Книга - Две недели до Радоницы

Две недели до Радоницы
Артемий Алябьев


В скрытой от глаз всего мира стране Нагоре наступают смутные времена. Богатая немецкая компания Sun & Son приходит в край, полностью меняя жизни людей. Коренной нагорец Андрей Бончик-Рублевский после долгого отсутствия возвращается домой. Герою предстоит собрать всех родственников на праздник Радоницы. Во время поисков постепенно выясняется, что судьба всего края находится в руках Андрея. Истории и легенды его родных помогут ему обрести силу для борьбы со злом.

Приключенческая повесть от первого лица. Характеры каждого члена семьи Андрея (и не только их) раскрываются в процессе сюжета, расширяя картину происходящего. В книге присутствуют вставные истории, которые переносят место действия (и даже время) из Нагоры в совершенно другую локацию. Читатели побывают в Польше времен военного положения 1980-х гг., отправятся в Вильнюс в начале XX века и раскроют подробности восстания на Кругобайкальском тракте в 1866-го году.

Содержит нецензурную брань.





Артемий Алябьев

Две недели до Радоницы





Все герои этого произведения, упоминаемые компании, а также место действия являются вымышленными, а сходство с реальными лицами и событиями является случайным



посвящается Агате Малец



Один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын

Старая нагорская пословица




Пролог


Идея написать книгу появилась у меня после очередного визита к психотерапевту. Я сидел в маленьком сплюснутом кабинетике с портретами Фрейда в рамочках на стенах, а он оглашал вердикт:

– Андрей Бончик-Рублевский… Что я могу сказать? Вы по натуре бунтарь.

Едва ли откровение.

– Нападение с причинением тяжких телесных повреждений, антисоциальное поведение, порча имущества. Многие ваши друзья уже мотают срок. Но не вы.

– Они мне не друзья.

– Конечно, нет. Вы ведь все делали под гипнозом, под внушением. Как вы говорите. Андрей, сами понимаете, у меня задача трудная. Думаете, мне хочется сидеть вот так и читать нравоучения?

– Тогда на сегодня все? Эти встречи и так формальность. Полиция-то вас не проверяет.

– А может мне правда хочется вам помочь?

Я пытался уловить нотки сарказма в его словах. Вроде не было. Он продолжил:

– Мне интересно, как вы угодили в лапы этих «Плутов спектакля»? Наверно, плохие отношения в семье? Требовалась фигура отца, в вашей жизни появился харизматичный друг, пятое-десятое. Я прав?

– В яблочко! – тут уж я сам не избежал сарказма, – На сегодня у нас все?

Он вздохнул с ощутимым разочарованием.

– Конечно. Только напоминаю вам – никаких наркотиков. Если подобное повторится… – он помедлил, – Вас не судили только потому, что у вас паспорт не российский. Второй раз едва ли спустят.

– Да я даже сигареты не курю, о чем вы? И то, что вы сказали обо мне, что я бунтарь – совсем не правда.

– Вот как?

– Я хожу на работу, общаюсь с друзьями, бываю в гостях у семьи. У меня все хорошо, и я счастлив.

Он сомкнул кончики пальцев и глянул на меня поверх очков.

– Звучит убедительно. Долго репетировали, Андрей?

Нет, он все-таки зануда.

– Трудно уйти от своего подсознательного, – добавил он, – Как ни старайтесь, «тень» всегда выйдет наружу. Подавленный гнев, страх, отчаяние, тревожность – знакомые чувства, полагаю? Но у меня есть простое решение.

Я быстро спросил:

– И что же это? – и тем полностью себя выдал.

Он сказал с улыбкой:

– Пишите то, что с вами происходит.

– А? – признаться, я был разочарован, – Как это поможет? У меня даже блога нет.

– А не важно. Пишите на бумаге, пишите на компьютере, пишите на телефоне. Не нужно писать «Войну и мир». Просто несколько предложений в день – и все. Гарантирую, что станет легче.

– Но если у меня ничего не происходит, доктор?

– Ничего интересного в жизни?

– Ничегошеньки.

– Пишите о жизни других людей. О знакомых, о семье. Постепенно вольетесь.

С этой установкой я и вышел в тот день из кабинета. Конечно, писать не получалось – ручка валилась из рук после пары слов. Моя жизнь представляла собой донельзя скучную рутину и описывать ее тоже было рутиной. Но буквально через неделю после визита мое существование перевернулось вверх дном. Из-под ног словно ушла земля, и я завис в воздухе перед полетом в бездну. Тогда я снова начал писать – и так появилась книга, которую вы сейчас держите в руках.




Глава первая. Добро пожаловать в Нагору!


Я не был в Нагоре 6 лет и 3 месяца. Забыл уже, какая красивая дорога ведет в эту страну. Мы ехали на новенькой «Пуме» по однополосной трассе. За окном виднелись кряжистые холмы и крутые овраги. Вдалеке вздымались и опускались лесные опушки, а дорога перед нами то уходила вниз, то вдруг взлетала вверх. По сторонам трассы пролетали предупредительные знаки с изображениями лосей, медведей и рысей. Следы цивилизации в виде рекламных щитов и придорожных закусочных потихоньку редели. Заправки по пути уже давно перестали встречаться. Меланхоличный голос из местного радио тянул:

"И навет киды будэ сам, не зменю се, то не мой свет,

Преде мной дрога, ктуру я выбирам сам".

Пели по-нагорски, и я заключил, что мы были уже совсем близко границы. Нагору трудно найти на карте. Такое маленькое самопровозглашенное государство на территории Восточной Европы, где-то помежду Украиной, Словакией и Польшей. Хребет Карпатских гор высокой стеной отделяет его от жителей остального мира. Почти всю свою историю нагорцы были независимы – жили сельским хозяйством, в общинах и деревнях – пока в годы коммунизма не стали частью Советского блока. После 89-го жизнь вернулась на круги своя, оставив после Советов инфраструктуру, с которой местные жители не совсем понимали, что делать.

Годы жизни в Нагоре я вспоминал, как время, проведенное на другой планете: людей вокруг меня ничего не интересовало, кроме гор, природы и домашнего сыра. О да, горы… Если провел детство в этом крае, то навсегда полюбишь этих каменных великанов. Ребенком я привык лазать по узким горным тропам и карабкаться по насыпям из камней. Тогда мне казалось, что я забираюсь на плечи многоголового исполинского чудовища.

Я неотрывно смотрел на горизонт. Ждал, когда они появятся – громадные гиганты, заслоняющие полнеба. Мной завладело знакомое детское волнение. На ломаной линии горизонта уже проступали бледно-голубые пики. Я неотрывно глядел, как они потихоньку увеличиваются в размерах и все больше темнеют. Казалось даже, что я вижу в небесной дымке купола Трех братьев. Для себя решил, что когда мы закончим с делами, то я точно отправлюсь на вылазку. Ведь я не был в Нагоре 6 лет и 3 месяца.



***

К сожалению, повод вернуться был безрадостный. Три дня до описываемой поездки мне позвонили. Я был в Москве, на работе. Контакт не был у меня записан, но я узнал код Нагоры.

– Андрей Бончик-Рублевский? – уточнили мое имя на том конце.

Я подтвердил. Говоривший оказался сотрудником похоронной службы Нагоры. После долгого потока сожалений и выражений скорби меня словно ударили обухом по голове:

– Веслава Бончик скончалась в ночь прошлого дня.

– Бабушка… – прошептал я в трубку. Голос был как не мой.

Я стал пытать человека на том конце вопросами. Он ничего не знал. Мне было странно: почему звонят из социальной службы? Пережиток советского режима, они занимались похоронами одиноких или брошенных людей, о чьей смерти могли сообщить только соседи. Бабушка совсем не была одинокой: ее дом в Подхале всегда был полон старыми и молодыми людьми, чьих имен порой даже я не знал, а степень родства была настолько далекой, что никто уже не задумывался, кто кому и кем приходится. И никого из них не оказалось рядом в тот момент? Я не мог в это поверить. В голове рисовалась безрадостная картина: мужчина в синем комбинезоне и кепке аккуратно прибивает табличку к входной двери. На ней черными буквами на белом фоне написаны имя, годы жизни и соболезнования от семьи. Однако последняя строчка пуста.

– Жартуете? – спросил я[1 - Прошу читателя простить меня за смешение языков в тексте. Нагорский и русский очень похожи друг на друга и в то же время совсем не похожи. Впрочем, то же самое можно сказать о большинстве восточноевропейских языков. Жизнь на две родины постепенно образовала в моей голове своего рода лингвистическую солянку. Вновь прошу прощения за возможные дальнейшие неудобства, связанные с этой особенностью моего восприятия].

Работник не отреагировал.

– Андрей, мы ожидаем вас, равно как Алену и Дмитрия Рублевских, которые также являются родственниками усопшей, на похороны. После того нотариус огласит вам последнюю волю Веславы. Милого дня.

Это было все. И это не было шуткой. В трубке раздавались равнодушные гудки, а я сидел на крутящемся стуле и смотрел на офисную стену напротив меня. В одном месте отклеились обои и обнажилась старая штукатурка. Здесь давно не было ремонта. А в моей жизни давно не было встряски.

Так или иначе, я сидел на этом стуле, смотрел на куски штукатурки, а позади меня коллега что-то кричал в телефонную трубку. Что-то про деньги и про долги. Я подумал: «Какого черта я здесь делаю?», встал и пошел просить об отпуске. Низенький мужичок с нервно бегающими глазками работал у нас бухгалтером. Только он услышал слово «отпуск», как со страхом затараторил: «Не оплачиваем, только по чекам, у тебя вид на жительство, и вообще непонятно как с тобой поступить! Тебя и устроили задним числом!». Я пожал плечами – требовать я ничего не собирался, а слушать его защитные речи желания не было. Написал заявление об увольнении и поехал в мамину квартиру на Красных воротах.

В старенькой, но аккуратной, коммуналке с видом на сталинскую высотку было большое собрание. Мама преподавала в МГУ на кафедре истории славян, и в ее доме часто проходили встречи с профессорами и студентами. Начиналось с Аввакума и Булгарина, а заканчивалось чаевничаем, блинами и «Кит-катом» со вкусом васаби. В этот раз, когда, после долгих прощаний, благодарств и обсуждений запоздавших мыслей, все гости разошлись, я рассказал матери о звонке.

– Стой. Надо покурить, – был ее ответ.

Взяла «Данхилл» и ушла на кухню. Это был нехороший знак. Или наоборот – хороший. Мама курила, когда ей нужно было хорошенько что-то обдумать.

– Когда похороны? – спросила меня.

– Через три дня.

Мама была в напряженных отношениях с нагорской стороной семьи. Это мягко говоря. Отец Збигнев был коренным нагорцем. Познакомился с мамой в конце 80-х, когда на стройку в Москву приезжал. Тогда вообще много восточноевропейцев в Москве работало. Какое-то время родители жили на две страны. Отец специально взял работу дальнобойщика, чтобы чаще видеться. В Нагоре родился я, в Москве – брат Дима. Помню, когда я совсем маленький был, мама серьезно планировала переезжать с братом в Нагору. Говорила: «Экология там хорошая, а то здесь я все время бледная». А потом произошла история со статуэткой.

– Тогда и Дима должен ехать, – сказала она, выпуская дым.

– Правда? Ты согласна?

– Конечно. Это похороны вашей бабушки. Мы должны там быть. – наказала она. Докурила и расплющила бычок о пепельницу, – И еще кое-что. Пойдем покажу.

Мы вернулись в гостиную. Под светом хрустальной люстры она положила на стол папку с документами.

– Нашла, наконец. Помнишь, я тебе говорила, что имя узнала? Оказывается, в архиве были дневниковые записи, оставленные твоим пра-пра-прадедушкой. В Третьем отделении служил, ни много, ни мало! Девятнадцатый век, представь себе. Оригиналов не дали, конечно, но я сделала копии.

Она с гордостью помахала стопкой отпечатанных листов желтоватого цвета. Все они были исписаны, строчка за строчкой, витиеватым почерком. Мама, очевидно, ждала от меня реакции, но я не знал, что сказать.

– Разве тебе не интересно? – нотки разочарования в голосе, – Ты же знаешь, как долго я искала, откуда наша юла взялась.

Ах, она про это. Маленький волчок-юла из чистого золота досталась матери в наследство от дедушки. А тому от его отца, и так далее, и так далее. Связь тянулась за границу веков, и мама посвятила много лет жизни, исследуя ее происхождение. Я видел игрушку только на фотографиях. Это была маленькая, размером примерно с грецкий орех, юла с длинной осью. Ничего особенно примечательного в ней не было, кроме того, что отлита она была из золота. Для мамы статуэтка была единственным напоминанием о дедушке.

– Я не все прочитала, но эти записки – письма, точнее – у меня из головы не идут. Даже сейчас, – чуть отрешенно произнесла мать, – Скажи, если возьму дневник с собой и буду читать в пути, тебе это не помешает?

– Да что ты! Конечно, бери.

– Хорошо. Поезжай к Диме, скажи, что завтра едем.

– Эммм… Ну вообще, я думал, ты ему скажешь.

– Андрей, я занята! – она всплеснула руками, – И потом – мне кажется, вы давно с ним не общались.

– Ладно, ладно… А где он сейчас?

– Кажется, у него суд сегодня. А вообще, в наш век смартфонов можно просто взять и позвонить человеку.

И я взял и позвонил брату. Оказалось, у него только что закончилось слушание в арбитражном. Я сел в метро и поехал на Большую Тульскую. Мы встретились в торговом центре через дорогу от суда.

Два года назад брат занял призовое место на конкурсе «Молодой предприниматель года». Его рекламные кампании стали настоящим бумом – никто не умел продвигать политиков и бизнесменов так, как это делал Дима. У него был дар и настоящее чутье – от постов в интернете до огромных баннеров в самых людных районах мегаполиса. Даже компании из Москва-сити заказывали у него продвижение. Дело, в двух словах, процветало. Но вот однажды его кампания для выдвиженца в депутаты с говорящей фамилией Загребайло потерпела крах. Рекламный слоган «Загребайло выгребает» не прижился. Это мягко говоря. Народ издевался над развешенными в метро плакатами как угодно: рисовал выдвиженцу рожки и переиначивал надпись. «Загребайло огребает» было самым приличным вариантом. После этого Диминой карьере пришел конец.

Когда мы встретились, брат выглядел худо. Ему недавно исполнилось двадцать пять, но вблизи его лицо выглядело очень старым. Под глазами большими дряблыми мешками растянулись морщины. Темнели провалы щек. На нем был поношенный костюм-тройка, а в руке он держал черный помятый чемодан.

– Привет, Андрей. Есть деньги? – спросил бесцветным голосом.

Я порылся в кошельке и протянул ему мятую бумажку. Дима сунул купюру в автомат по продаже снеков. Шурша и издавая металлический скрежет, провернулись пружины, освободив батончик в упаковке. Что-то звякнуло, потом громыхнуло, створка лотка колыхнулась. Мы некоторое время стояли рядом, упершись спинами в шершавую стену. Дима молча жевал батончик и смотрел в пол.

Я рассказал ему о похоронах бабушки. Он был удивлен, что мама согласилась ехать.

– А вообще, на чем поедем? – спросил.

– Как на чем? На «Пуме» твоей.

У Димы была редкая модель американского «Форда». Такая маленькая синяя молния. Я всегда любил ездить на ней с Димой – он мастерски управлял автомобилем, и даже в гаргантюанских московских пробках мы никогда не стояли долго.

– Подожди, – задумался он, – Если в Нагору ехать, то через Беларусь, Польшу, так?

– Если границы не поменяли, то да.

– Уффф! Нам ведь нужна грин-карта и визы.

– У тебя же шенген. У мамы тоже. А грин-карту купим, – успокоил я брата.

Следующее слушание у брата было только на следующей неделе, так что после коротких уговоров он согласился.

И вот – после двух дней в пути, после ночевок в минском хостеле и придорожной агротуристике в польской вси, после шести остановок на заправку, после двадцати семи маминых перекуров и после девяти шоколадных батончиков, съеденных братом – мы, наконец, подъезжали к укрытому хребтами гор краю. Но, прежде чем попасть в этот рай обетованный (по крайней мере, для меня), нужно было выстоять предграничную пробку. И вообще границу пройти. Именно так – Нагора, хоть и была окружена с каждой стороны евросоюзными государствами, держала ворота на замке.

Наша «Пума» выехала на выложенный брусчаткой мост. Пограничный блокпост был на другой стороне, как раз у подножия гор. Две скалы, стоявшие на территории Нагоры, пологими скатами обрамляли единственную трассу, ведшую внутрь края. Если кто-то хотел попасть туда иначе, ему пришлось бы идти через горы. Внизу под мостом раскинулось ущелье, на дне которого извивалась река. Поток ревел и с грохотом разбивался о камни.

Ожидаемо, на середине переправы мы встали в очереди. Пробка двигалась медленно – ребята из ополчения лениво ходили от машины к машине, собирая документы.

– Ну что, проверка на верблюда, – произнесла мама и, порывшись в сумочке, достала загранник.

– Ууупс. Кажется, кто-то ее не прошел, – сказал Дима.

Я глянул вперед. И правда: человек, стоявший у шлагбаума возле ярко-зеленого польского «Фиата», отчаянно жестикулировал, на лице его сменялись мимика гнева, досады и смирения. Члены милиции в ответ на его излияния флегматично пожимали плечами. Позади него уже раздавались гудки и недовольные крики водителей: «Чекаемы цалую годину!». Наконец, мужчина печально опустил голову, залез в авто и, развернувшись, поехал по мосту в обратную сторону. «Фиат», громыхая колесами по камням, протащился мимо нас. В открытое окно донеслись обрывки его брани: «уррррррваааа! Я пердо!».

– Неожиданно, – сказала мама, с толикой тревоги в голосе, – Мне казалось, что граница – это простая формальность.

– А может националисты вернулись? – вынес догадку Дима. – Помнишь, как в 90-х?

Он достал телефон и открыл браузер. Дима был прав. По этой дороге я часто ездил с отцом на его огромном большегрузе. Папа возил загрузки из Восточной Европы в Нагору и обратно. Эх, воспоминания… Вот отец с широкой улыбкой подает мне из кабины огромную глыбу-руку, а я – маленький пацан, едва на ступеньку могу залезть, до рукояти не дотягиваюсь – крепко обхватываю ее своими ручонками, поджимаю колени, и тогда он, большой, жилистый и крепкий, плавным, но мощным движением подбрасывает меня наверх, так что мои ноги приземляются уже на кресле пассажира. Всю поездку я обычно на сидении стоял – из сидячего положения ничего в смотровое не видать было – и глядел во все глаза на бегущую ленту трассы. За окном мелькали пейзажи деревенек и небольших поселений. Я мог так глазеть часами без устали, пока отец, бывало, не попросит: «Папироску там везьм» – и на бардачок кивает, весело прищурившись. Тогда я доставал портсигар и передавал ему. Портсигар был у него особенный – не помню, подарил ему кто или он колеся по Европе раздобыл. На крышке была гравировка: мальчик, неумело седлавший высокого жеребца. Внизу еще подпись была на одном из восточноевропейских языков, но я не понимал ее. Рассматривал ее один раз, а батя как крикнул: «Ховайся, полицианты!», и я сразу – нырь – за штору в его люльку.

– Ну как, нашел что-нибудь?

– Нет, в интернете ничего, – сказал Дима, – Сейчас подъедем и узнаем. Да пропустят нас – ведь с нами местный. Настоящий нагорец.

Это он про меня. Я как раз достал из кармана брюк фиолетовую книжечку. Национальный символ Нагоры – три горных пика под кругом солнца – уже изрядно стерся и угадывались лишь очертания. Солнце еще давно я подкрасил желтым карандашом. Надеюсь, ополченцы не придерутся. Хотя если Борис там, волноваться было не о чем.

В Нагоре нет армии. Нет полиции. Нет пограничной службы. Нет, конечно, номинально – этими делами занимается милиция, или ополчение. Молодые парни, или девушки – главное, чтобы умели напустить на себя грозный вид, а еще бы владели каким оружием (хоть и необязательно) – на добровольной основе избирались каждый год из жителей деревень и столицы. Ими руководил воевода – один из членов Великого совета, ответственный за мускулы самопровозглашенного края.

Встав у шлагбаума, наша троица вышла из машины и предстала как раз перед парой таких мускул. У нас взяли документы белобрысый паренек и темненькая девушка. Она подмигнула Диме, но тот стоически ее проигнорировал. Ополченец полистал страницы.

– Андрей Бончик-Рублевский, – назвал мое имя.

– Докладно так.

– Алена Рублевская, – глянул на мать.

– Это я, вы не ошиблись.

– Дмитрий Рублевский, – в этот раз проворковала девушка. Она долго смотрела на фото, – Но ладный хлопак, ладный!

Ополченец схватился за лоб. Выхватил из рук своей коллеги паспорт – хотя она крепко ухватилась за краешек и не хотела отдавать – и вернул брату. На этом, очевидно, проверка была окончена.

– Стоооооп!

Мы впятером обернулись на крик. Со стороны большой деревянной хижины к нам направлялась высокая статная фигура в военном мундире.

– О, комендант идэ, – выдохнул парнишка-ополченец. Взволнованно глянул на нас.

