Книга - Журналист по знаку зодиака

Журналист по знаку зодиака
Вадим Панджариди


Коллекция современной прозы
Действие романа разворачивается в большом областном центре. Город готовится к выборам в местные органы власти. Один из кандидатов в депутаты, известный бизнесмен, хочет устранить своего конкурента – начальника райотдела полиции. У него есть компромат на этого полицейского – много лет назад данный блюститель закона по явно сфабрикованному делу отправил его за решетку. Но бизнесмен хочет скомпрометировать соперника не своими руками, а руками журналистов, для чего обращается в главную городскую газету. И вот здесь наша история делает неожиданный поворот…

Это вторая книга Вадима Панджариди, выпущенная нашим издательством. Первая – «Диалоги о любви. Мужчины и женщины» – пользуется большой популярностью у читателей.

В тексте встречается нецензурная брань.





Вадим Панджариди

Журналист по знаку зодиака


Моему брату Евгению посвящается…



Коллекция современной прозы



Составитель серии Кристина Бикташева



© В. Панджариди, 2021

© Интернациональный Союз писателей, 2021



«Прикамский обозреватель». Казалось бы, обычная газета с обычным названием. Единственное, что ее отличает от других изданий миллионного Прикамска, – ее резко оппозиционный характер.

И редакционная жизнь в «Обозе», как мы будем сокращенно называть эту газету, такая же, как и в любой другой. А вот описанные нами события могли произойти только в ней.

Точнее, только с ее журналистами.

И сразу скажем: это не история газеты или ее редакции. Это история, если угодно, журналистики на примере одного издания.




Часть I

Андрей





Вступление


Для начала обозначим главных героев нашего повествования. Итак, первый из них, от имени которого мы иногда будем рассказывать нашу историю, – Андрей Ветлугин, журналист широкого профиля, в «Обозе» пишущий на криминальные темы, про спорт и культуру, и даже про беременных женщин, и про настоящих баранов. Его уважают не только ветераны социалистического труда и пенсионеры коммунистической закалки, но и крутые бизнесмены, флагманы труда капиталистического.

Политически безграмотен, морально неустойчив. Внешне походит на Джона Леннона и Гарри Поттера одновременно, не хватает только бабушкиных круглых очков. Но что касается очков, то постоянно, где бы ни был, зимой или летом, утром или вечером, ходит в темных очках. «Это мой имидж», – говорит он.

Терпеть не может избитых выражений типа «акулы пера» и тому подобных. Вся редакция пользуется его собственного сочинения приколами и выражениями. Даже составили словарь. Иными словами, разобрали на цитаты. Как у Эллочки-людоедки.

Михаил Катаев – главный редактор, по совместительству писатель, отслуживший срочную службу вертухаем во внутренних войсках в студеном Красноярском крае, что и отразилось на всем его писательском творчестве. Автор пяти книг, две из них поэтические. На момент написания этой главы доживал последние дни в качестве главнюка.

Отличается запойной тягой к спиртному, за что несколько раз был наказан учредителем. Как все запойные пьяницы, не любит пиво, однако хорошо им опохмеляется. Добр, не злопамятен. Из недостатков можно отметить тот факт, что он больше дает заработать своим знакомым безработным писателям и поэтам, нежели штатным журналистам, которыми командует. На этот счет у него свое мнение: писатели, дескать, лучше пишут.

Дверь в его отдельный кабинет закрывается лишь тогда, когда он отдыхает во время обеда в широком кресле, когда какой-нибудь журналист начинает качать права по поводу неправильно начисленного гонорара и когда беседа с каким-нибудь искателем правды требует конфиденциального разговора.

Возглавляет местную региональную организацию Союза писателей России. В Прикамске, как ни странно, две писательские организации. Одна, как мы уже сказали, – Союз писателей России, вторая – Российский союз писателей. В чем разница между ними, не знает никто. Во главе одной из них стоит Катаев, это, назовем их так, пессимисты. Они пишут про действительность, оглядываясь в сталинское и застойное прошлое, когда писатель обращает свое слово к живым, а мертвые выходят из забвенья. И трагическая любовь освещает их путь. Их кумиры – Солженицын и Шаламов.

Другие – оптимисты. Они с надеждой смотрят в будущее. Их творчество отличается любовью к человеку и окружающей действительности. Пишут на отвлеченные темы: любовь и тому подобное.

При Катаеве «Обоз» стал чем-то походить на «Литературную газету»: в советское время это было, пожалуй, единственное правдивое издание.

Валентин Гридасов. Или Леопольд. Это прозвище он получил с легкой руки Ветлугина. Тот назвал его так не в честь доброго кота из знаменитого мультика, а в честь другого персонажа из другого не менее известного фильма. Леопольд Кудасов, если кто не помнит, – жестокий начальник контрразведки армии Врангеля из фильма «Новые приключения неуловимых». Гридасов, Кудасов… Звучит похоже.

Леопольд на момент написания этой главы был главным спецом по школам и другим объектам социальной сферы. Человек он очень своеобразный. Не без оснований считает себя самым талантливым и, соответственно, самым лучшим журналистом. Во всяком случае, в редакции «Обоза» – точно. Полагает, что все, кто работает в Прикамске, неудачники. Поэтому одно время записался на курсы английского, чтобы выучить его и стать собственным корреспондентом в Прикамске или в любом другом городе России, к примеру, такой газеты, как «Нью-Йорк Таймс» или британская «Дейли телеграф» – без разницы. Однако благие пожелания остались лишь пожеланиями.

Наталья Мазуркевич – специальный корреспондент, ответственная за новости. Кроме этого, поддерживает невидимую связь по телефону с пресс-службами всех силовых структур. Не замужем. Детей нет. Обедает в редакции, принося из дома «тормозок»: чаще всего рыбу в любом виде, которую, видимо, обожает, и вареные сосиски или куриные ножки Буша с макаронами, похожими на длинные сопли. Готовить-то ей не для кого. Но, говорят, есть бойфренд. Журналисткой никогда не была, а оказалась ей потому, что в «Обозе» неожиданно некому стало писать. Пишет свои статьи с тоскливой серьезностью. Женщина бальзаковского возраста. Политически грамотна и морально устойчива.

Василина Соловьева – из молодых да ранних, так как в свои тридцать лет четыре раза успела побывать замужем. Принципов не имеет, кодекс журналистской чести в глаза не видывала, собственно. Имеет прозвище Мадам. Ненасытная и жадная, как крыса. Строчит много, как говнопишущий пулемет.

Светлана Каргапольцева, или сокращенно, как, наверное, догадался читатель, Карга. Номенклатурный бронтозавр. Ее должность громко называется «генеральный директор» при редакционном штате в десять-одиннадцать человек, но спит и видит она себя главным редактором, есть в ней такой писательский зуд. Однако на этот счет, слава богу, у учредителя другое мнение. Она постоянно конфликтует с Катаевым именно из-за этого.

В его отсутствие (отпуск или еще что-то) берет инициативу по выпуску очередного номера «Обоза» в свои наманикюренные руки. Из-за этого несколько раз возникали конфликты с журналюгами. Карге неоднократно намекали, что газета – орган коллегиальный, а не личный. На что всегда получали ответ, что за выпуск отвечает она и, дескать, делайте то, что вам говорят.

В журналистике ровным счетом ничего не понимает и не понимала. Хотя в свое время редактировала газету одного из кандидатов на пост губернатора. Как только кандидат исчез из политического поля зрения, исчезла и сама газета вместе со своей редакторшей.

Ее предыдущая деятельность, чем и где бы она ни занималась, всегда была связана с интригами и увольнениями лучших работников. Этот хвост она притащила за собой. Лучше бы коров пасла. А что? Тоже работа.

Есть еще водитель, который возит всех кого угодно, только не журналистов. Секретарша Лена, то есть офис-менеджер, большей частью все свое рабочее время посвящающая раскладыванию пасьянса в компьютере и вязанию. Верстальщик, сокращенно – верстак. Системный администратор, или по-простому – компьютерщик или админ. А также есть еще корректор, курящая женщина неопределенного возраста. И бухгалтер. Как же без него? Точнее, без нее.

И рекламщики. Точнее, они должны быть. В штатном расписании для них уготованы законные десять процентов от стоимости каждой рекламы, которую они раздобудут. Однако ведомые Каргой молодые люди, а других среди рекламных агентов нет, денег в газету не приносят. Поменялось таких «агентов» с хренову тучу, а на сегодняшний день вообще не осталось ни одного. Если честно, менеджеры по рекламе – слабое место всех газет, и не только провинциальных. Достаточно сделать легкий обзор прикамской, да и московской прессы. Все газеты пестрят объявлениями о том, что «в редакцию требуется менеджер по рекламе с опытом работы, знанием ПК и английского, коммуникабельный. Возможен карьерный рост. Полный соцпакет». И так далее.

Так вот, если бухгалтер, он же кассир, считает денежки и выдает их два раза в месяц нищим писакам, то сборщики рекламы, как мы уже выяснили, должны эти деньги найти. Но пока безуспешно, дело, как говорится, движется, но безрезультатно – отсюда и полное отсутствие рекламы, главного источника дохода и благополучия газеты, и, соответственно, низкие зарплаты работников. Иногда вообще непонятно, за счет чего «Обоз» тянет свой воз. Скорее всего, газете помогает кто-то из компаньонов учредителя по бизнесу. Ведь если газета выходит в свет, значит, кому-то она нужна и кто-то в ней заинтересован. Тем более газета убыточная. Помните, у Маяковского: если звезды зажигают… Сами знаете.

Самое интересное, что вся газетная «обслуга» получает больше, чем те, кто, собственно, газету и делает. То есть непосредственные журналюги. Впрочем, такая ситуация характерна для всех грешных газет Прикамска.

