Книга - Невинный Азраил и другие короткие рассказы

Невинный Азраил и другие короткие рассказы
Фаик Гуламов


Рассказы о разных меридианах и о разных временах, о грустном и о забавном. Герои рассказов разговаривают в соответствии со своим уровнем образованности, профессии, уклада жизни и кругозора. Каждый читатель найдет именно тот рассказ, который окажется больше по душе.





Фаик Гуламов

Невинный Азраил и другие короткие рассказы





© Гуламов Ф., 2020

© ООО «Издательство Родина», 2020





От автора. В лабиринтах Рассудка и Безрассудства


Как стать писателем? Видимо для этого надо просто взяться за перо и писать. А чтобы писать, достаточно знать алфавит. Вот, собственно говоря, всех знающих алфавит можно считать писателями, так как хоть иногда все что-либо пишут. Так вот, если вы знаете алфавит, то можно вас уже поздравить как начинающего писателя. Но чтобы стать писателем, как Чехов, Оскар Уайлд и многие другие, нужно обладать обширными знаниями во всемозможных областях нашего бытия.

Еще в юном возрасте как-то осознал, что написать короткий рассказ порою сложнее, чем написать крупный роман. Поскольку в коротком рассказе писатель не может себе позволить писать все, долго описать бытовые детали или сложившиеся взаимоотношения между людьми. В коротком рассказе важно суметь совмещать порою большую историю, смысл и содержание в малом – в нескольких страницах. Решил написать свои рассказы, но при этом не прослыть графоманом, пишущим всегда и о чем угодно. Всему свой предел.

За только 19-й и 20-й века были изданы миллионы книг, и среди них – тысячи шедевров мировой литературы. Так что перед собой задачу стать хорошим или плохим писателем не ставил, и читать мои рассказы никого не призывал.

Эти все рассказы были написаны мною осенью 2000 года. Прежде чем их написать, я долго изучал жанр короткого рассказа разных эпох. Ясное дело, как бывший советский гражданин я хорошо знаком и с русской, и с советской литературой. Разбирал разные литературные направления и стили. Провел немало времени в национальных библиотеках Франции, Британии, Италии, стран Латинской Америки, Индии и Японии. Понятное дело, не хотелось повторять кого бы то не было. Пусть будет скудно, грубо, скучно и некрасочно, но – свое. По крайней мере я к этому стремился. У меня было о чем рассказать языком своих героев. Все рассказы являются продуктом вымысла и творческой фантазии. Я описывал не свою жизнь или жизнь знакомых мне людей.

В то время, когда я был занят сочинением своих рассказов, бывало, ко мне, как и к любому другому, заходили разные люди по разного рода вопросам. Обычно по бытовым вопросам. Эти не знавшие обо мне ничего нередко интересовались, «что за диссертацию я тут пишу?». Некоторые проявляли любознательность и хотели почитать что-нибудь. Я думал, будет интересно узнать мнение людей, далеких от творчества. Как показал опыт, эти люди после чтения моих рассказов с недоумением, а иногда с насмешкой спрашивали, зачем же я все это пишу? Некоторые смотрели на меня так, словно я совершал нечто постыдное. К сожалению, никто ничего стоящего сказать не мог, из чего я бы смог извлечь пользу для усовершенствования. Людям казалось, что, во-первых, писатель – это человек, которого они могут видеть лишь с экранов ТВ. Писатель – это человек, не досягаемый для обычных людей, чьи профессии не связаны с творчеством. А если некто пишет рассказы, и он в зоне досягаемости людей, далеких от творчества, то, несомненно, это вовсе не писатель, а мошенник какой-то, который из себя хочет изображать писателя.

Людям присуще считать, что писатели писать могут лишь то, что сами некогда видели, наблюдали или же они пишут те истории, которые им рассказали некие очевидцы событий.

Творческое мышление есть не у всех – это ясно давно. Поэтому даже у многих профессиональных писателей, журналистов, режиссеров и художников все творчество состоит из скопированных историй, композиций и антуражей, заимствованных у других авторов или очевидцев. Помню, как один знакомый художник попросил меня немного посидеть, пока он нарисует мою руку. Потом он открыл каталог живописи эпохи Ренессанса. Оттуда он скопировал какую-то лошадь какого-то древнего рыцаря. Затем он скопировал еще что-то и наконец-то у него появилась картина, своя – за своей подписью, но при этом – скопированная из разных источников.

После чтения рукописи рассказа «Барачные вопросы» некто сказал следующее: «Я сам отсидел и знаю, что человек, не отсидевший тюремный срок, не может так точно описать тюрьму. Вы пишите о себе». Я ему возразил, что никогда к уголовной ответственности не привлекался, и все это есть продукт фантазии. Но он не мог представить себе, что есть такое вообще «фантазия». К сожалению, конечно.

В 2003-м году незавершенный текст этих самых рассказов я на некоторое время поместил на своем веб-сайте. Моя племянница, дочь старшего брата, сообщила, что она… издала мои рассказы. К сожалению, это было издание без ISBN-номера. Она сообщила, что тираж в 500 экземпляров разошелся очень быстро.

Я как-то быстро об этом забыл. Однако из-за отзывов читателей мне пришлось вновь вспомнить про свои рассказы. Мой младший брат с возмущением меня предупредил следующим образом: «Тут люди не читают книг даже нобелевских лауреатов, не то что твоих рассказов! Так что написать книгу – это дело бесперспективное!». Я, разумеется, извинился за то, что занялся «таким кощунством», как сочинение рассказов, и тем самым своим личным хобби обеспокоил достопочтенных людей.

При разговоре с сестрой она также дала понять, что мои рассказы ее совсем не интересуют. В жизни ее интересуют только вопросы, связанные с благоустройством ее детей.

Я получил электронное письмо от одного из знакомых из-за заграницы. С этим человеком мы некогда провели немало времени в бакинских чайханах и в разного рода культурных мероприятиях. Он учитель игры на пианино. Бесспорно, как пианист, он талантлив. Он писал: «Я прочел твою книгу. Зачем тебе это? Может ты себя возомнил писателем? Все, что ты пишешь, это просто какая-то белиберда. Ну и что, что ты написал книгу, хочешь сказать, что ты теперь важная персона? А я тут стал известным человеком, известным пианистом. Часто журналисты у меня берут интервью». Я, конечно, спросил у этого пианиста-примата, сколько мне надо ему заплатить за моральный ущерб и нанесенное ему личное оскорбление прочтением моих рассказов и прочей белиберды?

Еще один бывший знакомый, архитектор по профессии, по телефону своим сквернословием высказался по поводу литературы вообще.

Другой знакомый, вроде начитанный интеллектуал, человек творческой профессии, ревностный верующий мусульманин-шиит по телефону, чуть не задыхаясь от гнева и ярости, выплеснул следующее: «А что ты тут пишешь про Иисуса Христа? А что ты пишешь про Пана и Прометея?… Это что, ты в детстве все это видел своими глазами?». Я ему разъяснил, что Иисус наравне с Моисеем почитается в Исламе, и о нем говорится в Коране. А вообще-то Иисус – это образ воплощения добра в лице земного существа, который прожил немного среди нас и ушел. Кое-кого он успел превратить в настоящего человека своим учением, а кое-кого не успел, и те остались внешне людьми, но животными по духу своему.

Хотя были и положительные отзывы от истинных интеллектуалов. Некоторых до слез растрогал рассказ об умерших детях. Тем не менее, мне очень ценны именно отрицательные отзывы. Они дали мне возможность вновь и более основательно взглянуть на человеческую натуру. Я много времениё проводил в синагогах, церквях и мечетях, в различных храмах Добра и Зла, обошел лабиринты Рассудка и Безрассудства. При этом оставаясь атеистом и противником любых форм национализма и сегрегации вобще.

Конечно, чтобы удостоиться всеобщей любви и уважения, можно целыми днями сидеть на корточках у подьезда и грызть семечки, с завистью обсуждать у кого какой марки автомобиль, кто с кем спит, сколько зарабатывает…

Мне остается сразу застраховаться, сказав, что я никого читать мои рассказы не заставляю. Я понимаю то, что некоторым людям не нравится читать истории, где их призывают к добру и гуманизму. У каждого из нас своя суть, свое нутро. Успокойтесь, дорогие мои некоторые родные и знакомые, я себя ни писателем, ни космонавтом, ни прочей «важной персоной» не считаю. Лишь бы вы не переживали. Берегите себя, отполируйте ваши души благими мыслями и благими поступками. La vida es corta[1 - Жизнь коротка (исп.). – Примеч. ред.].




Невинный Азраил


Старик Карно был из тех старообразных представителей Минангкабау[2 - Минангкабау на малайском языке означает «побеждающий буйвола». – Примеч. ред.], которые всю жизнь провели в трудах и посвятили себя заботам о своей семье. Со своей покойной женой Сарвендах они вырастили трех дочерей. Дочери были настолько красивыми, что приезжающие в Индонезию иностранные туристы сразу же влюблялись в них. И девушки, как будто наперекор друг другу, вышли замуж и уехали жить заграницу. Создав семьи, одна из них жила в Америке, а две другие – в Европе. С одной стороны, несомненно, Карно и его жена были рады этому. Как бы то ни было, будущее девушек в Суматре не обещало ничего лучше, чем работа на близлежащих каучуковых плантациях и, соответственно, тяжелый быт. Вполне возможно, что вдобавок к сбору каучукового сока небольшой доход они бы получали от вязания шалей.

Вот и все. Может, девочки и правильно сделали, что уехали. Сейчас они уже жительницы развитых стран мира. У них есть дети. Хотя бы раз в два-три года они приезжают в свой дом в Суматре, чтобы проведать своих родителей. Жаль, что несвоевременно скончалась мать. И теперь Карно остался один. Девочки не поняли одного: жители Минанга были мусульманами, они не были рады тому, что дочери Карно вышли замуж за безбожников и относились к их отцу довольно прохладно. Временами, когда Карно прятался от лучей солнца и сидел в раздумьях на крыльце своего дома – румах багонджонг[3 - «Румах багонджонг» – дом с крышей как рога буйвола. – Примеч. ред.] – он в душе то упрекал своих дочерей, то оправдывал их.

Карно строил этот дом с молодости, но, несмотря на это, строительство дома все еще не было завершено. И теперь, когда он остался один, не было ни сил, ни необходимости достраивать дом. Он почувствовал слабость еще в сезон дождей. Даже переступая с ноги на ногу, он тяжело дышал и чувствовал головокружение. Что и говорить, теперь Карно был стар. И куда подевалась былая молодость? Когда он был молод, он в мгновение ока взбирался на самые высокие пальмы, обвязав веревочными петлями свои ноги и, обхватив левой рукой ствол дерева, правой рукой срывал кокосы. Вдобавок его подстегивало то, как девушки с гордостью смотрели снизу на натянутые мышцы на его загорелом полуголом теле. Сарвендах – его будущая жена – и была одной из девушек, подбирающих с земли кокосы, брошенные Карно с дерева.

