора. – Я помогу вам. Теперь расскажите, наконец, что с ним случилось? – Цингулон указал на хрипящего в коробке пса.

Астра рассказал всё как есть. Доктор навис над псом и уже снимал с его шеи кофту, взяв ее в щёпоть своими толстыми пальцами с такими фалангами, будто они литые, но, как отдёрнул руку, чуть не рухнул на спину.

– Что там, доктор Цингулон? – взволнованно прозвучал голос Астры.

– Вы трогали поражённую область? – сурово спросил Цингулон. Астра замямлил, переводя испуганный взгляд то на генерала, то на пса. – Говорите, касались шеи больного или нет, ну?!

– Кажется… да, – сглотнул Астра, окончательно растерявшись.

– Ох, мальчик мой… – печально вздохнул доктор, закрыв глаза и цокая языком. – В таких случаях всегда сначала вызывают мой отряд… Но если нам дорога жизнь этого существа… Здесь неподалёку моя хижина: единственная деревянная постройка посреди городского камня. У меня там есть всё, что потребуется для операции. Вы согласны?

Астра не мог отказать и кивнул, но тут же ударил себя по лбу и сказал:

– Ой, чуть не забыл, дайте мне ещё немножко времени! – он говорил и вытаскивал пса из полуразвалившейся коробки, потом уложил его на траву и небрежно, в спешке, перенёс все свои пожитки в тень, под дерево, чтобы кто-нибудь случайно не наткнулся на них у дороги; накрыл вещи разбитой коробкой, а сверху придавил горшочком с каменной розой, не то ветер разнесёт всё по округе.

«Только без дождя, пожалуйста, только не сегодня…» – озабоченно бормотал Астра, глядя безоблачное небо.

– Если мы не будем больше ни на что отвлекаться, управимся быстро, это я гарантирую, – заверил его доктор и тоже посмотрел вверх, сказав с непоколебимой уверенностью: – А дождя не будет, можете зря не беспокоиться.

Поборов в себе брезгливость и страх, Астра взял пса на руки, прижав его к груди, и обмякшая морда легла ему на плечо – пёс тяжко сопел юному кинокефалу в ухо. Чтобы хоть немного себя успокоить, он всё же решился спросить:

– Доктор Цингулон, у него что, малахитовая болезнь?

– Подозреваю, что так, – неутешительно прозвучал ответ доктора.

– Как же так?! – вскричал Астра, чуть было не уронив больного. – Где он успел заразиться? Малахитовая трава на дороге не валяется, а в наши дни тем более. И разве малахитовая болезнь не смертельна?

– Вы во всём правы! – воскликнул Цингулон. – Поэтому смею предположить, что он заразился от очень древнего экземпляра малахитовой травы. Ведь, как вам должно быть хорошо известно, чем старше малахитовая трава, тем она менее опасна. Поэтому он может быть болен не малахитовой, а ложномалахитовой болезнью, которую ещё можно излечить. Но всё равно будьте осторожны: помните, что кристаллы крайне взрывоопасны! И смотрите не уколитесь – не то сами заболеете. Но меня волнует другой вопрос: где он достал эдакую древность? Ладно, мой отряд разберётся с этим позже, когда мы поднимем вашего приятеля на лапы.

– Он мне не приятель. То есть я его первый раз вижу, – с какой-то грустью произнёс Астра.

– Так вы не знакомы? И всё равно вызвались помочь, – подвёл черту Цингулон, задумавшись. – Редкое качество. Значит, поможете мне донести его до моего дома, а там – вы свободны. Не смею вас больше задерживать.

– Нет, что вы! – воскликнул Астра, испугавшись, что будет так, как сказал доктор, и никак иначе. – Я не брошу его… Пока собственными глазами не увижу, что за ним пришли, хоть кто-то пришёл, я… я его не оставлю. И если даже у него никого нет, так я сам отнесу его к нему домой и буду ухаживать за ним, пока не выхожу. У меня теперь времени прорва.

Доктор на это ничего не ответил – промолчал, но спросил о другом:

– Простите меня за бестактность, но я подсмотрел: у вас моя книга. Как она вам?

– До дыр, зачитана до дыр! – сделал размашистый жест свободной рукой Астра, видимо, описывая масштаб этих дыр. – А можно вас попросить расписаться на ней? Признаюсь, вы – мой кумир!

– Конечно. Когда со всем разберёмся, тогда и… Мой отряд сам доставит вам вещи к вашему порогу, не придётся даже указывать дом и улицу. Позвольте спросить, а чем вы занимались в комплексе?

– Я работал над усовершенствованием малахитовых кистей, – радостно, словно ожидая этого вопроса, ответил Астра. – Современные кисти потребляют огромное количество малахитовых красок! Ох, да кому я рассказываю, вы же сам доктор Цингулон, вы знаете всё, и даже больше! А я… я придумал схему, благодаря которой краски потребляется в четыре раза меньше, представляете? Не в два, не в три, а в четыре!

– Похвально, – сказал доктор. – Вы и правда умный малый. Как ваше имя, кстати? Не буду же я всё время называть вас «умный малый».

– Вот же я дурак, забыл представиться: Астра! Как же так вышло неудобно… – залебезил Астра. – Ваше-то имя у всех на слуху. Его и спрашивать не надо. Вы же написали малахитовыми красками Терция-Терру, нашу Третью Землю! Точнее, списали её с первой Земли, но это не важно.

– Верно, на слуху, – согласился Цингулон. —Так уж и быть, поставлю, конечно, закорючку на вашей книге. Точнее, на моей. Но не в закорючках дело, самое главное то, какие мысли вы смогли вынести из моих трудов и как эти мысли, когда придёт время, вы примените на практике. Хоть я и не считаю «Крота, поедающего червя» делом всей моей жизни: что сложного – путешествовать через пространство с помощью кракелюровой краски? Вам полезнее будет ознакомиться с моим трудом «Жизнь в цвете», в нём популярно изложены принципы действия малахитовой травы. Ах, вы читали? Похвально. Не подумайте, я не сомневался, что читали. Да, это мой прадед открыл кракелюровую малахитовую краску. А я изобрёл фильтры, защищающие от малахитовой пыли, всё верно. А читали «Нефамильярный фамильяр»? И её изучили? Вы меня поражаете, Астра! В тридцать один год я изобразил своего первого фамильяра… Но вам наверняка извёстно о моей жизни даже больше, чем мне самому.

– Нет-нет, расскажите, умоляю вас! – подобострастно упрашивал Астра, подбежав к доктору Цингулону.

– Ну хорошо, – снисходительно усмехнулся он. – Однажды, когда я был ещё очень юн, мне приснился странный сон. В нём я увидел свою маленькую комнату, и вещи жили в ней. Нет, они не двигались, но я чувствовал, что внутри них есть движение, движущая сила, сила, у которой нет начала и конца. Проснувшись, в той мысли, что пришла ко мне во снах, я разглядел, как в зеркале, другую: подумал, если мы с помощью малахитовой травы можем создавать вещи и предметы, то почему бы не попробовать изобразить живое и разумное существо? Несомненно, я не был первым, кто задумывался над этим вопросом. Когда художник изображает зерно, он знает всё о земле, в которой зерно растёт, о самом зерне, о его вершках и о колосе, произрастающем из зерна; что его губит, а что поднимает. А если мы говорим о живом? Может быть, если полно и безупречно познать, как устроена жизнь, можно её создать? И тогда я взялся без сна и отдыха изучать анатомию, физиологию и все другие науки, что могли бы помочь мне в создании живого. Но потом я подумал: а что если я создам несуществующее живое? Ведь так я могу установить собственный анатомический порядок, написать свои законы. Шесть лет бессонных ночей, шесть лет отрицания и работы – и у меня получилось! Вот оно, дело всей моей жизни. Казалось, звёзды сотрясались от моего победного крика: «Живое! Живое!..»

– Ваш первый фамильяр был золотой саламандрой? – осмелился спросить Астра.

– Вы правы, – улыбнулся Цингулон, быстро обернувшись. – У него были очень проворные и цепкие лапки. Хороший был фамильяр, а может, и лучший, – заговорил доктор нараспев, предавшись воспоминаниям. – А какой услужливый, понимал с полуслова. Ну конечно, иначе и быть не могло – это же я его создал, в нём была частичка меня… Все эти качества я ценю не только в фамильярах. Но от своего творения я пострадал сам. Художник в прямом смысле этого слова вкладывает в фамильяра частичку души. Лишившись её, я метался, как в бреду: из меня как будто вынули душу, я впал в такое глубокое отчаяние, из которого живым не выбираются, – голос Цингулона сейчас сам звучал глубоким басом, словно доносился из глубин. – Но я, как вы видите, выбрался.

– И как же вам это удалось? – поражённо спросил Астра.

– Я убил, задушил в себе одно из чувств, – сказал Цингулон, будто выстрелил.

Астра не стал спрашивать какое. Он слышал в голосе своего кумира, как сложно ему возвращаться к воспоминаниям, и юный кинокефал посчитал, что лучше будет промолчать.

– А вы знаете, что фамильяра и его хозяина связывает очень прочная связь? – спросил у кинокефала Цингулон. – И хозяин даже может видеть глазами своего фамильяра, слышать его ушами… Поразительно, не правда ли?

– Да, удивительно… Доктор Цингулон, а что вы думаете о Зелёном коридоре? – спросил Астра, и по его вдохновлённому лицу можно было понять, что он приготовился услышать по меньшей мере откровение.

– А что о нём думать? – сапнул носом доктор. – Его изучать надо! А как пропали бенгардийские тигры, так с ними и всё изучение. Или вы меня спрашиваете о том, как появился Коридор? Мне этот вопрос, буду откровенен, не интересен, а что мне на самом деле интересно, так это то, какую пользу я могу из него извлечь. И пользу не собственную, а для всей Терция-Терры, для всей Третьей Земли. В этом был смысл создания отряда. Например, мы давно ищем достойного кандидата, чтобы сделать из него полуартифекса. Есть у меня мысль, как это провернуть, но мою гипотезу возможно подтвердить только в Зелёном коридоре. Теперь понимаете? Замкнутый круг. И нам его не разорвать. Вот и топчемся на одном месте. А вы, позвольте узнать, почему спросили о нём? Может быть, вы хотели бы сами побывать в Зелёном коридоре? – Цингулон обернулся, слегка замедлив шаг, и улыбнулся Астре плотоядной улыбкой.

– Я был бы рад взглянуть на него хотя бы одним глазком, – скромно признался Астра. – Но чтобы всё по закону, конечно.

– Это можно устроить, – разрешающе усмехнулся доктор.

Там, где высился последний в ряду тополь, выглядывала, подбоченившись, покосившаяся и почерневшая от сырости и дождей бревенчатая лачужка. Будь у Астры в распоряжении больше времени на удивления, он, пожалуй, удивился бы, почему светлейший ум своего поколения проживает в таком тёмном жилище.

Дверь в хижину была не заперта: доктор толкнул её, и она отворилась. Пристанище Цингулона больше походило на склад, чем на жилое помещение. Бытует поверье, что во Вселенной есть такой уголок, в котором собраны все когда-либо существовавшие на белом свете вещи. И хижина доктора очень походила на такое место.

– На стол его, – раздался громогласный командный голос доктора, ослушаться которого никому не пришло бы в голову. Астра не ослушался: он уложил больного на чёрный стол, и холод железа ужалил кинокефала в руку. Голова пса безвольно, с глухим стуком, ударилась об стол. На секунду показалось, что пёс не дышит, но жизнь в нём выдавала грудная клетка – она мерно и неприметно то поднималась, то опускалась, поднималась, опускалась.

Доктор наспех набросил на свой генеральский мундир безукоризненной чистоты, выутюженный, но не по размеру, чёрный халат, поднял вверх руки, протискивая их в узкие рукава. Проделав это, он застегнул каждую пуговицу, взял со стола чёрные кожаные перчатки и ловко, почти играючи, втиснул в них свои толстые пальцы. Доктор действовал стремительно и с безупречно отточенными движениями феликефала, знающего своё дело.

– Крови не боитесь? – спросил он у Астры запыхавшимся голосом и, не дождавшись ответа, продолжил: – Ваш халат там, на стуле, у окна. Надевайте его и перчатки. И порасторопнее, пожалуйста! – подгонял его доктор, и голос его становился всё железнее. – Из троих в этой комнате должны жить, по крайней мере, двое!

Астра тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. Халат он надел наизнанку, запутавшись в нём, кое-как натянул перчатки с особыми вставками на кончиках пальцев для когтей. Астра только закончил, когда Цингулон уже давно стоял за столом наготове и смотрел предосудительным взглядом из-под вечно хмурых бровей.

– Повторюсь, хоть и не привык и не люблю повторяться: крови не боитесь?

– Не то чтобы… – замялся Астра, оказавшись, наконец, по левую руку от доктора.

– Так боитесь или нет? – надавил Цингулон. – В обморок не упадёте? Не придётся мне вместо одного спасать двух?

– Не боюсь! Не упаду! – воскликнул Астра, испугавшись собственной смелости.

– Вот такой настрой мне по душе, – усы доктора съёжились от улыбки. – Полагаю, вы никогда прежде не работали в соавторстве?

– Не приходилось, – честно и стыдливо признался Астра.

– Нечего было и спрашивать, – покачал стриженой, безгривой головой доктор, но без осуждения. – Ваша задача – слушать меня и слышать. Поручения будут предельно просты.

Пса перевернули на живот – кристаллы на его шее забряцали, хихикая над вооружённой тишиной. Доктор положил одну руку ему на лоб, а в другой держал короткую круглую малахитовую кисть из оникса, а на ней золотом была выгравирована надпись: «Моему верному последователю. Л.»; с коротким и острым, как гвоздь, ворсом золотистого оттенка.

– Будьте добры, занавесьте окна, – сказал доктор.

Подойдя к окну, Астра увидел в нём пруд с чёрной водой, и необъяснимое чувство тоски вымарало его душу. Задёрнув шторы, он обрубил, как свисающий из окна хвост, поток солнечного света; в груди у него бешено забилось сердце. И как-то внезапно тоска смылась.

– Идите быстро, но осторожно, – раздался бас доктора.

Астра, щупая перед собой темноту, пошёл на зелёный свет, лучившийся из шеи пса. Когда упёрся в стол, пошатнув его и ойкнув, он сказал:

– Я здесь, доктор Цингулон!

– Тогда приступим, – ответил Цингулон, окружённый тусклым изумрудным ореолом.

Сначала доктор изобразил на голове у пса маленькую чёрную точку, отделив её от прочей темноты мельчайшим капельным бликом, а уже потом выводил из неё линии и изгибы макового цветка с тончайшей щетинистой ножкой, с лепестками, как пролитая кровь, как трепещущий на ветру огонь. Показалось, что пёс пошевелил головой, но это корни мака оплетали, стискивали её. Цингулон поднёс выращенный им цветок к носу пса, сказав негромко и без тревоги:

– Сейчас больной заснёт.

И правда: послышалось еле уловимое слухом свистящее дыхание.

– А сейчас с помощью ластичного геля я удалю образование, – сосредоточенно сказал доктор.

Нерабочим концом кисточки он стёр зелёную корку с шеи пса, потом приказал Астре перевернуть больного на один бок, на другой, на спину, и так доктор подтирал все корки. Там, где доктор стирал ластичным гелем, раскрывалась кожа, обнажались косые, красные сплетения мышц. Цингулон зачерпнул на кончик кисти цвет собачьей шерсти, захватив и цвет кожи, и без затей, короткими, бегущими с подскоком зубчатыми штришками закрасил им оголённые мышцы. Они снова обтянулись молодой и гладкой кожей с красивой новой шерстью.

– Ну вот и всё, – сказал доктор, сорвал с головы пса мак, смяв его в толстых пальцах. Астра с жалостью проводил взглядом летящий в урну под столом цветок. – Как видите, не всегда нужна малахитовая краска. Иногда вот она – только руку протяни!.. А вы, надо отметить, были совсем не дурным соавтором, Астра. Ох, я ведь совсем забыл, – взглянув на часы, безучастно произнёс доктор. – К полудню мне следовало быть на базе. У меня должна состояться встреча с одним очень важным… В общем, у меня встреча. Не будете ли вы так добры, Астра, присмотреть за больным на время моего отсутствия?

– Как уже говорил, я его не брошу. Буду с ним рядом столько, сколько понадобится. А вы – вы занимайтесь своими делами и ни о чём не беспокойтесь, – отрапортовал Астра, выпрямив спину.

– Великолепно! – воскликнул генерал, выпятив подбородок и тряхнув головой с выстриженной гривой так, что круглые очки подпрыгнули на его переносице. В проскальзывающих через окно лучах солнца вмятина на его лбу сверкнула зеленцой. – Никуда не уходите, – почти шёпотом произнёс он с затаённой улыбкой и долгим взглядом обвёл Астру. Потом повесил халат в шкаф и поспешно удалился.

Астра остался наедине с больным, обрадовавшись, что тот долгий взгляд доктора больше не роется в его душе. Он положил ладонь на собачью шею, туда, где ещё недавно бренчали зелёные кристаллы, а теперь лоснилась новая, жестковатая шерсть, – страх куда-то пропал. Астра гладил пса, но гладил боязливо – а можно ли? И тут пёс резко открыл глаза – цвета обожжённой глины, с исхлёстанными красными жилками белками, и на мгновение глаза словно отделились от неподвижно лежащего тела, выпучились, в них пробудилась безумная живость, и они вошли в Астру, как входит в кожу игла, – и тот отдёрнул руку, попятился; внезапно остановился, прислушался.

– Ды… дын… дын… Дынная улица, дом один, квартира восемь, – закончил пёс, резво вскочил, гремя когтями по металлу стола, как вскакивает споткнувшаяся лошадь, и снова повалился на него без сил, затихнув.

Астра в страшном волнении метнулся к нему и принялся успокаивать глухим голосом:

– Я нашёл вас на дороге без сознания и отнёс в дом к доктору Цингулону, генералу. Слышали о таком? Ну, конечно, слышали, кто же о нём не слышал! Доктор Цингулон вас вылечит, ему можно доверять. Всё будет хорошо.

– Обычно после слов «всё будет хорошо» вся заварушка и начинается, – вымученно усмехнулся пёс. Голос его был липким, как клейстер, неистребимо насмешливым и язвительным.

Силы стремительно возвращались к нему – даже слишком стремительно. Пёс поднялся на лапы, словно уже был совершенно здоров, и сказал искромётным баритоном:

– Отнеси меня на Дынную улицу, дом один, квартира восемь. Артифекс, как давно я хотел это сказать… Где такая находится, знаешь?

– Кажется, знаю… – неуверенно ответил Астра и добавил: – Но доктор Цингулон приказал ждать его здесь. Вам необходим покой.

– Мне не нужен покой, мне нужно во что бы то ни стало попасть домой. Меня… ждут дома, – пёс отвёл взгляд в сторону, а затем вздорно проговорил: – И не обращайся ко мне на «вы». Мне и без того дурно, а от твоего уважительного тона и любезностей меня и вовсе выворачивает наизнанку.

– Прости… – повинился Астра, удручённо склонив голову, словно и в самом деле был в чём-то виноват, над чем тот и посмеялся:

– Теперь прощения просит, чудак какой! Нет, чтобы рассердиться там, поднять грызню, мне бы и то легче стало, – и представился без церемоний, просто: – Репрев.

А когда представился Астра, Репрев, усмехнувшись раз, другой, задумчиво проговорил:

– Астра, значит… – и потом произнёс весело и внезапно: – Какое нелепое у тебя имя: Астра!

– Чем же оно нелепое, объясни? – спросил юный кинокефал, приуныв; с лица его смылось радушие, и набросилась грусть.

– А тем, что у каждого второго такое имя, – ответил Репрев. – У меня среди знакомых, по крайней мере, четыре кинокефала и два феликефала носят имя Астра. Только родители, которым плевать на судьбу своего ребёнка, или же родители без толики воображения назовут своего сына Астрой.

– Если что, мои родители очень любили меня, и меня назвали в честь цветка, не звезды, – объяснил Астра ровным голосом, совершенно не обидевшись. Да и кто обидится на такие глупые обвинения? Астра имени не выбирал. Он понимал, что Репрев нарочно подначивает, нарочно выставляет себя в дурном свете, но не понимал только одного – зачем? Желая перевести разговор, кинокефал сказал: – Доктор Цингулон говорит, что у тебя ложномалахитовая болезнь.

– Ложномалахитовая болезнь? – переспросил Репрев и взорвался смехом, широко разевая полную зубов пасть. Проглотив остатки смеха, он продолжил спокойнее: – Чтобы заразиться ложномалахитовой болезнью, нужна малахитовая трава. А где ты в последний раз видел малахитовую траву? Правильно: нигде, в лучшем случае её жалкие крохи. Малахитовая трава, знаешь ли, на каждом углу не растёт, она тебе не какой-нибудь там сорняк или колючка! Я что-то подхватил, не спорю, а что – мне невдомёк. Новая какая-то зараза, неисследованная. Видал – даже доктор не признал!

– И где ты её мог подцепить, эту заразу? – спросил Астра, поморщившись.

– Говорю же – невдомёк! – пожал плечами Репрев, но, призадумавшись, добавил: – Хотя есть у меня одно предположеньице… Рыл я тут недавно землю. Рою я себе, значит, рою…

– А зачем рыл? – спросил вдруг Астра.

– Да ты не перебивай! – пробурчал Репрев и продолжил с тем же азартом, будто его никто и не перебивал: – Рою я, значит, рою, полностью, так сказать, отдаю себя делу и уже такую яму откопал – ты бы только видел! Не яма, а ямище – проще говоря, загляденье! И вот, погрузился я в неё до самых плеч и чувствую: что-то в шею укололо. Ну, я значения не придал, стал дальше лапами работать, потому что до сути не докопался! Тут-то мне и стало паршиво – шея зачесалась так, будто на неё напал легион блох, и двинул я домой. А потом сам видишь…

– А копал где? – спросил Астра, наклонив голову.

– Ну всё тебе знать надо! – стукнул лапой об стол Репрев. – Где, зачем и как, когда и с кем! Хуже отрядовца, честное слово!

– Ты не первый, кто приписывает меня сегодня к отряду, – усмехнулся Астра, опуская глаза. – Но я не советовал бы тебе уходить, пока не вернётся доктор Цингулон.

– Доктор Цингулон, доктор Цингулон… То есть не выручишь? – сощурился Репрев.

– Выручу. Если смогу убедить тебя не делать глупостей, – сказал Астра, сложив на груди руки и терпеливо улыбаясь.

– Ах так, не хочешь помогать?! Ну, я и без тебя справлюсь! – в запале крикнул Репрев, попробовал подняться, но лапы подвели его, заплелись, и он упал со стола.

– Ты не ушибся? – жалобно залепетал Астра и тут же нагнулся к несчастному.

– Я со стола грохнулся мордой вниз. Как считаешь, умник, ушибся я или нет? – рявкнул Репрев, потряс головой и уверенно пополз к двери. – Не люблю таких, как ты, которые спрашивают то, что и так понятно. Лучше бы помог. Ах да, как я мог забыть: у тебя же свой предел – по одному доброму делу в день!

Астру, несомненно, разжалобило зрелище ползущего на животе Репрева, но он решил стоять до конца:

– Я помогу тебе – помогу забраться обратно на стол. Но уйти просто так я не позволю, для твоего же блага! – топнул ногой и тыкнул пальцем в стол Астра; голос его балансировал на грани решительности и нерешительности.

– Глядите-ка, уже по-другому заговорил: начал с убеждений, а закончил – «не позволю»! – сказал Репрев, привстал на передние лапы и обернулся к Астре, щерясь и глядя на него искоса. – Поглядите на него, какой смелый! Не очень-то ты похож на того, кто способен не то что сделать, а сказать что-то против. Поэтому и выбора у тебя особого нет. Всё будет по-моему: я всё равно уйду. С тобой или без тебя – плевать! Ты не сможешь мне помешать. Но когда явится доктор, тебе придётся объясняться, почему ты дал мне уйти, – губы Репрева скривились в злорадную ухмылку.

Астра заходил по хижине взад-вперёд, беспорядочно соображая, что сказать, и даже порывался встать в двери, загородив собой выход, но не решался. А вдруг этот Репрев – преступник? А пёс не сводил с Астры ликующих, насмехающихся глаз. Наконец кинокефал нашёлся что ответить:

– А я скажу, что ты мне угрожал! Клыки мне показывал и заставил меня тебя отпустить, вот.

– Да, правда? – ухмылялся Репрев. – Ты же сам только что говорил, что я ещё не здоров, слаб. А как слабый мог угрожать, клыки обнажать?

– Я за тебя не в ответе, – сдался Астра, остановившись у подоконника и облокотившись о него. Старый пруд за окном, мерещилось, за время разговора сильнее почернел. Или же это тень от деревьев так легла на него? – Делай что хочешь, – отрешённо подытожил Астра.

Репрев вдруг решил пожалеть его, сбавил спесь и произнёс:

– Но спас же. Получается, не так я тебе и безразличен.

– Да, спас. Что с тобой дальше будет – до этого мне дела нет, – резко ответил Астра.

– Правда, что ли? – только посмеялся Репрев и уже вальяжно развалился на дощатом полу. – А по мне, ты похож на того, кому до всего и всегда есть дело.

– Первое впечатление обманчиво, – отведя взгляд в сторону, скупо сказал Астра. Ему казалось, что его видят насквозь, и стало не по себе.

– Ну что ж. Прощай, Астра, – сказал Репрев, поднявшись с напряжённым вздохом. – Приятно было познакомиться, и всё в этом духе, – не оборачиваясь и коварно улыбаясь, проскрипел он и поплёлся, прихрамывая, к двери, хотя ни одна лапа у него не болела. Правда, каждый шаг давался не без труда; его мутило, а в глазах плыло.

– Ну, хорошо, ладно, отнесу я тебя домой! – не сдержался и выкрикнул Астра.

Улыбка Репрева растянулась ещё шире. Мигом избавившись от неё, он повернулся, опустился на зад и, выжидающе глядя на Астру, повелительно сказал:

– Тогда неси меня. Но договоримся сразу: об этом молчок, и чтобы никто и никогда – ты меня понял? Не хватало ещё, чтобы обо мне судачили: вот, Репрева какой-то заморыш-кинокефал на руках носил!

– Договорились, – легко рассмеялся Астра, будто и не было между ними спора. – Перемывать косточки, поверь, не моё.

– Перемывать косточки, говоришь… – буркнул Репрев и странно поглядел на Астру. Астра этому его взгляду значения не придал. – А, и вот ещё что: накрой меня своей бабушкиной кофтёнкой, – вдруг вспомнил Репрев. – И давай пошустрее, а то, того гляди, доктор вернётся, пока ты тут возишься.

«Ну что у меня за утро: все подгоняют, спешат, душит, душит эта суета!» – пожаловался про себя Астра. Колючий не то жар, не то холод накинулся на спину, и кинокефал оттянул ворот рубашки.

– Было бы очень кстати, вернись к нам доктор Цингулон: тогда бы всё разрешилось само собой, – сказал Астра на выдохе, обматывая голову Репрева кофтой.

– Ничего бы не разрешилось, только бы влипли в ещё большие неприятности, – ответил приглушённый голос из-под кофты.

Пыша ноздрями на вдавленном лице, сжимая веки, губы, как цирковой атлет, Астра, собравшись с силами, поднял на руки пса и спросил у него укоризненным, полушутливым тоном:

– Мне кажется или ты – уф!.. – или ты потяжелел?

– Хороший знак: значит, иду на поправку, – бодро донеслось из-под кофты, и шерсть, из которой её связали, задержала, как сито, сквозящую иронию в голосе Репрева.

– Ты-то идёшь, а мне как прикажешь идти? До Дынной отсюда топать квартала три, не меньше!

Астра открыл спиной дверь, и желанный летний воздух, настоянный на аромате цветов и молодой зелени, пробудил дух. На всякий случай он оглянулся – нет ли поблизости доктора, – и скорым шагом направился к Дынной.

– Сколько пронесёшь – дальше я сам, на своих лапах, – отозвался Репрев, просунув морду в рукав кофты и высунув из него сопящий нос. – Мне на самом деле, без шуток, с каждой минутой становится лучше. Может, на полпути где меня сбросишь, а то и раньше, и мы с тобой, к общему счастью, расстанемся.

– Если нас увидит отряд, вопросов будет… – протянул слово «будет» Астра.

– Ну так постарайся не попасться отряду на глаза, – сердито отозвался Репрев, ворочаясь под кофтой. – Да и с чего это отряд будет нас задерживать, скажи на милость?

– А с того!.. – крикнул Астра, но быстро сообразил, что его крик только привлечёт ненужное внимание, и зашептал: – А с того, что отряд может подумать, что я тащу на себе бездыханное тело в мешке! Издалека и не сразу поймёшь, одежда это или мешок!

– Так и быть, постараюсь двигаться поживее, – неохотно согласился Репрев и как бы в доказательство заёрзал у Астры на плече.

– Нет уж, пожалуйста, не усложняй мне и без того непростую работу и не дёргайся! – сказал Астра, укрощая его и крепче прижимая к себе.

– Лады, лады! Так сразу и не поймёшь, чего тебе надо, – пожаловался Репрев, но дёргаться перестал. – Как увидишь отрядовцев, обходи их там, не знаю… сворачивай на тихие улочки…

– Сегодня, на какую улочку ни сверни, любая будет тихой, – загадочно сказал Астра и спросил: – Или одному мне так кажется?

– Ты это о чём?

– Ну, ты не заметил, какая этим утром в городе… тишь?

– Может быть, потому, что все на работе – город-то рабочий, – сказал Репрев и закончил с нарочито вкрадчивой таинственностью: – В отличие от тебя.

– Как… как ты узнал?! – в изумлении и с испугом спросил Астра.

– Да успокойся: я ваш разговор с Цингулоном подслушал, – просто ответил Репрев, посмеиваясь над наивностью Астры. – Мне ничего не оставалось делать, как слушать вашу болтовню. Ещё когда ты нашёл меня, прежде чем нам повстречался доктор, я пытался назвать тебе свой адрес, но язык не слушался меня.

Дома возникали внезапно, словно вырастая из земли, придавленной тротуарными плитами, шитыми ровными стежками бордюров, и чёрными дорогами, запорошенными пылью, как пыльцой. Дома, похожие один на другой, невысокие и старые, сверкали глазированной плиткой; лежат они, как сброшенные панцири, – огрубелые, омертвевшие и твердолобые, с жёсткой щетиной торчащих антенн, переплетённые проводами, как нервными нитями. Но каждый такой панцирь полнился уютом очага, да не одним, а сотнями уютных очагов!

А ещё балконы, балконы, балконы – множество их! И всё обман, один большой обман. Ты стоишь на таком балконе, обескрыленный, и смотришь на город с доступной тебе вертикали, мечтая о несбыточном полёте, а в это время ласточка у тебя над головой вьёт гнездо.

И стена теснится к стене, угол к углу, а в не занятом ничем пространстве, в редких островках пустоты, вздыхаешь с облегчением, словно что-то тяжёлое свалилось с груди. Может быть, поэтому под окнами разбивали тщедушные цветники, безыскусные в своём воплощении суррогаты природы, но, безусловно, радующие усталый от камня глаз.

А камень тем временем вбирал жар солнца, воздух тонко волновался, и грезилось, что в один миг всё треснет и лопнет, и ничего этого не станет.

Астра часто дышал, вспоминая о былой, оставленной где-то позади, минувшей прохладе под тенью тополей; мышцы его рук дрожали от перенапряжения, он старался сдерживать эту дрожь, потому что стыдился её перед Репревом, стыдился своего слабого тела. Репрев же – крепкий, как морской узел, образцовый, и была в нём некая простая красота, и всё в нём было прекрасно, кроме характера. «Будь он кинокефалом, а я – как он, недееспособным, на четырёх лапах, он без труда бы отнёс меня куда надо и даже не вспотел», – думал Астра и потел. Потели чёрные, как паслён, мякиши пальцев, пот струился по спине – рубашка липла к шерсти, пот застилал глаза, щипался, и едкий запах забивал ноздри.

Редким прохожим Астра вынужденно и радушно улыбался, то качая обёрнутого в кофту Репрева, как младенца, то похлопывая его по боку, словно хвастаясь своим уловом.

Перебегая дорогу, Астра чуть не попал под машину – его с упрёком проводил пронзительный и протяжный автомобильный гудок. С Огородной улицы свернули в Шатёрный переулок.

Шатёрный переулок славился своими лавками с малахитовыми кистями и малахитовыми красками, но сейчас большинство из магазинчиков были закрыты: за широкими витринами был потушен свет, и только солнечный взрыв кипел на стёклах в туманности разводов. На витринах серебрились пылью рядки кисточек из самых разных материалов на любой вкус: совсем непримечательные – из пластмассы или покрытого лаком дерева – и дорогие, из драгоценных металлов; длинные – малярные – и короткие, помещающиеся даже в нагрудный карман; толстопузые и тоненькие-тоненькие – невольно задумаешься, как ещё в них поместился малахитовый стержень; а подчас и странной формы – вроде фигуры «песочных часов» или прямоугольные. Волосяные пучки у малахитовых кистей всех форм и цветов: круглые, плоские, рыжие, серебряные, как снег, чёрные, как южная ночь, мягкие, жёсткие… Устанешь перечислять! В глазах от видимого и невидимого разнообразия пестрило и рябило до головной боли.

Но пройдите чуть дальше – и вы совсем потеряетесь в пространстве. Лавка малахитовых красок! Вот где действительно зарябит так зарябит, до головокружения и потери сознания. Выставленные напоказ открытыми ящички из отполированного, обманчиво похожего на огранённый камень дерева, ящички, даже сквозь витрину пахнущие тунговым маслом, поблескивающие лаком ящички – все они были доверху забиты красками: краски, краски, краски! Как две радуги, как тропический сад. Названия одних вертятся на языке, о названии других вы и не догадываетесь, над третьими наверняка посмеётесь от души. И даже если вы ничего не смыслите в малахитовом изобразительном искусстве, при взгляде на малахитовые краски невольно подумаете: а не приобрести ли мне… Малахитовые краски ничем не отличались от самых обыкновенных красок, масляных или акварельных, но в малахитовых, как во чреве – жизнь, толкалось чудо. И открывалось оно одному только сердцу.

А ещё палитры, мольберты, скатанные в рулоны холсты – обязательно холсты! Но не белые, а именно чёрные, ведь всем известно, что малахитовыми красками пишут только на чёрных холстах. Стены магазина были увешаны рамами: большими, в полный рост, и до уютного маленькими, вычурными, витиеватыми, с ветвистыми узорами растений, но без их прямолинейного очарования, и геометрически пошлыми, простыми, как виселица, – прямоугольник, четыре дощечки.

Но на двери лавки с малахитовыми красками висела табличка: «Закрыто».

На Шатёрном переулке работало одно только «Бюро претворения фамильяров. Претворяем фамильяров в жизнь, на заказ, вот уже более двадцати лет». Там, за плотной непроницаемой ширмой в тёмной подсобке, художник-фамильярист орудовал малахитовой кистью, изображая в воздухе, без холста, фамильяра. Дело кропотливое и требующее чудовищного сосредоточения. Ширма тихонечко пританцовывала, сама, кажется, боясь потревожить творца, а творец творил. Выставочные фамильяры – два левокрокота и один молодой и тихий не феликефал, не ягненок – разгуливали по залу и читали книги. Едва завидев незнакомого кинокефала с набитым зелёным шерстяным мешком, фамильяры тотчас, поддавшись своему природному любопытству, прильнули к стеклу, зашушукались через ладони. Астра с Репревом на плече, отведя взгляд и крепко стиснув губы, ускорил шаг.

Повернув направо, они прошли через двор с детской площадкой. Без детского смеха она, угнетённая и угнетающая пустотой, даже под солнцем наводила саднящую тоску: застывшие в оцепенении облезлые качели, накренившаяся, как подбитый корабль, карусель, песочница с перетёртым в детских ручонках, вылинявшим, мёртвым серовато-жёлтым песком и забытыми в нём игрушками, пожухшее бельё, сушившееся на белой верёвке, протянутой между детскими спортивными снарядами. И всё чудилось, что дома лупят на тебя свои медные зенки-окна.

Минуя двор, беглецы вышли на Шалашный проспект – тут-то Репрев, видимо, совсем упарившись под кофтой и почуяв близость дома, высунул морду из уморенного влагой рукава, увидел апельсиновый раздатчик и закричал:

– О-о-о, стоп, машина!

– Ну что ещё? – устало прохрипел Астра.

Всем было хорошо известно, до чего кинокефалы любят апельсины. Апельсины принято считать так называемым «перекусом на бегу»: в городе на каждом углу стоят столбики пневматических раздатчиков, а над ними свисают трубы. Достаточно сунуть в такой столбик сильфию, как к тебе в руки по пневмотрубе прискачет оранжевый фрукт в хрустящей однотонной, но всегда разных цветов, обёртке, в какую обычно заворачивают конфеты. Феликефалы считают, что чем больше слоёв бумаги попадётся, тем счастливее у тебя пройдёт день. Феликефалы вообще в большинстве своём верят в удачу и приметы. Хотя всем понятно, что многослойность – это всего-навсего ошибка любого массового производства. Шутка ли – за год город съедает около пяти миллионов тонн апельсинов и мандаринов! А по разбросанным по улицам шкуркам несложно определить, кого на конкретной улице живёт больше: феликефалов или кинокефалов.

Кинокефалы признавали обёртку только из чистого шёлка, объясняя это тем, что когда берёшь её в руку, твою ладонь словно поглаживает чья-то рука: они всегда исповедовали прикосновения.

До чего же кинокефалы любят апельсины! В отличие от феликефалов, которые, в свою очередь, жить не могут без мандаринов. А к мандаринам они питали слабость лишь по одной причине: их проще очистить, в особенности тем, у кого когти остры, а времени мало.

Кинокефалы гордились своей любовью к апельсинам ещё по одной причине: мол, мы производим самые известные и самые дорогие духи с этим ароматом! Как-никак такими духами душилась сама Примадонна Кабинета! А видели ли вы где-нибудь духи с ароматом мандарина? Нет? Нате-ка, выкусите! Феликефалы же ловко парировали: зато в мандаринах чаще попадаются косточки. Феликефалы даже вывели особые сорта мандаринов, у которых косточки похожи на вкус рыбьих костей: сорт на лососевой кости, на кости благородного осетра или так, на закуску, – на кости золотой рыбки. Не то чтобы кости разных видов рыб различались между собой на вкус или, если говорить начистоту, рыбная кость чем-нибудь отличалась на пробу от телячьей. Но цена на осетра кусалась, как голодная пиранья, по сравнению, допустим, с ценой той же золотой рыбки. К слову, существовал сорт и с косточками со вкусом пираньих костей – для любителей всего необычного, для самых отчаянных. Особенно он пользовался спросом среди молодых феликефалов.

Астре однажды попалась на глаза научная работа с таким заголовком: «Частота встречаемости в плодах мандариновых и апельсиновых деревьев косточек и их корреляция». Почему феликефалы так высоко ценили косточки в мандариновых дольках? А всё потому, что их можно грызть, как рыбьи кости. Кинокефалам лишь дай повод погрызться, где косточек больше, но Астра был убеждён, что спор этот возникал из одной только кинокефальческой упёртости и лицемерия. Всё-таки немного ему на жизненном пути повстречалось собратьев, которые после тяжёлого рабочего дня отказались бы похрустеть мандариновым обилием косточек. Да и сам Астра был не прочь.

– Дай угадаю, ты хочешь, чтобы я взял тебе апельсин, потому что у тебя с собой нет сильфий? – вздохнул Астра.

– Какой ты догадливый! – хитро подмигнул Репрев. – Только не апельсин, а пять… то есть четыре апельсина! Не вернусь же я домой с пустыми лапами.

– Почему именно четыре? – поднял бровь Астра, поразившись его расчётливой арифметике.

– Как почему? – изумился в ответ непонятливости Астры Репрев. – Один тебе и три – мне!

– Кто бы сомневался! А ты от трёх апельсинов сам коркой не покроешься? – покачал головой Астра, улыбаясь во весь рот.

– Не, мешок проглочу – и ничегошеньки мне не будет! – махнул лапой Репрев. – Два апельсина – они не для меня, они для… для моих крошек, да, для деток моих!

– Врёшь же! – недоверчиво улыбнулся Астра. – Какие у тебя дети.

– Как можно! – возмущённо прохрипел Репрев и напыжился.

– Вернёшь хоть? – безнадёжно спросил Астра.

– Обижаешь! Как прибудем, верну всё до последней сильфии.

Астра вытащил из брюк кошелёк, из кошелька вынул восемь сильфий – восемь заламинированных, светящихся на солнце листков растения в прозрачном прямоугольнике. А листки эти – перистые, резные. Как здорово Кабинет придумал с этими сильфиями! До недавнего времени сильфия считалась вымершей. Но однажды один художник, имя которого и поныне держится в строжайшем секрете, изобразил сильфию малахитовыми красками, и теперь её разводят, делают из неё деньги. Но без тех глубочайших знаний о растениях, о сильфии её вам, обывателям, ни в жизнь не изобразить – получится что угодно, но только не сильфия! Без любви к вещи, без обожания – живая она или неживая, – без понимания самой её сути, как бы саму по себе, даже с малахитовыми красками творить – пустой номер.

Астра сунул по одной сильфии в приёмник, над которым красными буквами было выведено: «Автомат сдачи не даёт! Один апельсин – две сильфии, один мандарин – одна сильфия». Автомат зашатался, зажужжал, как рой насекомых, запищал, труба заходила ходуном, и по ней скатились четыре апельсина – только успевай ловить! В шёлковых одёжках-обёртках: один в коричневой, два – в зелёных, последний – в красной и каждый с золотой наклейкой. Астра распихал апельсины по отвисшим карманам кофты и по карманам брюк так, что те округло выпирали, треща по швам. Репрев вожделенно облизнулся.

– Мне тебя и дальше тащить? – с неохотой задал вопрос Астра.

– Да, пожалуй, – подумав, ответил Репрев и почесал лапой за ухом. – Чего-то мне ещё нехорошо.

– А выглядишь лучше моего.

Передохнув и мысленно поблагодарив повстречавшийся у них на пути автомат, Астра наскоро замотал Репрева в потяжелевшую кофту, и пёс сам запрыгнул ему на руки. Юный кинокефал ускорил шаг: до улицы Дынной идти оставалось совсем недолго.




Глава 2. Пентагонирисовый нектар


– Ха-ха, и даже на отряд не напоролись! – никак не мог нарадоваться Репрев, наконец высвободившись из душной кофты и всласть отряхнувшись.

– Это меня и беспокоит, – сказал Астра, закусив губу.

Дынная улица была похожа на прочие улицы, и дом – такой же панцирь, как и многие другие, с антеннами вкривь и вкось и проводами-нервами, только пузатый и жёлтый, как дыня. Открытые балконы с узорчатыми чугунными балюстрадами (не иначе в узорах листьев и цветков дыни, а может, и вовсе никакие это не были листья и цветки). Дуб-великан с вековыми морщинами и толстой грубой корой, древний, как этот мир, лез, старый проказник, ветвями в окна.

Подъездная дверь, конечно, неподъёмная, стенающая, словно в муках, а на ней – как годичные кольца, как слоёное тесто – объявления, одно на другом, одно на другом! Целый исторический пласт во всей его красе. Дворник-кинокефал, как проклятый, каждое утро ненавистно срывал их, но объявления чудесным образом материализовались снова. Одно только объявление дворник никогда не трогал, заботливо приглаживал его отступающие края и улыбался в усы о чём-то своём: «Отряд ищет нового полуартифекса! Полуартифексом может стать каждый, так почему не вы?» И к призыву – абстрактная иллюстрация, на которой из треугольников составлены образы синего кинокефала и жёлтого феликефала, скрещивающих копья, а за спинами у них развевались плащи.

– Ну всё, настал час расставания, – сказал со всепрощающей улыбкой Репрев.

Астра замялся, закинув руку за плечо и почесав спину, посмотрел в сторону и вверх, щурясь на солнце; он всё никак не мог решиться, но в конце концов попросил:

– Да вот, в горле что-то пересохло, – подняв подбородок, он помял пальцами горло и туго сглотнул, хотя глотать было нечего. – Не нальёшь мне стаканчик воды?

– Как чувствовал, что от тебя так просто не отделаешься… – сквозь зубы выдавил Репрев.

– Я, вообще-то, тебе жизнь спас, не забыл? – надуто произнёс Астра.

– И что, я теперь тебе по гроб жизни обязан? – Репрев сморщился.

– Верни хотя бы сильфии за апельсины.

Услышав заветное слово (апельсины – не сильфии), Репрев подобрел, сгладил все острые углы и заговорил так угодливо, как только был способен:

– А ты отнеси их ко мне, и тогда будут тебе и сильфии, и вода тебе будет – столько, сколько душа пожелает, хоть обпейся! Я тебя, пожалуй, даже чем-нибудь поинтереснее простой водицы угощу.

Астра по-доброму рассмеялся и спросил:

– Чем же это ты меня угощать собрался?

– А вот увидишь.

Наступила непонятная заминка. Репрев, пригнувшись, смотрел на Астру с застывшей, притворной и оттого немного глуповатой, растянутой до ушей улыбкой. Астра, в свой черёд, смотрел на Репрева, не понимая, чего тот ждёт.

– Ты в этом подъезде живёшь? – неловко спросил Астра, показывая пальцем на номер подъезда – «первый».

– Да, в этом, – не стирая улыбки, прощебетал Репрев.

– Так мы пойдём или?..

– Пошли-пошли. Вот только… – Репрев кивнул мордой на дверь.

– Ах, ну да, прости… – наконец дошло до Астры, он открыл перед недееспособным дверь, и та, конечно, издала мучительный стон. Репрев прошёл вперёд, как король.

– Фамильяр из тебя получился бы никудышный, – сказал он, остановившись на миг в проходе и обернувшись на Астру.

– Это уж точно! – громче обычного воскликнул Астра и некстати засмеялся.

Войдя в подъезд, они попали в жёсткую, как водопроводная вода – нежной её назвать язык не поворачивался, – отсыревшую прохладу и сакраментальную тишину. Как в склепе, только в склепе вы не наткнётесь на смоляные многоточия и тире, проставленные пеплом потушенных сигарет, на пожелтевшие, как старая бумага, окна и объявившую смертельную голодовку герань на давшем трещину побелённом подоконнике.

Пока поднимались на второй этаж, Астра, зачем-то одной рукой держась за тугую бирюзовую резину перил, а другой махая, как птица крылом, и выбрасывая её вверх, предался размышлениям:

– Ведь что такое подъезд? Подъезд – это предбанник бытия, считай, потусторонний мир. Весь быт, все разговоры на кухне, все семейные обстоятельства, все молочные зубы выпадают там, там всё делится на ноль, там кров кровных уз – всё, всё там, в квартирах, в этих клетушках – клеточках живого тела дома! Нет, точно не живого, я ошибся – мёртвого, мёртвого тела дома! Вот идём по лестнице, по этажам, и даже не догадываемся, что совершается за дверьми – а там, а там свой микромирок! – Астра вещал беспокойно, у него – в предвестии радостных слёз – дрожали губы, глаза ширились, как степь, и кипели плодовитым светом.

– Да ты, никак, мечтатель! – разудало проскрипел Репрев.

– Да, пожалуй, я – мечтатель, – важно согласился Астра и проделал такое движение у шеи, будто поправил несуществующий галстук.

– Мы здесь мечтателей не больно жалуем, – строго отозвался Репрев. – Мы низко летаем, я бы даже сказал, ползаем. Приземлённые мы, к земле клонимся. Видишь, на втором этаже всего живём.

– Ты сейчас говоришь, как самый последний мечтатель! – парировал Астра с улыбкой.

– Прозвучало как оскорбление, – угрюмо проговорил Репрев. – Но я точно знаю, что совершается в этой квартире, – и они встали у двери, обитой бурой искусственной кожей, с золочёным пластиковым номером «восемь». – Здесь подожди, мой фамильяр вынесет тебе сильфии и поблагодарит за меня. Апельсины оставь на подоконнике.

