Книга - Топос и хронос бессознательного: новые открытия

Топос и хронос бессознательного: новые открытия
Оксана Кабачек


Кабачек О.Л. «Топос и хронос бессознательного: новые открытия». Научно-популярное издание. Продолжение книги «Топос и хронос бессознательного: междисциплинарное исследование». Книга об искусстве и о бессознательном: одно изучается через другое. По-новому описана структура бессознательного и его феномены. Издание будет интересно психологам, психотерапевтам, психиатрам, филологам и всем, интересующимся проблемами бессознательного и художественной литературой. Автор – кандидат психологических наук, лауреат международных литературных конкурсов. Электронную книгу Кабачек О.Л. «Топос и хронос бессознательного: новые открытия» можно читать и скачать в формате epub, fb2, pdf.





Оксана Кабачек

Топос и хронос бессознательного: новые открытия



Посвящается моим учителям







Предисловие. Необходимость крамолы: проблема метода исследования


Книга – об искусстве, и книга – о бессознательном. Одно изучается через другое, взаимообразно. Исследование априорно междисциплинарно – и спорно: слишком непривычно по методу и результату.

Л.С. Выготский писал: «…Психолог вынужден обращаться чаще всего именно к вещественным доказательствам, к самим произведениям искусства и по ним воссоздавать соответствующую им психологию, чтобы иметь возможность исследовать ее и управляющие ею законы. <…> Общее направление этого метода можно выразить следующей формулой: от формы художественного произведения через функциональный анализ ее элементов и структуры к воссозданию эстетической реакции и к установлению ее общих законов» [Выготский].

Мы рассматриваем здесь и эстетическую «реакцию» (восприятие искусства), и саму «акцию» художника (творчество); но и акции, и реакции эти часто не осознаваемы.

И это бы ничего (кто ж после З. Фрейда не пишет о роли бессознательного в художественном творчестве!); но книга претендует на больше: раскрытие самой структуры бессознательного и некоторых закономерностей его функционирования.

То, что открылось и сложилось, не сильно похоже на классическую психоаналитическую модель, зато хорошо объясняет древние схемы и практики как Запада, так и Востока (первоначально посвященные отнюдь не бессознательному – и даже не человеку только).

А теперь пора признаться в главном преступлении – методе исследования.

«С точки зрения М.М. Бахтина, гибельной для науки об искусстве была бы именно экспансия в ее область естественнонаучных методов и критериев. Он резко противопоставляет два предела: вещь и личность; две тенденции: к овеществлению и к персонализации; соответственно – два типа познания: естественнонаучное и гуманитарное, или монологическое и диалогическое. Он даже настаивает на понятии инонаучности (предложено С.С. Аверинцевым) как метода познания, адекватного именно области гуманитарных наук» [Мелик-Пашаев].

Можно говорить о позиции вненаходимости по отношению к предмету исследования, которая «включает в себя опыт вживания, внутреннего слияния с предметом и в то же время позволяет целиком охватить его извне» (там же). Исследовать, используя «эстетическое отношение к миру – <…> способность воспринимать чувственный облик вещей и явлений как выражение состояния, характера, судьбы – их самоценной и родственной человеку внутренней жизни» [Мелик-Пашаев, Новлянская и др.].

Эстетическая установка, вчувствование – как важнейшая часть метода научного исследования? Но ведь и Фрейд изучал законы бессознательного, персонифицируя его, разделяя на субличности, угадывая их характер и мотивы.

«Воображая, человек как бы “сходу” проникает в суть предмета еще до того, как в его сознании сложится сколь-нибудь отчетливое понятие о нем, – считает В.В. Кудрявцев. – Предмет будущей мысли уже явлен ему в чувственном образе – мысли, которой только предстоит родиться. Благодаря этому в самом акте созерцания отдельный факт – без и до предварительного анализа (который затем продолжает творческую работу воображения) и развернутого обобщения – открывается в своей универсальности, “в целом”.

Это значит, что воображение вовсе не “ущемляет интересов” мышления в креативном процессе (А.В. Брушлинский), “поставляя” ему готовый материал, который мысль лишь облекает в логическую форму (Т. Рибо). Воображение выполняет свои самобытные поисковые и порождающие функции в тесном взаимодействии и генетической преемственности с мышлением (Э.В. Ильенков, В.В. Давыдов, В.Т. Кудрявцев, N. Bolton, P. Ricoeur)» [Кудрявцев].

Помимо традиционных вопросов исследователя, обозначающих обнаружение проблемы: «Почему тут несостыковка фактов и/или гипотез? На каком материале можно лучше всего изучить и «снять» это вскрывшееся противоречие, выдвинув новую, все-примиряющую объясняющую гипотезу? Как для этого должен быть организован материал в схеме эксперимента?» и пр., возможны, а иногда и необходимы, при обнаружении новых группировок материала исследования, вопросы если не впрямую к этому, ранее безгласному материалу, то о нем – уже как о субъекте, «сущности»: «На кого или что это похоже? Какой у него характер, что ему нравится и не нравится? Почему он такой? Что им движет? Какую роль оно выполняет?» и т. п. Опора на интуицию и воображение (в том числе, художественное).

«Структурировать данные позволяет большое количество имитационных моделей, метафорических аналогий, ассоциативных примеров» [Двуреченская]. «Метафорической моделью может вполне стать фрагмент уже осуществленного мышления, но не в качестве трамплина (встать на плечи гиганту, чтобы увидеть больше него), а в скромной роли провокатора» [Буряк]. Что и позволяет порой выйти на неожиданные прозрения (которые подтверждаются далее в эксперименте, статистикой).

И опять новые данные объясняются с помощью диалога-вопрошания, с использованием метафорических моделей и образов; те опять обрастают новыми фактами.

И вопросами. Бесконечными вопросами.


* * *

Мы вступили в зону рискованного литературоведения.

Подводная часть айсберга стала более видимой и доступной анализу: тайный мир человеческих чувств, настроений, установок, ценностей, страстей и фобий – все то, что опредмечено в искусстве – тексте и затексте, и часто не осознается самими авторами.

Художественные и документальные тексты стали для нас и, надеемся, станут для читателей нашей книги, не мертвым «стимульным материалом» или подпоркой-иллюстрацией неких идей автора, но «Заслуженными собеседниками», по выражению А.А Ухтомского [Соколова, Цурикова]: живыми голосами людей, размышляющих о мире и человеке. Переживающих, ищущих, ошибающихся; вдохновленных и разочарованных, испытывающих страх, радость, гордость и стыд; лгущих и исповедующихся.

Гении и графоманы, выдающиеся политики и поденщики пропаганды. Разные и в чем-то иногда удивительно похожие. Друг на друга… и на нас.

Много любимых, почти психоделических, цитат из классиков – и нудноватых или, напротив, раскованных описаний корреляций; жанр – то эссе, то статистический отчет, зубодробительность «цифири», то пародия на фэнтези. Прости, читатель!

По страницам монографии (или, все-таки, науч-попа?) пробегает и сквозной герой, много сделавший для русской литературы, но почти тайно. Именно он задал нам исторический и квази-исторический аспекты рассмотрения русской словесности: от фольклора и «Слова о полку Игореве» (1185 г.) до произведений наших современников.

Девяноста пять групп текстов в предыдущей книге, «Топос и хронос бессознательного (междисциплинарное исследование)», двести двадцать девять в нынешней: жанров, авторов, произведений и их отрывков (3209 и 7512). Но как странно они тут иногда стыкуются и группируются – к ужасу литературоведов…

Ведь всё это – с оглядкой на культурно-историческую психологию, ибо она «действительно органична культуре и цивилизации, культурной антропологии, образованию, психологии искусства и искусству, психологии развития, детской и возрастной психологии, психологической педагогике, физиологии активности (психологической физиологии), нейропсихологии, психолингвистике и нейролингвистике, психоанализу, патопсихологии, психотерапии, дефектологии, социальной психологии, инженерной психологии и эргономике и т. д.» [Зинченко].

Полностью этот перечень дисциплин в книге, конечно, не встретится, но многое из названного будет затронуто – хотя бы по касательной.

Ибо как иначе изучать феномен человека?




Часть I. Архетипическая универсальная матрица: пространственный способ организации бессознательного





Глава 1. Слои затекста



…Действуют ведь на душу не слова, а подсловья

А. Ремизов «Изверень»







§ 1. Что такое затекст


Проблема реконструкции ценностной позиции автора литературно-художественного произведения (на материале поэзии) привела нас в 2010 году к открытию, методом послойного анализа литературных произведений, многообразных феноменов затекста. Воздействие поэзии во многом определяется эмоционально-ценностным посылом автора, выступающего под маской лирического героя. Слушатель погружен в особую художественную реальность; иногда даже незнание им значений отдельных слов не может разрушить магию стиха. Почему это происходит? Какую информацию, кроме ритмической и мелодической [Эйдлин 2008], извлекают слушатели из звуков текста на непонятном или полу-понятном им языке (как это бывает в детстве)?

Как фонетика связана с семантикой, исчерпывается ли фонетический анализ текста примерами звукоподражания и анаграмм? Было ощущение, что фонетическая «оболочка» текста несет некий смысл, еще скрытый от исследователей: этот смысл, в виде ярких и эмоционально насыщенных образов, настойчиво просился быть узнанным читателем.

Проанализировав звукопись сначала одного, особо будоражащего, стихотворения (посвященного встрече со смертью[1 - «За текстом» оказался целый ансамбль героев: и бессмертная душа из мира горнего, и вервольф из адской реальности, и умирающий в нашем мире боец [Кабачек 2011].]), а когда опыт оказался удачным, то и других, мы подтвердили первоначальную гипотезу, что последовательность звуков выражает развертывание тех или иных состояний и действий, совершаемых как очевидными, так и невидимыми в самом тексте – дополнительными персонажами стихотворения (людьми, животными, механизмами, силами природы и пр.)

Семантика текста сильно затрудняет, закрывая собой, воссоздание картины, встающей за звуковыми характеристиками, – реальности, названной нами затекстом. (Это понятие в другом, но близком значении рассматривается психолингвистикой и теорией перевода). Анализ партитуры предполагает непростую процедуру, противоположную описанию звукового портрета персонажа.

Требуется установить, кто (что) и почему издает эти звуки, в каких отношениях находятся эти персонажи (предметы, силы), чем они заняты; наконец, угадать фабулу, связывающую все эти элементы (наличие даже одного неопознанного или «неподходящего» элемента не позволяет считать работу по расшифровке затекста законченной.).

Для опознания источника звука на помощь приходят особые маркеры – так называемые сенсорные эталоны, принятые в той или иной культуре: «ку-ка-ре-ку» (условный крик петуха), «кап-кап» (звуки капели) и т. п. Но в реальности та же упавшая капля воды может иметь многообразное звучание: «фляк», «тинь» и пр. Как же догадаться, что «фляк» тоже означает каплю? Однажды В. В. Набоков запомнил индейское название американского форта «Тикондерога» и использовал его – в качестве индивидуального, а не общественно признанного сенсорного эталона – в романе «Пнин» для описания звучания работающей точилки для карандашей: «тикондерога-тикондерога». (Такие закольцованные звуки часто передают круговые вращения древних механических устройств, приводимых в движение людьми, животными, водой или ветром в архаических текстах типа молитв и псалмов.)

Противоположный пример: цокающие звуки могут означать не только цокот копыт, но и стук подковок каблуков и металлического наконечника костыля; а, например, лай – не только разговор собак, но и отдаленный голос пулемета времен Первой мировой войны. И во всем это надо разобраться, проиграв разные версии. Уметь различать голоса разных птиц, свист стрелы от свиста пули или пения птицы… Трудно, но интересно и реально.

Почему в отличие от текста – давнего объекта изучения филологии и ряда других наук, затекст как сложная система, состоящая из анаграмматического, «фабульного» и «архетипического» (интегрального) слоев литературно-художественного произведения, не изучен? Причина проста: он ныне не осознается ни автором, ни читателями, а контроль затекста по смутному чувству (результат ориентировки в этих глубинных и неосознаваемых слоях произведения[2 - Как результат ориентировки в неосознаваемых слоях произведения (об ориентировочной деятельности см. труды психолога П. Я. Гальперина [Гальперин 2000], [Гальперин 2002], [Гальперин 1971] и др.).]) иногда еще и ослаблен: у авторов-графоманов, у авторов, пренебрегающих художественной формой ради идейного содержания, и у читателей с неразвитым вкусом.

Содержание внутренней работы автора скрыто от слушателя-читателя и критика (литературоведа); со стороны кажется, что поэт не властен в своем даровании и слишком безвольно предается «звуковому мышлению, подчиняясь той инерции звуков, которая <…> сильней его самого» [Чуковский]. Но утерянная способность воспринимать анаграммы существовала на стадии первобытного мышления при создании и восприятии сакральных текстов;[3 - Тогда люди были способны воспринимать анаграммы – распыленные в виде отдельных фонем и слогов табуированные имена богов и героев [Баевский 2001].] по-видимому, аналогичная судьба (постепенное забвение) постигла и другие слои затекста. В ходе культурогенеза семантика поэтического (сакрального) высказывания все больше и больше расходилась с фонетикой: семантика продолжала быть в поле осознания авторов и слушателей, а фонетика ушла на его периферию. Человечество забыло про исходные «картинки» – архаический источник текста; но они жили и подспудно влияли на восприятие произведения.

Насколько же реально, хотя бы в исследовательских целях, заново осознать эту важную подводную часть айсберга? Звуковые характеристики большинства явлений природы и культуры богаты, иногда противоречивы, динамичны, ускользающи. Но если бы вся эта полифония была упрощена до сенсорных эталонов – знаков, удобной и однозначной формулы, маркирующей персонажей и предметы предельно простыми сигналами, подобными условным «кря-кря» и «ту-ту» в раннем детстве (такая возможность есть у слабослышащих с рождения?), с такой упрощенной «категориальной сеткой» анализ фонограммы стал более возможен.

Первоначально (при анализе самого первого произведения) все три слоя затекста для нас выступали почти слитно, едва просвечивая сквозь текст. (Сохранился протокол анализа, который помог в дальнейшем реконструировать этот первый, очень важный, этап вхождения в затекст.) Со временем ориентировка в затексте исследователя совершенствовалась и трансформировалась: слои не только успешно отделились от текста и друг от друга, но и внутри самого глубокого, «архетипического» (интегрального), слоя стали явственно различаться ближний и дальний планы, т. е. возникло как бы два новых слоя, точнее, позиции: «событийная» и «авторская».

Предложенный новый подход к исследованию литературно-художественной коммуникации, опирающийся на послойный анализ произведения и представление о мультипозиционности литературно-художественной деятельности, позволил описать психологические закономерности процесса литературно-художественного творчества и восприятия, взаимодействие осознаваемых и неосознаваемых мотивов, ценностей, смыслов и образов при порождении и перцепции произведения; уточнить идею, а иногда и жанр текста, а также опознать исходный вариант фольклорного произведения, отбросив дальнейшие наслоения.

Всего на сегодняшний день проведено четыре этапа исследования текста и затекста как литературно-художественных, так и иных произведений: 1) в 2010–2011 гг. проанализировано 46 стихотворений – в основном классических произведений философской и гражданской лирики XIX и XX вв. Благодаря их анализу были сформулированы предварительные представления о структурах бессознательного, ответственных за восприятие словесного искусства; 2) в марте-июле 2014 гг. было проанализировано 500 целостных, небольших, произведений, как поэзии, так и прозы разных жанров, включая фольклор (всего 29 жанров; количество произведений в каждом жанре – от 10 до 50, их точное число было указано в таблицах в книге [Кабачек 2016]). В основном на этом этапе (помимо текста) анализировался «архетипический» (интегральный) слой затекста. Результаты анализа позволили выдвинуть гипотезу о структуре, функциях и происхождении одной из «матриц» бессознательного; 3) в 2016–2018 гг. был дополнительно исследован этот слой на 3209 текстах или их отрывках (художественные, религиозно-философские и документальные произведения), что помогло выявить новые свойства затекста и феномены бессознательного [Кабачек 2019]); 4) в 2019–2021 гг. был проведен очередной этап исследований с использованием новых понятий и параметров (7512 текстов разных жанров, частично совпадающих с предыдущей выборкой; большую часть их занимали произведения, содержащие пограничную или явную психическую патологию); результаты этого и предыдущего этапов вошли в данную книгу.

Она посвящена описанию характеристик и феноменов бессознательного, выявленных по текстам и их отрывкам из фольклора, пост-фольклора, художественной литературы XII–XXI веков, эссеистики, текстов эпистолярного жанра и прочей документалистики и аналитики. В качестве экспериментального материала, ради своеобразного кросс-культурного исследования, участвовали и переводные произведения (с китайского, японского и немецкого), но, разумеется, как явления русского языка (ибо «постижение глубинных механизмов языка возможно только на базе родного» [Толстая]). Все приведенные в тексте корреляции качеств статистически достоверны, подсчитаны с помощью формул коэффициента корреляции К. Пирсона, коэффициента ассоциации Д. Юла и др.

Прежде чем переходить к рассказу об этих закономерностях речевой деятельности, кратко осветим два ранее изученных слоя: анализ их также будет использоваться в данной книге.




§ 2. Анаграмматический слой затекста


Филологи признают актуальность проблемы связанности текста на разных его уровнях, в том числе фонетическом: «анаграмме свойственно актуализировать смысл, не только лежащий внутри слова, «по ту сторону» буквального значения, но и рождающийся на стыке лексических единиц, способных откликаться друг на друга, вступать в «диалогические» отношения» [Князева 2005; с. 103]. (Еще Фердинанд де Соссюр «допускал существование текста под текстом, или пред-текста. По его предположению, поэт при создании стихотворного произведения прибегает к тем же фонемам, что и в “ключевом слове”» [Пузырев, Шадрина].)

Анаграммой обычно считается перестановка букв (звуков), посредством которой из одного слова составляется другое. В нашем анализе затекста рассматривался наиболее простой случай анаграммы, а именно: 1) слова-осколки, образовавшиеся из первого, базового, слова в том же порядке (т. е. как его слышат адресаты), иногда в двух вариантах произношения: «акающем» и «окающем» (пример: «словами» («славами») – «слава», «лов», «лава», «вами»); 2) новое слово-кластер, образованное двумя соседними словами («не вымести» («ни вымисти»): «нивы», «вы», «мести»).

Выявляя анаграммы, можно проследить механизм «развертывания художественного высказывания, соответственно, смыслопорождения» [Князева 2005; с. 98]. Стихотворение В. Маяковского «Солдаты Дзержинского», из которого нами взяты вышеуказанные примеры, содержит, среди прочих, анаграмматические слова, выражающие семантику как текста, так и более глубокого, «фабульного», слоя затекста: «пли», «мести», «слава», «лов», «жил», «знай», «ход», «ад», «иди», «низ», «ор», «мат», «стаи», «таим», «таит», «шей!», «дик», «ран».

Современная психология раньше литературоведения начинает не просто понимать, что это именно она, «самая тонкая ткань – фоника» [Там же; с. 99], «посылает нам зашифрованные «месседжи», зовы, послания», с помощью которых и подбирается «ключ к своему подсознанию» [Таянова 2005; с. 408], но и изучать эти самые ключи с помощью метода послойного анализа затекста.

Как и в древности, анаграмма позволяет намекнуть читателю (слушателю) о том, что в обществе положено скрывать: так, она способна «по-новому трактовать образы персонажей, указывая на их карнавальных двойников. <…> С помощью незаметных анаграмм «поэт трагической забавы» создавал особый криптографический «маскарад» исторических, политических фигур современности, о которых не имел возможности говорить открыто» [Шатова 2010; сс. 163, 164].

