Книга - Тропа пьяного матроса

Тропа пьяного матроса
Владимир Михайлович Гвановский


Герой романа Вадим Рейган пьёт вино над Севастопольской бухтой и размышляет, почему вынужден начать свою жизнь заново. Успешная карьера учителя неожиданно завершена, рок-группа распалась, любовь осталась в прошлом. Кто виноват в его бедах – администрация школы, испугавшаяся перемен, тоталитарная секта почитателей Шамбалы или чёрная карма, нагнавшая юношу? Читая книгу, вы окажетесь на крымских улочках начала двухтысячных, увидите быт крымской рок-группы глазами музыкантов, заглянете за порог сельской школы, посетите сектантскую медитацию устремления к Владыке Света. Моего героя в подростковом возрасте убедили, что мысль материальна и может убить других людей. Он расскажет, как пытался контролировать мышление, избавляться от тёмных мыслей, – и что из этого вышло. В поисках Надземного вы пройдёте тропами ночного Херсонеса, узнаете, куда ведёт путь Кыл-Копыр и как вести себя, если вам вдруг повстречается леший.





Владимир Гвановский

Тропа пьяного матроса





От автора




Приветствую тебя, путник! Сегодня ты отправишься в путешествие Тропой пьяного матроса. Рядом пойдёт мой герой, Вадим Рейган, который уже открыл бутылку вина в доме над Севастопольской бухтой и размышляет, почему вынужден начать свою жизнь заново. Его успешная учительская карьера неожиданно завершена, рок-группа распалась, любовь осталась в прошлом. Кто виноват в этих бедах – администрация школы, испугавшаяся перемен, тоталитарная секта почитателей Шамбалы или чёрная карма? Читая книгу, ты окажешься на крымских улочках девяностых и двухтысячных годов, увидишь быт крымской рок-группы глазами музыкантов, заглянешь за порог сельской школы, посетишь сектантскую медитацию устремления к Владыке Света. Моего героя в подростковом возрасте убедили, что мысль материальна и может убить других людей. Он расскажет, как пытался контролировать мышление, избавляться от тёмных мыслей, – и что из этого вышло. В поисках Надземного вы пройдёте тропами ночного Херсонеса, узнаете, куда ведёт путь Кыл-Копыр и как вести себя, если вдруг на дороге повстречается леший. Но, путник, будь осторожен со знаками времени. Мой герой живёт в другой эпохе и только начал свой путь к толерантности, бывает груб и невыносим. Он провёл несколько лет в оккультной секте, ушёл из неё и теперь смеётся над любой религией; ироничен по отношению к меньшинствам, хотя никогда не опускается до ненависти. Поступки и суждения, привычные герою, из сегодняшнего дня могут выглядеть странными и нетерпимыми.

Я желаю тебе лёгкой тропы. И, пожалуйста, не выключай свой фонарик!




Пролог




«Здравствуй, милая Алиса! Спасибо за письмо – я так радовался, когда получил его. В то утро я шёл со смены, мечтая о горячем душе, чашке крепкого кофе с пастилой и сне до обеда. Над утренней бухтой клубился туман, из него торчали мачты и трубы кораблей, в мареве поднималось солнце. Кричали чайки, на корабле кто-то резко говорил в рупор, и туман многократно усиливал звуки. Я отворил скрипучую дверь подъезда, вынул из почтового ящика газету, и из неё выпал белый конверт, подписанный твоей рукой. Мне сразу расхотелось спать, я вернулся под козырёк входной двери, закурил, открыл конверт. Теперь перечитываю письмо каждое утро, когда варю кофе, – и улыбаюсь. Ты помнишь, я уволился из школы почти восемь месяцев назад, но никак не привыкну, что не вижу наш любимый класс – одиннадцать мальчиков и семь девочек. Вот-вот я должен проснуться, и всё будет по-прежнему: вы зайдёте по одному перед первым уроком улыбаясь, оставите куртки и пальто на вешалке у дальней стены класса, потом оглянётесь, уходя на математику; а вторым уроком, как всегда, литература: вы сядете по местам, я назову всех по именам, и мы начнём.

Я теперь работаю сутки через трое в старом ангаре, где в огромных аквариумах нелегально выращивают для ресторана королевскую креветку. Моя задача – кормить креветку, чистить аквариумы и следить, чтобы мои питомцы не сожрали друг дружку во время линьки. Я беру из дома рабочую одежду, обед в пластиковой коробке и книжку, а вчера взял и твоё письмо. Утром возвращаюсь в квартиру, сажусь на старенький рассохшийся стул на балконе и смотрю на город.

Знаешь, с моего балкона – лучший вид в Севастополе. Дом стоит на Городском холме, это исторический центр. По левую руку – Северная сторона, там расположен дикий пляж с красивым названием – Любимовка; на Северную все добираются на рейсовых катерах, и мне видно из окна, ходят сегодня катера или нет. Прямо перед моими окнами – судоремонтный завод с огромными кранами, а за ним в ясную погоду можно разглядеть гору Чатыр-Даг. По правую руку – Малахов курган и недавно открытый филиал МГУ. Начни он работать на несколько лет раньше – и я учился бы, наверное, в этом филиале, не поехав в Симферополь, и никогда не встретил бы вас.

Этой зимой случаются совсем тёплые дни, и с моего балкона не хочется уходить. Курю и наблюдаю, как посреди зимы неожиданно расцветает миндаль и поют птицы, но прохожие по привычке – в пальто и шапках.

Я скоро приеду к вам и надеюсь собрать наш класс, сходить на прогулку, как раньше. А пока самая большая радость – это увидеть утром белый конверт в почтовом ящике. Напиши мне, пожалуйста, как дела у твоих одноклассников, ведь они мне пока не пишут. Берёте ли вы читать книги в библиотеке, которую мы сами собрали? На какие кружки вы ходите? Ездите ли с учителями в другие города?

Алиса, хоть до каникул остаётся ещё несколько месяцев, но вы уже можете готовиться к летнему походу. Спросите родителей, есть ли дома палатки, спальники и рюкзаки. Когда мы встретимся, я раздам всем ребятам листочки со списком необходимых в горах вещей.

Высылаю текст песни Константина Никольского. Кроме слов, я написал и аккорды: может, ты захочешь научиться играть на гитаре?

Буду очень ждать твоё новое письмо».

Девять месяцев назад я уволился из сельской школы Симферопольского района, в которой работал учителем русского языка и литературы в течение четырёх лет. Сначала эта работа казалась мне неизбежным злом – я должен был отработать учителем три года, потому что получал образование на бюджетном отделении ТНУ. А ещё мне совершенно не хотелось служить срочником в армии, и вакансия сельского учителя давала такую лазейку. Но потом моё отношение к работе изменилось: я увидел, что у двоечника Паши из шестого класса – мимика Джима Керри, и Павлик очень хочет играть в моём театральном кружке; что восьмиклассники упрашивают учителей сводить их класс в турпоход, но никто из педагогов и бровью не ведёт; что выпускники, которым я на переменке показал аккорды «Звезды по имени Солнце», сидят дотемна с гитарой на крыльце школы. На третий год работы я получил классное руководство над 5-м «А» и понял, что уже не могу уйти. Ну а в 2004-м уволиться всё-таки пришлось, и я вернулся в Севастополь, в квартиру, где живёт мой старший брат-моряк.

Под Новый год я отослал своим ученикам открытки – сохранилась тетрадь с адресами, и вот первое письмо в ответ, от отличницы Алисы. Мне двадцать шесть, и всё закончилось. Надо начинать жизнь сначала, с креветок и ржавого ангара. А ведь в прошлой жизни была не только школа – там осталась моя рок-группа, которая успешно давала концерты. Ещё я когда-то любил. Та девушка стала мерещиться мне на зимних улицах: я выскакиваю из дверей топика, увидев мельком знакомый нежный силуэт, бегу по улице и каждый раз понимаю, что обознался.

В квартире я один – брат ушёл в море на полгода. Курю на пустом балконе в густых синих сумерках. С тополей кричат грачи, от домиков Северной стороны тянутся в небо жидкие струйки дыма. Вынимаю из конверта тетрадный листок, на полях которого наклейки – три Микки-Мауса и Винни-Пух. Листок в клеточку, исписанный ровным, примерным почерком семиклассницы.

«Здравствуйте, дорогой Вадим Викторович! Я получила открытку и была очень рада, потому что не ожидала. У меня всё хорошо, вот только русский язык и литература превратились из самых любимых предметов в самые ужасные. Каждый урок начинается с письменной проверки правил. Новый учитель ставит минимум три кола за урок и говорит, что в пятом и шестом классах, похоже, у нас не было уроков по этим предметам! Но книгу Рэя Брэдбери, которую вы мне посоветовали, я читаю. Мы по вам очень скучаем. Летом, когда вы уезжали, я пришла к ДК попрощаться – помните, был ливень, – но никого из ребят уже не было, и вас тоже. Я немного постояла и ушла. Будете удивлены, но сон про то, что вы к нам вернулись, снился и мне два раза. Наши мальчики обсуждают план, как вас вернуть, но девочкам не говорят. Вообще, они совсем непослушные стали, к нам даже участковый приходил и сказал, что если на Ваню ещё хоть один учитель пожалуется, то его отправят в детскую колонию. Ваня два часа после этого разговора вёл себя тихо, а потом снова за своё. Мы уже не знаем, что с ним делать, но ему хоть будет что своим детям рассказать!

