Книга - Шестой иерусалимский дневник (сборник)

Шестой иерусалимский дневник (сборник)
Игорь Миронович Губерман


В сборник вошли стихотворения известного поэта Игоря Губермана.





Игорь Губерман

Шестой иерусалимский дневник


Я с русской речью так повязан,

любя её ручьи и реки,

что я по трём порою фразам

судить могу о человеке.



В оформлении книги использованы наскальные рисунки древних евреев











Разговор Ангела-Хранителя с лирическим героем в день семидесятилетия автора


Герой: Я бабник, пьяница, повеса,

я никаких святынь не чту,

мой автор вылепил балбеса,

чтоб утолить свою мечту.

А ты? Зачем и почему

ты здесь торчишь, судьбу ругая?



Ангел: Меня назначили к нему,

меня тошнит от разъебая.



Герой: А я живу не без приятства,

его лирический герой, —

всё время пьянки, много блядства,

и философствую порой.



Ангел: А я к нему приставлен свыше,

чтоб дольше жил на свете он —

забавно Богу то, что пишет

болтливый этот мудозвон.



Герой: Однако пишет он давно,

поэт известный, муз любимец...



Ангел: Да не поэт он, а гавно,

мошенник, плут и проходимец!

В поэтах есть парфюм эпохи,

у них мечтания и звуки,

поэт рождает в людях вздохи,

а мой дурак – смешки и пуки.

Герой: Однако жулику и жоху —



зачем Господь дал певчий дух?



Ангел: Его клюёт всё время в жопу

на мыслях жареный петух.

Его Сибирь не охладила,

опять бумагу стал марать

и снова принялся, мудила,

херню с помоек собирать.



Герой: Оставим дурь его в покое,

один интимный есть момент...



Ангел: Писать о женщинах такое

способен только импотент!



Герой: На импотента баба злится,

и сразу видно – отчего...



Ангел: Она всё терпит, ангелица,

она святая у него!



Герой: Но говорят, он весельчак,

его гостей от смеха пучит...



Ангел: В уборной сядет на стульчак

и там чужие шутки учит.

А днём читает и лежит,

бранит евреев, если жарко...

Нет, он пока ещё мужик...



Герой: Дай Бог, а то ведь бабу жалко.

Но так хулить его нельзя,

твои сужденья угловаты,

его ведь любят все друзья...



Ангел: Да все они мудаковаты.



Герой: А утром он задумчив, тих?



Ангел: И вялый, будто инвалид.



Герой: Наверно, пишет новый стих...



Ангел: Или желудок барахлит.

Чужой придёт и не заметит

его присутствие в квартире:

он до обеда – в кабинете,

потом до ужина – в сортире.

А утром ест угрюмо кашку,

сопит, как десять хомяков...



Герой: Постой, так ты про старикашку!

А молодой он был каков?



Ангел: Да я с небес недавно спущенный,

и мне уже нехорошо,

а все коллеги предыдущие —

кто спился, кто с ума сошёл.

Недолго ангелы-хранители

могли прожить при этом падле,

теперь больниц небесных жители,

да только вылечатся вряд ли.



Герой: Сейчас я выпить нам найду,

мне жребий твой прозрачно ясен,

ты, ангел мой, попал в беду,

старик ещё весьма опасен.



Ангел: Да! То лежит, как пень-колода,

то захуячит, как трамвай,

а я мечусь, ища урода...



Герой: Так пить не будешь?



Ангел: Наливай!




Заметки с дороги


Умом Россию не спасти,

она уму не отворяется,

в ней куры начали нести

крутые яйца.

1



Месяц ездил я в лязге и хрусте

по струенью стальной колеи,

и пространство пронзительной грусти

остужало надежды мои.

2



В чаду российских лихолетий,

когда людей расчеловечили,

то их отнюдь не только плети,

но больше пряники увечили.

3



Ездил по российским я просторам,

пил и ел вагонные обеды,

я путями ехал, по которым

ехали на смерть отцы и деды.

4



Умельцы на российском карнавале

то с шиком, то втихую за углом

торгуют, как и прежде торговали, —

духовностью и старым барахлом.

5



В российской протекающей истории

с её периодической провальностью

тем лучше воплощаются теории,

чем хуже они связаны с реальностью.

6



И те, что сидели, и те, что сажали,

хотя и глаза у них были, и уши, —

как Бога-отца, горячо обожали

того, кто калечил их жизни и души.

7



Мечте сплотить народ и власть

в России холодно и тяжко,

поскольку меньше врать и красть

никак не может власть-бедняжка.

8



С поры кафтанов и лаптей

жива традиция в отчизне:

Россия ест своих детей,

чтобы не мучались от жизни.

9



В сегодняшней России есть пустяк,

типичный для империи востока:

величие взошло тут на костях,

а кости убиенных мстят жестоко.

