Книга - Феноменальный П. Т. Гелиодор

Феноменальный П. Т. Гелиодор
Гвидо Згардоли


Коннектикут, 1830-е. Тринадцатилетний П. Т. Гелиодор, сын конюха, мечтатель и фантазёр, получает в наследство от отца Никель Айленд – землю, которую Гелиодор старший всегда называл королевством, а себя королём. С детства П. Т. грезил о своих будущих владениях и громком титуле – представлял, как благодаря им он вытянет всю семью из нищеты и горя знать не будет. Но наследника ждёт разочарование: на самом деле Никель Айленд вовсе не королевство, а клочок земли на болотах, где нашли пристанище все гонимые и отверженные. Чуткий, сердобольный и в то же время предприимчивый П. Т. Гелиодор решает позаботиться о своих подданных и с их помощью осуществить заветную мечту – открыть театр чудес с феерическими иллюзиями.

Гвидо Згардоли – один из самых известных итальянских авторов детских книг. Книги Згардоли для детей и подростков публиковались в крупнейших итальянских издательствах и становились лауреатами престижных литературных премий, в том числе национальной премии журнала «Андерсен» в 2009, 2015 и 2018 годах.





Гвидо Згардоли

Феноменальный П. Т. Гелиодор



Guido Sgardoli

Il fenomenale P. T. Heliodore








Гвидо Згардоли – один из самых известных итальянских авторов детских книг. Книги Згардоли для детей и подростков публиковались в крупнейших итальянских издательствах и становились лауреатами престижных литературных премий, в том числе национальной премии журнала «Андерсен» в 2009, 2015 и 2018 годах.



Written by Guido Sgardoli

Copyright © 2018 Book on a Tree Limited A story by Book on a Tree www.bookonatree.com (http://www.bookonatree.com/)

© Светлана Малинина, перевод, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом “Самокат”», 2021




Пролог







Впервые П. Т. Гелиодор увидел говорящее животное, когда ему было десять лет. Случилось это ветреным днём в конце октября 1834 года в конюшне мистера Петтигуфера.

– Чего стоишь такой угрюмый? Лучше бы грязь вычистил, – сказал конь.

П. Т. Гелиодор не нашёлся что ответить.

На самом деле он был вовсе не угрюмый. Просто у него лицо было такой формы – немного вытянутое, как у матери, и сужающееся книзу.

П. Т. не был ни конюхом, ни помощником конюха, а всего лишь сыном конюха, но он послушно схватил лопату и принялся сгребать навоз. И работал не поднимая головы, пока солнце не село, а конюшня не засверкала, как кухня в доме Петтигуферов.

Прежде чем уйти, он вопросительно глянул на говорившего с ним коня по кличке Гидеон.

– Парень, может, хватит уже пялиться? – спросил Гидеон.

П. Т. в ответ залился смехом.

Позже ему доводилось слышать, как говорили совы, уж, синяя корова, которую он перегонял в Нью-Йорк, жук и пёс по кличке Мизинец.

Воображение у П. Т. Гелиодора было богатое и обширное – как штат Коннектикут.

Он не только разговаривал с животными, но и к тому же воображал, что его отец, Майлус Гелиодор, – король. А Никель-Айленд – королевство.

И что у Алисы Петтигуфер зелёные волосы. И не просто зелёные, а зелёные, как свежераспустившиеся весенние почки. И что она умеет летать. Да-да, именно летать – Алиса Петтигуфер!

Потому что она Пушинка.




Глава 1

Король Никель-Айленда







Там, где располагался городок Согатак в округе Аспинок, жили когда-то индейцы племени мохеган. В лесах ещё сохранилось их кладбище. Индейцы считали это место священным, а белые бежали от него как от чумы, опасаясь всевозможных несчастий, потому что мохеганы, которых вынудили покинуть родные края, прокляли захватчиков. В Согатаке проживало около тысячи человек, почти все они были фермерами. Земля там была каменистая, а скалы такой крутизны, что у заезжих людей начисто отпадало желание переселяться в Согатак, да и сами жители городка не отказались бы убраться оттуда подальше.

Городок пересекала большая Коннектикутская дорога. Пользовались ею редко, но когда переправляться по реке Коннектикут становилось невозможно, путешественникам и торговцам ничего иного не оставалось, и они, бранясь, сворачивали в объезд. По такому случаю сонный городок оживал, его наводняли телеги, лошади, слышались разговоры, а иногда и выстрелы: отличное развлечение для мальчишек вроде П. Т. Гелиодора.

Когда начинались сильные дожди, улицы развозило, и чтобы элегантные дамы, такие как миссис Генриетта Петтигуфер, могли пройти, не испачкав туфель и подолов, сооружались деревянные настилы.

Дома в Согатаке строили в основном из дерева: из-за щелей между досками летом в них было жарко, а зимой холодно. Иногда они загорались от упавшей свечки или от непрочищенного дымохода. Самый красивый дом принадлежал, конечно же, Уолдо Петтигуферу, богатейшему человеку в округе Аспинок. Кроме дома, Уолдо владел сотней акров земли, рекой, двумя прудами и лесом, в котором росли клёны и берёзы.

Дом Гелиодоров выглядел самым скромным и простым среди множества других таких же скромных и простых домов; однако П. Т. повезло: он часто наведывался в усадьбу Петтигуферов, в доме у которых было двадцать семь спален, девять уборных и большие гостиные. Отец П. Т., Майлус Гелиодор, работал у Петтигуферов конюхом. Это была очень ответственная работа. Он ухаживал за всеми лошадьми, в том числе за тремя чистокровными конями кентуккийской породы, которых мистер Петтигуфер тренировал для скачек (одним из кентуккийцев был говорящий конь Гидеон). Своему конюху мистер Петтигуфер платил восемь долларов в неделю, сущие гроши. Шахтёр зарабатывал двадцать долларов в неделю, а рабочий – двадцать пять. Но Майлусу нравились лошади, и он считал работу конюхом временной, потому что лелеял мечту: открыть лавку, где бы продавались уздечки, сёдла, щётки и прочие подобные предметы для ухода за лошадьми.

Мать П. Т., миссис Оливия Фридберг (немка по происхождению), тоже работала у Петтигуферов: она была горничной миссис Генриетты и получала ещё меньше мужа, четыре с половиной доллара в неделю.

Всем, конечно, хотелось работать в таком красивом и роскошном месте, как усадьба Петтигуферов. Но всем были знакомы и крутой нрав мистера Петтигуфера, и его скупость, и вечное недовольство его супруги, и заскоки их полоумных сыновей, Сэмюэля и Калеба Петтигуферов. Так что если половина жителей Согатака и завидовала Гелиодорам, которым удалось так удачно устроиться, то вторая половина сочувствовала им по той же причине.


* * *

П. Т. Гелиодор был обычным мальчишкой тринадцати лет от роду, каких и тогда было множество в тех краях.

Как и другие мальчишки, он ходил в школу только в плохую погоду и обходился одной парой поношенных ботинок. Как и другие, хорошо ловил щук и сомов и таскал карамельки из лавки старого Диббла, слепого на правый глаз. У мистера Диббла однажды случился удар, и у него перекосило лицо. Одна половина его лица выглядела на сорок лет, а вторая на восемьдесят. Мальчишки в Согатаке называли его Двулицый Диббл.

П. Т. был вторым по старшинству из пятерых детей в семье, притом единственным мальчиком, остальные были сёстры: Эрма, Сельма, Вельма и Тельма (последние две – близняшки) – четырнадцати, одиннадцати и семи лет. Жить среди девочек было непросто, но П. Т. привык, как привыкал ко всему: к мозолям на ногах, к болям в животе, если переесть карамелек, к пиявкам, если долго купаться в пруду Квинебааг. (Как-то раз пиявка присосалась к самому сокровенному месту П. Т., и ему стало совсем худо; мать полила пиявку желудочным соком коровы и сняла её. П. Т. тогда было ужасно стыдно.)

Женщины в его семье отличались говорливостью – все, кроме матери, миссис Оливии Фридберг. Она редко открывала рот, иногда даже реже дяди Сайруса, хоть в это и трудно поверить.

Миссис Оливия Фридберг была женщиной миниатюрной, подвижной и живой – казалось, будто она вечно куда-то спешит. Всё у неё выходило бойко и споро, и когда доходило до наказания детей за какой-нибудь проступок, она тоже не мешкала. Оливия вышла замуж за единственного парня, с которым встречалась, Майлуса Гелиодора, тем более что других женихов не нашлось. Майлус, может, и не был человеком большого ума, но зато у него было доброе сердце, он вовремя мылся и выпивал всего пару раз в месяц. Оливии Фридберг этого хватило, чтобы выйти за него замуж и родить пятерых детей. Вряд ли он стал великой любовью её жизни, но она не считала себя несчастной, а в те времена даже такое встречалось нечасто.

Сто лет назад, в колониальные времена, Гелиодоры были землевладельцами и мало чем отличались от Петтигуферов. Но двоюродный дед Майлуса Эдмунд Т. Гелиодор обожал играть в карты, причём ему ужасно не везло. Он умудрился промотать всё состояние и чуть ли не пустить наследников по миру. Единственная оставшаяся у Гелиодоров земля лежала по ту сторону болота и называлась Никель-Айленд – Никелевый Остров.