В прошлую пятницу я была в больнице, у окулиста. Оказалось, у меня близорукость. Теперь ношу очки, и знаете, это намного сложнее, чем я думала. И вообще, я не подозревала, что люди такие любопытные! Все вокруг начали спрашивать, фальшивые ли очки или я действительно много читаю.

Новая учительница по географии узнала, что мы с вами ставили пьесы в школьном театре, и предложила нашему классу поставить пьесу-сказку про лесных жителей, которые борются за чистоту и порядок в лесу. Я играю русалку, Тая – фею, Марина – кикимору, Ваня и Миша – мусор, а Лида – листву. Но репетиций ещё не было.

У меня к вам большая просьба: пришлите слова той песни о художнике и поэте, которую пели нам под гитару? Помните, мы собирались в поход на Демерджи? Давайте сходим летом? Мама сказала, что с удовольствием сходит тоже, несмотря на угрозы нового классного руководителя. Вот и все мои новости на сегодня. Напишите, пожалуйста, про свою жизнь. Надеюсь, вы скоро приедете к нам! С любовью, Алиса».

Они скоро вырастут. Два-три письма. Если повезёт, мы сходим в горы. Всё, чем я жил, чем болел, становится воспоминанием. Я стою над бухтой, наблюдая, как облако накрывает, как вязаной шапкой, далёкий Чатыр-Даг. Мне нужно всего лишь накинуть косуху, выйти на набережную, пожать руку уличному гитаристу, поджемовать с ним, потом пропустить по паре-тройке шотов в «Ринго Стар», подсесть за столик к девчонкам. Но я опять никуда не иду, перечитываю письмо. Если будет совсем нехорошо от воспоминаний, у меня в шкафчике есть початая бутылка «Киндзмараули», да и пачки «Честера» на сегодня точно хватит. Решено – весь вечер курить и вспоминать! Может, мне удастся понять, почему всё так сложилось.




Глава 1. Леший




Всю ночь мне не давала спать мысль об этих дурацких коровах. Вчера, наспех закончив подготовку к контрольной по теме «Предложения с обращениями, вводными и вставными конструкциями», я схватил рюкзак, пробежал сократом к автостанции Западная, где меня ждала Надя, и мы едва успели на последний автобус до села Счастливого. Уже в темноте прошли в Многоречье по грунтовке и за селом встали на ночёвку в старом ореховом саду: несмотря на начало апреля, там было очень тепло. Мы решили долго не сидеть, поужинать и лечь спать – с утра нам предстоял непростой подъём на массив Бойка. Я принёс охапку дров. Пока разжигал костёр, Надя уже сама поставила палатку, уложила внутрь рюкзаки, карематы, спальники и, улыбаясь, посматривала на меня – до этого у неё не получалось справиться с палаткой в одиночку. Потом я отправился за водой и тут-то увидел в темноте искорки зелёных глаз. Коровы! Разлеглись в саду под орехами и, видимо, ночевать тут будут. А если палатку затопчут? Я решительно ничего не понимал в коровьей логике и поделился своими сомнениями с Надей, у которой бабушка жила в настоящей деревне. Надя засмеялась:

– Да они утром пойдут, на рассвете. Ну а если затопчут нас – значит, судьба такая. Ты лучше открой вино, а то каша с тушёнкой остывает.

Разложив кашу по мискам, девушка прикрепила к веткам ореха разноцветную гирлянду, подключённую к миниатюрному аккумулятору – и начался праздник. Я не мог отвести от Нади глаз – от её золотистых волос, озорного взгляда, красивых коленок, выглядывавших из-под клетчатой юбки.

– Вот что, Надя. Я себя запрограммирую – когда коровы пойдут, сразу проснусь.

К одиннадцати мы уже лежали, обнявшись, в состёгнутых спальниках. Я дремал, уткнувшись носом в Надины волосы, и из ущелья вместе с журчанием холодной речки в мою голову проникали странные сны. Минотавр с бензопилой вёл допрос в стеклянной комнате, угрожая отрезать мне правую руку. Я не выдал тайну, прошёл испытание и сел пить водку с другом, закусывая ломтиками говяжьей бастурмы, как вдруг с ужасом подумал, что говядину не проверил ветеринар и она может быть заражена, а соль не нейтрализует паразитов. Но тут из подвала вышла обнажённая Надя в белом чепчике с красным крестом, обняла меня за плечи, прижавшись твёрдыми сосками к моей спине, и ласково прошептала:

– Пей водку, если не уверен в качестве мяса, она всё нейтрализует!

Коровы, действительно, пошли на рассвете – я дёрнулся из спальника, облизывая пересохшие губы, расстегнул тамбур. Стадо проходило в метре от нашей палатки, не обращая на меня никакого внимания. Гордый своим внутренним будильником, я снова залез в нагретый спальник, и мы ещё час валялись.

Когда пришло время надевать рюкзаки и покидать поляну, начался мелкий дождь. Колея была глубокой, полной ржавой жижи, поэтому я прокладывал путь через кустарник над дорогой, и к моему лбу, к очкам ежеминутно прилипала мокрая паутина. Днём дождь усилился и назойливо барабанил по дождевику. Мы вошли в густой туман, и, казалось, будем идти в нём бесконечно. Вдруг дорогу преградил старый трухлявый бук, который упал на тропу совсем недавно. Я повёл девушку в обход и остолбенел: из центра пня торчало железное дуло винтовки. Осторожно, стараясь отклонить дуло в сторону, я вытащил оружие и сразу узнал легендарную винтовку Мосина: она была не ржавая, что странно, вот только приклад совсем сгнил. На корпусе виднелась гравировка: «1938». Винтовка оказалась заряженной, но спусковой крючок не нажимался. Я решил, что в просторном дупле был схрон партизан, а потом их убили, и винтовка осталась в дупле на полвека. Оставлять такое сокровище в лесу, конечно, мы не могли: замотали остатки оружия в целлофан, который обычно стелили под палатку, и продолжили путь.

К турстоянке Баш-Дере пришли под вечер, едва волоча ноги по грязи. Лучшее место оказалось занято – три молодые женщины грели руки над высоким костром. Одну из них я сразу узнал – Пелагея, радастея из Костромы, ходила со мной в один из первых походов. Тогда, в конце девяностых, книга Евдокии Марченко «Радастея» набирала популярность в СНГ, пропагандируя теософию, оккультизм, неоязычество, и Пелагея попыталась рассказать мне про Ритмологию, Арийско-Вавилонянскую расу и Метод 7Р0. В ответ я пошутил про нью-эйдж и оккультные практики, после чего мы больше не ходили в совместные походы. С тех пор прошло пять лет, и, судя по внешнему виду Пелагеи, в её мире ничего не изменилось: на шее болтались амулеты, нашитые руны покрывали камуфляжную куртку. Подруги выглядели ещё суровее: брюнетка щеголяла в довольно грязном самодельном костюме единорога и всё время косила взгляд куда-то вбок; третья девушка, бритая наголо, стояла в тельняшке и трусиках, невзирая на промозглую погоду.

Пелагея прищурилась, поглядев на нас; Надя ответила ей взглядом, полным презрения. По кислому лицу моей подруги я понял, что она хочет уйти куда-нибудь подальше, но впереди уже начинался каньон. Мы поставили палатку метрах в тридцати от странной компании. Из ущелья неприятно тянуло, травы покрылись изморозью, поэтому я быстро разжёг костёр, сварил глинтвейн, и Надя заулыбалась, щёки порозовели. Напившись горячего вина, мы всё бросили – недоеденную кашу в мисках, котелок, сладости – и полезли в палатку.

