Книга - Хроники трепещущей парадигмы

Хроники трепещущей парадигмы
Юлия Борисовна Медникова


Многие люди, садясь в общественный транспорт, стараются отгородиться от мира и окружающих наушниками. Кто-то слушает музыку, кто-то подкасты, кто-то аудиокниги, не понимая, что теряет на самом деле. Если освободиться от девайсов и прислушаться, можно сделать много интересных и необычных наблюдений. Ведь порой мы говорим, совершенно не думая, что кто-нибудь может подслушать, записать и сделать из этого целый сборник.

Подобные наблюдения есть и в книге Юлии Медниковой «Хроники трепещущей парадигмы». Автор называет себя психологом-заочником и философом-любителем. Тем интереснее читать ее рассказы, где, помимо увлекательных сюжетных коллизий, есть много профессиональных пометок. Медникова не просто показывает героев в разных жизненных ситуациях, но и делает анализ их поступков, мотивов, эмоций.

В книгу вошло порядка тридцати рассказов автора. Все они – разноплановые, написаны в разных жанрах, и везде присутствует легкая ирония, ставшая основой авторского стиля.

Содержит нецензурную брань.





Юлия Медникова

Хроники трепещущей парадигмы





Благодарность




Автор выражает благодарность Ларисе Нестеровой, Наталье Опариной, Даниэлю Орлову, Андрею Аствацатурову, Евгению Грицевскому, литературному клубу «12», Вере Круз и всем-всем-всем, кто вдохновлял, критиковал, учил и поддерживал.




Вместо пролога




– Дурное это дело, бесовское. По молодости этим многие грешат. Не понимают, что делают. Грех это какой. Руки бы поотрезать за такое. Слышал, ещё публично таким занимаются. Выходит человек на сцену, и давай самое сокровенное на показ. И свет прожектора яркий на него направлен. А весь зал на него смотрит. Бррр… Даже представить противно. До чего перверты эти проклятые доходят. Креста на них нет. Сам-то, Павел, не грешишь?

– Да что вы, батюшка. Как можно? Я – приличный человек. Нет, ну по молодости-то баловался, как и все. Изредка. Знаете, гормоны. Куда деваться. Человек слаб. Но потом женился – и ни-ни с тех пор. Ну только если в командировке, или если жена к матери уедет…

– Смотри у меня! Не греши!

Батюшка осенил меня крестным знамением, поднялся и вышел на остановке у вокзала.

Я долго сидел молча, выпрямившись, как лопатный черенок, даже в окно не смотрел. Ведь взрослый человек…

Чёрный кожаный портфель жёг мне колени. Я не выдержал, украдкой приоткрыл его и вынул наполовину рукопись в прозрачной папке.

«Запоздалая весна. Сборник стихов. Павел Каверный».

– А, ну его! – убрал листочки обратно и попытался руками хотя бы слегка заслонить портфель от злых глаз.




Поцелуев мост





***

«…При въездах на мост установили четыре БОЛЬШИХ гранитных обелиска с фонарями. Изящную решётку изготовили в литейном доме «ПОЦЕЛУЙ», названном по фамилии его владельца – купца ТРЕТЬЕЙ ГИЛЬДИИ Никифора Васильевича Поцелуева. Горожане новый мост ПОЛЮБИЛИ и нарекли его Поцелуевым…»

Один знакомый нищеброд любил хвастаться своими предками и всегда также акцентировал внимание на том, что они были купцами именно третьей гильдии. Однажды Зорин даже расхохотался ему в лицо. Каждый образованный человек знает, что гильдий было всего три, и третья – как раз самая последняя, а не самая старшая. В девятнадцатом веке нужно было иметь капитала всего лишь на восемь тысяч рублей серебром, чтобы быть туда зачисленным. И таких было девяносто процентов. А если этот Поцелуев имел литейный заводик, выполнял госзаказы и при этом был всего лишь в третьей гильдии – он, скорее всего, просто бессовестно уходил от налогов. Ибо размер сборов вычислялся соразмерно объявленному капиталу.

«…Но романтикам больше нравится другая версия: мост ведёт к казармам Морского гвардейского экипажа. Мы уже видим красное кирпичное здание, решетчатые окна которого имеют светлые обрамления, слева по ходу нашего судна. Это даже не здание, это целая крепость. Видите? И мост как раз упирается в ворота. На нем моряки прощались со своими возлюбленными, и те награждали их страстными поцелуями. Оттого и мост – Поцелуев. Но это всего лишь городская легенда…»

Женский голос из динамика имел приятнейший тембр и переливался такими игривыми интонациями, что его обладательница легко могла бы оказывать интимные услуги по телефону. Не поленился, перевесился через перила, чтобы рассмотреть гида. Наимерзейшая корова в аляповатом платке с кистями. Волосёнки жиденькие, цвета невнятного. Щекастое одутловатое лицо с крохотными глазками – просто не женщина, а надувной человек из рекламы шин «Мишлен».

«…Не так давно в Россию пришла европейская традиция – вешать на мосту замок в знак вечной любви, а ключик выбрасывать в реку. И, конечно же, самым подходящим для этого в Санкт-Петербурге оказался мост, под которым мы сейчас проходим. Ведите свою вторую половинку, вешайте замочек – и вы будете привязаны друг к другу на всю жизнь…»

Кораблик спрятался под пролётом и ушёл в сторону Исаакиевского.




***

– Так, Семенов, с этим понятно. А что там с блондинкой, которую странным удлинителем задушили? Получилось что-нибудь?

– Да, получилось. С фотографией вещдока пошёл в лабаз, который розетками всякими торгует. Ну, тут у нас, у отделения, на углу, знаете? Манагер ихний сказал, что это… секунду, – Семенов достаёт из кармана блокнотик, – гибкий кабель силовой для внутренних работ стандарта «Шуко», производство Германия. Но они обычно беленькое такое все делают, а наш провод – черный. Таких ещё поискать надо. В магазине их нет. Такие в основном по безналу покупают или заказывают. Отправили меня в оптовый отдел, на Фрунзенскую, мать его етить. Там сказали, что да, продают такие. Дали распечатку по покупателям, которые за последний год такое брали. Не много, прямо скажем. Среди них самый большой заказ – мастерские Мариинского театра. Они на «Кыевской» улице находятся. Это как раз рядом было – поехал я, значит, туда. Прикольно. Делают декорации для спектаклей всяких, потом разбирают, по коробкам раскладывают, привозят в Мариинку и там уже собирают на сцене. Скажу я вам, такие они там конструкции воротят! Чудеса света просто. Я вот оперы и балеты всякие сам не очень. А вот в мастерских этих я прям эстетическое удовольствие получил. Там такие, мать его…

– Андрей, к делу давай. Обед скоро.

– Даю, даю. Пошёл я к ихнему начальнику. Значится, пока искал его, наткнулся на персонажа одного. У меня, товарищ полковник, память на лица – сами знаете. Так вот, видел я его в декабре у нас в отделении. Дурацкая история была, надо сказать. Привели его ночью, он болгаркой замки спиливал с решётки Поцелуева моста.

– Какие замки?

– Ну, молодёжь замки на решётку вешает, типа – в знак вечной любви и все такое. Сначала решили, что эта падла решётку пилит – но нет. Ну, раз уж прихватили – оформили ему административку и отпустили с миром. Помню, все отделение ещё ржало – типа, чувак за любовь пострадал. А он ещё такой важный – на индюка похож. Прямо не ходит – шествует. В вельветовом пиджаке, платочке шейном – и с болгаркой. И вот этот индюк работает в мастерских простым работягой.

– Ясно. А что начальник?

– Заведующий подтвердил, что они эти самые «Шуко» действительно покупают и используют при монтаже декораций. Именно черные – их не видно тогда на сцене.




***

Классика жанра. Вот вам выпяченные губки, соломенные локоны закинуты на одно плечо. Фоточка с букетом роз. «Он у меня такой романтик…». Летнее кафе, бокалы, две нарядные девахи. «Мы с Маришкой отдыхаем. Такие сладкие». На самом деле, красивые фотографии. И девушка действительно красивая. И в комментариях под каждой фотографией теперь плачущие смайлы и свечки. «Танечка, нам тебя так не хватает». «Любим, помним». «Скорбим».