П. Т. никогда там не бывал, потому что те места считались опасными. Можно было заблудиться, или встретить нехороших людей, или нарваться на диких зверей. Чтобы дойти до Никель-Айленда без риска, нужны были проводник и оружие. Говорили, там живут странные люди, которые без колебаний перережут горло за пару монет.

– Когда ты повзрослеешь, – часто говорил ему отец, сидя на крыльце с кукурузной трубкой в зубах и в соломенной шляпе набекрень, – когда вырастешь, Никель-Айленд станет твоим, поскольку ты мой единственный сын. Ты станешь королём этой земли.

Обычно под конец таких разговоров Майлус Гелиодор улыбался, улыбался и его брат Сайрус, который так и не женился и потому жил с ними. Братья даже не переглядывались, словно в этом не было нужды – словно они хранили тайну, которую младшему Гелиодору знать пока что не следовало.

Но от таких слов П. Т. вдруг сразу становился будто бы выше, расправлял плечи, щёлкал подтяжками на груди и забавно ходил взад-вперёд, точно павлин перед самкой.

«Что я буду делать с такими деньжищами? – часто думал он. – Я стану богаче мистера Петтигуфера? И буду жить в таком доме, где окон больше, чем уборных?»

Он решил, что перво-наперво освободит говорящего коня Гидеона и поселит его в одну из комнат. Ему казалось, конь этого заслуживает. А потом купит сёстрам сладостей у старого Диббла. Нет, лучше украдёт, как обычно. Зачем что-то покупать, если можно получить это бесплатно?

Так день за днём, месяц за месяцем П. Т. ждал, когда он станет королём Никель-Айленда, ловил щук и сомов, лениво выполнял поручения родителей, а когда кто-то называл его «голодранцем» или другими подобными словечками, гордо отвечал: «Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним». Эту пословицу он часто слышал от отца, который произносил её загадочно, словно ему одному в мире известна некая тайная истина. И было совершенно непонятно, почему люди, услышав название «Никель-Айленд», заливались смехом. Всегда.

Как-то раз один приятель из компании П. Т., Маллиган по прозвищу Дикарь-Одиночка, – грубиян, которого, кстати, многие побаивались, – заявил, что Никель-Айленд – просто-напросто никому не нужная богом забытая дыра. П. Т. набросился на него с кулаками. Они подрались у церкви преподобного Хайтауэра, и на этом их дружбе пришёл кровавый конец.

«Когда вырастешь, Никель-Айленд станет твоим».

Несколько лет П. Т. довольствовался этим обещанием, и этого ему было вполне достаточно.

А потом отец поранился ржавым гвоздём, и всё изменилось.

Это случилось в понедельник, когда отец приводил в порядок конюшню. Он напоролся тыльной стороной ладони на гвоздь, торчавший из старой доски.

В следующий понедельник, несмотря на ромашковые примочки, которые делала отцу старшая дочь Эрма (знавшая кое-что о лечебных свойствах растений), рана не зажила и выглядела скверно.

– Ерунда, – сказал Майлус Гелиодор, успокаивая Эрму.

Во вторник, однако, его сильно лихорадило.

В среду у него начались головные боли.

В четверг отец отказался от еды, объяснив: «Н-не-м-мо-гу-ес-с-ть!»

В пятницу он начал улыбаться. Никто не знал, чему он улыбается: ведь, судя по его серому измученному лицу, вряд ли ему было так уж весело.

В субботу он умер.

В воскресенье были похороны.

Мистер и миссис Петтигуфер не пришли – как они сказали, из-за сильной жары.

Все остальные присутствовали, в том числе управляющий мистера Петтигуфера Джим Класки, громадный человек с длинными усами, и старый Двулицый Диббл – который наблюдал за церемонией, отвернувшись на три четверти и обратив ко всему обществу свой здоровый глаз.

Эрма, Сельма, Вельма, Тельма и миссис Оливия были в чёрном. Оливия сшила себе и дочерям платья из суконных попон, которыми Уолдо Петтигуфер укрывал скаковых лошадей после забегов. Отдав Оливии чёрные попоны, Уолдо Петтигуфер тут же купил себе новые, синего цвета, с вышитыми золотом инициалами «У. П.». Чёрное сукно стало единственным возмещением, которое Уолдо Петтигуфер определил семье Гелиодор после смерти своего работника.

Кто-то говорил, что от миссис Оливии и её дочерей на похоронах слишком сильно пахло лошадьми и конюшней, но ведь речь шла о семье конюха, так что никто не придал этому особого значения.

П. Т., которому в то время было тринадцать лет три месяца и шестнадцать дней, безучастно наблюдал за похоронами, не уронив ни единой слёзы, повторяя про себя, что в этом убогом деревянном гробу не его отец. Его отец вернулся на Никель-Айленд, в своё королевство. И там однажды П. Т. с ним встретится. Хоронят же сейчас не отца, а мистера Свитчайлда, которому полтораста лет, а он всё никак не умирал, хотя вечно твердил, что страдает от множества тяжких недугов.

В тот скорбный майский день, под кроваво-красными облаками, рваными, точно кроны раскидистых дубов, П. Т. пришла в голову мысль, которой он сначала застыдился, но позже она показалась ему хорошей – ведь хоронили не его отца, а старого Свитчайлда.

Мысль заключалась вот в чём: теперь он унаследует Никель-Айленд.

И он улыбнулся этой мысли.

Мать тут же дала ему затрещину.

Близняшки Вельма и Тельма хихикнули. И тоже получили по оплеухе.

– Прекратите бить детей! – вмешался раздражённый пастор, преподобный Бенджамин Хайтауэр из пресвитерианской церкви. Он не ладил с женой и потому страдал разлитием желчи и был вечно в дурном расположении духа. – У нас похороны!

Миссис Оливия, кивнув, сухо сказала:

– Знаю. В этом гробу лежит мой муж.

– Неправда! – возразил П. Т. – Мой отец на Никель-Айленде, охотится на оленей. А в гробу мистер Свитчайлд.

Именно после этих слов многие начали думать, что у П. Т. Гелиодора не всё в порядке с головой. И последовавшие события только укрепили их в этом мнении.


* * *

– Пойдём туда завтра, – сказал дядя Сайрус тем же вечером, прервав тишину, нарушаемую лишь стуком столовых приборов.

В доме было сыро и голо, на потолочных балках темнели пятна мха. Семья Гелиодор вместе с дядей Сайрусом ужинала за столом при слабом свете масляных ламп, вокруг которых звенели насекомые. Стул Майлуса пустовал, но стояла тарелка с приборами, словно он мог войти в дверь в любой момент.

– Куда? – спросил П. Т., не отрывая взгляда от супа.

– Куда? – спросили близняшки.

– Нет, только он, – ответил дядя Сайрус.

– Только я – что? – спросил П. Т. растерянно.

– А нам почему нельзя? – заныли близняшки.

– Потому что теперь он мужчина в доме, – терпеливо объяснил дядя Сайрус. – Он и пойдёт.

– Куда пойдёт? – спросила Сельма.

– На Никель-Айленд, – ответил дядя Сайрус.

П. Т. распахнул глаза и рот, капля супа потекла по губам и шлёпнулась в тарелку со звуком первой дождины перед грозой.

– Правда?

– Я не согласна, – сказала Эрма, которая никогда ни с чем не соглашалась.

– И мы не согласны, – сказали Вельма и Тельма. И рассмеялись. Близняшки не всегда понимали, о чём говорят взрослые, но такова уж была их натура – они часто смеялись и всегда одновременно.

– Он пойдёт один, – сказала миссис Оливия. Больше она ничего не добавила, но этого хватило, чтобы положить конец спору.

На следующее утро, на рассвете, дядя Сайрус без особых церемоний сдёрнул с П. Т. одеяло и спихнул племянника на пол. П. Т. только что заснул: всю ночь он мечтал, строил планы, составлял списки вещей, которые купит на вырученные от продажи владений деньги, – и вдруг очутился на полу.

– Ай!..

– Пора, – сказал дядя Сайрус, сплюнув рядом с П. Т. комок жевательного табака, свой первый завтрак.

Дядя Сайрус, в отличие от своего брата Майлуса, был высоким и тощим, как засохшее дерево, но силы в нём было как у двоих. Его руки, длиной по колено, походили на свисающие с ветвей верёвки, и, когда он шёл, они раскачивались. Он был грубоват и неразговорчив; иногда они с матерью П. Т. могли сидеть за одним столом больше часа, лущить фасоль или плести корзины из тростника, шить и резать по дереву – и не обменяться за всё время ни словечком, ни даже звуком. Молчали. Словно слова стоят денег и не следует растрачивать их попусту.