В лучах яркого утреннего света комендант выглядел словно крутой герой вестерна. Вблизи он производил не менее эффектное впечатление. На нем был серый «стрелковый» мундир из габардина. На голове – шапка-мачеювка с кожаным верхом, который украшала окантовка в форме трех горных пиков. Его лицо было грубым, жестким, словно слепленным из папье-маше. Большие темные усы расходились в стороны щетинистыми стрелами под увесистым камнем носа. Кустистые брови были сдвинуты под самую переносицу, что придавало взгляду темных глаз осуждающий, грозный оттенок.

– С ними порядок, – бросил парнишка.

– Тут я решаю, порядок или нет, – пробасил комендант. Смерил меня взглядом, – Паспорт!

Я протянул ему книжечку. Он распахнул страницу с фото, прочитал фамилию.

– Бончик, значит, – сказал он глубоким голосом, – Что везем, Бончик?

– Ну....

– Я знаю. Оружие, наркотики и голых женщин! – выпалил он. – Взять их!

Все замерли. Ополченцы глядели то на своего начальника, то на нас, не зная как поступить. Девушка заламывала руки – наверняка, ей не хотелось причинять вреда моему красавцу брату. Дима с матерью озадаченно глядели на меня: мол, что делать – подчиняться или ноги в руки? Наконец, комендант зашелся оглушающим смехом. На плечо обрушилась глыба-ладонь, и он протянул назад паспорт.

– Витай, Андрейка! Чи выстрашил тебя? Разве не познаешь?

– Познаю, Борис, познаю.

– А это твои? Алена, Дмитрий, как помню, так?

Он поочередно схватил каждого из моих родственников за руку.

– Ну идем, идем, не будем стоять, – проговорил он и призывно махнул рукой в сторону хижины.

– Видишь ли, мы немного спешим…

– Куда спешите? – возмутился Борис, – Сегодня Великдень! Нельзя добрых гостей не почестить.

Я не успел ничего объяснить. Дима припарковал «Пуму» возле хижины (на самом деле, это был домик коменданта), и мы вошли вслед за Борисом. Значит, он до сих пор был в Нагоре воеводой. Впрочем, неудивительно – с его-то опытом и выдержкой. Когда я был маленьким и мы с отцом проходили границу, Борис всегда к нам подходил. «Цо везешь, злодей?» спрашивал батю, да притом посматривал с ухмылкой на нашу фуру. Отец в ответ всегда: «Да ведаешь – наркотики, оружие, голых женщин». «Недобре, недобре» бормотал Борис, а затем приглашал его к себе в кабинет. Вряд ли они были друзьями, но их свело общее дело. Вместе они спасали Нагору от злодеев.

Борис снял мундир и шапку и принял теперь более хозяйственный вид. Посадил нас за широкий стол и стал доставать из шкафа один за другим завернутые в бумагу остепки. А дальше понеслось: появилась корзина со спелыми яблоками и грушами, банки с вареньем из клюквы и дорогой шоколад. Борис присел за стол с довольным видом – он уже предвкушал обильное явство – но тут же подскочил и выпалил:

– Волочебников нема! Почекайте.

С этими словами он пропал из домика.

– Андрей, что происходит? – спросила мама. – Почему мы здесь едим сыр?

– Можем не есть. Но Бориса лучше не обижать.

– Великдень – это ведь Пасха, да? – задумался Дима, – Что у них – ни куличей, ни яиц? Только сыр?

– Не совсем… – ответил я. – Здесь немного другие традиции.

На этих словах наружная дверь распахнулась и в домик ввалилась группа парней. Выглядели они дивно. Все в светлых рубашках, один держал в руках аккордеон, другой – большой мешок, а третий выступал перед ними. У него на голове красовалась магерка. Он сверкнул озорным взглядом и звонко щелкнул пальцами. Тут же заиграл аккордеон и понеслась песня:

– Ой, далеко-далеко волочилися мы,

Ноги, руки и главы намочили мы!

Чтоб до вёски, до двора, до господарского

Прийти музыку сыграть, песенку спеть

Про то, як были мы на горе,

На Триглавой на горе.

И были на той горе братья:

Первый брат – ясно сонце,

Други брат – ясны месяц

И трети брат – чорно сонце.

– Чем одаришь нас, ясно сонце?

– Як взойду я рано в Неделе,

Так плоды в огородах скоро поспеют.

– Чем одаришь нас, ясны месяц?

– Як взойду я позно вечёром,

То возрадуется корова в хлеву и рыба в езёре.

Тильки чорного сонца мы не запытали,

Нихай собе спит, не потребно печали!

Парень закончил песню; товарищ его распахнул мешок и призывно поднял его над землей. Борис вскричал:

– Файно, файно! Дякую, хлопаки!

Он взял со стола несколько сыров, фрукты и варенье и опустил все в мешок для ребят. Парень снял магерку и поклонился.

– Нема за что! Радуйся, господарь, сонцу! – вскричал он, и вся компания шумно, в веселом настроении, покинула хижину.

– Даже на границе песни поют? – спросил я Бориса.

– А тут лепше, чем в веске. Больше наколядовать можно.

Он расхохотался и пригласил нас за стол. Проделал ритуал с остепкем: отрезал кусочек с плотного бока, затем пролил чуть клюквенного варенья в блюдце, обмакнул сыр и с аппетитом запустил в рот. Мама и Дима тем временем осторожно взяли из корзинки по яблочку. Утолив город, Борис заговорил:

– У нас тут новая банда объявилась. Вот и справляем всех строго.

– Банда? Националисты опять? – спросил я.

– То мне не ведомо. На остатнем совете глава казал, что злодеи вывозят скарб с гор. Кто нема причины для визита – не пускаем. И никакие тиры[2 - Тяжеловозы] не пускаем.

– Но постой – в горах ведь уже нет сокровищ. Разве вы их все не нашли?

– Того не ведаю. Глава молвил, что вывозят – значит вывозят. А хотя ж ты думай сам, хлопе – вспоминай, скильки тут королей было. Злота на тысячу лет заховано! А этим бестиям тильки дай шанс. Жаль, Збигнева нема. Настоящий герой твой отец был.

– Почему же это он герой? – задала вопрос мама.

– Как почему? – чуть не возмутился Борис, – К националистам вступил, жизнью рисковал! И все – ради своего края. Но ведь вы же знаете.

– Вот именно, что я не знала ничего о вашей игре в шпионов, – холодным голосом произнесла мать, – И мне эта забава стоила фамильной ценности.

– Ценности? – не понял Борис, а потом выдохнул удрученно, – А, волчок.

– А знаете как было – Збигнев украл ее. Да, просто украл!

– Видите, не каждый мог ведать о том, что делалось.

– Даже его жена?! – вскричала мать. С каждым словом голос ее становился все напряженнее, – Тайная операция?! Националисты?! А что если бы он погиб? Я бы даже не узнала! Или узнала потом! Это даже хорошо, что он пропал! Так ему и надо!

Дима неловко приобнял мать в попытке успокоить, но та отстранилась и поднялась со стула. Трясущимися руками достала папиросу, хотела прикурить, но вспомнила, что тут нельзя, и быстро вышла. Дима извинился и последовал ней.

– Чего она? – спросил Борис. Вид у него был слегка виноватым.

– Ты растревожил старую рану. Сам видишь – со Збигневом до сих пор не примирилась. Для нее он точно не герой.

– А для тебя?

– Ты к чему? Знаешь ведь, что случилось шесть лет назад.

Мой отец исчез при странных обстоятельствах. Мы с бабушкой узнали об этом только из местной газеты «Глас Нагоры», когда пришел листонош[3 - Почтальон]. Показал заметку в маленькой колонке на четверть страницы с заголовком «Обнаружен брошеный тяжеловоз». Текст гласил: «Милиция обнаружила прицеп с грузом на трассе, ведущей к Подхале. Дверь кабины тягача не была закрыта, однако личные вещи водителя остались на месте. Грузовик был зарегистрирован на имя Збигнева Бончика. Согласно показаниям тахографа, установленного в машине, грузовик находился в бездвижном состоянии в течение 26 часов. Все пломбы были на месте в соответствие с применением книжки МДП – хищения груза не произошло. Наша газета отправила официальный запрос в логистическую фирму, на которой работал Збигнев. Ответа к моменту написания этих строк еще не последовало. Збигнев Бончик считается одним из самых уважаемых людей в крае. Именно благодаря его смелым, героическим действиям во время военного стана в конце 90-х гг. ополчению удалось схватить членов националистической партии "Чорно сонце". Партия была печально известна своей деятельностью по расхищению исторических сокровищ в горах Нагоры».

– Зараз те что покажу, – ответил Борис на мой последний вопрос. – Мы тут одного затримали тыждень тему, из банды то есть. А нашли у его подивись что.

Он достал из шкафа небольшую серебристую пластину и положил передо мной на стол. Металл потемнел, на поверхности виднелись мелкие царапины, с боков пластина была погнута. Сначала я не узнал предмет, но когда Борис перевернул ее другой стороной, у меня на мгновение отняло дыхание, а сердце заколотило в груди. Там была гравировка, изображавшего маленького мальчика на коне. Внизу надпись на непонятном языке. Я видел это изображение слишком много раз, чтобы ошибиться. Это был портсигар отца, который пропал вместе с ним столько лет назад.

– Где он его нашел? Сказал, где убежище? Вы там проверяли? – начал я пытать вопросами Бориса.

– Не поведал. Молвил тильки, что нашел его в горах. Кламал, ясно.

– А где он сейчас?

– Как где? В вязании сидит.

– Так надо его допрашивать! Борис, если он что-то знает, то…

– Розумею, Андрейка, розумею, – поспешно сказал Борис, – Умолвимся так – как выбьем из него что, сразу дам те знать. Маэшь телефон?

И мы обменялись номерами. Борис вдруг прищурился, глядя на портсигар, беззвучно задвигал губами, а потом расхохотался. Ткнул пальцем в надпись под гравировкой.

– Розумеешь, что написано? Такого не можешь читать, да? Написано… как это точно по-русски? А! "На меня же смотрят все женщины деревни".

После этого разговора Борис посерьезнел. Сказал, что ему пора возвращаться на пост и свернул трапезу. Но с пустыми руками уйти я не мог, так что к машине вернулся с огромной торбой еды.

– Я таких границ не встречал, – усмехнулся Дима, открывая багажник, – Где тебя нагружают, а не грабят.

Мама курила на заднем сидении.

– Андрей, прости, – сказала, понурившись, – Не сдержалась. Столько лет прошло – а я все не могу сдержаться. Глупо до жути.

– Я уверен, у отца была причина так поступить, – сказал я, – Возможно, он думал, что вернет ее обратно.

– Но тогда почему не вернул? В 2000-м взяли бандитов, посчитали сокровища, а статуэтка где?

– Возможно, поэтому он пропал. Она попала в другое место, за границы Нагоры – вот он и искал ее.

– Ох, Андрей, хотела бы я в это верить…

Дима завел двигатель, и мы, наконец, въехали в Нагору. Дом бабушки находился в деревне неподалеку от польского приграничья, в регионе под названием Подхала. «Пума» теперь катила под горку, по обе стороны виднелись лишь уходящие ввысь скалы да цепляющийся за клочки земли у дороги сухой кустарник. Через некоторое время горы исчезли, и нашим глазам открылась долина, сверкавшая россыпью зеленых лугов. Вдалеке виднелись белесые точки – стада овец и коз. Косматыми бочками на косых полях лежали тюки скатанного сена. Почти открыточная идиллия.

Глядя в окно, я вспоминал беседу в домике коменданта. Разговор с Борисом не давал покоя. Неужели это могло быть правдой – отец здесь, в Нагоре? И что за новая банда объявилась? Борис не выглядел сильно взволнованным по этому поводу. В любом случае, это наверняка не сравнится с тем, что творило «Чорно сонце». Мой отец – настоящий герой. Не скрою – когда Борис так сказал, я почувствовал гордость за Збигнева. И за то, что я – его сын.



***

Мое самое яркое воспоминание о бабушке – как мы однажды вместе собирали трускавки[4 - Клубника]. На ее огороде каждый год в конце мая распускались пышные заросли, и были это самые вкусные трускавки во всей Нагоре. Ребенком я мог часами ползать под сенью огромных листьев, выискавая спелые ягоды. Я никогда не торопился. Сочную, чуть кисловатую, мякоть трускавки можно было смаковать несколько минут. Обычно я собирал небольшую корзину, а сам съедал в два раза больше этого объема. После, разморенной солнцем и едой, я часто дремал на скамейке в саду, пока бабушка меня не находила. "Любишь ты трускавки" ласково говорила она, щекоча мне подмышки. «Бабчя, бабчя! – кричал я, – А почему трускавки маленькие? Я хочу большие!" А она мне отвечала: "То ведомо почему. Брат-солнце не хочет сильно светить". Прикладывала ладонь ко лбу и указывала на небо. Сквозь плотные облака пробивались редкие лучи. Так бывало каждую весну. «А почему он не хочет светить?» – упрямо продолжал я. «То ему одному ясно, почему, – смеялась Веслава, – Точно волнуется за нас, людей». Она брала корзинку и шла в дом, а я скакал за ней, босоногий и загорелый, повторяя: «Почему Брат-солнце не светит?!».

О похоронах не хочется много рассказывать. Мы приехали к дому, где нас уже ожидал служащий похоронной конторы. Пришли соседи и друзья бабушки из Подхалы. Все в белых одеждах, а женщины – с намитками на головах. Их было немного, и я никого не знал. Я спросил работника, где мои родственники. Он с безразличным видом лишь покачал головой: «Звонили всем. Пришли только вы». Мы подождали несколько часов, но никто так и не появился. Работник сказал, что его время ограничено и нужно бы отправляться.

На кладбище, у могилы, каждый сказал небольшую речь. Кто-то молчал, некоторые плакали. Из меня слова не шли – кажется, наговорил какой-то ерунды. Во всем этом собрании не было ни веса, ни значения. Словно не настоящие похороны, а репетиция. Я не чувствовал ни скорби, ни печали. И я очень любил бабушку. Однако в последний путь ее должна была отправлять вся наша семья, а не три человека. Да еще приехавших за несколько тысяч километров отсюда.

– Прошу выбачить, вы являетесь семьей Веславы?

Спрашивал молодой парень в строгом черном костюме. В руках он держал внушительных размеров красную папку из кожи. Я кивнул. Он сразу спросил:

– Молвить по-нагорски або по-российски?

– По-российски, пожалуйста, – ответила мать. – Чтоб мы все понимали.

– Замечательно. Дело касается завещания, оставленного Веславой…

– Стоп. Какого завещания? – вмешался я, – Я знаю законы Нагоры. Дом переходит по крови следующему родственнику – вот и все. А вы шарлатан какой-то.

Парень в костюме принял оскорбленный вид. Ненадолго – вскоре он стал трагично вздыхать:

– Да, так было ранее, в дикие для нашего края времена. Полагаю, вы давно не были в Нагоре, раз мыслите в таких примитивных понятиях. Однако год назад, на основе децизии Великого совета, было решено привнести порядок в хаос обывательской жизни.

Он раскрыл папку и достал несколько документов, заверенных печатями. Текста было много, и нотариус услужливо нашел для нас нужные строчки.

«…Следуя программе развития государства Нагора, Великий совет одобряет ввод программы обновления жилья «Из вески в столицу», предложенный коммерческой организацией Sun & Son… Каждый житель следующих населенных пунктов – Подхала, Купавы, Паленица – обязан узаконить свое право владения домом, а также составить договор наследования недвижимого имущества. Дома, а также другие постройки, жители которых не узаконят свой статус или не укажут субъекта наследования, переходят в полное владение коммерческой организации Sun & Son».

Звучало вроде законно. Хотя я ничего не слышал об этой компании – Sun & Son. Но раз так решил сам Великий совет, то я, как нагорец, должен был подчиниться. Мы снова достали паспорта.

– Только русские? – спросил нотариус, листая книжечки. – Лишь нагорцы имеют право наследовать жилье в крае.

– Спокойно. Я нагорец.

И я показал ему свой паспорт. Могу поклясться, что на лице парня промелькнуло досадливое выражение.

– Замечательно, – сказал наигранно, – Прошу за мной. Я должен озвучить вам наказ Веславы.

Я обратил внимание на странный выбор слов. Нотариус привез нас к дому бабушки.

Это был старинный дом в старославянском стиле, изначально построенный еще в на рубеже XIX-XX веков. В начале 90-х его значительно реконструировал мой отец, недолго после знакомства с мамой. Делал пристройку и улучшал фасад из всего, что попадалось под руку, с усердием и страстью. Результат у него вышел необычный – это было странное смешение дерева, черепицы и кирпича – но я любил этот дом без памяти. Все-таки провел в нем 20 лет жизни.

Но когда отец с мамой перестали ладить, и она не захотела оставаться жить в Нагоре, с отцом остались жить только его родители – мои бабушка и дедушка. Когда батя пропал, дом остался в наследование бабушки – в нем на тот момент оставалась жить только она.

Во дворике нас встретила Роса. Кобыла несмело переставляла копыта и щипала молодую травку.

– У вас даже кони были? – спросил Дима.

– Ты разве не знал? – удивился я, – Мы с ней одних лет вообще. Помню, как в Купаве на ней маленький ездил. Ну как ездил – больше держался за гриву и паниковал, что свалюсь. А с Росой только бабушка умела ладить.

Дима хотел погладить Росу, но кобыла взмахнула гривой и грузно развернулась к нему объемистым задом. Я осторожно подошел к животному, прикоснулся к шерсти. Лошадь коротко фыркнула, но руку не стряхнула. Тогда я медленно провел ладонью по теплой морде – от влажных ноздрей до морщинистой кожи вокруг больших карих глаз. Роса наклонила голову, потянулась ко мне губами и шершавым языком оставила на плече мокрый след. Я взял поводья и завел кобылу в стойло. Кто теперь позаботится о ней, когда бабушки нет? Отвезти бы ее к Марчину. Ладно, потом решим.

Разговаривать решили на кухне. Обстановка здесь была такой, какой я ее всегда помнил. Буржуйка у стены – отец так и не успел построить настоящую печь – внутри которой еще лежали угли. В шкафу за стеклянными дверцами – чайный набор. Не помню, чтобы мы вообще когда-нибудь им пользовались, правда. В углу возле двери в большую комнату стоял небольшой низенький деревянный шкафчик с дверцей необычной формы. Дима открыл дверцу и пытливо заглянул внутрь. Стенки были обиты цинковой жестью, а на верхней полке лежал пустой контейнер. Сбоку на контейнере виднелся маленький краник.

– Это холодильник, веришь или нет, – ответила мама на невысказанный вопрос брата. – В контейнер клали лед. Веслава жила здесь без электричества, насколько знаю.

– В 2000-х провели, – сказал я. – Но мы редко пользовались.

– Итак, вы готовы ознакомиться с содержанием завещания усопшей? – спросил, чуть нетерпеливо, нотариус.

– Всенепременно. Однако присядем.

Нотариус открыл папку и достал запечатанный конверт.

– В этом конверте содержится написанное от руки завещание покойной Веславы Бончик. Однако… – Нотариус сделал паузу и спрятал письмо обратно в папку, – …покойная поставила одно условие. Незадолго до своей кончины она бъявила о наказе. Как вы знаете, без выполнения условий наказа оглашение завещания является невозможным.

– Напомните, пожалуйста, что такое наказ, – попросила мама.

– Как бы так проше… Это был народный обычай, а сейчас – правовой термин законодательства Нагоры. Смотрите: обычно люди просто оставляют завещание на случай преждевременной кончины. Однако в исключительных случаях, когда, скажем так… – он задумался и пригладил волосы, – …усопший не уверен, что желаемые обстоятельства осуществятся, он пишет наказ.

– Андрей? – мама устремила на меня проницательный взгляд. Дескать, так или нет?

– Есть такое, – кивнул я, – Однажды дедушка Витольд хотел оставить наказ. Написал, что наследники получат дом, только если смогут пересечь Нагору из одного конца в другой.

– Ну это не сложно.

– Сидя в мешках.

– Не волнуйтесь, Веслава ничего такого не требовала, – отозвался нотариус. – Сейчас я вам зачитаю.

В руках нотариуса появился лист бумаги, в нижней части которого стояла круглая печать.

– «В случае своей смерти прошу огласить мою последнюю волю родственникам только при соблюдении нижеуказанного состояния. В моем доме, в гостином зале, единовременно должны присутствовать девять человек", – Нотариус поднял глаза и пояснил, – Далее идет перечисление. "Мои любимые сыновья Збигнев и Марчин, а также их замечательные жены Алена и Каролина. Племянники, которые всегда грели мне сердце, даже если они не всегда были рядом – Андрей, Дмитрий и Матей. Мой любящий супруг, кому я не хочу принести горя скорбью обо мне, – Витольд. И, наконец, девушка, которая так часто бывала в нашем доме и кого я полюбила как родную – милая Стокротка. Я, Веслава Бончик, пишу этот наказ сознательно и без всякого принуждения". Подпись. Прошу убедиться в подлинности документа.

Нотариус протянул нам бумагу и продолжил:

– Спешу вас уведомить, что согласно закону Нагоры, время на выполнение наказа составляет две недели с момента его оглашения. Это значит, что все указанные в этой бумаге родственники должны собраться здесь на праздник Радоницы, 14 апреля. Наказ должен быть выполнен, прежде чем я смогу огласить для вас завещание. В противном случае, если по истечение двух недель условие не будет выполнено, участок с домом и имуществом перейдет в полное владение компании Sun & Son, законным представителем которой я и являюсь.

