Книга - Цивилизация. Зодчие духа. Созерцатель

Цивилизация Зодчие духа Созерцатель
Текелински


Собранные в одну книгу совершенно разные жанры. Цивилизация – это философское исследование цивилизационных перспектив нашего общества, анализ психофизических обобщённых и индивидуальных конструкций цивилизации и выявление параллелей между психологией отдельного человека, и "цивилизационным кланом". Зодчие духа – метафорический взгляд на глубинные проблемы психологии людей. Созерцатель – личный опыт путешествия и осмысления в процессе.





Текелински

Цивилизация Зодчие духа Созерцатель





Вступление


При всей своей общей научной метаформе, мои труды, никогда не будут причислены к научным. Ибо, в них мало, присущей всяким научным трудам, схоластической последовательности, и выверенной схематичности…, как и доказательной базовости, удостоверяющей серьёзный подход автора, к своим умозаключениям, здесь, почти не встретить. Здесь нет места умозаключениям, выстраивающим крепкие конструкции воззрений, и формирующим, в своей совокупности, некое общее здание, которое должно опираться на фундамент исторической истинности, и консоли устоявшейся подтверждённой очевидности. Строгая академическая конструкция создаваемого труда, основывающаяся на закрепившихся правилах, и законах научного мира, = залог её будущего приобщения, к общему пантеону научной мысли. Всякий произвол, попытки отрыва от земли, и взлёта в астральные области…, всякое отклонение, от прагматических констант архаики «метрополитена» учёного мира, не способствуют вливанию его, в общую реку научного знания нашей планеты.

Отсутствие дисциплинированности, и внешнего академического воспитания…, отсутствие строгой образованности…, как и недостаток исторического знания, довольно явно прослеживающийся на этих страницах, заметит, всякий острый, и проникновенный взгляд. Здесь форма поверхности, переплетена с глубиной, и высотой…, определённость – с метафорой…, красота законченности слога, – с хаосом неожиданности…, надежда – с безысходностью…

Таково, моё произведение гармонии. Ибо, такова полифония природы моего душевного агрегатива. Следовать в фарватере, искать, для себя «караван», для более безопасного пересечения «пустыни», как видно – не моё. Нет, не потому, что я считаю себя, таким самобытным, самодостаточным, свободным, и гордым…, не потому, что болен пафосом, патетикой, и апломбом…, но потому, что я – такой, и другим быть, не могу. Исправлять недостатки, в собственном воспитании, насильственно приучать себя к дисциплине, считаю – не продуктивным, не нужным, а порой, и вредным. Ибо понимаю, что всё – относительно. И в истории, не редко было так, и будет так впредь, – то, что считают, в большинстве своём, дисциплинированностью, и относят к благу совершенства, попадая в «лёгкую руку» поэта, и герольда метафоры, превращается, в лишь тормозящее метаболизм разумности, заблуждение. А порой, в простое недоразумение, и пошлость.

Конечно, спору нет, пересекать океан, или песчаную пустыню в составе каравана, – надёжнее, и благоразумнее…, и также, требует немало усилий, и уже потому, не меньше заслуживает уважения. Но только пересекающие её, в одиночку, становятся настоящими опровергателями изживших себя, и создателями новых, будущих ценностей. Мир обновляется – благодаря им…, мир сбрасывает свою «старую кожу», и его, нарождающееся «новое тело», восхищает, и радует свежестью молодости, красотой, и силой! На самом деле, будущее создают, не «караваны» …, но одинокие сталкеры, – «дромадеры-скитальцы», и «киты-одиночки» ….

И во всём этом, нет ничего от мотивов, той революционности, присущей социальным аспектам человеческих взаимоотношений…, кроме, пожалуй, одного. И в том, и другом случае, мир трансформируется, в нечто не бывалое…, и человек начинает тосковать, по его архаическому порядку. Но мир, с его поступательным, необратимым движением – неумолим. И его «тело», должно, либо изменится до неузнаваемости, трансформироваться и стать чем-то небывалым…, либо погибнуть. И здесь, всем управляет, даже не физика, но метафизика.

«Мужское», с его монадами преодоления, а значит необходимого разрушения, сталкивается с «женским», с его монадами сохранения, а значит застоя. (Как в локальном, так и в глобальном смысле мироздания). Происходят взрывы, и всевозможные катаклизмы различных уровней и сфер сознания, за которыми необходимо следуют войны, выплески злобы и ярости. Но крайне редкий, почти небывалый синтез этих монад, создаёт то, что называется Гением. И именно здесь начинается процветание, становление всего совершенного, и выход сознания в трансцендентные сферы, в которых, собственно, только и возможно то, что мы называем благоденствием….

Наши цивилизационные конгломераты, «кланы политико-этнического образования», как и отдельные люди, имеют в своём «теле» преимущественные гормональные отклонения, условно говоря, либо к «эстрогенным доминантам», либо к «тестостеронным». И каждое политико-этническое образование, ведёт себя соответственно этим сакральным секреторным доминантам. Конечно, эти доминанты иногда меняют свои приоритеты и векторы, но это другой разговор, и полемика по поводу противоречий в этом ключе, тема для отдельной расширенной дискуссии. Вопрос здесь в сути самого этико-политического поведения пантеокультур, и тех условий, и мотивов, которыми они руководствуются. И главное, тех причин, благодаря которым это поведение складывается в столь необходимый политес и антиполитес, вызывающий наши оценки порицания, либо одобрения. Оценки, кстати сказать, основывающиеся прежде всего на наших заинтересованных в своём собственном благополучии, безопасности и процветании, парадигмах.




Цивилизация



«Настоящее несчастье человеку обещает, не страдание от недостатка, но пресыщение. Ибо, страдание от недостатка, во всех смыслах, – позитивно. Оно часто приносит б`ольшую радость телу и душе, чем все блага мира! И в первую очередь, душе.

Кто любил когда-нибудь как я, тот знает…, кто не любил, – тот не поймёт. … И посмотрев на стоящую поодаль сосну, чей возраст составлял почти пять тысяч лет, так продолжил свою речь:

Человеческая душа такова, что она очень быстро пресыщается всем тем, к чему так стремится. Ей очень быстро наскучивает, как безудержная, не одухотворённая любовь, так и богатство, комфорт, и всевозможные блага цивилизации. Только одно способно всегда удовлетворять нашу душу, принося ей неисчерпаемую радость до конца дней, это – творчество. Великое бескрайнее море обновления, в котором чистое вдохновение безгранично, в своих возможных формах, и всегда поражает своего творца, новизной и свежестью…

Так Бог когда-то начал творить, чтобы не умереть от скуки, и собственного пресыщения миром. Ведь у Бога есть всё, что только можно пожелать, и потому его Рай, ничем не отличался от Ада. И Он стал творить. И увидел, что только это море по-настоящему бездонно, и не может быть выпито никогда! Только здесь нет, и быть не может пресыщения, только отражающееся в нём небо по-настоящему безмерно…

И создав людей по своему образу и подобию, он дал людям нечто подобное. Он одарил их собственной способностью, он вложил в их души творческое…. Но люди, дыша постоянно «газовым облаком страха и заблуждения» создаваемого их же «лёгкими», – облаком, которое уже почти превратилось в атмосферу, страдали от нескончаемого удушья, и почти забыли о том чистом море, об этом великом даре Богов....

Люди, выходя на улицу, и день за днём, год за годом вдыхая «газ», из этой сгущающейся ядовитой атмосферы, уже не хотели ничего, как только облегчать свои страдания. Их «лёгкие» уже разучились дышать этим чистым озоном, их желудки разучились утолять жажду этим бескрайним морем, и удовлетворять свой голод дарами из этого моря, с его бесчисленными рыбами – о золотой чешуе, и с рассыпанными по дну неисчерпаемыми разноцветными камнями… Они хотели только облегчать свои страдания, облегчать свою жизнь, строя и создавая всевозможные для этого, приспособления. Они хотели не беспокоится о хлебе насущном, и стремились только к накоплению материальных ресурсов. Но это превратилось в новое страдание. Ибо ресурсов этих, никогда не бывает достаточно, такова душа человеческая. Они строили виртуальный замок цивилизации, в котором всё было подчинено одной цели, – цели поселившегося и выросшего в этом замке, нового чудовища – капитала…

И Бог сказал: – Живите, как хотите, только не жалуйтесь на произвол богов, и на свою долю, ибо, вы сами её выбрали. … Каждый из вас всегда получает то, что заслуживает, и всегда обладает такой жизнью, к которой стремится его душа, хотя разум его, этого и не осмысливает…. Мир – абсолютно справедлив! Как бы вы не думали и не говорили о нём….

Бог давным-давно оставил эти обетованные земли, но люди по инерции молились ему, просили дать им сил и терпения. Но никогда не получая ответа из пустого божественного дома, расходились по своим домам и ложились спать. В глубоком сне – нет страдания. Они хотели лишь уйти от собственных страданий, они лишь хотели облегчить себе жизнь… (ПАВ Мария Текелински).




Контрабиоз


Славянская, Англо-саксонская, Индокитайская, Арабо-османская, Греко-византийская, Римская, Египетская и т.д., и т. п. – Каковы главные отличия ментальности глобальных пантеокультур нашей общей цивилизации, с их особенными и обособленными богами? Каковы закономерности их развития, и на чём базируются принципы доминирующих воззрений населения этих условных культурных отчерченностей? В чём причина политических и экзосоциальных доминант, и какова истинная причина непонимания одним локализованным обществом, – другого?

Весь наш цивилизационный строй, вся наша история, есть непримиримая война пантеокультур различных масштабов. Разноплановая война различных по ментальности и внутренней упорядоченности разноосновных «кланов». Мир никогда не жил в мире. Латентно или явно, человек никогда не понимал, и не хотел понимать своего соседа, с его богами и его чертями. И всякий компромисс выступал всегда лишь как паллиативная мера перед угрозой глобальной катастрофы, но никогда не служил настоящим основанием. И здесь на самом деле, важна не столько социоструктурность, не столько выложенный и закреплённый уклад быта той, или иной пантеокультуры, сколько метафизическая и трансцендентная ментальность умозренческих плоскостей большинства аборигенов того или иного «клана», той или иной самоопределившейся пантеокультуры. То есть доминантой здесь служит не столько утверждённая большинством пантомида добра и зла, сколько то, как смотрит на это, как большинство того или иного сложившегося и укрепившегося «клана», оценивает сложившуюся реальность происходящего, и что считает справедливым, а что нет…. Справедливость, о которой все говорят, но никто не знает, что это такое на самом деле, по большому счёту является тем основанием, тем мотивом, за которым стоит вся глобальная непримиримость сторон. Термин справедливость, имеет корнем право, или праведность. А ещё можно приплюсовать сюда понятия править, выправлять. Но существует ли, может ли существовать на белом свете некое общее лекало, в соответствии с которым человек мог бы что-то выправлять, что-то править? Не является ли это тем главным заблуждением человечества, на котором стоит не только всякий бастион нашей цивилизации, но и всякий пантеон нашего гештальта в отношении морали, этики и вообще всякого возможного осмысления собственной жизни?

Самое относительное обозначение исторических совершенств государственного порядка, является то противопоставление нарекаемых краеугольных понятий «варвара», с одной стороны, и «культурного носителя», а точнее сказать превносителя, с другой, которым гордится всякий определяющий себя как наиболее совершенный тип человека, социальный субъект. Мы навряд ли отыщем в исторических пластах социальных субъектов, которые бы сами себя называли варварами. Это понятие идёт от себя, но не к себе. Как для «черни», для которой не ведома своя низменность, ибо не ведома чужая возвышенность, всякое определение этой «черни», является лишь ничем не подкреплённым ругательством, исходящим от считающих себя «совершенными патрициями» субъектов иного мира, так для «варварства» в более глобальном осмыслении, само по себе «варварство» не является чем-то признанным и справедливым, но лишь обозначением теми же считающими себя «совершенными патрициями» субъектов иной пантеокультуры, чуждого им мира, если хотите дикой пантеокультуры. И всякая нарекаемая справедливость, к чему и кому она бы не относилась, имеет туже самую мотивацию и туже антропогенную обективность. То есть, на самом деле не имеет никакой объективности.

