Книга - Пожелай мне СНЕГА

Пожелай мне СНЕГА
Наталья Шемет


Мы придумываем то, что хочется, выдаем желаемое за действительное. Хорошо бы не делать поспешных выводов, но как? А сердце к сердцу стремится. Есть она. И есть он. И где-то есть города, в которых идет снег… Окружающий мир изменился. На улице она разглядывала здание, выставившее в ее сторону самый настоящий пятый угол. В отражении витрин виднелись расплывчатые фигуры… Все, что нам нужно – больше времени. Его катастрофически не хватает на тех, кто нам дорог. Все просто, проще некуда. Но кто знает, сколько их – вероятностей… А вы бы хотели встретиться с тенью? Не страшно?.. Писатель пишет роман или роман «пишет» судьбу писателя? Мы притягиваем в мир светлых и темных сущностей, оживляем и даем им силы. И при этом творим судьбу – и не только свою. И любовь имеет значение… Эти и другие истории вы можете прочитать в сборнике городского фэнтези и мистики. 12 историй, полных волшебства и любви.






Единственная вероятность




Рождество, 25 декабря



– Здравствуй.

– Здравствуй! Как же я рада тебя слышать! Ничего не поменялось? После работы, как и договаривались? Я отпросилась немножко пораньше, так что буду вовремя, успею ещё забежать в магазин и купить что-нибудь. Как же я хочу тебя видеть, так рада тебя слышать, ой, я это говорила, извини, просто соскучилась, уже бегу…

Девушка тараторила в трубку и не давала возможности позвонившему произнести хоть что-нибудь в ответ. Почти смеясь от счастья, не обращала внимания на то, что говорит слишком громко, что прохожие оборачиваются, что её улыбка совсем лишняя в хмуром городе. Ну что поделать – даже если с силой сжать губы, сохранить строгое выражение лица не получится – радость наружу просится!



Боже мой, как же она безумно счастлива его слышать! По прошествии стольких лет – всё время одно и то же. «Люблю-люблю-люблю» – и неважно, что знакомы так давно. «Здравствуй» – и готова лететь на другой конец города, бросив всё на свете, отложить дела и встречи, поломать планы, отказаться от всего.

На него у неё всегда было время.

Что значит было? Есть! У неё времени невозможно много. Вся жизнь.

– Маш, погоди, я перезвоню.

– Хорошо, конечно!

Девушка засмеялась, сунула мобильник в карман, поправила разметавшиеся светлые волосы. И не холодно без шапки. Ни капли не холодно! Даже жарко! Потеплело к вечеру? Ну куда ж ещё теплее – и так декабрь побил все рекорды, как говорили в прогнозах, по средней температуре или что там. И снега нет.

Декабрь выдался дождливым и пасмурным. Ёлка на центральной площади сверкала, её товарки по всему городу искрились и переливались, лишь немногим уступая главной красавице, праздничные убранства должны были радовать и веселить, но… Нового года не чувствовалось.

Не хватало снега и ощущения волшебства.

С Данькиной же вечной занятостью Маша последний месяц чувствовала себя совсем покинутой. Хотя сегодня чудо произойдёт. Нет, уже произошло! Он позвонил! Она знала, знала, что ну хоть к Новому году всё должно измениться! Тем более, они собирались отметить вместе Рождество. Всегда отмечали оба праздника. И тот, который двадцать пятого декабря, и седьмого января. Вот, сегодня день особенный… чудесный, светлый.

В кои веки его планы не поменялись.



Главная улица была ужасно многолюдной этим вечером. Люди лились потоками в одну и другую стороны, задевая друг друга локтями, сумками, пакетами…

Раздался звонок, Маша вдохнула побольше пропитанного сыростью воздуха и приготовилась снова сказать, как счастлива, и произнести ещё много-много добрых ласковостей.

– Мышонок, извини, я не смогу.

– Что?..

Слова обрушились снежной лавиной, накрыли с головой. Дышать стало нечем.

Девушка резко остановилась, на неё налетел мужчина, чертыхнулся. Маша не обратила внимания. Маленький огонёчек, горевший в сердце с самого утра, – радость от возможной встречи, надежда на то, что вечер они проведут только вдвоём, а не на вечеринке, не на презентации, не на множестве других мероприятий, которые он был обязан посещать, – погас.

Снега не было. Было просто сыро и мерзко. Холод заползал в сердце.

– Ну вот, ты снова надулась, – по-своему отреагировал мужчина на молчание. – Как всегда. Ну знаешь же, что я занят. И что мне стоит больших трудов находить время…

– На меня, – перебила, не сдержалась. – Знаю.

– Так, только обид мне сегодня не хватает. Я позвоню завтра, Маша.

– Хорошо, Дань, – убитым голосом ответила девушка.

Впрочем, знала – знала же, что Даниил слишком нужен всем. Почти привыкла. Но не под Новый год же, боже мой!..



Новый год всегда для неё был особенным праздником. Большая семья – мать и отец, тети, дяди, их дети и друзья детей – шумные, общительные. Долгое время в Машиной жизни несколько дней до и после первого января были весёлыми и счастливыми. Маленькая, а после и повзрослевшая Машенька верила, что именно в Новый год происходят чудеса.

Чудо произошло, когда она несколько лет назад, как раз в конце декабря, познакомилась с Даниилом. Маша только-только пережила расставание и не собиралась начинать новых отношений. Судьба распорядилась иначе – подарила Даньку, который вихрем ворвался в её жизнь и затмил собой всё. Он был самым лучшим, самым-самым… и остался таким. Молодой сотрудник быстро набирающей обороты фирмы, внимательный, умный и ответственный. И ещё честный. Это последнее ошарашивало и подкупало. Вот несмотря на его честность, а может именно благодаря ей, Даниилу прочили ведущее место в фирме. И правда, за пять лет он значительно продвинулся по карьерной лестнице, никого не подсидев и не столкнув вниз. Холодный с виду, не склонный к спешке, методичный и рассудительный, он успевал везде. А ещё для него оказались очень важны семейные связи: сколько раз Маша видела, как он помогал родным, близким и дальним… Последнее всё решило окончательно. Впрочем, нет, неправда. Маша не могла сказать, что именно нравится ей в нём больше всего. Но с самого начала поняла, что это её человек, и сейчас, пускай прошло пять лет, только рядом с ним чувствовала себя дома. Родная душа – так это, наверное, называется.

Время летело. В конце концов стало казаться, что она знала его всегда и он всегда находился рядом, даже если его рядом и не было. Привыкла к такому раскладу – скучать по нему, а потом при встрече говорить, говорить, говорить… и слушать.

Благодаря Даниилу, а вернее, его частым отъездам, у Маши было много свободного времени, которое она тратила с пользой: сменила работу на более высокооплачиваемую и, главное, которая была как раз по душе, пошла на танцы, научилась танцевать фламенко, даже выступала пару раз. Не профессионально, конечно, но было интересно. Данька ею гордился.

Жаль только, что времени у него на неё становилось всё меньше и меньше. Чувство дома в душе порастало тоской, как камни у реки мхом. Медленно, но верно.

А ещё Даня не был романтиком. Но разве это главное в жизни?

Все говорили – что же вы тянете, отношения не оформите? А то, мол, время уйдет. Она, смеясь, отмахивалась: что значит печать в паспорте?! Ровным счетом ничего. А вот и вправду время ушло. Их время вышло. Закончилось. Давным-давно, а она и не заметила. И всё ещё держится за эти приносящие мало радости отношения. Кем она была для него? Удобная вещь – как стол, стул, то, что есть рядом всегда. А когда нет, можно сесть и за другой стол, и на другой стул. Нет, Маша не подозревала Даньку в изменах и не ревновала к другим женщинам, но ревновала. Ко всему миру. И к тому времени, которое он уделяет другим.



Кажется, в этот Новый год произойдет анти-чудо. C последним телефонным звонком в Маше что-то сломалось. Надежда, державшаяся на тоненькой ниточке, оторвалась и улетела воздушным шариком в серое декабрьское небо.

Если быть честной, она никак не могла представить их вместе, в будущем. Не получалось. Даня всегда виделся в окружении интересных, порой важных и солидных людей, а она в это общество не вписывалась. Маленькая. Светленькая. Улыбчивая. Как есть – мышонок. Так он её и называл.

Все эти пять лет.

Такие отношения многих бы устроили. Полусвобода, ну, чего ещё желать? Только если немножко больше – вместе. Она и просила. Усиленно, отчаянно, настойчиво. Просила чуда на Новый год – Даньку. И больше времени для них двоих…

Смотря под ноги, сталкиваясь с прохожими и не утруждая себя словом «извините», Маша шла домой, понимая, что сказка закончилась. Аккурат к Новому году, к тому времени, как и началась когда-то. Видимо, кто-то на небе, в ответ на её надоедливые просьбы, в сердцах вывел в их с Даником истории жирное слово «конец», чтобы Маша не докучала больше.

Ведь правда, человек всегда находит время на то, что ему нужно. А если не находит – значит, не сильно-то и хочется.



26 декабря и чуть позже



– Ну что, всё ещё обижаешься?– его голос звучал как обычно.