– Но это абсурд, – произнесла мама после внимательного изучения бумаги, – Мы здесь втроем, ладно. Марцель и его жена – может быть. Матей? Кто знает, где он. Но самое главное – Збигнев. Веслава прекрасно знала, что он исчез. И я даже не хочу говорить о Стокротке. Девушек с таким именем не существует, это скорее прозвище. А если так, то на ее месте может быть любая. При всем уважении к Веславе, этот наказ – насмешка.

– Мам, постой, – перебил я, – Это вопрос деликатный.

Мы попросили нотариуса на время покинуть кухню, закрыли дверь и начали обсуждение.

– Ты слышала, что он сказал? – начал я, – Если не выполним наказ, дом заберут.

– Прости, но разве у нас были какие-то виды на этот дом? – ответила мама. – Не помню, чтобы ты изъявлял желание наследовать.

– Но мы не можем просто отдать его! Да еще непонятно кому.

Меня неожиданно поддержал Дима.

– Из этого места можно сделать гостиницу или агротуристику, – задумчиво проговорил он, – Если сюда приезжают туристы – в горы, скажем – то можем на этом деньги заработать.

– Но кто это будет делать? И разве у нас есть время? – спросила мама, – У меня со следующей недели лекции на кафедре начинаются. У тебя – суд очередной. Ну и разве то, что я сказала – неправда? Вашего отца никому найти не под силам.

– Ой не говори так.

Я рассказал им про портсигар и беседу с Борисом.

– Андрей, это ничего не значит, – тихо произнесла мама, – Збигнев мог передать этот портсигар и до исчезновения. Почему ты так доверяешь Борису? Они с твоим отцом уже обманули нас раз.

– Но зачем Борису это делать? Нет, я верю ему. Этот портсигар – единственная зацепка. Но ладно отец. Почему остальные не пришли? Вас это не смутило?

– Не скажу, что у нас была очень крепкая семья, – вздохнула мама. – Видимо, по эту сторону границы – та же история.

– Я думаю, Веслава не просто так оставила наказ. Возможно, с ними что-то случилось. С дядей Марчином, Матеем и остальными. Бабушка хотела, чтобы мы вспомнили друг о друге.

– Очень идеалистично, – подняла уголки губ мама, – Ладно, если ты серьезно хочешь за это взяться, то мы останемся здесь на неделю. Смена обстановки пойдет нам на пользу.

– Это точно, – с облегчением выдохнул Дима. Сейчас он уже выглядел во много раз здоровее, чем несколько дней назад.

Мы сообщили нотариусу о согласии выполнить наказ. Он хотел уже опечатывать дом, но я попросил его немного подождать. Если уж я брался за поиск родственников, неплохо бы найти в доме подсказки. Нотариус был не в восторге от идеи, но согласился подождать. Мать с Димой вернулись к машине: Дима уже искал недорогие варианты ночлега. Я остался наедине с опустевшим домом. Как же давно мы не виделись!

Я прошел к лестнице в большом зале и толкнул малоприметную дверь внизу под сходами. Это была комната отца, хотя он звал ее «мои склады». А если честно, то это была коморка. Его жизнь дальнобойщика все время проходила в разъездах, и он редко бывал дома. Вместо кровати – помятый матрас на полу. У стены – ящики с инструментами, рядом коробки с книгами: слесарное дело, правила международных грузоперевозок, карты европейских дорог. На полках кубки и медали – награды за хорошую работу. Все выглядело так, как я помнил. Не знаю, что хотел здесь найти: за время моего отсутствия отца здесь, конечно, не было.

Я поднялся по деревянным ступеням винтовой лестницы. За черной дубовой дверью была комната дедушки Витольда. Девять лет назад дедушка покинул наш дом. Я хорошо помню, как это было. Однажды он ел на обед флачки и внезапно закричал: «Ах вы смердячие псы!» Выбежал на улицу, а мы с бабушкой за ним. Небо накрыло черной пеленой, воздух был полон смрада. Оказалось, что вновь заработал сталелитейный завод на окраине Подхалы. Он был построен во времена коммунистов, но закрылся после 1990-го. Богатый инвестор одной из стран Западной Европы выкупил завод и планировал возобновить производство. Решил, что в Нагоре будет дешевле. Но не учел одно важное обстоятельство: в Нагоре жил мой дедушка.

Витольд написал письмо главе Великого совета, в которой требовал, чтобы завод снова закрыли. В ней он называл новых владельцев «кобелями от чумной суки», которые хотят задушить нагорцев отходным дымом. В тексте также присутствовали сравнения с действиями нацистов в концлагерях. Глава прочитал и сказал, чтобы дед собрал голоса жителей. Несколько месяцев дедушка ходил по деревне и собирал подписи. У старосты просил помощи. Голосов было много, однако петиция не прошла. Глава Совета отклонил ее, назвав причину: «От завода больше пользы, чем шкоды». Было ясно, что инвестор, как говорится, купил главу с потрохами. Дедушка не сдался: нанял где-то грузовик и погрузил в кузов несколько тонн отборного вонючего навоза. Со словами «Ото ваше злото» вывалил добро прямо возле проходной. Его взяла частная охрана фирмы, но к тому времени нагорцы во всем крае прослышали об упрямых действиях Витольда. В столице устраивали митинги с плакатами: "Нагорца не согнешь!" Через месяц завод закрылся, а дедушка сделался национальным героем. К нам домой приезжали незнакомцы, чтобы сделать совместное фото. Глава, поддержавший инвестора, вылетел из совета, а потом и вовсе покинул край. Наверно, за своим новым хозяином поехал.

Только дедушка был совсем не рад новообретенной славе. Должен признать, что мы с ним редко разговаривали – человек он замкнутый и на контакт идет неохотно. У него была комната на втором этаже, куда никто не имел права заходить без стука. Сколько себя помню, он что-то писал. Каждый день, страница за страницей. Что это было, мемуары или художественная книга, никто из нас понятия не имел. Бабушка рассказывала, что родом он был из Литвы. «Но не литовец», – затем добавляла. Некоторые в родне считали деда немного спятившим. Мне было трудно определиться с мнением. Так вот – после той истории с заводом он ушел. Просто ушел рано утром, не сказав никому ни слова. Все записи забирал с собой – комната была пуста. Через два дня с нами связались по телефону из дома престарелых, который находился в столице. Витольд объявился там по собственной воле. «Не пошкодил у вас?» – взволнованно спросила бабушка. Девушка на том конце со смехом отвечала, что он лишь просит спокойствия, равенства и бесплатной еды. Так Витольд там и остался. Мы навещали его пару раз, но видели, что компания родственников ему нисколько не интересна.

Возможно он все еще там, в доме престарелых. Какая-никакая, но подсказка. Уже что-то. Чтобы не забыть, я сделал список на листке бумаги с подзаголовком «Операция «Две недели до Радоницы»:

1. Дядя Марчин – дом в Купавах.

2. Тетя Каролина – там же где Марчин.

3. Дедушка Витольд – дом престарелых, Бойков.

4. Брат Матей – неизвестно. Спросить Марчина???

5. Отец Збигнев – ждать информации от Бориса.

6. Стокротка – кто она?

Я вышел из дома и сказал нотариусу, что его можно опечатать. Затем прошел к стойлу. Под деревянным навесом было пусто. Роса не могла выйти сама – я помнил, что запирал ворота на засов. Я присел на корточки. На земле отчетливо выделялись отметки копыт. Вот старый след – это я вел лошадь к загону. А поверх него новые отпечатки. Я проследил их направление: следы вели к калитке и исчезали там, где начинался асфальт. Всю дорогу, параллельно конским следам, шли другие отпечатки, едва различимые на промерзшей весенней земле. Возле забора в почве виднелись глубокие вмятины с отпечатками автомобильных покрышек. Грузовик? Ни нотариус, ни мама ничего не видели. Значит, похититель вывел Росу, пока мы беседовали внутри дома. Кто это мог быть? Первый день в Нагоре загадывал мне одну загадку за другой. И я совершенно от них устал.

Нотариус закончил свою работу и пожелал нам доброго вечера.

– Чуть не забыл, – спохватился и протянул визитку, – Вот мой номер. Звоните, когда соберутся все родственники.

И откланялся. Мама потихоньку курила возле машины. Дима сидел в салоне.

– Плохие новости, – она покачала головой, – Поблизости нет ночлегов. Сплошная агротуристика по бешеным ценам.

– Хм. Я знаю один хороший вариант. Но это на окраине Бойкова.

– Тогда едем. Навигатор найдет путь?

– Должен. К столице ведет одна дорога.

– Скажи, к чему нам морально готовиться. Хотя физически, наверно, тоже.

– Спокойно. Это крутой хостел.

– Хостел… – уронила мама, – Это что, шутка?

Ее реакция была совсем неудивительна для человека, который большую часть жизни прожил в большой квартире в центре Москвы. Мне следовало подумать над выбором слов.

– О нет, какой хостел! – рассмеялся я, – Это уютные покои в деревянной хижине посреди леса. Рядом парк, а там – горы. Приятная девушка на стойке обслуживания. Удобная постель. На логотипе – миленький песик. А самое главное – демократичная цена!

– Тогда чего же мы ждем?! – вскричала мама, распахнув дверь в машине.

И мы поехали ночевать в «Джинжер паппи».




Глава вторая. Хостел «Джинжер паппи»


Признаться, работать я не люблю. Ну, так чтобы в офисе, на амбициозного начальника-бизнесмена, восемь на пять – то, что я делал последние несколько лет. Климат на последней московской работе был болезненный: у коллег взгляды насуплены, спины сгорблены, шеи напряжены – все сосредоточенно смотрят в мониторы. Тоскливо было. Я тоже смотрел в монитор, но видел белесую мглу, сквозь которую проступали горные вершины, а под ней – макушки елей. Мне чудился запах творожного пирога с вишней.

Я вспоминал, как два лета подряд я работал в единственном в Нагоре хостеле под названием «Джинжер Паппи». Он располагался на окраине столицы, Бойкова, прямо напротив входа в народный парк. Владельцем был англичанин, которого мы видели раз в месяц: он постоянно был в разъездах и управлял делами по телефону. «Итс Джим. Хелоу, хау из ит гоуин!» бывало слышал я в трубку неизменно жизнерадостный голос. Я на калеченом английском бормотал что-то в ответ. Джим прерывал на последнем слове радостным воплем: «Окей, грейт! Си ю сун!». Лучше, когда трубку поднимала Лори: она могла говорить с хозяином часами, пока я заселял гостей и показывал им интересные места на карте. Лори не умела ни по-нагорски, ни по-русски, и мы дополняли друг друга. Она встречала англичан, американцев и австралийцев, а я – братьев-славян. Работы у нее было больше: Нагора для западноевропейцев значила «как в Альпах, но дешевле». Свободных мест не было в течение всего сезона.

В конце дня, когда ноги уже не держали после уборки комнат и стирки простыней, мы с Лори выползали на террасу и роняли себя на лавку-качельки. Вокруг тихо шумели качаемые ветром ели. Нас овевала приятная прохлада. Тогда Лори кричала: «Итс чизкейк тайм!» – и мы шли в цукерню «У Метка». Лори была без ума от их творожного пирога с вишней. Обычно мы брали из жестяной коробки, служившей у нас кассой, большую купюру (Джим поощрял такие вещи), покупали целый пирог и угощали всех гостей.

Садились за большим столом в гостином зале, будто у кого-то день рождения, и быстро уплетали сладость. А потом болтали до часу ночи. Вечеринкой это было не назвать: в «Джинжер Паппи» вообще никто не тусил, так чтобы с алкоголем и до упаду. Горы манили сюда совсем другой тип туристов – с огнем в глазах и большими рюкзаками на плечах. Помню, после долгой-долгой вылазки на «Трех братьев» я на себе испытал то ощущение, когда под вечер, из последних сил переступая ногами, пришел в уютный лесной домик, где играла приятная тихая музыка и упал с чашкой горячего шоколада в мягкое кресло. Больше ничего от жизни было не надо: просто оставьте меня здесь навсегда. Замечательное было время.

– Андрей, как точно зовется это место?

Вопрос мамы вырвал меня из воспоминаний. Пока Дима вел авто, она просматривала «Трип Адвайзор» в телефоне.

– Да мы уже на месте. Свернуть надо… – я старался разглядеть хоть что-нибудь в темноте сумерек за окном. Наконец мелькнула знакомая картинка – щенок с языком наружу, – Здесь!

Без указателя хостел найти было очень трудно. Джим выкупил охотничью хижину из бревен, построенную венграми в начале XX века. Домик стоял в лесу на холме недалеко от дороги, но тропинка к нему заросла. Когда я там работал, нанятые Джимом дровосеки долго расчищали путь: машина к хостелу проехать не могла, и народ шел пешком через лес от самой автострады. Прошло больше шести лет, и я надеялся на гладкий асфальт и фонари. Не-а. Мы катились по редким кучкам гравия и проваливались в ямы. Под колесами трещали шишки, а по стеклу хлестали ветки. Ну по крайней мере, дорога была. Нас окружала густая темнота, через которую пробивался далекий огонек буквальной и метафорической надежды.

Когда мы подъехали совсем близко, свет фар выхватил из мрака фигуру в капюшоне. Человек сбросил накидку и приветливо помахал рукой. Я узнал Лори. Подумать только, после стольких лет!

– Хай! – закричал я, опустив стекло.

– Хааааай, – протянула девушка в ответ. Разглядев мое лицо, она вскричала обрадованно: – Эндрю!

Английский мой за эти годы лучше не стал. Скорее наоборот. Я неуверенно выдал несколько простых фраз. Лори улыбнулась и помотала головой.

– Нет, можна по-нагорски.

– А по-русски? – спросила мама.

– И по-русски! – подтвердила к моему удивлению Лори.

Она показала нам, где можно припарковаться – рядом с навесом, где располагались ровными рядами поленья.

– Я думал, ты уехала домой! – выпалил я, когда мы поднимались по ступенькам к входной двери.

– О, знаешь, я потеряла паспорт, когда путешествовала в Балканы, – пожала она плечами. Потом задумчиво, – Или в Романии. Неважно. Не знала, что делать. А потом Джим сказал: «Это окей, Лори. Ты можешь жить и работать в «Джинжер Паппи", я люблю тебя». Окей, не сказал именно так, но похоже на так. А я люблю горы, люблю гостей. Это лучше, чем скучная Вирджиния!»

В прихожей я ожидал увидеть расставленную в беспорядке на полу обувь. Над оставленными ботинками обычно витал крепкий запах носков завоевателей гор. Когда гостей было много, получались целые завалы из стоптанных кед и потрескавшихся треккинговых бутов. Лори однажды назвала такую гору «graveyard of shoes» и с печалью на лице крестила ее. Только сейчас ничего такого не было: на деревянной полочке для обуви аккуратно стояли несколько пар ботинок.

Из общей зоны – нашего любимого места тусовки, где располагались большие диваны, а на стене висела шкура медведя – доносились громкие мужские голоса вперемешку со сдержанным смехом.

– Я прошу прощения, что так прямо, – сразу вступила мама, – Могли бы мы с Димой получить по кровати? Спать хочется – сил нет.

Лори тут же обратилась к компьютеру. Старый «пентиум» замурчал, распахнув на экране перед девушкой шахматку комнат.

– У нас сегодня много места в дорм, – выдала Лори с сияющей улыбкой. – Это очень хороший дорм – «Хаски».

Мама тревожно посмотрела на меня: дескать, что есть дорм? Я припоминал, что в хостеле было два шестиместных номера. Строгие двухъярусные кровати из потемневшего дерева, объемистые облака-подушки и пухлые матрасы, в которых можно утонуть. Ах да, и фотографии собак в рамках на стенах. Милые морды псов смотрели на гостей, когда те входили в комнату, когда просыпались и когда шли в туалет.

– «Дорм под названием «Хаски»!

Подари нам тепла и побольше ласки!» – пропел Дима. Задумался и покачал головой, – Нет, лучше по-другому… Вот так!

Устали и мечтаете о мягенькой кровати?

Вас номер «Хаски» ждет в уютном «Джинжер паппи».

– Это здорово! – восхитилась Лори, – Вы поэт, так? Но стой! Я надо сделать резервацию. Эндрю, скажи какая у тебя фамилия? О нет, я вспомнила! Боун чик!

И она с энтузиазмом создала в шахматке новую карточку с именем Bone Chick.

– А я никакая не Бончик! – запротестовала мама, – Мы Рублевские!

– Руб – ле – а? – в отчаянии повторяла слоги Лори.

– Мам, это не важно. Давай всех запишем на этого Боунчика и все.

– Ладно, ладно, – сдалась она, – Я слишком устала для споров.

Лори тем временем уже сжимала в руках стопку комплектов постельного белья. Притопывала ногами – готова показывать хостел. Стала увлеченно рассказывать о бесплатном завтраке и дополнительных услугах. Она собиралась уже провести маму с братом на второй этаж, как на стойке зазвонил телефон.

– Эндрю, можешь помочь? Немного будь на ресепшен, ладно? – прокричала мне Лори. Выбросила вверх большой палец, – Люблю тебя! Спасибо!

Я поднял трубку. Сквозь хрипоту помех прорывался женский голос. Я не мог понять, что говорят – из-за помех, да и язык был незнакомым. Вскоре в трубке раздались гудки. Ну что ж, возможно, она перезвонит.

Я повернулся к стойке и вздрогнул от неожиданности. Напротив меня стоял мужчина (я подумал, что это гость) невысокого роста, на котором была не особо приметная одежда – простые зауженные джинсы да бежевая ветровка. На скуластом лице с аккуратно выбритой – ни на миллиметр больше, чем нужно – щетиной сияла уверенная приветливая улыбка. Из под ежика волос на меня смотрели живые острые глаза.

– А где же Лори? Смена караула, ха-ха! – по контрасту с низким ростом, голос его звучал громко и уверенно, – Прошу прощения, что мы задержались. Вы можете идти.

Последняя фраза была адресована человеку у входной двери. Воротник его пальто стоял высоко, а глаза были скрыты за темными очками. Я не успел хорошо рассмотреть его: после слов своего товарища он поспешно толкнул дверь и исчез в темноте.

– А, вы были в общей зоне, – сказал я. Поймал себя на том, что было это не очень вежливо сказано.

– Верно, верно, – закивал мужчина, – Я хотел бы сделать ранний чекаут. Дела не ждут! И какие дела!

Он энергично рассмеялся: все в его словах и внешнем виде говорило о жажде действия. Я заглянул в «шахматку» и спросил его фамилию.

– Собеееее-па-нееек! – от грохота его голоса, казалось, сейчас расколется потолок. И чего он так раскричался?

– А ваш товарищ? – спросил я, – Он тоже выселяется?

– О нет, он здесь не живет. Заходил в гости, скажем так. Все нормально – мы договорились с Лори.

Я сделал чекаут в программе. Собепанек, однако, не уходил.

– Я услышал знакомую фамилию. От ресепшена донеслось, – произнес он, – Бончик, так?

– Да, верно, это моя фамилия.

– Вот как! Завидую… Прямо как у национального героя.

Почему-то в его устах это не прозвучало одобрительно.

– Збигнев Бончик! Герой Нагоры! Брат-Сонце во плоти! – продекламировал Собепанек. – Но времена изменились, не так ли? Кто будет следующим героем этого края? Может, вы?

– А разве Нагора нуждается в спасении?

– Может, и нет. Однако людям всегда нужны герои. Равно как и злодеи. На кого еще скидывать с себя ответственность, как не на этих двоих?

После этих слов он улыбнулся так лучезарно как мог – верно, хотел, чтобы я воспринял его слова как шутку.

– Я вдруг анекдот вспомнил на эту тему, – выдал он, – Старый, советский – еще в ПРЛ такие рассказывали. Глупый, конечно. Но слушайте. Значит так: типичное коммунистическое государство Восточной Европы. Приходит в канцелярский магазин грязный, плохо одетый клиент. Спрашивает продавца: «Есть портреты Ленина?». Тот отвечает: «Есть». «А Сталина?». «Тоже есть». «Тогда мне тех и тех по десять штук». Через десять дней тот же клиент возвращается в магазин. Выглядит уже поприличней. «Мне, пожалуйста, 20 портретов Ленина и 20 портретов Сталина». Прошло еще пару дней и ситуация повторилась. Тот же клиент просил теперь 50 портретов Ленина и Сталина. Когда он же подъехал к магазину на собственной машине и попросил 100 портретов одного и второго, продавец не выдержал и спрашивает: «Слушайте, зачем вам столько портретов? И как вы на машину заработали? Еще недавно у вас и одежды нормальной не было». «А я открыл за городом тир».

Шутка не показалась особенно смешной, но я на всякий случай выдал улыбку.

– До встречи, Бончик, до встречи! – вскричал Собепанек и молодцеватым широким шагом вышел за порог.

До чего странный тип! Не только речь, но и манера держаться его были необычными. Я поймал себя на мысли, что за время беседы он ни разу не вытащил рук из карманов ветровки – стоял все время, ощетинившись локтями.

Снова зазвонил телефон.

– Хало? Жинжер папи? – спросил взволнованный женский голос.

В этот раз слышно было хорошо, но я все равно ничего не понимал – язык был незнакомым. Кажется, немецкий. Я пытался ответить по-английски, но два языка разбивались друг о друга. Наконец, мой собеседник сменился, и я услышал приятный нагорский. Девушка сообщила, что они с подругой заблудились в лесу по дороге к хостелу и просили выйти их встретить. Я поискал фонарь, набросил на плечи плащ с капюшоном и вышел в темноту. Голос показался знакомым. Да так, что сердце заколотило в груди. Неужели…

Освещая путь лучом света, я добрался до съезда с трассы. Девушки наверняка свернули в самом начале пути на тропинку, которая вела к предгорным холмам. Так и оказалось: среди стволов деревьев метались лучи света, а две фигуры в накидках оглашали лес звонким хохотом.