Власть в русском Средневековье наделялась чертами святости и истины [Лотман 2010; с. 387]; посредником «между народом и богоподобным монархом выступал поэт, подобный панегиристу античности, гимнами славившему богов и взывавшему к ним от имени этноса и полиса. С постепенной десакрализацией фигуры монарха на рубеже XVII–XIX веков поэт наследует божественность последнего, превращаясь из медиатора в демиурга» [Иваницкий 1998; с. 6]. И новый демиург (поэт) в эпоху, когда «история стала безвременьем <…> Империя и Свобода разошлись» [Там же; с. 9], пользуется своим правом судить власть.

Примеры утаенного отношения к политическим событиям и лицам, обнаруживаемого в анаграмматическом, а также «фабульном» слоях произведения, были представлены в нашей первой выборке (46 стихотворений). Часто это «тираноборство» под видом панегирика (Н.А. Некрасов «Тишина», отрывок, О.Э. Мандельштам «Если бы меня…», финал, Б.Л. Пастернак «Я понял: всё живо», А.А. Ахматова «21 декабря 1949 г.» и др.) В книге «Врата бессознательного: Набоков +» [Кабачек 2016] нами разобраны стихотворения Н. Некрасова, А. Ахматовой, М. Волошина и других.




§ 3. Фабульный слой затекста


Следующий хранящий авторское бессознательное слой, образуемый полной фонограммой текста, был назван нами фабульным, ибо содержал уже не слова, но динамичные картины жизни – взаимоотношения персонажей, их мечты и страхи, поведение в экстремальных обстоятельствах и повседневные занятия. Иногда этот слой также входил в противоречие с тем, о чем сообщал автор в тексте, т. е. нес в себе дополнительные смыслы – послание читателям, которое предстояло как-то расшифровать их сознанию и, главным образом, бессознательному. (Характер восприятия произведения читателями-слушателями зависел как от типа соотношения текста и фабульного слоя затекста, так и от уровня читательской квалификации.)

Фабульный слой затекста (полная фонограмма) – это эмоциональная, мотивационная подоснова произведения, а также его чувственная ткань – оказался хотя и самым трудным для расшифровки, но очень содержательным. Встающие за фонограммой, реконструированные с помощью союза логики и воображения (а также упрощенной «категориальной сетки», т. е. сенсорных эталонов), картины – полнокровные образы внешней реальности, которые воплощают реальность внутреннюю: истинные отношения, чувства, желания и опасения автора (в том числе и те, о которых он сам не подозревает).

Этот слой обладает характеристиками, которые ранее приписывали только тексту; в нем обнаруживаются не только фабула, герои (в том числе новые по сравнению с текстом), характерные авторские приемы – любимые мотивы, метафоричность, игра с пространством и временем, сложный «кинематографический» монтаж, особые речевые характеристики героев, включение воображаемых персонажами событий наряду с реальными в событийную ткань и т. п., но и авторское отношение к описываемому. (Фабульный слой затекста уточняет, усиливает, дополняет и углубляет смысл текста, но может и находиться в оппозиции к последнему, показывая подлинный взгляд автора на описываемое в тексте – что нередко скрывается автором от других и даже от самого себя.)

Экспериментально-психологическое исследование восприятия очень сложного поэтического произведения («Мой товарищ, в смертельной агонии…» И. Дегена) показало: чуткий слушатель способен адекватно воспринять, пусть и не осознавая, авторский затекст; возможно, именно это помогает ему глубоко понять смысл и направленность произведения [Кабачек 2011]. Сама поэзия убеждает: даже ребенок-слушатель способен адекватно воспринять, пусть и не осознавая, затекст произведения: так, в затексте стихотворения Д. Самойлова «Из детства» совпадают персонажи и события фабульного слоя затекста же «Песни о вещем Олеге» А. Пушкина и воссозданного поэтом его детского восприятия этого шедевра.

Текст может изображать условное место и время, а затекст – вполне конкретное (т. е. быть своего рода документом); анализ партитуры стихотворения помогает уточнить идею и даже жанр произведения [Кабачек 2016]. Подавляющее большинство картин, встающих за фонограммой, как и текст, удалены от читателя: их разделяет необходимая эстетическая дистанция. Но есть и исключения, подтверждающие правило: в финале стихотворения М. Волошина «Дом поэта» созданная автором за текстом удивительная картина Вечности как райского уголка (похожая на коктебельский берег, но населенная экзотическими птицами) проницаема – читатель может попасть туда силой воображения и оставаться там как в психотерапевтическом пространстве.




§ 4. «Архетипический» (интегральный) слой затекста


…Только инстинктивное и подсознательное является подлинной основой таланта.

К. Чуковский «Две души М. Горького»


Самым необычным представлялся третий слой, поначалу названный нами метафизическим. Две главные и взаимосвязанные функции его: гармонизация и «энергизация» (активизация) слушателя и автора, которые осуществляются в разных форматах, взаимоналагаемых, пространственном и временном. В дальнейшем этот слой получил название архетипического, или интегрального.

Мелодичные звуки (пение, звон колокольчиков и колоколов и пр.) как источник эвфонии (благозвучия, в переводе с древнегреческого) оказывают медитативное, успокаивающее или даже усыпляющее воздействие, помогают организму восстановиться после стресса (ср.: «В этой непрерывной, слишком сладкозвучной мелодике было что-то расслабляющее мускулы» [Чуковский]); звуки турбулентные – глухие фрикативные согласные [Кодзасов, Кривнова 2001], т. е. свистяще-хрипяще-шипящие (шелест в траве, производимый невидимым существом, таящий угрозу для наших первобытных предков [Корб], [Ошибки мозга]), равно как и агрессивные звуковые проявления хищных животных: рычание, шипение [Мишанкина],[4 - В статье автор, разумеется, пишет о сознательной, а не бессознательной «первичной дифференциации объектов мира и его структурировании»: восприятии «определенных типов объектов как опасных (рычание, шипение) или неопасных (писк), принадлежащих той или иной сфере действительности, в зависимости от типа звучания».] лай, а также цоканье копыт (несущееся стадо копытных может быть опасно, т. к. не может быстро остановиться) – дают, за счет турбулентности, дополнительный заряд энергии, мобилизуя говорящего и слушающего.

Очевидна древняя природа этого слоя, биологический и социальный смысл этих двух функций (выражаемых с помощью усвоенных в той или иной культурной традиции «райских» или «адских» символизаций): 1) понравиться слушателю, «усыпить» его и/или гармонизировать ситуацию общения, 2) показать себя более внушительным, напористым и сильным, чем это есть, и, в то же время, обеспечить самого себя недостающей энергией в случае конфликтного или сложного, двупланового общения. (Второй план наличествует в игровой, шуточной коммуникации или в случае обмана. Если игроку дополнительная энергия нужна для удерживания двух реальностей сразу, то обманщик с помощью звуковой турбулентной (взрывной) агрессии пытается еще и направленно воздействовать на слушателя, отвлекая его от скрытого содержания сообщения?)

Зеркальный эффект художественной коммуникации (диалектическое двуединство автора и адресата) состоит в том, что скрытый код сообщения, фонограмма произведения одинаково воздействует и на автора высказывания, и на слушателя. Автор, следовательно, не только себя заряжает энергией, но и слушателя; и не только от слушателя пытается скрыть неудобную и противоречащую тексту информацию, но и от самого себя.

Но скрыть до конца невозможно: художественное произведение, как сгусток опредмеченных человеческих способностей,[5 - См. труды психолога А. Н. Леонтьева: [Леонтьев 2005] и др.] аккумулирует в себе всё. Это дает уникальную возможность познания человека (того, что за личность автор литературного произведения, каким он хочет казаться современникам и потомкам и что воспринимается или не воспринимается слушателями-читателями).

Если первоначально мы описывали персонифицированный результат взаимодействия двух инстанций – гармонизирующей, расслабляющей (условного «Рая») и активирующей, энергезирующей («Ада») как тип героя затекста (1) наивный, нерефлексирующий фольклорный персонаж, 2) совестливый герой, 3) обманщик, 4) сверх-существо по ту сторону добра и зла), то дальнейший анализ архетипического слоя затекста 500 произведений малого фольклора, детской и взрослой художественной литературы (поэзии и прозы), а также нехудожественных текстов позволил увидеть за каждым из этих героев – посланцев автора особую субъективную реальность, в которой герой существует: 1) реальность, похожую на сновидение (страну Утопию), где всё происходит без особых усилий героя, спонтанно-непредсказуемо; 2) привычную обыденную реальность; 3) реальность игры, шутки / обмана – принципиально двуплановую; мир, где порой исчезает «возможность различать между абсолютной серьезностью и столь же абсолютной иронией» [Агамбен 2012; с. 17]; 4) территорию власти. (А также промежуточные, переходные между ними и/или составные, например, центральное поле 1–4 – место хаоса / мир порядка / вечность, космос.)

Всё более глубокое последовательное вхождение исследователя в архетипический слой затекста, освоение каждого нового открывшегося семантического пространства позволило представить внутренний мир автора и характер его взаимодействия с адресатом как «двойной код»: соотношение двух реальностей (точнее, позиций в них): 1) описываемое событие; 2) отношение к нему автора.

Ценность второй внутренней, скрытой позиции определяется упомянутым зеркальным эффектом художественной коммуникации: Я = Ты (требования к себе равны требованиям к Другому, выступающего в роли второго Я[6 - О «Я – втором Я» писал психолог Ф. Д. Горбов [Полева].]). Вторая (внутренняя) позиция появляется в читательском онтогенезе не сразу, а по мере освоения ребенком фольклорных и литературных произведений (требование дословного перечитывания – показатель этой невидимой работы). Понятно, что вначале слушателю доступны самые отчетливые, насыщенные звуки фонограммы затекста: по мере развития практики вслушивания в затекст бессознательному ребенка становятся внятны все новые и новые звуки «саундтрека» – неотчетливые, а также прежде несоединимые, разорванные.

Онтогенез восприятия затекста и само развитие семантических полей описаны в нашей книге [Кабачек 2016]. Первоначально ребенок осваивает основные, базовые поля: 1, 2, 3, 4, затем начинают восприниматься и промежуточные. Со временем фонетическая картина еще больше обогащается, усложняется, становясь более объемной и насыщенной.




Глава 2. Основные характеристики интегрального слоя затекста



В данной книге пойдет речь об уточненном понимании структуры и функций бессознательного – на примере этого важнейшего слоя затекста.

Напомним, наша концепция бессознательного предполагает, что помимо семантики (смысла) высказывания на читателя неосознаваемо действует фонетика (фонограмма) произведения. Последняя может быть представлена в виде трех слоев: 1) анаграмматического – осмысленных фрагментов, осколков фонограммы, образующих некий метатекст; 2) «фабульного» – полной фонограммы, с помощью воображения и логики преобразованной в новый нарратив – рассказ об угадываемых за звуковой динамикой персонажах и событиях; 3) интегрального слоя, объединяющего текст и затекст, семантику и фонетику. Он образован выборочной, а не полной фонограммой: звуками и звукосочетаниями двух противоположных групп: А (активирующих, мобилизующих психику) и Р (расслабляющих, гармонизирующих душу и тело).

Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский считают, что гетерогенность является исходным свойством человеческого сознания, для которого существенно наличие хотя бы двух, не сводимых друг к другу и взаимодополняющих систем [Леонтьев 2001]. Л.С. Выготский описал, на примере басни, как автор может «стихами и всеми стилистическими приемами воздействия возбудить в нас два стилистически противоположно направленных и окрашенных чувства и затем разрушить их в той катастрофе басен, в которой оба эти тока как бы соединяются в коротком замыкании» [Выготский].

Не только бессознательное устроено по такому же дуальному принципу, но и двойственно и нередко двунаправленно само взаимодействие сознания и бессознательного. О том, как это взаимодействие происходит, и рассказывает данная книга.

Дополнительная звуковая стимуляция помогает читателю-слушателю более точно, тонко настроиться на восприятие и переживание смысла авторского послания, поскольку та или иная комбинация групп А и Р звуков и звукосочетаний (точнее, их количества – много, средне, мало в данной фонограмме) прямо, однозначно – посредством комбинаторики – выводит на совершенно определенное семантическое поле бессознательного, т. е. является их триггером.

Иными словами, активируя те или иные семантические поля бессознательного, автор вызывает определенную эмоционально-ценностную реакцию слушателя-читателя (анализ более четырех тысяч художественных, документальных и философско-религиозных произведений и/или их фрагментов – аутентичных текстов или переводов XIX–XXI вв. – показал, что зависимость между характером дополнительной стимуляции А и Р группами звуков и активируемым у человека семантическим полем в структуре бессознательного, в 89 % случаев однозначна, а исключения, о которых мы будем говорить в дальнейшем, не случайны, но имеют особый смысл и лишь подтверждают связь вида аудиальной стимуляции и полей затекста).

По результатам изучения литературно-художественной – и, шире, речевой – деятельности (восприятия и порождения текста/затекста) удалось представить структуру человеческого бессознательного в виде 3D модели вертикального цилиндра (это он в древности представлялся в скандинавском фольклоре в виде мирового древа Иггдрасиль – архетипического канала в верхние и нижние миры из срединного, мидгарда). В основании его лежит круг с восемью секторами с малым, девятым, кругом в центре (это тоже было осмыслено в древности: в виде секторов Ба-Гуа в древнем Китае). Возможны различные маршруты перемещения из нижнего в средний и верхний регистры (миры) и наоборот, а также разнообразные траектории внутри одного регистра.

Нумерацию четыре основных полей (секторов) и пяти (включая центральное) промежуточных условно ведем по часовой стрелке, слева направо: «Забота» (1), «Исследование; сотрудничество» (2), «Игра, юмор, творчество» (3), «Выживание, борьба, власть» (4) и промежуточные семантические поля (1+2, 3+4 и пр.) – последние, как указывалось, формируются в онтогенезе (индивидуальном развитии) и в культурогенезе позднее основных. Недавно Я. Панксеппом (J. Panksepp) была найдена их локализация в мозговом субстрате человека и позвоночных [Двуреченская], [Толчинский], [Эмоциональные системы мозга по Яаку Панксеппу], [Panksepp 1998]; для каждой из этих базовых систем характерна «своя нейроанатомия и своя химия» [Толчинский].


* * *

До описания свойств этих семантических полей, объясним принципы отбора литературного материала для нашего анализа (т. е. того экспериментального материала, с помощью которого и были выявлены механизмы работы бессознательного).

На третьем и четвертом этапах исследования затекста произведения были представлены уже не всегда целиком, как на первых двух этапах, но в трех видах: 1) целиком (это очень маленькие тексты: пословицы, двустишия, хайку и т. п.); 2) поделенными на фрагменты без каких-либо пропусков текста (небольшие произведения: стихотворения, эссе, короткие рассказы); 3) избранными фрагментами (произведения среднего и большого объема, например, поэмы, повести, романы, дилогии и трилогии).

Они, с одной стороны, должны были содержать законченные мысль, образ, сюжет, т. е. быть вполне самодостаточными тестами; с другой стороны, фрагменты отбирались с учетом их значимости в произведении (ключевые отрывки для ориентировки читателя в структуре и содержании произведения, действия «прослеживания судьбы героя» [Гальперин 1971]), художественной выразительности (подспудно влияющей на эмоции и чувства читателя), своеобразия авторской манеры (узнаваемый почерк писателя, его ноу-хау) и разнообразия.

В совокупности эти пять принципов отбора помогали по полученным фрагментам воссоздать образ произведения, остающийся в памяти читателя, его свернутый скрипт и, возможно, некую квинтэссенцию авторских и читательских смыслов.

В будущем, при переходе к машинной обработке исходного литературного материала, будет возможно и крупные произведения делить и анализировать без изъятия менее существенных фрагментов (т. е. вторым из описанных выше способов). Самым сложным на сегодняшний день представляются не «прогонка» фонетического варианта текста – сплошной фонограммы – сквозь сито звукосочетаний А и Р групп и дальнейшее их, звукосочетаний, автоматическое встраивание в определенные структуры (этот алгоритм уже более-менее понятен, отшлифован за годы исследований), но сама разбивка текста на фрагменты.

Казалось бы, что может быть проще: машина мгновенно поделит текст на заданные единицы анализа (главы, абзацы, предложения). Но механическое, а не смысловое деление неизбежно упустит из вида «ударный» авторский прием, описанный Л.С. Выготским в «Психологии искусства»: pointe – «шпильку»: «Такой катастрофой или шпилькой басни является заключительное ее место, в котором объединяются оба плана в одном акте, действии или фразе, обнажая свою противоположность, доводя противоречия до апогея и вместе с тем разряжая ту двойственность чувств, которая все время нарастала в течение басни» [Выготский].

Подобие сего психотехнического приема, вызывающего у читателя катарсис, может быть использовано автором не только в конце произведения, но и разбросано по всему тексту. И быть не только в конце абзаца, но, выдержав необходимую паузу, захватить следующую фразу, из абзаца нижележащего, – как бы искусственно разорвав первый.

Пример из классики:

«Пустовала вся площадь.

В этот час полуночи на скалу упали и звякнули металлические копыта; конь зафыркал ноздрей в раскаленный туман; медное очертание Всадника теперь отделилось от конского крупа, а звенящая шпора нетерпеливо царапнула конский бок, чтобы конь слетел со скалы.

И конь слетел со скалы» (Белый «Петербург»).




§ 1. Ареалы и полусферы


При анализе отдельных групп текстов (по жанрам, авторам, произведениям и пр.) мы воспользовались понятием ареал для описания совокупности всех полей в позиции, имеющих то или иное число. Например, в ареал первого поля входят поля 1, 1+2, 1+4 и 1–4. (Поля 1+3 не существует, т. к. 1 и 3 поля в условном круге не соприкасаются, а связаны только центральным полем 1–4.)

Два соседних ареала образуют, условно говоря, полусферу (на самом деле общие поля занимают, конечно, больше пространства, чем половина круга). Возможны сочетания ареалов 1 и 2 полей (ментала) – против ареалов 3 и 4 (реала); сочетания ареалов 1 и 4 («вертикали») – против ареалов 2 и 3 («горизонтали»). Примеры их будут встречаться в книге неоднократно.

А сочетания противолежащих полей, дают уже полную сферу, которая бывает в двух вариантах: а) ареалов 1 и 3 (активирующая сфера) и б) ареалов 2 и 4 (ценностно-корректирующая). Последняя пара (содержащая либо «вертикальный ментал и горизонтальный реал», либо противоположное: «горизонтальный ментал и вертикальный реал») была названа экзистенциальной, поскольку она ответственна за философию жизни, а не просто, как в первом варианте полусфер, за характер деятельности: ментальной или реальной, либо, как во втором случае, за характер общения: иерархический или на равных.

В случае активирующей сферы (ареалы 1 и 3 полей), и в нижнем регистре, и в средне-высших происходит расширение поля деятельности, ее возможностей (по сравнению с более узким, ограниченным вертикалью, менталом) не зависимо от того, полезная и этически оправданная эта деятельность или не очень; в случае ценностно-корректирующей сферы картина иная (это подтвердили тексты и затексты пословиц как квинтэссенции жизненной философии, о чем будет идти речь дальше): в среднем и высшем регистрах происходит расширение деятельности, а в нижнем – ее сужение, блокировка (налицо ценностно-регулирующее воздействие сферы).