– Нет, – тихо ответила Маша. Она и правда не обижалась. Просто ждала. Как всегда.

– Сегодня мы тоже не сможем встретиться. Не сердись, Мышонок. А завтра я уезжаю в командировку и вернусь как раз тридцать первого декабря.

Маше показалось, что ещё мгновенье – и у неё попросту остановится сердце. Только не на Новый год. Только не это… хотя ещё вчера она была уверена, что именно так и будет, реальность ударила сильнее, чем домыслы.

– Тебе правда очень-очень нужно ехать?

– Ну, конечно, нужно. Послушай же, Мышонок! Я возвращаюсь утром тридцать первого. Отсыпаюсь, и приходи встречать Новый год.

Произнес это так просто, так буднично – словно покупал хлеб в магазине. Даже с клиентами Данька ласковее!

С ними он и вправду был более милым, чем с ней. Ну конечно, они важны – и на каждого он готов потратить любое количество времени. Нет, он не был карьеристом, как думали многие – ему на самом деле очень нравилось общаться с людьми. Столько контактов, знакомых, столько возможностей… постоянные разъезды-встречи-командировки, друзья-знакомые, меценатство-благотворительность – как так можно жить, она не понимала. Как можно находить для всех нужные и важные слова, а с ней вот так… никак? Наверное, она просто привычка. Но он же для неё – нет?..

Надо же, так просто – приходи. Вот так можно оставить её до самого Нового года одну, когда все ходят друг к другу в гости, загодя празднуют, провожают Старый, а она…

Будет ждать.

Разве может поступить иначе?

Время пролетело быстрее, чем можно было представить.

Маша устроила грандиозную уборку, навела в квартире сумасшедше-идеальную чистоту, помогла с парой-тройкой утренников для подруг с детишками… на работе были заранее взяты отгулы – не стала переигрывать ситуацию. С блеском отыграла роль Снегурочки – внезапно нарисовавшийся знакомый искал помощницу, и они каждый день ездили и поздравляли друзей, знакомых и родственников. Было здорово. И очень помогало убить время. Быть занятой – значит, не думать. Тогда времени нет на грустные мысли. Вернее – ни на какие мысли нет времени. То, что она помнила о Данииле постоянно, было само собой разумеющимся. Думает ли он о ней вполовину столько, сколько она? Впрочем, это не её случай – Маша всегда жила ощущением причастности непричастной. Вроде и вместе, вроде и порознь. Вроде пара, вроде она и одна.



…Вскоре выпал снег и столбик термометра за окном соизволил опуститься ниже нуля. Белые-белые хлопья принесли с собой ощущение чистоты, новизны и радости. Новогоднее настроение быстро захватило город в добрый волшебный плен, на лицах людей чаще появлялись улыбки. Само время несло в себе ощущение чуда. По вечерам, в свете огней и фонарей, город преображался и выглядел ожившей сказкой. Хрупкие снежиночки на шапках и варежках детворы сверкали бриллиантовой крошкой, каждая девушка казалась если не принцессой, то вот-вот готовой превратиться в неё Золушкой, а женщины все, как на подбор, выглядели феями.

Маша хотела одного – чтобы время пролетело скорее и эта неделя наконец-то закончилась! И больше ничего не загадывала, не просила и не мечтала ни о чём. Просто работала Снегурочкой и исполняла чужие желания.

Когда она, улыбающаяся, раскрасневшаяся с улицы, входила в квартиры, и они с Егором-Морозом начинали отыгрывать программу, дети пищали от восторга, мамы чуть с опаской поглядывали на мужей. А им было чем заинтересоваться! Маша на самом деле была миленькой. Аккуратные черты лица, тонкая кожа, светлые, почти прозрачные серые глаза и чуть великоватый рот, губы слегка тронуты блеском – помадой Маша не пользовалась, любой цвет смотрелся на её полных губах вульгарно. Длинная светлая коса толщиной в руку была настоящей.

Прелесть, а не Снегурочка.

Машина грусть таяла в насыщенной весёлой программе. А ещё великоватая снегуркина шапочка, надвинутая по самые брови, падала на глаза и позволяла незаметно смахнуть не вовремя выступавшие слёзы.

Радость и смех ребятишек были самой настоящей наградой. И счастьем.



31 декабря



Наконец-то наступил долгожданный день, половину которого Маша провела в нетерпении. Делать было ничего не возможно, всё валилось из рук. Говорить ни с кем не хотелось, идти куда-нибудь – тем более. Не выдержав, Маша сама набрала заветный номер и замерла в ожидании ответа.

– Я ещё сплю. Ну что ты звонишь? Блин. Разбудила.

Его голос на самом деле звучал сонно. А ещё – недовольно.

– Прости…

Сердце лениво отстукивало в груди удары. Тук, тук. Тик, так. Как старые, уставшие часы.

– Нет, всё нормально. Приходи, как договаривались.

«А как мы договаривались?» – готово было сорваться с губ, но Маша произнесла:

– Да, хорошо. Конечно. До встречи.

Маша ждала вечера в состоянии лёгкого отупения. Бродила по дому, вытирала несуществующую пыль, одним глазом поглядывала в экран телевизора, машинально отвечала на телефонные звонки и поздравления по Интернету. Есть не хотелось. Готовить тоже. Даже гирлянду на небольшой ёлочке в углу комнаты включать не стала.

А потом легла спать.

Сон ей приснился странный. В нём был один Дед Мороз, одна она, Маша-Снегурка, и три Даниила. Она металась между Даньками, заглядывала в глаза, прикасалась к каждому со страхом и надеждой, осмелев, с силой ощупывала плечи, руки. И не могла выбрать одного из трёх. Они были разными, хотя – одним и тем же человеком.

Проснувшись, Маша долго массировала виски, пытаясь избавиться от тяжести в голове. Выпила чашку крепкого кофе, влезла в любимое, очень красивое и в то же время удобное вязаное серое платье. В прихожей надела курточку, в полузабытьи забыв про шарфик и перчатки, и вышла на улицу.

В высоких замшевых сапожках, в платье, оставлявшем открытыми коленки, светлой курточке с капюшоном она сама казалась Снегуркой. Или, скорее, маленьким потерявшимся рождественским эльфом, который исполнил все новогодние желания, а его собственное так и осталось всего лишь загаданным.

Сапожник без сапог. Эльф без сказки. Снегурка без Деда Мороза.



Вероятность первая



Даниил открыл сразу. Красивый, родной. Наклонился поцеловать – словно расстались вчера. Еле сдерживая желание повиснуть на шее, Маша легонько обняла его, чуточку ткнулась губами в губы и отпустила. Больше всего хотелось остаться стоять вот так, сердце к сердцу, тут, в прихожей, и не отпускать его до самого Нового года. Наверное, это отразилось у неё на лице, потому что Данька…

– Мой ты бедный романтичный Мышонок, – произнес он, обнимая её и целуя в волосы. Улыбку она ощущала почти физически. – Ну, хватит, хватит. Ещё мокроты не хватает. Ладно, давай, пошли, сейчас закажем еду, чего бы ты хотела? Не дело же сидеть просто так. У меня только шампанское. Про него я не забыл!

Маша прижалась к нему крепче.

Данька положил ладони ей на плечи и чуток отодвинул от себя, заглянул в глаза.

– У меня для тебя сюрприз. Специально ждал до Нового года. Думаю, ты оценишь. Но сначала пускай наступит полночь. Как там – должны пробить куранты!

Маша не хотела сюрпризов, мало того – она их боялась. Последнее время было столько ссор и недомолвок, недосказанностей и недопонимания… Каждый из сюрпризов чаще всего заключался в том, что Даня говорил, мол, Маш, сегодня не смогу, давай завтра. Или вот ещё лучше: уезжаю, вернусь, позвоню.

И сейчас настроение у Маши не улучшалось категорически. Ей бы сесть рядышком, близко-близенько, рассказать, как она ждала и как скучала, как работала Снегурочкой, но у него то звонил телефон, то звонили в дверь, а чуть позже неожиданно явились гости – два парня и девушка, Маша видела их впервые.

Ближе к полуночи их еле-еле удалось выпроводить.

– Что же мы творим, Маш, – смеялся он. – Выгнали людей под Новый год на мороз!

Настроение у него было на удивление хорошим. Маша не могла взять в толк, что происходит. Почему-то отчаянно ждала подвоха.

Пробило полночь.

– С Новым годом, Мышонок, – произнес Даня. – Загадывай желание.

Странно это было слышать от него.

– А ты? Чего ты хочешь?– спросила девушка.

– Хочу, чтобы в следующем году наконец-то осуществился проект, над которым я работал весь год, – серьёзно произнес он. – А ещё…

Даниил опустил руку в карман пиджака, висящего на спинке стула.

Маша поставила бокал шампанского на стол, в глазах блеснули слёзы:

– А я бы хотела, чтобы у тебя было время на меня.

– Ну ты чего?– улыбнулся он.

– Ничего, – ответила Маша с такой горечью в голосе, что, наверное, могла ею отравить не одно Рождество и не один Новый год. – Ничего. Как всегда.

– Ну сейчас же я тут. Понимаю, ну, да, меня часто нет, но… – он выглядел удивленным и слегка настороженным.