Проснулись глубокой ночью от странного звука – далёкого ритмичного гула, похожего то ли на музыку сельской дискотеки, то ли на рёв двигателя трактора. И этот трактор-праздник быстро приближался, ломал на своём пути деревья, двигаясь со стороны вершины Сотира – а дороги оттуда в нашу сторону не было и в помине, там обрыв и буковый лес. Я хотел сказать Наде, которая тоже проснулась и вцепилась в мою руку мёртвой хваткой: «Это невозможно!» – но не мог разжать губы. Вибрация вжала меня в спальник, лишила сил, наполнила страхом. Такое состояние случалось со мной только однажды, в детстве, когда я подростком во сне увидел над дверью комнаты огромные опущенные веки, а под ними невыносимое пламя. Веки приподнялись чуть-чуть – я услышал тихий гномий смех в углу и свой собственный хрип. И теперь я не мог пошевелиться, как будто меня сверху придавила могильная плита. Словно вторя этой мысли, вибрирующее нечто остановилось у палатки и начало сминать её сверху. Над головой лопнул альпеншток, и сквозь пелену ужаса в голове пронеслась мысль: «А палатку-то я у физрука взял! Как же возвращать?» Внезапно в стороне раздался высокий женский голос – он отчётливо и неторопливо начал произносить мантру: «Распроёбанец хуев, зело разъёбаный до требухи пиздодыры вселенской хуеглот, яко вздрочённый фараонов уд, промудохуеблядская пиздопроёбина, архиереева залупа, оной плешь, Иерихонская пиздищи елдачина, зарубка Алексашковой наизнатнейшия мотни, блудоебливый афедрон, ёбаный Приаповой дубиной стоеросовой, Вавилонския блядищи выблядок, мудило вельми отхуяренный, пиздоебательной пиздины пиздорванец особливо охуелый, кляп вздыбленный ебливище пиздоторчащего хуищи аллилуйя!»

И пока раздавалась эта странная матерщина, вибрировавшее нечто оторвалось от палатки и устремилось прочь, ухнуло упавшее неподалёку дерево, посыпались камни. Ко мне возвращались силы и возможность двигаться, а вместе с ними накатывала злость. Я трясущимися руками расстегнул полог палатки.

На поляне под дождём стояла совершенно голая Пелагея с фонарём в руках, её лицо было перекошено, глаза вращались, по телу стекали струйки воды.

– Что это было? – еле выговорил я.

– Лешак приходил, – медленно ответила девушка, которой тоже давались с трудом обычные слова.

– Ты прогнала его Большим загибом Петра Великого!

– Не Большим загибом, а Малым, филолог хренов. Загиб обращает в бегство любую нечисть, вселяет ужас во врагов России! Всю прану сожрал этот лешак, иди он лесом!

Пелагея зло плюнула, тряхнула мокрыми рыжими волосами и ушла в темноту.



Надя медленно приходила в себя, но разговаривать отказывалась. Я оделся, накинул куртку, кое-как поправил надломленный альпеншток и пошёл к Пелагее. Костёр снова горел, и девушка, стоя под навесом и завернувшись в спальник, грела руки над пламенем. Подруг нигде не было видно. Я присел на бревно напротив.

– Скажи, а чем мы ему не угодили?

Девушка подняла глаза:

– У вас каша по всему лагерю разбросана, еда в пакетах. Неужели сложно убрать? Лешие не любят такого, приходят и мстят. Их только матом прогнать и можно – ну что я тебе объясняю, ты и сам знаешь, это слова из нашего языческого прошлого.

– Слушай, Поля, я думаю, он не из-за еды пришёл. Мы вчера кое-что нашли в дупле старого бука и забрали. Это старое ружьё.

Девушка отшатнулась от огня, спальник упал, открыв её большую белую грудь.

– Ну ты и придурок! Ты магниты охранные нарушил, сигнальная цепь зазвонила, и лешак явился! Это же священный массив Бойка – точка контакта с Тонким миром, место для сокровенных медитаций. Тут нельзя трогать всё подряд, а тем более – красть! Куда ты скачешь, мальчик, кой чёрт тебя несёт!

– Ладно, не кипятись, не буду я это ружье домой забирать, а то ещё эта нечисть ко мне в гости придёт, на чай. Зарою в листву и пусть забирает. Спасибо.

Когда я залез в палатку, мой спальник был отстёгнут, Надя лежала в своём.

– Надь, Пелагея на поляне руны из камней выложила, говорит – леший больше не придёт.

– И чего ты явился? Спал бы уже у этой ведьмы в её палатке, дрожали бы с ней вместе! Возвращайся, она ждёт!

– Пусть ведьма, но она помогла, мы должны быть благодарны.

– Не знаю, как ты всё провернул, но я уверена – это одна из твоих идиотских шуточек. Леших не бывает в природе. Лишь бы на сиськи чужие пялиться, а так всё обставишь, как будто Армагеддон случился. Мистификатор! – Надя замолчала и отвернулась.

Я нащупал её сигареты в боковом кармане рюкзака, выбрался из палатки, закурил, разжёг костёр. Собрал продукты, залил миски водой, плеснул в железную кружку немного коньяка «Коктебель», выпил залпом. Дождь закончился, и надо мной в обрамлении буковых веток сияли апрельские звёзды. Я думал о странном случае, произошедшем час назад. Меня с детства будоражили истории, в которых невидимый грозный мир вторгался в жизнь обывателей и переворачивал её с ног на голову. Когда в Херсонесе заметили призрак Белого монаха, было очень страшно, но я всей душой желал встретить его. Если сегодня на этой поляне действительно леший валил нашу палатку, то его существование полностью меняло мою картину мира. И Поля, которая смогла найти в себе волю прогнать его, Поля, над сектантскими привычками которой я смеялся! Ведь она могла отомстить мне за язвительные шутки над Ритмологией. Просто не подошла бы к нашей палатке и не сказала бы нужных слов. Розыгрыш? Вряд ли. Чтобы провернуть такое шоу, нужна целая команда киношников, а те мата уж точно не боятся. Смогу ли я что-то понять в этой истории? Леший сбежал в темноту вместе со своими секретами. Но ведь у меня осталось ружьё, его можно использовать как приманку! Придётся забрать. Кстати, про Белого монаха. А ведь история с ним случилась осенью девяносто четвёртого года, когда я учился в десятом классе и угодил в секту.




Глава 2. Белый монах




Николая знают все фотографы Севастополя. Кто-то смотрит на него с завистью, кто-то – с одобрением, кто-то – с восторгом. Николай – фотограф первой в новейшей истории города коммерческой газеты «Вечерний Севастополь», издания альтернативного, скандального, эпатажного. На вооружении у мастера – новейшая автофокусная камера Canon EOS-1 со сменными объективами, купленная в Америке. Нам, снимающим на отцовские «Зениты» и «Зоркие», и смотреть на это чудо техники страшно. Но самое главное в Николае – умение сфотографировать невозможное. Несколько месяцев тому назад город только и говорил о его фотоснимке, на котором призрак, Белый монах Херсонеса, идёт среди ночных развалин древнего города. И сегодня репортёр читает лекцию у нас, в фотокружке Дворца детства и юности! Учитель, Александр Игоревич, разрешил прийти на встречу с известным фотографом только старшеклассникам – тема привидений зыбкая и опасная. Мы сидим в общем зале на деревянных стульях, расставленных полукругом. За металлическими решётками окон видны декорации фестиваля «Золотая рыбка», еле освещённые фонарём – на улице уже осенние сумерки. У окна – стол нашего руководителя, на нём пузатый электрочайник, стаканы и бородинский хлеб, который всегда приносит Иван Александрович – опытный фотограф, друг нашего учителя. Слева от стола – книжный шкаф с альбомами известных фотохудожников и архивом плёнок кружковцев по годам; справа – дверь в лабораторию, не простая, а двойная, с небольшим помещением между дверьми, чтобы во время печати можно было входить и выходить, не засветив фотобумагу. В лаборатории почти всегда горит красный свет фотофонарей, вдоль стены стоят простенькие увеличители «Таврия», на которых учатся мальцы; мы же, старшеклассники, печатаем фотографии на громадном «Азове» с электрическим управлением и сменными объективами. Ещё есть небольшая кладовка, заваленная списанными кинокамерами «Красногорск», бобинами с киноплёнкой, которую мы перед съёмкой отматываем «на глаз» и заряжаем в пластиковые кассеты; также в кладовке лежат софиты, светящие невыносимо горячим жёлтым светом, от которого у девушек-моделей течёт макияж. У входа, на полочке, стоит сломанное чудо советской промышленности – фотоаппарат «Алмаз-103», который так похож на обожаемый мной Nikon, но, в отличие от безотказного японского коллеги, он с секретом: если сначала опустить рычаг автоспуска, а потом взвести затвор и нажать на спусковую кнопку, то аппарат ломается. Сначала – затвор, потом – автоспуск, только так. О неприятной особенности камеры предупреждали всех учеников кружка, и, конечно, кто-то однажды решил проверить, правда ли это. С тех пор «Алмаз» не фотоаппарат, а экспонат.

Мы – ученики десятого класса, и этот год в кружке – предпоследний. Чего только не было за три года: и поездка в Москву с оркестром народных инструментов под управлением Людмилы Королёвой; и фестиваль «Золотая рыбка» с концертами на набережной, выездами в Ласпи и обязательной ежедневной стенгазетой. Эта газета размером полтора на два метра стала нашей гордостью: утром мы фотографировали, потом проявляли и печатали снимки, наклеивали фото на ватман и к вечернему концерту вешали газету в фойе Дворца! Вспоминалась и опасная, напряжённая съёмка пресс-конференции Мешкова, объявленного президентом Крыма. Снимали «Звёздный прибой», на котором блистала вся пост-советская попса: и Пугачёву, и Киркорова, и «Кар-Мэн» мы видели. А вот привидений – нет! Осталось сфотографировать Белого монаха – и можно с лёгким сердцем во взрослую жизнь.