– Наш ратовник! – вскричала радостно одна из девушек, когда я подошел к ним ближе и помахал рукой.

Вот опять! Невозможно, чтобы это было она. Что ей в хостеле делать? Я подошел ближе к девушке, но лицо ее было скрыто под капюшоном.

– Дарья, это ты? – спросил прямо.

Девушка задумалась и, в свою очередь, стала внимательно смотреть на меня. Прикусила нижнюю губу. В темноте совсем не было видна лица. Так все-таки она или нет? Она, наконец, ответила:

– Возможно, и Дарья. Нагора, знаете, небольшой край.

Вдруг она схватила меня за рукав и прошептала с напряжением в голосе:

– За нами кто-то шел. Будто большой зверь. Кусты трещали. Вон там.

И показала рукой в сторону качающихся сосен. Я подошел и посветил фонариком: ничего, кроме шишек и поломанных сучьев. Слышались слабые шорохи, но это был ветер. Точно ветер. Мне захотелось побыстрее вернуться в хостел. Пока шли обратно, девчонки без умолку болтали на немецком. Возле терассы стало светлее, и я заметил, что под куртками у них белые одежды, а в руках – намитки белого цвета. У входа девушки перемигнулись, и немка исчезла внутри. Другая развернулась в мою сторону и спросила:

– Все-таки не забыл меня, Андрей?

Ну что за игра? Она прошла мимо меня по терассе и посмотрела в сторону гор: туда, где в обрамлении скалистых вершин ярко светила луна.

– Красиво здесь, не думаешь? Как на Лодовом гребне той ночью.

Она стянула с головы накидку, и на плечи волнами упали длинные каштановые волосы. Оглянулась, посмотрела на меня большими темными глазами. Она была еще красивее, чем прежде. Или ее облик настолько стерся из моей памяти.

– Дарья это ты, бу-бу-бу, – передразнила меня, – Фу, грубо как!

– Что ты здесь делаешь?

– Да ничего, – пожала тонкими плечами, – Ты прав, мне пора. Что это я такая сентиментальная.

Пролетела мимо меня к двери. Я метнулся, загородив проход.

– Ну что теперь? – спросила.

– Почему ты так ведешь себя?

После этих слов она разозлилась. Щечки покраснели, глаза мило нахмурились. Но длилось это недолго. Вскоре ее лицо успокоилось, и она сказала ровным голосом:

– Андрей, нам уже не восемнадцать. И даже не двенадцать. Я в такое не играю.

– Я хочу сказать… Можно было улыбнуться или просто «Привет, Андрей».

– Ту-ту-ту! – затараторила она. Это был ее обычный способ прервать собеседника. Выходило очаровательно, – То есть, это я виновата, что ты такой грубый, унылый, чванливый…

Настала моя очередь перебивать:

– Тогда, может, начнем сначала?

– Думаешь стоит?

– Здравствуй, Дарья.

– Добрый вечер. Или привет, как пожелаешь.

Настало долгое молчание. Шуршали подошвы наших ботинок, переминавшие гравий, а позади меня, за дверью, слышались голоса гостей. Она прервала неудобную тишину.

– Не хочу показаться грубой, но меня ждет подруга.

– Ну подожди, подожди, я собираюсь с мыслями, – сказал я. Только мыслей не было вообще.

– А, то есть, тебе не хватило шести лет?

– Ты cчитала?

– Просто учила математику в школе.

– Не надо так, прошу.

– Прошу? Что ты себе думаешь? Что будет как раньше? Я тебя разочарую: не будет.

– Я просто хотел поговорить.

– Хорошо, давай поговорим. У меня как раз интересная тема. Давай поговорим о том, как ты убежал.

– Хм, это, как бы сказать, не совсем верный выбор слов.

Она, конечно, не обратила внимания.

– Ты убежал, – продолжала громче, – И никто понятия не имел, куда ты пропал! Ни я, ни твоя бабушка! Никто из родных! После того, что случилось со Збигневом, мы думали, что они и с тобой расправились.

– А что случилось со Збигневом? И кто такие «они»? Тебе ведь не известно…

– Ты знаешь, о ком речь! Да неважно… я хочу сказать: ты пропадаешь, ты не звонишь, тебя нет в фейсбуке. Ты как будто перестал существовать для нас.

Я пожал плечами и заметил:

– У нас популярнее "Вконтакте".

– Это не очень остроумно. То есть, совсем.

Говорить сейчас что-либо с моей стороны было бесполезно. Она продолжала – слишком долго держала слова запертыми внутри.

– Ты спрашиваешь, что я здесь делаю? У меня к тебе тот же вопрос. Ты опоздал, Андрей. Не знаю, чем важным ты занимался, но время давно упущено. Нагора стала другой. Я стала другой.

– Это я заметил… – специально растягивая слова, произнес я. Мне нужна была передышка от ее артиллерии слов, чтобы собраться с ответом, – Бабушка Веслава скончалась. Мы с семьей приехали на похороны. Ты ведь знаешь, да? И потом нам озвучили наказ…

Она грустно вздохнула.

– Конечно, знаю. Приехала из Германии для этого. Хотела быть вовремя, но пробки на границе были.

Из Германии? Я хотел спросить вслух, но решил лучше не трогать эту тему. Естественно, Дарья прочитала вопрос у меня на лице.

– Да, я учусь в Германии. Специально для того, кто хочет «просто поговорить», однако совсем ничего не знает о моей жизни. Но стой. Что за наказ такой оставила Веслава?

Я вкратце пересказал ей слова нотариуса. Список, правда, не перечислял.

– Две недели? – со скепсисом переспросила она. – И ты думаешь, тебе удастся всех собрать. Сколько, восемь человек?

– Конечно, почему нет? Мама и брат уже здесь. Что смешного? – осадил ее, заметив улыбку на лице.

– Ладно, раз спросил. Андрей, ты привык давать обещания, которые не можешь выполнить. Ты или обманщик или болван. И я не знаю, что хуже. Вот, например, знает ли твоя мама…

– АРРРРРРРРРР-рррааа-ррррр!!!!!!

Из темноты на нас вдруг выскочило огромное существо. Дарья от испуга прижалась ко мне. Я схватил было метлу, что стояла поблизости, но когда зверь подошел ближе, я не смог сдержать смеха. На меня смотрела большая драконья голова, смастеренная из подручных предметов. Из-под кудлатого воротника выглядывали детские ноги. Туловище монстра с животом-бочкой и массивным хвостом держалось на другой паре ног.

– Так вот кто вас преследовал в лесу, – сказал я Дарье.

Она глянула на игрушечного монстра и прыснула от смеха. Затем вспомнила, что все еще держится за меня и быстро отпрянула. Спросила возмущенно:

– Чего руки распускаешь, а?

Тут из леса появился новый персонаж. Это был мальчик лет десяти одетый в игрушечные доспехи с изображением солнца на груди. В руке он держал картонный меч.

– Не бойтесь! – вскричал он тонким голосом и замахнулся на дракона. – На!

Чудовище взялось карикатурным криком, туловище, отделенное от тела, заметалось в агонии. Мальчик, что нес на себе голову дракона, потерял ориентацию в пространстве и, споткнувшись о ступеньку, распластался у порога.

– Я забил тебя, бестия! Уж нема драка! – вскричал маленький рыцарь и поднял руки в победоносном жесте.

Тем временем мальчишки вылезли из костюма дракона, показали пальцами в небо и взволнованно заголосили:

– Подивись! Сонце згасло! Сонце згасло!

– Як то? – удивился рыцарь, – Что сталось?

В руках одного из ребят оказалась сияющая позолоченная корона из пластика. Он протянул ее рыцарю, умоляя:

– Охрони нас, брат. Охрони сонце.

Мальчик схватился за подбородок, всеми силами изображая задумчивость. Наконец, тяжелое решение было принято, и он взмахнул рукой:

– Быть так. Будэ сонцем.

Корона оказалась на голове, а пацаны стали кружить возле него, напевая: "Брат-сонце, согревай, брат-сонце, согревай". Тогда мальчик сбросил корону с головы и водрузил на макушку огромный черный гребень.

– Дюжо жарко, брат, дюжо жарко, – взмолились ребята, – Не пали так, не пали.

Но парень лишь молчал. Руки он сложил на груди и с деланным презрением глядел на них. Один мальчик схватил другого за руку и вскричал:

– Подивись, что сталось с братом-сонце! Стался чорны!

– Стался, стался! – подтвердил другой. Без особенного, впрочем, энтузиазма. Наверно, уже конфет ждал.

Мальчишки схватились на мечах. Страшно переигрывали, но было забавно. В этот момент на двор вышла моя мама. По привычке закурила «Данхилл». Завидев играющих мальчишек, спросила взволнованно:

– Ой, а они не покалечатся?

– Да ну, это коледа просто. Вкусняшек хотят. А подарки от Бориса еще остались? – поинтересовался я.

– Конечно! Мы даже не трогали их, – ответила мама. Потом спросила, кивнув на ребят, – А это что за сюжет?

Мальчишки как раз закончили представление и выстроились возле нас. Перевернули драконью голову, поднесли к нам и бухнули возле ног – импровизированный мешок. Дарья похлопала в ладоши и достала из рюкзака конфетки в блестящей обертке.

– Мар-ци-панки! – вскричала она так радостно, будто угощали ее.

Дети тут же принялись уминать угощение.

– Они показывали сказку о трех братьях, – ответил я маме. – Видишь того, с черной короной на голове? Это брат по имени «Чорно сонце», главный злодей.

– Не злодей он, – вступила Дарья, – В этой сказке не такое все черно-белое.

– А о чем там вообще? – запытала мама.

– Мне бабушка в детстве рассказывала эту сказку, – начал я, – Значит, давно-давно на жителей Нагоры стал нападать дракон…

– Ту-ту-ту! – перебила Дарья, – С самого начала не так!

– Ну хорошо, может, ты расскажешь? Не все можно вспомнить после шести лет.

И Дарья начала рассказывать.

– Видели гору с тремя пиками, когда въезжали со стороны Польши? Ее издалека должно быть видно. На картах название пишут «Триглав», но в Нагоре мы все называем эту вершину «Три брата». Это самая высокая точка страны с высотой в 2865 метров.

Испокон веков на этой горе жил дракон. И был он такой древний, что не осталось никого, кто бы помнил, как дракон появился и откуда прилетел. Никаких записей и источников о его происхождении тоже не было. Однако страшного зверя не боялись. Напротив, он был хранителем Нагоры: чужие войска не осмеливались даже приближаться к границе, зная об огнедышащем чудовище на другой стороне. Словом, вреда от него не было, а только большая польза.

Но вот однажды дракон повадился красть сокровища из близлежащих королевств. Хранил он их в своей пещере, и скоро накопил такое богатство, что по всей Нагоре стали разноситься слухи об огромных залежах драгоценных камной и золотых изделий. Разговоры эти вышли за пределы края, и в Нагоре все чаще стали объявляться бродячие банды разбойников. Для жителей это была беда – бандиты нападали на крестьянские дома и грабили гостиницы. Тогда наместник Нагоры бросил клич и созвал к себе всех богатырей края. Молвил: «Долгое время дракон служил нам защитой. А сейчас мы все терпим по его вине огромные беды. Кто из вас храбрецов вызовется сразить зверя?» Никто не осмелился выступить, кроме трех братьев. Они служили в армии наместника еще с юного возраста и не боялись никаких врагов.

К их удивлению, дракон вовсе не стал биться с братьями. Они сразили чудище и удивились тому, как легко им это далось. Но только зверь испустил дух, как на горе раздался страшный плач: «Что же вы натворили, глупцы!». А вдобавок к тому небо потемнело, и на братьев упало одеяло мрака. Перед ними явился дух-покровитель Нагоры и и рассказал, что дракон поддерживал свет солнца своим огнем, и без него оно погасло.

«Как же быть? Как вернуть свет?» – спросили братья. «Один из вас теперь должен зажигать днем на горе большие костры. Того я нареку Братом-сонце», – молвил дух, – «Другой из вас обязан розжигать костры ночью, чтобы светил месяц. Того я нареку Братом-месяц». Разделили братья обязанности, и только розжег Брат-сонце костер, как сразу воссияло солнце. И как розжег Брат-месяц костер, то засветил ясно месяц. Только третьему брату не досталось роли, и пошел он скитаться по миру. Много стран обошел и много всего повидал, а в бою наловчился еще лучше. Однажды приснился ему тревожный сон: будто Брат-месяц зовет его на помощь, а сам лежит погибает в огненном пламени. И так сильно взволновал его сон этот, что третий брат тут же отправился обратно домой.

В Нагоре ему открылось страшное зрелище. Стояла страшная жара: посевы не всходили от засухи, а в колодцах не осталось воды. Люди задыхались на улицах и падали замертво от перегрева. Пошел брат на гору разузнать, отчего такие беды творятся. Тяжело ему было подниматься в такое пекло, он укрылся в пещерке и задремал, дожидаясь ночи. Пришел к нему во сне Брат-месяц и молвил: «Погубил меня Брат-сонце. День за днем разжигал костры, другой больше первого. Скоро огонь поглотил его целиком, и стал он черным пеплом. Нет в нем больше человека, только пламя хочет показать свою власть и силу. Сгорел я заживо в его огне, а теперь и край наш гибнет. Брат, молю тебя, срази Чорно сонце». Проснулся брат и во тьме ночи продолжил свое восхождение.

Поднялся на вершину к утру следующего дня и смотрит – Брат-сонце только распалил новый костер и стоит прямо среди пламени, а тело его обуглено до черноты. Увидал Брат-сонце третьего брата и вскричал с гордостью: «Смотри же, как ярко я свечу, брат!» А тот ему в ответ: «Остановись! Люди гибнут внизу». Но Брату-сонце не было дела до тех, кто внизу, только все сильнее и сильнее разгоралось его пламя. Тогда третий брат достал меч из ножен и объявил: «Я думал, что встречу Брата-сонце на вершине, а меня ждет только Чорно сонце, злое и жестокое!» И два брата схватились в битве, которая длилась три дня и три ночи. Страшно обгорел третий брат, не мог уж ни оружия держать, ни дышать, но в конце одолел Чорно сонце. Только не смог он убить брата своего, хоть и не было в нем больше ничего человеческого. Заключил его в пещере под горой, где дракон хранил сокровища. А чтобы Чорно сонце не сбежал, стал сторожить его каждый день. Однако была у него теперь и забота разжигать костры днем и ночью вместо павших братьев. Оттого солнце в Нагоре перестало давать много тепла, потому что отвечает за то теперь один человек. И для того жители края в канун Пасхи всегда ему помогают.

После этих слов Дарья показала в небо. Над верхушками деревьев среди звезд виднелись тонкие струи дыма. Вдали, в темноте горы, один за другим загорались маленькие огоньки.

– Все это метафорично, конечно, – продолжила девушка, – Солнце в Нагоре греет слабо из-за гористого ландшафта. Потому весна и лето у нас всегда холодные. Но каждый год в начале апреля мы надеемся на теплый сезон. А я надеюсь, что не утомила вас этой историей.

– Нет-нет, – уверила ее мама и вдруг заметила, – А ты здорово говоришь по-русски. Из России тоже?

Дарья покачала головой.

– Мой дедушка был из Украины, а бабушка из Кресов. Они переехали в Нагору, когда началась война в 39-м. А потом папа встретил в Сербии мою маму, и вот. С детства слышала в доме почти все славянские языки.

– Ты все еще с родителями в Бойкове? – спросил я. Как бы невзначай.

– Нет, родители уехали, – ответила она и задумчиво опустила голову. Затем достала из рюкзачка визитку и дала маме. Пояснила: – У меня свой магазин сувениров и ручных работ в столице. Буду рада вас видеть.

– Благодарю. У нас сейчас как раз будет много свободного времени.

Дарья пожелала нам спокойной ночи и исчезла в хостеле. Мама сразу передала мне визитку от Дарьи.

– Она тебе ее дала, – заметил я.

– Бери уже. Мне пока хватит здешней природы.

Я колебался. Неожиданная встреча с девушкой выбила меня из равновесия. Слишком много всего нахлынуло. Разговор наш явно не задался, и мне хотелось встретиться с Дарьей еще раз. Однако наиважнейшее сейчас – выполнение наказа. Я взял визитку и положил ее в бумажник. Потом, когда будет время.

– А ты почему не спишь? Говорила, что с ног валишься. Или тебе комната не понравилась?

– Нет, комната замечательная. С теплой и лаской, как сказал Дима, – сказала она, – Но мне не спалось. Я лежала в кровати и читала дневник предка моего дедушки, Александра.

– И как, нашла что-то про статуэтку?

– Ничегошеньки, – мама разочарованно покачала головой. – Он все время обращается к некой Анне. Словно этот дневник – неотправленные письма. И получатель – очень близкий родственник.

– Возможно, у него была сестра.

– Я тоже так думаю. Нужно позвонить на кафедру, чтобы они проверили родословную еще раз. Ну ладно, спокойной, Андрей.

Она быстро докурила и вернулась в хостел. Я почувствовал сильную усталость – прошедший день оказался невероятно богатым на события. Я решил еще немного поболтать с Лори, прежде чем отправляться на боковую. Девушка сидела на стуле со скучающим видом. Она сложила локти на стойке так, что над ними возвышалась только копна рыжих волос. При моем появлении из укрытия сразу вынырнули пытливые круглые окуляры.

– Хау из ит гоуин, Лори? – усмешливо спросил я.

– А, ну знаешь, пытаюсь найти способ устать сегодня, – ответила она. – Хау ар ю? Кстати – спасибо, что был на ресепшене вместо меня!

– Ноу проблем. А кто такой Собепанек? Я сделал ему чекаут.

– А? Мистер Собепанек сделал чекаут? – Лори бросилась проверять компьютер.

– Чего это он мистер?

– Как? Ты не знаешь, кто это? – ахнула она с располагающим простодушием. – О да, сорри, ты приехал сегодня. Мистер Собепанек это директор компании Sun & Son.

Название я слышал раньше – точно такое было у фирмы в документах, что показывал юрист.

– Я так думала, – кивнула она, подтверждая для себя что-то, – У него был бизнес-митинг в хостеле.

Ну вот, приезжаешь из Москвы, а тебе снова – о бизнесе и митингах рассказывают. Мне захотелось настроить радио Лори на другую волну.

– Чизкейк тайм! – вскричал я, зная, что девушка будет не в силах отказать.

Но Лори только понурилась.

– Чизкейк нет больше, – вздохнула она, – Метка нет больше.

Я попытался вспомнить: когда мы с мамой ехали по дороге в вечерней темноте, стояла ли там цукерня? Мне казалось, что да – белый фасад, огромный претцель на витрине. Все по-прежнему.

– Я хочу творожный пирог с вишней, – взбунтовался я.

Как? Почему? За что жизнь была так несправедлива со мной? После слов девушки я обратил внимание на тишину и пустоту в домике. Никаких вечерних посиделок в общей зоне с диванами, никаких веселых бесед. Только гнетущая тишина. Ее разогнал приятный голос Лори:

– Боунчик.

– Слушай, давай я тебя научу нормально произносить…

– О, сорри. Просто я вспомнила, что день назад в хостеле жил гость с такой фамилией. Ты знаешь Каролин Боунчик?

– Да, так зовут мою тетю. Она сказала, куда пошла?

Лори задумалась и посмотрела на карту народного парка у себя за спиной. Ткнула пальцем в Ванду. Известная у паломников вершина Нагоры.

– Она ушла вчера утром. У нее был тент, и она сказала, что будет там три дня.

Странно. Люди шли с ночевкой на Ванду только во время Радоницы – поминать усопших. Каролина, видимо, что-то напутала. Кроме того, я не помнил, чтобы она вообще когда-нибудь ходила в церковь.

– Ты тоже пойдешь на гору? – спросила Лори.

Идея была хорошей: я смогу передать тете слова наказа, а она, в свою очередь, передаст их Марцелю. На все уйдет один день времени.

– Если пойдешь, хочу попросить тебя что-то сделать, – продолжала девушка.

Глаза ее выражали полное отчаяние. Это была почти мольба умирающего. Чего же она хотела так сильно, что все ее существо не могло жить без этой вещи?

– Принеси. Мне. Чизкейк. Пожалуйста.

Как я мог сказать «нет»?



***

Я пошел в горы рано с утра, когда брат с мамой еще спали. По земле стелился холодный туман, и я изрядно продрог. В горах было бы еще холоднее, а наверно до сих пор лежал снег. У входа в народный парк находился пункт информации, который одновременно служил как прокат снаряжения. Я зашел внутрь – взять теплую одежду и хорошие треккинговые ботинки. Внутри, пока ждал в очереди, разговорился с одним из туристов. Парень в ушанке с изображением Ленина на тулье оказался из России. Был разочарован, что Триглав сегодня закрыт для посещения.

– Говорят, что дальше Злотой долины нельзя, – проговорил. И добавил досадливо, – А я специально на Слезу Марии ехал. Отпуск взял.

Будь эти новости правдой, то и для меня путь был заказан. Я взял с прилавка карманную карту, развернул и пробежал взглядом по шляхам. Все верно. Единственный путь в сторону Ванды от этого входа в парк бежал синим шляхом через всю Злоту долину до самого схрониска «Млынек». Оттуда требовалось повернуть у развилки на желтый путь и идти через Лодовый гребень.

