Книга - Позывной «Химера»

Позывной «Химера»
Екатерина Алексеевна Каримуллина


К сожалению, то, что мы сделали в прошлом, скажется на том, как мы проживём будущее. К этому и подводят нас все пути. Главный герой здесь не человек, а душа. Душа, которая пытается исправить ошибки прошлого, начиная с 19 века и заканчивая 23 веком.

Содержит нецензурную брань.





Екатерина Каримуллина

Позывной "Химера"





Часть I. 1821 год. 1 глава


Историческая справка:

Масо?нство (франкмасо?нство, фр. Franc-ma?onnerie, англ. Freemasonry) – движение, появившееся в 1717 году в виде тайного общества. Оно берёт своё начало из малоизвестных истоков в конце XVI – начале XVII века. Основной версией происхождения масонства считается версия о происхождении от средневековых строительных гильдий каменщиков. Однако существуют теории о более древнем происхождении масонства, начало которого выводится от орденов тамплиеров от ордена розенкрейцеров. Название «масон» или «франкмасон» происходит от фр. franc-ma?on, употребляется также буквальный перевод этого названия – вольный каменщик.

Этика и философия масонства опираются на монотеистические религии, на древние конституции вольных каменщиков, их регламенты, статуты и уложения. Масонство символически использует инструменты строительных товариществ и легенды о строительстве Храм Соломона, чтобы выражать метафорически то, что и масонами, и их критиками описывается как «система морали, скрытая в аллегориях и проиллюстрированная символами».

По легенде, масонство в Россию привез Петр I, который стал масоном во время своих зарубежных поездок. Первый русский император, по преданию, стал и первым Великим мастером первой российской ложи. Однако документального подтверждения этому нет.

Но помимо тайных обществ появлялись и секты. Поэтому, XIX век характеризуется как время активного распространения и развития сектантства.



– Алёнка, Алёнка! Проснись! Она снова убежала. – Эти слова звучали в тишине оглушительно, от них пробирала дрожь, и выступал холодный пот. Алёна к своим восьми годам натерпелась многого: переезд из столицы в глубинку, насмешки деревенских детей, потеря единственной бабушки – единственного человека, который заботился и любил её. Разлука с любимой старшей сестрой Анной – папенька решил, что для неё лучше выйти замуж за немецкого герцога. Вот так одиночество поглотило этого маленького, но сильного человечка, но, видимо, судьбе мало этого и она решила лишить её и матери.

После отъезда Анны маменька перестала выходить из своих покоев, не ела и не пила неделями. И тогда папенька решил выписать на дом врача, но вместо врача в дом стали приходить страшные люди. Нет, они не были уродами. Отнюдь, все они были красивы и статны – у дам модные шёлковые наряды и, как у кукол Алёнки, красивые кудряшки и локоны. А мужчины – фрак по фигуре и сапоги натёртые до блеска.

Что же так пугало Алёну? Их лица. Они все были ненастоящие как у фарфоровых кукол. Они ничего не выражали, а вместо глаз Алёна видела лишь чёрные пугающие дыры. Когда она об этом говорила отцу, он лишь отмахивался и говорил, чтобы она не придумывала глупости, ведь эти люди могут помочь её маме.

Но бабушка говорила, что она видит личину этих людей, их грязные души и сердца, которые никогда не познавали ни бога, ни любовь. От этого Алёне становилось ещё страшнее.

Однажды, она услышала ссору отца и бабушки.

– Пётр, я не понимаю, что с тобой происходит? Ты стал мрачным, угрюмым. Что это за люди? Они не нравятся мне, и не просто не нравятся, а пугают. И не только меня, но и Алёну. Соизволь- ка мне всё разъяснить и немедленно!

– Матушка, соизвольте говорить об этих людях с почтением. Они помогут вылечить Софью. – Скрежет голоса отца заставил содрогнуться Алёну. Это уже не её любимый папенька.

– Я пока не вижу, что Софье лучше. Ты к ней заходишь хоть изредка. Нет! Вот я к ней наведываюсь каждый час и каждую минуту у меня душа болит за неё, а ты сидишь в этом затхлом кабинете и не видишь белого света, а ещё хуже не видишь свою дочь. – Бабушка начинает задыхаться от злости и от горя, что свернулись комком у неё в горле.

– Она с тобой и я не волнуюсь за неё. Что с вами, женщинами, проиcходит? Анна рыдала, когда выходила замуж за Огюста…

– Естественно, ведь он семидесятилетний старик, который и для меня староват.

– Если бы она вела себя достойно, у Софьи не случился бы удар на этой почве.

– Софья – мать, ей свойственно беречь и волноваться за своё дитя.

– Анне 16 лет, она сама скоро станет матерью… А ты… Ты снова поддерживаешь иллюзии Алёны. Не порть ей разум этими небылицами.

– Это не небылицы! Эти люди опасны. Это чувствуют все: наши слуги, повара, я и Алёна. Что же ты как каменный? Это всё из-за масонства, всё из-за ”Железного креста”. Они ироды и ты таким же стал…

– Прошу прекратить…

– Вот нет, не прекращу. Ты хоть слышал, что эти трёклятые читаю Софье? Это не церковное пение и не молитвы. Это ни французский, ни немецкий, я даже англичанам пересказывала, они не знают. Скажи честно, кто они такие, что они делаю с нашей Софьей?

Наступило долгое молчание, которое, казалось, тянулось вечность. Слышно было, как бабушка перебирает стержни веера, отец открывал и закрывал свои карманные часы.

– Они мои братья и сёстры, и это всё, что вам, матушка, нужно знать. – Но этот ответ не устроил бабушку.

– Раз так, тогда я завтра это всё прекращу. Жди в гости батюшку. – И, не давая отцу шанса возразить, бабушка ушла, и каждый из них остался при своём мнении.

Утром бабушка не проснулась. Второй удар. Алёна не плакала – бабушка бы такого не потерпела.

После похорон отец решил, что в столице слишком много глаз и ушей. Поэтому мы уехали на родину к бабушке – в далёкий уезд Вятской губернии. Но отец остался там ненадолго и вскоре снова уехал в столицу.

Сначала было интересно – новые места, природа, люди. А потом появились другие дети, которые воспринимали меня как изнеженную городскую девчонку. Мне не нравилось, но я никому не говорила, иначе ко мне бы тоже приходили эти страшные люди.

Мы поселились в имении сестры бабушки – Агафьи Степановны. Когда я её увидела, расплакалась. Они были так похожи.

– Алёнушка, милая! Ох, ты бедное дитя моё! – она обняла меня и прижала к себе. Я чувствовала, как содрогается её грудь от плача и как ей тяжело дышать, позже почувствовала, как кто-то третий обнял нас. Это была Глаша, внучка Агафьи Степановны. С этого момента Глаша была моим ангелом хранителем. Вот и сейчас она играет роль моей спасительницы.

– Алёнка, ну вставай, быстрее. Я не видела где она, вдруг в зале уже.

Глаша потянула меня за плечи с кровати, но этого уже не требовалось, ведь от страха я сама вскочила. За окном я увидела, что Стёпка и Иван уже ищут её – они наши конюхи, и очень добрые и верные люди. Будь кто другой, весь бы уезд узнал, что у нас происходит. А ещё я заметила, что ночь была на редкость звёздная. Казалось, что все небесные светила заглядывают прямо к нам в окно. Но их свет казался удушающим эфиром и будто мешал нам быстрее добраться до печи.

– Она уже испустила мочу? – этот порядок её действий был уже до боли знаком, и если ответ положительный, то у меня очень мало времени добраться до печки с балдахином.

– Нет, скорее не знаю. Бабушка увидела, что её нет, потом разбудила меня, и вот я теперь веду тебя к спасению.

Вот мы уже у печки, это единственное в усадьбе место, куда без лестницы не забраться, а через балдахин она забраться не может. Одна цыганка его нам заговорила, ведь она сама такого зла ещё не встречала. Решила мне помочь спастись, всегда и во веки веков буду ей благодарна за этот балдахин.

– Ну чего встала – полезай! – Шёпот Глаши звучал как крик. Я встрепенулась и полезла. Как только моя нога коснулась ступеньки лестницы из зала послышался шорох голых ступней и голос, который высасывал всё живое из меня.

– Алёна, Алёна, единственная оставшаяся со мной доченька. Что же ты бегаешь от матушки. Подойди ко мне, я расчешу твои прекрасные локоны.

Глаша и я застыли на месте. Это всегда нас завораживало и пугало одновременно. Медленно, медленно приближался шорох и скрипучий голос, и вот из зала появилось то, что когда-то я называла матушкой.

Грязные сальные волосы, сбившиеся в один комок. Скелет, напоминающий лишь тонкие прутья ивы. И глаза, которые ничего не видят, но ненавидят всё.

– Алёна, куда ты? – впервые тепло сказала матушка, но я знаю, что это обман.

– Алёнка, полезай! – прикрикнула на меня Глаша и в этот момент матушка свирепо кричит:

– Алёна, ах ты мерзкая девчонка! Иди ко мне, и я затащу тебя в Преисподнею, твоя любимая бабушка ждёт – не дождётся тебя там.

Она побежала прямо на нас, растопырив руки так широко, что казалась она не человеком, а пауком, который вот-вот готов напасть. Всё случилось так быстро: Глаша со всей своей силой втолкнула меня на печку и закрыла балдахином, но лестницу закинуть не успела, но огрела ею, то, что осталось от моей маменьки. Я не могу сдержать рыдания, закрываю рот ладошками. Глаша хоть и старшая, но тоже маленькая и её силы не хватило замахнуться как следует.

Маменька душит её и трясёт. Её тонкие острые пальцы впиваются в шею Глаши. Сквозь балдахин я вижу, что Глаша борется, но её силы на исходе. И я делаю то, что мне запрещали делать.

– Маменька, остановись, прошу тебя! – я кричу и рыдаю одновременно. Всё остановилось, мама просто сидит и не шевелится, но отпустила Глашу. Та, хватая воздух большими глотками, отползает от маменьки и оттаскивает лестницу подальше. Я уже слышу топот. Скоро прибежит бабушка и наши конюхи и всё закончится.

– Нет, милая, не закончится. – С этими словами маменька встала напротив печки и стала озираться по сторонам. Она до сих пор не видит, где я.

– Не вижу, но я услышала тебя. – Я зажала сильнее рот, чтобы больше не проронить ни слова. Матушка оскалилась, села на корточки и испустила мочу и в этот момент прибежала бабушка Агафья, Стёпка и Иван. И все мы разом поняли – она нашла меня.

С этого момента звёздный эфир приобрёл плотность и, правда, стал душить.




2 глава


Эта ночь стала отправной точкой нашего конца. Теперь каждую ночь маменька начинала свои поиски именно с печки, и попасть туда ночью не было больше возможным. Поэтому меня заранее укладывали спать там.

Бабушка Агафья написала отцу письмо, о том, что маменьке стала ещё хуже и ему немедленно нужно приехать, но отец не отвечал. Бабушка писала каждый день в течение всего месяца, но отец был, видимо, глух к нашим мольбам о помощи.

Глаша охрипла после последнего случая с матерью. Выписывали ей врача, назначали примочки и полоскания, но ничего не помогало. Врачи лишь недоумённо смотрели на Агафью Степановну и не знали что сказать, какой диагноз поставить. Глаша просто теряла голос. А синяки, оставленные пальцами матери, превратились в язвы. Они всегда кровоточили.

Меня съедала вина за её болезнь. Стыд заставлял прятать глаза от Агафьи Степановны и Глаши. И однажды бабушка это заметила:

– Алёна Петровна, что с тобой случилось? От чего ты прячешь глаза? Нашкодила небось? – бабушка подмигнула мне и так тепло улыбнулась, что вся моя вина хлестнула из глаз горячими от горя слезами. В мгновении ока Агафья Степановна оказалась рядом со мной, а Глаша присела на корточки у моих ног. Их глаза были широко открыты и полны печали. Все мои попытки сказать, попросить прощения не увенчались успехом.

– Алёнушка, ну скажи что случилось? – еле слышно сказала Глаша. И здесь всё хлынуло из меня: слёзы, слова, крики. Так плохо и стыдно за всё, что я привезла с собой, за матушку, за отца, за слухи, за то, что вообще здесь. Слушая мою истерику молча, бабушка и Глаша сидели, прижав руки к своим сердцам. Мои извинения падали на них, и мне казалось, что они не понимают. От этого я извинялась пуще прежнего, но легче не становилось.

И вот Глаша взяла меня за плечи, как тогда ночью и сказала:

– Ты не виновата, не бери ответственность за поступки взрослых на себя. Ты ребёнок. – Тогда я поняла, что Глаша хоть и была ребёнком, но ребёнком со взрослой душой. После этого Глаша не промолвила больше ни слова. Всё. Теперь мы могли лишь ощущать её мысли и слова, но не слышать.

Во время обеденной трапезы матушка была всегда с нами, мы старались с ней разговаривать, подбодрить, но сейчас всё изменилось. Вместо обеда матушка просто сидела и качалась на стуле. Смотрела сквозь стены и что- то бормотала, однажды она зло рассмеялась и уставилась на Агафью Степановну:

– Что же вы все хотите лишить меня моих детей? От одной уже избавились, а вторую настраиваете против меня. Чем я согрешила? Что не так сказала? Демоны вы все, вы нелюди!!! – стон испустила мать, такой, что хотелось убежать далеко- далеко.

– Матушка, ты Глаше больно сделала и мне хотела сделать плохо. – Сорвалось из моих уст. Мать так резко обернулась, что я подпрыгнула на стуле. Вместо глаз у неё били чёрные угли, и в них свирепствовал огонь неземной ярости. Она стала похожей на тех людей, которые приходили её лечить.

Больше за столом не вели мы разговоры, а матушка не выходила из своих покоев. Мы украдкой слышали её стоны, плачь, крики гнева и мольбы о помощи. Но, заглядывая по её последней просьбе, она набрасывалась на приходящего и пыталась выцарапать его глаза. Благо, зная её нечеловеческую силу и дьявольские уловки, по одному к ней никто не ходил.

Тяжелее всех в этот миг, было бабушке Агафье, ведь она не знала, как вернуть душу её единственной племяннице Софьи и как спасти ещё мою, не грешную душу. Глашу и меня она не отпускала от себя, следила и оберегала. Глаша же рвалась из- под опеки, не хотела быть под крылышком бабушки, а сама хотела быть этим крылом – для меня.

После бабушка Агафья получила письмо с двумя хорошими вестями: папенька нас услышал и едет к нам на подмогу. Вторая весть не совсем хорошая, но для меня это было даром небес – Анна стала богатой вдовой и, узнав о болезни и напастях нашей матушки, сразу после похорон мужа, выехала к нам. Было так радостно на душе, что кружилась голова. Мы позабыли обо всём и стали готовится к приезду родных.

Я вспомнила все те счастливые времена, когда мы жили все вместе: отец, мать, я и Анна. Стало так светло на душе, что появилась надежда вернуть те времена.

Но если бы мы знали, что за участь уготовил нам отец, то упрашивали бы Анну не приезжать, а забрать нас к себе. Ибо теперь здесь был уготован ад.




3 глава


Сентябрь. Стояла солнечная ясная погода. Только- только стала золотиться листва на деревьях. Все мы были в предвкушении воссоединения семьи.

Степан и Иван готовились не меньше нашего, ведь предстояло подготовить конюшни для новых лошадей, а также помочь с обстановкой гостевых комнат, где будут жить Анна и отец. Все мы были заняты.

Агафья Степановна впервые за долгое время наняла прачку и повариху. Людей будет больше и одной ей не справится, но не забывали мы и о риске того, что они разболтают о болезни маменьки.

Наступил день приезда отца. Приехал он угрюмый и уставший. Когда-то упругое румяное лицо его осунулось и побледнело. Весь он исхудал и больше напоминал скелет.

– Пётр, батюшки мои! Где же тебя так потрепало? – взволнованно всплеснула руками Агафья Степановна.

– Агафья Степановна, оставьте. Я не молод и года берут своё, да и дорога оказалась не из простых. Где жена моя, Софья? Почему не встречает она своего мужа? – нам показалось, что отец осерчал за это на матушку. Бабушка Агафья явно что- то почувствовала, но не подала виду. Я и Глаша это заметили.