10



Тот факт, что нас Россия не схарчила,

не высушила в лагерную пыль,

по пьянке на глушняк не замочила, —

изрядно фантастическая быль.

11



Напрасность всех попыток и усилий

наметить нечто ясное и путное —

похоже, не случайна, и России

полезней и нужнее время смутное.

12



Варяги, печенеги и хазары,

умелые в торговом ремесле,

захватывают русские базары

и дико умножаются в числе.

13



Орать налево и направо

о пришлых лиц переполнении —

извечно русская забава

в исконно хамском исполнении.

14



Что у России нет идеи,

на чём воспитывать внучат,

весьма виновны иудеи,

что затаились и молчат.

15



Всё невпопад и наобум,

по всей Руси гуляет нелюдь,

а в людях совесть, честь и ум

живут, как щука, рак и лебедь.

16



Россия – это всё же царство,

свободный дух пылится зря,

а вольнодумное бунтарство —

лишь поиск доброго царя.

17



Тянет русского туриста

полежать на солнце жарящем,

потому что стало мглисто

у начальства под седалищем.

18



Думаю, что в нынешней России

вовсе не исчезла благодать:

Божий дух витает, но бессилен

с мерзостью и мразью совладать.

19



Мне кажется, покорное терпение —

не лучшая особенность народа:

сперва оно приводит в отупение,

а после – вырождается порода.

20



Я отродясь локтей не грыз,

я трезвый оптимист,

сейчас в России время крыс,

но близок и флейтист.

21



А если Русь растормошит

герой, по младости курчавый,

она расстроится, что – жид,

и в сон вернётся величавый.

22



Как патриотов понимать?

Уж больно с логикой негладко:

ведь если им Россия – мать,

то красть у матери? Загадка.

23



Евреи так укоренились,

вольясь в судьбу Руси затейную,

что матерятся, обленились

и пьют любую дрянь питейную.

24



Жили мы в потёмках недоумия,

с радостью дыша самообманом,

нас поила ленинская мумия

дивным, если вдуматься, дурманом.

25



Причина имперского краха

проста, как букварная строчка:

лишённая обручей страха,

распалась державная бочка.

26



Россия – страна многоликая,

в ней море людей даровитых,

она ещё столь же великая

по части семян ядовитых.

27



Любовь к России без взаимности —

весьма еврейское страдание,

но нет уже былой активности,

и хворь пошла на увядание.

28






Гармонь, сарафан и берёза,

а с ветки – поёт соловей;

всей роскоши этой угроза —

незримый повсюдный еврей.

29



Иные на Руси цветут соцветия,

повсюду перемены и новации,

а я – из очень прошлого столетия,

по сути, – из другой цивилизации.

30



Где сотни взыгравших козлов

гуляют с утра до потёмок,

там сотни дичайших узлов

распутывать будет потомок.

31



Бурлит не хаотически тусовка:

незримая случайным попрошайкам,

активно протекает расфасовка

по гильдиям, сословиям и шайкам.

32



Всё это было бы не грустно,

когда бы не было так гнусно.

33



Народа российского горе

с уже незапамятных пор —

что пишет он «хуй» на заборе,

ещё не построив забор.

34



Мне кажется, российская земля,

ещё не отойдя от мерзлоты,

скучает без конвоя, патруля

и всяческой надзорной сволоты.

35



Когда б еврей умел порхать,

фонтан пустив, уйти под воду

или в саду благоухать —

любезен был бы он народу.

36



Россию всё же любит Бог:

в ней гены живости упорны,

а там, где Хармс явиться мог,

абсурд и хаос жизнетворны.

37



Переживя свободы шок,

Россия вновь душой окрепла,

согрела серый порошок,

и Феликс вмиг восстал из пепла.

38



Когда надвигается темень

и тонут мечты в окаянстве,

убийц полустёртые тени

маячат в затихшем пространстве.

39



Нет подобного в мире явления,

и диковинней нет ничего:

власть российская – враг населения

и без устали морит его.

40



Люблю Россию чувством непонятным:

с угрюмым за дела её стыдом,

брезгливостью к её родимым пятнам

и болью за испакощенный дом.

41



Владеет мыслями моими

недоумённая досада:

народы сами править ими

зовут питомцев зоосада.

42



Россия как ни переменчива,

а злоба прежняя кругом,

Россия горестно повенчана

с несуществующим врагом.

43



Чем темней и пасмурней закаты

гнусно увядающих эпох,

тем оптимистичнее плакаты

о большой удаче в ловле блох.

44



Свободы дивный фейерверк

не зря взрывается над нами,

и пусть огонь уже померк,

но искры теплятся годами.

45



У всех вождей Руси увеселением,

и творчеством у всех до одного —

была война с российским населением

во имя вразумления его.

46



В России не закончилась эпоха

предательства и рабского молчания,

порой ещё кричат, но слышно плохо,

а громко – лишь согласное мычание.