– Именно. А я есть. Я всегда есть, просто есть, как стол, как стул, как… как… что я для тебя? Ну что?

– Мышонок…

– Ответь, что?..

Она не договорила, чувствуя, что слёзы сейчас хлынут потоком, неожиданно злые слёзы. Выскочила из-за стола – посуда задребезжала. Хотелось кричать и бить тарелки. Так некрасиво.

– Знаешь что… – краем сознания Маша понимала, что завтра ужасно пожалеет о сказанном, и что очередная ссора может оказаться последней, но остановиться не могла. – Знаешь что… Хватит, Данька, хватит. Не могу больше. Я на тебя убила столько времени! Все эти годы… хорошо, что не больше… не могу больше… я ухожу, все, хватит, хватит!..

– Убила? – усмехнулся Даниил, чуть приподняв брови. Кажется, это было единственное, что он уловил. На лице застыло непроницаемое выражение.

– Именно. Дань, ты сам, ты-то знаешь, что такое – ждать? Можешь себе представить, каково это? И ещё… что может быть хуже, чем ждать? Это не дождаться, Дань, понимаешь? Я так устала ждать тебя, так устала ждать – и не дожидаться. Так нельзя. Это ненормально. Так люди не живут! Я… ухожу.

– Ну, если ты так хочешь, – взгляд его стал равнодушно-колким, отстранённым. Как она всегда боялась именно такого его взгляда! Чаще всего это означало, что он обижен, и, будь Маша чуть-чуть адекватнее в данный момент, могла бы предположить, что не стоит перегибать палку, слово не воробей… куда там.

– Тебе всё равно? – выкрикнула она. – Ах так… Ну и… к чёрту всё! Не ищи меня. Не звони мне! Всё кончено, Дань. Ты мне… жизнь испортил! Столько лет… Я на тебя убила всё это время, пять лет света белого не видела, никого кругом не замечала, а ты… бессовестный, бессердечный… эгоист! Ненавижу! Ну что ты молчишь?! Да тебе вообще в этой жизни кто-нибудь нужен, кроме самого себя?

Она замолчала, готовясь выдать ещё пару подобных фраз, но слова комом застряли в горле. Какой вообще смысл?



Маша неслась как оглашенная, не разбирая дороги. Снег застилал глаза, девушка плакала и вытирала ладошками лицо, но это помогало мало – густой красивый снег валил огромными хлопьями и вкупе со слезами мешал смотреть. Маша бежала, пока не налетела на кого-то. Этот некто не оттолкнул, а подхватил одной рукой, прижал к себе, как родную, бережно и крепко.

– Ну что ты, девочка? – произнес густой бас над ухом. – Натворила дел, да?

У поймавшего её мужчины были очень добрые глаза. А лицо – старое, морщинистое, в обрамлении седых волос… усы, борода. Взгляд скользнул вниз – шуба красная, во второй руке – посох, искрит, переливается в неверном свете фонарей льдинистыми серебринками.

– Дед Мороз? – пробормотала она и вдруг вцепилась в его плечи намертво, бледные замершие пальцы побелели ещё больше:– Cделай чудо для меня, пожалуйста! Соверши! Новогоднее! Прошу, умоляю!

– Ну что же… ты была хорошей девочкой. Исполнила столько чужих желаний. Пожалуй, я могу исполнить твое. Что ты хочешь, Снегурочка? – ласково произнес Дед Мороз, и Маша сбивчиво стала объяснять, мол, много ссорились последнее время, да, по её вине, и вот сейчас, в Новый год, тоже виновата, наговорила глупостей, и неправды наговорила, и не думает так, и стыдно, так стыдно, и терять его, Даньку, не хочет. Ни за что! Свой, родной, любимый. Но что делать теперь? Слов-то сказанных не вернуть.

– Чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы у него было больше свободного времени! И всё, больше ничего, ничего!

– Но ничего не бывает просто так, понимаешь?

– Понимаю.

– А если тебе не понравится то, что получится?

– Понравится! Хуже быть не может!

– Это же не сделка, просто закон такой, если где-то прибыло – где-то убыло, тут ничего не поделаешь. Мало ли…

– Я согласна! – выкрикнула Маша. И добавила тихо, умоляюще: – Согласна…

– Ну хорошо. Но многое от тебя зависит.

Дед Мороз взмахнул посохом, и вокруг потемнело, словно разом убрали весь снег. Звуки исчезли тоже. У Маши заложило уши, как в самолете, когда тот идет на взлет или посадку, и в объявшей её давящей тишине отчетливо послышалось тиканье часов. Тик-так… Громче, зазвучало прямо в голове, до боли пробивая сознание, и вдруг остановилось. Вновь стало светлее, снег вернулся на место, где и был – на дома, на землю, на деревья, на красную шубу Деда Мороза. Маша с удивлением увидела, что над ней образовался прозрачный колпак, пространство вне его завибрировало, надавливая на барьер, и тот вот-вот прорвется. Началась вьюга. Мир со снегопадом завертелись в дикой карусели, дома заплясали за краем колпака, по краю бури. И снова звук, медленно, громко – так… тик… и быстрее – так-тик…

Время шло обратно.

…И вот Маша стоит перед дверью в квартиру Даниила.

Она пришла встречать Новый год.



Вероятность вторая



Время до полуночи пронеслось быстро. Постоянно звонили то в дверь, то не давал покоя телефон. Данька, смеясь, реально разрывался на части, получая от этого несказанное удовольствие.

Перед тем как часы начали отсчитывать двенадцать ударов, он достал из холодильника бутылку шампанского и, собираясь открыть, спросил:

– Мышонок, что бы ты хотела пожелать на Новый год?

– А ты?

Даниил замер с бутылкой в руках.

– Я бы хотел, чтобы наша фирма стала ведущей в отрасли, чтобы меня назначили… наконец-то! Да, мне нужна эта должность! И…

Маша, видимо, изменилась в лице, Даниил спохватился:

– Маш? Что-то не так? Ну тогда давай, скажи, чего бы хотела ты. Сначала скажи ты.

– Я… хочу. Чтобы у тебя… Наконец! Было! Время! На меня! – под конец Маша выкрикнула фразу раздельно, по словам, чувствуя, как душу захлестывает истерика.

– Нет, ну Мышонок, ты чего, а? – удивился Даниил. – Все же хорошо!

– Что хорошо, ну что? Дань, ну сколько можно? Я жду тебя, постоянно, а этот год – это вообще кошмар, ты больше не был, чем был, а ты думаешь о чем угодно, кроме меня, даже в новогоднюю ночь! Ну можем мы хотя бы сегодня говорить не о делах! И не о других! О нас!

– И это вот всё ты мне решила высказать именно сейчас? Когда часы двенадцать бьют? Хороший подарок, ничего не скажешь, – с сарказмом произнес Данька, вернув неоткрытую бутылку на стол. Часы пробили полночь.

Зачем-то встал, отвернулся от Маши, надел пиджак, что висел на спинке стула. Опустил руку в карман.

– Даня? Я что, буду разговаривать с твоей спиной?

Даниил молчал.

– Всё бесполезно, всё! Я так больше не могу! Я тебе нужна вообще – хоть немного?

Не дожидаясь ответа, Маша выскочила в прихожую, сунула ножки в сапоги, накинула куртку и выбежала.

Через секунду в дверях показался Данька.

– Маша? Вот дурёха! – в сердцах выругался он.

Девушка бежала, неслась, не разбирая дороги. Белые хлопья застилали глаза, Маша плакала и вытирала ладошками лицо, но это помогало мало – колкий снег падал с неба, кружил и заметал всё вокруг, и вкупе со слезами мешал смотреть.

Маша перебежала дорогу на красный свет и не заметила этого. Ей казалось, что кто-то кричит вслед, но какая разница? Взрывались салюты, вверх со свистом летели горящие свечи фейерверков и рассыпались букетами искр.

Она не хотела оборачиваться.

Внезапно девушке показалось, что разноцветные огни зависли, замерли на фоне вязкой глубины неба. Воздух стал тягучим, плотным, послышался визг тормозов автомобиля, глухой удар и…

Маша чувствовала, что внутри всё леденеет. Время и пространство остановились, замёрзли. Холод тонкими пальцами забирался под курточку, сковывал плечи, руки, проникая до самого сердца. Маша медленно обернулась.

На дороге, совсем недалеко, в нелепой позе лежал Даня. Снег кружился и опускался на лицо, на тёмные волосы, плечи, на неестественно вывернутые руки и ноги, а рядом водитель что-то беззвучно орал в мобильник.

Недалеко валялась маленькая бархатная коробочка, выпавшая из кармана пиджака Даниила. Снег заметал раскрывшийся кубик, а колечка с камушком, утонувшего в грязном месиве, было вообще не разглядеть.

«Скорая» приехала на удивление быстро.

– Это я, я во всем виновата, только я, – бормотала Маша, захлёбываясь рыданиями. У неё было чувство, нет, твёрдая уверенность, что в случившемся виновата именно она.

– Жив, всё в порядке, не убивайтесь так, – кто-то тронул девушку за плечо. – Надо же, куда так несло, раздетого – вот торопыга…

Пожилой доктор старался говорить мягче.