А теперь старик Карно чувствовал себя совершенно одиноким. Он очень хотел, чтобы у его смертного одра присутствовали его дети. Он говорил своим дочерям об этом. Но они не нашли в то время ответа на этот вопрос. Ведь дочери, выйдя замуж, жили в своих далеких странах. У них были свои дела, дети, работа. И у них было не так много свободных дней, и не было времени, чтобы приехать и оставаться в ожидании дня смерти отца. Может Карно будет жить еще несколько лет, откуда им знать, когда он покинет этот мир? Не могли же они месяцами, а может быть и годами сторожить его кончину. И внуки, приезжая на короткое время, погуляв вокруг дома, в саду, возвращались к себе домой. И хотя матери их были мусульманками, их отцы были безбожниками, а самое главное – они были безбожниками, не знающими традиций Суматры. Если бы они были христианами, это было бы полбеды. Со слов дочерей, он знал, что эти европейцы и американцы не ходили ни в мечети, ни в церкви. Только по воскресеньям они посещали заведения, где подавались недозволенные пьянящие напитки. И разве внуки, родившиеся от них, будучи полуиндонезийцами, полуамериканцами, полуевропейцами, полумусульманами и полубезбожниками не были такими же холодными и безразличными, как их отцы? Большинство детей в Европе и Америке бросают своих старых родителей в домах престарелых. И о смерти родителей им сообщают государственные чиновники. После чего те занимаются похоронами своих родителей или, выбирая более простой и дешевый путь, прибегают к услугам крематория, считая на этом свой долг перед родителями выполненным…

Поглощенный в эти раздумья, старик Карно, сидя там же, на крыльце дома, то впадал в дремоту, то вдруг вздрагивал и широко раскрыв глаза, оглядывался вокруг.

Он боялся не смерти, он боялся прихода Азраила[4 - Азраил – ангел смерти.]. На деле это означало одно и то же. Старик Карно знал, что его судьба в том, что, родившись мусульманином, он и умрет как мусульманин. Но он знал также и то, что каждая религия обладает своим учением о загробной жизни. Мусульманин должен помнить об одном: он должен быть готов к тому, что Азраил придет и заберет его душу. Карно продолжал сидеть в раздумьях, когда последние лучи солнца все еще мерцали сквозь зеленые кроны деревьев в находившемся поодаль лесу. Старуха Мерпати, возвращаясь с рынка, где она продавала циновки из рогожи, приостановилась у дома Карно. Она несла пару непроданных циновок обратно домой. Положив их на землю и переведя дух, она спросила:

– О чем мечтаешь, старик? О том, когда твои дочери и внуки приедут тебя проведать? Или нет пока каких-либо вестей?

Старик отвлекся от своих тяжелых мыслей, ладонями потер вокруг прищуренных глаз и сказал:

– Приезжать-то они приезжают, но и уезжают. Они не могут постоянно здесь находиться и ждать моей смерти. Чего я боюсь, так это того, что я умру, а они об этом не узнают. Я же не могу знать, когда придет Азраил.

Мерпати подняла с земли свои циновки, положила их на плечо, сделала шаг вперед и опять остановилась.

– Не бойся Карно, говорят, что не умрешь, если не увидишь Азраила своими глазами. Просто не надо смотреть в его сторону, не позволять ему смотреть тебе в глаза. Если только он заглянет в глаза, то человек испускает дух. И тогда Азраил берет эту душу и уходит к себе. Да, именно так Азраил и забирает души людей. Говорят, он очень безобразен. Но что поделаешь, все мы когда-то были рождены и когда-то должны умереть. И этим занимается Азраил, нельзя его за это винить.

После того как ушла старуха Мерпати, Карно начал представлять себе как выглядит Азраил. То, о чем говорила Мерпати, он и сам слышал в детстве от пожилых людей Минангкабау. В ту пору Карно знал, что он ребенок и впереди еще долгая жизнь. И потому он совсем забыл об этих разговорах. Сейчас же старуха Мерпати вновь напомнила ему об этом. Но в этот раз, даже если впереди была жизнь, она уже не могла быть долгой.

Удивительно! Живешь, и вдруг начинаешь осознавать, что жизнь уже прошла и уже настало время уходить из этой жизни. Ты уйдешь, а эти вот младенцы только-только начинают свою жизнь. Кто знает, какая у них будет судьба, счастливая или нет? Но ты должен уйти, Карно!

Сердце старика сжалось. А кто бы улыбался от таких мыслей? Как же сердцу не болеть? Карно приподнялся, прошел внутрь и закрыл за собой дверь.

Население Минангкабау были мусульманами и считали воровство запрещенным. И поэтому, когда они выходили из своих домов, они никогда не запирали двери на щеколду. Зачем нужны щеколды там, где нет воровства?

Он ничего не ел сегодня. Чуть-чуть перекусил наси горенгом[5 - Наси горенг (наси – «рис», горенг – «жареный») – широко распространённое в Индонезии и Малайзии блюдо из риса. – Примеч. ред.], оставшимся со вчерашнего дня, выпил жасминовый чай, после чего его потянуло ко сну. Уже темнело и Карно пошел спать.

И хотя его тянуло ко сну, он вскоре опять проснулся. Из окна ничего не было видно, кроме как темное небо. И звезд не было видно, было очень темно. Со двора послышались звуки шагов. Карно не мог понять, что это за звуки. Это не было похоже на звуки копыт домашнего скота, и это не было похоже на звуки шагов человека. Он постарался выкинуть мысли из головы и заснуть. Но когда беспокойство взяло верх, он все-таки поднялся с постели и хорошенько запер дверь, выходившую на улицу. Вернувшись в постель, он снова погрузился в свои мысли. Он вспомнил Мерпати, циновки из рогожи и Азраила. «Ты не умрешь, пока не увидишь Азраила».

Как будто кто-то стоял у дверей дома. Так показалось Карно. Временами опять слышались шаги. Ходило ли вокруг дома это «что-то»? Это не были шаги животного, это не были шаги человека. Старик потер уши и еще раз прислушался. Ему показалось, что это «что-то» опять остановилось у двери. Может это «что-то» пыталось проникнуть в дом и искало какую-то щель? Внезапно ужас вселился в душу Карно. Он отчетливо вспомнил слова старухи Мерпати. Может это Азраил пришел забрать его к себе? Он захотел выглянуть в окно, но сразу передумал. А вдруг Азраил смотрит оттуда на него? Что тогда? Из-за страха Карно решил не смотреть в сторону окна. Дверь была плотно заперта. Но если бы это был Азраил, то что стоило бы ему войти внутрь? Он может пройти и сквозь стену. Наверно не пробил еще его час. И поэтому он стоит у двери и тогда, когда наступит его время, он войдет внутрь и явится.

Руки и ноги Карно тряслись. Он хотел успокоиться, рассеять свои тревожные мысли и переключиться на что-то другое. Но ничего не получалось. Смерть неминуема, все умрут. Но он не хотел умирать сейчас, именно в эти дни. Хоть бы его дочери находились здесь, и стояли у его изголовья. Тогда наверное он был бы готов уйти из этого мира без тени сожаления. Дрожь в его теле все более усиливалась. Затем замедлилось сердцебиение и его бросило в холодный пот. Он укутался в одеяло, натянув его и на голову. Немного погодя как будто опять послышались легкие шаги. Где-то очень близко. Карно показалось, что он не один в комнате, а есть еще кто-то, кроме него. Или Азраил проник внутрь и стоит прямо у него над головой? Хотя старику было трудно дышать под одеялом, он побоялся вытащить голову из-под одеяла, чтобы подышать свободно. Если бы он выглянул из-под одеяла, Азраил мог бы его увидеть. Теперь он не сомневался, что Азраил стоит рядом с ним и ждет, чтобы заглянуть ему в глаза.

Интересно, души приверженцев других религий тоже Азраил забирает? Если бы в эту минуту оказалось, что Карно буддист, Азраил оставил бы его в покое? Что было бы, если Карно в эту минуту, сейчас, находясь под этим одеялом, отрекся бы от мусульманства и от души бы принял буддизм? А случилось бы вот что: по традиции мусульманин, отрекшийся от своей религии, должен понести наказание и это наказание – смерть. Выходит так, что от Азраила невозможно избавиться.

Карно не хотел умирать. Чтобы не видеть Азраила, не слышать его дыхание, он еще плотнее закутался в одеяло, прижав его под себя со всех сторон. Иногда Карно казалось, что Азраил пытается стянуть с него одеяло. Тогда старик кончиками пальцев стягивал пустоты в одеяле ближе к своему телу. Дышать становилось все труднее, воздуха под одеялом явно не хватало. Он терпел и с трудом беззвучно читал молитвы, считающиеся важными для каждого мусульманина.

…Когда рано утром старуха Мерпати, взвалив на плечи свои циновки, проходила мимо дома Карно, дверь дома была еще закрыта. При взгляде с улицы казалось, что дверь просто прикрыта. Когда старуха Мерпати увидела, что дверь закрыта и на следующий день, и еще через день, она подумала, что Карно, наверное, отправился в Паданг получить деньги за каучуковый сок. Но когда днем позже сам агент кооператива, собирающего с населения каучуковый сок, пришел за Карно, все стало ясно. Старик Карно умер… Крепко-накрепко завернувшийся в одеяло, старик умер ночью от гипоксии[6 - Гипоксия – нехватка кислорода в головном мозгу. Приводит к отмиранию нейронов и мозговой ткани.].




Терезин кошелек


Раскрывшиеся ржавые железные двери представили следующую картину: громоздкий стол – платформа на колесиках, на котором перевозят выстиранное и высушенное белье, и возница этого сооружения чернокожий Эрик. Но в данный момент Эрик пытался побыстрее собрать и закинуть обратно на свою тележку свалившиеся стопки простынь, наволочек и успеть обложить отборной бранью таких же, как он сам, чернокожих работников.

Картину дополняли десять-двенадцать африканских женщин, проворно упаковывающих в полиэтиленовые пакеты поступившие к ним выстиранные вещи. Через открытые двери в помещение хлынул горячий тропический воздух улицы. Женщины подняли крик, чтобы побыстрее закрыли двери.

Наконец Эрику удалось въехать в цех и прикрыть двери изнутри. Шум женских голосов прекратился. Наступила тишина, которая продержится до перерыва.

Если распахнутая на несколько секунд дверь прачечной дала возможность обозреть внутренность ее, то внешний вид этого старого, собранного из почерневших металлоконструкций сооружения, уже издавна стала приметой Лома, столицы теперь независимого государства Того. Кроме того, эта прачечная считается самой крупной в городе и имеет более чем вековую историю.