Дядя Сайрус говорил, что ему повезло, что он не женился, но правда заключалась в том, что ни одна женщина во всём округе Аспинок (и, возможно, во всём штате Коннектикут) не пожелала выйти за него замуж. Он перепробовал тысячу занятий – был плотником, кузнецом, верёвочником, шахтёром, фонарщиком, бондарем, ледорезом, – но ни одному ремеслу не отдавался надолго. Поработав некоторое время, он начинал жаловаться на загадочные боли в спине, которые проявлялись именно тогда, когда находилась новая работа.

Майлус и Сайрус всегда были разными, как день и ночь. Отец П. Т. был человеком весёлым, любезным, приветливым, разговорчивым. И настоящим работягой. У него были обширные планы на будущее, и он охотно ими со всеми делился.

«Сделаю сперва то, потом это, – говорил он. – Я король Никель-Айленда или не король? А моя жена – королева. Мой сын – принц, а дочери – принцессы! Однажды я открою лавку, где будут продаваться сёдла, уздечки и разные разности для колясок, и тогда всё изменится. Заведём себе хороший дом, а не какой-нибудь замшелый, как этот… Заживём в нём – лучше не бывает! И тогда я уйду от старого брюзги Петтигуфера. П. Т. выберет себе дело по душе, а девочки – ну, девочки выйдут замуж, как положено, и я уж позабочусь о достойном приданом! А мы вдвоём, любимая жёнушка, будем стареть, присматривая за внуками, да наслаждаться закатами с крыльца нашего дома! Как настоящие король и королева!»

Но всё это осталось в мечтах, сам же Майлус Гелиодор лежал теперь под шестью футами земли, хотя дух его, вероятно, блуждал по Никель-Айленду. А королеве Никель-Айленда пришлось хорошенько засучить рукава, чтобы тянуть пятерых детей – и бездельника-деверя заодно.

П. Т. успел только сунуть в рот кусок солонины, когда его дядя встал из-за стола, вышел из дому и ступил на тропу; худая его спина уже удалялась. Мир в этот ранний час походил на незавершённую картину.

Миссис Оливия стояла на пороге, глядя им вслед со своим обычным выражением. Оно казалось угрюмым, но виной тому была удлинённая форма её лица, которую унаследовал и сын. «Давно им надо было отвести его туда», – думала она.

П. Т. и дядя Сайрус прошли по тропе на восток несколько сотен шагов, затем свернули влево и пошли напрямик через поле; кукуруза стояла уже высокая, но початки ещё не налились. Когда поле кончилось, они углубились в лес, и стало темно. Они шли долго, за ними украдкой наблюдали лесные зверьки. П. Т. пытался задавать дяде вопросы: «Далеко ли ещё до Никель-Айленда?», «А он большой?», «А сколько за него могут дать денег?» – но Сайрус не обращал на него никакого внимания. Он шагал молча, глядя себе под ноги, лишь изредка посвистывая.

Туман стелился по земле, обнимая их лодыжки, – идущим казалось, будто они топчут туманных призраков; они обошли стороной индейское кладбище, которое сторожили филины и совы. («Ступайте прочь, – угрюмо сказал им один из филинов, – так оно будет лучше». П. Т. прекрасно его понял, но решил ничего не говорить дяде Сайрусу.) Затем они вышли в долину, названную по имени мохеганина Пушматаха. Долину пересекала река Двадцать Одна Миля, которой дали такое название, потому что её длина от истока до устья составляла ровно двадцать одну милю. Река была чёрная, извилистая, окаймлённая тёмным ольховником. Держась северного берега, они шли вниз по течению около пяти миль, не глядя на фермы, разбросанные тут и там, как упавшие с дерева спелые плоды. Взрослый впереди, мальчик за ним. Молча.

Когда солнце поднялось высоко, стало жарко и усталость дала о себе знать, они достигли границы болота: здесь река впадала в океан, разливаясь тысячей заболоченных протоков.

П. Т. знал, что Никель-Айленд лежит за болотом. Но, оказавшись в тот день перед болотом, он увидел, что дальше – только океан. Если Никель-Айленд, как следовало из названия, – остров, то ему и дяде Сайрусу придётся раздобывать какую-нибудь лодку. И дядя Сайрус должен же был об этом подумать. А ещё о тысяче опасностей: говорят, в этих местах водятся дикие звери и странные люди – может, воры-разбойники, а может, и убийцы-головорезы. Но на истёртом дядином ремне не висело ни ножей, ни пистолетов, а на его костлявых плечах не было ни сумки, ни мешка.

– Дядя Сайрус, – начал П. Т. – А как ты будешь…

– Пошли, – оборвал его дядя и снова двинулся вперёд.

Вода пахла гнилью, что-то бесшумно скользило у поверхности и шуршало в зарослях тростника. Из тёмной, кофейного цвета жижи возникали причудливые деревья с длинными, широко раскинутыми перекрученными ветвями; далеко от ствола концы ветвей погружались в ту же кофейную жижу. Бесчисленные насекомые, назойливые, живучие, алчущие человечьей крови, впивались в кожу и даже не боялись, что их пришлёпнут. Вода заливала ботинки, штанины намокли и потяжелели, а дядя и племянник всё шли, шли.

Они направлялись не за болото. Они углублялись в него. Дядя Сайрус вёл племянника в сердце этого зловонного, гиблого места.

– Дядя Сайрус…

– M-м-м?

– А как же Никель-Айленд?

Что-то зашелестело над их головами в ивовых ветвях. Наверное, птица. Когда П. Т. снова опустил взгляд, то увидел перед собой человека – но очень-очень белого, цвета луны. Глаза человека, почему-то красноватые, смотрели прямо на них.

– Дядя Сайрус! – только и успел сказать П. Т., но человек уже исчез.

Потом до них долетел звук, напоминавший смех сумасшедшего. Дядя Сайрус огляделся, но, кажется, без особого удивления. Наконец он заговорил.

– П. Т., – произнёс он, – это и есть Никель-Айленд.

И вновь замолчал.

– А?..

– Ты прекрасно слышал. Я не собираюсь повторять.

– Это болото – Никель-Айленд? – П. Т. был ошеломлён.

Дядя Сайрус покачал головой.

– Не всё болото. Только эта часть.

– А где он кончается, Никель-Айленд?..

Дядя Сайрус ткнул пальцем куда-то в мангровые заросли.

– Там. Более или менее.

Похоже, он и сам не знал где.

Значит, вот он, Никель-Айленд, семейное предание, клочок бесплодной земли, единственное, что двоюродный дедушка Эдмунд Т. Гелиодор умудрился не проиграть. Единственное. Какое там королевство – пшик! Вода, гниющие деревья, ужи да лягушки. Никель-Айленд находился тут всегда, были у него хозяева или нет. И когда их не станет, он продолжит существовать, и плевать ему и на людей, и на то, как они его называют.

А раз королевства нет, то нет и короля – и, возможно, нет даже духа Майлуса Гелиодора.

Но как же все эти истории, обещания, байки про наследство? Отец же говорил эти слова, сидя с трубкой в зубах на крыльце: «Однажды ты станешь королём Никель-Айленда».

Королём топкой зловонной лужи.

Странный человек с кожей лунного цвета опять появился из-за ствола и тотчас исчез, будто болото поглотило его.

– Кто это? – спросил П. Т.

Как ни странно, он не испугался, но ему было любопытно. И, конечно, он немного разозлился, узнав, что его «королевство» – на самом деле никакое не королевство, ничего похожего.

– Пойдём, – сказал дядя Сайрус и ступил на тропу, которая, казалось, плыла по воде.

Тропа складывалась из водяных растений, которые росли так густо и образовывали такой плотный слой, что можно было идти, не проваливаясь в воду по колено.

С них уже градом лил пот, их лица и руки нещадно зудели от укусов насекомых. Пронзительно кричали невидимые птицы. По плавучей тропе из растений между дядей Сайрусом и П. Т. проползла водяная змея – она была в пять раз длиннее человеческого роста.

И сразу же после этого – вдруг, из ниоткуда, – на этой негостеприимной земле возникла хижина. За ней ещё одна, и ещё: взорам путников открылась маленькая деревня.

Хижины из тростника и глины были ещё проще и беднее, чем те, в каких жили бедняки в Согатаке – хотя, казалось бы, куда уже беднее. Но они были гораздо хуже дома П. Т.

Посреди необыкновенной деревни горел костёр, на нём дымился котёл. Рядом с котлом стояла девочка и помешивала булькающее варево деревянной палкой.

П. Т. открыл рот от изумления. Он и представить себе не мог, что кому-то могло прийти в голову поселиться в подобном месте. Кто эти люди? Почему они живут здесь?

Услышав шаги, девочка обернулась посмотреть, кто идёт.

И оказалась не девочкой, а женщиной, только очень маленького роста. У неё были крупные черты лица, полные ноги и руки и угрюмый взгляд.

– Дядя Сайрус, – пробормотал П. Т., – может, нам лучше…

– Спокойно, – сказал дядя Сайрус, направляясь к маленькой женщине.

Она кивнула, давая понять, что узнала его. Но это не добавило её взгляду дружелюбия.

– Приветствую, Перла, – сказал дядя Сайрус таким любезным тоном, какого П. Т. В жизни от него не слыхал.

Из хижин появилось несколько человек.