Последняя фотография. «Это мы с любимкой повесили свой замочек на Поцелуевом мосту». Дата смерти…

Положил телефон на стол. Втянул голову в плечи. Сидел, улыбался как дурак, раскачивался взад-вперёд.

– Кажется – есть!

Трясущимися руками взял телефон и с трудом набрал нужный номер.

– Катоцкий, привет. Это у тебя же глухарь был, блондинка с черепно-мозговой? Да? Федь, не в службу, а в дружбу, глянь. У тебя жертва перед смертью замок на Поцелуевом мосту не вешала случайно? Ну что ты как маленький? Учить я тебя, что ли, должен? Инстаграм её посмотри, Мегрэ хренов! … Федь, когда-когда…. А прямо сейчас слабо? С меня пивас. Отлично, жду.

Нервно зашагал по комнате. Достал сигарету, высунулся в окно. Пощёлкал зажигалкой – не получилось. Разозлился, сломал сигарету, выкинул её в корзину для бумаг. Потом туда же выкинул пачку. Ещё походил по комнате. Сбегал в кабинет к дознавательнице Ире на второй этаж – только она ещё курила, принёс зажигалку. Достал из урны пачку, снова свесился в окно. Прикурил. Сделал две затяжки. Зазвонил мобильник. Затушил окурок о свежевыкрашенный подоконник, побежал к столу отвечать на звонок.

– Да. Да. Да!!! Охренеть! – Взялся за голову и сел на пол. – Федя, с меня пиво! Золотой ты мой человек! Федя, с меня ящик пива!

Взял пачку, достал ещё одну сигарету и закурил прямо на полу посреди кабинета, уставившись в стенку с блаженным видом. Словно ему только что дала Анжелина Джоли.

– Алло, Семенов? Это я. Дуй в архив. В декабре, говоришь, замки спиливали? Ищи протокол, фамилию-имя-отчество мужика из мастерской ищи. Сканируй шли мне. Кажись, мы с тобой многоэпизодник раскрыли. Готовь дырочки на погонах!

Снял трубку городского, набрал.

– Полковник Крутиков, следственный комитет. Приветствую. Мне нужны дела по нераскрытым убийствам, за последний год. Девушки от 17 до 30 лет. Да… да… Нет, срочно.

Выдохнул. С удивлением обнаружил в левой руке докуренный до фильтра хабарик. Пошёл в сортир. Пачку выкинул в ведро. Чтобы наверняка. Не курит же…




***

Из театра домой возвращался на своих двоих. Короче было по набережной Крюкова канала, потом на Краснофлотский пешеходный мост. Но тогда пришлось бы идти мимо родной школы, гори она адским пламенем. Поэтому шёл по Декабристов и на Поцелуев мост. Когда получка или зарплата приходилась на рабочие дни «на сцене», заходил обязательно в бар на углу, брал кружку тёмного и бефстроганов. Уж больно они были у них замечательные. Пожалуй, это была единственная слабость, которую он себе позволял. И вот, шёл он по Декабристов, доходил до набережной и переходил проезжую часть. Пешеходный переход без светофора, центр культурной столицы. Важно ступал на краешек тротуара и поток человеческих амбиций, воплощённый в железе, останавливался, чтобы пропустить его святейшество Евгения Алексеевича Зорина. И он шествовал, как небожитель, чтобы перейти Мойку по мосту, с которого видны купола трех соборов, и направлялся к себе в коммунальные покои, взяв предварительно в подвальчике рядом с домом черничный йогурт из запотевшего холодильника. На завтрак.




***

– Ну, что я могу сказать про Зорина, гражданин следователь?

– Товарищ, – поправил Крутиков и поставил перед гостем стакан с чаем.

– Да, товарищ… Работает хорошо. А как человек… Гордый, в себе весь. Ни с кем не общается – коллектива чурается. Он ведь как к нам попал? Раньше он певцом оперным был. Подающим надежды дарованием, так сказать. Его на всякие конкурсы отправляли, на фестивали. В Париже он даже был, приз там получил какой-то. Потом женился. Жена его тоже певица была. А как-то раз он из поездки возвращается – а она в койке с режиссёром, значит. Говорят, он на нервной почве, так сказать, голос потерял. Жалко его. Артисты – натуры тонкие. Они без театра-то не могут. Вот, Зорин к нам в мастерские пришёл работягой простым. Чтобы, так сказать, остаться в театре, в котором мечтал петь. Чудной он, но по работе никаких нареканий. Хотя…

– Хотя – что?

– Однажды я его чуть не уволил. Он облажался c… ну не важно с чем, короче – рухнули декорации. Готовые совсем. Год назад было. А потом оказалось, что у него мать умерла. Ну я ж не зверь… Вот после этого он совсем в себя ушёл. И чудить стал.

– Чудить?

– Ну, однажды, например, ребята видели, как он в Мойку купаться полез. Под мостом.

– Может, утопиться хотел?

– Нет-нет, точно не утопиться. Говорят – нырял, как будто искал что-то на дне… Какого лешего ему там понадобилось?

– А вот скажите, с женой его что стало?

– А все хорошо с женой его. Она сейчас, вроде, в Париже живёт. У неё в Гранд-Опера контракт.




***

По длинному коридору питерской коммуналки шествовала процессия. Дорогу показывала Зинаида Федоровна: как положено приличной соседке – в цветастом халатике, замызганном переднике, с убранными в узел сальными седыми волосами. Делегацию гостей возглавлял гордый Семенов с ордером наперевес. За ним семенил слесарь, слегка клонясь под тяжестью чемоданчика с инструментами. Потом шли понятые, следом за которыми – ещё два опера.

– Эта? – ткнул Семенов пальцем в дверь, к которой Зинаида Фёдоровна подвела процессию.

– Эта, – уверенно подтвердила соседка.

– Вскрывайте, – с важным видом велел Семенов слесарю. Тот кивнул и приступил к делу.

Комната аккуратная, хотя ремонта здесь не было, пожалуй, с момента падения Временного правительства и пришествия к власти большевиков. Мебель старая, но в хорошем состоянии. Никакого беспорядка, несмотря на то, что комната во владении холостяка. В красивой рамке среди книг – две женские фотографии. На одной, черно-белой, – зрелая женщина с укоризненным взглядом, поджатыми бантиком губами и с такими же густыми, черными, как у Зорина, бровями. На второй – совсем другая, молодая. Концертное платье в пол, драпированный пояс перехватил талию и сделал её похожей на хрупкий фужер для шампанского. Её великолепный блонд сияет в лучах софитов, как нимб. Снимок сделан за мгновение до того, как она начнёт петь: губы приоткрыты, грудь наполнена воздухом. И нет никаких сомнений, что извлекаемые звуки будут столь же прекрасны, как и сама девушка.

К обоям булавками аккуратно прицеплены газетные вырезки. Семенов ещё подумал, дескать, вот что значит «пожелтевшие от времени».

«02.06.2015. Париж разбивает сердца.

В Париже срезают тонны замков, оставленных в знак вечной любви на мосту Искусств…»

А ниже – цветастая фотография, сделанная на плёночную мыльницу: та же блондинка, её нежно обнимает за талию совсем ещё молодой Зорин. Они стоят на мосту с деревяным настилом, к перилам которого прикованы сотни замков разного цвета и формы.




***

Забренчало, в массивной железной двери, покрытой неровными слоями краски, открылось маленькое окошко. В окошке появилась рука, держащая железную миску с тошнотворно пахнущей баландой.

Зорин взял миску, с недоумением взглянул на её содержимое и поспешил заглянуть в ещё отверстый портал между мирами.

– Извольте, любезнейший, а по каким дням здесь дают бефстроганов?

Дежурный по ту сторону железной двери прыснул и окошко гулко захлопнулось.

Через пару минут из коридора раздался раскатистый гогот караула.

– БЕФСТРОГАНОВ!!!




***

«…Шесть месяцев велось судебное разбирательство по делу так называемого Поцелуева маньяка. Напоминаю, его жертвами стали шесть девушек в возрасте от семнадцати до двадцати лет. Наконец приговор оглашён, и преступник отправлен к месту отбытия наказания. Теперь город может спать спокойно. Спать, гулять, любить…»

– Андрюха, у нас труп! Возможно – криминал!

– А? Женщина? Молодая, блондинка, красивая?

– Не, старая, толстая. Лицо опухшее все – тело хрен знает сколько в воде плавало, от воды раздуло, наверное.

– В смысле?