– Пётр, мы думали, что ты приехал по поводу недуга твоей жены. Ты что, не читал те письма, что мы тебе посылали. Ты бы знал, сколько чернил я тратила на них, за всю свою жизнь я потратила вдвое меньше. – С улыбкой произнесла бабушка. – Ты бы дочь свою обнял, смотри, какой букет она собрала для тебя. – Тут бабушка Агафья подвела меня к отцу. В руках я держала разноцветные листья клёна, которые собирала весь предыдущий день. Большинство были золотые и на солнце они, казалось, сияли солнечным огнём. Отец провеет взглядом по мне и по моему букету, повисло напряжённое молчание. За этот миг только тень отвращения появилась на его лице, и он обратился к бабушке.

– Тётушка, мне бы отобедать, а потом повидаться с женой. Позже у меня здесь будут дела. – Отец просто прошёл мимо меня, будто я не стояла рядом с ним, не смотрела на него и не держала в руках солнечный букет. Я убежала, Глаша со мной. Мы не пришли к обедне и к ужину. Сидели весь день у того клёна, что подарил нам свои золотые листья.

За это время пролила я немало слёз. Меня не видят, а скорее всего даже ненавидят. Что же я сделала не так? Почему так холодно обошёлся со мной отец? Эти вопросы разрывали моё маленькое сердечко. А хуже всего во мне появилось зерно подозрения – меня могут даже не любить. Глаша всё время сидела рядом со мной. Её молчание до сих пор было непривычным. Всё что она могла делать, дабы поддержать меня, так это гладить по спине и укачивать в своих объятиях. Вот так прошли мои минуты горькой печали.

Потом издали мы увидели, что к нам бежит Степан.

– Девочки, вот вы где! От чего же вы так пугаете Агафью Степановну? Она место себе не находит. А ну живо к ней, а то твой отец тоже видимо не из лучших побуждений приехал к ней.

Мы с Глашей перепугались не на шутку. И бегом отправились в усадьбу. Прибежали мы, когда отец только выезжал за ворота.

– Бабушка, что случилось? – на бегу прокричала я,– Куда отец уезжает?

На лице бабушки отразились страх и волнение.

– Видимо бесы в отце твоём, не понимаю, что такое с ним. Почему убежали и не предупредили? Я бы и так вас отпустила.

– Что случилось? – не останавливаясь, спрашивала я. Бабушка вздохнула и, видимо, с печалью произнесла:

– Батюшка твой, не к матери твоей приехал и не к тебе. А храм хочет строить, но не православный, а языческий. Ох, малышка, видимо твориться, что- то не ладное. С матушкой твоей он говорил. До припадка её довёл. Молвит, видите ли, что лечится ей снова надо, и он знает как…

Я вздрогнула, вспомнив тех людей, что приходили к ней.

– Алёнушка, что не так? Что напугало тебя? – обняв моё лицо своими ладонями, спросила бабушка.

– Знаю, как он лечить маменьку будет. Это люди навещать будут её не хорошие. Читать молитвы или не молитвы будут, а потом маменька рыдать и биться о стены станет. Запрети ему это делать, только хуже будет.

Бабушка переглянулась со Степаном и он, кивнув, сказал:

– Понял, будет сделано.

Здесь я не поняла, что они будут предпринимать, и вопросительно посмотрела на них.

– Деточка, крепись, молим тебя. Видимо, ты и Анна у пропасти находитесь. Да видимо не только вы, но и мы тоже. – здесь Агафья Степановна обвела взглядом Глашу, Степана да всю усадьбу.




4 глава


На следующий вечер снарядили мы Степана в долгую дорогу по степи. Суждено было ему найти кочующее племя цыган, а в нём цыганку, которая балдахин мой заговорила. Правда, не было надежды у Агафьи Степановны, что снова согласиться цыганка помочь нам, так как тяжко пришлось ей в прошлый раз.

Степан давал наказы Ивану по конюшне, саду, что в усадьбе до его возвращения сделать.

Агафья Степановна распорядилась, чтоб дали Степану лучшего коня и рано утром следующего дня он уехал. Бабушка ушла молиться за Степана, а я, Глаша и Иван долго у ворот стояли и взглядом провожали его неумолимо уменьшающийся силуэт.

– Ну, девчата, не рыдайте! Вернётся Стёпка, никуда не денется. Французов пережил, а это дельце и подавно выполнит, – ушли мы тогда Ивану помогать в саду. Как- никак работа помогла нам отвлечься от дурных дум. Но мысли мои никак успокоиться не хотели. Зачем снова звать цыганку? И у какой пропасти стоим мы с Анной?

Решилась я после работы в саду поговорить с бабушкой Агафьей. Может, не обратит она своё внимание на то, что я мала совсем, ведь о моей семье речь идёт.

Застала я бабушку Агафью за разбором сундука. Она рылась в нём и доставала маленькие мешочки, перевязанные красной нитью:

– Этого совсем мало будет, на весь дом не хватит. Но как? Были же у меня ещё этак штук восемь? И куда я их спрятала? – иногда, бабушка имела привычку разговаривать сама с собой и к этому быстро привыкаешь, но, бывало, она отвечала будто не себе, а кому- то другому. В следующий миг она застыла и говорит:

– Как это здесь? – Агафья Степановна обернулась ко мне. – Алёна, что ты здесь делаешь?

– Я с вами поговорить хотела? А с кем вы разговариваете? – Я провела взглядом весь чердак, но никого не заметила.

– Ой, да что ты, я всегда сама с собой разговариваю, так легче с мыслями собраться! А о чём ты, милая, хотела поговорить?

– Зачем опять цыганку звать? Она же говорила, что в следующий раз может заговор и не подействовать?

– Знаешь, милая, выяснилось то, что ни я, ни твоя бабушка покойная не могли предвидеть. Батюшка и матушка твои… – на этих словах бабушки раздался оглушительный скрежет конного экипажа и крик конюха Ивана, который раздавался в унисон с ударами плети.

Выбежав во двор, мы в ужасе застыли. Ворота, совсем не маленькие, были снесены с петель. Посреди двора стояла адская вороная четвёрка лошадей, она в бешенстве копытами взбивала землю, отчего казалось, что весь двор покрыт туманом. Крики не прекращались. Через секунду мы увидели, что кучер адской четвёрки, одетый в мантию алого цвета, снова заносит плеть над головой для удара, но удары приходились не на лошадей. Мы подбежали ближе к экипажу, но кони вздыбились, не давая нам пройти, тогда мы подошли намного правее и уже из за угла сарая смогли разглядеть, что происходит. Иван скорчившись, закрывал собою Глашу, а удары кучера приходились прямо на спину Ивана, отчего он так пронзительно кричал.

– Остановитесь, изверги!!! Это мой конюх! И вы находитесь в моём поместье, – властный голос бабушки Агафьи прозвучал как колокол церкви, от его звучания кони успокоились, а кучер сел на своё место, при этом не произнося ни звука.

В это время из экипажа вышел папенька:

– Агафья Степановна, успокойтесь, кучер наказывает только непокорных.

– Какие они не покорные? Конюх да ребёнок. И вообще это мои люди, моя земля и здесь мои законы писаны. Кто дал право какому-то кучеру издеваться над моими людьми. Ты только глянь, что с воротами сделали, обалдуи! – я впервые видела бабушку такой злой.

На слова бабушки отец только улыбнулся:

– Что ж, ты хотела, что бы мы за воротами стояли? Может я соскучился по жене да дочери? Алёна, подойди и поцелуй отца своего, – нет, не отцом он мне больше был. Я схватилась за подол платья бабушки и спряталась за него, а отец только ехидно прищурился да промолвил:

– Ну, ничего, ещё будет время.

Пока мы стояли и выясняли отношения с отцом, к Ивану и Глаше подбежала наша прачка и отвела в усадьбу.

– Не место в усадьбе рабам да холопам .– От этого голоса пробежал холодок по спине. За всё это время мы не заметили, что помимо отца из экипажа вышли несколько женщин и мужчин. Тот, который говорил, был выше всех и носил чёрное пенсне. Его я раньше не видела, но остальные были мне знакомы – они приходили к матушке и якобы её лечили.

В этот момент бабушка будто чувствовала меня:

– А вы кто такие, что посмели нарушить покой моей родовой обители? Не чувствую я в вас ничего мирного!

– Пётр, здесь мы не можем находиться, соизволь нам найти место для ночлега, – этот высокий с пенсне даже не обратил внимания на бабушку, но от её слов его даже покоробило.

– Франц, конечно, это будет само собой! Агафья Степановна, вы очень не радушны к гостям…

– Эти гости даже не люди! Почему должна я быть радушна с ними, – голос как колокол, как колокол. Он звенел и переливался.

Здесь все пришельцы стали смотреть в упор на бабушку. Все разом. Небеса помрачнели. Никто не дышал. Я слышала лишь биение своего сердца.

– Нам пора, Пётр. Завтра уже прибудет камень и рабья сила, – высокий даже оскалился.

Все снова сели в экипаж. Отец помедлив, обернулся и сказал:

– Зря вы так, очень зря!

Они уехали. Оставили тучи, ветер и страх. Поселились они на отшибе, был там старый летний домик.

И больше птицы не пели свои песни там.




5 глава


Настоящий осенний день. Серое пасмурное небо. Ветер завывающий как стая волков. Крупный дождь, который силой своей пробьёт кожу до самой кости. И так каждый день в течение недели. И всю эту неделю до нас доносились отголоски стройки храма. Даже бурлаки так не напрягались, как те рабочие.

Стройка не прекращалась с того момента как приехали те пришельцы с отцом. И храм рос с невероятной скоростью. С каждым взглядом, который мы украдкой бросали на стройку, становилось ясно, что это храм будет поистине ужасный: на его стенах появлялись орнаменты в виде голов змей, фигуры гарпий охраняли главный вход, а серый камень храма, казалось, впитывал весь солнечный свет, не давая ему проникнуть в этот мир.

Всё чаще мы стали замечать, что пришельцы в упор наблюдают за нашей усадьбой. Бабушка Агафья распорядилась каждые три часа бить в колокола нашей церквушки. Это было трудно сделать, но сам местный батюшка дал своё благословение на то, ибо сам чувствовал нарастающую тревогу. С того момента стало меньше злых взглядов в нашу сторону.

Иван после полученных увечий долго пробыл в постели. Несколько дней он пылал и бредил, а раны его не затягивались. Вскоре всё пошло на спад. Он стал приходить в чувства, пить, есть и к нему вернулась речь. Глаша не отходила от него, была ему благодарна за спасение. Ведь под ударами плети должна была оказаться она, а в последний момент Иван прикрыл её собой.

Отец забрал матушку к себе. Сколько бы мы не хотели её отдавать. В тот момент отец был неумолим и совершенно не обращал внимания на наши протесты. Матушка же походила на запуганного ребёнка: не поднимала головы, не смотрела на нас, а когда мы спрашивали, где она хочет остаться, то просто мычала и мотала головой. Так мы потеряли связь с ней.

Потом к нам стали приходить местные жители и жаловаться на то, что в лесах пропали все животные, а те, которые остались, стали гнить изнутри. Как то к нам пришёл Прохор, кузнец, и принёс дикого кабана:

– Вот! – говорит, – полюбуйтесь, что твориться! – и он разрезал брюхо еле живому кабану. Вместо крови и потрохов, к нашим ногам разлилось чёрное месиво и вонь стояла жуткая. Все решили, что это хворь, которую принесли новые поселенцы на отшибе, и было решено запретить заходить и охотиться местным жителям в лесу. Но от того легче не стало.

Всё чаще вспоминала бабушка Агафья Степана, всё ли с ним хорошо, нашёл ли он цыганку. Эти вопросы волновали не только бабушку, но всё население её поместья. Ведь теперь все знали, что происходит в нашей семье, и я снова стала посмешищем для местных детей: в моё окно прилетали камни, когда рядом со мной проходили, то в след кричали, что я дитя ирода или просто плевали под ноги.

Как то ночью, когда мы уже хотели ложиться спать, в двери усадьбы постучали так громко, что могли их просто выломать. Мы спустились вниз, а наша прачка уже открывала дверь. На улице стояла ужасная ветреная погода, что склоняла верхушки деревьев почти до земли. Как только дверь открылась в прихожую ввалились двое, один был высокий крепкий мужчина, в котором мы сразу признали кузнеца Прохора, а на плечах он держал человека, вид которого не мог не удивить – это был мавр, но не смотря на его тёмную кожу был он ужасно бледен и худ.

– Агафья Степановна, нужно помочь, еле дышит он! – сказал Прохор.

– Ты где его нашёл?

– Стою я, значит, кузню закрываю, а сзади звук, будто кто-то шлёпнулся о землю. Оборачиваюсь, а там это чудо лежит. Весь ободранный, в крови… Да вы взгляните на него, он не ел ещё наверно всю жизнь!

Вид мавра и правда был ужасен. Лежал он без сознания, ничком у нас в прихожей. Решили мы его в зал отнести, но как только мы до него дотронулись, он очнулся. Бешено стал озираться по сторонам и лепетать что- то не непонятном языке. Встал на колени и, видимо, молил о чём-то, разобрать мы не могли. Успокоился он только после того как, дали мы ему молока да краюшку хлеба. Пока ел он сумели мы разглядеть его лучше – весь в шрамах от плётки, ожоги и синяки, руки все истёрты были в мозоли, на правой руке так пальцев не хватало и было видно, что все эти увечья получил он совсем недавно, а пальцев лишился, бабушка сказала, явно сегодня.

Пока кушал он на улице пошёл дождь, сильный как ураган, а без того сильный ветер стал завывать пуще прежнего. Тут как громыхнуло, что дом затрясся, и в этот самый момент постучали снова нам в дверь.




6 глава


Постучали снова в дверь. Мы замерли. Каждый про себя гадал, кто же это мог быть.

Прохор решил взять инициативу в свои руки и со всей своей не малой силой рванул дверь. Встав на пороге, он отделил нас от чёрной холодной мглы. Пару секунд мы всматривались в темноту и разглядели силуэт женщины, а рядом с ней стоял мужчина.

Мы все испытали неимоверный страх, подумав, что это пришли пришельцы за своим рабом, но страх сменился радостью. Ведь это был Степан с цыганкой. По ним было видно, что путь их был очень трудный: у цыганки был порван подол платья, а у Степана сиял огромный кровоподтёк на щеке, но, несмотря на это, они тоже были счастливы добраться до нас.

Все принялись обниматься, а бабушка так вообще всплакнула.

– Не хорошо стоять на пороге, когда у него поджидает зло.– Промолвила цыганка. – Чувствую, что оно уже корни пустило здесь. – И мы принялись им рассказывать, что стряслось во время их отсутствия. Потом настала очередь Степана и цыганки рассказывать. Начал Степан:

– Ну что, добрался я до табора быстро, бед в дороге не было. Встретила меня цыганка и молвит, мол, я уже всё знаю и давай быстрее в путь собираться. Мало времени осталось. Но вот в обратном пути…

Здесь цыганка слово держала:

– На пути к вам, встретились люди, чьи глаза выкипели от злости. Гневались они страшно на нас. Сделали колдовство, что наша лошадь прямо на скаку издохла. Потом прятались мы в лесу, а они своим ходом нас искать пошли, как ищейки лазили и принюхивались. Но давно, когда я ещё в девках была, бабка моя рассказывала об опушке на другом конце того леса, мол там зло не проходит, там мы ждали два дня, а на третью ночь увидели, что ходит кто-то у края опушки. Ходит, но ступить не может. Там ещё пару дней ждали, а потом решили снова в путь тронуться.

Всё это время с нас не сводил глаз бедный раб, ведь он не понимал ни единого слова. Решили мы его спрятать, пока вся эта дьявольщина не закончится, но он боялся и всё что-то лепетал. В это время я с Глашей рисовали на побелённой дощечке углём. Вот он протягивает руки и будто просит кусочек угля. Бабушка сказал дать ему уголёк и тут принялся он рисовать. Рисовал, выводил, а когда закончил все мы ахнули. На первой картинке нарисовал он храм на фоне солнца, а рядом с ним стоят люди без глаз.

На второй картинке было, видимо, внутренне убранство храма. В центре высокий постамент, а над ним висят острые пики. Рядом он пририсовал 4 человечка.

Третья пугала больше всех. На постаменте четыре человека они убиты пиками, на самих пиках стоит женщина и она подписана ”??????? ”.

– Что за узоры такие? – спросил Прохор.

– Химера это. С греческого. – Цыганка выдохнула и побледнела. По ней сразу стало видно, что не ждала она такого и боится этого очень. После около получаса она сохраняла молчание. За это время уговорили мы нашего тёмного друга спрятаться, и он без колебаний согласился, покачивая головой.