Да, да, она существует с колониальных времен и, надо сказать, мало в чем изменилась с тех пор. Разве что работающие в ней чернокожие рабочие раньше получали плату за работу во франках, а сейчас – в тоголезких франках[7 - Тоголезский франк (фр. franc togolaise) – денежные знаки во франках (сначала французских, затем франках КФА), выпускавшиеся для Французского Того. Официально не назывались «тоголезским франком», однако обращались, как правило, только на указанной территории. – Примеч. ред.]. Пожалуй и все. И еще: раньше в этой прачечной стирались белье и амуниции французских колониальных солдат, размещенных неподалеку в казармах, а сейчас – белье, поступающее от любых заказчиков.

Надо отметить, что убожество наружного облика этого предприятия скрашивается его удачным расположением на лазурном берегу залива.

Число работающих мужчин в прачечной меньше, чем женщин, но и те большую часть рабочего времени проводят около сушильных печей или в комнате приема и сдачи белья. Только Эрика из-за специфики работы чаще можно видеть там, где трудятся женщины. Технология работы в целом такова: сперва женщины в больших пластиковых тазах стирают полученное от заказчика белье. Белье к ним подвозит Эрик. Потом белье сушат, затем женщины высушенные вещи подсчитывают и приступают к упаковке. Иногда, когда заказов бывает много, темп работы становится таким высоким, что приходиться все проделывать буквально бегом.

От постоянного контакта с мыльным раствором и горячим бельем кожа рук женщин становится пересушенной, покрывается коркой, а между пальцами возникают болезненные трещины. Поэтому женщины в течение рабочего дня по нескольку раз смазывают руки дешевыми кремами. А когда крем заканчивается, используют пальмовое масло, которое приносят с собой для еды в перерыв.

Излишне говорить, что у работниц причин отпроситься и пораньше уйти домой, бывает предостаточно. Например, вчера менеджер был вынужден из-за болезни ребенка отпустить Жанну домой в одиннадцать часов. По таким серьезным причинам здесь не сложно получить разрешение на уход. Поэтому женщины ценят такое доброжелательное отношение своих боссов и дорожат рабочим местом. На этой изнурительной работе они ведут себя свободно и раскованно, но всегда помнят, что потеря работы равносильна потере свободы, поэтому они ценят и даже любят свой труд. На работу они приходят разряженными, ведь африканские женщины обожают яркие цвета и часто в одежде сочетают, казалось бы, несочетаемые краски. Они даже парики надевают разных цветов – то черные, то красные, то желтые. Сооружают живописные тюрбаны на голове из невообразимо ярких и красочных тканей, а что касается платьев, то стремятся каждый день надевать наряд другого цвета.

Не пренебрегают женщины и косметикой, хотя их макияж оставляет желать лучшего. Согласитесь, что темной коже лица не подходит ярко-красная помада или черным рукам – красный лак на ногтях. Но африканские женщины для осуществления своих буйных цветовых фантазий идут на все… Они уверены, что фиалкового цвета губы, белые или черные ногти, огромные наклеенные ресницы и ряд других косметических ухищрений делает их более привлекательными.

Что касается мужчин, то если на работе выдается свободная минута, они предпочитают завести жаркие дискуссии о политике. Но и женщины и мужчины одинаково жутко кричат. Никто друг друга не слышит, каждый предпочитает говорить сам.

А старые африканки при любой возможности предпочитают излить воспоминания о славных колониальных временах. Тяжко вздыхая и почесывая седые космы, вспоминают свою молодость и любовные романы с французскими солдатами – главными причинами их ностальгических вздохов.

Сегодня, получив разрешение, ушла пораньше домой Лаура. Их семья собирается отметить радостное событие: у ее сестры родился сын и ей предстоит поездка в другой город. Проработав всего два часа, она ушла около девяти утра. Сейчас ее рабочее место пустует.

Что касается самого менеджера, то точного времени его появления в прачечной никто не знает. Когда женщины не находят его на территории предприятия, то очень быстро и просто объясняют причину опоздания: «Опять этой ночью Мбанги пил, и жена выгнала его на улицу. Смотрите, он даже выспаться как следует не смог».

Однажды его жена нагрянула вслед за ним в прачечную выяснить, чем он здесь занимается, настолько ли надрывается на работе, как утверждает дома. Эта толстуха ушла только после того, как внимательно понаблюдала за работницами прачечной, что очень обеспокоило последних. Всем было ясно, что визит жены Мбанги имел вполне конкретную цель: выяснить, с кем из бедных работниц у ее мужа возможен любовный роман. Во всяком случае это событие – визит жены босса – стало на долгое время темой шушуканья между женщинами. В то же время такие случаи, возникающие на почве ревности и подозрений, никого не удивляли и не оскорбляли. Так поступали многие. Во всяком случае сам Мбанги после ухода жены сделал для всех заявление в духе: «Не берите в голову, моя жена сумасшедшая», а потом, немного подумав, добавил: «…как и все мы». На этом инцидент был исчерпан.

…В помещение начало поступать из сушилки сухое белье. Женщины, приготовив пластиковые пакеты, ждали, когда к ним подъедет тележка Эрика со стопками простыней, наволочек, полотенец и прочего, и уже через пару минут работа пошла в своем обычном темпе. Но это продолжалось недолго. Где-то налаженный конвейер работы дал сбой. Кто-то прервал рабочий ритм. А постепенно – один за другим – отключились все.

Оказывается тихо, но очень горько плакала работница Тереза, женщина всеми уважаемая, даже можно утверждать, любимица коллектива. Все работницы бросились выяснять причину ее слез. Они окружили ее. Тереза всем показывая свою раскрытую сумку, со слезами сказала: «Нет моего кошелька. Взяли…»

Она была очень доброй и деликатной женщиной и не могла себе позволить произнести слово «украли». Но в любом случае факт оставался таким: у бедняжки пропали деньги! Кто же мог их взять? Женщины смотрели друг на друга, а затем на единственного мужчину. Напуганный Эрик спрятался за стопкой белья, в миг глаза бедняги расширились от страха и стали как два красных угля на фоне темной кожи лица. Когда смуглые и чернокожие люди бывают смущены или растеряны, цвет их лица приобретает фиолетовый оттенок. А сейчас и губы Эрика стали фиолетовыми. Он с беспокойством спросил:

– Что вы на меня так смотрите? Я ничего не крал. Я же только что сюда вошел. Сами видите…

Тереза, утирая слезы рукавом одежды, воскликнула:

– Нет, нет, Эрик здесь не причем!

Эрик ушел забрать из сушилки оставшееся белье. Тереза села на свое место, а гвалт женщин продолжился. Некоторых интересовало: а сколько было денег в кошельке?

Тереза молчала. Немного погодя она встала и тихо сказала: «Я знаю, это дело рук Лауры. Она сегодня сидела около меня, а моя сумка была на стуле между нами. Да еще она ушла домой раньше. Это она взяла кошелек и под выдуманным предлогом сбежала». Женщины ничего на это не сказали. Ведь Лаура тоже была одной из их команды. И до сих пор ничего подобного за ней не замечали. Ни у кого на умещалась в голове мысль, что Лаура – воровка. И зачем вообще она может совершить такое?

– Я пойду и попрошу Мбанги, чтобы послал за ней и допросил ее! – сказав, Тереза поднялась с рабочего места. Женщины уже дорассуждались до того, что деньги Лауре срочно понадобились для покупки подарка новорожденному.

Начался последний десятиминутный перерыв в работе. Одна из работниц, встав перед вентилятором, принялась есть бутерброд из авокадо с хлебом, причем очищенную кожицу бросила там же, где стояла. В свою очередь Эрик, увидев, что мусорная корзина далека, бросил шкурку банана себе под ноги и пошел по своим делам, на ходу доедая плод. На полу, обдуваемым прохладным воздухом, остался живописный натюрморт, только не из фруктов, а из кожуры. Одна работница, проходя мимо женщины с бутербродом, остановилась посмотреть, что она ест. Та отломила кусок хлеба с авокадо и протянула ей, при этом кусок авокадо упал на пол. Женщина наклонилась, подняла этот кусок, положила на хлеб и стала с аппетитом есть.

Расстроенная Тереза вернулась от менеджера. Босс ей сказал, что Лаура уехала в Ахепею, поэтому пока она вернется, рабочий день уже закончится. Лучше будет, если Тереза потерпит до утра, когда Лаура придет на работу. Тереза до конца рабочего дня металась в состоянии большой потери и безвыходности…

На следующий день она пришла на работу, и стоя за рабочим столом и здороваясь с каждой вошедшей, громко и радостно заявляла: «Слава Богу! Кошелек никто не крал! Когда вчера я вернулась с работы, то увидела, что оставила его на постели!»

Работницы, поздравив ее с хорошей вестью, разошлись по своим местам. Последней в комнату вбежала Лаура. Она, улыбаясь, протянула всем по конфетке и поделилась радостью:

– Ах, какой у сестры моей мальчик! Он такой красивый! Ну совсем как детеныш гориллы.

Все, улыбаясь, снимали обертку с конфет и угощались. Тереза с виноватой улыбкой подошла к Лауре и прошептала: «Прости, Лаура. У меня были нехорошие мысли о тебе. Я была несправедлива. Кошелек мой оказался дома. Прости меня, ладно?»

Ничего не понимающая Лаура продолжала улыбаться и делать что-то вроде утренней зарядки – разминать суставы, подпрыгивать на месте, приседать.

Мбанги, Эрик и еще несколько мужчин потянулись к Лауре за конфетами. Угостив их, Лаура продолжала пританцовывать на месте, а женщины хором изображали аккомпанемент. Вскоре все успокоились. Эрик приволок очередную тележку белья и женщины мигом вспомнили о работе.

Наступил полдень, то есть, обеденный перерыв. Эрик от безделья крошил ножиком откуда-то взявшиеся пальмовые листья и сыпал их на пол, когда к нему подошла Тереза и села рядом на пол. Эрик спросил ее:

– Послушай, женщина, значит вчера ты приехала, забыв дома кошелек?

– Да, так. Да простит Бог мои грехи. Я стала подозревать бедную Лауру.

– Интересно, на чем ты едешь на работу, с работы?

– Автобусом.

– А если вчера у тебя с собой не было кошелька, как же ты расплачивалась за проезд и как ты автобусом проехала с работы домой?

Тереза как-то странно улыбнулась и сказала:

– Ты только посмотри на стечение обстоятельств, я забыла оплатить проезд на пути сюда и обратно, а водители не напомнили мне об этом.

Тереза, поднявшись с пола, подошла к Лауре.