– Ты даже не пригласишь меня зайти? – засопел Астра. – Некрасиво поступаешь.

– А ты навязываешься, – прорычал Репрев.

– Это я-то навязываюсь? Я всего лишь попросил промочить горло. И всё думал: удобна ли будет просьба, удобна ли она будет?! Полгорода протащил тебя, как дурак, на своём горбу, обливаясь потом, а ты не можешь выполнить даже малейшую мою просьбу!

Сварливо забренчал замок, и из приоткрытой двери высунулась молодая нахмуренная лисица-кинокефалка в нарядном васильковом платьице с вышитыми на нём затейливыми знаками и белой лентой, делящей его вертикально пополам.

– Агнушка! – возопил Репрев, вздрогнув от неожиданности и весь как-то уменьшившись.

– Где тебя носило? Я вся извелась! Места себе не находила! – доведённый до крика голос лисицы-кинокефалки хрипел простудной хрипотцой, но и с ней, как отметил про себя Астра, звучал мило и пленительно даже в гневе. И только заметив Астру, она спросила у Репрева, сбавив тон: – Кто это с тобой?

– Меня зовут Астра, – несчастным кротким голосом, но восхищённо сияя глазами, представился он.

– Агния, – залез лапами на позолочённую ручку двери Репрев и заговорил нежнейшим голосом: – Агнушка, дай мне одну минуточку переговорить с моим приятелем. Наедине, понимаешь?..

– Говорите сколько влезет, – с досадой бросила лисица-кинокефалка. – По мне, так хоть живите в подъезде.

Репрев ещё что-то хотел сказать, но Агния хлопнула у него перед носом дверью, едва не прищемив ему его. Репрев некоторое время посидел на бетонном полу, стиснув зубы, и только потом недовольно прошептал:

– Так, значит, слушай, что дальше будем с тобой делать. Всей той истории со мной, лежащим на дороге, доктором и операцией – её не было, понял меня? Не бы-ло! И точка. А было вот что – ушки на макушке и мотай на ус: выкопал я, значит, бутылку пентагонирисового нектара, иду я с ней в зубах…

– С бутылкой пентагонирисового нектара в зубах? – переспросил Астра, вконец запутавшись. – А закапывать было зачем?

– Да. С бутылкой. Пентагонирисового нектара. Вот в этих вот зубах! – показал зубы Репрев. – А закапывать зачем – ты что, совсем не разбираешься в пентагонирисовом нектаре? Его закапывают утром, чтобы за день он подготовился, настоялся, созрел, а на следующее утро выкапывают. Эх ты, непосвящённый! Но больше меня не перебивай – слушай, тебе говорю, внимательно. Шёл я, значит, с бутылкой пентагонирисового нектара в зубах, как вдруг со мной столкнулся один кинокефал – это ты, если туго доходит. Как ты извинялся – просто песня! И ты же любезнейше предложил приобрести мне, взамен разбитой, новую бутылку… и четыре апельсина сверху. Мы обходили все магазины в округе, но – ты не поверишь, Агния! – ни в одном из них не было пентагонирисового нектара! И только потом Астра вспомнил, что у него дома в серванте запрятан один экземплярчик, но мы и так задержались и, чтобы ты не волновалась, решили вернуться домой. Ну, ко мне домой.

– То есть ты ещё и обвиняешь меня в том, чего я не делал? – начинал сердиться Астра. – Я врать не буду, и тебе меня не заставить, я – честный кинокефал!

– Честный ты, честный, кто же что говорит! – сказал, нервно рассмеявшись, Репрев. – Но тебе врать не придётся – это возьму на себя я, тебе останется только поддакивать. Ну что, согласен?

– Почему бы не сказать правду? – не понимал Астра.

– А что такое правда? – сказал Репрев. – Правда – она твоя и моя. У меня – своя, у тебя – своя. Ничего не будет, если немного приукрасить: мир не остановится, не схлопнется. Маленькая ложь никому ещё не повредила, она, наоборот, полезна бывает. Вот как сейчас! Пойми меня, у Агнии характер тяжёлый, несносный, кровь у неё горячая, она как лесной пожар – вспыхнет, так гибнет всё живое! В этом мы с ней похожи, наверное, поэтому вместе и уживаемся, только я куда как отходчивее. Воображение у тебя, вижу, богатое, вот и представь, что будет, когда она твою хвалёную правду узнает! Ой, что будет, что будет! Не поздоровится нам. Да-да, ты не ослышался – нам! Если ты, конечно, не передумал и всё ещё хочешь горло просушить. Но теперь я, наверное, даже попросил бы тебя остаться… – выдавил из себя Репрев, водя глазами по стоптанному придверному коврику.

– А что так? – прочувствовав собственное достоинство, спросил Астра вроде и свысока, но не всерьёз, смеющимся голосом. – То ты меня гонишь, то в гости зазываешь?

– Если ты сейчас уйдёшь, она из меня всю душу вытрясет своими вопросами: кто такой был этот кинокефал? Почему я о нём никогда ничего не слышала? Чего ему нужно было? И всё в таком духе. А если учует – а чуйка у неё, друг, ого-го, всем бы такую чуйку! – если учует, что отвечаю уклончиво, юлить начинаю, она, кроме того, что душу вытрясет, вдобавок с меня три шкуры спустит и хвост оторвёт!

– Ну что мне с тобой делать? Не бросать же в беде, – улыбнулся Астра, и Репрев улыбнулся ему в ответ – мол, уважил.

Астру теперь мучила жажда совсем иного толка – жажда во что бы то ни стало поближе узнать прекрасную кинокефалку. Но и жажду познания Астре не дали утолить: позади открылась дверь, и в подъезд, шаркая большими тапками, из которых всё равно выпадали пятки, вышла высокая серая волчица-кинокефалка с серым же лицом. Халат, похожий на простыню, висел на ней, как на вешалке. Выпрашивающими воловьими глазами, застиранными от горя, она взглянула сначала на Астру, а когда её взгляд упал на Репрева, несмело улыбнулась и сказала пришибленным слабым голосом:

– Что-то давно мальчика вашего не видно… – и поздоровалась со всеми кивком головы и тихим: «Здравствуйте». Астра с Репревом годились ей в сыновья.

– Нет, мы каждый день гуляем. Это вы куда-то пропали, Ариадна, – Репрев говорил очень вежливо, кланяясь мордой; таким Астра его ещё не видел.

– Пусть в гости заходит, – с надеждой сказала волчица-кинокефалка, кивнула на прощание и зашла обратно в квартиру.

– Какая приятная кинокефалка, – уважительно сказал Астра.

– Да-а, приятная, – ответил Репрев, тяжело вздохнув. – Только беда у неё: дочь пропала без вести – как в воду канула. Ничего нового.

– Как пропадали дети и взрослые, так и пропадают, – с прискорбием согласился Астра.

– И ничего этот хвалёный отряд не может с этим поделать. Тоже мне, защитнички! – плюнул Репрев. – Был бы я в отряде, у меня бы ни один ребятёнок не ушёл! Ладно, пошли, а то на нашу возню все соседи сбегутся.

Агния не заперла дверь на замок. В маленькой квартирке было тесно, но уютно, и курился тонкий, как кружево, погружающий в сон дым. В коридоре жался к стене излизанный лаком дебелый платяной шкаф с не до конца закрывающейся дверцей. Чуть поодаль и правее располагалась кухонька. В середине угловатой комнаты с ненужными выступами и выемками в стенах, коих для маленькой квартирки насчитывалось немало, стоял похожий на катушку ниток стол, за которым на кресле с высокой спинкой сидел маленький дракон, держась за бока сиденья упрятанными в красные варежки ручонками, и качал ножками. Большущими аметистовыми глазёнками он с неудержимым интересом, грозящим вылиться в бурный восторг, смотрел на гостя. На столе – один пустой стакан-градусник на деревянной треножке, золотистый плетёный хлеб, разломанный гранат, вазочка с конфетами и венец всего – шоколадный торт с апельсиновой цедрой. У стола, в выемке стены, пристроилась расстеленная большая трёхспальная кровать, к ней прислонилась треснутая гитара. Над кроватью – полка с книгами и испустившим дух кактусом. В квартирке творился упорядоченный беспорядок.

Оклеенные строгими обоями стены были увешаны рисунками рук – кинокефальских и феликефальских: худые и вздутые, огромные, прямые, как ветвь, и вывернутые, изломленные, переплетённые с другими руками, когтистые и без когтей. Казалось, будто руки шевелятся и вот-вот потянутся к тебе.

Полуденное солнце, проникающее, как вор, через балкон, стекало по ситцевой занавеске на сложенные горкой на полу подушки, расшитые позументами, на которых восседала, скрестив ноги, Агния; стекало полуденное солнце и на хрустальный кальян, и хрусталь разбрасывал по половицам и потолку, по стенам и углам радужные ромбы.

Лисица-кинокефалка, запрокинув голову и втянув щёки, курила, причмокивала губами и пускала изящные кольца дыма, жмурясь от удовольствия. На вошедших она, приоткрыв глаз, лишь мельком бросила хитрый взгляд. Погрызывая чубук, она посасывала дым, в носу у неё покачивалось серебряное колечко, а на шее горели гранатовые бусы. Прекрасная кинокефалка встряхнула косичками, вплетёнными в шерсть у неё на голове, и остроконечным, как пламя, ухом напоролась на луч света – в ухе (а именно в левом, правое было нетронутым) вспыхнула похожая на свернувшуюся в испуге гусеницу серьга, тоже серебряная. Агния, разнеженная, – и шерсть её оттого казалась мягче льна, – поднялась с подушек с простительной ленцой, и на шее у неё брякнули шипящие на свету гранатовые бусы, на её жилистых, мужских руках с длинными пальцами зазвенели бесхитростные, тонкие, как спицы, браслеты. В дрогнувшем от шагов кинокефалки градуснике, стоящем на выложенных ёлочкой ссохшихся, плачущих скрипкой половицах, заплескалась фиолетовая муть. Агния зашторила окна, и обстановка в комнате стала совсем уж бессознательной. «Какой же у неё пышный хвост, в пол-лисицы, да ещё и в браслетах! – отметил про себя Астра. – И она выше меня, по крайней мере, на каблуках».

– Я начала без тебя, чтобы тебе неповадно было. Ну, рассказывай, где пропадал? – грозно, точно судья, спросила Агния своим хрипучим голосом и снова уселась на подушки, на своё кресло судьи. – Встретил кинокефала по интересам и решили вдвоём распить нектар? То, что у тебя сегодня день рождения, не значит, что тебе всё сойдёт с лап.

– Нет, что ты, Агнушка, я бы без тебя не посмел… – сказал Репрев с опущенной головой и подумал: «А её предположение звучит куда убедительнее. И как я сам до такого не додумался?» – Я тебе сейчас расскажу, как было дело.

И он рассказал: конечно, свою маленькую ложь, что же ещё. Мир и правда не остановился и уж тем более не схлопнулся.

Агния слушала, с каждым словом Репрева всё выше и выше поднимая брови. Репрев смотрел ей в глаза и излагал с такой непоколебимой уверенностью, что даже Астра засомневался: а не привиделись ли ему лежащий на дороге пёс, доктор, его хижина, операция? Может быть, всё было так, как говорит Репрев? И бутылка была, и по магазинам ходили, да везде не густо, и даже, может, у Астры и в самом деле в серванте завалялась бутылочка пентагонирисового нектара? Да нет, нет, быть этого не может, ну никак! Похоже, Репрев с Агнией играли в такую игру: Репрев врал, Агния оценивала красоту его вранья – и овцы целы, и волки сыты.

Когда Репрев закончил, а брови Агнии мигрировали на лоб, она спросила у Астры с хитрым прищуром:

– А ты, Астра, подтвердишь всё, что он сказал?

Астра в волнении потёр ладони, потупил взор и сказал:

– Да… да, подтверждаю.

«Вот зачем соврал! – мысленно сокрушался Астра. – Зачем поддался на уговоры этого Репрева? Почему не сберёг свою честность, своё качество души? Теперь ты ничем не лучше его. Вскроется правда – и упадёшь в глазах этой прекрасной кинокефалки. А мог бы предстать честным кинокефалом, ну а теперь – отрезан путь».

Агния, внимательно разглядывая юного кинокефала, улыбнулась и произнесла:

– Познакомься, Умбра, это Астра. Дружок нашего Репрева.

«Она запомнила моё имя! – пронеслось в голове у Астры, он даже не оскорбился на “дружка”, и его душа ликовала. – А у неё какое – Агния! Репрев прав – лесной пожар! Полымем горит».

– А я – Умбра, Умбриэль! – фальцетом прокричал дракончик в толстом оранжевом пуховике, красных варежках (варежки без накоготников – скорее всего, когти острижены или их вовсе нет), в штанишках из плотной ткани, войлочных валенках, а на голове у него – жёлтая вязаная шапочка с ушами в красную полосочку, белым помпоном и завязочками, вокруг шеи обмотан зелёный шарф. – Я – фамильяр Репрева, я о нём забочусь! – продолжал с гордостью вещать Умбра, как ученик на уроке. – Репрев неде… недел…

– Недееспособный, – подсказала Агния, пакостно улыбаясь со сжатым в губах чубуком.

– Да, он – неделеспособный! – выговорил, гигикнув, Умбра.

– Иногда я жалею, что тебе пририсовали язык, – проворчал Репрев, отведя взгляд.

Астра подумал, что слова Репрева должны обидеть малыша, но Умбра продолжил как ни в чём не бывало с ещё большим рвением:

– Но Репрев такой же, как и все, нормальный. Вот тигры, например, всегда на четырёх лапах ходили, и ничего! Иногда, когда мама или папа-кинокефал чем-нибудь болеют, у них рождаются такие, как Репрев, неде…

– Угомонись ты уже, Умбра! – произнёс с надрывом Репрев. – Астра не сегодня родился – сдались ему твои знания! Хвастаться потом будешь.

– Да, Астра не сегодня родился! Сегодня родился Репрев! – воскликнул Умбра, вдруг радость у него сменилась смятением, и он, положив палец в зубастую пасть, спросил: – А когда вы родились, Астра?

– Седьмого сентября, – непосредственность Умбры рассмешила Астру; он смеялся, но его глаза постоянно возвращались к прелестной Агнии.

– Репрев родился одиннадцатого декабря! Агния – первого июня! Астра – седьмого сентября! Ну а я – десятого октября! Могу доказать – только сапоги сниму, у меня на ноге написан мой срок годности и когда меня вообразили.

Умбра уже уселся на стул и принялся стягивать левый сапог, как его остановил Астра, замахав руками:

– Не надо, не надо, я тебе и так верю! И сколько же тебе лет, Умбра?

– Семь, – не без гордости ответил Умбра. – А тебе девятнадцать!

– Как ты угадал? – удивился Астра, подняв брови.

– По зубам! – искренне, не понимая Астриного удивления, ответил Умбра, пожимая плечами.

– По зубам? – ещё сильнее удивился Астра.

– Мне Агния на ночь читала книжку о том, как узнавать, сколько тебе лет, по зубам.

– Какие серьёзные книги тебе читает Агния, – похвалил дракончика Астра, взглянув на Агнию. Кинокефалка по-прежнему сидела, развалившись на подушках, и с насмешливо-надменной улыбкой взирала на всё происходящее, как на разыгрываемое перед ней представление из первых рядов.

– Мама мне всё читает. Но больше всего я люблю про древних ящеров и камни! – воскликнул Умбра, вскидывая руки.

– Мама? – немного озадаченно спросил Астра.

– Да, Агния – моя мама! – без колебания ответил Умбриэль. – А Репрев – папа!

– Умбра сильно к нам привязался, – подала голос Агния. – Для всех фамильяров привязанность – обыкновенное чувство, даже скорее необходимое, вложенное художником. У Умбриэля же привязанность переросла в любовь. И любовь эта взаимна, к нашей радости.

– И не жарко тебе летом, Умбра? – по-доброму улыбаясь, спросил Астра. Дракончик едва доходил ему ростом до груди и, заведомо любя, смотрел на него снизу любознательными очаровательными глазёнками с густыми колючими ресницами, вырастающими прямо из жёлтой, как осенний лист, чешуи.

– Нет, не жарко, – простодушно ответил Умбра. – Мне иначе нельзя.

– Почему – иначе нельзя? – спросил Астра, снова взглянув на Агнию. Ей, кажется, уже прискучило представление, и она смотрела в покрытый трещинами потолок.

– У меня очень-очень-очень редкое заболевание – гемофилия, – Умбра произнёс название болезни без запинки, словно ему было не впервой её кому-то называть. – Мне так Агния сказала. А ещё Агния говорит, что за мной нужен глаз да глаз. Да, так и сказала: глаз да глаз!

– Присаживайся ко мне, Астра, – сладким голосом произнесла Агния, похлопав по подушкам. – Посидим с тобой на полу, ну а ты, Умбра, сходи погуляй куда-нибудь. Только не убегай далеко от дома, верней, вообще не бегай. Будет лучше, если ты побудешь за дверью. Давай-ка… – кинокефалка приложила палец к носу и почти сразу предложила: – Давай-ка мы с тобой поиграем. Например, в тигриных стражников. Наш обшарпанный подъезд будет входом в королевские покои, а ты будешь их охранять. Ну, как тебе затея?

Умбриэль, задрав нос, одобряюще кивнул.

Астра засеменил к Агнии, упал на предложенные ему подушки, но тут вспомнил про апельсины, перевалился к столу, развязал узелок на рукаве кофты, которую он всё это время держал на плече, и на стол, подпрыгивая, выкатились четыре апельсина.

– Вижу, ты приличный кинокефал: в гости с пустыми руками не ходишь, – ласково улыбнулась Агния, взглянула на приличного кинокефала с уважением, и в её глазах отчётливо блеснула живинка. И уже безразличны стали Астре сильфии, а его лицо приняло умильно-глупое выражение. «Да это Репрев предложил, он позаботился…» – подумал сказать Астра, но не сказал. – А ты, – обратилась она к Репреву, который так и стоял в прихожей, – сходи к Ариадне и попроси градусник. Не будет же Астра пить пентагонирисовый нектар из чайной чашки.

Градусниками, как это ни странно и ни удивительно, называли обыкновенные градусники, у которых один конец был отпилен, а трубочка с ртутью удалена. Считалось, что если градусник хоть однажды у больного с банальной простудой, а лучше – больного скарлатиной или корью, показал температуру выше сорока, пентагонирисовый нектар в таком градуснике будет звучать по-особенному изысканно.

Репрев безропотно кивнул и поплёлся к двери, но в его голове крутилось: «Неспроста она меня выпроводила, ох неспроста! Расколет она Астру, как орех, – и пиши пропало! Его вывести на чистую воду – раз плюнуть». Но Агния никого раскалывать не собиралась. Умбра первым выбежал в подъезд, придержал для Репрева дверь, задорно выкрикивая:

– Если бы тигры были живы, они бы приняли меня в своё племя!

После того как с уханьем и звоном хлопнула дверь, Агния, оставшись наедине с Астрой, покачала головой и сказала еле слышно, почти про себя, с материнской нежностью и шуточной жалобой:

– Нет, Умбра. Ты даже в засаде не смог бы просидеть тихо больше пяти минут. Ты вообще не умеешь сидеть на одном месте… Всегда радуюсь, когда он ведёт себя как обычный мальчишка. Но обычный мальчишка заберётся на дерево, упадёт с него и пойдёт себе дальше по своим делам, ну, поревёт, если совсем изнеженный. Обычный мальчишка с велосипедом не справится, расшибёт колено до крови, до мяса – тоже поплачет, сядет и покатит себе, хлюпая носом. А мой Умбра не обычный – набьёт шишку, вытечет из него хоть капля крови, и всё – погиб. Поэтому я дрожу над каждым его шагом, как будто он только научился ходить, как будто ещё несмышлёныш.

– Так бывает, если фамильяра изображает тот, у кого душа чёрная, – Астра выжимал из своего голоса всю жалость, на какую только был способен. – И фамильяр рождается болезненный или с каким-нибудь уродством.

– Не всегда, – ответила Агния. Она подняла подбородок, в её глазах отражалась печаль, и куда-то пропали расслабленность и огонёк. – Бывает так, что художник ещё не готов воображать, не опытен, но душа – чёрная она или не чёрная – просит творить. Хочешь, но не можешь. Ужасное чувство, не правда ли? – она неестественно рассмеялась.

Астра тоже рассмеялся и спросил:

– А кто изобразил Умбру?

– Прозвучит странно, но… неизвестно кто. Работы неизвестного художника. Обычно на левой стопе у фамильяра художник пишет своё имя и срок годности фамильяра. У Умбры есть только срок. Имя стёрто. У меня не было сильфий, чтобы сделать фамильяра на заказ, по придуманному мной образу, поэтому я взяла Умбриэля из приюта, задолго до того, как познакомилась с Репревом. Чтобы не было так одиноко.

– А с Репревом вы?.. – рубанул Астра, смекнув, что если не спросит сейчас, то не спросит уже никогда, и понадеявшись, что Агния поймёт суть вопроса и подробно объяснять не придётся. Агния поняла.

– Мы живём вместе, – сказала она, натянуто улыбнувшись и ничего не добавив. Астра остался доволен и таким ответом. Да нет, он остался не просто доволен, он воспарил духом! – Мы с Умброй быстро поладили, – вернулась к предыдущему разговору Агния. – Нашли общий язык, он привык ко мне, я – к нему. Помимо гемофилии, есть у Умбриэля ещё один порок – он не растёт. Как взяла его два года назад к себе семилеткой, так он семилеткой и остался, – вздохнула она, усмехнувшись. – А пока нет Репрева, хочу тебя кое о чём предупредить. О его лапе. Видел, какая она у Репрева?

– Нет, не видел, – пожал плечами Астра, не понимая, о чём речь.

– И не увидишь! – сказала она и слегка наклонила голову вперёд, словно клюнула. – Если только внимательно-внимательно не приглядеться: правая задняя лапа у нашего Репрева немного отличается по окрасу от остального тела – она бледнее и шерсть не так лоснится. «Ну и что?» – спросишь ты. У нас у всех окрас разный, не однотонный, и лоснится тоже не у всех и не везде. Но не всё так просто. А вот слушай: когда Репрев был маленький, пробрался он с друзьями в Зелёный коридор. Был у них один приятель, старше их всех, но явно не умнее, – он тогда пограничником служил. Ну и попросили они его за пару сильфий пропустить их погулять. Погулять в Зелёном коридоре, можешь себе представить? Всё равно что оказаться на неизведанной планете. Ну и, конечно, Репрев с друзьями сразу попали в переделку, по-другому и быть не могло. Нашли они где-то пентагонирисовое место… Ты видел когда-нибудь пентагонирисы?

– Да, у меня дедушка их выращивал, – призадумавшись, ответил Астра. – Такие своего рода грибы из Зелёного коридора: не животные, не растения, и вообще артифекс знает что такое. На вид, мягко говоря, странные: похожи на пчелиные соты, только не шестиугольные, а пятиугольные, и ещё переливаются, как пролитое машинное масло.

– А ещё на них можно прыгать, как на батуте, высоко-высоко. Вот Репрев и допрыгался: угодил лапой в помеху – это такая недорисованная область. Зелёный коридор ведь кто-то нарисовал, но оставил в нём недоделки, и эти недоделки накладываются на наш мир, сливаясь с ним. Благо, их немного. Помеха и отсекла Репреву лапу, растворила в себе. Хорошо, прижгла, а не то бы умер, глупый, от потери крови. Приземлился, а лапы того – нет. Потом, конечно, какой-то неумёха-докторишка, бездарь, пририсовал её Репреву, но это была уже совсем не та лапа. Надо отдать должное друзьям – не бросили, чудом дотащили до границы. Но самое больше чудо то, что они, одни из немногих, выбрались из Зёленого коридора живыми. Обычно такие ребяческие вылазки заканчивались сообщениями о без вести пропавших, родительским горем и хорошим уроком для всех. Так что Репреву ещё очень, очень повезло. Тогда журналисты выпытывали у ребят секрет, как те смогли выбраться из места, откуда не возвращаются. А ребята так испугались, что ничего не помнили. Но Репреву не повезло в другом. Он с детства мечтал вступить в отряд генерала Цингулона. Но в отряд берут только здоровых, совершенно здоровых. А из-за лапы, даже изображённой, Репреву отказали, из-за нелепой формальности отказали, представляешь? А того пограничника арестовали, и поделом. Я тебе это всё не зря рассказываю: одним только вопросом о лапе ты выведешь его из себя, послушай меня, он не всегда умеет держать чувства при себе. В этом мы с ним…

– Похожи, – закончил за неё Астра.

– Да, похожи, – отрешённо произнесла Агния. – Репрев срывается на меня, я срываюсь на него, чаще всего без повода, так, по всяким пустякам и мелочам, чтобы душу отвести. Самое верное средство от хандры. Ну или… – Агния достала откуда-то из-под кровати бутыль с узким и длинным горлышком, задев ею металлический остов кровати – обличительно звякнуло стекло. Агния подняла напиток над головой подобно мечу и, улыбнувшись, показала блестящий ряд зубов. – Пробовал?

– Ну, когда-то давно… – очень смутился Астра.

– Не пробовал, значит. Ну что сказать, много потерял, – с обвинением в голосе проговорила Агния, встречая взглядом возвратившихся Умбру и Репрева с градусником в пасти. – Наигрался, Умбра?

– Ещё как! – с беспредельным восторгом воскликнул дракончик, взял у Репрева градусник и поставил его на стол, на деревянную треножку. – Я был лучшим тигриным стражником! Никто не прошёл мимо меня!

– А, пентагонирисовый нектар! Не созревший, но всё же, – с не меньшим восторгом изрёк Репрев, обнаружив в руке лисицы-кинокефалки бутылку. – Пентагонирисы – самое безобидное из всего того, что кишит в Зелёном коридоре. Если этих зверёнышей напугать, например сжать в кулаке, они заплюют слизью, называемой пентагонирисовым нектаром, которым я тебя сегодня и буду потчевать, Астра. Конечно, пасечник эту жижу как-то очищает, но не суть. Мы её в детстве и без всяких обработок лакали, чистую, и ничего, только горчит сильнее.

– Но неочищенной можно легко отравиться, – озадаченно вставил Астра.

– Не будь ты такой занудой! – сказал Репрев, запрыгивая на табурет, который ему предусмотрительно принёс с кухни Умбриэль. Умбра один не сидел, а обслуживал, разливая по градусникам густой, как лава, нектар, тянущийся из узкого – уже мизинца – горлышка бутылки. – Сколько пили, никому ещё плохо не было.

– Не все в детстве занимались тем же, чем и ты, да и какой пример ты подаёшь Умбре, – возмутилась Агния, но голос её звучал не совсем назидательно, скорее колко и язвительно. – Приготовить настоящий нектар из пентагонирисов – значит выращивать их в определённых условиях, а то, что вы пили, было жалким и дрянным пойлом. Пасечники держат пентагонирисы в огромных деревянных ульях – додекаэдрах – и с утра до ночи читают им газеты, ведь когда с ними говоришь о скучном, разбавляя скучное враками, они растут как на дрожжах, и нектар получается слаще и куда охотнее веселит душу.

– Нам и пойла хватало, чтобы хорошо отдохнуть, – обиженно возразил Репрев. – Видишь, Умбра, какой папка у тебя умный! А знаешь ли ты, Умбра, чем благородный пентагонирисовый нектар отличается от других напитков? – Умбра покачал головой; он раскладывал заранее порезанный на кусочки торт по тарелкам. Агния грызла грильяж и всё улыбалась хитрой лисьей улыбкой. – От одного его глотка тебя может унести в неведомые дали. В прямом смысле слова: был здесь – и вот тебя уже тут нет. Пьёшь и никогда не знаешь, в каком месте окажешься. Вероятность такого спонтанного путешествия не то чтобы крайне мала… Но в этом и есть свой азарт! По тебе, Астра, видно, что ты через это не проходил. Прости, конечно, может, я и не прав. Но никогда не поздно попробовать, – из-под верхней губы пса в ухмылке вылез клык. – Был у меня приятель, который первый раз вкусил нектар в нашей компании, а дело тогда было в школе. И представьте себе, уже после первого глотка его забросило в девчачью раздевалку. Жаль только, сам приятель был девчонкой. Мы, мальчишки, ей тогда все завидовали, – ударился в воспоминания Репрев. Агния быстро приструнила его строгим взором. – Да ты не боись, Астра, никуда тебя не перенесёт! Нектар даже мать даёт своему ребёнку, чтобы тот спал лучше – сны потом такие счастливые-счастливые снятся, добрые-добрые. Да и смысл не в перемещениях, а в том, какое ни с чем не сравнимое счастье приносит пентагонирисовый нектар – сразу забываешь про все невзгоды, а на душе становится так тепло, словно влюбился в кого! Ты влюблялся когда-нибудь, а, Астра? – весело спросил Репрев, покачнувшись на табурете и толкнув Астру плечом в плечо.

Астра опустил глаза, подумал и с печальной улыбкой ответил:

– Нет.

И мимолётно, украдкой взглянул на Агнию. Та его взгляда не заметила – копошилась вилкой, а почему-то не ложкой, в кусочке торта, поваленного набок на блюдечке, подпирая голову рукой.

– Да ты, никак, шутишь? – выкатил глаза и раззявил пасть Репрев.

– И опять я скажу – нет: не шучу, не глумлюсь и не издеваюсь, – мирно ответил Астра и, пожелав вернуть разговор к пентагонирисам, сказал: – А вот что мне известно про нектар: если его много выпьешь, утром на тебя нападёт смертельная тоска.

– А так мы по чуть-чуть, – рассудил Репрев – и не поспоришь.

Пили, ели. Дали попробовать Астре нектара и, затаив дыхание, с научным интересом наблюдали, как пойдёт. «Сладко до тошноты», – резюмировал Астра, высунув язык, и попросил Умбру поделиться его холодным молочным чаем, который ему заварила Агния вместо нектара. Все покатились со смеху.

Потом выклёвывали, сложив по два пальца в некое подобие клювов, гранатовые зёрна. Расплетали плетёнку, правда, со странной неохотой, ленью; но тесто – какое же это было тесто! – во рту таяло. Умбра заполнял скоро пустеющие градусники, с ложечки кормил Репрева тортом, горстями сыпал ему в пасть зёрнышки граната, разворачивал фантики и клал ребристую конфету ему на язык.

– Жизнь бы отдала за конфеты – страсть до чего люблю! – призналась Агния и потянулась к вазочке, доверху наполненной сладостями в самоцветных шероховатых обёртках.

– А как же апельсины? – крякнул Репрев, чуть не подавившись долькой.

– А без апельсинов – и жизнь не жизнь.

Добрались и до них. Нож Умбре Агния не доверила, поэтому чистила апельсины сама – шкурка с оранжевых шершавых боков снималась свободно, и носы щекотал солнечно-сладкий с дразнящей кислинкой аромат. Все не спеша посасывали дольки, наслаждаясь драгоценными мгновениями, а потом похрустывали кожуркой с косточками. Хорошие, значит, попались апельсины!

– Это у тебя бабочка или стрекозка, не могу разглядеть? – спросил Астра, указывая пальцем на грудь лисицы-кинокефалки, где на цепочке висели золотые часы, а в них, под стеклом, невесомые мозаичные крылышки вместо часовой и минутной стрелок.

– Бабочка это, – ответила Агния, прожевав последнюю дольку и обтерев влажные от сока губы салфеткой. – Подёнка. Живёт лишь день, а потом умирает. Однажды утром папа нашёл её на подоконнике и решил сделать эти часы, – она сгребла их с груди и вцепилась в выпуклое твёрдое стекло тёплым взглядом. – Отца уже давно нет, а память о нём всегда со мной. Он у меня изображал малахитовыми красками дома – да какие дома, целые дворцы!

– А чем ты занимаешься, Агния? – спросил Астра и снова попросил у Умбры отпить его молочного чая – в горле першило от приторной сладости нектара. Репрев хрюкал от смеха.

– А ты как думаешь, Астра? – вопросом на вопрос ответила Агния, залпом осушая градусник до дна.

– Наверное, как и большинство в нашем городе: трудишься или на фабрике по производству малахитовых кистей, или в цехе по изготовлению малахитовых красок, а может быть, пошла по стопам отца и тоже изображаешь роскошные дома? – с сомнением в голосе предположил Астра, почувствовав в вопросе подвох.

– Не-а, – покачала головой Агния. – Не угадал, всё мимо: ни первое, ни второе, ни тем более третье. Для первого и второго у меня терпения не хватит – терпеть не могу монотонный труд. А чтобы изображать дома, у меня нет образования.

– А какое у тебя образование? – полюбопытствовал он, отхлебнув ещё немного молочного чая из чашки Умбры.

– А никакого, – непосредственно ответила она. – Если ты о бумажке спрашиваешь. Я сама себя образовала. А работаю я где? Да нигде! Я творю, я – уличный художник. Может быть, ты даже видел меня, но не обращал внимания: меня частенько можно встретить на аллее Семи художников.

– Если бы увидел, то обязательно обратил, – засмущался Астра от своих же слов. В душе от пентагонирисового нектара творилась сущая благодать.

– А я сторожу склад с малахитовой травой! – хвастливо сказал Репрев.

– Так нечего же больше сторожить? – улыбнулся Астра.

– Вот именно! Охранять нечего, а сильфии идут!

И снова все смеялись, а Умбра смеялся громче других.

– А ты по жизни кто? – спросила Агния.

– Уже никто, – жалко усмехнулся Астра и поделился своими невзгодами.

– Ну, безработный друг лучше работящих двух, – сострила Агния, подмигнув.

– А эти руки – твоих рук дело, Агния? – скаламбурил Астра, оглядывая прикрывающиеся рисунками стены.

– Да, мне нравится писать руки, – ответила она. – В них есть что-то… понятное всем и каждому. Никто не задаёт глупых вопросов: а что это значит? Сила, что может быть жёсткой грубостью или изящной нежностью, созидающая сила, делание. И особенное удовольствие я получаю, изображая руки с короткой шерстью – на них видны вздутые узлы вен, словно их подвязал сам артифекс. Да и что таить, кинокефалы живут прикосновениями, – голос Агнии струился, как музыка, в него хотелось вслушиваться, идти за ним, куда бы он ни повёл. – А это тебе, Репрев, мой подарок, —Агния выудила из-под кровати небольшую картину, на которой – чудо: рука с длинными пальцами Агнии – в лапе, как почка дуба, Репрева.

Репрев пустил скупую слезу, и её поспешил утереть варежкой Умбра.

– За тебя, Репрев! – подняла градусник Агния. Её сразу поддержал Умбра, схватившись за чашку с почти допитым Астрой молочным чаем.

«Каким бы я был счастливым кинокефалом, если бы её рука оплела мою», – позволил помыслить себе Астра и тоже поднял градусник.




Глава 3. Вал


В дверь постучали тем стуком, за которым вопрос – открывать непрошеным гостям или не открывать – обычно не стоит. Томительно и требовательно гремел медью старый электрический звонок. Потом в дверь заколотили: так колотят те, кто лишних вопросов, в общем-то, задавать не привык – колотили громовержно и со всей отдачей.

Репрев подскочил на стуле, подавившись пентагонирисовым нектаром, который вливал ему в пасть из градусника Умбра, – нектар пошёл не в то горло, и он зашёлся удушливым кашлем. Агния вскочила с подушек, сжав пальцами правой руки часы на груди. Астра резко обернулся на стук. Умбра, испуганный, замер как вкопанный. И у всех одинаково сильно, но по разным причинам, по-пташьи забились сердца.

– Репрев, ты кого-то ещё ждёшь? – тревожным голосом спросила у него Агния. Ещё с появлением Астры она почуяла неладное, но за весельем это неладное забылось и стёрлось. Конечно, ложь Репрева Агния распознала сразу, но она и представить себе не могла, к каким последствиям его ложь приведёт.

– Агн-кхе… Агния, это, кхе-кхе… это не к нам, кхе-кхе-кхе, – откашливаясь, с трудом выговорил Репрев и икнул: – О-ой, квартирой, наверное, ошиблись.

Но в дверь задолбили решительнее и нахальнее, не оставляя выбора хозяевам. Агния осторожно подкралась в прихожую, ругаясь себе под нос на скрипящие половицы, приложилась к глазку и отпрянула в ужасе, прикрыв ладонью рот. Кинокефалка посмотрела на Репрева с Астрой и на одном дыхании бессильно пролепетала:

– Отряд… Мальчики, где вы нашкодили?

Дверь снова сотряслась, с потолка посыпалась штукатурка, и тогда Агния надломленным голосом, прочистив горло хриплым кашлем, спросила в замочную скважину, хотя уже знала ответ на свой вопрос:

– Кто?

– Отряд его превосходительства генерала Цингулона! – ответил ей грубый голос. – Открывайте, не то выломаем дверь!

Агния бросила неистовой злости взгляд на прятавшего глаза Репрева и ласково пропела в замочную скважину:

– Сейчас открою, только ключи найду!

А сама на цыпочках подбежала к Репреву, взяла его за грудки и прошипела:

– Ты чего учудил, непутёвый, что у нас под дверью стоит целый отряд? Признавайся, пока я сама с тебя шкуру не спустила! Чуяло моё сердце беду: шлялся не пойми где и сколько, вернулся пустой, притащил в дом не пойми кого…

– Я – Астра, – проскулил Астра с задетым самолюбием, – бывший сотрудник фабрики по изготовлению малахитовых кистей, инженер!

– Да по мне будь ты хоть цветовод! – клацнула Агния. – Лишь бы не из отряда. Впрочем, это уже не важно.

– Цветы я тоже люблю, – как-то виновато произнёс Астра. – И я не отрядовец.

– Да, меньше всего ты похож на отрядовца, – согласилась Агния, скрипнув зубами. – Хотя кто меньше похож, обычно и есть отрядовец. Скажи мне, Астра, не из-за тебя ли это к нам ломится отряд? Или Репрев опять во что-то влип? Или вы вдвоём, на пару, во что-то вляпались?

– Мы… я… – начал Астра, но под довлеющим взором Репрева опешил и смолк. Агния это заметила, горестно, на грани истерики, глубоко вздохнула и сказала:

– Не обмануло меня сердце: нашкодили. Почему сразу не сказали? Кто-то же из вас двоих должен быть умнее другого?

– Немедленно откройте! – раздался из-за двери напористый рёв, вновь заставив всех содрогнуться. Агния отпустила Репрева и ветром бросилась в прихожую.

В замке спешно задребезжали ключи. Дверь с грохотом бахнула об стену и лишь благодаря чуду не сорвалась с петель – Агния едва успела отскочить, полуподняв руки. Отряд ручейком вбежал в маленькую квартирку и расползся по ней, как туча по небу, заняв каждый угол. Отрядовцы – все при оружии, в чёрной, полностью покрывающей тело пластинчатой броне, словно их с ног до головы облили мазутом. Глаза скрывались за тёмными линзами, непроницаемыми для постороннего взгляда.

Когда Агния увидела доктора Цингулона, внутри у неё всё опустилось, и она поняла, что дело – дрянь. Доктор прошёл мимо кинокефалки, быстро сунув ей под нос листок с печатью – эмблемой отряда: цветком кизила на лиане кошачьего когтя – и размашистой, кудрящейся, как дым от печной трубы, подписью. В мельтешении пролетевших мимо Агнии букв, сбившихся в стаю слов она разобрала только одно, напечатанное крупнее и жирнее других: «АРЕСТ».

Генерал был в том же самом сером мундире.

– Только не трогайте фамильяра! – очнувшись, вскричала Агния, бросаясь к Умбре. – У него гемофилия. Он мне сын. Не трогайте…

– Мы никого не тронем, – успокоил её генерал. – В этой квартире проживает недееспособный по имени Репрев? Ну конечно же, здесь, – Цингулон, пробежавшись глазами по четвёрке празднующих, вмиг вычислил знакомую морду, и лицо феликефала растеклось в злорадствующей улыбке. – Позволите ли вы мне не зачитывать обвинение, сэкономив тем самым моё драгоценное время? – спросил Цингулон.

– Нет уж, вы зачитайте! – бесстрашно возразила Агния. – Я хочу знать, за что забирают моего Репрева!

– Не его, – глухо произнёс генерал, скривив рот в улыбке, – всех вас.

– Что-о?! – у Агнии спёрло дыхание. – Но-но…

– Не стройте из себя дурочку, вам это не идёт, – повысил голос генерал. – Вы, четверо, находитесь в преступном сговоре. Не далее чем вчера кто-то украл со склада малахитовой травы один музейный экспонат – добытую бенгардийскими тиграми около двухсот лет назад малахитовую траву. Завтра её должны были переправить на Смиллу для ежегодной выставки.

– П-постойте, – запинаясь и хватая ртом воздух, затараторила Агния, – вы хотите сказать, что… что Репрев проник на склад, который он же и охраняет, и в одиночку, без помощи фамильяра, выкрал малахитовую траву? Да это же абсурд!

– Не один, – спокойно ответил Цингулон, заложив руки за спину. – Один бы он, конечно, не справился. Ему помогли.

– Кто?! – надорванно вырвалось у Агнии.

– Кинокефал по имена Астра, – ответил Цингулон, подняв брови и раскрыв свои узкие, посверкивающие булавочной остротой глаза.

– Я? – Астра крикнул, показав себе на грудь.

– Ну если в этой комнате нет никакого другого кинокефала с именем Астра, то да, вы, – усмехнулся генерал, оглядев свой отряд. А за ним отряд издал шуршащие через маски смешки, качая головами и обмениваясь видимыми только им взглядами. – Кинокефал Астра, что вы делали вчера в промежутке с полуночи до часа ночи?

– Я… – вспоминал Астра, хмуря лоб, наконец вспомнил, озарился улыбкой и ответил: – Я поливал свою лилию долин! А потом… потом пошёл спать.

– Вы делали что? – громко усмехнулся Цингулон; отряд уже не скрывал дерзкого смеха, а их нагрудники вздымались в такт гоготу.

– Поливал лилию долин, – бесхитростно повторил Астра. – Цветок это такой, он…

– Не надо вдаваться в ботанику, – жестом руки остановил его доктор. – Тем более что никакие цветы вы не поливали, и дома вас не было. Вчера с полуночи до часа ночи вы проникли на склад малахитовой травы и выкрали…

– Да ничего я не крал! – завопил он, чуть не плача.

«Может быть, я сплю? – в страхе подумал Астра. – Может быть, это всё дурной сон и, если я закричу, морок спадёт, а я проснусь в своей постели? А что если я болен, сошёл с ума? Кошмар наяву. А что если я правда в сговоре, что если украл? Как бы мне прочувствовать эту грань между былью и небылью. Где она пролегает? Нет, не может быть, не может!..»

– А вы, – обратился Цингулон к Репреву, – что вчера делали в указанном промежутке времени?

– Я что делал? Я зарывал бутылку пентагонирисового нектара, – ответил Репрев, не желая заглядывать в узкие глаза старого льва-феликефала. – Ведь даже младенцу известно, что пентагонирисовый нектар должен сначала настояться в земле, под солнцем. А вчера передавали хорошую солнечную погоду. Приберегли, так сказать, бутылочку на мой день рождения. А сегодня мы праздновали, и всё шло хорошо, пока вы не заявились. Я благодарен вам, доктор, за то, что вы спасли меня, стёрли эти корки… Да, Агния, не смотри на меня так, доктор Цингулон стёр мне корки, которые я получил от… – генерал посмотрел на него взглядом, требующим и жаждущим продолжения,– …которые я получил от малахитовой травы, которая была кем-то зарыта рядом с бутылкой.

– Какое совпадение, я бы сказал – невероятное! – прихлопнул в ладоши Цингулон. – И разрешите вас поправить: вы получили свои корки от двухсотлетней малахитовой травы, которую вы же и украли и запрятали в земле. А стали на следующее утро откапывать и укололись осколком. Была бы малахитовая трава свежей, я бы уже не смог вас спасти: малахитовая болезнь и – смерть. А ещё вы умолчали про кость…

– К делу это не относится, – пробубнил Репрев, спрятав глаза и сложив уши.

– Снова взялся за старое? – заругалась Агния. – Кости копаешь? Омерзительно. А ведь обещал…

– Я разрешаю вам взять с собой по одной вещи, – великодушно объявил генерал Цингулон, прервав Агнию.

– Разве в тюрьме можно иметь личные вещи? – спросила Агния.

– А кто говорил о тюрьме? – сверкнул зубами генерал.

– Если не в тюрьму, то куда? – спросил Астра, боясь получить ответ.

Генерал проговорил быстро, как что-то неприличное или неудобное:

– Вы отправляетесь в Зелёный коридор.

– Вот так, без суда, в Зелёный коридор? – истерично засмеялась Агния. – Репрев, скажи, это какая-то дешёвая шутка, розыгрыш? – она подлетела к нему, села перед ним, взяла его за щёки и заглянула в раскрывшиеся перепуганные глаза.

– Почему же без суда? Я ваш судья, – непоколебимо произнёс Цингулон. – Шутки кончились, и приговор почти вынесен.

– Почти? – спросила Агния, поднимаясь с пола.

Цингулон, набрав воздуха в грудь, выпалил одним духом:

– Я предлагаю заключить взаимовыгодную сделку: вы добываете для нас малахитовую траву, мы снимаем с вас все обвинения, вдобавок, ни много, ни мало – тринадцать унций малахитовой травы. Каждому.

– И мы чисты? – уточнил Репрев.

– И вы чисты, – подтвердил Цингулон.

– И мы разойдёмся?

– Разойдёмся.

– И вы не будете нас преследовать? Вламываться в новую богатую квартиру? Потому что на тринадцать унций можно обжиться неплохим таким домишком, может быть, даже где-нибудь на Смилле, – загорелся Репрев.

Генерал кивнул:

– Не будем.

– Да, только вот в чём загвоздка: мало кто возвращался из Зелёного коридора живым, – вставила Агния, вырвав Репрева из мечтаний о богатой жизни. – И тем более с малахитовой травой. Её испокон веков добывали бенгардийские тигры, следуя известным только им правилам и законам. А теперь нет ни тигров, ни Бенгардии, ни законов, ни правил. Как вы себе это представляете, доктор? И что станет с Умброй?

– Его ждёт та же судьба – он отправляется с вами, – ответил доктор.

– Вы пошлёте несовершеннолетнего фамильяра в Зелёный коридор? Вы что, спятили? Вы не имеете никакого права!

– Правильно, фамильяра. Будь он кинокефалом или феликефалом, тогда, может быть, я бы и поразмыслил над тем, чтобы мой отряд присмотрел за ним на время вашего отсутствия…

– Как же конвенция? Фамильяр – такое же живое существо, как и мы с вами. Какой-то художник вложил в него частичку своей души. Отправьте Умбриэля в приют, я требую! – рявкнула Агния, стиснув кулаки и прижав к ноге хвост.

– Я правильно понимаю: вы отказываетесь от того, кого вы только что называли своим сыном? – сделал удивлённое лицо доктор, в глазах сверкнула насмешка.

– Всё лучше, чем отправлять его на убой в Зелёный коридор, – процедила Агния, глядя на Цингулона исподлобья.

– Мы отправляем фамильяра добывать малахитовую траву, не на убой.

– Он там умрёт… – в отчаянии прошептала Агния, взывая к жалости – чувству, которым Цингулон, по-видимому, не обладал.

– Так приложите все силы на то, чтобы он выжил, – отрезал генерал.

Подойдя неуверенными шажочками к Цингулону, Умбра спросил:

– Вы тот самый отряд?

– Да, тот самый, – улыбнулся генерал, присев перед ним на корточки.

– Настоящий-настоящий? – не унимался дракончик под сердитое ворчание Агнии: «Не сейчас, Умбра!»

– Настоящий-настоящий, – подтвердил Цингулон, рассмеявшись.

– А можно потрогать ваши доспехи? – Умбра подбежал к ближайшему отрядовцу, показывая на него пальцем.

– Разрешаю, – сдерживая смех, ответил генерал.