Тот плеоназм мнений, который происходит всюду, куда ступает нога человека, являет собой реальный камень преткновения для осмысления и обозначения не только правды, но и справедливости как таковой, относительно представления правил жизни. На земле нет, и никогда не будет единого для всех и каждого, как мерила совершенства цивилизации, так и мерила бога и его обязательных пантомид. Цивилизация собирает всех нас в единый «комплекс», но она же и разобщает нас на «молекулы», на составляющие этого глобального комплекса. Мир цивилизации так же не однороден, как не однородна материя. И эта, на первый взгляд банальная мысль, на самом деле является главной причиной нашего непреодолимого глобального военного конфликта. Всякий наш конфликт, на самом деле имеет своей причиной не поверхностные в своей сути желания процветания и благоденствия одних, за счёт других, но та глубинная психоэмоциональная неоднородность человека, в его сакральных аспектах «генетического колодца». Мир цивилизации станет благоденствовать только тогда, когда все его «молекулы» сольются в единый конгломерат, когда разнородность массы перестанет существовать как данность. Но это будет и его последним днём, ибо с этим исчезнет самая главная основа нашего мира – разнообразность, имеющая неотъемлемой составляющей «плазму противоречия», а попросту сказать Жизнь…

Наш мир есть суть напряжение. И с упразднением этого напряжения, неминуемо упраздняется и сам мир. Никакой синтез не возможен без разнополярных монад действительности. Никакая целостность не возможна без внутреннего сопротивления и противостояния. Такая целостность – лишь плод нашего воспалённого и также противоречивого в себе, сознания, его иллюзорной воззренческой парадигмы. Однородность массы нельзя относить к целостности, так как целостность уже изначально подразумевает разнородность. В отсутствии разнородности, может быть только инертность или хаос, – нечто, что можно обозначить как «желеобразность», неопределённость, близкую к ничто.

В тот день и в тот час, когда вся наша цивилизация сольётся в единое государство, станет началом конца этой цивилизации. И неосознанно, подсознательно, мы стремимся именно к этому обрыву. В человеке заложено стремление к самоуничтожению точно также, как и стремление к выживанию. И на «горизонте этих событий», зиждется наша жизнь, мир нашего социума, мир нашей цивилизации. Он висит словно между двух намагниченных полей, и спади на одной из сторон напряжение, и мир необходимо упадёт в пропасть. Человек не осознаёт, что опасность его уничтожения таится не в глобальных конфликтах его неоднородности, но в возможном уничтожении этой неоднородности, неминуемо ведущей его к коллапсу, к атрофированнию всех его жизненных сил.

Различная ментальность пантеокультур цивилизации, обеспечивает будущее человечества. И та начинающая ныне по всей планете своё поступательное движение следующая на «костылях запада», и выстраивающая свои консоли порядка, так называемая глобализация, есть первый шаг к общему универсализму пантеокультур, к их обстоятельному перманентному и индифферентному обезличиванию. Сильная, имеющая будущее цивилизация, это разнородная цивилизация. Чем сильнее расходятся в ней лучи-векторы культуры, векторы осознанности, чем дальше друг от друга полюса, тем жизнеспособнее её «общее тело». И то, так называемое «варварство», о котором судят понаслышке, и за которым признают лишь разлагающее общество явление, на самом деле являет здесь своё перманентное лекарство от срастания, сливания и обезличивания культур, и несёт в себе главные обеспечивающие будущность, ментальные основания.

Какая же из ныне существующих пантеокультур, преуспевает на этом поприще, более остальных? Бесспорно, Англо-саксонская. И вот вам парадокс. Она же являет собой показательный пример академического понятия «варварства», как такового. Посмотрите непредвзятым взором в ближайшую историю человечества. Пред чем эта пантеокультура когда-либо останавливалась, в достижении своих целей? Можно сказать, что ни перед чем. В своих стремлениях она редко заботится о моральных и этических аспектах в достижении поставленных целей. Она не признаёт никаких иных форм мироустройства, никаких иных фор морально-этической структурированной доминанты общества, как только своё, как только то, в которое она сама верит беспрекословно. И в этом заключена её доминирующая доктрина в отношении цивилизационного устройства вообще. Она не признаёт иных стимулов кроме материальных, ибо в большинстве своём не знает иных стимулов. И тот, кто скажет, что это не является главной сакральной основой «варварства», ошибается в понимании глубинного значения термина «варварство».

Ни в одной другой цивилизации, как человеческой истории прошлого, так и современного устройства, вы не найдёте такого наплевательства на культурные и исторические святыни чуждой пантеокультуры, как это практикует Англо-саксонская. И даже такая признанная во всём мире сверх варварская пантеокультура как «Третий рейх», или современное, так называемое «Исламское государство», и рядом не стоят в своих варварских наклонностях с Англо-саксонской пантеокультурой. Ради выгоды здесь кладутся на плаху самые исторически ценные наследия. Такое впечатление, что у них даже нет тех «весов», которыми, как правило пользовались все иные пантеокультуры прошлого и настоящего, кладущие на одну чашу свою материальную или иную выгоду, а на другую ценность исторического наследия. (Самый наглядный пример Александр Македонский, как противоположность варварству). Но это нисколько не умаляет тех Великих свершений Англо-саксонской пантеокультуры последнего столетия, в области научно-технического прогресса. Именно сюда отклонён маятник сознания, именно отсюда идёт то повсеместное поступательное движение к облегчению жизни для всех и каждого, – для тех, кто принимает эти плоды научно-технического прогресса, кто пользуется ими. И никто здесь не обращает особого внимания на то, что тот, кто пользуется этими «плодами», неминуемо попадает в зависимость от них. Это напоминает эпидемию и даже пандемию, с отсутствием какой-либо надежды на излечение. Человечество постепенно превращается в какой-то «рудимент» всего этого научно-технического прогресса. Всё и вся начинает следовать этой вакханалии. Здесь всё подчиняется его развивающимся метастазам, и упорядочивается на лад его доминирующей «полезности». Да. Эта «полезность» действительно сомнительна для каждого мыслящего индивидуума, но противостоять этой «поступательной полезности» не в состоянии не только индивидуум, но и целая пантеокультура, какой бы древней она не была, и какими бы железобетонными консолями не обладала. Это новое «Колесо Иксиона» всё быстрее разгоняется, и остановить его не способен даже господь бог! Здесь царят критерии определённого мощного порядка, здесь беснуется «сатир облегчения», приводящий сакральную генетику человечества к алгоритмам непротивления и расслабленности, к аморфности всех стремлений, а значит угнетает сакральную надежду на будущее, как бы это не казалось абсурдным. Да. Научно-технический прогресс на самом деле ведёт не к усовершенствованию монад жизненности в каждом индивидууме, но напротив, к угнетению их, во всех без исключения аспектах совершенствования. Мир социума, благодаря этой «поступательной пандемии», не становится сильнее, но ослабевает с каждым веком, и ведёт человечество к стагнации и неминуемому коллапсу. Но знает ли об этом человечество, чувствует ли оно это?!

Та радость и удовольствие, сопутствующее этой «облегчающейся жизни», затуманивает мозги всякому, попадающему под это тёплое покрывало «студенту». И уже ничто не может заставить его высунуть нос на мороз действительности, ничто не может спровоцировать его на разрушение этой сложившейся кривой полисистемы. Мир социума незаметно для себя – деградирует. И эта деградация, прикрываясь разноцветным «халатом совершенствования», вводит в заблуждение даже самые умные головы социума. И всё благодаря в первую очередь победы над архаическими страхами этого социума, в которых веками пребывало человечество, и которыми была пронизана каждая отдельная жизнь. Страхами, которые кстати сказать заставляли человека быть сильнее, быть целостнее, быть на пике волны мироздания, и обеспечивать своей проворностью, настоящее будущее. Этими глубоко интуитивными монадами человеческого духа, засыпающими ныне, и постепенно превращающимися в архаизм и рудимент сознания, человечество сохранялось веками.

Мир социума меняется на глазах, и та обманчивая сила научно-технического прогресса, на которой, словно на всё сметающей волне, ещё пока балансирует «сёрфингист человечества», будто будучи очарованный некоей дьявольской программой, подгоняющей всё и вся под «лекала современного умозрения», порабощает людские сердца, загоняя нашу жизнь в преисподнюю упрощения и достатка, где перестаёт жить всё тонкое и совершенное, всё по-настоящему Великое!

На одной ноге сложно устоять, как бы не казалась эта нога устойчивой и практичной. И научно-технический прогресс, являясь этой крепкой ногой, вводя в заблуждение своей практичностью и целесообразностью, на самом деле не умаляет риски, но увеличивает их, выбивая почву для «второй ноги» нашего социального развития, – «ноги идеального плана», в которой скрыты сакральные «мышцы и сухожилия» природного архаического естества, с их нерушимыми консолями естественного глубинного совершенства.




Инь и Янь цивилизации


Упрощённо-обобщённо. Восток относится к Западу так же, как женщина относится к мужчине. И взгляд востока на запад, имеет тот же интерес, какой присущ разнополым субъектам социума. Здесь всякое расположение, как и всякая неприязнь, диктуется глубинными мотивами гормонального фона субъектов, и определяет все возможные оценки как своего собственного, так и противоположного поведения. Женщина тянется к мужчине, имея главной своей, глубоко сакральной целью, – оплодотворение. Мужчина тянется к женщине, имея свою отличную цель, но не столько ту, какую рисуют себе плоские головы, получить свою меру удовлетворения, сколько глубоко подсознательную цель завоевать и подчинить, получить женщину в свою власть. И пусть в отношении метакультур не так всё просто, а точнее сказать – всё непросто, но всё же основные платформы и консоли этих отношений, имеют ту же природу.

Имея каждый свою архаическую ментальность, и свою цель, они, не понимая друг друга, и не доверяя друг другу, тем не менее, оплодотворяют друг друга, принося в наш мир небывалые плоды. Восточная цивилизация, как всякая женщина всегда глубже, всегда интуитивнее и проще в своей природной ипостаси. Западная, напротив, всегда более сложна, рационально-разумна, более упорядоченно-обстоятельна, и по большей части поверхностна. И в силу «мужского характера» и переполнения крови тестостероном, соответственно, более агрессивна. Запад, на протяжении всего «сожительства», пытается навязать свой образ мышления женщине, он пытается привести к своим лекалам глубокий женский ум, и завладеть женщиной, во что бы то ни стало. Он жаждет обладать этой прекрасной и мудрой феей. И делает это по-мужски грубо, по-мужски прямолинейно. И в силу того, что ныне эта женщина не очень-то и сопротивляется, превращаясь всё более в куртизанку, кое-что действительно удаётся. Восток всё больше находится под властью запада, и всё чаще стелется пред его грубой неотёсанной силой. Он стал ассимилироваться и терять чистоту своей «женской генетики», а с этим, и свою сакральную красоту. Восточная цивилизация всё более становится похожей на Запад. А когда женщина становится похожей на мужчину, ничего кроме огорчения, разочарования и отвращения, это вызывать не может.

Как женщина вообще, и в первую очередь западная женщина, стала забывать в чём её действительная сила, так и Восточная цивилизация, поддаваясь западной, раздвигая ноги без всякого сопротивления, ассимилируясь и перерождаясь, забывает всё более в чём её природная сила. Играть с мужчиной в одну из его игр, играть на его шахматной доске, значит заранее обрекать себя на проигрыш. Ибо там, где царствует расчёт, рационально-аналитический взгляд на мир, там мужчине нет равных. Но та интуиция присущая всякой женщине, (если эта женщина ещё не потеряла своего женского начала), способность противостоять всякому пошлому расчёту, всякому мужскому логическому умозрению, является более ценным мерилом на полях жизненной ментальности. Восточная цивилизация должна осознать, в чём её действительная сила, и развернуть свои оглобли в сторону своего собственного идеального развития, в сторону развития своих, присущих только востоку мировоззренческих лекал и алгоритмов. Играя на поле западного менталитета, играя в игры запада, ей никогда не добиться величия, и никогда не достигнуть настоящего собственного совершенства. Ибо у неё иная природа.