Но считать, что ценностная сфера важнее, моральней активирующей, будет неверно: обе важны, обе присутствуют в произведении, причем, иногда в одинаковой степени как синергичные бессознательные механизмы (например, в таких разных произведениях, как народная волшебная сказка «Волшебное кольцо», «Ода» О. Мандельштама, «Гробовщик» А. Пушкина и «Дворянское гнездо» И. Тургенева, где имеется точное совпадение двух вариантов сфер; или с минимальным отклонением в ту или иную сторону: в «Чевенгуре» А. Платонова, «Истории одного города» М. Салтыкова-Щедрина и пр.).

Гораздо чаще, однако, какая-то из сфер превалирует. Поясним кратко причины различных авторских ходов.

Начнем с простых случаев.

1) Иногда автору вовсе не нужно усиливать, «активировать» деятельность отрицательных героев – их негативные действия (т. е. осуществляемые в нижнем регистре), желательно, напротив, смягчить с помощью ценностно-корректирующей сферы (отвратительного Передонова из «Мелкого беса» Ф. Сологуба, сатирических персонажей «Дворянского гнезда» И. Тургенева и «Приглашения на казнь» В. Набокова и пр.); тогда, как положительных героев, напротив, не требуется «воспитывать», а желательно усилить их жизнедеятельность сферой активирующей (сологубовских героев, пострадавших от Передонова, или же набоковского Цинцината; равно как и героев пушкинской «Метели» или ранней трилогии Л. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность» – а так как главных отрицательных персонажей там, в сущности, нет, оба последних произведения целиком, а не только фрагменты с определенной группой героев, получают от автора это усиление).

Точно также бездеятельных, пассивных главных героев невольно хочется с помощью активирующей сферы встряхнуть, побудить заняться, наконец, делом или расширить круг своей деятельности (например, «долго-собирающихся» героев русских былин или расхлябанных, душевно слабых персонажей «Метели» В. Сорокина); тогда, как слишком целеустремленных, активных – повернуть к смыслам и ценностям их деятельности («Пиковая дама» А. Пушкина, рассказ «Умеете ли вы красить забор?» Н. Назаркина).

2) Автор может как подчеркнуть, усилив, свое послание с помощью ценностной сферы как своего рода иллюстрацией текста (что часто встречается в пословицах и вообще жанрах малого фольклора, а также в поэзии), так и сделать свой текст более сложным, даже противоречивым – за счет активирующей сферы, используя принцип дополнительности («Герой нашего времени» М. Лермонтова, «Муму» И. Тургенева, «Солнечный удар» И. Бунина и пр.).

3) Противоположный случай, когда автор хочет не подчеркнуть, но скрыть или дезавуировать, может быть и неосознанно, от публики и себя суть послания (например, в случае лжи и/или агрессии): с помощью ценностно-корректирующей сферы, смягчающей, «окультуривающей» негатив. В таких случаях разрыв между силой экзистенциальных сфер, как правило, велик (тексты И. Сталина и В. Ленина, современных политологов-пропагандистов).

Но иногда ценностно-корректирующая сфера служит своего рода защитой, буфером, уменьшающим непереносимый иначе негатив авторского текста (в «Чевенгуре» А. Платонова это использовано при описании трагических событий и переживаний – в отличие от сатирической линии, где автор, напротив, осмелился усилить с помощью активирующей сферы бессмысленную, бредовую и часто просто ужасную деятельность своих экстравагантных персонажей; что взорвало изнутри, со стороны затекста, подчеркнутый нейтрализм, спокойно-повествовательные интонации текста).

4) Но то, что под силу таланту, может не получиться у писателя средней руки: если Ф. Сологуб в «Мелком бесе», удачно, на контрасте, выстроил партитуру Передонова (включив сильнее ценностно-корректирующую сферу) против партитуры остальных (где царит сфера активирующая), то у М. Арцыбашева в романе «Санин» все оказалось смазано: три разнородных линии текста (имморализм жизненной философии Санина и его последователей; линия жертв Санина или просто несчастных людей; сатирическая линия) не отличались друг от друга по применению экзистенциальных сфер. При этом и «Мелкий бес», и «Санин» совпадали в небольшом преобладании активирующей сферы.




§ 2. Трехмерность модели бессознательного и фильтры


Трехмерность модели бессознательного (цилиндр, а не просто круг) определяется вектором и топологией, заданными автором: описывает ли он высшие этические инстанции (верхний мир небожителей, Правь,[7 - Критики современных неоязычников, придумавших это название, считают, что у славян эта часть реальности называлась по-другому. Мы, однако, ради краткости, будем иногда использовать это и другие названия частей мироздания (Явь и Навь).] или то, что называют «сверх-сознанием», «над-сознанием», «высшим Я»[8 - Интересно, что в этой роли может выступать и автор художественного произведения: «позиция высшего, творческого Я, вненаходимого по отношению к собственному эмпирическому Я и всей совокупности его житейских отношений <…> к которому применимы уже категории сверхсознательности и постпроизвольности» [Мелик-Пашаев].]); нижний мир хтонических духов [Хронос], [Хтонические божества], Навь, как и фрейдовское Оно, негативные проявления психики; или же Явь, мир срединный, обычный, земной, человеческий.

Например, активация второго семантического поля («исследование») в среднем регистре способствует решению задач (в том числе коммуникативных), являясь эмоциональной / мотивирующей основой процесса мышления и базисом эмпатии (так называемым «эмоциональным интеллектом»); здесь «диалогические рубежи пересекают все поле живого человеческого мышления» [Бахтин. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках]; в нижнем регистре – оковы догматизма и формализма, цензуру и мракобесие (социальный монологизм); в верхнем – прозрение, откровение, яснознание. (Это для нейробиолога Я. Панксеппа система SEEKING (2 поле) являлась «наиболее примитивной» из всех систем, «поскольку она служит общей функции нахождения ресурсов» [Толчинский]; единственная система, которая еще не была дифференцирована у его подопытных.)

Круг с девятью (или тринадцатью, если разделить пополам промежуточные поля) полями оказывается универсальной и архетипической матрицей (АУМ): на него могут проецироваться и цветовой круг (с белым цветом в центральном поле), и октава и, возможно, двенадцати-тоновая звуковая система А. Шенберга (девятое и, соответственно, тринадцатое поле – центральное; это тишина),[9 - Считается, что организует круг с полями АУМ «последовательность чисел Фибоначчи» [Эксклюзивные КФС].] и сектора Ба-Гуа, хорошо известные любителям системы фэн-шуй, и последовательность чакр, и набор нейромедиаторов, и даже космограмма (12 полей с центральным, 13, полем – Землей, т. е. древней геоцентрической системой) и мн. др.

В организации этих фильтров и содержащихся в них сенсорных эталонов (цветового круга, музыкальных тонов, чакр и пр.) важна роль речи: «В каждом языке сначала были определения для тёмных и светлых оттенков, далее появлялось слово «красный» – цвет крови и вина, а только потом жёлтый и зелёный. И в самом конце, через много лет, наконец-то появился синий.

Единственная древняя культура, которая различала синий цвет, – египетская. <…> Без слова, определяющего цвет, без способа его идентификации, нам очень сложно заметить какое-то различие, хотя наши глаза физически их воспринимают» [Почему люди не видели синий цвет до недавнего времени].

«Частые совпадения в цветовой символике разных народов (никак не контактирующих между собой) доказывают, что она обусловлена биологически. Это говорит об исключительно архетипической природе цвета, появившейся еще задолго до того, как цвета стали выделяться, утверждаться и получать разные названия. Основной набор цветов, наделенных наиболее важными ролями: белый, черный, красный» [Краткая история цвета]. Цветовые предпочтения человека «могут отражать объективную нужду его центральной нервной системы в энергетическом воздействии цвета. Косвенно это подтверждается данными изучения корреляций между различными показателями электроэнцефалографического (ЭЭГ) исследования и цветовыми симпатиями испытуемых» [Базыма].

Вероятно, за каждым полем АУМ закреплен и определенный ритм мозговой активности, т. е. разные частоты; их взаимодействием с группой А и Р звуков, их взаимоналожением достигается специфическая картина активности психики / организма. Например, базовым полям могут соответствовать базовые ритмы ЭЭГ (1 – тета-волны, 2 – бета, 3 – альфа, 4 – гамма), а их наложение дает промежуточные поля. (Подтвердить или опровергнуть это должно специальное исследование с применением современных приборов.) «Альфа, бета, гамма, дельта, тета, каппа, мю – ритмы мозга взаимодействуют, могут суммироваться, вычитаться, синхронизироваться, десинхронизироваться, резонировать, модулировать, синкопировать, иметь сложную структуру. Медленные волны могут усложняться, включая более быстрые» [Двуреченская].

Важно рассматривать все эти проявления (фильтры) АУМ в формате 3D, а не просто как проекцию, ибо все фильтры, как было сказано, имеют нижний, средний и высший регистры: самый просто пример – цвет (чем темнее, тем глубже в нижнем регистре); есть и другие примеры: чакры [Чакры – семь тел человека], ЭЭГ мозга – см. таблицу № 1 Приложения.


* * *

Сакральное и профанное в древности часто присутствовали одновременно в архаической картине мира: могли быть два значения одного и того же факта, а слушатель должен был определять, что в данный момент для него важнее, какой пласт реальности – сакральный или профанный. Автор послания помогал ему в этом: активировал, фонетикой, одно поле, например, профанное (1-ое – «правила жизни среди людей, установленные людьми и/или богами» или 2-ое – «рассудок, рефлексия»), а другое поле актуализировал триггерами «иного, чуждого» нижнего регистра (3-го поля – «иллюзия, абсурд») или 4-го «важного» («жизнь-смерть, борьба»).

Это возможно трактовать как диалог Я (этика и самосознание) и Оно (иное и важное)? Переход от «иных» к «себе, своим, обычным» – через центральное поле 1–4 сначала нижнего, потом среднего или высшего регистров, через транс и/или шок – микро-катарсис, микро-посвящение.

В другой раз профанными и сакральными могли оказаться другие поля, иной могла быть и траектория сознания/бессознательного слушателя: возможности АУМ неисчерпаемы. Но вплоть до XVIII века базовым фильтром, организующим русскоязычное сознание и бессознательное, был этот архаический профанно-сакральный, «магический». Постепенно он дополнялся и вытеснялся на периферию психологическим (реалистическим) фильтром, вновь активируясь в некоторых романтических и мистических произведениях.

Большое значение имели и имеют и частные фильтры: цветовые, музыкально-тоновые и пр. В случае наложения, они взаимодействуют, просвечивают друг сквозь друга – это явление синестезии; иногда в необычном варианте, когда женщина – профессиональный музыкант «ощущает различные вкусы в зависимости от интервалов между нотами. Таким образом, созвучие может быть для неё сладковато-горьким, солёным, кислым или сливочным. <…> У девушки наблюдается и более распространённая форма синестезии – она видит цвета, когда слышит ноты. Например, фа заставляет её видеть фиолетовый, а до – красный» [У музыканта выявлена экстраординарная способность.].

Пример этот характерный: нота фа расположена на разрыве круга между 2 и 2+3 полями, которые противоположны также рассеченным 4 и 1+4 полям (там как раз проходит стык цветового круга: ультрафиолетового цвета и инфра-красного). Эта «трещина» разрывает круг АУМ вдоль оси 2 и 2+3 и 4 и 1+4 полей через центральное поле 1–4, вызывая интересные эффекты, как аудиальные, так и зрительные (Гете и Кандинский, писавшие о психологии цвета, двойственно воспринимали салатовый цвет (поле 2+3), являющийся третичным, в отличие от остальных полей АУМ, первичных и вторичных, по колористической классификации [Цветовой спектр]. Они относили его то к «неприятному» [Гете], «болезненному и сверхчувственному» [Кандинский], то к «живому, юношески-радостному» [там же]; а в традиционном обозначении радуги как семи-, а не восьми-цветной, это поле вообще отсутствует, как и в известном цветовом тесте Люшера. Рассечение круга иногда активирует восприятие противоположного цвета (это проявление эффекта «расширения», который будет подробно разбираться в книге).




§ 3. Характеристики полей АУМ


Семантические поля могут быть поняты, как способы диалога индивида с миром и соответствующие им формы организации мира (сообщества). В таком диалоге и аффект, и интеллект слиты (идеал Л.С. Выготского).

Похоже, что формирование специфических свойств полей АУМ происходит на довольно ранней стадии эволюции! Модель эмоциональной системы нейробиолога Я. Панксеппа: «1) основные контуры мозга предрасположены безусловно отвечать на стимулы, эволюционно важные для данного вида; 2) контуры запускают соответствующие моторные программы и изменения в вегетативном и гормональном статусе в ответ на различные факторы; 3) контуры подстраивают чувствительность сенсорных систем для ответа на стимулы, существенные для данной эмоции; 4) положительная обратная связь означает, что эмоциональное возбуждение справится с обстоятельствами; 5) эмоциональные контуры могут находиться под сознательным контролем и влиять на системы принятия решений, анализа и на сознание; 6) контур способен генерировать субъективно четко различимые ощущения» [Двуреченская].

По Панксеппу, есть набор эмоциональных систем, со своими специфическими схемами функционирования. Первые четыре имеются уже при рождении и «функционируют во взаимно тормозящих и активирующих связях: система ПОИСК заставляет интересоваться окружающим миром; система СТРАХ отвечает на боль и угрозу гибели, приводит к реакциям бегства, борьбы, замирания; ЯРОСТЬ управляет гневом и запускается неудовлетворенностью, телесным дискомфортом, ограничением свободы; ПАНИКА запускает плач и крик у детенышей при отсутствии заботы» [там же].

Считается, что остальные системы включаются в процессе развития: «СТРАСТЬ координирует сексуальное поведение и чувство; ЗАБОТА формирует социальные связи и заботу о потомстве; ИГРА организует драку в форме спонтанной игры у детенышей, поддерживает смех и радость» [там же]. Полагают также, что ЗАБОТА «у взрослых является аналогом системы ПАНИКИ детенышей» [Эмоциональные системы мозга по Яаку Панксеппу].

На самом деле, поле 1 («забота») активизируется и у детенышей: они требуют от матери ухода за собой, т. е. проявления заботы (об этом в частности, говорит выделение такого нейромедиатора, как окситоцин, не только у взрослой особи – матери или наблюдающей за детенышами самки – но и у самих новорожденных [Бройнинг 2017; с. 147]). Любовная лирика XVIII века обожает 1 поле: влюбленный слезно и страстно требует от любимой обратить на него внимание – позаботиться о его чувствах. Иначе он не выживет.

В свою очередь, и паника (активация центрального поля 1–4 нижнего регистра) характерна, разумеется, не только для малышей; смысл этого поля открылся нам при осмыслении такого страшного жанра, как смертные колыбельные – когда мать желает своему родному дитятке смерти. Там этого поля много (это действительно анти-забота, однако не разнесенная по возрастам); варианты мы подробно рассматривали в предыдущей книге о затексте [Кабачек 2016].

Анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны, заметил полузабытый ныне классик.

Вернемся же к человеку. Психолог Пол Экман несколько десятков лет изучает эмоции и чувства человека, в частности, сострадание; он конструирует и исследует «базу данных эмоциональной готовности», содержащей врожденные и приобретенные триггеры, вызывающие те или иные эмоции [Экман 2017]. В книге «Психология сострадания» он поднимает антропологический вопрос-проблему: «Почему не все люди способны сопереживать и помогать непохожим на них «другим» и как увеличить это «глобальное» сострадание?» – и далее формально-логически, «лево-полушарно», расщепляет сей главный вопрос на сто мелких (заранее предупредив читателя, что главы, где перечисляются эти вопросы, адресованы специалистам) [там же]. По его признанию, ответ на каждый из этих ста вопросов потребует проведения многолетних и дорогостоящих исследований (лонгитюдов, метода сравнения близнецовых пар, изучение так называемого «героического сострадания» – помощи незнакомым людям с риском для собственной жизни и пр.).

В тексте книги и библиографии нет ссылок на открытие Я. Панксеппа, соотечественника и современника П. Экмана; по-видимому, автор с его трудами не знаком. (Фило- и антропогенетический аспекты проблемы вообще не освещены.) Но теория Я. Панксеппа, как и открытая нами архетипическая универсальная матрица (АУМ) могли бы помочь Экману отсеять часть вопросов и более точно сформулировать остальные, строго задав направление экспериментального исследования с помощью всего одного методического вопроса: «Каково местонахождение, координаты изучаемого явления на 3D модели АУМ?». Иными словами, определить прежде всего эмоционально-ценностный смысл ситуации для испытуемого (поле АУМ и регистр) – гипотетически и экспериментально; конструировать и диагностировать возможные варианты ответа на нее.

К примеру, это помогло бы уточнить градацию уменьшения сострадания П. Экмана: к родным – к знакомым людям – к незнакомым людям своей культуры, социального слоя, пола и пр. – к незнакомым людям других культур, стратов и пр. – к «разумным существам» (вероятно, подразумеваются животные). Сочувствие и желание помощи страдающим существам активирует 1-ое, «окситоциновое» поле; и тут животные, особенно домашние, особенно детеныши, вызывают у нормального человека родственные чувства (см. выражение «братья меньшие»), т. е., по градации Экмана, максимально сильные, а не максимально слабые.

Впрочем, применение АУМ могло бы помочь многим исследователям-психологам; мы упомянули П. Экмана только из-за того, что его тематика пересекается с нашей (а его книжка оказалась под рукой).


* * *

Прокомментируем таблицу № 2 по порядку следования полей и регистров (главным образом, низшего и среднего, ибо примеров использования высшего регистра в нашей выборке меньше). В названии приведены ключевые слова для каждого регистра, отделенные друг от друга косой чертой.

Везде сначала будет дано нейтральное, рефлексивное 2 поле во второй, авторской позиции; варианты же авторской не-двойки будут рассмотрены в другой главе.


4 поле: выживание, власть, борьба, смерть / управление, иерархия; жизнь / бессмертие



Нет зверя свирепее человека, если к страстям его присоединяется власть.

    Плутарх

Древнейшее поле: борьба за выживание. В нижнем регистре это агрессия вплоть до убийства. В первой книге о затексте [Кабачек 2016], мы это поле считали магическим (это было до открытия системы фильтров). На самом деле, в архаическом фильтре, который много веков был базовым, пока в XVIII веке не сменился психологическим, все поля имели отношение к магии. В 4-м поле это просто заметней: маг «пытается найти подход к пружинам механизмов природы, использовать их, принудить действовать в свою пользу: вещи, силы, стихии и, по возможности, даже духов и богов» [Никольская].

Антрополог Рене Жирар постулирует изначально присущий человеческой культуре «жертвенно-насильственный комплекс» [Жирар], т. е. нижний регистр считает нормой, а не отклонением. Лидеру племени архаическим сознанием приписывалась сакральность: «способность безошибочно усматривать цели и опасности, а также моменты и способы действия» [Микиртумов].

Однако уже в античности пришло понимание, что власть может плохо повлиять на человека: «неизбежно делает его завистливым, вероломным, несправедливым, недружелюбным и нечестивым; он поддерживает и питает всяческое зло; вследствие всего этого он будет чрезвычайно несчастен и такими же сделает своих близких» [Платон].