47



В России нынче правят бал торжественный

три личности: подонок, лгун и вор,

и царственно свирепствует естественный,

но противоестественный отбор.

48



Мне кажется – куда я взгляд ни кину —

фортуна так Россию подвела

в отместку, что икону и дубину

строгали здесь из общего ствола.

49



Чтобы долю горемычную

без печали принимать,

укрепляют люди личную

веру в Бога, душу, мать.

50



Всегда евреи за свободу

стояли твердо – с целью вредной

внедрять отраву, гнусь и шкоду

в невинный дух России бедной.

51



Стирается на время если грань —

условия, критерии, барьеры, —

то сразу же немыслимая срань

стремительные делает карьеры.

52



С российским начальством контакты

похожи в любой из моментов

на очень интимные акты,

где женская роль – у клиентов.

53



Бессильные кремлёвские призывы

припасть к патриотизму как опоре

напрасны, как натужные позывы,

томящие страдальца при запоре.

54



Какую бы ни гнали мы волну,

каких ни сочинили наворотов,

никак не скрыть еврейскую вину

в бездарности российских патриотов.

55



Кого я ни припомню, все подряд

убийцы – в унисон, как на заказ, —

твердили, что не знали, что творят,

и плакали, что был такой приказ.

56



Трепеща, как осиновый лист,

и прохожим кивая приветно,

по России бредёт сионист

и евреев зовёт безответно.

57



От юных кудрей и до тягостной

сенильной поры облысения

висит над евреями сладостный

и вязкий соблазн обрусения.

58



Такая в ней мечта и пластика,

что, ни за что не извиняясь,

опять вернулась к жизни свастика,

по месту видоизменяясь.

59



Пишу я о России без лукавства

и выстудив душевное смятение:

повсюдное цветение мерзавства —

кошмарное, но всё-таки цветение.

60



Светлы юнцов тугие лица

с печатью сметки и проворности,

и так духовность в них дымится,

что явно требует соборности.

61



России вновь не повезло,

никто не ждал такой напасти:

разнокалиберное зло

опять взошло к вершине власти.

62



Мне боль несёт российской жизни эхо,

с ожоговым стыдом наполовину;

похоже, из России я уехал,

не смогши перерезать пуповину.

63






Шестой иерусалимский дневник





Часть первая


В любой мелькающей эпохе,

везде стуча о стену лбами,

мы были фраеры и лохи,

однако не были жлобами.

1



Не то чтобы печален я и грустен,

а просто стали мысли несуразны:

мир личности настолько захолустен,

что скукой рождены его соблазны.

2



Реальность этой жизни так паскудна,

что рвётся, изнывая, на куски

душа моя, слепившаяся скудно

из жалости, тревоги и тоски.

3



Свободно я орудую ключом

к пустому головы моей сосуду:

едва решу не думать ни о чём,

как тут же лезут мысли отовсюду.

4



Накалялся до кровопролития

вечный спор, существует ли Бог,

но божественность акта соития

атеист опровергнуть не мог.

5



Мессия вида исполинского

сойдёт на горы и долины,

когда на свадьбе папы римского

раввин откушает свинины.

6



Я и откликнувшийся Бог —

вот пара дивных собеседников,

но наш возможный диалог

зашумлен воплями посредников.

7



Все мы перед Богом ходим голыми,

а пастух – следит за организмами:

счастье дарит редкими уколами,

а печали – длительными клизмами.

8



Людей ничуть я не виню

за удивительное свойство —

плести пугливую хуйню

вокруг любого беспокойства.

9



Мне стены комнаты тесны,

сегодня в путь я уложусь,

а завтра встречу три сосны

и в них охотно заблужусь.

10



Ушли мечты, погасли грёзы,

усохла роль в житейской драме,

но как и прежде, рифма «розы»

меня тревожит вечерами.

11



С утра душа моя взъерошена,

и, чтоб шуршанье улеглось,

я вспоминаю, что хорошего

вчера мне в жизни удалось.

12



Нашёл я для игры себе поляну,

играю с интересом и без фальши:

в далёких городах, куда ни гляну, —

я думаю о тех, кто жил тут раньше.

13



Душа моя однажды переселится

в застенчивого тихого стыдливца,

и сущая случится с ним безделица —

он будет выпивать и материться.

14



Истории слепые катаклизмы,

хотя следить за ними интересно,

весьма калечат наши организмы —

душевно даже больше, чем телесно.

15



Так часто под загадочностью сфинкса —

в предчувствии, томительном и сладком, —

являлись мне бездушие и свинство,

что стал я подозрителен к загадкам.

16



В дому моих воспоминаний

нигде – с подвала по чердак —

нет ни терзаний, ни стенаний,

так был безоблачен мудак.

