Книга - Быть Человеком

Быть Человеком
Николай Т. Дегтярёв


Наверное, не случайно автор открывает своё повествование воспоминанием из далёкого детства о том, как учился плавать… Это очень символично, ведь «жизнь прожить не поле перейти». Книга рассказывает о становлении личности молодого человека, о переходе от юности к молодости.

Вначале мы видим ершистого подростка, а в завершении книги – мужчину, прошедшего серьёзную службу в армии. Вместе с героем повести Степаном Трифоновым, в котором угадывается автор произведения, мы растём физически и нравственно, трудясь с ним то на строительстве шлакобетонного заливного гаража или зерносушилки, то на лесозаготовке… Вместе с главным героем тяжело переживаем смерть отца и испытываем щемящую любовь и нежность к матери. Участвуем в строительстве Горно-обогатительного комбината в Солнечном на Всесоюзной комсомольско-молодёжной стройке и вступаем в единоборство с хунвейбинами…

Путь становления личности Степана Трифонова не был гладким – приходилось и «оступаться», и ошибаться, ведь как говорит один из героев повести: «Родители и учителя только открывают двери, а дальше человек идёт сам».

Завершается книга, как и начиналась, созерцанием реки, символом течения жизни:

«Степан, оставшись один, ещё долго сидел на берегу Амура. Мощная дальневосточная река спокойно несла свои воды в Охотское море. Она, как жизнь, продолжала своё вечное движение, с крутыми зигзагами, поворотами, непредсказуемыми бурями и штормами. Но в одном был уверен Степан: с началом жизненного пути, как с главным экзаменом, он справился успешно – понял, что главное – быть Человеком!»

Черныш Юлия Германовна, учитель русского языка и литературы

МОАУ СОШ с. Томское

Серышевского района Амурской области





Николай Дегтярёв

Быть человеком

Повесть



Победивший других силён, победивший себя могуч.










Глава 1

Последние каникулы







Степан лежал на берегу протоки, на тёплом, мелком и мягком песке. Позади, на бугре, монотонно гудела мельница. Тёплое солнце и лёгкий ветерок ласкали загорелое тело семнадцатилетнего парня. Вспомнилось, как в этой протоке он ещё до школы научился плавать. Отталкиваясь одной ногой от песчаного дна, в какой-то момент плыл, интенсивно бултыхая руками и ногами, постепенно продвигаясь вдоль берега. Время нахождения на плаву становилось всё больше и больше. Мама невдалеке стирала половики и ещё какие-то тряпки, изредка поглядывая на дитя. Стёпа, брызгая во все стороны, радостно подбежал к маме:

– Мама, я плавать умею!

– Топориком?

– Как это?

– Если топор бросить в воду, он долго будет плыть?

– Но я не тону, а плыву.

– Ну-ка, покажи.

Степа зашёл по пояс в светлую воду, вдохнул полные лёгкие воздуха, вытянул вперёд руки и, сделав резкий толчок ногой, интенсивно работая ногами и руками, надув щёки и окружив себя массой брызг, поплыл. Воздуха хватило метра на три.

– Мама, видела?! – тяжело дыша, прокричал пловец.

– Молодец! Но дышать не забывай.

– Что я, маленький, что ли? Дышу…

– Ну, коли научился плавать, то плавай в трусах, а то вон, видишь, девочки идут.

Степан быстро выскочил на берег, забежал за лодку и, надевая трусы, хлюпнулся в воду. Подошедшие девочки звонко рассмеялись.

Вспоминая этот эпизод, Степан рассматривал плывущие по небу кучевые облака и снисходительно, по-взрослому, улыбался.

Откуда-то появился Юрка Жунковский:

– Стёпа, ты что, все каникулы будешь загорать?

– А когда загорать? На то и лето – зимой холодно.

– Работать пойдёшь?

– Думаю вот на кирзавод податься. На прошлых каникулах заработал себе на рубашку, брюки и ботинки.

– Давай к нам в бригаду – мы в Поляне гараж строим. Никлоша обещал по пять рублей в день платить.

– Что ты врёшь! Это же не золотой прииск – такие деньги…

– Что я, тебе врать буду?! Мы с Витькой уже работаем.

– А кто такой Никлоша?

– Некоторые зовут Миклош, это его лагерная кличка. Климов Николай Иванович на войне был лётчиком, сбил три фашистских самолёта, служил до 1954 года, капитан, кавалер ордена Красного Знамени, медалей куча.

– Ничего себе зэк!

– Бывший зэк. Он давно сидел, а кличка осталась.

– А возьмёт он меня?

– Конечно возьмёт: ты вот какой здоровый детина – на тебе пахать можно!..

– Нет, нельзя, я же не лошадь и тем более не ишак.

– Да ладно выпендриваться…

– Я подал документы в мореходку, но пока можно поработать. А за что он сидел?

– Он на эту тему не разговаривает. Если верить слухам: здание треснуло, которое он строил, будучи прорабом… Идём, он сейчас дома.

Николай Иванович, мужчина среднего роста и зрелого возраста, с большим горбатым носом, в чёрных семейных трусах и синей майке, подошёл к калитке, с трудом сдерживая беспородного лохматого пса.

– Чего шляетесь?

– Да вот Степана привёл.

– Ты что: вертухай[1 - Охраняющий периметр зоны, надзиратель, караульный, надсмотрщик…] – приводить? Ну и как: конвоируемый не пытался сбежать?

– Я сам пришёл, – вмешался в разговор Степан, – на работу пришёл проситься.

– Так просись.

– Возьмёте?

– Возьму. Завтра – понедельник, автобус – в семь сорок. Подходите вместе с Юркой на остановку. Как отец себя чувствует?

– С санатория отправили в больницу, сказали, что туберкулёз вылечили, теперь сердце надо лечить.

– Где он?

– В Белогорске, в туберкулёзной больнице.

– Всё понятно. Одевайся по-рабочему. И не опаздывать!

Бригада строила шлакобетонный заливной гараж в селе Поляна, рядом с берёзовой рощей. Группа мужиков и подростков сидели возле костра в ожидании начала рабочего дня.

– Здравствуйте, – как-то неуверенно произнёс Стёпа, а про себя подумал: «Зачем нужен костёр, когда солнце уже жарит во всю Ивановскую?!»

– Здорово, коли не шутишь, – первым ответил дядя Толя Понкратьев. Остальные строители вразнобой что-то пробурчали, делая вид, что им абсолютно неинтересно, кого ещё «принесло» в бригаду. Грохоча на ямах, подошёл самосвал ГАЗ-51.

– Юра, Стёпа, Витька! Берите лопаты, верхонки – и вперёд, на цементный склад, в Серышево. Юра, ты что-то привозил из дома?

– Что?

– Рот и нос чем будете закрывать?

– Лежит в вагончике, половина ещё осталась.

– Бегом, чтобы мне самосвал не простаивал.