Под снисходительные смешки сторожевых Умбра погладил руку отрядовца в броне от локтя до кисти, прочувствовав твёрдый, как камень, материал, и поспешил вернуться к Цингулону.

– Мой папа сделал что-то плохое? – спросил Умбра.

– Я сожалею, малыш, – ответил Цингулон, делая грустное лицо. – А ты очень преданный фамильяр, если называешь своего хозяина папой.

– Я очень люблю Репрева! – прямодушно заявил Умбра. – Мой папа всегда хотел быть в вашем отряде.

– Умбра! – неловко приструнил его Репрев.

– Я помню твоего папу, – сказал Цингулон. – Мы не могли принять Репрева в отряд из-за его… состояния здоровья.

– Ага, из-за лапы, которую я потерял почти десять лет назад, – буркнул Репрев. – Но приятно, что помните.

– О, вас сложно забыть! – с мутной улыбкой вставил генерал под гогот отряда. После его слов Репрев почему-то дико смутился, отвернулся от всех и как бы собрался в клубок.

– А меня возьмёте в отряд? – с надеждой воскликнул Умбра.

– Подрастёшь, там и посмотрим, – потрепал его по головке Цингулон, вставая с корточек.

– Чтобы он подрос, не нужно отправлять его в Зелёный коридор, – с ненавистью посмотрев на доктора, откликнулась Агния. – И разве мы не должны подписать какие-то бумаги, пропуски? Я слышала, что если сложить в стопку все документы, что нужны для вылазки в Зелёный коридор, то по ним можно, как по лестнице, подняться до луны.

– Наши адвокаты возьмут на себя все бумажные вопросы, вам нет необходимости об этом беспокоиться, дорогая моя Агния, – сказал Цингулон, высоко задрав подбородок.

– Но на адвокатов у меня нет…

– Нет сильфий? – закончил за неё генерал, противно ухмыляясь и обнажая клыки под роскошными алмазными усами. – Мне это известно. Мне всё о вас известно. Но не беда, я буду безмерно щедр и возьму все расходы на себя. Вас, как осуждённых, должно, по моему мнению, волновать совсем другое. Например, как вам быть в Зелёном коридоре, что делать…

– А что делает приговорённый к смерти на плахе? – нервно усмехнулась Агния и отчего-то заглянула в глаза-щели доктора, то ли призывая к благоразумию, то ли к жалости: они сквозили серостью, и, как сеют в землю зерно, доктор сеял в своих глазах любое чувство, и любое посеянное чувство без труда в них взрастало. Глаза Цингулона не обезображивала ни выдрессированная, ни колыбельная злоба. – Что делает приговорённый к смерти на плахе? – повторила Агния. – Примиряется с судьбой и ждёт – или смерти, или… чуда. А я не привыкла полагаться на чудеса.

– Я тоже, – выпалил Цингулон, гордясь тем, что не верит в чудеса. – Но там, где есть место чуду, неразумно будет на него не уповать. Короче, у вас два пути: идти в Зелёный коридор, а потом – в тюрьму…

– В А-строг? – сглотнул Репрев.

– Ну, конечно, в А-строг! – воскликнул доктор, удивившись вопросу. – Куда же ещё сажают особо опасных преступников. Либо… – он понизил голос. – Либо идти в Зелёный коридор, вернуться с малахитовой травой и жить свободными, да ещё и при сильфиях. Третьего не дано.

– Выбор и правда небольшой, – печально вздохнул Астра.

– Но он есть, – поднял палец доктор. – А в наши дни это уже что-то.

– Ну так что выбираем? – осмотрев всех, спросил Астра.

– А сам как думаешь? – фыркнула Агния.

Все начали поспешно готовиться к отправке. Умбра попросил Агнию взять с собой пол-литровую банку из-под ежевичного варенья, которое они вчера доели.

– Ну вот зачем она тебе? – ругалась Агния под гнётом горячего волнения. – Взял бы что-нибудь полезное. Или я давай за тебя выберу. Но банка?

Умбра с робким несогласием мотал мордочкой, глядя на Агнию снизу вверх.

– Да бери что хочешь! – грубо отмахнулась Агния.

Репрев не взял ничего и тоже получил от кинокефалки.

– Как это ничего не берёшь? – кипела она на потеху отряду. – Из-за тебя нас сослали в Коридор, а он ещё выделывается, поглядите!

– Сама говоришь, в Зелёный коридор сослали, – с безразличием, ещё больше разжигающим Агнию, ответил Репрев. – А в Зелёном коридоре тебе ничего из бытовых… как их… принадлежностей – во! – не пригодится. Уж я-то знаю.

– Тебе-то откуда знать? Бывал там, что ли? – скалилась Агния, роясь в комоде.

– Сам не бывал, мне друзья с работы как-то обмолвились…

– Все твои так называемые друзья с работы – балаболы, это к ним надо вламываться в квартиру, а не к нам! – сказала она, выбрасывая за спину вещи.

– К ним мы тоже нанесём визит, не сомневайтесь, – с добродушной улыбкой заверил генерал, подошёл к столу и взял последний цельный апельсин. Когтями содрал с него кожуру, надкусил, и сок потёк по алмазным усам. Не доев апельсин, Цингулон водрузил его на горку из шкурок, вытер ладонью пасть и заключил: – Всё же я, как истинный феликефал, предпочитаю мандарины. Но ваши апельсины, надо признать, ничего.

«Только не подавитесь…» – пожелал генералу про себя Репрев.

Генерал приподнял за горлышко с пола фиолетовую бутыль и покачал её вверх-вниз, взвесив.

– Распиваете пентагонирисовый нектар. А может быть, вы намеревались с помощью него переместиться со всем награбленным в неизвестном направлении, так сказать, скрыться от следствия? С таким количеством пентагонирисового нектара переместиться труда не составит. И вполне возможно, вы отмечаете не день рождения преступника Репрева, а раньше времени празднуете победу: вышли сухими из воды, думали, что провели мой отряд… Но не тут-то было, – взгляд Цингулона упал на лежащую на столе картину – подарок Агнии Репреву. – Любопытный сюжет, – хмыкнул он, а потом ухмыльнулся: – Если я когда-нибудь лишусь руки, я знаю, к кому обратиться.

– Нашлась-таки! – вскрикнула Агния, подняв над головой тонкую малахитовую кисть, выполненную из красного дерева.

– И уже за это вас стоит отправить на пожизненное в А-строг, – сказал генерал. – А ведёте себя как чистейшие из всех кинокефалов. Картины на стенах, полагаю, тоже написаны малахитовыми красками, ведь так, дорогая Агния?

– У меня, хвала артифексу, одна жизнь, – ответила Агния, сунув кисть в карман платья. – А пожизненное сложить с пожизненным – какая разница? Ничего скрывать не собираюсь: да, кисть без разрешения и картины – малахитовой краской!

– А как же мои вещи? – спросил Астра у Цингулона. – Вы обещали, что о них позаботятся.

– Да, обещал. И о них позаботились. Внесите вещи Астры! – громко приказал генерал.

В квартиру вошёл ещё один отрядовец с прижатой к груди коробкой и поставил её рядом с Астрой. Юный кинокефал присел над коробкой под любопытные взгляды Умбры, стоящего у него за спиной, и не мешкая принялся лихорадочно проверять, всё ли цело.

– Бедняжка! – крутил в руках горшок с каменной розой Астра. – Какой злой кинокефал обломал тебе листочки, малютка?

– Никто ничего не ломал – сдались нам твои сорняки! – вспылил отрядовец, передавший Астре его коробку.

– Кай! – осёк отрядовца Цингулон уравновешенным тоном. – Соблюдайте субординацию. Невежливо говорить с преступником в такой манере.

«Да-а, таких только за малахитовой травой и отправлять», – усмехнулся про себя Репрев, глядя на то, как Астра вздыхает над цветком.

– Кто-нибудь может присмотреть за моими крошками, пока меня не будет? – растерянно спросил Астра, заглядывая в чёрные линзы отрядовцев, и, опомнившись, воскликнул: – Ох, как я мог забыть, у меня же ещё дома целая оранжерея!.. Я могу дать ключи, могу дать… – он похлопал себя по карманам. Умбра помог отыскать ключи – они забились в угол коробки, под книги.

– Капитан Аргон присмотрит за вашей оранжереей, я за него ручаюсь, – сказал генерал и посмотрел на капитана – самого высокого отрядовца. Капитан сдержанно кивнул.

– Ну хорошо, – выдохнул Астра. – Тогда я должен рассказать вашему капитану, кого и когда поливать, подкармливать, рыхлить и…

– В этом нет необходимости, – с железным спокойствием ответил Цингулон. – Капитан отлично разбирается в растениях.

– Ну да, наверняка сажать он любит, – засмеялся Репрев, и его смех подхватил даже отряд.

Астра поблагодарил доктора.

В душе он не верил, что его кумир может злонамеренно отправить их в Зелёный коридор, поэтому и сейчас относился к нему с благоговейным трепетом. Ко всему прочему, Астра чувствовал свою вину за то, что сбежал из его хижины.

– Ну что вы, не стоит благодарности, – улыбнулся генерал.

«Крот ест червя». Астра положил руку на книгу, посмотрел на неё, и отчего-то заныло в груди. Но взял он другую книгу – «Путешествие в колыбель».

– Умбра, ты её читал?

Умбра пригляделся к обложке и ответил:

– Нет, такую я не читал.

– Вот, будет что почитать на ночь.

– А этот книгу берёт. Точно пропадём, как пить дать, пропадём! – сетовала Агния, берясь за голову.

– Ты мне тогда скажи, что брать? – расположительно спросил Астра.

– Твоё дело, – отбрила Агния и зазвенела ключами, пряча их в карман платья.

– Ключи вам больше не понадобятся, – остановил её Цингулон. – Отряд опечатает квартиру.

– Что значит – опечатает? – строптиво повела плечами Агния. – Я ещё собираюсь здесь жить. Сегодня же выяснится, что это всё одна большая ошибка. Вы принесёте нам свои ненужные извинения, и тогда…

– Нет, дорогая моя Агния, этого не произойдёт, – улыбнулся Цингулон, стоя в двери. – Наши доказательства неоспоримы.

– Когда об этом узнают в Кабинете… – морща лицо от негодования, произнесла Агния.

– Кабинет всенепременно останется доволен нашей работой. Поймать банду преступников, выкравших малахитовую траву в крупном объёме для последующей продажи на чёрном рынке, а может быть, и… – доктор перешёл на заговорщический шёпот, – для чего похуже. Изобразить, к примеру, бомбу, чтобы совершить террористический акт в том же Кабинете. Или изображать фамильяров для рабского труда…

– Вам нас не запугать, – дрожащим голосом произнесла Агния. – Я имею право позвонить в Кабинет. Дайте мне позвонить в Кабинет!

– Может быть, вы хотите набрать своим родителям? – самодовольная улыбка доктора выводила Агнию из себя; она метнула на Цингулона свирепый взгляд, шумно сопя, и смолкла.

– Ваше превосходительство! – из ванной комнаты раздался взбудораженный находкой голос отрядовца. Остальные, вместе с генералом, побежали на зов. Агния с Репревом тревожно переглянулись. Астра с ненормальной завистью скосился на их переглядывания: почему это страшное преступление не его связывает с прекрасной лисицей-кинокефалкой Агнией?

Умбра, кажется, воспринимал всё происходящее несерьёзно и с горящими глазами наблюдал с кровати за суетой отряда.

– Приведите сюда подозреваемых! – приказал Цингулон.

Из-под ванны отрядовец достал бумажный свёрток, а в свёртке мерцали иглистые кристаллы малахитовой травы. Малахитовая трава чаще всего представала перед всеми в виде камня малахита, только была колючей, как ёж, но могла принимать и иные образы, но лишь те, что доступны пониманию кинокефальского и феликефальского умов. В народном сознании закрепился именно образ колючего, как ёж, камня малахита.

– Унций десять навскидку, – сказал отрядовец и посмотрел на генерала. – Вместе с тем, что мы обнаружили зарытым в земле, как раз выходит одиннадцать.

– Великолепно! – воскликнул Цингулон. – Вот и улики подоспели. Прямое доказательство.

– Думаю, не стоит говорить, что мне это подбросили, – сказал Репрев, взглянув на Агнию.

Агния повела себя самым благоразумным образом: она молчала, решив приберечь гнев на потом, когда они останутся наедине.

Все вернулись в гостиную.

– Мы также предоставим вам защитные комбинезоны, рюкзаки с припасами и медикаментами, которых вам хватит до конца путешествия, – сказал Цингулон, и капитан Аргон, этот высокий отрядовец, раздал всем по белому шарику. – Надавите на него, чтобы вытекла краска: внутри сферы помещён уже изображённый костюм, он сам налезет на вас и подгонится под размер. Комбинезоны защитят вас от непогоды, вредных воздействий окружающей среды, ран и увечий. Комбинезоны изготовлены из того же материала, что и броня моего отряда, они прочны, но не стесняют движений, а также способны накапливать дневной свет и освещать вам путь в ночи.

Репрев раздавил шарик лапой, все остальные – в кулаках, и белые комбинезоны безупречного покроя накинулись на преступников, а за спинами надулись рюкзаки. Больше всех самонадевающиеся костюмы веселили, конечно же, Умбру. Дозволенные вещи сложили каждый в свой рюкзак, и снова отличился Умбра – втайне от мамы, пока та не видела, он запихал пол-литровую банку из-под ежевичного варенья под пуховик. И теперь грудь у фамильяра выпячивалась колесом.

– Выгляжу так, будто нацепила на себя мешок, – пожаловалась Агния, крутясь перед зеркалом. К ней сзади подобрался Цингулон и, приобняв за плечи, произнёс:

– По мне, даже безликая форма вам к лицу.

– Вы много на себя берёте, генерал, – прошипела Агния, вздрогнув, будто на неё село гадкое насекомое; она положила свою руку на его и со всей безотчётной, накопившейся ненавистью вонзила ему под кожу когти. Видно было, как генерал стискивает зубы, что вызвало у неё упоённую улыбку. Отряд напрягся, но Цингулон, взмахнув лысой, без гривы, головой, дал понять, что помощь ему не требуется.

– Я должен попросить у вас прощения, – сказал он сквозь зубы, убирая прожжённую болью руку.

– Должны, – не размыкая губ, произнесла Агния.

– Эй, что за дела! – возмущённо вскричал Репрев, бросившись было к генералу, но один из отрядовцев вытащил из-за спины палку с петлёй на конце и ловким отработанным движением поймал в неё недееспособного. Петля врезалась в шею Репрева, и он, проскользив на полу, повалился набок, захлёбываясь кашлем. Его тотчас же обступил отряд, упав перед ним на колени.

Умбра поспешил на выручку Репреву, пронзительно и жалостливо выкрикивая его имя, но кто-то из отряда подхватил дракончика на руки и, чтобы тот не мешался, унёс его из квартиры.

Астра, оторопев, не успел ничего предпринять: он лишь почувствовал, как к нему сзади подскочили, сильной рукой, схватив за грудь, прижали к себе, что-то липкое и щиплющее заволокло глаза, и обрушилась тьма.

Цингулон выхватил из-за пазухи малахитовую кисть, режущим взмахом закрасил Агнии глаза, и её, упирающуюся, под локти подхватил отряд.

Всё происходило чётко, продуманно и слаженно, как отрепетированный спектакль, как будто играл оркестр.

– Я не позволю обращаться с собой, как с каким-то неразумным зверем! – брыкался Репрев, и петля сильнее врезалась в горло. – Вы ещё за это поплатитесь!

– Простите, но наручники на том, у кого и рук никаких нет, выглядели бы нелепо, согласитесь? – послышался над ухом Репрева насмешливый бас Цингулона. – Мера эта временная, прошу потерпеть. И благодарю вас за то, что занавесили окна – вы облегчили нам задачу. Наши малахитовые краски изготавливаются только из естественных материалов. Сейчас вы буквально смотрите в космическую тьму. Любуйтесь ею и не дёргайтесь.

– Но зачем нам закрашивать глаза? Мы все знаем, где пролегает граница, – сказал Астра, смотря туда, откуда, как ему казалось, исходил звук басовитого голоса доктора. Ему, как и Агнии, заложили руки за спину и вели его, ослеплённого, на выход.

– Да, – певуче согласился голос Цингулона. – Но я очень осторожный феликефал. Уводите!

Агния ступала по лестнице твёрдо и осторожно, держась за перила, мысленно прощаясь навсегда и с квартиркой, и с этим грязным, облупленным, но таким родным подъездом, сожалея лишь о том, что прощание проходило в спешке. «А может, оно и к лучшему, что в спешке», – словно утешая себя, подумала кинокефалка.

Впереди неё вели спотыкающегося Репрева, позади – Астру, повторяющего в голове одни и те же слова, как заклинание: «Только бы с ней и с Умброй всё было хорошо, только бы хорошо… Всё ради них – я бы сам три раза сходил в Коридор, туда и обратно, только бы хорошо, хорошо!» Но повторял он с убеждением, что в этом повторении есть некая священная необходимость. И принуждал себя повторять, сам не понимая или не желая понимать, что принуждает.

Знакомо застонала подъездная дверь, и вокруг, словно подтрунивая, закружился вольный весенний ветер.

– Дальше порог, – предупредил строгий голос отрядовца, подсаживая преступников в просторный безоконный кузов большого грузовика.

Генерал Цингулон, оглядевшись вокруг и переведя глаза на окна, удостоверился, что всё происходит без свидетелей, и вместе со своим отрядом зашёл за преступниками в кузов.

– Умбра, ты здесь? С тобой всё в порядке? – взволнованным голосом спросила в пространство Агния; её сдавливали широкие плечи – она сидела в тесноте, между двумя отрядовцами.

– Да, я здесь. Всё в порядке, – откуда-то спереди ей смело ответил голос Умбры. Фамильяру тоже закрасили его большие глаза.

– Посадите мне его на колени! – потребовала Агния, привстав, но её сейчас же усадили за плечи.

– Нет, все остаются на своих местах и соблюдают тишину, – сказал Цингулон. – Скоро прибудем. В Зелёном коридоре наговоритесь.

Дверь захлопнулась с тем же настроем, с каким ставится точка, машина забрехала рёвом и, исполински дрожа, тронулась, наворачивая на колёса клубы пыли.

Путь был недалёк, но сколько он занял, никто из искателей малахитовой травы не ответил бы точно: для них время шло по своим законам. Один только Умбра томился в предвкушении грядущего приключения, не догадываясь своим неокрепшим умишком о подстерегающей их смертельной опасности. Однако в подобном томлении тоже терялось ощущение времени. Умбра, как и большинство детей, рос на сказках о храбрых и отважных бенгардийских тиграх, которые с лёгкостью преодолевали все испытания Зелёного коридора, проявляя мудрость и смекалку, волю и решимость, могучую силу и кошачью ловкость. Поэтому не стоит поспешно винить маленького фамильяра в скудоумии: спроси у любого мальчишки на улице, хотел бы тот на один день оказаться в Зелёном коридоре, и вы услышали бы решительное – да! И вместе с тем каждый мальчишка помнил родительский наказ: ни в коем случае не ходить в Коридор – ни одному, ни в компании друзей, – на уговоры старших ребят не поддаваться и держаться подальше от границы. Сколько детей пропало в нём навсегда! Но и взрослые тоже пропадали – слепая корысть и безнадёжная нужда, гордыня и жажда приключений вели их в Коридор. Наивное желание добыть малахитовую траву заглушало голос разума. А ведь всего пару лет назад стена, разделяющая город и леса малахитовой травы, ещё не мерилась ростом с городскими домами.

Стена была не совсем стеной: до облаков поднимался бушующий чёрный океан, будто срезанный во время шторма, когда ни одна лодчонка не осмелится выйти в плаванье, и поставленный вертикально, в немыслимых размеров железной раме, скреплённой винтами в кинокефальский рост.

Когда-то давно неизвестного художника попросили изобразить стену, или вал, как её прозвали в народе. Одни говорили, что мастер тот взялся за работу за три апельсина, другие говорили, что он писал только штиль, а за бурю взялся скрепя сердце, и за этот великий творческий подвиг отряд осыпал его сильфиями – художник мог до конца жизни не брать в руки малахитовую кисть и горя не знать. Но мудрый кинокефал поймёт, что настоящий творец никогда не оставит свой дар ни за какие блага мира.

В левом верхнем углу полотна неизвестный художник поместил челнок – волны перемалывали его, захватывая в водоворот. Кому-то в челноке виделся терпящий крушение старик-кинокефал, кому-то челнок казался брошенным. Каждый трактовал его присутствие на картине по-своему: кто-то как символ вселенского одиночества, кто-то – как гимн бунтарству, но большинство сходилось на том, что челнок кричал всем не соваться в Коридор. Сам генерал Цингулон от лица отряда сделал официальное заявление, что к челноку они не имеют никакого отношения, он всего лишь вольность художника, и никакого подтекста в нём нет, в особенности – гимна бунтарству.

Вдоль вала подсолнухами вырастали жёлтые знаки, предупреждающие об опасности незаконного – как, впрочем, и законного, – проникновения в Зелёный коридор: «Проход запрещён!», «СТОП!» (такими большими буквами, что их видно издалека), «Дальше путь – к потере себя!» (этот знак особенно нравился Астре, хоть к границе он был не ходок: потерять себя как – физически или духовно, или всё разом?), «За стеной вы не найдёте ничего, кроме своей погибели!».

Но стена не особо нуждалась в предупреждающих знаках – её стерёг отряд: рослые, крепкие кинокефалы, как на подбор, стояли плечом к плечу. Как же некоторые смельчаки умудрялись пробираться через границу, обводя вокруг пальца сторожевых? Для мирных граждан этот вопрос и по сей день оставался загадкой. Но цифры говорили сами за себя: каждый день в городе кто-то да пропадал.

Гостей города стена поражала своей живой, но тягостной, как зависшее грозовое облако над головой, монументальностью – её видно из любой части города, и пропустить было трудно. Коренные жители тоже хоть раз на дню да бросали беглый взгляд на вал. Когда за него забиралось солнце, оно мутнело слюдой, и город погружался во тьму. А в дурную погоду стена становилась особенно мрачна, и мерещилось, будто волны бушуют с новой силой.

У вала и остановился грузовик. Оборвался храп мотора.

Бросив посты, к грузовику поспешили отрядовцы: они встали по обе стороны от двери кузова, образуя живой коридор, и по нему, но уже в Коридор зелёный, наощупь, ступая с осторожностью, прошли подталкиваемые дулами в спины, ещё ослеплённые искатели. Впереди, под поклоны отряда, к массивной железной с вентилем двери с ржавыми подтёками вышагивал генерал Цингулон.

– Мы уже в Зелёном коридоре? – не стерпев, спросил Репрев, крутя мордой. – Потому что я не чувствую никаких изменений, типа вибраций там или ещё чего.

– Вы и не должны чувствовать никаких изменений, – с видимым недовольством ответил Цингулон. – Мы ещё не вошли. Но, уверяю вас, разницы от пребывания по ту сторону или по эту вы не заметите.

Генерал встал у двери, полуобернулся через плечо, кивком дал сигнал отряду. Короткий поводок, на котором вели Репрева, дёрнули, приказав стоять; остальных искателей тоже остановили – из живого коридора потянулись руки отрядовцев и легли им на груди.

Вентиль генерал крутить не стал, вместо этого он водил по двери пальцем, и под пальцем проступала зелёная краска. Когда Цингулон закончил с рисунком, у него получилась какая-то невозможная фигура в виде треугольника: вентиль закрутился сам собой, и дверь, отхаркиваясь затхлой водой, с трубным рёвом открылась. Генерал уступил дорогу преступникам – их ввели в Зелёный коридор четверо отрядовцев, а сам Цингулон остался за дверью. Искатели разминали веки, прогоняя просеивающийся через волны солнечный свет: без чьей-либо помощи зрение вернулось к ним, едва они пересекли границу. И первым, что увидели искатели, были наставленные на них ружья. Агния тут же крепко прижала к себе Умбру и украдкой поцеловала его в лоб.

Пресекая возможные глупые вопросы, Цингулон сказал:

– Малахитовые краски не действуют в Зелёном коридоре. Видимо, его создатель посчитал, что с ними будет слишком просто. Именно поэтому краска на ваших глазах растаяла, как снег. Поэтому зря вы, Агния, взяли с собой малахитовую кисть. Но это всецело моя вина – забыл вас предупредить, – генерал довольно покрутил усы, задумавшись, и продолжил: – Я бы выступил перед вами с речью, но, увы, не успел к ней подготовиться. И полагаю, при данных обстоятельствах она была бы неуместна. Тем не менее я и мой отряд желаем вам удачи. Мы верим в вас.

Генерал снова довольно, по-кошачьи, улыбнулся и жестом приказал четверым покинувшим Коридор отрядовцам затворить дверь.

– Постойте! – выкрикнул Астра, подняв руку, когда дверь уже захлопывалась. – Если мы вернёмся с малахитовой травой, как мы попадём обратно в город?

Держащие дверь полузакрытой отрядовцы загоготали. Цингулон не смеялся, только ухмыльнулся, шутливо поиграл пальцами на прощанье и сказал:

– Стучитесь.

Дверь тяжело и шумно закрылась, отделив новый для искателей мир от старого. С минуту они стояли и молчали. Потом, очевидно не выдержав тишины, Репрев зашёлся:

– Стучитесь! – передразнивал он Цингулона. – А сам-то, сам-то – поглядите! – в Коридор зайти струхнул – кишка тонка! Своих прихвостней запустил и стоит, лыбится, хоронится за дверью! Из него такой же генерал, как из меня… как из меня пасечник! То есть ни-ка-кой, ну совершенно!.. Ну, у кого-нибудь есть план? – выдохнув, тихо спросил Репрев, смиренно ожидая, когда на него обрушится гнев Агнии. И её гнев не заставил себя долго ждать.

– Что ты натворил, глупый?! – вспыхнула, как спичка, Агния. – Во что ты нас втянул? Коридор?! Ещё сегодня утром я жила нормальной жизнью, а ты испортил её мне, испортил жизнь Умбре и себе в придачу!

– Не крал я никакой малахитовой травы! – кричал в ответ Репрев. – Всё было в точности так, как я тебе сказал!

– Как ты мне сказал? – оскалилась Агния и пошла, пошла на него. – А что ты выкопал малахитовую траву, и что Цингулон тебя вылечил, ты, видимо, посчитал незначительной мелочью?

– Я не хотел тебя расстраивать, Агнушка! – ласково промямлил Репрев, ретируясь к железной двери.

– Расстраивать меня? – сделала брови «домиком» Агния. – О, я не расстроена, теперь я в бешенстве! А ты, – она скосилась на Астру, – ты почему молчал?

– Репрев попросил… – промычал Астра.

– И ты, конечно же, его послушал! Знаете что? – Агния упёрла руки в бока. – Вы стоите друг друга! Обманщики и подлецы! Я не глупая: ясно, что никакой малахитовой травы ни с какого склада вы не воровали. У вас на двоих мозгов бы не хватило провернуть подобное. Но скрыть от меня правду?

– А что бы изменилось, Агния? – несмело спросил Репрев. – Что бы ты сделала? Сбежала бы вместе со мной и Умброй? Нам не хватило бы средств добраться даже до Терция-Терры. А Цингулон вместе с его отрядом везде нас достанет, забейся мы хоть в самый дальний уголок Вселенной.

– Совести у тебя нет, – отрезала Агния и отвернула голову.

– У меня есть, – сказал Астра. – В смысле план и немножко совести. Нас запустили в Зелёный коридор через дверь в стене, верно?

– А ты смышлёный! – с иронией отметил Репрев.

– Так вот, – продолжал Астра, – значит, слева побережье, и если мы пойдём туда, то выйдем к…

– А пойдём направо, – прервал его Репрев с накалом ещё большей иронии, – то выйдем – вы не поверите – тоже к побережью! Мы на острове Буйном, не забыл? Куда ни упрёшься – везде побережье!

– Нет, я не то имел в виду… – сбился юный кинокефал. – Слева от нас песчаный берег, он тянется отсюда до самого прииска. Берег будет нашим ориентиром. По нему мы можем выйти прямо к малахитовой траве. Мы не сможем заблудиться там, где… нельзя заблудиться.

– А почему мы не попросили у Цингулона воздушный шар? – со всей серьёзностью спросил Репрев.

– Что? Какой шар? – не понял Астра.

– Почему мы не взяли у отряда воздушный шар? – повторил свой вопрос Репрев. – Вмиг бы облетели остров – и дело в шляпе! Потерялись бы где-нибудь над прииском, как все воздушные шары до нас, все дирижабли, вертолёты, самолёты… Не слыхал про кинокефала, который решил долететь до малахитовой травы на дельтаплане? А-а, ничего ты не слыхал! А почему бы не доплыть до прииска – как тебе мыслишка? Может быть, потому, что все плоты, подводные лодки, корабли и любая другая посудина, какую ни возьми, пропадали рядом с прииском?

– Я понял тебя, Репрев, – поникшим голосом произнёс Астра и продолжил бодрее: – Но мы-то идём пешим ходом!

– Ну да, это в корне меняет дело, – обречённо ухмыльнулся недееспособный. – Чего же мы раньше не собрались искать малахитовую траву? Были бы уже несметно богаты…

– Хватит ёрничать! – не выдержала Агния. – Астра хоть что-то предлагает. Ты же только языком молотишь. Я за то, чтобы пойти вдоль стены, к побережью. Если ты не с нами, сиди тут, у двери, до скончания веков.

– Агния, Агния! – задёргал её за рукав комбинезона Умбра. – Давай я взлечу, всё-всё увижу и скажу, куда нам надо идти!

– Нет, Умбра, даже не надейся, я не разрешу тебе летать, и тебе меня не уговорить, – погрозила она пальцем и ткнула им дракончика в нос.

– А что, мысль дельная, – вставил Астра. – Умбра может высоко взлететь и осмотреть местность.

– Тебе напомнить, – строго сказала Агния Астре, – что у Умбриэля гемофилия. Жёсткая посадка может сулить… Даже думать не хочу, что она может сулить. Пока мы в Коридоре, да и вне его тоже, Умбра сухопутный – и точка. Держит меня за руку и во всём слушается, – Агния посмотрела на дракончика, требуя согласия. Тот поднял на неё погрустневшие глаза и, надув губы, ответил:

– Сухопутный дракон держится и слушается…

Долго ли, коротко ли шли они вдоль океанской стены, изредка поглядывая, как бесятся, изрезая друг дружку, волны. Шли искатели к настоящему океану, в котором тихим ходом плыл остров Буйный, но пришли не к побережью с иссеро-жёлтым, как мышиный бочок, песком, а вернулись обратно к тяжёлой железной двери.

– Это что, та же самая дверь? – озадаченно спросил Астра.

– А ты много дверей знаешь, которые ведут в Коридор? – с невесёлой издёвкой поинтересовался Репрев.

– Но как такое возможно? – бормотал Астра. – Шли вдоль стены, никуда не сворачивали. Мистика. Фантасмагория. Фата-моргана…

– Может, постучимся, скажем, что уже вернулись? – с наслаждением усмехнулся Репрев.

– Я погляжу, тебе всё смешно, – потрясла головой Агния.

– А что мне теперь, ложиться и помирать?

– Ладно, что-нибудь придумаем, – тоскливо произнёс Астра, положив руку на холодную, пропахшую солью и рыбой, в ржавых подтёках, словно в слезах, дверь, обернулся и с зудящей тревогой посмотрел на кромку леса, дышащую в лицо мрачной таинственностью.

– Например, что? – спросила Агния.

– Например… Пойдём через лес.

– Ну, следопыт! Ну, поглядите! – сказал Репрев, сдерживая смешок.

– А ты куда предлагаешь? – спрашивал Астра, начиная сердиться, но как-то неумело.

– Туда и предлагаю. Больше-то некуда. Но теперь я вас поведу, а не ты. Я буду вашим путеводителем!

«Путеводитель» – слово толстое и объёмное, как телефонная книга, и с отзвуком шелестящих страниц, родилось в голове Репрева спонтанно, будто какая-то сила поместила его ему в уста. Если бы Репрев только знал, каким это сказанное невпопад слово станет судьбоносным и спасительным для всех, то он, не верящий ни во что, поверил хотя бы в совпадения.

– Ты хотел сказать: «предводителем»? – поправила его Агния.

– Нет, я сказал то, что хотел сказать! – упрямился Репрев. – Я ваш путеводитель и не обсуждается!

– Иди давай, путеводитель! – смеясь, подогнала его кинокефалка.

– Я тоже не против: лишь бы придти – всё равно куда, – сказал Астра.

– И я совсем не против! – радостно поддержал Умбра.

– Одного только не пойму, Астра, – сказала вдруг Агния, – если ты догадывался, что за тобой придёт отряд, почему не ушёл от нас, из нашей квартирки? Ты же не из вежливости остался? Или по глупости?

– Трудно сказать, – робко усмехнулся Астра.

А сам подумал: «На самом деле я остался ради тебя».

– Выходит, что по глупости, – с грустью рассудила Агния.

Искатели огибали щетинистые грубые сосны. Репрев вёл наобум, но всячески показывал, что знал, куда ведёт: он шагал с высоко поднятой головой, твёрдо и без оглядки. Свинцовые головы гудели от пережитого волнения, но страха и след простыл: на дне души остался лишь его осадок, въелся в неё – ничем не сведёшь. Может быть, страх притупился из-за воздушного ощущения сна наяву, творящейся небыли. Не свыклись ещё искатели с той действительностью, в которую их забросила судьба.

Шли, шли, пока не пришли к входу в пещеру. Пещера вырастала из-под земли иссечёнными камнями, подбитыми лишайниками. Из входа, как из зевающей, широко раскрытой пасти, веяло душной сыростью. От такой находки искатели малахитовой травы воспряли духом, надежда затеплилась у них в сердцах. Репрев был ужасно горд собой, поважнел, и только когда Агния потрепала его по макушке, между ушами, он насупился, и важности в нём поубавилось. Умбра уже нетерпеливо тянул Агнию вглубь пещеры. Только Астра почему-то внутренне не радовался успеху Репрева.




Глава 4. Последний в своём роде


– Агния, а это ты вырыла такую большую нору? А ты можешь вырыть такую же где-нибудь далеко-далеко в лесу, и мы будем в ней жить все вместе? И никто нас там не найдёт, – донимал её Умбра, вертя головой во все стороны и осматривая всё вокруг своими любопытными глазёнками. А вокруг было на что посмотреть: млечный свет комбинезонов падал на скользяще-склизкие, как органы в слизистой оболочке, складчатые стены пещеры. Искатели перебирались с островка на островок по ясному озеру, с водой до того прозрачной, словно она – небесная твердь. И в ней было видно близкое дно: оно клубилось кальцитом – кровь с молоком – и будто в один миг замерло. Островки – та же кровь с молоком – растекались кружевами, паря над твердью.

– Это не нора, Умбра, это пещера, – устало отвечала Агния. – И нет, я не могу вырыть такую же… Проклятье! В суматохе забыла переобуться! Теперь через весь Коридор придётся проковылять на каблуках, – ругалась Агния, расставив руки, как канатоходец, и держа равновесие.

– А я тебе говорил – не наряжайся! – ворчал Репрев, шустро перепрыгивая с одного островка на другой. – Вырядилась, как на парад. У меня даже не юбилей был.

– Сама решу, как мне одеваться! – гаркнула кинокефалка, и её вопль летучей мышью скрылся в глубине пещер. – Ты правда думаешь, что это я из-за твоего дня рождения туфли напялила? Как бы не так! Я, может, для себя решила побыть красивой.

– Почему ты спрашиваешь о норе именно Агнию? – поинтересовался у фамильяра Астра, поглядывая на маячащую впереди темноту. Агния нехотя, но доверила Астре нести Умбру, да и то лишь из-за своих высоких каблуков.

– Ну, моя мама – лисица-кинокефалка, – рассуждал Умбра. – А все лисицы роют себе дом.

– Нет-нет, ты ошибаешься, не все лисицы-кинокефалки роют себе дом! – наклонился к Умбриэлю Астра и положил ему на плечо руку. – Но от этого меньше лисьего в них не становится. И почему нора, а не какой-нибудь домик на дереве? В детстве я только о таком и мечтал. Но плотник из меня был никудышный, поэтому я строил шалаш из одеяла и подушек: сидишь с фонариком и какой-нибудь книгой, всегда наготове – если послышатся шаги родителей, сразу тушишь свет! Занятие вредное для глаз, но полезное для души. И есть в нём своё очарование.

Искатели пересекли озеро и прошли по длинному, как кишка, туннелю. Со сталактитов мерно, как ход старинных часов, по каплям стекала вода, эхо раздувало из капели плеск зачинающегося дождя, и там, куда падали капли, в лунках россыпью гнездился пещерный жемчуг. Умбре он напомнил паучьи коконы, Астре – икринки. Своды туннеля купались в лунном молоке – из него газ, просачиваясь через щёлки в стенах, выдувал шарики, свисающие тут и там, подобно рыбьим пузырям. Повсюду вились стружкой снежные узоры, распускались гипсовые «цветы», заплетались «кораллы», потолок украшали ленты «водорослей», словом, не пещера, а царство морское!

Покинув туннель, искатели вошли в огромный зал.

– Артифекса надо благодарить, что жизнь переменчива, – пустился в рассуждения Астра. – Мы, – Астра особенно подчеркнул слово «мы», – изменяем всех и вся: вот сейчас решим повернуть назад – и повернём, решим дальше идти – и пойдём. И как можно перемениться, как эти перемены прекрасны, как прекрасна сама их возможность! Возможность, данная – сколько здесь, на острове, живых существ – сотни, сотни тысяч? – данная сотням тысяч живых существ, она, она удивительна!

– И всё у тебя удивительно, – мрачно отозвался Репрев. – Нам без малахитовой травы возвращаться нельзя, не то бросят нас в А-строг, не забыл?

– Репрев прав, мы не можем вернуться с пустыми руками, – вторила ему Агния.

– В том-то и дело, что можем! – воскликнул Астра. – Но не станем. Не помиловал бы нас доктор Цингулон, нас бы сейчас здесь не было, а мы – есть. Когда отыщем малахитовую траву, никто не останется прежним, каждый изменится, попомните мои слова.

– Лучше бы Цингулон меня не спасал… – тяжко вздохнул Репрев. – А ты не подумал, зачем это всё Умбре? Ему зачем меняться?

– Я не знаю! – искренне и как-то возбуждённо ответил Астра. Умбру он передал Агнии, и дракончик шёл, держась за её руку. – Но я и не должен знать. Артифекс знает…

– Астра, т-с-с, тише! – шикнула Агния, внезапно остановившись. – Вы это тоже видите?

В сумраке пещеры тлели два изумрудно-янтарных огня – два глаза.

– Не убегайте, – послышался густой бас. – Я вас не обижу.

Голос гремел, как весенний гром, – пугающе, вместе с тем манил и обольщал своей губительной первобытностью. Ему бы поклоняться, встать бы под ним в чистом поле, и чтобы он разил, разил в одного тебя – и гори всё синим огнём! Такой был этот голос.

Из темноты вышел его обладатель: неслыханных размеров молодой тигр – он был красив, как оливковое дерево, в красных доспехах с обсидиановыми вставками и цветистыми узорами из чистого золота, сияющими, как солнце. Только голова с придающими раннюю мудрость бакенбардами и с пучком бриллиантовых стрел-усов была не покрыта шлемом и хвост – гол. На лбу у тигра синела звезда, и если бы вы взялись внимательно посчитать её лучи, то обнаружили бы, что их ровно тридцать пять, а последний, тридцать шестой, луч – надломлен; звезду, как одеяло, укрывал почти невидимый бело-жёлтый знак, чем-то похожий на корень одуванчика. На шее у тигра был повязан голубой платок, расшитый золотой нитью, а через плечо висела коричневая кожаная сумка.

– Воздух в пещере отравлен, мы надышались отравленным воздухом, вот нам и видится всякое… – тяжело дышал Репрев. – Ты – галлюцинация, ты не настоящий!

– Но если ты настоящий бенгардийский тигр, нам нет причин бежать, – сказала Агния таким перепуганным голосом, каким его ещё никто не слышал, каким его не смог сделать сам Цингулон с его отрядом. – Бенгардийские тигры – одни из самых миролюбивых созданий на всём белом свете.

– Самые миролюбивые создания, – поправил тигр. – Мы, бенгардийские тигры, все миротворцы.

– Были миротворцами, – сказала Агния, не осмеливаясь даже заглянуть в манящие изумрудно-янтарные глаза.

– Но бойня… Была же бойня, бенгардийская бойня, вас там всех… – оборвал сам себя Астра.

– Не всех, – сказал тигр. – Моё имя Алатар. Я единственный из своего рода. – После недолгого молчания Алатар снова заговорил: – В эти пещеры невозможно попасть, не зная законов Зелёного коридора. Поэтому скорее не я ваша галлюцинация, а вы – моя. Ну так как вы добрались до пещер?

– Пешкодралом, – гнусаво ответил Репрев. – От границы до твоей пещеры путь недалёкий – чего тут идти?

– В Зелёном коридоре каждый шаг стоит тысячи шагов, сделанных за его пределами, – сказал Алатар.

– Как раз сброшу пару лишних килограммов, – съехидничал Репрев.

– Нет, ты не понял, – ответил тигр. – Я говорю не о расстоянии, я говорю о сложности выбора.

– Всё он понимает – издевается над тобой, да и только, – махнула рукой Агния, беспокойно смеясь. – Не обращай внимания!

– Так ты издеваться надо мной вздумал?

– Да это я по-дружески, смекаешь? – неловко засмеялся Репрев. – Не очень? Ладненько… Я в последнее время как-то легко нахожу новых друзей, будто мне их кто-то без спроса подсовывает, карты тасуются, а мне всегда лишняя сдаётся. Мы, кстати, не представились: вот этого, – Репрев мотнул мордой на оторопевшего Астру, – с умильной, вечно витающей в облаках мордашкой зовут Астра. Рыжую звать Агния, – Агния на «рыжую» презрительно поморщилась. – Головастика, а по совместительству моего фамильяра и названного сына, – Умбриэль, или Умбра, – дракончик весь просиял. – Хотя до Умбриэля он ещё не дорос, да и уже не дорастёт. А меня попрошу называть Репревом, – погладил себя по груди Репрев.

Алатар почему-то закрыл глаза, но при оглашении каждого имени точно поворачивал морду на того, кому имя принадлежит.

– Я буду с превеликой осторожностью обращаться с вашими именами, так же, как и со своим собственным, – напыщенно произнёс тигр, открывая глаза. – И от вас я требую того же.

– Ладненько, – благожелательно улыбнулся Репрев, а сам подумал: «Не хватало нам ещё одного Астры».

– Но вы так и не ответили на мой вопрос: как вы, не зная законов, попали сюда? – спросил Алатар и сел, обогнув хвостом лапы в доспехах. – Вы не похожи на тех, кто уже проходил Зелёный коридор. Потому что только тот, кто прошёл Зелёный коридор раз, может без опаски разгуливать в нём.

– Мы… сами не понимаем как, – вступил в разговор Астра. – Должно быть, это случайность.

Кроткая светозарная улыбка легла на тигриные губы. Тигр посмотрел на тёмную лужицу воды у себя под лапами и сказал с едва различимой усмешкой:

– Случайность… Воля случая. Если у случая есть воля, как же он велик, этот случай, и кто он? Ладно, не буду вас томить. Раз попали, значит… Короче, кто из вас назвался путеводителем?

Тут в голове у Агнии щёлкнуло, и она на радостях вскрикнула:

– Репрев это был, это Репрев сказал, Репревушка! Астра предложил идти вдоль стены, к побережью, ну мы и пошли, а пришли туда же, откуда и вышли! Ну вот Репрев и решил нас повести, сказал: «Я буду путеводителем!» А я ему: «Каким ты будешь путеводителем? Наверно, ты оговорился – не путеводителем, а предводителем?» А он упёрся, настырный, и твердит мне, дурашка такой: «Нет, путеводителем буду, делайте со мной, что хотите!» И потом мы набрели на пещеру, и… Вот как же бывает – из-за одного глупого словечка так судьба повернулась!

– «Путеводитель» – не глупое слово, – возразил Алатар, пристыдив Агнию. – Оно – ключ к замку, где «путеводитель» – ключ, а замок – «Зелёный коридор». Наш Зелёный коридор не единственный во Вселенной. Есть и другие. И у каждого Зелёного коридора свой хранитель ключей. Испокон веков мы, бенгардийские тигры, были хранителями, пока нас всех не истребил безликий враг. Хранитель не имеет права передавать свой ключ другим хранителям, иначе его Зелёный коридор захлопнется раз и навсегда, безвозвратно. А вы каким-то образом подобрали ключ к замку, – тигриный зрачок сточился тоще сгоревшей спички, и Алатар обвёл искателей недоверчивым взглядом, пригибая морду. – Но Зелёный коридор нельзя пройти в одиночку. Вас всегда должно быть двое или больше. Один ведёт, другие беспрекословно следуют за ним, но прежде ведомый или ведомые дают своё согласие, что ведущий был избран ими по доброй воле, без принуждения. А не то навеки им, несчастным, плутать в Малахитовом лесу… Зелёный коридор – мыслящая природа, и, как всякое разумное существо, он прощает ошибки, но советую не злоупотреблять его милостью.

– Прости, но если должен быть ведущий, путеводитель, как ты ещё не потерялся, ведь ты – один, – осторожно спросил Астра. – Ты ведь один, верно?

– Есть способ. Но я не могу поделиться им с вами, потому что он – одна из бенгардийских тайн.

– Да этот тигр почти такой же умный, как я! – визжал от восторга Репрев. – Вы хоть понимаете, как нам повезло? С бенгардийским тигром мы зараз добудем малахитовую траву!

– Малахитовую траву? – нахмурился Алатар. – Так вы пришли в Зелёный коридор за малахитовой травой?

– А зачем ещё туда идут? – усмехнулся Репрев.

– Мы здесь не по своей воле, – уважительно произнесла Агния. – Нас заставили.

– Слышал когда-нибудь про одного доктора, Цингулоном звать? – встрял Репрев. – Он ещё всем в городе заправляет, и у него даже свой отряд есть, – Алатар молчал. – Он обвинил нас в том, чего мы не совершали, и в наказание бросил сюда, вот и вся история!

– А в чём Цингулон обвинил вас? – голос тигра прозвучал строго.

Астра выступил вперёд, преклонив голову, и тихо сказал:

– Доктор Цингулон обвинил нас в краже малахитовой травы.

– И вы, конечно же, ничего не крали? – спросил Алатар с тайной усмешкой. Астра кивнул. – И как я должен вам поверить?

– На слово, – подумав, ответил Астра.

Алатар сильно удивился, с его морды сошла суровость, он помягчел и сказал, бархатно смеясь:

– А кто ты такой, чтобы я верил тебе на слово? Может быть, ты – бенгардийский тигр?

Астра, поразмыслив, ответил:

– Да. Я – бенгардийский тигр.

Все странно посмотрели на Астру, а Репрев покрутил лапой у виска.

– Думаешь шутки со мной шутить? – тигриная мягкость ловко переменилась, и прорезался гнев.

Собравшись с духом, Астра продолжил свою мысль:

– Нет, Алатар, я бы никогда не посмел. Я – бенгардийский тигр. А ещё я – кинокефал, да много кто ещё… Но сначала я всё же кинокефал. И я нисколько не горжусь этим, хотя кинокефалы мудрее меня говорят, что гордиться как раз есть чем, и гордиться бы следовало… Мы оба с тобой сначала живые существа, а потом всё остальное, нас обоих создал артифекс, не значит ли это, что слово – твоё и моё – равноценно, равновесно? Ты не должен принимать моё слово на веру, но послушай его и дай нам доказать делом свою невиновность.

Мягкой беззвучной походкой, словно по воздуху шагая, так, что не двинулся ни единый камешек, Алатар приблизился к Астре, заглянул в его глаза своими изумрудно-янтарными глазами, в которых застыла, как в смоле, древняя печаль, ласково рассмеялся, и пучки его усов закачались, как весенние травы. Астра вдруг захотел коснуться тигра, но такое прикосновение было бы не то что грубостью, оно было бы преступно: он хорошо помнил, что бенгардийские тигры – священные создания, избранные артифексом для какой-то известной только ему великой цели.