– Лаура, я куплю тебе подарок стоимостью пять тысяч франков, только прости меня, ради всего святого. Пусть это послужит мне уроком, никогда больше никого я не стану подозревать.

Лаура опять ничего не понимая, порылась в своей сумке и протянула Терезе еще одну конфету. Та конфету приняла и, обняв, поцеловала Лауру.

Как все были в этот день счастливы!

После работы Тереза тем же автобусом ехала домой. Водитель узнал ее и слегка покачал головой. Сойдя на своей остановке и расплатившись за проезд, женщина сказала водителю, что вчера она забыла заплатить за проезд и протянула ему деньги. Со словами «я тоже забыл» водитель отвел ее руку и закрыл двери автобуса, чтобы продолжить маршрут.

Закат солнца обложил красным заревом все вокруг, а город собирался прорвать эту блокаду. Ведь все равно вечер вступит в свои права и принесет столь ожидаемую прохладу.




Музыка неведомой богини


Гармония, Этика и Эстетика в веселом расположении духа возвращались из очередного посещения Нимрудских памятников[8 - Нимруд (ассир. Кальху, др. – евр. Калах) – древний город в Месопотамии, на территории современного Ирака. Его руины находятся к юго-востоку от города Мосул, у реки Тигр. – Примеч. ред.]. Теперь они следовали к берегам Кипра для реминисценции рождения Афродиты. Пролетая над одним из городов Малой Азии, Гармония сказала:

– Слышу чудесную музыку – игру на виолончели. Кто бы это мог так играть?

Первой ответила Эстетика:

– Насколько мне известно, в этом городе ни особых памятников старины, ни других ценностей искусства не сохранилось. А музыка может звучать всюду. Ведь люди играют всегда. Но поистине красивую музыку могут играть лишь красивые люди.

– Я – Этика, и мне не пристало с вами спорить. Но, по-моему, прекрасную музыку могут озвучить лишь благородные душою, – сказала Этика.

Гармония продолжила:

– Давайте остановимся и отдадим должное этим звукам. Судя по вашим словам, пальцы, озвучивающие в данный момент виолончель, должны принадлежать какому-то великому обладателю. Проверим.

Гармония, Этика и Эстетика прервали свой полет и стали кружить над городом, пока не остановились над одним из зданий. Это был музей.

В это же время на скамье городского парка, в тени акаций, сидел композитор со своей женой и обсуждал вкус торта, которым они угощались вчера на банкете в их честь. Они приехали сюда из другого города. Композитор хвалил торт, а его жена – наоборот – критиковала: шоколадная глазурь была кисловатой.

Этика отметила про чету на скамейке:

– Им очень скучно, и они не знают, как провести свободное время. Ведь всегда скучно, когда нет благих намерений.

– Я их тоже вижу, – поделилась наблюдением Эстетика, – мужчина с лысиной, в очках, ну а что касается женщины, то ее макияж вовсе не соответствует ее годам.

Гармония провозгласила:

– Да здравствует соответствие и согласие! Предлагаю направить их в музей. Там их покинет скука, и увидим, насколько мы правы про исполнителя прекрасной музыки, которую слышим.

Придя к согласию, Этика, Эстетика и Гармония возбудили интерес у композитора и у его жены к ценностям старины. Откуда-то потянуло запахом жареной рыбы. Мужчина, только что говоривший о вреде переохлажденного пива с пересоленной рыбой, после небольшой паузы сказал своей жене:

– Зачем мы здесь сидим? Встань, пойдем хотя бы местный музей посмотрим. Мне вдруг захотелось увидеть какую-то старину.

Женщина с радостью встала и взяла свою сумочку.

– И правда, пошли, – сказала она.

– Но я даже не знаю, где находится здешний музей, – сказал мужчина.

Торговец жареной рыбой, невольно слышавший их разговор, показал им, как пройти до городского музея, добавил при этом:

– Это на той улице, где и родильный дом. Попросите, и любой прохожий может вас проводить. Все мои дети родились в этом родильном доме. Там отличный уход за новорожденными.

Хотя композитору и его жене за долгие годы совместной жизни посчастливилось обойти все залы римских музеев, Лувра, Прадо, Метрополитена, но сейчас, спонтанно, в них зародилось убеждение, что без посещения этого провинциального музея им никак не обойтись. Музей оказался, как и следовало ожидать, приятно безлюдным. Композитор обратился к заспешившей к ним смотрительнице:

– Нас интересуют все, что связанно со стариной и все, что относится к искусству.

– Могу помочь, – ответила смотрительница, – для начала скажу: «Добро пожаловать в наш музей, где вы увидите много интересного!» Одно время наш город был обиталищем крестоносцев. А до них через него на Запад и Восток проходили армии древних греков и персов. Думаю, пока вам этого достаточно. Походите, посмотрите на наши экспонаты, и если у вас возникнет какой – либо вопрос, позовите меня.

Жена композитора, немного осмотревшись, обратилась к смотрительнице. Ее заинтересовало, как она сплела кружева для своего воротничка. Сам же музыкант продолжил осмотр. Тут были стенды с фотографиями археологических раскопок в окрестностях города, что мало интересовало его. Хотя, может быть, он был недостаточно внимателен в осмотре. Собираясь подойти к беседующим женщинам, он вдруг услышал игру на виолончели. «Как хорошо, что включили подходящую запись», – отметил он. Но потом понял, что слышит живую музыку. Играли наверху. Звуки доносились, кажется, со второго этажа. Услышанная музыка вызвала у него непривычное ощущение. Он стал внимательно вслушиваться, пытаясь вспомнить, чье сочинение играли там, наверху. Но тщетно. На его памяти было множество музыкальных сочинений, и современных и классиков, но то, что он слышал сейчас, не походило ни на одну школу. Оно было очень сложным для исполнения и в то же время чарующе приятным для восприятия. Композитор мысленно заключил, что это очень странная музыка, для обозначения которой известная система нот вряд ли пригодится, тут потребуется нечто сверхвозможное, вернее, сверхновое. Под действием музыки он легко взбежал на верхний этаж, чтобы послушать игру вблизи.

Композитор осторожно двигался по второму этажу, пытаясь установить место, откуда доносились звуки. Но музыка внезапно оборвалась. Он остановился в ожидании продолжения, но звуки не возобновились… С другого конца зала шла прелестная девушка с распушенными по плечам волосами. Она несла себя так грациозно, так воздушно, что замер даже старый скрипучий паркет. В то время, как под ногами композитора паркет скрипел даже сейчас, когда он просто стоял. Он собрался спросить у нее, кто так чудно играл на виолончели и почему игра прервалась. Она как бы все поняла и остановившись перед ним, посмотрела печальным взглядом и смутившись произнесла:

– Знаете, у меня лопнула струна на виолончели…

– Которая струна? – поинтересовался композитор.

– Первая. Не знаю, что мне теперь делать…

Тембр ее голоса и манеры походили на саму музыку.

– Скажи, как тебя зовут? – спросил музыкант.

– Меня зовут Илаха[9 - Илаха – семитское слово, в переводе означает: богиня. Также и женское имя.], – ответила она. Глаза девушки были так доверчиво распахнуты, что в них можно было погрузиться. Нет, вернее сказать, утонуть, потому что они напоминали глубокое озеро со сверкающей поверхностью.

– У меня лопнула струна, не знаю, что теперь делать… – вновь повторила она и, повернувшись, ушла.

– Не волнуйся, лопнула струна – не беда, поставишь другую, новую, – сказал ей вслед композитор, пытаясь успокоить девушку и в то же время удивился ее беспокойству из-за какой-то там струны. А вообще-то струна лопнула действительно очень не кстати. Ведь он хотел дослушать. Не долго раздумывая, он решил достать для нее струну и спустился вниз. Женщины все еще разговаривали. На улице, расспрашивая прохожих, он добрался до магазина музыкальных аксессуаров, что на удачу было недалеко от музея. Здесь он купил комплект самых лучших из того, что там было, виолончельных струн.

– Куда ты ходил? – по возвращению в музей спросила его жена, – пойдем, я хочу тебе показать кусок ковра.

– Понравился вам музей? – спросила смотрительница.

– Да, очень, – но композитора интересовало другое, и он спросил: – где сейчас та девушка, игравшая на виолончели?

– Когда, здесь? – услужливо спросила смотрительница.

– Здесь, минут пятнадцать тому назад. Звуки доносились из верхнего этажа.

– Не могу понять, о ком вы говорите, – ответила женщина, – подождите, я спрошу у нашего директора, может он знает?

Смотрительница пошла за директором. В это время жену композитора заинтересовал какой-то экспонат. Она подозвала мужа:

– Посмотри сюда, вот на эти обломки фарфора. По-твоему, это кофейный сервиз?

– Не может быть, во времена, соответствующие возрасту этих обломков, в этой стране кофе не пили и даже не знали, что это такое, – ответил ей муж.

– Тогда зачем им был нужен этот кофейный сервиз? – удивилась женщина.

С приходом работников музея, муж и жена отошли от обломков старого фарфора.

– Здравствуйте, – приветствовал их директор, – говорят, вы кого-то ищете. Какую особу вы хотели видеть?

– Ее зовут Илаха. Так она мне представилась, – ответил композитор.

– У нас музей небольшой и здесь не бывает много народу, обычно: смотрительница, кассир и сторож. Среди них нет той девушки, которую вы ищите, и никто здесь на виолончели не играет. Хотя, – директор посмотрел на свою работницу, – может, здесь были студенты?

– Нет, – опровергла смотрительница, – кроме этого эфенди и его супруги никого на сей час в музее нет.

– И я здесь никого не видела, о ком это ты? – спросила жена музыканта.

Не может быть! Композитор все прекрасно помнил. Он видел Илаху всего каких-то пятнадцать-двадцать минут назад.

– А есть ли у вас в музее виолончель? – спросил он у директора.

– Да, – ответил директор, – есть у нас одна виолончель. Но это не экспонат. Ее нам принес посторонний человек на реставрацию. Мы здесь этим тоже занимаемся, иногда. Инструмент старый, нуждается в обновлении покрытия. Я собираюсь нанести новый лак на него.

Музыкант возразил:

– Зачем обновлять покрытия? Вы не боитесь, что это нежелательным образом отразится на звучании инструмента?

– Кажется, вы правы. Но я же выполняю заказ, и моя задача вернуть инструменту прежний блеск, – ответил директор.

– Можно мне посмотреть на инструмент?

– Можно, почему же нельзя?

Директор повел гостей за собой. Они вместе поднялись на этаж выше и вошли в одну из комнат в самом конце зала. Виолончель, о которой говорил директор, стояла посередине комнаты, прислоненная к какой-то мраморной статуе в человеческий рост, на которой были заметны следы окаменелого воскового покрытия. Рядом была табуретка со смычком на ней. Виолончель была с единственной лопнувшей струной, свисающей с нее.