Современные ученые это мнение Платона подтверждают: испытуемые, облечённые властью, как обнаружилось в многолетних исследованиях, «ведут себя так, будто их мозг травмирован – они становятся более импульсивными, меньше осознают риски, и, что самое главное, хуже справляются с оценкой событий с точки зрения других людей. <…> Власть ослабляет определённый нервный процесс, «отзеркаливание», возможно, являющийся краеугольным камнем эмпатии. Это даёт нейробиологическое основание для того, что Келтнер назвал «парадоксом власти»: получив власть, мы теряем некоторые возможности из тех, что требовались нам для её получения. <…> Исследование утверждает, что власть наделяет мозг возможностью не обращать внимания на периферийную информацию. В большинстве случаев это даёт прирост эффективности. Но побочным эффектом служит притупление социальных возможностей. <…> Поскольку они уже не так хорошо оценивают особенности других людей, они начинают сильнее полагаться на стереотипы. И чем меньше они видят, тем больше они полагаются на персональное «мировоззрение» [Асим].

4-ое поле против 1-ого: «Идущий уже свыше двух тысяч лет спор между последователями Шан Яна, легистами (??), которые выступали за управление обществом с помощью жесткой системы поощрений и наказаний, и конфуцианцами ???, ратовавшими за воспитание в народе этических начал с помощью образования и личного примера властей предержащих, стал одним из главных стимулов для развития управленческой мысли в Китае» [Ковачич].

Цвет 4 поля среднего регистра – красный. Удивительно единодушны специалисты по психологии цвета: «Сила – главное значение красного и этим объясняется его роль в качестве магического средства» [Базыма]. Он «повышает артериальное давление, дает подъем жизненного тонуса. Все это прекрасно объясняет легендарную мощь красного как архетипического символа <…> Красный является мотиватором – источником физической силы, агрессии, выживания» [Краткая история цвета]. Несет «впечатление почти целеустремленной необъятной мощи» [Кандинский].

«Красный – действие, которое во что бы то ни стало должно осуществиться, освободившаяся энергия, которую практически, нельзя погасить, раз и навсегда сделанный выбор, лишенный сомнений. В этом – рок «красных состояний», которые становятся неподвластны человеку и влекут его за собой до тех пор, пока цель не будет достигнута, либо встречная преграда не окажется сильнее и тогда последует «взрыв». Принципы красного, как символа силы, – «все или ничего», «победа или смерть» и т. д.» [Базыма].

В нижнем регистре – это «цвет агрессии, страха» [Что значит цвет твоей ауры?]. Погружение в нижний регистр, т. е. потемнение, почернение цвета «опасно, так как мертвая чернота гасит горение и сводит его на минимум. Но в этом случае возникает тупой, жесткий, мало склонный к движению, коричневый цвет, в котором красный цвет звучит, как еле слышное кипение…» [Кандинский].

Агрессия плюс страх. Тупой, жесткий, но еще кипящий… Римский легионер, ведущий Христа на Голгофу.

Примеры текстов 4 поля:

Нижний регистр: «Спасения не чай, когда рубит Чапай» (советская пословица).

«Как на лес взглянет, так и лес вянет» (пословица). Здесь агрессия, направленная уже не только на свой вид (не просто соперничество и борьба), но черная магия, воздействующая на мир.

А тут нижний регистр, демонстрирующий не борьбу и агрессию, а более общую категорию – выживание, пресловутый канцеляризм «дожитие», смерть: «Непритворна моя грусть, мне действительно тяжело жить, горестны и безотрадны мои чувства» (И. Тургенев «Стихотворения в прозе»).

Вот внешне нижний регистр, но на самом деле, конечно, средний: «Ни на каштанку ни на тётку / не отзывалась эта мразь / лишь удалялась на болота / светясь» (иронический жанр порошок). А здесь – все наоборот: внешне – средний регистр, внутри же – нижний: «Я не хотела вас обидеть, / случайно просто повезло» (жанр двустиший, тоже современный пост-фольклор).

Древнее 4 поле в среднем регистре связано с жизнью, всеми ее телесными, чувственными проявлениями, возрастом: ростом, развитием, старением, болезнями и, иногда, их лечением. «Жизнь удивительная штука / билборды надписью глася / десятым шрифтом уточняют / не вся». Средний регистр, надо полагать. А вообще, многозначность идет поэзии.

Еще сложный пример: внешне это средний регистр, однако, он в любой момент может перекинуться в нижний: «Некитаев пристально посмотрел на Петра и куда-то дальше – взгляд беспрепятственно прошёл навылет, словно Пётр по-прежнему оставался в четверге, а Иван смотрел уже из воскресенья» (П. Крусанов «Укус ангела»). Иерархические отношения героев заданы ранее, здесь подтверждены.


Поле 3+4: нечеловеческое; неизвестное / межкультурный диалог, межвидовое взаимодействие / мировая душа



Страх внушает сила, не подчиненная смыслу.

    А. Буряк. Аналектика парных оппозиций

Поле составное, смешанное; тут присутствует нечто и от игры, творчества, смеха (3-его поля) – и от власти (поля 4-ого): «Для воспитания людей власти создается традиция избирательной стимуляции механизмов экспансии – постоянная организация игры-соревнования, похвальбы, задирания, поддразнивания друг друга» [Никольская]. О тесной связи 3 и 4 полей (игры и насилия) см. [ «Насилие над другой личностью стало частью нашего личного комфорта…»].

В то же время, это очень серьезное и древнее поле – граница между своим местообитанием и не своим; лимб, пространство встречи с Иным, нечеловеческим и/или неизвестным, и потому опасным: «Вы смотрите кому-то в лицо, а на самом деле это личина – за ней не человек, а нечто иное. В этом примере проявился сущностный для человека страх вторжения Другого, который органически присущ нашему виду. Это и есть страх вторжения жизни, отголосок парадокса души Аристотеля – человек стал живым только после того, как в него извне вселилась иная, неживая структура» [Загрутдинов].

Это поле, как и прочие поля ареала четверки, имеется уже у рептилий LUST [Толчинский], [Panksepp 1998]; связано оно с размножением. У высших позвоночных – это деятельность по подбору брачной пары (если потенциальный кандидат другого вида, то сложная система поведенческих ритуалов не допустит его к размножению). Для древнего человека в этом качестве партнера опасность представлял похожий на человека, иногда до неотличимости дух, вампир, пришелец из иного мира.

«Сон должен длиться только в обжитых местах. Иначе мы увидим чудовищ. А чудовища – это формы, наполненные не нами» [Буряк].

Первоначально любое «иное», «чужое», «неизвестное» (странное, абсурдное – 3 поле), которое казалось опасным, т. е. более сильным, чем человек (4 поле), вызывало активацию смешанного поля 3+4 в нижнем регистре. И это влекло за собой стресс и разрыв между полем АУМ (бессознательным) и полем, активированным увиденной в реальности или услышанной в послании ситуацией (сознательным).

Позднее, само по себе поле 3+4, особенно в среднем или высшем регистре, уже не вызывало такого стресса и разрыва; и, в свою очередь, разрыв мог быть вызван и активацией других полей – те самые 11 % несовпадений текста и интегрального слоя затекста. (О свойствах разрыва мы будем говорить в отдельной главе.)

В процессе антропогенеза «кооперация и альтруизм оказываются направленными только на «своих», то есть на членов своей группы. Обратной стороной такого внутригруппового альтруизма становится так называемый парохиализм – враждебность к чужакам» [Марков 2009].

Цвет поля в среднем регистре – оранжевый. Никакой опасности он, конечно, не несет: «похож на человека, убежденного в своих силах, и вызывает поэтому ощущение исключительного здоровья» [Кандинский].

Все дело в регистре?


* * *

Пример поля 3+4 от классика XIX века: «Но, торжеством победы полны, / Еще кипели злобно волны, / Как бы под ними тлел огонь, / Еще их пена покрывала, / И тяжело Нева дышала, / Как с битвы прибежавший конь» (А. Пушкин «Медный всадник»).

Стихия-животное еще и странная, абсурдная: под водой – огонь. В этом чудится что-то инфернальное, иномирное. «Петербург» Андрея Белого вскормлен этой поэмой (и конкретно этим образом тлеющих волн). Нижний регистр развернут во всех своих инфернальных извивах: «Но тучи врезались в месяц; полетели под небом обрывки ведьмовских кос.

Николай Аполлонович с хохотом побежал от Медного Всадника» (А. Белый «Петербург»).

«Начали ходить безобразные слухи. Говорили, что новый градоначальник совсем даже не градоначальник, а оборотень, присланный в Глупов по легкомыслию; что он по ночам, в виде ненасытного упыря, парит над городом и сосет у сонных обывателей кровь» (М. Салтыков-Щедрин, «История одного города»).

«– Мы заигрываем с дьяволом. Ты не боишься, что он придёт и выпьет яйцо, которое снёс Бог?

Иван опустил взгляд» (Крусанов, «Укус ангела»).

Средний регистр: «Стал накрапывать дождик, – и громадина сцепленных камней вот уже расцепилась; вот уже она поднимает – из-под дождика в дождик – кружева легких контуров и едва-едва обозначенных линий – просто какое-то рококо: рококо уходит в ничто» (А. Белый «Петербург»). Иное пространство, но не страшное, не дикое – ибо красота.


3 поле: ложь, абсурд / игра, творчество, искусство, юмор / «музыка сфер»

Поле двойной реальности, двух пластов – в этом его уникальность.

Историко-культурологический аспект: «Противоположная сторона нашего почитания аутентичности – это ритуалистические способы поведения, которые называют «притворством». Не лучше ли позволить выступить «настоящему Я»? Но Конфуций учит, что определённые ритуалы – когда мы ведём себя «как будто» – помогают человеку трансформироваться, поскольку ломают модели поведения, в которые он угодил. Когда вы улыбаетесь, как будто не злитесь, или прикусываете язык, чтобы не наброситься, вы притворяетесь. Эти «как будто» создают крошечный разрыв от реальности, поэтому они так ценны. Мы действуем «как будто» мы другие, и наши чувства становятся более зрелыми. Поступая так, мы превращаемся в кого-то более доброго и щедрого <…> Такие действия становятся ритуалами, позволяющими поведению брать верх над чувствами, а не наоборот. С течением времени мы изменяемся, становимся лучше» [Китайские философы о жизни].

Онтогенетический аспект: в осуществлении саморегуляции «взаимодействует культура игры, ее необходимыми признаками являются таинственность, опасность, шутливость. Игра фиксируется в культурной традиции как обязательный рефрен серьезной жизни, зрелища всегда требуются наряду с самим хлебом. Элемент игры присутствует во всех произведениях искусства – это игра с целостностью формы, сама сюжетность искусства. <…> Правила игры не только ограничивают степень реального риска, как отмечает И. Хейзинга, не менее важно и то, что они обеспечивают сохранение противника для ее продолжения, возможность произвольно вернуться к ней» [Никольская].

Оказалось, что не только человеческие маленькие детеныши, но и обезьяньи «могут шутить и могут врать. <…> Прагматика отсутствует. Это игра» [Черниговская].

Что будет, если пощекотать крыс? «Во время щекотки животные издавали звук на частоте 50 кГц. Такой же они издавали, когда бегали друг за другом и понарошку дрались. Подобное поведение наблюдается и у шимпанзе: когда они гоняются друг за другом, то начинают задыхаться в манере, подобной тому, как человек “давится от смеха”» [Есть ли у животных чувство юмора?]. «Шутливые драки, которые мы наблюдаем у животных, – это безвредные атаки, которые выполняют функцию социализации. Некоторые из них могут также быть способом обучения реальному бою. Но вы обязательно заметите: животное, на которое нападают, будет издавать определённый набор звуков, который мы интерпретируем как смех. Я верю, что юмор эволюционировал в некую форму сигнала, которая показывает: как бы странно ситуация ни выглядела со стороны, на самом деле всё в порядке» [Середа].

Логично, что «врунам пришлось активизировать семь областей мозга, а всем остальным – четыре, то есть, мозгу требуется больше усилий для выдачи неправды» [Сканирование головы ловит врунов лучше детекторов лжи] – двойная реальность.

Абсурд может быть и позитивен: он «участвует не в описании готового, а в построении осмысленного мира» [Буряк]!

Желтый цвет поля 3 – это «перепрыгивание через границы, рассеивание силы в окружающее» [Кандинский]. А вот и пример такой иллюзии, но не низшего регистра, а среднего: «Николай Аполлонович вновь стал чувствовать, что он расширяется; одновременно он чувствовал: накрапывал дождик» (А. Белый «Петербург»).

А тут однозначно нижний регистр: «Неумение найти и сказать правду – недостаток, которого никаким уменьем говорить неправду не покрыть» (Пастернак, «Несколько положений»). Неадекватно расширились!

«– Христофор Федорыч, что это за чудная музыка! Ради бога, впустите меня.

Старик, ни слова не говоря, величественным движением руки кинул из окна ключ от двери на улицу» (И. Тургенев «Дворянское гнездо»). Высший регистр: прекраснейшая музыка, одухотворенный творец – и чуть-чуть игры (юмора и… абсурда). И это сочетание трогает и возвышает душу читателя.


Поле 2+3: догматическая ложь / творческое решение / прозрение

И мышление, и игра, и творчество – все сразу: богатое поле. А ведь оно, фактически, пока выпадает из культурных эталонов, например, из традиционного цветового фильтра, чакрального фильтра и пр. Но восстановления поля в правах – вопрос времени: некоторые био-энергетические системы уже включили на месте границы 2+3 поля с 3-им структурно-функциональное образование.

Новые концепции: помимо обыденного, научного, религиозного видов мышления вводится «мышление игры» [Черниговская]. «Латеральное мышление имеет ту же основу, что и инсайт, креативность и юмор, но в отличие от них может применяться столь же намеренно, как и логическое мышление. Латеральное мышление включает реструктурирование паттернов, уход от сдерживающих паттернов и создание новых» [Кокорин].

А великая литература – пошли примеры текстов – это знала: «Я давно подозревал, что собака гораздо умнее человека; я даже был уверен, что она может говорить, но что в ней есть только какое-то упрямство. Она чрезвычайный политик: всё замечает, все шаги человека» (Н. Гоголь «Записки сумасшедшего»).

«Вошедши в зал, Чичиков должен был на минуту зажмурить глаза, потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный» (Н. Гоголь «Мертвые души»). Напомним, поле 2+3 подразумевает «творческое решение». Организаторы бала очень постарались, подошли к делу с душой, «с огоньком». Если бы Гоголь активировал серьезное 2 поле, мы бы этот иронический пассаж пропустили?

У Бунина в «Солнечном ударе» пример среднего регистра: «В десять часов утра, солнечного, жаркого, счастливого, со звоном церквей, с базаром на площади перед гостиницей, с запахом сена, дегтя и опять всего того сложного и пахучего, чем пахнет русский уездный город, она, эта маленькая безымянная женщина, так и не сказавшая своего имени, шутя называвшая себя прекрасной незнакомкой, уехала».

Нижний регистр: «Но я находился в раздраженном состоянии человека, проигравшего более того, что у него есть в кармане, который боится счесть свою запись и продолжает ставить отчаянные карты уже без надежды отыграться, а только для того, чтобы не давать самому себе времени опомниться» (Л. Толстой, трилогия). Это решение неправильное, ложное, гибельное.


2 поле: догматическое и формальное (или же алогичное) мышление / исследование; децентрация / инсайт, интуитивное сверх-знание

Выше, в общей части, мы уже рассказывали об этом поле – в основном, как о связанном с мышлением. Но это еще и способность децентрации: понимания другого, внимания к нему, общения на равных.

Цвет поля – зеленый, цвет «сбалансированности и гармонии, сердечной теплоты, любви к природе и людям. Это цвет роста, предстоящих перемен и рождения нового восприятия, целительной энергии» [Что значит цвет твоей ауры?]. «”Зеленая” любовь намного сильнее и стабильнее, чем «розовая» и «красная». Именно она дает силу прощать и принимать вещи и людей такими, какие они есть» [Аура человека].

Добавим еще полезные мысли о мышлении и диалоге: «У Канта мышление сводится к трём правилам. Первое правило: мыслить самому; второе – мыслить так, чтобы быть способным смотреть одновременно на мыслимое или на своё дело глазами другого. И третье правило: мыслить непротиворечиво» [Мамардашвили]. «Власть опасна тем, что купирует способности человека к слушанию другого, к ответу и диалогу, – вот что для мышления убийственно, поскольку мышление по своей природе диалогично, а не монологично» [Макаревич]. «Правда, безусловно, есть, но описать ее в терминах, пригодных для жизни, можно только исследуя факты с разных сторон, сопоставляя амбивалентные точки зрения и даже суммы вероятностей. Но этот мир не из и не для фейков. Фейки – лишь отражения правды. Возможно, в кривом зеркале жизни. Понимание этого многому может научить – как минимум, об устройстве этого зеркала» [Шперх]. «Конфуцианское самосовершенствование отличается. Речь идёт о взаимодействии с миром и взращивании себя через каждое <…> взаимодействие. Оно исповедует активный, а не пассивный способ самовоспитания, чтобы стать лучшей версией самого себя» [Китайские философы о жизни]. «Пророчество – интуиция совести, которая одна проникает в истинный смысл вещей» [Соколова, Цурикова].

Догматизм (нижний регистр 2 поля) страшен: «…Нет места развитию знания. Истина уже провозглашена раз и навсегда; остаётся только истолковывать её тёмные слова» [Признаки фашизма по Умберто Эко]. «Ясно, что это – наука, которая классифицирует воздушные шары по тому признаку, где и как располагаются в них дыры, мешающие им летать» (Пастернак «Несколько положений»). Уж переводчику «Фауста» Гете не знать, какое зло приносят старательные начетчики вагнеры…

Средний регистр: «Философ, оставшись один, в одну минуту съел карася, осмотрел плетеные стены хлева, толкнул ногою в морду просунувшуюся из другого хлева любопытную свинью и поворотился на другой бок, чтобы заснуть мертвецки. Вдруг низенькая дверь отворилась, и старуха, нагнувшись, вошла в хлев» (Н. Гоголь «Вий»).

Что ж тут о мышлении и исследовании? Свинья более любознательна, чем философ! Но 2 поле связано и с обыденным изучением окрестностей, не только с академическими штудиями. Н.В. Гоголь, конечно, пошутил, сведя вместе в хлеву субъектов, словно поменявшихся ролями.

«Но и «сидеть на месте» хорошо только с запасом большого движения в душе. Кант всю жизнь сидел: но у него было в душе столько движения, что от «сиденья» его двинулись миры» (Розанов «Уединенное»). Даже уже переход в верхний регистр намечается…

Да ведь регистры тоже образуют континуум!

«Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали всё в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих» (Чехов «Дама с собачкой»). Тут и взаимная децентрация, и развитие. Тоже вектор в высший регистр.


Поле 1+2: цензура / медитация / транс-персональное сознание

Предначертание прозревающих богов в высшем регистре – и выход в ноосферу; медитация и/или осмысленная необходимая забота – в регистре среднем (в том числе и рефлексия заботы о себе, в особом фильтре «само-»); интеллектуальная манипуляция и цензура в нижнем регистре.

Отличительный образ, метка поля – бесцельность блуждания, «прихотливые потоки» или, по выражению А.А. Буряка, силовые линии [Буряк].

Плавающая точка зрения; жизнь в потоке; медитация: «В управлениями обстоятельствами нет никаких постоянных целей, ибо ты движешься в вечность» [Виногородский]. «Мэн-цзы, представитель конфуцианской традиции, живший в конце четвертого века до нашей эры, <…> посоветовал работать с изменениями окольными путями – использовать случайные разговоры, впечатления и общение для расширения жизни. Подход Мэн-цзы означает не строить планы на жизнь, а настраивать траекторию в движении» [Китайские философы о жизни].