Юра быстро принёс из бытовки кусок старой маминой ночной рубашки:

– Здесь ещё не на одну машину материала хватит.

Пока Степан притащил лопаты, Юра завязал узлы по углам носового платка и натянул на голову.

– А у тебя есть носовой платок?

– Нет, конечно.

Николай Иванович протянул свой платок:

– Прикрой голову, а то потом придётся кувалдой цемент отбивать.

Степан рассмеялся, представив, как с его головы кувалдой сбивают куски цемента. Ребята быстро побросали лопаты в кузов, втроём заскочили в кабину, и самосвал тронулся.

Не прошло и четверти часа, как ГАЗ-51 заехал под большой навес, обшитый самодельной дранкой.

– Начинайте грузить – я пошёл, отдам накладные, – на ходу бросил водитель Антон.

Ребята молча облачились в «спецовки», натянули на головы завязанные по углам носовые платки, повязали на нос и рот повязки из тёти-Юлиной «ночнушки» и молча приступили к погрузке цемента. С первой лопаты Стёпа почувствовал тяжесть: «Это тебе не шлак на кирзаводе кидать, и даже не песок».

– Ничего, – Юрка как будто прочитал его мысли, – привыкнешь.

– А что тут привыкать? Бери больше – кидай дальше. Пока летит, отдыхай.

– Не кажи гоп, доки не перескочив.

Степан ничего не ответил, продолжая монотонно бросать цемент. Усталость подкрадывалась незаметно: сначала начали уставать руки, потом плечи, спина. А вот когда начала подводить дыхалка, Стёпа понял, что пора отдохнуть:

– Не пора ли нам пора…

– Что мы делали вчера… – закончил прибаутку Юрка.

Грузчики вышли на свежий воздух, степенно сели на старый, вывороченный с корнем тополь, давно лежавший под забором. Здесь как ни в чём не бывало чирикали воробьи и освежал лёгкий ветерок. На небе застыли в ожидании ветра белые пушистые облака.

– Пойду воды принесу, здесь колодец недалеко, – засуетился Юрка.

– В чём, в ладошках?

– В складе на гвозде висит старый солдатский котелок.

Через пять минут ребята с удовольствием пили ледяную воду.

– Хорошо, – как-то мечтательно протянул Стёпа.

– Хорошо отдыхать, когда работа сделана.

– Это точно. Пойдём, пока лень не одолела.

Через час – по команде Антона:

– Хорэ, а то рессоры не выдержат.

– Вы отдыхайте, пока я отвезу цемент.

Не прошло и получаса, как самосвал снова стал под погрузку.

– Я ваши сидорА[2 - Сумка с едой.] привёз. Никлоша сказал, что нечего ездить, больше времени останется на отдых.

После обеда ребята нагрузили ещё одну машину и, по команде прораба, вернулись на стройку.

– Размялись, теперь пора за работу браться, – пошутил Никлоша.

Одно хорошо: дышать можно полной грудью без всяких повязок. Готовый к заливке бетон надо было нагрузить подборной лопатой в носилки, отнести по деревянному гнущемуся под ногами трапу и высыпать в опалубку. Работа быстро втянула в свой водоворот, но к концу дня носилки казались тяжелей, руки плохо слушались, а ноги передвигались с трудом. К восьми часам вечера работу закончили, помыли и перетащили инструмент в кузов-будку, оборудованную под бытовку.

Сбросили спецовки, наскоро ополоснулись из шланга и чуть ли не бегом двинулись на остановку. Последний автобус «Серышево – Белогорск» проходил Поляну в половине девятого. Местные мужики Спиридон и Афоня на трофейном мотоцикле «Харлей» уже умчались домой в Серышево – благо дом рядом, можно на работе не переодеваться. Пока ждали автобус, Никлоша провёл планёрку прямо здесь, на остановке:

– Работали по-ударному, но можно лучше. Утром долго раскачивались, а после обеда долго очухивались от переедания. Юра, тебе объявляю благодарность за правильно организованную работу с новичком.

– Я тут при чём?

– Не буду же я Степана хвалить, чтобы его не испортить. Вместе вы с цементом справились на час раньше нормативного срока, а это дало возможность поработать вам непосредственно в заливке фундамента. Наш девиз?

– «Ударный труд и примерное поведение, приближает твоё освобождение».

– Ты объяснил новичку от чего освобождение?

– Нет. Сейчас объясню.

– Не надо, пусть Витька объяснит: он собирается в милиции работать – пусть тренируется.

– Освобождение от лени и безденежья, – чётко отрапортовал Витька Жунковский.

В этот момент подрулил автобус…

Через неделю Николай Иванович направил Юрку, Стёпу и Ибрагима, как он выразился, «в командировку» на Томский карьер – грузить гравий.

– Работа не пыльная, в отличие от цемента. Пару самосвалов вам для начала хватит. Когда нагрузите второй, ваша работа на сегодняшний день окончена. На объект можете не приезжать.

– А как же мы трое в кабине поедем? Это тебе не в Серышево, рядом, – здесь на ГАИ можно нарваться.

– Вас двоих отвезёт Афоня на «Харлее», а ты, Стёпа, садись в самосвал. На последнем рейсе вернётся Ибрагим, он из Поляны, а вы, «томские ротаны», останетесь дома. Лом и лопаты с верхонками не забудьте.

Афоня – сорокалетний, коренастый мужик – был слегка придурковат: его любимое слово «шуруй», которое он произносил как «шуругуруй» и вставлял в свой разговор слишком часто, напоминая окружающим о своих странностях.

Карьер разделял село Томское на две части, в большей находилось правление колхоза имени Свердлова и МТС[3 - Машинно-тракторная станция.]. Клуб и начальная школа располагались в меньшей части села. Но почему-то именно центральную усадьбу называли Нахаловкой. «Наверное, когда строилось село, в самом удобном месте поселялись самые нахальные люди», – подумал Стёпа. Когда-то здесь проходила узкоколейка, гравий возили для насыпи Амурской железной дороги, впоследствии объединённой с Забайкальской. Теперь этот полузаброшенный карьер использовали только на местные нужды.

Водитель Генка сам выбрал место добычи и погрузки гравия:

– Вот здесь долбите.

Стёпа большим ломом принялся размельчать спрессованный песчано-гравийный грунт под нависшей метров на десять стеной. Генка, мужик лет за тридцать, сразу взял на себя роль негласного бригадира:

– Самозванцев нам не надо, бригадиром буду я. Ты, парень, осторожней, а то обвалится – не успеешь убежать.

Стёпа, увлёкшись работой, не обратил внимания на предупреждение шофёра. Гравий поддавался легко, осыпаясь чуть ли не под кузов самосвала. Юра с Ибрагимом начали загружать самосвал. Постепенно руки привыкли к лопате, появился рабочий ритм, дыхание стабилизировалось, но кузов наполнялся медленно. После первого «перекура», так называли в некурящей бригаде перерыв, самозваный «бугор» дал команду:

– Братва, знаете, что означает поговорка: «Работаешь стоя, отдыхай сидя»?