– В общем, отделался парень легко – сотрясение, перелом голени и ключицы… куда ж без этого. И то – чудо. Никаких внутренних повреждений. Теперь некоторое время проведет у нас. Ничего, полежит, отдохнёт, вы можете приходить к нему, когда захотите. Новый год же. Не дело одному оставаться в такое время.

Маша дёрнулась, последнее слово ударило в голову сильнее шампанского в новогоднюю ночь, и нечто смутное пронеслось в памяти. Время…

В конце коридора показалась фигура в красном.

– Дед Мороз? – пробормотала Маша.

– А, да, поздравлял наших больных.

– Дедушка, дедушка!.. – её голос сорвался.

– Вот чокнутая, – покачал головой доктор. – И что их тянет в Новый год отношения выяснять? Сидели бы дома, пили да праздновали. Нет же… собирай потом по частям. Этот ещё хорошо отделался…



Девушка догнала Деда Мороза и повисла на нем.

– Выполнимоёжеланиевыполнивыполни!– выпалила на одном дыхании. – Отмотай время назад! Чтобы не было этой ужасной аварии, чтобы ему не пришлось проводить время в больнице! Пожалуйста! Это несправедливо, он не заслужил! Он же потеряет столько времени! А оно ему так нужно! Особенно сейчас, когда его фирма, новая должность… он не может сейчас лежать в больнице! Пускай у него будет всё время, всё!

Дед Мороз посмотрел на неё, как на знакомую, и, ничего не уточняя, сказал:

– Но тогда где-то в другом месте время отнимется, понимаешь?

– Понимаю! Пускай!..

– Уверена?

Девушка кивнула.



Вероятность третья



У Даниила не было ёлки, ничто в его идеальной квартире не указывало на то, что скоро наступит Новый год. Зато у него было хорошее настроение. А это важнее всего.

Данька достал из холодильника бутылку шампанского. Открыл мастерски, с хлопком. Как выстрелило.

– Что ж так рано-то открыли?

– Ну… а вдруг потом будет не до этого, – неожиданно игриво произнес он.

Маша не ответила.

– Загадывай желание, Мышонок, – произнес Даниил, когда часы начали бить полночь.

– А ты? Что ты хочешь?

Данька собрался ответить, но зазвонил мобильник.

– Прости, сейчас, – кивнул он Маше. Девушка так и замерла с бокалом в руке.

Последний удар часов ознаменовал явление Нового года.

Желание загадать не удалось.

– Представляешь, Мышонок, – произнёс Даниил, положив телефон на стол. – У Володьки жена родила, богатыря, четыре килограмма, еле-еле сама справилась – вот молодец, ну ты представляешь? Вот совсем недавно, а этот шалопай на радостях напился, ну, подрался слегка и в полицию попал… под Новый год! Надо идти вытаскивать. Вот же! Папаша новоявленный… чего от счастья с человеком не случается!..

Он так воодушевился, словно ребёнок был его собственный. А ведь их сыну могло бы быть уже года три. Или даже четыре.

Данька взял со спинки стула пиджак. Маша не выдержала. В неё словно чёрт вселился.

– Дань, стой! Ты что… прямо сейчас?..

– Ну да… поехали?..

– Я… не хочу… никуда… ехать! Я! Хочу! Чтобы у тебя! Было время! На меня!

– Мышонок, ну чего ты? – Даниил изумился. – Там же человек родился, а Володька…

– В полиции, ага. Я поняла. – Маша неимоверным усилием воли подавила истерику. Нет. Не сейчас, не в новогоднюю ночь. – Езжай, конечно. Ты там нужен.

И не выдержала, выскочила из-за стола, метнулась в прихожую, засобиралась.

– Маш… ты куда? Давай не будем портить Новый год друг другу! Володьке поможем, и тогда…

Эмоции взяли верх.

– И что тогда? Ничего же не изменится, ничего! У тебя на всё и на всех есть время – но не на меня! Всё, теперь у тебя точно будет много, очень много времени – я больше не буду его тратить! Никогда! Я тебе это клятвенно обещаю!

Она снова засуетилась, не попадая в рукава, роняя куртку на пол.

– Ну и куда ты? Ты нужна мне. Ты же знаешь!

– Знаю, – она замерла с курточкой в руках. – Но я не могу соперничать со всем миром. И со временем. Тем более, которого у тебя для меня нет.

Данька стоял молча. На лице у него отражалась целая гамма чувств – но непонимания было больше всего.

– Прощай. И не звони мне больше! Никогда, слышишь?

Она выскочила из квартиры. Слёзы застилали глаза, почти ничего не видела, главное было – бежать, подальше, ведь пообещала больше не тратить его время. Пускай у него и правда будет всё время, которое ему нужно. Без неё.

Через минуту Данька выскочил следом – как был, в пиджаке. Холод пронизывал насквозь, ветер выл дико и засыпал глаза колкой белой крошкой, ничего не видать. Было на удивление темно – тяжёлые тучи закрывали звёзды, фонари мертвенно мерцали в снежном мареве.

– Маша! Маша! Вот же чёрт! Ма-а-аш!..

Куда она побежала, Даниил не видел. Теоретически куда угодно – на все четыре стороны… и где искать? Вот же взбалмошная какая! И что на неё нашло именно сейчас? Он сунул руку в карман в поисках мобильника – того не было. На столе остался. Данька снова выругался. Пальцы наткнулись на маленькую коробочку, он вытащил её, крутанул, в сердцах запустил бархатный кубик в снегопад. Упав на тротуар, она раскрылась, и маленькое колечко с камушком покатилось в снег.

В неверном свете фонарей впереди мелькнула светлая курточка.

– Ма-а-аша! – заорал Данька и кинулся за ней. – Ма-а-аш, стой!

Ветер дул в лицо и уносил голос прочь. Не услышала. Или не захотела?

Даньке хотелось думать, что не слышала. Когда расстояние между ними сократилось, он снова закричал:

– Ма-а-ашка-а-а!

Девушка остановилась. Очень медленно обернулась.

Медленно, как в кино, сделала несколько шагов обратно, ступила на проезжую часть дороги.

На его глазах вынырнувшая из снегопада на полной скорости машина светом фар ослепила обоих, и Данька заорал, почти физически, на себе, ощутив через мгновенье последовавший удар.

Бесконечно долго длился момент, когда машина врезалась в Машу, и девушка, странно выгнувшись, крутанувшись, отлетала в сторону, падала… и осталась лежать в неестественной, изломанной позе, а на разметавшиеся по грязи светлые волосы падал белый-белый снег.

В безмолвии и безвременьи, в которые провалился мир, всё остановилось.



Доктор появился в дверях и отрицательно покачал головой.

Даниил смотрел на доктора во все глаза, не отрываясь, надеясь, что тот сейчас улыбнется и скажет, что всё в порядке, но тот устало потер лоб и повернулся, чтобы уйти.

Данька уронил голову на руки.

«Маша, Мышонок мой… как же так… Я дурак… Ну почему… чёрт, Машка… Машенька, родная…»

Внезапно вспомнилось, что она пообещала больше не тратить его время. Выполнила…

Хотелось выть.

Время. Казалось, впереди целая жизнь, и завтра… Завтра, все завтра. Потом. На следующей неделе…

Если бы он только мог предположить, что времени у них так мало! Если бы он только мог предположить, то что? Уделял бы ей внимания побольше? Наверное… Если бы можно было всё вернуть назад.

Постороннему человеку могло показаться, что парень задремал или кого-то ждёт.

А у него просто закончился мир. Наступил личный, Данькин, конец света.

Было поздно, и ничего уже не изменить. У него теперь много времени. Очень. Не нужно пытаться что-то совмещать, спешить, разрываться… Можно делать всё, что угодно. А Маши… её больше нет.



Дед Мороз не мог оставить Снегурочку с её желаниями один на один. Но и не мог предположить, что всё обернется так. Сидя недалеко от входа в больницу на лавочке, он качал головой и бормотал себе в усы:

– Старый я сентиментальный дурак… Эх, люди… Если каша в голове – нечего желать что попало…

Он достал из кармана потрепанную записную книжку, открыл, перевернул пару страниц. Медленно водя пальцем по строкам сверху вниз, читал, и лицо его мрачнело. «Мария» (в скобках: Снегурочка), далее следовали отчество, фамилия, год рождения, некоторые моменты биографии. И последняя фраза на странице: «лимит исчерпан». Оказывается, Маша слишком много просила чудес за свою недолгую жизнь, мелких и крупных, для себя и для других. Да она и не смогла бы больше ничего пожелать – в этой вероятности.

Мёртвые ничего не хотят.



Зато на страничке у Даниила оказалось куча неисполненных желаний. Этот мужчина словно родился взрослым и в чудеса почти не верил. «Всего добивается сам», – так и было написано рядом с именем.

«Если бы можно было вернуть время назад, я бы всё изменил. Машка, мой Мышонок…», – подумал в этот момент Даниил, и Дед Мороз улыбнулся.

– Надо же – люди, – снова забормотал он. – Столько всего могут. А не могут порой выбрать единственно для них нужное. Знали бы, на что способны… На чудеса же почти! Вот даже время повернуть вспять… теоретически. Хотя это к лучшему. Умели бы сами, без волшебства – небось, пробовали бы до бесконечности, перебирая вероятности в поисках подходящей.