«Смысл, придуманный мною для себя, но превращенный в цель и потерявший поэтому статус свободного действия, лишает мою жизнь перспективы. <…> У нас всегда должно быть право на состояние неопределенности. Нужно довести ситуацию до того, что цель почти невозможно сформулировать. Именно этот бесформенный полюс дает смысл дороге. Роль смысла – создать путь, а не его конец, дать направление, а не цель. <…> Чтобы сделать себя изменяющимся, нужно назначить иллюзорную, вечно ускользающую от формулировки цель. Жизнь с виртуальной целью дает возможность узнать свою судьбу, чему препятствует повседневность» [Буряк].

В среднем регистре цвет голубой (из-за попадания на него белого в призме И. Ньютона) или цвет морской волны и бирюзы. Означает «миролюбивость, ответственность, доброту и духовность. <…> Если голубой цвет ауры бледный – это говорит о нерешительности, чрезмерной мягкости и податливости мнению окружающих, если же напротив, голубой цвет в ауре насыщен, то вы видите перед собой успешного и гибкого человека, который всегда настроен на развитие и самосовершенствование. Такие люди с удовольствием ставят перед собой новые цели и находят пути для их достижения» [Аура человека].

То-то и оно, что не они находят «цели и пути их достижения»: это цели в пути приходят к ним сами… (Лишь на оси 2–4 полей кажется, что успех этих людей в настойчивости и целеустремленности.)

А тут растягивание «диполя» – аналектической метафорической связи: «Мы становимся участниками мировых событий и начнем чувствовать, как реагирует мир на наше присутствие в нем. <…> И чем больше такого "пустого", а точнее – неопределенного, но полного магии места, тем больше жизни мы получаем. <…> Результатом указанной динамики является не ответ, а непересказуемое переживание. <…> Я вижу при этом не контраст, а излучение вещей в этом поле. <…> Спонтанные процессы в духовной сфере, вызванные какими угодно причинами, дают истинные следствия» [Буряк].

В нижнем регистре живому спонтанному танцу и переживанию мешает догматизм: если «формализовать и тем самым упростить например, символ, то он <…> строит фикцию мистического состояния» [там же]. И есть еще опасность стать слишком самоуспокоенно-пассивным с зажатой в кулачок целью: «Благодать перемещения без личного движения, захват готовым потоком. Покой и уверенность от знания цели. Яркая возможность проскочить свое собственное отсутствие, двигаться по вспышкам следов прошлых событий» [там же].

Примеры поля 1+2 из художественной литературы:

«Небо очистилось. Бирюзовую островную крышу, оказавшуюся где-то там, под ним, сбоку – бирюзовую, островную крышу прихотливо чертила серебряная чешуя, та серебряная чешуя, далее, вся сливалась с живым трепетом невских вод» (А. Белый «Петербург»).

Поток сознания и вербальная забота (1 поле тоже ведь влияет): «Иногда его сменяет старушка с переносным пылесосом, аккуратно убирая следы шлифовки с тротуара. "Здрасьте – здрасьте, как у вас дела, а у вас, у детей-то что, каникулы что ли, ох, не та ныне молодёжь пошла…"» (Н. Назаркин «Умеете ли вы красить забор?»).

Нижний регистр – мертвая хватка самоцензуры: «Но, дойдя до старого толстостенного дома, где была почта и телеграф, в ужасе остановился: он знал город, где она живет, знал, что у нее есть муж и трехлетняя дочка, но не знал ни фамилии, ни имени ее!» (И. Бунин «Солнечный удар»).

Высший регистр: «До сих пор, когда я вспомню об уверении, что я любим, каждая жилка во мне трепещет, как струна, и если наслаждения земного блаженства могут быть выражены звуками, то, конечно, звуками подобными! Когда я прильнул в первый раз своими устами к руке ее, душа моя исчезла в этом прикосновении! Мне чудилось, будто я претворился в молнию; так быстро, так воздушно, так пылко было чувство это, если это можно назвать чувством» (А. Бестужев-Марлинский «Страшное гадание»).

Понятно, что ищут барышни и дамы от женских романов? Вот такого дурновкусия и ищут…

Ибо не отличают от шедевров: «Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились вершины гор, как бесчисленное стадо, и Эльборус на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых вершин, между которых уж бродили волокнистые облака, набежавшие с востока» (М. Лермонтов «Герой нашего времени»).

Классическая картина рая – и поля 1+2: разнообразные, разноустремленные движения (глаголы: «теряясь, теснились, вставал, замыкая, бродили, набежавшие») – и всё сквозь дымку («золотой туман»), полу-прозрачно («волокнистые облака»), и потоки живут своей вечной и прекрасной жизнью.

Буддистская медитация (некоторые ее формы) влияет на нравственные установки личности [Гоулман, Дэвидсон]; Тургенев об этом словно догадывался, точно обозначив код АУМ: «…он действительно перестал думать о собственном счастье, о своекорыстных целях» (И. Тургенев «Дворянское гнездо»).


1 поле: авторитарность, мягкое насилие / забота / водительство человека высшими силами

В среднем регистре – это потребность во всех видах опеки, надзора – заботы о беспомощном индивиде (новорожденном, тяжелобольном, умирающем, психически неадекватном, не интегрированном в данную культуру и пр.) а также оказание этой объективно необходимой помощи. Опекаемого точнее будет назвать объектом воздействий, а не субъектом.

Если же методы надзора сохраняются и при выздоровлении (взрослении, интеграции в культуру и пр.), то это становится уже формой мягкого насилия над субъектом, приемами «черной педагогики», причины которых подробно рассмотрела А. Миллер [Миллер].

В нижнем регистре это… мир Утопии: максимально завершенный и однозначный в своем совершенстве [Шацкий]. В отличие от динамизма миров смеховой культуры [Лихачев] (т. е., в первую очередь, третьего, противоположного, поля), утописты не изображают изобретенные ими миры как переходные или временные [Шацкий]. Содержание Утопии – ритуализированные действия, а так как система совершенна, любое изменение будет изменением к худшему [там же].

Там нет развития!

Обитатели Утопии, достигнув счастья, «уподобляются муравьям. Свободная воля им уже не нужна» [Шацкий; с. 151]. Вывод: «мир многих утопий – это место, где можно только умереть со скуки или же взбунтоваться» [Шацкий; с. 153].

Ключевые образы: утопия, мир сновидения, мечты, заботы, мир идеальный, ангельский, небесный.

1 поле – синее. Интересный парадокс: «Чем темнее синий цвет, тем более он зовет человека в бесконечное, пробуждает в нем тоску по непорочному и, в конце концов, – сверхчувственному. Это – цвет неба. <…> Погружаясь в черное, он приобретает призвук нечеловеческой печали» [Кандинский]. То есть, чем темнее синий цвет, тем глубже он погружен в нижний регистр манипулятивной педагогики и авторитаризма (под флагом стремления к непорочному и идеально-небесному). Так, сине-серый – «цвет изощренного энергетического вампира, который маскирует свой откровенный вампиризм, под утонченную духовность» [Аура человека].

А вот описание синего в нижнем регистре со стороны жертвы: цвет «страха, депрессивности, повышенной тревожности, отстраненности, «самоедства», замкнутости» [Что значит цвет твоей ауры?].

Литературные примеры разных регистров: «Любишь меня – люби и мою собачку» (поговорка). Манипуляция, но легкая, почти не заметная. «<…> Советскому гражданину во всяком случае не легко равняться по "генеральной линии"» (Л. Троцкий «Преданная революция: Что такое СССР и куда он идет?»). О, изменения, новые правила все-таки есть – но они все спущены сверху, а «человейнику» следует им с энтузиазмом следовать без самостийных «влево-вправо».

Средний регистр: «Позвольте вам этого не позволить, – сказал Манилов с улыбкою. – Это кресло у меня уж ассигновано для гостя: ради или не ради, но должны сесть» (Н. Гоголь «Мертвые души»).

«Маленький гимназист высунулся из-за двери.

– Это в майской книжке было напечатано, – сказал он, придерживаясь рукою за дверь и обводя гостей и сестру веселыми синими глазами» (Ф. Сологуб «Мелкий бес»). Автор активировал поле заботы (да и на ангела мальчик похож), а не поле 2 (обычная информация) или 3 поле (театральный выход маленького эгоцентрика). И 1 поле придало отрывку теплоту (которая так нужна в романе о страшном злобном существе по фамилии Передонов).

Высший регистр, хотя подделывается под средний: «Звезды исчезали в каком-то светлом дыме; неполный месяц блестел твердым блеском; свет его разливался голубым потоком по небу и падал пятном дымчатого золота на проходившие близко тонкие тучки; свежесть воздуха вызывала легкую влажность на глаза…» (И. Тургенев «Дворянское гнездо»).

И еще: «…и ничего для них не пропадало: для них пел соловей, и звезды горели, и деревья тихо шептали, убаюканные и сном, и негой лета, и теплом» (там же). Мы видим и чувствуем это глазами влюбленных Лизы и Дворецкого. Тургеневу удалось опредметить в слове исчезающее чувство абсолютного счастья, о котором писал Стендаль в трактате «О любви» как о не оставляющем по себе воспоминания.

И еще: «Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный» (М. Лермонтов «Герой нашего времени»).

Просто рай на Земле. Пусть и краткий.

Высший регистр, впрямую: «Вспомнилось ему, как в детстве он всякий раз в церкви до тех пор молился, пока не ощущал у себя на лбу как бы чьего-то свежего прикосновения; это, думал он тогда, ангел-хранитель принимает меня, кладет на меня печать избрания» (И. Тургенев «Дворянское гнездо»).

«В том, что её видно насквозь, виновата не она. Таков уклад духовной вселенной» (Б. Пастернак «Несколько положений»).


1+4 поле: выбраковка / перебор вариантов, сепарация / избранничество, миссия

В нижнем регистре это ад Аушвица: выбраковка, элиминация людей по некиим идеологическим критериям; в среднем регистре – обычный перебор и отсев (сепарация) наличных вариантов; в высшем – избранность для некоей важной, чуть ли не метафизической миссии.

В специализированном психотехническом фильтре это внушение. Роль внушения (суггестии) в антропогенезе: «подчинение своей воли внешним инструкциям (приказам вождя и т. п.). Именно эта способность, по-видимому, у кроманьонцев была гораздо сильнее развита, чем у неандертальцев – без этого не построить эффективный социум.

«Внушаемость», способность подчиняться нуждам коллектива – против «необузданности», невнушаемости – сейчас почти общепризнано, что именно эта разница была ключевой в противостоянии кроманьонцев и неандертальцев. С этим согласен и Эйдельман, и западные антропологи» [Марков].

Цвет поля – сине-красный. Когда красного больше, то «ожидание нового энергичного воспламенения, напоминая что-то ушедшее в самое себя, но остающееся настороже и таящее или таившее в себе скрытую способность к дикому прыжку» [Кандинский]; когда синего больше, то это несет «характер чего-то болезненного, погасшего, имеет в себе что-то печальное» (там же).

В нижнем регистре это Великий инквизитор. Болезненный и печальный, готовый к дикому прыжку.

В регистрах среднем и высшем цвет пурпурный / фиолетовый / лиловый означает то, чем Великий инквизитор мог бы стать, если б не соблазнился властью, – его лучшие задатки и качества: «присутствие в человеке духовной силы. Он говорит о способности проникать в суть человеческой природы и жить для других, о приверженности к высоким идеалам и возможностям духовного роста. <…> Отречение и благие стремления, а также справедливость и героизм» [Что значит цвет твоей ауры?].

О сепарации смысла: «”Смыслы устанавливаются не на уровне понимания события, а на уровне его обживания", то есть покрытие его полем готовых установлений (нравственного закона, заветов). Но сепарация смысла – это не интеллектуальная процедура. Она идет от состояния субъекта. Поэтому кроме учения в религиозных системах есть еще обрядность, службы и т. п. Человек должен быть настроен так, чтобы указания учения стали для него еще и ценностями его личной жизни» [Буряк].

Примеры текстов.

Идейная расправа – выбраковка-зачистка; вечная национальная тема, ценность и миссия: «Елена била Татьяну забором. Татьяна била Романа матрацем. Роман бил Никиту чемоданом. Никита бил Селифана подносом. Селифан бил Семена руками» (Д. Хармс «Некий Пантелей ударил пяткой Ивана»).

По-видимому, это правильное деление текста Хармса на отрывки: где смешно в конце, и читатель делает паузу для смеха. Туг снижение агрессии; потом она опять будет нарастать, но уже будет не такой сильной. Поэтому здесь нет такого вида отягощения, осложнения затекста, как разрыв – психологическая потеря опоры; как это случилось в неправильном варианте смыслового деления текста (когда последнее предложение уходит в следующий отрывок; и код данного отрывка меняется: 4,1+4 – тут сам автор уподобляется драчливым героям).

«И он почувствовал такую боль и такую ненужность всей своей дальнейшей жизни без нее, что его охватил ужас, отчаяние» (И. Бунин «Солнечный удар»). 1+4 поле – отсечение ненужной будущей жизни, выбраковка… себя.


1-4 поле: хаос; паника / правильный порядок мироустройства / высшая гармония космоса

Часто средний и высший регистры почти неразличимы; китайцы называли это государством Справедливости и Небесной гармонии. Центральное поле – особое. В других фильтрах (цветовом и звуковом) это пауза: тишина (во всех регистрах), белый, ослепительно сияющий, цвет в высшем; бело-сероватый в среднем; темно-серый и черный в нижнем регистре. Внешне отсутствие звука и отсутствие цвета: там все внутри, все потенции.

В. Кандинский, художник: «…возможность жизни, которой совершенно нет в сером. Ее нет потому, что серый цвет состоит из красок, не имеющих чисто активной (движущейся) силы. Они состоят, с одной стороны, из неподвижного сопротивления, а с другой стороны, из неспособной к сопротивлению неподвижности (подобно бесконечно крепкой, идущей в бесконечность стене и бесконечной бездонной дыре). <…> Чем темнее серый цвет, тем больше перевес удушающей безнадежности» [Кандинский].

Он же – о белом цвете и о его соотнесенности с верхом: «…представляется как бы символом вселенной, из которой все краски, как материальные свойства и субстанции, исчезли. Этот мир так высоко над нами, что оттуда до нас не доносятся никакие звуки. Оттуда исходит великое безмолвие, <…> которое для нас абсолютно. <…> это Ничто доначальное, до рождения сущее» [там же].

О. Седакова, поэт: «В каждой вещи «мне важно, где она начинается и где кончается. И с той и с другой стороны её окружают паузы. Это как бы квант смысла и настроения. С ним одним нужно побыть какое-то время, забыв о прочем. <…> Поэзия очищает воздух, как гроза. Она противостоит хаосу, загрязнению, заваливанию человеческого пространства какими-то лишними вещами» [Балла].

Черный цвет, нижний регистр поля 1–4: «Ничто без возможностей, как мертвое Ничто после угасания солнца, как вечное безмолвие без будущности и надежды. <…> Черный цвет является символом смерти» [Кандинский], это «мрак, беспорядок, хаос» [Краткая история цвета]. «Все самое негативное в жизни первобытных людей выражал черный. Злые силы, враждебные человеку, в представлениях древних имели черный цвет» [Базыма].

Черный соотносится с низшим регистром: «у первобытных людей черный символизирует внутреннюю или подземную сферу мира, Скрытый Источник, из которого исходит первоначальная (черная, оккультная или бессознательная) мудрость» [там же].


* * *

Пример двух регистров сразу – среднего и высшего: «Никто из иностранцев не может постичь дикого наслаждения – мчаться на бешеной тройке, подобно мысли, и в вихре полета вкушать новую негу самозабвения» (А. Бестужев-Марлинский «Страшное гадание»).

Много примеров среднего регистра в «Белой березе» у М. Бубеннова. Выбрали два: «До начала боя вся огневая система должна быть скрыта от врага. Внезапный удар – самый сильный удар».

Порядок мира (т. е., на самом деле, войны). Если бы автор тут не подражал Сталину удвоением подлежащих, то был бы абсолютный баланс А и Р звуков в затексте (усиление внимания к сказанному). А так – извините…

«Там, где он проходил, солдаты охотно вскакивали со своих мест и отдавали ему честь, а затем сбивались в кучки, толковали:

– Вот и комиссар пришел! – А с ним, ребята, как-то легче душеньке! – Может, и на поправку пойдут наши дела?».

Утопия. Пропаганда.

Нижний регистр: «Ноги мои дрожали, сердце кипело. Долго ходил я по хате, долго лежал, словно в забытьи горячки; но быстрина крови не утихала, щеки пылали багровым заревом, отблеском душевного пожара; звучно билось ретивое в груди. Ехать или не ехать мне на этот вечер?» (А. Бестужев-Марлинский «Страшное гадание»).

Чем хороши авторы средней руки: все-то у них однозначно-с: «Коварно улыбался он, будто радуясь чужой беде, и страшно глядели его тусклые очи» (там же).

У гениев тексты сложней для анализа, ибо глубже и интересней: «Вот и площадь; та же серая на площади возвышалась скала; тот же конь кидался копытом; но странное дело: тень покрыла Медного Всадника» (А. Белый «Петербург»).

«Философу сделалось страшно, особливо когда он заметил, что глаза ее сверкнули каким-то необыкновенным блеском.

– Бабуся! что ты? Ступай, ступай себе с Богом! – закричал он.

Но старуха не говорила ни слова и хватала его руками» (Н. Гоголь «Вий»).

«Зеркала перебрасывались отражениями домов, похожих на буфеты, замороженные кусочки улицы, кишевшие тараканьей толпой, казались в них еще страшней и мохнатей» (О. Мандельштам «Египетская марка»).

«Солнце точно взобралось выше, чтобы не мешать, потускнело, притихло – и снова с радостным визгом, как ведьма, резнула воздух граната» (Л. Андреев «Красный смех»).

«И царицей Авдотьей заклятый, / Достоевский и бесноватый, / Город в свой уходил туман. / И выглядывал вновь из мрака / Старый питерщик и гуляка, / Как пред казнью бил барабан…» (А. Ахматова «Поэма без героя»).

А здесь нижний регистр, но словно бы преодолеваемый? «-Я князь невезенья – коллежский асессор из города Фив… Все такой же – ничуть не изменился – ой, – страшно мне здесь – извиняюсь…» (О. Мандельштам «Египетская марка»).

А вот чуть ли не высший регистр: «В легком и счастливом духе он довез ее до пристани, – как раз к отходу розового «Самолета», – при всех поцеловал на палубе и едва успел вскочить на сходни, которые уже двинули назад» (И. Бунин «Солнечный удар»).




Глава 3. Биологический субстрат АУМ





§ 1. Открытие Я. Панксеппа


Размещается архетипическая универсальная матрица (АУМ), с одной стороны, в мозговых структурах (американский нейробиолог Яак Панксепп недавно нашел в лимбической системе гоминид семь центров [Двуреченская], [Толчинский], [Panksepp], совпадающих с нашими семантическими полями человека; как уже было сказано, их на два меньше потому, что ареал второго поля у обезьян не настолько дифференцирован – он не имеет промежуточных полей); с другой стороны, в ноосфере В.И. Вернадского, куда философ и математик В.В. Налимов поместил архетипы юнговского коллективного бессознательного [Налимов].

Поля АУМ у гоминид (включая человека) активирует та или иная реальная жизненная ситуация, заставляя бороться или убегать, просить пощады (заботы), играть или исследовать. Но у человека есть еще и развитая речевая деятельность, которая тоже активирует поля АУМ: 1) воссоздаваемая в речи ситуация, сознательно воспринимаемые человеком картины (текст), вероятно, активируется теми же значимыми звуками, что и в жизни; 2) с помощью фонетики, дополнительно активирующей поля, осуществляется коррекция характера влияния ситуаций на личность.