После вернулись к цыганке и стали упрашивать её рассказать, что её так испугало, но она лишь ответила:

– Завтра, а теперь давайте спать. Утро вечера мудренее.

Степан и Иван проводили Прохора, мало ли что может случиться. Меня с Глашей отправили на печку за балдахин, а бабушка с цыганкой заперлись в обеденном зале и долго шептались. Мы с Глашей гадали долго – о чём они разговаривают, но не подозревали, что о таких вещах расскажут нам – детям.




7 глава


Вы когда- нибудь просыпались от оглушительной тишины? Эта тишина как холод, который спрятался где- то между вашими органами и вы не можете согреться. Вот такое ощущение было у меня утром следующего дня. Глаза мои открыты, тишина со всех сторон глушит и давит. Я не слышу, дышит ли Глаша.

Первая мысль – я оглохла. Как, от чего и почему? Может закричать? Или потрясти Глашу за плечо? Нет, буду лежать и ждать, может это сон.

Лежу на спине. Солнечные лучи играются с кружевом балдахина. Видимо, ненастная погода закончилась и настал черёд бабьего лета. Может с этой погодой уйдёт и череда всех несчастий, что свалились на наши головы?

Глаша стала ворочаться и я это услышала! Я всё слышу, но всё же от чего стоит мёртвая тишина: ни слабого ветерка, ни щебетания птиц, ничего. Я решила посмотреть в окно, что напротив печи. Натянула чулки и набросила на плечи тёплый плед, всё- таки осень и утро может быть холодным.

Спускаться стала спиной к выходу, так удобно. Плед немного сковывал движения, но я могла хвататься за лестницу, не придерживая его. От чего то мне стало не по – себе. Снова тишина? Нет, на этот раз, что- то совсем близко и осязаемое. Я остановилась на предпоследней ступеньке. Стою, жду, что это может быть…

Сопение, вздох – выдох. Этот кто-то дышит тяжело и вонь его тоже омерзительно тяжёлая. Может, если не дышать он меня не увидит? На этом моменте у меня вспыхнули вчерашние воспоминания о новом чернокожем друге. Может он заболел и от этого так дышит.

Во мне бушует огромный страх, ведь тот, кто позади меня явно злой. От него исходит холод и что- то ещё- необузданное и пламенеющее… Пытаюсь развернуться на этой ступеньке, удаётся с трудом. При этом стараюсь не дышать.

Встретившись глазами с тем, что источало зло, я впервые почувствовала, как остановилось моё сердце, и холодный страх сковал все движения. Передо мной стояла…мама. Всё такая же худая, с глазами как дыры в ад. Она стояла, ссутулившись и смотря сквозь меня, видимо, ждала, когда я дам о себе знать.

Я не хочу дышать, иначе она всё поймёт и найдёт меня. Сколько же я стою? 5 или 10 минут? Не помню. Что же делать? Нужно постараться забраться обратно на печь. Но почему- то именно сейчас лесенка начинает предательски скрипеть. Что же делать?

Позже чувствую на своём плече чью- то руку, было страшно и неожиданно, но это проснулась Глаша и пыталась затащить меня на печь. Она напрягается и тянет меня, но в этот момент мама что-то услышала и сделала шаг к нам. Теперь нас отделял лишь один метр. С замиранием сердца мы обе смотрели на маму. Я не могла вынести её животный взгляд и обернувшись к Глаше стала шептать, чтоб та тянула сильнее. Зря, очень зря я это сделала…

Глаша меня уже не слышала, смотрела вперёд, я же боялась обернуться. Теперь я чувствовала дыхание маменьки на своём ухе:

– Попалась, – тихо прошептала мать и, рванув меня за волосы, потащила прочь от печи. Её хохот раздавался ото всюду, он был скрипучий металлический и просто жуткий. Имела она просто не человеческую силу, лишь одной рукой меня тащила.

– Маменька, отпусти! Больно! Маменька… Глаша, помоги, помоги… – кричала я. Мать не слышала, а Глаша просто сидела и смотрела в одну сторону, будто в трансе. Нет, скорее мама всё слышала и понимала, но мои крики и мольбы лишь смешили её. Страшный раскатистый смех меня доводил до безумия. Безумия соизмеримого с безумие маменьки. Потом просто кричала и звала всех, кого могла вспомнить. Я испытывала лишь один страх и ужас.

Тут мама швырнула меня к дальней стене, от боли я перестала видеть на долю секунды. Пытаюсь вздохнуть, но не могу. Потом вздохнула благодаря удару коленом в грудь. Это мама просто вдавила своё колено в меня. Я дышу, но боль неимоверная.

– Пора тебе понять, доченька, что не убежишь ты от меня. Нас ждут… Мы должны сделать это… Помоги нам… Всего четверо, это так мало, но потом нас ждёт вечность. Всего потерпеть немного боли и мы будем все вместе, как ты и я того хотели…Хи-хи-хи! – мама убрала колено, просто села рядом и хихикает. Качается взад и вперёд и шепчет, что всего немного боли, совсем чуть- чуть.

Топот и грохот, кто-то бежит, вижу большой силуэт. Бабушка Агафья, миленькая, мне так плохо и больно! Помоги, я дышать не могу. Это всё в голове, я даже не шепчу, просто молчу.

Отрывками рыдание, положили на что- то мягкое, но всё равно больно. Замечаю, как маменьку отводят в её дальнюю комнату конюхи. Она вырывается и рыдает, царапает и бьёт их, потом кричит:

– Алёнушка, прости… Что же я… Что же я сделала..? Ааа..

Последнее, что я увидела – это глаза чёрные…Цыганка.




8 глава


Как темно? Может открыть глаза? Нет, не хочу! Мне страшно! Пусть всё закончится: боль, обида, страх. Всё! Почему так плохо мне? Всё тело горит при малейшем движении, а спина и грудь разрываются. Может я уже умерла и это ад? Ведь я горю.

Значит ад.

Маменька обещала затащить меня в ад и затащила.

Может всё же открыть глаза? Совсем чуть-чуть, ведь к облику чертей нужно привыкать. Я с ними надолго…

Приоткрыв глаза, вокруг себя я не увидела ни кого, кроме цыганки, стоящей у окна. Она обняла себя за плечи и следила за чем-то или за кем-то в окно. В её взгляде читалась тревога, лицо было хмурым и задумчивым.

На улице стояла спокойная солнечная погода. Была всё та же тишина без птиц, ветра, без всего.

Я всё так же смотрела на цыганку и следила за её тревожным взглядом:

– Ты можешь говорить. Не молчи. Спрашивай, что нужно. Уже нет смысла умалчивать, – спокойно сказала цыганка, так и не отведя взгляда от окна.

– Как она попала сюда и где она сейчас? Она убить меня хотела? – по- моему, сказала я это очень спокойно. Будто умирать у меня это в порядке вещей.

– Не знаю, как она сюда попала. Двери закрыты были, окна тоже. Но убить она тебя не хотела, она за другим пришла.

– Зачем пришла? И почему Глаша так странно себя повела, ведь я ей кричала?

– Вот за этим твоя мать и пришла. Защиты она тебя лишила, ведь Глаша одна из Непокорных.

– Это как? – для меня это звучало неправдоподобно и слишком сложно.

– Каждому человеку приставлен его ангел – хранитель. Твоим была Глаша.

– Нет, что за Непокорные?

– Во все времена были народы, которые не признавали никакую власть. Жили так, как было принято у них. Были среди этих народов такие люди, которые могли повести за собой, направляли их жизнь, защищали их культуру, их истоки. Эти герои были отражением уклада жизни этих народов, при этом многие из них имели и божественную сущность или были полубогами. Негласно они носили знамя Непокорных…

– А откуда вы это знаете, вы одна из них? – моё предположение вызвало у цыганки улыбку.

– Нет, дитя, я лишь из народа Хранителей. Нам было дано сохранять и оберегать всю историю не только Непокорных, но тех с кем они боролись. Однажды, наш народ был в гонениях, от нас отреклись, но от этого мы не забыли свою историю и историю тех, кто нас прогнал. Мы всё помним… – на этих печальных словах, цыганка снова повернулась к окну и, видимо, долго обдумывала, что же мне ещё сказать, – так вот, теперь Глаши с нами нет. До неё не достучаться. Она не видит, не слышит и не чувствует, что вокруг неё происходит. Твоя мать в этом случае сыграла как воронка, она засосала душу Глаши в свою бездну и теперь только Дьявол знает, где её душа. В каких просторах тьмы она теперь обитает. Мы думали, она и тебя забрала…

– Что же теперь делать? Как спасти Глашу?..

– Молись за неё, молись… – это всё, что сказала цыганка о Глаше. Почему именно молитва должна спасти её? Как же страшно и неуютно мне в своём теле теперь. Или может это просто боль, так влияет на меня?

– С кем боролись эти Непокорные? – что-то внутри меня так и рвалось узнать о них больше и больше. Будто давало о себе знать, но при этом, делая больно при каждой попытке дать указание или подсказку.

– Со многими. От алчных на власть и деньги людей до тварей из Преисподней. С последними теперь столкнулись и мы. Но разобрать я не могу, кто они. Здесь я вижу человека, но потом передо мной стоит демон. Они двулики и неуловимы. В одном облике трудно их застать. Агафья Степановна видит в них лишь чёрный туман, я же боюсь заглянуть за их чёрные мысли. Ты должна понимать, что в чужих мыслях легко запутаться, но выбраться из их сетей почти невозможно, – цыганку трясёт, она снова спрятала свой взгляд, устремив его в окно.

Честно, меня пугают её слова. Я начинаю ощущать, как её страх передаётся мне. Она не знает, что делать, как бороться. Безысходность. Мы обречены на ужас и страдания. Снова во мне борьба и я не могу терпеть боль, которую она приносит. Слёзы сами наворачиваются на глаза, и я уже не вижу перед собой ничего. Попытка снова сделать усилие и притупить эту боль оборачиваются для меня новой волной удушающей боли: Вылась, вылась из меня!!! Не могу, не некуда деться! Что же это, я начинаю сама с собой разговаривать? Нет, это я! Да, это я – Алёна. Откуда эти мысли? Нет, не ты, а я – Глаша! Что же это? Я теперь душой заболела? Нет, зови бабушку Агафью. Зови, ну зови же. Я соскочила с кровати как ошпаренная и рванула вперёд. Здесь я успела лишь немного взглянуть на цыганку. Она явно была в недоумении, от чего я бегу. Хотя я сама этого не понимала.

Я пронеслась мимо гостиной и столовой, при этом чувствовала, что моё тело уже не принадлежи мне. За мной бежала цыганка и кричала мне, чтобы я остановилась. Я её слушаю, а тело нет.

Что- то слева притянуло мой взгляд, и я остановилась, это был кабинет, который мы готовили для отца.

Одно большое окно хорошо освещало этот кабинет. Помню, как мы долго придумывали с Глашей как поставить этот большой стол и на какую его сторону лучше составить всю пишущую канцелярию. Справа от стола мы поставили большую полку. Слева стоит софа, на которую мы случайно пролили чернила. Но сейчас меня заинтересовала ни софа, ни стол, ни полка, ни окно, а интересовал тот, кто сидел на той самой софе и стоял у того самого окна.

Бабушка Агафья стояла у окна и чем-то посыпала стыки между оконной рамой и подоконником. Это был порошок красного цвета. Она старательно запихивала его в каждую щель.

– Ты правда думаешь, что это поможет? Ведь тебе это не слишком помогло, как ты рассказываешь…

– То было другое, Огюст был ещё человеком, когда сделал это со мной. А те уже не люди. В них ничего нет, кроме злобы… – голос этой девушки был мне знаком, но я не могла его вспомнить. Он будто был вырван из контекста.

– Как ты будешь показываться Алёне? Она тебя не узнает, – бабушка Агафья многозначительно посмотрела на сидящую на софе.

– Агафья Степановна, я боюсь её реакции. Думаю, что я уеду до того как она очнётся.

– Да… Ей сегодня утром совсем не сладко пришлось. Как она выдержала, ума не приложу. Пролежит, небось, дня два точно.

– Мне так стыдно, что оставила их, но это было не моё решение… – незнакомка заплакала. Нет, ну правда я знаю её.

Теперь ко мне сзади подошла цыганка и положила свои ладони на мои плечи:

– Алёна, ещё одну новость я тебе не сообщила, – цыганка толкает дверь, и мы заходим в кабинет, – Агафья Степановна, думаю всё же время пришло.

Агафья Степановна отодвинула свой мешочек с красным песком и лишь мигнула в сторону незнакомки. Я перевела взгляд на незнакомку и ждала, может она повернётся.

– Алёна, здравствуй. Я соскучилась по тебе очень. Я сейчас повернусь, ты только не пугайся. Хорошо? – незнакомка откинула свой капюшон, и накинула на шею шарф, который до этого мяла в руках. Ещё несколько секунд она, видимо, собирала все силы в руках. Она что боится меня?

Она медленно поворачивалась. Когда же она оказалась передо мной, то так и не поднимала головы. Я видела как крупные слёзы падали на её, зажатые в кулаки, ладони. И снова медленное движение вверх. Она поднимает голову. И только сейчас я замечаю не естественный цвет её лица.       Через мгновение я вижу всё её лицо. Шрам от виска до уголка её губ с правой стороны. Весь этот выделенный кусок кожи от правого уха до края шрама был серый и весь в пупырышках. И правый глаз был невидящий, ведь, как такое вообще может быть, вместо голубого нежного оттенка её глаз на меня смотрел полностью чёрный глаз.

– Алёна, не узнала?

Я не боюсь… я узнала… сестра… Анна…




9 глава


– Анна, ты готова? – мама кричит на Анну. – Как же можно так долго примерять туалет, который только сегодня утром примеряла?

– Маменька, как вы не понимаете, на Рождественском балу точно будут молодые красивые кавалеристы и гусары. И я должна быть ослепительна! – я смотрю на свою сестру и понимаю, что она шутит.

Её совсем не волновали молодые гусары и кто- то там ещё. Она не обращала внимания на восхищённые взгляды молодых людей, на их несуразные комплименты и приглашения на танцы. Всё, что ей было нужно это только их внимание и ничего больше.

Наши отец и мать были очень горды Анной, и я тоже. Ведь она была воспитанницей института Благородных девиц, была одной из лучших. И просто была самой замечательной дочерью и самой прекрасной сестрой.

Помню те счастливые вечера, когда мы всей семьёй просто сидели у камина, и Анна рассказывала одну из историй, которую она услышала в институте от подруг. Обычно это было зимой, когда она приезжала на каникулы. Отец и мать от души смеялись, а я восхищалась энергией и светом, которые излучала Анна.

Теперь эти воспоминания будто канули под воду, так неотчётливы и смутны они были.

Анна, которая теперь сидела передо мной, была сломлена и запугана. От былой уверенности остались лишь руины. От буйного огня жизнерадостности – остались угли. От былой красоты – кусочек неба её левого глаза.

Не смотря, на все эти изменения, она всё равно осталась моей сестрой. Я ощущала её любовь ко мне, в этом беглом взгляде она ожидала от меня криков ужаса, что она чудовище, и вообще не моя сестра. Но нет. Я её знаю всю жизнь, она для меня символ безмятежности и свободы, она моё счастье, которое я больше не хочу терять.

Я увидела, что Анна больше не может терпеть моего молчания. От волнения она начала выламывать себе пальцы и кусать губу, что раньше за ней не наблюдалось. Анна вообще никогда не волновалась или просто не показывала вида.

Не спеша, я подхожу к ней, сажусь с ней рядом, беру за руки и говорю:

– Анна, почему ты так долго ехала? Без тебя так плохо было.

Теперь Анна прижимала меня к себе и рыдала во весь голос. Её объятия были такими сильными, может, она вложила в них всю свою печаль и то, как она по мне соскучилась. Я была счастлива и улыбалась, Анна, видимо, тоже радовалась, но рыдала. Лишь потом я узнаю, что плакать можно и от счастья.

Когда мы обе немного пришли в себя, настало время и для рассказа. Рассказа о том, что случилось с Анной, почему так сейчас выглядит.

– После венчания, когда мы отправились в Германию… – Анна переводила дыхание, после долгого плача,– я и правда решила, что он взял меня в жёны. Все его поздравляли и приглашали на семейные празднества. Так было и в дороге, правда, он не делил со мной ложе. И за это я была ему благодарна, только за это…

По приезду в его поместье, я заметила, что люди обходят его стороной. Мне стало любопытно, и я пыталась заговорить с ними. Но я столкнулась с тем, что люди разговаривали на другом наречии, другие отказывались разговаривать, многие лишь опускали головы и проходили мимо.