Но есть и особенность. Отличает «Обоз» от других изданий то, что журналюги не получают положенный по закону оклад, равный МРОТу, то есть минимальному размеру оплаты труда. Оклад этот «съедается» гонорарами. Это «новшество» исходит, естественно, от учредителя, человека то ли с еврейской, то ли с немецкой фамилией – Леонида Бахмана, который, как и положено истинному арийцу с нордическим характером, ненавидит всех евреев, особенно тех, кто ныне руководит в Прикамске культурой. Не оплачиваются в «Обозе» и больничные листы. «Болеть невыгодно! – на полном серьезе считает учредитель. – Работать надо, а не груши околачивать. Здесь не богадельня».

Скупость его исходит не столько от собственной жадности, сколько от самой еврейской природы. Тут уж ничего не поделаешь, он даже подумать об этом не способен. Но, несмотря на это, журналюги его любят и уважают, как и он их.

В других газетах Прикамска, в отличие от «Обоза», оклад выплачивается независимо от гонорара. Скажем, минимальный оклад в самой старейшей газете Прикамья – «Прикамская звезда» – в два раза больше, чем в «Прикамском обозревателе». А гонорары выплачиваются исходя из своеобразной шкалы. Правда, справедливости ради надо сказать, что гонорары там меньше, чем в «Обозревателе». Двойной гонорар – это если тебя главный редактор похлопал по плечу. Два с половиной – это устная похвала. Тройной гонорар – это письменная похвала, когда образцово-показательная статья, вырезанная из газеты, вывешивается на доску объявлений в назидание другим: учитесь, мол, на старших глядя. Но для этого надо очень постараться: тамошнему редактору угодить трудно. Следует еще учесть, что «Звезда» выходит четыре раза в неделю, а «Обоз» – один. Так что считайте сами. Сам же редактор «Звезды» получает вполне приличные деньги.

Здесь же существует официальная иерархия, чего нет в других изданиях. Первая ступень – репортер. Его обязанности – новости: был там-то, видел то-то, в двух словах написал про это. Это должность для начинающих. Вторая ступень – корреспондент. Здесь уже обязанности более широкие: интервью, обзоры, аналитика, материалы на заданные темы. Третья – обозреватель. Отличие от корреспондента заключается в том, что если корреспондент ведет какую-то одну тему, например политику, спорт или колхозные дела, то обозреватель смотрит на вещи шире, поэтому шире и тематика его писанины.

В Москве, разумеется, в уважающих себя и читателей газетах, дела обстоят примерно так же. Точнее, «Прикамская звезда» брала пример именно со столичных изданий. Стоит сказать, что у ее истоков стояли столичные журналюги и писаки, сосланные в Прикамск в тридцатые и военные годы.

«Обоз» Леонид Бахман приобрел, когда газета, принадлежавшая другому собственнику, разорилась. И потребовалась она ему не столько для бичевания местной власти, сколько для прикрытия своего основного – охранного – бизнеса, который куда покруче убыточного газетного. «Омега» была первой частной охранной фирмой в Прикамске.

«Прикамский обозреватель» несколько раз пытались прикрыть. Мордовороты из ОМОНа с автоматами и в масках-балаклавах изымали не только тиражи в типографии, но и жесткие диски из компьютеров, проводили обыски, никого не выпускали из здания редакции. Следаки и опера задерживали сотрудников и вызывали их на допросы. А городские и краевые власти запрещали печатать газету в типографиях Прикамского края.

Но учредитель, в прошлом работник соответствующих органов, – не дурак. У него вся информация, хранящаяся на рабочих компьютерах в редакции, продублирована на других компьютерах, находящихся совершенно в другом месте и от редакции «Обоза», и от самой «Омеги». И где это место – знают только он сам да его заместители. Поэтому вся информация сохраняется. И уже буквально на следующий день после обысков редакция работает как ни в чем не бывало.

И хотя существует триста сравнительно законных способов прикрыть любую газету, ни черта у местных чиновников не вышло: руки оказались короткими, а административный ресурс – недостаточным. Впоследствии на защиту «Обоза» встал сам Алексей Симонов, сын выдающегося писателя, ныне возглавляющий Всероссийский фонд защиты гласности. Да и прикамская общественность, включая Большое жюри краевого отделения Союза журналистов России, не осталась равнодушной.

Впрочем, если бы властям было за что ухватиться, то есть если бы в «Обозе», к примеру, не платились налоги, или тираж указывался не тот, или периодичность выхода не соблюдалась… Но, похоже, на этот счет в газете все чисто. Видимо, там действительно работают профессионалы. И среди журналюг, и среди «обслуги».

Но мы отвлеклись. Что касается других журналистов «Обоза» – штатных и внештатных, умных и глупых, талантливых и бездарных, молодых и не очень, – то особой роли в жизни редакции и, соответственно, в нашем повествовании они не играют. Работают они за штатом и строчат свою писанину в основном затем, чтобы заполнить пустующие страницы в «Обозе».

Вообще текучка в «Обозе» – дело привычное, редакторы, журналисты, водилы меняются с завидной частотой. Причина одна – не угодили начальству, то есть учредителю. Судите сами: мы даже не успели представить читателям всех работников редакции, как некоторых уже уволили, а другие в скором времени последуют за ними. Но тех, кто остался, можно смело назвать ветеранами писательского труда. И флаг им в руки.

Еще одна особенность «Обоза». Кто ушел из этой газеты, почти всегда возвращается обратно. Хотя, как сказал один поэт, «по несчастью или счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места». Но возвращаются. А что делать?

А есть еще при редакциях журналисты-рекламщики. Они состоят в штате рекламного отдела и пишут заказные статьи. Чаще всего заказчиками выступают депутаты или «кони», то есть кандидаты в депутаты, крупные фирмы накануне своих юбилеев и «черные» заказчики, которые хотят облить грязью, за счет газеты, разумеется, кого-то из своих противников, чаще всего по бизнесу. Сами же остаются в тени.

Правда, это написано не про «Обоз». В оппозиционную газету «чернота» ходит редко, а рекламу дает неохотно.

Обозревательские журналюги, естественно, имеют свои псевдонимы. К этому их принуждает не столько оппозиционный характер газеты, сколько то обстоятельство, что в одной газете каждый выдает на-гора по нескольку материалов, иногда совершенно на разные темы. Например, Ветлугин криминальные и спортивные темы подписывает одной, мужской, фамилией – Андрей Волк, а культуру и медицину – женской. Имя – Екатерина Облонская.

Есть в «Обозе» еще один псевдоним – Захар Злобин. Но под ним подписываются все те, кто пишет передовицу на злобу дня. «Злобой» попеременно становятся то губернатор, то мэр, то главный полицейский края, то премьер местного правительства, то министр культуры, то начальник департамента образования. И, соответственно, дела, которые они вытворяют. Это не считая тех экстренных событий, которые в недавнем прошлом всколыхнули не только Прикамск, но и всю страну: крушение самолета чуть ли не в центре города, пожар в ночном клубе, «ограбление века» и сорвавшийся с тормозов «бешеный» автобус.

Вообще «Обоз» не был бы «Обозом», если бы его пороги начиная с самого утра не обивали недовольные всем, что только можно себе представить в нашей жизни, искатели правды: от обычных пенсионеров до навороченных депутатов и крутых бизнесменов.




Халява


Журналистскую братию Прикамска можно разделить на три категории. Условно, конечно. Первая – это старая гвардия, которую составляют те, кому за полтинник или около того. Все они когда-то в большинстве своем окончили истфак местного универа, так как своего журфака в Прикамске тогда еще не было. И начинала старая гвардия свою деятельность либо в «Молодой гвардии», комсомольской газете тех лет, либо в главной областной газете «Прикамская звезда», либо в «Вечерке». Тогда других газет в Прикамске не существовало, не считая, конечно, заводских многотиражек. Но это как вторая лига в футболе.

Почти все они – члены Союза журналистов. Для них звание члена сродни званию заслуженного артиста или мастера спорта.

Вторая группа – молодежь. В основном – выпускники местного журфака. Или его студенты, кто – очно, кто – заочно. Переходят из одной газеты в другую, из одной радиостанции в соседнюю, из обычного ТВ – в кабельное. Все это, естественно, ради большего заработка. Знают друг друга как облупленные, так как почти все – однокашники. Общаются. Вместе выпивают. Женятся и расходятся. Многие из них впоследствии уходят из журналистики и занимаются добычей хлеба насущного чаще всего в рекламном бизнесе или в качестве помощников каких-нибудь депутатов. В Союз журналистов не стремятся, так как «он ничего не дает», а о бесплатных похоронах думать им еще рано. Кстати, бесплатный последний путь – единственная привилегия членов этого творческого союза, самого многочисленного в Прикамском крае, да и во всей стране.

В такую газету, как «Прикамский обозреватель», молодежь работать не идет, поскольку она, как мы уже сказали, считается оппозиционной. После работы в ней журналюг неохотно принимают на службу в другие издания, а практика в «Обозе» не всегда принимается деканатом журфака. Поэтому тех, кто там все же работает, хоть и нельзя назвать героями, но что-то героическое, согласитесь, в их профессии есть.

Третью группу составляют, назовем их по-футбольному, легионеры. Именно так, а не случайно попавшие в журналистику люди. Они пришли в этот вид человеческой деятельности не по образованию, а по призванию, если угодно, по зову души, когда уже не писать не можешь и, что самое главное, когда тебе есть что сказать. При этом легионеры уже успели поработать и врачами, и экономистами, и историками, и электротехниками, и юристами, и даже философами. Это в основном люди среднего поколения, которым примерно лет под сорок. На пресс-конференциях, кофе-брейках и в перерывах между брифингами держатся обособленно и общаются в основном между собой. Также выпивают и базарят за жизнь, которую знают лучше, чем молодежь.