Когда настала моя очередь брать инвентарь, я уточнил у сотрудника, можно ли попасть на Ванду сегодня. Он почесал макушку и оглянулся в сторону напарника.

– Вступ на Ванду заказан чи не? – громко спросил.

Товарищ слабо кивнул. Он заполнял какие-то бумаги и всем видом показывал, что не может отвлекаться.

– Нельзя, – с акцентом ответил мне по-русски, хотя я и так прекрасно все понял.

Я спросил по-нагорски, в чем причина запрета. Однако мужчина только отвечал одной фразой на русском: «Нельзя». Наверно, услышал, как я разговаривал с туристом по-русски, вот и решил удавать грека. Я понял, что ничего добиться от него не удастся и попросил на прокат теплый пуховик и горные ботинки.

В начале тропы ждал знакомый запах: смесь конского навоза и свалявшегося мокрого сена. На большой площадке, вымощенной брусчаткой, стояли вместительные повозки с четверкой лошадей в упряжи. Ряженые в народные костюмы кучеры – на голове полукруглый капелюш с гусиным пером, а на теле поверх белой рубахи накидка из шерсти – хохотали и курили, ежась от холода. Ждали, пока народ соберется. Экскурсоводы уже зазывали на «исторический тур по знаменитейшему пути Нагоры».

Через всю долину проходила каменистая дорога. На информационном щите было написано, что брусчатку положили поляки еще в XVII веке, когда везли в горы сокровища. Будучи ребенком, я рисовал в воображении брички, откуда из окон на камни сыплются бриллианты, и выносливых лошадей, тянущих огромные мешки с золотом под уклон. Всякий раз на этом шляхе я несколько раз припадал к камням в надежде отыскать ну хоть осколочек драгоценного камня. Дарья однажды застала меня за этим занятием. В то время она работала в парке экскурсоводом. Узнав, что я делаю, она деликатно рассмеялась. «Это уловка для туристов» – поведала мне заговорщическим шепотом, – «На самом деле, никто не знает, где шли поляки. А брусчатку в советское время положили».

– Злота долина, экскурсия! – кричала по-русски дородная женщина возле одной из повозок. Она припрыгивала в попытках согреться, длинная коса взлетала и падала золотой рыбкой.

Поездка на упряжи стоила немалых денег, и я обычно ходил до «Млынка» пешком. Когда Дарья стала здесь работать, я прошмыгивал на борт во время ее экскурсий. Ей нравилось видеть меня в качестве слушателя. А после мы брали в схрониске леденцы и шли на Лодовый гребень.

В тот день я тоже решил прокатиться по-шляхетски. Мимо простучали колеса русской экскурсии. Златовласая гид показывала на горы и увлеченно что-то рассказывала. Вся группа обернулась к предмету интереса. Нельзя было упускать момент! Я схватился сзади за край воза и, опираясь по сходам, запрыгнул внутрь крытой повозки. Рассказ женщины так захватил туристов, что на мое появление никто не обратил внимания.

– Только вообразите! – взахлеб говорила она, – Семнадцатый век! Вся Европа – поле баталий для великих империй. Россия и Швеция начинают заявлять о себе на севере. Речь Посполитая ослаблена восстаниями на украинской территории. Литовская часть Унии недовольна пассивностью польской короны и втайне заключает договор со шведами. С этого момента Польско-Литовское княжество обречено – богатые шляхтичи заняты междоусобицами, а король Ян Второй Казимир не в силах объединить государство и втайне симпатизирует абсолютистской Австрии. Такая политическая ситуация привела к событиям Кровавого потопа – жестокому вторжению северных захватчиков на польские земли. Тогда, в 1655 году, только один человек предвидел страшную угрозу и позаботился о сохранности своего наследства. Знаменитый полководец и представитель богатейшего польского рода шляхты Потоцких – Станислав Потоцкий – незадолго до начала войны приказал своим слугам вывезти все сокровища и ценные вещи из многочисленных усадеб. Армия шведов была огромной, и они уже захватили и разграбили Варшаву. Золотые монеты, серебряная утварь, предметы искусства, китайский фарфор – историки подсчитали, что из усадьб Потоцких было вывезено в общей сложности около 4 тысяч предметов. Куда они шли, спросите вы? А шли его слуги вот этим самым путем, которым мы сейчас с вами едем.

С сожалением должна сказать, что Нагора всегда была проходным двором для любой империи или государства. Армии здесь никогда не было, только местное ополчение, или милиция, как тут говорят, да наемники. Нагорцы – народ дикий и свободный, никогда не присягнет никакому королю. Отщепенцы и свободолюбцы всех мастей сбегали с разных краев света именно сюда. Каждый король ставил здесь своих наместников, так, на всякий случай. Вы наверняка уже видели наш край. Холмистый, укрытый с каждой стороны горами. Чуть земли, да и ту нужно удобрять. Какая армия здесь ни шла, всегда оставляла людей в покое – слишком трудно управлять регионом, который отрезан от мира горной цепью. Именно в этих горах Потоцкий и замыслил оставить свое богатство.

– Дивись, шляхта едет! – раздался крик со стороны шляха, за которым последовал раскатистый хохот.

Я обратил внимание в сторону Долины. Пейзаж вокруг нас сделался суровее: заросли травы и лиственные леса остались у подножия. Лошади тащили повозку все выше и выше по мокрому снегу. Теперь нас окружали каменные развалины, переходившие у граней скал в осыпи. С обеих сторон поднимались отвесными стенами высокие горы, с ледяными воротниками у вершин. Впереди решительно ничего не было видно из-за плотного тумана. Солнце бросало редкие лучи в пенистое небо, а они проглядывали сквозь дымку пятнами бежевого цвета. По левую от нас сторону сквозь тонкий панцирь льда прорывался полноводный ручей. Внутри нашего воза сделалось ощутимо холоднее, и все туристы укутались в пледы. Гид, тем временем, продолжала:

– Сейчас у нас все в долларах измеряется, верно? Так вот, коллекция, которую вывез из своих владений Потоцкий в современных деньгах оценивается на 10 миллионов долларов. Вообразите себе. Сокровища полководца остались спрятанными в нагорских перевалах на долгие столетия. Война со шведами затянулась, а с Востока наступали венгры во главе с трансильванским князем Дьёрдем Ракоци. Остаток жизни полководец знатного рода провел в боях и умер в 1667 году, до того как забрать то, что по праву принадлежало ему.

– Нашли-то сокровища? – спросил кто-то из группы. И добавил мечтательно, – Я тут представил десять мильонов…

– Ага! Хотели пойти поискать? – наигранно шутливым тоном гид. Потом серьезно, – Со смертью Потоцкого местонахождение коллекции было утрачено. После раздела Польши в конце XVIII века государство перестало существовать, и историки обнаружили информацию о схроне лишь в межвоенный период, в начале XX веке. Но отправиться на археологические поиски помешала Вторая мировая война. И только в советские годы государство взялось за исследование региона. Клад был найден и передан польскому правительству. Могу вас уверить, что в горах вы ничего не найдете.

– Бздура! – возразил мужчина, сидевший напротив меня. Огромные усы с бакенбардами скрывали половину лица, – То злодеи в 90-х все вывезли подчистую. Милиция с ними вконец вальчила в этих горах. Тогда не парк, а военная зона была. Здесь был, все видел – на том стою.

Молодая девушка, сидевшая рядом с ним, деликатно кашлянула и чуть толкнула мужчину в бок. Гид развела руками:

– Вы правы: бои здесь действительно происходили. Однако сокровищ к началу 90-х уже не было. Ополчение Нагоры сражалось с вооруженными националистами, которые организовали временное убежище в горах.

Мужчина хотел было сказать что-то в ответ, но девушка на этот раз ощутимо толкнула его в бок. Он крякнул и резко махнул рукой. Гид обернулась, чтобы сориентироваться в местности.

– Мы уже подъезжаем к схрониску «Млынек». Обязательно обратите внимание на этот памятник архитектуры XIV века. А наша экскурсия закончена. С сожалением вынуждена предупредить вас, что вход на Лодовый гребень сегодня воспрещен. Вы можете вернуться ко входу в парк пешком или снова нанять нашу комфортную повозку.

– А чего закрыт-то?

Спрашивал парень в ушанке с Лениным, которого я встретил в пункте проката. Наверно, еще надеялся «Слезу Марии» посмотреть.

– Да опять какие-то террористы или националисти, – ответил кто-то за проводника, – Мне всю машину обыскали на границе, самого до нитки раздели. Значит дело серьезное. Не советую никуда соваться.

Когда возница остановил лошадей, гид поблагодарила нас за внимание и группа потихоньку высыпалась из повозки. Дул сильный ветер, бросая в лицо хлопья талого снега. Каменный пьедестал в этом месте служил обзорной площадкой всего горного массива парка. Сейчас в туманной мгле едва заметно выделялись лишь пики Триглава. Ванды вовсе не было видно.

Вход на желтый шлях был перетянут лентой, по всей длине которой повторялась надпись: «УВАГА ВСТУП ЗАКАЗАН». Возле самой тропы рядом стоял большой военный тент. При моем появлении из палатки показались два здоровенных парня в армейских фуражках, одетые в длинные черные бушлаты. Милиция. Просканировали меня и закурили папиросы, словно за тем и вышли. Детина бросил дружелюбно:

– Выбачь, але там лавины. Потому не можно.

Лавины, ну да. Все-таки угроза от «банды» была серьезной, раз закрыли целый регион парка. Становилось зябко, да и внутрь воротника уже нападало. Я зашел в «Млынек» погреться. Заказал чашку кофе и подсел к кому-то за длинный дубовый стол. Схрониско для туристов переделали из водной мельницы. Стекавший с гор ручей крутил огромное колесо и приводил в действие жернова. Как и в случае с выложенной камнями дорогой, это была только реконструкция. Оригинальное здание разнес в щепки шальной снаряд в годы Второй мировой. Я раздумывал, как быть дальше, но в голову ничего не шло. Я достал бумажник и стал считать монеты. Тут рядом на стол упала ушанка, а потом на скамью опустился турист из проката.

– Красивая фотография, – произнес он и кивнул на бумажник.

Он заметил полароидный снимок – единственное фото, которое я увез в Москву из Нагоры. На большом бетонном блоке, на фоне редких деревьев вдалеке, сидели двое подростков. Они смотрели в разные стороны, прижавшись друг к другу спинами. Ладони упирались в каменную поверхность, а их вытянутые руки перекрещивались в форме буквы X. Девушкой с длинными волосами была Дарья. Она сидела в легкой просторной рубашке, один из краев причудливо подхватил ветер. Вполоборота повернув голову, она с улыбкой смотрела поверх камеры. Рядом сидел я, в грязноватых кроссовках и сером свитере. Закрыл глаза, будто спал. У нас с Дарьей было несколько совместных снимков, но этот я всегда находил особенным. Девушка на этом фото выглядела такой счастливой. Чистые, искренние эмоции читались на ее лице. Всякий раз, когда мне было паршиво, я смотрел на эту фотографию, на улыбку Дарьи. И неизменно улыбался в ответ.

– Прости, если не в свое дело лезу, – спохватился незнакомец. Добавил, с почти детской радостью, – Я-то проход нашел.

Он развернул карманную карту и показал на синий шлях. Дорога обрывалась у изображения мельницы, где мы сейчас находились. Его палец последовал дальше по еле заметной пунктирной линии, которая шла вдоль Котлины-под-гребнем – широкого ущелья между Лодовым гребнем и остальными Карпатами. В конце шлях встречался с красной линией – на Триглав, у подножия которого и лежало озеро. Я спросил, почему он решил выбрать такой долгий и извилистый путь. Ведь на «Слезу» можно было попасть со стороны Купав. Прямого пути, там, правда не было – нужно было бы карабкаться кошками по скалам. Только все равно это было бы быстрее.

– У меня на то… ностальгические причины, – улыбнувшись, ответил Ленин. Потом снова ткнул в карту, – Смотри, тут и на Ванду есть.

Действительно, путь отбивал на середине в сторону желтого шляха. Я мог попасть на вершину, сделав крюк вдоль Котлины. Об этом пути я знал и раньше, но никогда на него не совался. На дне Котлины с наводящей печаль периодичностью находили мертвые тела. Узкий спуск в ущелье был предназначен только для работников парка и скалолазов с подходящим снаряжением. Идти было рискованно и опасно, особенно в мокрую погоду. Но мы пошли. Я рассудил: если не встречусь с Каролиной сегодня, то вернусь в хостел и день пройдет впустую.

Спуск прятался в зарослях кустарника на краю обзорной площадки. Дорогу преградила предупредительная таблица с большими красными буквами: УВАГА! ШЛЯХ ТРУДНЫЙ И НЕБЕСПЕЧНЫЙ. БЕЗ ПРОВОДНИКА ВСТУП ЗАКАЗАН! Внизу был нарисован горный козел, уместивший все копыта на единственном камушке. Позади щита раскрывался обширный вид ущелья. Снег, на удачу, прекратился, и теперь хорошо просматривалась общая панорама гор. Гигантская расщелина, куда нам предстояло спуститься, глядела на нас хищным оскалом. На дне пропасти под ногами темнела впадина Котлины, а сбоку вдоль нее вздыбилась острыми ступенями каменная твердь. Путь наш состоял из бесчисленных складок в породе, которые уходили в самый низ.

Спуск оказался утомительным и напряженным. Тело мое было не в форме, и я быстро выбился из сил. Из-за усталости было легко совершить ошибку: подвернуть ступню и соскользнуть на мокром камне. Мы двигались медленно и часто отдыхали. На крутых спусках хватались за стальные цепи, прибитые к склонам. Я пожалел, что не взял в прокате перчатки: холодный металл кусал ладони. «Ленину» все трудности были нипочем – он уверенно карабкался впереди, и всем видом показывал, что узкий крутой спуск для него – разминка.

На середине тропы сделали привал, укрывшись от ветра за щербатым склоном. Мой спутник разговорился:

– Был тут во времена Союза. Из Польши тюки возили. Умыкнул от группы на денек – горы посмотреть. Остался на неделю. Тоже зима была. А я без ничего приехал – ни куртки, ни сапог. А что: взял в прокате да пошел. Везде обошел. Дурак, что совсем не остался. В Нагоре тебя никто не найдет. Такой край.

– «Слеза» вам, значит, понравилась.

– Да не то, что понравилась… Молодой был, дурак, – он задумался. – Ну слушай. На Триглав зашел, одолел высоту значит. Две шестьсот или семьсот, сколько там? Не суть. Как сойти, не знаю. Вокруг снег, тропы замело. Назад нельзя – ветер такой, что снесет. В горах-то я хотел остаться, но только живым. Смотрю – подветреный склон гладкий. И до самого озера стелется. Лавины там точно ходили, гладко выскребли. Недолго думал: на рюкзак верхом – и покатился.

– Что – к озеру?

– Ну! И докатился ведь! Боялся, что кочка там или что – и кирдык мне. Шею бы точно свернул.

Он хрипло рассмеялся и прихлебнул чаю из термоса. Передал кружку мне. История была вовсе невероятная. Выдумал, а может приукрасил. Никогда не слышал, чтобы кто-то спускался с горы на рюкзаке. Еще и с наивысшего пика.

– Ты ж местный, не? – спросил меня, – Подслушал, как ты по-ихнему «розмавляешь», хе-хе. Я к чему – меня солдаты на желтом развернули. Серьезно тут у них.

– Это не солдаты. Милиция. Ребята из деревни попросту.

– Чего сторожат-то, не в курсе?

– Говорят, лавины.

После моих слов Ленин поднялся, надел очки и внимательно осмотрел панораму гор вокруг нас. Сел обратно, покачал головой.

– Нет, лавин сегодня не будет.

– Это вы почему уверены? – спросил я, втайне радуясь, что он уверен.

– Здесь ветер гуляет. Лавины там, где тихо – где снег копится и проседает. Потом хрусть – и полетела глыба вниз. Всем на пути капут. А отсюда снег уносит.

Вероятно, он был прав. Меня, правда сказать, смущали снежные одеяла на хребтах Лодового гребня слева от нас. Нагревшийся снег на вершине вполне мог вызвать обвал. Впрочем, солнца не было с самого утра. Совсем наоборот – сейчас над вершинами скал сгустились кучевые облака. На кончик носа мне упала капля. Потом на ладони. Мы подождали несколько минут в надежде, что обойдется легким душем, но дождь лишь усилился. Накинули капюшоны и, спешно собравшись, продолжили спуск.

Травяной чай придал сил, да и в конце спуск уже был не таким опасным. Карабкаясь и сползая по раздробленным камням, мы быстро двигались вниз. Скалы все выше и выше нависали над нами угрожающими громадами. Спуск быстро обратился в рутину, и я мерно шел вниз по ступеням, пока не заслышал от Ленина:

– Земля!

Скалы умножили его крик: дробясь и распадаясь на фрагменты, он разнесся по всему ущелью. Пришла пора нам расставаться – мне требовалось свернуть к Котлине, а он двигался вдоль шляха прямой дорогой. Пожелав друг другу удачи, мы пошли своими путями.

Облака растворились, словно их и не было, и теперь, стиснутое зубами горных пиков, солнце ярко светило над головой. Стало так жарко, что я распахнул куртку. Проходя мимо Котлины, я поглядел вниз. Каменистая поверхность была выстлана расколотыми стволами деревьев, гнутыми сучьями и обрывками кустарников. Долго смотреть не хотелось: мало ли чего еще там увижу. Обратный путь на вершину Лодового гребня был маркирован белым цветом. Вновь предстояло карабкаться и подтягиваться на цепях. Я решил немного передохнуть и упал на камни. Вершина Ванды уже выглядывала из-за перевала. Полтора-два часа от силы – и на месте.

Моему отдыху мешало странное волнение. Я никак не мог сосредоточиться на созерцании гор, пока не понял причину: в окружающей обстановке было что-то не так. Слишком тихо? Нет, в долинах, закрытых от ветра, и правда нечему шуметь. Гладкая белая гора напротив – вот в чем дело. Словно искусственная просека. Я помнил, что хребет Лодового гребня всегда покрывали пихты и кустарник, а сейчас на голых скалах лежал только плотный слой снега. Выше, среди зубцов перевала, виднелась постройка. Ее здесь тоже раньше не было.

Откуда-то с вышины спустился оглушительный щелчок. А потом гора-великан ожила. Сначала это был звук – нарастающее в силе гудение, от которого затрепетало все ущелье. А потом я уловил взглядом движение на вершине: вдоль просеки вниз ползло огромное искрящее белым облако. Смесь комьев, шаров и затвердевших пластов льда грохотала, сметая все на своем пути. Не сдерживаемый препятствиями, поток стабильно набирал скорость и разрастался в размерах.

Я рванул в сторону белого шляха. Высматривать маркировку времени не было – я должен был забраться как можно выше, чтобы уйти с пути лавины. В два скачка одолел один высокий уступ, потом следующий. Боялся, что ботинки соскользнут с мокрого камня, но, на счастье, шипы цеплялись за малейшие выступы, а руки будто сами толкали меня наверх. Я неодооценивал свой инстинкт выживания. Гром потока звучал все отчетливее и уже закладывал уши. Нельзя было смотреть в сторону лавины, и я еще несколько раз подбросил свое тело вверх по камням. Уперся в тупик и тогда все-таки повернул голову к потоку. Взор закрыли искры от миллиона снежинок, которые щитом прикрывали смертоносную бурю. Еще мгновение – и ударная волна столкнула бы меня в пропасть.

Я подумал о том, чтобы прижаться к камням, но клочок скалы, на котором я находился, был слишком ненадежным укрытием. Наконец, я заметил цепь, свисавшую с верхнего склона. Дотянуться до нее я не мог: звенья висели слишком высоко. Оставалось прыгать. Узкая полоска камня под ногами не давала простора для разбега, а если бы я ошибся, полетел на дно Котлины. Впрочем, я бы и так полетел. Короче, я прыгнул.

Одновременно с тем моментом, как в ладони впился ледяной металл, меня накрыло снежным облаком. Поток с силой рванул тело в сторону, но я лишь крепче сжал цепь в руках. Лицо обожгло сеткой маленьких иголок, и я крепко зажмурился. Трепало, на удачу, недолго, а снежная масса, как я и рассчитывал, прошла ниже. Когда грохот стал утихать, я раскрыл глаза.

Долину полностью накрыл плотный белый туман, под покрывалом которого еще хрипели и трещали куски льда – вуууммм, хруууумм, красссс! Вдоль устья вслед за потоком неслись обломки ледяной доски, но основное представление было окончено. Я выдохнул с облегчением, уперся ботинками в скалу и стал подтягиваться на цепи. Суматошный подъем уже давал о себе знать: изможденное тело почти лишилось сил. Я бросил взгляд вверх, чтобы оценить, как далеко вершина склона. Именно в этот момент небо исчезло во тьме. Огромный булыжник сорвался со скалы и ударил меня в грудь, опустошив легкие. Цепь вырвалась из рук, а горы перевернулись вверх тормашками. Я повис в невесомости, всего на короткий миг, за которым последовал сокрушительный удар в спину. Затем в бок, а потом в другой, и еще, и еще. Вскоре, устав спотыкаться от одного болевого шока к другому, сознание покинуло меня.