– В Мойке нашли, у Новой Голландии. Лёд стаял – всплыла.

– А документы при ней какие-то есть?

– Ага, корочки гида.




Детка, где твоя голова




Лилит раньше и не догадывалась, что муж умеет так водить. С доставшимся им «Мустангом» он обходился как заправский дрифтер: занос влево – и песочные брызги веером разлетаются из-под колёс, занос вправо – и тормоза жалобно вопят о пощаде.

Наконец, вой сирен остался далеко позади. Вот уже с полчаса они ехали по прямому шоссе среди скошенных кукурузных полей в сторону мексиканской границы, и ни спереди, ни сзади на много километров никого не было. Теперь точно оторвались. Лилит спрятала ствол в бардачок и поцеловала гладко выбритую щёку мужа.

Джон потыкал кнопки, и из колонок раздались задорные звуки банджо. Водитель довольно кивнул сам себе и оставил приёмник в покое.

– Да переключи уже станцию. Ты же знаешь, я ненавижу кантри.

– Придётся потерпеть, детка. Это местное радио. Нам сейчас лучше быть в курсе новостей.

– Странно. За нами никто не гонится, я просто разочарована в американской пенитенциарной системе. Даже немного обидно. У них тут по дорогам люди разъезжают в … Кстати, ты не забыл мою одежду?

– Там, в сумке, – не отрываясь от дороги, Джон ткнул большим пальцем в сторону заднего сидения.

Лилит переползла назад, чтобы избавиться от оранжевой тюремной пижамы.

– Там твоя косметика и все такое.

– Любиииимый… – Лилит нежно потрепала волосы мужа, раскрыла сумку и с недоумением достала из нее вещи одну за другой. Двумя пальцами, брезгливо, словно использованную пелёнку, она вытянула из сумки бедую футболку с мультяшными персонажами на груди.

– Что это?

– А?

– Вот это! – закрывая обзор, Лилит растянула перед Джоном полотнище, на котором Микки Маус тщетно пытается поцеловать Минни.

– А, я же купил её тебе в тот раз в Диснейленде. Помнишь?

– Я же просила привезти серый свитшот с эмблемой колледжа.

– Так я его не нашёл. Решил взять вот эту. Она почти новая.

– Конечно почти новая. Я её не надевала ни разу. Как ты думаешь, почему?

– Я думал, она тебе нравится.

– Эта??? А где моя помада «Estee Lauder»?

– Да я не знаю. Я сгрёб всё в пакет. Всё, что было на туалетном столике – то и сгрёб.

– Какая–то ерунда. Тут нет помады.

– Милая, ты и так красавица. Мы только что сбежали от полиции двух штатов, а ты думаешь о том, что у тебя нет помады.

– Я полгода не красилась. И мне нужна другая футболка. Я не могу разгуливать в таком виде. Представляешь, стыд какой будет, если меня поймают в футболке с целующимися мышами??? Останови у ближайшего магазина.

Джон припарковал машину на обочине и выдохнул.

– Детка, успокойся. У тебя истерика. Ты просто устала. Нас никто не поймает, если мы будем осторожны. Ты же умная девочка. Детка, где твоя голова? – Джон взял руками голову Лилит и нежно потряс. – Ты сейчас не можешь расхаживать по магазинам. А я не могу светить карту – нас мигом засекут.

– Ты что, не взял наличные?

– Взял, конечно. Но их не так много, чтобы тратить на всякую ерунду. И потом, когда ты в последний раз видела, чтобы за одежду расплачивались наличными? Ты с таким же успехом можешь снова надеть оранжевую робу и наручники – тоже отлично привлечёт внимание.

Снова тронулись и остаток дороги уже ехали молча. Долго. Пока Джон не стал совсем клевать носом, и пока придорожный мотель не заманил их неоновой вывеской. Всё банально – серые простыни, библия на тумбочке и кофейный автомат в коридоре. Но, по крайней мере, душ можно принимать с закрытой дверью и стулья не привинчены к полу. А главное – можно поспать.

Джон нежно стиснул плечо жены, а она отстранилась и забилась в свой угол широкой кровати. Джон вздохнул и взял пульт от телевизора.

«Нашумевшее дело Лилит Савицки получило новый виток. Кристофер Фингер, бывший сотрудник банка «Steel finance», на показаниях которого базировалось обвинительное заключение, признал, что дал на процессе ложные показания. Теперь Лилит Савицки, несомненно, освободят из–под стражи. Напоминаем, она была осуждена на тюремное заключение сроком шестнадцать лет, – диктор засуетилась, ей в кадр сунули какие–то бумажки – Простите… Последние новости! Сенсация! Нам только что сообщили, что Лилит Савицки совершила побег из тюрьмы штата Канзас. Надеемся, что она смотрит нас сейчас и ее порадуют известия относительно нового поворота дела. Лилит! Вы свободны! Вам больше не нужно бежать! Лилит, поздравляем Вас с тем, что справедливость восторжествовала!»

– Боже, крошка! Ты можешь в это поверить???

Лилит вскочила с кровати и уставилась в экран с поплывшим взглядом и не могла пошевелиться.

– Детка, детка, ты понимаешь, что произошло? Нам больше не нужно ехать в Мексику.

– A?

– Нам больше не нужно бежать! – Джон тряс жену за плечо.

– Мы сможем пойти в магазин и воспользоваться карточкой?

– Конечно, мы завтра же пойдём в самый большой магазин и купим всё, что ты захочешь.

– Я хочу другой свитшот.

– Конечно милая!

– И хочу помаду «Estee Lauder».

– Конечно, милая! Хоть «Chanel». Хочешь помаду «Chanel»?

– Нет, хочу «Estee Lauder» № 441.

– Конечно, милая!

Лилит вышла из оцепенения, стянула с себя футболку с мультяшными мышами и повалила мужа на жёсткий казённый матрас.



Наконец–то они смогли снова проснуться, обнимая друг друга. Солнечные лучи неровными полосками пробивались сквозь видавшие виды жалюзи. Пели птицы.

Но было что–то не так. С улицы доносился странный шум.

Прячась за раму, Лилит выглянула в окно. Напротив мотеля припарковалось несколько автомобилей с логотипами телеканалов. На лужайке было полно людей. Они расхаживали по траве, сидели, стояли кучками. С блокнотами, микрофонами, видеокамерами и осветительным оборудованием. Все персонажи были в нетерпеливом радостном возбуждении.

Лилит на цыпочках подошла к тумбочке и достала пистолет.

– Джонни, просыпайся…



«Эти кадры облетели сегодня все экраны страны. Какая трагическая случайность. Если бы эта прекрасная мужественная женщина, жизнь которой была преисполнена достоинства, только знала, что в последний раз предстанет перед миром в таком нелепом виде…»

На лужайке с идеально подстриженной травой навзничь лежит Лилит Савицки. Из тонких пальцев только что выпущен элегантный «Смит–энд–Вессен». В кадр попадает полицейский, который сидит, прислонившись к стене здания, и монотонно кивает окружившим его медикам.

Камера возвращается к Лилит и берёт крупнее. Колени неловко вывернуты в сторону и словно придают картинке вращение. Дрон с камерой вовлекается в вихрь, эпицентром которого становится голова Минни Маус, от которой по белой футболке расползается влажное алое пятно.




Вероника открывает глаза





***



На экране монитора очаровательная маленькая девочка с огромными голубыми глазами. Она улыбается и мило лопочет на каком–то своём, не понятном взрослым языке. Когда показывали фотографии, чтобы каждый мог выбрать себе подопечных – сердце у Джульетты ёкнуло, она вырвала карточку и радостно закричала: «Мне, мне»! Джульетта была так счастлива, что никто не решился с ней спорить.

Сейчас малышке два года и у неё коклюш. Она топает по квартире, тяжело задыхаясь, иногда пытается заплакать, но у неё не получается. И от этого у самой Джульетты наворачиваются слёзы. Она пересматривает дневные записи с камер и ищет. Мама девочки с тёмными кругами вокруг глаз тоже вот–вот заплачет. В её трясущейся руке чашка кофе. Папа на диване спит, положив на ухо большую подушку. Нет, это всё не то. Вот крупная пожилая женщина берёт ребёнка на руки и прижимает к своей обширной груди. У обеих – у женщины и у девочки – лица меняются, наполняются светом. Ребёнок успокаивается, ещё несколько раз кхекает, а потом опускает голову бабушке на плечо и засыпает. Да, это именно то, что надо. Бабушка. Джульетта включает зум на камере, приближает микрофон к лицу полной женщины. Есть. Теперь можно оформить карту.