– Я выведу вас из пещер раньше, чем вы успеете оправдаться, – произнёс Алатар. – Но дальше – без меня.

– Ты не можешь нас бросить! Ты наша единственная надежда найти малахитовую траву! – взмолился Астра, едва не падая на колени перед тигром.

– Ты сам это определил, кинокефал, что без меня вам не отыскать малахитовую траву? Но ведь до того, как я вам повстречался, вы и не думали, что кто-то в Зелёном коридоре может помочь вам? Вы полагались сами на себя, и всё у вас было хорошо, – сладкой, как пентагонирисовый нектар, улыбкой улыбнулся Алатар. – Представьте, что наша встреча никогда не состоялась. Но, пожалуйста, не подумайте, что я – чудовище, которое не отзовётся на крик о помощи, – гром тигриного голоса смолк, светлая гладь тигриных глаз разверзлась, и на её месте открылся провал, потаённая глубина, которая есть у каждого из нас. И Алатар продолжил уже другим, полынным голосом: – Но мой удел – быть заточённым в этих пещерах. И так тому и быть.

– Вот же удел – всем уделам удел! – громыхнул Репрев. – Какой толк гнить в этих сырых катакомбах? Кто вообще тебя тут… заточил?

– Я сам, – сухо ответил Алатар.

– Но зачем? – спросил Астра. – Если бы ты явил себя миру, сколько пользы ты бы смог ему принести.

– Это сложно объяснить, – так же сухо сказал тигр.

– Ну ты уж постарайся! – съязвил Репрев.

– Я постараюсь, – ответил Алатар. – Постараюсь как можно скорее провести вас к выходу, но сперва вы должны признать во мне своего путеводителя.

– Да признаём, признаём… – опавшим голосом проговорил Репрев.

– Нет, каждый по отдельности, – настоял тигр.

И каждый признал в Алатаре своего путеводителя. Алатар вёл, а искатели следовали за ним. Пройдя огромный зал, они вошли в туннель, самый узкий из трёх.

– Пещеры таят в себе опасность, как и всё в Зелёном коридоре, поэтому слушайте главное правило: не разбредаться, – говорил Алатар, не оборачиваясь. – Даже если вы услышите, что чей-то голос, быть может, даже знакомый вам, зовёт на помощь, не обращайте внимания. Продолжайте идти за путеводителем. Ни при каких обстоятельствах не отставайте: отстанете – и больше никогда не увидите своих друзей.

– А какую опасность таят пещеры? – спросила Агния, пригибаясь в туннеле, как самая высокая. – Должна предупредить, что у Умбры гемофилия, для него любая опасность вредна.

– И кто же додумался взять его в Зелёный коридор? – спросил Алатар.

– Вот пойдёшь с нами, – подхватил Репрев, – мы тебе с удовольствием покажем виновника, ну, как управимся, естественно. Ох, всё бы отдал, чтобы посмотреть на рожу этого Цингулона, когда он увидит бенгардийского тигра во плоти и крови!

Умбра, отстранившись от Агнии, нагнал Алатара, встав под его вздёрнутым подбородком, и просящим голосом сказал:

– Покатай меня на спине.

К Умбре тут же кинулась Агния, обняла его сзади и, глядя в изумлённые изумрудно-янтарные глаза тигра, растерянно заговорила:

– Прости его, Алатар, он ещё маленький, несмышлёный! – и, развернув к себе Умбриэля, строго заглянула в большие глаза дракончика. – Я же тебе говорила: бенгардийских тигров нельзя трогать, а тем более кататься на них!

– Да знаю я, знаю… – расстроился Умбра и с милой взрослой серьёзностью закончил: – Попытка не пытка.

Алатар поизучал с минуту дракончика, сдержанно засмеялся, и Агния, всё ещё извиняясь, увела его.

– Вы спрашивали меня об опасности пещер, – сказал Алатар. – В них живут плакс-драконы.

– Слышь-ка, Умбра, твои собратья! – ухмыльнулся Репрев и поинтересовался у Алатара несколько боязливо: – А почему «плакс»?

– Как увидите, сами поймёте. Проведя два года в заточении, я нашёл к ним подход.

– И какой же такой подход, может, поделишься? Показать когти? – съехидничал Репрев.

– Нет, к ним нужен более… деликатный подход.

– Деликатный, как же! – фыркнул Репрев.

В узком туннеле искатели наткнулись на скелет с саблезубым черепом. Широко разбросав ноги, скелет сидел, прислонившись спиной к стене пещеры, а стена, как жадная змеиная пасть, не спеша заглатывала его. На смотревшем пустыми глазницами в далёкие дали черепе саблевидные клыки уткнулись в рёбра между грудиной, отчего скелет словно присел отдохнуть и прикорнул, обнимая полусгнивший почерневший рюкзак.

– Смилланянин, – с почтительным шёпотом определил Астра.

– Уже качается в колыбели Вселенной, – скорбно склонил голову Алатар.

– Ну, начинается, – закатил глаза Репрев. Схватив зубами лямку рюкзака, он принялся вырывать его из цепкой хватки скелета.

– Что ты делаешь?! – завопил Астра.

– А сам не видишь? Граблю могилу! – выплюнув лямку, прорычал Репрев. – Мы все делимся на две категории: живые и не очень. И между двумя вот этими категориями ну ничего нет, пустота, и никакой прослойки. Мертвяку сумка всё равно уже ни к чему, – и снова потянул.

Алатар, глядя на всё это свысока, с упрёком бросил:

– Даже на том свете ты не даёшь этому феликефалу покоя.

– Не зря я тебя прозвала мусорщиком, вечно тащишь всякий хлам! – презрительно процедила Агния, брезгливо поморщившись.

– Как здесь вообще оказался смилланянин? – оторопело спросил Астра. – Неужели в этих пещерах ещё кто-то был?

– Нет, никого здесь не было, и быть не могло, – твёрдо ответил Алатар. – А удивляться тут нечему: в Зелёный коридор редко, да метко попадают предметы из самых непредсказуемых мест. Предметы и… живые существа. И, разумеется, они находят здесь свой конец.

– И мы в один прекрасный день можем так же попасть в какой-нибудь Зелёный коридор? – обомлел Астра.

– Ну, это маловероятно, – усмехнулся Алатар.

– Ну-ка, Умбра, открой для меня! – сказал Репрев и придвинул носом к фамильяру отвоёванный рюкзак. Умбра послушно расстегнул молнию.

Даже если прогнать последний лучик света из этих пещер, наступившая тьма не сравнится с той тьмой, что глядела сейчас со дна рюкзака: она, облизывая каждый шовчик и стежок изнутри рюкзака, была настолько густой, что, казалось, её можно было снять пальцем.

Все молчали, лишь переглядываясь между собой с приоткрытыми ртами, и только Алатар сидел с мордой, полной скучающего безразличия.

– Ты можешь хотя бы раз для разнообразия найти вещи, которые не переворачивают сознание или не подвергают нас смертельной опасности? – недовольно-озадаченным тоном спросила кинокефалка.

Умбра потянулся ручонками к рюкзаку, но Агния вовремя отдёрнула его за капюшон комбинезона.

– Ну-ка, вглядимся во тьму тьмущую – с чем её едят! – у Репрева загорелись глаза, он уже чуть не сунул морду в рюкзак, но Агния и его оттащила за хвост, другой рукой всё ещё не отпуская Умбру, и вскипела:

– Тебя что, совсем жизнь ничему не учит? Ладно Умбра, но ты куда лезешь? Хочешь, чтобы тебе голову отсекло? Ну, вперёд!

– В Зелёном коридоре всегда следует быть начеку и не совать свой нос куда попало, – поддержал её Алатар. – Никогда ничего не трогайте, особенно предметы, которые кажутся вам подозрительными или неуместными. Бросьте сначала в рюкзак какую-нибудь пустышку и посмотрите, что с ней будет.

Астра подобрал первый попавшийся камешек и скормил его рюкзаку. Все разом склонились над рюкзаком и увидели, как камушек, сжавшись до размера игольного ушка и причудливо переливаясь, всё падал и падал, словно в глубокий колодец, медленно-медленно, и всё уменьшался и уменьшался, пока не застыл, подмигнув звездой.

– Я попробую достать его оттуда, – сказал Астра и занёс руку над тьмой тьмущей. «На всё пойду, лишь бы предстать перед Агнией храбрецом, даже если мне очень страшно!» – подумал он.

– Давай-ка лучше я, – помешал ему погеройствовать Алатар. – Мой хвост будет ловчее твоих пальцев. Я туда весь не сунусь, не волнуйся, Астра, потому что, если сунусь, обратно уже не высунусь: дно сумки вымазано кракелюровой краской. Вы используете её для путешествий в пространстве. Куда ведёт эта сумка, у меня желания выяснять нет.

«Кракелюровая краска! Как я сразу не догадался!» – мысленно ударил себя по лбу Астра.

Алатар сел к рюкзаку спиной, повернув к нему морду, и сначала опустил во тьму тьмущую чёрный кончик хвоста. Тот растекался, будто на акварельный рисунок попала капля воды. Но боли тигр не чувствовал, он не чувствовал ничего, кроме укутывающих в себя дрожаний и лёгких покалываний. Алатар поддался неведомой силе, затягивающей его хвост в недра странного рюкзака. Упираясь лапами в пол, он не сводил взгляда с мерцающей отливом точки. Прищурив глаз и прикусив нижнюю губу, тигр поймал точку, обвившись вокруг неё тонкой ниточкой своего хвостика, и вытащил камешек. Хвостик приобрёл свой истинный размер хвоста. Алатар молча посмотрел на всех с видом победителя.

Репрева захватили одновременно два чувства – чёрная зависть к тигриному успеху и непреодолимое любопытство. Под сердитый крик Агнии он подбежал к сумке, встал на задние лапы и, набрав побольше воздуха в лёгкие, бросился вниз мордой в тьмущую тьму.

– Алатар, проверь, не застрял ли он там, – равнодушно сказала Агния, но в её равнодушии сквозила живая тревога.

Алатар кивнул, подошёл к Репреву, потрепал его за плечи, и спустя мгновение тот вытащил морду с выпученными глазами и отвисшей челюстью.

– Ну и что ты там увидел? – спросила Агния, со скрытой заботой осматривая сидящего вразвалку Репрева.

– Как бы так сказать… – стихшим, невыразительным голосом ответил Репрев, потерянным взглядом уставившись на рюкзак. – Как будто стою в поле, а вокруг – бескрайний ночной простор и ни одной звёздочки. Усы дрожат на ветру, но это не ветер. Точно не ветер. И тишина – давящая тишина и кладбищенский покой. Шерсть дыбом встаёт, но не со страху, а будто там всё наэлектризовано, что ли. Я пробовал там закричать, кто-нибудь меня слышал?

Все замотали головами: нет, не слышали.

– Ну как, носить будешь? – потешалась Агния.

– Сдался мне этот мешок! – буркнул Репрев. – Ещё, чего гляди, рухну в него.

Астра вернул рюкзак в объятия скелета и мечтательно затянул:

– В детстве я бы что угодно отдал за такой рюкзак, да за любой рюкзак: чтобы куча кармашков разных была и отделений, маленьких и очень маленьких, и больших, конечно, тоже. Я бы сложил в него все дорогие моему сердцу вещи: любимые книжки, игрушки, камушки! Да, камушки! Ох, как же я любил их собирать! Какие-то с крапинками, какие-то однотонные, но обязательно необычной расцветки! Сплющенные, как блин, голыши и изломленные, попадались даже с дырочкой – они, говорят, приносят удачу. А ещё у меня был самый что ни на есть настоящий кристалл горного хрусталя! О, я представлял, что внутри него живёт мой фамильяр – тоже, кстати, дракончик, как и ты, Умбра, – Астра с гордой улыбкой посмотрел на Умбриэля – тот слушал его внимательнее всех. – И скоро фамильяр должен был вылупиться. Я везде и повсюду таскал кристалл с собой в кармане, пока не потерял. Обронил в один из зимних дней в сугроб, когда в сотый раз любовался им, смотря сквозь него на солнце. Я хорошо запомнил тот день, – с давно забытой печалью произнёс Астра. – Родители не покупали мне рюкзак, потому что я был ещё очень мал, мне было меньше, чем Умбре сейчас. А ведь обычная, на первый взгляд, сумка – это целый маленький мир. Твой мир.

Алатар неспешно побрёл вперёд, и искатели двинулись за ним.

– А мы с Агнией, – сказал Умбра, – когда к морю ходим, собираем там очень старые камни.

– Окаменелости, Умбра! – засмеялась кинокефалка.

– Да, окаменелости, – исправился дракончик. – А как они назывались, эти окаменелости, Агния? Прости меня, я старался запомнить – запомнил, а теперь снова забыл, – поник Умбра, но не прошло и минуты, как он уже был, как и прежде, весел и улыбался.

– Кораллы по большей части. Иногда акульи зубы, но реже. Но никогда прежде нам не попадались пещерные тигры, – хитро улыбнулась Агния, но Алатар ничем ей не ответил.

Ещё долго искатели с путеводителем Алатаром блуждали по туннелям, узким и широким, длинным и коротким, пока не вошли в последний зал с такими высокими сводами, что до них не доходил свет от комбинезонов.

В середине зала возвышалась гора всякого хлама и мусора – чего только там не было! Какие-то стулья, шкафы, вешалки, бутылки, драгоценности, сильфии, книги… Может быть, это и был тот самый уголок во Вселенной, в котором собрались в одном месте все вещи, которые когда-либо существовали на белом свете? На горе, расправив крылья, сталагмитом вырастал плакс-дракон. Через его тело, прозрачное, словно слеза, словно утренняя роса, просвечивалось окружение, а за витражными крыльями всё, наоборот, размывалось и дрожало. За невидимой шкурой и за невидимыми костями, как в анатомическом театре, проглядывался каждый орган: в хрустальной груди билось большое, больше бычьего, сердце, а от него стеклянными трубками разрастались сосуды, раздувались и сдувались сотканные из жемчуга лёгкие, и наверняка, если бы существо не так давно отобедало, в кишках выставлялось бы на обозрение их содержимое. Существо спало или делало вид, что спит. Искатели, повидавшие на своём веку немало чудесных существ, с интересом и страхом разглядывали плакс-дракона, прячась друг другу за спины.

– Мы должны разбудить его, – сказал Алатар, буравя плакс-дракона изумрудно-янтарными глазами.

– А обойти никак? Он вроде без задних лап спит, – шёпотом спросил Репрев, выглядывая из-за Астры.

– Плакс-дракон – ваше первое испытание, – ответил Алатар. – Первое испытание всегда одно для всех. Вы не можете пропустить его.

– Почему ты раньше нам не сказал, что нас ждёт испытание? – шипящим шёпотом спросила Агния.

– Не видел смысла, – спокойно ответил Алатар.

– Чудесно… И в чём заключается испытание? Победить дракона?

– Я не могу вам этого сказать.

– Но почему?! – шипела Агния, она говорила уже почти своим обычным голосом.

– Таков закон Зелёного коридора.

– И как нам разбудить дракона? – спросил Астра.

Алатар, пригнувшись к земле, крадущимся шагом подобрался к горе и запрыгнул на спину плакс-дракона, вонзив когти на задних лапах в основание драконьего хвоста, а передними лапами зацепился за крылья. Тигр сопел, прижимаясь выпяченной грудью и смятым в складках лбом к гладкой, но толстой коже. Но существо не просыпалось. Тогда тигр издал такой рык, что содрогнулись стены. Плакс-дракон дёрнул длинной безглазой мордой, расправил витражные крылья и сбросил с себя тигра, но тот, благодаря своей кошачьей сноровке, приземлился на все четыре лапы.

– Кто это? – голос плакс-дракона проникал в нутро, отчего грудная клетка дрожала, а шерсть вставала дыбом. Ящерная, похожая на клин, морда, будто с заросшими глазницами, подозрительно уверенно указывала на остолбеневших искателей, а длинный лентовидный язык цвета жимолости щупал воздух.

– Это я, последний из бенгардийцев, – сказал Алатар, вернувшись к искателям.

– Зачем ты пробудил меня ото сна в столь ранний час? Или мир перевернулся и я проспал…

– Нет, – не дал договорить последний из бенгардийцев, – во сне ты или в бодрствовании, ты точнее любых часов.

– Ты кого-то привёл ко мне? – в бесстрастном голосе плакс-дракона шевельнулось удивление.

– Да, я привёл к тебе новых искателей, – сказал Алатар и обернулся на них. – Но они не бенгардийцы.

– Правда – нет такого события, которое не может случиться во Вселенной, – удивление плакс-дракона достигло своего предела. – Так ты привёл их ко мне на обед?

– Эй, тигр, разрешишь, мы пошушукаемся? – обратился Репрев к Алатару, когда Алатар уже открыл рот для ответа. Тигр закрыл пасть, обернулся к искателям и кивнул.

Репрев скрылся за крупным сталагмитом и подозвал к себе остальных.

– Что-то тут нечисто, – прошептал он, сощурившись. – Вам не кажется, что этот кот задумал скормить нас бледному дракону?

– Зачем Алатару скармливать нас дракону? – возмутилась Агния. – Будь его воля, освежевал бы нас на месте, чего ему стоит.

– А, не-е-ет! – не согласился Репрев. – А вдруг это жертвоприношение. Ритуальное. Бледный дракон никого не пропустит, пока не вкусит свежей крови! Вот и ждал нас котик два года, а всю историю со своим заточением выдумал!

– Никому не кажется, что из-за своей болтовни Репрев поел весь кислород, и у него в без того обездоленном мозгу наступила полнейшая голодуха? – Агния щёлкнула Репрева по лбу.

– Алатар, конечно, не больно-то разговорчив, – задумчиво произнёс Астра. – Но он бенгардийский тигр.

– В сказках все тигры добрые, умные и храбрые! – подметил Умбра. – Я хочу, чтобы Алатар был нашим другом.

– Мне бы тоже хотелось, Умбра, – сказала Агния и вздохнула. – Но друзей в таких местах не заводят. Ты же не станешь знакомиться с кем-нибудь ночью в тёмном переулке? Наше с Алатаром знакомство выглядит так же странно.

– Это потому, что ты не гуляешь со мной поздно! – ответил дракончик.

– И не поспоришь, – улыбнулась Агния.

Искатели вернулись к Алатару, и Астра спросил у него:

– Про какой обед говорит плакс-дракон?

Но за Алатара ответил сам плакс-дракон:

– Отдайте мне это! – он показала острым серповидным когтем на Умбру, который тут же поспешил скрыться за спиной Агнии. – И вы пройдёте первое испытание.

– Это фамильяр, ты, гадальный шар! – рассерженно выкрикнул Репрев. – Никогда прежде не видел фамильяра?

– Я видел много кого и что. Я даже видел, как вы появились на этом падающем в бездну камне. Мы – бессмертные существа. Умру я, будут другие. Мы живём столько, сколько существует артифекс. Мы встречали таких, как этот фамильяр. У него повреждена душа – он пограничное творение между живым и неживым.

– И что ты с ним делать будешь, воткнёшь его в своё гнездо, как прутик? – зубоскалил Репрев.

– Наши гнёзда не простые гнёзда. Во Вселенной каждый предмет имеет в себе искру. Мы питаемся этой искрой. С ней мы поддерживаем порядок вещей.

– Порядок? – переспросил Астра.

– Да, порядок, – ответил плакс-дракон. – Когда вы не наблюдаете какую-либо вещь, она стремится распасться на… скажем так, частицы. Когда вы наблюдаете вещь, мы заново собираем её из частиц. Но вы не видите нас, а мы видим вас. Мы призваны смягчать материальное существование мира. Мы способны одновременно быть в нескольких местах, способны путешествовать сквозь пространство, мы – космические швецы, мы ткём ткань бытия. Без нас ваш мир обречён на распад. Но есть у нас ещё одно предназначение, раскрыть которое пока мы не можем.

– У нас был уговор: я не трогаю тебя и твой вид, а ты не трогаешь меня и мои вещи, – прорычал Алатар.

– Был уговор, – согласился плакс-дракон. – Но их вещи – не твои вещи, – прошипел плакс-дракон.

– Сдаётся мне, зрение подводит тебя, – ухмыльнулся Алатар. – Присмотрись хорошенько. Тебе лучше других должно быть известно, как крепка моя незримая связь с новыми искателями, в том числе с фамильяром Умбриэлем. Мы не можем тебе его отдать.

Плакс-дракон поднял нос, словно пытаясь учуять ту незримую связь, про которую говорил Алатар, расправил широкие крылья, за которыми можно было без труда всем укрыться, высунул свой язык цвета жимолости – и тот всё вытягивался и вытягивался, пока в одну секунду не лопнул, испустив плотный чёрный туман. Послышались шумы, напоминающие какофонию расстроенного радиоприёмника, воздух накалился, стало невыносимо душно, а очертания пещеры и плакс-дракона растаяли, как лёд. Пространство, казалось, трескалось по швам, а из трещин бил ослепительный свет шариков-звёзд, жгучий и выпаривающий последнюю слезинку из глаз, смешанный с сочащимся мёртвым холодом. Но любопытство взяло верх, и Астра, щурясь, сумел рассмотреть планету – она протискивалась бочком через расщелины пространства: на ней зеленели леса и завивались кудрявые облака, расползались голубые реки. Но юный кинокефал не успел узнать, что это была за планета: всё прекратилось так же быстро, как началось, едва существо сложило за спиной крылья, и в тот же миг мир вернулся на круги своя.

– Да, я увидел, последний из бенгардийцев. Вас связывают незримые нити, старше вашего… знакомства.

– Мне одному интересно, что здесь только что произошло?! – воскликнул Репрев, упав хвостом на холодные камни.

– Не тебе одному, – отдышавшись, проговорила Агния.

– А можно ещё разочек? – возбуждённо спросил Умбра.

– Про какие связи вы говорите, Алатар? – спросил у него Астра, но тигр будто не слышал его, продолжая говорить с плакс-драконом.

– Столько повидал на своём веку, а не способен разглядеть, что творится у тебя под носом, – качал головой тигр, самодовольно улыбаясь. – Бери что хочешь, но фамильяра ты не получишь.

Агния вышла вперёд и сказала плакс-дракону:

– У меня кое-что есть для тебя, – она сняла с шеи часы и, слегка отвернув голову и прикрыв глаза ресницами, без колебания протянула их ему. Плакс-дракон потянулся к ним мордой, жадно облизывая воздух языком.

– Да ладно, ты же этого не сделаешь, Агния, не дури, – всполошился Репрев. – Ты ни за что не расстанешься с подарком своего отца.

– В конце концов, это всего лишь вещь, пусть и памятная для меня. Но, лишившись её, я всё равно никогда не забуду отца. А вот Умбра – далеко не вещь. Я люблю его и всё за него отдам.

– А не хочешь меня к себе взять? – спросил Репрев у плакс-дракона, тот склонил морду набок. – Из меня неплохой копатель получится, может, откопаем тебе клад.

– Нет, ты нам не нужен. Нам нужен другой ты, – ответил ему плакс-дракон.

– Не дождётесь: я такой один! – оскалился Репрев.

И тут Умбра, оставшись без присмотра, ближе всех подбежал к плакс-дракону. В руке дракончик держал пол-литровую банку из-под ежевичного варенья. Агния хотела кинуться на помощь Умбре, но её ноги словно одеревенели, и оставалось лишь с ужасом наблюдать за происходящим. Кинокефалка посмотрела сначала на Репрева, потом на Астру, а затем на Алатара, и у всех читалось во взгляде, что они также не могут сделать и движения.

Плакс-дракон укрыл Умбру крылом, и через витражную кожу просматривались лишь размытые черты фамильяра.

– Что у тебя в руке, фамильяр? – спросил плакс-дракон, опуская морду к банке. Умбра встал на цыпочки и ткнул банкой по носу плакс-дракона, отчего тот отдёрнул нос.

– А это – моя любимая игрушка, – представил пол-литровую банку из-под ежевичного варенья Умбра. – От сердца отрываю! Только не забирай у Агнии часики – она их очень любит!

– Да, детские игрушки содержат в себе много искры, – облизнулся плакс-дракон. – Особенно те игрушки, которые не являются таковыми по своей сути. А ещё сильфии – да, сильфии… – с наслаждением выдохнуло существо, – …они так часто ходят по рукам, что в них заключены многие чаяния.

– Прости, но мы теперь все безработные, – съязвил Репрев.

Астра не выдержал и прокричал:

– Довольно! Мы отдадим тебе наши комбинезоны и рюкзаки, и ты отпустишь нас. Это наше первое и последнее слово, ясно тебе?

– Астра, ты что творишь? – испугалась Агния. – Ты лишаешь нас еды, воды, снаряжения, ты лишаешь нас всего! Как мы дальше будем?

– Я делаю что должно, – сказал Астра. – Поверь мне.

На морде плакс-дракона появилось некое подобие улыбки. Он сложил крылья, и Умбра ринулся к Агнии, стоящей на колене с раскрытыми объятиями. Все снова смогли двигаться.

– Но прежде… – Астра гордо поднял голову, сжав руку в кулак, ударил себя в грудь, выпяченную колесом, а другую руку отвёл за спину и звенящим чистым голосом заявил во всеуслышание: – Я передаю все свои вещи в полное владение бенгардийскому тигру Алатару, чтобы он мог распоряжаться ими по собственной воле и усмотрению! А именно: защитный комбинезон – одна штука, – он похлопал себя по груди и начал расстёгивать молнию, – рюкзак – одна штука, со всем его содержимым, в том числе: одна походная аптечка, один спальный мешок, два обеззараживающих воду фильтра – изобретение самого доктора Цингулона, один перочинный ножик, огниво в одном экземпляре, а также набор тюбиков с едой – артифекс знает сколько их тут.

К лапам тигра из рюкзака посыпалось всё его содержимое. Книгу «Путешествие в колыбель» Астра самолично преподнёс Алатару, положив сверху наваленных в кучу вещей, как на пьедестал.

Агния с вдумчивым взглядом следила за тем, что делал Астра, и в одночасье она сообразила, что к чему: кинокефалка сделала и сказала то же самое, что и он. Следом за ней, ни о чём не жалея, повторил Умбра. Репрев же не спешил, лишь с ненавистью глядел на плакс-дракона. Агния растормошила Репрева:

– Ты с нами или как? Только не говори, что до тебя не дошло.

– О нет, до меня дошло, ещё как дошло! До меня дошло ещё до того, как Астра раскрыл свой рот. Но вот что скажу: ни кошке, ни этой ящерице не достанется и волоска с моей головы. Эта пещерная мокрица думает, что мне не хватит сил с ней совладать? Хочешь заполучить мои вещички? Ну так подойди и отбери! Я быстрее перегрызу тебе глотку, чем ты взмахнёшь крылом!

– Не упрямься! – крикнула на него Агния. – Своим упрямством ты нас всех в могилу сведёшь! Немедленно отдай всё Алатару, а не то за тебя это сделаю я!

Репрев перевёл взгляд на Агнию, в котором постепенно уходила ненависть и возвращалось самообладание. С тяжёлым сердцем он всё же расстался со своим комбинезоном и рюкзаком, а Умбра с удовольствием ему с этим помог.

– Своим упрямством я однажды уже спас наши шкуры, – недовольно прогудел Репрев.

Алатар осмотрел свои сокровища, поднял глаза на Астру и, коротко усмехнувшись, произнёс:

– А ты не промах, кинокефал Астра. Догадался-таки. В самом деле, что принадлежит мне, плакс-дракону не отобрать, – если бы у плакс-дракона были глаза, они о многом могли бы рассказать. Например, о том, как плакс-дракон был сейчас зол. – Но Астра, – продолжил Алатар, – чтобы пройти испытание, вам всё равно придётся что-то отдать… Давай так: я попробую ещё поторговаться с плакс-драконами, а вы подождёте меня у выхода. О ты, первое творение артифекса, скажи: искатели выдержали испытание?

– Выдержали, последний из бенгардийцев. Но если мы ни до чего не договоримся, вещи искателей, переданные в твоё владение, достанутся мне – все до одной.

– Так ты всё-таки решил идти с нами? – обрадовался Астра, переглянувшись с Умброй.

– Обсудим это, когда я вернусь к вам, – ответил Алатар. – Только обязательно дождитесь меня.

– Сколько бы ни пришлось ждать – дождёмся, – сказала Агния с лёгкой улыбкой, и вещи ей уже стали безразличны – лишь бы поскорее выбраться на свежий воздух и навсегда забыть об этом месте.

– Мы проводим вас! – плакс-дракон воспарил к потолку, а его возглас прозвучал как птичий крик. Витражные крылья разбили купол шершавого призрачного света, вылитый из брошенных в кучу комбинезонов: там, наверху, под потолком, кутаясь в собственные длинные тени, висели, как летучие мыши вниз головами, тысячи других плакс-драконов.




Глава 5. Призрак Бенгардии


Алатара ждали долго и почти потеряли надежду дождаться. Выход из пещер был подозрительно похож на вход – такая же раскрытая каменная пасть с изломами и подёрнутая лишайником. «А вдруг мы снова вернулись в начало? – в волнении, от которого покалывает в груди, рассуждали искатели. – Вдруг Алатар ждёт нас с другой стороны? Подумает, что не дождались, уйдёт – и всё пропало…» Путь через пещеры вымотал искателей малахитовой травы, но усталость притупляла тревожное чувство, и они были рады высушить влажную шерсть под утренним солнцем, скачущем на небосклоне, как скачет жеребёнок на шатких длинных спичечных ножках – лучах.

– И где носит этого кота? – не выдержал Репрев. – Не придёт он, нутром чую.

– Если ты так говоришь, значит, тебе ничего неизвестно о бенгардийских тиграх. Он придёт, – с уверенностью сказала Агния.

И тут из глубины пещеры донёсся шорох шагов – тигр нарочно шаркал лапами, чтобы не напугать своим неожиданным появлением искателей. Алатар щурился на солнце: жёсткие, недлинные ресницы тигра шинковали пьяно-сладкий летний воздух. Алатар смотрел на взбитый на груди мех, не осмеливаясь поднять изумрудно-янтарных глаз на только народившееся и оттого невесомое, лёгкое венозно-голубое небо. Он держал в пасти книгу, и на переносицу с жалобой скатывались узловатые морщинки. На спине тигр нёс разорванные в клочья комбинезоны. Алатар грузно уселся на песок и, расцепив зубы, осторожно выпустил из пасти книгу к своим лапам.

– Прошу прощения, что заставил вас ждать, – виновато произнёс он.

Агния подошла к тигру, подбоченилась и строго спросила:

– Ну и что случилось с нашими комбинезонами?

– Да, что стряслось, тигр? И зачем ты притащил нам эти тряпки? – подголоском вывел Репрев, приподняв и согнув по-охотничьи переднюю лапу.

– Ещё раз позвольте мне попросить у вас прощения – не уберёг я вашу одежду. Плакс-драконы не захотели отдать её мне подобру-поздорову, поэтому пришлось вступить в бой. А лоскуты я принёс в доказательство бесславной судьбы ваших одежд. Также я заметил, что ткань светится в темноте – она ещё нам пригодится. Умбра, ты, как фамильяр, будь добр, открой сумку у меня на плече. Вот всё, до чего я сумел договориться, – опустил голову тигр.

В сумке лежала пол-литровая банка из-под ежевики. Умбра, конечно же, остался доволен, в отличие от Агнии.

– А банку-то ты зачем взял, голова твоя бедовая? Где наши рюкзаки? Как мы будем без еды, без спальных мешков? Ни костра тебе развести – ночью не согреешься, укрыться нечем…

– Я буду добывать вам пропитание. И костры вам будут. Даю слово бенгардийского тигра.

Агнии заверения Алатара – как маслом по сердцу. Кинокефалка растаяла и сменила гнев на милость. Приход бенгардийского тигра для всех был лучом света. Кроме, кажется, Репрева.

– Почему вы, тигры, так любите давать своё слово, когда о нём никто не просит? – сморщился он.

– Мы с великим трепетом, бережно обращаемся со словом. Бенгардиец сто раз подумает, прежде чем дать ответ. Обет молчания у нас считается подвигом. На него идут обычно старые мудрые тигры, но на моей памяти были и совсем юные бенгардийцы. В священном безмолвии они уединяются в горах… За свою недолгую жизнь я видел больше страданий и смертей от сказанного в сердцах слова или от слова, продуманного до каждого слога, до каждой буквы, до интонации и придыхания, с которым его преподнесут. Одним неверно брошенным словом можно убить даже бессмертную любовь. Не поговори ты вовремя с отчаявшимся, и быть роковой ошибке. Сообщить матери, что её сын не вернулся из Зелёного коридора, или же соврать, сказать, что он среди без вести пропавших, чтобы она каждый день, дарованный ей артифексом, горько рыдала, но вместе с тем находила утешение: есть какая-то крошечная, размером с горчичное зерно, вероятность, что, может быть, родная кровь ещё где-то там?

– По мне, так ответ очевиден, – процедил Репрев, не поднимая глаз.

– Для таких, как ты… – Алатар в гневе подскочил прямо к морде пса, отчего тот невольно прижался к земле, и, горячо дыша прямо ему в ухо, проговорил: – Для таких, как ты, всегда всё очевидно и просто. Наверное, стоит напомнить, что любая война начинается с приказа. И пока возникают подобные… дилеммы, я буду следить за своим языком. И, как вижу, за твоим тоже придётся приглядывать.

Агния, испугавшись за Репрева, хотела вмешаться в их спор, но потом передумала: «Пусть хоть раз в жизни кто-нибудь преподаст этому пустослову урок. А бенгардийский тигр идеально подходит на роль воспитателя». Обиженный, исполненный ненавистью взгляд Репрева перекрестился с суровым и тяжёлым, как из гранита, взором Алатара, и пёс ушёл из-под тигриного сопения, ничем не ответив. Но злобу затаил.

– А что за книга, вроде не моя? – спросил Астра, подбирая книжку в тёмно-зелёной обложке.

На вылинявшей кожаной обложке, под приклеенным к ней треснувшим паутинкой стеклом лежал засушенный цветок мяты с множеством сплющенных, словно одномерных, сиреневых колокольчиков и её мохнатый листок. Под обложкой – пожелтевшие страницы; нижний правый край книжки размок, отклеился от стекла, и там уголки дневника сморщились. В корешке пряталась чёрная перьевая ручка.

– На неё я и обменял ваши рюкзаки. И свой платок, – Алатар и правда был уже без своего синего платка на шее.

– Платочка лишился – велика потеря! А с нашими вещичками расстался – и усом не повёл! Или я не прав? Честный обмен, справедливый, ничего не скажешь! – верещал Репрев, но, не увидев никаких изменений на морде Алатара, смолк.

– За всё то время, что провёл в пещерах, я без дела не сидел, – бесстрастным голосом говорил тигр. – Пока плакс-драконы спали, я изучал их сокровища…

– Ты оговорился: не сокровища, а мусор, – оборвал его Репрев.

– Особенно внимательно я изучал книги, – продолжал Алатар. – И вот однажды мне в лапы попался он – дневник. Астра, почитай нам, пожалуйста. А после, Репрев, я уверен, ты изменишь своё мнение.

– «Меня зовут Орион, – начал читать Астра неразборчивый почерк, то и дело запинаясь и сбиваясь. – Я пантера-феликефал, бывший член отряда его превосходительства генерала Цингулона. Я первый после бенгардийских тигров, кто полностью прошёл Зелёный коридор. Но от малахитовой травы я отказался. Я искал свободы, свободы от отряда. И я получил, что хотел. Конечно, Коридор я прошёл не один: его невозможно пройти в одиночку. Мне помогал таинственный доброжелатель, такой таинственный, что я так и не узнал его имени! Это вкратце обо мне. Больше вам знать ни к чему.

Чтобы войти в пещеры, вам нужно выбрать путеводителя (это не ошибка: не предводителя – именно путеводителя!): им можете быть вы или ваш приятель. Если вы втроём, двое других должны на словах признать одного путеводителя, иначе вечность вам кружить вокруг да около. Путеводителя выбирают после окончания каждого испытания, даже если он – одно и то же лицо.

В пещерах обитают плакс-драконы. Те ещё разбойники! Но первое настоящее испытание ожидает вас в Бенгардии – призраки! И это всё, что я могу о нём сказать… – голос Астры оборвался. – Потому что, если я стану объяснять на пальцах, испытание может не появиться и вы навсегда застрянете в бедной Бенгардии. Участь, признаться, незавидная. Но так уж устроен Зелёный коридор, искатели малахитовой травы: выдашь обходной путь – он станет прямым, скажешь, где пройти легче всего, – и там уже не пройти, откроешь секрет – и секрет уже не будет секретом, ничего не будет… Вы же знаете, где находится Бенгардия? Ну конечно: все знают, где Бенгардия! Священная земля тигров! В Бенгардии – огромный дворец (не пропустите!), который сейчас, не будь Зелёного коридора, заняли бы под фабрику по производству малахитовых красок или под цех по переработке мандариновых кожурок. О, Бенгардия, моя бедная Бенгардия! Как в песенке поётся».

– Гимн это, – вставил Алатар, недовольно дёрнув ушами. – Наш гимн. Не песенка.

Астра продолжил:

– «В серёдке дневника вы увидите не очень подробную карту. Вырвите листочки и соберите её целиком. С ней с пути не собьётесь. В конце концов, я же картограф! Постскриптум: я не тешу себя надеждами, что хоть одна живая душа когда-нибудь наткнётся на мои записи, но если вы – те самые, теперь вам дарован путь, проделанный мной когда-то. Я верю, что он не будет для вас ни лёгким, ни трудным и мой труд сослужит вам добрую службу. Но если случится так, что этот дневник попадёт в руки отряда, обращаюсь лично к его превосходительству генералу Цингулону: ни в коем случае не ходите в Бенгардию, повторяю, обходите Бенгардию стороной! Тогда и только тогда вы найдёте горы малахитовой травы, размером с луну! Как это возможно, спросите вы? В Зелёном коридоре бывает всякая всячина! Всё вышесказанное было лишь для того, чтобы сбить со следа наших врагов. Я верю в ваш острый ум, ваше превосходительство: только вам хватит способности разобраться в этом зверски сложном шифре!» – Астра захлопнул дневник и, огорошенный прочитанным, спросил: – Он что, издевается над доктором Цингулоном?

– Слишком явно, – подметил Алатар. – Этот феликефал либо чрезвычайно умён и хитёр, либо невероятно глуп.

– А мне нравится этот феликефал! – воскликнул Репрев, щеря в улыбке зубы. – С ним было бы куда веселее, чем в компании высокомерного тигра-недотроги. Признаю, был неправ.

Алатар только покачал головой.

– Только посмотрите: здесь почти весь наш остров, да что почти – вот он, как на ладони! – задыхался Астра от восторга. – Вот город, – он тыкал пальцем, проминая податливую бумагу, – вот пещеры, даже вал прорисован… Невероятно! Мы должны найти Ориона.

– Там разве где-то сказано, что он хочет, чтобы его искали? – с усмешкой спросил Репрев. – Может, этот феликефал получил то, о чём мечтал, а мы возьмём да и нарушим его покой… Некрасиво получится.

– А про какого таинственного доброжелателя говорит Орион? – спросил Астра у Алатара, закрыв дневник и сунув его в карман брюк.

– На этот вопрос, Астра, тебе никто точного ответа не даст. Таинственным доброжелателем может быть кто угодно, им может быть даже мой переживший бойню соплеменник. И это ближе к истине.

– Но как ты не столкнулся с Орионом в пещерах?

– Астра, если бы я столкнулся с Орионом, то мы навсегда застряли в пещерах. Две группы искателей не могут одновременно проходить одно и то же испытание. Скорее всего, Орион прошёл его, когда я месяц, а то и больше скитался в горах. Только потом я случайно набрёл на пещеры и заключил себя в них.

– Значит, идём в Бенгардию? – спросила Агния.

– Как бы мне этого не хотелось, другого выбора у нас нет, – выдохнул носом Алатар.

– Не хочешь ворошить прошлое, да? – спросил Астра, улыбнувшись, как бы в поддержку.

– А кто бы захотел? – усмехнулся Алатар.

– В Бенгардии правда водятся приведения? – шёпотом спросил Умбра.

– Теперь, видимо, завелись, – ответил Алатар. – Да, насчёт призраков… Если мы идём через Бенгардию, я попрошу вас на протяжении всего пути держать уши закрытыми.

– Это ещё почему?! – крикнул Репрев. – Может, нам ещё глаза завязать?

– Я бы не отказалась от кляпа у тебя во рту, хотя бы на час-другой, – сказала Агния.

– И глаза придётся завязать. Всё ради вашей собственной безопасности. С призраками надо держать ухо востро. Они что туман: в нём заблудиться легко, а вот выбраться – задача не из простых. Злые по своей природе, без разницы, каким добрыми они были душами, вечно ворчащие и брюзжащие.

– По описанию – чисто Репрев! – рассмеялась Агния.

Алатар, втянув голову в плечи, под нависшими бровями обводя всех изумрудно-янтарными глазами, в которых плясали догорающие огарки зрачков, продолжил нарочно пугающе глухим голосом, словно сам приходя в ужас от своих речей:

– Не многие способны пережить внезапную встречу с призраками – не выдерживает сердце, ну и… При взгляде на них встаёт дыбом шерсть, седеет, становится как мел. А то и вовсе можно ослепнуть. Но вы готовы. Впрочем… можно ли быть по-настоящему готовым к встрече с призраком? Ах да, и ещё: они – искусники обмана, каких ещё поискать. Поэтому будьте начеку и не верьте ни единому их слову, что бы они вам ни говорили и ни обещали. Призрак хочет одного – заполучить вас в свои ряды. Но он это не со зла, как бы ненароком. Их гнев идёт не из прошлой жизни, он приобретённый, определённый средой, как бы сказать… Ведь весь мир свернулся калачиком во зле, и миру уютно, и миру хорошо. Лишь немногие из нас пытаются привнести в него хоть крупицу добра.

– Уши, предположим, я ещё могу заткнуть, – сказала Агния задумчиво, – но вот глаза я завязывать не собираюсь. Как я тогда буду за Умброй присматривать? А если он споткнётся, упадёт? Нет… Чего я только за свою жизнь не навидалась – мне уже любые привидения нипочём. Да и зачем, скажи, нам бояться бесплотных духов, если рядом с нами настоящий тигр? Пусть лучше призраки в страхе разбегаются при виде нашей разношёрстной компании.

– И разно… разночешуйной! – воскликнул Умбра.

– Наверное, я могу пойти на некоторые… уступки, – проговорил Алатар и, видимо, в тот же миг об этом пожалел, судя по его хмурой морде. – Но при одном условии: это навсегда останется в Зелёном коридоре и никогда не покинет его пределы.

Все с неподдельным интересом уставились на Алатара.

– Я позволю Умбре… ехать у меня на спине.

Никогда прежде Агния не видела Умбру таким счастливым – у него на мордашке светилась широчайшая улыбка и показывались белёсые драконьи шипики-зубики. Если бы Агния разрешала ему летать, он тотчас же взмыл в небеса и парил над всеми ними, лёжа на облаке и наслаждаясь мгновениями своего неописуемого счастья.

Прижавшись к Агнии и обнимая её, Умбра слёзно умолял жалостливо-невинным голоском:

– Агнушка, милая, ну ты же мне разрешишь покататься на тигре, правда?! Ну пожа-а-а-луйста! Ты же у меня самая красивая лисичка во всём белом свете! Я обещаю тебя во всём слушаться и никогда-никогда не расстраивать!

– Самая красивая лисичка в целом свете, говоришь? – Агния склонила голову набок, на её лице проскользнула разоблачительно-хитрая, присущая только лисицам улыбка, а глаза, тоже с хитринкой, сузились в щёлочки. – Какой же ты маленький льстец! Я вроде бы тебя этому не учила. В кого же ты такой? На всё пойдёт, но своего не упустит. Ну-ка, скажи ещё раз, какая у тебя лисичка?

– Самая красивая! – с тем же запалом, не выпуская из объятий Агнию, он поднял на неё зубастую мордашку с сияющими глазёнками.

– Ладно, так уж и быть, седлай Алатара, если он не передумал, – Агния взглянула на смущённого Алатара, похожего в эту минуту совсем не на тигра, а на пойманного с поличным нашкодившего кота, и, пробиваясь через торжествующие крики Умбриэля, продолжила: – Только если ты пообещаешь мне, Умбра… Умбриэль! – призывала она к тишине, перекрикивая дракончика. Умбриэль уже, казалось, ничего и никого не замечал вокруг себя. – Умбриэль, отвлекись на секундочку и выслушай меня: если только ты пообещаешь мне крепко держаться за Алатара. Я бы предложила изобразить поводья и седло, но, во-первых, малахитовая кисть здесь не действует и её у меня больше нет, во-вторых, это наверняка ниже достоинства Алатара и, в-третьих, будет выглядеть дико и глупо, как если бы лису заставить рыть норы. А в-четвёртых, мне почему-то кажется, что Алатар на это ни за что не подпишется.

– Не подпишусь, – подтвердил Алатар, кивнув, едва сдерживая смех. – И, Умбра… – он подозвал к себе дракончика. Умбра, наконец, перестал баловаться, послушно встал напротив тигра, прижав подбородок к груди, вытянув руки по швам, и зажмурился, видимо, сдерживая перехлёстывающую через край радость. – Раз уж Агния напомнила мне, что у меня ещё осталось достоинство, ты заберёшься на меня, только когда мы войдём в Бенгардию, – не раньше, не позже. Как только мы покинем её пределы, ты слезешь с меня. Договорились?

– Договорились! – отчеканил Умбра.

Но в его голоске слышалось ещё что-то, какая-то неугасающая надежда, что, может быть, тигр ещё передумает и разрешит ему потом, уже после Бенгардии, хотя бы разочек прокатиться на его полосатой спине, а ещё маленькая обида от несправедливости, что катание откладывается на потом. Какое потом, когда хочется сейчас, вот в эту вот секунду! Пока дойдёшь до этой вашей Бенгардии…

– А далеко ещё? – нетерпеливо спросил Умбра.

– По бенгардийским меркам довольно близко, – пробормотал Алатар.

– А по меркам того, кто не умеет ждать, не очень близко, – вставила Агния. – Я бы сказала: далеко-далеко!

– Ну Агния! – с плаксивым смешком отозвался Умбра. – Ты тоже не умеешь ждать!

– Ага, сначала мы: «Агнушка, ты самая расчудесная!» А потом обвиняешь собственную мать в нетерпеливости. Хотя мне-то что: не меня будет катать на спине тигр! Но я ещё могу передумать, будут ли тебя катать, поэтому выполняй своё обещание и будь послушным фамильяром.

– Так вот какое оно – воспитание, – засмеялся Алатар.

– Как-то ты очень быстро изменил своим принципам, тигр, – заявил Репрев. – Катать на спине фамильяра… А как же: бенгардийские тигры – священные создания, лапами не трогать?

– Я тебе так скажу. Никакие принципы не заставят меня подвергать бессмысленной опасности живое существо, – ответил на это Алатар.

– Неправильный ты бенгардиец, тигр. Может быть, ты и не бенгардиец, а просто тигр. А вот твои предки не пустили за ворота почти разбитую армию Смиллы, которая просила у вас убежища во время знаменитой Лунной делёжки. Афаллианцы всех порубили, никого не пощадили. Стучались к вам смилланяне, стучались, да никто не открыл. Вот что значит – принципы были!

– Сражение, которое ты приводишь как пример беспринципности моего народа, происходило задолго до нашего с тобой рождения, почти двести лет назад, – прорычал Алатар.

– Случись оно сегодня, будто бы твой народ поступил иначе! – нахально усмехнулся Репрев, но сам понимал, что заигрывает с огнём, и огонь этот вспыхнул в изумрудно-янтарных глазах Алатара.

– Не тебе судить, как поступил бы мой народ! – подскочил к Репреву Алатар, отрезав тому путь.