17



Я ободрял интеллигенцию,

как песней взбадривают воинство,

я сочинял им индульгенцию

на сохранение достоинства.

18



Живу не в тоске и рыдании,

а даже почти хорошо,

я кайфа ищу в увядании,

но что-то пока не нашёл.

19



А на зовы прелестного искуса

я с отмеченных возрастом пор

то смотрю с отчуждением искоса,

то и вовсе – не вижу в упор.

20






Забавно мне: среди ровесников

по ходу мыслей их таинственных —

полно пугливых буревестников

и туча кроликов воинственных.

21



Он оставался ловелас,

когда весь пыл уже пропал,

он клал на девку мутный глаз

и тут же сидя засыпал.

22



Кто верил истово и честно,

в конце концов, на ложь ощерясь,

почти всегда и повсеместно

впадал в какую-нибудь ересь.

23



Я мучу всех и гибну сам

под распорядок и режим:

не в силах жить я по часам,

особенно – чужим.

24



Я на сугубо личном случае

имею смелость утверждать,

что бытия благополучие

в душе не селит благодать.

25



С судьбой не то чтоб я дружил,

но глаз её всегда был точен:

в её побоях (заслужил)

ни разу не было пощёчин.

26



Благодарю, благоговея, —

за смех, за грусть, за свет в окне —

того безвестного еврея,

душа которого во мне.

27



Ко мне стишки вернулись сами,

чем я тайком весьма горжусь:

мой автор, скрытый небесами,

решил, что я ещё гожусь.

28



Забавно мне моё еврейство

как разных сутей совмещение:

игра, привычка, лицедейство,

и редко – самоощущение.

29



Всё в мире любопытно и забавно,

порой понятно, чаще – не вполне,

а замыслы Творца уж и подавно —

чем дальше, тем загадочнее мне.

30



В жестоких эпохах весьма благотворным

я вижу (в утеху за муки),

что белое – белым, а чёрное – чёрным

узрят равнодушные внуки.

31



Все темы в наших разговорах

кипят заведомым пристрастием,

и победить в застольных спорах

возможно только неучастием.

32



Сегодня старый сон меня тревожил,

обидой отравив ночной уют:

я умер, но довольно скоро ожил,

а близкие меня не узнают.

33



Я на гастролях – в роли попугая,

хотя иные вес и габарит:

вот новый город, публика другая,

и попка увлечённо говорит.

34



Наше бытовое трепыхание

зря мы свысока браним за водкой,

это благородное дыхание

жизни нашей, зыбкой и короткой.

35



А премий – ряд бесчисленный,

но я не награждаем:

мой голос легкомысленный

никем не уважаем.

36



Весьма в ходу сейчас эрзацы —

любви, привязанности, чести,

чем умножаются мерзавцы,

легко клубящиеся вместе.

37



К долгой славе сделал я шажок,

очень хитрый (ибо не дебил):

новые стихи я с понтом сжёг,

и про это всюду раструбил.

38



Сопит надежда в кулачке,

приборы шкалит на грозу;

забавно жить на пятачке,

который всем – бельмо в глазу.

39



Кто много ездил, скажет честно

и подтвердит, пускай беззвучно,

что на планете нету места,

где и надёжно, и не скучно.

40



Когда, восторжен и неистов,

я грею строчку до кипения,

то на обрез попутных смыслов

нет у меня уже терпения.

41



Моя задорная трепливость —

костюм публичности и членства,

а молчаливость и сонливость —

халат домашнего блаженства.

42



Так редок час душевного прилива,

ласкающего старческую сушь,

что я минуты эти торопливо

использую на письменную чушь.

43



Пока живу, звучит во мне струна —

мучительная, жалобная, лестная;

увы, есть похоть творчества – она

живучей, чем сестра её телесная.

44



Шушера, шваль, шантрапа со шпаной —

каждый, однако, с пыльцой дарования —

шляются в памяти смутной толпой

из неразборчивых лет созревания.

45



С утра весь день хожу смурной,

тоской дыханье пропиталось,

как будто видел сон дурной,

и ощущение – осталось.

46



Движение по небу облаков,

какая станет баба кем беременна,

внезапную активность мудаков —

Создатель расчисляет одновременно.

47



Скоморошество, фиглярство,

клоунада, шутовство —

мастерства живое царство

и свободы торжество.

48



Пространство жизни нами сужено

(опаска, сытость, нет порыва),

а фарта тёмная жемчужина

всегда гнездится у обрыва.

49






Кто светел, чист и непорочен,

исполнен принципов тугих,

обычно тяжко заморочен

мечтой улучшить и других.

50



С утра умылся, выпил кофе

и обволокся дымом серым;

к любой готов я катастрофе,

любым распахнут я химерам.

51



В какой ни скроемся пещере,

пока лихие годы минут,

лихое время сыщет щели,

через которые нас вынут.