– Человек устаёт от одних действий быстрее. Надо меняться местами.

– Я пойду гравий долбить, – первым согласился Ибрагим и, не дожидаясь согласия, взялся за лом и начал вгрызаться в неподатливый грунт. Долбил ожесточённо, со злостью и остервенением, не обращая внимания на окружающую действительность. Работа его увлекла или обида на товарищей, которые недооценили его столь сложную натуру. Вдруг стена шевельнулась и гравий резко сполз со стенки, по пояс засыпал бедолагу, придавив его к заднему борту поднятого кузова самосвала. Стёпа с Юрой успели отскочить и сразу бросились откапывать товарища. Водитель мигом заскочил в кабину, но попытки сдвинуть самосвал с места остались тщетны, поскольку гравием полностью засыпало задние колёса. Солдаты, грузившие невдалеке гравий, моментально прибежали на помощь. Пока откапывали, пострадавший не проронил ни слова, стоял как чурбан, только глаза округлились и испуганно взирали на спасителей. Наконец подъехал военный ЗИЛ-157 и быстро выдернул самосвал из кучи гравия Минут через пять пострадавший уже лежал на этой самой куче гравия. Брюки были мокрые.

– Мочевой пузырь раздавило, – констатировал один из солдат.

– Лишь бы яйца остались целы, – поддержал сослуживец.

– Надо отвезти в больницу, – предложил Юрка.

– Что случилось?! – командирским тоном спросил старшина-сверхсрочник, вернувшийся из деревни.

– Да вот – парня придавило гравием.

– Рядовой Афонько, бегом за плащ-палаткой! Чего стоите?! Быстро за лопаты – отрыть борт. Шилин и Петров, в машину. А ты чего стоишь?! Марш за руль!

Через три минуты машина увезла Ибрагима в Белогорский военный госпиталь. Больше он на стройке не появлялся.

Тридцатого июня, вернувшись с работы, Стёпа не застал дома маму. Подошёл сосед дядя Федя и пояснил, что она ещё в обед уехала в больницу к отцу и до сих пор не вернулась. Во время разговора напротив дома остановился рейсовый автобус, из него вышла мама и, не скрывая слёз, с трудом подошла к калитке:

– Папа умер.

Состояние беспомощности охватило Степана. Никакие слова не приходили на ум, чтобы как-то успокоить мать. Дядя Федя немного посидел на крыльце и, тоже ничего не сказав, ушёл.

Трифон Андреевич был известным человеком в районе: работал в райкоме партии, замполитом Томской МТС, председателем колхоза имени Свердлова, но проводить его в последний путь почему-то пришло мало народу, что удивило Стёпу: «Всю жизнь работал для людей, семья была на втором плане, а хоронить желающих мало».

Мария Ивановна в восемнадцатилетнем возрасте вышла замуж за флотского офицера. Не всегда гладко проходила жизнь, но шестерых детей родили и поставили на ноги: Толик – в интернате, остальные разъехались кто куда. Степан крепко задумался: «Вот уеду в училище, мама останется совсем одна. Всю жизнь жила в окружении детей, был муж, а теперь – одиночество… Как я могу её оставить?»

– Мама, я написал письмо в мореходку, чтобы вернули документы. До армии поживу дома, с тобой.

– Как хочешь… Но помни, что папа твой на море туберкулёз заработал.

На следующий день после похорон отца Стёпа вышел на работу.

Николай Иванович не одобрил его решение – забрать документы из училища:

– Один раз дашь себе слабину: отступишь назад – и потом начнёшь катиться по воле житейских волн, так и не станешь человеком.

– Стану! – твёрдо ответил Степан и пошёл «хорохорить» бетон.

По окончании возведения гаража в селе Поляна Николай Иванович оставил Стёпу в своей бригаде для строительства зерносушилки в селе Пригородном. Во многих колхозах и совхозах в этот период шла модернизация зерновых дворов. Оборудование привезли, а без соответствующей печи зерно не просушишь. В более раннем возрасте Стёпе приходилось на летних каникулах перебрасывать зерно при помощи транспортерной ленты и деревянной лопатой из одной кучи в другую, пока зерно не проходило через сушилку. Этот круглосуточный процесс казался Стёпе бессмысленным, пока он сам не почувствовал чрезмерное тепло в большой зерновой куче, которая оказалась на какое-то время забытой бригадиром зернового двора. В ночную смену он задремал, зарывшись в пшеницу, а проснулся от сна, в котором ему снилось, будто он спит на русской печке, а под ним становится всё жарче и жарче.

– Ты что, заснул?

Степан открыл глаза, перед ним стоял Петя Павленко.

– Нет, задумался. Вспомнил, что зерно может «сгореть», если его не «хорохорить».

– Пока умный думает, дурак уже работает. Скоро Никлоша подъедет, а мы сегодня маловато углубились.

– Это не глина, а резина – лопата не берёт, лом отскакивает…

– Поэтому Никлоша эту глину «ломовой» называет.

– Ладно! Глаза боятся, а руки делают.

Ребята попрыгали в котлован будущего фундамента зерносушилки глубиной в метр. Сапоги с трудом отрывались от вязкой глины. Но только углубились, подъехал Никлоша:

– На месте топчемся?

– Больше негде, – ответил Стёпа.

– Вы что?! Без надзора не можете работать?!

Никлоша запрыгнул в котлован, взял лом, кувалду и начал спокойно отковыривать кусок за куском твёрдую и скользкую глину.

– Вот так надо работать, не спеша, спокойно, тогда будет результат. Понятно?

– Оно-то понятно, но у вас силы больше, чем у нас двоих, – начал оправдываться Петя.

– У тебя маловато, у Стёпы многовато, в среднем – нормально. Возьмите «кувалдометр»[4 - Кувалда (шут.).], вбивайте клин, двигайтесь вглубь ещё на полметра.

– Николай Иванович, вы говорили, что надо два метра глубины при таком грунте. Мы с инженером совхоза всё рассчитали. Сегодня привезут бутовый камень, пойдёт на основание фундамента, а дальше усилим арматуру и зальём бетоном. Я договорился с кладовщиком, он где-то достал цемент марки ШПЦ[5 - Шлакопортландцемент.] – это надёжно.

– Вручную будем мешать бетон? – робко спросил Стёпа.

– Сегодня подвезут и подключат бетономешалку. Что-то мы сегодня разболтались. Обедайте, а мне ещё в РСУ[6 - Ремонтно-строительное управление.] надо смотаться.

– Мы уже пообедали, Николай Иванович.

– Ну, тогда я спокоен – успеете. Да, завтра ещё одного специалиста берём – каменщика, зовут Антон.