Дед Мороз никак не мог понять, почему бы не писать жизнь набело с первого раза? Не всем дается шанс что-то изменить. Не всем. И не всегда.

А порой – ничего уже и не исправить.



Единственная вероятность



– Маш, ну не романтик я, ты же знаешь, – улыбнулся Даниил, в глазах озорно заблестели огоньки. Стало светло и радостно, словно в комнате гирлянду новогоднюю включили.

– Знаю, – ответила она. – Знаю. Обойдемся без ёлочки.

Они сидели на диване, Данька обнимал Машу, и ей не хотелось шевелиться. Ничего не хотелось. Она крепко держала его за руку, словно боялась, что тот убежит. Или исчезнет. Данька – о, чудо! – отключил мобильник, и никто не заявился в гости.

– Я никому не сказал, что вернулся сегодня, – объяснил он девушке. – А то житья бы не дали.

Маша большую часть вечера слушала и слушала, почти ничего не говоря, лишь смотрела на любимого, дорогого и такого родного, внимала каждому слову и таяла от тепла его взгляда. Ради этого стоило ждать. А потом, когда Данька стал расспрашивать, как она провела последние дни года, рассказала всё. О работе, о том, что хочет взять отпуск за свой счёт, именно посреди зимы, о том, как была Снегурочкой, о том, как приятно радовать детей, как иногда легко сбываются желания – ну, что стоит поинтересоваться у ребенка, чего бы ему хотелось, а потом тихонько отдать подарок Деду Морозу или Снегурочке. Не обман же – чудо… О том, как она устала, просто устала, и как ждала его, Даньку, и как рада, что он приехал и сейчас – тут.

Только о том, что тосковала ужасно, промолчала. Не надо его расстраивать.

– Знаешь, Маш, в следующем году, думаю, многое изменится. Правда, мне какое-то время придется провести в командировках… в январе.

– Ну так остановись? Прекрати эту гонку, Дань… пожалуйста. Так невозможно. Совсем… невыносимо.

– Не могу. От меня слишком многое и многие зависят.

– А я?

– Но ты же есть.

– Я есть…

«Просто есть, – хотела сказать Маша, – как стол, как стул…»

Но Данька успел произнести:

– Бедный мой Мышонок.

И поцеловал – нежно, тихонько. Девушке показалось, что она растворяется в ласке. Было тепло и счастливо. Желание говорить колкости исчезло. Вместо этого через несколько минут, прижимаясь к нему так сильно, как только могла, произнесла:

– Что ты хочешь на Новый год? Что будешь загадывать?

– Чтобы всё разрешилось, стало полегче, правда. Чёрт, Маш, я и сам устал. Ты не представляешь, как. А ещё кажется, если остановлюсь, то это буду не я. Но… Переживём январь, а там… будет видно. Мой ты Мышонок…

Он обнял её крепче и продолжил:

– Как ты меня терпишь, я не знаю. Но вот что, Маш…

– Что?

– Я тебя люблю.

– И я тебя, – прошептала она и уткнулась носом в плечо. – Ты лучше всех.

Последние слова Маша произнесла, обращаясь к Данькиной рубашке, прижимаясь ухом к груди и слушая, как мерно бьется его сердце. Тук-тук… тук-тук… почти как часы. Его сердце. Её сердце.

Почему-то казалось, что у них впереди очень-очень много времени. Общего. На двоих.



Даниил думал о том, что Машин отпуск за свой счёт как нельзя кстати. Если всё пойдет как надо, то на весь февраль они укатят отсюда куда-нибудь. Всё равно куда, лишь бы подальше от суеты, от всего и всех… побудут вдвоем. Работа подождет. Никуда не денется. В конце концов, он много сделал, закончит в январе – имеет право отдохнуть.

И в этой вероятности у Даньки было кольцо в кармане в бархатной коробочке. И снова он не сделал то, что хотел. Зато новогоднее чудо всё-таки произошло – в этой, последней и единственной реальной вероятности Данька думал о том, что он на самом деле любит Машу – ужасно любит. И он никому её не отдаст. Правда, вроде никто и не собирался отбирать… но у него было чувство, что он терял Машу за последние несколько часов трижды.

И больше не собирался.



Где-то в городе по одной из улиц шествовал высокий старый человек в красной шубе до пят. У него была длинная белая борода и седые волосы, выбивающиеся из-под залихватски заломленной на бок шапки.

Он знал, что тут, неподалеку, живут ещё несколько человек, которым никак нельзя без новогоднего чуда. Сегодня можно и со временем пошалить, и вероятности перебрать… сегодня всё можно. Только люди… они всегда решают сами. Просто покажешь им парочку вероятностей, глядишь, и выберут единственную.

Мужчина шёл по завьюженным улицам, отмеряя каждую пару широких шагов взмахом серебряного посоха. Его удары о замёрзшую землю были почти не слышны – терялись в мягком глубоком снегу. Снег валил с неба, снег был вокруг, везде – на деревьях, на крышах домов, на капотах машин и на плечах Деда Мороза. Самого настоящего.

Улыбаясь в белоснежные усы, по городу шёл Дед Мороз.

А вьюга заметала его следы.




Бутылка души




С благодарностью Габриэлю Гарсиа Маркесу за книгу «Сто лет одиночества», которая была прочитана автором в нежном возрасте.



…И я провалилась в пропасть. Я маленькая, такая маленькая, мне страшно! Попыталась открыть глаза, не получается, хоть пальцами веки поднимай. Но и руки тяжёлые, не пошевелиться… открыла-таки… темно… Как же темно, мамочки-и-и! Cловно в пузырёк с чернилами нырнула.

Свет. Вдалеке – свет. Яркий такой. Туда, да?..

Моё тело открыло глаза.

Меня в нём не было.



Двумя неделями раньше



– Ты чего?! Дурацкая отсрочка не поможет!

– Это шанс. Тебе не понять.

– Ах, как красиво и благородно! Ты не посланник света, ты дурень набитый, черттябери! Доверить такую вещь, да еще кому – бабе влюблённой!

Голоса – один эмоциональный и язвительный, второй – мягкий, тёплый, как молоко с мёдом в детстве, взрывали в мозгу фейерверки.

– Не хочу-у-у! – взвыла я. – Не хочу, не могу, не буду! Я не могу, вы что, с ума тут все посходили?!

– У тебя нет выбора, – прошелестело в ответ: и вокруг меня, и внутри черепа. Моего черепа. Внутри моего сознания. Я дёрнулась от ощущения чужака внутри себя и вынырнула из ниоткуда на середине проезжей части.

Визг, скрежет. Машина затормозила.

Следом за ней другая, третья… Водитель первой опустил стекло, чуть не наполовину высунулся из окна и обложил меня трёхэтажным матом.

Я зажмурилась, сжимая в руках бутылку, банальный сосуд прозрачного стекла, закупоренный крышечкой из фольги, на которой было что-то оттиснуто. Внутри, по идее, предполагалось увидеть, как вилась, скручиваясь спиральками, замысловатыми узорами и мягко светясь, серебристая субстанция. Душа.

Ничего подобного.

На вид там было молоко. И выглядел «волшебный сосуд» как вышедшая из употребления молочная бутылка, я на фото видела такую. Мама, молодая и красивая, на заводе – и бутылки, бутылки, бутылки с молоком…

Артефакт какой-то. На крышечке тиснение: «Душа». И имя.

Его имя.

Так они и сказали, мол, держи, теперь ты – единственная хранительница. И бутыль всунули в руки.

Я?..

Я же думала от него уйти. Так жить невозможно! Но… Думать – думала, а толку?



Ошалело посмотрела на бутылку. Потом огляделась. Город как город, только я, дура дурой, стою посреди дороги. Снова перевела взгляд на сосуд в руках. И сделала шаг.

Хорошо. Двигаться могу. Поначалу ступор охватил, думала, парализовало нафиг.

Машины сигналили похлеще пожарных, несущихся по вызову – ох, сколько добрых слов сыпалось в мой адрес… я не прислушивалась.

Яркое солнце ослепило внезапно, ну зачем на небо посмотрела? Опустила глаза, золотые пятна на тёмном. Слёзы потекли.

Выйти отсюда. Сойти с проезжей части. Шаг, еще шаг. Вот и обочина. Я ступила на коротко стриженую траву и поняла, что ноги подкашиваются. Села на землю и слушала, как за спиной проносятся авто. Сердце стучало что дурное. Заглушало всё – звук проезжающих машин, разговоры, шум летнего города… Что теперь будет?

Я же не просила, не собиралась… я не могу. Такого просто не может быть! Наверное, это шутки, глупый розыгрыш? Кто это сделал? Я не успела рассмотреть.



С левой стороны шепнули:

– А выброси. Прямо в мусорку. Вон, недалеко. Давай, с размаху, чтоб наверняка вдребезги, и забудь как страшный сон. Считай, от жары примерещилось.

Рядом со мной сидел – тоже на земле, близко-близко, почти вплотную – миловидный черноволосый незнакомец. Ласково улыбался, губами. Но не глазами… в глаза посмотреть – как ночью с моста вниз. Аж повело.