– Поразительно! – воскликнул композитор. – Разве можно сыграть ту сложную музыку с одной лишь первой струной? Невозможно…

Директор осмотрел инструмент, потрогал болтающуюся струну и задумчиво произнес:

– Сюда никто не входил, дверь была заперта на замок. Это похоже на самопроизвольный обрыв. В комнате очень тепло.

– А что за статуя? – спросила супруга композитора.

– Это богиня. Какая-то нам неведомая богиня.

– Почему неведомая? – женщина подняла с табуретки смычок и села.

– Потому что у нас о ней очень мало сведений.

Композитор стал внимательно осматривать статую с разных сторон. Он узнал ее. Это была Илаха. Только сейчас в мраморном облике. На лице статуи была едва заметная улыбка.

– Кажется, мы с вашей неведомой богиней уже знакомы, – сказал он и, достав из кармана платок, вытер с лица пот. Директор и смотрительница растерянно улыбнулись. А жена композитора, уже давно и навсегда уверовавшая в ум и всезнание своего мужа, решила, что он про эту статую мог знать и раньше.

– Ну как, посмотрели на виолончель, теперь можем уйти? – поспешно спросил директор музея.

Женщина встала, композитор, не торопясь, достал и положил на табуретку комплект новых струн для виолончели. Директор и смотрительница ничего не поняли.

– Виолончельные струны для неведомой богини, то есть, для Илахи, – пояснил музыкант.

Посетители покинули музей и после небольшой прогулки по городу пришли в гостиницу. Вечером в номере женщина сказала своему мужу:

– Ты правильно сделал, что подарил струны музею. Но со стороны это выглядело странно. Люди к таким жестам не привыкли…

– Значит, пора привыкать. Я до сих пор нахожусь под впечатлением той чудной музыки, но никак не могу воспроизвести ее отчетливо. До такой степени, чтобы сделать ее нотную запись. Он подошел к окну.

– Посмотри на ночное небо. Сколько звезд… видишь? И все имеют свое место и порядок, как в оркестре. Ты их слышишь? А я слышу. Музыка – она есть всюду, только ее надо уметь слышать. Она во всем прекрасном, досягаемом и не досягаемом. Музыка – это слуховое видение, сочетание обозримого с ощутимым.

Женщина тоже смотрела на ночное небо. Она заметила что-то и воскликнула:

– Звезда упала! Посмотри вон туда! Только что одного из небесных музыкантов удалили из оркестра.

– Видно на пенсию пошел, – пошутил музыкант.

В эту ночь, когда жена уже спала, композитор пришел в то приподнятое творческое состояние, которое обыденно называют вдохновением: чтобы не растерять этот рабочий настрой, он достал из дорожной сумки папку с нотными листами, чтобы записать звучащую в нем музыку.

Он был уверен, что ему удастся создать нечто значительное, превосходящее все то, что сделал до сегодняшнего дня. Музыка звучала уже не только в нем, она раздавалась где-то выше, над всем городом. Ее исполняла Илаха, неведомая богиня.

А Гармония, Этика и Эстетика с наслаждением созерцали все происходящее, пока не спохватились, что им надо продолжить свой путь. И они полетели дальше, туда, где их ждали пенистые волны, родившие вечную Любовь и Красоту.




Азиз


Всему свое время. Много веков тому назад величие Сасанидов[10 - Сасаниды – династия персидских правителей (шахиншахов), правивших в Сасанидской империи с 224 по 651 годы и правителей отдельных областей (шахов, кушаншахов) этого государства и зависимых территорий, позднее Табаристана (нынешняя территория Ирана). – Примеч. ред.] достигло своей вершины. По всем направлениям велись успешные войны. Все соседствующие народы были покорены, а их земли захвачены. Шахиншах[11 - Шахиншах или шаханшах (др. – перс. – «царь царей») – древний персидский (мидийского происхождения, заимствованный Ахеменидами), позже иранский монархический титул, приблизительно соответствующий европейскому титулу императора. Титулование – Его Императорское Величество. Титул впервые был принят правителями Ирана из династии Сасанидов. – Примеч. ред.] правил у себя в Ктесифоне[12 - Ктесифон – один из крупнейших городов поздней античности, располагался примерно в 32 км от современного Багдада ниже по течению Тигра. Во II–VII вв. Ктесифон служил столицей Парфянского царства, а затем – царства Сасанидов. – Примеч. ред.], а народы, заселявшие его необъятные владения, жили там, где им было предписано судьбой. Лишь немногим избранным было суждено жить в Ктесифоне и служить у самого царя. Ктесифон был городом роскошных дворцов, где не утихали пиры и веселья. Много вольных слуг и невольников было занято поддержанием праздного ритма в этих дворцах. Они обслуживали царя с его свитой и непрекращающийся поток посланников, прибывающих из разных концов света. Все гости приносили дары, что пополняло царскую казну. На приемах у Шахиншаха хвалили его и его семью, желая им всех благ этого мира, а также мира потустороннего. За лошадьми и верблюдами прибывающих гостей присматривали конюхи царской конюшни. Самих гостей развлекали множество шутов, танцовщиц и музыкантов. Несколько десятков поваров были заняты приготовлением сотен угощений, чем Ктесифон также славился. Царь был щедрым и не возражал, если его гости во время пьяных оргий желали воспользоваться услугами свободных девушек и невольниц. Часто от таких связей рождались дети, которые пополняли ряды рабов царя. Некоторых мальчиков брали служить в гвардию, а остальные мальчики и девочки становились слугами и хозяйственными работниками. Так появилась на свет Анаит, родившая в свою очередь мальчика от придворного музыканта. Малыша назвали Азиз[13 - Азиз – обозначает: близкий, обожаемый, родной. Также мужское имя.]. Детям, родившимся в Ктесифоне, предстояло научиться покорности и угодливости, чтобы избежать злой кары.

Слуги и служанки считали себя высшим слоем простонародья и свысока смотрели на земледельцев. Сами земледельцы и кочевники говорили с восторгом и не без зависти, если кто-нибудь из них имел хоть малейшее отношение к кому-нибудь из придворных слуг. У ночных костров слагались сказки вроде той, как заблудившийся во время охоты некий принц ненароком встречает дочь пастуха и влюбляется в нее с первого взгляда. Или как молодой пастух благодаря своему блистательному уму и храбрости спасает страну от нашествия врагов и за это получает право жениться на очаровательной царевне. Дети засыпали сладким сном, веря, что такое может произойти с каждым из них. Ктесифон был мечтой для бедных, недовольных своей тяжкой судьбой – жить на сухой почве под палящим солнцем. Воды было мало. Во время обильных дождей бывали и обильные урожаи. В такие сезоны от переедания у людей, как и у верблюдов, накапливались запасы жира на случай голодной засухи, отложенные в бедрах и в складках живота. Полные люди пользовались доверием и почетом. Толстый слой подкожного жира свидетельствовал об их благосостоянии, а об уме судили по количеству морщин на лбу. Таковы были традиции и верования.

И Ктесифон жил своей привычной жизнью, где все было в изобилии, как в вечном раю. Всего было вдоволь – даже существовало воровство, хотя это и было наказуемо. Каждый знал свое место по отведенному рангу и воровал по мере возможности. В такой среде рос Азиз, сын женщины-винодела и музыканта.

Уже к семи годам Азиз привлекал внимание окружающих: он никогда не кричал и не плакал, а молчал, пока его не спросят о чем-то. Если ему задавали вопросы, он, сначала приоткрыв рот, внимательно слушал и только потом отвечал. Ему нравилось находиться среди женщин. Они его очень любили, гладили и целовали в щеки. На тяжелые работы обычно посылали других мальчиков – Азиза мало беспокоили. Он больше прохлаждался в кругу женщин, слушая их пересуды. Но вскоре ему нашлась работа. Ему вменялось в обязанность помогать жрецам в подготовке проведения обрядов: он сжигал ароматные травы у каменных львов. Это он делал охотно, с улыбкой на лице.

К семнадцати годам Азиз стал белым упитанным юношей с большими черными глазами. Он начинал все больше и больше привлекать внимание царских жен. Они под разными предлогами вызывали его к себе и не упускали возможности поразвлечься с ним. Азиз их развлекал шутливыми беседами на любовные темы, а иногда и любовными играми.

Вскоре Азиз получил более высокое назначение: стал сопровождать молодых принцев во время их охоты. Он помогал им хорошо провести время, готовил ночлег в палатках, приводил и уводил для молодых принцев понравившихся им юных девочек из простонародья. Девочки на это соглашались с восторгом. Быть возлюбленной принца было мечтой каждой из них. Ведь это позволяло им хоть на время оторваться от тяжелой повседневности. За это девочки были весьма признательны Азизу. Во время таких развлечений Азиз разжигал костры, делал шашлыки, разливал вина. Говорил он мало, а слушал больше. Мог не открывать рта часами, если от него не ожидали ответа. На каждое замечание собеседника, кем бы тот ни был – принц или слуга – он одобрительно кивал головой. Когда это надо было, он мог широко раскрыв глаза выразить недоумение или удивление – смотря на обстоятельства. Был услужлив и очень любил красиво угощать, чем тоже прославился. Естественно, угощал он из царского котла или из других котлов, своего котла он никогда не имел.

Отказывать кому-нибудь в чем-либо он также не умел – ему приходилось просто лгать. Но и лгал он так красиво и так любезно, что ложь его доставляла немалое удовлетворение окружающим. Своих обещаний он в основном не выполнял и обычно старался на некоторое время не показываться на глаза просящему. Да на него и сильно не обижались. Было достаточно встретить его услужливый взгляд, посмотреть на его гладкое улыбчивое лицо, как пропадал весь возникший гнев. Люди в нем нуждались и прощали ему все. Он мог выслушивать в любое время, не уставая и сочувствуя. Он никого ни в чем не упрекал и не выражал недовольство кем-либо. Людям доставляло удовольствие общаться с ним.

Азиз был другом для всех. Он каждому давал понять, что уважает его и согласен с его мнением и никогда про него не подумает плохо.

Став пожилым человеком, Азиз выглядел приятным полным мужчиной. У него была жена, когда-то полученная в подарок. Ее звали Зейнаб[14 - Зейнаб (женское имя) означает: полная, упитанная.], она была дочерью кочевника из пустыни. Зейнаб служила своему господину верно и была обязана рожать ему здоровых детей, что и делала старательно и с большим удовольствием. Азиз никогда не воевал и, естественно, не был ранен. Он жил ради собственного удовольствия и от жизни сумел взять все, что представлялось возможным. Он умер, оставив много детей. Умер также тихо, спокойно, как и жил. При жизни его любили все, кто его знал или о нем слышал. Да так, что родители своих детей, а молодые своих возлюбленных стали называть «азиз». За всю свою жизнь этот человек не совершил ничего примечательного, но тем не менее был любим. Его любили просто так, не отягощаясь вопросами. Самого Азиза не стало, а его имя по сей день живет на языках народов, населяющих земли, когда-то входящих в состав Сасанидской державы.