С этого дня произошёл перелом в работе: усталость отошла на второй план, появились энтузиазм и рабочая энергия. Работа закипела – сушильную печь сдали в срок.

Отдохнув неделю, поехали возводить очередную печь в Белоцерковку. Здесь земля оказалась песчаной, фундамент много времени не забрал, печка росла на глазах.

Но в один прекрасный день в селе появился «кукурузник»[7 - Разговорное название советского самолёта сельскохозяйственной авиации, биплана Ан-2.], который обрабатывал колхозные поля какими-то химикатами. По выражению лётчика, «делал прополку». «Парковался» самолёт на поляне вблизи зернового двора. Николай Иванович, бывший лётчик-истребитель, в 1954 году «подчистую» списанный из авиации из-за последствий болезней, вызванных контузией, полученной на фронте, быстро нашёл общий язык с коллегой Семёном. Их объединила одна общая страсть к голубому бездонному небу. К великому сожалению пилотов, страждущих романтикой неба, в магазине спиртного не было.

– Уборочная, однако. Вино продают только на центральной усадьбе Белогорского совхоза, – пояснила продавщица Алдана.

Из магазина ноги сами повели к самолёту.

– Вот, знакомься: Николай Иванович. На этой конструкции я работаю, а летал на ТУ-104.

– Его в НАТО называют верблюдом. А правильно – «кукурузник», как Никиту[8 - Н. С. Хрущёв.].

– Я про ТУ-104.

– А я про Ан-2.

– Поговорили! А не слетать ли нам «за горючим»?

– Я не возражаю.

– Готовь двигатель, я сейчас дам указание своим гаврикам и через пяток минут буду.

Никлоша вернулся ровно через пять минут. Самолёт уже был готов к полёту:

– Права не забыл? А то гаишники остановят.

– Не права, а «Свидетельство пилота». Автомобильных прав у меня нет, как и машины.

– А я вообще машину водить не умею! – с гордостью произнёс Никлоша.

– Я тоже.

И оба дружно захохотали.

Самолёт, немного пробежав по скошенному лугу, быстро набрал высоту и скрылся за берёзовой рощей.

– Я летал на таком самолёте, – похвастался Степан, – интересно. Все дороги кажутся ровными, и вся земля как будто расчерчена чертёжником и раскрашена художником. Красиво!

– Не страшно?

– Есть мало-мало, особенно когда он проваливается.

– Как это проваливается? Там что – ямы? – засмеялся новенький.

– Ты напрасно смеёшься, Антоша, там действительно есть воздушные ямы.

– Те ямы нам до фонаря, а свою траншею мы уже бетоном залили.

– Ладно, надо сегодня до первого свода кладку поднять. Никлоша завтра с утра будет свод выкладывать.

– По местам! – то ли шутя, то ли серьёзно крикнул Антон. – За работу!

В пять часов вечера, как только кладку вывели до нужного уровня, прилетел «кукурузник». Ребята весело побежали к самолёту. Открылась дверь, первым спустился на землю Семён:

– Почётный караул, по местам! Встречайте командира.

Лётчик с трудом держался на ногах, но был весел и доброжелателен:

– Ребята, вы молодцы, а какой у вас прекрасный начальник – лётчик-истребитель, прошу не забывать.

В дверях самолёта появился Никлоша, он тоже широко улыбнулся и произнёс странную фразу:

– Дайте мне воды и сахару туды.

Петя быстро побежал к алюминиевой фляге, стоящей в тени орешника, черпанул кружку ещё не остывшей за день воды и мигом вернулся к самолёту. Никлоша без остановки выпил полкружки, остальная вода сбежала по подбородку на выпирающееся под рубашкой пузо:

– Дайте мне воды и сахару туды, – с трудом ворочая языком, снова произнёс Никлоша и упал в траву. Повернулся на спину, улыбнулся, увидев над собой небо, и захрапел.

– Пойду и я спать, – прошептал лётчик и полез в самолёт.

Через минуту из открытых дверей донеслось:

Первым делом, первым делом трахнем водки,
Ну а девушек?! А девушек – потом.

Ребята немного постояли и пошли на объект.

К концу лета печь была сдана в постоянную эксплуатацию, небывалый урожай пшеницы был спасён. Зерно вовремя просушили и сдали на элеватор, засыпали в колхозные закрома. Колхозники остались довольны хорошими трудоднями[9 - Мера оценки и форма учёта количества и качества труда в колхозах в период с 1930 по 1966 год.].

Заработанные 150 рублей Степан отдал матери. Юра купил баян за 136 рублей, остальные «работяги» потратили свои кровные на одежду и другие бытовые мелочи. Все остались довольны проведёнными каникулами.

В десятый класс Стёпа не пошёл, документы из Иманской мореходки – 559-й школы рядового плавсостава ВМС – тоже вернулись. На душе появилось ощущение какой-то пустоты и неудовлетворённости. До Стёпы наконец-то стало доходить, что он уже не ученик, что детство прошло, а радости почему-то никакой нет. Зарабатывать деньги – это та конечная цель всей учёбы в школе? Нет, что-то не так.

Степан шёл куда-то в сторону речки, не думая ни о чём и не зная, куда и зачем бредёт. Ноги привели на берег протоки, туда, где он научился плавать. Не раздеваясь, он лёг на песок. Стало грустно-грустно: «Это же конец – конец детства, переход в другое измерение, это уже никогда не вернётся». Он лежал на спине, не замечая слёз, бегущих из широко открытых, таких же голубых, как небо, глаз. Вдруг он почувствовал себя легко-легко и, слегка поднатужившись, поднялся над землёй. Выше, ещё выше – и перед ним открылся вид на речку, прибрежные луга, тальник. Мама идёт по тропинке с полным подойником молока. Но она не видит сына, а спуститься ниже никак не получается. Стёпа собрал все силы и крикнул: «Мама!» – и проснулся.

– Ты чего орёшь? – прокричал с приближающейся лодки дед Гамай.

– Это я во сне, – буркнул Стёпа, отряхнул песок и пошёл домой.




Глава 2

Сучкоруб







Стёпа, робко постучав, зашёл в кабинет начальника отдела кадров Белогорского вагонного депо.

– Здравствуйте!

– Здорово, коли не шутишь, – приподняв очки над глазами, произнёс пожилой мужчина, чинно восседающий во главе письменного стола с большой двойной чернильницей и стопкой папок.

– Не до шуток, пришёл на работу устраиваться.

– Какое училище закончил? Шимановское?

– Нет, я только школу закончил, и то не до конца, – протягивая паспорт, неуверенно произнёс Стёпа.

– А где трудовая книжка?

– Пока ещё нет.

– В вечернюю школу записался?

– Да.

– Ну и по какой специальности хочешь работать?

– Мне сказали, что вы посылаете бригаду на лесозаготовку.

– Набираем… Я вижу: ты парень крепкий – подойдёшь, – рассматривая паспорт, как-то задумчиво произнёс кадровик.