Когда-то Восток действительно представлял собой олицетворение женщины высшего света, женщины высшего ранга, – Царицы-Терпсихоры, не доступной таинственной и волшебной! И все навязчивые попытки Запада завладеть ею, отвергались как пошлое домогательство. Что изменилось с тех пор? Почему Восточная цивилизация превратилась в «куртизанку», в легкодоступную женщину? И чем это грозит самому Западу? Дело в том, что как мужчина делает женщину, так и женщина делает мужчину. И чем менее женщина становится женщиной, тем более в мужчине теряется всё его мужское достоинство. Он деградирует, и в силу присущего всему и вся баланса полюсов, неминуемо становится так же более женственным. Так Запад всё более превращается в какой-то суррогат, не вполне «мужской организм», он становится флегматично успокоенным, настроенным на сохранение, на обуздание какой-либо экспансии, то есть становится всё более женственным. Так вся наша цивилизация опошляется, деградирует и тем самым становится уязвимой, пред внешней агрессивной природой, стремящейся стереть нас всех с лица земли. Чистоплотность природных начал, как и чистоплотность рода, имеет доминирующее значение для выживания этого вида. Деградационные процессы, связанные с умалением основных природных импульсов, с ослаблением главных консолей, делают всё здание неустойчивым, ветхим и уязвимым.

Теперь усложнённо-обобщённо. Сакральные институты нашего социума находят свои архаизмы в биопсихологии отдельного человеческого организма. Так «Инь» и «Янь» нашего тела, воплощается в «Инь» и «Янь» нашего инстинкта, а затем и сознания, ведёт свои транскрипции в области сношений межполюсных противостояний Запада и Востока (условно, ибо всякое подобное обобщение, может быть конкретизировано в более непосредственных явлениях межличностных отношений различных и многочисленных пантеокультур одного и другого условно обозначенных лагерей). Так вот, Как Восток лишь более женщина, чем мужчина, и имеет в своей крови, а вслед за тем и в ментальности, часть мужского начала, так и Запад, лишь по преимуществу мужчина. И как в отдельной личности всегда идёт борьба женского и мужского начал, с необходимым выплеском энергии, перманентная борьба, где женское предполагает сохранение, отстаивание архаических основ, а мужское преобразование и обновление, так и в общей цивилизации, происходит всё тоже самое, но лишь в ином масштабе и с иными перспективами. Если смотреть на всё это с различных ракурсов, то выявится интереснейшая картина. Восток, борясь с Западом в рационально-аналитическом и практическом ключе, безусловно руководствуется по преимуществу женскими мотивами. Но на идеальном поле, он всё же более мужчина, ибо если смотреть к примеру, через призму теологических аспектов, которые относятся к идеальным контекстам сознания, то религии Востока строятся преимущественно на мужских мотивах. Оставляя здесь без внимания более древнейшие как то, Буддизм, Сикхизм, Иудаизм и прочие, имеющие в себе ярко выраженные мужские черты, остановимся на более поздних. К примеру, что есть в сути своей Ислам, как не протест против женской религии Христианства, родившейся на ближнем востоке, но созревшей на Западных полях, и вобравшей в себя западное воспитание, изменившее ему пол? Запад в свою очередь, как практический мужчина, всё больше обнаруживает в своём поведении чисто женские признаки, как то: Мелкое коварство, непостоянство, изворотливость, мелкая хитрость, обидчивость, пошлое презрение, зависть, и главное, необдуманность поступков, за которыми следуют катастрофы и разрушения. И подобные палиндромы нашего сознания, встречаются всюду, где пытливый взор пытается найти истоки, и заглянуть под покрывало общепризнанных повсеместных истин. Дискредитация главных основ нашего существа, нарушение чистоплотности инстинктов, неизбежно приводит к хаосу, и как следствие к страданию целых народов.

Контрабиоз, как необходимая парадигма существования, имеет свои латентные признаки всюду, где возможен прогресс и регресс. И всякое выстраиваемое здание имеет свой кризис, после которого вершины начинают шататься и предвещать разрушение, вслед за которым, в силу того же контрабиоза, необходимо наступает новая кризисная точка, и берёт своё начало новое построение. Волна всюду волна, и только амплитуды и характерные особенности разные. Этот закон непререкаем, как вседавлеющий закон самой природы вещества, природы упорядоченной материальности. И ему подвластны все возможные построения, как чисто материального конгломератизма, так и всего метафизического и трансцендентального пантеона, базирующегося на чистом сознании. И весь вопрос здесь лишь в том, достигает ли та, или иная постройка, действительно своего совершенства. Не подтачивают ли фундамент этой постройки «термиты заблуждения»? Насколько «иммунитет» той, или иной постройки сохраняет свои действительные консоли, обеспечивающие выживаемость, и обещающие действительное совершенство зданию, а значит и действительное будущее бытию? Противостояние латентным болезням, заключено в первую очередь в выявлении симптомов, и выведении диагноза. Это основоположение применимо как к болезням «организма-человека», так и к более скрытым, более латентным болезням «организма-человечества». Здесь нет альтернатив. Выявить скрытые зачатки болезни вовремя, когда «Колесо Иксиона» ещё не раскрутилось, и не подошло к «точке невозврата», должно быть главной задачей для сохранения всякого организма. Человечество же, пока реагирует только на уже явные признаки запущенной болезни, как в чисто физических аспектах биосинтеза, так и в метафизических аспектах психофизического плана. И то, что психофизическому здоровью человечества уделяется мало внимания, говорит о том, что человек ещё находится на низкой планке собственного умозренческого развития, и не видит действительных основ для своего реального сохранения. Ведь именно психофизический пантеон нашего социума, является тем фундаментом, на котором стоит здание нашего мира. Нет, не достаток и упорядоченность металогических конструкций цивилизации несут на себе «стены и флигеля» нашей жизни, но именно трансцендентальные основы нашего духа, олицетворяющие психофизическое совершенство общей духовности человечества, являются действительной основой для его сохранения. Но для того, чтобы это понять, человечеству необходима действительная пропасть, заглянув в которую, в его глубинных эшелонах разумения должны проснутся спящие «гипоталамусы» и «эпифизы», и открыть закрытые ныне «ставни окон», за которыми откроется совершенно новая действительность, небывалая реальность бытия, перспективы которой, (если только такое случится, и человек не упадёт в ту пропасть), приведут человечество к полям и лесам действительного благоденствия, в котором будет место как злу, так и добру, как прогрессу, так и регрессу, как совершенству, так и стагнации…

Во что превратилась бы наша цивилизация, не будь в ней по-настоящему сильного «мужского начала Запада»? Прогресс, идущий от Запада мощным порядком собственного совершенствования, диктует всему существующему на земле, собственную форму разумности. Порядок, – «совершенная молекулярная решётка» условного социального благополучия, правит здесь балом. И все контраргументы, в силу своей природной ментальности, в силу идеальности мировоззрения, слабо противостоят этому бастиону, основанному на более твёрдых консолях, на залитых в бетон очевидных фактах, которые в отличие от идеальных, можно всегда потрогать руками, подложить под всякое основание, выстроить на их основании «прочные небоскрёбы», и застеклить «пуленепробиваемым стеклом» окна, в которые будто бы открывается более явный, более чёткий вид нашего будущего. Мы даже представить себе не можем такой вот цивилизации, где не доминировала бы константа рационально-аналитического воззрения, где она была бы превращена в рудимент, и всё влияние на жизнь оказывала бы идеальная форма сознания, с её парадигмой всеобъемлемости, без чётких линий и условно-монументальных границ, обеспечивающих определённый, и такой желанный для противоположной формы мышления, порядок. Ибо наша фантазия в своей сакраментальной диадеме, рисует мир устойчивого поликинеза только в рамках выстроенной и закрепившейся в подавляющем большинстве сознаний, парадигме практической обоснованности. Цивилизация без настоящего «мужского начала», без её сакраментальных основ рационально-аналитического мышления, всё равно, что кровь без плазмы, всё равно, что вода без водорода, – всё равно, что мир без реальности… И в этом мы убеждены так же, как убеждены в том, что мир реальности существует независимо от нас, что он реален сам по себе. Но дело в том, что на белом свете существовали цивилизации, основанные на совершенно иных палеолейтмотивах. И эти цивилизации были столь совершенны, что нынешние ученые, вытаскивая из земли раритеты этих цивилизаций, не понимают и не перестают удивляться, как такое было возможно?!

Цивилизация научно-технического прогресса в её нынешнем виде, никогда не понимала и никогда не поймёт иной цивилизации. И те, ныне существующие пантеокультуры сохраняющие с большими усилиями воли свои сакраментальные устои, хоть и не имеют того прогрессивного с точки зрения западной пантеокультуры устройства миропорядка в своих «кланах», и не обеспечивают себя самыми совершенными техническими устройствами, и не несут достатка в понимании рационально-аналитического пантеона осознанности запада, всё же являются, с моей точки зрения, самыми совершенными пантеокультурами. И то совершенство духа, не измеряемое ничем, никакими инструментами рационального, что невозможно потрогать руками, что невозможно отнять и положить в карман, является для меня самым драгоценным и самым совершенным жизненным пантеоном, и настоящим мерилом совершенства самой жизненности. Они, в большинстве своём, знают истинную ценность этой жизни. Для них всё, что ценится западной пантеокультурой является плоским, низменным и малоценным. И это неоспоримо для пантеокультуры Востока. Где при всей кажущейся западным пантеокультурам уязвлённости присущей «женскому началу» в быту, повсеместно царит «женское начало» в сознании. Мир проникновенного знания архаических запредельных монад собственного духа, проникновенного вглядывания в собственные глубины, и вознесения на пьедестал не суррогатных, но настоящих мотивов благоденствия жизни, привносит в жизнь этих пантеокультур то, еле уловимое, эфемерное, (и являющееся для западных пантеокультур фантомным), но такое жизненное чувство, которое невозможно переоценить! И именно здесь находит своё олицетворение «Нирвана», как апофеоз этого сакраментального чувства, в котором жизнь находит свои самые возвышенные и самые чувственные заоблачные плагины.

Во что превратилась бы наша цивилизация, не будь в ней «женского начала Востока»? Во что превратилась бы, не имей она интуитивно-идеального образа познания присущего по преимуществу Востоку? Во что она превращается ныне, подавляемая и унижаемая Западом, ассимилируясь и перерождаясь? – В холодную полумёртвую голову сфинкса. Здесь всё рассчитывается на месяцы и годы вперед, здесь всё меньше произвола, всё меньше непредсказуемости и восторга, – здесь всё меньше жизни! Человек без идеального познания, – расчётливое, поверхностное, усреднённое и уравновешенное животное – биоробот. Цивилизация без идеального познания, без тонких монад собственного внутреннего совершенствования, – конструкция без наполнения, словно пустой дом, такой удобный и конструктивно-совершенный, но такой безжизненный, зияющий пустыми окнами, будто пустыми глазницами черепа.

Человек Востока смотрит на человека Запада, как на обделённое жизнью существо. Для него, он либо недоразвит, либо спит в своём бодрствовании, и видит свой сон, в котором ему рисуются обманывающие перспективы, в тумане коих он не в силах ни увидеть, ни осознать своих настоящих целей. И словно слепой крот он добывает свои «коренья», складывает их в лабазы, обманывая своё сердце бдением рационально-разумного благоденствия. Для Человека Востока такая жизнь может вызывать лишь сожаление. Ведь это всё равно, что жить без любви, в самом широком смысле слова. Человек без развитых глубин идеального мышления, словно древо без кроны – мёртвый пенёк, словно цветок без самого цветка, словно сердце без крови, – это, по сути обезглавленный человек…




Камера обскура


Западная цивилизация строит технически совершенные машины, математически совершенные корабли, и рационально выверенные социальные системы. – Восточная цивилизация выстраивает «корабли метафизического совершенства», бастионы экзистенциального полиса, и облагораживает колодцы глубин душевного пантеона. Первая строит внешний мир, вторая – внутренний. Они, словно две доли, две половинки земного разума, две монады одного и того же мира, – два крыла птицы, летящей над полями безмерности! Но что, на самом деле стоит космос Вселенной, перед космосом человеческой души? Если попытаться взглянуть на это условное противоречие непредвзятым взором, то выявится одна очевидная конселогема. Космос человеческой души гораздо необъятнее, и гораздо беспредельнее всякого космоса действительной внешней реальности. Ибо космос действительной реальности, есть лишь суть проекция космоса человеческого сознания, и его многомерной и многогранной души. Здесь, в противовес рационально-аналитическим перспективам, выявляются горизонты мира непознаваемого. За этими горизонтами лежит действительная тайна всего мироздания и всего сущего. Ибо плоскость рационально-аналитического воззрения действительно плоска и слишком однозначна, в отличие от воззрения идеального, в котором нет плоскостей и последовательностей, нет того порядка, который необходимо заковывает разум и душу в «камеры обскура» упорядоченной на определённый лад, реальности, где нет и быть не может никакой свободы. А значит, нет жизни, в том её понимании, которое должен находить по-настоящему живой дух.