Из любви к поэзии


У деревенского учителя литературы родилась дочь. Это известие он принял спокойно, даже можно сказать хладнокровно, сидя за своим письменным столом – был занят сочинением стихов. Это занятие было его стихией уже давно. Он писал стихи по любому поводу и читал их во время всяких деревенских торжеств и даже на похоронах. Слушающая публика состояла из тех, кто более или менее удачно сочинял стихи или предпринимал такие попытки. Надо сказать, что в этой деревне все обожали стихи, но наивысшей славой обладал, конечно, учитель литературы. Спустя неделю после родов жена учителя в сопровождении пожилых женщин деревни вернулась из больницы домой с новорожденной.

К ним стали заходить люди с поздравлениями по поводу рождения первенца в семье. Еще не окрепшая после родов жена учителя накрывала на стол, угощала их, чем могла. Некоторые гости приходили заранее выпившие и создавали много шума, выкрикивая красивые слова в честь малышки. Некоторые говорили: «Желаем, чтобы твоя доченька поскорей выросла и узнала, какой талантливый поэт ее отец!» Люди ели, пили и уходили веселыми.

Проходили дни. Девочке исполнилось сорок дней. В этот день учитель сидел в своей комнате, которую именовал кабинетом, где стояли книжный шкаф, полный толстых потрепанных книг и письменный стол. Над головой учителя на отсыревшей стене висел тар[15 - Струнный щипковый народный инструмент.]. Подобная обстановка его вполне устраивала. Именно при таком порядке вещей у него возникало особое, нужное для творчества, настроение. Но вдохновение приходило не всегда, и тогда учителю приходилось его усиленно вызывать.

Он взял одну из авторучек и стал заправлять ее чернилами, делая это крайне аккуратно и как можно дольше. В такие моменты нередко возникали строки очередных куплетов. Он должен был писать, в противном случае, что о нем могли подумать люди?! Ведь благодаря стихам он создал себе репутацию.

Замерший учитель засмотрелся на чернильницу, когда к нему вошла жена и прервала ход мыслей. Ее лицо выражало обеспокоенность:

– Всю женскую бригаду вызывают с лопатами на чайную плантацию. Как ты думаешь, мне пойти или остаться дома? – спросила она.

Учитель, приподняв голову, пощупал свою гортань и недовольным голосом ответил:

– Так пойди, уж если вызывают. Работа есть работа. Все люди работают. И я, – он обеими руками указал на бумаги на столе, – как видишь, работаю. Деньги надо зарабатывать трудом, они сами не приходят.

– Я бы пошла, – смутилась женщина, – как ты знаешь, сегодня ребенку исполняется сорок дней от роду. Не знаю, у кого можно ее оставить? Она еще такая слабая… Может, мне отпроситься от работы на несколько дней? Ты мог бы поговорить об этом с нашим бригадиром?

– Кто он?

– Он такой вредный мужчина… – женщина сделала брезгливое выражение, – все время обижает работниц. Ты его знаешь. Он раньше работал у вас в школе учителем по трудовому воспитанию.

Учитель опять взялся щупать свою гортань.

– Так мы с ним в ссоре и не разговариваем давно. Не буду же я унижаться перед ним, прося для тебя разрешения.

– Да, ты прав, я пойду, конечно, – сказала женщина, – но я тебя очень прошу, присматривай за ребенком. Она спит около печи на подушке. Сейчас холодно, пожалуйста, не забудь про нее, ладно?

Женщина бросила доверительный взгляд на своего мужа и вышла из комнаты. Перед уходом на работу она немного покачала дочь, затем поцеловала несколько раз ее розовый носик и положила на подушку, потом взяла свою лопату и ушла на работу.

Немного поработав, учитель почувствовал усталость и отбросив ручку, по обыкновению хотел крикнуть, чтобы ему принесли чай, но потом вспомнил, что жены дома нет. Что делать? Когда она еще вернется с работы? Учитель не любил лезть в домашние женские дела. Он неохотно встал, пошел на кухню и принялся заваривать себе чай. Огня в печи было недостаточно, ему пришлось подбросить туда пару поленьев, а затем поставить чайник на огонь. На подушке у печи спала его дочь. Она была укутана в рванную серую тряпку. Он вспомнил, что до сих пор даже не разглядел ее как следует. Малышка спала с полуоткрытым ртом, даже был виден ее маленький влажный язычок. Учитель изучающее понаблюдал ребенка, потрогал ее лобик пальцем.

– Ну почему мне не везет, – подумал он про себя, – что будет, когда она подрастет? Потребуется много затрат на ее учебу, на приданое. Черт бы побрал тех, кто выдумал эти обычаи! Да еще парни начнут за ней ухаживать… Придется выгонять их со двора. Им, бездельникам, ведь нечем заняться. Да и парней-то умных в деревне не осталось, все, чего-то стоящие, в далеких краях, на заработках. А здесь остались одни шизофреники и лентяи. Не выдавать же мне свою дочь за ненормального? Эх, если первенцем у меня был мальчик… Мальчик и сам себя может прокормить.

На кухне стало невыносимо жарко. Дрова в печи сильно разгорались. Вскоре и чайник закипел. Учитель приготовил себе стакан чая и вернулся в свою комнату. Чай был очень горячим, и он решил немного подождать. Из кухни доносился плач ребенка. «Этого еще не доставало – расстроился он, – где же это жена пропала?»

Ребенок беспрерывно плакал и кричал. «Она не имела привычки плакать. И чего сейчас разревелась? Может она голодна? Но чем мне ее кормить? Придет жена и накормит», – подумал он и взялся за перо.

Малышка проплакала еще минут десять, потом ее голосок умолк. Жена учителя литературы вернулась под вечер сильно уставшая. Из комнаты мужа доносились звуки тара. Учитель наигрывал Чахаргях[16 - Фольклорная музыка.]. Увидев жену, он прервал игру и спросил:

– Почему так задерживаешься?

– Только один грузовик был. И было очень тесно. Я со всеми остальными женщинами на работу и обратно ехала, стоя в открытом кузове. Ветер и дождь обессилили меня. Пойду-ка на кухню и проверю ребенка. Как она? Не замучила тебя?

– Да, пойди и принеси мне что-нибудь поесть. Я сильно проголодался, – сказал мужчина, продолжив игру.

Из кухни раздался жуткий крик:

– Ребенок! Ах! Ах! Мой ребенок!

Учитель прекратил играть и пошел на кухню. Там его жена рвала на себе одежду. Перед ней на подушке был ребенок. Лицо малышки было покрыто пеплом. Часть лица, близкая к печи, обожжена, а край серой тряпки, в которую была завернута девочка, дымила.

Соседи, услышавшие крики, уже столпились на кухне.

– Мой ребенок! Она мертва? – кричала сквозь рыдания мать.

Сам учитель литературы, держа в руке тар, молча стоял у головки своей мертвой дочери.

Соседи побежали за деревенским врачом. Пришел врач, а за ним и остальные жители деревни. Врач пальцем приоткрыл ротик малышки и произнес:

– Вот, смотрите, сколько черной пыли у нее в ноздрях и на языке. Бедный ребенок, она задохнулась от угарного газа. Кто это умудрился набросать столько дров в печь, когда рядом ребенок без присмотра?

Теперь пришел и глава местной власти. Все оформили как несчастный случай и на следующее утро девочку похоронили в саду у дома, под деревом. А деревенский мулла долго читал молитву за невинную душу младенца.

Учитель выглядел растерянным. Впервые в своей жизни он закурил, взяв сигарету у соседа, и тут же закашлялся. Его глаза покраснели. Но он продолжал курить и продержал сигарету между пальцами, пока она не обгорела совсем, только почувствовав боль, он выбросил окурок.

Мулла говорил о том, что согласно божественной книге, душа ребенка обязательно отправится в рай, так как она еще не успела нагрешить в этом мире. И еще он добавил, что наука, знания одного ученого равна заслугам семи шахидов, павших за веру в священной войне.

По местному обычаю мать умершей девочки поднесла собравшимся людям сладкие лепешки. Они брали по одному и ели. Учитель подошел и стал рядом с муллой:

– Мне очень понравилось то, что вы сказали, – обратился он к нему, – а как насчет стихов, их тоже можно считать наукой или они больше относятся к искусству?

Мулла, перебирая свои четки и немного подумав, изрек:

– Можно отнести и к тому, и к другому. Ведь смотри, все священные писания созданы на языке поэзии, и кто посмеет сказать, что они не научные? Безусловно, поэзия тоже есть наука.

…Всякая боль, какой бы она ни была, проходит. Вот только проходит она не без следа. У матери умершей малышки долгое время душа болела так, словно залитая кипятком. Она не знала, кого винить в смерти ребенка – себя или мужа. Скорее всего, они оба были виноваты. Но отец ребенка вроде бы обо всем очень быстро забыл. Он громко читал свои стихи, а деревенские любители поэзии по прежнему с изумлением слушали его. Проходили дни, каждый шел на свою работу: учитель литературы – в школу, а его жена Наида – на плантацию, где у нее уже никто ничего не спрашивал и не напоминал о случившемся. Только этим она и была довольна. Но почему-то женщина стала очень рассеянной. Иногда во время работы она отрешенно замирала, а во время коротких рабочих перерывов засиживалась дольше остальных женщин. В работоспособности она уступала всем остальным работницам. Да и внешне она казалась слабой: высокая, тонкая, как молодая сосна. Бригадир хозяйства на первых порах как бы не замечал ее, но позже в нем пробудился какой-то сатрап, и тон его обращения к Наиде становился жестче и жестче.

– Не отставай от других женщин! Ты смотри, если тебе не хочется работать, то напиши заявление об увольнении и отнеси в контору, – сказал он ей однажды.

Слова «контора» боялись все работницы. Там они получали зарплату, ставили свои подписи, и бригадир мог на них пожаловаться в ту же контору. Теперь Наидиной жизнью распоряжались двое мужчин: ее муж, приказывающий ей дома, и бригадир – на работе. Она боялась их обоих. Но от бригадира еще зависела ее зарплата. Напуганная Наида ускорила темп работы и бригадиру вроде не в чем стало ее попрекать.