***

Дорогой читатель, как ты можешь понять, читая эти строки, я все-таки не погиб бесславной смертью идиота. Выжил чудом, правда. Пришел в себя от того, что кто-то облизывал мне лицо. Я открыл глаза. Вокруг было темно, но в полумраке надо мной различался низкий деревянный потолок. Я лежал на жестком матрасе, накрытый одеялом из шерсти. Память не сохранила никаких фрагментов о том, как я здесь оказался. Зато c пробуждением пришла боль. По всему телу будто разгорались маленькие пожары. Я попробовал развернуться на бок, но в ребра словно вонзили раскаленные прутья. Спина отзывалась тупой, ноющей болью, а ног вовсе не чувствовалось. Я задумался, в каких местах у меня переломаны кости и смогу ли вообще ходить.

К щеке вновь приникло что-то теплое, шершавое и мокрое. Рядом с кроватью сидел большой пес. Хотя большой это слабо сказано – собак таких размеров я никогда в жизни не видел и поначалу испугался, что на меня глядит взрослый медведь. Пес потряс головой, раскидывая висячие уши, и поставил лапу на пенек, что стоял возле кровати. Массивная морда наклонилась, уткнув нос в термос. Он все знал без слов: мне и впрямь страшно хотелось пить. Перетерпев боль, я присел на матрасе и приложился к термосу. Отвар был горьким и неприятным на вкус. Мне сразу захотелось выплюнуть содержимое. Я сдержался, рухнул обратно в постель и через пару мгновений провалился в беспамятство.

Когда в очередной раз пробудился, было уже светло. Деревянный потолок над головой и пенек возле кровати. Я был в том же самом месте. Значит, не привиделось. Только пса не было. Тело все еще кусала боль, но она была тише, чем раньше, и мне удалось присесть на кровать. Каменная печка в углу, рядом друг на дружку аккуратно сложены поленья. На полках рядом – кухонные принадлежности: чайник, термос. Я встал с кровати: ноги, на счастье, оказались целы. Возле окна на стене была прикреплена карта национального парка. Официальных шляхов на ней отмечено не было, зато кто-то сделал множество пометок и нарисовал собственные тропы. В нескольких областях, в том числе на Лодовом гребне было выведено жирными буквами: ЛАВИНЫ. Вокруг карты непостижимыми узорами расположились стикеры разных цветов. На каждом от руки было что-то написано. «Купавы – Петр – овцы – май. Паленица – Ярослав – козы – май, другая половина». Под картой висел рисунок, выполненный по видимости детской рукой. На нем огромный лохматый пес стоял рядом с улыбающимся человечком в капелуше, который держал в руке палку. И подпись: «Лалу и Снежка! Дякуем за гостины».

Хозяина не было. И кого мне благодарить за спасение? Наружу вела дубовая дверь, будто вырезанная в стене. Я сделал несколько шагов туда-обратно, понял, что от слабости не свалюсь, и толкнул дверь наружу. Передо мной открылся вид просторной и широкой долины. Деревянная хижина стояла на невысоком склоне, рядом с хорошо протоптанным каменистым путем. В одну сторону дорога вела широким полотном на высокогорье, в другую сужалась к мягким очертаниям равнины. Я поискал взглядом знакомые высоты, чтобы понять, где нахожусь. Триглав быстро выдал себя острыми пиками за невысоким перевалом вдалеке. По положению солнца я определил, что гора лежит к юго-западу от меня. Это значило, что сейчас я находился ближе к Карпатской стороне парка, в самом конце синего шляха. Если продолжить путь на север, окажешься в Польше.

Рядом с хижиной под навесом стояли большие сани. Вот как я сюда попал. Несколько участков земли вокруг были огорожены простыми деревянными заборчиками. Сейчас внутри лежал только снег. Все указывало на то, что я был в домике бацы. В Нагоре так называли пастухов, которые жили в горах. Они пасли коз и овец, пригнанных с низин на период весны и лета.

Пес появился незаметно. Я почувствовал, как сзади меня кто-то обнюхивал и при том еще пофыркивал. В дневном свете животное казалось еще более громадным. Густая длинная шерсть была ослепительного белого цвета. Пес внимательно глядел на меня большими впалыми глазами, словно ожидая каких-то слов.

– Значит, ты тут господар, – я ему шутливо.

– Ага.

– И долго я здесь?

Он призадумался. Выпуклый лоб слегка наморщился.

– Вчера по полудню нашел тебя в Котлине. Ты спал целые сутки.

– Тогда мне нужно идти. До Ванды.

– Так иди. Могу угостить на дорогу. Осцепек будешь?

Есть, конечно, хотелось.

– Буду. Так это ты Лалу? Видел рисунок в хижине.

Из-за спины белого зверя вышел паренек лет десяти-двенадцати на вид. Он опирался на крепкую сучковатую палку высотой па макушку, а на шее у него висел армейский бинокль.

– У нас тут бывают славные гости, – сказал он, и на усыпанном веснушками лице появилась улыбка, – Да, Лалу – это я. Снежку ты уже знаешь.

Собака в ответ прошлась языком по лицу мальчика и завиляла хвостом. Лалу поманил меня за собой. Мы обошли хижину вокруг и оказались у массивной подвальной двери. Я засомневался, будут ли у паренька силы ее открыть. Лалу вцепился в ручку обеими руками и без видимых усилий отодвинул каменную глыбу. Хм, если уж он меня смог вытащить из Котлины, то это пустяки.

Мальчик включил фонарик. Подвал напоминал вырубленную в скале пещеру. Косой узкий проход исчезал в темноте. У стен стояли собранные вручную грубые деревянные стеллажи. На полках виднелось горное снаряжение: стропы и веревки для скалолазания, скальные крюки, парочка сигнальных ракет. Внизу грудой были сложены армейские рюкзаки и ботинки. Рюкзаки были огромными, и в голове невольно нарисовалась картина летящего на них верхом с горы «Ленина». А что, вполне возможно.

Лалу стянул покрывало с одного из стеллажей в дальнем углу, где в ряд расположились обернутые в бумагу сыры в форме небольших бочонков. Скоро мы уже сидели внутри хижины и уплетали лакомство из овечьего молока. Мне еще трудно было поверить, что здесь заправляет подросток, и я сказал:

– Значит, ты и баца, и ратовник. Как тебе разрешили работать в парке?

– Не спрашивал никого, – ответил он, пожав плечами, – Нашел здесь хижину. Пустая была, заброшена. Привел в порядок, обжился.

– Просто так?

– Просто так, – кивнул он, – Весной пасу коз и овец от господаров, а они мне сыр. И так тут себе живем.

– Здесь нет электричества, – заметил я, – Зимой, наверно, холодно.

– А зимой мы живем не тут. Спускаемся в долину, нанимаемся к господарам. Помогаем за жилье и еду. Правда, сейчас такого меньше. И выпаса стало меньше.

– Люди не хотят с собакой пускать ?

– Снежка безобидная, – с этими словами он ласково погладил пса по меховому воротнику. Собака ткнулась ему в ладонь мокрым носом. – Хозяйства в долине пропадают.

– Почему пропадают?

– Не знаю. Знаю, что пропадают.

Лалу поднялся и выглянул в окно.

– Скоро закат, – сказал он, – Если хочешь быть на Ванде сегодня, нужно скоро выходить.

Тогда я поблагодарил парня за гостеприимство и отправился в дорогу. Далеко не ушел, правда. Уже на спуске к долине ноги ослабли, а грудь и спину пронзила боль. Двигаться было невозможно. Я присел на камень и увидел позади Лалу. Он следовал за мной от хижины.

– Ты еще слабый. В горы не поднимешься сегодня, – сказал он, приблизившись.

– Но мне нужно встретить тетю. Я могу не успеть.

– Пани Каролину?

– Ты ее знаешь?!

– Я был с утра на горе. Видел ее. Сказала, что будет завтра спускаться.

Вот как. Это были неожиданно приятные новости. Впрочем, я все равно терял двое суток из отпущенных двух недель.

– Как ты хотел на гору? – спросил Лалу.

Это был хороший вопрос.

– Я бы вернулся в Котлину, белым шляхом на гребень, а оттуда желтым прямиком до Ванды.

– Ты не пройдешь на белый. Лавина загородила проход, там чистить надо.

– Я у тебя веревки видел…

Лалу не оценил шутку. Зато предложил альтернативу. Когда мы вернулись в его хижину, он показал на карту.

– Каждое утро я обхожу шляхи, – пояснил он, – Давай завтра пойдем от моего схрониска красным шляхом до Триглава. Подъем равномерный, много сил не потратишь. А оттуда переход на Ванду.

Говорил он уверенно и быстро – сразу видно, что знал горы, как свои пять пальцев. Я доверился ему, кивнул, и на том уговорились. Я остался еще на одну ночь в гостеприимной хижине. С наступлением сумерек Лалу запалил печь и сделал для меня еще немного отвара. Пить это все так же было невозможно, но я силой вливал в себя кружку за кружкой. Паренек вместе с собакой вышли на крыльцо. Вскоре я заслышал его песнь:

– Эх, долина моя, долинушка,

Ты долина моя широкая!

Я тебе пою, добра матушка,

Я тебе пою, волоокая.

Мне-то ночесь, доброму молодцу,

Спалось-то, спалось, много виделось,

Нехорош-то мне сон привиделся:

Привиделась мне та крута гора.

Будто я хожу по крутой горе,

Будто я гляжу на свою сторону.

«Сторона ль ты моя, сторонушка,

Незнакомая, незнакомая!

Я не сам-то я на тебя зашел,

Занесли меня ветры буйные,

Ветры буйные да холодные».

Эх, долина моя, долинушка,

Ты долина моя широкая,

Приняла меня, добра матушка,

Приняла меня, унесенного.

На следующее утро я чувствовал себя гораздо лучше, и, как только солнце показалось из-за гор, мы отправились в путь. Как и говорил Лалу, подъем оказался простым – без цепей и железных ступенек. Снежка брела вместе с нами. На обзорных местах она останавливалась и внимательно оглядывала горную панораму, втягивая носом воздух.

– Это она тебя в снегу нашла, – сказал Лалу, – Я бы сам не заметил. А Снежка почувствовала запах, выкопала, вытянула за ремень. Поток тебя внизу застал?

Я рассказал, как упал со скалы. Лалу присвистнул от удивления.

– Удача, что на снег упал. Если на камень – верная смерть.

– Не помню, чтобы там ходили лавины. Раньше вдоль Гребня росли деревья.

– Верно, – кивнул Лалу. – Но их вырубили.

– Почему?

– Поднимемся – покажу.

Наш путь лежал к Междупасу – долгому горному хребту, который широким перевалом соединял Триглав с Вандой. Высота его была чуть больше двух километров над уровнем моря, и оттуда вся Нагора оказывалась у тебя под ногами. Чем дольше мы шли, тем больше накренялась земля. Долина, оставшаяся позади, поменяла очертания, сжалась, но домик Лалу по-прежнему выделялся темным пятнышком на белоснежном фоне.

Наверху мальчик подвел меня к одной из обзорных точек и дал в руки бинокль. Я направил объектив в сторону вершины Гребня и навел резкость. В круглую перспективу попалась большая железная конструкция. Рядом с ней была пристроена широкая площадка, от которой вниз, в сторону Бойкова спускалась канатная дорога. Лыжная трасса?

– И давно строительство идет? – спросил я Лалу.

– С прошлого года. Летом порубили деревья на склонах.

Что здесь творилось? Я был готов к тому, что в Нагоре многое поменялось, но настолько… Откуда у горного хозяйства деньги на эти все постройки? Лыжная трасса, фуникулеры. Стоп, а как же…

– Злодеи. Ты видел злодеев в горах? – спросил я.

Лалу ответил непонимающим взглядом.

– Банда – я ухватился за слово, услышанное от Бориса. – Ты знаешь, что милиция никого не пускает на шляхи? Говорят, из гор опять выносят золото.

Лалу подумал, а затем покачал головой.

– Злодеев не видел.

Возможно, он все-таки не знал всего, что делается в горах. Отец рассказывал об огромном пещерном комплексе где-то поблизости Триглава. Именно там слуги Потоцкого в XVII веке оставили сокровища. И именно там в 90-х основалось «Чорно сонце». Батя был там всего один раз, во время «инициации». Рассказывал, что шел с проводником до Междупаса, а там его развернули, надели повязку на глаза и дальше вели за руку. Исполин Триглав безразлично взирал на нас белесыми пиками. Скалы вокруг него казались неприступными.

– Отсюда не видно, но на Три брата тоже канатная есть, – сказал Лалу.

– А туда зачем?

Он помотал головой.

– Мне то неведомо. Сначала построили на Триглав, но будто забросили. Потом построили на Гребень. Но я вижу, как ночью на Триглав кто-то ездит. Шумит фуникулер.

– А ты говорил милиции об этом?

– Казал. Но они отмахиваются. «Свои» говорят. Мне то неведомо. А в горах тихо и спокойно. Значит, правда свои.

Вот так раз! Если это не новая «банда», то кто? Да и странно, что террористы ездили бы совершать свои темные махинации на фуникулере. Сильно задуматься над этоим мне не дал Лалу – позвал на другую сторону перевала. Теперь он смотрел в сторону полотна Нагоры. Весь край с этого места представал перед взором как на ладони – от холмистой Подхалы на востоке до покрытых лесами Купав на западе. Как раз на Купавы показывал мальчик. Я припал к биноклю. Густые леса региона были уже не такими пышными, как я помнил. Вдоль прореженных участков вилось полотно автострады.

– Это тоже с прошлого года, – добавил Лалу.

– Да, вижу. Край развивается. Парк развивается. Больше туристов – больше денег. Глядишь, и тебя устроят официально.

– Не-не. Нам и так хорошо.

Снежка громко зевнула и стала перекатываться на камнях. Лалу кинулся чесать ей живот, собака игриво отбивалась лапами.

– И так тут себе живем! – сквозь смех прокричал Лалу.

Мы попрощались, и они пошли обратно к долине – взрослый не по годам парнишка и его добродушный спутник. Я задумался, кто из них больше по размерам. Наверно, все же одинаковы. Интересно, как он все-таки здесь оказался? И где родители его? Очень хорошо говорит по-русски, но раз общается с господарами в долине, то и нагорский знает.

До Ванды я добрался быстро. Небольшой крутой подъем – и вот я уже был на вершине. В тени скалы, скрытая от ветра, стояла палатка, а чуть в отдалении, под лучами солнца, виднелась человеческая фигура. Каролина сидела на каремате спиной ко мне, низко приклонив голову к земле. Я подумал, что она молится и осторожно обошел ее со стороны. В этот момент Каролина подняла голову и выпустила изо рта облако густого дыма. По воздуху разнесся характерный запах. Увидев меня, она вздрогнула и поднялась. На камнях под ней обнаружились объемный бонг и зажигалка.

– Андрей, это ты? – спросила хрипловатым голосом.

– Витам, Каролина.

Она сделала шаг и вдруг обняла меня.

– Андрей, слава Богу, что ты здесь, – прошептала она, – Ты должен помочь мне. Ты должен спасти Марцеля.




Глава третья. Письма к Агате


– Я расскажу тебе, как было. Когда мне позвонили из поминальной службы и известили, я сразу ему передала. Он в это время лошадей в стойло загонял. На Белке сидел, хорошо помню. Белка всегда его любимицей была. Он так занемел вдруг, а я не сразу поняла, что происходит. Пошла взять стакан с водой, а когда вернулась – он лежал на траве под конем. Потерял сознание – я никак не могла его разбудить. Матей помог отвезти его в госпиталь в Бойкове. Сказали, что кома. Он ведь с Веславой был ближе, чем с кем-либо еще. Не cмог выдержать ее смерти. Психосоматика, ведаешь?

Каролина рассказывала, сидя рядом с кроватью, на которой лежал дядя. Лицо Марцеля было спокойным, руки сложены воедино на груди. Ноздри его мерно расширялись и сужались, зрачки время от времени двигались – будто он всего лишь спал. Длинные золотые волосы были связаны аккуратным пучком у изголовья постели. На дяде была льняная белая рубаха, в которой я привык его видеть работающим в поле. Запястье правой руки покрывал браслет в форме переплетенных ветвей. К плечу был пластырем прикреплен катетер, от которого трубка тянулась до капельницы у кровати. Рядом с ней лежал, с растянутыми черными мехами, баян «Рубин 7».

– Почему он здесь? – спросил я. – Почему не остался в больнице?

– Он не может там. Здесь я могу с ним разговаривать. Я пою ему песни. В больнице нельзя. В больнице он был бы совсем один.

– Ты уверена, что это хорошая идея?

– Конечно. Ведь это ЕГО дом. Это все, – она показала вокруг руками, – Сам Марцель. Их нельзя оторвать.

Не так уж она была неправа, конечно. Дом в Купавах, где мы сейчас сидели, был старше того, где провела свои последние годы бабушка. Вся семья жила здесь до 90-х, а потом переехала. Только Марчин остался. Я был рожден уже после переезда в Подхалу, но каждый раз во время визита к дяде чувствовал, что в доме в Купавах есть нечто особенное. По контрасту с камнем и кирпичом новой постройки, эта была полностью деревянной. Дом построил в XIX веке мой прапрадедушка, когда народ не знал не то что кирпича – даже пилы. Бревна для стен рубили и тесали топором, потом клали друг на друга в пазы. Вместо фундамента зарывали в землю большие камни. Стены обмазывали глиной для утепления. Мой предок построил дом возле проселочной дороги, которая с течением времени превратилась в шумную трассу. Марцель терпеть не мог гула машин, и, когда стал себе хозяином, перетащил дом трактором подальше от дороги, на поляну за осиновой рощей.

Дядя всегда любил дерево. Подростком он научился резьбе и годам этак к двадцати умел вырезать практически все. Делал простую утварь для соседей и друзей, а для деревенских музыкантов – гусли, бандуры и балалайки. Церкви просили его вырезать кресты. К радости бабушки, Марцель украсил оконные наличники витиеватыми узорами. На фасаде изобразил лошадиные головы. Тогда в хозяйстве как раз появилась Роса. Однажды Марцель посадил меня на нее – сказочного зверя-великана в глазах ребенка. Помню страшно было, но вместе с тем дух захватывало. Дядя мне таким и запомнился: кони и дерево. А потом в его жизни появилась Каролина.

– А что ты делала в горах? – спросил я, – И кто был с Марцелем все это время?

– Матей. Я попросила его посидеть. Мне надо было уйти.

Она крепко сжала ладони в кулаки. Вдоль щек ее заструились слезы.

– Это я виновата! – вскричала она, – Я виновата в его состоянии. Я навлекла! Думала, уйду на время, и ему станет лучше.

Она вдруг встала с лавки и вышла из комнаты в середу. Каковы были шансы, что Марцель вскоре пробудится? Я совсем ничего не знал о коме, но слышал, что люди могут находиться в этом состоянии месяцы и даже годы. И проснутся ли они вообще, неясно… Нет, так думать нельзя! Я положил руку на плечо спящего дяди и сказал как можно увереннее:

– Не волнуйся. Я все исправлю.

Интересно, услышал он меня? И что я собирался исправить-то? Во внешнем облике дяди после моих слов ничего не изменилось. В ритм дыханию поднималась и опускалась грудь. Я прошел за занавеску вслед за Каролиной. Она стояла спиной ко мне и что-то скручивала в руках. На печи лежала мелко дробленая сухая трава. Тетя заворачивала небольшую горсть в импровизированную папиросу.

– Тебе сделать? – спросила меня.

– О нет, спасибо. У меня… плохая реакция на такое.

Мы вышли на крыльцо. Она подкурила самокрутку и сделала несколько шумных затяжек. Никто из родных не жаловал эту ее привычку. Кроме Марцеля, хотя сам он не курил. Если подумать, о Каролине между нами в семье – что у мамы, что у бабушки – речь заходила редко. И если о ней говорили, то вставляли слова «дивная» и «нелюдимая». Я сам знал о тете очень мало. Кажется, она происходила из Польши или из Чехословакии. Марцель встретил ее во время путешествия автостопом через всю Европу – ведь каждый молодой человек должен рано или поздно пуститься в такое путешествие – и позвал в Нагору. Они поженились. А потом она позвала его на три года жить в Индию.

Обратно они привезли привычки вегетарианства и еды руками (что немало шокировало мою бабушку), мантры «Харе Кришна» и созерцательный взгляд на жизнь. Ах да, и Каролина как-то смогла провезти индийский гашиш, к которому с тех пор пристрастилась. Волосы она привыкла заплетать в дреды, которые длинными спутанными локонами спадали ей до пояса. Когда она не работала в поле, то укутывалась в красивую кашмирскую шаль. В качестве штанов она всегда носила шаровары, такие широкие, что в нагорских деревнях была особая присказка для них: «Матнею улицу мете». Но Каролине было все равно, что о ней говорят.

Напротив крыльца, под навесом загона переминались с копыта на копыто кони. На нас смотрели три пытливые морды: молодые Белка и Лоза казались малютками по сравнению с огромной Росой.

– Так вот кто бабушкину лошадь забрал, – сказал я.

– Матей был на порохонах, привез ее в тот же день на прицепе. Волновались, что некому за ней следить будет.

– Я не видел его на похоронах. Он сейчас где?

– Говорил, что уедет этим утром. Я точно не поняла, куда. Что-то про наказ было и про Витольда. Он часто с дедушкой проводит время.

– Почекай. Наказ Веславы?

– Ты знаешь?

Я рассказал Каролине о беседе с нотариусом.

– Ах вот в чем дело, – задумчиво произнесла она. – Мы все должны быть в Подхале на Радоницу, через две недели.

– Уже меньше, – ответил я. Подсчитал в уме, – Одиннадцать дней. А лучше – в конце этой недели.