Весь наш феноменальный мир, есть суть продукт этой «камеры обскура», и всякая разлинованность его в клеточки, всякая упорядоченность и выстраиваемая закономерность, есть суть игра нашего разума, и к самому внешнему миру имеет лишь то отношение, кое имеет зодчий к строительному песку. Помнит ли кто-то, какое необыкновенное удовольствие он получал, какой восторг испытывал всякий раз, когда выстраивал в песочнице какую-нибудь более-менее гармоничную постройку? Из бесформенного песка, на его поверхности вырастало, становилось некое чудо, – нечто, что было таким родным, таким близким, и манило своей красотой, и заставляло оберегать. Оно, это гармоничное строение, вылепленное тобой, будило фантазию сильнее всякого утверждённого художественного произведения, так как было создано именно тобой, и все его линии, все его башенки и флигельки резонировали с образом твоей дремлющей фантазии, приводя все её члены к бдению, и заставляя испытывать экстазы вдохновения, такого незрелого, но такого пронзительного и завораживающего! Тот, кто помнит чувства своего детства, тот способен к гениальности. Ибо только ребяческая душа ближе всего к гениальности. И тот, кто забыл эти чувства, у того душа покрылась корой рационального детерминизма, и не в состоянии ловить лёгкие ветерки вдохновенного трепета. Он стоит словно старый инертный покрытый корой дуб, пред всем новым, пред всем сакрально тонким, и не ощущает еле уловимых резонирующих аффектов природы, в нём всё спит дремучим сном. Да, его основательность не вызывает сомнений. Он даже слишком основателен, и его неспособна повалить даже самая мощная буря. Он разветвляется своими могучими ветвями во все стороны, он вгрызается своими могучими корнями в плоть земли, и заполняет всё большее пространство, создавая вокруг себя экосистему. Он создаёт свой мир, но этот мир слишком инертен, слишком груб и костен.

Условно говоря, вся западная цивилизация есть олицетворение этого могучего дуба. А точнее сказать леса из подобных друг другу могучих дубов. Восточная же цивилизация, с её более живыми пантеокультурами олицетворяют флору и фауну этого леса. Стремительные серны и величественные олени, водомерки и серебристые карпы в прудах и реках, мудрые жуки и совершенные бабочки, незабываемой красоты цветы и целебные коренья… Надо ли говорить о том, что, как этот лес зависит от флоры и фауны, так и вся эта совершенная красота фауны и флоры зависит от леса. И вне друг друга, они скорее всего погибнут, или по крайней мере перестанут развиваться.

У всего существующего на земле, свои истины и свои заблуждения. И «камера обскура» у каждого своя. Всякая однозначность в этом отношении есть провокация, пропаганда монотеизма, и несёт в себе лишь ограниченность. Истина никогда не прикреплялась к одному из полюсов, она всегда парила между полюсами, и вибрировала, разнося в пространстве свою совершенную музыку. Но надо понимать в чём находит западная цивилизация свою «камеру обскура», и в чём восточная находит свою. Истина скрывается именно в неоднозначности этих «камер», в их не смешиваемости, и понимании той абсурдности сравнивания и определения полезности одной, против другой, в историческом контексте нашего социального миропорядка.

Итак, Западная пантеокультура. Её главной особенностью служит рациональная очевидность, и приоритет этой очевидности, над всеми иными умозаключениями. Здесь царит твёрдая убеждённость в том, что мир внешний – рационален и закономерен, и потому жизнь всякого здесь должна быть выстроена и скроена по этим лекалам. Здесь всякое понимание счастья зиждется на порядке, и неотделимо от этого порядка. Человек здесь убеждён, что настоящее счастье можно получать только путём предсказуемости и уверенности в завтрашнем дне. Уверенности в будущем, которое зависит от порядка и слаженности всех действий и помыслов. И для него нет иных альтернатив, как строить свою жизнь в соответствии этим своим убеждениям. Но вы спросите, в чём же здесь срыта «камера обскура»? И я вам отвечу, тем более, в отличие от обозначенной мною противоположности, здесь всё достаточно просто. Человек убеждённый, что, набив свои лабазы зерном, и построив отопительную систему, выстроив свою жизнь и приведя в порядок, он застрахован от всех возможных катаклизмов. И в каком-то смысле это действительно так. Но только до той поры, пока в дело не вступает сама природа, с её напором, непредсказуемостью и произволом. Человек построив танк, полагает что, идя в бой, защищён от «дурных пуль», и не желает даже думать о том, что этот танк провоцирует врага на применение более мощных орудий. И на самом деле танкист сидящий в танке, на поле боя ещё менее защищён чем простой пехотинец. Так, чем более рационально надёжно защищает себя человек, тем сильнее в его отношении натиск внешней дискриминирующей природы. И самыми страшными и разрушительными бурями здесь на самом деле являются даже не те классические катаклизмы внешней природы и козни внешних врагов, но катаклизмы внутренние, – те бури и штормы, зарождающиеся в душевном агрегативе каждого человека, и грозящие перевернуть изнутри всё с ног на голову. В нас, в душе каждого из нас, спит мятежная природа всего естества мирового макрокинеза. Каждый из нас часть этого глобального мироздания, мы капли бескрайнего океана, и несём в себе всю латентно укрытую пантемиду этого мира.

Человек западного умозрения убеждён, что строя механизмы и конструкции различного плана, что, подчиняя себе природу внешнюю, завладевая законами внешнего физического мира, (а что, как не владение заключено в рационально-аналитическом познании, во всяком научном познании), он, тем самым ставит все свои приоритеты на пьедестал этого мира. И это и есть его «камера обскура». Здесь по-настоящему заслуживающим внимания и ценным является то, что для по преимуществу идеального воззрения восточной пантеокультуры, является лишь второстепенным. То, на чём строит свои основания западная пантеокультура является лишь заблуждением для восточной. Ибо эти основания, для неё также иллюзорны, как иллюзорна всякая предсказуемость и основательность самого феноменального мира. И в этом заключена разница этих «камер обскура». Ведь та глубокая идеализация мироздания присущая по преимуществу восточным пантеокультурам, для западного умозрения является также сплошной иллюзорностью. Для него, здесь не существует вообще никаких настоящих оснований. Всё лишь эфемерность, и в сути своей бесполезная фантомность. Тонкий мир, для западной цивилизации вырастает из монолитного камня грубого инертного мира, и является по сути лишь тонким запахом, лишь креативным олицетворением этого «монолитного камня». И все созерцательные умозаключения восточной пантеокультуры, для него являются лишь простыми инсинуациями не заслуживающими никакой серьёзности.

Восток смотрит на мир иначе. Он смотрит на него через свою «камеру обскура», через глубину своего душевного состояния, через призму совершенства и красоты своей внутренней природы. И самым важным для него является именно это состояние, – состояние его душевного агрегатива, где невозможно ничем завладеть по-настоящему, невозможно ничего выстроить в линейку, невозможно подогнать под общее лекало. Главенствующими мотивами здесь необходимо всплывают нечто противоположное всякой целесообразности, всякой законченности и объективности. Здесь не существует границ, а значит не существует и царей, и правителей, не существует никаких иных авторитетов кроме собственного глубокого чувства. И вся спонтанность, непредсказуемость и запредельность этого мировоззрения, опирается только на минуту во времени, и точку опоры в пространстве, принадлежащие одному единственному душевному агрегативу, одному единственному сознанию. Наиболее ярко и непосредственно всё это отражено в «дзэн буддизме», как воплощении восточной ментальности, несущей в себе самые сакральные латентно укрытые основы человеческого духа и его архаического и «рафинированного» естества.




Катарсис


Как природа, архаическая природа нашей реальности, по большей части своего бытия спит, закованная в камне материальности, и только её относительно бодрствующие олицетворения в виде «живого мира» пробиваясь сквозь панцирь инертного состояния этой спящей природы, а точнее сказать вырастая «стеблями живого», стеблями некоего относительно бодрствующего и агрессивного состояния этой природы, из этого спящего царства и её скованной инертности, провозглашают о бодрствовании и живости, и подтверждают своим наличием саму возможность реальности жизни и всех её разнообразных плагинов, так подавляющая масса «человеческой плазмы», на своём уровне, находится в таком же относительно спящем состоянии. Человечество в подавляющей своей массе спит, (и в этом можно легко убедится, поговорив несколько минут на возвышенные сверх чувственные темы с любым аборигеном планеты). И только те немногочисленные бодрствующие головы, что, появляясь то тут, то там поднимают герольды и штандарты этого бодрствования и сверх чувствования, и будят насколько в их силах спящие вокруг головы, своей исключительностью, – только подтверждают правило. Мы называем их гениями. И как гениальность самой природы, заключающейся и воплощающейся в проявлении жизни на земле, провозглашает о чуде, так гениальность среди дремлющей массы людей, провозглашает о сверх чувственности и сверх разумности, о сверх способностях человека, таких же чудесных, как и сама природа живого.

Тот дуб, о котором я писал выше, конечно бодрствует относительно угрюмой каменной скалы, но он спит относительно серны, человека, или бабочки… И каждый из этого ряда, так же спит относительно последующего, более бодрствующего, более живого существа. И если представить себе продолжение этого ряда, то в конце концов должно возникнуть некое существо сверх чувственного и сверх разумного потенциала. Такое существо можно будет отнести к действительно божественному миру, ибо оно будет обладать сверх возможностями в чувствовании и разумении относительно людей и бабочек, так же, как мы люди обладаем сверх возможностями разумения, и сверх потенциалом в сравнении с тем же дубом. И здесь мы можем лишь фантазировать, ибо ничего синтетически разумного за собственными пределами не в состоянии объективно представить. К примеру, такое сверх чувственное существо могло бы чувствовать неоднородность электромагнитных полей, и переводя на собственные разумные матрицы эти чувства, составлять для себя портрет окружающего мира в совершенно иных диапазонах, с совершенно иными критериями и следующими за ними, образами. Такое существо действительно могло бы чувствовать и воспринимать электромагнитные колебания, идущие из других голов, и дешифрировать их, а значит на самом деле, читать мысли. Такое сверх чувственное существо обладало бы такими возможностями, что все наши возможности, как простой сенсорики, так и трансцендентальные, и метафизические, показались бы ему возможностями лягушки. Причём лягушки находящейся в анабиозе, скованной инертной материальностью условий внешнего спящего мира. И кстати сказать, зачатки таких возможностей уже проявляются у редких отдельных существ.

Кто, какая из существующих ныне пантеокультур могла бы достичь такого совершенства, такого состояния своей живости? Я полагаю, вопрос – риторический. Ведь пантеокультура запада движется в совершенно ином, скорее противоположном направлении, и потому даже гипотетически не способна достигнуть такого совершенства, дающего настоящую надежду на будущее. Западная пантеокультура по своему определению не способна переродится в такое вот сверх совершенное, сверх живое создание. Оно движется по направлению к каталогизированному упорядоченному совершенству, – к уравнению, в котором не должно быть неизвестных, к катарсису порядка и сбалансированному уравновешиванию всех стихий своего существа, к превращению человека в запрограммированного робота, который уже не просто спит, но умер, ушёл на противоположный полюс от жизненности. Здесь невозможно рождение и расцвет бога на земле, здесь все векторы направлены на удаление от всего чудесного, от всего непознаваемого, от всего действительно божественного. Здесь невозможно достижение идеального катарсиса, и потому невозможно рождение ни ангелов, ни демонов. Здесь всё и вся металлогизированно мертво, всё пребывает в спячке, и видит свой сон о совершенном мире технократии.




Волюнтаризм


Как известно, наш разум делится на правое и левое полушарие. И то условное разделение мышления с доминантами одного полюса, в ущерб другому, определяет образы и формы созерцания. Математическое, рационально-аналитическое, а в след за ним и общее технократическое мышление, руководствуется по преимуществу левым полушарием. Идеальное, же с последующими интуитивными прозрениями, руководствуется преимущественно правым полушарием. Так полагают учёные, хотя и в несколько иной транскрипции последствий, а именно противопоставления производных творческого и практического. И здесь таится, и экстраполируется на глобальные противоречия социума, главное и фатальное отличие пантеокультур Востока и Запада. Там, где находится условный «центр тяжести» мышления человека, между этими условными полюсами, там находится и его пантеокультура.