Это «общественная техника чувств», по Л.С. Выготскому [Выготский]. Главной (а, возможно, и единственной) коррекции подвергается самое древнее, «животное», агрессивное поле «борьба, власть»: оно, в отличие от остальных полей, не усиливается дополнительной стимуляцией А и Р группами звуков.

Максимально же усилено звукосочетаниями А и Р-групп 2 поле, «исследование», ибо, по В. Кандинскому, зеленый цвет этого поля воплощает «неподвижность и покой <…> является наиболее спокойным цветом из всех могущих вообще существовать» [Кандинский]. Тут приписывание Панксеппом «энтузиазма», непременно сопровождающего систему SEEKING [Толчинский], не очень понятно: какой энтузиазм наличествует у тех же обезьян в природе (а не в лаборатории), когда они методично и спокойно обследуют местность на предмет подходящей пищи?

Примеры саморегуляции – впрямую и по принципу термостата: во время борьбы речевое подбадривающее обращение болельщиков к сражающимся, своей семантикой (текстом) вроде бы призванное активировать у них 4 поле «Борьба», может не только не зарядить их дополнительной агрессивной энергией, но утихомирить или перевести агрессию сражения в игру или размышление – ибо звуки А группы, подспудно выражающие энергию болельщиков, дополнительно активируют вовсе не 4 поле, но 3 или 2 (в сочетании с Р-звуками). Таковы, например, выкрики «Давай-давай!», «Шайбу! Шайбу!» (код 3,3 «Игра»). И наоборот: выкрики болельщиков способны дополнительно активировать 4 поле игроков (драчунов) – но в том случае, если они действительно не содержат звуков группы А и Р. Пример: вполне агрессивные по смыслу выкрики «Так их! Дави!» (код 4,4).

Наличие же звуков группы Р, но без звуков группы А в кричалках дополнительно активирует 1 или 1+4 поля «Олле-олле-олле!» (гармонизирующий, вводящий в берега код 1,1). «Неофициальными гимнами часто становятся песни известных исполнителей, текст и мотив которых часто не связан с футбольной тематикой. Например, фанаты английского «Манчестер Сити» распевают на стадионах строчки из классической баллады «Blue moon», болельщики голландского «Аякса» поднимают соревновательный дух футболистов песней Боба Марли «Three Little Birds», излюбленной композицией фанатов бельгийского «Брюгге» является заводная «Seven Nation Army» группы The White Stripes.

Есть такая песня и у российских футбольных фанатов: это лирическая композиция певицы Максим «Знаешь ли ты». В интернете можно найти множество роликов, на которых многотысячная толпа болельщиков московского «Спартака», ЦСКА и других клубов скандирует на стадионе строчки из этой песни. Однозначного ответа на вопрос о том, почему она стала хитом у российских футбольных фанатов, нет даже у самих болельщиков <…> Версия популярности песни Максим заключается в том, что её смысл и настроение кардинально расходятся с тем, что царит на стадионе: в таком диссонансе заключается своеобразный фанатский юмор» [Почему футбольные фанаты на стадионах поют песню Максим?].

Коды у приведенных в статье фраз: «Я так привыкла жить одним тобой, одним тобой» (1,1 – звуков группы А не содержат вообще), «Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог, шла босиком, не жалея ног» (1+2,2 – медитация в 1 позиции). «…Мужики поют душевную песню. Наверное, им хочется доброй и ласковой подруги рядом», – считает исполнительница хита [там же]. А еще, добавим, утихомиривания своих боевых страстей.

Так происходит неосознаваемая коррекция поведения членов социума.

«Культура не является продолжением генотипа, она является скорее его смягчением. Культура взаимодействует с генотипом, адаптируя его к общественной форме жизни» [Белановский].

Песня стала брендом болельщиков спонтанно, но не случайно. Навязать что-то неорганичное людям сложно. Среди рекомендуемых методистами в интернете кричалок встретилось подражание В. Маяковскому: «Защитник! Будь подобен бульдогу / Вцепись форварду зубами в ногу» [Кричалки болельщиков]. Код 3+4,2. Рекомендуется тут нечто нечеловеческое. Советчик внутренне сопротивляется своему пожеланию – или относится к нему с усмешкой?




§ 2. Амигдала: за и против


Много новых фактов, полученных в том числе с использованием метода магнитно-резонансной томографии (МРТ), много мифов и мало хороших теорий – так можно охарактеризовать современное состояние наук о мозге.

«В мозгу одновременно все локализовано – и не локализовано. Память имеет адрес. И одновременно не имеет. Хуже того, объекты, которые мы помним, одновременно живут в нескольких местах. И там, где все овощи, и там, где все зеленое, и там, где воспоминания о вчерашнем дне. <…> Описание никак не помогает нам ответить на вопрос, как именно поведение нейронной сети порождает субъективные состояния. Из всего, что я слышу в последнее время, приходится сделать вывод, что без серьезной смены парадигмы этот провал в объяснении не будет преодолен. <…> Эволюция все время играет на клавиатуре, пробует разные инструменты. И многие из них могут сосуществовать» [Черниговская].

Одна из книг, посвященных нейрофизиологическим основам эмоций и поведения человека прямо называется «Укрощение амигдалы» [Арден]. Это что же: дикий зверь – наше миндалевидное тело, крошечный парный орган в височной зоне, часть лимбической системы мозга (помимо гипоталамуса, гипофиза и поясной коры)? Амигдала, якобы, виновата в отвлекаемости (блуждающий, или «обезьяний» ум), навязчивых желаниях и вредные привычках (аддикции), центрации на себе, чувстве вины, депрессии, панических атаках, посттравматическом стрессовым синдроме и пр. Постулируется: «Человеческий мозг – это блуждающий мозг, а блуждающий мозг – это несчастный мозг» [там же], т. к. занят навязчивым прокручиванием негатива и псевдо-планирование (неуглубленное, отвлекаемое на основную деятельность). Блуждает он «в размышлениях о нас самих – моих мыслях, моих эмоциях, моих отношениях <…> всех мелочах истории нашей жизни. Формируя рамки восприятия каждого события и его влияния на нас, пассивный режим делает каждого в нашем понимании центром вселенной. Эти фантазии формируют наше чувство «я» из обрывочных воспоминаний, надежд, мечтаний, планов и так далее, которые основаны на «я», «мне» и «мое». <..> Не имея ничего, на что можно было бы направить наше внимание, ум начинает блуждать, обычно в тех мыслях, которые беспокоят нас. Это главная причина ежедневной тревоги» [Гоулман, Дэвидсон].

Но «пассивный режим работы мозга» (СПРРМ) может быть полезен: «Погружение в мечты, задумчивое разглядывание летящих пылинок и прочие рассеянные состояния играют важнейшую роль в развитии социальных навыков. Учёные помещали людей в сканер МРТ, где им надо было отдыхать, ни на чём не сосредотачиваясь. Оказалось, все не зря провели время: у них активировались системы мозга, важные для формирования воспоминаний, фантазий о будущем, а ещё отделы, отвечающие за социальные оценки и моральные коннотации» [Шлянцев 06.04.18.]. «Чувство «я» возникает как качество многочисленных нейронных подсистем, объединенных вместе, среди других потоков – наших воспоминаний, восприятий, эмоций и мыслей. Каждого из этих элементов, взятого по отдельности, не будет достаточно для составления полного чувства «я», но возьмите их в правильной пропорции, и мы получим уютное ощущение своего уникального бытия» [Гоулман, Дэвидсон].

И находятся нейроны, активированные состоянием СПРРМ, хтя и в лимбической системе, но не в амигдале [там же]. (См. таблицу № 3.)

«Если префронтальная кора нашего головного мозга запрограммирована на решение сложных задач, то лимбическая система в большей степени ориентируется на фиксирование ситуации, «подачу идей» префронтальной коре и отыскание образцов правильного поведения в будущем. Когда с вами случается что-то плохое (например, преследует лев), лимбическая система стремится выявить все детали произошедшего, чтобы избежать подобного в будущем» [Корб]. Миндалевидное тело, участвуя в формировании эмоций, придает эмоциональную окраску входящей информации (как внутренним, так и внешним стимулам) очень оперативно, но в терминах «черное-белое», «хорошо-плохо» [59]; оно способно формировать чувство тревоги еще до того, как в коре головного мозга произойдет анализ ситуации: «За долю секунды миндалевидное тело посредством норадреналина возбуждает электрические импульсы во всей симпатической нервной системе и стимулирует работу надпочечников. Надпочечники выбрасывают в ток крови адреналин, что приводит к учащению дыхания, сердцебиения и повышению кровяного давления. Этот тип реакции называется “бей или беги”» [Жадсон].

Это обоснованно с точки зрения эволюции: «Если наши далекие предки испытывали стресс при виде опасного хищника, их нервная активность должна была достигнуть пикового уровня, чтобы они не думали ни о чем другом» [там же]. Амигдала, как было сказано, не самонадеянная особа: если ей происходящее кажется тревожным, она «привлекает другие участки мозга для реакции» [Гоулман, Дэвидсон].

В современной жизни «стрессоры в большей степени связаны с психологией, а не биологией и могут быть постоянными (пусть даже и в мыслях). <…> Подобные стрессоры вызывают те же древние биологические реакции. Если эти стрессовые реакции продолжаются в течение долгого времени, они могут нанести вам вред» [там же].

Не амигдала виновата, а образ жизни и способы реагирования человека на события! «Действие химических элементов длится период от 30 секунд до 2 минут, и если вы продолжаете испытывать то или иное состояние дольше, знайте, что все остальное время вы искусственно поддерживаете его в себе, мыслями провоцируя цикличное возбуждение нейросети и повторный выброс нежелательных гормонов, вызывающих негативные эмоции, т. е. вы сами поддерживаете в себе это состояние! <…> Резкая перефокусировка внимания позволит ослабить и «потушить» действие гормонов, отвечающих на негативное состояние. Эта способность называется нейропластичностью» [Диспенза].

«У «социально-ориентированных» людей, которые предпочитали делить деньги поровну чаще, чем «индивидуалисты», ответственные за сознательное поведение лобные доли коры головного мозга практически не активировались. Зато учёные зафиксировали существенное отличие в работе более глубинного, подкоркового отдела мозга – так называемого миндалевидного тела (Amygdala). Согласно современным представлениям эта зона ответственна за интуитивно-эмоциональную сферу. Вывод, к которому пришли учёные: справедливые поступки совершаются импульсивно и неосознанно, а не вследствие волевого подавления эгоистических импульсов» [В мозге человека найдена зона интуитивного альтруизма].

«Более эмоционально окрашенная информация усиливает активность миндалины, что напрямую коррелирует с удержанием информации. Нейроны миндалины генерируют различные колебания, такие как тета-волны. Подобная активность нейронов может провоцировать синаптическую мобильность (пластичность), увеличивая число связей между участками новой коры и височной доли, которые участвуют в формировании памяти» [Миндалевидное тело].

И, главное, вдруг выясняется: настоящее блуждание – это медитация: «когда я позволяю мыслям течь своим чередом, а не борюсь с ними и не пытаюсь контролировать» [Арден].

Последние факты в защиту амигдалы: «Повреждение миндалевидного тела приводит к нарушению формирования условного рефлекса страха <…> В 1888 году макаки-резус с удаленной височной корой исследовались на нарушение каких-либо нервных функций. Генрих Клювер и Пауль Бюси в дальнейшем расширили данное исследование удалением передней височной доли и отметили гиперреактивность, гиперэмоциональность, потерю страха, гиперсексуальность и гипероральность (склонность класть в ротовую полость посторонние предметы) у подопытных. Некоторые обезьяны были не способны узнавать знакомые объекты, демонстрировали полное отсутствие страха перед экспериментаторами. Данное расстройство поведения было названо синдромом Клювера-Бюси, и дальнейшие исследования показали, что данные реакции были обсусловлены отсутствием миндалевидного тела. У макак-матерей наблюдалось нарушение материнских рефлексов» [Миндалевидное тело].

И это не всё! «Нарушения функций миндалины ведут к различным психическим расстройствам. У детей с тревожными расстройствами наблюдалось уменьшение левого миндалевидного тела. Применение препаратов-антидепрессантов давало увеличение левой миндалины. Левое миндалевидное тело также играет роль в социофобии, обсессивно-компульсивных расстройствах, посттравматическом стрессе и общей тревожности. <…> У пациентов с биполярным расстройством миндалевидное тело меньше, чем у здоровых людей. Многие исследования доказывают связь миндалевидного тела с аутизмом. <…> Последние исследования показывают, что паразиты, в особенности токсоплазма, откладывают цисты в миндалевидном теле. Это провоцирует развитие специфических расстройств, таких как паранойя у зараженных людей. <…> Предположительно, большой размер миндалины позволяет лучше интегрироваться в общество и общаться с людьми. Миндалевидное тело отвечает за реакции, касающиеся нарушения личного пространства человека. Эти реакции отсутствуют у лиц с повреждениями данной области мозга» [там же].


* * *

Что делать, чтобы скорректировать негатив? Ответов у ученых много; все они хорошие и доступные: 1) учиться: «Обучение физически меняет мозг, влияет на качество нейронов, толщину коры, объем серого вещества» [Морозова]; 2) развивать способность восприятия искусства и языковые компетенции: «Только мозг дает нам возможность с помощью языка разложить их и объективизировать личный опыт, что и есть необходимое условие функционирования социума. <…> Не стоит забывать о других функциях языка – поэтической и магической» [Черниговская]: «Поэзия – это не развлечение и даже не форма искусства, но, скорее, наша видовая цель» [Бродский]; 3) практиковать внимание к происходящему здесь и сейчас: «Повышая способность находиться в настоящем, которую буддисты называют осознанностью, вы <…> приобретаете возможность долговременного контроля над своими переживаниями и тревогами» [Корб]. «Это освобождение проявлялось в свободе от озабоченности самим собой, равностности несмотря ни на что, глубоком ощущении настоящего момента и любящей заботы к окружающему миру» [Гоулман, Дэвидсон]; 4) не рассматривать события с позиции «какое влияние это оказывает на меня?»: «прекращение привычного и субъективного реагирования приведет и к прекращению страдания. <…> Когда я не принимаю страдания пациента близко к сердцу, высвободившаяся энергия может быть использована для помощи ему» [Арден]; 5) использование различных видов медитации: «При практике сострадания миндалевидное тело увеличивается в объеме, в то время как при сосредоточении внимания, например, на дыхании оно уменьшается. Медитирующие учатся менять отношение к своим эмоциям во время разных практик» [Гоулман, Дэвидсон]. Оптимумом считается эмоционально яркое и сильное, но быстрое, не застревающее, отреагирование чужих и своих событий-стимулов (там же).

У практикующих медитацию по сравнению с лицами из контрольной группы «увеличено количество складок во внешнем слое мозга, что ускоряет обработку информации мозгом» [Luders, Kurth, Mayer]. В качестве результатов медитации отмечают также «выросшую щедрость, доброту и внимание, а также менее жесткое деление на «мы» и «они». Различные виды медитации ведут к росту эмпатии и появлению навыка взгляда со стороны, и мы полагаем, что, возможно, эти практики укрепят чувство взаимосвязи друг с другом и планетой» [Гоулман, Дэвидсон].

Формула писателя М.М. Пришвина «родственное внимание», где чаемая буддистами открытость впечатлениям мира сплавлена с любящей добротой. В представлении З.Н. Новлянской и А.А. Мелика-Пашаева, базовый компонент художественных способностей – «эстетическое отношение к миру» есть то, что удачно определил Пришвин [Мелик-Пашаев, Новлянская]; 6) перепрограммировать свое мышление: «Правильно задавайте вопрос себе, не «почему ему всё, а мне ничего?! а «что мне нужно сделать, чтобы стать таким же или лучше?» И когда вопрос будет сформулирован правильно, ваш мозг вам сам подскажет ответы. <…> Средне-статистически человеческий мозг в сутки генерирует около 60 тысяч мыслей <…>, но около 70 % мыслей будут теми же, что и вчера <…> Вы сможете даже в полосе невезения запрограммировать мозг на хорошее, естественно мозг возьмет и негатив, но в меньшей степени. <…> Чем чаще и усерднее вы будете тренировать мозг, тем быстрее и проще у вас это будет получаться. Потому, что дальше автопилот начнет работать над вашим ощущением счастья, а не наоборот!» [Штельмах].




§ 3. Другие вопросы к амигдале


Как распределяются функции в левой и правой долях миндалевидного тела? Здесь много неясностей. Но ведь и о работе больших полушарий мозга еще не всё известно! В ходе эволюции мозг поделил функции, чтобы не происходило конфликта из-за выполнения той или иной деятельности, была эффективная обработка информации обоими полушариями одновременно [Открыта борьба полушарий мозга за нейроны]. Но функции полушарий не предрешены: в ходе онтогенеза (индивидуального развития) «чтобы заполучить ту или иную обязанность полушария устраивают настоящую войну» (там же).

Примеров совместной работы полушарий накапливается все больше: 1) при распознавании речи [Зубцов]; 2) восприятии музыки: «правое ощущает тембр и мелодию, а левое – ритм» [Невероятно! Слова, которые вызывают мутагенный эффект], 3) чтении: поэзия особенно активизирует правое полушарие, «в котором хранится автобиографическая память, помогающая читателю увидеть личностный опыт в свете прочитанного» [Подосокорский]. Правое полушарие использует слова в их образном значении, «соответствующем той карнавальной правополушарной образности "гротескного тела", которая по отношению к площадному языку толпы изучена тем же М.М. Бахтиным» [Иванов 1994]; 4) смехе: «Когда человек смеётся, бинокулярная конкуренция пропадает, и он видит все изображения вместе – иллюзия исчезает. “Можете быть уверены, что в этот момент вы видите обоими полушариями одновременно”» [Смех может изменить визуальное восприятие человека]; 5) любом творчестве: левое полушарие «из всего неисчерпаемого обилия реальных и потенциальных связей между предметами и явлениями выбирает немногие, позволяющие установить однозначные зависимости, формальные логические цепочки, лежащие в основе простых причинно-следственных отношений. Все остальные связи, усложняющие реальную картину, левое полушарие просто игнорирует. <…> Левополушарное мышление функционирует по законам формальной логики и создает несколько уплощенную модель реальности для простоты взаимодействия с ней. Но удобная для формального анализа модель, создаваемая левым полушарием <…> должна дополняться образом реальности, создаваемым правым полушарием, которое одномоментно схватывает все связи между предметами и явлениями и создает не поддающийся простому анализу, но более адекватный реальности многозначный контекст. В этом контексте всегда видны взаимные влияния явлений друг на друга. <…> В любом творческом процессе, в том числе в науке, этот способ мышления играет ключевую роль» [Ротенберг].

Правое полушарие «отвечает за так называемые размытые множества, другой тип мышления и, конечно, когда речь идет о крупных прорывах, именно оно вступает в свои права» [Морозова]. «У нас есть возможность поиска многих путей для одного и того же. Использование разных алгоритмов в разное время без очевидных причин. <…> Неожиданность и частотная непрогнозируемость того, что происходит в мозгу. Кстати, чем более непрогнозируемо поведение, тем оно нам ценнее. Эта дорога ведет к открытиям и творческим прорывам. Размытость, неточность описаний, которые не снижают эффективности поиска. Компьютеру же нужен твердый путь» [Черниговская].

Вывод кажется очевидным: «суть состоит в достижении совершенной гармонии правого и левого. Как мне думается, это и есть современная форма той мысли Э. Сепира о нормальном функционировании бессознательного» [Иванов 1994]. «В наиболее благоприятных случаях оба типа мышления одинаково хорошо развиты и дополняют и уравновешивают друг друга» [Ротенберг].