Самое ужасное было то, что все его слуги были немыми или были лишены языка. Сам Огюст перестал со мной видеться. Бывало, что я не слышала о нём неделями, а потом он объявлялся и запирался в своём кабинете. Когда он находился там, то по всему дому разносился еле уловимый шум, от него мурашки бегали по коже, а в самом доме всегда было холодно. От этого я вскоре заболела.

Оказалось, что Огюст врач, и он принялся меня лечить. Здесь я посчитала себя никчёмной женой – заболела, меня лично выхаживает муж, а я даже не могу ему отплатить за это, ведь он до сих пор избегал близости со мной,– Анна горько усмехнулась,– но скорее я была этому рада.

Огюст давал мне свои настойки и уверял, что они безопасны. Только травы и соки овощей. Был у них отвратный вкус, но от них казалось, что мне становилось лучше.

Несколько недель я ни с кем не разговаривала, просто целыми днями лежала в постели. Однако в один из таких дней внутренний двор оглушил топот лошадей, я выглянула в окно и удостоверилась в том, что у нас гости. Счастью моему не было предела, может я смогу с кем- нибудь поговорить?!

Я не решилась выйти к друзьям Огюста в таком плохом состоянии и без его разрешения. Он мне запретил вставать с постели.

Я немного подождала, когда Огюст закроется со своими друзьями у себя в кабинете, и вышла во внутренний двор. Как и предполагалось, все наши слуги сразу скрылись. Знали, что я снова буду докучать им своими вопросами. Но кучер новоприбывшего экипажа остался на месте. Он был единственным шансом, хоть что-то узнать.

Поприветствовав его, я была приятно удивлена, что он хорошо говорит на русском языке.

– Госпожа, что вы делаете здесь? – он не верил своим глазам и ушам.

– Как вас понимать? Я жена Огюста фон Штейна… – нарастало и моё недоумение.

– Прошу прощения, но у фон Штейна нет жены…

– Как нет, а как же я?

– О Боже, вы ничего не знаете? – кучер осел на землю, – не думал, что доживу до этого.

– Я не понимаю? Прошу вас, объясните! – я умоляюще смотрела в мутные серые глаза, кучера. Он смотрел в мои глаза, и в нём дрогнула струна жалости ко мне. Рассказал он о том, почему все слуги немые. Немые для того, чтобы не рассказали ничего другим жителям об безжалостных экспериментах над людьми, а кто был очень разговорчив, но нуждался в работе, насильно были лишены языков. Говорили, что сам Штейн вырезал языки у слуг. Поэтому местные жители и обходят его особняк стороной.

Кучер мало знал о планах его хозяев и Штейна, но из некоторых случайно услышанных фраз понял, что они готовятся к возрождению, того, чего в природе быть не должно. Это то, что поможет им что-то открыть. Поэтому Огюст фон Штейн и занимался экспериментами. Пытался найти идеальную формулу.

– Надеюсь, вы не пили ничего из его настоек. Знали бы вы, как он убивал ими целые деревни.

Я не помню, что было дальше. От страха я полностью потерялась в своих мыслях и планах. Кучер подвёл меня к колоде с водой и привёл в чувства. До меня только тогда дошло, что всё было ложью. Меня просто убивают. Я попросила помощи у кучера. Он колебался, если он поможет мне, то и ему не сдобровать. В итоге он согласился, и мы договорились поздним вечером уехать. Взамен я пообещала ему защиту и кров.

Но сбежать мы не смогли. Каким-то образом немые слуги донесли о разговоре Огюсту и меня силой приволокли к нему в кабинет. Я ошибалась, говоря, что это кабинет, это был дом в доме. При входе перед тобой открывался целый павильон, который уходил вглубь, под дом. Большое количество свеч источали удушающий аромат гари, а освещали они поистине ужасную лабораторию. Везде лежали медицинские инструменты, записи, стояли растворы с мутной жидкостью. Меня приковали к железному креслу, напротив его гостей, а рядом со мной лежал кучер, его голова была пробита.

– Ты не покорная, совсем. Твой отец обещал, что с тобой проблем не будет, – Огюст выплёвывал свои слова прямо мне в лицо, – и что теперь, мне пришлось убить, как бы вы сказали, невинного. Но без жертв никак, возможно, благодаря тебе их больше будет. Благодаря тебе, благодаря науке, а не религии я смогу переубедить этих господ,– он обвёл всех гостей рукой,– что Химера- это дело науки я первый выпущу её на свободу, а не твой отец. То, что ты пила, было эмульсией кровей животных, с различными реактивами, для пущей реакции. А теперь дамы и господа – он обращался к гостям- мы заставим проявиться Химеру.

Он сделал мне укол, и после я ничего не помню, очнулась я на этом же железном стуле. Уже с таким лицом. Кучер всё так же рядом. Я горько заплакала. Куда я попала? За что мне это? Жаль было кучера, ведь его убили из-за меня. В лаборатории никого не было, и я дала волю слезам.

Позже сквозь плач я услышала, шорох. Кучер оказался жив, но очень слаб. Я просила у него прощения, но он лишь отмахивался, развязал мне руки и положил в ладонь мешочек с эти красным песком:

– Это кирпичная стружка, она зло не пропускает. Мне уже поздно, а ты ещё можешь бежать.

Я же решила его не оставлять и потащила его на себе. Но как обычно бывает, в этот самый миг приходит Огюст:

– Куда ты собралась, мы не закончили.

Я развернулась с кучером, и мы побежали вглубь лаборатории, Огюст и его друзья за нами.

– Рассыпь по кругу стружку, – скомандовал кучер. Я сделала всё так, как он сказал. Единомышленники Огюста остановились – они не могли пройти сквозь насыпь, а Огюст мог, ведь он был человеком.

– Я всё же доведу дело до конца. Ты не помешаешь нам перевернуть мир и стать его хозяевами! – И взяв ещё один шприц со стола, направился ко мне. Не помню, что я взяла. Может это был какой- то альманах или его ужасные записи экспериментов. Не важно, я должна была чем-то защищаться. Я уронила свечи, и всё вокруг принялось заниматься огнём. Становилось жарко, я так с кучером и оставалась в защите кирпичной стружки.

Огюст не был медлительным, он резко нырнул вперёд, но вместо меня проткнул кучера. С минуту мы были все втроём ошарашены произошедшим. Огюст тем, что потратил последние капли своей кошмарной эмульсии на другого человека; я не ожидала, что кучер прикроет меня, ведь он был так слаб; с самим кучером происходило что- то не понятное. Он покраснел, вены его вздулись, глаза стали полностью чёрными. Через секунду он вспыхнул алым пламенем, как дьявол. Стал ещё выше и сильнее, и уже ничего не осталось от него прежнего. Я и Огюст смотрели на него и не верили своим глазам. Это промедление стоило Огюсту жизни. Теперь не кучер, а красный демон схватил его за шею, поднял над собой и содрал с него кожу. Кровь была везде, как и огонь. Вскоре демон повернулся и ко мне, но лишь долго смотрел мне в глаза. Потом стал выходить из круга, ведь теперь он есть зло.

Огонь пылал совсем рядом со мной, а демон- кучер стоял и промолвил всего несколько слов- Да будут Непокорные в огне. Его забрали те нелюди. И больше я их не видела.

Я похоронила своего якобы мужа, получила богатое наследство и почти сразу выехала к вам. По дороге до меня дошло, что масонство здесь не причём…

– Да, это так. Это лишь вуаль, прикрывающая истинную правду. – промолвила цыганка. Потом раздался дикий крик.




10 глава


Раздался дикий крик, который разнося по всей усадьбе. Он был смешан с ужасным шелестом огромных кожистых крыльев. Что-то билось о потолок большой залы. Это что- то истерически верещало и рокотало. Ужас отражался на всех наших лицах.

За всё это время я не вспомнила, что внутри меня билась Глаша, и я о ней не рассказала бабушке Агафье.

Выйдя из коридора, мы сразу заметили, что что-то летало по зале и кого-то за собой таскало. “Мой дом- моя крепость”– дабы не боятся, говорила я чуть шёпотом. Когда всё же мы зашли в залу, то нашим взорам открылось ужасное чудовище. Из себя оно представляло получеловека и полулетучею мышь. Голое, с руками- крыльями, с когтями на руках и ногах. Оно билось о потолок и кричало от того, что не может найти выход. А своими лапами – ногами оно держало матушку, которая верещала не хуже него.

Когда чудище увидело нас, то забилось в угол наверху и продолжало в своих тесках держать маму. Оно шипело на нас и скалилось. Что предпринимать в такой ситуации? Самое разумное, что мы решили сделать, это кидать в него всю кухонную утварь, что попадалась нам под руки. В него летели тарелки, ножи, вилки, ложки, но его это мало интересовало. Чудовище продолжало биться о стены, дабы высвободиться. Матушка продолжала кричать, но биться больше не могла, она обвисла в его захвате и только издавала затухающие крики. Последним от неё мы услышали – ”Прости”. И это кожистое чудовище смогло пробить брешь в нашей крыше и унести с собой маму.

Впервые за долгое время я заплакала по ней. В последнем её слове был слышен разум, было понятие того, что происходит, и вина за всё сделанное в прошлом. Внутри меня стало пусто. Постепенно эту пустоту заполнила вина, ведь я должна была спасти её, но не спасла. Придя немного в себя, я увидела, что в зале было раскидано несколько грязных кровавых вещей, а на стуле, напротив окна, сидела Глаша, также застывшая, как тогда на печке.

– Это же вещи, этого, которого вчера нам Прохор принёс, – заявила бабушка Агафья. Она послала Степана проверить раба, но вместо раба, он нашёл, огромные лоскуты человеческой тёмной кожи. Показав это бабушке Агафье, он произнёс:

– Это ловушка. Его специально к нам послали. Но зачем? Если вашу матушку забрать, то когда он пришёл, её ещё не было, быть может, это всё было спланировано…

– Это был расчётливый план! – Цыганка расхохоталась и обхватила свою голову руками, – как же я не догадалась! А они умнее стали! – хохот она сменила на грустное мычание. – Алёна я с тобой тогда не договорила, – цыганка перевела дух и продолжила, – почему я их знаю? Ведь я сбежала с семьёй из Греции. Ведь когда-то на месте твоей матери была моя, а на твоём месте была я. Им нужна семья для возрождения идеального правителя, идеального добра, идеального зла, для того, чего быть не может. Они знали, что к тебе не подобраться, пока с тобой рядом Непокорная, вот и послали твою мать. И они знали, что если мать сделает тебе больно, то вернётся её разум, поэтому заранее послали это чудище, чтобы она ничего не рассказала и не успела сбежать. Именно это и помогло моей семье в Греции.

Ужасная правда, мы должны были стать чем-то грязным, неправильным, искусственным.

– Почему мы? – еле слышно прошептала Анна, – почему наш отец этого так сильно хочет?

– Он под их властью. Поэтому ничего не понимает. Почему именно вы? Ваш отец олицетворение храбрости, ума, трудолюбия, при всём этом он всегда находил время на вас. Мать – начало красоты, открытого сердца и открытой любви к каждому человеку, при этом она держала вас в умеренной строгости. Анна ты, судя по твоему рассказу, знаешь, что такое благодарность. А ты Алёна без греха, без тебя им не завершить ритуал. Но ваши качества обретаю чёрный характер, после обряда от вас ничего не будет. Ведь идеальный правитель будет не по отношению к нам, а к ним, ко злу. Так как это первичная идея всей этой затеи. Теперь они будут нападать на нас, что бы разъединить, отделить друг от друга.

– Что нам сделать? – бабушка Агафье не находила себе места, не представляла, что делать.

– Анна, ты знаешь, как сделать кирпичную стружку? – спросила цыганка.

– Да, знаю…

– Тогда не медлите, сделайте на каждого и носите с собой, хоть какая- то защита.

Вспомнив о защите, я вспомнила и о Глаше. Она до сих пор сидела во мне.

– Бабушка Агафья, у меня новость.

– Какая?

– Глаша ещё здесь.

Бабушка печальными глазами переглянулась со всеми:

– Да, милая, Глаша ещё здесь. Мы поможем ей…

– Нет, вы не поняли она здесь, во мне.

– Да, успокойся. Она в сердце каждого… – бабушка явно не понимала, о чём я говорю, и это взбесило Глашу и она снова завладела мной и крикнула:

– Я здесь! Здесь! Взгляни на меня так же пристально, как в тот день, когда соврала, что не я разбила тот голубой графин.

Этого не знал никто, кроме Глаши и бабушки. Вместе с Глашей мы чувствовали, как тёплы щупальца проникают к нам в голову, как они легко ощупывают каждый уголок памяти, каждое воспоминание…Вскоре оно нащупало и Глашу… Бабушка отскочила, щупальца пропали, а на её лице читалось недоумение, какая-то робость…

– Не может быть… Глаша в Алёне…

Теперь всё они узнали, и мы были довольны…

– Да, мы здесь. Наконец-то вы узнали.




11 глава


Одна новость перебивала другую. Тот факт, что в одном теле две души усложняло ситуацию: с одной стороны, я всё же оставалась под защитой, с другой, две души разрывали тело. Те боли, которые я испытывала, когда Глаша брала надо мной верх, не что иное, как проявление разрушения моей физической оболочки. Мы имели только три исхода: либо я, либо Глаша, либо никто из нас. Чтобы вы чувствовали при таком раскладе? Конечно, я бы принесла себя в жертву (как, наверно, многие из вас) ради спасения родного человека, но что чувствует этот человек, когда я делаю этот выбор. При том, что он является частью меня. Пока ещё. Эти чувства множились несколько раз, нас ведь двое. Мы боролись друг с другом, за это право выбора. От этого телу приходилось совсем туго.

– Девочки, не боритесь друг с другом. От вашего сопротивления будет только хуже, – Агафья Степановна взяла нас за плечо (т.е меня, Алёну) – вы должны успокоиться. Этому должно быть объяснение, только я пока не представляю, какое. – Агафья Степановна присела на стул бледная и обессиленная. Анна подала ей воду в стакане и помогла отпить немного воды, так как руки бабушки тряслись. – Я постараюсь найти выход из этой ситуации в книге Предков, но не уверена, что ответ там есть.

Об этой книге я тогда услышала впервые.

– Вижу Алёна, ты не знаешь, что это за книга. Тогда позволь тебе её показать. А ты Степан, с Иваном помоги Анне сделать побольше стружки и постарайтесь заделать хоть немного дыру в потолке.

– Как скажете, Агафья Степановна, но позвольте кое- что попросить и пообещайте, что не откажете.

– Ты впервые что-то просишь, Степан. Меня это интригует! Валяй, обещаю, не откажу.

– Вы оружие не любите и сказали мне, когда с войны пришёл, что бы я его запрятал и больше не доставал. Так позвольте мне его использовать, чтоб от зла отстреливаться?

– А порох у тебя есть? – спросила Агафья Степановна.

– Так я его вместе с ружьём спрятал.

– Тогда хватай его и держи при себе. Отныне только с ним ходить и будешь, пока эта вся чертовщина не кончится! – На этом Агафья Степановна поставила свою чугунную и незыблемую точку.

Степан с Анной пошли делать стружку, а я, цыганка и бабушка направились на чердак. Бабушка заметно стала хромать и цыганка её поддерживала, я же шла позади них. Они о чём- то переговаривали, но это мало меня волновало. Я слушала как Глаша шептала мне в голове об этом чердаке:

– Бабушка очень часто пропадала там, на чердаке. Вечно что- то перебирала, писала. А однажды я слышала, как она с кем-то разговаривает…

– Я тоже слышала… – перебила я её

– Так вот, я тогда несколько раз за ней смотрела. Знаю, что это плохо и не так меня воспитывали, но уж очень странной она была в те дни, когда там находилась. Именно в один из таких дней я и разбила ту злосчастную вазу. – Глаша расхохоталась, но рассказ свой больше не продолжала, ведь мы уже поднялись на чердак.

В прошлый раз я заметила только сундуки да мешочки, которые бабушка доставала. Обернувшись, я увидела небольшие полочки, заставленные книгами, а на маленьком столике, перед полками, покрытом бардовым бархатом, лежала книга в кожаном переплёте. Кожа была сильно потёрта, но всё же оставалась такой же прочной. Страницы от времени пожелтели, на тот момент я бы подумала, что этой книге тысячи тысяч лет, но бабушка тут же развеяла мои догадки:

– Это книга Предков. Предки наши вели её с самого крещения Руси, когда над нами появился один единственный Бог. От них и прозвали мы эту книгу, точнее, назвала её так моя прабабушка Мария. Так вот, Бог стал один, а зла от этого не убавилось. Поэтому предки наши решили с главами семей, которые здесь с самого основания проживали, создать совет Праведных, но при этом у них был один дар, все они мёртвых видели, и зло могли изобличать. Поэтому всё это хранили они в секрете…

Я посмотрела на бабушку и поняла причину её разговоров ” с самой собой”. Это был её дар- она разговаривает с мёртвыми.