У Степана сразу спало внутреннее напряжение, и он расслабленно откинулся на стуле.

– Постой, так тебе ещё нет восемнадцати – в командировку нельзя несовершеннолетним!

– Так мне во время командировки – двадцать пятого января – стукнет восемнадцать, вернусь совершеннолетним.

– Почему «стукнет»? Может, исполнится?

– Не знаю, так говорят почему-то.

– Вот мне недавно стукнуло пятьдесят… А в твоём возрасте ещё не стукает, а только приглашает шагать по жизни. А стучат, это значит, предупреждают – задумайся…

– «Век живи, век учись, попивая чаёк с маргарином, – так пройдёт твоя жизнь, и умрёшь ты дубина дубиной», – так, кажется, поёт Марк Бернес?

– Ты не расслабляйся, а то распелся, понимаешь. Сейчас я тебе выпишу временный пропуск, пойдёшь в стройцех, найдёшь мастера Ахунова Нахума Нисановича, скажешь, что я послал на собеседование.

– А он не пошлёт?

– Пошлёт, если назовёшь его по имени-отчеству.

– Не понял?!

– По-русски неблагозвучно звучит, поэтому зови его, как все, – Наум Иванович.

– Понял. А вы лес заготавливаете только зимой?

– Да, из-за комаров.

– Их так много?

– Мы в позапрошлом году посылали бригаду, они там поддали хорошо и, отмахиваясь от комаров во время работы, пилами да топорами повырубили весь молодняк. Пришлось лесхозу штраф платить.

– До свиданья.

До Степана только во дворе дошло, что его разыграли. Мастер, небольшого роста толстый мужик лет сорока, оказался вполне коммуникабельным и даже добродушным:

– Пиши заявление, я сам в кадры отнесу.

– На чьё имя писать?

– Садись. Вон тетрадь, вырви двойной лист, а я продиктую.

Степан вырвал из середины тетради лист бумаги, обмакнул перо в большую стеклянную чернильницу и замер в ожидании.

Мастер начал спокойно диктовать:

– Начальнику вагонного депо стации Белогорск товарищу…



Через три дня, ночью, бригада лесозаготовителей прибыла на станцию Ушумун, заставленную вагонами, гружеными лесом, и заваленную огромными штабелями кругляка. А после обеда, преодолев испытания лесной дорогой, расположились в зимовье, выложенном из тонкого нетёсаного кругляка, врытом в сопку. Передняя стенка с окном и дверью сооружена из необрезных досок[10 - Необрезная доска – та, которая получается в результате продольной распилки бревна. Главное отличие необрезной доски от обрезной в том, что на кромках сохраняется обзол.], наполнена опилками. Слева от входа – общие нары, покрытые ватными матрасами и суконными солдатскими одеялами. Напротив дверей стояла кирпичная, но не оштукатуренная печка. Справа – стол, предназначенный для приготовления и приёма пищи.

Повар, худой, долговязый мужик лет тридцати пяти по прозвищу Карасик, сразу растопил печку – благо наколотых дров было достаточно как внутри помещения, так и снаружи.

– При таком дубаре картошка замёрзнет.

– Юра и Стёпа, за водой! – тоном, не терпящим возражений, произнёс мастер.

– Наум Иванович, пусть салага идёт, а я дров наколю.

– Юра, хотя у тебя и Власов фамилия, но тебе далеко до чемпиона мира. Забудь свои дембельские замашки. Здесь нет «салаг» и не будет. Я больше двух раз не предупреждаю – отправлю домой.

– А я – чё? Люди – вон чё, и то ничё, а я чё?..

Степан молча взял цинковое ведро, ломик и пошёл вниз к ручью. Юра слегка замешкался и побежал догонять Стёпу, размахивая ковшом:

– Сказали, что без ковша не наберёшь: мелко.

Юра учился в одном классе со старшим братом Эдиком, поэтому знал Стёпу чуть ли не всю жизнь.

– Чего ты психуешь? Я просто так…

– Юрка, я с четырнадцати лет не считаю себя салагой и другим не советую, поэтому не нарывайся.

– Помню я: ты в двенадцать лет уже бросил курить. Ладно, замнём.

– Замнём, – ответил Стёпа и протянул руку.

Юра ответил крепким рукопожатием.

Маленький ручей, покрытый льдом, с правого берега имел небольшую проталину.

– Здесь ключ бьёт! – радостно воскликнул Стёпа.

– Поэтому и не замерзает.

Перед тем как начерпать воды в ведро, Юрка с удовольствием приложился к ковшу:

– Вот это да! Холодная как лёд!

– Ты мне оставь, а то всю выпьешь, – попытался шутить Стёпа.

– Не боись, пей, только горло не простуди.

– Точно, горло – это моё слабое место, – между большими глотками воды пробурчал Стёпа.

Когда вёдра были наполнены, ребята осмотрелись. Они стояли посередине заснеженной пади, расположенной между двумя рядами сопок, заросших вперемежку лиственницами и соснами. Сопки уходили в затуманенную морозом даль.

– Китайцев высматриваете? – как-то неожиданно подошёл мастер.

– Откуда здесь китайцы? – удивился Стёпа.

– Вон те дальние сопки – это правый берег Амура.

– Наблюдают за нами, – уверенно констатировал Юрка. – Ночью прилезут и перережут нам глотки.

– Тебе первому, чтобы не наводил жути, – пригрозил Наум Иванович.

Со стороны землянки послышался металлический звон.

– Это повар нас подгоняет – воду заждался. Бьёт обухом топора по куску рельсы, – догадался Стёпа, – я видел: там висит рельса. Ещё подумал: зачем она здесь нужна?

– Да мало ли в тайге что может случиться?! А это – надёжная связь, – добавил Наум Иванович.

– Хорошая вода! – отхлебнув из ковша, оценил мастер. – А какой воздух! Сюда надо туберкулёзников присылать: пока лесу напилят, глядишь, и выздоровеют. Я уже пятый год сюда приезжаю.

– Это точно. У меня отец был туберкулёзник, каждый год ездил по госпиталям, санаториям, так он рассказывал, что все санатории стоят в сосновых рощах, – поддержал мысль Стёпа. – А у вас туберкулёз?

– Типун тебе на язык! Язва желудка у меня.

– Помогает?

– Хуже не становится, а покидать меня не желает. Стерва!..

Так, перебрасываясь словами, как снежками, добытчики воды, утопая по колено в снегу, достигли землянки.

– Долго вы ходите, мужики! Рискуете без обеда остаться, – пробурчал повар.

– Ничего, протопчем тропинку – будет легче бегать!

После обеда подъехали два трелёвщика – и сразу всё ожило! Появился рабочий настрой, который переключил бригаду на другой ритм. Оживился разговор, исчезла излишняя суета. Только Стёпа был напряжён: «Ещё бы… доверили самостоятельную работу, ничего, что она самая неквалифицированная, но ответственная – сучкоруб».