Он протянул руку к бутылке.

– Хочешь, я? Давай сюда, и забудь.

Я отпрянула. Прижала сосуд к себе. Отдавать не хотелось. Пальцы покалывало… приятно…

– Ну, давай же!

– А почему я должна вам доверять?

Он пожал плечами.

– А почему ты должна доверять им? Или вообще кому-то? И если кому-то, почему не мне?

– Логично, – прошептала я.



– Не выбрасывай, – услышала я тихий голос справа. – Никогда себе не простишь.

Незнакомец слева зашипел, что кот – и впрямь оскалился, сжался весь, сгруппировался. Раз! – и здоровенный чёрный котище сиганул мимо ног, на секунду задержавшись подхвостьем у коленей. Пометил меня что ли, гад?

– Пометил, хороший котик, – прошептали справа, и рядом со мной материализовался большой пёс. Я всегда шарахалась от любых собак, даже от маленьких, и этот не был исключением.

– Вот, не тот образ, – собака на моих глазах потянулась, словно её растягивали – ну чисто мультик! – поднялась на задние лапы, шерсть «всосалась» в кожу, пёс превратился в приятного светловолосого мужчину лет тридцати.

Странно, никто вокруг не визжит истошно. Такое творится!..

«Ангелы и демоны», здрасьте, приехали. Ряженые? Настоящие?

Я сидела и думала, что ангел и демон так стандартны, картиночно-привычны, ну как в кино. И хорошо, если бы я на самом деле сериал смотрела. Но я-то что в этом кино делаю?!

– Мы могли, конечно, явиться сразу в обликах людей, но, – пояснил ангел, – так всё быстро завертелось. Когда душа на кону, некогда планы оттачивать. А так… люди не удивляются, увидев нас кошками или собаками. Скорее, удивятся внезапному появлению человека рядом. А зверики – дело такое… мягкое да душу ласкающее.

– Ага, давай, объясняй, – заржал демон, обернувшись человеком. И снова котом. И снова человеком. В глазах зарябило. Зачем, издевается, что ли? – Сам же говоришь «времени нет», а туда же – объяснять…

Я встала и, покачиваясь, прижимая к груди бутылку, двинулась прочь. Идти куда-нибудь, всё равно куда – лишь бы подальше от этих двоих.

И сосуд не выпускать.

Где это видано, бред такой – чтоб душа в чужих руках находилось, да ещё и в бутылках?! А у него тогда внутри – что?

– А у него сейчас ничего, – услужливо подсказал демон, появившись слева. – Не до души ему. Трахается как кролик с очередной прости-хосподи-и-и.

На ангела покосился, а сам ухмыляется.

– Уже второй час трахается, – добавил многозначительно, и бровями этак сделал, вверх-вниз, вверх-вниз.

У меня покатились слёзы.

Такой же, как все. Господи, противно до безобразия.

– Не плачь, – ангел тихонько коснулся руки. – Оступился, со всеми бывает. Пропадёт он без тебя. В прямом смысле пропадёт.

– Ага, пропадёт, сотрётся весь! – демон прямо расцвёл. – Правильно! Успокой её, скажи, что он – человек искусства, ему необходимы встряска, вдохновение, сильные эмоции. Иначе он не сможет писать, да что там – существовать не сможет! Жить не сможет! Бедола-а-ага!

Последнее слово он протянул жалостливо, но, в то же время, с издёвкой.

По моим щекам слёзы катились уже с добрый горох.

А я что – не в состоянии дать эмоций? Я такие истерики могу устроить, век помнить будет… игрища сексуальные – тоже фантазии хватит. Хватало же. У меня всегда было столько эмоций… раньше.

Он сам не хочет – ни в каком виде. Вот и хожу тише воды, ниже травы. А теперь – нате вам, держи, храни! Душа, Старик Хоттабыч, блин.

– Не-а, тут, понимаешь ли, три-не три – не встанет! – снова заржал демон. – Э-э-э… в смысле не поднимется! Как ни натирай!

– Делай что хочешь, но сохрани, – попросил ангел, проявляя именно что ангельское терпение, игнорируя того, другого.

– Оставьте меня, – слабо произнесла я. – Я… я домой пойду.

Прийти и упасть, накрыться с головой одеялом и чтобы ни-ко-го.

Ангел и демон, наверное, смотрели мне вслед.



Неделей раньше



– Что ты пишешь? – я подошла к нему, опустила руки на плечи. Он дёрнулся. Хотела погладить, сжала ладони. Хотела поцеловать в макушку. Удержалась. Руки убрала, себя обхватила. Холодно.

Чужой такой.

– Так… ничего, – ответил он с нескрываемым раздражением.

И попытался захлопнуть крышку ноута.

– Погоди… – я попыталась остановить его. – Ты не пишешь «ничего»… никогда… можно, я посмотрю? Пожалуйста.

– Как хочешь.

Он встал, закурил, вышел на балкон и прикрыл за собой дверь.

Облокотился на перила и замер, только иногда подносил руку с сигаретой к губам. В комнате остался едва уловимый запах табачного дыма.

Я села за его ноут.

Начала читать.



«…Здравствуй, Аурелия.

Ты пришла.

Я знаю, что это – ты. Кто ты? Ты единственная.

Ты – моя Аурелия, но это не имя, это суть.

Твоя суть. Ты – Аурелия, и я не знаю, зачем ты приходишь ко мне. Твоя суть – одиночество. Оно ощутимо, его можно черпать ложками и так же ложками – отправлять в рот. Его отчаянно хочется есть, пить, поглощать и всё равно чувствовать жажду и неутолимое желание. Я все время ощущаю голод и жажду. Ты чувствуешь то же самое? Я так одинок, Аурелия… Мы одиноки вместе. Ты хранительница моего одиночества.



…Привет, Аурелия.

Я рад тебе. Приходишь, как всегда, молча, садишься на мою постель. Я говорю с тобой. Говорю долго, обо всем, о чём только можно. Говорю, ещё не поднимаясь с кровати. Ты так прекрасна и завораживающа одновременно, и мне трудно не то, что подняться – трудно дышать. Разговор успокаивает сердце, а душа… души давно нет. Где она, моя душа? У тебя есть душа, Аурелия?

Поднимаюсь в конце концов, не касаюсь тебя, боюсь разрушить магию. Иду на кухню, завариваю крепкий чай. Знаю, что больше не усну… буду пить чай, знать, что ты ждёшь, аккуратно и восхитительно прямо сидя на краю кровати. Ты всегда держишься так прямо, что в твоем присутствии кажется стыдным сгибать спину – в прямом и переносном смысле. А выражение лица заставляет мысли кружить и кружить, я не могу разгадать, что оно означает.

Ты такая странная, Аурелия.

Над твоей головой вьются мухи, почему?..



…Не усну сегодня. Не допив чай, загляну в спальню, кивком головы позову тебя с собой.

Сяду за пишущую машинку… за компьютер, конечно.

Но допотопная машинка вот, рядом стоит. Я пробовал.

Мой предшественник, который жил в этом доме, набивал романы именно на ней. Как, интересно, ему удавалось… печатать – сразу – начисто, не переписывая. Сразу начисто… никаких сомнений в написанном.

Не переписывая.

Никаких сомнений.

Начисто.

Какие же мы теперь писатели?..

Ты читаешь то, что я пишу?

Ну хоть ты читаешь?..



…Помню, как, наивный, предложил тебе чаю.

Ты не улыбнулась, не засмеялась и не покачала головой. Но я сразу понял, что моя мысль глупа и предложение бессмысленно.



…Привет, Аурелия, ты снова здесь.



…Сто лет одиночества – ни каплей меньше. Сто тогда, сто сейчас и после…

Бесконечность одиночества.

Я бесконечно одинок, хотя вокруг меня столько людей. Где все сейчас? Все ушли, все оставили меня, Аурелия. Одна ты верна мне. Мне и моим историям. Я всё время пишу. Ты всё время рядом.



…Привет, Аурелия. Как тебе нравится этот дождь?

Впрочем, я знаю, что ты не ответишь, но мне всё равно. Мне нравится.

Знаю, он как-то связан с тобой. Ты всегда приходишь, когда дождь. И никогда – когда ясно. Я молю днём, чтобы дождь пошёл ночью.

Пусть он будет сегодня, я жду тебя, Аурелия. Я жду тебя даже когда ты рядом. Мне так хорошо пишется с тобой. Я скоро закончу роман, и пусть всё закончится тоже, Аурелия.

Даже если после меня останется единственный роман.

Он будет велик, я знаю.

Почему так много мух вокруг?

Так странно, правда, Аурелия?..»



Я читала и не могла понять. Было жутко. Волосы на голове шевелились, кожа покрылась холодным потом – о, теперь я понимала, что это не метафора, пот действительно леденящий и отвратительно липкий.

Что за отрывки? О ком это? Такое чувство, что он записывал собственные мысли.



Он вернулся в комнату, посмотрел внимательно. Изучающе. Уничижительно. С насмешкой.

– Спорим, ты ничего не поняла.

– Не поняла, – тихо согласилась я. – Но оно… оно жуткое и завораживает.