– Алёна, я с усопшими речи вести могу, но это много сил моих забирает, а сестра моя тоже получила этот дар, только не развивала. Поэтому я здесь, в глубинке, осталась. Здесь я сторожила и хранитель земли. Та опушка, – Агафья Степановна посмотрела на цыганку,– о которой вы упоминали, есть древнее захоронение наших предков. Вы, может, не заметили, но насыпь там интересная, да?

Бабушка Агафья посмотрел на цыганку, та задумалась, но так и не вспомнила о насыпи, тогда бабушка снова речь держала:

– Та насыпь в виде православного креста. Ещё тогда, при первом созыве совета Праведных, решено было сохранить мир на этой земле, поэтому и охрана была соответствующая – Дар да Православие.

От этой новости глаза цыганки округлились:

– Но ведь это потребовало бы неимоверной силы?

– Так и есть, после смерти силы каждого направлялись в землю и там концентрировались. После этого землю освещали, так земля вздыбилась и местами появились курганы да насыпи. Это сила всего совета.

Бабушка перевела дыхание на более спокойный лад и снова заговорила:

– Теперь я постараюсь найти ответы, – бабушка открыла книгу и начала её перелистывать. Иногда поднимались маленькие клубы пыли, когда она дышала на её страницы, – душа, душа, души в теле… Вот, кажется это! – бабушка ещё несколько раз пробежалась по странице глазами и стала читать в слух. – При тёмных временах, когда змии открыто ходили по Земле русской, дабы не терять добрых молодцев, были колдуны – маги, что могли душу человека переселить в тело другого, при этом сила переселяемого тоже переселялась ко второму. Так в одном добром молодце было две силушки. Но после переселения, бездушное тело нужно было сохранять, иначе, если тело сгинет за ним и дух последует. Если тело погибнет, в коем две души, вторая душа возвратится к себе, а первый так и погибнет.

Тело, в коем две души, тоже беречь надо бы, две души одно тело разлагают, делят между собой, ибо им тесно и света Божьего им не хватает. Вернуть душу обратно в тело может только тот колдун, что переселение делал. Другой не может. – Бабушка закончила, и уставилась на нас, на меня и Глашу точнее. – Это сложно, ведь не знаем мы, кто ворожил на тебя.

– Может это маменька?

– Возможно, но я не уверена в этом. Тогда гадать будем. – Бабушка Агафья посмотрел на цыганку, а та достала из за пазухи карты и попросила меня вытянуть карту, она посмотрела на меня и показала карту бабушке. – Тогда всё ясно, нам отец твой нужен, не мать,– и бабушка показывает мне короля крестей.

После недолгого молчания, внизу послышались быстрые шаги и к нам, на чердак, просунулась голова Ивана:

– Агафья Степановна, кузнец прибежал. Говорит, храм достроили пришельцы!




12 глава


– То есть, как достроили? – бабушка Агафья была изумлена таким поворотом событий,– так быстро?

– Нууу… да… – Иван же был сбит с толку реакцией Агафьи Степановны, – так и есть. Они же холопов своих гоняли днём и ночью, вот и достроили.– Иван начал спускаться, так как услышал, что к ним бегут несколько человек. Мы тоже, решили не задерживаться на чердаке и последовали за ним. Оказавшись в низу, мы увидели запыхавшегося кузнеца Прохора:

– Агафья… Агафья Степановна! Вы видели, что на улице твориться стало… Как только они храм открыли- так всё… Демоны повылазили… Они на моих глазах нескольких мужиков растерзали, они- то крупнее этих тварей летучих были… – помимо его вылетавших, как стрелы, слова из его руки хлестала кровь, но не это меня сильнее всего испугало, а то, что творилось за окном. Пока бабушка с остальными пытались остановить кровь у Прохора, я всё ближе и ближе подходила к окну. Сначала я думала, что это летаю птицы, такими большими стаями. Они были на фоне мрачных, тёмно-серых небес, в коих изредка гремел гром и с каждой минутой всё чаще и чаще появлялись молнии. По мере моего приближения всё чётче становились стаи птиц. И вот они уже не стая, а одна цельная птица. Позже, это не птица, а та же кожистая тварь, что забрала маму. Теперь она была не одна, с ней было множество таких же.

– Агафья… матушка, люд в церкви собрался, только тебя и ждут. Что делать им прикажешь… – на Прохоре уже стала сказываться потеря крови. Он как будто замедлился.

Эти твари летают вокруг дома, кружатся как хищники, которые ждут, когда добыча выйдет из своего убежища. Вот одна из этих тварей схватила маленького кучерявого мальчика лет трёх прямо из рук матери и тянет за собой. В то время мать мёртвой хваткой вцепилась в своё дитя. На её глазах слёзы и злость, она не отпускает. Тогда другая тварь, дабы помочь своему, хватается своими когтистыми лапами за голову той женщины… По её лицу течёт кровь, но она не отпускает ребёнка, он плачет и кричит: ”Мамочка, мамочка, больно … Держи меня, не отпускай меня, мамочка”. Плечи малыша уже все истерзаны когтями чудовища, ещё чуть-чуть и оно вырвет ему плечи. Вокруг же бегали люди. Их царапали, вырывали куски плоти, кого-то уже ели…Трудно поверить, но всё это происходило несколько секунд, но когда смотришь, на эту душераздирающую, полную ужасов картину, время бежит предательски медленно. Будто ему приятно, когда сердце наблюдающего наполняется ужасом, кровью и болью…

На помощь женщине бежит Степан с ружьём: он стреляет и тварь, что тянула мальчонку, рухнула наземь без головы. Вторая же сама оставила женщину и кинулась на Степана. Почему же Степан так долго насыпал порох? Он же мог успеть? Ему всего лишь не хватило одного мгновения. И вот он на спине… Его ружьё откинуто недалеко, но руки не хватает, чтоб дотянутся. Тварь же вцепилась ему в грудь… А женщина с ребёнком уже убежали.

Это был хаос серых масс. Небо, земля, люди и эти крылатые стали одного цвета. Из более тёмных оттенков переливались в светлые, из светлых в тёмные. Дождь закапывал людей в грязь, кожистых прибивал к земле, но от этого движение не прекращалось.

Внутри меня заёрзала Глаша, просит отойти от окна, сейчас одна из ”птичек” будет здесь. Я вижу её приближение, она видит меня, но я не отхожу, а она не останавливается.

Вот окно пробито и ”птичка” пригвоздила меня к стене и дышит смрадом мне прямо в лицо. Не утаю, я испугалась и от этого чуть не потеряла сознание. Что-то ещё прижало сверху “птичку” и это ей совсем не понравилось. Она взревела, что ей помешали так безупречно выполнить замысел, и её клыки оказались совсем рядом с моим лицом. Рядом кричит бабушка с цыганкой и что-то тяжёлое прилетело в голову кожистой твари, но от этого её силы не убавились. Она снова взревели и со всей своей силой рванулась от стены, так она пролетела через окно, но кто-то на её спине не давал раскрыть крылья и мы рухнули на землю и тогда я увидела, кто был на её спине. Кузнец Прохор был совсем плох: бледный, обессиленный, рука, что кровоточила, теперь висела, как не своя. Кожистый вцепился в спину кузнеца и пытался его поднять в небо, но одно из крыл не раскрывалось, и тогда он просто его тянул за собой.

Я лежала рядом и нащупала большую толстую ветвь, которую, видимо, один из кожистых вырвал, встав на ноги, я взяла её в руки, но в это момент повсюду разлился густой и однотонный гул. Все кожистые остановились и с тем, что было у них в лапах, направились к нашей усадьбе.

Там под крыльцом стала осыпаться земля и образовалась глубокая воронка. Я вижу, что кожистый тянет за собой Прохора, они уже под ступенями крыльца. Я замахиваюсь той веткой, которую подобрала, но Прохор меня останавливает:

– Нет, Алёна, беги в дом… Я уже не жилец… Беги, спасайся! Не стой здесь, готовьтесь к… – Прохор издал еле уловимый натужный стон, лицо его налилось кровью и послышался хруст его костей. Глаза перестали видеть и направлены были теперь в другую сторону. Теперь я вижу только его лицо, всё остальное скрыто в этой воронке, ещё чуть- чуть и оно скрылось в темноте.

Немного постояв, я подбежала к крыльцу, но там уже не было ни Прохора, ни кожистых, ни воронки. Пусто. Ничего.




13 глава


Под крыльцом была лишь земля и трава. Совсем пусто, как будто и не было той воронки, не было там летучих тварей и всего посиневшего Прохора.

Для того, чтобы удостовериться в её отсутствии, я осторожно ощупала землю: сначала легонько дотронулась до травы, потом вырвала одну травинку, а в следующее мгновение я колотила тот участок земли то кулаками, то ладонями. Со мной творилось не знамо что, ведь я не хотела этого делать, мне было больно, но всё же потом я услышала в себе голос Глаши. Она была в ужасе и отчаянии. Именно она колотила землю, при том пользуясь моим телом. Я уже была готова к приливу боли, разрывающей тело, но ничего не почувствовала. Глаша к этому времени уже пришла в себя и перестала истерить. Она тоже вспомнила, что может нахлынуть очень неприятная боль.

Когда Глаша отдала мне бразды правления над моим телом, я встала и оглянулась по сторонам: разрушенный сарай, повсюду разбросаны конечности разорванных лошадей, где- то даже лежала чья-то рука. Кто-то, видимо, пытался защищаться огнём, но вместо защиты получил настоящий пожар – горели сарай, конюшня, неподалёку уже загорались избы. Заметила и живых людей, правда, они были безумны от страха и боли…

Стою посреди двора… В мою сторону тянет гарью и ещё чем-то солёным… Этот запах я чувствую впервые. Треск огня, чей-то стон, от горящей конюшни неимоверный жар и чёрный, чёрный дым… Он был такой плотный, что я не сразу заметила в нём приближающихся людей. Они шли в мою сторону. Они были все изранены, злы и яростно сжимали в своих руках топоры, вилы лопаты…

– Вот она, лови эту ведьму!!! – закричал один из них и все эти мужики вихрем налетели на меня.

Меня ударили по голове, и сразу мои глаза залило кровью, потом удары в спину. Они пинали меня так яростно, но это не продолжалось долго.

– Подними ей голову, проткнём вилами, а потом отрубим! – предложил один из них, другие дружным возгласом его поддержали. Кто-то схватил меня за волосы и немного приподнял над землёй. И сейчас Глаша впервые сказала, что боится, мы плакали от боли и страха вместе. Неужели вот так и закончим? И вообще за что? За что?

– Ну, Дьявол! Будь ты проклято, маленькое исчадие! (Ага, так вот за что!) – и он занёс вилы над моей головой.

– А ну отпустите её! Орава мужиков, да на маленькую девочку. Отпустите, кому говорю, иначе всем руки поотрубаю!

Обернувшись, мужики увидели Ивана, стоящего с топором в руке. Один из мужиков крикнул ему:

– И что ты, Иван, сделаешь? Нас ведь много, а ты один. Нам раз плюнуть тебя зарубить. Лучше не мешай нам правосудие вершить, раз власть и Бог не могут это сделать… – мужик, что говорил, вскрикнул и упал, а до этого последовал оглушительный выстрел. После я услышала слова:

– Не берись за то, что тебе сделать не дано! – Анна была в этот момент как гроза среди ясного неба. Капюшон был откинут назад, волосы растрёпаны, лицо в саже и в глине, но это не скрывало её одностороннего преображения. – Кто-то ещё хочет быть застреленным? – Она направляла оружие то на одного, то на другого. Нападавшие теперь не были так уверенны в своей непобедимости, кто-то даже побросал свой инвентарь. Но были среди них и особо ярые:

– Чего вы её слушайте, она такая же как и эта. – Он указал на меня. – В только посмотрите на морду той, она же как животное, как те, которые прилетели из храма. Подожди, уродина, и до тебя доберёмся. – И он замахнулся на меня топором. Анна не заставила себя долго ждать и выстрелила в него, падая, он задел топором одного из своих и тот взревел как зверь. Между ними началась суматоха и, потеряв своего предводителя, они разбежались.

Иван поднял меня, но мне не было плохо. Я могла сама держаться на ногах, но Глаша от чего замолкла и почти была неощутима.

Я посмотрела в сторону Анны. Та стояла и опиралась на ружьё. Она была ранена.

– Анна, что с тобой? – я подбежала к ней и прижала свою ладонь к тому месту, откуда бежала кровь. Сквозь мои пальцы просачивалась тёплая, липкая кровь. Как бы я не давила на её рану, кровь бежала и бежала, будто её уже ничего не держало в теле.

– Алёна, ты чувствуешь ещё Глашу? – спросила меня Анна, заглядывая мне в глаза.

– Да, немного, но всё слабее.

– Алёна, её тело забрали. Теперь тебе нужно уйти в усадьбу, спрятаться там и посыпать вокруг себя этой стружкой, – Анна положила мне в ладонь серый мешочек, – бабушка с цыганкой уже ушли к храму, я и Иван пойдём за ними…

– Я с вами пойду, не хочу быть одна…

– Нет, ты пойдёшь в усадьбу и точка, не вздумай идти за нами. Ты меня услышала? Алёнка, услышала? – Мне стало страшно за них, за себя, от того, что я могу остаться одна.

– Анна, пожалуйста… – Анна схватила меня за руку и потащила в усадьбу, в этот момент с ней бесполезно спорить. Она заперла меня на чердаке, так как только там оказался замок, на который можно закрыть.

– Алёна, прости, но так будет лучше. Не забудь, что я тебе сказала о стружке. Я люблю тебя, маленькая.

Послышались её шаги. Потом всё заглохло. От этой тишины у меня побежали мурашки по спине. Я подбежала к окну и увидела как Анна и Иван медленно, но верно удаляются от усадьбы. Моё сердце сжалось и заныло, а вместе с ним я.

Хотелось вылезти из окна, но оно не открывалось, да и лестницы под ней не было. Меня уже охватило отчаяние, как во мне проснулась Глаша и молвит:



– Алёна, там за книжной полкой есть, дверь. Она ведёт в сад. Беги скорей за мной, я уже растворяюсь… не знаю, что они делают со мной. Беги, пожалуйста.

Я подошла к полке и за ней, правда, была дверь. Она почти не подавалась под моим напором, но, в конце концов, она тронулась и я увидела маленькую винтовую лестницу, ведущую вниз.

Спустившись вниз, я снова почувствовала запах гари и, толкнув дверь впереди себя, я снова оказалась на улице.

Я побежала по полю, по которому ушли Анна и Иван. Пробегая мимо садов и огородов, я и не заметила как пошёл дождь.

Вот я уже вижу этот храм. Он вселял ужас, а вокруг него уже ничего не росло, земля будто была выжжена… изнутри. Когда к нему подбежала совсем близко, дождь лил так плотно, будто хотел прибить каждую живую тварь.

Двери храма открылись передо мной и, в его темноту, я зашла до нитки сырой.




14 глава


Темнота окутывала со всех сторон. Давила и душила. Немного привыкнув к темноте, я начала пробираться маленькими шажками в пустоту, и в итоге увидела множество зажженных свечей. Какие-то из них были на полу, другие на постаменте, что когда-то нарисовал якобы раб, что сбежал отсюда. Большинство свечей были прямо под куполом и освещали ужасные картины расчленения, убийств, пыток. Мне не следовало всё это видеть. Отвернувшись, от этих фресок, я увидела в одном круге из свечей Глашу. Она стояла босая на каменном полу, голова её было вскинута, а глаза смотрели в потолок.

– Глаша, Глашенька, ты слышишь меня. Очнись, здесь где-то рядом бабушка и Иван. Анна тоже здесь рядом… Глаша… – она не услышала, но услышал кто-то другой.

– Здравствуй, Алёна. – Только сейчас я заметила, что за спиной Глаши кто-то стоит и этот кто-то держал Глашу за волосы и специально направлял её взгляд в потолок, – мы долго тебя ждали, – и в свет свечей вышел тот, что когда-то приехал с моим отцом- высокий с пенсне. В его фигуре была какая-то ломка, неестественность. Голос был надорван и плохо походил на человеческий.