Девочка Вероника. 2 года. Диагноз – коклюш. Поручитель – бабушка. Показания Поручителя: «Любушка моя, Вероничка (не сразу поняла, почему «любушка»). Ангелочек ты мой синеглазый. Потеряла в войну двух деток, одного сберегла. И тебя – кровиночку – тоже сберегу, никому не отдам. Ты единственная моя отрада в старости.

Более чем достаточно. Гавриил Иванович не придерётся.

Вот и рассвет. С добрым утром, голубоглазая крошка!




***

Вероника, 18 лет. Диагноз – острый перитонит. Поручитель…

Джульетта лихорадочно шарит в базе данных, переключается с одного монитора камеры на другой. Тучной любвеобильной дамы нигде нет. Вот здесь ещё не смотрела. Ах… скончалась 25 мая 1985 года. Что же делать?

На мониторе видна операционная. На столе под софитами лежит молодая девушка. Врачи и медсёстры колдуют над ней, но на самом деле – сейчас только от стараний Джульетты зависит: очнётся пациент от наркоза или нет.

Ищи, Джульетта, ищи! Прокручивает запись на несколько дней назад. Вот, Веронику провожает до дома высокий вихрастый парень. Пара мило держится за ручки. Вот уже парадная, долгий–долгий поцелуй. Они не могут расстаться. Да, это именно то, что нужно.

Показания Поручителя: Я смотрю на Нику, и у меня просто перехватывает дыхание. Я не думал, что так бывает. Я хочу быть с ней каждую минуту, каждый день, всю жизнь. Я жду не дождусь, когда наступит утро и я смогу снова увидеть её, прикоснуться к ней…




***

Вероника Алексеевна, 29 лет. Лимфаденит. Поручитель…

Вероника снова в больничной палате. Прошло так много лет. Джульетта уже настоящий профессионал. Она переходит по ссылке из дела Вероники, чтобы найти того высокого паренька (дела своих подопечных настоящий профессионал помнит наизусть). Наверное, он где–то рядом, места себе не находит… Высокий, спортивного вида мужчина сидит на диване в своей недавно отремонтированной гостиной. На его плечо опустила голову загорелая ногастая блондинка. Комната мерцает бликами – по–видимому, пара смотрит какой–то фильм. Не может быть! Не похоже, чтобы ему было дело до бледной Вероники в больничной палате. Не может такого быть… но… Ладно, теряю время. Нет – так нет. Так, какой у Вероники адрес проживания? Поздний вечер, а в доме полная иллюминация. Квартира дрожит от истошных криков ребёнка.

– Заинька, ну перестань плакать.

– Ааааааа.

– Ну давай умоемся и пойдём в кроватку. Я тебе сказку почитаю.

– Не хочу, чтобы ты читала. Ты плохая. Ааааааа… Хочу, чтобы мама читала.

– Котёнок, мама поехала в гости. Она скоро вернётся. А пока мы с тобой…

– Аааааа! Хочу, чтобы мама вернулась! Я тебя не люблю, я только маму люблю!

Зачтено.




***

Та же квартира, шестнадцать лет спустя.

За кухонным столом сидит высокий парень. Его желваки ходят из стороны в сторону, не то от ярости, не то он просто никак не может проживать вчерашний плов.

– А ты когда Машу провожал, вы под дождь не попали?

– НЕТ.

– А чего ты со мной так разговариваешь, я просто спросила?

– Я нормально разговариваю. Мам, ну что тебе опять в моей комнате надо?

– Ну я на балкон ходила, бельё с сушилки сняла. Вы–то не догадались. Намокло совсем.

– Ах, ну извините.

– Ну зачем ты так?

– Как, мама, как?

– Ладно. – женщина машет рукой, пытается успокоиться, пытается сменить тему – Ой, а Вера Фёдоровна завтра в отпуск уходит. В Крым едет с мужем. Так мне придётся за себя и за неё работать. Буду задерживаться. Так что хорошая новость для тебя. Ты, сынок, помогай мне дома сейчас, пожалуйста.

Юноша тяжело вздыхает.

Джульетта выключает запись, сделанную за сутки до сердечного приступа. Прошлый Поручитель явно не вариант. Такс…. Такс… Такс! А что там за Вера Фёдоровна?

Показания ответчика: Слава Богу, Вероника Алексеевна взяла на себя мои проекты. Без неё даже не представляю, как бы меня в отпуск отпустили. Дай Бог ей здоровья!

Зачтено.




***

На тумбочке стоят пузырьки, стаканы, начатые упаковки с таблетками. Под ними – файл с какими–то бумагами. Вероника наконец смогла уснуть. Её горло замотано шерстяным шарфом.

Джульетта переключается на другой видеоканал и надевает наушники. На экране зал кафе. Движение джойстиком – камера наезжает на столик в углу, где сидят две немолодые подвыпившие женщины.

– Да достала Вероника со своими болячками. Ни вздохнуть – ни пёрднуть. Окно не открой – сквозняк. Громкую связь не включай – голова болит. Задрала совсем. Не могу больше с ней в одном кабинете сидеть…

Да как же? Эх… Джульетта чешет голову. Возвращается к комнате Вероники. Наезд – бумаги на тумбочке крупным планом. «Проект договора ипотечного кредитования». Сюда же вложена визитка: Феофилактов Максим Евгеньевич. Бинго!

Максим Евгеньевич уже нежится в своей кроватке.

– У меня, Люся, такая сытная сделка на днях! Такие комиссионные – сказка. Только бы всё хорошо было, и дамочка эта не подвела. А то болезная какая–то она.

Ай да Джульетта, ай да молодец! Зачтено!




***

Курьер Лёша с дурацким фиолетовым боксом за спиной и велосипедом с трудом протискивается через неудобную калитку. В этом дворе он, к сожалению, не частый гость. Здесь только эта ненормальная тётка заказывает из их ресторана. Проблем от неё никаких нет, правда, чаевых – тоже не дождёшься. Но не суть. Лёша оглядывается по сторонам. С надеждой. Обходит цветущий куст жасмина. На лавочке в лучах заходящего солнышка сидит Она. Как всегда. С книжкой и невероятно красивая. И не обращает на него никакого внимания. Хотя на прошлой неделе она на него посмотрела и улыбнулась. Но сегодня книжка, видимо, особенно интересная – не оторваться. Хоть бы эта тётка опять заказала на следующей неделе. Вот на следующей неделе Лёша обязательно решится подойти к Ней и заговорить.




***

Джульетта спала, лёжа на клавиатуре. На всех двадцати пяти экранах мигает надпись «Зачтено»!

– Просыпайся. Давай я тебя домой отведу! Поспишь нормально.

– А? – на правой щеке ангела отпечатались смешные квадратики от клавиатуры.

– Слушай, Джульетта! Ну нельзя же так.

Джульетта трясёт головой и пытается прийти в себя.

– Получилось?

– Получилось.

– У тебя всегда получатся. Молодчинка ты. Как ты за них бьёшься–то…

– Ну а как же… – глаза Джульетты стали ясными. – Просто у меня у самой был травмирующий опыт. Проснулся тот, кто уже мог не проспаться. Точнее – та. А потом другой принял яд и умер. Потому, что ангел–хранитель напился в кабаке и не разобрался – жив Поручитель или нет. Ну там потом, короче, все умерли… Печальная повесть.

– Мда…

– Мда!




Кто убил Амброза Бирса




Дембо Честер. Френсис Уоллш. Чарли Купер.

Нет. Нет. Нет.

Хозяин отправил меня спать. Сказал, что сам потом проводит гостя, и чтобы я не мешал им ни при каких обстоятельствах. Я спустился вниз. Вся прихожая и лестница были в лужах, а вокруг подставки для зонтов образовалось целое море, но пришлось послушаться хозяина и оставить уборку на завтрашнее утро. Отправился в постель, долго ворочался и не мог уснуть – я же никогда так рано не ложусь. Наконец сон сморил, но проспал я недолго. Меня разбудил шум. Посмотрел на часы – было семь минут одиннадцатого. Накинул плед и как мог быстро поднялся наверх. Из кабинета доносились крики и звуки борьбы. Потом был грохот, а затем всё стихло. Я помнил указания хозяина не вмешиваться ни в коем случае, но мне стало совсем боязно. Я постучался – мне никто не ответил. Я дёрнул дверь – она была заперта. Спустился вниз и из гостиной набрал номер полицейского участка. Через какое–то время раздался звонок в дверь – приехал инспектор Купер в штатском и два сержанта в мокрых плащах поверх формы. Эти негодяи так и пошли в них, намочили полы во всём доме. А ведь дождь к тому времени уже давно кончился. Как они так умудрились?