52



Конторское в бумагах копошение

и снулая семейная кровать —

великое рождают искушение

чего-нибудь поджечь или взорвать.

53



Когда мы жалуемся, хныча,

мы – бесов лёгкая добыча.

54



Свобода, красота и справедливость

не зря одушевляли нас веками,

мне только неприятна их плешивость

от лапания подлыми руками.

55



Где плоти воздаётся уважение,

и духу достаётся ублажение.

56



По жизни всей отпетый грешник

и всехних слабостей свидетель,

отменный быть я мог насмешник,

но я – печальник и жалетель.

57



Дивным фактом, что, канув во тьму,

мы в иных обретаемся кущах,

не случилось пока никому

достоверно утешить живущих.

58



Взойдёт огонь большой войны,

взыграет бойня дикая,

по чувствам каждой стороны —

святая и великая.

59



Где теперь болтуны и задиры,

посылавшие времени вызов?

Занимают надолго сортиры

и дремотно глядят в телевизор.

60



Жестокость жизни беспредельна,

слезу не грех смахнуть украдкой,

а вместе с этим нераздельно —

блаженство пьесы этой краткой.

61



В пространстве духа тьмой кустисты

углы за светлыми дворами,

там оборотни-гуманисты

стоят обычно с топорами.

62



Пока наш век неслышно тает,

душа – болит, а дух – витает.

63



Похоже, я немного раздвоился,

при этом не во сне, а наяву:

я тот люблю дурдом, где я родился,

и тот люблю дурдом, где я живу.

64



По виду несходства раздор наш понятен,

и зряшны резоны цветистые:

за грязные руки он мне неприятен,

а я ему мерзок – за чистые.

65



Безжалостно двуногое создание,

и если изнутри, не напоказ

в душе у нас родится сострадание —

то кто-то им одаривает нас.

66



Со склона круче понесло,

теперь нужны и ум, и чувства,

поскольку старость – ремесло

с изрядной порцией искусства.

67



У жизни остаются наслаждения:

ещё перо в чернила я макаю,

и праздные леплю свои суждения,

и слабостям посильно потакаю.

68



Мы вместе пили, спорили, курили,

и в радости встречались, и в печали...

Недообщались, недоговорили

и просто мало рядом помолчали.

69



Укрыть себя, прильнуть и слиться,

деля душевность и уют, —

как мы везде хотим! Но лица

нас беспощадно выдают.

70



Увы, когда покинула потенция,

её не заменяет элоквенция.

71



Когда бы вдруг вернуть я смог

то, что терял или пропил,

то царской выделки чертог

я б даже с мебелью купил.

72



Есть мысли – очень часто из известных,

несущие заметные следы,

настолько отпечатались на текстах

их авторов чугунные зады.

73



Мне кажется, в устройство мироздания,

где многому Творец расчислил норму,

заранее заложены страдания,

а время в них меняет вид и форму.

74



Повеял тёмным и нездешним

летучий шепот мысли грешной,

но дуновением не внешним,

а из душевной тьмы кромешной.

75



В повадке, мимике и жесте,

а также в умственной наличности

всегда есть сведенья о месте,

где место этой милой личности.

76



Я много раз давал зарок

являть недвижную солидность,

но верю я – наступит срок,

её придаст мне инвалидность.

77



Из массы зрительных явлений

люблю я девок на экране:

игра их нежных сочленений

бодрит меня, как соль на ране.

78






По жизни моё достижение —

умение вмиг и заранее

надеть на лицо выражение,

пристойное духу собрания.

79



Витиевато, вяло, выспренно,

косноязыча суть и слово,

пытался высказать я искренно,

как дивно всё и как хуёво.

80



Время сыплет медленный песок,

будущим заведуют гадалки,

муза Клио катит колесо

и сама в него вставляет палки.

81



Если в мыслях разброд и шатание —

значит, выпивкой скудно питание.

82



Совсем уже бедняга – не герой,

а выглядел когда-то победительно,

кого-то ещё трахает порой,

однако же, не очень убедительно.

83



Нас не тянет в неведомый рай,

наша участь и тут не бедна:

всё, что нам наливают по край,

мы легко выпиваем до дна.

84



Играет крупно Сатана,

спустившийся с небес:

часть жизни Богом нам дана,

а часть нам дарит бес.

85



Нелепо – сразу от порога

судить и предопределять:

чем нынче строже недотрога,

тем послезавтра круче блядь.

86



Цветы прельстительного зла

обычно так однообразны,

что только пыльного козла

влекут их жухлые соблазны.

87



Хотя я в меру разума и сил

судьбу свою клонил к увеселению,

у Бога я подачек не просил,

а сам Он не давал их, к сожалению.

88



Кому-то являясь то быдлом, то сбродом,

надежды вселяя в кого-то,

народ очень редко бывает народом,

он чаще – толпа и болото.