– И я. И Матей. И Марцель, – тихо перечислила она. И тут же вскричала в сердцах, – Ах, это моя вина, что все так! Моя вина!

– Почему – твоя?

– Это я его попросила меч тогда показать. Клинок сломался, вот Марцель и потерял из-за меня свою силу.

– Как-как??

– Да лучше я покажу.

С этими словами Каролина исчезла в доме. Вскоре она вынесла в руках увесистую книгу с широкой обложкой. Улыбнулась сквозь слезы, вытерла глаза и присела рядом со мной.

– Здесь много фотографий, – сказала она и передала мне книгу. – Найди ту, на которой он держит в руках меч.

Хрустнула обложка. Я перелистнул несколько страниц из твердого картона – черно-белые и цветные снимки рассказывали всю историю жизни в Купавах. На картинках я узнавал бабушку, молодых отца и дядю и даже Витольда – уж кого-кого, а деда на моей памяти заставить фотографироваться не мог никто. На одном из разворотов я нашел маму на редком совместном фото. Одетая в красивое голубое платье, чистенькое, выбеленное, она стояла рядом с отцом, на котором была старая засаленная куртка и ворсяные штаны. А внизу между ними я – курносый балбес шести лет, пытался дотянуться руками до обоих, будто хотел стать таким же взрослым как они. Родители смотрели в объектив с улыбкой и держались за руки. Я вспомнил, что снимок делал Марцель на старенькую «Лейку». Мы тогда вместе приехали в Купавы во время «нагорских каникул». Для мамы это приезд оказался последним. И с тех пор она больше никогда не держала отца за руку.

– Твоя мама? – спросила Каролина, – Очень красивая. И снимок хороший: видно, что родители тебя любят.

– Давай смотреть дальше.

Я перевернул несколько страниц. На одной полосе тетя задержала мою руку и кивнула в сторону фото с изображением троицы парней. В центре выделялся Марцель: он стоял, широко расставив ноги, и обеими руками сжимал рукоять меча, наполовину вошедшего клинком в землю. Под фото кто-то написал: «Храбрые рыцари Нагоры».

– Этот меч – фамильная реликвия. Он всегда висел у нас в гостиной, – сказала Каролина, – Теперь я понимаю, что это было его мурти.

– Мурти? Что это за мурти?

– Как же объяснить? – Тетя задумалась, – Смотри, у каждого из нас есть покровитель – мистическая сила, божество, называй как хочешь. В индуизме такое воплощение называется мурти. Через мурти человек черпает для себя жизненную энергию и укрепляется в вере.

– То есть, Марцель черпал… эммм… энергию в мече?

– Просто говоря, да, – кивнула она, – Посмотри, с какой уверенностью он держится за рукоять.

Я бы назвал позу дяди скорее ребяческой. Мое внимание на снимке привлекло кое-что другое. С обеих сторон над мечом склонились еще двое. Первым был отец – он неприкрыто хохотал надо всей забавой. А вот человека, стоявшего напротив от него, я не знал. Выделялись ботинки – в глаза бросилась стильная и дорогая обувь.

– Это кто? – спросил Каролину, указав на незнакомца.

– А? – она сомкнула брови, вспоминая. – Кажется, его имя Лукас. Друг твоего отца по университету. Были часы – они вдвоем часто к нам приезжали.

Во внешности человека было что-то неуловимо знакомое. Будто я недавно видел его раньше. Вот только не мог вспомнить, где.

– Но как меч… То есть, мурти сломался? – спросил я.

– К нам приехали гости. Очень известный доктор из Польши, акупунктурой занимается. Марцель познакомился с ним еще в Индии. Оказалось, он любитель фехтования. Кичился, кичился. Ну я попросила его показать пару приемов. Он ударил по наковальне – и вот.

– Меч сломался после удара по наковальне?!

– Это был старый меч, – с вызовом сказала она. Добавило уверенно, – Ничего. Мы его восстановим.

– Как?

– Григорий нам поможет.

– Кто такой Григорий?

Вместо ответа она выхватила альбом у меня из рук и полистала страницы. Остановилась на серии фотографий, изображавших свадебную церемонию. Подвинула разворот ближе ко мне и рассказала:

– Мы с Марцелем поженились в Ильмень-роще. Ты ведь помнишь, правда? Очень красивое место. Боже, я так давно там не была уже! Год наверно.

Фотографии их свадьбы не имели ничего общего с изображениями огромных застолий, красиво одетых молодоженов или пышных церемоний бракосочетания. Напротив – скромно и мало людей. На центральном кадре страницы было запечатлено само венчание. Марцель и Каролина с цветочными венками на головах, взявшись за руки, обменивались клятвами верности под огромным раскидистым вязом.

– Это я хотела, чтобы мы в роще поженились, – сказала Каролина. – Приглядись к стволу большого вяза.

Дерево было очень необычным. Я хорошо помнил его даже без снимка. Ствол разветвлялся близко к основанию, и его мощные толстые ветви странным образом загибались внутрь, переплетаясь у самой вершины. Нигде больше в природе я не видел ничего подобного. Впрочем, я и и жил-то последние шесть лет в городе.

– Вот эти браслеты нам выковал кузнец, – продолжала Каролина, – Особо для свадьбы. Я хотела, чтобы они были в форме этих ветвей.

Она убрала край шали с левого запястья. Работа была действительно искусной: ярко блестело полированное серебро, а в узелке различались отдельные плетения.

– Кузнеца зовут Григорий, – закончила она. – И он перекует нам меч.

– А потом?

– Ты еще не понял? Марцель пробудится!

Она вновь исчезла внутри дома. Я совсем не знал, как относиться к действиям Каролины. Слушать, что она говорит и идти к кузнецу? Переубедить ее не удалось бы. Я лично не верил, что Марцель пробудится от такого и на время решил подыгрывать тете. Посмотреть, к чему это приведет. Неужели она всегда такой была? Это лишь показывало, как мало я знал о своей семье. Вот даже никогда не видел фотографий этой свадьбы.

Я снова проглядел каталог, только в этот раз искал лица родственников. Их не было. Где отец? Бабушка с дедушкой? Не может быть, чтобы они не пришли на венчание Марцеля. На снимках все сплошь молодые. Вероятно, и родителей Каролины тоже не было. Я вспомнил, как однажды в Подхале один из гостей завел с Веславой речь о жене ее сына. Бабушка только сказала досадливо: «То не было веселе, а только заручины», подразумевая, что свадьба была ненастоящая. На тайные браки, когда родители оставались в неведении, в Нагоре смотрели косо. По традиции, молодожены просили за них прощение.

Каролина тем временем вернулась с увесистым холщовым мешком в руках.

– Пойдем же, – воззвала она с радостным волнением в голосе, – Пойдем к черному кузнецу.



***

В той части Купав, где жил Григорий, дома выглядели брошенными – старые деревянные избы по краям дороги, обнесенные ржавым металлическим забором. По пыльным оконным стеклам бежали беспомощные трещины. Где-то с крыш свисали пласты мха в форме странных сосулек. За решеткой во дворах – там, где раньше были огородики и сады – распускались сорняки.

Тетя ехала впереди меня на Лозе, а я следовал на Росе. Подстраивались под мой неспешный ход – Роса была не такой прыткой, как шесть лет назад. Конечно, я хотел взять молодую Белку, но только коснулся ее морды, как она глосно взревела и встала на дыбы. Правда – лошадь Марцеля признавала только его. Пришлось выходить старушке Росе. Каролина тем временем выманила Лозу морковкой. Седел не нашли – без Марцеля разобраться, что и где лежит было невозможно – и накинули на спины лошадям шерстяные одеяла.

– Кажется, и не живет никто, – сказал я.

– Григорий живет, – кивнула Каролина, – Все остальные уехали. Год назад. Слышал о программе переселения?

– Я приехал-то пару дней назад. Не успел новостей прочитать.

– Ах да. «Из вёски в столицу» – так называлась, кажется. Очень выгодное предложение было, раз столько людей согласилось.

– Бойков? Столица ведь больше для туристов строилась – разве там можно нормально жить?

– В Нагоре многое изменилось за последние годы. В Бойкове строятся жилые комплексы. Появилось много работ. Многие дальше в Европу переезжают. Молодежь из Купав мечтает туда перебраться по этой программе, как я слышала. Тпруууу! Приехали.

Каролина остановила Лозу возле густой рощи ольшаника и спешилась.

– Дальше на ногах, – наказала она.

Мы повели лошадей по извилистой тропке, уводившей вглубь рощи. На широкой прогалине, освещенной бледным светом неба, стоял большой загон, за которым паслись кони. Каролина привязала Лозу и Росу возле выпаса и повела меня дальше.

– У Григория большое хозяйство, – объяснила она, – Самодостаточное, как говорится. То ведомо – он пару лет в Великом совете господарством заведовал.

Пока шли через поляну, я заметил огород, картофельное поле и отдельный участок, где росла полба. С расчищенного от деревьев пригорка в небо смотрел ряд солнечных батарей. За холмом располагался большой двухэтажный дом хозяина. Черепичную крышу венчал каменный дымоход, а темные стены были сложены из дубовых досок. Я решил, что у Григория большая семья.

– Дюже хозяйство… Но живет здесь один с дочерью, – сказала задумчиво Каролина, будто прочитав мои мысли.

По тропинке, выложенной камнем, мы обошли дом вокруг. Григорий колол дрова у большой крытой шопы. Земли вокруг него было не видно под грудьями расколотых поленьев. За спиной возвышалась еще целая гора бревен. Завидев нас, кузнец всадил колун в полено и отряхнул грубые, словно вытесанные из камня, ладони.

– Витам, пани Каролина! – приветствовал раскатистым басом.

Лицо Григория производило устрашающее впечатление: за исключением глаз, все было скрыто чернотой. Приглядевшись, я понял, что это сажа. Черный кузнец, значит.

– Витай, витай. Но не нужно формальностей, – рассмеялась Каролина. И после неловкой заминки, – Мы пришли просить тебя об услуге.

– Вот как? Так по что на дворе розмавлять. Пойдем в дом выпьем чаю.

Он подошел ближе, и меня накрыла огромная тень. Вблизи этот человек-гора внушал еще больший трепет. Мощная статура, крепкие кулаки, редкая борода – именно так изображали на картинах былинных богатырей. Я представился.

– Племянник, значит, – пробасил кузнец. – Похвально, что родичей не забыл.

Он подобрал с земли несколько коротких поленьев и позвал нас в дом. Втроем вошли за порог. Хозяин затопил глиняную печь и подставил к лицевой стороне самовар. Сам тем временем принялся ополаскивать лицо в тазу.

– Ради нас целую печь, Григорий, – протянула Каролина.

– А как еще чай согреем? – спросил с улыбкой великан. Лицо его сверкало маленькими капельками, что вцепились в волосы и щетину – и уже не выглядело столь грозным.

Он подросил в устье еще пару дров. Проговорил:

– Топить и так надо. Холодно сегодня. Надеялись на теплую весну, а Брат Сонце нас не услыхал.

Хозяин выставил на большой дубовый стол домашнее масло, творог и хлеб. Когда самовар закипел, он заварил в чайничке травяной чай. Сели чаевничать.

– Как Юлия? – спросила Каролина. – Уговорил ее вернуться в школу?

Григорий нахмурился и шумно вздохнул.

– Не хочет со мной разговаривать. Словно я ей больше и не отец.

– Все думает о переезде, так?

– Не знаю, что у нее на уме. Сегодня не ночевала дома.

– Правда? И ты не волнуешься, где она?

– Да уж ведомо где. В Бойков ездят по клубам. Ну я ей дам, как вернется.

По виду, кузнец хотел сказать что-то еще, но, повременив, только махнул рукой. Дескать, и говорить нечего. Вместо этого спросил Каролину:

– А Марцель что? Не пришел с вами? Хотел его про ульи запытать. Пчелы у меня дохнут, вешь.

Ответом ему стал взгляд Каролины. Григорий нахмурился и сложил руки-бревна на столе.

– Что сталось?

Каролина рассказала о коме Марцеля и положила на стол осколки меча.

– Я прошу тебя вернуть цельность этому клинку, – попросила она смиренным тоном.

– Почекай, почекай, – упредил ее кузнец, – А это здесь причем?

– Видишь ли, этот меч был его мурти. Предметом силы, если хочешь.

– Куурче. В жизни не слышал ничего глупее.

В создавшейся тишине слышалось как от зимнего сна пробудилась первая муха. Кузнец, видимо, понял, что слова его были слишком резки, и, спохватившись, продолжил:

– Наперво скажу, что не занимаюсь больше ковкой.

– Я заплачу тебе, – быстро сказала тетя, – Заплачу, сколько хочешь.

– Каролка, Каролка, столько лет меня знаешь! И думаешь, что от жадности говорю. Да и деньги мне по что?

– Ну тогда скажи, чего хочешь. Ты знаешь, как важен был для него этот меч.

– Разве?

Григорий взял часть лезвия с гардой на конце. Покрутил его и без видимых усилий отсоединил рукоять. Пригляделся к лезвию и забормотал чуть слышно:

– Вот и никель уже отходит.

– А?

– Покрытие, – объяснил Григорий и подвинул кусок металла ближе к нам, – Правдивые мечи так не блестят. Тут в основе дешевая сталь, а сверху никель. Ударь им пару раз – и крошка летит.

Я вгляделся в клинок. Действительно, края лезвия все были в глубоких сколах.

– А что тебе Марцель говорил? Что это клинок его далекого предка? Фамильная реликвия? – с усмешкой спросил Григорий.

– Да… Но разве нет?

Ответом был снисходительный смех.

– Марцель всегда был этим… как на твоем языке? Блазень[5 - Шут], вот. Даже имя себе поменял. Марцель звучит поэтичнее, конечно. Ты ведь сама об этом только на свадьбе узнала, да?

– Это здесь не причем, – отрезала Каролина. – Если так, то скажи, откуда меч?

Кузнец почесал щетинистую скулу.

– Помнишь, у него «Лейка» была? Я тебе сейчас фото покажу. Если отыщется.

Когда Григорий отошел, Каролина наклонилась к мечу.

– Ты тоже думаешь, что он ненастоящий? – спросила меня.

Как мне ни жаль было тетю, но я вынужден был согласиться с Григорием – меч был всего лишь репликой.

– Но разве это важно? – задала она вопрос скорее к себе, – Если он давал ему силу…

Григорий вернулся и выглядел немного раздосадованным.

– Эх, не нашел. Зато… – он развернул на столе большой рисунок.

Это оказалась афиша к фильму. На нас смотрели дивно разодетые персонажи – в жупанах и мешковатых сапогах, с меховыми колпаками на голове. Художник изобразил такие густые усы и бороды, что разглядеть лица было почти невозможно. Своим видом и уверенной позой герои излучали силу и отвагу. Такой, по-моему, была задумка. На их фоне разворачивалась настоящая баталия, в которой участвовали менее прорисованные персонажи. «ВРЕМЯ САРМАТОВ 2» было подписано внизу на польском. Я узнал язык – выучил понемногу во время работы в хостеле. Ниже, более мелкими буквами: «Эпическая история семьи из шляхты Потоцких».

– Узнали Марцеля-то?

Григорий показал на одного из персонажей на заднем плане. Художник не вложил много деталей в его изображение, но длинные светлые волосы и сверкающий меч в руках действительно придавали ему сходства с дядей.

– Рисунок с него делали, это я сам видел, – не без гордости сказал кузнец.

– Я не понимаю, – в растерянности сказала Каролина. – Какое отношение это имеет к Марцелю?

– Он и про фильм не рассказывал? Ну дела, – вздохнул Григорий, – Это до того, как он тебя встретил, было. Только начал в доме обживаться. В Нагору приехала киногруппа. Снимали вот этот фильм, про Потоцких. В Купавах решили поставить батальную сцену. И массовка нужна была, конечно. Мы с Марцелем кино любили. Как сейчас помню, целой толпой гоняли по полю коней. В доспехах, с мечами – как положено. Загнали животину до седьмого пота, жалко лошадей было. Потом-то я вернул реквизиты, а Марцель нет. Сказал, что сгубил.

– Вот, значит, как. Реквизит к фильму, – тихо сказала Каролина. Но тут же уверенно выдала, – Не важно! Ему нужен этот меч!

– Но зачем? – непонимающе спросил кузнец, – Посмотри сама. Посмотри на гарду, на лезвие. Андрей уже все понял, вижу. Это дешевая подделка.

– Этот меч – его мурти! Без него он погибнет! – вскричала она и быстро взметнулась с лавки. На стол полетела россыпь слез.

– Ты ведь сам знаешь, что такое потеря близкого! – продолжала тетя гневным голосом, – Почему не хочешь помочь?

Эти слова задели Григория. Лицо его посуровело, а голос сделался строже:

– Потому, Каролина, что ты должна обратиться к врачам! Брось говорить эти глупости! Марцелю поможет медицина, а не бабьи наветы.

Тут громко хлопнула входная дверь и через середу мимо нас – вжиииик – пронеслась чья-то фигура. Так быстро, что я не успел разглядеть вошедшего. Григорий, впрочем, сразу обернулся ему вслед и зычно крикнул:

– Юлия!

Громкий звук шагов прервался. Недовольный голос:

– Чего тебе?

– Подойди, – приказал Григорий, – Поздоровайся с гостями. К нам пришли тетя Каролина и ее племянник Андрей.

– Могу отсюда здороваться. Привет всем!

– Юлия, подойди, я сказал! – сильнее прикрикнул Григорий.

Последовало невнятное бормотание, и в середу вошла девушка. Она выглядела совсем юной, скорее подросток. В глаза бросался противоречивый облик: хотя она была одета в строгую школьную форму, внутренний бунт выдавали кожаные браслеты с шипами на обоих руках, и амулет, изображавший череп, – не говоря о полукольце в носу. Вызывающий образ дополняли косички, что глядели с плеч разными цветами: белым и черным. Граница цвета проходила точно посередине головы Юлии. Впрочем, для меня ее облик не был необычным: кто часто ездит в московском метро, быстро привыкает к любому проявлению индивидуальности. Меня удивляло, что так выглядела дочь нашего хозяина.

– Была сегодня в школе? – спросил он.

– Ааааа-га.

– Тогда расскажи, что там было.

– Эй, дай спокой! Думаешь, пришли гости, можешь на меня кричать, – дала отпор раздраженно.

– Григорий, нам пора, – сказала как можно любезнее Каролина и встала из-за стола.

– Сиди-сиди, Каролка, – пропыхтел кузнец.

Он схватил дочь за руку и резко потянул к себе.

– Не хочешь говорить со мной, так поговори с ними, – холодным голосом сказал Григорий, – Расскажи, как ты пропускаешь школу.

– А по что мне учиться? Я все время помогаю тебе! Огород, лошади, козы – все время!

– Мы говорили об этом, – рассудительным тоном возразил кузнец, – Это – наше, и мы должны о нем заботиться.

– Но нас двое, тата! Только двое! А работы – в хуй!

Кузнец побагровел.

– Не смей такие слова говорить.

Сцена была более чем нелицеприятной. Я поддерживал желание Каролины уйти, но в то же время мне было жаль Юлию. Кузнец слишком много позволял себе, хоть она и была его дочерью. Девушка тем временем еще сильнее распалилась.

– Я не собираюсь себя загонять, – голос ее звучал натянутой струной, – Наш дом – не Великий совет и ты мне не хозяин. Не можешь давать наказы!

– Да что ты… Я просто волнуюсь о тебе, – смягчившись, сказал он.

– Волнуешься?! Волнуйся о себе! Ты не видишь дальше носа, тата. Мир изменился, а ты остался в прошлом. Все это «наше», как ты говоришь, скоро умрет!

– Что ты!

– И ты виноват, что мы вдвоем остались. Мама сгинула из-за тебя!

Эти слова застали Григория врасплох. Лицо его скорчилось от гнева, и он вдруг навис над девушкой огромной скалой. Огромная рука поднялась в воздух. Не помню, как оказался перед ним. Я взнес локоть и принял удар на себя – с таким же успехом мог загородиться от падающего дерева. Юлия воспользовалась моментом и скользнула в сторону двери. Григорий успел схватить ее сумку, но девушка быстро избавилась от ноши и выскочила на порог.

– Как она смела? Как смела? – повторял он, шумно глотая ртом воздух.

– Как смел ты поднять на нее руку?! – вступила Каролина. – Андрей, ты в порядке?

Неудавшаяся оплеуха бросила меня на пол. Я представил, что было бы с девушкой после такого удара. Григорий не обращал на нас внимания и будто вовсе не хотел говорить о том, что произошло. Вместо этого он запустил руки в сумку и перебрал содержимое.

– Ах, вот оно что.

Его пальцы вынырнули с маленьким белым флаконом без этикеток. Он снял крышку и высыпал на стол горсть мелких желтых таблеток.

– Наркотики! – выплюнул Григорий, – Так вот почему она такие бздуры плела!

– Ты уверен? – с сомнением спросила Каролина, – Возможно, это ее лекарство.

– От чего? Не больна она!

– Это могут быть антидепрессанты, – вздохнула тетя, – Неважно. Нельзя с ней так обращаться. Что бы она ни сказала. Я помню, что Юлия была другой.

– Хочешь сказать, это моя вина?

– Вас всего двое, тут она права. Тебе и так не хватает рук. Если она направду убежит, что станется с хозяйством? Кто поможет тебе?

– Придет, никуда не денется! Всегда возвращалась. – хмуро пробасил кузнец.