– Умерь свой пыл, тигр. Вот заладил: мой народ, мой народ… – как ни в чём не бывало ответил Репрев, обходя Алатара.

– Не обращай на него внимания, Алатар, – сказала Агния. – У него несносный характер.

– Ещё какой! – согласился Астра.

– Молчал бы лучше, – с досадой бросил Репрев. – Ты меня знаешь не больше тигра, ну сколько… день?

– Рядом с тобой день как год, – коротко рассмеялся Астра, отчего-то взглянув на Агнию, погружённую в свои мысли.

Репрев только пробубнил себе что-то под нос.

– Может, отчасти ты и прав, – обратился Алатар к Репреву. – Я неправильный бенгардиец. Но на твоём месте я бы благодарил судьбу, что тебе повстречался именно неправильный. Потому что истинный бенгардиец не допустил бы с собой такого обращения. Да что там, я бы даже не заговорил с тобой. Поэтому не советую тебе испытывать моё терпение.

– Вот это больше похоже на бенгардийца! – с хвалебной язвительностью сказал Репрев, явно оставшись доволен тем, что смог вытащить наружу эту сторону тигра.

– А можно спросить про привидений? – поинтересовался Умбра у Алатара, и тот кивнул, подобрев мордой. – А мы все станем привидениями, ну… когда умрём?

Тигр застыл с занесённой лапой и, задрав подбородок и высоко подняв брови, серьёзно посмотрел сначала на Агнию, потом снова на дракончика, с минуту подумал, только потом ответил:

– Нет, это распространённое заблуждение. Чтобы стать привидением, нужно ещё при жизни иметь волевой характер, стремление, быть одарённым, быть своего рода творцом – писать стихи, картины, музыку. И не стоит забывать, что бестелесный дух на то и дух, что он – это совсем не душа, покинувшая тело, нет, это лишь её тень, оболочка, остаточное явление вроде…

– Вроде реликтового излучения! – подхватил Астра.

– Можно и так сказать, – кашлянул Алатар. – Но я хотел сравнить с яичным белком, отделённым от желтка, а твоё сравнение – вполне себе неплохое.

– Если я буду придумывать стишки, то потом смогу стать привидением и корчить всем рожи у них за спинами? – спросил Умбра с притаившейся радостью.

– Сможешь, конечно, сможешь! – рассмеялся Алатар. – Только это должны быть, ну, добротные такие стихи.

– А, ну тогда никем я не стану… – расстроился Умбра.

– Знаешь, – обратился к Умбре Астра. – Я тоже вряд ли стану призраком, но был бы не прочь им стать хотя бы на денёк. Я бы тогда бродил по всей земле, ни о чём не тревожась, не страшась ни холода, ни разбойников, ни случаев – ни счастливых, ни несчастных. Побывал бы там, где нельзя и можно. Попал бы туда, куда закрыта дорога обычному кинокефалу. Узнал бы, что же там на самом деле творится за ширмой базы отряда доктора Цингулона. А ещё хотелось бы увидеть, что там, в самой глубокой точке океана, прикоснуться к солнцу, погулять по неизведанным планетам…

– Астра, – обратился вразумительным тоном к нему Репрев, прервав, – тебе что, Коридора мало? Что ж, мечты сбываются. Сдаётся мне, став привидением, ты и тогда не дашь никому покоя. И что же ты там собрался найти, за ширмой базы отряда доктора? – спросил он насмешливо.

– Смейся сколько хочешь. Я всего лишь поделился своими мыслями, – обиделся Астра.

Искатели шли по холмистому плато, шли долго и не видели ничего, кроме бесконечных лугов однотонной, высокой, по колено, травы, от которой уставал взгляд и клонило в дрёму. Лишь кое-где белели неаккуратные брызги болиголова, тысячелистника и пастушьей сумки да фиолетовыми огоньками зажигалась крапива. Росинки – чистые каменья – скатывались, дробясь, с выгнутых стрел травы на одежду – одежда промокала, словно под дождём, тяжелела и тянула к земле. Жутко хотелось снять с себя всё, выжать и высушить.

Когда искатели взобрались на утёс, между редеющими рядками краснолицых сосен им открылась захватывающая дух картина: в невосходимой высоте беззастенчиво обнажались алые, как сосцы, горы; перед горной грядой пылал пожаром золотой дворец. Пылко приобняв сосенку и повиснув на ней, как бы падая спиной назад, окрылённый, с широко открытыми ясными глазами, Астра подбежал почти к самому краю утёса. Ветер бродил в шерсти, насвистывал в ухо наговоры. К Астре поспешил присоединиться Умбра – Агния отпустила его, но каждый шаг провожала беспокойным взглядом.

– Будь я ласточкой, так бы и полетел, – подставив лицо ветру и закрыв глаза, мечтал Астра; он расправил руки и крутил ими, правил, как крыльями, словно взаправду летал, словно взаправду бесстрашно скользил в обрыв, бесстрашно, потому что знал, что в нём жила дарованная артифексом сила полёта, которая не даст ему разбиться, которая снова поднимет его в небеса.

– А почему ласточкой? – спросил Умбра.

– У нас они вили на балконе гнёзда. Ласточки так пронзительно пищат… Если бы меня спросили, как выглядит воля – я бы ответил: послушайте, как кричат ласточки, и вы всё поймёте. Но я бы не отказался быть и колючкой. Каждое утро в тишине встречать с этого утёса рассвет, вечером – закат, лишь бы никто меня не срубил и не отнял этой красоты. А вообще, сбросить бы тесную грубую кору и острые шипы, заплестись бы обратно в семечко и подслушивать, сидя в земле, как звучит мир.

– Ласточкой быть веселее, – не согласился Умбра.

– Может быть, Умбра. Может быть, – с печальной улыбкой ответил Астра, и тут он увидел, как дракончик тянется варежкой к цветку с пушистыми, как кошачья лапа, серебристыми лепестками – благородной красоты и тихой нежности цветок пах прохладной свежестью. Присев напротив, Астра спросил:

– Хочешь сорвать?

– Да, хочу подарить Агнии, – смущённо ответил он Астре на ушко, и дальше они отчего-то переговаривались вполголоса: – Цветочек – как с луны, красивый, и мама тоже красивая.

– Хм, как с луны, говоришь… Возможно, они даже родственны, близки – луна с этим горным цветком. Есть в нашем мире такая красота, которой стоит касаться одним лишь взглядом. Её смеют любить одновременно и никто, и каждый. Но зачем же сразу срывать эту красоту?

– Но их же тут целая полянка! Что будет, если я сорву один? – не понимал Умбра.

– Ты можешь показать цветок Агнии и даже посвятить ей целую цветущую поляну!

– Как это – посвятить? – спросил Умбра, положив в рот палец.

– А вот так, скажи нашей Агнии: я посвящаю тебе эту поляну, дорогая моя Агния! – пропел Астра, обратив на себя внимание остальных. – Посвящают же кому-то звёзды. Хотя кто-нибудь спрашивал у звёзд, нужно ли им, чтобы их кому-то посвящали.

– На самом деле, – засмеялась Агния, – я не люблю цветы – те, что из цветочных лавок. Но мне приятно, мальчики, что в мою честь назвали целую поляну, как их там, забыла, как цветок называется…

– Эдельвейс, – подсказал Алатар, наклонив морду, и с замутнённым от печали взглядом разглядывал эдельвейсы. – У меня с ними своя история. Каждое утро я приходил сюда и выкапывал цветок, старался не повредить корни, поэтому выкапывал с запасом – большой такой ком земли, вся морда была в грязи! И сажал эдельвейсы у окна хижины, в которой жила моя любовь. Проснувшись, она знала, что выглянет в окошко и увидит новый цветок. Я дал ей слово, что по всей Бенгардии будут цвести эдельвейсы. Иногда Санджана просыпалась раньше моего прихода, и тогда мы сажали их вместе, но приятнее всего было делать это одному, пока она спит.

Когда Алатар закончил, у всех сердца словно бросили в солёное море, выловили и снова поместили в грудь.

– Ну ты и романтик! – захохотал Репрев. – Никогда бы не подумал, что такой здоровяк, как ты, будет таким романтиком.

– У нас, у бенгардийских тигров, горячая кровь, – улыбнулся Алатар, последний раз взглянув на цветок эдельвейса. – Пойдёмте, не будем задерживаться.

Искатели спустились в заросли ольхи, где по рубчатой листве ниспадал просеянный свет.

– Что у тебя сейчас в душе, Алатар? – спросил тигра Астра, поравнявшись с ним.

– О чём ты, Астра?

– Ну, мы так близко к твоему дому. Сколько ты уже не был в Бенгардии? Два года прошло с той бойни. Что ты чувствуешь?

– Совсем не то, что обычно чувствуют те, кто возвращается в родную обитель после долгого отсутствия. Есть некое щемящее чувство в груди, но… Я возвращаюсь без надежды: там меня ждёт одно лишь пепелище, разграбленный королевский дворец и упрёком звучащая тишина.

– Два года… – присвистнул Репрев. – Можно спросить: чем ты два года занимался в пещерах? Как твои полоски не побелели без солнца, как трава под чуркой?

– Пещеры были моей темницей, – после недолгого молчания ответил Алатар. – Какое у заключённого может быть занятие? Только одно: коротать время. Я был сам себе судья, я придумал себе наказание, очень мягкое, несоизмеримое с моей виной, и сам исполнил его. Я… – замялся для вида Алатар, потому что он давно уже решился признаться, и признался как на духу: – Я опоздал на бойню.

– И всё: опоздал на бойню? – захохотал Репрев. – На бойню, из которой при любом раскладе не вышел бы живым? Ты запер себя в пещерах лишь потому, что не успел на войну, которая наверняка и объявлена не была? Что за чушь! Ты слишком строг к себе, тигр.

– Для бенгардийца оставить свой народ без защиты – позор, смываемый лишь кровью, – строго пояснил Алатар.

– Чего ж тогда не смыл? Духу не хватило? – подзуживал Репрев.

– У меня остались незаконченные дела, – только и ответил Алатар – не хотелось ему грызться с Репревом.

– Ну и как, не закончил ещё? – Репрев ухмыльнулся. Алатар пропустил этот вопрос мимо ушей. – И сколько ты собирался прозябать в этих пещерах?

– Пока артифекс не положил бы меня в колыбель Вселенной, – сухо ответил тигр.

– А пропитание ты где добывал?

– Плакс-драконы приносили мне каждую неделю рыбу. Конечно, не за красивые глаза. Я дал им обещание, что они смогут снять с меня доспехи после моей… смерти.

– Выходит, ты обвёл вокруг пальца этих крылатых медуз – хвалю! – с уважением покивал Репрев.

– Почему обвёл – ведь я ещё жив, – самодовольно улыбнулся Алатар.

Когда искатели выбрались из зарослей, их снова ждал неблизкий путь по лесам и оврагам. Но и этот путь был окончен, как закончились или будут окончены многие другие пути, и вот добытчики малахитовой травы поднялись на высокий холм: слева виднелся город, казавшийся отсюда крохотным, всего лишь миниатюрой. Астра не удержался, протянул руку к самому высокому зданию, ухватился за его верхушку кончиками пальцев, будто бы надломил её, и, прижав язык к нёбу, приоткрыв рот, издал трескучий звук наподобие того, какой бывает, когда раскалывается камень. Астра явно остался доволен своим удавшимся баловством. Справа в небеса поднимались базальтовые столбы. С трудом верилось, что они нерукотворны – творения природы, совершенные в своей клавишной форме, как совершенна, например, волнистая ракушка. Но ещё сложнее было поверить в то, что в этих базальтовых столбах был выдолблен королевский дворец. Рядом выутюженной ленточкой лежала река.

– Амрума моя – тигриная кормилица! Священная река Амрума! – Алатар встречал её, как родную мать после долгой разлуки; глаза его полнились теплотой и нежностью. – Амрума – так и переводится с бенгардийского: «река, что кормит тигров». Матушка наша.

Было что-то материнское в реке Амрума: прямая, как материнское сердце; щедрая, как материнская любовь, и красивая в своей алмазной ряби. Речной поток струился, но издалека мерещилось, будто он застыл самородком.

Длинными прыжками, как пружина, растягиваясь в полёте и сжимаясь, когда лапы касались земли, Алатар сломя голову сбежал с холма к реке. За ним пытался не отставать Репрев, но куда ему было угнаться за тигром! Астра держался рядом с Агнией, Умбру они вели за руки, тихо и не спеша сходили с крутой возвышенности по скользкой траве, согнув ноги в коленях.

Над рекой зависли, словно подожжённые зелёным закатным лучом облака, пышные кроны ив.

– Рыбы-то, наверное, развелось в вашей речушке – столько кошек кормить! – Репрев тяжело дышал после забега, выхрипывая невнятный смех.

– Тебе лишь бы шутки шутить, – ответил ему Алатар, даже не запыхавшись. – Но да, рыбы прибавилось. Гляди, как плещется! – Алатар, прощая в это мгновение Репреву всё, указал лапой на блеснувшую на солнце боком форель – она беспомощно извернулась в воздухе, словно пытаясь выскочить из своей чешуи, и плашмя ударилась об воду, раскромсав алмазный самородок реки. А за ней – другая форель, показав акробатический этюд, скрылась, словно ускользнула в какую-нибудь расщелину.

– Сама в лапы идёт! – не мог нарадоваться Алатар. – Ну, считай, с ужином мы разобрались. В этот раз ловлю я, а в следующий – ты.

– Хорошая шутка, – Репрев посмотрел на Алатара как на дурака. – Нет, правда, для первого раза сойдёт. Я всю свою жизнь в городе живу – рыбу никогда не ловил. И чем ты мне прикажешь её ловить?

– А пасть тебе на что? Языком молоть?

– А ты не промах! – прищурился Репрев. – С каждым разом всё лучше и лучше.

– Лишь бы не достигнуть твоих высот, – скривил гримасу Алатар.

– Тебе до них очень далеко, поверь мне, – дышал смехом Репрев.

– О чём вы опять спорите? – спросила Агния. Вместе с Умброй и Астрой они, наконец, догнали беглецов.

– Ни о чём мы не спорили, – ответил Репрев, поглядывая на тигра. – Бенгардиец предлагал половить рыбки.

Агния облизнулась и сказала:

– Я бы не отказалась от жареной рыбы.

– Будет вам рыба, – ответствовал Алатар. – Заодно выясним, не растерял ли я навыки за два года, проведённых в пещерах… Мы в двух шагах от Бенгардии. Никогда прежде чужак не ступал на священную землю.

– Ну да, не считая картографа, его таинственного доброжелателя и тех, кто устроил вашу легендарную бойню. А так да, чужаки к вам не вхожи, – Репрев, завалившись на хвост и перебросив лапу через плечо, чесал за ухом.

– Репрев, а ну, подойди-ка ко мне! – просветлённый от какой-то хитрой выдумки, позвал к себе Алатар. – Да подойди, не обижу! Чего оробел?

– Ничего я не оробел, – неубедительно протараторил Репрев, не поднимая на тигра глаз; лишь скосился на Агнию, словно негласно прося её приглядеть за ним.

Алатар зачерпнул своей широкой лапой голубую глину с берега и со всего маху, со злорадной ухмылкой, влепил ком прямо в ухо Репрева. Пёс подскочил как ошпаренный, затряс головой и уже потянулся лапой к забитому глиной уху, но тигр остановил его, крича в другое:

– Чтобы пережить встречу с бенгардийскими привидениями, вы должны закрыть уши. А глина как нельзя лучше подходит для ушной затычки. И глина эта непростая – она с незапамятных времён применяется в бенгардийской медицине. Так что ты должен быть благодарен: я платы с тебя не возьму. Говорят, эта глина хорошо избавляет от головной боли.

– Пока не жалуюсь, – процедил Репрев, пытаясь высвободиться из тигриной хватки.

– А я могу стать твоей головной болью, – разозлённо прошептал Алатар, ошпарив горячим дыханием ухо Репрева, – если ты и дальше продолжишь вести себя вызывающе дерзко. Твой норов здесь, в Зелёном коридоре, может погубить и тебя, и тех, кем ты дорожишь больше всего. Если тебе хоть кто-то дорог, хочешь не хочешь, мы должны стать союзниками. Я терплю тебя, а не ты – меня. Видели бы меня мои братья и сёстры, они бы тотчас же изгнали меня из Бенгардии.

– Пусти лапу, тигр… – прорычал Репрев и уже громко произнёс: – Агния справится с моим вторым ухом. Да, Агния?

– Справлюсь. Но мои ушки я доверяю только себе. Только вот что делать с ушами Умбриэля? В глине могут быть острые частички камней и песка.

– Позволь мне проверить каждую крупинку глины, Агния! – галантно предложил Астра, склонив голову.

Кинокефалка подняла брови и скривила полуулыбку.

– Ну что, Умбра, ты готов? – добродушно спросил у дракончика Алатар, ложась животом на стылую глину. Умбра в нетерпении захлопал крыльями под пуховиком, сжав у груди кулачки и глядя на Агнию умоляющими глазами.

– Тебя надо спросить: готов ли ты, Алатар? – веселилась Агния. – Сам видишь, Умбриэля долго уговаривать не придётся.

– Я оттягивал, сколько мог, – с иронией ответил тигр. – Не могу же я расстроить маленького фамильяра.

– Давай-ка я тебя подсажу, Умбра, – сказала Агния с суетливой улыбкой и, не дожидаясь согласия, подхватила его под мышки и усадила на спину тигра. – Ты помнишь, что я тебе говорила, Умбриэль?

– Крепко держаться за шею Алатара, я помню… – прогнусавил дракончик.

– Постарайся не забыть об этом до конца поездки, хорошо?

Умбриэль кивнул, сжал ногами бока Алатара, вцепился пальчиками в его загривок, вытянув, как тесто, складку тигриной кожи, с детским любопытством осматривая вблизи каждую шерстинку. Умбриэль, как настоящий наездник, красуясь, гордо поднял голову. Но почему «как»? Сейчас он мог по праву называть себя тигриным всадником.

– Не перестарайся, Умбра, не оставь Алатара совсем лысым. Не больно тебе, Алатар? – спросила Агния.

Бенгардиец рассмеялся.

– Нет, вовсе нет. Умбре не вырвать у меня даже волосок… У меня с рождения могучая шерсть и упрямая толстая кожа.

– Дракон верхом на тигре!.. – осклабился Репрев. – Никогда бы не подумал, что увижу это историческое зрелище своими глазами.

– Признаться, я тоже, – сказал Алатар.

Когда, наконец, все закончили затыкать уши глиной, а глаза перевязывать оставшимися от защитных комбинезонов тряпками, искатели малахитовой травы отправились вверх по холму к городским воротам. Построенная из больших обтёсанных, плотно прилегающих друг к другу стволов деревьев стена ровным кругом – таким же геометрически гармоничным, как солнечный круг, – отделяла Бенгардию от внешнего мира, служила ей щитом и завесой тайны. На обтёсанные стволы, заточенные кольями, падало, словно в волчью яму, брюхатое от облаков небо с выцветшей, как на старых снимках, светлой голубизной.

На волнующихся зелёным нефритом воротах стояли на задних лапах вырезанные в камне огромные тигры. Они опирались на ветвистый резной ключ, разделённый створами на две половинки. У тигров оранжевые полоски были из янтаря, чёрные – из обсидиана, а белые – из алмазной пыльцы. А ключ – ключ вырезан из простого дерева осины.

Алатар закрыл глаза, вытащил из пальца коготь и провёл им между створами. У бенгардийца шевелились губы – он что-то бормотал, но никто не разобрал ни слова: глина в ушах заглушала все звуки. Астре на секунду даже померещилось, что тигры на воротах пришли в движение, и ворота медленно сами чудесным образом отворились.

Искатели вошли через ворота, и королевский дворец предстал во всей своей красе: на каждом базальтовом столбе чистым серебром отливала бенгардийская вязь – древний язык тигров. Вьюнковым узором, она мелкой кучной прописью вилась на базальте. На фасаде дворца высоко над землёй вырастали два смотрящих вниз, как верхние клыки, «охотничьих рога» из обсидиана в оправе из золота, и тоже с узорами бенгардийской вязи, но не серебряными, а золотыми. «Рога» – такие огромные, что в них без тесноты вместилась бы пятёрка искателей и смогла бы жить в эдаком домике, не тая друг на друга обиды.

Когда-то на «охотничьих рогах» распускались висячие сады, но после бенгардийской бойни некому было ухаживать за прекрасными садами, и они погибли вместе с тиграми. И теперь качались лишь увядшие закостенелые лианы, уныло поскрипывая на ветру.

А с заднего фасада дворца чесали бивнями небесный свод другие «охотничьи рога»; и «бивни» образовывали с «клыками» сложный музыкальный механизм: когда ветер задувал в «клыки», он проходил через прошивающий дворец насквозь под небольшим углом щелевидный запутанный лабиринт, а вылетал уже из «бивней», угрюмо и чревно гудя. А ещё когда-то по «бивням» из фонтана в тронном зале в обрыв сбегала вода.

«О, Бенгардия, бедная моя Бенгардия! Но в красоте бесценна ты…»

Алатар часто от волнения облизывал чёрные губы, тихо вздыхал, собирая на лбу глубокие складки. Он не страшился бенгардийских привидений, вовсе нет, но призрак самой Бенгардии – вот что наводило на него ужас: обугленные остовы хижин и замученная до смерти пустота. Было время, между хижинами резвились тигрята, путаясь под лапами у Алатара, когда он возвращался в свойственной ему печальной задумчивости со своего любимого занятия – сбора лекарственных трав у горы Арарар. Когда-то и он также беззаботно играл с друзьями-приятелями в салочки, а старые тигрицы, высунувшись из окон, с добротой смотрели на их шалости. Возвращаясь с гор, Алатар кланялся старшим, устало плетущимся с тяжёлых, но приятных работ на полях, ловил на себе многозначительные улыбки тигриц, но искал среди них всегда одну-единственную улыбку – своей возлюбленной. Вспомнив о ней, Алатар стиснул веки: не стоило сейчас ворошить прошлое, когда на сердце и без того нелегко.

Ещё и солнце над головой скалило зубы в золотых коронках, светило так вечно-ясно. А ведь под таким летним солнцем любили греть спины старики… «Я всё равно, всё равно возвращаюсь к воспоминаниям о прошлой жизни, даже выжженная земля дышит ими!.. Солнце, о солнце, что же ты светишь так вечно-ясно, будто в назидание мне, будто упрекая меня в чём-то? Или предупреждаешь о чём? Довольно с тебя, солнце: я переполнен тобой, как сосуд, во мне слишком много тебя… Я начинаю острее, словно после болезни, чувствовать жизнь, я пресыщаюсь ею, я на пиру у самого бытия, и оттого мне становится тяжко, муторно и к горлу подкатывает эта тошнота… Мне было бы куда спокойнее на душе, если бы сегодня небеса заволокло тучами и шёл дождь: сидело бы ты, солнце, за тучей и не рыпалось! Но вместо этого ты мучаешь меня, душу мою… Но я заслужил. Маленькое мне наказание. И предвижу, когда-нибудь из маленького оно перерастёт в нечто большее».

Под лапами у Алатара, вминаясь в окрашенный чёрным от копоти и сажи песок, хрустели давно истлевшие головешки. Алатар с вытачивающей слезу тоской опустил глаза на почерневшие лапы. Лишь только одна мысль прогоняла тоску: он был не один, с ним рядом шли живые существа, такие разные, такие сложные, но – живые. Идут за ним, полностью доверив ему свои жизни, с завязанными глазами, медленно, как ходят слепые.

А раньше песок, белый-белый, как шёрстка у одной тигрицы-альбиноски, нежил глаз… Ту бенгардийку, кажется, звали Арджуна. Все тигры в Бенгардии влюблялись в неё с первого взгляда. Все, кроме Алатара. Потому что сердце Алатара принадлежало другой.

«Нет, я же дал себе зарок не вспоминать о ней на этих землях… Что вообще такое воспоминания? Не они ли – вечно не затягивающаяся рана на душе, что мы, причиняя себе сладкую боль, время от времени бередим? Но зачем, почему? Чтобы понять, что мы ещё живы? У альбиноски шкура была словно соткана из жемчуга. Но из всего её образа мне отчего-то запомнились её тронутые печалью глаза, укрытые густыми, как у этой кинокефалки Агнии, ресницами».

Алатару даже почудилось на мгновение, что он видит унылый свет глаз тигрицы между сгоревшими рёбрами хижин – два огонька, две не потухшие с той бойни искры, смотрели ему прямо в душу. Тигр невольно вздрогнул, мотнул головой, и искры пропали.

– Эй, гляди-ка, идёт кто-то!

– Да это же наш брат, бенгардиец!

Алатар ещё издалека заметил, как вокруг высохшего фонтана в середине городской площади, выложенной мозаикой из сияющего на солнце камня, плескался, дрожа, воздух. Призраки не пугали Алатара, а – известно только ему почему – сердили.

– Вы меня с кем-то спутали, я не бенгардиец, – выкрикнул тигр, подходя ближе.

– Что ты тогда делаешь на священных землях Бенгардии? Чужакам тут не рады!

– Головы он нам морочит: приглядись к нему – он же вылитый тигр! А кто у него на спине?

– И что вы мне сделаете? Закидаете меня мусором, в который вы разоделись? – усмехнулся Алатар.

У одного из тигров-призраков, который почему-то ходил на задних лапах, на голове красовалась шляпа, сделанная из красной черепицы, а тело покрывала небрежно сколоченная из досок квадратная одежда с торчащей железной трубой и прилаженным разбитым окном; и когда призрак двигался, одежда двигалась вместе с ним, поскрипывая ржавыми петлями и дребезжа стеклом. Другой призрак – почти в два раза больше Алатара, но только в ширину, сидел, как рак-отшельник, в маленькой, по сравнению с ним самим, морской раковине, высунувшись из неё по пояс. Тигр-призрак прятался за тенью от своего друга. Третье привидение, по-видимому, притаилось в зелёной бутылке: с ним иногда перекидывался словами первый тигр-призрак.

– А может, и закидаем! – сказал призрак в шляпе. – Тебе известно, кто мы такие? Мы – бенгардийские привидения, самые ужасающие создания во всём Зелёном коридоре!

– И чем же вы такие ужасающие? – улыбаясь, спрашивал Алатар. – Почему я должен вас бояться? У вас нет ни клыков, ни зубов, у вас даже челюстей нет. Хотя бы одной на троих, хотя бы ослиной, не говоря уже про тигриную. Нет ни когтей, ни лап, ни хвоста, которым обычный бенгардиец может перерубить дерево. У вас ничего нет. Так я повторю свой вопрос: с чего мне вас бояться?

– Нет, он, бесспорно, бенгардиец! – после недолгого молчания воскликнул тигр-призрак на двух лапах. – А вы что думаете, тётушка? – проговорил он в горлышко бутылки, и оттуда донеслось задавленное бормотание.

– Точно, наш! – сказал басом, погуще, чем у Алатара, тигр-отшельник. – Дай вспомню его имя: кажется, начинается на «а»…

Двулапый всунул в ухо горлышко бутылки и с хлопающим звуком, как вылетает пробка, вытащил её, сказав:

– Тётушка говорит, его зовут…

– Астра… – наскоро пораскинув мозгами, выдал Алатар. – Меня зовут Астра.

– Тебя же не так зовут! – донеслось откуда-то сверху. Алатар поднял голову – это говорил Умбра: он снял с глаз повязку и выковыривал последние кусочки глины из ушей.

– Кто тебе разрешил?.. Ты хоть представляешь, какой опасности ты себя подвергаешь своим непослушанием? – голос Алатара звучал не сердито – он просто не имел права быть сердитым, – скорее, растерянно и встревоженно.

– Не представляю, – простодушно пожал плечами Умбра. – И никто мне не разрешал – мне было очень-очень любопытно! – сильно извиняющимся голоском признался он.

– Что же мне с тобой делать, негодник… – тяжело вздохнул Алатар, покачав тяжёлой головой. – Ладно, иди развязывай остальным глаза и помогай чистить уши.

Алатар присел – Умбра спрыгнул с него, но тигр мягко остановил его за плечо и кое-что прошептал на ушко. Дракончик понятливо кивнул.

– Значит, ты солгал нам, и твоё имя не Астра, – хмуро произнёс призрак на двух лапах.

– Я не лгал вам. Мне не дали договорить. Моё имя – Астра Второй. А вот тот кинокефал, – Алатар посмотрел на Астру, Агния, снова обретя зрение и слух, стаскивала с него наглазную повязку, волнительно косясь на привидений, – тот кинокефал почти мой тёзка: просто Астра.

– Простоастра? – озадаченно спросил призрак в морской раковине.

– Без «просто», – ответил сам Астра, освободив одно ухо от глины.

– Нет, гнусные призраки, без боя я не дамся! – мотал мордой Репрев, как строптивый конь, слепо озираясь по сторонам и водя носом с раздутыми ноздрями поверху, в попытках учуять невидимого врага. Агния, грубо взяв его за ухо, обстриженным когтем быстро вернула ему слух.

– Угомонись ты уже! – пробурчала Агния. – Никому ты не сдался.

– Агнушка, это правда ты? – не верил своим глазам и ушам Репрев.

– Правда-правда, – ответила она скороговоркой и прошептала ему то, что сказал ей на ухо Умбра, и то, что она шёпотом передала Астре. Репрев скорчил недовольную гримасу.

– Кто это с тобой, Астра Второй? – спросил двулапый призрак.

– Они со мной – это всё, что вам нужно знать, – ответил Астра Второй.

– Почему они в таком… странном облачении, А… – едва не проговорилась Агния, но продолжила увереннее: – …Астра Второй?

– Чего ты у него спрашиваешь, он ничего не знает! – власть выругался Репрев.

– Ты обвиняешь меня в невежестве? – возмутился Алатар. – Я беспокоился о вас! Да, существуют такие привидения, взглянешь на них – и сердце останавливается, но… Здешние призраки – они какие-то другие.

– Какие-то другие… – фыркнул Репрев. – Ты хотел сказать, совершенно безобидные? А то, что мы ещё год будем выковыривать глину из ушей, его не волнует! Невежество – не последнее, в чём я могу обвинить тебя, Астра Второй, – с особым, изощрённым, наслаждением он назвал Алатара другим его именем.

– Я позже всё объясню, – прошипел Алатар. – Агния, спроси у них сама, почему они так одеты – мне теперь никто не поверит.

Но призраки ответили раньше, чем их спросили:

– Солнечный свет отравляет нас, а жить-то хочется. Нам надоело прятаться в подвалах королевского дворца. Из того, что я сумел найти в ночи, построил вот себе одежду. Для остальных сородичей я нашёл уютные хижины, вроде этого чудесного вместительного сосуда для тётушки! – ходячий на двух лапах тигр-призрак с любовью прижал к щеке бутылку. – Тебе же в нём хорошо, тётушка?.. Ну вот, опять ругается. Какой я глупый, снова забыл добавить в сосуд немного воды – для пущей сырости! Тётушка любит, когда посырее. Я исправлюсь, тётушка, даю слово!

– А хотите… – Умбра выудил из-за пазухи пол-литровую банку, – хотите, обменяемся: я вам баночку, а вы мне – бутылочку, только без вашей любимой тётушки, пожалуйста. В баночке ей будет удобнее! В ней было ежевичное варенье. Приходите к нам в гости как-нибудь – мы вас угостим! – Умбра снял крышку и потянул носом воздух, зажмурившись. – Внутри ещё пахнет ежевикой!

– Прошу меня простить, – вежливо ответил призрак, – но тётушка не любит прозрачных сосудов. К тому же, предпочитает запах такой же старой доброй пентагонирисовой настойки, как она сама!

– Если я правильно понял, – вмешался Репрев, – солнечный свет вредит вам?

– Ещё как! – воскликнул призрак-отшельник. – Призрачное тело покрывается жуткими волдырями, и слизь течёт отовсюду. Как вы, живые, потеете, так и она льётся и льётся как из ведра.

– Видели бы вы, какие чудеса мы вытворяем из нашей слизи! – похвастался тигр-призрак на двух лапах. – Мы вам непременно покажем. Одна будет к вам просьба – без резкой критики! У тётушки слабое сердце, и оно слабеет каждый раз, когда её труды нещадно разбивают в пух и прах.

– Ладно… – пошлёпал губами Репрев. – К чему я веду… Если вы не выносите солнца, чего нам стоит сорвать с вас ваш мусор и спокойно пройти через вашу Бенгардию?

– Вы думаете нас… убить? – осторожно поинтересовался стоящий на двух лапах тигр-призрак.

– Убить, изгнать… какая разница – смысл-то один, – ответил Репрев.

– Если вы решитесь нас убить, вы не сможете пройти испытание, – не страшась угроз Репрева, спокойно сказал тигр-призрак. – Не пройдёте испытание – навсегда останетесь в Бенгардии. А может быть, сами станете призраками и займёте наше место.

– Мы вторые после Ориона, кто идёт через опустевшую Бенгардию за малахитовой травой. Раньше бенгардийские тигры шли за ней отсюда, с этой площади – тогда Зелёный коридор ещё не забрал эти священные земли, – сказал Алатар. – После бойни он по непонятным мне причинам расширился.

– А ты довольно неплохо посвящён в наши дела для небенгардийца, – подозрительно взглянули на него призраки.

– Не прогуливал уроки истории в своей обычной небенгардийской школе, – сказал Алатар. – Говорите, какое испытание вы нам приготовили?

– Несложное, – ответили призраки. – С ним справится и ребёнок. Кроме вашего ребёнка – фамильяры не участвуют.

– Вы помните, кто такие фамильяры? Похвально, – что-то вроде усмешки появилось на губах Алатара.

– На самом деле не очень, – с грустью признался призрак на двух лапах. – Некоторые слова нам нашёптывает царь Зелёного коридора.

– Царь Зелёного коридора? – переспросила Агния. Неуютно обнимая себя за острые плечи, она подёрнула ими, как от озноба, и оглянулась по сторонам, словно ища кого-то.

– Да, царь! – подтвердил призрак в морской раковине. – Не слышали о таком? Царь царствует над всем Зелёным коридором.

– И малахитовую траву тоже он создал? – криком спросила Агния.

– Нет, дитя моё! – рассмеялся тигр-призрак в шляпе, держа на груди лапу и запрокидывая усатую морду, а ус, попав под солнечный луч, вспенился, и с него стекла прозрачная и вязкая, как яичный белок, слизь. – Малахитовую траву создал артифекс, и никто, кроме артифекса, её создать не смог бы.

– Но кто этот царь? – робко спросил Астра.

– Сами ответьте на свой вопрос.

– В смысле, как это – сами? – совсем запутался Астра.

– Призраки хотят сказать, – послышался голос Алатара, – что царь Зелёного коридора выглядит так, как вы его себе представите.

– Царь всегда появляется в минуту последнего отчаяния, – донеслось из ракушки – призрак спрятался в неё, как настоящий рак. – Чьи-то дорожки обязательно с ним пересекутся.

– Будем надеяться, не наши, – сказал Алатар. – Рассказывайте уже об испытании!

– Тётушка, не будете ли вы так любезны подвинуться и подать мне свёрток? – проговорил тигр-призрак на двух лапах в горлышко бутылки, как в микрофон. Пожелтевший свёрток бумаги выскочил из горлышка, стукнув привидение по носу; привидение, сморщив нос, чихнуло на него, заляпав слизью. Развернув свёрток, тигр-призрак поднял его над головой, заслонив им солнце, и торжественно огласил: – Один из вас должен поделиться со всеми своим самым постыдным воспоминанием. А ночью, ровно в полночь, мы разыграем перед вами спектакль!

– Спектакль? – переспросил Астра.

– Да, спектакль! – оживлённо подтвердил тигр-призрак на двух лапах. – Чудесное представление! Главная тема – одно из ваших постыдных воспоминаний! Просьба не опаздывать. Без антракта.

– Постыдное воспоминание, всего-то? – хрюкнул Репрев. – Я, конечно, понимаю, что второе испытание должно быть не слишком сложным, но чтобы такой пустяк!

– Твои постыдные воспоминания ни я, ни Умбра слушать не желаем! – брезгливо бросила Агния. – Я догадываюсь, о каком именно воспоминании ты говоришь, поэтому скажу за всех: нет, Репрев, нет и ещё раз нет! Никто не хочет слушать твои постыдные воспоминания, потому что, если тебе стыдно, все остальные сгорят от стыда! Лучше я на веки вечные застряну в Бенгардии и буду поливать тут всё слизью, но слышать я от тебя ничего не хочу!

– А-а, ты помнишь! – хитро протянул Репрев, закрыв один глаз и жуликовато склонив голову набок. – Я говорил, что ты никогда этого не забудешь!

– Такое не сотрёшь из памяти, – скривила лицо Агния.

– Достопочтенные призраки! – обратился к ним Алатар. – Оставьте нас на минуту. Нам нужно кое о чём переговорить. Наедине. И попрошу вас не подслушивать.

– Как можно! – оскорбились привидения. – Подслушивать – ниже достоинства любого бенгардийца! Мы бы ни за что не посмели! Верно говорю, тётушка?

Призраки удалились. Алатар собрал всех в круг и сбивчиво зашептал:

– При всём желании я… я не могу выдать своё постыдное воспоминание: оно… оно связано с тайнами Бенгардии. А я не имею права раскрывать её тайн.

– Какие тайны? – всполошился Репрев. – Мы уже в Бенгардии!

– Вы видите лишь внешнюю её сторону… Может, кто-нибудь сам вызовется?

– Я… – начал было Астра, и все, приготовившись выдохнуть, подняли на него глаза, но тут же опустили и так и не выдохнули. – Я… предлагаю тянуть жребий. Четыре палочки. Три длинных, одна короткая. Кто вытаскивает короткую, тот и…

– Репрев ничего тянуть не будет! – категорично заявила Агния.

– Агния, ты не можешь решать за него, – негодуя и волнуясь, говорил Алатар. – Каждый несёт ответственность. Участвуют все.

– Я, кажется, догадываюсь, почему ты нажимаешь, тигр, – с разоблачительным осуждением произнёс Репрев. – Хочешь, чтобы выбора было побольше да погуще. И тогда вероятности, что ты вытащишь короткую палочку, поубавится. Ты бы, дай тебе волю, и Умбриэля приплёл. Вот только жаль, что он фамильяр, да, тигр?

– Не понимаю, о чём ты, – почти не разжимая губ, ответил Алатар, смерив Репрева холодным взглядом.

Астра вернулся, держа в кулаке ровно выстриженный пучок овсюга.

– Ну, кто тянет первым? – спросил Репрев. – Предполагаю, что ты хочешь быть первым, тигр?

– Пожалуй, уступлю тебе, – глухо прорычал Алатар.

– Ты серьёзно думаешь, что я намереваюсь играть с тобой в поддавки? – в унисон заворчал Репрев, наседая на Алатара.

– Любишь играть с огнём?

– Кто огонь? Ты-то огонь? – заблеял Репрев. – Какой из тебя огонь, ты так – слабая искорка, тлеющий уголёк! И я затушу тебя своим холодным, расчётливым и острым рассудком! Я первый тяну жребий, но потому и только потому, что всем сердцем желаю насолить тебе, скосить, так сказать, тебе удачу.

Алатар выслушал Репрева с невозмутимым выражением морды. Астра, затаив дыхание, наблюдал за каждым мускулом тигра и думал: «Скажи Репрев ещё одно лишнее слово, перейди он черту – Алатар сорвётся, и быть беде! Но ведь все бенгардийские тигры миротворцы. И ты тоже миротворец, да, Алатар?..»

Репрев решительно вырвал зубами первую, ближайшую к нему соломинку.

– Длинная, – с каким-то досадливым удивлением подытожил Астра.

– Ну что, видали, какой я везучий? Любимчик судьбы! – подстрекая к зависти, вскрикнул Репрев. Повернувшись к тигру задом, взмахнул у него перед мордой хвостом.

– Это кому ещё повезло, – пробормотала Агния.

Астра смотрел на неё увеличенными беспомощными глазами, переводя взгляд на Алатара и снова на неё.

«Чем я могу ей помочь? Я бы легко выдал свою постыдную историю… Но Агния… Я буду выглядеть жалко и глупо… Какая же она красивая лисица-кинокефалка! Никогда прежде не видел подобного очарования. Если бы не Репрев, я бы обязательно вызвался проходить испытание. Но он будет припоминать мне мою историю при каждом удобном случае, до конца Зелёного коридора, пока ему не надоест, а надоест ему, увы, нескоро. Будет унижать меня перед ней. Но, с другой стороны, я могу выручить Агнию и тем самым заслужить её внимание. Стать для неё оберегом. В то же время мне никак не сравнить наши воспоминания: что для одного стыд, для другого – обыкновение, обыденность. Если бы я только мог решить, чьё достоинство пострадает меньше».

Пока Астра думал, жребий уже тянул Алатар: поддел когтём хворостинку, вытащил её, хлопком прижал к земле, на секунду прикрыв глаза. Убрав лапу, тигр подсмотрел одним глазком и, когда увидел длинную палочку, открыл оба глаза. Лишь кончик его носа дрогнул.

– Ну что, остались только мы с тобой, Астра, – тоскливо произнесла Агния.

Упоминание вслух его имени Агнией вернуло юного кинокефала из размышлений.

– Погоди, Агния, не тяни! – он поймал её за запястье. – Есть у меня мысль, как поступить по совести.

– Астра, – тихо, без лишних чувств, сказала Агния. – Мы уже начали. И сейчас закончим. Поздно. Если всё сорвём, то мы поступим не по совести по отношению к другим. Мой черёд. Решается моя судьба, а ты лезешь со своими мыслями, – натянуто рассмеялась она.

– Выслушай меня, Агния! Все слушайте меня. Предлагаю написать наши воспоминания инкогнито: каждый подходит к привидению и говорит своё воспоминание, а привидение записывает их вразнобой. Господин призрак! – выкрикнул Астра. – Вы можете держать в лапах пишущую ручку?

– Обижаете! – воскликнул тигр-призрак, поправив шляпу. – С тех пор, как я умер, мои кости стали очень гибкими! По правде сказать, у меня и костей-то никаких нет. Почему, вы думаете, я так виртуозно хожу на задних лапах?

– Умная мысля приходит опосля, – на мордашке Агнии мелькнула та хитрая улыбка, которую Астра успел полюбить. – Алатар, привидений же нельзя обмануть, верно? Они уже знают все наши воспоминания?

– Верно, – улыбнулся Алатар, но как-то напряжённо. – В Зелёном коридоре душа – открытая книга.

– Но соврать мы всё ещё можем?

– Да, но обман быстро вскроется, когда мы будем выбирать самое постыдное воспоминание из всех постыдных. Оно будет или слишком невинным, или совсем уж бесстыдным, и мы мигом вычислим обманщика. В этом же заключается твоя задумка, я правильно понимаю, Астра?

– Правильно! – бодро ответил Астра. – Но кто станет лгать, если всё будет проходить втайне? И если обман всё равно вскроется?

– А ты не думал, Астра, что мы можем узнать друг друга по нашим воспоминаниям? Ведь так бывает: сделаем что-то, а потом жалеем, а сожаление это до конца жизни у нас на мордах видно, – сказал Алатар. – Всё то постыдное, что мы когда-либо совершили, прощается нам и нами же забывается, но на душе остаются рытвины – они проявляются в характере, ломают внутренний стержень, делая нас изворотливее.

– Мы все разные, – заговорила Агния. – Нельзя судить о ком-то, пока вместе с ним пуд соли не съешь.

– Ты можешь написать своё воспоминание в мужском роде, – подсказал Астра.

– В этом нет необходимости, – взмахнула ресницами Агния. – Моё воспоминание уложится в два слова, и в этих двух словах вы никогда не распознаете лисицу-кинокефалку Агнию.

– Мы все должны ограничиться двумя-тремя словами. Всё, что может вас выдать, заменяем отвлечёнными понятиями. Никаких имён и мест. Всем понятно? – спросил Алатар. – Правда, если никто не передумал и не хочет взять на себя ответственность? – искатели попрятали взгляды. Агния сложила на груди руки. Астра спереди обхватил чуть ниже локтя руку другой рукой, отворачивая лицо. Репрев нахально-вызывающе скалился. – На иное я и не рассчитывал. Все хороши.

– Астра, – торопливо обратилась к нему Агния, – палочки ещё при тебе?

– При мне, Агния, – ответил он, посмотрев на сжимающий два стебелька овсюга кулак, словно убедившись, что так оно и есть. – А зачем ты спрашиваешь? Мы ведь уже всё решили.

– Можно мне проверить свою удачу? – она одарила его кокетливым взглядом.

Астра, нервно сглотнув, протянул ей жалкий букетик, и Агния уже потянулась к нему, как её остановил ехидный голос Репрева:

– С твоей удачей, Агния… Тебе крупно повезло, что у Астры впервые родилась здравая мысль. Не испытывай удачу без дела.

Агния прожгла его страстно-ненавистным взглядом, на что Репрев лишь мерзопакостно расхохотался.

– Накаркал, гад! – отведя плечи за спину и выкатив грудь, бешено сверкая изумрудными глазами, она пошла на пятившегося, поджавшего хвост Репрева – он сжался, как губка, и сбивчиво забормотал:

– Агнушка, милая, ну, я же пошутил! Я за тебя болел! И вообще, ты у меня самая удачливая!

– И в чём же, интересно узнать, я удачливая? Может быть, в том, что я вместе с тобой оказалась в Зелёном коридоре? – она, сгорбившись, всё шла и шла на него, мыски её туфель зарывались в червлёный гарью песок, как змеи, гремуче шипя; шерсть у неё встала дыбом, уши сложились на макушке и распущенный хвост мёл помелом. – Или, может быть, моя удача в том, что из четверых именно я вытащила эту дурацкую короткую палку?!

Утешать Агнию взялся Умбра: он обнял её спереди, уткнувшись мордочкой ей в живот, и жалостливо, как только умел, проговорил:

– Агнушка, не ругайся на Репрева, он же любит тебя!

– Нет, Умбра, наш Репрев никого не любит, он только себя любит! Иначе бы он не стал издеваться надо мной тогда, когда стоило промолчать! А раз ты не умеешь держать язык за зубами, Репрев, я приколю его, как булавкой, вот этой веткой! – она трясла у него перед носом несчастным огрызком овсюга, а Репрев вздрагивал и жмурился на каждое её слово.

– Агния, это стебель – не ветка, – скромно поправил её Астра, так же скромно поднимая указательный палец вверх, стараясь не смотреть разгневанной кинокефалке в глаза.

Между Репревом и Агнией встал Умбра и взмолился:

– Агнушка, пожалуйста, не надо! Репреву будет больно, и он не сможет больше говорить!

– Астра, не лезь! – хрипло прикрикнула на него Агния, не замечая Умбру.

– Да, Астра, не лезь, куда не просят! – прорезался осмелевший голос Репрева, но мигом стух под тяжестью взгляда Агнии.

– Агния, – за спиной у лисицы-кинокефалки прогремел бас Алатара, – выслушай меня! Послушайте все: Зелёный коридор не место для ссор и размолвок, он ведь словно живой – чувствует вас и пойдёт на всё, чтобы нас расколоть. Он извращает вашу природу, нащупывает слабости в ваших сердцах и с их помощью подчиняет вас себе, делает своими рабами. Мы должны забыть про все разногласия. Быть мягче и терпимее друг к другу. Научиться держать свои чувства в узде. Думать и головой, и сердцем, и душой. По-другому никак: не то пропадём. Душите в себе гордыню и, как бы странно это ни прозвучало, своё достоинство. Взрастите в себе сочувствие, сострадание и этими качествами вашей души свяжите себя с теми, в ком вы не так давно признавали чужих. Всегда помните, что ваш отец был когда-то незнакомцем для вашей матери. Так говорил мне мой отец. Чужих и близких разделяет лишь одна судьбоносная встреча.

– Твою мысль можно выразить короче: попытайтесь не убить друг дружку, и тогда Коридор не убьёт вас, – сказал Репрев. – Но тебе ведь никак не обойтись без своих напыщенных речей, да, тигр?