89



В утопшей Атлантиде мне таинственно,

что если бы и впрямь она была,

её бы помянули многолиственно

еврейские торговые дела.

90



Мы часто в чаяньях заветных

нуждаемся в совете Божьем,

но знаков от него ответных

постичь не можем.

91



Как волк матёрый на ягнят

взирает издали из леса,

на наших шумных жиденят

тепло глядят глаза прогресса.

92



Ни разу я за жизнь мою

не помню злобного порыва

и гнева мутного,

пускай враги мои в раю

сто лет поют без перерыва,

даже минутного.

93



Себя трудом я не морочу,

высокий образ не леплю,

и сплю охотно днём. А ночью

весьма охотно тоже сплю.

94



Теченье жизни нашей плавное

благодаря скупым мыслишкам

приобрело журчанье славное:

нам ничего не надо слишком.

95



По жизни дороги окольные,

изгойства надменные корчи

и тёмные мысли подпольные —

рассудка блаженные порчи.

96



Уча Талмуд, евреи стрёмные

наглеют в ходе обучения

и Богу шлют не просьбы скромные,

а деловые поручения.

97



Прочёл я море умных книг

(хотя люблю я – ахинею),

ни на секунду не возник

во мне восторг, что я умнею.

98



Сегодня с мудаками на обеде я

сидел невозмутимо и спокойно;

достоинство участника трагедии —

в умении вести себя достойно.

99



Мне кажется давным уже давно,

и мне от понимания приятно:

мы вставлены в какое-то кино,

а кто его снимает – непонятно.

100



Мы затем и склонны к окаянству

дёргаться, лететь куда-то страстно,

что, перемещаясь по пространству,

время проживаем не напрасно.

101



Чего-то кажется мне, Господи,

(сужу я зряче, без поспешности),

что рай – большой недолгий госпиталь

по излечению безгрешности.

102



По городской живя погоде,

набит повадкой городской,

я отношусь к живой природе

с почтеньем, тактом и тоской.

103



Бумагу, девственно пустую,

не зря держу я под рукой,

сейчас я чушь по ней густую

пущу рифмованной строкой.

104



Когда-то мчался на рысях

я на своих на двух;

теперь едва плетусь – иссяк

и в них задора дух.

105



Что делать с обузданием урода?

Плюя на все укоры и сентенции,

еврей, потенциальный враг народа,

ничуть не расположен к импотенции.

106






Подземные гулы и громы

слышнее душе на закате,

Харон уже строит паромы,

ему его лодки – не хватит.

107



Мы понимали плохо смолоду,

что зря удача не является:

кто держит Господа за бороду,

тот держит дьявола за яйца.

108



Вполне, конечно, молодость права,

что помнить об ушедших нет обычая,

но даже загулявшая вдова —

и та порою плачет для приличия.

109



Когда я был совсем бедняк —

а так оно порой бывало,

то всё же не было и дня,

чтоб я не выпил мало-мало.

110



Поэты разных уровней, ступеней

и звучностей – в одном ужасно схожи:

пронзительность последних песнопений

морозом отзывается по коже.

111



Святые книги умолчали

о важной вещи:

и в малой мудрости

печали —

ничуть не меньше.

112



Есть почему-то чувство кражи,

когда разносится слушок

о медицинской запродаже

печёнок, почек и кишок.

113



В любом горемычном событии

со временем блекнет основа:

его вспоминая в подпитии,

находишь немало смешного.

114



То на душе как будто гири,

то вдруг опять она легка —

везде тоска в подлунном мире

течёт сквозь нас, как облака.

115



Беженец, пришлый, чужак —

могут прижиться в народе,

только до смерти свежа

память у них об исходе.

116



Так безумна всеобщая спешка,

словно жизни лежат на весах,

и незримая Божья усмешка

над кишеньем висит в небесах.

117



Я главным образом от жажды

страдал десятки дивных лет,

я заливал её многажды,

но утоленья нет как нет.

118



Когда сидит гавна мешок

и смачно сеет просвещение,

я нюхом чувствую душок

и покидаю помещение.

119



Российский нецензурный лексикон —

великое богатство русской речи,

и счастлив я, что капнул в сей флакон

ту каплю, что не долили предтечи.

120



Я столь же к женским чарам восприимчив,

но менее, чем раньше, предприимчив.

121



Очень часто нам от разных наших бед —

и обида в их числе, и поражение —

помогает своевременный обед,

возлияние и словоизвержение.

122



Уютно и славно живётся в курятнике;

что нужно мне? – стол и кровать;

порой к нам орлы залетают стервятники —

духовную плоть поклевать.

123



Я издаю стихи не даром

и вою их, взойдя на сцену,

своим актёрским гонораром

я им удваиваю цену.

124



Пускай любой поёт, как кочет,

учить желая и внушать,

но проклят будь, кто всуе хочет

нам нынче выпить помешать.