Николай стоит в центре зала с фотографией в руках. Снимок очень зернистый – плёнку проявляли по пуш-процессу, поднимая её чувствительность. Но белая фигура посреди херсонесской улицы явственно различима.

– Дежурю я уже которую ночь, наслушавшись рассказов о Белом монахе, – рассказывает фотограф, – ночь тихая, летняя, ни души, только на старом монастырском пляже едва слышны голоса ночных купальщиков. Уже уходить собирался. Вдруг дрожь меня пробрала. И через несколько секунд – он, ослепительно белый, даже не идёт, а плывёт мимо меня по улице. Я машинально давлю на спусковую кнопку – так и жал, не отпуская, мотор перематывал кадр за кадром, пока плёнка не закончилась. А фигура, не поворачиваясь ко мне, проследовала мимо Туманного колокола и растворилась в ночи.

Мы сидим не дыша. Нарушает тишину уфолог Деев, приглашённый в качестве консультанта:

– Нам известно, что советская власть в 1923 году закрыла православный монастырь, расположенный на территории Херсонеса. Колокола сняли со звонницы храма и один из них установили на берегу, чтобы в туман подавать сигнал проходящим кораблям. Монахов же расстреляли, всех до одного. Мы склонны считать, что описанное известное привидение – так сказать, неразложившийся эфирный двойник одного из монахов, который отделяется от тела при смерти. Если смерть была насильственной, двойник мог остаться привязанным к месту убийства. Когда люди обращают внимание на такое привидение, оно напитывается их эманациями, страхами, переживаниями – и, так сказать, «живёт», бродит по окрестностям. Современные фотоплёнки могут зафиксировать привидение, даже если оно неразличимо глазом. Сильные маги древности использовали эфирных двойников для охраны своих замков от обывателей, «привязывая» привидений к башням, дорогам и кладбищам.

– Я говорил с архиереем, – аккуратно вклинивается в разговор Николай, – показывал ему фотографию. Архиерей изучил снимок и удивился, почему это монах белый. Ведь в православии инок – чернец! Выходит, засланный казачок гуляет по Херсонесу, не доминиканец ли? А я архиерею говорю уверенно: «Так это ж иномирие, там всё наоборот! Как на негативной плёнке – если монах в жизни чёрный, то на плёнке он будет белым. Монах – в негативе!»

В зале слышится одобрительный шёпот, учитель улыбается и кивает:

– Коль, а давай нашим мальчикам устроим праздник – сводим их в ночной Херсонес! Уважаемый Деев, что скажете? Не губительно ли это для молодой психики?

– Если я пойду с вами, то не опасно, – широко улыбается Деев. Но, конечно, все участники экспедиции должны сохранять самообладание и без промедления делать, что я скажу: с астральным миром шутки плохи.

– Коль, а ты пойдёшь с нами? – продолжает учитель.

– Саша, своего монаха я уже встретил, и думается мне, что никакой он не астральный двойник, а самый настоящий гость из иномирия, личность, – Николай глянул на Деева исподлобья, – и история его появления – хороший повод подумать о Боге, о своей душе. Мне после встречи с Белым монахом хочется бросить мышиную возню в мире и самому стать послушником. А юноши – пусть ищут, и найдут, я уверен. Сделают снимки, а может, и шаг к спасению своих душ.

– А можно вопрос задать? – неожиданно раздалось из угла комнаты.

Все разом повернулись к Ивану, нашему однокурснику, который сидел, откинувшись на спинку облезлого стула и безостановочно взводил и спускал затвор своего маленького фотоаппарата «Вилия-Авто». Не дожидаясь разрешения, он продолжил.

– Вы не читали разоблачение этой истории в государственной газете «Слава Севастополя»? Если кратко, там написано, что Белый монах – выдумка алкоголиков, которые забросали весь заповедник бутылками от портвейна. Они увидели профессора-сибиряка, который приехал заниматься историей древнегреческих полисов и ходил ночью в мокрой простыне, потому что изнывал от крымской жары. Так вот, эти пьяницы…

– «Слава Севастополя» – пережиток совка, – взвизгнул Деев, – они уже утонули в чернухе, статьях про бутылки и бомжей. Я не удивлён, что они накалякали такой пасквиль. Но если ты не веришь, бери свою щёлкалку в ночной Херсонес – я уверен, наша группа вступит в контакт с эфирным двойником монаха!



Встречу участников загадочной съёмки назначили у входа в кинотеатр «Россия» в шесть вечера, через неделю после встречи с Николаем. Стояли последние дни октября, ночной ветер вяло жевал мою куртку с ватной подстёжкой. Я стоял один в луче жёлтого фонаря, и вокруг меня летали рваные газеты, пакеты, луковичная шелуха – днём у кинотеатра работал стихийный овощной рынок, который с наступлением темноты закрылся. В начале седьмого пришли кружковцы Лёша и Коля, сразу за ними – учитель и уфолог. Когда уже собрались идти, прибежал Иван с «Вилией» в руках. На территорию Херсонеса зашли со стороны пляжа Солнечный – в конце дня кассир уходила оттуда, оставляя ворота открытыми, и в заповедник начинали проникать любители портвейна и ночных купаний, ну а в октябре пришло и время охотников за привидениями. Когда миновали ворота, Александр Игоревич достал из кожаной сумки кассеты с фотоплёнкой и раздал нам:

– Каждому по две кассеты. Это свежая аэрофотоплёнка чувствительностью четыреста единиц по ГОСТу. Экспонируйте как тысяча шестьсот, при проявке будем пушить на две ступени.

– А как же мы свет замерять будем? – возмутился Иван, – если этот Белый монах объявится, что, сначала к нему с точечным замером лезть?

– Так, развёл тут демагогию! – повысил голос учитель, – если кто-то уже три года учится в фотокружке и не знает, что делать, то пусть открывает диафрагму, ставит одну тридцатую и снимает. А кто знает, тот уже экспозицию выставил. Стоп, погоди, какой ещё точечный замер? У тебя же «Вилия», Ваня. Совсем без царя в голове!

Я зарядил ценную плёнку в кружковский «Зенит-11», которым мог пользоваться без ограничений и брал на все съёмки. Учитель погасил фонарик, и мы окунулись в кромешную темноту ночного Херсонеса. Каменистая дорога едва угадывалась – месяц ещё не поднялся; в море, по левую руку, горели шесть огней – это два корабля стояли недалеко от берега; ветер усиливался, и мы спешили поскорее спуститься к Базилике в базилике – там, в низине, ветер не должен был лютовать. На камнях средневекового храма Иван предложил разложить бутерброды и перекусить, но Деев зашипел на него, и бутерброды с сожалением были спрятаны обратно в школьный рюкзак. Не включая фонарики, мы медленно вышли на древнюю улицу и отправились к Туманному колоколу. Я чувствовал себя не в своей тарелке из-за непривычного контроля: Деев шагал впереди, учитель шёл замыкающим, и уйти в сторону, побыть одному среди руин не позволяли. А для меня эти улицы с самого детства означали такую сладкую волю. Здесь проходила незаметная глазу граница с невидимым миром, в котором всё искрилось и сверкало, девушки в белых одеждах ходили по волнам, а на горизонте сверкал тугой парус на косой перекладине. Мы прибегали на руины с Игорем, другом детства, чтобы облазить каждый метр странной земли, от которой, как пар от Южной бухты в холодный день, поднимались образы далёкого прошлого. Я читал на Херсонесе «Полярного лётчика» Водопьянова, усевшись на нагретые камни, – под шум волн и стрекот сверчков. Приходил сюда подростком тайно поглазеть на студенток, которые поздней весной купались после лекций голышом: оглянувшись по сторонам, быстро снимали бельё и прыгали в море с плоского камня, а потом, выходя на берег, набрасывали на мокрые плечи белые блузки. Заповедник почти не охранялся, и его обрывистая часть за Солнечным считалась диким пляжем.

Пройдя до бывшего монастырского пляжа и никого не встретив, мы вернулись к Туманному колоколу, высившемуся на фоне звёздного неба чёрной громадиной, и начали мучительно пялиться в темноту, но Монах не появлялся. Достали бутерброды и жевали, пустив по кругу крышку от термоса, наполненную крепким чаем, в котором постоянно попадались чаинки. Потом чай кончился, и мы начали мёрзнуть. Через полчаса учитель сказал:

– Мальчики, как и говорил уфолог, привидения могут быть невидимы глазом, но фотоплёнка их зафиксирует. Мы сейчас пройдём ещё раз к Базилике в базилике, и вы будете снимать наугад – возможно, после проявки мы что-нибудь увидим.