Теперь несколько слов о журналистской халяве. О, это сладкое слово – халява! Журналюги уже привыкли к тому, что на этих самых прессухах им дарят подарки. О ручках и блокнотах можно даже не вспоминать. Это все уже давно считают само собой разумеющимся. Но помимо этих, в общем-то, нужных и полезных всякому писаке вещей, их задаривают футболками (у Андрея их больше сотни), банданами и бейсболками, компьютерными флешками, пряниками, хлебобулочными изделиями, шоколадками – и даже водкой и виски, не говоря уж о шампанском перед каждым Новым годом. Особенно часто это происходит на так называемых пресс-турах, когда журналюг садят в автобус и везут – за казенный, разумеется, счет – куда-нибудь в Тьмутаракань. Там их задарма кормят и поят, затем показывают достопримечательности и рассказывают о том, как хорошо жителям этого муниципального образования стало после того, как их город (село, поселение, городишко) объявили «культурной столицей Прикамья»: есть такая краевая программа. Затем – обед с обильным возлиянием, и дальше – под пьяный шум и галдеж – домой! Еще и в дорогу с собой дадут.

У Ветлугина в доме и на рабочем месте в редакции целый музей из таких вот подарков, больше напоминающий лавку старьевщика. Чего там только нет! Чайные и винные бокалы. Кофейные пары и ложки. Спички и зажигалки. Конфеты и шоколадки. Жевательные резинки, детское мыло «Зайка», маленький конструктор типа лето с логотипом какой-то фирмы. Шейные платки, статуэтки, памятные медали, значки, брелоки, пепельницы. Мешочки с кристаллической пищевой солью, добытой в шахте, и угольные булыжники с горно-обогатительного комбината. Холщовые сумки и полиэтиленовые пакеты. Футбольные и теннисные мячи. Хоккейные шайбы, клюшки, ракетки, лыжные шапочки, нагрудные жилетки с номерами и клубная атрибутика. Защитные каски шахтеров, омоновские балаклавы и головные фановские уборы. Есть даже шерстяные варежки, перчатки из козьего пуха, диванные подушки и летние зонты.

Особое место в его коллекции занимают упаковка таблеток от простатита, пачка презервативов, банка сухого козьего молока и контейнер с торфяной грязью. Правда, какие места ей мазать, Ветлугин так и не узнал до сих пор. Так и пылится банка за стеклом на музейной полке в его домашнем кабинете.

Это не считая календарей, которые он просто раздает налево и направо, вымпелов, флажков, буклетов, ежедневников и тех же блокнотов.

Все эти побрякушки-безделушки для Ветлугина – словно трофеи у воина-освободителя, моржовые клыки у чукчи-добытчика или скальпы у индейцев племени чероки. В редакции шутят, что ему можно открывать киоск на китайском рынке.

На дверце его домашнего холодильника нет живого места от магнитов. В домашней библиотеке сотни три подаренных авторами книг и художественных каталогов, а музыкальных дисков с песнями местных знаменитостей всех мастей ему не прослушать до конца жизни. А ведь есть еще картины (правда, их не так много), эстампы, карикатуры, фотографии, афиши и флаерсы с дарственными надписями.

Короче, вся эта дребедень может составить хорошую экспозицию в каком-нибудь провинциальном музее. Кому-кому, а Андрею это хорошо известно, так как он перебывал в большинстве районных музеев и художественных галерей Прикамского края.

Другой бы выбросил все это к черту, но… Память есть память. Будет что вспомнить на старости лет. Дипломами и благодарностями увешано полстены в редакции. Больше, чем у всех журналистов «Обоза», вместе взятых за всю его историю.

А еще он посещает бесплатные концерты, театральные и кинопремьеры, спектакли, выставки и вернисажи, презентации и фуршеты, юбилеи художников, актеров, режиссеров и писателей, корпоративы спортивных федераций, олимпийские, пушкинские и учительские балы. А еще футбольные и прочие матчи и соревнования. И даже два раза в неделю он ходит в фитнес-клуб с финской сауной и турецкой баней, где изматывает себя качанием железа.

И последнее. В «Обозе», как и во всех нормальных конторах, иногда собираются на так называемые корпоративы. Это когда сотрудники отмечают дни рождения и всенародные праздники: Новый год, День печати, 8 Марта, 23 Февраля и день рождения газеты. Обычно на эти праздники все скидываются по принципу «кто сколько может». Покупаются легкое вино, шампанское, фрукты и конфеты. Ну и, само собой, торты.

День рождения же организовывает сам именинник. Он покупает примерно то же самое. Иногда приносит из дома выпечку собственного приготовления: пиццу или пироги. А остальные сотрудники скидываются, к примеру, по сто рублей. Если юбилей, то побольше. Либо вручают деньги вместе с поздравительной открыткой со своими подписями, либо покупают имениннику то, что тот просит: книгу, фильм, «музыкалку» на DVD или флешку.

Раньше на этих празднествах можно было пить водку или коньяк, но потом шеф, то есть учредитель, запретил, так как сам давно уже не бухал. Впрочем, никто не мешает продолжить это дело где-нибудь в другом месте. Например, в близлежащем кафе. Что наши журналюги и делают.

А ведь есть еще несколько журналистских праздников типа Дня печати советской, Дня международной солидарности журналистов и так далее. А у Андрея дополнительно есть еще и День спортивного журналиста, и День музыки, и День театра, и День кино, и День физкультурника, и День работника культуры, и тому подобное. Так что почти каждый день – праздники. Как говорится, опять нет повода не выпить.

Ну и в завершение скажем, что газета – это производство. Как на заводе. Есть закон: каждые полгода информация в мире удваивается. Поэтому газеты только успевают ее подавать. Поэтому нужны бодрые штамповщики, а не золотые перья. Что, собственно, и происходит в «Обозе».

А для Андрея, главного нашего героя, первична журналистика слова, а не журналистика факта. Но, как всякий творческий человек, журналист Андрей Ветлугин хочет удивить мир своей писаниной: как артист – новым Гамлетом, музыкант – неимоверным скрипичным пассажем, художник – невиданным пейзажем.

Но творчество в журналистской профессии составляет всего процентов тридцать, остальное – ремесло.

А если взять искусство вообще, то оно лишь на десять процентов состоит из правды, на девяносто – из фантазии. Так что думайте сами, когда будете читать какую-нибудь газету или журнал.




Обычный день


Это был обычный рабочий понедельник, и начался он как обычно. Первым пришел Андрей. Сначала он врубил комп, затем поставил нагреваться чайник, потом переставил окошечки на всех своих многочисленных календарях, потом снял куртку, но не повесил ее в шкаф, а бросил на ничейный стол. Потом заварил пятирублевый пакетик растворимого кофе, просмотрел поступившую электронную почту, затем сайты интересующих его организаций, после скомпоновал новости и выставил в номер. На все про все – минут сорок.

Спустя полчаса появился редакционный водитель с татарским именем Рустам, неслышно подошел сзади:

– Привет. С наступающим праздничком.

– Тебя также, – не оборачиваясь, ответил Андрей.

– Как дела? Творишь? – не унимался водила.

– Не стой за спиной. Вынашиваю замысел. Не мешай. Видишь, компьютер опять виснет. Как он мне надоел, Госспади!

Довольный Рустам отошел в дальний угол, достал свежую «желтуху» и блаженно уселся в кресло под газетным лозунгом, гласящим, что честным быть выгодно. Как потом выяснилось, учредители «Обоза» передрали его у какого-то банка, и спор между ними до сих пор не решен.

В сидячей позе водитель напоминал кастрированного кота, который ел за четверых и спал даже тогда, когда его глаза были открыты.

Ну а затем, глухо стуча пластмассовыми контейнерами с обедом, пришла Мазуркевич. Потом, громко дыша от одышки и матеря все на свете, появился в своем неизменном спортивном костюме Гридасов. А потом подтянулись и все другие журналисты, включая редактора.

Утром каждого рабочего понедельника главный редактор проводил так называемую летучку: то есть все собирались и обсуждали вышедший накануне номер. Обсуждение заключалось в том, что каждый по очереди называл те статьи, которые ему понравились. Или не понравились. Единственным, кто отмалчивался, был опять Ветлугин. Всегда он произносил одну и ту же фразу, его даже можно было не спрашивать: «Газета как газета. Ничего особенного».

Заканчивал сборище редактор. Сегодня он был свежевыбрит. Его лысый череп слабо отражал утренний свет, словно матовое зеркало. Правда, побрили его не очень гладко. Словно кровожадные индейцы сняли с него скальп тупым томагавком.

Катаев подводил итоги, называл трудности, перечислял ошибки, с которыми столкнулись он, корректор и верстак. Ругал журналюг, если те сдавали материалы не в среду и даже не в четверг, а в пятницу или вовремя не просмотрели верстку, не придумали подписи к своим фоткам… Ну и так далее. Кто журналист, тот поймет.

Молчавший всю летучку Леопольд задал вопрос:

– Михаил Иванович, а почему у меня статью сняли?

– Потому что написал не то, – ответил Катаев, – ты сам-то читал?

– Я хотел как лучше.

– Не надо как лучше. Надо как надо. Факты нужны, а не твои рассуждения, кстати, не имеющие ничего общего с действительностью. Понимаешь, Валентин, журналист – это звучит гордо. Ты должен сеять разумное, доброе, вечное. А ты – глупое, злое, скоропортящееся. Я не хочу за тебя краснеть перед учредителем. Да, я тебе давал задание взять интервью у директора нашей «управляйки». Взял?

– Нет. Указаний ждал.

– А ты, когда в сортир идешь по малой нужде, ширинку сам расстегиваешь или указаний ждешь?

Некоторое время стояла тишина. Каждый делал вид, что занят собственными мыслями, одновременно жалея Леопольда и сочувствуя ему. А тот сидел угрюмый и злой и тупо смотрел, как он любил это делать в моменты тягостных раздумий, в пустой черный экран компьютерного монитора.

Самое интересное, что Валентин Гридасов всегда стлался перед начальником персидским ковром, старался не перечить, но в последнее время вдруг осмелел. Прижало, наверное.

И дальше – как в том анекдоте: сначала шумиха, потом неразбериха, потом поиски виновных, затем наказание невиновных и, наконец, награждение непричастных.

Да, самые одаренные бездарности на этой планете – это журналисты из «Обоза», потому как нет ничего слаще, чем тупо и бездарно тратить свою жизнь на такие вот посиделки.