Первым делом П. Т. заметил, что ни один из жителей не походил на людей, которых он повидал за свою короткую жизнь. Эти были или слишком высокими, или слишком толстыми, или слишком худыми, или слишком уж странными.

Во-вторых, ему показалось, что их всех беспокоит лично его, П. Т., присутствие. Они стояли в дверях своих убогих покосившихся хижин, бросая на него растерянные взгляды, словно готовы были спрятаться при малейшей опасности, – напуганные, подозрительные и похожие больше на диких зверей, чем на людей.

– Мой брат, Майлус Гелиодор, умер, – объявил дядя Сайрус.

Перла перестала размешивать варево в котле, а по деревне пронёсся удивлённый и, кажется, встревоженный гул.

П. Т. не знал, что все эти люди были знакомы с его отцом. Что их связывало?

– И что теперь? – спросила Перла с видом человека, который, сталкиваясь с препятствиями, привык устранять их, а не терпеть.

– Нам придётся уходить? – спросила чернокожая старушка, выходя из хижины. У неё были длинные белые волосы до колен и выпученные глаза, как у мёртвой рыбы. Руки её заметно дрожали, но П. Т. догадался, что они дрожат не от волнения и не от страха из-за того, что им придётся уходить (хотя он всё ещё не понимал, какая связь между смертью отца и этим странным вопросом), а, видно, от какой-то поразившей её хвори.

– Это будет зависеть от моего племянника, П. Т. Гелиодора, – ответил дядя Сайрус, указывая на П. Т.

П. Т. смутился и выступил вперёд.

– Добрый день, – сказал он.

– Ну? – обратилась старушка прямо к нему. – Ты нас прогонишь?

– Мы не хотим уходить, – раздался чей-то голос.

– Что скажешь, мальчик? – Старушка смотрела на него недобрыми глазами, такими выпуклыми, что, казалось, они вот-вот могут выкатиться из глазниц. – Прогонишь нас? Как и все остальные?

П. Т. взглянул на дядю, не зная, что делать и что говорить дальше.

– Мы вернёмся через несколько дней и сообщим вам о своём решении, – заключил дядя Сайрус.

Карлица молча кивнула и снова принялась помешивать то, что булькало у неё в котле.

Дядя Сайрус ухватил П. Т. за руку и двинулся прочь.

Покидая деревню, они опять видели человека с белой, как луна, кожей, который следил за ними с того момента, как они ступили на болотную тропу.

Дядя Сайрус коснулся своей шляпы, прощаясь с ним. П. Т. ничего не сделал, просто смотрел на человека молча.

Он был совсем, совсем белый. И у него были красные глаза, как у кролика. Проследив за П. Т. И его дядей, он направился в деревню и скрылся в хижине.

– Кто это? – спросил П. Т.

– Ронни.

– Кто такой Ронни?

– Человек.

– Почему он такой белый?

– Господь сотворил его таким. У Него и спрашивай.

Они вернулись домой, когда солнце было в зените. Они весь день ничего не ели, только выпили воду из фляжки, которой на двоих едва хватило.

П. Т. жадно набросился на обед, не поднимая глаз и не произнеся ни слова.

Когда он доел, заговорила его мать. На этот раз она сказала столько слов, сколько не всегда накапливалось и за неделю. Дядя Сайрус не хотел говорить эти горькие слова по дороге, считая, что их должна произнести его невестка, Оливия.

– Ваш отец был очень щедрым и добрым человеком, – сказала она всем пятерым своим детям. – Люди, которых П. Т. видел сегодня на болоте, – бедные, бесприютные, несчастные существа. Городские жители отвергают их и оскорбляют, иногда называют монстрами. Майлус приютил их на небольшом клочке болота, который уже сто лет как принадлежит семье Гелиодоров. Земля эта ничего не стоит, даже своего названия – жалкой монетки в один никель. Но для этих людей она бесценна. Им она даёт свободу и мир. И для них Майлус был героем, самым великим человеком в округе. Теперь королём Никель-Айленда, как он всегда шутил, стал П. Т. Это болото принадлежит ему по праву как наследнику Майлуса Гелиодора. Ты, сынок, будешь решать судьбу этих людей: изгнать ли их или разрешить им остаться на этой земле. Решать тебе, но знай, что Никель-Айленд – их маленький мир, где им удаётся выжить. И что такова была воля твоего отца.

– Я хочу пойти на них посмотреть, – сказала Эрма, та из сестёр, которая всегда спорила.

– Нет, – ответила миссис Оливия.

Близняшки Вельма и Тельма рассмеялись.

П. Т. был сбит с толку.

Осознание, что он ничего не унаследовал, не получит дом, где уборных будет больше, чем окон, уступило место другим, новым, мыслям и чувствам. Дикарь-Одиночка Маллиган всё-таки был прав. Получается, П. Т. побил его за правду. Отчасти П. Т. и раньше догадывался, что так оно и есть. Зачем бы они жили в такой бедности, имея королевство, которое должно стоить целое состояние? Ответ напрашивался сам собой: нет у них ни королевства, ни состояния.

Но мать сказала то, что поразило и так богатое воображение П. Т.: люди Никель-Айленда считали его отца героем, самым важным человеком в округе Аспинок. Вот что означает быть королём. А если ты король, то у тебя и королевство есть.

Теперь он, П. Т., стал королём Никель-Айленда и будет править своими подданными, как прежде правил его отец, стараясь, чтобы они ни в чём не нуждались. И будет к ним щедр, добр и справедлив. Он вернётся и поговорит с ними, познакомится. И сестёр с собой возьмет, если они захотят. Ну, если, конечно, сможет найти дорогу. Хотя есть же дядя Сайрус. И дух его отца, который наверняка витает над болотом и присматривает за сыном.




Глава 2

Пушинка







Братьев Сэмюэля и Калеба Петтигуферов считали чудаками. Будь они из бедной семьи, как П. Т. Гелиодор, их, скорее всего, сразу назвали бы безумцами и упрятали в сумасшедший дом, сказав, что они представляют опасность для окружающих. Но поскольку они были сыновьями Уолдо Петтигуфера, самого богатого человека округа Аспинок, то числились всего-навсего чудаками. Так уж было заведено в те времена и в тех краях.

Безумие Сэмюэля и Калеба Петтигуферов являлось в весьма разнообразных и неожиданных формах.

Тощий семнадцатилетний Калеб, младший из братьев, ел муравьёв, пауков, тараканов и прочих козявок и букашек. За это его прозвали Пожирателем Насекомых. Худоба его не была связана с оригинальной диетой, просто таким уж он уродился. Поедая насекомых, он всегда устраивал из этого представление, стремясь произвести впечатление на публику. Это ему вполне удавалось, особенно когда зрителями были дети, заворожённо глядевшие на него и ужасавшиеся хрусту несчастных козявок.

Правда ли Калеб так любил насекомых – имеется в виду на вкус, конечно, – никто не знал.

И было ещё одно действо, которым младший из всех Петтигуферов охотно занимался прилюдно: тушил руками угли, демонстрируя исключительную терпимость к боли. Представления эти были совершенно бессмысленными, и когда среди зрителей оказывались взрослые, они с омерзением отворачивались. Но Калеба это не волновало, его подпитывала смесь восхищения и отвращения в глазах и на лицах согатакских детей, которые после таких подвигов считали Калеба чуть ли не героем.

Сэмюэль был на два года старше брата. Ни худой, ни толстый, ни высокий, ни низкий, Сэмюэль был бы вполне заурядным парнем, если бы не одна особенность его переменчивого нрава: он очень легко выходил из себя. Порой он раздражался без всякой причины и начинал завывать и рычать, как волк. Иногда он убегал в лес, где, как поговаривали, ловил дичь голыми руками, выл ночью на луну, а днём просто на небо. Кроме того, он пил виски, самогон, пиво и всё, до чего мог добраться.

Уолдо и Генриетта Петтигуфер никогда не высказывались об умственных способностях своих сыновей, но, будь на то воля старого Уолдо, он, скорее всего, самолично стёр бы в порошок их обоих. Человеку, который добился всего сам, которого уважала вся община, нелегко было смириться с унижением и признать, что его наследники ведут себя как безмозглые дураки. Он, однако, делал вид, что всё в порядке, и заявлял, что молодым людям, обременённым большой ответственностью, извинительно иногда и расслабиться.

Генриетта, вторя ему, смеялась выходкам сыновей (хотя внутри у неё всё сжималось от ужаса). «Бедная букашечка!» – восклицала она, пытаясь свести дело к шутке, когда Калеб совал в рот таракана и раскусывал его передними зубами. «Ну же, Сэмюэль, довольно завывать, – говорила она. – Оставь флягу с виски, выпей лучше чашечку чаю». И выдавливала из себя улыбочку, давая понять присутствующим, что не придаёт происходящему никакого значения. На самом же деле в такие минуты ей казалось, что в животе у неё корзина с крабами и все они рвутся наружу и щиплются как окаянные.