В транскрипции противопоставления бытового осмысления, глубочайшее несовпадение образов мышления Запада и Востока, наиболее явно и чётко отражается в языке письменности той, или иной пантеокультуры. Доминанта фонетического склада письменного воплощения явлений мира, и всего того, что идентифицируется, синтезируется и разделяется на образы и закономерности в этой письменности, олицетворяет собой несопоставимую разницу форм мышления, и необходимых закономерностей в умозаключениях носителей языка письменности Запада. Здесь всё основывается на звуках, на линиях, выстраиваемых во времени, на соотношении последовательностей, то есть преимущественно логических аспектах умозаключений. В отличие от цивилизации Востока, и в первую очередь пантеокультур древнего Китая, как некоего родоначальника огромной части культурного становления Востока. Почему не Индии? Да только потому, что, хотя Индия имеет ещё более глубокие, более отдалённые корни цивилизационного и культурного становления, но в отличии от Китая, не сохранила суверенности в самом широком смысле слова, а значит не сохранила чистой самобытности образного мышления. Всё же «санскрит» это нечто симбиозное, нечто конгломеративное, нечто синтетическое. Хотя ныне и Китай, под давлением более агрессивных пантеокультур Запада, постепенно переформатируется, и уже встаёт на чуждые его древним консолям, векторы, что грозит ему вырождением, ассимиляцией под западный политес сознания.

Так вот, Китай. Здесь в письменности отражается образность мышления, не зацикленная на линиях временного пантеона, где всё сплетается в последовательностях, и всё и вся выражается в умозрительных дорогах, цепочках и соответствиях создаваемых условностей внешнего мира. Китайская пантеокультура мыслит иначе не потому, что её историческое основание лежало на берегах «Хуанхэ, и Янцзы, и даже не потому, что она была долгое время изолирована от влияния «агрессивного Запада», но потому что изначально, её мыслительная способность складывалась преимущественно по иному принципу, а точнее сказать в преимущественно ином аспекте созерцания. Здесь доминирующим политесом в «камере обскура» выступало не время, но пространство. Здесь царствовала не логика, но идеал созерцания. Культура Востока вообще выстраивалась на доминантах пространственно-интуитивных форм созерцания. Где наибольшее значение имел образ, единовременное схватывание момента, – угадывание, а не доказательство, как олицетворений, в первом случае идеального мышления, во втором – аналитического, с его апофеозом – диалектикой. Здесь всегда преобладало пространственное над временным. В противоположность доминантам Запада, где паллиативом всегда выступало некое временное преобладание, с его аспектами фонетического осмысления и запечатления в скрижалях своей письменности, всех возможных образных внешних знаков представляемого природного естества. Неспроста филология являет собой начало, а точнее сказать колыбель, – куколку философии. Письменность Китая, умозрение, воплощающееся в иероглиф, олицетворяет собой то главное отличие мышления человека Востока, как стремящегося к преобладанию пространственно-интуитивного умопостижения мира, над логически-временным. Здесь всякое понятие воплощается не в цепочку или линейку букв-звуков, но в образ идеального схватывания точки, и момента созерцания. И именно здесь наиболее чётко и наглядно иллюстрируется то различие идеальных форм мышления, по преимуществу, от форм рационально-аналитического концептуального плана, доминирующего в пантеокультурах Запада. Тот, кто хотел бы наиболее явно оценить различие мировоззрений Запада и Востока, тому следовало бы изучить наиболее вершинные олицетворения этих мировоззрений. К примеру, таких антагонистических и характерных для своих родов философем, как Лао-цзы, Конфуция, и Юма или Канта. И хотя каждая из них на пути своём, зачерпывает из противоположной, но в целом между ними – пропасть. Всякая совершенная имманентная доктрина, несёт в себе отпечаток обобщённого взгляда на мир той или иной пантеокультуры, и содержит в себе те истины и заблуждения, которые свойственны тому образу мышления, что сложился и укрепился в подавляющем большинстве сознаний этой пантеокультуры.

И хотя наверняка создаётся впечатление того, что я в своих размышлениях и умозрениях пытаюсь выявить преимущество одного политеса мышления, над другим, (в силу заинтересованности всякого умозрения, свойственного человеческому разуму вообще, и всякому глубокому мыслителю в частности), но на самом деле одно стоит другого, и все преимущества одной формы мышления, над другой, формы с доминантами временных аспектов созерцания, над пространственными, (будь такие в действительности), могли бы означать и предполагать преимущество пространства над временем, либо наоборот, в глобальном «теле» действительности бытия, с его пространственно-временным континуумом. Что является абсурдом, и не может быть никоим образом приводимо здесь, как нигде и никогда. Ибо в таком случае терялась бы сама суть бытия, в которой только паритет сил, только равновесие и сакральная гармония противопоставлений и противостояний, определяет наличие самой действительности, как таковой.

Всякие достижения Запада на своём поприще, нисколько не умаляются достижениями Востока. Как, впрочем, и наоборот. И я, на самом деле стремлюсь в своих умозрениях лишь к тому, чтобы ни одна из пантеокультур не была принижена в своих архаических, пусть и не понимаемых по большей части иными пантеокультурами, формах созерцания и мышления. Ибо только синтез культур и форм разноплановых конструкций цивилизационных понятий и осознанностей, обещает нам будущее. На стыках этих пантеокультур возникают невероятные по своей красоте и возвышенности синтетические воззрения, как к примеру, такое логико-экзистенциальное явление как Ошо. (Кстати сказать Индийца). Его философия безмерна именно потому, что впитала в себя, как рационально-аналитические воззрения запада, так и открыла экзистенциальные платформы сверх поэзии востока. Но это отдельный долгий разговор, и я коснусь его чуть позже.

Дело всё в том, что каждый, кто проникался этими широчайшими воззрениями и глобальными взглядами чувствовал, как западная культура, в силу своей природной агрессивности начинает подавлять культуру востока. Ассимилировать её, и грозит полностью растворить её исторические уникальные артефакты трансцендентального и метафизического плана, в своей агрессивной среде упорядочивания и приведения к своей, свойственной только ей последовательности. И именно поэтому, на этих страницах я по преимуществу отдаю больше сил для вскрытия «саркофагов» древнего мира Востока, нежели Запада. Ибо тонкость и уязвимость мира и пантекультур различного плана и направления Востока, заставляет всякого мыслителя чувствующего свою ответственность, вести преднамеренно и протекциониски своё повествование в сторону защиты теряющей свои бастионы, пантеокультуры. Грозящая однополярность, монотеизм культурного наследия нашей общей цивилизации, толкает на это, и заставляет, пусть и насколько возможно холодно и непредвзято, но всё же озабоченно вглядываться во все открывающиеся ландшафты цивилизационного мироздания, и ограждать уязвимые стороны нашего мира, и укреплять своими твёрдыми консолями истинности. Следовать дорогой своих умозрений, по пути наслаждаясь видами глубин и далей природы, как и разноформатного искусства человека, как восточного направления, так и западного. И осознавать, что всякий самобытный политес искусства, это всегда отражение генетического склада той или иной пантеокультуры, уходящей своими корнями в глубины веков. И если цивилизация вообще до сих пор жива, то это заслуга как одного, так и противоположного пантеокультурного наследия. И какая из пантекультур привнесла в это общее становление и сохранение больше, а значит заслужила больший пиетет к себе, не в состоянии достоверно определить никто.

Да, в силу крепкого иммунитета, Восток сопротивляется этой ассимиляции как может. Но агрессивность Запада вообще, опирающегося на свою железобетонную диалектику, и порядки рационально-аналитического воззрения в частности, способна превратить в песок, растолочь до консистенции пыли, и залив водой собственных идей, выстроить из любого самобытного материала свои «упорядоченные бастионы». Здесь «порядок разума» покоряет «порядки сердца» … Но так ли это на самом деле? Не связано ли это с тем, что мой взгляд, как взгляд большинства моих соотечественников, всё же устремлён отсюда – туда, из бастионов по преимуществу западной пантеокультуры на далёкие берега востока. Не является ли он предвзятым, ведь я смотрю из своей пещеры, и вполне может статься, что взгляд противоположный будет выявлять совершенно противоположные константы цивилизационного отношения. Скорее всего так и есть, и умудрённый Китаец, например, скажет, что по преимуществу это его пантеокультура всё более доминирует над западной. И что это западной культуре угрожает действительная опасность. Ибо он знает точно, что никакие выстроенные бастионы западного мира, никакой порядок рационально-аналитического пантеона не способен устоять пред натиском идеальных форм воззрения, за которыми стоит глубина векового наследия и инстинкт воли самой природы, в которой консоли всего сущего сплетаются в непреодолимый сверх мощный консорциум права на бытие. И он более могущественен, чем вся монолитная структура западного политеса вместе взятая. И это, так или иначе подтверждает расцветающая ныне то тут, то там своеобразная агрессивность востока, его мягкая напутственная миссионерская экспансия духа, как нечто необходимо спровоцированное, как противовес длительному угнетению востока западом. Да, порядок запада, его устойчивая платформа, выстраиваемая социальная конструкция отношений, с её иерархией демократического качества, действительная сила, ибо предопределяет крепкую «молекулярную решётку» социального взаимоотношения. Но, во-первых, всякий «металл» имеет предел своей устойчивости и стабильности, во-вторых, всякая выстаиваемая искусственно конструкция, связываемая раствором заблуждений и иллюзий, в особенности морального плана, (в которых нет действительных основ, как только надуманные), упорядочиваемая без всяких настоящих перспектив – недолговечна. Культура востока существует уже давно. Она есть суть «вода», перед «металлом». И всякие выстроенные из этого «металла запада» лабиринты, хоть и загоняют «воду» в свои карманы и повороты, но необходимо ржавеют, и рано или поздно будут снесены этой «водой». Её гибкие «текущие консоли», кажущиеся западу эфемерными и даже фантомными, на самом деле имеют собственную наиболее долговечную «молекулярную конструкцию». Ещё более глубоко метафорично: Как электромагнитное поле земли, не чувствуемое нами и представляемое до поры до времени фантазией учёных, на самом деле создаёт и удерживает жизнь на планете, так пантеон идеального воззрения востока способен удерживать всякую пантеокультуру на плаву, и противостоять всем поверхностным штормам мира действительности. Незримое пространство трансцендентального бытия сознания, сохраняет нашу общую цивилизацию так же, как магнитное поле земли сохраняет природу нашей планеты. И как крона сохраняет всё древо, и обеспечивает сохранность его корням, как корни обеспечивают цветение кроне, – мир нашей общей цивилизации взаимозависим, и взаимно необходим.

Глубинные метафизические основы намного сильнее, ценнее и важнее, чем это представляет обывательский разум укоренившегося в своих верованиях, запада. Истинные основы для сохранения всякой пантеокультуры зиждутся не на цивилизационном достатке, или порядке демократической иерархии, но на глубинных консолях духа этой пантеокультуры, его исторических корнях. И в этом смысле обывательский разум запада всегда недооценивал важности восточной философии, к примеру философии Брахманизма, или Буддизма. Религиозность запада строится на ином опыте, на иных плагинах мировоззрения, плавающих преимущественно на поверхности, и полагающих каким должен быть человек, в противоположность восточному политесу, в котором доминирует понятие – каков человек. (Что, на самом деле глупее?) Западная религия строится преимущественно на фундаментах низменных страстей, что не мешает ей провозглашать отвержение этих страстей, с лютой ненавистью к себе и к ближним, в которых природа свила свои гнёзда, и высиживает, несмотря ни на что, своих «птенцов». Здесь по преимуществу царит страх, ложь и подобострастие. И это заставляет быть практичным, но не обеспечивает настоящих глубинных основ веры. Вера в рациональность и технократический рай на земле, – вот то, что ныне всё более теснит этот построенный на гнилых сваях пантеон западной религиозности. Волюнтаризм завладевает западными пантеокультурами, и это закономерно. Культура, выстроенная по преимуществу на консолях страха и вытекающей из этого страха, агрессивности, обречена на собственное перерождение, на возвращение к самым низменным инстинктам, к атавистическим духовным пределам, к развитию нигилизма и последующего упадка всей культуры. Ветви всякого древа, не имеющего возможности тянутся к солнцу – неминуемо засыхают, и превращают в труху всё древо.