– Слушай, что говорит Алатар, – мирным голосом произнесла Агния; она снова выглядела милой и безмятежной кинокефалкой. – И, может быть, ты чему-нибудь у него научишься. Все мы.

– Да брось! Ты соглашаешься с тигром только потому, что боишься за жизнь Умбры. Даже я для тебя не так важен, как Умбра. Случись чего, ты оставишь всех позади, бросишь всех, лишь бы уберечь его. Я тоже люблю Умбриэля – он мой фамильяр, мой сын. Ты не к тигру прислушиваешься, а к своим страхам. Мы всегда ссорились, Агния, ты уже не представляешь свою жизнь без склок. В жарком споре ты оживаешь. Но ты никогда не признаешься, нет: внутри тебя бушует пламя и его надо поддерживать, иначе – иначе ты завянешь.

– Сейчас добавки получишь – с меня станется! И давайте поскорее покончим с этим унизительным испытанием. Дело близится к вечеру, а мы ещё даже не завтракали. Алатар, ты что-то там говорил про рыбу?

Первым с призраком поделился своим постыдным воспоминанием Астра. Агния заметила в нём изменения – вид у него стал совершенно детский, когда он застенчиво, с несчастным лицом, оглядываясь через плечо, диктовал своё потаённое на ухо привидению.

Вторым отправился Репрев, отчего-то довольно виляя хвостом. Последним был Алатар.

И вот они уселись в кружок на прогретый за день, шуршащий песок, и Астра нетерпеливо, дрожащими пальцами, открыл заляпанный слизью дневник картографа Ориона.

– Что это ещё за тарабарщина? – крякнул Репрев.

– Это бенгардийский, дубина, – щёлкнула ему по лбу Агния, беззлобно улыбаясь. – Я ведь права, Алатар?

Алатар шмыгнул носом, смотрел-смотрел на призрачные каракули и немного погодя ответил:

– Безусловно, это бенгардийский, только…

– Только что? – спросил, напрягшись, Астра.

– Только писал это очень безграмотный тигр. Столько ошибок я даже в школе не делал.

– Понятно теперь, почему вы исчезли, – сострил Репрев, но Алатар терпеливо промолчал. Агния эту злую шутку так не оставила: сморщив губы, она окатила Репрева песком, и он расчихался.

– Смотри, привидением не стань! – рассмеялась вместе со всеми Агния, помогая стереть рукавом платья налипшие на нос Репрева песчинки и хлопоча над ним, как над маленьким.

– Бенгардиец не может быть безграмотным. Мы, бенгардийские тигры, с детства прилежно учимся грамоте. Бережно относимся к слову. Уважаем родной язык и никому не дадим его в обиду. Был у нас однажды посол со Смиллы со своим переводчиком. Так этот переводчик с таким старанием изображал наш акцент, что чуть челюсть не вывихнул. Переводчик орал, как кот, который застрял головой в кувшине с молоком! Вот смеху-то было! А он важный такой, этот смилланянин, старается, пыжится. Как мой король держал себя в лапах, чтобы не засмеяться! Вот выдержка – королевская, иначе не назовёшь, – давясь смехом, Алатар утёр лапой краешек изумрудно-янтарного глаза, с которого капала беззаботная слеза.

– Хочешь сказать, что эти призраки – не бенгардийцы? – спросил Астра.

– Нет, Астра. Так не бывает, чтобы привидения были ряжеными самозванцами. Призраки – лишь отражение в мутной воде. У них очень плохая память, и они постепенно начинают забывать родной язык. И самое смешное, что я забыл вам об этом сказать.

– Читай ты уже, тигр, довольно болтовни, – не выдержал Репрев, сунув свой нос в последнюю страницу дневника, где были записаны все их постыдные воспоминания на неизвестном ему языке.

– Ну что ж, вы сами захотели, – Алатар посерьёзнел, кашлянул и объявил: – Сказка будет короткая и печальная. Ну, слушайте, итак: предательство матери, загубленное живое неразумное существо, а дальше… дальше, я не знаю, как читать это вслух…

Алатар завалился на спину и громко, с упоением и безудержно захохотал. На живот к нему запрыгнул Умбра и заладил:

– Что там? Ну, что там написано? Ну, скажи, пожалуйста, Алатар! Ну скажи!

Алатар кое-как перевернулся набок вместе с дракончиком, забыв о своей гордости, унимая заразительный приступ смеха, выдавил из себя:

– Наверное… ох… Наверное, позорно для бенгардийца смеяться над подобным, позорно и глупо, ой…

– А это, скорее всего, и есть воспоминание Репрева – его можно опустить, —невыразительно произнесла Агния.

Алатар взорвался смехом и принялся кататься по песку. Умбра вопросительно-слёзно глядел на Агнию.

– Ладно, слушай, Умбра: твой папа, тот, которому ты приходишься фамильяром, – когда-то злой доктор Цингулон не принял его в свой отряд, и папка твой, Умбра, в отместку ему стащил из мусорного ведра в местной столовой все кости, закопал их в цветок лилии, растущей в горшке в холле фабрики по производству малахитовых кистей. Но пострадала почему-то ни в чём не повинная пума-феликефалка, администратор того самого холла: ей пришлось убирать за твоим папой. Я еле замяла это дело, – лицо Агнии словно сковала железная маска – оно не выражало ровным счётом ничего. – Никогда бы не подумала, что мне будет так стыдно делиться чьим-то воспоминанием, за которое мне стыдно быть не должно.

– Кто тебя просил рассказывать моё личное воспоминание?! – вскричал Репрев.

– Все бы и так его услышали, – ответила ему Агния.

– Может быть, после этого случая доктор Цингулон затаил обиду, поэтому и отправил тебя в Зелёный коридор? Месть – блюдо, которое подают холодным, – смеялся Астра, держась пальцами за край воротника своей белой рубашки.

Все, кроме Агнии, веселились, но больше всех – Умбра. Вдоволь насмеявшись, Астра спросил:

– А что в последнем воспоминании?

Алатар надвинул брови и строго выговорил:

– А вот последнее воспоминание смеха у меня не вызывает, скорее наоборот.

– И о чём же оно? Ну, не томи, говори! – спросил Астра.

– Отцеубийство.

Все разом замолчали. Нависла неудобная тишина. Было слышно, как ветер дует в обсидиановые в золотой оправе «охотничьи рога», заунывно гудя, как он, шаркая своими босыми ногами по песку, проходит под сгоревшими балками хижин – на балках остался характерный зубной отпечаток клыкастого, вечно голодного огня. До искателей доносился шёпот привидений, сумбурный и лишённый смысла.

– Выходит, среди нас убийца, – обыскивал всех взглядом ищейки Репрев.

– И подозреваемых у нас не то чтобы много. Трое, если быть точным, – сказал Астра.

– Как хорошо, что ты о себе не забыл, а то я уже подумывал возразить, – оскалился, словно хвалясь своими острыми клыками, Репрев.

– Будь ты четвёртым подозреваемым, для меня ты был первым! – ответил ему Астра.

– Хотел бы я поставить тебя на первое место, да не могу. Слишком уж ты мягкотелый, – с неприязнью высказал Репрев.

– А для тебя убийство отца – доказательство твёрдости характера?

– Не переиначивай, Астра!

– Любопытно то, – вмешался наконец Алатар, – что ты, Репрев, безосновательно обвиняешь меня лишь потому, что я тебе не нравлюсь.

– О, так уж и безосновательно, тигр? – подскочил Репрев. – Вся твоя история с самого её начала разит подозрительностью: два года в пещерах, последний в своём роде…

– Репрев, а ну, прекращай! – рявкнула Агния.

– С чего это я должен прекращать, Агния? Среди нас убийца, и тигр – главный подозреваемый! Когда я выведу его на чистую воду, мы с позором прогоним его обратно в пещеры, туда, где ему и место! Я, как только его увидел, сразу понял, из какого теста…

Агния присела перед Умброй и, сцепив в замок руки у него за шеей, обняла.

– Иди поиграй пока с привидениями – я разрешаю, – голос Агнии чах. – Об одном только попрошу тебя: будь осторожен.

Умбриэль, завладев такой желанной и долгожданной свободой, вприпрыжку помчался к ведущим призрачные беседы привидениям, послав Агнии через плечо лучезарно-плутовскую улыбку.

– Это я убила своего отца, – надтреснутым голосом призналась Агния, смотря Репреву прямо в глаза. Репрев осел, голова его поникла – шея словно обломилась стебельком на ветру, голова перевалилась на грудь, а лапы разъехались в стороны. Астра изучал представшую перед ними в новом свете Агнию жалеющим и одновременно заступническим взглядом, пытаясь незаметно от других выскоблить из него осуждение и неверный страх. Алатар разглядывал кипящий в лучах вечернего солнца серебряный узор бенгардийской вязи на дворце, прикусив нижнюю губу. – Что, не ожидал, Репрев? Теперь бросишь меня в пещеры? – продолжала она дрожащим голосом, срывающимся на уродливые зародыши истеричного смеха. – Или пожелаешь сначала во всём разобраться, а не рубить с плеча, как ты это любишь?

– Нет, я не верю, – только и сказал он обрывающимся голосом. – Будь это правдой, ты бы обязательно рассказала мне!

– Но, как видишь, не рассказала. Значит, сегодня мы смотрим моё воспоминание. Увидите его – и всё поймёте, и всё для себя решите. А у меня… возможно, у меня, наконец-то, упадёт с души камень. Я не приму отказа. И это не обсуждается, Репрев.

Весь оставшийся день до наступления ночи, когда должно было состояться призрачное представление, все обходились с Агнией иначе, осторожнее. Не складывалась тёплая и непринуждённая беседа; искатели перекидывались между собой лишь короткими фразами, и то чаще ограничивались только односложными словами.

Агния ходила как в воду опущенная, скованная отягчающей её виной, молчаливая, в её угрюмо-одеревенелых движениях пропала лёгкость и грация, она вся перестроилась в какую-то замкнутую фигуру.

Она была даже не против, чтобы Умбра помог Астре с Алатаром развести костёр. Дракончик разминал свой голосок какими-то совершенно нелепыми партиями, своим мальчишеским тенорком тщетно и уморительно пытаясь подражать утвердительному, окрепшему с годами басу Алатара. Из пасти Умбры валил бледный жидкий дымок в окружении пляшущих, тлеющих искорок.

– Смотри, голос не сорви, – предупредила Агния Умбриэля, и впервые за весь вечер на её лице промелькнула осквернённая унынием улыбка. Умбриэль, осчастливленный своей вседозволенностью, искренне улыбался во весь рот, но чувствовал, что с мамой что-то не так, что отчего-то она вдруг, ни с того ни с сего, стала грустной и другой. Дома мама часто ходила грустной, и слишком часто он донимал её своими расспросами: «Мамочка, Агнушка, что с тобой стряслось?» Она начинала, сама того не замечая, злиться, почему-то называла Умбриэля банным листом, хотя он точно знал, что не был никаким листом, тем более банным, а был самым настоящим фамильяром, а ещё – драконом. Умбриэль переставал надоедать, и мамочка очень скоро вновь становилась доброй и ласковой.

Стоя на четвереньках и пригнувшись грудью к земле, Умбра дышал прерывистым, склоченным и хлюпким огнём на сложенный шалашиком хворост с белеющим пушком одуванчиков. Так, под надзором Алатара, Умбра развёл свой первый в жизни костёр. Дракончик наматывал вокруг него круги, самозабвенно улюлюкая.

Искатели, сидя у костра, слушали хор цикад со скрипкой сверчков. Небо сливой доспевало у них над головами, а облака облепили его тёмными пятнами. Алатар с тоской в светящихся в ночи изумрудно-янтарных глазах всматривался в королевский дворец, пришвартованный в сумеречной гавани, как одинокий корабль, с широчайшим парусом из полуночной тени.

Пропала с лица Агнии та самодовольно-хитрая улыбка, вечный спутник всех лисиц-кинокефалок; и её печаль передалась Астре.

– А ты чего печалишься, Астра? Случилось чего? – подшучивала над ним Агния.

– Я о тебе, Агния… о тебе одной беспокоюсь… – пролепетал он.

– А незачем обо мне беспокоиться. Сама за себя могу. Ты за себя давай беспокойся. Не страшно тебе рядом с убийцей сидеть? – она обнажила свои тонкие, слегка загнутые клыки.

– А чего мне, скажи, бояться тебя, Агния? Что бы ты ни сделала, я всегда буду видеть в тебе кинокефала.

– Кинокефала… – проглотила она это громко прозвучавшее слово в надрывной усмешке. – Что ж ты мне, всё-всё простишь? Тебя вот погублю, и даже обиды на меня держать не будешь? – изнеможённые слёзы жались у её глаз, голос хрипуче клокотал, а в горле катался ком.

– Не буду! – без раздумий выдал Астра.

– Свалился же ты мне такой на голову, – выругалась она, и Астра увидел, что на секунду ей стало легче, а значит, и ему тоже.

И когда Агния ушла прогуляться с Умброй и Репревом, Астра спросил у Алатара:

– А вот эти узоры на дворце – твой родной язык, бенгардийская вязь? Научишь меня какого-нибудь слову?

– Научу, отчего не научить, – заставил себя улыбнуться Алатар. – Бенгардийская вязь – один из древнейших, интереснейших, сложнейших в понимании и необычнейших языков во всём белом свете. Сначала мы пишем четыре вертикальные линии, не располагая их слишком плотно друг к другу – позже поймёшь почему, – всё, о чём говорил Алатар, он кончиком хвоста повторял на песке. – Называются они роррумы, что в переводе с бенгардийского означает «основание». Чтобы написать слово, каким бы коротким или длинным оно ни было, тебе не обойтись без всех четырёх линий. На конце последнего в ряду роррума, начиная с нижней правой стороны, добавляешь «веточку, растущую вверх под острым углом» – ау-ру. И уже на ней, с той её стороны, которая ближе к тебе, расцветают веточки поменьше, а уже на этих веточках «листочками» будут распускаться буквы, складывающиеся с каждым новым «ау-ру» в слова. Буквы в бенгардийском алфавите тоже весьма необычные: они как причудливые морозные узоры или как вьющийся плющ. Непосвящённым наш алфавит может показаться всего-навсего растёкшимися чернилами на бумаге. Но бенгардийское слово никогда не бывает «всего-навсего», оно, как малахитовая трава, всегда имеет вес и цену, наше слово поэтично и лирично. У меня даже из простого описания лекарственного растения могла выйти настоящая поэма! – рассмеялся Алатар.

– Ой, а я знаю, как на бенгардийском будет «привет» – мрао! – похвастался своими знаниями Астра, встал и попытался отвесить изящный поклон, как делают тигры, приветствуя друг друга. Но получилось у него лишь жалкое и смехотворное подобие, и Алатар понимающе улыбнулся.

– До чего непривычно слышать родной язык, – вздохнул бенгардиец. – А у тебя неплохо получается, но твой акцент… – он поцыкал языком. – Попробуй повторить, но в этот раз сомкни губы так, будто бы они слиплись намертво, а ты пытаешься их разжать.

Астра послушался совета и попробовал ещё раз, но ему показалось, что вышло куда более нелепо, чем было. Они оба захохотали, но тихо, так чтобы их не услышали Агния с Репревом и Умброй, бродящие у дворца. Алатар не отстал от Астры, пока тот не заговорил, как коренной бенгардиец.

– А «до свидания» будет: оро! – махнул пальцем Астра.

– Зря ты это затеял, – с шутливой угрозой покачал головой тигр. – Ты же у меня теперь будешь повторять до тех пор, пока не произнесёшь правильно… Да не читается в середине «эр» – она там глухая, как лес! Не забываем: губы держать сомкнутыми! Нет, ты не прощаешься, а страшно ругаешься – уши вянут! Да не скажу я тебе, что за ругательство, и не уговаривай! Какой смысл мне тебе его говорить – ты только смутишься… Ну ладно, будь по-твоему, на ушко скажу. Говорил же, ну, говорил – смутишься, ещё и лицо запрятал в ладонях, дурень!.. Вот. Вот так правильно, вот так больше похоже на правду. Ну-ка давай теперь закрепим…

– А какое слово самое короткое?

– Тебе оно уже известно: «Эм».

– Ну, конечно…

– Но есть ещё одно: «А».

– И означает оно?..

– «То, что питает».

– Какое самое длинное? – спросил Астра, присев поближе к тигру.

– Самое длинное занимает целый роррум. Избавь меня произносить его вслух или тем более не заставляй написать – не напишу.

– Ну хоть скажи, что оно значит? – взмолился Астра.

– Любопытство, – усмехнулся Алатар.

– Очень смешно, от тебя я такого не ожидал! – насупился, как индюк, Астра, но тут же повеселел и возбуждённо спросил: – А как сказать: «Я тебя люблю»? Хотя нет, лучше так: «Я твой оберег».

Алатар повозился на песке и с косой улыбкой спросил:

– Это где ты успел повстречаться с красавицей-тигрицей, которой собрался на бенгардийском признаваться в чувствах? А ну-ка, делись, не жадничай! – подтрунивал Алатар.

– Да это Агнии я, понимаешь… Хочу её чем-нибудь эдаким поразить, – ломая пальцы и корчась от стыда, проговорил Астра.

Алатару стало его жалко, и он перевёл:

– Амма мо омморума.

Пришлось повторить несколько раз, чётко и по слогам, чтобы у Астры как от зубов отскакивало.

– А Агния не будет думать, что мы её обсуждаем у неё же за спиной? Не обидится, с её-то характером? – аккуратно спросил Алатар.

– Я ей позже объяснюсь… Когда повод будет.

– Ой, смотри, не затягивай с этим, Астра! – назидательно пригрозил Алатар. – А то повод найдёт кто-нибудь другой.

– Может быть, оно и к лучшему, – вздохнул Астра.

– Ну, выше нос! – утешал его тигр, похлопав тяжёлой лапой по плечу. – У тебя от наших тигриц отбою бы не было, они легко влюбляются в таких, как ты. Мечтателей.

– Если бы среди них была Агния…

– Ну уж нет, нам такого счастья не надо! – замотал головой Алатар, засмеявшись грубым смехом. – Мы, бенгардийские тигры, и так темпераментные создания, а будь Агния тигрицей… Хотя мой отец был бы не против иметь такую дочь. Меня-то он считал мягкотелым. Представляешь, я – и мягкотелый… Никогда не забуду его взгляд, когда он сказал это мне – посмотрел на меня, на своего сына, как на пустое место, – с какой-то скрипучей злобой вспоминал Алатар этот отцовский взгляд.

– За что это он так с тобой? – недоумевал Астра.

– Ни за что ни про что. Отец лишил меня выбора. А я такой бенгардиец – не могу в неволе, ну, совсем не могу. Отец видел во мне будущего воина, а вот я, как ни напрягал зрение, – не видел, хоть ты тресни. Нет-нет, я со своим отцом ладил, не подумай, что я его не уважал или не любил. Та бойня случилась сразу после моего совершеннолетия. И больше отца я не видел… Ты меня спрашивал про самое длинное слово. Ну, слушай: аомморамарамураромарамароурумар. А означает оно: муки совести, которыми и хочется, и колется поделиться с ближними, но знаешь, что поделиться ты не можешь, потому что иначе ближние больше никогда не узнают в тебе – тебя.

Троица искателей вернулась с прогулки. Астра с Алатаром встретили их в молчании, будто бы и не было у них разговора. И только грянула полночь, перед ними, прямо у костра, явилось чудо: сцена с декорациями дворца, построенная из слизи; откуда ни возьмись из всех щелей, дыр, норок и ям повылезали бенгардийские привидения – они тесным полукругом заняли свои места перед сценой. Тигры-призраки в предвкушении уставились на волнистый занавес, не замечая искателей. Искатели же заёрзали на своих местах, привставали, оборачивались, разглядывая колеблющиеся, как пламя свечи, полупрозрачные тела.

– Не бойтесь, они не причинят вам вреда, – донёсся из-за занавеса голос тигра-призрака на двух лапах. Его голос звучал успокоительно, а манера речи стала более осмысленной, чем при дневном свете. Призрак просунул голову в занавес и прошёлся высматривающим взглядом по рядам, остановившись на Алатаре. – Моим братьям и сёстрам не терпится увидеть представление. Своим постыдным воспоминанием вы открываете сезон! Знали бы вы, – усмехнулся тигр-призрак, покрутив усами, – сколько у нас ушло слизи на то, чтобы построить эту сцену! Попрошу отнестись к нашему выступлению с должным уважением: помните, что мы – актёры-любители. Просим соблюдать тишину во время спектакля и не зарывать рыбьи кости в песок. Да, Репрев, мы к тебе обращаемся!

Алатар, ещё раз оглядев толпу, спросил:

– Сегодня здесь собрались все бенгардийцы?

– Простите меня, Астра Второй, но я помню только, как считать до сорока, – ответил призрак.

– Странное дело: я не вижу и половины, – пробормотал себе под нос Алатар. Его услышал Репрев.

– Наверное, всем не досталось билетов, – ухмыльнулся он, но в его глазах читалось волнение. Репрев поглядывал на Агнию: она сидела, подложив под себя ногу, и катала между пальцев короткий стебелёк овсюга.

Умбра спал сладким сном, лёжа на Алатаре,– по просьбе Агнии тигр дал ему сон-траву.

– Мы готовы начинать, – объявил тигр-призрак и вдобавок ко всему – конферансье; он заранее избавился от своей нелепой одежды и неплохо себя чувствовал в свете лунных софитов.

Занавес раскрылся. Призрак-конферансье поклонился и торжественно произнёс:

– Бесподобная Агния, дамы и господа, поприветствуем по-нашему, по-бенгардийски!

Тигры хором издали губной протяжный гул, который невольно подхватил Алатар: они исполняли свою песню, не открывая пастей, – простую неземную песню, которую сложно описать, но стоит лишь раз услышать – и не забудешь уже никогда. Она пробирала до мурашек, и в воздухе витало непостижимое единение, частью которого хотелось стать.

– Как же я по этому скучал… – блаженно промурчал Алатар.

– Бесподобная Агния, прошу вас на сцену!

Агния вздрогнула, но встала гордо и уверенно, держа руки со сжатыми кулаками по швам.

– Агния, ты ещё можешь отказаться, – как бы украдкой предложил Алатар.

– Нет, Астра Второй, – с напускным почтением и беззубой насмешкой произнесла она другое, здешнее, имя Алатара, бросив на него горемычно-смеющийся взгляд кинокефала, принявшего свою судьбу. – Не могу.

Агния взошла на сцену с высоко поднятой головой – к полупрозрачным ступеням липли её туфли, и когда Агния отдирала от очередной ступеньки подошву, из-под неё раздавался резкий трескуче-рваный вопль.

Астра смотрел в спину Агнии: на её косички словно кто-то пролил из ведра воду, и вода застыла чёрным льдом между заострёнными лопатками, проступающими сквозь платье; Астра смотрел на её вислые, совсем не девичьи, но окаймлённые подлинно женским изяществом сильные плечи и представлял, как спину кинокефалки выровненной впадинкой разделяет ствол позвоночника, утончаясь книзу и становясь рыжим пышным хвостом с чёрно-белой кисточкой.

– Повернитесь к зрителям вашим прелестным передом – они хотят видеть главное действующее лицо! – вкрадчивым голосом попросил Агнию призрак, приобняв её лапами за плечи.

– Я не очень хороша в самодеятельности. Никогда не выступала перед публикой, – тихо проронила она, но призрак-конферансье в гудящем призрачном шёпоте толпы зрителей различил её слова и даже учтиво ответил:

– Вам не придётся играть, бесподобная Агния! Мы всё разыграем за вас! Моя тётушка заведовала королевской труппой – это я слишком хорошо помню… – с досадой произнёс призрак, но быстро воспрянул и вытащил откуда-то зелёную бутылку: – Тётушка! Идите на свет!

Призрак встряхнул бутылку: из неё брызнула слизь, заклубился голубоватый дым, и из горлышка, резво для своего возраста, выпрыгнула старая тигрица-призрак.

Маленькими узенькими глазёнками-щёлочками над свисающими мешками морщинами старая тигрица-призрак сначала пристально оглядела Агнию, а потом и затаивший дыхание зрительный зал.

– Как тебя зовут, милочка? – проскрипел старческий голос.

– Агния, – выкрикнула она, жалея старческий слух.

– Не кричи, дорогая, в особенности когда это касается твоего имени. Враг может воспользоваться твоим именем в своих корыстных целях. Не кричи. Я хоть и старая, но со слухом у меня всё в порядке. А вот с памятью… Напомни мне, ты бенгардийка, из наших краёв?

– Нет, я не отсюда, – ответила Агния без обиняков.

– Она истинный бенгардиец, она… она переволновалась, не понимает, что говорит! – истошно кричал с места Алатар, вытягивая шею.

– Мне и без вас, – жёстко отрезала старушка, и сдутые её щеки подпрыгнули, – мой юный друг, прекрасно известно, что она бенгардийка. Только бенгардийцу хватит духу перед своими братьями и сёстрами признаться в своих самых постыдных делах.

Старая тигрица упёрлась лбом Агнии в бедро, подняв облезлый призрачный хвост вместе с обтянутыми рыхлой кожей маклоками.

– Коснись моего лба, прекрасная Агния!

– Я не достойна, мне нельзя прикасаться к бенгардийскому тигру, – произнесла Агния тонким, трепещущим голоском, всхлипнув, и по её щеке прокатилась крупная слеза. Её пальцы судорожно гнулись между ушами тигрицы.

– О нет, дорогая, ты достойна этого больше других. Поплачь, дитя, пусть со слезами уйдёт вся твоя скорбь. Мне уже открыт путь к твоему сердцу, и я вижу – оно безвинно. И сейчас мы это докажем.

Вислый живот старой призрачной тигрицы, как пустопорожний мешок, подметал подмостки. Она встала на задние лапы, передние положив на плечи Агнии, и по шее кинокефалки шёлковым платком скользнул холодный ветерок. Шерстинки вокруг глаз продавились от слёз, и слёзы проложили в мехе на щеках свои бороздки.

– Агния, закрой свои очаровательные глаза, – попросила её старая призрачная тигрица. – Я вдохну жизнь в твои воспоминания, и они оживут. Что поделать, Агния, дорогая моя, не мы придумали это испытание, но его придётся пройти, и вы его пройдёте, иначе бы вас здесь не было. Помоги мне, Агния, сосредоточиться, вернись к тому воспоминанию…

Агния почувствовала, как тигриная лапа легла ей на голову, и слабеющим, размякшим голосом кинокефалка сказала:

– Меня что-то в сон клонит, простите… Мне кажется… кажется, я сейчас упаду.

Астра вскочил – бенгардийские привидения синхронно подняли на кинокефала морды, словно взволновалось море. Старая тигрица одной фразой усадила Астру на место:

– Мы позаботимся о ней, юный кинокефал. Мы, бенгардийские тигры, никогда не бросаем в беде своих, – её взгляд коснулся Алатара, невозмутимо лежащего на песке. – Простые смертные тяжело переносят тенебру – первый… забыла слово, ну что за напасть! Ну вы и без меня должны знать, что такое тенебра. Бенгардиец бенгардийца понимает с полуслова.

Агния упала, как скошенная травинка, но её вовремя поймал на спину тигр-отшельник, с хлопком и голубым дымом превратившись в ложе. Агния мягко упала на него и лежала на нём, как мёртвая принцесса.

Астра снова подскочил и тут же, от переизбытка чувств, чуть не рухнул в песок, смяв в кулаке ворот рубашки; у него перекатывался выпуклый кадык.

Как вдруг сцена исчезла, лопнула, как мыльный пузырь, исчезли зрители, исчез тигр-отшельник, превращённый в ложе, расплылись в голубом тумане тигр-конферансье вместе со своей тётушкой, а с ними пропала и Агния. Потух костёр.

– Агния! – издал пронзительный крик Астра, разгоняя руками налетевший на него тучей плотный туман. – Агния, где ты?! – Астра пятился, пока на что-то не натолкнулся, перевернулся всем корпусом, согнулся, словно уклоняясь от летящего в него предмета, втянув голову в плечи и раскинув в сторону руки.

– Агния? – прошептал он.

– Это Астра Второй. Я не могу пошевелиться.

– Артифекс! Что с тобой сделали! – ахнул Астра падающим голосом.

– Ничего со мной не сделали, – с ноткой недовольства ответил Алатар. – У меня на боку спит фамильяр, не забыл? Пока он не проснётся, я и двинуться не могу – не хочу разбудить его.

Астра признал в этих туманных заплатках Алатара, хотя в его глазах уже рябило от призрачных тигриных морд всех мастей.

– Алатар, ты не видел Агнию?

Сзади послышался голос Репрева:

– А ты направо посмотри, балбес. И только попробуй наступить мне на хвост – оставлю тебя без твоего.

Астра с изменившимся от волнения лицом, с полуоткрытым ртом повернулся вправо: там, закутанная в шаль тумана, стояла Агния.

– Агния! – вскричал Астра, пулей помчавшись к ней, но вдруг замер как вкопанный.

Напротив Агнии стоял другой лис-кинокефал, чем-то похожий на неё, но гораздо старше, в строгом костюме, в чёрных лакированных туфлях с острыми мысками.

– Астра, попрошу вас не мешать действию спектакля, – Агния повернула к нему голову и заговорила не своим, а скрипучим голосом старой призрачной тигрицы. – Не удивляйтесь, я всегда на главных ролях! В королевской труппе мужские роли тоже доставались мне. Не отвлекайте актёров, Астра! – она вальяжно махнула рукой. – Наслаждайтесь спектаклем.

В лунном свете, размешивающем мглу, проступили высокие стены квартиры с полосатыми, оранжево-красными обоями с вензелями. Агния стояла у широкого, с кинокефальский рост, светлого окна. Она закрывала собой мольберт из белого дерева. Пол устилали листы – прямоугольники и квадраты разной ширины и высоты – с рисунками зубов, когтей, хвостов и лап.

Астра подошёл поближе, чтобы рассмотреть их.

– Зачем ты разбросала свои рисунки по всей комнате? – спросил лис-кинокефал.

Агния делила с ним узкую и тесную красную ковровую тропинку, проложенную к мольберту.

– Не по всей комнате, – ответила Агния. – Только на полу. Ты же сказал мне не портить твои драгоценные стены.

– Они такие же мои, как и твои. И они не драгоценные. Но я не потерплю, чтобы ты дырявила их ради своей мазни или испачкала в краске.

– Я же говорила тебе, как я не люблю, когда ты называешь мои картины мазнёй. Я говорила тебе, что они мне как дети.

– Я бы с большим удовольствием увидел своих настоящих живых внуков, а не твои… картины, – лис-кинокефал вытащил из-под рукава часы и сказал: – У меня мало времени, но поговорить я с тобой обязан. Твоя мать сказала, что из твоего шкафа пропала половина гардероба. А из украшений – цепочка. Где цепочка с камнем из малахитовой травы, что мы подарили тебе на день рождения?

– Папа, она в шкатулке, вместе со всеми моими украшениями. Я надеваю её, только когда выхожу в свет. Не стану же я её носить дома или гулять с ней на улице – меня из-за неё могут убить и ограбить.

– А шкатулка твоя такая же пустая, как и твой шкаф? Если я загляну в неё, что я там увижу, Агния?

– Ты не имеешь права рыться в моих вещах. Как и мать. Вы все не имеете…

– Я имею право делать всё, что мне заблагорассудится, потому что я – твой отец. Признайся, за сколько ты продала наш тебе подарок?

– Я ничего никому не продавала! – у Агнии сорвался голосок. – Ну зачем мне это делать?

– Ты мне ответь. Что ты скрываешь от нас, Агния? Я люблю тебя и волнуюсь.

– Чего стоит твоя любовь, если ты не понимаешь меня? Не хочешь меня понять, – отвернулась к мольберту Агния.

– Я хочу понять, дочь. Но не могу. Как мне понять кинокефала, который вот уже полгода не посещает академию?

Агния прижала подбородок к плечу и, помолчав, процедила:

– Если я не посещаю занятия, куда я тогда ухожу каждое утро?

– Тебя видели на Кориандровой аллее, в кафе. Ты сидела в нём за столиком и рисовала, вместо того чтобы вместе со всеми посещать занятия.

– А если я скажу, что не вижу смысла их посещать? – едва слышно произнесла она.

– Ты знаешь, как важно получить образование! – вскричал отец, стукнув каблуком по полу. – Кем ты станешь, уличным художником? Будешь просить милостыню у таких же бедняков, как ты?! О чём ты думаешь, Агния? Кому мы передадим наше семейное дело? Больше тридцати лет мы изображаем дома малахитовыми красками, а ты решила своим упрямством всё уничтожить?!

– Я не желаю заниматься тем, к чему у меня не лежит душа. Хватит. Я не могу вдохнуть полной грудью. Моё предназначение – создавать фамильяров! Посмотри, папа, я сама изобразила его! Смотри, какая сирена! Как живая! Не это ли доказательство моего таланта?

– Ты зазналась, Агния! Есть у тебя талант или нет, тебе никогда не стать фамильяристом! Для этого ты должна семь лет учиться в особой школе. Без этой подготовки ты можешь устроить катастрофу! Вспомни: когда ты была маленькой, тебе же нравилось изображать со мной дома.

– Потому что это была единственная возможность провести с тобой время! Но ты всегда знал, знал, что я люблю рисовать, и не отдал меня в школу фамильяристики только потому, что хотел, чтобы я продолжала ваше дело! А хочешь, скажу, что я думаю о вашем с мамой деле? Вы бездумно изводите малахитовую траву, строя дома для богачей: никто из простых кинокефалов не может позволить себе ваши особняки! А я всё равно куплю себе малахитовую кисть и буду изображать фамильяров!

– Если ты не окончила школу, Терция-Терра не выдаст тебе разрешение на малахитовую кисть. Все малахитовые кисти, как и малахитовые краски, находятся под строгим надзором у Кабинета. Если только ты, обойдя закон, купишь кисть из-под полы и сама станешь преступницей. Ты не ходишь в академию, проводишь время за своими рисунками, сидя в кафе, из дома начали пропадать вещи. Я уже не знаю, о чём думать, Агния. Говори, куда ты потратила деньги?

– Я ни на что их не…

– Я чую ложь. Не ври мне. Если я сейчас подойду к шкатулке и увижу, что в ней нет цепочки…

– Папа, поверь мне на слово, – уговаривающим тоном произнесла Агния. – Тебе мало моего слова?

– После того, что я узнал о своей дочери? Что я увижу, если открою шкатулку? Говори правду, Агния!

– Цепочку с камнем из малахитовой травы.

– Я могу? – отец указал тонким пальцем с выпирающими, толстыми фалангами сухощавой руки на шкатулку, стоящую на комоде.

Агния молчала, но её выдавали подрагивающие губы.

Отец аккуратно собирал листы рисунков, прокладывая себе путь к шкатулке. Когда он открыл её, то увидел россыпь золотых колец, любимые серёжки дочери с изумрудами, точечные пёстрые переливы всевозможных драгоценных камней, как на картине пуантилиста, а сверху лежала изящная золотая цепочка с падающим слезой камнем размером с миндаль. Отец смёл украшения в ладонь и подставил их под льющийся из окна солнечный свет, который в этой сцене играл свет лунный.

– Умница, дочь. Я горжусь тобой. Рисуешь ты хорошо.

Отец вытащил из кармана пиджака кисть и нерабочим концом с ластичным гелем уверенными, частыми движениями бесследно стёр украшения. В солнечных лучах осталась лишь его раскрытая, пустая ладонь.

– Так я и думал. Или ты всерьёз решила провести художника моего уровня? Ты правда полагала, что я не сумею отличить подделку от настоящей вещи? Ты – бесталанная, бездарная лгунья! Признавайся, кого ты попросила изобразить драгоценности малахитовыми красками?! Нет, ты не могла, тебе бы не хватило таланта изобразить их самой, даже если бы у тебя была вся палитра малахитовых красок! И даже если бы у тебя была малахитовая кисть – тебе бы снова не хватило таланта! Ты не достойна учиться даже в академии, ты…

Он топтал, раскидывал ногами рисунки Агнии, те, что поднимались в воздух, хватал на лету и бессердечно рвал их, комкал и снова рвал; лис-кинокефал выкатил глаза, его охватили неистовое безумие и горькая, заглушающая голос разума обида за дочь, а дочь тянула его за рукав, захлёбываясь рыданиями, и кричала:

– Отец, не надо, прошу тебя, не надо!

– Не надо?! – рычал лис-кинокефал, щёлкая у неё перед лицом белыми, как соль, зубами и выкатывая исчерченные красными чёрточками глаза. Агния никогда не видела его таким: он уже не был тем сдержанным и обходительным кинокефалом; она опасливо, вполсилы, пыталась удержать отца за рукав пиджака, с диким страхом силясь распознать родное в незнакомых глазах. – Надо, Агния! Ты наказана! Я презираю твоё творчество! Тебе никогда не стать…

– Отец, там кисть, там!

Хруст, отчетливый и роковой, какой бывает, когда ломается кость. Свет, невыносимо яркий и ослепительный свет озарил комнату. Со звоном выбило окна. На долю секунды всех зрителей бросило во тьму, а потом вернуло обратно в комнату.

Агния лежала на полу в той позе, в какой она упала на ложе, в которое превратился тигр-отшельник, часто моргала, прогоняя из слезящихся глаз ошпаривший их свет. Поднятые взрывом под потолок листки, стройно выгибаясь в полёте, ложились на неё. Агния подняла голову, как-то отчётливо и отчаянно выдохнула, и слёзы опять разбились об её слипшиеся ресницы, размыливая страшную картину: отец тоже лежал на полу, ногами к ней, и в подошве его лакированных туфель торчал обломанный стержень кисти – осколок малахитовой травы, а рядом с расколотой кистью красной змейкой ползла по разметённым рисункам кровь.

Снова заклубился рыхлый туман – декорации сменились на больничную палату. Началось второе действие.

Агния сидела на больничной койке, опёршись спиной о подушку и обняв руками поджатые к груди ноги. На другой, пустой, койке, со строгим, ненастоящим лицом, будто его свело судорогой, подёргивая острым подбородком, сидела, приосанившись, лисица-кинокефалка в чёрном платье и с жемчужным ожерельем. Надменными, холодными глазами она оценивающе смерила Агнию, глазами, в которых не наступала оттепель, даже когда лисица-кинокефалка в траурном платье улыбалась фальшиво-доброжелательной улыбкой: просияет в них обманчивый блеск радушия и вскоре погаснет. Высокомерный, сухой, как апельсиновая корка в шкафу, голос прервал тишину:

– Твой отец в другом корпусе. Пока ещё живой. Не изъявишь желание навестить его?

– Нет.

– Агния, ты ведёшь себя неподобающе.

– А подобающе чему я должна себя вести? – спросила Агния. – Я не хочу навещать его не потому, что я не хочу видеть его. Причина в другом.

– Может быть, соблаговолишь мне её озвучить?

– А вот этого я уже не хочу. Прости.

– Ты не у меня должна просить прощения… Ну как ты могла, Агния? Если бы ты только знала, что мне стоило спасти тебя от А-строга. Приобретение и незаконное хранение малахитовой кисти…

– Что, дорого вам ваша дочурка обходится? Зачем ты пришла? Чтобы осыпать меня упрёками или поддержать?

– Откуда ты вообще её взяла? У кого купила? Мне так страшно за тебя, Агния… Такой позор для семьи. И давай не будем говорить о том, во сколько нам встала твоя выходка. Это был предпоследний раз, когда я выручала тебя.

– А будет и последний? – со слабой улыбкой проговорила Агния, взглянув на мать. Мать на дочь не подняла глаз.

– Будет. И будет он здесь и сейчас.

Она поставила рюкзак к ногам Агнии.

– Зачем он мне, мама? Доктор сказал, что меня завтра выпишут.

– Загляни в рюкзак.

Агния неуверенно протянула к нему руки; молния с предрешающим жужжанием расстегнулась – рюкзак был наполовину забит крупными листьями сильфий.

– Что это? – захрипела Агния.

– Тебе на первое время. Вещи можешь забрать в любой момент, даже если я буду на работе. Желательно, когда я буду на работе.

– Вы что, выгоняете меня из дома? – Агния привстала, продавив ладонями матрас.

– Агния, пожалуйста, не повышай голос! Ты знаешь, как я не люблю, когда повышают голос.

– Отец в курсе, что ты выгоняешь меня из дома? – голос Агнии стал обычен и равнодушен.

– Отцу лучше об этом не рассказывать, – мать особо выделила это «не». – Ему сейчас нельзя волноваться. Будет желание, навести его и расскажи сама. Думала, говорить тебе или нет: он очень хочет увидеть тебя. Он умирает, Агния, мой Грегори… – голос матери сорвался, она облепила лицо руками и пустилась в плач, между словами противно хлюпая носом. – Малахитовая болезнь. Неизлечима. Можно лишь выиграть время, и только… – мать снова поперхнулась рыданиями. – Вот до чего довела нас твоя безалаберность, дочь. Ты убила моего любимого мужа и собственного отца.

Мать сорвалась и, уже стоя в дверях, не оборачиваясь, так и не взглянув на дочь, скупо выговорила:

– А я видеть тебя не желаю. Живи своей жизнью, как хочешь. Никто тебе больше не помешает портить её. Из архитектурно-изобразительной академии ты, конечно, отчислена. Я могла бы попросить за тебя, но мне почему-то думается, что тебе это самой не нужно. Прощай, Агния.

Агния не встала, не побежала за матерью, хотя понимала, что видит её в последний раз; она протянула ноги, сжимая в дрожащих от обиды и злости пальцах рюкзак с откупными и не решающими сейчас совершенно ничего сильфиями, изо всех своих сил сдерживая слёзы под тусклым приглушённым светом больничных ламп.

Туман рассеялся. Незаметно для оставшихся на представлении зрителей наступило утро, как незаметно зажигается свет в зрительном зале. Не было больше ни бенгардийских привидений, ни призрачной сцены. Лишь развёрнутым эхом прозвучал напоследок призрачный голос старушки-тигрицы:

– Бесподобная Агния не убивала своего отца. И она до сих пор любит и почитает его так же, как и мать. Не стыдитесь своих воспоминаний, Агния, но храните их напоминанием, как бы сильно они ни клонили вас к земле. Стыдитесь скверных помыслов – они имеют способность претворяться в жизнь. Алатар… Да, твоё имя мне известно, бенгардийский принц. Не стоит заигрывать с именем собственным, тебе должна быть понятна опасность такой игры. К западу отсюда, у городской стены, вы найдёте предмет, который вам ещё пригодится. Приятно было с вами познакомиться, истинные бенгардийцы. Берегите себя, детишки.

– Постойте! – выкрикнул в пространство Алатар. – Вы помните, что было в тот день, когда случилась Бенгардийская бойня? Кто повинен в ней? – с тайной надеждой спросил у призрачного голоса Алатар.

– У привидений очень плохая память. Скорее всего, ребятушки, когда вы нас покинете, мы навсегда забудем о вас, о бесподобной и самоотверженной Агнии… Мы плохо помним день нашей гибели. Я помню лишь удушливый запах гари и то, как чёрный дым грыз солнце. Мы будто сражались в ночи, хотя бойня проходила утром.

– Вы можете описать нашего врага? Как он выглядел? Ну, хоть что-нибудь? – молил Алатар.

– Ничего не помню… Разве что… У них были необычно длинные шлемы, словно вражьи поганые подбородки не помещались в них.

– Благодарю вас, – низко поклонился Алатар. – Цельная картина складывается из мелочей.

– Предстоит вам дальняя дорога, и нелёгок будет ваш путь. Пройдите его честно. Мы, бенгардийские тигры, будем петь вам гимны, добытчики малахитовой травы. Да поможет вам Белая мать-тигрица! Прощайте…

Когда голос растворился в утреннем свете, Астра, разбрызгивая мокрый от росы песок из-под подошв, бросился к Агнии.

– Агния, ты жива, ответь? – взволнованно бормотал он, стоя перед ней на коленях.

– Всё равно я виновата в его смерти, косвенно, но виновата, – не открывая глаз, произнесла Агния.

– Ага, а я косвенно виноват в том, что не доел последний апельсин – на чёрный день оставил, простофиля! А его доктор Цингулон у меня перед носом слопал! – пожаловался Репрев. – Две сильфии – штука!

– Ты мне их так и не вернул, – буркнул Астра. Репрев на это только отворотился.

– Агния, я рад, что твоё воспоминание оказалось не тем, за что ты его выдавала. Не кори ты себя, – сказал Алатар.

Агния открыла глаза.

– Когда меня мучает совесть, я убеждаюсь, что она ещё со мной, что я не потеряла её. И от мук совести я чувствую себя лучше.

– Агния, где мы? Мы уже дома? – послышался тоненький, не прорезавшийся после сна голосочек Умбры. Потирая кулачками глазёнки, он лежал у Алатара на боку, сладко позёвывая во всю свою драконью пасть.

– Нет, Умбра, мы ещё не дома.

– Надо выяснить, что там за предмет такой к западу отсюда, у городской стены, о котором говорила старая тигрица, – задумчиво произнёс Алатар, глядя на зубья стены, подпирающие млечную горную гряду.

– Наверное, клубок ниток. Или пустая коробка. Что там любят кошки? – насмешливо хмыкнул Репрев.

Астра помог Агнии подняться. Алатар сладко потягивался, выгнув спину, расчерчивал выпущенными на передних лапах когтями песок; задом тигр тянулся к тщедушному утреннему солнцу. Мелко отряхнувшись, подрагивая, как струна, он с наслаждением полузевнул, полумяукнул и сказал:

– Мы, кошки, любим золото.

– Золото? – не понял Репрев.

– Да, золото. Молчание – золото.

Агния, держась за плечо Астры и не сопротивляясь его помощи, улыбнулась присущей всем лисицам-кинокефалкам хитрой, но ещё не оправившейся улыбкой.

– Старая тигрица назвала тебя принцем, – неожиданно сказала Агния Алатару.

– Да, об этом мне тоже стыдно вспоминать. Я ведь когда-то играл в её труппе. Я был очень похож на нашего принца, – томным от пробуждённой памяти голосом ответил Алатар.

– Когда мы добудем малахитовую траву, обязательно поможем тебе найти тех, кто повинен в смерти твоего народа, – сказал Астра.

– Я знаю, Астра, знаю. Бенгардиец никогда не бросит другого бенгардийца в беде, – улыбнулся Алатар.




Глава 6. Искренник


– Меня обманывает зрение, быть этого не может… – щурясь и вытягивая шею, поражённо шептал Алатар. Вдалеке, у западной стены, там, куда указала призрачная старая тигрица, белел белой смородиной натёртый до блеска солнцем и ветрами скелет тигра – с какими-то рыжевато-бурыми прослойками и прожилками; привалился, распластавшись, боком к стене, а расколотый, треснутый по швам череп посмертно зачерпнул альвеолярным отростком, как ковшом, землю, да так и застыл. А на ребре висел, как ягода на ветке, алый огонёк, зазывно переливаясь и мерцая.

Алатар сломя голову бросился к скелету, искатели ринулись вслед за ним. Тигр замер перед алым огоньком – камнем, лалом, но ни тем и ни другим он не был, не был он ни рубином и ни гранатом.

– Что это такое, Алатар? – спросила Агния, с жадным любопытством разглядывая камень. – Неужели это тот самый…

– О да, Агния, это искренник! – закончил за неё Алатар. – То, от чего все власть имущие в трепете бегут, как от огня, кошмар всех подлецов и лжецов – этот невинный с виду камушек способен в одночасье разрушить чью-то жизнь: кого бы ты им ни коснулся, он выдаст тебе все свои сокровенные мысли и чувства, потаённые мечты, все самые тёмные, гнусные и грязные желания, в которых порой боишься признаться самому себе. Но с искренником, – в широких изумрудно-янтарных глазах бенгардийца мелькнул красный отблеск, – чужая душа для вас больше не потёмки. Нам улыбнулась удача!.. Впрочем, чем меньше вероятность чему-то случиться, тем скорее оно произойдёт, – изрёк он.