Так и поступили: отсняли за пятнадцать минут по одной плёнке, вторую заряжать пока не стали. Счётчик кадров моей камеры показывал «36», но, так как я отматывал плёнку на глаз, видимо, отрезал чуть больше обычного и кадр-другой ещё был в запасе. Мы подошли к руинам собора св. Владимира, взорванного германской армией при отступлении, а потом через главный вход покинули Херсонес. Недалеко от кинотеатра «Россия» остановились в скверике – наш учитель и уфолог о чём-то горячо спорили, и мы ждали. Ко мне подошёл Иван.

– Вадик, у тебя же остались кадры? Сними мой портрет вот в этой телефонной будке!

– Ваня, ну света нет совсем, снимать надо на «В», а штатив не брали, кадр выйдет смазанным.

– Тебе что, жалко? На пустоту ночную, на этот бред собачий всю плёнку потратил, а на меня жаль, да?

– Ладно-ладно, не тошни, лезь в будку.

Иван зашёл в жёлтую будку с выбитым стёклами, схватил трубку и картинно улыбнулся. Я поставил длительную выдержку, нажал спусковую кнопку и подождал три секунды, потом отпустил.

– Так, что вы там дурью маетесь, – услышали мы голос Александра Игоревича, – быстренько смотайте плёнку и отдайте мне кассеты!

Мы протянули плёнки учителю, дошли с ним до остановки троллейбуса и разъехались по домам.



В историю про фиксацию плёнкой невидимых призраков я не верил – ведь Николай сначала увидел Монаха своими глазами, а потом уже начал снимать. Просто все замёрзли, а какие-то пробные кадры, ну хоть для галочки, полагалось сделать. Поэтому на проявку плёнок я не пошёл, с ними должен был справиться Илья, лаборант. Меня больше интересовали альбомы Виталия Бутырина и Вильгельма Михайловского, которые Александр Игоревич купил в Москве, и я шёл в фотокружок в надежде их полистать, заварив стакан сладкого чёрного чая. Было время лекции для мальцов о приёмах репортажа, и я, как старшеклассник, всегда мог рассчитывать на стул в углу комнаты. Сдав пальто в гардероб, я спустился по широкой лестнице на нулевой этаж и пошёл по неосвещённому коридору в наш кабинет. Дверь оказалась заперта, внутри – ни звука. Стучу, потом стучу громче. Слышу торопливые шаги, и через минуту учитель впускает меня, сразу запирая входную дверь на замок.

– Вадим, у нас внештатная ситуация, я отпустил всех кружковцев и печатаю твою плёнку. Деев только что ушёл, настрого запретив показывать снимки подросткам – они опасны. Я закончу печать, передам плёнку и фотографии уфологу, и мы на этом закроем проект – я не хочу, чтобы кто-то из вас сошёл с ума.

– Александр Игоревич, погодите. Неужели я что-то снял? Это действительно Белый монах?

– Нет, это какое-то неизвестное уфологии привидение. Деев классифицировал его как астрального вампира. Я не знаю, как у тебя получилось. Видимо, надо было больше снимать наугад, отснять по две-три плёнки, и тогда у других кружковцев тоже что-то было бы. А может быть, у тебя дар. В любом случае, вам видеть это фото нельзя. Деев говорит, что один взгляд на изображение вампира может бесповоротно изменить психику.

– Учитель, а зачем тогда мы ходили на эту съёмку, если теперь вы нам даже фото не покажете?

– Мы рассчитывали встретить безопасное привидение, Белого монаха, а столкнулись с чем-то иным. Уфолог уже билет в Москву купил, проведёт там тест на подлинность фотографий, ну а потом… Он сказал, что последствия могут быть серьёзными, вплоть до объявления Херсонеса аномальной зоной.

Слова учителя мне не понравились. Во-первых, меня лишали права увидеть свой же снимок, который, кстати, мог сделать меня знаменитым, как Николая. Но хуже было второе. По вечерам я слушал лекции восточного учителя в эфире радио «Маяк». В них регулярно говорилось о том, что в духовном мире, как и в физической реальности, подобное притягивает подобное. Николай встретил монаха, который символизирует святость, чистоту, спасение. А я – какого-то астрального вампира! Значит, во мне самом – зло! Надо было срочно разобраться в этой неприятной ситуации.

– Александр Игоревич, – начал я решительно, как автор снимка я имею право его увидеть. Понимаю, что снимал на вашу плёнку кружковской камерой, понимаю, что архив отснятых плёнок принадлежит Дворцу детства и юности, но я – автор. Покажите мне снимок.

Учитель посмотрел на меня с усмешкой.

– Вадим, хорошо, но только при свете красного фонаря и недолго. Как мне кажется, уфолог перегибает, но рожа на фото и правда премерзкая. Ты же понимаешь – для меня история с привидениями новая, я в МГУ научный атеизм изучал. Поэтому давай доверимся специалисту. Если он говорит, что есть опасность, то надо действовать очень осторожно. Я, как учитель, не могу рисковать здоровьем ученика.

Мы вошли в лабораторию, освещённую тусклым красным светом. В промывочной кювете плавал единственный отпечаток, изображением вниз. Я взял в руку пинцет и медленно перевернул фотографию. На меня глянуло ехидное расплывшееся лицо с чёрными провалами вместо глаз и широкой улыбкой Джокера. Одно ухо существа было нормальным, а второе – огромным, слоновьим. Внезапно я всё понял и согнулся пополам от хохота. Учитель мгновенно вырвал снимок из моих рук и потащил меня за воротник рубашки к выходу, распахивая обе двери в лабораторию, засвечивая фотобумагу.

– Александр Игоревич, всё хорошо! Я не свихнулся! Это же Иван! На фото Иван в телефонной будке, последним кадром снят его портрет, – задыхаясь от смеха, кричал я.




Глава 3. «Свинтили, шайтаны!»




В работе молодого учителя есть приятный ежегодный бонус – это длинный отпуск. Если отношения учителя с администрацией школы ещё тёплые, его могут отправить на восстановление нервных клеток уже в начале лета, не привлекая к сдаче выпускных экзаменов. В июне две тысячи третьего года в кабинете директора мне ещё улыбались, вручили зарплату за май и паёк, состоявший из двух тощих синеватых кур. С отпускными всё обстояло хуже: директор ванговала выплаты в июле-августе и обещала сразу позвонить; я же не ждал денег до осени и решил подработать где-нибудь на Южном берегу Крыма. Но сначала мы с Надей устроили друг другу праздник.

Моя девушка оканчивала третий курс факультета «Экономика и финансы» и жила в общежитии студгородка ТНУ. Она как раз расправилась с летней сессией и была готова к приключениям, прежде чем уехать на лето к родителям в посёлок Затока Одесской области. Мы собрали рюкзаки и отправились вдвоём в поход – через горы к морю. Ели чебуреки в Соколином, поднимались узким горным лазом на Барскую поляну, обходили петлёй лесничество Ай-Димитрий, где бешеный егерь объявил свою территорию заповедником и бросался, как зверь, на туристов. Из Байдарской долины доехали до Фиолента и там, сгоревшие под летним зноем, уставшие, исцарапанные и счастливые, с криками разделись догола и долго не вылезали из моря.

Ночь. Мы только что искупались в лунной дорожке, наспех вытерлись коротким полотенцем и лежим в палатке. Я целую волосы Нади, они солёные от морской воды, и мне кажется, что я обнимаю русалку.

– Вадик, расскажи на ночь сказку, – шепчет девушка, поворачиваясь ко мне, – как ты умеешь, дикую.

– Ладно, слушай сказку.

Садимся на каремат у палатки, я набрасываю на плечи Нади свою клетчатую рубашку. Несколько минут молча сидим обнявшись, слушая шум волн, наблюдая за луной, склоняющейся к горизонту. Потом я начинаю.

– С незапамятных времён в горах Тибета живут Семеро. Точнее, живут они не в самих горах, а в другом измерении, называемом Тонкий мир, и над Тибетом находится дверь в него. Занимаются эти Семеро тем, что держат мир. Люди Тибета говорят, что как только их вахта прекратится – всем нам хана.

– Вадик, я читала, что есть до сих пор люди, верящие, что Земля – плоская. И её удерживают на спинах три слона, которые стоят на черепахе, плавающей в море, – Надя положил руку мне на живот и медленно начала опускать её вниз. – И эти Семеро тоже Землю на себе держат?

– Нет, образно, – улыбнулся я и легонько укусил девушку за мочку уха. – Тёмные-тёмные силы зла каждую минуту стремятся уничтожить наш мир, а семеро махатм им противостоят, посылая людям огненные мысли, несущие очищение. А те махатмы, которые в данный момент не на вахте, периодически садятся в круг и размышляют, как ещё помочь страдающему человечеству, погрязшему в пороках, то есть нам с тобой. Махатмы владеют универсальным учением, в котором описано строение мира и как жить, чтобы спастись. Все религии на Земле – отголоски единого учения, все пророки и боги – эти самые Семеро, рождающиеся каждую эпоху под новыми именами.