Григорий извинился, что ему пора заняться делами, и мы с Каролиной вернулись к лошадям. Наш визит оказался впустую, и разочарование в ситуации витало в воздухе – большую часть пути мы ехали в гнетущем молчании. Только недалеко от дома тетя задумчиво проговорила:

– Может, Григорий был прав. Все это ерунда, и никакой силы нет в мече. Но тогда ни в чем ее нет.

– Откуда ему знать?

– А ты веришь? Веришь, что в предметах есть сила?

– Ну, скажем так…

– Наверно, ты по-другому веришь. Иначе зачем тебе выполнять этот наказ Веславы? Ведь никто не помогает тебе. Ты сам решил это делать. Но почему?

– Даже не знаю. Просто так было правильно. Наша семья никогда не собиралась вместе. Бабушка, наверно, это чувствовала.

– Думаешь, это бы ее порадовало? Что вся семья ради нее собралась?

– Конечно.

– Здорово, что ты веришь. Но тяжело верить, когда ты один. Вот я хотела тебе помочь, но не вышло.

– Надо просто найти другой способ.

Я говорил слова утешения, но совершенно не знал, как нам быть дальше. Действительно, во что я верил? Я с таким рвением взялся за исполнение наказа, что не подумал, как именно я это сделаю. Сначала попал под лавину, и меня спас Лалу. Теперь следовал за Каролиной, потому что у меня не было идей. А впереди были поиски отца, по слабой и невнятной наводке. «Ты привык давать обещания, которые не можешь выполнить». Дарья говорила это в другом контексте, но я на мгновение задумался – не позвать ли его? Нет, я не должен. Врач говорил, что слишком опасно. А кроме того, нет никакого способа. Так ведь? Я должен забыть о нем. И о Москве тоже.

У калитки мы спешились и за поводья повели лошадей к загону. Небо к этому времени потемнело: ветер нагнал больших туч пепельного цвета. Издалека доносился, приглушенно, клокочущий рокот – предвестник грозы. Ветер окатывал землю волнами холодного воздуха и трепал полы курток.

– А у тебя тоже есть мурти? – спросил я Каролину.

– Марцель – мой мурти.

– Как? Я не понимаю.

– Это сложно объяснить. У меня раньше был покровитель… В детстве. Но он отвернулся от меня. Ах, Андрей, сейчас это все неважно. Я никчемная.

Она снова обвиняла себя. Что все-таки скрывалось за фасадом беззаботной хиппи? Со стороны крыльца кто-то вдруг громко запел:

– Харе Кришна, Харе Кришна, Харе Харе, Рама Рама!

– А, листонош пришел, – сказала Каролина.

Мантры пел входной звонок. Худой подтянутый мужчина с ранцем на плечах приветливо улыбнулся Каролине.

– Витай-витай. Тебе сегодня посылка. Из Польши.

– Как, из Польши?

– Несподянка[6 - Сюрприз], да? Молвила, у тебя там нет никого. А вот подивись… – Он протянул ей запечатанную картонную коробку, – «От кого» – Агата Берут. Старая знакомая, ведомо.

– О матко, – выдохнула Каролина.

Вид посылки ошеломил ее. Она стояла не двигаясь с места и все смотрела на коробку, пока листонош не тронул ее за плечо.

– Андрей, загони лошадей, – вдруг скомандовала тетя. Выхватила посылку и кивнула, – Дякую.

Мужик поскреб затылок. Спросил вслед утекающей за дверь Каролине:

– Марцель как? Есть знахарка по дороге. Она может…

Дверь с шумом захлопнулось, и остаток фразы разбился о дерево.

– Не женщина – бестия. Как он давал ладу? – слышалось бормотание, пока он спускался к калитке.

Я тем временем подвел лошадей к загону. Под навесом было пусто. Деревянная дверь – распахнута настежь. Белка, любимица дяди, убежала. Но как? Я постарался вспомнить, закрыл ли засов, когда выводил Росу. Виноватая память не давала точного ответа. Черт, наверняка нет. Я припал к земле и различил следы копыт. Они уходили за дом – туда, где тропа вела через лес к Ильмень-роще.

По заплывшему черными тучами небу пробежала трещина, и на землю обрушилась долгая раскатистая дробь. Если пойдет дождь, отпечатки смоет, и Белку будет не найти. Надо действовать быстро. Я поменял кобылу – Лоза немного заупрямилась, когда я взялся за гриву, но кусок сахара все же завоевал ее расположение – и поскакал вслед за беглянкой. Двигаться приходилось медленно: я все время спешивался, чтобы проверить след. Белка следовала протоптанной канве. Я вспомнил, что Марцель часто водил ее этой дорогой на поляну. Ильмень-роща действительно была особым местом. Наверно, про такие говорят – «точка силы». Я до сих пор мог отчетливо воссоздать в памяти первое впечатление от ее вида.

Тогда стояло жаркое лето. Я потерялся в лесу. Оказавшись в сени густого ольшаника, я подумал, что пошел неверной дорогой и нужно возвращаться. Но вдруг заслышал где-то неподалеку сдержанное конское ржание и цокот копыт. Двигаясь на звук, сошел с тропы. В сопровождении треска сучьев под ногами и стрекота сверчков, я раздвинул ветки с золотыми сережками и очутился на чистой лесной прогалине, в центре которой высился гигантский вяз. Возле него Марцель пас лошадей. Он завидел меня и помахал рукой.

Но я не отвечал. Несколько минут стоял, не шевелясь, захваченный моментом. Возможно, сердце тронуло слабое дуновение ветра, колышащее траву, или шум листвы, подобный звуку ленивого морского прилива. А может, это тонкие лучики солнца, что просачивались сквозь ветви ольховника над моей головой. Казалось, что на этой леваде объединялись вместе моменты прошлого, настоящего и будущего: и те, что я прожил, и те, что мне никогда не было суждено прожить. Впрочем, здесь будто не было необходимости в самом времени. Это был черный ход для беглецов от безжалостных ритмов современной жизни, проулок безмятежности, откуда Бог снисходительно глядел на человеческую суету. Вот, чем была тогда для меня Ильмень-роща. Я верил, что дядя тоже так чувствовал.

«Очень поэтично. Но какой толк в словах, когда нужны действия?»

Лес вокруг меня все сильнее редел, пока вокруг не стали появляться лишь пеньки с аккуратными срубами. Следы вели еще дальше в область лесоповала. Значит, Белка все-таки бежала не к роще. Я не мог представить, что ольховый лес был срублен. Я наверняка просто следовал не в том направлении.

Белка ждала меня посреди большой поляны, окруженной поваленными деревьями. Развалины сухих стволов, источенных трещинами, дышали запустением и целый вид поляны навевал тоску. Я знал, что дровосеки Нагоры иногда вырубают деревья по наказу Совета, но это была большая редкость. Лошадь недвижно стояла возле одного из гигантских лесных остовов. Она то и дело поворачивала ко мне морду и громко фыркала, словно хотела привлечь внимание.

Огромный вяз лежал, переломившись пополам, на большом сером валуне. Он также был срублен под корень. Останки вяза выглядели такими же мертвыми, как и все остальное. В купольной части ствола смыкалась три огромные ветви. Его нельзя было спутать ни с каким другим деревом: это был тот самый вяз, у которого венчались Марцель и Каролина. Я был в Ильмень-роще. Точнее, на ее останках.

Мне вспомнился вид, который открылся в горах с Междупаса. Тогда я не придал большого значения исчезновению лесов в Купавах. Но теперь я видел результат перед своими глазами – место, где дядя пас лошадей, где он заключил брак с Каролиной и где я всегда мог почувствовать спокойствие и уют – этого места больше не было.

«Смотри, что они сделали! Кто в ответе за это злодейство?»

Но ради чего была эта резня? Почему кому-то понадобилось уничтожать рощу? Я спешился и пошел вдоль примятой травы. Путь вскоре вывел меня к вырубленному в земле широкому полотну. Устеленная щебнем дорога уходила на запад, покуда хватало глаз. Участок на восток еще не был проложен, и я предположил, что как раз он должен проходить через рощу. Вот значит как – для создания дороги пришлось пожертвовать лесом. Что-то здесь было не так: я не мог поверить, что Великий Совет одобрил такое. Более интересно – откуда в Нагоре ресурсы и деньги на строительство дороги? Сначала фуникулер в парке, теперь вот автострада. Дарья сказала, что здесь многое изменилось, но я не ожидал, что ее слова следует воспринимать буквально.

Тучи над головой сгустились плотной темной завесой, которую все чаще прорезали молнии. Вот-вот должен был пойти дождь. Я вернулся к Белке. Мне даже не пришлось угощать кобылу: только я накинул уздечку, как она смирно развернулась в сторону дома.

«Только не говори, что ты оставишь все как есть. Ты знаешь, что делать. Разве я тебя не учил?»

Вернулись быстро. Возле порога мне дала оплеуху огромная капля. Вторая угодила в лоб, третья – за воротник. Я загнал лошадей и быстро вошел в дом. Начался настоящий град: снаряды колотили по крыше, а от ударов мелко дребезжали стекла.

Пока меня не было, Каролина растопила печь в середе. Сама внимательно что-то читала, сидя в свете лампы за столом. Рядом стояла распечатанная коробка от листоноша. Не обратила на меня внимания, когда я вошел. Сказать ей? Она наверняка не знала, что случилось в роще, судя по тону, с которым рассказывала днем о снимках.

– Так вышло, Белка убежала, – начал я.

Она подняла голову. В ярком конусе света выделялись глубокие изломы морщин под большими темными глазами. Лицо ее выглядело уставшим и изможденным. И была это не обычная усталость, которую приобретает человек после тяжелого рабочего дня. Нет, эта усталось была куда глубже – истории, переживания, эмоции, тайны, словом весь багаж жизни, который тянула она на себе все эти годы, лежал отпечатком на этом лице.

– Ты привел ее? – спросила сухим безжизненным голосом.

– Да. Только…

– Хорошо.

Не дождавшись моей следующей фразы, она встала из-за стола. В руках ее была небольшая стопка конвертов. Она положила их в коробку, подошла к печи и забросила посылку в устье, где ярко полыхал огонь.

– Что было внутри? – спросил я.

– Ничего особенного, – она пожала плечами, – Лишь напоминание о том, что мне не следует здесь быть. Я всегда была для Марцеля обузой.

– Что ты говоришь такое?

Она вдруг нервно рассмеялась. От волнения перешла на родной язык.

– А тебе и не ведомо, так? Моя жизнь – то глупый кепский жарт. Не повинна ту быть, не повинна!

Приговаривая так, она ушла по сходам наверх, и я остался один в середе. Дом полнился шуршащим грохотом града, в печи трещали поленья. В сумраке комнаты выделялась лишь полоска света на столе. Недолго думая, я бросился к печи. Дорогой читатель, вынужден признать, что я всегда был очень любопытным – черта характера, которую многие описывают выражением «сует нос в чужие дела». Я предлагаю тебе самому определиться с отношением. Так или иначе, я открыл заслонку и заглянул внутрь. Пламя еще не успело наброситься на картон. Я зацепил край кочергой и вытянул коробку наружу.

Усевшись перед лампой, перебрал стопку записей. Что же было такого в их содержании? В стопке оказалось три конверта. Судя по внешнему виду пергамента, они были очень старыми. На одном значился адрес отправителя и получателя, а два других были просто подписаны: «Для Агаты». Отправителем была Каролина. Я взял самый верхний, с выцветшими марками, изображавшими мамонта и какого-то большого динозавра. Раскрыл конверт, вытащил сложенный вдвое лист бумаги и стал читать.



***

Читатель, настала пора моего первого отступления. Письма, которые я читал тем вечером под светом лампы, были написаны на польском. Ниже следует примерный перевод, который, на мой взгляд, верно передает стиль и содержание ее рассказа.



Отступление первое

Письма Агате



Письмо первое. 2 декабря 1981 года

Здравствуй, Агата.

Когда учитель предлагал нам адреса и имена тех, кому мы можем послать письма, мне очень понравилось твое имя. Ведь Агата с древнегреческого означает «мудрая, добрая». Девушка с таким именем наверняка очень ответственная, у нее много друзей, и она всегда готова прийти людям на помощь. Это самые важные качества в человеке, и я уверена, что ты ими обладаешь в избытке. Еще меня очень заинтересовал твой город, Красеюв. Наверно, потому что он похож по звучанию на мой. Поменяй всего пару букв – и будет Красинов. Хотя мы с тобой очень далеко друг от друга. Я посмотрела на большую карту, и увидела, что ты на самом севере, а я на самом юге. Наверно, ты видишь море каждый день.

Мой город очень маленький. После войны здесь осталось совсем мало жителей. Люди голодали, было бедно. Но потом открыли медные залежи и построили завод. Со всего края к нам стали приезжать на работу. Город стал развиваться: появились новые улицы, дома. Моя школа тоже появилась благодаря этому развитию. Я пошла в первый класс в год ее открытия. Тогда у нас не было даже спортзала и гардероба. Верхнюю одежду мы просто складывали на один большой стол, а упражнялись на большом пустыре. Территория вокруг школы была большой стройплощадкой. Учителя, ученики, кто постарше, а также родители вместе работали над садом вокруг школы, сажали и растили деревья. Мужчины занимались строительством. Я была маленькая тогда, умела только землю копать да поливать цветы. Но общий труд был в радость. Никто не жаловался и не роптал. Люди знали, что работают на общее благо, что в нашем замечательном городе должна быть отличная школа. Я с улыбкой вспоминаю, как утром мы занимались правописанием с пани Йолой, а днем копали грядки.

Я уже приняла решение, что в будущем стану учителем. Я пока не знаю, что хотела бы преподавать. Возможно, литературу. Мне хочется передать детям свою любовь к слову, показать им, как много эмоций и переживаний человек может выразить всего лишь с помощью ручки и бумаги.

В Красинове я живу у дяди с тетей в квартире. Они замечательные люди, заботятся обо мне, как о собственном ребенке. Тетя Юстына берет меня с собой в костел, и я уже несколько раз была на исповеди. Она говорит, что я не должна забывать о Боге и что всегда могу надеяться на его помощь. На именины она даже подарила мне кулон с изображением святой мученицы Варвары. Мне было неловко, ведь это очень дорогая вещь. Но тетя сказала, что в простых вещах кроется огромная сила, и о них не следует судить по внешнему блеску.

Мой дядя Марек – мастер на все руки. У него своя мастерская, где он ремонтирует автомобили. Он знает людей со всей страны. Часто ездит по делам в соседние города, особенно во Вроцлав. В нашей квартире есть большая комната с длинным широким столом. Каждую неделю по вечерам к дяде приходят гости. Они всегда приносят нам какое-нибудь угощение и долго о чем-то вместе говорят в большой комнате. Меня на их встречи не пускают. В это время Юстына обычно помогает мне подготовить домашнюю работу. Иногда мы обсуждаем псалмы из Библии.

Единственный, кто остается с нами после собраний у дяди – это пан Владислав. Он интеллигентный и начитанный человек, и мы с ним хорошо дружим. Он очень любит рассказывать о своей дочери Марте. Она окончила школу и уехала учиться в университет во Вроцлав. Пан Владислав также советовал мне переехать в большой город после школы. Дядя Марек услышал это и сказал, что я не могу ехать, пока не научусь приемам каратэ. Мой дядя очень импульсивный и однажды захотел показать приемы прямо на пане Владиславе. Он согласился, правда с большой неохотой. В конце занятия мы сошлись во мнении, что это скорее приемы уличного боя, чем каратэ. Особенно дядя настаивал, чтобы я заучила удар, который, дословно, убивает цыплят. С твоего позволения, Агата, я не буду углубляться в подробности этой боевой техники.

Вот такая у меня в общих чертах жизнь. Вполне обычная и, наверно, скучная. Если ты решишь ответить на это письмо, расскажи о себе. Что ты читаешь, чем интересуешься, кем хочешь стать в будущем? Расскажи о своем городе. В нашей библиотеке я не смогла найти ни фотографий, ни рисунков. Это даже лучше, потому что слова всегда дают мне гораздо более богатую картину, чем любое изображение. Надеюсь, я не слишком много спрашиваю. Надеюсь услышать Твой ответ.

Каролина Войчек



Письмо второе. 12 апреля 1982 года

Привет, Агата!

Я никогда тебя не видела, но писать нужно человеку, чей образ ясно представляешь. У тебя длинные вьющиеся волосы, глубокие чистые глаза, ты высокая, стройная и красивая девушка. Ну, по крайней мере, я представляю тебя так, судя по твоему первому письму. Я была очень рада, когда листонош принес твое письмо! Честно говоря, я думала, что ты мне не ответишь. И ответ пришел так скоро!

В первую очередь хочу поздравить тебя c Рождеством Христовым! Христос Воскрес! Не знаю, когда ты получишь это письмо, так как отправляю его через знакомую прихожанку, которую встретила в костеле. Ты написала, что не пропускаешь ни одной службы в Кафедральном соборе Святого Креста. Пани Моника тоже ходит в эту церковь. У нее есть позволение на передвижение между воеводствами. Только таким образом получается что-то передавать без слежки. Сама знаешь, как сейчас с письмами: сначала вообще ничего нельзя было отправить, и я не хотела, чтобы мое письмо, адресованное лично тебе, читал кто-нибудь посторонний. Мы праздновали Пасху в церкви всей нашей коммуной. С наступлением военного положения очень много людей стало приходить в костел, даже неверующие. Все потому, что солдаты сюда не заходят.

Когда пан Ярузельски в военном мундире объявил, что наша отчизна находится над пропастью, мы с Юстыной готовили ужин на кухне. Никто не знал, чего ожидать. Телефоны замолчали, нельзя было никуда позвонить. Утром появились танки и броневики, на улицах – люди в военной форме. После наступления полицейского часа они проверяли документы у всех на улице. У кого не было паспорта, сразу же забирали, сажали в фургон и увозили.

Тетю Юстыну с тех пор много раз останавливали, и я очень волновалась за нее. Юстына поздно уходит с работы – она работает на заводе по добыче меди. Солдаты всегда просят ее показать бумаги. Будто каждый раз перед ними новый человек. А ведь они такие же граждане, как она. Зима в этом году длилась особенно долго, но патрули стояли даже в холод. Солдаты грелись от коксовника. Слава Богу, никого из жителей не покалечили и не применяли насилия. Я слышала, что во Вроцлаве танки сносили стены заводов, а солдаты в шлемах и с дубинками – их называют ЗОМО – атаковали мирную толпу. У нас пока никаких демонстраций нет, люди боятся лишний раз показываться на улице. Из окна кажется, что город заброшен.

Я очень скучаю без школы. Всегда было интересно каждый день общаться с учителями и ровесниками. И потому я особенно рада, что нас навещает пан Владислав. Как и я, пан Владислав увлекается поэзией. В последний раз мы делились впечатлениями о поэзии Адама Мицкевича. Пан Владислав обмолвился, что он родился в том же городе, что и поэт – в Новогрудке. Ты наверняка знаешь, что после Войны этот город стал территорией Белорусской ССР, и Владиславу пришлось оттуда уехать. Рассказал: «Мои соседи смотрели на меня по-другому. Шептались за спиной: «Он поляк, ему не место в Беларуси». Люди, с которыми он хорошо общался раньше, отворачивались от него, отказывались говорить с ним по-польски. Переселенцев везли из Новогрудка в деревянных вагонах для угля. Никто не знал, что ждет их на новом месте. Он поехал вместе с женой и двумя маленькими детьми. Владислав сначала работал в ПГР-ах во время коллективизации, а затем устроился на завод по добычи меди. «Я – самый настоящий польский пилигрим. Помнишь, как в книге Мицкевича?» с печальной улыбкой сказал он мне.

Меня тронул его рассказ. Ведь этот человек насильно лишился собственных корней. Я говорю не о квартирах в больших домах в городе, я говорю о месте, в котором ты родился. Лишиться этого – величайшее горе в жизни. Тогда человек действительно становится пилигримом – человеком без своего места. Наверно, я так чувствовала, потому что у меня тоже нет своего места.

В прошлом письме я умолчала о своих родителях. По тону твоего письма я чувствую, что могу открыться тебе. Я сирота. Я никогда не видела своих родителей. Юстына и Марек – не мои настоящие дядя и тетя. В маленьком возрасте они взяли меня из приюта и воспитывали как дочь. Я очень благодарна им за то, что они сделали для меня. Без их помощи и заботы моя жизнь сложилась бы по-другому. Однако во снах мне часто является образ большого деревянного дома среди полей. В этих снах я будто живу в деревне с родителями, и у нас большой сад и хозяйство: утки, гуси, коровы. Мне снится, что я живу с ними, но никогда не могу их хорошенько разглядеть. Их фигуры очень смутные, а лиц не видно. Я тянусь к ним, но не могу дотронуться. Дивно, да? Учителя в школе хотели мне ставить дополнительные баллы за то, что я сирота. Но я отказалась. Уж лучше я собственными знаниями добьюсь хороших оценок. Это гораздо честнее и правильнее.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/artemiy-alyabev/dve-nedeli-do-radonicy/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Прошу читателя простить меня за смешение языков в тексте. Нагорский и русский очень похожи друг на друга и в то же время совсем не похожи. Впрочем, то же самое можно сказать о большинстве восточноевропейских языков. Жизнь на две родины постепенно образовала в моей голове своего рода лингвистическую солянку. Вновь прошу прощения за возможные дальнейшие неудобства, связанные с этой особенностью моего восприятия




2


Тяжеловозы




3


Почтальон




4


Клубника




5


Шут




6


Сюрприз