Он отпустил Глашу и та упала на колени. Стал подходить ко мне ближе и шаг скрючивал его фигуру всё сильнее и сильнее. Ноги коленями упирались друг в друга, а туловище накренилось в левую сторону. От этого он казался намного ниже.

– Тебя было легко заманить сюда, в тебе больше нет Глаши. С того самого момента, когда она оказалась здесь. Но торопись! Времени слишком мало, а ты не торопишься. Осталась только твоя кровь! – он схватил меня за шкирку и потащил к постаменту. Я начала кричать, в надежде, что кто-то меня услышит через эти толстые стены. Я так же с надеждой озиралась по сторонам, ведь сюда пришли до меня бабушка, цыганка, Анна и Иван. И в ответ на мои мысли я увидела тело Ивана, которое пожирали те пришельцы, приехавшие с отцом. А именно я узнала женщину, которая следила за нашей усадьбой и она направляла тех пришельцев, что поедали Ивана. Она следила за тем, чтобы они кусали его сильнее и сильнее.

Увидев, как высокий тащит меня к постаменту, она зычным криком призвала всех подходить и становиться вокруг постамента. Они все смотрели на меня и облизывались, они чувствовали, что скоро польётся кровь. Эти звери подходили всё ближе и ближе. Моё сердце вздрогнуло и чуть не остановилось, когда я увидела их настоящие лица в свете свечей. Это были настоящие бездны ада – обугленные и кровавые. Я заплакала от безумного ужаса, что охватил моё сердце и разум.

– Посмотри, как прекрасны твои родные, в ярко алом наряде из их собственной крови. – Только теперь я перевела взгляд на постамент. У меня потемнело в глазах, ведь там я увидела свою семью. Они были одеты в лохмотья, а под их ногами были реки их собственной крови. Не знаю, откуда, но во мне появились силы вырваться и подбежала ближе к ним, в надежде успеть и помочь им, но звери, что были вокруг, схватили меня и стали тянуть в разные стороны, хотев разорвать меня, но высокий приказал отпустить меня. И я снова побежала изо всех сил к ним, родным, любимым… Я забралась на постамент и хотела их обнять, но вдруг поняла, что их сердца уже не бьются. Точнее их вообще не было в них. Слёзы наворачивались постепенно, но с каждой секундой сильнее и давили мне на глаза.

– Вот и всё. Смирись, обратно уже не повернуть. Возрадуйся, ведь вас избрали для высшей цели- для возрождения истинного правителя сего мира, – он восхвалялся сим действием, получал наслаждение от каждого своего слова и от каждой моей слезы.

Я уже чувствовала как он приставляет к моей спине нож, для того чтобы вырезать моё сердце. От холода стали я перестала плакать. В последний раз я хотела взглянуть в невидящие глаза моих родных и самых любимых людей. Не увидев там ничего, кроме смерти, мой взгляд скользнул по потолку, где висят те самые пики, которые потом проткнут нас. Неужели это всё? А как же бабушка и цыганка? А они совсем рядом висели в цепях и с перерезанным горлом. Последняя надежда потеряна… всё хорошее осталось позади… Нож уже надрезал мою кожу, но дальше не пошёл, ведь в этот самый момент одна из пик рухнула прямо на длинного. Остальные звери взревели от злости и досады, что продолжения кровопролития не будет. Длинный корчится и издаёт непонятные всхлипывания, перемешанные со словами другого наречия. А с потолка на него приземлилась Глаша. Как она могла туда попасть? Она была всё такой же отречённой, взгляд пустой. Вся суматоха, что происходила вокруг и безумие зверей её не волновало. Она медленно повернулась ко мне и спросила:

– Мешочек, что дала тебе Анна, ещё у тебя? – ей будто всё равно. А мешочек, и правда, был у меня, я так же держала его в руке. Я показала его ей, Глаша кивнула и продолжила, – когда сделаешь шаг, они нападут. Развей щепотку кирпичной стружки и она освободит тебе путь. – Глаша отступила на шаг вправо от меня и ждала моих действий. Постояв немного и достав из мешочка немного стружки, я сделала шаг. Эти звери с женщиной побежали на меня, а я развела стружку. Женщину это только обожгло, и она упала на колени, закрывая лицо руками и крича как дикое животное. Остальные же рассыпались, и россыпь их была похожа на отчистки от семечек.

Многие видели, что происходит с их сородичами и не нападали на меня, другие всё же испытывали судьбу и терпели поражение. Глаша шла рядом со мной, её не трогали. Она не замечала что происходит, шла вперёд и всё. Вот дошли мы до двери. Я не думала, что ребёнку возможно открыть столь массивные двери, но Глаше это удалось, и по виду она не прилагала к этому много усилий.

Я оказалась на улице. Всё так же шёл дождь, но от этого было спокойно. Я обернулась и ждала, когда Глаша последует за мной, но она лишь постояла на породе посмотрела немного на меня и стала закрывать дверь, явно намереваясь остаться в этом храме.

– Глаша, что… что ты делаешь? Пойдём домой, пойдём! Не оставляй меня! – от страха остаться одна я задрожала и снова зарыдала подбежала к двери и хотела потянуть глашу за рукав. Она остановилась и снова уставилась на меня. Я задыхаюсь от слёз и отчаяния, – Глашенька, пойдём домой. Пожалуйста. – А двери всё закрывались и закрывались, и Глаша оставалась там в темноте.

– Глаша, не оставляй меня, Глаша… – я глотаю свои слёзы, горло отекло, там внутри комки от горя. Последний раз Глаша посмотрела на меня и сказала:

– Я всё, Алёна, я должна остаться здесь. Теперь твой черёд спасать. – Она снова стала закрывать эту тяжёлую дверь, но я толкала её, не давая закрыться.

– Глаша, ты сбрендила немного от страха… пойдём домой. Некого больше спасать. Глаша, стой, подожди! – но она не остановилась и не подождала. Дверь храма захлопнулась. Я стою на улице одна, перед входом в ад. Как я теперь буду одна.

Сев у стены, я проплакала до самого вечера, а потом решила вернуться в усадьбу. Дождь закончился, а мои слёзы нет.

Вот усадьба, вот крыльцо, а вот и я сидящая на этом крыльце. Как много тишины, пустоты. Здесь впервые почувствовала одиночество. Но шорох у сарая, точнее у той кучки пепла, что от него осталась, снова заставил меня почувствовать страх. Схватив немного кирпичной стружки, я пошла к источнику шума. И о Боже! Там в старых шкурах зарылся…Степан. Он маленькими обрубками ткани пытался завязать свои раны. Увидев его, я заплакала от счастья, как он. Я рассказала, что с нами стало после нападения кожистых. А он не помнил ничего, после того, как одна из этих тварей рассекла ему лоб.

Я осталась жить с Прохором и мы с ним уехали подальше от того места. Храм, говорят, ушёл под воду и теперь там озеро. И местные жители его недолюбливают, ведь много жизней оно унесло.

Жили мы с Прохором хорошо. Благодаря ему, я прожила 80 лет. Он ничего не говорил и подливал мне в чай снадобье бабушки Агафьи. Сам же он не позаботился о своём здоровье. А я на себя вину за это взяла, не углядела за ним. Прости меня, Прохор.

О семье мне больно вспоминать, все эти года я хранила в памяти лишь события до моих восьми лет, остальные стёрла. До сих пор вижу их глаза мёртвые во сне. Да и шрам на спине остался, ноет часто. Но что вам мои старушечьи причитания. Вот что вам хочу сказать. Мой черёд спасать так и не настал, боюсь, что умру и снова с ними встречусь, но видимо так и быть, в следующей жизни… В следующей жизни.

Конец первой жизни.




Часть II. 1918 год. 1 глава


Историческая справка:

В конце лета 1918 года на территории Уржумского и Нолинского уездов проходило так называемое Степановское восстание. Собственно, это был фактически стихийный бунт крестьян уезда против грабежей пьяной балтийской матросни, типа «героя» Дрелевского, чьим позорным именем названа улица в Уржуме. Восстание карателями было подавлено, расстреляно в Черепановском логу около Шурмы, и немногочисленные остатки восставших уржумцев ушли на Ижевские заводы, рабочие которых в дальнейшем воевали с конной дивизией Чапаева.



О Степановском восстании информации крайне мало, а та, что есть – написана в советский период с соответствующим идеологическим наполнением:



"Степановцы заняли Уржум, а затем и Нолинск, всюду пользуясь поддержкой кулаков, попов и торговцев. Рассказывали, с каким неописуемым наслаждением один из нолинских торгашей выкатил из своих лабазов бочки с керосином, чтобы поджечь здание духовного училища, в котором засели коммунисты. В духовном училище при занятии Степановым Нолинска было сожжено 14 коммунистов".

Летом 1918 года в Вятский край были посланы соединения Продовольственной армии из центра России, в их числе – 1-й Московский продовольственный полк под командованием «военспеца» А. Степанова. Цель армии (и полка), как и следует из названия, – акции по продразверстке. Этим рьяно и занимался политкомиссар полка А. Хомяк. Вот как писал о продотрядах современник: «…Эти отряды, составленные из подонков городского населения, выпущенных из тюрем преступников, «красы и гордости революции» – матросов и другого сброда, отнимая у крестьян продукты пропитания, заодно грабили у них деньги и все ценное. Их «продовольственная» деятельность сопровождалась насилием, избиениями и нередко убийствами». Деятельность Хомяка вызвала, как и следовало ожидать, взрыв негодования местного населения и массовое повстанчество. Но главный и жуткий сюрприз красным преподнес сам 1-й Московский продовольственный полк. Большая его часть во главе со своим командиром Степановым отказалась палачествовать в Вятском крае и повернула оружие против красных. В руки степановцев попали города Нолинск, Малмыж, Уржум, Сердеж, Лебяжье и еще ряд населенных пунктов по реке Вятке, на стыке Марийского края и Предуралья. В Яранском уезде вспыхнуло восстание, явившееся прямым отзвуком степановского выступления. По времени это совпало с занятием Казани каппелевцами и восстанием рабочих в Прикамье, то есть поставило большевиков в весьма затруднительное положение. Действия отряда Степанова широко поддерживались местным населением. Для подавления Степановского восстания –  восстания вчерашних красноармейцев! – были брошены крупные силы, в том числе "железная" дивизия В. Азина, но только к ноябрю 1918 года удалось вытеснить степановцев из Вятского края и разъединить их с вятскими и марийскими повстанцами. Остатки степановцев ушли под Ижевск и Казань.

В наши дни в Черепановом логу стоит крест, который уже меняли из-за ветхости, надпись на фанерке едва читается: "Добровольцы отряда штабс-капитана А.А.Степанова, погибшие в бою в 1918 г."

Информация предоставлена с сайта https://kaminec.livejournal.com/10284.html (https://kaminec.livejournal.com/10284.html)

Тихий ночной лес, который не гнётся под силой ветра и, в котором этот самый ветер не свистит. Его как будто что-то оттесняет от внешнего мира, что-то стоит между ними. Даже луна своим светом будто проходила сквозь деревья, придавая им вид призраков. Любой путник почувствовал бы, что от этого леса веет притаившимся злом, что если он зайдёт туда, то пути назад уже не будет. Но это не почувствовали трое бежавших людей. Их сознание было занято мыслью о спасении. Они бежали от смерти. Знали бы они, что от одной погибели бежали к другой.

Первый бежал стремительно, держа в правой руке тульскую трёхлинейку, которую с таким благоговением ему вручил командир полка ещё в Москве. Левой рукой придерживал растрепавшийся мешок с провизией, который должен был обеспечить, им троим, питание до самого Ижевска. Это был Сергей Ручников, старшина, двадцати восьми лет от роду, который с нетерпением ждал конца продразвёрстки, чтобы увидеть жену Людмилу, сына Игоря и дочурку Олю. Но теперь эта встреча стояла под вопросом, либо они увидятся совсем не скоро, либо больше никогда. Главное бежать.

Остальные двое немного отставали. Коренастым, широкоплечим верзилой был Сашка Калач, доподлинно неизвестно, откуда взялось у него это прозвище. Известно только то, что до гражданской войны он выступал в цирке, но не мог вытерпеть отношение богатого люда к себе. Ведь был он неуклюж, всегда растерян, к тому же картавил, что казалось дворянам весьма умилительным и весёлым. Они же позволяли себе грубые шутки и подстрекательства народа к тому, что бы гнобить таких как он. А он был обычный русский мужик. Просто уродился крупным, как говорила его мать. Благо появились коммунисты. В их рядах он чувствовал себя своим, со всеми был наравне. Тогда, в свои тридцать лет он впервые почувствовал себя человеком, которого слушают и слышат. После этого цирка в его жизни больше не было.

Сашка Калач почти нёс на себе своего однополчанина Андрея Зотова, юноша двадцати лет, закончивший год назад училище. Он был ранен в живот, но всё же продолжал бежать, сейчас не время расслабляться.

На троих у них был мешок провизии, одна трёхлинейка и один Наган. Каждый из них гадал, что же будет дальше? Доберутся ли они до Ижевска? При всей той суматохе, что произошла на дороге на Казань, у них не было времени сориентироваться. Всё случилось быстро, в темноте никто не мог заметить наступающих со стороны холмов красноармейцев, за которых они когда то были. Но кто же знал, что бесчинствовать они будут не хуже царской власти. Разве за это мы боремся? Разве это справедливость? Не это мы обсуждали на многочисленных собраниях? Равенство людей между собой, власть народу, долой буржуазию! Но сейчас мы делаем то же самое! Как они могли узнать на какое направление мы перешли? Долго видимо нас ждали, выбрали самый удобный участок для нападения, теснили нас к реке, а ведь осень. Сколько вопросов, а ответов совсем мало.

Все трое не чувствовали холода, бежали около часа, может меньше. На войне время всегда медленнее идёт, чем на самом деле.

Сергей Ручников остановился и посмотрел в небо. Лунная ночь, звёздное небо, своё часто дыхание и бешенное биение сердца:

– Слышите что-нибудь, Сашка, Андрей? – все трое остановились, но кроме тишины и своих сердец ничего не услышали.

– Влоде ничего… Товалищ камандил… – начал было Сашка Калач, но Сергей его перебил:

– Саша, теперь без званий, просто Сергей. – Ручников устало провёл ладонью по лицу, потом устало уставился в землю. Заметил, что вся трава покрыта толи инеем, толи снегом. От усталости всё будто было под пеленой.

– Холосо… Селгей, Андлюшке совсем плохо. Посмотлите только на него, холосо его тот молячок пылнул ножечком. А он слабенький совсем стал. – Картавость Сашки с его глубоким басом долго приживались в отряде. С одной стороны и, правда, это мило звучало, как отзывались сёстры милосердия, а с другой стороны, его бас заставлял его уважать иногда и бояться, но со временем отряд уже не представлял своего существования без картавого баса.

Сергей внимательно осмотрел рану Андрея. Правда, как он ещё умудрялся бежать с ней. Рана оказалось глубокой.

– Так давай немного в ту сторону возьмём, вот к тем елям, – Сергей указал на несколько елей, которые своими нижними ветками образовали полукруг,– если дождь пойдёт, там не сильно намокнем.

Андрей теперь был без сознания, он держался лишь на одной руке Сашки. Сашка и Сергей осторожно потащили его к елям. Ну как сказать Сашка и Сергей, точнее сказать только Сашка, Сергей сам валился с ног и немного держался за Сашку. Под елями землю застелили своими шинелями, кое- как остановили кровь из раны Зотова и перевязали её.

– Товалищ командил, давайте я сегодня на калауле буду? – предложил Сашка Калач, позабыв, что теперь без званий, но сейчас это мало волновало Ручникова, усталость одолевала его, а глаза предательски смыкались. В итоге он поддался чарам сна:

– Хорошо, Саша, если, конечно, тебе не трудно…

– Конечно, нет, товалищ командил. Хоть ночь была не из лёгких, но до жути она чудная. Спите, всё устаканится… – о чём говорил потом Саша, Сергей не помнил, он провалился глубокий беспокойный, но тёплый сон.




2 глава


”В сиянии ночи лунной её я увидал, и яркий многострунный чудный голос мне звучал…”. Тёплый родной голос согрел грудь Сергея. Как же давно он слышал его, как же тяжело было на душе холодными ночами, без этого упоительного голоса. Людмила…Люда.