Я выложил из гальки круг, обозначающий общий сбор Владык Шамбалы, и начал рассказывать в лицах:

– Махатма Будда!

– Я!

– Люди погрязли во тьме бытовой магии. Твоя задача – дать им свет истины, рассказать о мощи Великой Пустоты!

– Я готов!

– Махатма Будда, на воплощение – пошёл!

Сквозь черноту холодных миров летит в горячее земное тело махатма Будда, чтобы научить людей важнейшей истине: их на самом деле нет. Будда приносит человечеству учение, которое становится древнейшей религией. Проходит время.

– Махатма Иисус!

– Я!

– Люди снова всё испортили. Вместо того, чтобы познать радость Нирваны, они поклоняются золотым статуям. Махатма Иисус, твоя задача – идти в мир и снова дать наше учение, показать невеждам отделение зёрен от плевел. Иисус, ты готов к воплощению в новом физическом теле?

– Готов!

– На воплощение – пошёл!

Надя убрала руку с моего плеча и прикоснулась к маленькому серебряному крестику на обнажённой груди.

– Вадик, не надо так про Иисуса. Я, конечно, большая грешница, но я верю в Бога, верю с детства, и меня задевает, когда о нём так говорят.

– Надя, я тоже верю в Бога, я уважаю его. Но когда мы начинаем бояться говорить о нём свободно, боимся размышлять и сомневаться – мы можем очень быстро стать фанатиками и пропасть. Я попробую объяснить, что Бог значит для меня. Когда я закончил девятый класс, к нашим соседям на каникулы приехала их племянница. Тоненькая девочка с голубыми глазами, тихая и улыбчивая. У нас во дворе стояла резная беседка, там мы познакомились и общались по вечерам. Однажды я взял из дома синий советский магнитофон, купив к нему дорогие батарейки, поставил недавно купленную кассету Элтона Джона «The One» и вышел к Оле. Да, все смеялись над моей любовью к музыке Элтона Джона, думали, что я гомик; даже парни, которые продавали мне кассету Euro Star в белом трейлере у танцплощадки «Ивушка», не удержались и хихикали. А Оля влюбилась в эту кассету. Запись была палёная, пиратская, без первой песни «Simple Life», и сразу начиналась с крика чаек. Мы с Олей брали магнитофон, она включала его сама и приставляла динамик к уху; вступали чайки, и девушка улыбалась. Мы шли к морю, Оля надевала в ржавой раздевалке сплошной синий купальник, мы подолгу плескались в тёплом море, прыгали с пирса, болтали. Потом шли под вечер во двор, Оля улыбалась мне, и ей не приходило в голову, что кто-то считает меня гомиком.

– Ты совсем бессовестный, начал о Боге, а рассказываешь мне о какой-то девчонке. Ты хочешь, чтоб я ей волосы повыдёргивала, когда она приедет?

– Не приедет. Оля умерла от рака много лет назад и лежит на севере в мёрзлой земле. У нас никогда не было ничего. Только долгий взгляд и этот крик чаек с кассеты. И единственный человек в мире, который помнит Олин взгляд, прогулки у моря с магнитофоном – это я. Но у меня есть надежда, что эти закатные летние дни в беседке сохранены, что их знает, хранит ещё один…

– Бог?

– Да. И что Оля, благодаря ему, живёт где-то в домике в параллельном мире, и ей хорошо. Вот, послушай. Это стихи моего учителя, Николая Ярко.



В янтаре сентября мы уже не состаримся.

Ни слова, ни листва там вовек не сгорят.

Всё на свете пройдёт, только мы и останемся.

В янтаре сентября.

В янтаре сентября.



Возвращается всё на круги невозвратные.

Все придут и уйдут. Отгорят. Отцарят.

Но останутся дни – нет! – часы незакатные.

В янтаре сентября.

В янтаре сентября.



Снова ночью заноют дожди безутешные.

Совершится – увы! – ежегодный обряд.

Всё на свете пройдёт, но останемся те же мы

В янтаре сентября.

В янтаре сентября.



Глухо вскрикнет беда, и пути затуманятся,

И растают надежды, и дверь затворят.

Но Господь нас спасёт. Мы навеки останемся

В янтаре сентября.

В янтаре сентября.



Надя дрожала. Я достал из палатки термос с чаем, налил в кружку, обнял девушку. Перед нами в море возвышалась чёрная скала с крестом на вершине, и в этот крест упирался Млечный Путь.

– Вадик, тогда мы должны жить так, как требует Бог. Чтобы попасть в тот домик в раю…

– Надя, я уверен, Бог устал от нашего вранья. От разбитых о пол храма колен, от жизни по уставу. Может, он и имя своё забыл, потому что этим именем люди прикрываются, когда делают гадости. Он хочет, чтоб мы были честными. Не отличниками, которые хранят в страхе целомудрие и исправляют ошибки в словах у случайных людей, а ночью гладят себя под одеялом. А хулиганами, дерзкими битлами, Бродскими. И он улыбается, когда кто-то вдруг поднимает знамя.

Между тем звёзды за скалой начали быстро пропадать, их как будто сжирала матовая чернота ночи, а потом мы увидели первую вспышку, за ней вторую. На нас шла гроза. Минут через пять мы начали различать далёкие раскаты грома. Парочки, сидевшие на гальке, спешно уходили с пляжа, остались только мы и шумная компания с ярким костром. Гроза на Яшмовом пляже – это плохо. Укрыться негде, а во время дождя и сильного ветра с высокого берега, нависшего над пляжем, срываются камни. Но уходить совершенно не хотелось.

– Вадик, все ушли. Ты не боишься грозы? Точно Бог на нас гневается.

– Надя, ничего страшного не случится. Даже если мы сейчас пойдём купаться, всё будет хорошо.

– Ну я же не дурочка. Ты разве не знаешь, как хорошо вода проводит ток? Рядом с нами в море ударит молния, и мы мгновенно умрём.

– Вот у меня была тысяча ситуаций, когда я мог умереть. Но ведь жив! Я тебе сейчас историю расскажу.

– Давай историю. Но только не про махатм и педиков!

– Эта история приключилась, когда я был третьеклассником, коллекционировал бабочек и ходил в Межшкольный краеведческий музей – узнавать основы энтомологии. Марина Павловна, сотрудник музея, решила приобщить меня к туризму и позвала в поход с шестиклассниками на охотбазу «Красный камень». Я пошёл. Была ранняя весна. Темнело, мы шли по узкой лесной тропинке, а с неба срывался снег. И вот – «Красный камень»: холодные комнаты с двухъярусными кроватями, тусклая лампочка на потолке. Мы собрались в тёмной каморке с железной буржуйкой, где поселилась наша предводительница, и слушали, как она настраивает гитару. Вдруг Марина Павловна говорит: «Вадик, ты сегодня в своём первом походе и должен пройти испытание. Вот ведро, набери воды из колодца!» Я вышел в морозную ночь и подошёл к колодцу, который прежде видел только в кино. Крутить ручку оказалось очень непросто. Когда ведро поднялось, я едва удерживал ручку, упираясь левой рукой в бортик. «Так. Если я отпущу левую руку, то мне не удержать ворот. Поэтому я сейчас убираю правую руку и быстро перехватываю ведро!» Рукоятка бьёт меня в висок, и лицо заливает кровь. «Неправильно поступил, – думаю, – надо было всё-таки перехватывать левой рукой. А ещё попробую набрать полведра!» Вытаскиваю ведро, ставлю на бортик. Наливаю воду, несу в комнату, из которой несётся: «Сладострастная отрава, золотая Брич-Мулла!» Песня обрывается, все смотрят на меня… Утром мы катались на картонках с горы – за ночь навалило снега. На третий день началась оттепель, я шёл по проталинам под синим небом и рвал для мамы подснежники, складывая их в картонную коробку. Помню, как браво прохожу вечером по аллейке от Центрального рынка в красных шароварах, за спиной – советский коричневый рюкзак, а на виске – непривычная корочка. Захожу в квартиру и с порога кричу: «Мама! Через неделю мы идём на Чёртову лестницу!» Но… В свой следующий поход с ночёвкой я пошёл только на третьем курсе университета. Я недавно побывал на Красном камне. Всё перестроили, но колодец совсем не изменился. И кажется: если дождаться ночной россыпи звёзд, набрать воды и вернуться в каморку, я обязательно услышу: «Мы залезли в долги и купили арбу, запрягли ишака со звездою во лбу…» Я увижу в полумраке Марину Павловну с гитарой и шестиклассников, жующих мои бутерброды с жареной курицей.

– Железной ручкой колодца по виску – это как Смерть своим подолом тебя задела. А ещё я помню историю, как вы с дядей собирали грибы и наткнулись на огромного дикого кабана. Мне начинает казаться, что у тебя девять жизней!