– И последнее, что хочу сказать. Ко всем относится. Нельзя в одном номере писать по три-четыре материала, – при этом редактор зло посмотрел на Соловьеву. – Качество страдает. Не может журналист одинаково хорошо писать все свои материалы. Если, конечно, они не написаны заблаговременно. Ясно? Если не хватает журналистов в редакции, я буду привлекать со стороны. И еще. Тут вот некоторые говорят, что в газете много «кирпичей». Что хочу сказать? Маленькие статьи – признак мелкотемья. Они подходят для стенгазеты или какой-нибудь заводской многотиражки типа «Вилы – в бок» или «Станок». А мы – издание серьезное. Большие статьи – это аналитика. Это мнение журналиста. И в конечном итоге – это позиция газеты. И попрошу это запомнить.

– Я… – начала было оправдываться Светлана Ивановна, в чей огород и был брошен тот самый «кирпич».

Но Катаев ее остановил:

– Я знаю ваше мнение, меня оно не очень интересует, поэтому займитесь своими делами.

Об их контрах в редакции всем хорошо было известно. Редактор даже несколько раз после ее вмешательства в газетные дела писал заявление об уходе, но всякий раз шеф его возвращал на место. Один раз даже Катаев несколько дней не выходил на службу, все подумали, что он запил, но все обошлось. Как выяснилось позже, он занимался какой-то писательской шабашкой.

«Кирпичами» на журналистском языке называются большие, на всю полосу, статьи. Все знали, что Карга была сторонником именно мелких статеек, и когда она в отсутствие Катаева проводила летучки, то указывала именно на это и безжалостно резала большие материалы. Ее понять можно, все-таки она как генеральный директор экономила (только почему-то не на себе) редакционные деньги: «кирпич» стоит дороже, чем материал на половину или треть полосы, хотя работы столько же, а зарплата журналиста, как мы уже отметили, зависит не только от количества материалов, но и от объема каждого из них.

– Ну все. Рассосались по местам. Жалобы и предложения мне в письменном виде по телефону, – весело сказал, заканчивая «оперу», главнюк.

Он был такой же шутник и распиздяй, как и все остальные члены редакции.

– Всё. Все свободны.

– А вас, Штирлиц, попрошу остаться, – пробурчал себе под нос Ветлугин.

– Что ты там сказал?

– Отрубить щупальца пентагоновским ястребам. Вот задача мирового пролетариата.

– С тобой, Ветлугин, совершенно невозможно серьезно разговаривать. Все смехуечки да пиздыхаханьки.

Еще одним знаменательным днем, требовавшим присутствия всех членов редакции, был четверг, иногда пятница – день сдачи газеты в печать. Редактор строго следил за тем, чтобы все журналисты присутствовали при ней. В этот день все писаки работали как в коммунистический субботник, плакатно названный днем наивысшей производительности труда. То есть это когда приходится ишачить за себя и за того парня.

Что касается Ветлугина, то он и без того работал, строго следуя этому лозунгу: все материалы он сдавал раньше других. В четверг он нетерпеливо ждал, когда ему принесут распечатки, чтобы просмотреть их, исправить ошибки, если есть, придумать подписи к фотографиям и сорваться к друзьям, чтобы поиграть в карты и попить водки.

В остальные рабочие дни журналисты вообще могли не появляться на своих рабочих местах. Или появлялись, когда хотели, так как строгого распорядка дня при Катаеве у свободных художников, коими они себя считали, не было. Точнее, за этим никто не следил. Каждое «затягивание гаек» в виде введения строгого распорядка дня ни к чему не приводило. Оно забывалось так же легко, как и вводилось очередным новым редактором. Свои поздние приходы или отсутствие на рабочем месте журналисты объясняли своим присутствием на прессухах (так они называли пресс-конференции) и брифингах, на депутатских пленарных заседаниях, на интервью на месте событий и так далее.

Но позднее все это изменится.




Прекрасное дитя


После одной такой летучки, которая, как обычно, прошла очень оперативно, то есть быстро и непринужденно, появился еще один персонаж нашего повествования – Юлия, или Джулия, как ее по-английски тут же окрестил Андрей. Молодая и дерзкая, она была первой – и, кстати, последней, – кто откликнулся на объявление в одном из номеров «Обоза», которое гласило, что редакции «Прикамского обозревателя» требуются молодые и дерзкие журналисты.

Она вошла в редакцию, осторожно открыла входную дверь. Одета она была достаточно просто и демократично, как и подобает молодой и дерзкой: куртка, водолазка, джинсы, кроссовки.

Когда она, молодая и дерзкая, робко спросила у секретарши Лены, к кому обратиться по поводу работы, то та, глядя на нее, с усмешкой подумала: «Господи, еще одна жертва писательского искусства. Она пока не знает, куда попала. Ничего, получит первую зарплату и быстро смажет отсюда пятки». И указала на открытую дверь редакторского кабинета.

– Можно? – спросила будущая жертва журналистского искусства, заглядывая в кабинет.

Катаев оторвал глаза от компьютера:

– Вам кого?

– Я по объявлению.

– По какому?

– По работе.

– А-а-а, понял, проходите. Вы кто?

– Я учусь на журфаке, второй курс. Хочу у вас работать.

– Где-то раньше писали?

– Да, – она назвала несколько прикамских газет, затем выложила из сумки пачку файлов, – это мое резюме и мои статьи.

– Да садись ты, а то шея устанет на тебя смотреть.

Джулия села на стоящий рядом стул.

– О чем пишешь? – Катаев лениво рассматривал вырезки из газет. Статьями их назвать было нельзя: так, небольшие заметки.

– Да так…

– Так, а у нас кем хочешь работать? – скучая, продолжил он задавать дежурные вопросы. – В смысле, на какую тему хочешь писать?

– Что скажете, то и буду. О политике, об известных людях, о депутатах…

– Ну, допустим, таких желающих у нас своих хватает. Так, ладно. Сейчас у Лены напишете заявление с испытательным сроком на два месяца, потом в три часа в министерстве сельского хозяйства будет пресс-конференция, так называемый выход к прессе министра, так что сходите, потом напишете новость. Так сказать, ради нескольких строчек в газету. Это будет первым вашим боевым заданием. А там посмотрим. Лена, – громко позвал он секретаршу, – покажи… ммм… Юле… ее рабочее место и познакомь со всеми коллегами. И документы оформи как положено.

Затем снова обратился к Юле:

– По сельскому хозяйству у нас проблемы. В смысле не в стране, а у нас в редакции. Писать некому. Да и в стране тоже, – махнул он рукой и затем продолжил: – А о Прикамске вообще говорить смешно – то страусов начнут выращивать, то картошкой всю страну накормить хотят. Смех и грех. Это я насчет теории касательно практики.

И сам звонко засмеялся. Это был хороший признак – у главнюка было отличное настроение.

– Все. Свободна. Ступай.

Все журналисты сидели в одном большом зале мордами в стену, «чтобы не видеть мерзкие рожи других собратьев по ремеслу». Непонятно, почему учредитель согнал всех писак в одно место. Творчество, как известно, требует одиночества и уединения. В общем зале можно только хорошо ожидать поезда – не так скучно и тоскливо.

По тому, что у каждого висело на стене, можно было понять, какую тему тот освещал. Естественно, больше всех наглядных пособий, как мы уже сказали ранее, было у Ветлугина.

Остальные работники «Обоза», то есть не журналисты, занимали другие кабинеты.

– Здравствуйте, – громко представилась она, войдя в журналистские «апартаменты», – меня зовут Юля Репина. Я студентка второго курса журфака. Вот у вас буду работать.

Но никто, кроме Ветлугина, который профессиональным взглядом быстро оценил все ее достоинства, не обратил на нее никакого внимания, никто не сорвался со своего места. Глухо буркнули поодиночке «здрасьте», и все. Елена нажала все кнопки на ящике старого компьютера и сообщила ей пароль и логин, а также номер телефона системного администратора, если вдруг комп зависнет или вообще откажется пахать. Такое бывало достаточно часто.

– А ручку, ежедневник, диктофон можно? – попросила Юлия-Джулия.

Андрей, отворачивая от смеха лицо в сторону, громко закашлялся, а Леопольд рассмеялся так, что чуть не рассыпались стены. Все остальные лишь ухмыльнулись. Такой наглости в этой редакции еще не видывали.

– Что, нет? – спросила она, ничего не понимая. – Может, к редактору надо?

– Давай, шуруй, – обнадежил ее Андрей.



– Михаил Иваныч, мне бы диктофон и там, это, ежедневник… – робко попросила она, снова заглянув в кабинет Катаева.

– Не понял, – отозвался тот, – какой диктофон?

– Ну, чтобы записывать…

– Тебе деньги платят? Вот и купи с первой получки. Если доживешь. Возьмешь у кого-нибудь. Давай ступай, – ехидно улыбнулся редактор. – Не мешай. Ручку вот могу дать.

Вот так – прозаично, как при устройстве на какой-нибудь механический завод или в трамвайное депо. А Пушкин, наверное, спросил бы: откуда ты, прекрасное дитя?

Она вышла из кабинета Катаева с таким лицом, будто в женской консультации ей дали направление на реакцию Вассермана и гонорею.




Ирина Арсеньева


На этом первое знакомство с новым членом редакции Катаев благополучно закончил. К нему зашла Карга на ковер, и тут же позвонила Ирина Арсеньева, давняя подруга, однокашница по филфаку местного университета и почитательница его писательского таланта. Она вместе с мужем владела небольшим издательством. Дела их шли ни шатко ни валко, они печатали малым тиражом книги малоизвестных прикамских писателей, в том числе и Катаева, а в основном занимались изготовлением рекламной продукции: календарей и визиток. Насчет того, была ли она любовницей Катаева, история, как говорится, умалчивает, никто под одеяло к ним не заглядывал. Она сообщила, что у нее для Михаила есть хорошая новость и надо срочно встретиться.