Я говорила чистую правду.

– А ты представь, – внезапно воодушевился он, – писателя. Известного, который круто взлетел, у него было всё – слава, деньги, тиражи, поклонники и поклонницы. А потом пришли новые, ушлые, активные писаки, и про него стали забывать. И вот в результате к нему ходит одна-единственная поклонница – он всячески приваживает её, чтобы не переметнулась к другим. А потом оказывается, что она мертва. Нет, не банально умерла из-за него – вовсе нет! Ей нужно другое. Она просто с той стороны… И…



Меня передёрнуло. Он заметил. Мгновенно остыл, но всё же продолжил. Словно считал объяснить – мне, глупой – своим долгом.

– Она назвалась Аурелией. Вернее, это он назвал её и придумал, что она так назвала себя. Он был помешан на Маркесе и игрался, что его крест – одиночество, не меньше ста лет, и вот… он уже даже не может кутить днём, проститутки случаются редко, секс теряет смысл – только если он не пьян до скотского состояния. Теперь он на самом деле одинок, и только она приходит к нему. Его тянет к ней, и он пишет, пишет что-то страшное и прекрасное одновременно. Но нужны ли ей его тексты? Нужен ли он ей как писатель, как человек, как мужчина?.. Нет. На самом деле ей нужна его душа. Она – даже не Смерть. Она – нечто страшнее.



Мне стало совсем дурно. Моя собственная душа протестовала – отвратительно, мерзко и тошно, а он… ему, казалось, это нравится. Его душа…

Где его душа?

Я была готова поверить, что у него внутри нет ничего, я не узнавала этого человека. Мне хотелось верить, что его душа – та спокойная белая субстанция в бутылочке, которую надо просто вернуть ему, и всё будет хорошо, и над которой я периодически лью горючие слёзы. А этого человека я не знала. И не хотела знать.

Он подошёл ко мне – я почувствовала запах не сигарет. Тлена.

Он протянул ко мне руки – я отшатнулась.

– Ты чего?

– Ты… сменил марку сигарет?

– Да, а что? Не нравится?

– Не-а… – я, еле сдерживая рвотный позыв, метнулась в ванную.

Только не это. Только не беременность – не сейчас. Не хочу.

Я знала, что он помешан на Маркесе и хотел быть вторым таким – а я не хотела. Я бы хотела, чтобы он писал что-нибудь попроще. Понятнее. И добрее. То, что читать не страшно. Не скажу, что читать Маркеса страшно – но «Сто лет одиночества» всегда вызывало необъяснимую дрожь.

Вышла из ванной я в ещё худшем состоянии, чем влетела туда. Меня мутило, кружило, кожа была мокрой и липкой от пота. Дыхание участилось. Сердце билось так, что больно.

В ногах появилась слабость, я чуть не упала. Мне было страшно.

Страшно с ним рядом. Настолько, чтобы бежать отсюда, куда глаза глядят.

– Я не останусь у тебя сегодня, хорошо? Поеду к родителям. Обещала… маме… – я врала. Но там, у мамы, была спрятана бутылка с его душой.



В тот вечер я уронила её. Ходила, как сомнамбула, по дому и не выпускала из рук. Всё думала – каким образом её содержимое совместить с человеком, которому оно принадлежит? Не внутривенно же вводить в процедурном кабинете в поликлинике.

И она выпала – меня повело, выронила прямо на плиточный пол в ванной. Бутылочка оказалась на удивление прочной. Не разбилась. С тех пор я была очень, очень осторожна с ней. Брала в постель. И засыпала, прижимая к сердцу, перед этим омывая слезами и покрывая поцелуями. Но могу сказать, что верила во всё это – но не избавилась бы от неё ни за какие коврижки.



За пару дней до



И всё у нас было хорошо. Когда-то. Казалось, что могло нас связывать? Успешного писателя, на которого гроздьями вешались женщины любого возраста и статуса, стоило ему наклонить голову и посмотреть сквозь упавшую на глаза длинную чёлку, и меня – серенькую простушку с последнего курса филфака. Только что я тоже немного писала. Но что мои малюпусенькие зарисовочки по сравнению с его романами! А потом что-то сломалось. Его перестали печатать, приглашать выступать, брать интервью. О нём стали забывать, а если и упоминали, то в связи с прошлыми заслугами. Я знала, он переживает ужасно. Что могла сделать? Просто верить и быть рядом? Этого мало.

И тогда я перестала писать. Мне стало стыдно писать, раз у него не ладится. И ещё…

Писать стало страшно. Я всё думала о том, что «слово материально», о том, что мы, писате… «писатели» (себя-то я серьезно к ним не причисляла!) притягиваем в мир то, о чём пишем. Притягиваем к себе или к близким… или наоборот, пишем то, что нам кто-то подсказывает. То, что так или иначе может произойти. Лёгкие и светлые недописушки у меня больше не получались, а мрачные идеи воплощать не хотелось. Написать бы что-то прекрасное, про него и себя, переломить судьбу! Не получалось. Немота напала. Наоборот, хотелось не придумывать ничего.

Он был неплохим человеком. Поначалу. Или не был, а я его придумала? Сама написала… намечтала и поверила… В общем, для того, чтобы более-менее спокойно спать – ни ангелы, надо признать, ни демоны меня не тревожили, словно позабыли обо мне, как бутылку всучили, – нужно было ничего не фантазировать. Так странно – люди же мечтают! Женщины уж точно мечтают обо всяком перед сном… а мне наоборот – голова должна быть пустой до звона, чтоб уснуть.

А он пишет какой-то ужас. Что он притягивает к себе?..



На моё счастье, я не знала, что она на самом деле приходит к нему.

Может, не ушла бы в ту ночь.

А может, свихнулась бы.



Сегодня



Надо отдать ему эту бутылку. Я не знаю, что с ней делать, хранительница из меня никакая. Эти двое больше не появляются. Интересно, как он на меня посмотрит.

«Понимаешь, дорогой, вот твоя душа. Мне её ангел и демон вручили, а сами пропали. Без неё ты злой и жестокий, такой, как сейчас… Ты её или выпей, или на голову себе вылей! Мне она ни к чему. Ты меня выгнал вчера и ударил, но мне было больно не столько физически, сколько морально, но это же был не ты, понимаешь…»

Бред.

Я пришла с работы, открыла дверь своим ключом и замерла. Из нашей спальни раздавались женские стоны. И скрипела кровать.

Что там происходит и дураку ясно. Такие звуки может издавать только женщина, которая испытывает неописуемое удовольствие – стонет, вскрикивает, то коротко, то протяжно. Хоть на диктофон записывай – песня.

Или классно симулирует.

Я прислонилась к стене спиной, прикрыла глаза. Что делать, непонятно. Хотела зажать уши руками, но в этот момент женщина издала особо виртуозный звук, и он отозвался внизу живота острой болью. Меня скрутило так, что не вздохнуть, на глазах выступили слёзы, в груди больно. Мамочки… я стояла у стены, согнувшись в пояс и стараясь выровнять дыхание.

Стоны в спальне зазвучали выше, отрывистее и почти без промежутков.

Отстранённо я отметила, сойдет ли она на ультразвук, или нет?

И почувствовала ужасную усталость и безразличие.

Что ни делается, всё к лучшему. Прежде чем уйти, хочу, чтобы видел, что я всё знаю. Он, всё-таки, когда-то меня любил.

Я двинулась в спальню.



…На стройке сваи забивают, наверное, полегче.

Я сделала шаг назад и кинулась прочь.



Странно, но далеко уйти не смогла. Ходила. Сидела на лавочке.

Вернулась.

Мне навстречу по лестнице спускалась девица – лёгкого, нелёгкого поведения, не важно. Я отметила что это, видимо, она, и продолжила подниматься. Нам друг до друга не было дела.

Открыла дверь ключом и испытала жутчайшее дежа вю.

Из спальни не доносилось ни звука. Человеческого. Но точно так же явственно скрипела кровать.

Я медленно двинулась туда. И застыла в дверях.

То, что я увидела, не могла представить и в кошмарном сне.

Это не было нашей спальней. Оно было чёрно-красным – и стены, и мебель, на страшно-грязных простынях – двое. Мужчина лежал на спине, верхом на нем восседало странное существо, отдаленно напоминавшее женщину. Но оно было жутким. Неживым.

Женщина повернулась и, не прекращая двигаться, уставилась на меня пустыми глазницами.

Меня прошибло потом и будто сразу шандарахнуло током.

– Что ты будешь делать с его душой, если умрёт тело? – а вот и голубчик, у которого пропасть в глазах, явился.

– Я… я не знаю.

– Не трогай её, она всё сделает правильно.

Пропастеглазый фыркнул, провел сомкнутыми большим и указательным пальцем по губам, символизируя молчание и замер у стены, сложив руки на груди.

– Пока душа у тебя в руках, она не получит его, – послышался голос ангела.

– Она не получит его никогда, – дрожа, прошептала я.

– Держись… Ты можешь пройти через это. Спасти его душу можно ещё одним способом – поместив в себя.

Пропастеглазый оживился и отклеился от стены.

– А с ним что будет?