Трактористы остались обедать. Бригада лесозаготовителей двинулась на деляну. Пока добрались до вершины сопки по глубокому рыхлому снегу, спина у Стёпы вспотела. Ещё бы: ватные стёганые штаны, телогрейка, шапка с опущенными клапанами… Но здесь ничего не поделаешь: мороз за сорок – при другой амуниции долго не поработаешь.

Резкий звук бензопилы «Дружба» сработал как сигнал начала заготовки леса. Первое дерево упало с шумом, мёрзлые ветки с треском ломались, отлетая от ствола на приличное расстояние.

– Твоя задача заподлицо обрубать сучья, стаскивать их в кучу и сразу сжигать, – обратился к Стёпе Наум Иванович. – Да смотри, чтобы даже спрятавшиеся в снег сучья были найдены и преданы огню.

– Понятно.

– Что-то ты невесело отвечаешь, дружок.

– Да вот боюсь, что не успею за бригадой.

– Не будешь сачковать – справишься! А ты делай так: кто подойдёт к костру греться или сушиться, не пускай без веток.

– Вас тоже не подпущу!

– Вот это разговор уже серьёзный! За работу! С Богом!.. Стоп! А ты держал топор в руках?

– В детстве дрова колол, отцу помогал по мелочам да на уроках труда в школе. А этим летом приходилось брёвна кантовать[11 - Снимать часть древесины с беговой зоны брёвен с одной, двух или четырёх сторон.]: в Серышеве строили парикмахерскую.

– Тогда я спокоен… Чего мне бояться?

– «Лесорубы! Ничего нас не берёт: ни пожары, ни морозы!» – запел Стёпа и, разгребая снег ногами и размахивая в такт песни топором, двинулся к комлю спиленной сосны. Принял удобную стойку – и с плеча резко рубанул топором по основанию толстой ветки. Звон топора разнёсся эхом по деляне, насквозь промороженная ветка со звоном отлетела от ствола. Стёпа остался доволен. Работа закипела.

Когда последняя ветка накрыла довольно солидную кучу, Стёпа воткнул топор в торец дерева, наломал сухих веточек, потом надёргал травы из-под снега, потом степенно достал спички из кармана ватных штанов и наконец чиркнул спичкой. Лёгкие языки пламени, чуть поколебавшись, вспыхнули весёлыми огоньками. Пламя постепенно охватило костёр и, почувствовав свободу, вдруг резко вспыхнуло и уже смело начало пожирать сучья. Стёпа снял рукавицы – огонь осторожно коснулся Стёпиных ладоней и, уже не обращая внимания на своего создателя, объял всю кучу веток. Горящие иголки пытались вместе с дымом подняться в воздух и улететь с ним в голубое небо, но быстро рассыпались.

Из состояния «нирваны» Стёпу вывел грубый голос мастера:

– Ты что это делаешь, сукин сын? Ты что, не знаешь, что топор нельзя втыкать в торец? Такая метка приравнивается к треснувшему стволу! Дерево будет сохнуть, а трещина расширяться, а это – неликвид[12 - Древесина, утратившая технические качества.].

– Я не знал.

– Ну, бригадир, я тебе устрою головомойку! – грозя кулаком в сторону вершины сопки, взбесился Наум Иванович. – Сейчас пришлю пильщика – пусть отрежет торец, покажешь ему это дерево. Работай! Чего рот разинул!?

Стёпа ещё не видел мастера в таком состоянии и слегка оторопел.

Подъехали трелёвщики, работа закипела. Чокеровщики[13 - Работник, занятый на лесосечных и лесокультурных работах, специальным приспособлением (чокером) подцепляющий к трактору срубленные деревья-хлысты, которые потом вывозятся на специальную площадку.] лихо цепляли сразу по три-четыре хлыста, а трелёвочные трактора, поднимаясь на дыбы, с рёвом затягивали их на себя и волокли на место складирования.

Работа быстро поглотила и Стёпу – сучья стали отлетать с первого удара топора. В этом деле помогал мороз – большинство сильно промёрзших сучьев отлетало при ударе поверженного дерева о землю, оставалось подчистить ствол.

Деревья росли довольно густо, поэтому одного костра хватило на несколько хлыстов[14 - Ствол поваленного дерева, отделённый от корневой части и очищенный от сучьев.].

Срубленные ветки Стёпа перетаскивал по рыхлому, но глубокому снегу.

Стало жарко, но не разденешься: искры от костра впивались в ватную телогрейку, оставляя заметные следы, и больно кусали при попадании в лицо. Валенки на ногах становились всё тяжелее и тяжелее. Но, как ни устал Стёпа, а команда «шабаш!» показалась преждевременной: «Неужели конец рабочего дня?»

Степан, добросав остатки сучьев в костёр, наконец-то огляделся: солнце начало заходить за сопку, небо порозовело, в лесу потемнело, и, если бы не надсадный рёв трелёвщиков, можно было бы услышать тишину вечернего леса.

Повар остался доволен: все ели с аппетитом, никто не ворчал. Но пока никто и не хвалил – чтобы не сглазить.

Темнота наступила быстро, зажгли две лампы «летучая мышь». Сразу все повеселели, пошли в ход анекдоты. Первым «выступил» вальщик леса, сорокалетний мужик Сидор Иваныч:

– Бензопилы только появились. В передовую бригаду леспромхоза выделили одну пилу «Дружба»[15 - Бензопила.]. Бригада единогласно решила поощрить лучшего пильщика – чукчу. Он долго отнекивался: «Ручная пила лучше». Но в конце концов уговорили. Через неделю приезжают к нему на деляну – и опешили: напилил столько же, что и ручной пилой, на пару с Кешкой: «Ты что, сачкуешь, паря?» Обиделся чукча. Прислали к нему передовика поделиться опытом. Он берёт пилу, заводит… – Чукча: «Она ещё и заводится?!»

Дружный хохот окончательно отогнал сон.

– Один лесоруб задержался на деляне, только двинулся домой со своей бензопилой на горбу, а тут – волки.

В общем, победила «Дружба», – вставил своё слово вечно молчащий пильщик Иван.

– А не пора ли нам баиньки? А то завтра – с рассветом на деляну, – настоятельно заявил мастер и закрутил фитиль лампы. Постепенно лесорубы утихли, только от печки доносился треск догорающих дров.

За ночь жилище лесозаготовителей, которое не назовёшь ни блиндажом, ни землянкой, сильно остыло. Мороз пробрался через дощатую стенку, хилые двери и окно. При такой температуре сон исчезает очень быстро. К семи утра вся бригада уже сидела за столом, изготовленным из обрезных досок[16 - Пиломатериал размерами сечений от 16 ? 8 мм до 250 ? 100 мм. Основное отличие обрезной доски – это наличие обзола…]. Никто не слышал, когда встал повар, но на печке уже стояли кастрюля с макаронами, заправленными сливочным маслом, только что вскипевший чайник и тарелка с белым хлебом, нарезанным большими кусками. Здесь же стояли алюминиевые чашки со сливочным маслом и кусками сахара-рафинада.