Дуализм цивилизации


И так. Вся наша цивилизация, если посмотреть на неё трансцендентальным взором, имеет дуалистический принцип, в котором различные направления развития, определяются различными политесами воззрений, умозаключений и оценки как внешнего мироздания, так и себя самого в этом мироздании. И та ответственность, или безответственность с которой человек подходит к своей жизни, определяет свои приоритеты и второстепенности, и имеет своими мотивами как глубокие архаические оценки и связанные с ними стремления, так и поверхностные, ежеминутные мотивы удовлетворения. И вся наша жизнь, вся наша цивилизация, к какому политесу по преимуществу мы бы не причисляли её направления, держится как на первых консолях, так и на вторых. И вся важность архаических мотивов, нисколько не умаляет мотивов ежеминутного интереса. И пристёгиваемый к этому дуалистическому противопоставлению категорический и глубоко имманентный императив пошлости и возвышенности, черпает свой потенциал в борьбе мотивов, с одной стороны устоявшихся, укрепившихся и имеющих свою власть по рождению, – с мотивами, пытающимися узурпировать эту власть, и превратить воззрение в сугубо свою и только свою вотчину. Такова природа как отдельной личности, так и личности народов и государств. Дуализм разума человека, основанный на двустороннем мозговом субстрате, отражается во всей его деятельности, и все создаваемые им организации, политесы и всевозможные объединения и «кланы», всегда приходят к своему дуализму, и черпают всю свою состоятельность только из этого колодца.

Теперь более конкретно. К примеру, так называемая «цивилизация русского мира», о которой спорят и будут спорить всегда, пока будет существовать такая цивилизация, отличается от «цивилизации англосаксонской», именно теми приоритетами, о которых я упоминал вскользь выше. Русский мир имеет своим приоритетом именно архаику сакральных мотивов собственной, уходящей в глубину истории, природы. Эта цивилизация родилась не вчера, и погибнет не завтра. И каждый входящий в эту цивилизацию человек, чувствует эти огромные крылья своей истории и своего будущего, и строит своё мировоззрение, почти неосознанно, в соответствии этим уходящим по обе стороны за горизонт, пантеокрыльям. Он убеждён в своём сердце, что его великое будущее, так же величественно, как и его прошлое. И что ему предначертана особая судьба, а значит и особая ответственность за судьбу всего мира. Надо сказать, а точнее повторить, что цивилизация русского мира, есть «цивилизация конгломератная», и включает в себя как цивилизационные основы востока, так и запада. И как всякий родившийся от разных рас ребёнок, либо становится слабым и погибает от несовпадения и внутренней войны разнородных природных монад, либо приобретая черты более совершенного типа, становится и развивается в небывалый до сих пор «организм», и выводит общую цивилизацию на новые перспективные горизонты. Присущая русскому миру, и отличающая его от всех остальных направлений цивилизационного развития, антиконструктивистская политика, на самом деле имеет глубоко сакральные и фундаментально архаические причины. Здесь сходятся в некий консорциум, некий «синтетический альянс» противоположные политесы запада и востока. И при всём кажущемся, и даже бросающемся в глаза отсутствии академического консерватизма, на самом деле в русском человеке спит дух исторического прошлого, и все его неприятия консервативных постулатов западного толка, находят свою причину в лишь том противоречивом слиянии его крови, где кипит непримиримость агрегативов «кислых и щелочных растворов» предков. Но здесь нет того инфантильного неприятия, и мелочного ежеминутного интереса, ещё только формирующейся англосаксонской цивилизации. У которой как у всякого «юнца», много энергии и желания, но мало ума и мудрости, для достижения настоящих долговременных целей. Можно сказать, что они не видят дальше своего носа, не умозреют хотя бы на мало-мальски продолжительное будущее для цивилизации, лет эдак на сто, сто пятьдесят. Хотя убеждены, что именно они смотрят в будущее, и строят свою цивилизацию для будущих потомков. Но что есть их близорукий взгляд по преимуществу рационально-аналитического направления, в сравнении со взглядом по преимуществу идеальных перспектив? Взгляд скарабея, – против взора сокола. И именно различность этих масштабов, определяет всё общее несовпадение интересов как восточного мира в целом, и русского мира в частности, с миром запада, во главе с англо-саксонским политесом, доминирующим и провозглашающим свою власть над всем этим западом.




Диффузия миров


Диффузия существует всюду, где различные органоиды, как физического мира, так и трансцендентного, находят свои линии соприкосновения. Цивилизации нашей планеты, как метафизические органоиды, не являются исключениями. Всякая существовавшая, и существующая ныне цивилизация, всегда имела свои проникновения в чужой мир, и либо оплодотворяла его, либо оплодотворялась тем самым сама. И пусть здесь, как в случае с женщиной и мужчиной, нам не дано определить точно и обозначить однозначно, кто кого оплодотворяет, но всё же сам механизм такого оплодотворения, по сути своей идентичен простым природным оплодотворениям разнополых существ, относящихся как к фауне, так и к флоре. И пусть это прозвучит излишне амбициозно и слишком однозначно, но гении цивилизаций, возникают и становятся как правило там, где случилось такое проникновение, где произошла «прививка» одного «плодоносного растения», на стволе другого, пусть и родственного по биологии, но всё же чуждого по метафизиологии. Нет не чистота крови, как утверждал Великий Фридрих Ницше, обеспечивает развитие полноценного сильного и перспективного во всех отношениях индивида, но именно смешение кровей, позволяет природе находить новые пути развития, находить новые небывалые формы организации и познания, и строить всеобъемлющие конструкции и совершенные образцы перспективного будущего. Другое дело при таком смешении кровей, как и проникновение одной цивилизации в другую, «прививки» и синтетические слияния, не гарантируют такого становления развития, но напротив в большинстве случаев угрожают дисгармонией и деградацией, и в девяносто девяти процентах таких случаев в действительности происходит именно последнее, но в одном проценте случаев такой «прививки», происходит настоящий прорыв. И этот прорыв окупает собой все несостоявшиеся, все деградированные, не расцветшие и засохшие растения, – окупает все неудачи природы.

Здесь находит свою константу борьба абстрагирования и слияния, борьба principium individuations и principium globalization на границах которых существует весь цивилизационный мир. Там, где побеждает первый, неумолимо встают мотивы ежеминутного момента. Там, где доминирует второй, мотивы расширения интересов, и рост крыльев прошлого и будущего. И в тот самый момент, редкий момент случайности, когда происходит синтез этих принципов, возникает некий катаклизм природного естества, за которым встаёт и становится недоступный для сознания среднего обывателя, субстрат гениальности. Такое происходило и происходит во всех отдельно взятых «цивилизационных кланах», во всех сформировавшихся политесах цивилизационного мира. И хотя, как я отмечал выше, если смотреть обобщённо, то цивилизацию востока мы склонны относить к женскому началу, а цивилизацию запада к мужскому, но на самом деле здесь не так важно, кто из этих «кланов», так сказать, выступает «маткой», а кто «фалосом», кто из представителей того или иного «клана» представляет собой «яйцеклетку», а кто «сперматозоид». Для продолжения жизни, для прогрессивного становления цивилизации, важным и необходим остаётся как первое, так и второе.




Технократические и природные горизонты


Социум выстроенный на платформах научно-технического прогресса, имеет как свои достоинства и обеспечительные меры, так и свои недостатки, и фатальные опасности. А также собственные отличительные горизонты, в пределах которых существует, и за пределы, которых, ему не шагнуть никогда. Но дело в том, что всякие оценки достоинств или недостатков, как и опасностей и обеспечительных мер, всегда строятся на основаниях «туннельного представления» заинтересованного в определённом глобальном становлении взора, для которого истинность пути, всегда ограничена вопросом сопоставления реально происходящего, с выверенными представлениями и константами выстраиваемой разумом трансцендентной дороги будущего. Попросту сказать, все наши социальные системы строятся так же, как всякие научные воззрения, отметающие всё, что не вплетается в «общую косу» такого мировоззрения, и вплетая в неё всё то, что гармонирует с её доминирующими «локонами-константами». Всякая система мира всегда защищает свои древние «консоли», «стены» и «флигеля», и отвергает всё то, что вредит ей, и тем более то, что может разрушить. И всякая истинность здесь, есть лишь суть резонное согласие с общей линией, с общей выверенной и укрепившейся архитектурой и архитектоникой, и в соответствии с доминирующим трансцендентальным политесом осознанности.

Подобострастная вера в основательность мироздания построенного на научном пантеизме, не имеет себе равных, ни на теологических просторах нашего сознания, ни на идеологических, ни на каких-либо иных. Здесь очевидность правильного пути подтверждается поступательным усовершенствованием такой цивилизации, с заполнением всего бытия контентом облегчения, удовлетворения и наслаждения, упразднения большинства древних платформ страдания и страха, и обеспечения веры в будущее, как самого главного мотива для всякой личности стремящейся к этому будущему. Но именно эта непоколебимая очевидность и вызывает сомнение. Нет, сомневаться в том, что мы, каждый из нас, стал защищённее от всякого произвола, будь то произвол природы или соседа, было бы глупо. Очевидность этого, как раз не вызывает никакого сомнения. Сомнение вызывает другое. А именно, настолько действительно всё это полезно для человека, и как вообще отражается на его характере, в самом широком смысле слова, эта повсеместная защищённость, а главное, повсеместное облегчение всех невзгод, упразднение многих опасностей, которые веками держали человека в тонусе, и не давали ему расслабляться. То, что самая большая беда для человека кроется в расслаблении и распущенности, понимает всякий, но не принимает и не берёт в толк, всякий.

Что же на самом деле держало в тонусе человека веками, что провоцировало его душу на величие? Что укрепляло консоли его воли и обеспечивало ему настоящее будущее? Способность к регенерации, – к обновлению, невозможного без ампутации членов, без массового уничтожения относительно слабых составляющих? Или напротив, расцветающие повсюду сострадание и любовь к ближнему, независимо от явной слабой ценности для общего генофонда, этого ближнего? Умение договариваться, или беспринципное воинственное стремление, даже не за интересы, но только в удовлетворении самой «Минервы», растекающейся «густой суспензией» по жилам воинов, и заставляющей мстить ради собственного удовлетворения. Ведь на самом деле далеко не риторический и не праздный вопрос, что в нашей душе первичнее, а что вторичнее, что является на самом деле провокатором, а что провоцируемым, откуда собственно исходит война? Несправедливость, попирание интересов, жажда мести, или банальный страх провоцирует человека на войну, или же всё-таки живущая в наших сердцах «Минерва», толкает нас искать этой несправедливости, искать попирание наших интересов, чтобы оправдать своё стремление уничтожить или поработить соседа? Ведь, когда в наших сердцах созрел дух войны, мы способны найти несправедливость даже в безвредных шалостях соседских детей. Что говорить о том, что кто-то вдруг решит повесить свой гамак в нашем лесу. То, что в самой жизни нет и быть не может несправедливости, эта аксиома не требует доказательств, достаточно посмотреть на мир глубоким, а главное непредвзятым взглядом. Но для нашего воспалённого «Минервой» взора, жизнь полна несправедливостей, словно муравейник муравьями, или сказать точнее, как осиное гнездо осами. И каждая такая несправедливость кусает нас словно та оса, впрыскивая свой яд, после которого место укуса начинает чесаться, и мы расчёсываем его до гноящейся раны. И наше желание мстить, даже не за сам укус, но за то, что он спровоцировал наши гноящиеся раны, распаляется в геометрической прогрессии.

Продукты научно-технического прогресса, которыми вооружён человек, прежде всего, направлены против самого человека. Самые совершенные механизмы служат именно «Минерве», угнетению и сдерживанию человеческого духа, все остальные лишь прикладные. Достаточно обратить свой взор на соотношение уделяемого человеком внимания, с одной стороны, военно-промышленному комплексу и иным попутным атрибутам государственности, с другой стороны, к примеру, здравоохранению, мирной науке, или искусству, и не понадобится никаких других тезисов, чтобы понять, кто на самом деле владеет разумом человека, «Арес», или «Аполлон», и к чему человек на самом деле относится более серьёзно. Хотя заслуги научно-технического прогресса именно в здравоохранении, не переоценимы. Человеку кажется, что он знает, как продлить свою жизнь, именно благодаря этому очевидному прогрессу. Но что он знает о том, как способна поддержать его здоровье идеальная форма сознания, для которой на самом деле нет пределов, и которая способна лечить и поддерживать человеческий организм в функциональном состоянии, не используя никакие продукты научно-технического прогресса.