Буквально через четверть часа, отпустив тачку, она вбежала на второй этаж здания, в котором вкупе с частным охранным агентством «Омега», принадлежавшим учредителю «Обоза», и находилась редакция.

Запыхавшись, она ворвалась в приемную.

– Приветик, – махнула она рукой секретарше Лене, – Катаев у себя?

– У себя. Но не в себе. У него Карга, потому и закрылись. Они всегда двери закрывают, чтобы никто не слышал, как они ругаются, – тихо смеясь, ответила Елена.

– Ладно. Подожду. Газета вышла?

– Да, вон лежит, – секретарша указала Ирине на стойку, где лежал свежий номер «Обоза».

– Что пишете?

– О том, что все плохо. О чем еще писать?

– Нет, надо говорить так: только начнешь привыкать к хорошему, как жизнь становится еще лучше. Я бы это сделала девизом вашей газеты.

– Еще скажи, что чистота помыслов и благородство души – вот характерные черты нашего современника.

И обе засмеялись.

В это время из кабинета Катаева вышла Светлана Карга-польцева. Лицо у нее было красное, хоть прикуривай. Всем стало ясно, что разговор генерального директора и главного редактора был принципиальным, но похоже, что договаривающиеся стороны ни о чем не договорились. Ни на кого не глядя, Карга молча прошла к себе в кабинет и громко хлопнула дверью.

Лена только развела руками и доверительно сообщила:

– Власть все не могут поделить.

– Ладно, я пошла, – Ирина Арсеньева подмигнула, послала Ленке воздушный поцелуй и зашла в кабинет Катаева, закрыв за собой дверь.

Елена являлась женой начальника службы охраны в «Омеге», здоровенного мордоворота, поэтому всякие ухаживания за ней, да что там ухаживания, любые заигрывания со стороны легкомысленных балбесов-журналюг были напрочь исключены.

Катаев сидел, развалившись в кресле, нервно перебирал пальцами компьютерные клавиши, словно выбивал дробь.

– Что с тобой? – спросила Ирина.

– Да пошла она на хрен, дура гребаная. Кофе будешь?

– Как ты говоришь в таких случаях, Мишка? Если на работе неприятности, надо выпить сто грамм, станет легче. А если пол-литра на рыло, то вообще про все на свете забудешь, – она засмеялась. – Этим ты оправдываешь свое пьянство?

– Так что ты мне хотела сказать? – спросил Катаев, пропустив ее глупый вопрос мимо ушей.

– Ты сейчас чем занимаешься?

– Не понял вопроса, – ответил Катаев.

– Кроме газетенки своей что-то делаешь? Книгу пишешь?

– Писатель пишет всегда, даже если его книги не доходят до читателей.

Он поставил перед ней офисный бокал с надписью «Прикамский обозреватель» с растворимым кофе.

– Так вот, слушай, Мишенька, – начала она, прихлебывая напиток. – Мне вчера позвонили от Доктора. Слышал про такого?

– Того самого, что ли?

– Того самого.

– Это который олигарх?

– Нет, дохренарх.

Доктор был самый главный бандит в Прикамске. Правда, теперь он считался преуспевающим бизнесменом и политиком: в прошлом году он попал путем довыборов в Законодательную думу Прикамского края, а теперь собирался выставлять свою кандидатуру на новый срок.

– Интересно. У тебя с ним дела какие-то? – спросил Катаев.

– Так вот, слушай меня. Он хочет, чтобы кто-то написал о нем книгу.

– Мемуары, что ли?

– Нет. Именно книгу о каком-то важном эпизоде из его жизни. К выборам мужик готовится, значит, хочет кого-то обосрать. Вот и все. Ищет хорошего писаку. Платит большие бабки.

– Сколько?

– Тебе хватит. И детям твоим останется. Короче, Миша, я предложила тебя.

– Хм, – ухмыльнулся Катаев, – интересно.

– Что ему сказать? Соглашайся. Там такие деньги, что тебе и не снилось, столько ты в «Обозе» своем никогда не заработаешь.

– Ну чего уж так-то.

– Говорю то, что знаю. Ладно, ну так что?

Катаев думал, глядя в экран своего компьютера:

– Поговорить-то можно, конечно…

– Значит, я звоню им? – выжидательно спросила Ирина.

Катаев кивнул:

– Ладно, звони.

Она на своем мобильнике набрала номер какого-то телефона:

– Это Ирина Арсеньева. По поводу книги. Да-да, он согласен. Хорошо, – затем она продиктовала номер телефона Катаева. – Спасибо. До свидания.

Она спрятала аппарат в карман:

– Все, Мишенька, жди. Тебе сегодня позвонят. Может, прямо сейчас. У них дела решаются очень быстро.




Тем временем


А в это время, окрыленные новыми заданиями на следующий номер, журналюги занимались своими делами: кто вышел на балкон покурить, кто заваривал себе чай, кто бухтел по телефону, кто читал газету. Естественно, не «Обоз».

– Я почему не читаю свою газету? Потому что знаю, как и кто ее делает. Как мой дед, которого спросили однажды, почему он не ест колбасу. На что мудрый старикан ответил, что видел, как и где ее производят, – разглагольствовал, расхаживая по кабинету, Андрей.

Леопольд нервно покурил в одиночестве на балконе. Затем, вернувшись на свое рабочее место, опять молча уставился в пустой компьютер. «Ладно, чего-нибудь придумаем», – невесело сказал он сам себе.

– Надо бы, это самое, вступительный взнос с нее содрать, с дуры этой новенькой, а, как думаешь, специальный корреспондент Ветлугин? – спросил он, отвлекшись от грустных мыслей.

– Само собой.

– Вот это мужской разговор!

– На стол с прогибом у нее не хватит, конечно, а на пиво в нашем подвале денег найдет. Заодно введем ее в курс дела. Окружим теплотой и заботой.

– Послушай, Андрей, а ты когда мне сделаешь билеты в театр? Ты же обещал, – вдруг спросила, встряв в мужской разговор, Наталья Мазуркевич.

– Это обойдется папаше Дорсету в три раза дороже.

– Не поняла?

– Обменяю на рыбу.

– А у меня нет сегодня рыбы. У меня котлетки. Могу угостить.

– Я вот что подумал, специальный корреспондент Мазуркевич, – словно не слыша того, о чем она говорила, сказал, обращаясь к ней, Андрей. – У тебя мужик есть? Есть. Теперь тебе понятно? Пусть он тебя и водит по театрам и кинам.

– По кинам… – передразнила его Наталья. – Эх ты, а еще про культуру пишешь.

Впрочем, замечание Мазуркевич говорило лишь о том, что с чувством юмора у нее было не все в порядке, поэтому Андрей пропустил его мимо ушей и продолжал как ни в чем не бывало:

– А ты его взамен будешь кормить котлетками. Или рыбкой. А у меня своих баб хватает. Ундерстанд?

– Ундерстанд, ундерстанд, – ответила Мазуркевич и уставилась в экран компа: благодарные читатели «Обоза» ждали свежих новостей.

– Тебе, кстати, кто-то звонил, – сказала она.

– Да? Хорошо, что не забывают. А впрочем, кому это там не спится? Кому это я понадобился?

Андрей посмотрел на телефон, махнул рукой:

– А, нету меня.

– Ветлугин, ты почему такой вредный, а? – оторвала свой взгляд от монитора Мазуркевич.

– Я не вредный, я – полезный.

– Андрей, послушай, пожалуйста, – продолжала Мазуркевич. – Подскажи, что подарить моему другу на день рождения? Что-нибудь дорогое? Может, коньяк?

– Что – коньяк? Выпьет и забудет, одна изжога останется. А побрякушки он сам купит. А ты подбери то, что напоминало бы о тебе. Например, держатель для туалетной бумаги: по крайней мере раза два в день он будет о тебе вспоминать. А если понос – то чаще.

– Ты жестокий человек.

– Может быть, зато – справедливый.

– Я серьезно, а ты… – махнула рукой Наталья.

И все в таком же духе изо дня в день. Словесная перепалка никогда не помешает, это как физическая разминка для спортсмена перед стартом, прогревание машины на холостом ходу в морозный день или что-то вроде увертюры перед оперой.

Вошла несолоно хлебавши Юля.

– Слушай, – обратился к ней Леопольд, когда они уже успели познакомиться, – у нас тут есть один неписаный закон. Традиция.

– Это проставиться, что ли? Поляну накрыть? Я согласна.

Андрей и Леопольд удивленно переглянулись.

– Ну как тебе она? – спросил шепотом Леопольд.

– Нормально. Симпатичное лицо, гармония души и тела. Знойная женщина, мечта поэта, – также шепотом ответил Ветлугин.

Затем они одновременно посмотрели на Мазуркевич. Та развела руками, мол, такая вот у нас молодежь, молодая и дерзкая, все понимающая и все схватывающая на лету.

– Это мероприятие по случаю вливания тебя в наш славный краснознаменный, трижды орденоносный гвардейский коллектив. «Прикамский обогреватель» согревает сердца и души читателей теплотой своих публикаций. Ундерстанд?

– А я слышала, что вашу газету называют еще оборзевателем и обосревателем. Оборзели тут все, власть ни во хрен не ставите. И обосрать все хотите. Это так?

– Так. Ну так что, ближе к делу?

– Или к телу, – вмешался в разговор Гридасов.

– Пора, как говорится, и честь знать. У нас есть одно место. Называется «Желтая подводная лодка». Помнишь, у битлов есть такая песня? – продолжал уговаривать Юлю Ветлугин.

– Само собой. За кого вы меня принимаете?

– Конечно, это тебе не «Хилтон» пять звезд. Просто ближе и демократичнее ничего нет. Да и привыкли мы к нему. Привычка, сама знаешь, вторая натура, ее не пропьешь.

– Каждый индивидуум должен уметь приспосабливаться к условиям среды обитания, бытие определяет сознание, – вставил свое философское слово Леопольд. – Очень трудное дело – застать журналиста на службе трезвым. Пойдешь?