– Ничего. Душеедка не сможет с него ничего взять. Тело-то у него будет женское. И она закончить свой обед не сможет.

Я с благодарностью кивнула ангелу. Из сумки достала бутылку и, показав жуткой твари, прошептала: «не получишь».



Её рот искривился в немом крике, скрюченные пальцы вытянулись в мою сторону, она свалилась на пол и на прямых руках и ногах, как паучиха, ринулась ко мне. Он остался на кровати недвижим.

Я обхватила бутылку двумя ладонями, подняла вверх и выкрикнула:

– Я сохраню!

Существо беззвучно взвыло. Оно корчилось в метре от меня, тянуло руки, но не могло прикоснуться – почему? Не успев предположить, я почувствовала удар.

Из меня вышибли дух.



Сейчас



…И я провалилась в пропасть. Я маленькая, такая маленькая, мне страшно! Попыталась открыть глаза, не получается, хоть пальцами веки поднимай. Но и руки тяжёлые, не пошевелиться… открыла-таки… темно… Как же темно, мамочки-и-и! Cловно в пузырёк с чернилами нырнула.

Свет. Вдалеке – свет. Яркий такой. Туда, да?..

Моё тело открыло глаза.

Меня в нём не было.



Я неслась к свету.

Его недвижимое тело лежало на кровати.

Его душа в моём теле сходила с ума от ужаса и нереальности происходящего.

Тварь корчилась на полу.



Там



Я светлая-светлая, прозрачная-прозрачная, так легко! Ангел подхватил меня, закружил. Держа его за руку, я летела. Смеясь. Нет боли, нет ничего. Всё правильно.



– У всех есть шанс. И не один, и не два, – услышала я голос ангела. Да, он явно любил объяснять. – Но у него шанс оставался единственный. Последний шанс сберечь душу – отдать её на хранение тому, кто любит, если сам не в состоянии справиться. Когда у него было просветление – одно из последних – он, сам того не ведая, запустил твою работу, как хранительницы. Помнишь, все повторял, мол, спасительница моя, что бы я без тебя делал, ты одна меня спасёшь, в меня веришь… Мол, будешь верить в меня, несмотря ни на что? Любить меня, несмотря ни на что? Будешь моей хранительницей души?

– Помню… Но это же просто слова!

– Слова. Произнесенные в тот момент, сработали как… заклинание, если так понятнее. И его больная душа с радостью переместилась в сосуд, который я успел подхватить и тебе передать. Вот тебе и выпала – честь ли, работа… считай, как хочешь. На самом деле многие являются хранителями душ. Просто не знают и несут свой крест.

– А почему вы оба оставили меня?

– Ты сама справлялась. Да и должна была справиться сама. С другой стороны, раз не появлялся я, не появлялся и мой… коллега с той стороны.

– Но он теперь тоже там, что он…

Я испугалась не на шутку.

– …сделает с ним?

– Скорее, с ней. Оба – зло, но враждующее. Она чуждое создание – всему на свете чуждое. Паразит, которого мыслями создают сами люди. Есть эти твари могут только того, кто их создал. Не других. Сначала должны сожрать создателя. Тогда оживают. Мы над ними практически не властны. Вы их создаёте – вы и должны побеждать. Или они вас… будут есть. Он сам вызвал её, понимаешь? Пообещав всё и душу впридачу взамен на популярность себя, как писателя. Не знал, что она заберет и душу, и жизнь, сожрёт заживо.

Я подумала, что всё это чудно и страшно. И что, как ни странно, ни демон, ловец душ, ни ангел, хранитель, не пытались его душу забрать. Они пытались не дать той, другой, её выпить. Демон, может, и рад бы, но в данном случае цель была иной.

– А при чём тут Маркес?

– Маркес совершенно ни при чём. С таким успехом он мог повернуться на Гоголе или Ниле Геймане. У каждого своя жизнь, своя ответственность и свои, как вы говорите, тараканы. И у него – свои. Книга совершенно ни в чём не виновата. Всё в голове.



Что-то дёрнулось.

Какого… чёрта… это не конец…

Меня рвануло – грубо выхватило и втянуло обратно в тело.

Что… где… Я закашлялась, попыталась подняться, дышалось тяжело.

Тот, за кого я, оказывается, давно уже сражаюсь, застонал на кровати. Жив.



Аурелия – или как её? – беззвучно выла и билась на полу в конвульсиях. За то время, пока меня не было, она стала меньше – сморщилась, ссохлась, посерела. Но, почувствовав в нём его душу, пыталась ползти к нему.

И вдруг затихла. Её тело оплывало, превращаясь в копошащуюся и колыхающую массу, осело, превратилось в горки мокрой шипящей земли, земля стала пеплом… и растаяла. Она была голодна. Ей нужна была еда. Она сдохла. Исчезла.

Эта тварь издохла! Так просто!



Он лежал на кровати, из уголка рта текла струйка крови.

– Что за… что… – повернулся, упал с кровати, пытался встать.

– Мне нужно молоко, – прошептал, стоя на четвереньках. – Молоко… Я хочу молока.

«Молоком лечат отравление ядом, – осенило меня, – отравление этой тварью!»

Я, плохо соображая, опустилась рядом, усадила его, прислонив спиной к кровати, запрокинула голову, поднесла к губам бутылку.

И вылила содержимое ему в рот.



Прошло время



Не поверите, но я больше не пишу. А он, говорят, пишет. Говорят, пережил нечто вроде клинической смерти, уверовал в переселение душ – чуть ли не сам побывал в другом теле, потом в свое вернулся. Я стараюсь об этом не думать и не вспоминать. И, конечно, ничего никому не рассказывать.

Он снова стал популярным – у него фантастическое городское фэнтези с приключениями, книги выходят одна за другой. Персонажи как живые, и достается им много. Но какие бы злоключения ни выпадали на долю героев, критики отмечают, что в его историях всегда есть капелька надежды. И послевкусие особое – типа лучик света вдали брезжит, и сияет, и зовет, и все обязательно будет хорошо. Может, не сразу. Но будет.



Не знаю.

Он просил меня вернуться. Умолял. Много раз. До сих пор просит.

Может быть, я вернусь к нему, если… если снова начну писать.

Но пока не получается. Ни строчки. Не могу слова в предложения складывать. Нет, на работе всё нормально. А тексты… Всё закончилось.

Ну и ладно. Не всем быть писателями.

Да и некогда мне. Работа, дочка… Она и не знает, что у неё есть отец. Да еще такой известный отец. Мне пришлось соврать, сказать, что его больше нет. В каком-то смысле это так. Он уже другой человек. Он мог бы дать ей столько… Да всё мог бы дать. Как в сказке – яхты, пальмы, самолеты… А я не хочу.

Мужчины у меня нет, но я и этого больше не хочу. Мы живём в маминой квартирке – три женщины – и счастливы.

А дальше поглядим.

Ангел меня не бросил – всё у нас получается не то, чтобы легко, даже, может, где-то и трудно, но результат всегда себя оправдывает. Когда дочка болела маленькая – врачи попадались, как один, высококвалифицированные и внимательные. Работу я сменила – устаю, но и денег больше. Помню, как с детским садиком пришлось побегать – никто не верил, что в этот попадем. И возле дома, и хороший очень. Попали. А потом в школу моя дочь как кукла пошла – самая красивая. Первая учительница у неё чудо и умница, не знаю, как благодарить.

Только вот что… У нас собака, здоровенный добрейший рыжий пёс, а дочка недавно котёнка притащила. Чёрненького. Хорошенький, паразит. Глаза умные-умные. А ещё… Она очень любит молоко. И больше всего на свете обожает выдумывать разные истории.

А значит, мне хранить.




Легенда о синих птицах




Часть 1. Сказка



Давным-давно, так давно, что почти никто и не помнит об этом, далеко-далеко, за горами и морями, у самого края земли расстилалась прекрасная страна. Зеленели леса и золотились поля, текли прозрачные ручьи и блестели озера, радовали взгляд села и поднимались города. Женщины рожали детей, смотрели за домом и работали по мере сил, мужчины работали до седьмого пота. Все было в этой стране, все было в этом городе – и все было как и в любом другом месте под голубым небом, до тех пор, пока в одном из городов не появилась странная птица. Величиной она была чуть больше голубя, с большим клювом на большой голове, недлинным хвостиком, с виду не очень ладная, но вот крылья, когда на них падали солнечные лучи, отливали синевой. На закате дня ее оперение становилось ярко-синим, а на заре, встречая новый день, птица пела – да так прекрасно, как никто прежде не слышал.

В этом городе жила девушка. Она была скромной, умной и красивой, и женихи захаживали просить ее руки с завидным постоянством несмотря на то, что семья была небогатой. Но она всем отказывала – потому, что любила. Только шансов на взаимность у нее, увы, не было. Как ни пытались увещевать ее родители, мол, слава о нем не очень хорошая идет, как ни уговаривали ее подружки, ни на кого другого она смотреть не могла. Но избранник не обращал на нее никакого внимания, а она не могла открыться. Виданное ли дело – самой девушке в любви признаться, первой? Девушка была гордой. И всю свою любовь отдавала другим – помогала тем, кому нужна помощь, будь то люди или животные. Бескорыстно.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=51856239) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.