В чём же здесь собственно проблема? Проблема в том, что человек не способен противостоять натиску собственных инстинктов, и всякий раз, когда проповедует добро, на самом деле несёт в мир свой глубинный лейтмотив, свою собственную правду, собственные завуалированные интересы. Ибо на самом деле, правда и интересы – не разлучимы, и не различимы на полях разумного пантеона, и ведут свои поступательные интервенции всегда в том направлении, где наиболее сконцентрированы противные консоли правды, – правды чужеродной, с её чуждыми интересами. Глубоко спрятанная, притаившаяся в нашей архаической сущности «Минерва воинственности», вуалирует свои сакральные мотивы, превращая их в благородные консоли, с флагами выбранной справедливости, на полях внешней выступающей реальности. И как бы разумен ни казался человек, какими лозунгами не руководствовался, его архаические инстинкты воли всегда будут превращать жизнь в плацдарм столкновения этих интересов.

Какие же горизонты видятся на этом пути, какие пределы технократического поступательного становления представляются нам, прежде всего? В первую очередь, это конечно же превращение нашей жизни в планомерное разлинованное в клеточку поле, с многочисленными системами координат, где векторами будет определяться иллюзорная полезность и вредность, а по большому счёту близорукая константа этих столпов всех наших стремлений. Да, именно близорукая. Ибо, как никакой дальновидности не наблюдается ныне, так и в будущем ни о какой дальновидности скорее всего не будет идти речи. Человеческий разум в большинстве своём и преимущественно, всегда будет руководствоваться короткими планами собственной действительности. Это заложено в него самой природой. Ибо и сама природа переполнена многочисленными подтверждениями собственной недальновидности. Она вообще существует преимущественно апостериори, чем априори. Её глаза находятся на затылке, и она следует в будущее вслепую, не в состоянии предсказать для себя хотя бы на «один парсек» то, что её ждёт за горизонтом.

Становление человека, повторяет в своём поступательном развитии становление самой природы, не видящей дальше своего носа, и следующей по непредсказуемым дорогам мирового котла. И это в первую очередь связано с тем, что мир на самом деле не имеет ни своего дна, ни своего неба, ни собственной формы, не своей абсолютной существенной материальности. Он – нейтрален в своей сакральности, и потому его построение, его становление происходит в бесконечно возможных градационных формах, сугубо в рамках осознанности. Он не ограничен своими собственными замками и заборами, он не несёт в себе сакральных констант собственной «телесности», он не обладает собственным независимым путём.

Что же толкает человека на путь разлиновывания собственной жизни в клетку, что заставляет его упорядочивать самые не упорядочиваемые векторы собственного сознания, а вслед за ними и своей жизни? Невозможность усвоить хаос? Неспособность властвовать над беспорядочной слепой природой? – Может быть. Но я полагаю, что, прежде всего страх перед завтрашним днём, является главенствующим мотивом для всякого упразднения не входящих и не подчиняющихся выверенной общей системе координат, атрибутов независимости от человеческого разума, природного макрокинеза. Технократический пантеон разумности, подгоняющий мир действительности под свои лекала, выстраивающий на планете консорциум дисциплин научно-технического прогресса, приводит к своим политесам всё, что попадает под его волящую руку. И на самом деле мир действительности не совершенствуется, но упорядочивается под определённые лекала, и вносится в определённую систему координат, в которой простота взаимодействия всех членов сводится к карте, расправленной на столе. И человек на самом деле достигает власти лишь глядя на эту карту, то есть номинально. Настоящая действительность для него остаётся за горизонтом, и он не властен над ней так же, как не властен над собственными архаическими инстинктами воли.




Поэзия и сверхпоэзия


То, что на Западе (по преимуществу) считается чем-то прикладным, чем-то не очень важным, лишь игрой, развлечением в досуг, на Востоке считают первичным, и наиболее важным для полноценной жизни. И в этом скрывается одно из сакральных причин глобального непонимания друг друга, Запада и Востока. Если заглянуть под балдахин повсеместного умиротворения искусством и конъюнктурного стремления к возвышенному, то можно обнаружить истинные доминирующие мотивы присущие этим условным полюсам нашей цивилизации, (Запада и Востока). К примеру, что значит поэзия для западного человека? Лишь ещё одна мера наслаждения, а по сути, ещё один из возможных потребительских удовлетворений жаждущего всё и вся попробовать на вкус, проглотить и переварить, обывателя, получающего при этом, лишь ещё одну свою непосредственную пользу. Но что значит поэзия для хрестоматийно восточного человека? Основа его жизни, в которой спрятано, утаено всё самое ценное на земле, всё самое великое и недосягаемое, – всё то, к чему собственно, должен идти человек, и чем должен более всего дорожить. Разница в этих оценках столь велика, что между ними висит непроглядная пропасть, и перекидываемые то тут, то там «верёвочные мостки», нисколько не приближают друг к другу эти берега, цветущие каждый по-своему.

Метафора, эта основная пантемида поэзии, вообще для западного мыслителя служит лишь акцентированием внимания, словно в баснях Эзопа, и несёт в себе лишь ту «камеру обскура», через которую человек должен увидеть свою выгоду и понять свою пользу. Заметьте, рационально-практическую пользу. Иная польза для него не существует, как не существует иная выгода кроме практической, которую можно положить в карман и оплатить затем этой монетой, свои пошлые удовлетворения, утешить страхи или получить банальное наслаждение. Такова суть технократического рационально-практического бастиона западного сознания (повторяю, по преимуществу). И именно в этом направлении ныне движется западное общество, цепляя за собой и весь Восток. Ибо всё практически полезное, всё грубо простое, а главное «неоспоримо прогрессивное» (как кажется), представляется более мощным, и более важным, большинству как Запада, так ныне и всё больше Востока. Ибо большинство всегда эмоционально тупо, вне зависимости к происхождению и положению.

Я здесь намеренно обобщаю и глобализирую, и это может у кого-то вызывать раздражение. Ибо ясно, что в каждом обществе, в каждой пантеокультуре есть исключения, и не только. Поэтому в свои предложения я вставляю термин «по преимуществу». Когда разворачиваешь «балдахин» какой-либо пантеокультуры, то непременно находишь в нём противоречие, причём достаточно мощное и не однозначное. В противном случае мир вообще был бы прост. А всякое противоречие было бы поглощено и растворено общим архаическим «бульоном».

И так. Что значит поэзия для пантекультуры Востока? Как вообще могла возникнуть «сверх поэзия»? Чтобы попытаться ответить на этот, пожалуй, самый сложный вопрос всего моего умосозерцания, необходима аналитика нового, небывалого политеса, и новой дисциплины сознания. Для начала я сформулирую свой собственный взгляд на поэзию, и затем открою для не знающих, что такое сверх поэзия.

В нашем мире все говорят о так называемых и нарекаемых обществом «звёздах», но никто не говорит о «пульсарах» и «чёрных дырах». Я имею в виду конечно живущих ныне «гениев» различного плана и толка. Звёзд много, они загораются и гаснут на небосклоне вселенной нашей цивилизации, но «пульсары» и «чёрные дыры», вокруг которых на самом деле всё крутится, не заметны простым, невооружённым глазом, и даже вооружённым подчас не видны. Так как по большей части не являются светилами для большинства как «звёзд», так и «планет», и «спутников» этой цивилизационной вселенной. Диапазон их излучения находится за пределами спектра ощущаемости общей сенсорики, как простого феноменального лицезрения, так и метафизически-трансцендентного. Как в нашей феноменальной вселенной мы лишь подозреваем о существовании «чёрных дыр», так и в нашем метафизически-трансцендентном опыте социального пантеона взаимоотношений, мы способны лишь предполагать, что они есть. «Горизонт событий», которым мы располагаем в своих лицезрениях, слишком узок, и не позволяет заглянуть за его пределы. Поэзия лежит именно на этом «горизонте событий» нашего чувства. За его пределами для нашего взора существует лишь пустота. И точно так же как не однозначны поля этого «горизонта», так же неоднозначны и те пределы, которые лишь предполагаются за его границами. Сверх поэзия, это та некая производная от сверх чувствования гения, для которого мир выходит за пределы общего «горизонта событий». Здесь не существует никаких критериев, никаких постулатов и закономерностей. И всякая музыка здесь сводится к своему Абсолюту, то есть тишине. Метафорой этому мог бы послужить как «Чёрный квадрат» Малевича, (в пространственном), так и пьеса «4/33» Джона Мильтона Кейджа, (во временном). Мир в полной пустоте, как и в полной тишине не имеет своих пенатов, и уже потому не ощущаем, как нечто положительное, только лишь как отрицательное. Но именно поэтому он есть воплощение квинтэссенции сверх поэзии. И если вспомнить здесь, что свобода вообще, в своей гипертрофированной форме необъективное, лишь суть отрицательное явление, всё становится более-менее на свои места. Гений свободен прежде всего, от постулатов, закономерностей и критериев, он свободен даже от границ того «горизонта событий», которым отчерчивается наша обобщённая чувственность. И эта свобода пугает даже самые бесстрашные сердца нашего социума. Ибо здесь, своей холодной рукой его касается сама преисподняя мира, – хаос…

Как-то раз, я приехал к своему приятелю в Москву, кстати сказать, непосредственному мыслителю современности, (разумеется не знаемому, и не узнаваемому никем). Так вот, мы сидели у него дома на небольшой кухне, и он показал мне отрывок из своего последнего произведения, пояснив, что ничего лучше он не написал, и вряд ли напишет. Для меня тогда, этот отрывок показался ничего не значащим набором слов, фраз и эпитетов. Я ничего не мог понять. Речь шла, если мне не изменяет память, об оконном стекле, и бьющимся в это стекло, некоем насекомом. Я лишь чувствовал, что это какой-то запредельный символизм…, но что можно из этого вынести, никак не мог осмыслить. Так, к примеру, обыватель не знакомый с Китайским языком смотрит на иероглифы, как на не несущий никакого смысла набор чёрточек и перекрестий, лишь подозревая, что здесь зашифрован какой-то смысл. И только через много лет я осознал, что это и была та поэтическая нерифмованная монограмма, что, воплощаясь в символизм простых реальных знаков, олицетворяет собой ту самую сверхпоэзию. Здесь невозможно ничего осознать и осмыслить, можно лишь почувствовать какой-то зарождающейся или просыпающейся «ганглией сознания», для которой не существует правил, законов и запретов, не существует никаких ограничений и стереотипов привычного мира осознанности.

Классическая поэзия – всё же клеточная поэзия. Она вынуждена выстраивать свои «рифмоклетки», и подгонять под это лекало саму мысль. И такая свободная поэтическая мысль, трепещет в этих клетках, не имея никакой возможности освободится. Ибо, выйди она из этой клетки, как неминуемо потеряет свою музыкальность, на которой зиждется вся её прелесть и привлекательность, и которой следует вся наша архаическая чувственность, в моменты созерцания поэтических монограмм. И в силу этого, она часто страдает некоей формой лицемерия и обмана, принимая в свою полисферу туманные, не подходящие к контексту слова и понятия, и тем самым вызывая непонимание, которое в силу схожей со всякой необходимой туманностью далёких глубинных образов, легко перепутать с глубиной и запредельностью авторского мышления.