– Конечно. Я думаю, она недорогая, эта ваша подлодка?

– Не обеднеешь. В крайнем случае добавим.

– А там кто зажигает? Отморозки какие-нибудь? Гопники?

– Там их не бывает.

– А это не забздюшник какой-нибудь? – снова спросила Юля.

– Не понял? – Это было новое слово для Андрея.

– Я имею в виду – там приличная публика?

– Облезешь, – засмеялся Андрей.

– У тебя такие честные глаза, что слепой зажмурится, – засмеялась она тоже.

Знакомство состоялось.




Театральный сквер


Настало время рассказать о том городе, в котором происходит действие нашей истории. Первое место, с которого мы начнем наш рассказ, – Театральный сквер. Никто из жителей Прикамска не может точно сказать, как он правильно называется: Комсомольский или все-таки Театральный. Комсомольский потому, что будто бы разбивали его аллеи и газоны комсомольцы в тридцатые годы. Театральный потому, что в сквере этом находится театр оперы и балета. Когда-то театр имел оригинальный внешний вид очага культуры провинциального купеческого города и строился на средства местных купцов-меценатов, которым, очевидно, некуда было больше тратить свои деньги. Но в пятидесятые годы театр кому-то не понравился, и его решено было переделать, то есть придать ему вид малой копии Большого театра. Однако после реконструкции оперный стал еще больше страдать от провинциальности, напоминая рядовой дворец культуры какого-нибудь большого завода эпохи сталинского ампира, коих в Прикамске до сих пор великое множество.

Кроме театра достопримечательностью сквера является и монументальный памятник Ленину, изваянный с неизменной фуражкой, зажатой в чугунной ладони.

Сегодня у Ленина собираются коммунисты и им сочувствующие граждане. Митингуют и призывают сместить мэра и губернатора. Главные сборища – на день рождения творца коммунизма и на отмененный праздник Великого Октября, отмечаемый почему-то в ноябре. Это примерно то же самое, если бы 8 Марта отмечалось 23 февраля или наоборот. На Первое мая здесь также собираются кучки ветеранов-коммунистов с красными стягами.

Андрей еще помнил времена, когда памятник поливал дворник из резинового шланга. А сейчас лысина великого вождя была вся усеяна голубиным пометом, словно лишаями.

Есть в сквере еще памятники революционному матросу, участнику расстрела царской семьи, и писателю Пастернаку, чье самое главное произведение было посвящено Прикамску и признано антисоветским. Такое вот соседство.

Имеются и недавно отремонтированный, но почему-то не работающий летом фонтан, и детская площадка.

К театру любят приезжать молодожены в день своего бракосочетания, пить шампанское, оставляя после себя пустые бутылки, и украшать ветви деревьев какими-то ленточками.

В теплое время иногда можно видеть, как невесты бегают мочиться за здание театра, и там, у складов, они задирают вверх неудобные подолы своих пышных свадебных платьев, обнажая ноги в белых чулках, и пытаются так же неуклюже присесть…

Сквер находится в самом центре Прикамска, напротив – главпочтамт и центральный гастроном, слева – городская администрация, справа – здание ФСБ. Как говорится, все в одном флаконе.

В теплые летние вечера все многочисленные скамейки всегда заняты студентами и молодыми служащими, распивающими пиво с чипсами. Да и сейчас, в ноябре, который в этом году выдался неожиданно теплым, их было много. Лучше бы уроки учили, подумал Андрей. Поэтому все углы театрального здания обоссаны ими чуть ли не до основания фундамента, так как общественные туалеты не предусмотрены, а урны утопают в ярких обертках от этих самых чипсов.

Да, забыли сказать, что сквер еще окружен тремя вузами, двумя библиотеками и одной гостиницей, сплошь отданной под офисы. Так что выводы делайте сами.

Кстати, театр этот уже много лет хотят снова отреставрировать. Даже были заплачены громадные деньги на проекты, а в одном из пристроев даже планировалось установить памятник местной знаменитости, импресарио, организовавшему когда-то в Париже гастроли русских балерин. Он родился в Прикамске, но в детском возрасте вместе с обедневшими родителями его покинул, забыв навсегда.

Этот памятник изваял сам Эрнст Неизвестный, прикамский губернатор летал к нему в Нью-Йорк, чтобы заказать изваяние и лично расплатиться. Теперь четырехметровый импресарио стоит, закрытый ото всех, в актовом зале гимназии, в которой когда-то находилось родовое имение его предков. Говорят, что умер этот сладкий любитель тощих балерин с потными ногами в нищете, оставив после себя громадные долги. Кстати, в Прикамске проходит международный музыкальный фестиваль его имени.

Сквер этот – любимое место выгула своих чад прикамскими мамашами со всех районов города. Здесь действительно тихо и покойно – и, несмотря на все неудобства, о которых мы вам только что рассказали, сюда хочется приходить еще и еще. Здесь и дышится иначе, и кажется, будто ты в другом веке.

Театральный сквер своими тенистыми аллеями с шершавым мелким гравием напоминает Летний сад в Питере… Хочется пройтись под его кущами, над которыми не властны ни время, ни непогода, ни политические перемены в стране.

«Это, наверное, старость, а, Ветлугин? – подумал Андрей. – Сорок лет – это старость юности, пятьдесят – юность старости».

Вообще Прикамск является удивительным городом со своими старинными особняками, церквями, деревянными развалюхами, скверами и садами, со своими «революционными» трущобами и кривыми закоулками, еще не тронутыми цивилизацией, которые соседствуют с небоскребами и торговыми супермаркетами. Кинематографисты любят в тихом историческом центре Прикамска снимать фильмы про Гражданскую войну и революционеров-большевиков. Здесь даже не надо выстраивать декорации.

Как и в любом другом городе, в Прикамске есть места со своими неповторимыми названиями, историями и тайнами, про которые знают только его жители. Например, Компрос. Расшифровывается как Коммунистический проспект – центральная улица с бульваром посредине, утопающим в тени вековых лип.

Или Башня смерти – здание краевого УВД, по архитектуре напоминающее одну из башен Московского Кремля. Происхождение этого названия не знает никто – как-то прижилось само собой: Башня смерти – и все тут, как хочешь, так и понимай.

Или «огород» – городской парк культуры и отдыха имени Горького. Почему-то в тридцатые годы все парки культуры и отдыха в стране носили имя Горького. Как по заказу. В совдеповские застойные времена в «огороде» находилась танцевальная веранда, где по выходным проходили так называемые танцевальные вечера. И каждые такие танцевальные вечера, все без исключения, неизбежно заканчивались драками. Теперь здесь – детский парк с развлечениями и аттракционами. Внутри – ротонда, один из символов Прикамска, ей лет двести, а то и больше. Она ровесница города.

А есть еще художественный музей – роскошное здание бывшего кафедрального собора местной епархии. Это здание присутствует почти на всех визитных карточках Прикамска. Оно так удачно вписывается в архитектурный ландшафт, что кажется, будто оно всегда стояло на Слудской горке над Камой и ничего другого на его месте никогда не было и быть не могло.

Еще есть танк – памятник уральским танкистам. На вопрос «Где встречаемся?» или «Где живешь?» в Москве почти всегда отвечают – у памятника Пушкину, или у «пушки». В Прикамске – у танка. И всем все понятно.

А еще есть Кама. В районе Прикамска она широкая и полноводная. Именно Кама выгодно отличает Прикамск от других городов Урала – Челябы и Екатера, с которыми его постоянно сравнивают, хотя теперь Прикамск уже как бы и не Урал вовсе, а северное Поволжье.

Про всякие там Разгуляй, Шанхай, Голубые Дунай и Черемушки говорить не будем – они есть практически в каждом уважающем себя городе, даже если и называются несколько иначе.

Многие улицы Прикамска в свое время были названы именами большевиков и прочих коммунистов. Теперь, понятное дело, следуя моде, переименовываются. Например, труднонаписаемая Большевистская стала трудновыговариваемой Екатерининской. Карла Маркса – Сибирской, Советская – Торговой, Жданова – Осинской, Орджоникидзе – Монастырской. А есть еще «Комсомолка», то есть Комсомольская, она сейчас стала именоваться Петропавловской. Это – точка, на которой собираются местные проститутки, наверняка в большинстве своем бывшие комсомолки. Этим ремеслом в основном занимаются приезжие молодые дуры из городков и деревень края, не сумевшие устроиться в миллионном мегаполисе.

Есть в Прикамске и улицы, которые называются своими именами непонятно почему. Наглядный пример – улица Работницы. Это не что иное, как верх советской топонимики первых пятилеток. Да и район, в котором эта улица неизвестной работницы неизвестно какого завода находится, называется соответствующе – Рабочий поселок.

Или вот улица Фонтанная, на которой нет и никогда не было ни одного фонтана, разве что из прохудившейся вонючей канализации. А вот есть другая улица с очень «красивым» и «оригинальным» названием – Третья Водопроводная. Ну, здесь, исходя из названия, понятно, что водопроводов и водопроводчиков на этой городской окраине немерено. Возможно, поэтому в Прикамске недавно соорудили памятник водопроводчику, именуемый в народе дядей Васей. Бронзовый сантехник с блестящим носом сидит у бани, что на Пушкинской улице, на здоровенной, такой же бронзовой, трубе с огромным вентилем.

А около панорамного кинотеатра «Кристалл», когда-то единственного панорамного кино в СССР, есть другое любопытное изваяние: памятник Балбесу, Трусу и Бывалому из «Кавказской пленницы». Жители так полюбили его, что постоянно кто-то из них отпиливает им руки, очевидно, считая, что они бриллиантовые. Автор монумента уже в который раз грозится перенести памятник в другой город, но руки постоянно отыскиваются то в одном приемном пункте металлолома, то в другом.

Впрочем, памятников малых форм, да и больших тоже, в Прикамске много. Этим он еще выгодно отличается от своих географических соседей.