На улице было темно. Я долго шёл по аллее от вокзала. Когда наконец между деревьями стал виден силуэт поместья, начался ливень. Пришлось раскрыть зонт, но порыв ветра чуть не вырвал его из рук. Когда я добрался до главного входа, стемнело окончательно. Нажал на рычаг звонка, через несколько минут массивная дверь открылась. Меня не ждали, но хорошо знали в этом доме. Пожилой дворецкий принял мокрое пальто, зонт я оставил в корзине. Старина Дембо повёл меня наверх. Он шёл передо мной по еле освещённой лестнице, его ноги дрожали так, что я боялся, как бы он не завалился на меня. Но старик своё дело знает. Мы дошли до кабинета, дворецкий постучал, доложил обо мне и, получив разрешение, распахнул передо мной дубовую дверь. Лампы в комнате не горели, она освещалась лишь мерцающими отсветами огня в камине. Меня чуть не сбил с ног отвратительный табачный смрад. Собственно, как всегда.

Я позвонил в дверь, вошёл в холл. В подставке стоял ещё мокрый зонт, поставил свой вторым. Поднялись наверх, убедились, что дверь заперта. Один из моих сержантов спустился с дворецким в кладовую и принёс колун. Далее мы следовали инструк…



На этом машинописный текст заканчивался, страницы с продолжением не оказалось. Из пачки бумаг на пол выпал листок, неаккуратно вырванный из какой–то тетрадки. На нём грациозным почерком образованного человека значилось следующее: «Вторник, 21 июля. Наконец–то меня все оставили в покое. Я устроился в своём кресле, вытянув ноги к камину. Было так тихо и хорошо. Казалось, в мире больше нет ни одной вещи, которая могла бы меня расстроить. Есть только я, камин и моя трубка. Всё остальное может подождать до завтра. Даже дождь сжалился надо мной и перестал клевать медную крышу. Но счастье моё было недолгим. Снизу раздался звонок. Потом ещё. В дверь звонили снова и снова, и лишь через какое–то время Дембо доковылял до входа и впустил позднего гостя».



– Белиберда какая–то!

Следователь, присланный из Лондона, отложил листки со стенограммой допроса, выдохнул и протёр пот со лба.

– А! Я, кажется, понял! Тут запись допроса нескольких человек! Постойте… Раз… Два… Три… Трёх человек. И ещё вот это! – он потряс в воздухе обрывком из тетрадки. – Милостивый государь, да кто ж у вас так протоколы ведёт?

– Ну… Видите ли, господин следователь… – начальник участка виновато мямлил, как мальчишка, севший за стол с грязными руками и пойманный с поличным. – Секретарь торопился на ужин к тётушке и напечатал все протоколы допросов на одном листе.

– Да что же за бардак творится в вашем участке? И где этот лоботряс?

– Его тётушка прескверно готовит. Секретаря увезли в больницу с желудочной коликой, и он там умер.

– М–да… Так почему же нельзя было снова провести допрос?

– Ну, мистер Фланн… Если такая оплошность всплывёт, будет скандал.

– Это несомненно.

Начальник участка стоял, опустив голову, и вертел в руках карандаш.

– А какие вопросы задавали свидетелям?

– А, это здесь. Нашёл. Кхе… Первый вопрос: «Ваше имя?» Второй: «Это Вы убили Амброза Бирса?» И третий: «Что вы имеете сказать о вечере вторника, 21 июля сего года, где–то с 19.30 до 22.30?»

– М–да…

Проверяющий из Лондона сложил все бумаги в папку, аккуратно подвернул крышки и завязал тесёмки. «Убийство Амброза Бирса. Том 24». Следователь стукнул ладонью по талмуду, и в воздух воспарило пыльное облако.

Фланн поднял с пола упавший чистый лист бумаги. Собственно, не совсем чистый – без букв, но с круглым отпечатком чайного цвета и жирным пятном. По привычке следователь поднёс листок к носу и задумчиво втянул воздух. Лоснящийся след пах ванильным кремом.

– М–да…

Фланн оторвал от листа длинную полоску, потом другую. Это обычно помогало ему успокоиться. Одна из ленточек задержалась у него в руках, он то сворачивал её рулончиком, то выпрямлял. Потом соединил колечком, потом повернул полоску и снова соединил – получился забавный бумажный кренделёк.

– М–да… А знаете ли, милейший, что такое лента Мёбиуса? – назидательным тоном произнёс высокий гость из Лондона.

– Не могу знать, господин следователь.

– Это такая лента, милейший… – Фланн поискал скрепку, закрепил ленту в виде кренделя и продемонстрировал участковому, – у которой одна поверхность. Вот, глядите…

Лондонец отнял у коллеги карандаш и стал чертить им полосу вдоль кренделя. Линия рисовалась намного дольше, чем казалось бумажное изделие. И когда карандаш дошёл до начала, оказалось, что след грифеля был на обеих сторонах кренделька.

– Ого!

– Да, милейший, это наука! А если мы повернём бумажку два раза, то такого фокуса уже не получится.

Фланн ловко свернул кренделёк покруче из другой бумажки, тоже зажал скрепкой и начал чиркать грифелем. Карандашная линия замкнулась, но одна из сторон кренделька осталась чистой.

– Оооой! – расстроился участковый начальник, как будто фокусник в цирке спрятал его любимую игрушку. – А если мы ещё раз…

Два уважаемых полицейских с щенячьим восторгом до ночи вертели бумажки и изорвали все листочки, лежащие в лотке возле пишущей машинки. Это наконец заставило их остановиться, и они решили пойти в приёмную – проверить, не осталось ли чая. Фарфоровый заварник был совершенно пуст, зато они нашли в шкафу графин с какой–то настойкой зелёного цвета, припрятанный дневной секретаршей. Жидкость странно пахла, была горькой на вкус, но положение было безвыходным.

– А знаете, мистер Чесней? Я вот что подумал…

– Да, господин Фланн?

– У нас показания четырёх человек.

– Именно так, господин Фланн.

– Есть время – оно как бумажная полоска. Четыре человека рассказали нам, что видели, и эта полосочка как будто четыре раза повернулась – по разу для каждого. А значит, сколько бы раз мы ни перечитывали показания, изнанка нашего бумажного колечка так и останется нам не видна.

– О да, господин, следователь! Что бы было, если бы управление не прислало Вас! И что же нам делать?

– Нам нужны показания ещё одного свидетеля.

– Какого же, господин следователь?

– Да всё равно какого!

– Как же так? Ведь мы опросили всех, кто в тот день был в доме. А если человек там не был, и не слышал, и не знает ничего про тот вторник?

– Да и не надо! Нам нужно только бумажку чтобы ещё раз повернуло. И мы увидим всю картину. То, что было скрыто и недоступно нам, откроется само собой.

– Гениально, мистер Фланн! Только кого же мы будем спрашивать?

– Да хоть кого. Сейчас выйдем на улицу и спросим первого встречного.

Коллеги надели пальто и нетвёрдой походкой отправились к входной двери. Вечерняя улица была почти пуста, только усталый почтальон катил по брусчатке видавший виды велосипед со спущенной шиной.

– Любезный, можно вас на минуточку?

– Да, господа полицейские?

– Как Ваше имя?

– Роналд Вассер, сэр.

– Это Вы убили Амброза Бирса?

– Да, я! – гордо заявил почтальон и протёр суконным рукавом свой жетон.




Пальцы ног




Вторая сессия – самая трудная. Эту банальность я когда–нибудь с умным видом сам буду повторять своим или каким–нибудь чужим детям. Это как второй год за рулём – эйфория от того, что ты уже всё понял, всё умеешь, и у тебя отключаются инстинкты самосохранения, осторожность и страх. И вдруг оказывается, что ты не всемогущ. И к тому же – ещё эта чёртова весна. Её никто не отменял ни для деревьев, ни для цветов, ни для человеческих гормонов.