125



Нынче думал о России в полусне:

там весной везде кудрявятся берёзки,

а впитав тепло свободы по весне,

распускаются лихие отморозки.

126



Любое в мире текстов появление

таланта между гнили и мудил —

в такое меня вводит умиление,

как если б это я его родил.

127



О чём предупредить они стремятся?

Зачем уже который раз подряд

ушедшие друзья мне ночью снятся

и что-то непонятно говорят?

128



Любая дребедень и залепуха,

придуманная сочно и не бледно,

влетая в оттопыренное ухо,

уже не растворяется бесследно.

129



Рутины болотная ряска

взрывается вдруг и некстати,

но всякая нервная встряска —

полезна душе в результате.

130



Боюсь я, вот-вот прекратится

во мне клокотание звука,

и там, где курлыкала птица,

поселится тёмная скука.

131



Смешно слегка для пишущего матом,

но очень ощущенья эти часты:

я чувствую себя аристократом

из некой не оформившейся касты.

132



Нет, судьба не лепится сама,

много в ней и лично моего:

смолоду не нажил я ума,

а состарясь – выжил из него.

133



Еврею строить на песке —

вполне удобно и привычно,

а что висит на волоске,

то долговременно обычно.

134



Когда я на прогулки пешие

внутри себя порой хожу,

то там такие бродят лешие,

что криком я себя бужу.

135






Согревши воду на огне,

когда придёшь домой,

не мой, красавица, при мне

и при других не мой.

136



Когда-нибудь люди посмотрят иначе

на всё, что мы видели рядом, —

текущее время намного богаче

доступного нынешним взглядам.

137



Ввиду гигиенических мотивов

любых я избегаю коллективов.

138



Есть и радость у старости чинной,

когда всё невозвратно ушло:

перестав притворяться мужчиной,

видишь лучше, как это смешно.

139



Мы часто принимаем за харизму

готовность всем на свете вставить клизму.

140



Никем, конечно, это не доказано,

однако, может чувство подтвердить:

умение терять интимно связано

с умением и даром находить.

141



Не часто судьба посылает нам вызов,

и смелость нужна для понятия,

что шанс на удачу высок или низок —

не важно для факта принятия.

142



Всё-таки сибирские морозы

вдули в меня лаской милицейской

гомеопатические дозы

тухлой осторожности житейской.

143



Когда бы человечеству приспичило,

а я как раз такое изобрёл,

душой бы воспарил я, как орёл,

и чтоб изобретение фурычило.

144



Ещё душа в мечтах и звуках,

и крепко мы ещё грешны,

а ген бурлит уже во внуках,

и внукам мы уже смешны.

145



Сексуальной игры виртуозы

весь их век до почтенных седин

увлечённо варьируют позы,

но итог – неизменно один.

146



Перемешай желток в белке,

и суть блеснёт сама:

в любом отпетом дураке —

полным-полно ума.

147



Жаль, не освоил я наук

и не достиг учёных званий,

а жил бы важно, как паук,

на паутине тонких знаний.

148



Мышления азартное безделье —

целительно для думающей личности:

всегда в удачной мысли есть веселье —

и даже в постижении трагичности.

149



Чем были яростней метели,

чем был надрывней ветра вой,

тем чаще я дремал в постели

и укрывался с головой.

150



По возрасту я вышел на вираж,

последний и не столь уже крутой,

хотел бы сохранить я свой кураж

до полного слиянья с темнотой.

151



По счастью, мы не полными калеками

из долгой темноты вошли в потёмки,

а в полном смысле слова человеками

уже, возможно, станут лишь потомки.

152



Ведя за миром наблюдение,

живу рассеянно и наспех,

великое произведение

создам я позже курам на смех.

153



В пространстве умозаключений,

где всюду – чистая страница,

такой простор для приключений,

что и реальности не снится.

154



Тупая и пожизненная страсть

отыскивать слова, ловя созвучия,

меня так истрепала и замучила,

что лучше бы умел я деньги красть.

155



У подряхления убогого

есть утешение лишь то,

что нет уже довольно многого,

но меньше хочется зато.

156






Стукнет час оборваться годам,

и вино моё будет допито,

а немедля, как дуба я дам,

и Пегас мой откинет копыта.

157



В синклит учёных я не вхож,

но видно мне без разъяснений:

еврейский гений с русским схож —

они цветут от утеснений.

158



Печальный и злокачественный случай,

зовущий собутыльников к терпению:

я мыслящий тростник, но не певучий,

а выпивка меня склоняет к пению.

159



Конечно, мы сгораем не дотла,

и что-то после нас ещё витает,

но времени суровая метла

и воздух беспощадно подметает.

160



Привычка думать головой —

одна из черт сугубо личных,

поскольку ум как таковой

у разных лиц – в местах различных.