Здесь лето бывает коротким и жарким, а зимы – длинными и скучными. Но холодными их назвать нельзя. А лет двадцать назад, рассказывали старожилы, сорок градусов мороза было вполне обычным явлением. А сейчас – редкость. Иногда ползимы вообще не бывает снега, а иногда он выпадает в конце октября и идет чуть ли не всю зиму не останавливаясь – до самой середины апреля.

Но это все ерунда. Прикамск, как мы уже говорили, собирается стать культурной столицей, и не чего-нибудь, а самой Европы. А для этого должен чем-то отличаться не только от других российских, но и от иностранных городов. Если скульптуры малых форм, вроде нашего дяди Васи или гайдаевской троицы, можно найти в других городах и весях, то вот «красных человечков» больше нет нигде. Они сидят на крышах зданий, свешивают ноги с балконов, стоят на площадях и у входов в магазины и театры, словно зазывалы. Сделаны эти убогие безголовые существа, вроде деревянных солдат Урфина Джюса из знаменитой сказки, из дерева или из материала, очень на него похожего, и символизируют собой еще один символ Прикамска – деревянные скульптуры прикамских богов. Эти древние языческие истуканы находятся в художественном музее, и местная коллекция – самая большая и, может быть, единственная в мире. И вот человечки, по мнению прикамского министра культуры, их как бы напоминают. Но только – как бы. Такая вот своеобразная эстафета поколений.

А есть еще буквы «П». Одна из них – огромная, двенадцатиметровая – установлена у железнодорожного вокзала, вторая, поменьше, – у аэропорта. Так сказать, ворота города. Хотя букву «П» эти ворота напоминают мало – скорее больше похожи на табуретку или мохнатую триумфальную четырехстороннюю арку, так как выложены из еловых бревен. Они якобы символизируют край, где кругом одни леса. И, соответственно, лесоповальные зоны, как шутят горожане.

Маленькие, скажем так, строчные, буковки «П» установлены в городе повсеместно. Все выкрашены в ядовито-красный цвет, очевидно, чтобы их было видно издалека.

В последние два-три года в Прикамске открылось несколько новых театров. Один из них носит двойное название «Молот-Сцена». А руководит этим «самым фешенебельным театром с самыми нашумевшими спектаклями в самом модном городе Прикамске», как было написано в какой-то столичной газете, одна московская знаменитость. В Прикамске бывает лишь наездами, очевидно, приезжает за щедрой зарплатой.

А есть еще музей современного искусства, он расположен в здании бывшего речного вокзала. Таких музеев нет больше нигде в стране.

А сколько фестивалей проводится в этом некогда заштатном провинциальном губернском городе Прикамске! Короче, культурная столица. И все это так весело, если бы не было так грустно.

А грустно потому, что прикамская действительность завораживает своей абсурдностью. Жизнь выплеснула на улицу все невероятные сложности и непотребства своего невиданного ранее многообразия, наводнив город полчищами несчастного вида непритворных инвалидов, неизвестно откуда взявшихся кликуш и юродивых, полуразложившихся бомжей, опухших алкашей и наркоманов, беженцев всех мастей и оттенков кожи, печальных одиноких старух у больших магазинов.

С надписями на картонках, с душераздирающими текстами, с протянутой рукой, с исполнением музыкальных куплетов, все они заняты одним – зарабатывают на пропитание кто как и чем может, истово вымаливая милостыню, пытаясь что-то продать или скоммуниздить…

А вообще Прикамск – город, где слились параллельные миры: сверкающая реклама, шикарные магазины, солидные банки, рестораны с кухнями всех стран, новые элитные, но в то же время неизвестного происхождения и качества дома-небоскребы, машины последних моделей, в пух и прах разодетая публика…

И бьющая в глаза роскошь, и ужасающая нищета уживаются рядом, как в странах третьего мира…

И последнее. Прикамск, как бы там ни было, – это прежде всего промышленный город. И кажется, что гул заводов с дымящимися трубами здесь давно перерос в индустриальную симфонию. И это хорошо заметно на улице со странным названием Героев Хасана. Или – Трусов Халхин-Гола.

Но это уже были фантазии воспаленного ветлугинского воображения.



Конец первой части




Часть 2

Доктор





Шахтерская мафия


Катаев согласился на встречу с Доктором, которую устроила ему Ирина. Местом рандеву был избран дешевый – по бандитским меркам, естественно – ресторан украинской кухни «Полтава», расположенный недалеко от памятника прикамским танкистам, погибшим в годы войны. По городу была раскинута целая сеть едальных заведений этого хохляцкого бренда. Похоже, что все они принадлежали крутому бизнесмену с украинской фамилией Владимиру Скляренко, более известному в крае под другим именем – Доктор, или его людям. Иначе, думал Катаев, он наверняка назначил бы стрелку в другом месте. Впрочем, Доктором сейчас называли его редко, разве что опера со стажем да бывшие подельники. С этим человеком и предстояло Катаеву встретиться.

Опаздывать в таких случаях было не принято. Поэтому Катаев пришел заблаговременно, но светиться в ресторане не хотел и от нечего делать, пока время позволяло, зашел в близлежащий универсам. Он рассеянно смотрел на покупателей, толпящихся у касс с корзинами, набитыми продуктами. «Н-да, как все просто, купил – и доволен. Мне бы их заботы». Он волновался перед встречей и хотел себя успокоить таким странным способом.

Ровно в два часа он вошел в вестибюль ресторана. К нему тут же подскочил молодой человек:

– Вас ждут.

Он взял у Катаева куртку и указал на зал. В просторном зале, отделанном под украинский курень, посетителей, несмотря на обеденное время, было немного. Очевидно, из-за высоких цен. В дальнем углу у окна за дубовым столом сидел тот самый Владимир Скляренко. Катаев раньше никогда не видел его живьем, лишь на фотографиях да по телику. Это был полнеющий, с короткой стрижкой, мужчина лет пятидесяти, одетый в серый костюм и голубую сорочку, как сейчас модно, без галстука. Он отложил в сторону газету – это был «Обоз», как успел заметить Катаев, – встал и протянул ему руку.

– Здравствуйте. Владимир Иванович, – представился он, слегка наклонив в знак приветствия голову.

– Михаил… Иванович, – слегка волнуясь ответил Катаев.

– Тезки, значит. Прошу.

Когда Михаил сел на скамью, заменяющую в этом ресторане стулья, Скляренко спросил:

– Что будете заказывать? Не стесняйтесь. Как говорится, все схвачено, за все заплачено.

– Я вообще-то поел. Так, если что-нибудь легкого.

На самом деле Катаев был голоден как волк, но жрать на халяву бандитскую подачку не хотел.

– Вы какую кухню предпочитаете?

– Ту, которую я еще не пробовал, – сострил Катаев.

– Настоящая украинская подойдет?

Михаил согласно кивнул, хотя в этом ресторане он уже бывал. Скляренко сделал еле видимый жест рукой, и неизвестно откуда возникшая официантка выставила на стол черный хлеб, сало, овощи, мясо, тарелки с дымящимися варениками и большой графин украинской горилки.

Доктор разлил ее по стопкам.

– За знакомство!

Они выпили, закусили, намазывая сало на хлеб, словно масло.

– Так вот, в чем, собственно, дело, – начал разговор Скляренко. – Вам уже, наверное, сказали, что я хочу, чтобы вы написали обо мне книгу. Точнее, не обо мне, а о тех суках, которые изуродовали мне жизнь, сломали мою судьбу, в результате чего я стал совсем не тем, кем хотел стать. Хотя теперь я не жалею. На все, как говорится, воля Божья.

«Еще бы, – ухмыльнулся про себя Катаев, – я бы тоже ни о чем не жалел».

– Я не знаю, – продолжал между тем Доктор, – что это будет: документальная книга или художественный роман, вам видней. Самый лучший вариант, я думаю, это, как у вас там говорят, журналистское расследование.

Наступила пауза. Скляренко налил по второй.

«Между первой и второй перерывчик небольшой», – весело подумал про себя Катаев и сам себе улыбнулся.

– Да-да, вы правильно подумали, что между первой и второй должна пройти минута-две, не больше. А вот между второй и третьей можно посидеть и поговорить минут десять. Ведь водка создана не для пьянства, а для долгих мужских разговоров. Так в книгах пишут, – словно читая его мысли, сказал Доктор.

Катаеву всегда казалось, что бандиты не пьют и не курят, поскольку все они бывшие борцы или боксеры. Хотя и отчетливо понимал, что не все бывшие спортсмены – бандиты. Похоже, что Доктор был не по этой части, он – исключение.

Действительно, Доктор занимался спортом лишь в школе, да и то на уроках физры. Хотя сейчас, следуя моде и своему «политесу», посещал фитнес-клуб, играл в теннис, совершал ежедневные пробежки, катался на горных лыжах зимой и летом на виндсерфинге и аквабайке, ездил на рыбалку и обожал охоту. И всячески поощрял прикамский спорт в виде строительства небольших спортплощадок или, как их теперь называют туполобые чиновники, плоскостных сооружений.

– Ваше здоровье, – он снова поднял рюмку, чокнулся с Катаевым и выпил залпом. Молча закусил овощами. Вслед за ним выпил и Михаил.

– Так вот. Когда-то я учился в мединституте на детского доктора. Сам я не из Прикамска, а из Шахтерска. Знаете такой город?

– Знаю, конечно. Был там пару раз, – ответил Катаев.

– После третьего курса я приехал туда на каникулы. Мы жили с бабкой даже не в самом Шахтерске, а в одном из поселков при шахте имени Двадцатилетия Октября. Так она тогда называлась. Может, и сейчас так называется, если, конечно, от нее что-то осталось. Помните эту моду, наверное, когда всему на свете присваивались совдеповские имена?

– Помню, конечно, у меня тетку, например, зовут Авелина, что сокращенно означает «авиация, электрификация и индустриализация».

– Хм, серьезно? – улыбнулся бандит.

Катаев кивнул.