– Все эти поговорки: «видеть душу без искренника» или «говорить без искренника». Я всегда думала, что это всего лишь поговорки, и не более того. Бабушкины сказки.

– А Зелёный коридор – тоже бабушкины сказки? А малахитовая трава? – многозначительно улыбался Алатар.

– Нет, но… – Агния глупо рассмеялась. – Как можно заглянуть кому-то в душу без чьего-либо согласия?

– И тут ты права, Агния, – важно заметил Алатар. – У искренника тёмное начало. Свободная воля – одно из главных условий существования нашего мира. А с искренником ты подчиняешь себе чужую волю. Поэтому обычно все найденные искренники передаются на хранение полуартифексам. Все, да не все.

– Ты про тот случай, о котором писали все газеты: тринадцатый Прима уно Кабинета публично признался в краже из государственной казны Терция-Терры двадцати семи унций малахитовой травы? – громко и быстро протараторила Агния. – Его ещё в А-строг бросили на пожизненное.

– И про этот случай тоже.

– Никогда бы не подумала… – пробормотала Агния и, указывая изогнутым пальцем на искренник, спросила: – Можно?

Алатар кивнул.

Искатели столпились вокруг Агнии. Она сильными пальцами бережно сорвала искренник и повозила между большим и указательным пальцами иглистый, как ёж, шарик, румяный, словно прежде его запекли в самом стыдливом сердце.

– Можно мне, мне, у меня куча секретов! – заныл Умбра и чуть не вырвал из ладони Агнии искренник, но она шустро подняла руку с диковинкой, а другой рукой, положив её на лоб Умбриэля, осадила подпрыгивающего дракончика, приговаривая: – Нет, Умбра, никому не интересно, сколько раз ты не спал в тихий час!

– Искренником можно воспользоваться лишь единожды, – говорил Алатар назидательным тоном, – потом он лишается своих чудесных свойств и становится, по сути, пустышкой. С искренником надо обращаться крайне осторожно, он не игрушка, а очень, очень большая редкость: когда погибает праведник, в его груди появляется искренник. Поистине бесценный предмет, – и после минутного молчания сказал: – Наверное, я догадываюсь, кто ты, благочестивый бенгардиец, что пал на поле боя. Ума аммара, – тихо проговорил Алатар и склонил голову. Астра повторил за ним, только молча, чтобы ненароком вместо почтения не оскорбить память благочестивого бенгардийца.

– А как его звали, Алатар? – спросил Астра.

– Я уже говорил, но повторю ещё раз: мы с осторожностью относимся к нашим именам. К тому же считается, что все бенгардийцы живут благочестивой жизнью. Но если я ошибусь, то незаслуженно присвою славу не тому бенгардийцу.

– Если же вы все такие добрые и хорошие, то у вас тут, в Бенгардии, должно быть этих искренников как грибов после дождя, нет? – злорадствовал Репрев.

– Нет, не всё так просто. Праведник – это тот, кто посвящает свою жизнь служению Белой матери-тигрице, тот, кто даже мысленно никогда не замышлял зла или же в какой-то момент жизни прополол душу и увидел корень зла, и вырвал его. Понимаете теперь, чего стоит найти искренник? То даже не удача, это что-то выше удачи – это дар самой Белой матери-тигрицы. И мы должны отнестись к нему с подобающим почтением.

– Если искренник можно использовать лишь один раз, как понять, не успел ли им уже кто-нибудь когда-нибудь попользоваться до тебя? Как это определить? – спросил Астра.

– Да, как определить? – поддакнул Репрев; он, встав на задние лапы, передними забрался на плечо Агнии, чтобы поближе рассмотреть диковинку. Агния дёргала плечом, морща носик, но Репрева с себя не согнала.

– Я не знаю, – улыбнулся Алатар. – Скорее всего, исчезает. Как и всё, что больше не несёт в себе никакого смысла. Я никогда не видел искренник вживую.

– А что будет, если применить его на себе? – спросил Астра.

Алатар, усмехнувшись, ответил:

– Астра, ты задаёшь очень опасные вопросы, но я отвечу: ты погибнешь, причём от своей же руки. Искренник откроет тебе, как ты нечист сердцем, и с этим откровением ты не сможешь жить дальше…

– А как он работает, этот искренник? – поинтересовалась Агния и дала посмотреть колючий шарик Астре.

– Нужно всего лишь уколоть им в грудь того, от кого ты хочешь услышать искреннюю правду.

– И он сам тебе всё расскажет?

– Всё, о чём ты спросишь, – ответил Алатар. – Остаётся решить, у кого будет искренник, пока мы идём по Зелёному коридору?

– Как это у кого? – встрепенулся Репрев. – Ну, конечно же, у меня!

– Искренник должен храниться у того, кто меньше всего заинтересован в чужих секретах, – сказал Алатар.

– Я доверю только себе и своему фамильяру, – решительно заявил Репрев. – Астру и тебя, кот, я почти не знаю. Поэтому, что бы кто ни говорил, я пока придержу искренник!

– Мне нет повода не доверять Астре, – сказала своё слово Агния. – Как и Алатару: без него мы бы пропали. А теперь скажи-ка, Репрев, почему ты мне не хочешь доверить искренник? – спросила она, подбоченившись.

– А ты не помнишь, как совала свой любопытный нос в мой личный дневник?

– Я же сама тебе его под диктовку писала, дурачина! – взорвалась Агния. – Я тебе говорила: дневник упал с полки, а я всего лишь подняла его, чтобы обратно поставить!

– Долго ты чего-то его поднимала! – вскричал Репрев.

– Я тебе это ещё припомню, – почернела Агния. – И да, я за Астру. Назло тебе, Репрев. Чем дальше эта штука от меня, тем мне спокойнее.

– Ты вёл дневник? Никогда бы не подумал, у тебя натура тоньше моей будет, – усмехнулся Астра, но Репрев зыркнул на него исподлобья, и ухмылка мигом пропала с лица юного кинокефала.

– Если я захочу взять правдорубник – я возьму правдорубник, кто меня остановит, ну, кто? – буйствовал Репрев.

– Ты не один, и если ты не хочешь и не будешь прислушиваться к другим, то можешь идти своим путём, – ответил ему Алатар. – Искренник как-никак оружие, и пусть оно не стреляет, не режет, разве что колет, но ранить по-своему может.

– Я понимаю, тигр, всё понимаю – тебе очень хочется, чтобы камешек был рядом с тобой и чтобы никто из нас однажды ночью, лежа без сна на сырой земле, не задумался: а что если этот бенгардиец не тот, за кого себя выдаёт? Что если он задумал неладное? – злобно прищурился Репрев. – Что если вся эта история с заточением в пещерах – всего лишь прикрытие для большой лжи?

Алатар выслушал Репрева с непоколебимым спокойствием и так же спокойно ответил, огорошив его:

– Будь по-твоему. Неси искренник.

Искатели покинули Бенгардию через выжженную пробоину от снаряда в бревенчатой стене.

Астра пожертвовал Агнии тонкую, но прочную нитку (он всегда носил с собой нитку с иголкой – на всякий случай), такую, что натянешь её – и она зазвучит, как струна. Агния на ходу обвязала ею искренник сложным узлом – сколько ни смотри, не повторишь – и повесила его Репреву на шею, как медаль. Репрева распирало от гордости.

– Пока мы не ушли далеко от Бенгардии… – остановившись, сказал Алатар. – Астра, читай, куда нам дальше.

– «Доброй ночи, искатели! Эта запись будет короткой – пишу в темноте, на ходу и очень надеюсь, что вы разберёте мой почерк. Держите путь к болотам – они отмечены на карте. То место, где начинается испытание, вы не пропустите – вернее сказать, оно не пропустит вас. Прошу простить меня за двусмысленность, но двусмысленность – одно из тех слов, которые наиболее точно описывают весь Зелёный коридор. Есть ещё одно слово… Ладно, не одно, несколько, целое предложение из слов! Дважды прошу прощения: я не какой-нибудь там несчастный поэтишка и не умею красиво выражать мысли. Я простой отрядовец. Кстати, папочка, ваше превосходительство, если вы читаете эти строки…» – неловко кашлянув, Астра сказал:

– Дальше Орион неприлично высказывается о докторе Цингулоне.

– Артифекс! Ну Астра… – выдохнула Агния.

– Но почему… – совсем сбился с толку Астра. – Почему Орион называет доктора Цингулона «папочкой»? Цингулон что, его отец?

– Не говори глупостей! – вставил Репрев. – Нет у генерала детей. И ты не забыл, что наш картограф – пантера-феликефал, а Цингулон – лев-феликефал?

– Может быть, Орион – приёмный.

– А может быть, ты не умеешь читать?

Астра волнисто взбил линию губ, собрав у носа розочку из морщинок, но продолжил чтение:

– «Так вот, я – простой отрядовец, а мой доброжелатель, который любезно согласился быть моим путеводителем (и который, между прочим, помог мне с побегом), – он, гад, не так прост, уж больно заковыристо выражается. Иногда я даже не понимаю, о чём он говорит, – такой он умный! Как будет хорошо, если потом он не окажется всего лишь плодом больной фантазии из-за проросшей в моём котелке малахитовой травы. Мой доброжелатель как-то сказал мне: если ты чего-то ждёшь, то это случится, но с точностью до наоборот. Если я скажу, что вас ожидает на этих болотах, то вы можете навсегда застрять в них. Но вы так и так можете увязнуть в трясине… Мне даже нельзя говорить, лёгкое ли, тяжёлое ли вас ждёт испытание. Но я знаю, что вы не одни: одному нельзя пройти Зелёный коридор. А значит, вдвоём вам будет проще дойти до конца. Невзирая на то, что, когда ты не один, ты несёшь двойную ответственность – путеводитель ли вы или не путеводитель, без разницы. Противоречие у нас какое-то, не находите? Вроде бы этот феликефал вам говорит, что вдвоём проще, а получается, что ничего и не проще. Что ж, Коридор – одно большое противоречие, это мы с вами уже выяснили.

Ах да, чуть не забыл – совет… идите на испытание ночью. Пойдёте днём – только время потеряете. Больше сказать ничего не могу, для вашего же благополучия.

Мятного пути! Ваш картограф, Орион, который после посещения болот поклялся себе никогда больше не пить клюквенный морс (если только с мятой).

В добрый путь, путеводитель!»

– Любовь к мяте – первый признак хорошего феликефала, – промурчал Алатар, мило улыбаясь.

– Да этот котяра повёрнут на мяте, – покрутил лапой у виска Репрев. – И ты тоже, бенгардиец. Всегда догадывался, что все коты чокнутые. Вы уверены, что он приведёт нас к прииску, а не к своей мятной плантации? Как таких ещё в отряд берут? Да этот феликефал за душистый пучок мяты выдаст все пароли и явки и поблагодарит на прощание!

– Нам нет причины ему не доверять, – сказал Алатар. – Пока его карта не врала – посмотрим, что будет дальше. Да и выбора у нас особого нет. А петлять в Зелёном коридоре мы можем так долго, пока кто-нибудь из нас не упадёт замертво. Ладно, выбираем путеводителя. Нас ждёт тяжёлый переход. До болот десять дней ходу.

– Артифекс, выбери уже себя, и пойдём, – недовольно пробубнил Репрев.

– Вам нужно учиться быть путеводителями. Для этого испытания предлагаю выбрать Астру.

Астра, услышав, что Алатар предложил его кандидатуру, встрепенулся.

– Ну конечно, кого угодно, только не меня! – брякнул Репрев.

– А ты сам себя бы выбрал? – с улыбкой спросил тигр.

– Я ничем не хуже тебя или того же Астры! И я за смену ролей, так сказать, за разнообразие. Но только потому, что я не люблю сырость и лягушек, пусть будет Астра.

– В следующий раз ты поведёшь, Репрев, – порешил Алатар и спросил с торжественной важностью: – Астра, ты готов стать путеводителем? – Астра, обхватив себя за шею, дурашливо улыбался, но потом убрал дурашливую улыбку и волево провозгласил:

– Готов!

– Тогда говори.

– Согласны ли вы, что я, кинокефал Астра, буду вашим путеводителем?

В один из дней искатели набрели на ручей – не всё же питаться ягодами и грибами. Алатар, как и обещал, взял Репрева с собой на рыбалку, а остальные, устроив привал, остались дожидаться их неподалёку на опушке так, чтобы до них можно было докричаться, – то безопасное расстояние, на которое могут удаляться друг от друга искатели малахитовой травы в Зелёном коридоре, как пояснил Алатар.

Алатар, пригнувшись, полз по ручью под густой зеленью деревьев. Алмазный тигриный взор блуждал по бурному потоку, захватывая малейшие изменения в казавшейся непроглядной, всклоченной на порогах, как пух, пене. Навострив уши, своим острым слухом тигр прислушивался, как неумолчно трезвонит вода, пытаясь вычленить те подводные шорохи, что никогда не разобрать Репреву. Репрев, конечно, не полз – это было ниже его достоинства. Он стоял чуть позади Алатара, оттираемый напористым движением воды, и наблюдал за тигром: бенгардиец, расставив передние лапы, целуясь с крошившимся хрусталём ручья, делал то, что у тигров получалось лучше всего, – ждал. Ждал, замерев и затаив дыхание, один только опущенный в воду кончик хвоста дёргался, вальсируя, как живая приманка.

Алатар бросился мордой в ручей без предупреждения, с разящей стремительностью. Брызги стегнули Репрева, как плеть, он отшатнулся, еле устоял на лапах, едва не грохнувшись в воду.

– Больше никогда так не делай! Я чуть было не сделал из пресного ручья солёное море! – испуганно завопил Репрев, когда Алатар вытащил голову из-под воды.

Тигриные клыки с лопающим хрустом, удобнее захватывая необъятную форель поглубже в пасть, перемалывали минеральную глазурь поблёскивающих на солнце чешуек в перламутровое крошево бликов. Рыба упрямо выгибалась, как двуручная пила, била хвостом, готовясь вот-вот испустить свой рыбий дух, и позолоченная тесёмка света резвилась на чешуйчатом серебре. Жаберные крышки форели разворачивались, открывая краснеющий мясом выворот жабр; рыбьи губы посасывали воздух, что-то безумно бормоча, пучились дурью глазищи. С тигриного подбородка свисали красные потроха рыбины.

– Да как ты это сделал? – завистливо, не веря своим глазам, взвизгнул Репрев. – Под водой же ничего не видно, ну совсем ничего!

– Видно всё, и даже больше. Если быть внимательным и полностью отдаться занятию, – крутым взмахом головы выбросив рыбу на берег, поучительно произнёс Алатар.

– Быть внимательным, и только? Тоже мне премудрость, – язвительно высказал сомнение Репрев. – Ты определённо чего-то недоговариваешь, бенгардиец. Вы, тигры, с детства обучаетесь рыбной ловле, чтобы потом ловить форель зубами, как мух. А у меня это первый опыт, и ты мне даёшь совет: будь внимателен! А какой у тебя бросок, видел бы ты: думал, шею себе свернёшь. Моя бы головушка свернулась – с плеч долой!

– У тебя, как и у большинства, рассеяно внимание.

– Но это никак не объясняет, как ты видишь сквозь воду, – сказал Репрев.

– Объяснение одно и простое: обратись к своим пяти чувствам. Для начала хотя бы к пяти. Взгляни дальше своего взора.

– К несчастью, у меня всего лишь два глаза, а третий всё не открывается и не открывается. Ты и в рыбалке без своей тигриной мудрости не можешь обойтись?

– Пока ты сомневался, я уже словил вторую форель.

– Вторую? – переспросил Репрев, и его в тот же миг накрыло волной. С упоительной мстительностью дождавшись, когда Алатар вынырнет из воды, Репрев начал отряхиваться, от кончика носа до кончика хвоста раскручиваясь сверлом и обстреливая и без того мокрого тигра иголками брызг. Бенгардиец, не обращая внимания на шалости Репрева, крутанулся, тяжёлыми прыжками добрался до берега, и второй, самый крупный за сегодня, улов с чмокнувшим хлопком шлёпнулся об камни.

– Была бы у тебя на хвосте кисточка, я бы решил, что это ты рисуешь рыбу малахитовыми красками, – с непривычным добродушием смеялся Репрев. Весь промокший, Алатар выглядел жалко и беспомощно, с его шерсти, весело звеня, прыгали капли; его голова словно уменьшилась и забавно торчала из воротника доспехов. Со лба бенгардийца тоже скатывались капли, и бенгардиец, скрещивая ресницы, умаянно усмехнулся. Дружеская нежность вдруг проснулась в нём к Репреву, и он доброжелательно предложил:

– Попробуешь половить?

– Твоим способом? – брякнул Репрев, уже поворачивая к берегу. – Дохлый номер!

– Но ты должен научиться ловить рыбу, – не желая выслушивать отговорки, настоял Алатар. – Долго на одних ягодах и корешках вам не прожить.

– Должен? – крякнул Репрев, остановившись. – Должен кому? Тебе? Никому я ничего не должен, а в особенности тебе, бенгардиец, – он всё ближе и ближе подходил к тигру.

– Не мне – им. Подумай об Агнии и Умбре: кто будет добывать пропитание, если меня не станет? – для «мокрого кота», каким его видел сейчас Репрев, он говорил слишком серьёзно.

– Сбежать от нас вздумал? – посмеялся Репрев.

– Почему ты решил, что я вас брошу? – дрогнувшим голосом спросил тигр, и что-то похожее на трусость промелькнуло в его изумрудно-янтарных глазах.

– Потому что не верю я, что с таким здоровяком вроде тебя может что-то случиться, если только он сам не позволит этому случиться… Ну, чего встал? Показывай уже, что надо делать.

Алатар одухотворённо рассказал и наглядно показал, как встать в ловчую стойку, как грамотно делать бросок, чтобы и впрямь не свернуть шею, сам на правильную ширину расставил Репреву передние лапы, вынужденно выслушивая брюзжание.

– А теперь закрой глаза, – сказал Алатар.

– Разыграть меня решил, бенгардиец?

– Если я тебя обману сейчас, то надолго потеряю твоё доверие. А я хочу, чтобы оно возникло между нами, и сейчас самое подходящее для этого время. Только так можно пройти Зелёный коридор.

– Ну, давай, – вдруг сказал Репрев. – Но если окунёшь меня в воду, я больше никогда не поведусь на твои штучки. Услышал? Никогда! Поэтому мой тебе совет – подумай дважды, прежде чем…

– Да закрой ты уже глаза…

Неразборчиво шлёпая губами, Репрев закрыл.

– Что ты видишь?

– А сам как думаешь?

– Ты должен видеть всё то, что не видел глазами. Обнажи слух: прислушайся к земле, к небу, к этому ручью. Прочувствуй волнение живого.

– Может, мне ещё водицу из ручейка полакать?.. Всё это бенгардийские сказки. Хотя нет, постой-ка, я кое-что вижу!

– Что же? – оживился Алатар, приподнимаясь на лапах.

– Тигра-остолопа слева от меня. Подскажи, не подвела меня чуйка?

Крепкая лапа Алатара мягко легла на его плечи.

– Попробуй ещё раз. Обрети смысл того, что ты делаешь, – учительски снисходительным, с взвешенной строгостью голосом попросил тигр.

И Репрев всё-таки сдался перед его настойчивостью, плотнее сжал веки, словно выжимая из глаз последние частички света, опустил нос к изменчивому потоку ручья и на мгновение забыл о существовании бенгардийца.

В красной вербе рюмил зяблик, подпевая трели ручья. Над головой грузно прожужжал слепень. Невесомый ветерок перебирал бороздчатые листья ольхи. Жук-короед точил ель. Под камнями шуршали, вспахивая прелую землю, черви. Перекатываясь по барханам на дне ручья, мчались камни. Рыба целовала их, выхватывая у загрёбистого потока.

При виде этой самостоятельности и блаженной независимости жизни нападала какая-то тоска, сдавливающая Репреву грудь: живое живёт в отрыве от его судьбы так легко и запросто.

От мыслей его отвлекла торпедой несущаяся форель. Репрев кинулся за ней, с тупой жгучей болью ударившись об поверхность воды: он неправильно вошёл в ручей, не под углом рассёк его носом, как учил Алатар, а плашмя приложился подбородком. Разом пропали все видения и звуки, лишь ручей снова бессвязно забормотал, как обезумевший поэт.

– Видел рыбу? – нетерпеливо спросил Алатар.

– Кажется, я проглотил черепаху, – пожаловался Репрев, откашливаясь, а потом добавил: – Слишком крупная здесь водится рыба – в пасть не помещается.

– Лови ту, что поменьше. Сом мне тоже не по зубам, – проговорил Алатар и спросил с невинной всезнающей улыбкой: – Ну что, видел что-нибудь кроме рыбы? Или слышал?

– Ничего я не видел и не слышал! Рыбалка не моё. Кошачье это занятие.

Репрев сам не понял, почему соврал: наверное, всем своим нутром противился тому, что бенгардиец, как всегда, оказался во всём прав, а он – нет, и признавать его правоту не желал.

Алатар посмотрел на него исподлобным, недоумённо-странным, подозрительным взглядом и сказал:

– Да будет тебе известно, что тигр – не кот. Прекращай. Я же не зову тебя «псом». Или недееспособным.

– А ты рискни.

– Две рыбины должно хватить на всех, – вздохнул тигр. – Завтра попробуешь ещё.

– Ещё? – застонал Репрев. – Нет уж, довольно с меня! Я промок до нитки, у меня замёрзли лапы, и всё, что я словил сегодня, – это простуду! А учитель из тебя неважнецкий – закрой глаза, обнажи слух!.. Оставь эти штучки для своих тигриц, – последнее оскорбление в горячке слетело с его языка, и где-то внутри Репрев пожалел о сказанном. Ведь всё-таки дурацкий и примитивный способ ловли рыбы бенгардийца сработал бы, хвати Репреву сноровки вцепиться зубами в форель, а не по-глупому удариться мордой об воду. Обострившиеся видения он списал на причуды Зелёного коридора, стараясь им не удивляться.

– Плевал ты, значит, на свою Агнию и фамильяра, если сдаёшься без борьбы, отказываешься быть для них добытчиком! – Алатар говорил вызывающим тоном, щерясь и прижимая к морде уши, со вздыбленной шерстью подпрыгнул к Репреву, загребая лапами воду и поднимая брызги. Бенгардиец словно принял всё на свой счёт. – Не ты будешь добытчиком, так на твоё место придёт кто-нибудь другой!

– У тебя ещё Астра есть – вот его и учи! А меня не трогай. А что про Агнию и Умбру – не твоего ума дело, что-нибудь да придумаю.

Репрева зацепило высказывание Алатара о добытчике, но он не сорвался лишь потому, что хотел поскорее покончить со всей этой рыбалкой и вернуться к Агнии, и на то были свои причины.

– Любой другой сказал бы: «Как знаешь – дело твоё», но не я. Потому что дело это не твоё, а наше, общее. Астра может ловить рыбу, как это делают все кинокефалы, – руками, соорудив снасть, а ты…

– А я… что? – оборвал Алатара Репрев. – Я не кинокефал, и у меня нет рук, хочешь сказать? Недееспособный? Никак тебе не уяснить: между мной и Астрой нет разницы, а в чём-то я даже лучше него. И я бы преспокойно обходился без помощи фамильяра, но Умбра стал мне ближе, чем фамильяр. Я бы ни за что, никому и никогда не позволил заботиться обо мне, как о каком-то беспомощном существе! Я сам в силах о себе позаботиться.

Репрев повернулся к тигру спиной, ударив по ручью хвостом.

– Но факт остаётся фактом: у тебя – лапы, а в лапах удочку тебе не удержать. И даже будь у тебя руки, а в руках – удочка, ты бы с ней не совладал. Поэтому ты должен научиться тому, чему тебя учу я. Ты меня слушаешь?

Но когда Алатар подошёл к нему и посмотрел в его морду с нахмуренным лбом, сдвинутыми бровями и охотничьим взглядом, понял – его не слушают.

– Что ты там разглядываешь? – спросил бенгардиец.

– На дне – там блестит что-то… – медленно проговорил Репрев.

– Под водой всегда что-то да блестит, рябит, сверкает: солнце, рыбья чешуя, песок. Жаль, что ты не был таким внимательным на моём уроке: глядишь, от твоей рыбалки и вышел бы какой толк.

– Да не рябь это, не чешуя и не песок, это нечто другое, – с той же неспешностью говорил Репрев, подкрадываясь к источнику таинственного блеска.

– Ты как сорока, – усмехнулся в свои роскошные усищи Алатар, – падок на всё блестящее. Наверное, мне стоило сказать, что я обронил в ручей золотое колечко. Быть может, тогда ты бы серьёзнее и с большим воодушевлением отнёсся к нашим занятиям.

– Шути, шути, но я…

Репрев не договорил – нырнул под воду и после волнующего затишья и лопающихся пузырей на поверхности вынырнул, уже держа в пасти…

– Копьё! – так и ахнул Алатар.

Репрев вприпрыжку побежал к берегу и уложил копьё, как младенца, в высокую, ещё не давшую цвета плакун-траву. Рассмотрев находку, он разочарованно объявил:

– Всего-навсего железная палка с острым концом. Я перестал с такими играть, когда мне стукнуло семь.

– Ты безумец, только взгляни: ратовище выполнено из цельного куска обсидиана, а приглядись, приглядись, что за необыкновенные узоры в виде листьев папоротника его украшают – чистое серебро! – до самого наконечника овивают! – восхищался Алатар, ползая вокруг копья и бережно снимая с него лапой паутину ила.

– А ещё меня называл сорокой. На себя бы посмотрел. Крутишься вокруг моего сокровища, уже глаз на него положил. Как ты определил, что оно сделано из обсидиана и украшено серебром? И кто-то ещё сражается на копьях? Ну, кроме смилланян.

– Если ты не заметил, королевский дворец в Бенгардии, его башни выполнены из обсидиана, а уж распознать серебро – кому ума недоставало.

– То есть ты хочешь сказать, что эта железная палка очень и очень дорогая? – с надеждой в голосе уточнил Репрев.

– Да копьё бесценно! А ты – палка, палка, эх! Ты нашёл самый настоящий клад. Я горжусь тобой, Репрев.

Репрев погрузился в сладкие грёзы: «Настоящий клад! Вот вернёмся домой, продам копьё, и тогда заживём! Куплю скромный – нет, почему же скромный? нескромно огромный! – дом у моря, где-нибудь на Смилле. Агния всегда мечтала там побывать, а я обещал исполнить её мечту! Будет апельсиновый сад. Будем пить пентагонирисы на веранде и любоваться закатом. Как должен быть красив на море закат! Солнце тушится об горизонт с розовой дымкой, приглашая чёрную, как этот обсидиан, ночь с такими крупными звёздами, что они сами как апельсины на ветке. Подарю Агнии самое дорогое платье: пусть саблезубые соседки вымрут от зависти! А Умбре подарю большой-большой телескоп, такой большой, что он не поместится у него на чердаке, и весь его шкаф забью всякими-разными окаменелостями, метеоритами, камнями и прочей ерундой, что он так любит. Будем жить припеваючи, подальше от этого Коридора, от этой малахитовой травы и этого острова! Как будет хороша жизнь без Астр и тигров».

Алатар ещё говорил что-то, но до слуха Репрева дошло лишь:

– …у императора Смиллы похожее копьё. Оно больше не оружие, а символ власти.

– Наверное. Я даже не знаю, кто у них там император.

– Не менее важно то, – продолжал Алатар, – что наше копьё может быть диковинкой. Его следует тщательно изучить.

Подвигая копьё лапой к себе и ложась на него грудью, Репрев жадными глазами гнал тигра от клада.

– Я тебе копьё не отдам, даже не рассчитывай! Я его нашёл, значит, оно моё по праву, – зарычал он.

– Успокойся, никто его у тебя не отбирает. Я же сказал «изучить», а не «отобрать».

– Для начала выпроси у меня его.

– Позволь мне хотя бы помочь тебе донести его к остальным. Копьё выглядит тяжёлым, – предложил Алатар, уже наклоняясь к оружию, которое всё ещё держал у груди Репрев.

– Может, для тебя и тяжёлое.

– А ты упрямый, – буркнул Алатар, неодобрительно скосившись на Репрева. Тот бессильно старался совладать с тяжёлым копьём, от которого даже взгляд тянуло вниз: оно перевешивало то на одну сторону, то на другую, и когда челюсть у Репрева совсем онемела, а слюни шнурками свесились из пасти, остриё наконечника бороздой взрыхляло за собой влажную землю, подскакивало на камнях и кочках, цеплялось за траву так, что приходилось, гадко расшатывая зубы, тянуть за ратовище. И тогда Алатар снова предложил свою помощь. Репрев что-то промямлил в ответ – Алатар не разобрал, переспросил, и тогда Репрев остервенело выплюнул копьё из пасти, разбрызгав слюни, неуклюже обтёр встопорщённую мокрую шерсть на подбородке об грудь и плечо и, скрывая учащённое дыхание от тигра и укрощая часто вздымающуюся грудь, рявкнул:

– Помощь мне твоя не нужна! Но у меня есть к тебе предложение, – хитро улыбнулся он. Алатар поднял бровь. – Давай ты понесёшь за меня этот лом, а я тебе – сильфии?

– Ты же только что ни под каким предлогом не хотел отдавать мне копьё, – с притворным удивлением рассмеялся тигр.

– Так это я твоей помощи принимать не хотел, а за сильфии – это не помощь: ты будешь моим рабочим тигром! Девять сильфий, идёт?

– Девять? – ухмыльнулся тигр. – А сильфии-то ты где возьмёшь? – вздохнул Алатар, мягко улыбаясь.

– Вернёмся в город – отдам. Не обману, не боись!

– А кто сказал, что я собрался возвращаться с вами в город? – спросил бенгардиец.

– А ты что, останешься в Зелёном коридоре? Будешь ловить здесь Зелёных мышей? Или снова запрёшь себя в пещерах? А может, переберёшься в свою опустевшую Бенгардию? Ладно, не моё это дело… Что ты тогда хочешь?

– Предлагаю обмен: ты мне отдаёшь искренник, а я помогу тебе с копьём, – Алатар посмотрел на искренник, висящий на шее Репрева и прыскающий лучистым алым светом.

– Чего захотел! – оскорблённо пискнул Репрев, напыжившись и повернувшись к тигру боком, рьяно оберегая искренник. – Неравноценный какой-то обмен, сам посуди. Копьё я и сам уж как-нибудь дотащу.

– Но ты сохранишь себе пару лишних зубов и оставшийся путь проделаешь налегке. А там что-нибудь вместе придумаем: сплетём тебе из прутьев ножны. Ну, как тебе?

– Что ты скрываешь, бенгардиец? – вгляделся Репрев в тигра, будто видел его впервые. – Неужели тебе правда есть что скрывать?

– Если я отвечу, что нечего, ты ведь не поверишь мне на слово, я прав? – усмехнулся изумрудно-янтарными глазами Алатар.

– Нет, тигр, я тебе не доверяю, и вряд ли когда-нибудь буду.

– Мне жаль это слышать. Если моё слово бенгардийского тигра ничего для тебя не значит, я попрошу лишь выслушать меня. Мы нашли искренник на моей земле, и это последний дар, что она мне… нам даровала. И дар этот я должен беречь, он должен быть под моей охраной. У нас, у бенгардийских тигров… у нас очень хорошо развито внутреннее чутьё, и оно подсказывает, что я могу поручить тебе охрану искренника и, возможно, даже чего-то большего, чем искренник. Но я бы хотел сделать это сам, потому что… потому что меня грызёт вина за то, что я не защитил свой народ и что я не лежу сейчас мёртвый рядом со своими братьями и сёстрами, и от этого чувствую, будто моя судьба оступилась у пропасти, но каким-то нелепым образом устояла на лапах и теперь бродит как неприкаянная по земле и никак не найдёт своего настоящего, предопределённого ей, уготованного для неё конца. И только став хранителем искренника, так и только так я ещё могу привнести в моё жалкое существование хоть какой-то смысл. И я говорю искренне без искренника, раскрывая перед тобой душу.

– Зачем тогда вообще нужен этот искренник, если достаточно сказать: «Я говорю искренне без искренника!»? – передразнил тигра Репрев, напыщенно и густо бася, как можно выше задирая нос. – А? Что, нечего сказать? – но, увидев на морде Алатара неподдельную досаду, смягчился и спросил: – Ты же мне его потом вернёшь, ну, когда вернёмся домой?

– Сам заберёшь, – взбодрился Алатар.

– А ты правда считаешь, что я не справлюсь с этой железякой? – с обидой вдруг спросил Репрев, но продолжил с азартом: – Да я в охране служил, охранял склад с малахитовой травой. Но всегда мечтал вступить в отряд. Какая бы у меня тогда была броня – не хуже твоей! Я бы получил разрешение на применение клыков и когтей. Носил бы перчатки со стальными когтями и такие же скобы на клыках. Вот какую бы силу заимел! Меня бы тогда все уважали, боялись бы мимо пройти, избегали моего властного взора…

– Разве смысл служения в отряде – не защита горожан? Разве горожане не должны чувствовать себя спокойно, когда ты рядом? С чего им тебя бояться?

– Ну как же, я – представитель закона Терция-Терры на планете Земля, на острове Буйном! А кто власти не боится? Меня как преступники увидят – все врассыпную, как тараканы!

– Если врассыпную – кто же их ловить, преступников, будет? – откровенно смеялся во весь рот Алатар.

– Издеваешься, да? Если бы не лапа, вернее, её отсутствие… Вернее, она у меня есть, но для отряда её нет, понимаешь? Лишился лапы, а как будто душу вырвали. Служил бы я сейчас в отряде да горя не знал, а вместо этого приходится терпеть тебя. Ты слышал про отряд доктора Цингулона?

– Да, доводилось слышать, – брезгливо поморщился Алатар и шмыгнул носом.

– И что слышал? – по морде Алатара Репрев догадался, что ничего хорошего.

– Что отряд изображает с помощью малахитовых красок оружие. Губит Вселенную, сдирая с неё краски. Ищет повод, чтобы пойти войной на другие планеты, разорять Зелёные коридоры. Нам, бенгардийский тиграм, – тем, кто называет себя миротворцами, – хорошо известно: ваш генерал – душегуб и преступник.

– Я, кажется, понял, почему ты не хочешь возвращаться в город, – пропел Репрев тенорком. – Ты боишься, что генерал Цингулон заставит тебя вступить в его отряд?

– Взгляни на меня внимательно. Как ты думаешь, боюсь ли я хоть что-нибудь? – Алатар показательно надул парусом грудь и в грозной усмешке обнажил клыки. – Ваш генерал не сможет заставить меня служить ему. И, скорее всего, не пожелал бы себе иметь в своих союзниках бенгардийца, даже знай он истинную мою мощь.

– Да-да, оправдывайся, тигр. Называешь себя миротворцем, а на поверку – обыкновенный трус! Всем известно, что никакого оружия из малахитовой травы отряд не создаёт, малахитовых красок мы создавали столько же, сколько и другие планеты, а россказни о завоевательных походах – не более чем грязные слухи, которые нарочно распускает Смилла, чтобы очернить нашу родную Терция-Терру.

– Тебя я тоже могу назвать трусом, к тому же и подлецом! – неожиданно взревел Алатар. – Только подлец ради собственной выгоды и по своей воле присоединится к шайке разбойников! Наверное, в разбойничьей среде разбойнику и обитать благоприятнее…

– Я не ради собственной выгоды хочу в отряд, – теперь оправдывался Репрев. – Я хочу защищать Землю, Терция-Терру!

– Я, кажется, кое-что понял, – Алатар уронил взгляд на копьё. – Думал, говорить не говорить, но всё-таки скажу: ты недолюбливаешь меня, потому что завидуешь моей силе.

– А ещё говоришь что-то о своём благородстве. Будь в тебе хоть немного благородства, ты бы не посмел… – срывающимся голосом сказал Репрев, клонясь к земле, а в его глазах задрожал солнечный свет. – А может, твоё хвалёное благородство и заключается в том, чтобы оскорблять в лицо, а не за спиной?

Репрев с гордо поднятой головой подошёл к копью и взял его в пасть. Пристыженный Алатар подскочил к нему, намереваясь перехватить копьё, помочь.

– Ну, прости меня, ладно тебе! – Алатар крутился рядом с Репревом, выгибал шею, чтобы быть с ним вровень, но копьё отбирать не решался, ловя на себе злые от обиды взгляды Репрева. – Горячая у нас, у бенгардийцев, кровь.

Репрев изрыгнул копьё – оно покатилось по траве, но точный и резкий удар чёрной лапы остановил его.

– Кровь у вас горячая?! – прорычал Репрев. – А давай-ка я тебе её пущу и мы проверим, какая она горячая!

Тигр оббежал прижатое к траве копьё и встал напротив Репрева, сказав:

– Я прошу у тебя прощения.

– Просишь, а выглядит так, будто делаешь одолжение. И сдалось мне твоё прощение, если ты и дальше будешь принимать меня за того, кто завидует твоей силе.

Репрев уже хотел было снова взяться за ратовище, но так и застыл с раскрытой пастью – бенгардийский тигр Алатар склонился в поклоне: высоко поднял зад, прижал к животу хвост, закрыл глаза и лбом сломал росший некстати лопух. Много видел за свою недолгую жизнь Репрев: счастливых вдов, богача, что никогда не воровал – умер только рано и как-то внезапно, – кинокефала, что не любил апельсины. Но видеть поклон бенгардийского тигра ему приходилось впервые. Никогда бенгардиец не преклонится перед кинокефалом, а уж перед недееспособным…

– Вставай давай, а то последнее своё достоинство растеряешь, – сконфуженно пробормотал Репрев.

– У меня будет лишь одна просьба: ни одна живая душа не должна об этом узнать, – тихо проговорил Алатар, не изменяя своего положения и не открывая глаз.

– Мне всё равно никто не поверит, – сам до сих пор не веря в происходящее, ответил Репрев. – Ладно, тащи моё копьё. Но это не значит, что я тебя простил.

– То, что я сказал, я сказал в сердцах. Сила не в размере и не в обилии мышц: змея убивает тигра. У меня лишь передние лапы сильные, а посмотри на задние – какие они обделённые, – как-то извиняясь, рассмеялся Алатар, обернувшись и посмотрев на свои «обделённые» задние лапы.

– Где-то я слышал, что тигры могут своими хвостами деревья рубить, – сказал Репрев.

– Ещё скажи, что мы воскрешать умеем, – хмыкнул тигр.

– С вас станется.

Алатар легко, как хворостинку, поднял в зубах копьё. Репрев потащился чуть поодаль, с чувством, будто его раздели донага.

Агния была не в восторге, когда увидела Репрева с копьём. Ещё на подходе к их привалу он попросил Алатара передать ему его сокровище: не хотелось Репреву перед Агнией выглядеть слабее бенгардийского тигра.

Репрев спешил к Агнии, высоко задрав морду с растянутой улыбкой, гарцуя, и счастье лилось из него через край, размашисто и живо виляющий хвост служил тому подтверждением. Положив к ногам Агнии копьё, он выжидающе уставился на неё – так кот смотрит на своего хозяина, когда притащит в дом мышь.

– Что ты опять нарыл! – всплеснула она руками. – Признавайся, ведь опять рыл?

– Ну, что ты сразу начинаешь, Агнушка! Ничего я не рыл. Я его из реки достал!

– А ты-то, – пристыдила она Алатара, – тоже мне, бенгардийский тигр! Зачем позволил ему забрать эту палку? Валялась бы себе там, где валялась.

– Я не могу ему запретить, – как всегда сдержанно, ответил Алатар. – И к тому же это копьё может быть такой же диковинкой, как искренник.

– И что в нём такого диковинного? – Агния строго взглянула на тигра.

– Мы… ещё не выяснили, – прочистил он горло кашлем. – Но скоро узнаем.

Агния перевела взгляд на украшающий теперь могучую грудь Алатара искренник.

– Репрев отдал тебе искренник? – поразилась она. – Как ты его уговорил? Что у вас там произошло, у ручья?

Единственным, кто разделил радость Репрева, был Умбра. Он с трусливой недозволенностью жадно щупал блестящими глазёнками лежащее в глубокой траве копьё, и когда все занялись сбором ивовых прутьев, Умбриэль незаметно для всех подобрался к нему. Надувая щёки, тужась и пыхтя, фамильяр силился хотя бы приподнять копьё с земли; он всё же поднял почти вдвоё превышающее его рост обсидиановое копьё и залюбовался, ломая кверху глазёнки, как на ромбовидный наконечник из чистого серебра небогатое вечернее солнце, запрятавшись за пепельно-голубыми облаками, пускает свою ржаную слезу, и как она при малейшем волнении острия перекатывается на нём то вверх, то вниз, то вверх, то вниз. В неокрепших драконьих ладошках грозное оружие, тупой конец которого заглотила сырая после вчерашнего дождя почва, завихляло – уверенной хваткой Агния перехватила ратовище.

– Что, жить надоело? – строго, деря глотку, чтобы слышали все, отчитывала она Умбру. – Совсем бдительность потерял, да? Оно на тебе не просто царапину оставит – оно тебя пополам разрубит, а мне, знаешь, двоих тебя не надо, мне с тобой одним хлопот хватает!

– А тебе идёт, Агния, – к ней подошёл Астра, отодвигая испуганно-виноватого Умбру за спину, подальше от родительского гнева; зажав в своих ладонях ратовище очень близко к её ладоням, воздушно касаясь их, Астра застенчиво опустил глаза. – Вы дополняете друг друга – ты и это копьё: хрупкость и сила.

– И кто есть кто? Только не говори, что видишь во мне хрупкое и беззащитное создание, хрустальную вазу. Так кто я – сила, или сила в копье? – спросила она так, будто от ответа зависела ни больше ни меньше чья-то судьба. Агния, впрочем, отчего-то была уверена, что Астра даст неверный ответ. И она не прогадала.

– Мне кажется, что ты сильная снаружи, но внутри – хрупкая.

– И почему ты так думаешь, Астра? – спросила Агния, спустив ладони ниже и крепче, до скрипа, обжав пальцы вокруг ратовища, подальше от его ладоней.

Астра опустился к ней по холодному голышу обсидиана, оставляя на нём тёплые, как от дыхания, юрко испаряющиеся следы отпечатков, но на сей раз юный кинокефал коснулся её огненно-рыжей шёрстки. И в груди у него приятно защекотал огонь, проваливаясь куда-то вниз, к желудку.

– Некоторые кинокефалы выстраивают вокруг своей души непробиваемую стену, создавая лишь видимость силы, иногда для того, чтобы эта сила отпугивала других кинокефалов, чтобы они не подобрались близко к искалеченной, затёртой до дыр душе. Сердце, заточённое в высокой башне… – Астра с пристрастием подбирал слова, чтобы как можно понятнее выразить свои мысли. – Сердце – оно ведь как хлеб: черствеет, если о нём забудешь, а в молоке размокает. А за каменной стеной высокой башни сердце, безусловно оставленное надолго в одиночестве, черствеет… Я не пытаюсь сказать, что у тебя грубое сердце. Но мне кажется, что тебя кто-то когда-то очень сильно обидел, и ты разочаровалась в кинокефалах, сразу во всех. Но в твоей жизни обязан появиться тот, кто снова вернёт в неё очарование.

Астра, всё это время рассматривая, как тупой конец копья буравил податливую землю, взглянул в изумрудные глаза Агнии, в круговороте которых мешалась точившая его глубоководная чернота зрачка. Кинокефалка свела свои пышные крылатые брови и сплела на лбу верёвочки морщин, но Астра отчего-то умилялся этой безобидной сердитостью, и это умиляющееся, подёрнутое бессмыслием молодой влюблённости лицо юного кинокефала выводило из себя Агнию.

– Как ты можешь так рассуждать, если ты совсем не знаешь меня? – то мялся, то срывался на высокие ноты её голос. – И кто этот кинокефал, которому ты пророчишь вернуть моей жизни очарование? Ты, что ли? – вдруг её глаза исковеркал какой-то слом, пылающая страсть потухла в них, они заполнились слепящей дымкой ужаса: не стоило произносить этих слов при Репреве – он вспыхивает в тот же миг, что и она. – И с чего ты взял, что из моей жизни пропало какое-то там очарование?

– Потому что я упёрся в эту стену – она осязаема для меня, и я бьюсь об неё лбом и никак не подберусь к твоей душе.

– Так, может, и не суждено тебе подобраться? – хриплым тихим голосом проговорила она, потянув на себя копьё; косым взглядом она видела, как посмурнел Репрев. И одно лишь копьё сейчас разделяло двух кинокефалов. И Астра уступчиво разжал пальцы. – Может, так тому и быть, так надо.

– Нет, так быть не должно. Никогда и ни с кем, – с одурманивающей самоуверенностью заявил Астра, сам от себя не ожидая такой напористости.

– Почему ты об этом вдруг заговорил? – интимно смягчая голос, с придыханием спросила Агния.

– А вот этого я сам до конца не понимаю. Наверное, во мне родилось желание залезть к вам в души, вот так, без спросу…

Астра схватился за голову одной рукой от стеснения, в которое он сам ввёл их с Агнией разговор, и от того, как свободно сейчас парила его мысль; он мечтательно взглянул на солнце, тлеющее головешкой во взбитой серой золе облаков.

– В наши души или в мою? – спросила Агния и снова пожалела, что спросила. – Не советовала бы я тебе, Астра, лезть ко мне в душу – там не убрано.

– Ну всё, хватит! – вскричал Репрев. – Возвращайте мне копьё!

Ближе к вечеру искатели развели уютно трескучий костёр, нанизали на копьё пойманных рыбин и приготовили вкусный и сытный ужин.

Как ни крутил копьё Алатар, как ни вертел в лапах, ничего диковинного он в нём не нашёл: копьё бросали, им кромсали трухлявый пень, кололи камни, закапывали в землю, даже топили в ручье, но копьё оставалось копьём.

Репрев спал со своим сокровищем в обнимку, и Агния всю ночь беспокоилась о Репреве – как бы не напоролся он на остриё.

А утром она сплела ножны из ивовых прутьев – до того искусная получилась работа, что Алатар расхвалил Агнию и от всей своей широкой души назвал мастерицей. Агния с деланной жеманностью приняла похвалу.

Но недолго проносил Репрев ивовые ножны – три дня и три ночи: случилось же Алатару завести тот злосчастный разговор.

– Что ты намереваешься делать с копьём по возвращению в город? – спросил он у Репрева, который с важным видом нёс оружие, а тонкие, острые ивовые прутья под тяжестью обсидианового ратовища натирали ему спину, но Репрев терпел, терпел и продолжал нести. – Так и продолжишь расхаживать по городу с копьём наперевес, распугивая горожан, пока тебя не бросят в А-строг за жестокое убийство современной оружейной моды? – пошутил Алатар.

– Кто бы говорил, – проворчал Репрев, поведя плечом и поправив ивовую лямку. – Сам-то в чём ходишь, в какой-то прадедушкиной броне.

– Нет, моя броня есть не что иное, как дань традиции. Отец дарит её на совершеннолетие своему сыну.

Даже Агнии не смогла уговорить Репрева снять с ратовища наконечник. Порешили на том, что надо наколоть на остриё толстую деревянную щепку, а края обложить мхом и травой, затянуть резинками, одолжив их у Агнии (она сняла резинки с косичек).

Репрев, конечно, не переставал жаловаться, что у его оружия спрятали самую мужественную и устрашающую его часть и теперь оно ещё больше стало походить на палку, а он стал меньше походить на воина.

– Ну, палка тоже может быть оружием, смотря в чьих оно лапах или руках. Меня учили сражаться на палках. Столько шишек я за всю свою жизнь не набивал, – смеялся Алатар.

И угораздило же Репрева поделиться своим мечтами о богатстве, умолчав про домик у моря и платье для Агнии.

– Да ты, никак, шутишь, – напружился Алатар. – Мы не знаем, к какой эпохе относится это оружие – оно может представлять огромную историческую ценность! И, судя по материалам, из которых сделано оружие, оно, вероятнее всего, принадлежит народу Бенгардии, моему народу. Копью место в музее, а не на прилавке ушлого торговца оружейными древностями с чёрного рынка. А ты ослеплён жаждой наживы!