– Грейтесь, – произнёс повар.

– Тут без бутылки не согреешься, – пробурчал Юрка.

– Всё! До конца сезона – сухой закон, – резко прервал мастер. – И не злите меня больше, а то моей язве это не нравится.

Все вмиг замолчали, а Наум Иванович взял большую ложку сливочного масла и проглотил.

– Вот, только этим и спасаюсь от этой язвы, мать её ити. Каждое утро натощак – ложку масла.

– А я подумал, что ты про жену вспомнил, – сострил вальщик Сидор Иваныч.

– У меня нормальная жена, отнюдь не язва, – спокойно парировал мастер.

– Сидор, ты знаешь, почему не получится поиметь бабу на площади?

– Почему?

– Много советчиков…

– От язвы лучше – барсучий жир, – предложил бригадир.

Дружный хохот не смутил Сидора Сидоровича, он встал и голосом Левитана произнёс:

– Барсучий жир обладает бактерицидным эффектом, повышает иммунитет и эмоциональный тонус, локализует гнойные образования, способствует очищению ран, нормализует работу желудка, создаёт защитный слой на поверхности слизистой оболочки, тем самым замедляя процесс эрозии и помогая быстрее восстанавливаться повреждённым тканям.

Возгласы изумления и восторга вперемешку со смехом и аплодисментами не смутили бригадира, и он пояснил:

– Я окончил медицинское училище, ребята, так что не удивляйтесь. Но болеть не советую – не поможет… – И, выдержав «мхатовскую» паузу, добавил: – Увильнуть от работы.

– Обижаешь, начальник, – с акцентом бывалого зэка вставил Юрка, – мы сюда приехали не груши хреном околачивать, а деньги зарабатывать.

– Хватит митинговать. Одевайтесь как следует: сорок пять градусов – это не шутка. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь простыл, – поставил точку в разговоре Наум Иванович.

Ветра практически не было, поэтому мороз не показался таким уж сильным. Подниматься в сопку сегодня было легче, уже явно прорисовывалась тропинка. Бригада шла колонной по одному. Вековые сосны, осыпанные снегом, стояли молча, дожидаясь своей участи. Стёпе стало грустно: «Росли эти сосны целый век – и всё, настал их конец: одни пойдут на срубы домов, другие на брусья, доски, горбыль, на забор или на дрова. А если их не спилить, всё равно со временем они пропадут, превратившись сначала в трухлявый лес, который сгниёт, если не попадёт под пожар. Такова судьба…»

Из размышлений Стёпу вывел след на снегу:

– Интересно, откуда здесь собаки?

– Волк здесь проходил, а не собака, – пояснил Сидор Сидорович.

– Как вы определили так сразу?

– Потому что таких больших собак очень мало, и ещё, запомни: волк держит лапу «в кулаке», а собака растопыривает пальцы. Судя по следу, этот волк весит килограммов семьдесят с лишним. У тебя какой вес?

– Восемьдесят.

– Вот примерно так же весил этот волк.

– Ничего себе, а я думал, что они как собаки – пуда два, не больше. Не нападали?

– Не такие они глупые, чтобы на человека нападать. Только если жрать больше нечего. Да, анекдот вспомнил: «Только в феврале появился поручик Ржевский на балу. К нему подходит дама: «Говорят, что Новый год вы встречали в Сибири. И как вы там провели время?» – «Я был на ёлке, сударыня-с». – «Невероятно! А ещё говорят, что это дикий край и там отсталые нравы. И кто вам её устроил?» – «Волки, сударыня-с, волки».

Степан искренне рассмеялся.

– А это чьи следы?

– Это зайцы бегают. Надо будет петли поставить.

– Чего бы он в петлю полез? В петлю лезут, когда жить надоело. Я видел одного мужика в петле. Некрасивое зрелище – язык вывалился, сопли висят до живота – жуть.

– Ты что под дурачка косишь?! Нашёл с чем сравнивать. Да что тебе объяснять – в обеденный перерыв захвачу проволоку и покажу, как ставить петли.

– Спасибо, – обрадовался Стёпа.

За разговором быстро дошли до деляны. Таёжную тишину резко нарушили визгливые пилы, вдалеке послышался рокот трелёвщика. Грохнулась на снег первая сосна – рабочий день начался.



Вечером бригадир и сучкоруб возвращались с деляны вместе.

– Давай здесь свернём с тропы: видишь, целая тропинка протоптана? Это косой ночью бегает на жировку.

– Не понял…

– Место кормёжки так называется. Видишь – целую тропинку протоптал?

– Выходит, что не раз бегал?

– Это его привычка: туда-сюда носиться.

– Как дурачок.

– Сам ты дурачок! Это среди людей придурки бывают, а в природе всё гармонично, всё отлажено до мелочей.

Бригадир достал из кармана моток медной проволоки, перочинным ножиком отрезал кусок длиной с метр. Не спеша сделал петлю, поставил на тропинку и закрепил за куст:

– Вот и вся наука. Понял, как делать: работай, ищи удобное место на тропе и перекрывай петлёй.

Стёпа своим «складишком»[17 - Складной карманный ножик.] отрезал несколько кусков проволоки и шагнул в сторону от тропинки, в глубокий рыхлый снег.

На следующий день он обнаружил в петле замёрзшего крупного зайца:

– Сидор Сидорович, он мёрзлый. Брать?

– А какой же он может быть? Ночью было пятьдесят градусов. Привяжи тебя – и ты к утру замёрзнешь.

Повар был очень доволен:

– Молодец, Стёпа! У лесозаготовителей должно быть натуральное мясо, а не тушёнка, с неё много не наработаешь.

На следующий день все с удовольствием ели лапшу с зайчатиной. А повар, как ему казалось, страдающий от скудного меню больше других, решил разнообразить рацион питания мясом птицы. С первого дня на помойку, возникшую недалеко от зимовья, повадились сойки, а начпрод (так сам себя называл повар) добросовестно их подкармливал: «Чтобы выросли до размера курей».

Двадцать пятого января – день рождения Степана. Когда вся бригада ушла на деляну, Карасик поставил на подпорку большой ящик из-под провианта, насыпал хлебных крошек.

Верёвку протянул через дверь и, продолжая заниматься готовкой обеда, посматривал на скопление птиц. Через час их было как на зерновом дворе воробьёв. Осталось дёрнуть верёвку и выудить из ловушки добычу.

Когда под вечер бригада ввалилась в зимовьё, стол уже был накрыт; в центре стояла эмалированная чашка, с горкой наполненная жареными мелкими существами непонятного происхождения.

– Ты что, бурундуков нажарил? – с улыбкой произнёс бригадир.