Лучи солнца предательски просачиваются сквозь окна нисходящей амфитеатром аудитории и в пространстве знаний и наук выхватывают конусами бурлящую жизнь. От танцующих пылинок невозможно оторваться – куда до них законам Авогадро и прочей ерунде.

Девушка через проход от нас с Максом нервно трясёт на пальцах красивой голой ноги синюю балетку.

– Помнишь, я тебе скидывал статью про язык тела? Вот когда вертят на ноге обувь – это означает либо раздражение, либо это типа жест символического обнажения, то есть соблазнения. Ритмичные покачивания – они тоже как бы имеют эротический подтекст, намекая на возвратно–поступательные ритмичные движения. Ну ты, короче, понял.

– Да пошёл ты, Макс. Какие возвратно–поступательные движения? Я не то что не знаю как её зовут, я даже не знаю, из какой она группы. И уж ей–то точно до звезды сдалось нас с тобой соблазнять.

– Тссс!!! – к нам осуждающе оборачиваются с переднего ряда.

– Ну, значит, просто препод нудный, – смиряется Макс.

– Мда…

А я уже не могу оторваться от нежной розовой пятки, которая то прячется в синей замшевой лодочке, то показывается из неё вновь. Тонкая щиколотка как будто дышит – то напрягаясь, то расслабляясь. Глубокий вырез туфель дразнит, открывая маленькие ложбинки у основания пальцев.

Мне почему–то приходит в голову, что увидеть чьи–то пальцы ног – это очень интимно, и это должно что–то значить. Девушка начинает снова болтать ногой. И вот туфелька соскальзывает. Я сжимаюсь как часовая пружина перед явлением кукушки. Ну пожалуйста, ещё чуть–чуть…

– Слышь, у тебя запасная ручка есть? Моя кончилась. – Макс дёргает меня за рукав и выводит из оцепенения громким шёпотом.

– Да, да…

Достав для Макса ручку, я не нахожу ничего лучше, чем столкнуть учебник со стола. Чтобы, поднимая его, иметь возможность чуть приблизиться к той ступне. Падение книги производит неимоверный шум. Лектор запинается, все оборачиваются на меня, и я вижу лицо девушки, чья щиколотка стали моим наваждением. И это совсем некстати, потому что теперь она знает о моём существовании, и теперь я уже не смогу оставаться невидимкой и безнаказанным наблюдателем. Мне приходится извиниться и спешно поднять книгу. Хорошо, что есть хоть чёлка – ею можно закрыть лицо, так предательски залившееся румянцем. Ну, почти целиком закрыть.

С того момента у меня появляется цель. Гораздо более важная, нежели все зачёты и экзамены на свете вместе взятые – увидеть Её пальцы ног.



Сегодня в большой физической аудитории. Она сидит на третьем ряду у самого окна. Я нахожу место как раз за ней.

Лекция ещё не началась, студенты потихоньку рассаживаются в амфитеатре. Она листает на телефоне страницы интернет–магазина, торгующего обувью. Похоже, не может выбрать между двумя парами босоножек на высоком каблуке. Одни состоят из множества чёрных тонюсеньких ремешков. Вторые оранжевые, собраны из двух толстых перепонок.

Мысль о том, что я наконец смогу увидеть Её пальцы в одних из этих босоножек, лишает меня надежды узнать подробности протекания адиабатического процесса. Я могу думать только о пальцах Её ног и тонких щиколотках. Ну и ещё о том, как женщины вообще могут держать равновесие в такой странной обуви. Ходить. Хотя, мне и не нужно, чтобы Она ходила. Я хочу, чтобы она просто стояла на высоком пьедестале в открытых босоножках, а я мог не нагибаясь любоваться Её ногами. И, может быть, даже прикоснуться к гладкой (конечно же гладкой) коже и твёрдым розовым ноготкам. Ей стало бы смешно и щекотно от моего дыхания… Ах да, адиабатический процесс…

Весна оказалась холодной, и я так и не увидел на Ней новых босоножек. Возможно, только это и позволило мне сдать сессию.

А потом экзамены кончились, и все разъехались на лето кто куда. Увиделись снова только в сентябре. Пол в аудитории был влажным из–за того, что дождь лил уже несколько дней. На Ней мокрые кроссовки, а значит – мои мечты опять рухнули.



А потом Новый год и эта чья–то квартира. Очень много людей, знакомых и незнакомых. С разных факультетов. Громкая музыка, много дешёвого алкоголя. Очень много. Мы с Ней оказались в ванной. И непонятно, как это всё получилось. Вот мы целуемся, и вот я уже стягиваю крошечные трусики, и Она остаётся в этих дурацких чулках и ботинках с высокой шнуровкой. Её ноги сплетены у меня на крестце, со стиральной машины падают какие–то щётки и бутылочки. И вроде бы, я должен быть счастлив, потому что всё уже случилось, а Она всё ещё обвита вокруг меня и её тело вздрагивает. Но я так и не увидел пальцев её ног. Какая глупость!

Потом Ей стало плохо, и я держал её волосы, как истинный неупрекающий рыцарь. Вызвал такси, чтобы отвезти Её домой. На морозе стало получше, но Она чувствовала себя неловко. её номера телефона у меня так и не было.

Снова видимся мы только после каникул. Я удостаиваюсь лишь застенчивого кивка, и моя мечта спешит забиться в дальний угол аудитории.



Какое–то слово в голове вертится…

Прохожу в синие двери и совершенно не ведаю, куда мне дальше. Взрослый мужик, потерянный, как ребёнок. Подхожу к деду в форме и спрашиваю, куда мне следует. Смотрит мне в глаза, произносит слова. Медленно. И машет в воздухе руками в непонятном направлении. Проходящий мимо в торчащем из–под куртки белом, говорит, чтобы я шёл за ним. Там у него как раз дело. Вместе мы проходим турникет, спускаемся и поднимаемся по лестницам, петляем, коридоры образуют спутанный клубок лент. Наконец передо мной распашные двери, деревянные доски поперёк обиты каталками без меры. Я робко зачем–то стучу, блею что–то оправдательное и вхожу. Мне навстречу поднимается здоровый мерин в тёмно–синем и в чёрном клеёнчатом переднике. Смотрит мои бумаги, кивает. Пахнет прескверно. Холодно, под потолком мерцает свет – тоже холодный. Пока топчусь несмело, дядька в фартуке открывает в стене ячейку с номером семь и выкатывает длинную полку из нержавейки. Всегда мог смело оставить себя без обеда, но тебя без педикюра – нет. И мне даже известно, как называется этот цвет: мой любимый «Cherry Red». Эти ягоды спелые, краснее, чем все на свете кхмеры – для меня. Аккуратные пальчики и ровные ногти – признак богемы. Моя любимая римская стопа, абсолютно совершенная: второй по счёту палец остальных длиннее, за ним прочие аккуратно выстроились по росту, отмерены – это значит, что моё античное божество смелое, своевольное, амбициозное и немного надменное. И все на фоне него меркнут. Такие ноги у неё и ещё у Венеры, и Минервы. И что мне теперь – несчастному подкаблучнику – делать? Подсандальнику. Бедному… Простынь несвежая. Из–под неё такие же серые видны только ступни. Безупречные, с тонкими щиколотками. На большом пальце с ногтем ярко–красного цвета, привязана метка, на ней написана моя фамилия. Коряво и мелко.




Бабушка Лия




– Нет, Майкл ещё не пришёл. У них сегодня ужин по поводу завершения проекта… Нет, мама, я не волнуюсь… Да, мама, конечно… Обязательно… Нет, мы об этом не думали. Точнее, я думала, но мы с Майклом об этом ещё не говорили с тех пор… По–моему, он не хочет… Не знаю… Мне так кажется… Я не уверена, что ребёнок что–то изменит… Да, сын – это, конечно, важно… Но Майкл сейчас очень занят на работе. Сейчас очень трудный период… И я бы хотела сначала… Да, мама… Да… Не знаю… Я тебя поняла… Я обещаю подумать… Да, мама… Хорошо… Я тебя тоже. Обязательно передам. Папе тоже привет. Целую вас. Спокойной ночи.

Майя прошла босиком через огромную тёмную квартиру, взяла с кухонного стола пузырёк с надписью «Прозак» и высыпала на ладонь несколько таблеток.