Когда мы говорим о сверхпоэзии, мы, прежде всего, думаем о поэтически-философских взглядах восточных мудрецов. Помните: «Когда я смотрю в мир, я вижу цветущий у обочины дороги, подорожник…» Такая сверхпоэзия не имеет своего разрешения для нашего по преимуществу порядкового разума, а значит, не несёт никакого удовлетворения даже нашим возвышенным «ганглиям созерцания». Здесь нет той привычной для нашего уха парадигмы музыкальности, в которой всякий диссонанс должен непременно разрешаться консонансом. Здесь нет той необходимой для удовлетворения нашего слуха, последовательности, нет внутреннего взаимоотношения и противостояния, здесь невозможно ничего проглотить и усвоить, разложить своими «ферментами сознания». Нет того привычного удовлетворения, которое по меркам нашего волевого разума должно присутствовать, иначе всё и вся превращается в ненужный никому хлам, хаос и пустоту. Такая запредельность вызывает у большинства сарказм, и последующую скуку неискушённого в этих пределах, разума. Ибо даже когда, достигнув определённого опыта, мыслитель пытается выйти за пределы, то он сталкивается именно с пустотой, в которой не видит ничего, не чувствует ничего. Для того, чтобы к примеру, почувствовать «неоднородность магнитного поля», для этого необходимы новые «ганглии чувствования», не существующие до сих пор, и не имеющие своего внешнего мира, не имеющие своей вотчины во вне. Тот мир, который продуцируется привычными «ганглиями» нашего созерцания и нашего сознания, существует и определяется именно наличием этих «ганглий». Не мир существует сам по себе, и наши развитые «ганглии сознания» его открывают для себя, (и я касался этого уже не раз), но «ганглии сознания» возникнув однажды из флуктуирующей пустоты, из погрешности нейтрального хаоса вселенной нашего духа и разума, создают вокруг себя этот мир. И создать из пустоты мир, есть та самая великая производная нашего сознания, та недосягаемая тайна и единственная цель нашего существа, тот апофеоз для вершины нашей мыслительной способности и нашей жизни, для которой нет пределов в этом созидании. Сверх чувственность, воплощающаяся в сверх поэзию, создаёт тем самым свой новый небывалый, не существующий нигде и никогда, мир. И для того, чтобы понять и осмыслить здесь что-то, необходимо продолжительное время, и глубокий самозабвенный труд на полях трансцендентного опыта. Так когда-то на заре веков, возникала и становилась вся наша цивилизация, так возникали все формы нашего сознания и нашего чувствования. Всякая наука, выходя за собственные возможности, за пределы «горизонта событий», выстраивала и выстраивает до сих пор, свой небывалый мир. И этот небывалый мир со временем становится и укрепляется в наших сознаниях, приводя к собственному порядку к собственному алгоритму все наши изначально нейтральные, свободные в своей архаике осознанности. И со временем, этот новый мир становится привычным. И здесь на самом деле не столь важна истина, не так сказать, правильные, вплетающиеся в «общую косу» уже возникшего и устоявшегося мироздания, «локоны», сколько само направление созерцания, направление воззрения и мышления. Ведь именно то, какую дорогу, какой из бесконечно возможных путей мы выбираем, зависит то, каким станет наш мир в будущем. И в этой, на первый взгляд банальности, скрыта самая сакральная метафора нашего бытия и нашей жизни.

И так. Способность к сверх поэзии, позволяет сверх чувствовать окружающий, уже сотканный из относительно грубых нитей, производный мир. А по сути ткать из этого материала, более тонкие золотые нити, уходящие за «горизонты событий», – в астральные пределы доступной нам действительности. А это даёт возможность к познанию сверх счастья жизни, которое не просто находится за семью печатями для грубого неспособного абитуриента этой жизни, но не существует для него, ни в каких ипостасях. Во время такого познания рождаются ангелы, живущие секунды, а порой и доли секунды! Но они оставляют такое неизгладимое впечатление, за которым кажется, нет более ничего прекраснее, ничего достойнее этой жизни! Мы относим подобное состояние к широкому и расхожему понятию романтики. Но романтизм, так же не однозначен, как и всякое понятие нашей осознанности. Здесь «глубина равна вершинам…» И то, что лежит над вершинами всякого чувства жизни, способна олицетворять только сверх поэзия.

Душа всякого родившегося ребёнка имеет такую способность. И мы, каждый из нас, на заре своего детства, и в меньшей степени юности, часто ловили этих ангелов счастья, этих несущих на своих крыльях пыльцу сверх познания, переливающихся всеми цветами радуги мотыльков сверх жизненности. И пусть детство человека, к какому слою социума он бы не относился, всегда отягощено стегающими плетьми коварства нерасположенной природы и случайностями, травмирующими и огрубляющими хрупкую тонкую только народившуюся душевную организацию, обжигая её молодые прозрачные лепестки надежды несоответствием происходящей реальности с её фантазиям, но всё же те пробивающиеся сквозь почву серой реальности побеги сверх поэтического созерцания, оставляют общее впечатление о детстве, как о самом счастливом времени жизни. И в силу того, что с годами, мы всё больше включаемся в общий механизм стремления к социальному благополучию, к статусности и практической целесообразности, наши сверх чувствования неминуемо атрофируются. Теряется способность «продуктивной матки нашего духа» к рождению этих «ангелов запределья», и мы погружаемся в пучину суеты мирского, глубоко несостоятельного и обманывающего наше сознание, блага. Мы становимся практичными, грубыми, не восприимчивыми к еле уловимым уколам сверх возвышенной духовности, и не способными к сверх чувствованию запредельных глубин мироздания. С самого рождения наша социальная среда заставляет нас разворачивать кормило своего сознания в сторону практической полезности, в сторону рационально-аналитического продуцирования и связывания поверхностных плотов миропознания, и мы уже не в силах ничего тонко чувствовать. В нас угасает самый важный огонёк божественного вдохновения. В нас пропадает дыхание бога, и мы всё более опускаемся на дно этой пошлой жизненности, не зная и не чувствуя того. Ибо отсутствие собственных возможностей, невозможно ни осознать, ни почувствовать. И если мы забыли эти способности, если мы оставили их в своём детстве, нам крайне сложно, а порой и невозможно вспомнить их. Здесь понадобится труд гения. Ибо это только чернь, с присущей её ленью и недоверием, с присущей ей слабостью и ограниченностью в стремлениях, полагает, – нет, она убеждена, что гению – дана его гениальность свыше. Она говорит: Ему это дано, а мне нет… И успокаивается на том. Она уверена, что в этом мире всё даётся просто так, или не даётся вовсе. И по отношению к некоему сакральному зерну, врождённой силе духа, и соответствующей завязи стремления, это отчасти действительно так, ибо это могут передать только предки, – но только не по отношению к гениальности. Чтобы в тебе развилось настоящее всеохватывающее стремление, и сконцентрировалась, возмужала настоящая зрелая сила духа, здесь необходим труд не одного поколения. Но вот для того, чтобы в тебе созрело и укрепилось настоящее сверх чувствование, необходим только твой самозабвенный труд. И только сам гений знает, каких трудов на самом деле, ему стоила эта его гениальность. Но по большому счёту, для начала достаточно лишь не дать атрофироваться присущей всякому ребёнку «продуцирующей матке сознания», естественным образом рождающей «ангелов сверх чувствования». Не дать превратится в рудимент той, присущей всякому ребёнку способности тонко чувствовать окружающий мир, ощущать его оттенки и лёгкие дуновения, чтобы затем развить всё это, и воплотить в сверх поэзию созревшего духа. И это, пожалуй, должно быть одной из сверх задач нашей цивилизации. Превратить, наконец, человека в счастливое существо. Ведь он действительно, как было сказано кем-то из великих, «обязан быть счастливым…», иначе в его существовании действительно нет никакого смысла




Боль


Боль, – как условие для порождения гармонии духа, или даже так: – боль, как условие для возникновения любых по-настоящему ценных поэтических или философских продуцирований, воплощающихся в фолианты произведения разумного и душевного искусства. Только из внутреннего душевного напряжения, необходимо сопровождающегося болью, могут рождаться по-настоящему ценные полотна поэтического, философского, музыкального или художественного пантеона. И мы оцениваем их, мы ценим их в соответствии с угадываемой на предлагаемом «полотне», интенсивностью этой боли, говорящей нам о степени внутреннего напряжения автора, в котором волей проведения сошлись в непримиримой войне различные армии духа. Если говорить упрощённо и предельно доходчиво, то можно сказать следующим образом: Если в определённой личности, в его душевном агрегативе, волей случая сошлись добродетель и порок, и если их потенциалы мощны и примерно равны, и не допускают подавление одного другим, то происходит нечто вроде взрыва растянутого во времени, нечто вроде постоянно искрящегося коллапса, с выделением определённой энергии, которая благодаря разуму выходит на поверхность в виде «гармоничных протуберанцев», и выплёскиваясь на бумажный лист, на отгрунтованное полотно или партитуру, создаёт нечто по-настоящему Великое! И та боль, которую мы латентно подразумеваем и чувствуем своим сердцем при восприятии такого произведения, не оставляет нам шанса на равнодушие. Только благодаря той перманентной, либо штормовой боли присущей духу автора, и явно или завуалированно воплощённой в том или ином «полотне», мы ценим всякое произведение искусства. И самой интенсивной из всех болей в своём сердце, обладают, разумеется, гении. Ибо в душах этих личностей сталкиваются самые мощные «разно заряженные армии» добродетели и порока. Они, эти мощные в своём сердце личности, почти сгорают в этом внутреннем напряжении, и мы чувствуем, видим в них почти тоже самое Солнце, – перманентный коллапс которого, порождает всё живое на земле.

Но почему именно столкновение непримиримых сторон нашего сакрального духа, способно на такие величественные проявления, спросите вы. Почему, к примеру, победившая добродетель, или пусть даже победивший порок не способны на это? Да потому, что при всех возможных мощных проявлениях как одной, так и другого, мы никогда не отыщем в этих отдельно взятых проявлениях настоящей гармонии – то, что возможно только в сопротивлении, в противоборстве, что латентно укрыто в самых сакральных основаниях самой природы, и всего мироздания. Ведь что может быть гениальнее на земле, чем сама природа, чем рождение человека, который есть суть воплощённое противостояние монад женского и мужского начал, как олицетворений стихий сохранения и разрушения. Что может быть гениальнее в мироздании, чем эклиптика галактики, с её совершенной формой, в которой воплощено противостояние сил центростремительных, и сил центробежных. Что может быть гениальнее в мире, чем рождение и становление звезды, как воплощённого паритета сил архаической природы, – сил гравитации и антигравитации.

Наш человеческий дух, имеет только одну возможность в продуцировании великих гениальных произведений. И эта возможность зиждется на том противостоянии, на том внутреннем напряжении, в котором зерном укрыта синтетическая экстраполяция самого мира. Никогда успокоенная поверхность водоёма, не создавала ничего, кроме болота. Никогда ещё из не страдающего духа не вытекало ничего по-настоящему ценного, ничего по-настоящему великого.




Гармонизм


Физика нашего тела, его простые сугубо биологические механизмы, есть суть архаическая основа сакраментальной метафизики нашей души, и всех её трансцендентных аспектов, выходящих за всякие рамки простого физико-биологического контента. И это уже становится некоей банальностью, некоей общеизвестной полиграммой обоснованности, черпающей свои основания в известной, хотя и несколько наивной и недоработанной эволюции «Дарвинизма». Где всё и вся должно необходимо иметь своих предшественников, иметь свои атавизмы и архетипы. Нечто всегда берётся от чего-то, и всегда имеет свои основания и корни. И размышляя над параллелями, транскрипциями и экстраполяциями физики и метафизики нашего тела и нашего духа, как неких условных определений научного взгляда с одной стороны, и практически экзистенциального, с другой, мы приходим к неизбежному выводу, что наше физическое тело вообще, и, к примеру гормональная система в частности, превращается в метафору самого нашего цивилизационного бытия, и несёт в себе все мотивы, и все возможные причины, как стагнации, так и прогресса этой цивилизации, – и это уже не банальность. Что есть, и какое влияние оказывают гормоны нашего тела, на наше социальное бытие? Они есть суть не столько чисто физические, сколько метафизические субстанции, мотивирующие наш органоид ко всем возможным стремлениям и желаниям, к продуцированию собственных идей, и воплощению их в различные плагины вечности нашего мира, – разно расправленные крылья нашего мироздания. Что я имею в виду, станет понятно чуть дальше.

На самом деле не суть важно (с точки зрения достижения пользы), их ли прямое воплощение происходит в потомков, (чистая физическая биология), или эта энергия гормонов сублимируется, и воплощается в нечто косвенное, – в самореализацию и рождению «детей трансцендентного бытия» то есть «детей разнопланового творчества», (метафизика продуцирования), – вопрос здесь лишь в разноплановости одного и того же мира. То есть, метафорически выражаясь, наши гормоны могут воплощаться в традиционное рождение детей, а могут сублимироваться и порождать «детей творческого плана», чей потенциал также, как и в первом случае, олицетворяет сублимацию энергии «Инь» и «Янь», но только уже на полях трансцендентального опыта. И всё это важно с точки зрения понимания различительных монад вечности, к которым стремится наш органоид, уделяя внимание одному из этих «крыльев». Когда наши гормоны воплощаются непосредственно в потомков, это воплощение в «вечность возвращения». Когда же они, сублимируясь, воплощаются в «детей творческого потенциала», создающих некие сферы небывалого мироздания, и разрушающие всякие условные границы, выводя наше бытие на поля трансцендентального опыта, то они, тем самым, олицетворяют собой «вечность непреходящую». Условно говоря, с одной стороны; «гармония вечности динамической», – «вечности возвращения»; с другой, гармония «инертной вечности», – «вечности забвения».





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/tekelinski/civilizaciya-zodchie-duha-sozercatel/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.