”Звёзды в небе мерцали над задремавшею Землёй и она, сняв покрывало, вдруг предстала предо мной“. Неужели он его взаправду слышит. Это её любимый ”Романс Надира”, тенором Леонида Собинова. Как такое возможно? Перед глазами Сергея сразу всплыло знойное лето, последнее лето, которое они проводили вместе. Лето 1917 года. Тогда, под тенью высокого дуба, Людмила сидела, прижавшись спиной к дубу, а он головой приник к её коленям. Последняя душевная близость, но такая яркая. Люда держала в руках свой любимый сборник стихов Константина Бальмонта, открытый на сонете ”Лунный свет”. От нежности её голоса, Сергея пробирала дрожь. Как же чудесно она поёт. ”Прощай, прощай мечта…”. Люда замолкла и нежным взглядом уставилась на детей, играющих у реки. Старший Игорь, оберегал младшую Оленьку, так что родителям не нужно было беспокоиться.

– Не останавливайся, молю… – Сергей обнял Люду за колени.

– Как? Снова? Я уже не помню, сколько раз её пела тебе и это только сегодня! – Она нежно пригладила его макушку, как всегда аккуратно, почти как ребёнка.

– Я бессилен против твоих чар, твой голос как морфий для моих ушей, прошу ещё.

– Хорошего понемногу. Я только и делаю, что сижу и пою тебе, хотя ты бы мог почитать мне.

– Ты же знаешь, во мне нет той поэтической искры, с которой ты читаешь мне и детям.

– Серёжа, мне нравится твой голос, прошу, прочти мне только этот сонет, – Люда протягивает Сергею сборник Бальмонта, – только его и всё.

– Но твой голос мне нравится больше… – Сергей состроил гриммаску, как ребёнок, который всеми правдами и неправдами пытается отстоять свою точку зрения, но это больше выглядит не серьёзно, а умилительно.

– Всего один сонет, Сергей. – Под напором теперь оказался он, и держать натиск её прекрасных тёмных глаз, теперь не в силах.

– Хорошо, всего один. – Сергей поцеловал Люду в лоб, долго-долго держа губы на нём, потом взял книгу из её рук. И теперь она лежала на его коленях, а он читал ей ”Лунный свет”.

– Когда луна сверкнёт во мгле ночной своим серпом, блистательным и нежным… – его чтение прервал оглушительный и задорный детских смех. Немного растерявшись и от этого повеселев, он продолжал, – моя душа стремиться в мир иной, пленяясь всем далёким, всем безбрежным…

Чтение завлекло его полностью, теперь дети присоединились к родителям, с улыбками на лицах, они слушали, как отец скользит голосом по прекрасным строкам сонета. Сергей знал этот сонет почти весь и мог мельком пробегаться взглядам по своим слушателям. Дети притихли и разглядывали сухие ветки и листья дуба, если на них были муравьи, то они садили их к себе на ладошки и старались углядеть за ними. Взгляд Люды гулял где-то между веток дуба, а малочисленные солнечные лучи порой пробегали по её лицу.

– Я- облачко, я- ветерка дыханье. – Сергей дочитал, теперь ему было спокойно и уютно. Его взгляд скользнул по реке, потом по полю и дальше по лесу. От чего-то ему казался этот лес знакомым, его тень, мрак, тишина…

Именно, было слишком тихо. Сергей вернулся обратно к своим родным, но рядом с ним никого не было. Было тихо, не журчала вода, не пели птицы, не смеялись дети, лишь тихий, еле уловимый шёпот. Откуда доносился этот шёпот – не известно, он был везде. Сергей вскочил на ноги:

– Люда, Игорь, Оля доченька! – Он долго кричал. Сам того не понимая он пробежал от дуба до реки, по полю, вот он стоит у того самого леса. Стало холодно, поднялся сильный порывистый ветер. Он не хочет заходить в лес, там что-то есть и это что-то хочет забрать его душу. Оно хочет издеваться над ним. Прямо сейчас оно смеётся ему в лицо, называет трусом. Так и кричит ему: ”Зайди, твои родные здесь. Ты же их не бросишь? Или бросишь как своих сослуживцев?”.

“Я не бросал!!!”– кричал ему Сергей, а его крик разносился глухим шёпотом, его всё равно никто не услышит. Вот в глубине леса, скользнула нежная вуаль и послышался детский смех.

– Люда! Дети! – они его не услышали и, тогда, он зашёл в лес. Собачий холод сковал его движения. Всё вокруг будто покрыто инеем, под ногами всё хрустит, будто снег.

Сергей шёл вечность, может больше, может две вечности. Он вышел на поляну, была звёздная ночь. Дымка небесная заволокла луну, и её свет рассевался как от фонаря. Чуть левее стояли три ели, а под ними кто-то спал. В нём затеплилась надежда, что он нашёл своих любимых, но как только он увидел лица спящих, его чудесные надежды рухнули. Первый совсем молодой, был накрыт сразу нескольким шинелями, а рядом с ним лежали окровавленные тряпки. Чуть поодаль, в обнимку с оружием спал он сам. Это было немыслимо, как такое возможно. Вот он здесь настоящий, а это какой-то чужак. Сергей почти обезумел от происходящего, но снова голос его жены вернул в мир:

– Это ты, Сергей. – Люда и дети стояли левее него.

– Не может быть, ведь я здесь, вот стою, разговариваю с тобой.

– Это ты другой, здесь ты в конце пути.

– Какого пути? Я не понимаю, я хочу вернуться туда, где мы были до этого, где мы были все вместе!

– Нет, ты не можешь. Это последние твои дни, Александра и Андрея. Ты больше не вернёшься к нам. Никогда.

– Нет, нет, что ты такое говоришь… – образ Людмилы, Игоря и Ольги медленно таял в лунном свете. Они становились прозрачными и невесомыми. – Стойте, нет! – он хотел их обнять, удержать, но только развеял сильнее их. Сергей упал на колени и тихое рыдание доносилось из его груди. Лунная дымка окутала его и он не видел ничего дальше своего носа.

Тихое ”никогда” долго звенело у него в ушах. Он не хотел мириться с этим, ярость обуяла его, и он крикнул далеко в пустоту:

– Нет, я вернусь. Вернусь, вы слышите! – Сергей сам почувствовал уверенность и силу в своих словах. Стало легче. Теперь тишина ему была всласть.

Он несколько раз обернулся вокруг себя, сердце успокоилось. Всё стало отчётливо, вернулась резкость цветов, теперь нет дымки. Всё стихло.

– Нет, ты не вернёшься! – Снова это шёпот. Сергей обернулся и, в этот момент, на него накинулась Людмила. Она была безумна и глаз, её прекрасных тёмных глаз уже не было. Они были выцарапаны. – Ты не вернёшься! Он не допустит, они тебя не отпустят! – Сергей не мог справиться с женой. От неожиданности он обмяк, и она медленно тянулась к его глазам. Когда он понял, что она хочет сделать, Сергей попытался её отбросить, но не ведомая ему сила, прижала его руки к земле с такой силой, что послышался хруст ломающихся костей.

– Люда, прекрати, что оно с тобой сделало! Я помогу тебе… – Люда прижала его голову к земле и тихо прошептала в ухо:

– Что ты можешь сделать? Ты не в состоянии спасти наши души. А глаза твои не видят правды, так зачем они тебе! – Людмила выдавила его глаза.

– Нет..!

Нет. С этим слово и криком на губах проснулся Сергей Ручников, он так же держал свою трёхлинейку в руках, а рядом, с слегка синими губами, лежал Андрей. Медленно, но верно занималась заря. Саши рядом не было, но он слышал на другом конце поляны, как тот мычит, напевая одну из старых, давно забытых, но не им, песен.

– Нет, вернусь, вернусь, – успокаивал шёпотом себя Сергей, – я вернусь, вернусь…




3 глава


Саша услышал сонные причитания Сергея, ещё раньше, чем тот увидел свой кошмар. Ночь и правда была чудная. Саше казалось, что весь лес будто жил совсем другой жизнью, за пеленой. Эта пелена скрывала что-то или кого-то от них. Толи она их путала, толи оберегала. На этот вопрос не было однозначного ответа.

Мало- помалу сон всё же стал одолевать Сашу и тот решил пройтись недалеко от их ночлега. К тому же ему не хотелось подслушивать сонные разговоры Сергея, а во сне он разговаривал часто.

Сергей шептал имена своих родных, особенно часто у него проскальзывало имя Люда. Все знали, что так звали его жену и она, говорят, чуть ли не первая красавица в городе была. Сергей часто гордился сыном, что мужик растёт, а дочь вся в мать. Вот и теперь Сергей шептал: ”Люда, Людочка, Людмила”. Что ж … с эти ничего не поделаешь- он любит и скучает.

Вот по Сашке Калачу никто не скучает и ему не по кому испытывать чувств. Хотя была одна… Он её точно любил, да и она любила, ну она так говорила.

Познакомились они на одном из собраний коммунистов (тогда они были малочисленными). Он, Саша, тогда занимал место, на которое могли поместиться несколько человек (ничего не поделать, такой уж он уродился). Сидит он спокойно на последнем ряду, никого не трогает. Вперёд никогда не садится иначе те, кто за ним сидят дальше его спины не видит.

Сидит, значит, он спокойно, сидит, да и слышится ему сбоку: ”Хм, хм”. Ну и что? Мало ли кто горло прочищает. Снова слышно ”Хм, хм”– ох бедолага, заболел, небось. Так раз заболел, чего пришёл? Нас всех перезаражать? Смерти нашей хочет, микроб ходячий! Подумал он об этом бедолаге да и забыл.

Сидит Саша, ждёт. Заметил, что с передних рядов все на него косятся, а может не на него. Но всё же, что-то привлекло их внимание.

– Товарищ, не хотите уступить место хотя бы беременной женщине, а я, так и быть, постою.

Обернувшись, Саша увидел позади себя женщину, уже на сносях, и молодую девчушку, с яркими- яркими веснушками. Что его в ней поразило? Точно ответить на этот вопрос он не может. Кажется всё: и веснушки, и озорные серые глазки, и взгляд полный укоризны. Он долго и пристально смотрел на неё, не зная, что ответить.

– Ну же чего застыл, аль девушку первый раз увидел? – крикнул кто-то спереди сидящий. И весь зал наполнился смехом. От этого вспыхнул румянцем и Саша и девушка.

Саша быстро встал и уступил место, которого хватило бы и на него, но он не стал садиться рядом с ними. Ему стало неловко перед Веснушкой (так он впервые прозвал девушку) и просто стоял всё собрание позади них. Он долго рассматривал девушку. По ней видно было, не белоручка, работящая. Крупные плечи говорили о тяжёлой работе, скорее связанной с тяжестью. Но как она могла таскать тяжесть, росту в ней было не больше метра сорока, а видимо сильной была.

Теперь, каждое собрание они встречались: она его с малой укоризной, а он с нескрываемым любопытством, чем не мало смущал её.

Как то после очередного такого собрания, Саша как ни в чём не бывало, шёл своей дорогой вдоль полуразрушенных бараков, а между ними где то затерялись маленькие домишки, простого люда. Он снова думал о девчушке- Веснушке, как же так получилось, что он, видимо, полюбил её?

– Куда же вы так торопитесь, Саша Калач? Вас, что кто-то дома ждёт?

Саша оторопел и резко встал как вкопанный в землю, от чего, та, что позади него шла, врезалась ему в спину. Он даже побоялся развернуться к ней. Встал и всё.

– Ой… Что же вы о прохожих не думаете? Могли бы и в сторонку отойти. – Всё же развернувшись, Саша взглянул на ту, которая нравилась ему, и которую боялся. Она снова смотрела на него, будто оговаривая, и тёрла переносицу. – Какой то, вы не правильный, Александр. – Снова настало минутное молчание. Саша думал, как она могла узнать о картавости, может, его габариты её смущают. Всё пиши- пропало, не нравится он ей.

– Да что же вы такой, молчаливый? Скажите хоть что-нибудь!

– Что могу сказать? – Саша тщательно подбирал слова, чтобы не выдать своего речевого дефекта.

– Уже лучше, скажите ”Добрый вечер, Марфа”.

“Ну вот, теперь всё! Снова эта дьявольская буква, а главное в её имени! Вот досада!”. Но Саша не лыком шит, решил всё переиграть:

– Замечательно темнеет, не думаете так? – Марфа, остолбенела, она явно такого не ожидала, но придя в себя, она разразилась звонким смехом.

– Ох, Саша, Саша! Вы из любой ситуации выход найдёте. Да знаю я, что вы картавите! Ничего в этом ужасного нет. – Саша смущённо посмотрел на неё, немного подумав, всё же решил сказать её имя:

– Я очень лад, что вы знаете, Малфа. – Она тепло ему улыбнулась и взяла его за руку.

– Я теперь думаю, нам нужно вместе на собрания ходить, а потом и о детях подумаем. – Марфа сильнее прижалась к нему и с этого момента они были вместе везде и всегда. Тогда, в его семнадцать лет, он почувствовал себя мужчиной, любимым мужчиной. А потом было Кровавое воскресенье…

Когда забастовка на заводе ничего не дала, Марфа яростно кружила по комнате:

– Как так можно? Им наплевать на нас, рабочих! А мы на этих заводах, не разгибаясь, пашем! Я устала от такой жизни! Устала от несправедливости. Саша, ты-то от чего молчишь?

– Веснушка, я с тобой согласен. Мне нечего добавить, но что же мы можем пледплинять?

Марфа с грустью посмотрела на Сашу, а он в этот момент почувствовал что то неладное:

– Нет, Малфа, не пущу! Все говолят, что плохо всё закончится! Нет! – Саша встал из за стола, где до этого вырезал по деревяшке портрет Марфы. – Даже не думай!

– Саша, но как иначе? Как нам достучаться до правительства? Они не хотят слушать, чтобы они не делали всё только хуже! Ведь не они работают на этих заводах, а мы. Только мы, рабочие, знаем всю суть проблемы изнутри, а не они! Разве ты не согласен со мной?

– Малфа, я согласен, но помимо чувства сплаведливости, у вас должно быть и чувство самосохланения!..

– Но этих ослов нужно приструнить!!!

– У этих ослов есть олужие, а у вас что? Кочелга на два велшка? – Саша не хотел в такой грубой форме разговаривать с Марфой, но он боялся за неё, хотел её сберечь.

– Раз так, то…– Марфа задумалась на мгновение, – раз так, то на следующее собрание идём порознь. Сегодня я ночую у Маши! – Марфа молниеносно накинула шаль, запрыгнула в валенки и вышла за дверь и зашла в дверь напротив, где жила Маша.

Ночь была очень холодной, железная печь не спасала…

На следующий день, его не покидало ноющее чувство в груди и болела голова, но это не мешало ему работать за токарным станком. Шум станка немного отвлекал от чувства вины. Он был резок и не справедлив к Марфе. Он должен был её поддержать, но не поддержал.

Кое-как перекусив, Саша снова встал за станок, но работать не мог. Нагнетающее чувство беспокойства всё больше и больше давило на него. Теперь оно во всём теле. Ноги не держали, голова кружилась. Его начальник Степан сочувственно посмотрел на него:

– Марфа? – Саша утвердительно покачал головой. – Да слышал, точнее весь дом слышал. Маша говорила, что Марфа всю ночь проплакала, на тебя жаловалась… – слова Степана ни как не делали Саше лучше, наоборот, закапывали его всё глубже и глубже. – Но вот что я тебе скажу, женщины они такие- чтобы ты не делал, чтобы ни сказал- всё равно ты виноватым будешь. Я со своей женой сколько живу, лет пятнадцать, а всё равно везде себя виноватым чувствую. Так устроено, если любишь, то любое несогласие… – Степан не договорил, в цех забежала Маша, на её полушубке алым маком расцветала кровь:

– Саша! Саша Калач! – она была в истерике, на лице были только слёзы, – Саша…

Все мужики подбежали к ней, посадили на скамью, сняли полушубок, а под ним красовалась глубокая рана. Кто подбежал за водой, кто за тряпками, кто-то зажимал рану. Саша подлетел к ней, и она сжала его огромную руку:



– Что, что случилось? Где Малфа?

Маша облизала синие пересохшие губы:

– Она там была… Мы ”Солдаты, не стреляйте в народ!”…А они, они шашки и стрелять начали… – Маша замолчала, у неё не было больше сил говорить. Потом медленно её рука безжизненно скользнула по ладони Саши.

Молчание. Все поняли, что случилось, но только Саша думал, что всё может обойтись.

Когда он выбегал из цеха, никто его не останавливал. Бежал долго, дыша холодным январским воздухом. На нём одна рубаха. Не холодно, а страшно. В голове у него только Марфа, только её серые глаза, только веснушки, только озорная улыбка и только её: ”А потом о детях подумаем”. А теперь это от него ускользает. Было так рядом, это счастье, а сейчас оно таяло.