В усадьбе братья Петтигуферы ничем особенным не занимались. Точнее, они лезли во всё, но при этом не делали ничего. Им достаточно было быть сыновьями Уолдо Петтигуфера. Иногда они отдавали приказы слугам или советовали отцу, как заработать денег. Отец и не думал их слушать. Единственным, от кого братья держались подальше, был мистер Класки, главный управляющий. Отчасти потому, что он пользовался безоговорочным доверием Уолдо Петтигуфера, и ещё потому, что раньше он занимался борьбой и его внушительная комплекция производила на двух оболтусов должное впечатление. Время от времени они поглядывали на скаковых лошадей, но деспотичный родитель не спешил подпускать Сэмюэля и Калеба к своим чистокровным кентуккийцам. Так и жили они день за днём, как две тени, не имея ни малейшего представления ни о своём будущем, ни о самих себе.

В один из таких дней, когда Калеб развлекал детвору очередной своей гениальной затеей, в усадьбу Петтигуферов приехала Алиса.

Раздобыв тарелку и столовые приборы, Калеб устроил обед из муравьёв. Зрителями были дети работников усадьбы – среди них и П. Т. Гелиодор, которого после смерти отца наняли помогать кучеру Моисею, теперь исполнявшему и обязанности конюха. У чернокожего Моисея были крупные и острые, как пила, зубы. П. Т. считал, что Моисей специально их заострил точильным камнем, чтобы раскусить цепи, которыми его сковали, когда он ещё был рабом.

– Ух ты, как бегут! – смеялся Калеб, плотоядно глядя на маленькую колонию чёрных муравьёв, мечущихся по суповой тарелке. Он сидел на старом ореховом пне в тени дубов. – А ну, малявки… – он схватил ложку, как лопату, зачерпнул муравьёв и сунул в рот, – ам!

П. Т. и другие захихикали, кто-то гримасничал, кто-то делал вид, что закрывает глаза, но зрелище, бесспорно, заворожило всех – никто не мог от него оторваться. Это было великолепно и жутко одновременно.

– Калеб, покажи, как они скрипят! – воскликнул какой-то мальчик.

Пожиратель Насекомых только того и ждал. Он расплылся в победной улыбке, оскалил зубы и принялся смачно жевать. Частички непережёванных муравьёв вываливались у него изо рта. Раздались аплодисменты, и Калеб позволил себе хлебнуть воды, чтобы утопить муравьёв, проглоченных ещё живыми.

– Видал? – сказал один из мальчиков младшему брату, который наблюдал это представление впервые. – А ты не верил!

– А этого? – вмешался П. Т., подняв что-то с земли и протянув Калебу. – Этого сможешь съесть? Бьюсь об заклад, не сможешь. – По его ладони полз большой жук с синеватым отливом. – Что скажешь?

Калеб с вызовом посмотрел на П. Т.

– Большой, – согласился Пожиратель Насекомых. – Сколько ставишь, П. Т.?

Юный помощник конюха пошарил в кармане.

– Один никель!

– Как твоё хвалёное королевство, а? Такой монетки маловато. В лучшем случае я куплю на неё стакан самогона. Нет уж, делай ставку, П. Т. Гелиодор!

П. Т. посмотрел на жука, словно тот мог что-то ему сказать. Так оно и произошло. Жуку было известно кое-что, чего остальные не знали, и он приободрил мальчика: «Давай, ставь больше, П. Т., в этот раз ты выиграешь!» – и П. Т. сделал ставку.

– Хорошо, – ответил он. – Ставлю Никель-Айленд!

Наступила тишина.

– Кому нужно это вонючее болото? – рассмеялся Калеб.

– Ну, это всё же кусок земли. Десять акров стоят не меньше пятидесяти долларов. К тому же кто знает, какие сокровища там скрываются.

– Какие ещё сокровища?

– Выиграешь – узнаешь, – загадочно ответил П. Т.

Это убедило Калеба.

– Договорились. Тогда ставлю доллар! Давай руку!

– Доллара маловато. В лучшем случае я куплю на него кусок свинины с кукурузой у почтовой станции! Делай ставку, Калеб Петтигуфер!

Тот пошарил в карманах.

– Пять долларов, – ответил он, показывая купюру. – Больше у меня нету.

– Договорились!

Они ударили по рукам, зрители засвидетельствовали ставки.

– А теперь к делу, – сказал Калеб, взяв сочного жука и поднося его ко рту.

Зрители с омерзением следили за каждым его движением.

П. Т. пристально наблюдал за сценой, ожидая того, что, как он знал – или надеялся, – должно было произойти. В этот момент в аллею усадьбы въехала небольшая коляска, запряжённая парой лошадей. На козлах сидел Моисей.

Коляской, однако, никто не заинтересовался, особенно Калеб, увлечённый новой игрой.

Жук оказался довольно большим, но на кону был не только спор с П. Т. Гелиодором, но и репутация упрямого, беспощадного, безумного храбреца – репутация, над которой Калеб Петтигуффер так долго трудился, глотая насекомых и обжигаясь раскалёнными углями.

– Сейчас откушу кусочек, – пробормотал он, по-змеиному высовывая язык.

Коляска остановилась невдалеке от пня, на котором сидел окружённый зрителями Калеб.

Моисей спустился с козел и, не обращая особого внимания на странное действо, творившееся в тени дубов, распахнул дверцу коляски. Калеб тем временем щекотал жука кончиком языка.

– Ну же! – замирая от волнения, подзадоривал его П. Т. – Кусай, если отважишься!

Юного отпрыска Петтигуферов не пришлось долго упрашивать: он разинул рот и сунул в него жука.

На подножке коляски появилась девочка в лиловом пальто с большими белыми пуговицами и изящным круглым воротничком. На голове у неё был соломенный капор с лентами – тоже белыми. Девочка замерла, чтобы лучше видеть, что там такое интересное происходит на поляне. За её плечом показалась голова сопровождавшего её Сэмюэля Петтигуфера.

– Эй, хватит валять дурака! – крикнул Сэмюэль брату.

И Калеб закрыл рот, не представляя, что произойдёт дальше.

Мгновение спустя выражение его лица резко переменилось. Калеб выглядел изумлённым, словно хотел спросить: что, чёрт возьми, происходит? Его блестящие глаза округлились и полезли прочь из орбит. Потом он запыхтел, как навьюченный мул. Наконец снова разинул рот и выплюнул жука невредимым.

П. Т. расхохотался. Сэмюэль тоже. Остальные онемели. Никогда ещё Калеб Петтигуфер не отказывался от удовольствия проглотить насекомое.

При виде вылетевшего из его рта жука стоявшую на подножке коляски девочку тут же вырвало на красивое пальто и персикового цвета сапожки, а Моисей, обнажив в улыбке острые зубы, отпрыгнул, чтобы не запачкать свои единственные изношенные башмаки.

– Какая гадость! – воскликнул Сэмюэль, пятясь в коляску. – Тебя… тебя стошнило!

– Мои пять долларов! – потребовал П. Т., протянув ладонь сбитому с толку Пожирателю Насекомых, который всё ещё не мог осознать случившегося. – Ты мне должен!

Получив причитавшееся, П. Т. прошёл мимо коляски и девочки, пытавшейся вытереть рвоту носовым платком.

– Приветствую! – обратился он к ней, расправив плечи и щёлкая подтяжками. – А я, между прочим, только что выиграл пять долларов!

Девочка покраснела. Затем вернулась в коляску и, оттолкнув выходившего Сэмюэля, закрыла дверцу.

Она бы предпочла умереть.

По дороге в конюшню П. Т. обернулся посмотреть на Калеба, уставившегося на жука (счастливо избежав участи быть пережёванным, жук враскачку удалялся прочь), и сказал себе, что иногда сёстры бывают полезны. Это Эрма (она разбиралась в травах и цветах) когда-то рассказала ему, что самые горькие растения на земле – горечавки: сама она добавляла цветки горечавки для аромата в картофельный самогон, который мать делала для Майлуса.

П. Т. накрошил немного горечавки на жука, и дураку Калебу Петтигуферу показалось, будто во рту у него ядовитейшее из всех существ, каких он пробовал за свою бессмысленную жизнь.

П. Т. Гелиодор, если хотел, умел быть гениальным.


* * *

– Как, ты говоришь, её зовут? – переспросил П. Т. у своей матери, которая, работая на миссис Генриетту, знала все новости дома Петтигуферов.

– Алиса Петтигуфер, – ответила миссис Оливия.

– У них одна фамилия, – заметила Эрма, которая весь день гордилась тем, что её подсказка помогла брату вытянуть из безумного Калеба Петтигуфера, Пожирателя Насекомых, целых пять долларов.

– Она их племянница, – объяснила мать.

– А зачем она явилась? – спросила Сельма, которую не слишком радовало, что Петтигуферов теперь стало больше.

– И почему одна? – вставила Эрма. – У неё что, нет родителей?

– Или хотя бы братьев и сестёр? – добавила Сельма.

Близняшки рассмеялись, и у одной из них, у Тельмы, прыснуло из носу молоко. А когда она закашлялась, из носа пошли большие пузыри и начали лопаться – это вызвало новый приступ смеха у обеих.

– Больше я ничего не знаю, – пресекла дальнейшие расспросы миссис Оливия Фридберг, которая, как известно, разговорчивостью не отличалась.