– О, я должен был догадаться, что ты приплетёшь свою любимую Бенгардию, которая уже сама как один большой музей под открытым небом! Тебе всё равно меня не переубедить, и я сделаю так, как считаю нужным! – скалился Репрев, подойдя опасно близко к Алатару.

– Сейчас же отдавай копьё! – Алатар так стукнул лапой, что задрожала земля; под его катающимися, как волны, губами открывались клыки цвета мимозы, а глаза застилала красная пелена. – Ты недостоин даже нести его.

– Тебе ли рассуждать о достоинстве, бенгардиец… – хрипло рычал Репрев, выворачивая на тигра как-то сбоку и вверх прошитые кровянистыми жилками белки глаз.

Алатар давил в себе ярость как мог.

– Минуту назад я для тебя бенгардийцем не был, – сказал он, не разжимая зубы. – Ты уж определись, кто я.

– Ты ещё не понял? Мне плевать, кто ты и откуда. Хочешь забрать копьё? – Репрев сбросил с себя ножны, попытался вытащить зубами копьё, но оно застряло; когда, наконец, он вытащил копьё из ножен, положил его на камень, тоже не с первого раза, и наступил на ратовище лапами так, что остриё смотрело в тигриную грудь. Репрев действовал хоть и решительно, но нескладно, и накалённая до предела обстановка несколько разрядилась. Но Репрев, не замечая этой заминки, встал в боевую стойку и продолжил сыпать угрозами: – А ты попробуй, отбери! Чего, испугался? Ага, страшно стало, когда на тебя направляют копьё? Ну же, давай, чего ждёшь, отбирай! Но сперва верни мне мой искренник, тигр.

Алатару не было страшно, а совсем наоборот: его морда просветлела от улыбки. Но требование отдать ему искренник улыбку смело. И только одному артифексу известно, чем бы закончился спор, если бы между Репревом и Алатаром не встал Умбра, стискивая свои чешуйчатые пальчики в кулачки под варежками.

– Репрев, перестань обижать Алатара! Как тебе не стыдно – он же твой друг!

– Сам бы постыдился, Умбра: подумай, кого ты защищаешь – не меня, папаньку своего, а какого-то чужака. Ни тебе, ни мне этот бенгардиец не друг, запомни это, и никогда не станет другом. А для тебя он и вовсе не более чем игрушка, что-то вроде деревянной лошадки-качалки, и заступаешься ты за него лишь потому, что боишься: он тебя на спине больше катать не будет. Но он будет, можешь не сомневаться, мне назло: ведь он такой благородный, честный тигр, делает всё вопреки!

– Никакая он не игрушка! – кричал, почти плача, Умбриэль. – Алатар живой и я его люблю!

– Ах, любишь? – проскрипел Репрев. – Ну и люби его, вы друг дружки стоите, а от твоей любви я отказываюсь! И моей ты больше не получишь, так-то вот!

– Не-е-ет! – с обречённым криком бросился Умбра к Репреву.

– Агния, будь добра, всунь мне копьё в ножны, – спокойно произнёс Репрев, не обращая внимания на горькие рыдания дракончика.

– О, я тебе его с большим удовольствием всуну! Так, что после меня никто не высунет, – над злющими глазами Агнии сгустились брови.

Но разозлённый Алатар это так не оставил: он ухватился зубами за ратовище, перпендикулярно копью, у самого наконечника, а Репрев захватил в пасть тупой конец копья. Оба рычали, оба фырчали и сопели, оба перекидывались свирепыми взглядами; ходили кругом, словно жёрнов на мельнице вертели. Алатар мог без особых усилий выиграть в эту игру, но ему приходилось рассчитывать силу, чтобы не вывихнуть противнику челюсть или не выбить ему приглашающе-торчащие клыки. И долго бы продолжалась эта канитель, если бы не случилось следующее: копьё набросилось на Репрева, как змея, обмоталось вокруг его горла и начало душить.

Искатели, окружив несчастного, потерянно пялили на него зенки. Даже Алатар, который, казалось бы, всегда находил выход из любого положения и на которого каждый в эту минуту мысленно уповал, ничего не предпринимал, трепеща и отступая вместе со всеми.

– Снимите с меня эту штуку, кто-нибудь! Снимите, умоляю! – вопил, хрипя и задыхаясь, не своим голосом Репрев, и мерещилось, что его глаза с переполненными кровью сосудиками вот-вот выскочат из орбит. Повалившись набок, он передними лапами, выпрямив их в локтях, изо всех сил пытался снять с себя удавку, когтями раздирая шею, а задними помогал себе, согнувшись пополам так, как до этой минуты, он думал, его тело согнуться не способно. И наверняка бы разодрал себе шею в кровь, если бы от долгого похода почти до мяса не сточил себе когти. Больше всего Репрев боялся потерять сознание; его чёрный нос и губы уже синели.

Воспользовавшись замешательством Агнии, Умбра первым бросился к Репреву, взялся ручонками в варежках за удавку, потянул на себя и кубарем покатился назад. Агния тут же бросилась к Умбре, лежащему ничком в высокой траве. Из высокой травы трусливо донеслось:

– Ну давай, давай.

Умбриэль перевернулся на спину, прижав вывалившийся из-под пуховика хвост и колени к животу, проказливо втянул голову в плечи и качался на спине, как в люльке. Дракончик поднял большие невинные глаза на сжавшуюся Агнию, озабоченно осматривающую его сверху. На пальце лежавшей на груди правой руки у дракончика переливалось серебром кольцо.

– Что «давай, давай», Умбра? – смятённо спросила она.

– Ругайся на меня.

– С чего ты решил, что я буду ругаться? – спросила Агния и скосила взгляд на Репрева: он валялся на спине, раздувая рёбрами грудь, и оглушительно дышал, как выброшенная на берег рыба, с носа и губ уже спадала синева.

– Ты ведь всегда на меня ругаешься, когда я тебя не слушаюсь.

– В этот раз сделаем исключение, – с мягкой твёрдостью произнесла Агния.

– Как у тебя получилось? Как ты снял с меня это взбесившееся копьё? Как?! – с трудом произнося слова между глубокими, с сопящими хрипами вдохами, спрашивал Репрев у Умбры, глядя на своего спасителя полными благодарности, увлажнёнными глазами.

– Как… как-то, – с запинкой ответил фамильяр. – Я услышал в голове голос.

– Голос? – удивлённо и испуганно переспросила Агния, вздрогнув.

– Да, голос, знакомый голос, – отчего-то смущённо подтвердил он.

– Но чей – ты не знаешь?

Умбра завертел головой: нет.

– И что же он тебе сказал?

– Голос сказал мне… – Умбра приложил палец к носу и поднял голову к небу, будто выискивая там точную формулировку того, что поведал ему голос, – …он сказал: чтобы снять копьё, нужно расхотеть его. А я его и не хочу, я хочу, чтобы мой папа не умирал.

– Но откуда в твоей голове взялся этот голос?

Агнии ответил, вольно или невольно потеревшись о её ногу полосатым боком, Алатар:

– Иногда, очень редко, Зелёный коридор может не только путать, но и давать подсказки. А может быть, это был не Зелёный коридор, и Умбра слышал голос самого артифекса.

– Ладно, будем надеяться, что он больше не потревожит нашего Умбру. Если только голос не решит снова нам помочь… – ласково произнесла Агния; она трепала дракончика, которого называла своим сыном, по лысой чешуйчатой головушке, сунув руку под его жёлтую шапку с помпоном, и всё повторяла: – Умбриэлюшка мой! Ох, Умбриэлюшка! Заставил ты меня поволноваться! Больше никогда так не делай. Или… делай, но осторожно. И желательно под моим присмотром, понял меня?

К Умбре нерешительно подступил Репрев. Умбра протянул ему палец с кольцом, и Репрев, высунув на сторону язык, недоверчиво и с безотчётной тревогой поглядел на кольцо. На том и сошлись: обладателем копья-кольца теперь стал отважный дракон Умбриэль.

– А за меня ты, значит, не волновалась, да, Агния? – насупился Репрев, вернувшись, кажется, к своему прежнему состоянию вечного брехуна. – Мне чуть шею не переломало! Моя жизнь висела на волоске!

Но вместо ожидаемого утешения Репрев услышал от Агнии очередную гневную тираду:

– Ты, ищейка недоделанная, вот к чему приводит твоя любовь к раскопкам всего и вся, твоя жажда заграбастать всё, что плохо лежит, присвоить себе всё, всё, всё! А если бы, не приведи артифекс, твоё копьё напало на Умбриэля? Об этом ты не подумал? Нет? А я скажу почему: ты никогда не думаешь, когда ты видишь что-то, что не принадлежит тебе, твои алчные глаза перестают видеть всё вокруг, ты лишаешься способности мыслить здраво! Это трижды проклятое копьё должно было остаться лежать на дне ручья, но нет, ты, как всегда, не смог удержаться от соблазна!

– Перестань, а? – остановил её Репрев. – Ты не задумывалась, что, может быть, так я познаю мир?

– Поглядите на него – познаёт мир! Я бы поняла, будь тебе столько, сколько сейчас Умбре! – дрожащий голос Агнии чуть-чуть – и сорвался бы в слёзы, но между ней и Репревом встал Алатар, растянувшись во всю длину гармошкой и скручивая в кружок кончик хвоста.

– Друзья, не ссорьтесь! – вежливо попросил бенгардиец. – Все опасности Зелёного коридора кроются не внутри него, а в нас самих, он стремится рассорить нас, настроить друг против друга, разлучить! Мы, наоборот, должны объединиться, стать сплочённее. Чтобы выйти из него победителями, нужно одержать главную победу – победу над собой. Каждый должен научиться понимать и принимать другого таким, какой он есть, чёрненьким, беленьким, и прежде всего научиться сглаживать острые углы.

– В нас углов: сгладить – не перегладить! – весело отозвалась Агния, и все рассмеялись, вмиг позабыв о разногласиях.

– А Репрев на самом деле кое-что познал: копьё – это такая же диковинка, как и искренник, – сказал Алатар. – И кому-то из нас суждено будет познать, какой в нём, в копье, заложен смысл. Вполне возможно, что это будешь ты, Репрев.

– Нет уж, такое познание не по мне! – нервно рассмеялся Репрев. – Пусть оно достанется кому-нибудь другому, но с меня хватит.

На десятый день, как и говорил Алатар, искатели добрались до болот; они брели в полумраке, а за ними сиротливо и послушно плёлся свет от самодельных фонариков – светящихся в темноте лоскутов комбинезонов, обмотанных у каждого вокруг запястья, кроме Алатара и Репрева – им тряпички повязали на шеи. Свет пробирался через обволакивающий стелющийся туман, через переплетённые ветви деревьев, пухнущие от воды, вдоль мясистых стволов, через поломанные неосторожным зверем прутья, в полутьме напоминавшие скрюченные пальцы хрестоматийной старухи-ведьмы, тянущиеся к ногам и лапам искателей. И каждый без исключения опавший листочек отбрасывал свою косую тень. Папоротники с зазубринами, как крокодильи хвосты, били по стволам деревьев, и чудилось, будто лес плещется, словно река. И на сморщенной коре елей, и на гладковыбритой юношеской коре сосен бронзовели и булькали тёмно-зелёными пузырьками лишайники. Валежник, мирно покоясь во мхах, показывал клыки на местах своих изломов. На осиротелых пнях фонариками росли на скрюченных ножках грибы: в их лампы кто-то будто поместил молочную дымку тумана. Иные из них ровно держали спину, иные по-старушечьи горбились, а у некоторых и вовсе не было никаких ножек, одно тело, и они, словно тронутые пожаром, высмоленные, сплюснутые по краям, булыжниками врастали в сосны.

Искатели шли по лесу, вымощенному изумрудном мхом. Лапы Алатара тонули в нём, выжимали из него всю влагу – она просачивалась между пальцами и, прихлёбывая, оставалась лужицами в оттисках тигриных следов. Бенгардийцу нелегко давался этот путь: порой ему приходилось подставлять спину, чтобы помочь другим перебраться через поваленные, отправившиеся на вечный покой деревья с выдранными, похожими на щупальца спрута или длинные косы мёртвой царевны корнями. Агния осмотрительно сняла со спины тигра Умбриэля, и теперь дракончик шагал рядом с ней, держась за руку, с сожалением поглядывая в сторону Алатара, и даже, кажется, время от времени вздыхал.

Сердце Астры нередко за эту ночь вырывалось из груди при одной мысли: как это – почувствовать себя в полном одиночестве в ночном лесу, и не где-то там, а в Зелёном коридоре? Где никто не придёт на помощь, сколько ни аукай, ни кричи. Астра старался держаться рядом с Алатаром и Агнией, чтобы быть под защитой одного и не терять из виду другую.

Горящие одиноким и нагоняющим неизъяснимую тоску светом ядовито-зелёные шары поднимались откуда-то из земли, зависали, дрожа, в воздухе, вдруг срывались и вмиг исчезали за деревьями или бесследно растворялись в ночи.

– Что это такое, Агния? – любознательным голоском спрашивал Умбра, тыкая пальцем на летающие вокруг оранжевые, как апельсины, шары. – Маленькие привидения, да? А мы можем их поймать в банку?

– Что ты заладил: в банку, в банку!.. – сердилась Агния. – Правильно говорит Астра: всё ты хочешь поймать и посадить в клетку, чтобы только твоё было…

– Это не призраки, Умбра, – умиротворённым голосом сказал Алатар. – Это блуждающие огни – всего-навсего газ, который частенько здесь, на болотах, выходит из недр земли на поверхность в виде сфер. Поверь мне, бояться нечего.

– А я и не боюсь, – ответил Умбра. – Мне просто стало интересно, вдруг это призраки, как те, что были у тебя дома, только крошечные.

Алатар остановился и, примешивая к шелесту листвы от редкого ночного ветерка своё грузное сопение, развернулся к дракончику, нахмурил брови и с грустью сказал:

– Нет у меня больше дома, Умбра.

– А эти огни – они тоже порождение Коридора? – спросила Агния больше для того, чтобы отвлечь Алатара от тяжких дум.

– Нет, – тихо ответил он, – блуждающие огни встречаются и за его пределами. Не многие видели их. Кто по своей воле сунется в такое время на болота? А для тех, кто слыхом не слыхивал об этих болотных газах, огоньки могут быть и призраками, и кем и чем угодно. Обладающему знаниями неведом страх.

– А когда я умру, – спокойно спросил Умбра у Алатара, – я тоже стану вот таким огоньком?

– Что? Почему ты?.. Нет! С чего ты взял? – совершенно растерянно пробормотал Алатар. – С чего ты решил, что умрёшь? У фамильяров есть срок годности, но…

– Не робей, тигр, дети так же часто говорят о смерти, как кинокефалы о любимых сортах апельсинов, – потешался над ним Репрев. – А особенно – дети с гемофилией. Умбра, ни в какой огненный шар ты не превратишься, не дрейфь!

Алатар спереди обошёл Умбру и, почти улёгшись на влажный мох, нагнулся к его застенчиво и как-то виновато склонённой остроугольной мордашке с хитроумной улыбкой.

– Да, Умбра, впервые соглашусь с Репревом: мы тебя в обиду не дадим! Мы вернём тебя в город живым и невредимым, даю тебе слово. Ты вырастешь большим и сильным фамильяром и ещё долго будешь помогать своим маме с папой.

Умбра ответил Алатару улыбкой.

Орион не сорвал – это место искатели бы точно не пропустили: перед ними кляксой расплылось болото, раскинув во все стороны щупальца; чёрная вода, изрытая зелёными оспинками ряски, упёрлась одним своим чёрным глазом в беззвёздное небо.

Стоило только искателям приблизиться к болоту, как из него вылезло гадкое на вид существо, такое гадкое, что Агния, охнув, непроизвольно закрыла своей широкой, совсем не девичьей ладонью Умбриэлю глаза: у существа было гигантское ребристое тело пиявки, глянцевое, словно в оболочке сухой тыквенной семечки, чёрное, как само болото. На голову пиявке-переростку как бы натянули, как карнавальную маску, собачью голову с белой мутью давно погасших и остекленевших глаз. Широкий, круглый, вечно открытый рот, был усеян треугольными, несколькими рядами уходящими глубоко в глотку крокодильими зубами. С боков у болотной твари, как у снеговика, росли ветки-руки с тремя пальцами-сучками, которыми он нервно перебирал пустоту.

– Какая интересная подобралась компания! – распевным баритоном заговорило существо, и его круглый рот то и дело вылеплялся в подобие улыбки. – В этом году ко мне осмелился заявиться лишь один представитель бенгардийского народа. В Бенгардии новый король?

– Тебя это не касается, чудище! – грозно произнёс Репрев. – Мы что, должны победить эту болотную плодожорку? – деланным шёпотом, почти не раскрывая пасти, спросил он, обращаясь ко всем. – Говорю сразу, я брезгую. Ни за какие коврижки не собираюсь даже лапы марать.

«Болотная плодожорка» услышала его слова.

– Нет, Репрев, в моём убийстве нет смысла.

– Откуда ты знаешь моё имя? – с пугающим чувством своей уязвимости и с вызывающим гневом в голосе спросил Репрев.

– Вы все очень неосторожно обращаетесь с данными вам при рождении именами. Выкрикиваете их на каждом углу, делитесь со всеми подряд, без разбора. Неудивительно, что мы в Зелёном коридоре всё о вас знаем, в том числе и ваши имена. Что говорить, если даже имя Алатар у нас на слуху.

Алатар, разглядывающий гвоздичный узор мха под лапами, недружелюбно поднял на существо свои изумрудно-янтарные глаза и, порыкивая, проговорил:

– Завязывай со своими фокусами, водяной!

– Хотите, буду для вас водяным, – равнодушно произнёс водяной. – Я даже не против «болотной плодожорки» – это прозвище мне в некотором смысле пришлось по душе.

– У тебя нет души, Лей. Да, тебе известны наши имена, а нам – твоё. И это последний раз, когда я произношу его вслух, – Лей удивления не выразил. Алатар продолжал: – Ты – воплощённый в жизнь кошмар чьего-то больного воображения. Как малахитовыми красками воображают фамильяров, так и тебя кто-то вообразил.

– А ты не думал, бенгардиец, что вы меня и выдумали?

– Может быть, и мы. Меня это волнует меньше всего. Говори, чего тебе от нас надо?

Лей словно ждал этого вопроса и спросил вкрадчиво, обращаясь к Умбриэлю:

– Умбра, а что у тебя там в баночке?

– Ничего, – пугливо, одновременно пытаясь побороть страх и отвращение, ответил Умбра и вынул из-за пазухи пол-литровую банку из-под ежевичного варенья: за стеклом барахтался тот самый блуждающий огонёк, который повстречался искателям в начале болот.

– Подойди ко мне, – поманил его корявым деревянным пальцем водяной.

Агния, стоя позади Умбры, положила ему руки на грудь клином, прижала к себе, к животу, и хриплым голосом сказала:

– Ты моего Умбриэля не получишь. Я придушу тебя за него и, поверь, не побрезгую, даже если мне придётся кувыркаться в твоём протухшем болоте.

– А я ей в этом помогу! – поддержал Агнию Репрев, шагнув вперёд.

Водяной засмеялся противным чавкающим смехом.

– Агния, мне не нужен твой фамильяр Умбриэль. Во всяком случае, он нужен мне меньше вас всех.

– Что бы ты ни говорил, одного его я к тебе не подпущу. Или он идёт со мной, или не идёт вообще, – зло крутила ушами, согбенно стоя и сверкая ровными рядками острых, как заточка, зубов, Агния.

– Вы можете подойти вместе. Будешь первой.

– Первой для чего?

На лице Агнии подло проступил дикий страх.

– Довольно болтовни, Агния! – разозлился Лей. – Иди ко мне, и всё узнаешь. Если не ты сама, то твоя гордыня подтолкнёт тебя ко мне. Не один Репрев уже помышляет заступиться за тебя. Ты же не позволишь этому случиться?

– Алатар, – приосанившись, уверенно говорила Агния, – если почувствуешь опасность – разрешаю тебе нападать. Тебе до него добраться – один прыжок. А Репрев с Астрой тебе помогут.

Не дождавшись ответа, она взяла Умбру за руку и твёрдой поступью направилась к водяному – лишь кончик её горделивого подбородка незаметно от всех подрагивал. Агния обернулась лишь затем, чтобы обменяться взглядом с Репревом: она знала, как он нуждается в этом взгляде. Кинокефалка попросила Алатара, потому что боялась за Репрева так же, как и за Умбру.

– Открой баночку, фамильяр Умбриэль.

Умбра неуверенно, неестественно изламывая пальцы и не кладя ладони на крышку – так паук стоит над попавшей в силки паутины мухой, – сдёрнул крышку: блуждающий огонь, вдохнув свежую затхлость болотного воздуха, вырвался на волю. Но водяной тут же поймал его, насадив на палец-древко, – из огненного шара вылилось свечное пламя. Лей сломал палец с пламенем и передал Агнии, сказав:

– Перед вами – огниво. Каждому я дам его личное предупреждение. Вы должны донести огниво до конца болота, если же оно погаснет, ваши предупреждения сбудутся и станут вашим наказанием.

– Хорошо, что с нами наш фамильяр Умбриэль, огнедышащий дракон! – облегчённо воскликнул Репрев.

– Нет, Репрев, ты не до конца понял. Если огниво погаснет, то снова вы его, увы, не зажжёте, а все предупреждения сбудутся.

– Да что же такое – везде подвох, – вздохнул Репрев.

– Не везде. Если вы в присутствии всех озвучите своё предупреждение, испытание закончится досрочно, и я отпущу вас.

– История повторяется… – произнёс с усмешкой Репрев и вздохнул. – У того, кто придумал этот Зелёный коридор, совсем с воображением туго?

– Наклонись ко мне, Агния, я нашепчу тебе на ушко твоё предупреждение, – ласково произнёс Лей.

Агния, перебарывая тошноту, встала на колени, крепче сжав руку Умбры, и повернулась к водяному острым ухом. Дыша на неё тухлым рыбьим духом, он прошептал ей предупреждение. После чего она вернулась к остальным, обременённая, с тревожно сдвинутыми бровями, и передала огниво путеводителю – Астре. Фамильяр водяного не интересовал, и ему предупреждения не досталось.

Дальше все подходили по очереди: сначала Репрев, потом Алатар и последним – Астра. Каждый возвращался от водяного с одинаковыми выражениями лиц и морд, угрюмыми и отягощёнными.

– Может быть, нам стоит поделиться друг с другом своими предупреждениями? – нерешительно предложил Астра.

– Тогда с тебя и начнём, – взбудоражился Репрев. – Или что, Астра, духу не хватит? Или ты только предлагать первый, а когда доходит до дела, то сразу – в кусты?

Астра сложил уши; на его лице читалось неловкое смущение. История и правда повторилась: никто не был готов озвучить своё предупреждение, как некогда в Бенгардии никто не поделился со всеми своим постыдным воспоминанием.

– В какую сторону нам идти? – спросил Алатар у водяного.

– Назад, куда же ещё, – ответил тот и скрылся в болоте.

– Зачем мы слушаем эту болотную жабу! – вскричал Репрев. – Давайте возьмём и потушим этот блудный…

– Блуждающий, – поправила его Агния.

– Да пусть и блуждающий! – он пнул лапой здоровенный расписной мухомор, снеся ему шляпку. – Потушим этот блуждающий огонь! – призывно кричал Репрев и окинул полным ненависти взглядом горящее в руках у Астры огниво. – Что нам за это будет?

– Что нам за это будет?! – рассердилась Агния. – Тебе на ухо нашептали, что тебе за это будет! Не знаю, какое у тебя там предупреждение – и, откровенно говоря, оно мне нисколечко неинтересно, – но моё предупреждение ни при каких обстоятельствах не должно воплотиться.

– А кто тебе сказал, что оно обязательно должно воплотиться? – плутовато зашевелил своими курчавыми усами Репрев. – Что может эта болотная гусеница? Ты не думала, что нас водят за нос? Сидит она сейчас в своей трясине и смеётся над нами, а мы носимся здесь с этой головешкой как с писаной торбой!

– Как я узнал от тех, кто успел побывать в Зелёном коридоре, – расплылся бархатный бас Алатара, – все существа, что здесь обитают, берут свою силу от прииска, поэтому их сила безгранична, но лишь в пределах Зелёного коридора.

– Ты когда-нибудь ходил за малахитовой травой? – вдумчиво спросил у Алатара Астра, не сводя глаз с огнива, выверенно делая каждый свой шаг по болотным кочкам. Астру под руку вела Агния, и её прикосновения придавали ему удалую верность, а сердце колотилось лишь из-за близкого присутствия дорогого ему кинокефала.

– Нет, я, как и вы, впервые иду к прииску. Добывать малахитовую траву отправляют только достигших совершеннолетия бенгардийцев. А мне девятнадцать лет исполнилось ровно в тот день, когда случилась бенгардийская бойня. Но я слышал достаточно историй, чтобы иметь малейшее представление о том, что нам приготовил Зелёный коридор.

– А правда, – спросила Агния, улыбаясь и хлопая ресницами, – правда, что у вас, у бенгардийских тигров, своя, отличная от других живых существ, физиология?

– Какая такая «своя физиология»? – разминая затвердевшую от суровости морду тугой, но доброй улыбкой, спросил Алатар.

– Ну, ходят слухи, – хитро улыбалась она в ответ, – что вы, бенгардийцы, растёте не по дням, а по часам.

– А ты сама-то в них веришь, Агния? – спрашивал Алатар, проглатывая подбирающиеся к горлу смешки.

– Ты мне скажи, где правда, а где ложь.

– Скажу тебе поменьше верить слухам.

– А я и не верю. Но, как говорится, нет дыма без огня. А тебе я скажу: не прятались бы вы в своей Бенгардии, глядишь, и слухи бы о вас не ходили.

– А тебе палец в рот не клади, – усмехнулся Алатар, покачав головой. – У бенгардийцев есть свои секреты, которые мы не имеем права раскрывать чужакам.

– «Мы» – это громко сказано, – со злой иронией отозвался Репрев, о чём отчего-то тут же пожалел про себя.

– Знаешь, Алатар, – независимо и гордо, будто бы ей совсем и не были интересны ответы на вопросы, которые она задавала, сказала Агния, – кто так говорит, обычно и выворачивает свой секрет правдой наизнанку.

– Ну точно – не клади! – зашёлся щедрым смехом бенгардиец.

– И чего это ты называешь нас чужаками? – предъявила ему Агния. – В Бенгардии мы, значит, истинные бенгардийцы, а сейчас наша истинность куда делась?

– Не я вас чужаками назвал, а мой народ. Какие вы мне чужаки. Но в тайны Бенгардии я вас посвятить никак не могу – я дал слово.

– Всё с тобой ясно, мы не чужаки, но делиться не собираешься, – презрительно выдал Репрев.

– Вы должны меня понять, – жалостливо заговорил Алатар. – У меня от родного дома немногое осталось, а быть клятвопреступником я не желаю. Что я после себя оставлю? Через меня сейчас говорит весь мой народ. Я образ бенгардийца, сложенный из тысячи ликов моих братьев и сестёр. Я и король, и слуга, и вор. Не вынуждайте меня переступать через мои убеждения в угоду вашему любопытству.

Алатар говорил убедительно, и даже казалось, что его речь была заготовленной – так гладко она сходила с языка бенгардийца, но все уже как-то свыклись с тигриным красноречием и порой проскальзывающим высокопарным слогом.

– Не обижайся на нас, Алатар, – просто сказал Астра, всё ещё не сводя глаз с блуждающего огня. – Мы по своему невежеству мало знакомы с твоей культурой. Вот нас и распирает от любопытства. Обижайся лучше на меня: во мне этого любопытства – прошу заметить, природного и потому не безобразного – больше, чем у вас всех, вместе взятых!

– У каждого свои слабости. Я не обижаюсь, Астра, – мирно проговорил Алатар. – Никогда. Я сам себя к этому приучил – не обижаться.

– Разве любопытство – слабость? – спросил Астра. – Не оно ли позволяет нам совершать великие открытия?

– Так-то оно так, – согласился, вздохнув, Алатар. – Если только ты из-за своего любопытства не лезешь в чужую душу. Неспроста, наверное, она под столь надёжной защитой, что ключ к ней один – искренник.

– Два! Два ключа, – впервые отвлёкся от огнива Астра.

Алатар поднял на него свой мудрый, изучающий взор.

– И какой же второй? – спросил он.

– Обрести друга. В дружбе нет места для тайн, а есть только доверие. Дружба сама по себе великая тайна.

– Алатар, а расскажи какую-нибудь страшилку! – попросил Умбра.

– Страшилку? – усмехнулся Алатар и посмотрел на Агнию, будто спрашивая: можно или нельзя? Агнии ничего не оставалось, кроме как покачать головой: можно. Умбра взвизгнул от радости. – Ну ладно. Это больше не страшилка, а страшная правда, ну, для кого страшная, а для кого… В общем, слушай: в Бенгардии, в храме, располагавшемся во дворце, на алтаре всегда горел Тишайший огонь. Тишайший огонь участвовал в обрядах, и одним из них был… похоронный обряд. Агния, я могу продолжать? Ну, хорошо. Так вот, любой обряд есть действо размеренное, выверенное, никогда не бравурное и не залихватское. Бенгардийские священные тексты тигры-жрецы поют без слов, вместо слов у нас – звуки: длинные, тягучие, протяжные, доносящиеся из самого нутра при сомкнутых губах. Нежное мурчание, утробные порыкивания и своеобразное кошачье мычание. Звук «м» – не просто звук, он – слово, и оно имеет у нас, бенгардийских тигров, свое особое, сакральное, значение, и означает это слово – мировое дыхание, буквально: «мир, имеющий в себе то, что издаёт дыхание жизни». Пишется оно на самом верху роррума, и от такого роррума больше не могут ответвляться никакие ау-ру… Ах да, простите, заговорился… А весь текст, о чём бы в нём ни шла речь, становится священным.

Бенгардийские тигры зажигали от Тишайшего огня свечу и ставили её на голову самому молодому совершеннолетнему бенгардийцу, и он, возглавляя похоронную процессию, должен был пройти с ней до самой реки. Вы видели, какой это неблизкий путь. И за все сотни лет свеча ни разу не погасла. Мы верим, что если она потухнет, то наступит конец времён.

Мы надевали белые церемониальные одежды: балахоны с широкими болтающимися рукавами. Для нас смерть – не время скорби, но время радости: никто не плачет о смерти, как никто не плачет о рождении. И радость эта такая же тишайшая, как и огонь. Церемониальную одежду ни в коем случае нельзя было испачкать в грязи, порвать, даже случайно, иначе это было бы проявлением неуважения к мёртвому. Только светоносец был облачён в особый наряд – полностью обшитый золотом и украшенный священными текстами гимнов упокоения души на древнебенгардийской вязи, вышитыми белой нитью, в то время как у остальных, наоборот, одежды – белые с золотыми узорами вязи.

Похоронная процессия шла от храма, и мы все, от млада до велика, думали о конце всего и начале всего, пели священные тексты песен. Четверо самых сильных бенгардийцев несли на своих спинах бамбуковый плот с усопшим на нём, а все остальные – незамысловатые глиняные кувшины, иногда несколько разом. В кувшинах курилось масло. В процессии участвовала вся деревня, в том числе королевская семья. Королевская чета шла позади несущего свечу, она – тоже часть процессии, в таких же белых церемониальных одеждах и тоже с глиняными кувшинами, потому что перед смертью все равны. Не участвовали только тигрята, немощные старые тигры, тигры в тяжёлой болезни и беременные тигрицы. Последние присматривали за тигрятами, стариками и больными и непрестанно пели покойному колыбельные.

Путь пролегал через площадь, сквозь непривычную слуху безмятежность базара, мимо хижин, через ворота. Потом лес, и вот она, река!

Какая ответственность лежала на светоносце, как у него затекали шея и плечи, какое волнение охватывало его, как билось его сердце, как вздрагивал он от каждого дуновения ветерка, но светоносец выдерживал всё, обязан был выдерживать!

От Тишайшего огня поджигался плот. Обёрнутое в расписное шёлковое одеяло тело укрывалось разрыв-травой – вы не встречали её в природе: она похожа на длинный лист камыша. Занимаясь огнём, разрыв-трава разбрасывала повсюду зелёные искры, шипела, как кошка, трещала, как цикада, в воздухе метались, закручиваясь в спирали, тлеющие угольки. Едва коснувшись остылой крови усопшего, зелёный цвет языков пламени сменялся на белый, и пламя вздымалось костром. Плот спускали вниз по реке, предавая водам.

Мы, бенгардийские тигры, верим, что если ночь выдалась звёздной и тихой, то покойному прощается всё совершённое им зло, и в эту же ночь Белая мать-тигрица укладывает его в колыбель, где он засыпает сладчайшим вечным сном…

– Не хочу прерывать твою увлекательнейшую историю, – настороженно проговорил Репрев, – но вам не кажется, что поднимается ветер?

Стоявшее безветрие нарушило лёгкое дуновение ветерка; он блаженно охлаждал сопревших от тяжёлого перехода по непролазным топям искателей малахитовой травы, пощипывал, как пёрышки, огниво, игрался с ним, клоня блуждающий огонёк набок, и тот, словно неваляшка, снова вставал золотисто-голубым штыком. Шелестел ольшаник. Шуршал папоротник, его гранёные листья размеренно качались, словно прыгая по воздушным волнам. Клонило в сон на мягкие, изнеженные подушки мха скудные болотные травы: безголосо тряслись погремушки молодых хвощей, читали заговоры заросли осоки, качался багульник – в глазах Умбры он был малюткой-елью; будто раненая птица, бил крылом белокрыльник.

Всё в единочасье пришло в движение, затараторило на своём иносказательном языке, раскованно судача о непрошеных гостях. Ветер обретал силу, и вместе с ним шушукающий шёпот переходил в громкую речь с шикающим библиотечным замечанием, а потом и вовсе – в обозначенный вой.

Недолго думая, искатели окружили Астру: Алатар положил передние лапы ему на плечи, скрестив за шеей, задними балансируя по скользкому мху и стараясь не запнуться об выпирающие гребешками оголённые корни; Астра же запрятал голову под тигриную грудь – тигриное сердце долбило в нагрудник доспехов – и с выточенными, как наконечник стрелы, слезящимися от ветра глазами впирался в трепещущее, рвущееся пламя. Репрев перекрёстом забросил свои передние лапы на плечи Алатара, нескладно переступая, как на пуантах, задними лапами. Агния, посадив себе на шею Умбру, шла, кажется, осторожнее остальных, подстраиваясь под их темп и не отрывая взгляда от ног. Но весь их с Умброй трюк заключался в том, что он навис над всеми, укрывая и Астру, и Алатара, и Репрева.

Как бы плотно они ни старались жаться друг к другу, необузданный лютый ветер, конечно, находил лазейки и щели – трудно их было не найти: он бил подло, снизу, из-под ног, волной с сабельным изгибом, раздёргивал края одежды, раздувал штанины, распирал, вздымая, рубаху Астры, взбивал платьице Агнии, пакостно гогоча, завывал под бронёй Алатара, срывал шапку с Умбриэля.

– Ветер усиливается, – сам ревел, соревнуясь с ветром, кто громче, Астра, – мы не сможем дольше беречь огниво!

– Что?! – натужно вопил ему в самое ухо Алатар.

– Мы не сможем… сберечь… огонь! – доносились уже до тигриных ушей разносимые обрывки фраз от срывающего голосовые связки Астры.

– Умбра, крепче держись, крепче! – визгливо голосила Агния.

Умбра молчал, но Агния знала, что он её слышит, по тому, как его хваткие ручонки нещадно, но без умысла сдавливали ей до обморочного головокружения горло.

– Если сейчас же что-то не предпринять, он потухнет! – истошно стонал Репрев в унисон стону несмолкаемого ветра.

Астра, Алатар, Репрев, Агния и Умбра двигались как единый организм, кружась с ветром; ветер, выпущенный на волю недоброй силой, сдирал последние штришки глохнущего света в неестественно тёмной ночи, и пятёрку отважных искателей всё сильнее и сильнее окутывал чернильный, космический мрак. Ветер ввёртывался в ушные раковины, забиваясь в их самую глубь, оглушал, и за ним уже не слышался его же собственный неистовый вой. Ветер вычёсывал пряди слёз, отбирая последнюю надежду вглядеться в господствующий и всепоглощающий мрак.

Ветер кольцами гонял вокруг пятёрки ещё, казалось бы, совсем недавно сбросивший с себя погребальные снежные одежды листовой опад, промозглый, разящий прелостью и прогорклостью, с включениями почерневших от сырости еловых иголок. Но всего этого пятёрка уже не видела: мрак теснил их всё ближе и ближе друг к другу, наступал, словно цепью сковывая плечи искателей.

Искатели шли наобум, надеясь на одно только чудо: чтобы никто не упал, не отделился от остальных, чтобы на веки вечные не увязнуть в трясине и, самое главное, чтобы не погасло огниво.

Алатар решился на отчаянный шаг: видя, что Репрев, – наверное, с отчаяния, – разинув пасть, тянется к огниву, опередил его. Огниво до одури прожгло рот бенгардийца, словно крапива: нёбо, вертящийся язык, щёки… Но на удивление ожогов не оставило. Между зубами брезжил свет – морду перекосило в гримасе боли. Алатар полоскал рот огнём, словно пытался прожевать горячий кусок мяса. Немело во рту, словно каждая клеточка огрубевала, подобно осеннему листу. Слёзы лились из тигриных глаз.

Алатар чувствовал, как Астра, напрасно теряя силы, пытался открыть его пасть, Астре помогала Агния, Агнии – Репрев, а Репреву – Умбра. Но Умбру Агния заботливо, но твёрдо прятала за спину. Он упирался, выдавливая ногами жижу из мхов, жалобно кричал, обыкновенно, как и любой ребёнок, плакал, всхлипывал, нагнетая безысходную напряжённость.

«Только бы Умбра не поскользнулся, только бы не поскользнулся! – проносилось в голове у Агнии, а рядом с этой мыслью неслась другая: – Что этот тигр творит? Он же убьёт себя! Как же ему должно быть больно… Ради чего ты терпишь такие страдания? Ради нас? Или ради себя? Какое тебе дали предупреждение, храбрый бенгардиец?»

Репрев боролся с тигриной самоотверженностью по-своему: вцепился зубами в его переднюю лапу в надежде пересилить боль, причиняемую огнивом. Но Алатар не собирался разжимать челюсти.

«Из чего сделан этот бенгардиец? – рассуждал в нарастающем волнении Репрев. – Мне даже на миллиметр не прокусить его толстую шкуру, как бы я ни старался. Что это: моя слабость или его сила, неуязвимость? Что за ерунда? Я не могу быть таким слабым и никчёмным, не могу…»

Алатар проглотил огниво. На секунду тишиной остекленели все звуки, и на головы искателей, пробивающихся через болота Зелёного коридора, упала непроницаемая темнота. Но лишь на секунду, на миг: когда она миновала, стеклянные скорлупки, в которые были заточены звуки, лопнули, и они вырвались на свет, рождённый из тигриного брюха, укрытого доспехами.

– У тебя что, в животе светлячки завелись? – на найдясь что сказать, спросил Репрев, отпустив наконец из пасти тигриную лапу.

– Меня больше беспокоит вопрос: ты это спрашиваешь у живого Алатара, полуживого или не… не совсем живого? Потому что наш Алатар встал столбом, – раздался неверный голос Агнии.

Но, к всеобщему облегчению, послышался басовитый голос бенгардийца:

– Я… я живой. Сам не понимаю как, но живой.

Брюхо Алатара выглядело так, будто он съел разом ведро светлячков, и распухло, точь-в-точь как у светлячка. Даже под доспехами его живот светился мягко-молочным, пастельным светом, точно свет ночника.

– Тебе больно? – осторожно поинтересовался Астра.

– Когда больно, знаешь, что бывает? – спросил Алатар.

– Слёзы, крики и стоны? – с некоторым сомнением в голосе спросил Астра.

– Ну и что думаешь, больно мне?

– На твоих щеках слёзы.

– Вытру их, и как не бывало. Поначалу да, было немного больно. Как будто взял в пасть печёный картофель прямо с костра, позабыв его остудить.

– Но внутри у тебя огниво…

– Ну, ничего не поделаешь: придётся на время лишить себя удовольствия вкушать острую бенгардийскую кухню, – как успокоительное для всех прозвучал рыхлый тигриный смех. – Не забывайте, мы в Зелёном коридоре, а здесь – всё по-другому.

– Как же мы будем из тебя это огниво доставать? – озабоченно спросила Агния.

– Есть один естественный и немного безобразный способ, – хитро ухмыльнулся Алатар, но его приструнила с ещё не до конца улетучившимся волнением в голосе Агния:

– Только не при Умбре.

– Какой способ? – полюбопытствовал Умбра, позабыв, что минуту назад плакал; он шёл рядом с Алатаром, обнимая его низко склонённую голову.

– О, ты с ним очень хорошо знаком, – вздрагивал от сдерживаемого смеха тигр. – Особенно если вспомнишь то время, когда тебя заворачивали в пелёнки.

– Умбриэль не успел узнать, что такое пелёнки, – сказала Агния. – Фамильяров изображают того возраста, какого пожелает заказчик. Я взяла Умбру из приюта. Живи Репрев один, без меня, Терция-Терра ни за что бы не дала ему фамильяра младше семи кинокефальских лет. По одной причине: он ещё сам о себе не может позаботиться, что говорить о заботе о других. Помню, как Репрев был счастлив, когда узнал, что со мной живёт фамильяр-дракон! Репрев всегда хотел себе дракона, да, Репрев? Но изобразить фамильяра-дракона у нас всё равно не хватило бы средств. Репрев ещё хотел второго фамильяра – оборотня.

– И в кого бы он обращался? – поинтересовался Алатар.

– В вампира, конечно! – ответил сам Репрев. – Представляешь: два в одном – оборотень-вампир! Я бы на самом деле не отказался и от фамильяра-кинокефала. Но, во-первых, один кинокефал у меня уже есть, – он с тихой любовью взглянул на Агнию, а она ответила ему высунутым языком. – А во-вторых, Терция-Терра запрещает воображать фамильяров-кинокефалов и фамильяров-феликефалов. Только фантастических существ.

– После Зелёного коридора у меня стёрлась грань между реальностью и фантастикой, – издал странный смешок Астра.

– А вы слышали! – радостно заголосила Агния, как делают все, кому не терпится о чём-нибудь рассказать. – Вы слышали, что на планете Аполитна живёт один богач, так он этот запрет обошёл. Фамильяров же ещё используют как слуг. Так вот, этот богач попросил одного известного художника, который жил по соседству, изобразить ему фамильяра-дворецкого, причём непременно – ну хоть ты тресни! – кинокефала. Художник вызов принял. Получился у него завидный кинокефал: высокий, статный, а самое главное, услужливый. Комиссия Терция-Терры со стульев сползла, когда его увидела: как же так, в документах указано, что он единорог, а у вас это даже не конь, и рога никакого у него нет! А фамильяр и отвечает: «Позвольте, любезные, никакой я не кинокефал! И пусть я выгляжу как кинокефал, в душе – полноценный единорог». И показывает у себя на лбу, открывая шерстинки, малю-ю-юсенький такой рожок! Ох и скандал же был!

– Разве достаточно показать маленький рожок и сказать, что я – единорог, чтобы быть единорогом? – спросил Алатар. – С тем же успехом я могу заявить, что и я тоже единорог, но моя тигриная природа от этого не изменится.

– Тем не менее, – продолжала Агния, – комиссия признала в кинокефале-фамильяре единорога. Не волнуйся, тигры-фамильяры ещё долго будут под запретом: оскорбление памяти погибшего народа Бенгардии, и всё в таком духе. Мы живём в такое время – время оскорблённых. Потому что у них, у оскорблённых, никаких убеждений нет… Впрочем, тигр на двух лапах – тоже существо нереальное. А кто у вас, у бенгардийцев, фамильяры, Алатар? Всегда хотела узнать.

– Да, кто у вас фамильяры? Поведай нам, тигр, – повторил за ней Репрев.

– У нас, конечно, тоже есть свои фамильяры. Только я не могу вам сказать, кто они, – ответил Алатар. – Бенгардийская тайна. Вам доступны только те знания о бенгардийском народе, которые есть в ваших книгах.

– Но разве после гибели твоего народа твой долг – не сорвать завесу тайны? – спросил Астра. – Что будет со всеми тайными знаниями, если ты вдруг, ну, скажем… не станет тебя? Ведь ты их первый и последний источник. Не безответственно или, я бы даже сказал, глупо держать всё в секрете? Вместе с тобой исчезнет вся ваша история.

– Ты всё верно говоришь, Астра. Но я не имею никакого права срывать завесу без дозволения своего короля. Но короля у меня больше нет. А я – самый обычный бенгардийский тигр, во мне не течёт королевская кровь… А даже если бы и текла… Закон есть закон.

– Бестолковые у вас законы, – прошелестел Репрев. – Будь я на твоём месте, я бы раскрыл все карты, вдобавок ко всему где-нибудь бы да и приукрасил. А чего вы на меня все так уставились? Всё равно никто никогда не узнает истинной правды, а значит, можно придумать свою правду.

– Вот поэтому ты и не бенгардиец: раскрыть все карты, приукрасить… Мы, бенгардийские тигры, дали слово, присягнули на верность своему королю. Я обрету покой не тогда, когда буду знать, что история моего народа не забыта, а тогда, когда умру, зная, что сдержал слово.

– А что если я дам тебе своё слово – слово кинокефала? – смело спросил Астра. – Слово бенгардийца я тебе уже давал. Тогда ты раскроешь нам хотя бы один свой секрет? Или скажешь, моё слово для тебя ничего не стоит? – в голосе Астры послышалась лёгкая обида.

Алатар, которому и так было нелегко с огнивом в своём брюхе, сначала тяжко вздохнул, но потом, что-то подумав, ответил:

– Если я вам скажу, кто у нас фамильяры, вы от меня отцепитесь?

Искатели нетерпеливо, как-то разом закивали. Выдержав паузу, Алатар на одном выдохе выговорил:

– Мыши. Летучие. Под два метра ростом. На двух лапах.

– Не люблю я мышей, – скрючил морду Репрев, втянув кучерявые усы.

– Если бы не твоё слово бенгардийца – в жизни бы не поверила! – разулыбалась Агния.

– Мыши теперь что, нереальнее драконов? – ответил с улыбкой Алатар.

– А хвосты у них такие же большие, как они сами? – аккуратно поинтересовался Репрев.

– Репрев, у летучих мышей нет хвостов, – рассмеялась Агния.

Так, в немудрёных беседах, забывая каждый о своём предупреждении, они дошли до конца болот. Только почему-то конец оказался началом: из чёрной трясины выглядывал всё тот же водяной. И почему-то этот возврат к началу больше других возмутил Репрева, но Алатар поспешил его успокоить, сдержанно напомнив, что в Зелёном коридоре всякий конец может стать началом, а начало – концом. Репрев поумерил пыл и передумал перегрызать горло водяному, глядящего на него с издёвкой в светящихся жёлтыми огоньками глазах.

– Пронесли мы твоё огниво! Не было сказано, в чём мы его донесём, так что не обессудь! – рычал Репрев.

– И где же оно? – наконец отозвался Лей своим клокочуще-булькающим голосом, подплывая к берегу. Его глаза-огоньки слились в одну тонкую узкую линию.

Алатар с детским хвастовством встал на задние лапы, переступая на них и топчась по-медвежьи, передние лапы подтянул к груди, умилительно их согнув. «Как у тираннозавра», – подумал Умбра и прыснул от смеха в кулачок под неодобрительным взглядом Агнии. Искатели, стоя позади Алатара, поражались уже не содержимому его желудка, а тому, как же велик тигр, и что если даже они все встанут друг другу на плечи, то им всё равно не достать до макушки бенгардийца.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/nikita-olegovich-gorshkalev/malahitovyy-les-66910458/chitat-onlayn/) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.