– Тысяча поколений до меня… Конечно, мама…



Помещение похоже на холл приличного отеля. Если не считать медсестры в халате у стойки и въевшегося в плюшевые диваны запаха старости.

– А Вы ей кто будете?

– Родственница, – гостья взмахнула гривой чёрных курчавых волос, – внучка. Пра–пра…

– Ааа… – одобрительно кивнула сестра, – она очень радуется, когда к ней приходят гости. В основном как раз приходят родственники. Их же у неё много. Запишитесь, пожалуйста, в книгу.

«Майя Цукерберг».

– Как она?

– Вы были у неё уже?

– Нет.

– Ну… Она неплохо держится. Очень неплохо. Ей назначены процедуры. Иногда у неё путается сознание. Прошу Вас, не спорьте с ней: она расстраивается потом, плохо спит, иногда даже плачет. И она теперь совсем ничего не видит. Лия сейчас на физиотерапии, подождите её в комнате, пожалуйста. Номер двадцать три, второй этаж.

Комната аккуратная, но не очень уютная. Никакой странной мебели или штор с рюшками, обычных для жилища пожилых людей. Стандартный ремонт и простая казённая мебель. Только на комоде – большой винтажный радиоприёмник и несколько старинных фотографий в рамках.

На одной карточке изображён мужчина (в центре), четыре женщины и двенадцать мальчиков. Лицо одной из дам одетой в дорогую одежду, почти полностью закрыто уродливыми очками. Вторая женщина – очень красива, стройна и лучезарно улыбается – быть может, оттого, что мужчина нежно обнимает её за талию. Ещё две женщины одеты как служанки. Детей двенадцать, шесть из них – в очках. Вся детвора рассажена на переднем плане: фотограф умудрился расположить их так нелепо, что прямо в объектив тыкалась целая куча голых коленок. Майе стало смешно, и она про себя назвала картинку «двенадцать колен», но на обороте аккуратным подчерком было выведено: «Джейкоб с семьёй».

На другой фотографии изображена большая компания, сидящая за столом. Мужчины завёрнуты во что–то, похожее на цветные банные простыни. На обороте надпись: «Бабушке Лии от внука Джоша. 33 г.». Человек в центре, от которого остальные изображённые на фотографии как будто шарахались, видимо и был этот Джош. Майя что–то, несомненно, слышала о таком родственнике, да и картинка показалась ей знакомой.

Стена над комодом утыкана булавками, на которых держатся открытки с видами городов: Иерусалим, Тель–Авив, Хайфа, Нью–Йорк, Лос–Анджелес, Бостон, Лондон, Париж, Одесса, Москва, Санкт–Петербург, Витебск, Брисбен и ещё много–много. Майя отколола одну из картонок: «Бабушке Лии от (неразборчиво) с любовью».

Дверь открылась, и в комнату въехало кресло–каталка, в которой медсестра везла тучную пожилую даму. Она слегка улыбалась, не открывая глаз. Майя поспешила вернуть открытку на место.

– Лия, у Вас посетительница опять.

– Даааа? Как хорошо. А кто это?

– Бабушка Лия, здравствуйте. Я – Майя Цукерберг. Я – ваша…

Сестра подкатила кресло к столику и оставила хозяйку и гостью одних.

– Должно быть, а… – Лия махнула рукой – я рада гостям. Девочка, дай я потрогаю твоё лицо.

Майя склонилась к Лии.

– Красивая. Садись там… Ты похожа на мою сестру. Моя сестра была красивая. Её звали Рахиль. Но я не любила свою сестру.

– Почему?

– Да, это долгая история…

Сестра принесла поднос с чайником и двумя фарфоровыми чашками.

– Ой, я же купила пахлаву! Мне сказали, что Вы любите пахлаву, Лия!

Майя разлила чай, Лия трясущейся рукой отправила себе в рот сочное лакомство, облизала мёд с пальцев, причмокнула морщинистыми губами, и её лицо расплылось в блаженной улыбке.

– Лия, Вы рассказывали…

– А?

– Вы начали рассказывать, про свою сестру…

– Ах да. Мы с детства с Рахиль были неразлучны. Когда были ещё девочками, в нашем селении появился юноша по имени Джейкоб. Он пришёл наниматься пастухом к моему отцу. Отец спросил, какую он хочет плату за работу. Джейкоб ответил, что в качестве платы хотел бы когда–нибудь взять в жёны дочь хозяина. Мой отец согласился и назначил срок – семь лет. Семь лет Джейкоб жил у нас в доме и пас скот. Джейкоб был умён, набожен и весьма усерден в работе. Он был красив и ловок – все пастухи ловки, иначе не бывает. Я не могла на него наглядеться, и с нетерпением ждала, чтобы обмолвиться с ним хоть парой слов. Но Джейкоб не смотрел на меня. Мне казалось, он такой серьёзный, потому что очень увлечён стадом. Прошло семь лет. И настал час расплаты. Я была старшей сестрой, а значит первой замуж должна была выйти я. Дня свадьбы я ждала с нетерпением. Пришли гости, и отец привёл меня под покрывалом. Джейкоб поднял покрывало, увидел мое лицо и стал возмущаться перед всеми гостями, что не хочет меня в жёны, а хочет другую дочь хозяина – Рахиль. Потому что она красива, и он из–за неё работал на отца семь лет. А отец сказал, чтобы тот взял в жёны сперва меня, а через неделю – второй женой – Рахиль. Тогда, знаешь, так было можно. Но Джейкоб не согласился. И тогда я ушла и больше никогда не видела ни отца, ни любимого, ни сестру. Слышала, что они поженились. Правда, у них с детьми как–то не слишком ладилось… А я никогда не вышла замуж.

– Никогда не вышли замуж?

– Да, конечно. Знаешь… как это называют… «Он разбил мне сердце». Я очень любила Джейкоба, я мечтала нарожать ему детей. Я не смогла бы полюбить никого больше. А он меня не любил. Он меня унизил при всех моих родственниках и соседях. Я не захотела жить с тем, кто меня не любит и кто меня унижает.

– Ну… Я думаю, каждая женщина должна хотеть семью и детей. За Вас, наверное, давали хорошее приданое… Вы могли бы…

– Деточка, ну нельзя же рожать детей от мужа, который тебя не любит, который женится на тебе из–за денег или из–за твоей сестры. Когда любви в семье нет – это же так плохо на детках сказывается. Вот сколько вокруг сумасшедших мамаш, которые душат своей нерастраченной любовью бедных сыновей. Это всё от того, что женщина хочет любви и решает родить себе мужчину, который будет её вечно любить и никогда не покинет…

Если муж не любит жену, он и детей её любить не будет. За что же детям такое? Они тогда обречены быть вечным дополнением матери. Вечно быть заложниками её зыбкого спокойствия. Вечно винить отца в том, что мать несчастна, ненавидеть его, но при этом быть не способными пойти против него по–настоящему. Потому что мама ведь его так любит… А они не посмеют сделать больно маме, которая им «всё отдала».

Дети, когда вырастут, всё время будут мучиться чувством вины. Они станут занудами, станут со всеми спорить, изводить своими придирками, но никогда не пойдут против закона. Потому что закон – это как отец. Но они никогда не посмеют замахнуться на сильного. Они обречены быть жертвами, заложниками чужих желаний, чужой воли.

И когда вырастут, они возьмут себе жён, которых не будут любить. Потому что единственная любовь их жизни – это мама. И потом их жёны родят им таких же несчастных детей.

Поэтому я – не–е–е–ет. У меня детей не было.

– Лия, но на фотографии же – это Вы и ваши дети?

– На какой фотографии, деточка?

Майя протянула бабушке карточку с детскими коленками. Слепое лицо Лии осталось безмятежным.

– Деточка, включи радио. Скоро передача будет. Там психолог один так интересно рассказывает. Каждый день. В пять.




Убить оборотня




Дети Христовы отдыхали по воскресеньям, а иудеи закрывали свои лавки по субботам. Но и те, и другие любили к завтраку и обеду свежий кукурузный хлеб, а потому семья пекаря не знала покоя никогда. Хотя, какая семья… Тео не был родным булочнику Мирославу.