Надя уже не дрожала и спокойно наблюдала, как последние звёзды гаснут над чёрной скалой.

– И Бог любит тебя. Почему?

– Я должен что-то понять, очень важное. Найти какую-то маленькую шестерёнку, без которой мир не крутится, не печётся хлеб, без которой нет любви. Найти и всем рассказать!

– Вадик, обернись! Смотри вверх! На склоне!

Там, куда показывала Надя, происходило нечто странное. В лесу, на склоне горы, сверкали огни – яркие, белые, и они постоянно двигались, поэтому мы не смогли сосчитать их точное количество. Я предположил, что это люди с фонариками на лестнице, ведущей наверх, к монастырю. Внезапно огни замерли, а потом двинулись вниз по склону, один за другим.

– Вадик, мне страшно! С моря гроза, а от монастыря гуманоиды идут!

– Я думаю, это спасатели. Случилось что-то нехорошее.

Мы наспех натянули джинсы, закрыли палатку и пошли по гальке к спасательной станции. Огни тоже спускались, мерно раскачиваясь, миновали последнюю каменную лесенку и выстроились на покатом бетонном спуске. Вдруг сверкнула молния, и мы увидели в руках мужчин носилки с человеком, с головой завёрнутым в тёмную ткань. Двое других спасателей держали под руки девушку в коротком сарафане, с растрёпанными волосами. Я вспомнил: час назад, когда только начиналась гроза, она уходила с пляжа с лысоватым мужчиной за руку, смеясь, а в другой руке несла бутылку шампанского. Следующая вспышка – я разглядел её лицо подробно: тушь размазана, глаза закрыты, на руках – кровь. Процессия вышла на пляж, и тут я заметил катер, подошедший к берегу. Люди с фонарями быстрыми движениями погрузили на катер носилки, помогли подняться девушке, залезли сами и быстро отчалили, даже не посмотрев на нас.

– Надя, я всё понял, – я обнял девушку, стоявшую в оцепенении, – эти двое поднимались пьяными к монастырю, ты помнишь, какая там лестница крутая и без перил? Видимо, человек потерял равновесие, упал с высоты, разбил голову и умер. А спасатели забирают потерпевших по морю.

– Они решили убежать от грозы и… всё. Знаешь, а ты прав. Бояться глупо. Давай вернёмся к палатке. Ты напоишь меня вином и будешь любить крепко-крепко, а после этого мы пойдём купаться в грозу. Мы доверимся Богу и будем беспечными, как дети.

Мы, держась за руки, пошли по берегу. Вспышки молний становились реже, начался мелкий тёплый дождь. Я снял с Нади одежду и забросил в палатку, потом поцеловал в упругую грудь, в живот, опустился перед девушкой на колени. Когда мы заходили в море, вокруг всё уже кипело и клокотало, косые струи дождя били нам в спины, а мы смеялись, передавая друг другу бутылку с недопитым вином. Её пару раз накрыла волна, вино стало горьковатым и солёным. Мне вдруг представилось, как сквозь дождь идёт в Балаклаву лодка и на полу каюты лежит ещё не остывшее тело, а рядом дрожит от ужаса хрупкая девушка, для которой этой ночью всё изменилось. Я с силой прижал Надю к себе и шепнул любимую цитату из повести братьев Стругацких: «Сказали мне, что эта дорога приведёт к океану смерти, и с полпути я повернул обратно. С тех пор всё тянутся предо мной кривые глухие окольные тропы…»



Когда мы проснулись, солнце уже стояло высоко. Над тихой водой парили белые облака, и только небольшое пятно крови на лестнице к монастырю напоминало о полуночной грозе, забравшей одну нелепую жизнь.

Я посадил Надю на автобус до симферопольского вокзала и поехал на квартиру, где жил мой брат-моряк. Скромная учительская зарплата была почти потрачена, оставалось решить, как прожить оставшиеся два месяца лета. Работать вожатым в этот раз не хотелось, я уже собирался стать торговцем солнцезащитными очками на центральном рынке, но тут из Симферополя позвонил мой друг Гриша, сказал, что есть место в фотомагазине Алушты, и дал телефон его владельца. Голос в трубке ответил с сильным акцентом: «Приезжай завтра». Я уложил одежду в спортивную сумку, прихватил десяток кассет и плеер, дал телеграмму Наде, пообещав заработать кучу денег и по возвращении снять номер на двоих в каком-нибудь приморском отеле.

В Алуште я занёс сумку Гене, которого знал по крымским рок-н-рольным вечеринкам, и отправился устраиваться на работу. Ахмет, владелец бизнеса, оказался суровым мужчиной лет сорока пяти, с пристальным взглядом карих глаз. Мы пили крепкий кофе, невзирая на полуденную жару, под выгоревшим зонтиком «Чернiгiвське свiтле» у автовокзала. Услышав слово «фотомагазин», Ахмет улыбнулся и сказал, что магазин обязательно будет через год-два, а пока есть ларёк на набережной, продавец которого внезапно заболел и уехал. Условия работы крайне просты: я до вечера нахожу жильё в Алуште, утром прихожу на склад и получаю по накладной коробку с фототоварами, гружу товар на «казённую» кравчучку, самостоятельно везу к точке и продаю. Вечером сдаю выручку отцу Ахмета и делаю ему же заказ на те позиции товара, которые закончились. Хранить коробку с аксессуарами для фотографии в ларьке опасно, поэтому на ночь я гружу всё обратно на кравчучку и везу на своё съёмное жильё. В качестве гарантии, что я не смоюсь с товаром и деньгами, я должен буду отдать Ахмету свой паспорт.

– Ахмет, а если меня остановит милиция для проверки документов?

Крымский татарин повёл густыми бровями:

– Так ты же не в Симферополе. Здесь не проверяют. На ЮБК, чтоб ты знал, мы все без паспортов ходим. А те, кто пьют алкоголь, – Ахмет поморщился, – свободно с бутылкой по набережной гуляют. Юг же! Не бойся, через два месяца сдашь мне остатки товара по накладной – верну твой паспорт.

Я попрощался до утра с бизнесменом и отправился искать комнату. Алушта, расположенная на холмах под амфитеатром Главной гряды крымских гор, сдавала самое дорогое жильё у моря, и чем дальше на холмы – тем жильё дешевле. На набережную я не пошёл, денег было в обрез. Бродил по району над автовокзалом, среди многоэтажек, окружённых ласково шелестящими платанами. После получаса поисков мне на глаза попалось огромное объявление на воротах трёхэтажного дома: «Жильё недорого». Я позвонил. Ворота открыл седой улыбчивый мужчина лет шестидесяти, выслушал и пригласил в тенистый дворик, выложенный диким камнем.

– На два месяца, говоришь? У меня есть свободная комната с общим входом, могу её предложить. Соседок, думаю, не испугаешься, – и хихикнул.

Сергей Сергеевич повёл меня к деревянной двери первого этажа, которая оказалась оклеенной с внутренней стороны фотообоями с изображением котят, жестом пригласил внутрь, приложив палец к губам:

– Ты погляди, а поговорим потом, спят.

За дверью был тёмный узкий пятачок с одеждой на вешалках, на полу кучей валялась летняя обувь. В первой комнате спали в обнимку две девушки, укрывшись простынкой. Из комнаты был сквозной проход в следующую, свободную. Я оглядел аккуратно застеленную двуспальную кровать, облезлую тумбочку, старомодное зеркало, столик в углу. Мы вернулись во двор и уселись в белые пластиковые кресла с ручками.

– Туалет и душ на улице. Ключ дам. Подружек с улицы, извини, приводить не позволю.

– А девушки не будут против, что я буду жить рядом с ними?

– Ну я же вижу, что ты нормальный парень. Да и девчонки не промах, танцуют в стрип-баре, не стеснительные. Уверен, договоритесь, – подмигнул седой мужчина. – Заплатишь за месяц вперёд и отдашь мне свой паспорт до дня выселения.

Я рассмеялся:

– Документ у меня уже забирает хозяин точки, на которой я буду работать. Хотите – ксерокс паспорта дам. Но зачем он вам? Я же всё равно вперёд заплачу.

– Эх, Вадим, наивный ты человек. Всякое бывает. Ладно, давай ксерокс, – ответил седой мужчина устало.

К вечеру я вернулся с сумкой и заселился. С девчонками действительно никаких проблем не возникло, они оказались милыми и общительными. Саша, худенькая блондинка с короткой стрижкой, курила на крыльце и угостила меня ментоловой сигаретой. Голубоглазую Женю украшали веснушки. Я неожиданно представил последнее школьное лето Жени в скаутском лагере, у костра под соснами: простенький купальник, мокрые волосы, бутылочка Stella Artois в руке. Между кронами деревьев – огромные звёзды, про которые думаешь: «Я обязательно придумаю, как стать ближе к звёздам, я увижу эти невероятные миры. Всё обязательно будет». И то, что случилось потом: «А далi був лиш холод…» У Жени на левой ноге был шрам от укуса крупной собаки.