С приходом осени на плантации началась кропотливая сезонная работа и она продолжалась, несмотря ни на какие погодные условия. Над головой ползли темные облака, время от времени сыпались холодные капли. Работницы с ножницами в руках косили обросшие кусты. Издали в своих разноцветных платках они сами напоминали вялые цветки, растущие вдоль сухих чайных рядов. Женщины были огрубевшими и, казалось, они только и созданы, чтобы держать в руках ножницы и косить, согнувшись, продвигаясь вперед, пока не закончатся ряды кустов. И если среди них была женщина, похожая на настоящий цветок, то это была Наида. Ведь она была еще свежа и молода.

Женщины отдыхали, когда на плантацию подъехал джип председателя коллективного хозяйства. Он пожаловал, чтобы поинтересоваться ходом полевых работ. Бригадир подбежал к нему навстречу еще до того, как водитель притормозил машину. Он лакейским жестом открыл дверцу и председатель, не спеша, по-королевски, сошел с джипа. Они пожали друг другу руки и прислонившись к машине, завели разговор. Председатель давал указания, а бригадир покорно слушал. Потом председатель сел в кабину, и водитель завел мотор. Прежде чем тронуться с места, председатель вспомнил что-то и подозвал бригадира к себе. Они опять немного поговорили и ухмыляясь, расстались. Джип отъехал.

У Наиды сохли губы и потели ноги, у нее была небольшая температура. «Что будет, если вдруг пойдет холодный дождь», – подумала она. Приостановив работу, она села на влажную землю и сняла с ног один, а затем и второй резиновый сапог и стала поправлять сбившиеся в носок хлопчатобумажные носки. Она почувствовала на себе взгляд и оглянувшись, увидела бригадира. Боясь очередного разноса, женщина быстро надела сапоги. Бригадир подошел к ней, наклонился и одной пятерней, распрямляя свои густые волосы, другую небрежно положил ей на бедро.

– Устала? – усмехнулся он. – Дай-ка я тебя подниму.

Наида убрала его руку.

– Не надо, сама в силах.

– Понятно, понятно, – сказал бригадир и пошел дальше. По его тону было не понять, что именно он понимал.

После окончания рабочего дня бригадир собрал всех женщин и, стоя перед ними с заложенными в карманы руками, сказал:

– Не забудьте, на днях вам выдадут очередную зарплату. Те, кто не расписывался в нормативном табеле, пусть прежде, чем пойти домой, заглянут в контору. Табели находятся у председателя. У него мало времени, поторопитесь. А что касается Наиды, то она вообще, я бы сказал, обнаглела – не расписывается в табеле уже целую неделю.

Одна из работниц стала защищать молодую женщину:

– Так у нее же горе… Она не выходила на работу в те дни… У нее умер ребенок.

Бригадир пожал плечами.

– Конечно, мы тоже люди, все понимаем. Однако ей необходимо отмечаться за пропущенные рабочие дни. Иначе получит неполную зарплату. Итак, женщины, не забудьте, и ты, Наида, тоже зайди в контору сегодня или завтра, но не позже. Не опоздай.

Бригадир, насвистывая, ушел. За ним на дорогу вышли все члены бригады. На обочине их ожидал грузовик, который развозил работниц по домам. Все женщины залезли в кузов, а бригадир сел в кабину. Тронулись. Машина остановилась около конторы. Сошла только Наида. В это время мимо конторы проходило стадо баранов с пастухом. Наиде это показалось забавным. Она вспомнила бригадира и представила его с длинной палкой в руке, погоняющего работниц.

В конторе оказался только председатель. Запирая изнутри дверь своего кабинета, он сказал:

– Наидочка, подойди поближе к столу.

Она подошла. Председатель переворачивал листы в ведомственном журнале, а женщина ставила свою подпись.

– Все? Или еще есть? – спросила она.

– Есть еще, – ответил председатель.

– Где?

– Подожди, не торопись…

Председатель гипнотизирующее смотрел Наиде в глаза. Женщина, не выдержав, отвернулась:

– Есть еще какие-то бумаги? Давайте быстро закончим. Я должна идти, пока не начался ливень.

– Боишься дождя?

– У меня температура. Правда, невысокая.

– Дай-ка проверю твою температуру, но учти, я не врач и лечу совсем другим способом, по- своему…

Председатель взял женщину за оба локтя и со страстным придыханием приблизил свое мясистое лицо к ее лицу. Тут Наида все поняла и, пытаясь высвободиться из рук мужчины, откинулась назад. Но за ней стоял председательский стол с различными рабочими папками и журналами.

– Отпустите, слышите, отпустите, говорю вам, – прошептала женщина.

Председатель обхватил ее тонкую талию и, уложив на стол, навалился на нее. Он с отдышкой приговаривал: «Я сделаю тебе много приятного», начал целовать ее в губы, щеки, глаза – куда попало. Наида была хрупкой женщиной и сколько-нибудь противиться не хватало сил, а может и отказаться толком не могла. В эти мгновения она осознала свою суть: она ведь женщина в конце концов… должна уступить… Она, задыхаясь, отворачивала свое лицо то влево, то вправо, пока не поняла, что уже поздно и пора перестать сопротивляться…

Прошло больше часа. Капли дождя барабанили по окнам. Председатель с Наидой уже мирно лежали на мягком диване в кабинете. На полу валялись разные отчеты хозяйства и табель с подписями Наиды.

– Мне надо уходить, хватит уже, отстань от меня, – холодно произнесла она, пытаясь встать. Председатель еще минут пять потискав ее в объятьях, в конце концов отпустил. Женщина, встав, начала поправлять на себе одежду. Председатель тоже резво, как жеребец, поднялся и стал заправлять рубашку в брюки.

– Дура, – мягко произнес он, обращаясь к женщине, – надо смириться и попытаться получить удовольствие. Какая разница под каким предлогом делают с тобой это, и кто делает, муж ли твой или посторонний человек. И еще, будешь вести себя хорошо, то сделаешь хорошо самой себе, взамен получишь волю, будешь делать все, что душа пожелает. Поручу бригадиру, чтобы он не замечал твою слабую работу. А также часто будешь представляться на денежную премию.

Наида молчала. Внимательно посмотрев на нового мужчину в своей жизни, она вышла из конторы. Председатель закрыл за ней дверь кабинета.

Домой она вернулась позже обычного и вся была промокшая. Она кашляла. Ее встретил подозрительный взгляд мужа.

– Где ты пропадала? – спросил он у нее.

– После работы зашла в бухгалтерию. Они хотели мне срезать зарплату. Я объяснила им причину моего невыхода на работу. Меня поняли. В общем все удалось уладить.

Учитель задал своей жене обычный вопрос, на что получил весьма обычный ответ, на который способен ум любой женщины.

– Значит, с зарплатой у тебя все в порядке?

Наида вспомнила про обещания председателя и невольно по ее губам пробежала улыбка.

– Да, конечно – ответила она. Это было впервые после несчастного случая в их доме, когда она позволила себе улыбнуться. Учитель заметил улыбку своей жены и это ему понравилось.

– Ладно, иди на кухню, сделай мне яичницу, я голоден, работал целый день, – сказал он и пошел к себе. Из его комнаты раздались звуки тара. Он разучивал новую мелодию.

Наида подала яичницу очень быстро, даже не переодевшись в сухое. Музицирование поэта прекратилось – он ел. Мысли женщины вновь вернулись к происшедшему:

– Что же случилось сегодня? Как быть дальше? – задаваясь этими вопросами, она сушила свои волосы. Она была очень удивлена и в то же время растеряна. Но ее женский разум подсказывал ей: не все ли равно – и успокоившись, она пошла ужинать.

Ливень кончился только к утру. Как и ожидалось, после дождя всюду была грязь. Работницы на плантации угрюмо двигались среди чайных кустов, но в глазах бригадира была безумная радость. Чему он радовался, знать могла лишь Наида. Он подождал Наиду и когда она поравнялась с ним, принялся у всех на виду щипать ее за бока. Наида стыдливо улыбалась, пытаясь пройти вперед. Женщины смотрели в недоумении и укоризненно качали головами. С того дня бригадир больше времени проводил около Наиды, пытаясь вовлечь ее в разговор, если Наида разговаривала с водителями или случалось с каким-то другим мужчиной, бригадир ревниво делал ей замечания:

– Наида, а ну иди работай!

Он напоминал пса, стремящегося показать, как честно служит своему хозяину, бережет его достояние, а заодно поджидающего момента, чтобы своровать и покормиться самому.

Прошло еще два дня. И бригадир передал Наиде послание босса о том, что он после работы ждет ее у себя в конторе, мол, «опять надо кое-где расписаться». И Наида пошла. Она боялась, что в противном случае председатель может уволить ее с работы. Произошла ее вторая встреча с самым влиятельным человеком в жизни. Позже подобные вызовы председателя «для подписей» участились и становились довольно продолжительными. Наида никак не могла побороть в себе непонятную покорность. У нее не хватало силы противиться. Всякий раз она шла к нему, как безотказная овца. По-другому и нельзя было. Председатель обращался с ней как с послушной наложницей. Казалось, что, встречаясь с ним в кабинете, она выполняет свой служебный долг, проделывает привычную работу и за это получает зарплату. Однако, ей зарплату платило государство и платило за выполнение государственной работы. Может председатель был тем самым государством?

Однажды Наиде довелось увидеть председателя с его женой. «Вполне приятная женщина. Зачем же он, имея такую жену, так прилип ко мне? А может он больше любит меня?» – спрашивала она себя.

Она – жена председателя – и Наида имели отношения к одному и тому же человеку. Но, к сожалению, Наида не была законной женой председателя и не могла прилюдно появляться с ним. Она была лишь законной работницей этого человека. И была женщиной в тени, для дополнительного развлечения. Почему не она жена председателя, в конце концов?

Говорят, беременность происходит по воле Бога, как и все, что случается с человеком. Наида стала беременной. Она радостно сообщила об этом своему мужу и его старой матери, навестившей их семью.

– Матушка, – нежно обратилась она к старухе, – сейчас я спокойна. У меня опять будет ребенок. На этот раз я малыша не оставлю без присмотра у печи, матушка.

Старуха ласково обняла Наиду и ответила:

– Ты, доченька, только роди, а я займусь воспитанием вашего ребенка. Буду беречь его от дурных глаз, каких много вокруг. И ты себя береги.

– От дурных глаз?

– От дурных глаз, от дурных языков… мало ли что бывает, – ответила старуха.

Последние слова старухи молнией пронеслись в сознании женщины. Она покраснела, вспомнив свою связь с председателем. Женщины, работающие с ней на плантации, несомненно, о ее связи с ним знали. Хотя мать мужа вряд ли могла о чем-либо догадаться, она жила достаточно далеко.

Ночью, перед сном, Наиде пришла в голову тревожная мысль: «А что, если зачатие произошло не от мужа, а от председателя. Как быть, если после рождения выяснится, что тот на своего отца совсем не похож. А когда подрастет, станет похожим на председателя, кого все знают в лицо?»