Впрочем, ей и правда нечего было добавить. Генриетта Петтигуфер приказала подготовить комнату на первом этаже, сообщив лишь, что у них какое-то время погостит племянница, Алиса Петтигуфер. А так как лишних вопросов миссис Оливия никогда не задавала, то разговор на том и закончился.

– У неё зелёные волосы, – сказал П. Т.

– У кого? – спросила Сельма.

– У Алисы.

– Так не бывает, – возразила Эрма, у которой на этот раз были все основания не соглашаться. – Не бывает зелёных волос.

– А у неё зелёные, – сказал П. Т. так уверенно, что никто не захотел спорить дальше.

И близняшки снова рассмеялись.

Потом миссис Оливия нарезала говяжью вырезку, которую её сын купил в мясной лавке мистера Даффера на часть выигрыша. Остальные деньги П. Т. отдал матери, оставив себе один доллар.

Тем вечером в доме Гелиодоров устроили роскошный ужин, каких давно не бывало.


* * *

Для жителей Согатака приезд Алисы Петтигуфер стал событием и загадкой года.

Событием потому, что наконец-то в городке появилось хоть одно новое лицо; а загадкой – потому что никто не знал точно, кто она такая и даже на сколько она приехала. Было известно лишь, что она из семьи Петтигуферов и что в самый день приезда, когда она ещё только выходила из коляски, её вырвало прямо на сапожки.

Как уже было сказано, Уолдо Петтигуфер после смерти Майлуса Гелиодора предложил П. Т. место помощника конюха. Учитывая, что в семье было шесть ртов, а жили все на одно только скромное жалованье миссис Оливии Фридберг, предложение это, разумеется, пришлось кстати.

Недоволен был только мистер Де Вото, молодой учитель согатакской школы, у которого класс и так пустовал из-за отсутствия учеников: в те времена редко кто из детей мог позволить себе проводить полдня в школе.

Однако П. Т. не годился для работы, по крайней мере, для обычной работы. В этом он, пожалуй, пошёл в своего дядю Сайруса. Он часто слонялся без дела по усадьбе, придумывая для себя самые неправдоподобные оправдания, если кто-то (не говоря уже о самом мистере Уолдо Петтигуфере или его управляющем Джиме Класки) вдруг заставал его там где не надо.

«Мне показалось, там кто-то есть», – говорил он. Или: «Я шёл за водой». Или: «Я видел, как у курятника крутилась лиса». Или: «Мне нужен молоток. Мне нужны щипцы. Удила, закрутка, зевник». Любой предлог годился, чтобы сбежать из конюшен, поглазеть на что-нибудь или даже побродить просто так.

Иногда он не мог удержаться и отправлялся вдоль реки верхом на Гидеоне, беседуя с ним всю дорогу; или мастерил себе удочку и бежал на какой-нибудь из усадебных прудов рыбачить; или дремал в тени клёнов и берёз.

Прогуливаясь, он надеялся встретиться с той девочкой, Алисой, – но она, казалось, исчезла, словно большой дом её проглотил. Она была внутри и занималась там неизвестно чем, а может, просто скучала в одиночестве.

Почему-то ему очень хотелось с ней познакомиться, расспросить обо всём и, может быть, немного рассказать о себе. Конечно, она могла и не захотеть с ним разговаривать; но у нее были зелёные волосы, и это – а также то, что у неё явно не было ничего общего (кроме фамилии) с мерзкими Петтигуферами, – делало её особенной в глазах юного Гелиодора.

Однажды днём, слоняясь вокруг дома, П. Т. заметил движение за окном на первом этаже. То могли быть горничные, или даже его мать, или госпожа Генриетта, которая давала указания слугам, шила или сидела за чашкой кофе.

Словом, повода заглядывать в окно не было, и всё же П. Т. почувствовал, что его влечёт туда непреодолимая сила.

Он встал на цыпочки и заглянул внутрь, однако почти ничего не увидел. Комната оказалась большой гостиной – с камином, с диванами, с шерстяными коврами, бильярдным столом Уолдо Петтигуфера и картинами по стенам, – и по ней как будто кто-то ходил взад-вперёд. П. Т. забрался на пенёк под окном, приблизил лицо к стеклу и, прикрывшись от света ладонями, стал смотреть.

В гостиной действительно кто-то был. Кто-то быстро-быстро перемещался из конца в конец комнаты.

Но не слуга, не мать П. Т. и даже не миссис Генриетта. Нет.

Это была Алиса Петтигуфер.

Она округлила руки, словно держала перед собой невидимую корзину с фруктами. И двигалась невероятно легко, выпрямив спину, сосредоточив взгляд. Казалось, она вот-вот взлетит.

П. Т. пригляделся получше.

Алиса парила над полом.

Под неслышимую музыку (через приоткрытое окно не доносилось ни звука) Алиса плыла над красочными коврами, легко огибая мебель. И всё же музыка звучала, ведь девочка под неё танцевала. Теперь П. Т. тоже её уловил. Мелодия витала и трепетала в воздухе, и девочка двигалась точно в такт.

П. Т. смотрел на Алису с глупой улыбкой, пребывая в гармонии с миром. То было несравненное зрелище.

Да, и у Алисы Петтигуфер действительно были зелёные волосы.

Ярко-зелёные, как первые весенние почки, добавил про себя П. Т.

И она умела летать. Она была Пушинкой.


* * *

– Эй, какого чёрта ты тут делаешь? – раздался вдруг голос за его спиной. От неожиданности П. Т. скатился с пенька.

– Да я только…

– Что? Скажешь, опять лиса? На этот раз она забралась в дом? Через окно?

– Я просто…

– Ты просто шпионишь, вот чем ты занимаешься! ШПИОН! Бездельник!

П. Т. хотел было подняться на ноги, но получил увесистый пинок по мягкому месту.

Голос (и пинок) исходили от Сэмюэля Петтигуфера, старшего из полоумных братьев.

П. Т. дёрнулся, как угодивший в капкан зверёк.

– Ну-ну, вставай! – издевался Сэмюэль. – А то, может, хочешь меня ударить? Я же застукал тебя с поличным! Ты подглядывал за моей кузиной! Держись подальше от этого дома, понял? – Глаза его налились кровью, волосы торчали во все стороны, как у загулявшего крестьянина на ярмарке.

П. Т. глубоко вздохнул и постарался успокоиться. От Сэмюэля Петтигуфера пахло перегаром, а из кармана штанов у него торчала металлическая фляга, его вечная спутница.

Не тот случай, чтобы нарываться.

– У-у-ху-ху-ху-ху-у! – завыл Сэмюэль. – Беги, П. Т.! Убирайся чистить конюшню, пока я тебя не проучил! У-у-у-ху-ху-ху-у-у! Прочь! Прочь отсюда!

Удаляясь, П. Т. краем глаза заметил за стеклом смотревшую на него Пушинку. Как только он повернулся, она исчезла.

«Мда, – с досадой подумал П. Т. – Не самое удачное начало».


* * *

На следующий день он чистил Гидеона, вспоминая о своём позоре, когда от входа в конюшню донёсся лёгкий шелест, точно бабочка опустилась на цветок.

Это оказалась Пушинка.

Белой, как крыло голубки, рукой она подобрала с пола пучок сена и протянула его к морде ближайшей лошади.

– Его зовут Отто, – сообщил П. Т. – Он приходил первым на скачках в Ньюмаркете, потом трижды в Солсбери – это всё в Англии. И потом два раза подряд в Хенрайко – это уже в Америке, штат Виргиния.

Девочка не ответила, продолжая протягивать Отто сено. Но Отто явно не проголодался.

– Скачки – это такие лошадиные соревнования, – пояснил П. Т.

Некоторое время они молчали: девочка наблюдала за лошадьми, П. Т. делал вид, что работает.

– Может, поднапряжёшься, молодой человек? – сказал наконец Гидеон. – Так ты меня только щекочешь. Нужно тереть со всей силы, чёрт побери!

П. Т. рассмеялся.

– Ты прав, извини!

– За что извинить? – спросила Пушинка. Если её волосы были зелёными, а сапожки розовыми, то голос, чистый, почти звенящий, цветом напоминал прозрачную воду. Она говорила, смущенно потупившись, не глядя на П. Т.

– Это я не тебе, это ему, – ответил П. Т. непринуждённо, как нечто самой собой разумеющееся, словно каждый скаковой конь кентуккийской породы запросто может говорить.

Пушинка только смущенно улыбнулась в ответ.

– Я знаю, это может показаться странным, но, уверяю тебя, – настаивал П. Т., – Гидеон разговаривает! По крайней мере, со мной.

– Гидеон?

– Да, так его зовут. А меня – П. Т. А ты Алиса, да?

Алиса равнодушно пожала плечами и отвернулась, пытаясь соблазнить Отто пучком сена.

– А я не отказался бы от сена, – сказал Гидеон.

– А Гидеон не отказался бы от сена, – повторил за ним П. Т.

– Это он сам тебе сказал? – спросила Алиса, явно в шутку.

– Ага.

Пушинка поднесла пучок к морде Гидеона, который ухватил сено губами и съел с большим аппетитом.