Девушки немного рассказали о доме. У Сергеича обычно жили не отдыхающие, а приезжие работники сферы услуг, которых «дед» селил как попало – в смежные комнаты, во времянки. В прошлом году, когда совсем не было мест, он даже одну девушку поселил прямо под яблоней, вытащив в сад железную кровать. Сам Сергеич живёт на втором этаже с женой, а их доча – на застеклённом чердаке с просторным балконом, увитым плющом и диким виноградом, – в «пентхаусе». Дед души не чает в этой фифе, приезжающей каждое лето на каникулы, и ходит перед ней на цыпочках, приговаривая: «Моя доча в столице учится», имея в виду Симферополь. Как зовут дочку деда, девушки не знают, потому что она отмороженная и не здоровается с плебсом. Я внимательно слушал девчонок, лёжа на кровати, застеленной плотным выгоревшим покрывалом, не без удовольствия наблюдая в зеркале на стене, как они одеваются. Потом достал чистую одежду и отправился в душ.

Первый рабочий день прошёл гладко – отдыхающие активно покупали фотоплёнку Kodak Color, альбомчики с пальмами на обложке и дешёвые камеры Skina. Мой ларёк оказался состоящим из двух секций: во второй помещалась точка по торговле пивом, орешками и сигаретами, также принадлежащая Ахмету, там работали молодые супруги – Олег и Ира. Мы быстро подружились. Теперь было кому присмотреть за моим товаром, когда я ненадолго уходил. Правда, выходных не намечалось – работая с посторонним человеком, мне пришлось бы каждый раз пересчитывать товар по накладной, отдавая и возвращая ему коробку. Да и кому резон работать день-два в неделю? Пробыть в Алуште больше двух месяцев мне не позволяла школа, поэтому к отсутствию свободных дней я отнёсся философски. Однако на четвёртый день работы Ахмет сказал, что завтра на набережной собираются снимать кино, и у меня образовался неожиданный выходной.

Я проснулся в одиннадцать и пошёл в душ. Мои соседки спали в бесстыжих позах, отшвырнув покрывало в угол, к ковру с мишками на Севере. Пообщаться с ними никак не удавалось – когда моя работа заканчивалась, они уже танцевали в ресторане; утром же, когда я уходил, спали как убитые. Душ вышел бодрящим – вода в баке ещё не успела прогреться солнечными лучами. Потом я сварил чашку крепкого кофе, распечатал плитку шоколада «Свiточ», достал из кармана жёлтую пачку Camel и расположился под раскидистым абрикосом во дворе с плеером Casio и кассетой «Joshua Tree». Спелые палые абрикосы лежали на земле и пахли, листва шелестела под порывами ветра, врываясь в музыку, облака неслись над крышей дома. Я курил, откинувшись на спинку дешёвого кресла, следя за облаками. Потом отворилась дверь с котиками – и на пороге показалась Женя в белой растянутой футболке. Мы обнялись, я понял девушку без слов и пошёл к миниатюрной газовой плитке, стоявшей под навесом, чтобы сварить ещё кофе.

– Женя, пойдём на пляж? – я принёс ей дымящуюся чашку и протянул шоколад.

– У меня купальника нет, – хихикнула девушка.

– Мы можем на дикий пляж сходить. Там можно купаться в чём угодно, хоть в твоей футболке.

– Вадик, я ходила недавно на местный нудик, под горой Кастель. Там ужасно! Идти к пляжу долго, он узкий, и там одни противные мужики с огромными залысинами и внушительными животами, никого красивого. Эти дяди всё время пялились, когда я заходила в море по скользким камням. Чуть не упала, поскользнувшись под их взглядами. Не ходи туда, прошу.

– Если ты так за меня переживаешь, идём вместе.

– Не-не, я пойду дальше дрыхнуть. Жарко! Мы с Сашей, как из ресторана уходим, ночью купаемся. Такое солнце, что днём лучше валяться в тени.

– Ну тогда приятных снов.

– Спасибо за кофе, он вышел очень вкусным, я теперь буду тебя каждый раз просить сварить его мне, и ты не сможешь отказаться!

Женя чмокнула меня в щёку, обдав приятным ароматом духов, отдала пустую чашку и пошла в комнату, на полпути повернулась, задорно улыбаясь:

– Вот правду говорю, пойдёшь сейчас на море – получишь солнечный удар! Приходи лучше к нам с Сашей валяться – не стесняйся!

На следующий день у меня появилось двое странных знакомых. Сначала я пообщался с Хищником – совершенно лысым мужчиной лет пятидесяти, крепким и мускулистым. Он пользовался уважением всех бизнесменов на набережной, хотя работал обычным грузчиком – с ним учтиво здоровались за руку. Оказалось, что Хищник в прошлой жизни служил бойцом элитного подразделения, но получил травму в автокатастрофе и немного тронулся умом. Хищник мог поднимать без устали огромный вес, мгновенно ставил на место всех забияк и приезжую гопоту. Когда грузчик заканчивал работу, ему приносили душистый татарский плов в тарелочке, тандырную самсу и дымящийся стаканчик с чаем. Мужчина приветливо наклонял голову и говорил громко: «Я – Хищник!», а потом принимался за еду.

Второй мужчина, Жора, купил пиво у Иры, а потом подошёл ко мне за фотоплёнкой, и мы разговорились. Двухметровый Жора носил джинсовые шорты, но майку не надевал, и отдыхающие с содроганием наблюдали его искусно выполненные татуировки, занимавшие всю грудь и спину. Там были изображены пауки, скорпионы и фантастические паукоподобные существа, пожиравшие обнажённых мужчин, женщин и детей, из изувеченных тел которых торчали разорванные внутренности. Но полненьких мамочек в розовых купальниках пугали не только рисунки – на всём теле Жоры были следы от крючьев. Разумеется, я понимал их происхождение, но мне нравилось думать, что греховод полчаса назад сбежал из ада, растолкав чертей с баграми, отобрал у бродяги джинсовые шорты и лениво вышел из подворотни на набережную Алушты выкурить трубку с вишнёвым табаком и поговорить о галогенидах серебра. Подобные ему ребята мне иногда встречались – они слушали Venom и Cradle of Filth, сжигая в своих головах северные церкви средневековой постройки. Пальцы Жоры украшали перстни, на железной пряжке кожаного ремня красовалась массивная эмблема War Pig. Жорик опирался на трость с набалдашником в виде головы пуделя – именно так я и представлял эту вещицу, когда читал свою любимую книгу. Довольный беседой, новый знакомый купил ещё две бутылки пива «Славутич», одну сразу протянул мне – возражения не принимались.

Как только на набережной зажгли огни, я погрузил коробки в кравчучку, попрощался с Ирой, которая заканчивала работу на три часа позже, и покатил тележку по улочке вверх. Шум веселящейся набережной скоро начал стихать, улочка пустела, и в густых сумерках я увидел перед собой освещённую луной гигантскую трапецию Чатыр-Дага. Ночь манила и завлекала, подстрекала сбросить тележку в канаву и уйти тропой по сосновым иголкам к водопаду Головкинского, на Узен-Баш, к Беседке ветров. Так, поднимая глаза к силуэту горы, я дошёл до ворот. Сергеич жарил во дворе шашлык и приветливо помахал рукой, фифа сидела рядом в кресле, уставившись в новенький розовый мобильник Siemens, и не подняла голову. Я поставил чайник на плиту, потом залил «Мивину» кипятком, достал из холодильника принадлежавший мне кусок сыра и пошёл на крыльцо ужинать.

Проснулся глубокой ночью от поцелуев в шею и мгновенно понял, что Женя, придя с работы, забралась в мою постель. Немного полежал без движения, наслаждаясь поцелуями и прикосновениями, а потом повернулся и поцеловал девушку. Её губы и кожа оказались солёными, и я понял, что она опять купалась в ночном море. Тут же представил картину: искрящиеся огнями рестораны и гостиницы, шумная набережная, смеющиеся модники и изящные красотки. Из толпы гуляющих выходит девушка, спускается на гальку пляжа, которую с шумом ворочает волна, сбрасывает платье и заходит, обнажённая, в июльское море, и до неё никому нет дела, хотя полчаса назад она ловила десятки жадных взглядов, раздеваясь под софитом. Надевает платье на мокрое тело и идёт ко мне через ночной город, подставляя ветру лицо. И ничего не просит от меня, как ничего не просит у моря. В лунном свете, который сочился сквозь полосатую занавеску, Женя была видна вся, её тело блестело, как будто его намазали кремом или маслом. Я целовал, любовался и не мог налюбоваться. Наши ласки вдруг прервал обиженный голос:





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/vladimir-mihaylovich-gvanovskiy/tropa-pyanogo-matrosa-68518631/chitat-onlayn/) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.