Но как быть с таким фактом: «Пациенты с расщепленным мозгом превосходят обычных людей в задачах на визуальный поиск и распознавание образов: два ума лучше, чем один, даже когда они находятся в одной голове, даже когда ограничены скоростью dial-up» [Учёные сделали первые шаги к чтению мыслей]?

И если с описанием и оценкой функций левого и правого больших полушарий мозга есть неувязки, то что уж говорить об амигдале, тоже парном органе! (См. таблицу № 4). Там ситуация может оказаться еще сложней: «Электростимуляция правой миндалины вызывали негативные эмоции, преимущественно страх и грусть. Стимуляция левой миндалины, напротив, вызывала в основном положительные эмоции (счастье) и лишь изредка отрицательные. Другое исследование доказывает, что миндалевидное тело играет роль в человеческой системе самопоощрения» [Миндалевидное тело].

Но не будем думать, что позитив левой миндалины всегда хорош: «У пациентов с пограничным расстройством личности было зарегистрировано увеличение левой миндалины. Некоторые подобные пациенты с трудом отличали нейтральное выражение лиц на картинке от лиц, выражающих испуг» [там же].


* * *

На вопрос «Мозг – это модули[10 - «Модуль (от лат. modulus – «маленькая мера»): Модуль – функционально завершённый узел радиоэлектронной аппаратуры, оформленный конструктивно как самостоятельный продукт» [Модуль].] или нейронная сеть?» [Черниговская] можно ответить: и модули (один из модулей – это АУМ), и нейронная сеть.

Вопрос теперь звучит так: поля АУМ усложняют эту сеть лишней инстанцией, преобразуя ее на «вход – АУМ – выход»? Или напротив, упрощают: АУМ есть место, где и стимулы уже обобщены, имеется и обобщенная реакция на них (тогда мозгу не нужно запоминать миллиарды конкретных путей, содержать потенциально активными миллиарды сетей)? Обобщенный паттерн помогает, настроившись на определенную сферу жизни, обеспечить нужное качество ответа? Определенное поле в амигдале включается, если есть похожие стимулы или в похожем месте. Нейросети с памятью о сигнале и его сопровождающих признаках связаны с определенными полями АУМ?

Для уточнения (или опровержения) необходимы эксперименты с использованием современной аппаратуры.

И еще, более частный вопрос: при анализе затекста происходит перевод фонограммы речевой (левое полушарие) в фонограмму шумовую (правое полушарие), т. е. нетипичная работа для правого полушария (которая раньше была слита с работой левого – было их единое взаимодействие)?

И как АУМ соотносится с доминантой А.А. Ухтомского (а это есть «системообразующий фактор, лежащий в основе связывания функционально разрозненных прежде элементов в гармоническое целое, ансамбль с единой направленностью слаженного действия» [Соколова, Цурикова])? Как ее, доминанты, частный случай?

Чем не модуль, кстати? «В жизни живого организма доминанта определяет своего рода формулу причинности, равно приложимую и к деятельности отдельных рефлекторных систем, и к функционированию целостного организма. <…> Направляя все поведение организма на решение одной, важнейшей для данного момента, задачи доминанта преобразует или тормозит все другие могущие быть в это же время рефлекторные реакции» [там же].

Выстраивает как дирижер симфонический ответ организма/личности: слаженного ансамбля активированных одновременно, и разными способами, полей АУМ.

«Являясь продуктом глубинной, подспудной работы мозга, доминанта определяет подчас подсознательную установку личности на восприятие определенной, субъективно окрашенной информации <…> Доминанта действует как магнит, улавливая всё нужное и оставляя без внимания не относящееся к теме. <…> Уходя на подсознательный уровень, доминанта продолжает «работать». Она постоянно обогащается новыми впечатлениями, переинтегрируется в соответствии с новым опытом» [там же].

Значит, зарождается доминанта не в сознании и, побывав там, возвращается к истокам, в бессознательное? Уютная и умная лимбическая система, перебрасывающаяся телеграммами с корой больших полушарий, как малая родина ей подходит?

Ищем аналогии и феномены дальше. Помня, что системам человека свойственны «избыточность, параллелизм, альтернативность, многомерность, перекрестные влияния, возможность баланса между дифференцированными элементами и интегративными процессами, повышение эффективности при формировании свежих успешных связей, резонансный и синергетический эффекты» [Двуреченская].

А на сцене тем временем появился новый герой.




Глава 4. Новаторство М.М. Хераскова и других



Истинная роль Михаила Матвеевича Хераскова, поэта, драматурга, прозаика, в развитии русской литературы вот уже два века является предметом споров исследователей; она явно недооценена (причины этого рассмотрены Н.А. Гранцевой ([Гранцева], [Гранцева 2015], [Гранцева 2012], [Гранцева 2016]). Попробуем определить, что нового внес этот классик в авторскую и читательскую «оптику». И опираться мы будем на представление о затексте как вместилище бессознательного.




§ 1. Абсолютный баланс


Гармония есть дщерь любви небесной.

М. Херасков «Кадм и Гармония»


Для Хераскова характерно виртуозное балансирование группами А и Р звуков и звукосочетаний. Абсолютный баланс (попадание звуков группы А или Р, либо и тех и других одновременно в точку симметрии в промежуточных семантических полях или же равенство их интенсивности во втором поле) помогает читателю максимально настроиться на восприятие сообщаемого автором, быть, не напрягаясь, внимательным (для Михаила Матвеевича это необходимое условие художественной коммуникации: забота о качестве и комфорте восприятия текста читателем). Сам автор сбалансирован – эстетически уравновешен: в его поэме «Россиада» обращает на себя внимание «равновесие логически-организованной поэтической фразы» [Гуковский].

(Мы проанализировали сначала 150 отрывков из трех крупных произведений М.М. Хераскова: эпических поэм «Россиада» и «Владимир возрожденный» и стихотворной повести «Бахариана»; кроме того, внутри группы «Поэзия XVIII века», были рассмотрены три стихотворения классика: «Иные строят лиру», «Птичка» и «Песенка» в сравнении (применялся корреляционный анализ) с 284 отрывками и полными текстами других жанров и авторов – см. таблицу № 5.)

Михаил Матвеевич – лидер сбалансированности, обладатель наитончайшего внутреннего слуха среди авторов XVIII века и предыдущих веков (собственно, благодаря ему мы и смогли обнаружить этот интересный параметр). Херасков задал направление ускорению: в следующем веке его немного опередит А.С. Пушкин (самое сбалансированное произведение XIX века нашей выборки – поэма «Руслан и Людмила»), в XX веке появится новый рекорд (чемпион баланса – поэма «Василий Теркин» А. Твардовского), в XXI веке баланс еще больше увеличился – в новом жанре двустиший. (Тут для анализа мы взяли уже 3159 произведений или их отрывков как художественной литературы, так и документальной.)

Вероятно, абсолютная сбалансированность того или иного отрывка текста является своеобразным способом подчеркнуть то, что важно автору, на что он неосознанно хочет обратить внимание читателя. Это ключевые, опорные моменты сюжета и, иногда, финал произведения.

Вот, абсолютный баланс показывает важное – и установки, жизненные цели героя, и зашифрованные три заветные карты: тройку, семерку, туз: «Расчёт, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!» (Код карт как азартной игры: 3+4,2).

Анаграмматический слой затекста в этом пушкинском отрывке содержит и диагноз-прогноз «ум умер», и карточные термины: «тус» (туз), «масть», и секрет высокого искусства, внутри привычного для автора ландшафта: «ими мирит ритм Мойка»: оно «аставит непакой и низ».

Но, увы: «Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место. Тройка, семёрка, туз – скоро заслонили в воображении Германна образ мёртвой старухи» (Код 4,2).

Про роковой проигрыш и помещение Германна в обуховскую больницу будет рассказано уже в «обычных» отрывках: про игрока Пушкин-игрок выговорился.

А мы углядели (с помощью анаграммы) еще одну тему «Пиковой дамы»: искусство как альтернатива роковой игре. Они оба живут в 3 семантическом поле: конкуренты?

«Но дружбы нет и той меж нами. / Все предрассудки истребя, / Мы почитаем всех нулями, / А единицами – себя. / Мы все глядим в Наполеоны; / Двуногих тварей миллионы / Для нас орудие одно; / Нам чувство дико и смешно» (А. Пушкин «Евгений Онегин»).

Код тут 1+4,2 – функция поля в среднем регистре («отбор из наличного») оказывается извращена: отбор-то давно совершен – Я, как единица пред нулями, больше всех. Всегда.

И текст проваливается в нижний регистр.


* * *

Рассмотрим, как представлен концепт рассказа «Сон смешного человека» Ф. Достоевского (что там захотел подчеркнуть автор). О ком он больше будет говорить – о герое, или, тайно, о себе?

Отмечено, подчеркиванием, не то, что над героем смеялись (или ему казалось, что смеялись), а впадением им в депрессию: «Мало-помалу я убедился, что и никогда ничего не будет. Тогда я вдруг перестал сердиться на людей и почти стал не примечать их» (код 1+4,2). Кризис у героя; куда он его заведет?

«Но ведь если я убью себя, например, через два часа, то что мне девочка и какое мне тогда дело и до стыда, и до всего на свете? Я обращаюсь в нуль, в нуль абсолютный» (код 1+4,2). Вот он, настоящий самоуничтожитель, «выбраковщик» себя – и заодно, по ходу, Вселенной. Попав в идеальный мир, на счастливую планету, герой знакомится с другим опытом человеческого сосуществования – не травмирующим.

Впрочем, для нашего героя он как раз травмирующий, острый: «Порою я спрашивал себя в удивлении: как могли они, все время, не оскорбить такого как я и ни разу не возбудить в таком как я чувство ревности и зависти?».

И разрушает идиллию: не может он в ней существовать – непривычно, странно как-то, почти подозрительно. Неустойчиво, хрупко, непредсказуемо: в любой момент рванет. Страшно же! Лучше сделать это самому… Тогда предсказуемо, управляемо, привычно: старый развращенный мир. Соблазны в душе, мнимые потери, зависть и одиночество.

Это и вылилось в очередную новую идею – растление: эксперимент. «В образе "смешного человека" эта амбивалентность в соответствии с духом мениппеи обнажена и подчеркнута. <…> Это – характерное для жанра мениппеи моральное экспериментирование, не менее характерное и для творчества Достоевского» [Бахтин Проблемы].

Жители Рая сами решают жить во зле? Про Стокгольмский синдром Достоевский не слышал, но предугадал. (Но из испоганенного Рая несутся благословения не ото всех: кому-то оскверненный мир не мил?)

Кольцевой рассказ: чтобы найти ответ, надо перечитать. Но есть ли у автора ответ? Не верит ли он порой сам, что герой в конце исправился? Я, человек XXI века, уже не очень верю. Проделал эксперимент – и, на первый взгляд, удачно подтвердил свою точку зрения на бытие: морали нет, мира нет. Отомстил – не тем.

Но потом, после сна, уверовал, что норма – нравственность, а не ее искажения; и пошел проповедовать: ставить на место и чужие мозги. Искреннее движение высшего Я? Есть же высший мир, он там побывал!

Два вида бреда, идее-фикс последовательно: а) что ничего не было и не будет – поэтому люди и не важны; б) что он пророк идеального мира.

И то, что он этот идеальный мир осквернил и уничтожил (в статусе идеального) как-то прошло мимо его сознания – провал (в бездну?). Бред – провал – новый бред.

А код 1–4,2 средне-высшего регистра: сам тут верит!

И читателю автор дает шанс поверить герою: Достоевский писал о герое, который искренне уверовал в Добро. Недаром его слова: «Потому что я видел истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей» часто цитируют как кредо самого Федора Михайловича.

А вот удержится ли герой-проповедник на этой благородной позиции?

«В "Сне смешного человека" нас прежде всего поражает предельный универсализм этого произведения и одновременно его предельная же сжатость, изумительный художественно-философский лаконизм. <…> По своей тематике "Сон смешного человека" – почти полная энциклопедия ведущих тем Достоевского, и в то же время все эти темы и самый способ их художественной разработки очень характерны для карнавализованного жанра мениппеи» [Бахтин Проблемы]. Более того: там дан «полный и глубокий синтез универсализма мениппеи, как жанра последних вопросов мировоззрения, с универсализмом средневековой мистерии, изображавшей судьбу рода человеческого: земной рай, грехопадение, искупление» [там же].

Искупил – или не искупил? «Тексты Достоевского, которые М.М. Бахтин описывает как карнавальные, по большей части – скорее, юродские» [Померанц]; ведь, «когда разум принимает сторону рабства, свобода становится юродством. Когда разум не принимает откровения духа, дух юродствует» (там же). Видение Достоевского направлено на самосознание героя и «безысходную незавершимость, дурную бесконечность этого самосознания» [Бахтин Проблемы]; писатель «всегда изображает человека на пороге последнего решения, в момент кризиса и незавершённого – и непредопределимого – поворота его души» [там же].

Герой «во что бы то ни стало стремится сохранить за собой это последнее слово о себе, слово своего самосознания, чтобы в нём стать уже не тем, что он есть. Его самосознание живёт своей незавершённостью, своей незакрытостью и нерешённостью» [там же].

Финал повести: «А ту маленькую девочку я отыскал… И пойду! И пойду!». В анаграмме этого отрывка интересен не столько «ум мал» (ну, юрод он и есть юрод), сколько мелькнувшее имя Ева. Безымянная девочка возвышена до прародительницы, до представительства всех женщин? История становится мифологичней, архетипичней, мистериальней.

Абсолютный баланс высвечивает историю души и духа Homo sapiensa?

А, точнее, грехопадение в Раю!

Опять все повторится. Герой-истерик опять не удержится в райских кущах. Вечная воронка или маятник…

(«Кован уд», кстати, был и в анаграмме двусмысленной, ибо двунаправленной, «Оды» Мандельштама.)

Посмотрим теперь трилогию Льва Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность». Мы помним, что под личиной Николеньки скрывается сам автор: повести носят во многом автобиографический характер.

Прощальные слова матери: «Меня не будет с вами; но я твердо уверена, что любовь моя никогда не оставит вас, и эта мысль так отрадна для моего сердца, что я спокойно и без страха ожидаю приближающейся смерти» (Код 1,2 – материнская забота; другого кода и быть не могло). Это рубеж – конец детства героя.

«– Отвратительный мальчишка!.. – закричал Володя, стараясь поддержать падающие вещи.

“Ну, теперь все кончено между нами, – думал я, выходя из комнаты, – мы навек поссорились”» (1+2,2). Ужас и стыд. (Конечно, старший брат и не думал долго сердится; но важно, что это стало еще одним уроком жизни для подростка Николеньки.)

«Она не знала, что Николай Петрович сидит в эту минуту под лестницею и все на свете готов отдать, чтобы только быть на месте шалуна Володи» (1+4,2). Здесь без ужаса: просто стыд и самоирония (Николеньку ставят в пример старшему брату, а он ничем, ничем не лучше и сам это знает!)

О, там впереди еще много драм, мнимых и реальных падений, и примирений, и открытий. Духовных прозрений: «…все отвлеченные вопросы о назначении человека, о будущей жизни, о бессмертии души уже представились мне; и детский слабый ум мой со всем жаром неопытности старался уяснить те вопросы, предложение которых составляет высшую ступень, до которой может достигать ум человека, но разрешение которых не дано ему» (Код 1+2,2).

«– Вот я никак не думал, чтобы вы были так умны! – сказал он мне с такой добродушной, милой улыбкой, что вдруг мне показалось, что я чрезвычайно счастлив» (Код 1+2,2).

Это Лев Николаевич Толстой: он счастлив не от того, что похвалили его ум, а от того, что другой человек так мил и добродушен. Добр.

И преобладает в поворотных пунктах судьбы этот код 1+2,2 – медитация, мысли о правильном и праведном, самовоспитание через осознание.

У Достоевского в «Сне смешного человека» этот код встречается тоже часто – но не в отрывках с абсолютным балансом, а в других – где рассказывается о планете всеобщей любви. В высшем, конечно, регистре.

То, что для героев Федора Михайловича, «зодчего подземного лабиринта», по выражению Вяч. Иванова [Иванов 1987, с. 488] – недостижимый идеал и дальняя цель, для «альтер эго» Льва Николаевича – норма и способ жизни? Скорее, ежедневное трудное задание себе – планка, ниже которой больно, стыдно падать.

…Итак, автор подчеркнул в трилогии удары жизни, философствование о человеке и тот будущий проект «муравейного братства», вернее, его крохотный зародыш, атом, необходимый для становления человека, писателя и философа.

Здесь, на поле любви, они встретились с Федором Михайловичем Достоевским.


* * *

«Лицо его было правильно, но бледно как полотно, и черные потухшие глаза стояли неподвижно» (А. Бестужев-Марлинский «Страшное гадание»). Романтизм, провинциального разлива. Педалирование тут – обычный прием.

«Вот черепахи, вытянув нежную голову, состязаются в беге – это Гендель» (О. Мандельштам, «Египетская марка»). Шепотом делится, с придыханием – очень личное. И немножко смешное.

Кто ловко бегает как черепаха, а кто трудится: «А уж там в стороне четыре пары откалывали мазурку; каблуки ломали пол, и армейский штабс-капитан работал и душою и телом, и руками и ногами, отвертывая такие па, какие и во сне никому не случалось отвертывать» (Н. Гоголь «Мертвые души»).

Гоголь рассказывает о выдающемся зрелище. Серьезно, не улыбаясь. Потому и комический эффект?

«Любите ли вы красить забор? Умеете ли вы красить забор?» (Н. Назаркин «Умеете ли вы красить забор?»). Автор с первых фраз рассказа-зарисовки берет быка за рога. (Конечно, отсылка к Тому Сойеру, конечно, намек на предстоящую игру с читателем.)

По секрету всему свету: «Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начнет ими кидаться» (Хармс «Из жизни Пушкина 6»).

«Шарик спал крепко, но проснулся быстро, как только почуял постороннего человека у костра. Он принял Озерова, как показалось тому, необычайно спокойно и ласково».

Ну, положим, это шутка: там был не «Шарик», а «генерал Бородин», и фрагмент – из романа «Белая береза» лауреата всяких сталинских премий М. Бубеннова.

Но литератор не оригинален: этот прием уже многократно апробировал М. Арцыбашев в «Санине» – и более виртуозно. Хотя так же не осознаваемо: «Потом стали уходить, сдержанно топоча ногами» (Люди там постоянно сравниваются с конями; в сущности, автор Хармс со своей странной полу-звериадой оттуда и вывалился, также неосознанно. Мутировал затем, возмужал, заколосился…)

Но не будем отвлекаться. «Я открыл, что Китай и Испания совершенно одна и та же земля и только по невежеству считают их за разные государства. Я советую всем нарочно написать на бумаге Испания, то и выйдет Китай» (Н. Гоголь «Записки сумасшедшего»). Настоятельнейше советует.

Но здесь смех уже сквозь слезы…


* * *

«Приглашение на казнь». Да, сразу к делу, как сказал бы лучший друг Цинцинната.

«Какие звезды, – какая мысль и грусть наверху, – а внизу ничего не знают». Одной фразой обозначена топология духа: светлый верх и темный низ. Место действия. Двойное, но не двойственное. Код 3+4,2 – с расширением: перекидыванием в противоположность. Здесь 3+4 – не чуднОе, а чУдное, иное место высшего регистра. То есть ангельское, а не звероподобно-демоническое.