– Видишь? – довольно произнёс П. Т.

– Он хочет ещё? – спросила Алиса.

– Нет, спасибо, – ответил Гидеон.

– Нет, спасибо, – передал П. Т.

Алиса собрала ещё сена и поднесла ко рту Гидеона, но тот отвернулся, вежливо отказываясь.

– Видишь? – повторил П. Т.

– Это ничего не доказывает.

– Как скажешь.

В роще поднялся ветер, и к тихому ржанью и цоканью лошадиных копыт добавился влетавший в конюшню шелест листьев. Низкое солнце осветило пол и стены денников тёплым, мягким, дрожащим светом.

П. Т. остановился и прислушался. Хотелось, чтобы этот идеальный, неповторимый момент длился вечно.

– Я видел, как ты вчера летала, – наконец сказал он.

Она кивнула.

– Я всего лишь танцевала.

– Ты летала. Ты парила в воздухе. Я видел.

– Да, но я просто танцевала.

– Как бы там ни было, у тебя отлично получается.

– Откуда тебе знать?

– Просто знаю.

Алиса улыбнулась, застенчиво, словно ещё не привыкла улыбаться.

– Ты здесь работаешь? – спросила она.

– Я работаю конюхом. Вернее, помощником конюха. Но это временно. У меня другие планы, грандиозные планы на будущее.

– Правда?

– Разумеется!

– Какие?

– Пока не знаю. Но я точно не буду помощником конюха!

– Тебе не нравится эта работа?

– Просто мне не хочется этим заниматься.

– Оно и видно. – Нервно заржав, Гидеон отбил копытами по воздуху и наступил в собственный навоз.


* * *

Одно было ясно: Алиса Петтигуфер любила танцевать.

Танец захватывал её. Она отдалялась от остального мира, отдаваясь танцу самозабвенно, всей душой и телом, всеми мыслями. Танец был укрытием, защищавшим её от любых опасностей. Её личным укрытием.

Алиса была не из тех девочек, которые много о себе рассказывают. Она никогда по-настоящему не доверялась никому, кроме своей матери – единственной, кто её понимал. Но теперь матери, как и остальной семьи, не стало, они существовали только в воспоминаниях, которые причиняли ей боль. Мир уже не казался таким прекрасным, ведь некому было её защищать, любить и утешать. Он стал чужим и оскалился острыми, как у Моисея, зубами.

Алиса жила одним днём. Для неё будущее начиналось с рассветом и заканчивалось с закатом солнца.

– Она неуловима, как сом, – сказал однажды П. Т. своим сёстрам. – Только думаешь, что поймал её, – а она уже опять ускользнула.

Это было весьма точное описание.

Иногда П. Т. смотрел, как Алиса летает, – конечно, стараясь не попадаться на глаза Сэмюэлю и остальным Петтигуферам. Он стоял, прижавшись носом к стеклу, выдыхая облачка пара, а Алиса знала, что он за ней наблюдает, но не подавала вида: во время танца она ни на что не отвлекалась. И П. Т. знал, что Алиса знает, – и эта невинная игра дарила обоим ощущение дружбы, тайного и утешительного счастья. В некотором смысле они чувствовали себя заговорщиками.

Но кто же такая на самом деле Алиса Петтигуфер и почему она переехала в Согатак?

Алиса была на год старше П. Т., но казалась на год или два младше. Маленькая, хрупкая, лёгкая – казалось, её вот-вот сдует, как бумажный листок, или разорвёт порывом яростного ветра. Крошечные язычки пламени в её глазах трепетали от биения её сердца, как живые. Иногда она устремляла взгляд куда-то вдаль, будто пыталась рассмотреть там нечто призрачное, недостижимое, – тогда её лицо окутывала грусть, древняя как мир.

Поначалу она посещала школу господина Де Вото, но вскоре перестала, потому что образование, полученное ею в Филадельфии, откуда она приехала, оказалось много лучше того, что мог предложить молодой согатакский учитель самым прилежным из своих учеников.


* * *

Однажды П. Т. пригласил Алису на прогулку в город.

– Это ещё зачем? – спросила миссис Петтигуфер. – В город. Да ещё с вашим сыном в придачу.

Приглашение от имени П. Т. передала его мать, Оливия Фридберг.

– Просто прогуляться по городу, – повторила Оливия.

– Ни к чему это вовсе, я считаю. Хотя, конечно… – добавила миссис Петтигуфер, поразмыслив, – она же не может сидеть всё время дома и хандрить. Что ж, ладно, пусть едут, но только при условии, что они будут не одни.

– Хорошо, – сказала миссис Оливия. – Я попрошу какую-нибудь из своих дочерей их сопровождать.

– Двух дочерей, – подчеркнула миссис Петтигуфер. – Лучше старших, разумеется.

Вот так получилось, что Эрму и Сельму отправили в город присматривать за братом и его новой подругой, таинственной племянницей Петтигуферов.

В продолжение всей прогулки сёстры Гелиодор отпускали недовольные замечания обо всём, что видели, особенно об Алисе.

– Может, хватит? – не выдержал наконец П. Т. – Что вам не нравится?

– Она, – прошептала Эрма, не скрывая раздражения.

Ей не нравилось, что Алиса одета в красивые сапожки и пальто, такие изысканные по сравнению с её собственным нарядом, а заодно и то, что, когда сёстры Гелиодор обращались к девочке, она держалась отстранённо, даже отворачивалась.

Однако Эрма ошибалась. Алиса надела ту одежду, какую имела; а отворачивалась она вовсе не потому, что стыдилась гулять по Согатаку с сёстрами П. Т., а потому, что чувствовала себя неуютно в любой компании. Она казалась себе сухой веткой в цветущем саду. Вот в чём было дело.

– С ней всё в порядке, – заверил сестру П. Т. – А вот с тобой что-то не так.

– Надо же! И это вместо благодарности за то, что я согласилась потратить полдня на то, чтобы присматривать за вами двумя! И правда, глупость с моей стороны!

– Никто тебя не держит. Возвращайся домой, если хочешь.

– А мне очень даже весело, – заметила Сельма. – Почему бы нам не купить карамелек у Диббла? Мятных или лакричных…

П. Т. вытаращился на сестру.

– Хочешь погубить мою репутацию? Купить карамелек у старого Диббла?! Карамельки у Диббла не покупают, их крадут!

– Жалко, что мама тебя не слышит!..

– Смотри, – сказал П. Т., внезапно сменив тон и поворачиваясь к Алисе. – Это мистер Свитчайлд! Видишь его? Вон, выходит со своей лесопилки. Этот человек сражался бок о бок с Джорджем Вашингтоном во время войны за независимость, а до этого, когда Вашингтон был мальчишкой, мистер Свитчайлд был его наставником! Ему уже больше ста лет!

Алиса посмотрела на П. Т. недоверчиво.

– Клянусь тебе! Спроси кого хочешь. Он говорит, что очень болен и вот-вот умрёт, но живёт, счастливец, и продолжает сам вести свои дела.

Мистер Свитчайлд, пошатываясь, переходил дорогу к лавке Двулицего Диббла, куда доктор Симмонсон отправлял чудодейственные снадобья, изготовленные специально для бывшего наставника Вашингтона: подофиллин от бородавок, лобелию и индейский табак от астмы, микстуры от ушной боли, прострела, кашля, тошноты, изжоги и от всех ужасных недугов, которыми страдал мистер Свитчайлд. К слову о докторе Симмонсоне. Эрма мечтала стать первой женщиной-врачом, что, честно сказать, представлялось маловероятным. Но с тех пор как она узнала, что школа целительства в Цинциннати, штат Огайо, откроет двери женщинам-травницам, она твердила, что пример доктора Симмонсона вдохновляет её на занятия медициной. П. Т. не упускал возможности её поддеть, намекая, что ею движет скорее интерес к неотразимому доктору, чем к медицине.

У согнутого и высохшего Руфуса Свитчайлда были редкие желтоватые волосы до плеч. То ли от нервов, то ли от постоянного бормотания голова у него постоянно тряслась. Его широкий лоб был иссечён глубокими, как борозды, морщинами, а глаза выцвели от старости. Всё в нём наводило на мысли о древности и дряхлости. Конечно, не так легко было поверить в то, что ему уже больше ста лет, что он преподавал азы знаний молодому Джорджу Вашингтону, а во время борьбы за независимость стоял с ним рядом и они вместе стреляли из пушек в англичан.

Но П. Т. Гелиодор, когда он что-то рассказывал, умел быть уверенным и в то же время убедительным, и ему с готовностью верили.

– Так как насчёт карамелек? – спросила Сельма.

Они пересекли главную улицу и вошли в лавку.

Мистер Свитчайлд не удостоил их взглядом, будучи занят изучением склянки со снадобьем от доктора Симмонсона; старый Диббл, наоборот, тотчас развернулся к вошедшим здоровым глазом и, лишь увидев, что пакостника П. Т. Гелиодора сопровождают сразу три девочки, немного успокоился.

– Видишь его? – прошептал П. Т. на ухо Алисе. – Это старик Диббл, самый странный житель во всём Аспиноке… или даже в целом Коннектикуте!