161



Нет, я не наслажусь уже моментом,

когда не станет злобы воспалённой,

и выпьют людоед с интеллигентом,

и веточкой занюхают зелёной.

162



Со всеми слабостями нашими

душой мы выше в годы низкие,

а беззащитность и бесстрашие —

друзья и верные, и близкие.

163



Такие случаются дни

весеннего света и неги,

что даже трухлявые пни

пускают живые побеги.

164



Моё существование двояко:

вкушаю дивной жизни благодать,

чтоб тут же с упоением маньяка

бумаге эту радость передать.

165



По лесу в тусклом настроении

я брёл, печалясь о старении,

а меж белеющих берёз

витал рассеянный склероз.

166



С утра свободен завтра буду,

ещё запрусь на всякий случай,

и сладостно предамся блуду

словосмесительных созвучий.

167



Духом усохли, прибавились в теле

бывшие фавны, былые сатиры;

прежде – забавы, застолья, постели,

нынче – аптеки, врачи и сортиры.

168



Увы, жестока наша участь:

у века – злобы дух густой,

у денег – малость и текучесть,

у мыслей – вялость и застой.

169



В моей читательской игре —

пустые траты,

но вдруг на мёртвом пустыре —

цветок цитаты.

170



С эпохой долгое соседство

мне по крупинке нанесло

всё, что оставлю я в наследство —

моё там только ремесло.

171



Нет, я не изменяюсь, не расту,

живу себе ни шатко и ни валко,

но видно и слепому за версту,

что я не улучшаюсь, – вот ведь жалко.

172



Текла, кипела и сочилась

моя судьба – то гнев, то нежность;

со мною всё уже случилось,

осталась только неизбежность.

173



Может, мы и неприятней

основного населения,

но хула Творцу занятней,

чем корыстные моления.

174



Моё пространство жизни сужено,

о чём печалюсь я не очень:

ведь мы всегда во время ужина

уже вполне готовы к ночи.

175



В небо глядя, чтоб развеяться,

я подумал нынче вечером:

если не на что надеяться,

то бояться тоже нечего.

176



Много книжек я в жизни прочёл,

и печаль мою каждый поймёт:

мы гораздо бездарнее пчёл —

я лишь горечь собрал, а не мёд.

177



Все плоды святого вдохновения —

илистое дно реки забвения.

178



Весь мир вокруг уже иной,

у нас – эпоха провожаний,

а бедный стих, зачатый мной,

утонет в море подражаний.

179



Не тот мужчина, кто скулит,

что стал постыдный инвалид,

а тот мужчина, кто ни звука

о том, какая это мука.

180



Когда впадаешь в созерцание

любых камней, извечно местных,

душе является мерцание

каких-то смыслов бессловесных.

181



Бродя по жизненным аллеям,

со вкусом я на свете пожил,

полит был дёгтем и елеем

и сам гавно метал я тоже.

182



Боюсь давно уже заранее

и разобрался в сути я:

мне вязкий ужас умирания

страшней, чем страх небытия.

183



На стыке пошлости и свинства

сочней кудрявится единство.

184



Навряд ли буду удостоен

я с бодрым будущим свидания —

мой стих на жалости настоян

и на печали сострадания.

185






Как робко это существо!

Он тихий, вдумчивый и грустный.

Но гложет жизни вещество,

как ест червяк листок капустный.

186



Когда-то были темой споров —

свобода, равенство и братство,

сегодня стержень разговоров —

погода, празднество и блядство.

187



Прости, жена, прощайте, дети,

мы с вами встретимся потом,

я вас любил на этом свете,

рад буду свидеться на том.

188



Я за удачное словцо,

печалям жизни гармоничное,

готов пожертвовать яйцо —

но разумеется, не личное.

189



Во всех земных иллюзиях изверясь,

я в полной пустоте себя застал;

явись какая дерзостная ересь,

я с радостью фанатиком бы стал.

190



Езжу по миру и смехом торгую —

словно купец при незримом товаре;

сам я сыскал себе долю такую,

редкую даже для мыслящей твари.

191



Какая бы и где ни тлела смута,

раздоры и кровавая охота,

настолько это выгодно кому-то,

что пламя раздувают эти кто-то.

192



Если жизнь безупречно отлажена

и минует любое ненастье,

непременно объявится скважина,

сквозь которую вытекло счастье.

193



Нам жажда свойственна густая —

с толпою слиться заодно,

а стадо это или стая,

понять не сразу нам дано.

194



Вчера ко мне забрёл ходячий бред

и жарко бормотал про вред безверия,

на что я возражал, что главный вред

растёт из темноты и лицемерия.

195



Дряхлением не слишком озабочен,

живу без воздыханий и стенаний,

чердак мой обветшалый стал непрочен

и сыпется труха воспоминаний.

196



Воздержаны в сужденьях старики,





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/igor-guberman/shestoy-ierusalimskiy-dnevnik/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.