Ибо данс макабр нас ждет внизу. И не только он, к счастью: «Я не простой… я тот, который жив среди вас… Не только мои глаза другие, и слух, и вкус, – не только обоняние, как у оленя, а осязание, как у нетопыря, – но главное: дар сочетать все это в одной точке…» (Код 4,2). Что за экзот перед нами?

«Как мне страшно. Как мне тошно. Но меня у меня не отнимет никто» (Код 1,1+2 – автор не описывает медитацию, он сам медитирует и прозревает. Конечно, от имени героя – это ведь его слова.).

А вот слова мсье Пьера: «Он сегодня просто злюка. Даже не смотрит. Царства ему предлагаешь, а он дуется. Мне ведь нужно так мало – одно словцо, кивок. Ну, ничего не поделаешь. Пошли, Родриго». Код 3+4,2 – сладенький тюремщик оценивает Цинцинната как нелюдя, как преступника. А он ведь – как бы – к подопечному со всей душой: «Мы толковали обо всем – об эротике и других возвышенных материях, и часы пролетали, как минуты, минуты, как часы. Иногда, в тихом молчании…» (Код 1+2,2 – медитация; ирония вынесена за скобки – дело серьезно; у мсье Пьера нет души: он фантом, лярва.)

Не вошли в ключевые моменты романа ни дальнейшие этапы освобождения Цинцинната, ни финал… Может, этот прием говорит о том, что история, рассказанная автором, живет себе дальше – уже там? И, вообще-то, главное подчеркнуто: «Но меня у меня не отнимет никто».

«Признаюсь, с недавнего времени я начинаю иногда слышать и видеть такие вещи, которых никто еще не видывал и не слыхивал» (Н. Гоголь «Записки сумасшедшего»). Признание из глубины души. (Похож герой на Цинцинната – и не сходен.)

Вот еще о странностях психики, о сверхспособностях: «– Вы правы. Мои руки могут скопировать любой почерк и отличить на ощупь пять разновидностей льда, соответствующих пяти степеням одиночества» (П. Крусанов, «Укус ангела»).

«"А, право, похож на помешанного", – подумал Хрипач, увидев следы смятения и ужаса на тупом, сумрачном лице Передонова» (Ф. Сологуб «Мелкий бес»). Но сигнал умницы Хрипача не был услышан вовремя другими персонажами…

А читателями?

«Но я же и говорю, что нам плакать не об обстоятельствах своей жизни, а о себе.

Совсем другая тема, другое направление, другая литература», – настойчиво внушает Василий Розанов («Уединенное»). «Живи каждый день так, как бы ты жил всю жизнь именно для этого дня» (там же). Когда писатель хочет быть услышанным, он особо точен в балансе?

«Поразительно, что к гробу Толстого сбежались все Добчинские со всей России, и, кроме Добчинских, никого там и не было, они теснотою толпы никого еще туда и не пропустили» (там же). Наболело у В.В. Розанова.

Наболело и у героев Н. Назаркина: «– Здрасьте – здрасьте, как у вас дела, а как у вас, да вот что-то спину прихватило, у моей свекрови такое было, а врачи ничего не говорят и чему их только учат, безобразие» («Умеете ли вы красить забор?»).

…Как не заинтриговать, не взволновать читателя странной информацией: «Петербургские улицы обладают несомненнейшим свойством: превращают в тени прохожих; тени же петербургские улицы превращают в людей» (А. Белый «Петербург»).

«Мы считаем на годы; на самом же деле в любой квартире на Каменноостровском время раскалывается на династии и столетия» (О. Мандельштам «Египетская марка). «Петербург объявил себя Нероном и был так мерзок, словно ел похлебку из раздавленных мух» (там же).

В провинциях тоже всякое водится: «Передонов проснулся под утро. Кто-то смотрел на него громадными, мутными, четырехугольными глазами» (Ф. Сологуб «Мелкий бес»). И это: «Наконец гроб вдруг сорвался с своего места и со свистом начал летать по всей церкви, крестя во всех направлениях воздух. Философ видел его почти над головою, но вместе с тем видел, что он не мог зацепить круга, им очерченного, и усилил свои заклинания. Гроб грянулся на средине церкви и остался неподвижным» (Н. Гоголь «Вий»).

Читатели тоже, оцепенели. Сражены: авторский посыл «NB!» попал в цель.

«Апрель! Тюльпаны! Тюльпаны! Тюльпаны! Не заело, просто слишком их много и все разные. Одним словом не опишешь» (Н. Назаркин «Умеете ли вы красить забор?»). И не расстроен автор, что не может одним словом описать явление: он выстреливает в читателя слоганом как торговка на весеннем базаре: «Тюльпаны! Тюльпаны! Тюльпаны!». Игра. Стрельба.


* * *

«По состоянию моей головы я знаю, что и у меня сейчас будет солнечный удар, но жду этого спокойно, как во сне, где смерть является только этапом на пути чудесных и запутанных видений» (Л. Андреев «Красный смех»).

О, не верьте спокойствию: автор-то нажал на красную кнопку! «И тут я сообразил, что вообще многое я забываю, что я стал страшно рассеян и путаю знакомые лица; что даже в простом разговоре я теряю слова, а иногда, и зная слово, не могу никак понять его значения» (там же).

«Если остатки этих людей вернутся домой, у них будут клыки, как у волков, – но они не вернутся: они сошли с ума и перебьют всех. Они сошли с ума» (там же).

Цитаты впиваются иглами-занозами в читателя: абсолютный баланс – это остро-заточенное стило автора.

Стилист – снайпер.

Иногда со стилистикой молодые авторы кокетничают: «И добавил: «Не истязать, не калечить, не жалеть». Приказы комбата исполнялись беспрекословно. Вскоре аул был безупречно мёртв» (П. Крусанов «Укус ангела»).

Молодой Лермонтов такого себе не позволял. Не потому, что пацифист, а потому, что гений.

…Нет-нет, Павел Крусанов не сдается: «А что, если тот, кто вспоминает мир, однажды вспомнит его без меня?» («Укус ангела»). Не бравада, а печальное удивление от открытия.

Зачет.


* * *

Опять про тюрьму. «Молодая гвардия» Александра Фадеева.

Пример заказного романа? Сталин позвонил и сказал: «Надо»; Фадеев поехал в Краснодон и написал журналистский материал.

Потом была его временная отставка с поста секретаря Союза писателей (на два года), когда, после многих лет перерыва, он решился писать большую вещь. Из письма Маргарите Алигер в 1944 году: «…но я лично только запутаюсь душой и погибну в том противоречии, в каком я живу, если я не преступлю через него и не начну писать. И я стал писать. И что бы там ни думали обо мне люди и что бы я, действительно, ни сделал в своей жизни дурного, я счастлив, что я нашел в себе силы поступить именно так» [Сарнов].

По мнению Б. Сарнова, «работа над «Молодой гвардией» была для него не просто очередным государственным заданием, не «социальным заказом комсомолии», а делом глубоко личным; попыткой вернуться к себе, обрести себя истинного, утерянного и вот – вновь обретаемого. <…> Это был ЕГО сюжет. Вернее, ЕГО ТЕМА» [там же].

Но надо было пройти мимо Сциллы и Харибды и остаться при орденах. Сцилла – страшная, сложная для восприятия правда о войне, Харибда – гос. пропаганда, ее прокрустово ложе.

Фадеевскому тексту это почти удалось: роман надолго стал эталоном, вошел в школьную программу.

А затексту? (Он же аккумулирует истинные чувства и установки автора, его тайные мысли и неуничтожимые знания.) При разборе 2-ой, авторской, позиции мы это увидим.

В ключевых эпизодах первой редакции романа, т. е., по выражению Б. Сарнова, «в первом, еще не испорченном его варианте»[11 - – «Основой первого варианта тоже был определенный социальный заказ. Но стимулом для создания второго варианта был уже не социальный заказ, а – социальный приказ» [Сарнов].] [там же], писатель представлен достойно: он, несмотря ни на что, пишет правду о панике во время эвакуации из города, в начале романа.

И только два эпизода в нашей выборке романа из 32 отрывков отмечены автором как ключевые: те, правдивые, в начальных главах. А дальше пойдет сермяжный социалистический реализм: официально рекомендуемая идеализация. Определенное политкорректное, устраивающее власти, обобщение, противоречащее историческим фактам. И, вероятно, не только краснодонским.

Абсолютный баланс связан с совестью писателя, «криком души»?

А смелые отрывки во вторую редакцию романа не вошли: А.А. Фадеев, уже как восстановленный секретарь Союза писателей СССР, многое переписал: «Вместо жуткой, трагической картины охваченного паникой человеческого месива появились стройные колонны рабочих, покидающих город организованно, под присмотром блюдущих строгую организованность и порядок бдительных ”колонновожатых”» [там же].


* * *

Но вернемся к истокам, Михаилу Хераскову. Он старается «заставить читателя приглядеться к собственному внутреннему миру, задуматься о самом важном, по его глубокому убеждению, для каждого человека – о самопознании и самосовершенствовании» [Драгайкина]. В романе М.М. Хераскова «Кадм и Гармония» герой «не совершает каких-либо незаконных деяний, он только имеет дурные мысли и ведет неподобающие разговоры, соблазняя молодежь. Таким образом, наиболее опасно духовное развращение, подчеркивает Херасков, за него полагается и неизмеримо большая ответственность» [Западов].

Вывод романа: «Обладающий своими чувствованиями смертный, обуздывающий волнение страстей своих, управляющий по правилам благоразумия душевными свойствами, есть сильный царь на земли».

Связывает ли что-то общее идеалы и авторские задачи классика М.М. Хераскова и безымянных авторов двустиший (чемпионов, мы помним, среди жанров по абсолютному балансу (36 %)? «Кого хочу я осчастливить, / тому уже спасенья нет» (код 4,3). «Когда все крысы убежали, / корабль перестал тонуть» (код 3+4,3). Да, юмор, ирония и самоирония, но не более того? (Узнаем в самом конце книги.)

А в коротком жанре нескладушек, не чемпионе, но призере (абсолютный баланс 33 %) все выделенные абсолютным балансом анонимными авторами стихи гуманистичны, педагогичны и действенны.

Сбылась мечта Хераскова, через двести с лишним лет.

А как – поговорим позже.




§ 2. Супер-баланс


Сверх-балансированность – это что: сверх-подчеркнутость, нечто-то архиважное? С целью обратить внимание на то, что автора или его героев беспокоит, мучает, что выкрикивается само? (В поэзии, от лица лирического героя, это естественный порыв.)

Но, парадокс: именно оно-то и не бросается в глаза, как бы слегка утаено автором за «нездешней», нечеловеческой гармонией предельного, многократного баланса… Голос не патетичен, а глуховат. Крик, который вовсе не крик, а что-то вроде бормотания, ремарки в сторону.

Кому? Другу-читателю? Богу-заступнику? Своей совести?

«Чужой для всех, ничем не связан, / Я думал: вольность и покой / Замена счастью. Боже мой! / Как я ошибся, как наказан» (А. Пушкин «Евгений Онегин»); «Нередко кучерские плети / Его стегали, потому / Что он не разбирал дороги / Уж никогда; казалось – он / Не примечал. Он оглушен / Был шумом внутренней тревоги. / И так он свой несчастный век / Влачил, ни зверь ни человек, / Ни то ни сё, ни житель света, / Ни призрак мертвый…» (А. Пушкин «Медный всадник»); «Я еще пожелезней тех… / И чья очередь испугаться, / Отшатнуться, отпрянуть, сдаться / И замаливать давний грех?» (А. Ахматова «Поэма без героя»); «И штатские пошли дела, / И штатские пошли вопросы: / Аресты, обыски, доносы / И покушенья – без числа…» (А. Блок «Возмездие»).

Уже в раннем периоде «золотого века» русской поэзии супер-баланс находит себя: без пафоса, тихо – инфернально: «Всё смолкло. В грозной тишине / Раздался дважды голос странный, / И кто-то в дымной глубине / Взвился чернее мглы туманной» (А. Пушкин «Руслан и Людмила»). Улыбка автора (код 4,2+3) смягчает впечатление: сказка это, не волнуйтесь, все будет хорошо.

Да, возможна и пародия: «Мячей резиновых эскадры / неслись, гонимые Невой / Не так был страшен облик Тани, / как вой» (жанр «порошок»).

Точная пушкинская формула сверх-баланса: «шум внутренней тревоги»! (А. Белый в своей книге «Ритм как диалектика и “Медный всадник”» неоднократно подчеркивал, что эта пушкинская цитата имеет одно из самых максимальных значений (в баллах) в его интонационно-ритмическом анализе произведения [Белый 1929].)

…Но есть и не трагедия, а, напротив, забытая и вдруг явившаяся (на страшной войне) гармония (о чем говорит и вторая, авторская, позиция кода среднего регистра 1+4,1–4): «Заведет, задует сивая / Лихая борода: / Ты куда, моя красивая, / Куда идешь, куда… / И ведет, поет, заяривает – / Ладно, что без слов, / Со слезою выговаривает / Радость и любовь» (А. Твардовский «Василий Теркин»).

И опять усеченные строки – как искусственно обломанные у Пушкина и предельно усеченные в жанре «порошок». Кажется, что сверх-сбалансированные строчки позволяют их легко дробить, укорачивая. Им идет пауза: «…Боже мой! / Как я ошибся, / как наказан». Голос становится все глуше, растворяется в тишине безысходности.

Это мы видим и в прозе мастеров: «Человек стоял у окна в ванной, заложив руки назад, смотрел в небо, был неподвижен, протянул руку, написал на запотевшем стекле – «смерть, клизма, не ком-иль-фо» – и стал раздеваться» (Б. Пильняк «Повесть непогашеной луны»); «Литература как орел взлетела в небеса. И падает мертвая. Теперь-то уже совершенно ясно, что она не есть «взыскуемый невидимый град» (В. Розанов «Уединенное»); «Отчего сегодня так тихо (и ведь вместе так вьюжно!) там? Казалось бы, по тому, что мы туда посылаем, там должны бы истекать кровью. Между тем – там улыбаются» (Б. Пастернак «Несколько положений»).

И странная улыбка: «Так мы ж работаем не для пользы, а друг для друга» (А. Платонов «Чевенгур»). У Гоголя логические нелепости смешны, а тут – почти страшны, ибо по-своему трогательны. Фирменный прием А. Платонова, недоступный другим писателям в нашей выборке: под видом среднего регистра запрятывать нижний (иногда так глубоко, что приходится отмечать как средний регистр – вот в чем бесовщина приема!).

А здесь почти юродский выкрик героя, развратившего целую планету, но потом, после духовного переворота, как бы воскресшего для новой жизни: «Я иду проповедовать, я хочу проповедовать, – что? Истину, ибо я видел ее, видел своими глазами, видел всю ее славу!» (Ф. Достоевский «Сон смешного человека»). Он не врет и, возможно, не самообманывается? Потому что в финале, во фразе про найденную девочку и новую жизнь, мы помним, был баланс – индикатор искренности.

Искренности истерика-юрода.

Ибо, напомним, особенность Достоевского в том, что «в каждом голосе он умел слышать два спорящих голоса, в каждом выражении – надлом и готовность тотчас же перейти в другое, противоположное выражение; в каждом жесте он улавливал уверенность и неуверенность одновременно; он воспринимал глубокую двусмысленность и многосмысленность каждого явления» [Бахтин Проблемы]. М.М. Бахтин приводит слова Кирпотина: «Конец романа означал для Достоевского обвал новой Вавилонской башни» [там же].

«Сон смешного человека» пошел у нас в категорию «токсичные тексты»…

Супер-баланс, в отличие от просто баланса, не связан с совестью: это мучающие обстоятельства, то, что тревожит на самом дне души – иногда безысходность.

Часто и то, что человек не хотел бы знать о себе и о мире, мечтал бы «развидеть». То, что он хочет скрыть от самого себя, но не может – и кричит.

Или, потеряв голос, шепчет.

И есть несколько счастливых исключений; например, Твардовский, вытаскивающий себя и читателя из трагедии в светлое состояние души. Не потому ли Бунин так ценил «Василия Теркина»?

Самое время перейти к заказным текстам, пропаганде и панегиристам-тираноборцам-в-душе: «И я хочу благодарить холмы, / Что эту кость и эту кисть развили: / Он родился в горах и горечь знал тюрьмы. / Хочу назвать его – не Сталин, – Джугашвили!» (О. Мандельштам «Ода»). Опять восклицательный знак: пафос. (Код затекста 1–4,2 среднего или даже высшего регистра соответствует содержанию текста. Но строфа кажется в «Оде» самой фальшивой из всех.)

А Сталин, в своем сверх-балансовом отрывке, занят привычным делом – борьбой; задает риторический вопрос: «Не ясно ли, что люди, рассматривающие эти вопросы, как вопросы “фракционные”, – разоблачают себя до конца, как пошляков и перерожденцев?» («О некоторых вопросах истории большевизма»).

Не действует тут, в конфронтационных текстах, закон сверх-баланса как главной болевой точки личности?

Советские пословицы («От ленинской науки крепнут разум и руки»), как и серые, стертые советские лозунги ничем не отличаются от прочих таких же пропагандистских. А традиционные пословицы (там нет конфронтации и классовой борьбы)?

В абсолютном балансе тоже разница не видна: этот жанр не про концепт и не про кредо. А в сверх-балансе? «Хрен редьки не слаще» (код 4,2), «Любовь слепа» (код 4,4). И больше в выборке из 159 пословиц такого нет (1 %). Можно ли считать это криком души, если и остальные тексты такого же рода?





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66710778) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


«За текстом» оказался целый ансамбль героев: и бессмертная душа из мира горнего, и вервольф из адской реальности, и умирающий в нашем мире боец [Кабачек 2011].




2


Как результат ориентировки в неосознаваемых слоях произведения (об ориентировочной деятельности см. труды психолога П. Я. Гальперина [Гальперин 2000], [Гальперин 2002], [Гальперин 1971] и др.).




3


Тогда люди были способны воспринимать анаграммы – распыленные в виде отдельных фонем и слогов табуированные имена богов и героев [Баевский 2001].




4


В статье автор, разумеется, пишет о сознательной, а не бессознательной «первичной дифференциации объектов мира и его структурировании»: восприятии «определенных типов объектов как опасных (рычание, шипение) или неопасных (писк), принадлежащих той или иной сфере действительности, в зависимости от типа звучания».




5


См. труды психолога А. Н. Леонтьева: [Леонтьев 2005] и др.




6


О «Я – втором Я» писал психолог Ф. Д. Горбов [Полева].




7


Критики современных неоязычников, придумавших это название, считают, что у славян эта часть реальности называлась по-другому. Мы, однако, ради краткости, будем иногда использовать это и другие названия частей мироздания (Явь и Навь).




8


Интересно, что в этой роли может выступать и автор художественного произведения: «позиция высшего, творческого Я, вненаходимого по отношению к собственному эмпирическому Я и всей совокупности его житейских отношений <…> к которому применимы уже категории сверхсознательности и постпроизвольности» [Мелик-Пашаев].




9


Считается, что организует круг с полями АУМ «последовательность чисел Фибоначчи» [Эксклюзивные КФС].




10


«Модуль (от лат. modulus – «маленькая мера»): Модуль – функционально завершённый узел радиоэлектронной аппаратуры, оформленный конструктивно как самостоятельный продукт» [Модуль].




11


– «Основой первого варианта тоже был определенный социальный заказ. Но стимулом для создания второго варианта был уже не социальный заказ, а – социальный приказ» [Сарнов].