Откуда мальчик взялся – никто не знал. Его нашли два года назад на морском берегу рядом с мёртвой женщиной, не похожей на местных, голубоглазой и светловолосой. Таким же был и её сын. И у обоих на левой ключице была вытатуирована замысловатая руна, значения которой никто не знал. Были они рабами или знатными, посланниками дьявола или добрым даром – один Господь ведал. Мирослав, которому нужен был помощник, а собственные дети выросли и не захотели продолжать отцовское дело, решил, что найдёныш всё же подарок Бога, то бишь Теодор, и взял его к себе.

К слову сказать, на хозяина мальчику не за что было обижаться. Многие отпрыски портовых девок посчитали бы за счастье жить у пекаря Мирослава. С утра Тео доставался рогалик из первой печи. Иногда везло – и он ел на завтрак вчерашний пройя с козьим сыром или приганич с мёдом из не продавшихся накануне. Днём лавочники часто угощали помощника пекаря сыром или куском кровяной колбасы. А уж вечером Тео и вовсе получал добрый ужин с хозяйского стола. Жилось не только сытно, но и уютно: под лестницей, что шла вверх из булочной, Мирослав поставил для мальчика скамейку с подушкой и лоскутным покрывалом, где ладно было спать, когда спадала жара.

Жара… Вот то единственное, что делало жизнь Тео несчастной. И то, от чего нельзя было избавиться, когда живёшь при пекаре. В тесных домах городка не ставили больших хлебных печей, потому как они занимали много места и творили много жара, который летом в здешних краях и без того был наказаньем. Выпечку покупали у булочника, но некоторые хозяйки месили тесто сами и присылали младших детей к пекарю, чтобы испечь свои пироги в его печи.

Утром Тео разносил хлеб по домам, потом нёс лепёшки страже на Морских воротах, иногда доставлял рогалики и галеты в порт – кокам, чьи корабли готовились отплыть. Потом он доставлял выпечку к обеду. Ближе к вечеру в его обязанности входило чистить печь от золы. А потом мальчик нёс хлеб вечерней страже на Южные ворота. И только потом у него было около часа, чтобы выйти за городские стены и лечь в прохладе у ручья. Ему нравилось подставлять руку прохладным струям или запускать пальцы в песок и смотреть на них сквозь толщу прозрачной воды.

Он оставался за стеной, пока не бил воротный колокол. Этот звук был сигналом, что нужно возвращаться домой к ужину, пока не закрылись городские ворота.



После ужина, когда стемнеет, Тео играл с другими мальчишками в камешки. А иногда они сидели и под свист цикад рассказывали друг другу страшные истории. Однажды мальчик услышал легенду о том, почему стали закрывать ворота города на ночь. Понятно, что порядочным людям неоткуда взяться ни с гор, ни с моря в кромешной тьме, но дело было не только в этом. Много–много лет назад из леса приходил оборотень, который воровал детей и поросят. И чтобы защититься от него, вокруг города построили стену. И стали закрывать на ночь ворота. И бургомистр издал указ, дескать, кто убьёт оборотня и избавит жителей от напасти, тот поселится с ним во дворце и будет есть и пить до конца своих дней за счёт городской казны.

– Эх, вот бы всю жизнь есть свежий хлеб с ветчиной, и чтоб больше никогда не отправляли с поручениями!

– Да, хорошо жить во дворце, наверное. Там прохладно… Видали, какие у него стены–то толстые? И, небось, ни одной печки там нет, от которой жарко.

– Да…

– Вот бы оборотня одолеть.

– Да я бы ни за что на оборотня не пошёл! А если не сдюжу?! Охота, чтобы он меня в горы унёс да сожрал?

– Да и мне неохота… Не приведи, Боже, за городской стеной ночью остаться!

– Вранье всё это – про оборотня…



Тот день у Тео не задался. И без того он был жарким, как адское пекло, так ещё кок с торгового корабля надавал мальчишке тумаков и отправил с товаром назад. Уж неясно, кто там напутал, пекарь или кок, да только пришлось полные корзины обратно в лавку нести, а потом по второму разу идти в порт с другими. Мирослав был честным и добрым, своим именем дорожил, а потому с покупателями никогда не ссорился и угождал всем. Всем, да только не ногам белобрысого подкидыша.

Спотыкаясь, Тео добрался до Южных ворот, отдал лепёшки караулу и побрёл к своему ручью. А стражник ещё и прокричал ему вслед:

– Слышь, голубоглазый, не забудь вернуться до ночи, а то оборотень таких как ты сроду не пробовал ещё!

Тео махнул рукой, чуть не заплакав, – уж больно его всегда доставал этот задира. Дошёл до своего ручья в тени гор, и там его сморил такой крепкий сон, что мальчик не услышал, как бил воротный колокол на закате.



Когда Тео проснулся, было уже темно. Перебрался он через пересохший ров, подбежал к воротам, стал колотить в них своими кулачками – хоть и знал, что без толку. Не положено было открывать ночью, что бы ни случилось. Сел под звёздным небом и горько заплакал. И непонятно, от чего мальчику было хуже – от того, что он боялся оборотня, или от того, что ему не видать сегодня ужина.

Вдруг Тео услышал шорох в кустах под стеной, испугался и спрятался за рвом. Из темноты вышло что–то огромное, выше человека, и на нём была звериная шкура. Существо подошло к воротам, постучалось в них тяжёлым кулаком, но ему тоже никто и не подумал открывать.

У Тео тряслись руки и ноги, он с трудом удерживался на каменном откосе. Конечно же, камни посыпались вниз, а один, в который мальчик вцепился что есть силы, оторвался, да так и остался у него в ладони. Существо повернулось на звук. Тео испугался так, как не пугался до этого раньше, даже когда уронил хозяйские корзины с хлебом в лужу. А в голове пронеслись мысли о прохладном дворце и булках с ветчиной, купленных за счёт городской казны. Мальчик замахнулся булыжником, который был у него в руке, и кинул что было мочи в голову оборотня. Существо взвыло, схватилось за лоб и упало замертво.

Обождав несколько минут, Тео решился выйти из укрытия и подойти к тому, кого он только что поборол. Существо не дышало. Мальчик взял палку и ткнул – было похоже, что он и вправду убил оборотня. Теперь оставалось только не проворонить свою награду, а потому помощник пекаря лёг рядом с добычей и уснул безмятежным сном, мечтая о прохладе, мягких дворцовых тюфяках и хлебе с ветчиной.



За гору зацепилась туча, вот–вот готовая пролиться лёгким дождиком. Стражники отперли двери, подняли, как положено, мост через пересохший ров и пристроились на ещё нежарком солнышке, чтобы выкурить по утренней трубке.

– Слыхал? Вчера вечером в порт приплыл драккар как у тех, что с севера. Он шёл всего на одной паре вёсел и прополз через бухту только к закату. Видать, команда померла от лихорадки в море. Того, кто был на вёслах, тоже не нашли – на рассвете на корабле не было ни души. Куда бы он мог подеваться…

– Да, дела…

– Да…

– Гляди–ка, я что это лежит там?

Один стражник остался в воротах, а второй пошёл осматривать находку. На песке у рва лежали два тела. Одно принадлежало крупному мужчине в просоленных морским ветром одеждах из грубой ткани и волчьих шкур. Лицом человек лежал в луже крови, которая вытекла из раны у него на виске. Рядом с ним, мирно посапывая, спал маленький светловолосый мальчик, обычно приносящий караулу хлеб.

– Эй, пацан! – стражник мягко растолкал Тео.

– Я его убил…

– Дурень, кого ты убил?

– Оборотня.

– Это же обычный моряк!.. Странно, что при нём нет ни оружия, ни денег…



Два енота радостно потрошили в кустах кожаную сумку. Понравилось им только вяленое мясо. Охотничий нож, кошелёк с монетами и развернувшийся на земле свиток были совсем не съедобны.

На бумаге красивым аккуратным почерком, коим пишут учёные толмачи, было выведено: «Досточтимый бургомистр Станислав! Две весны назад, предположительно у берегов Вашего города, потерпел крушение принадлежащий мне корабль. На нём кроме команды были моя дочь и мой внук. Моё сердце безутешно, но я не теряю надежды, что они остались живы и спаслись. Известно ли Вам что–нибудь об их судьбе? Посольство моё немедленно даст с лихвой драгоценных лисьих шкур тому, кто знает что–то о моих отпрысках и поможет им вернуться домой. Волею Тора и Одина, князь северного предела Бъёрн».





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/uliya-borisovna-mednikova/hroniki-trepeschuschey-paradigmy/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.