– Забавно. Ну так вот. Отец у меня погиб на шахте, когда я в первом классе учился, мать умерла года через два после его смерти. Короче, воспитывала меня одна бабка. Ну… это неважно. Так вот, в поселке тогда ограбили магазин. И местный опер, значит, почему-то решил, что это сделал я. Честно сказать, я не рос пай-мальчиком, но шпаной тоже не был, хотя у меня и были приводы в ментовку, как у всех наших пацанов. За драки. Жить в шахтерском поселке и не драться, сами понимаете, невозможно. Вот мы и пластались: улица на улицу, шахта на шахту.

Доктор немного помолчал. Потом снова разлил горилку по стопкам, но выпил один, не приглашая Катаева. Очевидно, воспоминания ему были неприятны.

– Меня арестовали. Я до сих пор не могу понять, зачем им надо было вешать этот грабеж именно на меня? У меня же алиби было. В тот вечер я был у подруги, ночевал у нее, ну, сами понимаете. Но слушать меня, значит, никто не хотел. Никаких терок с опером тем у меня никогда в жизни не было. То есть нечего нам с ним было делить, значит. Следак тоже ничего слушать не хотел. Адвоката мне предоставили дежурного – откуда у бабки деньги? Он сначала уговаривал меня, чтобы я признался. Убеждал, что в первый раз получу по минимуму. А на зоне – амнистия за хорошее поведение, и так далее. И, короче, годика через полтора-два на свободу с чистой совестью. Типа, помни, что тебя ждут дома… А там вся жизнь впереди. Про судимость, значит, никто и не узнает. Я не согласился. Тогда меня стали прессовать.

Он помолчал и снова продолжил:

– А что я? Пацаном был зеленым. Подписал «чистуху». Короче, дали мне ровно столько, сколько просил прокурор – четыре года «строгача». Возможно, потому, что я долго был в несознанке, а на суде все отрицал. Это их и обозлило.

Наступила пауза. Оба опять молчали.

– Поэтому я ненавижу эту власть, точнее не саму власть, хотя она тоже говно, а тех, кто ей служит, тех, кто за лишнюю звезду на погонах готов не только невинного человека засадить в тюрягу, а мать родную продать. И еще. Я понял, значит, что ворон ворону глаз не выклюет, что милиция, прокуратура, суд, адвокаты – все это одно целое, как Змей Горыныч – сучье существо с несколькими жадными головами, готовыми все сожрать. И рубить эти головы бесполезно, надо сразу бить в сердце, – он так сжал в руке рюмку, что та треснула, и осколки с остатками водки рассыпались по скатерти. Он вытер руки салфеткой. Затем опять замолчал.

Катаев смотрел на него, пытаясь понять, чем же он, простой редактор, заслужил такую милость: слушать исповедь не кого-нибудь, а самого Доктора, реального хозяина города, человека с самой гуманной в мире кличкой, но искалечившего между тем не одну человеческую жизнь.

– Сейчас с этой страной меня ничто не связывает, – продолжил Доктор, – она для меня – способ выкачивания бабла, и больше ничего. Возможно, это и не патриотично. Но уезжать отсюда я не собираюсь, значит, работать надо в России, а отдыхать там, в Европе или Африке, – он замолчал, словно прокручивал в голове все, что только что сказал. – Закусывайте, Михаил…

– Иванович, – напомнил Катаев.

Доктор снова сделал жест рукой. Официантка поставила перед ними по тарелке горячего борща.

– Бабка умерла, значит, не дождавшись меня, – продолжил свой рассказ Скляренко. – Дом отошел каким-то дальним родственникам, я их даже не знаю. Когда я освободился, мне некуда было идти. Но помогли связи, полученные на зоне. Я ведь в тюрьме-то выжил благодаря тому, что меня опекал смотрящий. Он уже старый был, значит, с ним однажды приступ случился сердечный, а я хоть и недоученный, но врач. Помог ему вернуться с того света. Откачал я его, короче. Отсюда, значит, и погоняло свое получил – Доктор. Он мне его присвоил. Хотя в школе меня Хохлом звали. А я на Украине-то отродясь не был, все больше по Европам. Потом в санчасть Филин, смотрящий, меня устроил лепилой. Фельдшером то есть. Нет, я, конечно, не жалею, что стал тем, кем стал. Но это я теперь не жалею. А раньше, бывало, подумаю, что стал бандитом…

Наступила пауза.

– Да, кто на зону попал, тому обратной дороги нет. Зона ломает все.

Они снова выпили.

– Но это все предыстория, так сказать – прелюдия. Почитаете – поймете. Теперь к делу. Вот здесь все документы, точнее копии, – он протянул Катаеву тяжелую пластиковую папку, – посмотрите. Да, единственные условия, которые я хочу сразу обозначить: это, во-первых, чтобы все действующие лица нашего, как бы это сказать, произведения, что ли, были показаны под своими именами и должностями в полный рост. Сейчас они все впереди на лихих конях: один из этих козлов, значит, стал заместителем прокурора нашего края, второй – начальник районного УВД в Прикамске, в депутаты лезет, конкурент, значит, мой. Третий – один из главных судей в соседней области. Их так и называют – шахтерская мафия. И второе: чтобы главы из нашей книги были опубликованы в вашей газете по мере написания книги. Типа рекламы, что ли. Иными словами, значит, я хочу им отомстить. Как там, в Библии, время разбрасывать камни, время собирать камни. Короче, они должны ответить за свое. Пусть каждому воздастся по заслугам.

Катаев удивился тому, что грешный бандит знает Писание. Все-таки Библия – это святое. Или действительно все в этом мире перевернулось с ног на голову, раз бандит, начитавшись Библии, готов публично обосрать полицию и прокуроров? А кто должен тогда сидеть в тюрьме?

Катаев заметил, что речь и манера говорить у Владимира Скляренко отличались от того словесного и напыщенного бреда, которым изъяснялись остальные прикамские бандиты-бизнесмены и некоторые депутаты, хотя и у него проскальзывали слова-паразиты. Но, как бы там ни было, образование, хоть и незаконченное, чувствовалось.

Доктор между тем опять разлил горилку по стопкам:

– Ну, давайте. Ваше здоровье.

Они чокнулись, закусили густым борщом. Некоторое время молчали.

– Понимаете, Михаил Иванович, я не граф Монте-Кристо, и то, что я хочу сделать, – совсем не месть обманутого и обиженного человека. Я хочу сказать правду. И добьюсь этого, уверяю вас.

– Я понимаю. Но почему бы вам не пойти, скажем так, традиционным методом? – осторожно сказал Катаев. – Вы поняли, о чем я говорю?

– Конечно. Понимаете, я не хочу их смерти или еще чего-то. Точнее, я хочу уничтожить их морально. Я хочу, чтобы в них плевались и тыкали пальцами. Как в прокаженных, значит. И я это сделаю. Они заслужили это. А если их грохнуть, то они останутся героями, знаете, такими непримиримыми борцами с преступностью. Как настоящие менты. Похоронят их с почестями, салют и все такое. Я, может быть, и простил бы их – все равно есть Божий суд, как говорят, он самый главный. Будут там гореть в аду. Но ведь они, сучары, жизнь-то не только мне поломали, а еще многим другим. Это я, сильный и богатый, могу отомстить, а остальные просто не могут этого сделать. И еще. Если их убьют, то все подозрения сразу падут на меня. Я отмажусь, конечно. Но мне сейчас этого не надо. Там, в прокуратуре, тоже не дураки сидят, сразу поймут, откуда дует ветер. А у меня, значит, выборы в краевую Думу. Я хоть и бандит, но считаю, что я нисколько не хуже тех козлов, кто сидит там и учит нас жить. Там такая блядва… – махнул Доктор рукой. – Да вы и сами знаете это не хуже меня. Только я не скрываю своего прошлого. И за свои грехи я давно ответил. По закону.

Вновь наступила пауза.

– Так как? – спросил Доктор после некоторого молчания.

– Я должен подумать, для меня это… – Катаев подумал немного, подбирая нужное слово, и тихо сказал: – Необычно, что ли. Я еще никогда не писал такого.

– Чтобы вам лучше думалось, готов заплатить задаток, так сказать, для вдохновения. Плюс, если понадобится, охрана и машина, ну и командировочные, если придется сгонять, скажем, в Шахтерск или еще куда-то. Если вы не согласитесь, я не обижусь, буду искать другого писателя. Но если у нас сделка не состоится, сами понимаете, что все, о чем мы сегодня говорили, должно остаться между нами.

«А ведь это сделка, сделка со своей совестью. Но цена… – подумал Катаев. – Слава богу, скажи спасибо, что не подавился, когда услышал».

А вслух он сказал:

– А почему бы вам не издать свою газету?

– Во-первых, мне нужна газета известная. С именем, репутацией, читателями. Короче, такая, как ваша. Или какая другая популярная. А во-вторых, новая газета вызовет подозрение. И дорого это. И раскручивать ее долго. Понятно? Третье. Я всегда делаю только те дела, в которых хоть что-то понимаю. И последнее: этот вопрос не обсуждается.

– А вы пробовали телеканал какой-нибудь подключить?

– Меня телевидение не интересует. Что ТВ? Посмотрел и забыл. А печатное слово в душу западает. И еще раз повторю: это не обсуждается.

Катаев кивнул:

– Понятно, я так и думал. Извините.

– Ну так что?

– Я должен подумать.

– Понимаю. Завтра во второй половине дня вам позвонят.

Сказав это, он отдал Катаеву папку.

– Особое внимание обратите вот на этого козла – Олег Коротков. Запомните. Тот самый опер, который меня сажал, – Доктор раскрыл папку и указал на одну фотографию. – Там, кроме моего дела, есть и другие материалы: свидетельские показания, видео. Я лишь одно из действующих лиц. Точнее, я только терпила, а они главные. А сейчас – извините, – он посмотрел на часы. – Черный «ниссан» в вашем распоряжении, водитель в курсе. Он отвезет вас домой или куда скажете. Кстати, можете бесплатно заказать здесь все что угодно. Всего доброго.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64347577) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.