На четвертом месяце она твердо решила прервать беременность. Убедить учителя в необходимости этого было нетрудно. По утрам Наида рассказывала мужу свои сны, где якобы она каждый раз видела появление на свет девочки. Учитель хотел мальчика. Такие прогнозы беременной жены вынуждали его не вмешиваться в это дело. Для большей убедительности Наида пошла к гадалке, откуда вернулась с ответом: «Я и сама чувствовала, что родится девочка. И гадалка предвидит то же самое. От зародыша надо избавляться». Слова жены у учителя не вызвали никаких подозрений. Наиде оставалось выбрать подходящий момент для планируемого дела.

На самом деле гадалка предсказала жене учителя рождение мальчика. Им, гадалкам, верят очень многие люди, хотя есть и не признающие их. Каким бы ни было отношение к ним, у людей этой запутанной профессии есть то, чего нельзя оспаривать – это их интуиция и знания психологии человека. Для опытной гадалки любой посетитель как пациент для врача, которому нужно ставить диагноз. Но в отличие от врачей, они не излечивают, да и анализов не берут. Все измеряется зорким глазом. Одна из таких, к кому ходила Наида, принимала на первом этаже своего двухэтажного дома. Гадалка, как истинная мусульманка, укутанная в черный платок, сперва отвлекла Наиду разными пустыми вопросами, вроде, где она живет, как легко она ее нашла и всякое другое. А заодно, незаметно для посетительницы изучала ее внешность. Затем гадалка вдруг перестала слушать Наиду, взяла ее мозолистые руки в свои и закрыла глаза:

– Ты работаешь на плантации.

Наида восторженно:

– Да!

– Твой муж очень образованный человек, – продолжала женщина, – ты ожидаешь ребенка и ко мне пришла, чтобы узнать, кто у тебя родится мальчик или девочка.

– Да! Вы все так точно знаете!

– Будет мальчик. По велению Бога он родится здоровым и будет красивым. Но над ним будет висеть угроза смерти, пока ему не исполнится пятнадцать лет. В шестимесячном возрасте ты должна его принести ко мне, чтобы я прошептала ему в ухо молитву и повесила на шею талисман от злых духов…

Рано утром, в святую пятницу, Наида избавилась от плода. Старуха обломанной веточкой проверила зародыш на пол. Оказалось, это был мальчик.

– Черт бы побрал эту самую гадалку, что предсказала девочку! – ругалась она.

Наида немного сожалела, но и радовалась. Теперь ее связь с председателем недоказуема. Теперь оставалось родить еще одного ребенка, но быть осторожной при зачатии.

Выкидыша закопали около погибшей девочки. Старуха еще несколько дней пробыла в доме своего сына, помогая невестке в домашних делах.

После случившегося Наида стала вести себя немного странно. Часто стоя на крыльце дома, она улыбалась, засмотревшись на инжирное дерево. Но в ее улыбке не было умиротворения, в неподвижном взгляде читались грусть и безысходность.

Прошло еще шесть месяцев. И в жизни семьи учителя ничего не изменилось. Время от времени их навещала его старая мать. Однажды утром она рассказала им, что якобы ночью слышала плач новорожденного. Она утверждала, что плач доносился со стороны инжирного дерева. Ей не поверили. Да и кто поверит – она стара, слышит с трудом. Возможно, ей что-то приснилось. Но старуха то же самое рассказала и на следующее утро. В таком состоянии бедная старуха провела в доме сына целую неделю, и каждую ночь ей слышался плач ребенка.

Старуху проводили. Она уехала. Учитель со своей женой иногда разговаривали о разном, иногда что-то вспоминали из прошлого. Но они не забывали о выкидыше… «Если бы Наида не избавилась от него, он бы уже родился»… Ведь с тех пор прошло больше девяти месяцев.

После смерти дочери учитель приобрел плохую привычку. Он выкуривал одну-две сигареты в день. Это ему помогало собраться с мыслями, что было очень важно для создания стихов. Он не курил в доме, а выходил в сад и обозревая все кругом, пуская клубы дыма, думал. В один из таких вечеров учитель литературы увидел в саду двух малышей – девочку и мальчика. Похоже, они были брат и сестра. Они были очень малы. Девочка держала своего брата за руку, и они испуганно смотрели на учителя. Учителю это не понравилось, он накричал на них:

– Эй, дети, а ну быстро уходите из сада, кто вам разрешил здесь играть, да еще так поздно!

Дети в панике побежали в сторону инжирного дерева и исчезли. Учитель потушил сигарету и вошел в дом.

– Какие-то беспризорные дети играли у нас в саду, я их выгнал, – заявил он жене.

Женщина принесла ему стакан светлого чая, а сама пошла спать. Учитель, немного посидев, встал и, выключив свет в своем кабинете, тоже пошел спать. «Хватит работать», – сказал он самому себе, входя в спальню.

Прошли зима и весна. У учителя литературы в саду перед домом расцвели и завязали плоды все деревья, кроме одного – это было инжирное дерево. Оно, опустив свои ветви до самой земли, напоминало скорбную мать, бережно охранявшую своих детей. Под ним покоились малышка и нерожденный младенец.




У ворот блаженства


Утомленные путники остановились у заброшенного тюрбе[17 - Тюрбе (тур.) – гробница-мавзолей в османской архитектуре, усыпальница знати либо известных духовных лидеров. – Примеч. ред.] и стали очищать грязь со своих сандалий. Это были несколько крестьян, следовавших на прием к правителю. Они собирались рассказать хану города о страшном наводнении, смывшем с лица земли их дома и пристройки, восхвалить Его Светлость и просить его помощи. У одного из путников за пазухой архалука[18 - Архалук (также аркалык, архалыг – кавказский плотно прилегающий к телу кафтан с высоким стоячим воротником. Для шитья архалуков использовали кашемир, атлас, сатин. – Примеч. ред.] был петух, который несчастно кричал. Это был подарок бедного крестьянина хану.


* * *

Внутри тюрбе было пусто и темновато. Маленький, обмокший мышонок без конца бегал по разным углам, то появляясь, то исчезая. Вдоль щели треснувшей стены, между серыми камнями, удобно вытянувшаяся черная змея терпеливо выслеживала мышонка. Под куполом тюрбе висела фаланга летучих мышей. Ползя вверх по трещине, черная змея время от времени пыталась подобраться и к ним. Сейчас ее добыча была на земле. Но мышонок к треснувшей стене пока не подходил.

…После вечерней трапезы хан почувствовал себя не столь хорошо, как всегда. У него появилось странное ощущение усталости, как будто он всю свою жизнь провел на каменоломнях, трудясь как раб. Придворный врач неотложно обследовал его прямо в тронном зале.

– Что со мной? – спросил побледневший хан.

Врач долго слушал дыхание хана, проверил его пульс, и, не обнаружив ничего серьезного, ответил:

– Думаю, это всего лишь переутомление. Или думаю, Ваша Светлость съели лишний кусок во время ужина. Будет уместно, если отправитесь спать. Отдохните и надеюсь к утру Ваша Светлость себя почувствует лучше. Я до утра буду дежурить у вашей спальни вместе с охраной.

Находящийся рядом астролог поспешно добавил:

– Сегодня Ваша Светлость принимали людей и выслушивали их жалобы. Вам необходимо остерегаться встречи с людьми с черными, тяжелыми душами, с людьми, обремененными тяготами судьбы. Их несчастья могут передаваться тем, кто их выслушивает. Их души также грязны, как и их ноги.

Врач и астролог повели хана в дворцовую баню, где наложницы искупали его в теплом молочном бассейне. После натерли его ароматными маслами и хан удалился спать.

В спальных покоях его ждала юная смуглая девочка. Она, сидя на краю сшитой из зеленого бархата постели, смотрела хану в ноги.

– Ты новая, – спросил ее хан еле слышным голосом, – сколько тебе лет?

– Тринадцать, мой хан, – ответила девочка.

– Погаси свечи и помоги мне раздеться.

Она раздела его как можно нежнее, и хан повалился на свою постель.

– Ты тоже ложись, – разрешил ей хан.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/faik-gulamov/nevinnyy-azrail-i-drugie-korotkie-rasskazy/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Жизнь коротка (исп.). – Примеч. ред.




2


Минангкабау на малайском языке означает «побеждающий буйвола». – Примеч. ред.




3


«Румах багонджонг» – дом с крышей как рога буйвола. – Примеч. ред.




4


Азраил – ангел смерти.




5


Наси горенг (наси – «рис», горенг – «жареный») – широко распространённое в Индонезии и Малайзии блюдо из риса. – Примеч. ред.




6


Гипоксия – нехватка кислорода в головном мозгу. Приводит к отмиранию нейронов и мозговой ткани.




7


Тоголезский франк (фр. franc togolaise) – денежные знаки во франках (сначала французских, затем франках КФА), выпускавшиеся для Французского Того. Официально не назывались «тоголезским франком», однако обращались, как правило, только на указанной территории. – Примеч. ред.




8


Нимруд (ассир. Кальху, др. – евр. Калах) – древний город в Месопотамии, на территории современного Ирака. Его руины находятся к юго-востоку от города Мосул, у реки Тигр. – Примеч. ред.




9


Илаха – семитское слово, в переводе означает: богиня. Также и женское имя.




10


Сасаниды – династия персидских правителей (шахиншахов), правивших в Сасанидской империи с 224 по 651 годы и правителей отдельных областей (шахов, кушаншахов) этого государства и зависимых территорий, позднее Табаристана (нынешняя территория Ирана). – Примеч. ред.




11


Шахиншах или шаханшах (др. – перс. – «царь царей») – древний персидский (мидийского происхождения, заимствованный Ахеменидами), позже иранский монархический титул, приблизительно соответствующий европейскому титулу императора. Титулование – Его Императорское Величество. Титул впервые был принят правителями Ирана из династии Сасанидов. – Примеч. ред.




12


Ктесифон – один из крупнейших городов поздней античности, располагался примерно в 32 км от современного Багдада ниже по течению Тигра. Во II–VII вв. Ктесифон служил столицей Парфянского царства, а затем – царства Сасанидов. – Примеч. ред.




13


Азиз – обозначает: близкий, обожаемый, родной. Также мужское имя.




14


Зейнаб (женское имя) означает: полная, упитанная.




15


Струнный щипковый народный инструмент.




16


Фольклорная музыка.




17


Тюрбе (тур.) – гробница-мавзолей в османской архитектуре, усыпальница знати либо известных духовных лидеров. – Примеч. ред.




18


Архалук (также аркалык, архалыг – кавказский плотно прилегающий к телу кафтан с высоким стоячим воротником. Для шитья архалуков использовали кашемир, атлас, сатин. – Примеч. ред.