Саша приближается к Нарвским воротам. То, что там произошло, было кровавым разбоем. Снег был алый- алый. Нет, он таял, таял от тёплой крови. Её было слишком много, скорее вокруг был не снег, а только кровь.

Саша аккуратно шагал, между трупов и раненых, между стоном и тишиной, между ручейком жизни и рекой смерти.

Пройдя чуть вглубь, Саша увидел несколько знакомых лиц. Они были ранены и просто сидели на холодном камне, другие лежал ничком. Лежала и она… Такая красивая, но с раздробленной головой.

– Её шашкой, бац… и всё. Она и не мучилась. – Старик с простреленной рукой прошёл рядом. Саша его не знал. Похоже, старик немного головой повредился, на безумного походил. Проходил у каждого мёртвого и констатировал причину смерти.

Саша был на удивление спокоен, он положил Марфу к себе на колени и стал качать как ребёнка.

– Плости, меня, плости…– шептал Саша, – плости, плости, плости… – шёпот сменился криком. Душераздирающий крик печали и боли. Его лицо перекосила гримаса ужаса и безысходности. Пелена слёз мешала лучше запомнить её, такую маленькую, такую любимую… От растерянности Саша пытался собрать её голову воедино, а когда не получалось, то из его груди снова вырвался крик истинной боли.

Когда он совсем обезумел от горя, он прижал к себе тело Марфы и просидел так до глубокой ночи.

Больше он ничего не помнил. Ему говорили, что за ним прибежал Степан и с мужиками его унести к нему в домишко. Саша надолго заболел. Месяц лежал в постели. Жена Степана, да и сам Степан выхаживали его. Марфу и Машу похоронили без него. Вот и ещё одна причина вины… После он каждый день ходил к ней на могилу. Фото карточки у неё не было, был только портрет, который он вырезал на деревяшке. Он покрыл его лаком и приколотил к кресту. Вот такая его первая и последняя любовь…

Выйти из воспоминаний ему помогли стоны Сергея, и то, что было не так. Обернувшись, Саша увидел, что Сергей почти проснулся, но не это взволновало Сашу а то, что за Сергеем, точнее за елью, кто-то стоял.




4 глава


Увидев, что за их ночлегом кто-то стоит, Саша со всех ног побежал к нему. Человек этот был странный: весь в чёрном, впритык по фигуре и по ней можно было узнать женщину. Лицо полностью скрывала плотная ткань, оставляя линию открытой кожи в области глаз. Такой наряд не допустим для женщин. Всё же облегает: грудь, талию, плечи, считай всё видно! Она стояла и рассматривала Сергея и Андрея. На бегу, Саша ей крикнул:

– Эй, ты кто, что делаешь здесь? – женщина испугалась, вздрогнула и потянулась к чему-то длинному и узкому у себя на бедре. Ох, негоже женщине носить брюки, тем более такие узкие! – Чего это ты луки тянешь? Залубить нас хочешь, залезать? – Саша быстро достал свой наган и наставил на незваного гостя. – А ну отвечай, кто ты?

– Я –ОБ 9301, блок приписки С40…

– Чего? – такой ереси Саша ещё не слышал – ОБ, блок плиписки? Что? – Отвечай по- холошему, по- лусски! Ну! – Сергей начал просыпаться и уже почти открыл глаза. А Саша только и услышал от гостьи ”Не то время…” или что-то похожее…

– Саша, ты что делаешь? – Только теперь Саша понял, что стоит напротив Сергея и прямо на него наставил наган. – Саша, успокойся и убери наган. – Очень спокойно, вставая на корточки, сказал Сергей. Саша посмотрел на него, потом в то место, где стояла женщина. Её там уже не было, ни следа.

– Плостите, товалищ командил. Здесь баба стояла, стланная. – Саша убрал наган, при этом высматривая в зарослях женщину. – Вот плямо за вами стояла. – Саша и Сергей вместе обернулись и стали всматриваться в заросли леса. Сергей посмотрел на Сашу:

– Саша, тебе от недосыпа померещилось. – Сергей устало провёл ладонью по лицу. Сон ему явно не помог.

– Да я свеж, когда её увидел – слазу плоснулся. – Саша уже сам не верил в то, что видел, ведь картинка и правда была бредовая.

– Саша отдохни…

– Товалищ командил…

– Саша, – слегка прикрикнул на него Сергей, – ночь была тяжёлая, ты не спал с прошлого утра, ещё Андрей… – Сергей посмотрел на Андрея, тот мирно спал, похоже перевязка помогла, но надолго ли? – Так теперь ты спи, а я разведу небольшой костёр, согреемся хоть. – Саша, почувствовал себя дураком. Может правда, ему всё показалось? Свои раздумья он не закончил, Сергей снова его окликнул, но уже более мягко, – Саша, и мы больше без званий хорошо? – Саша утвердительно кивнул и лёг на место Сергея. Тот в свою очередь, направился на поиски сухих веток для костра. Благо они были в лесу и это не составило особого труда, а вот спички. Со спичками в армии было туго. Сергей не курил, поэтому спички всегда у него водились, но при нынешних обстоятельствах, один полный и один на половину коробки были навесом золота и нужно их беречь.

Когда Сергей вернулся к их мини лагерю, Саша крепко спал, а Андрей начал ворочаться, он мог вот-вот проснуться. Это хорошо, надо бы осмотреть его рану, ведь может загноиться.

Разведя костёр, Сергей утроился у самого пламени его. Озноб его всё же застал. Треск дерева успокаивал, пламя очищало, но страх от сна всё ещё находился у него глубоко в груди.

По времени было около шести часов утра, а казалось всего четыре.

Так спокойно Сергею давно не было, но сон. Он растерзал ему все чувства, что его ждут, что он увидит детей и жену.

Треск дерева, тепло пламени, чистота и…И тихие шаги позади.

Сергей рывком встал и наставил на незнакомца свою трёхлинейку. Он навсегда запомнит его блестящее пенсне.




5 глава


Пенсне. Как оно блестит в этом тёмном лесу. Оно будто отлито из солнца. Но солнце ли это? Слишком мрачным было то сияние. Пенсне обрамляло тёмный глаз незнакомца, который, к тому же, был очень высок и худ.

В чёрном костюме, туфлях, слегка потрепанный вид, но, в общем, свеж. Смущает одно – так уже не ходят, старомодно. К тому же холодно, может осенью, на бабье лето – это хорошо, но не сейчас.

Помимо старомодности, спокойствие. Сейчас никто не был спокоен, не в это время. А незнакомец излучал спокойствие хищника перед нападением. Он смотрел на Сергея, наклонив голову вперёд, спокойно изучал его. Слегка дрогнула его губа в оскале, может в улыбке и он прервал тишину:

– Как странно, не правда ли, в такой глуши встретить людей и не одного, а даже троих? – Мелодичный его голос напрягал, тон как при царском дворе. Этот оскал или улыбка не сходила с его лица. Незнакомец медленно обходил по другую сторону костра, переводил взгляд с Сергея на его спутников. – Я не ожидал такого! Знаете ли, я здесь в поисках кое-чего, а может кое- кого. Я пока сам не понимаю всей сути, но одно знаю точно – фортуна на моей стороне! И наша встреча не случайна, возможно, вы мне поможете. – Улыбка превосходства. Сергей почувствовал, что этот человек опасен. Костёр отражался в его глазах, в пенсне, оно горело. – Что же вы молчите? Или вам по вкусу мой монолог? Ведь только благодаря вам, я здесь. У вас есть то, что мне нужно. – Он рассмеялся, жестикуляция его рук, располагала ему доверять, но не глаза. Сергей верил, что глаза – это зеркало души, а у этого человека её не было. Перехватив затёкшими пальцами свою трёхлинейку, Сергей всё же собрался и заговорил с гостем:

– Сейчас трудно поверить в случайности и по- моему, случайности не случайны. И да вы правы, странно, что встретились…

– О да, это приятно особенно мне, а вам? – На выдохе, с нежностью сказал длинный. И эта улыбка. Он с ним играет. Сергей снова перехватывает своё оружие.

– Вы волнуетесь, Сергей. От чего же, я вам не нравлюсь? Да я играю, с вами, с вашими чувствами, воспоминаниями, даже ваши сны – это моя игра. – Шёпотом сказал незнакомец. Сергей потерялся.

– Как вы узнали..?

– Я знаю всё, вы находитесь здесь, где я не ограничен, здесь я везде: в каждом дереве, кустике, муравейнике, даже в капельке россы…

– Что за бред! – Крик вырвался из груди Сергея. Он не мог это слушать, как такое вообще возможно. Дыхание стало запирать, всё тело слабеет, в глазах начинает тускнеть.

– Ха, ха, ха, Сергей не волнуйтесь! Игра ещё не началась. Сейчас я только узнаю кто из вас та самая назойливая реинкарнация, противной маленькой девчонки. – Пенсне загорелось ещё ярче, и лес вокруг ожил. До этого стояла мёртвая тишина, и был слышен только треск костра. Теперь же всё вокруг дышало, шептало и летало, невидимо человеческому глазу.

Незнакомец посмотрел на Сергея, и от его взгляда в груди растеклось огромное озеро боли, и Сергей в нём тонул. И резко настало облегчение. Благодаря этому Сергей успел выстрелить незнакомцу прямо в лицо, тот плашмя рухнул на землю.

От выстрела проснулся Саша и Андрей:

– Командил… Селгей, что плоизошло? – Саша вскочил на ноги и подбежал к Сергею.

– Саша собирайтесь, что-то неладное происходит.– Оживший лес так и не затихал, поднялся страшный гул.

– Кто это? – Спросил Саша, кивая головой в сторону безликого трупа.

– Не знаю, но он опасен. Андрей, идти сможешь? – Андрей приподнялся на локтях, на его щеках играл лихорадочный румянец. Это плохо, очень плохо.

– Да, смогу товарищ командир. – Его голос сорвался до шёпота.

– Хорошо, быстро собираемся и уходим. С этим человеком могут быть другие. Давайте, скорее.

Они наспех собрали шинели, накинули на себя. Андрею на ходу проверяли рану. Сергей оказался прав, рана загноилась. Все трое обсуждали, что нужно дойти до края леса, там может, будет какая- нибудь деревенька.

Но чем дольше они шли, тем больше они удостоверялись в том, что края леса ещё долго не будет. С эти можно было ещё свыкнуться, рано или поздно он будет. Но что их, правда очень сильно напрягало, так это гул, который становился всё сильнее и сильнее.

А тем временем, на их прошлой остановке, медленно тлел костёр, у костра было немного крови и больше ничего и никого.




6 глава


– С каждым десятилетием мне всё сложнее справиться с этими безмозглыми людьми. Они будто забывают- кто я есть! Печально, для них… Они же убивают сами себя, а ведь я мог это делать. Тем самым они избавляют себя от грязной работы, а я получаю удовольствие и насыщение!

Как же раньше было просто – тебя почитают, приносят кого-нибудь в жертву – они ещё год спокойны, я сыт! Я ностальгирую по тем временам, мы были сильны, имели власть над всеми и всем. Теперь же я должен прятаться от этих червей в этом отвратном виде и испытывать своё терпение, когда меня давит какая- то глыба, и когда стреляют прямо в лицо!– Длинный вставлял свою раздробленную челюсть на место. Правый висок, щека с той же стороны держались на тонкой полоске кожи. Сам образ носа, губ и лба просто стёрся, оголяя лесу мозг, вытекший глаз и часть гортани. – Мне осточертело их сопротивление – я их Судьба, я их Рок! Они такие жалкие, не ценят свою жизнь, жизнь других. Знали бы они, какую цену заплатили боги за их существование, но они же не догадываются об этом! Что непонятного в моей миссии – им нужен один Бог, идеальный тиран, волю которого они бы исполняли беспрекословно. Они жалкое подобие разумной жизни! Что же ты молчишь, разве ты со мной не согласна, Ахара? – Он обернулся на женщину, идущую позади него, уставился на неё своим единственным глазом, который чудом уцелел. Она попыталась выпрямиться, но ей мешал какой- то предмет, что торчал из её груди:

– Как я могу быть с тобой согласна, когда я своей плотью сдерживаю всемирный голод, и этой же плотью кормлю тебя, когда ты снова и снова терпишь от этого, как сам говоришь, жалкого подобия разумной жизнь, поражение? – Ахара зашипела на длинного, он зашипел ей в ответ.

– Ты знала, на что шла, когда спасла меня в храме…

– Тогда бы я не выбралась из него!

– Так значит, ты просто воспользовалась мной?

– И что? Ты же после воспользовался моей плотью! И как тебе вкус змеиного яда с примесью жалкого человека, которого я загрызла?

– Отвратительно, но человек был восхитителен. – Его челюсть снова выпала, и он стал её собирать. – Мне нужно ещё. – Придерживая челюсть, сказал длинный.

– Аморат, ты мерзок. Ты же можешь сам восстановиться. Нет, ты больше меня не получишь! – Она медленно пятилась от него. И тот предмет в груди оказался кинжалом, он по рукоять сидел у неё в груди и медленно всасывал в себя её силы. – Подумай об этом! Не станет меня, он перейдёт на тебя. Отойди от меня! – Она кричала на Амората, а он всё ближе и ближе подходил к ней. Ахара упала на муравейник, который уже давно спал под слоем снега и льда. Аморат же склонился над ней и нежно погладил кинжал, торчащий из её груди:

– Я тебе обещаю, что когда я добьюсь своего, ты получишь самое идеальное тело, что будет на этой жалкой планете, а сейчас…– кусочки его челюсти упали Ахаре на лицо, – не спорь со мной, иначе после моей трапезы, от тебя останется только твои жалкие зубки! – Аморат схватил её за шею, и его рот превратился в сплошное месиво из мышц и зубов, похожих на иголки. Ахара зашипела, позже шипение перешло в крик, потом она и вовсе замолкла.

Спустя час или около того, длинный, точнее Аморат был как и тогда при встрече с Сергеем, а Ахара сидела позади него на том же муравейнике, на который упала. Только теперь кинжал торчал не из целой груди, а из половинки. Правая половина груди отсутствовала, как и правая рука, не было и уха и несколько кусков мяса в области живота и ног.

– Твои аппетиты растут всё больше и больше, – медленно шёпотом говорила Ахара, – мне всё труднее это терпеть.

– Я же тебе обещал – будет тебе тело, только не раздражай меня сейчас. Накинь плащ, а то всех зверюшек распугаешь. – Он снова ехидно улыбнулся своей искривлённой улыбкой. Ахара же не удостоила его ответом. – Думаю, нам пора поиграть, как ты считаешь? – Аморат и Ахара переглянулись, и в их глазах зажёгся огонь охоты.

В это время наших троих путников настиг ужасный ветер, и они решили остановиться, устроили себе примитивный шалаш из веток. Это мало помогло, но всё же спасало. Охота началась за ними, но, к сожалению, они этого не знают. Не знают и того, что сегодня им уготована ещё одна встреча, но не с врагом.




7 глава


Все трое сидели в импровизированном шалаше, который обдувался со всех сторон. Каждый из них сам, исходя из всего происходящего и увиденного, строил теории и догадки. Первым не выдержал тишины Сергей. Он прервал её и сам всё рассказал: что видел, что сказал незнакомец, что почувствовал, что сделал… Это последнее «что» было самым тяжёлым для него. Саша слушал его и кивал. Андрей только кивал – для него теперь жизнь измерялась не в днях и не в часах, уже в минутах.

– Селгей, что делать с ним будем? – Спросил Саша, кивая в сторону ничего непонимающего Андрея.

– Сам не знаю… – Сергей опустил голову. Его сильно удручало их положение. Непонятный человек, непонятные события, их непонятное положение. Ещё этот гул. Как же он давит на голову, вытесняя из неё все мысли.

– А так, вообще, что будем делать? Дальше идти? – Саша не унимался.

– Саша! Я-НЕ-ЗНАЮ. – Сергей вышел из себя. Его напрягало их неопределённое положение. С этого момента Саша умолк. Он не обиделся, понимал – начальство думает, но всё же Сергею не стоило так грубо отвечать на вполне резонный вопрос Саши. Он это понимал, но этот гул высасывал из него силы.

Сергей ниже опустил голову. Саша пытался укутать своей шинелью Андрея, тот стал бредить и сильно потеть.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/ekaterina-alekseevna-karimullina/pozyvnoy-himera/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.