Алиса смотрела на него, ожидая подробностей.

– Видишь, как его разделило на две части? – продолжал П. Т. – Словно линией рассекло ото лба до… паха. Видишь линию?

Алиса кивнула.

– Он таким родился. Одна половина как у любого человека, а другая родилась старой. Так вот, в его теле живут двое. Два брата, один с одной стороны, а другой с другой. Как близнецы, только разные.

Эрма и Сельма уже не слушали его. Они слишком хорошо знали рассказы П. Т. Сёстры принялись бродить по лавке, разглядывая товары на полках и в ящиках. Девочки нечасто заходили в лавку, ведь у обеих было много дел, особенно у Эрмы, которая, несмотря на любовь к медицине, после смерти отца тоже стала работать на миссис Генриетту, чтобы принести в дом хоть что-то.

– Одна его половина стареет, – продолжал шептать П. Т., – а другая молодеет. Можешь себе представить? Через несколько лет одна половина умрёт, а другая – только родится! Такое явление даже доктор Симмонсон не может объяснить. Недавно он обсуждал его с почтенными коллегами из Нью-Йорка и Бостона, но даже тем неизвестно, что это за болезнь. Вот почему его прозвали Двулицый Диббл!

– Чего желаете? – громовым голосом спросил старый Диббл, когда тщедушная фигура Руфуса Свитчайлда скрылась за дверью и потом еще раз появилась возле толстого мутного стекла витрины.

– Нам мятных и лакричных карамелек на один никель, – прощебетала Сельма.

Диббл несколько мгновений наблюдал за П. Т. Мальчик неподвижно стоял у края прилавка рядом с девочкой, которую Диббл прежде не видел. Казалось, девочку окружал водяной пузырь, отделявший её от остального мира. Диббл взял железный совок и опустил его в банку с карамельками. Как только его здоровый глаз обратился к товару, П. Т. быстро, как мышь, сунул руку в ближайшую банку со сладостями и вытащил приличную пригоршню.

Когда Диббл оглянулся на него посмотреть, П. Т. уже спрятал свою добычу под курткой.

– Спасибо, мистер Диббл, – сказала Сельма, расплачиваясь.

– Ведите себя хорошо, – напутствовал он.

П. Т. распахнул дверь лавки и учтиво пропустил вперёд сестёр и Алису. Уходя, он бросил мимолётный взгляд на прилавок, где только что произошло ограбление. Там лежал четвертак.

Он перевёл взгляд на Алису, смотревшую на него заговорщицки. Её рук дело! Она заплатила за то, что он украл.

– Ты зачем заплатила? – упрекнул он.

– А ты зачем украл? – возразила Алиса. – Так нельзя делать. Он хороший человек.

По улице, залитой полуденным солнцем, прошло несколько пешеходов, проехало несколько повозок, влекомых усталыми, мучимыми жаждой лошадьми. Было жарко – казалось, мир замедлился и чего-то ждал.

Алиса развязала ленты капора и поправила волосы, которые в этот момент и при этом свете отливали зеленью цвета свежей травы.

– Хотите карамельку? – спросила Сельма, протягивая кулёк.

– Нет, – ответил П. Т.

– Спасибо, – сказала Алиса.

К усадьбе они возвращались другой дорогой и встретили новых жителей Согатака, которых П. Т. не преминул подробно описать. Например, Дикаря-Одиночку Маллигана, посмотревшего на них исподлобья с другой стороны улицы.

– Этот парень настоящий дикарь, – сказал П. Т. – Не в том смысле, что он дерётся, не моется и грязно ругается, нет. Но его нашли в лесу, когда ему было шесть. Его вырастили медведи. Пришлось ловить его сетями, потом приручать. Он свирепый, держись от него подальше.

У Дикаря Маллигана один глаз открывался больше другого, спутанные волосы походили на перепелиное гнездо, а желтоватые зубы росли так редко, что в щель можно было просунуть веточку. В нём и правда было что-то от обезьяны или от древнего пещерного человека, и нетрудно было представить, как он отчаянно сопротивлялся, чтобы его не поймали.

Алиса подумала, что в маленьком городке штата Коннектикут живут весьма любопытные представители человеческого рода. Возможно, и не все истории П. Т. так уж правдивы, но почему бы им не поверить? В её жизни не хватало фантазии, которая в избытке присутствовала у чудного мальчика, который шёл сейчас с нею рядом.

Ах да, и ещё кое-что.

Пушинка была немая.

Но для П. Т. Гелиодора это не имело значения.




Глава 3

Шалтай-Хватай







Теперь П. Т. часто гулял с Алисой. Он считал Пушинку отличной спутницей.

Во-первых, она никогда не ныла, хотя достаточно было взглянуть на её платье и её манеры, чтобы понять, что это воспитанная девочка и дочь состоятельных родителей (с которыми неведомо что произошло). Наверное, думал П. Т., она привыкла жить совсем по-другому; но, может быть, это другое ей порядком наскучило.

И ещё она теперь часто смеялась. Поначалу она и улыбалась-то сдержанно и натянуто, и то изредка. Но шли недели, недели складывались в месяцы, и со временем всё изменилось. Алиса доверяла П. Т. больше, чем собственным родственникам, Уолдо и Генриетте, не говоря уже о двоюродных братьях Сэмюэле и Калебе, которых она считала полоумными и опасными. Зато П. Т. был полон ослепительных идей, которые её радовали. И, что самое главное, он говорил с ней, притом не как остальные. Он общался с ней так, словно она могла ответить. В отличие от других, он её слышал – угадывал её мысли. Как ему это удавалось?

Тетя Генриетта твердила, что П. Т. – неподходящая для неё компания.

– Он из семьи мечтателей. Его отец работал у нас конюхом, но плохо кончил. Сам же поранился и не придал этому значения – он же вечно витал в облаках. Воображал себя королём Никель-Айленда. Пф, какое там королевство! Никель-Айленд – гиблое болото. Когда-то Гелиодоры были землевладельцами. Вернее, не они сами, а их предок, но он проиграл всё состояние в карты. Говорю же, они странные. Я держу их мать только потому, что она тянет пятерых детей. Да вдобавок двоим её отпрыскам мы тоже дали работу. А нрав у неё отвратительный. Строптивая, молчаливая – не поймёшь, что у неё на уме. Похожа на тебя, раз уж к слову пришлось… Ведут себя так, словно все им чем-то обязаны, ни разу не поблагодарили нас с Уолдо, а мы ведь к ним так щедры! Никакой признательности. И между прочим, чтоб ты понимала, мы не обязаны их держать! А этот П. Т. И вовсе сущий бездельник. Его частенько ловят, когда он слоняется по поместью, занимаясь чем угодно, только не тем, за что ему платят. Так что поменьше с ним якшайся, не то переймёшь его дурные привычки, потом не избавишься. Да ты меня слушаешь ли? Твои отец с матерью в гробу бы перевернулись, дойди до них, что ты тайком встречаешься с этим Гелиодором! А ты думала, я не знаю? Знаю прекрасно! Как и то, что ты втихаря танцуешь. Неужто собралась стать балериной? Даже и не надейся: ты хоть и мила, да нема, ни слова сказать не можешь. А сама небось мечтаешь о счастье да о любви? Никто тебя не полюбит, дорогуша, так и знай. Единственное, на что ты можешь рассчитывать, – это что мы разрешим тебе побыть у нас подольше. Так что молись, чтоб ты не надоела дяде Уолдо, иначе он отправит тебя обратно в Филадельфию, как пить дать отправит… Эй, ты слушаешь меня или нет?

Алиса больше не слушала. Она была немой, но иногда ей хотелось вдобавок ещё и оглохнуть, чтобы не слышать околесицу, которую тётушка могла нести бесконечно.

Какая разница, подходящая компания для неё П. Т. или нет? Да и что это значит – подходящая компания? Неужели богатство Сэмюэля и Калеба делает их подходящими? Алиса ещё не встречала таких чокнутых, как эти двое. Старшего, Сэмюэля, который время от времени принимался выть, она боялась. Он пронизывал её ледяным взглядом, от которого хотелось сквозь землю провалиться или сию секунду оказаться в Филадельфии, даже если там её никто не ждёт.

Хотя П. Т. говорил, что братья Петтигуферы безобидны, что они чудаки. И примерно так же повторяли все жители Согатака.

Но ей казалось, что в головах у Сэмюэля и Калеба кишат злые, как змеи, мысли, два огромных шипящих клубка злых-презлых мыслей. Алиса старалась никогда не оставаться с братьями Петтигуферами наедине, особенно с Сэмюэлем.

– Я тебя защищу, – сказал ей однажды П. Т. – Я сумею, не беспокойся.

Алиса последовала его совету. Она не беспокоилась, когда П. Т. был поблизости, когда разговаривал с ней, угадывал её мысли.

Вместе они ловили щук и сомов.

– Ты можешь испачкаться, – предупредил её П. Т.

– Ну и что? – ответила она. – Это всего лишь одежда.

– Но твои милые розовые сапожки…

– Они не розовые.

– А какие?





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65589156) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.