– Ты, бугор, сначала попробуй, а потом шипи, – возмутился повар. – Здесь двадцать соек! Целый день на них потратил. А как имениннику?

– Я соек люблю, но живых – красивые они, вот на вкус не пробовал. Жалко как-то, но всё же спасибо.

– Итак, мыть руки – и за стол. Всем по две сойки, остальные – имениннику, – тоном, не терпящим возражений, заявил повар.

– Не руки мыть, а совершеннолетие обмыть! – не выдержал Юрка.

– Пить – делу вредить. Ничего спиртного не осталось, всё сожрали в дороге, поэтому я вам и не запрещал пить, чтобы на похмелье допили все заначки. Степан, поздравляю тебя по поручению профкома депо и от себя лично. Восемнадцать лет – это начало жизни, до этого была только подготовка. Теперь спрос с тебя как со всех. Поздравляю!

– Спасибо. Насчёт спроса: я что-то не помню поблажек; пожалуй, наоборот.

– Да не обижайся ты, это я так – для красного словца.

– Стёпа, ты вообще не пей эту заразу. Я вот натерпелся в своей жизни: у меня жена страдает от алкоголизма, – обратился «к народу» обычно молчаливый вальщик леса Анатолий Штукарь.

– Что, запои?

– Да нет… От моего алкоголизма.

Так, в шуточках и прибауточках, лесозаготовители отметили совершеннолетие Степана.

Стёпа постепенно втянулся в работу, ему уже не казались тяжёлыми валенки, с трудом волокущиеся по снегу, и не мешала в работе основательно прожжённая телогрейка[18 - Ватник.]. Топор перестал выскальзывать из рук. Вспоминались слова из песни «Привыкли руки к топорам…».

– Степан, с сегодняшнего дня будешь работать чокеровщиком, – предложил бугор, – не удивляйся, в бригаде должна быть взаимозаменяемость.

– Да я не против. Поработаю…

– Гришка будет сучкорубом. И ещё: осталось работать недели три, а твоя душегрейка вся как простреленная, вернее изрешечённая – только не пулями, а искрами. Тебя и в вагон не пустят, это тоже надо учитывать.

– Это моя, а ту, что мне на складе выдали, я оставил дома, по приезду выйду на работу в новенькой «куфайке».

Стёпа легко заскочил на гусеницу трелёвщика, открыл металлическую дверку и, только когда уселся на твёрдое, обтянутое дерматином сиденье рядом с трактористом, почувствовал волнение.

– Стёпа, да ты не дрейфь, прорвёмся. Этот трактор переворачивается редко.

– Да я и не боюсь, – уверенно парировал Стёпа.

– Ну и молодец! Меня звать Август, – тракторист протянул мазутную руку Стёпе.

– Откуда вы меня знаете?

– Ты думаешь, что мастер со мной не согласовывал? Да, зови меня на «ты».

– Вы же старый, наверное, вам лет сорок. А мне только восемнадцать. Как-то неудобно.

– Неудобно штаны через голову надевать… Ладно, как хошь, так и зови – хошь горшком называй, только в печку не сажай.

Август включил четвёртую передачу, трактор чуть качнулся и с воем полез на сопку. Минут через пятнадцать подъехали к деляне. Степан открыл дверку, встал на гусеницу и, не раздумывая, прыгнул в снег.

Тракторист развернул «агрегат» и подал его назад к комлям хлыстов. Стёпа не раз наблюдал за работой чокеровщика и даже помогал, поэтому, не дожидаясь мата, схватил тяговый канат и потащил его к хлыстам.

– Стёпа! – крикнул с кабины тракторист, – ты сначала займись вон тем стволом. Да нет, не этот – тот, у которого комель за пнём спрятался. Сначала его развернём, потом остальными будем заниматься.

– Понял.

Стёпа потянул канат к вершине, быстро зацепил крюк и махнул рукой в сторону трактора. Трос натянулся, к удивлению Стёпы, дерево легко развернулось, комель освободился от угрозы упереться в пень.

– Вот теперь цепляй стволы, да не больше полуметра от среза.

Стёпа зачокеровал первый ствол. Подцепил второй, затем третий, четвёртый стволы.

– Внимательно следи, чтобы чокера не отцепились или какой хлыст в пень не упёрся, если что – свистни.

– Я не умею громко свистеть.

– Ну, тогда кричи и маши руками.

Август поднял щит и только тогда включил лебёдку. Тяговый канат зазвенел от напряжения, хлысты постепенно стали собираться в один пучок. Август опустил щит, комли постепенно сформировались в компактную пачку и улеглись на щите.

Стёпа быстро заскочил в кабину. Трелёвщик слегка «встал на дыбы» и, недовольно ворча, двинулся под сопку. Тракторист переключился на вторую передачу. Трактор наклонился так, что Стёпе пришлось упереться руками в щиток приборов. Стало немного страшновато, казалось, что трактор сейчас кувырком покатится вниз, а хлысты следом завершат цирковой номер.

– Держись!

Пока спускались с сопки, у Стёпы вспотела спина, и он запел, чтобы как-то взбодрить себя:

Гремя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход.
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
И Ворошилов в бой нас поведёт.

Незаметно подъехали к верхнему складу. Юрка Власов и мужик со странным именем Бобур лебёдкой и полиспастами[19 - Натягиваемая многими верёвками или канатами таль, грузоподъёмное устройство, состоящее из собранных в подвижную и неподвижную обоймы блоков.] грузили хлысты на ЗИЛ-150. Стёпа спрыгнул на снег и радостно закричал:

– Принимай древесину!

– Ты-то откуда взялся? – удивился Бобур.

– Да вот на повышение пошёл – больше метра над землёй сижу.

– А сколько платят?

– Не знаю, как у вас, а у нас в Биробиджане – как куб, так руб!

И оба дружно расхохотались.

– Ты что, сюда базарить приехал?! – сквозь шум двигателя раздался мощный голос Августа.

– Бегу!

Степан быстро, как будто это делал всю жизнь, отстегнул чокера. Подождал, пока они все освободятся, и радостно запрыгнул в кабину.

– Ты куда? Я тебе разве не говорил? Я в Ушумун еду, как бы дизель не гавкнул по дороге, надо срочно подремонтировать.

– А я-то думаю, что это меня ни с того ни с сего к тебе направили? – как-то вяло произнёс Стёпа. – Мне что, здесь оставаться?

– На машине подвезут. Скажешь мастеру, что я на ремонте. Не унывай: уныние – смертный грех! А вообще – ты молодец, работал хорошо. Пока!

Крепкое рукопожатие – и Стёпа остался на складе в странном недоумении и растерянности.

– Ты чего не укатил с Августом?

– Да он на ремонт, дизель перегревается.

Степан сел у костра, подкинул пару веток сосны и, глядя в огонь, задумался: «Вот суетятся люди, валят лес, строят из него дома… Сколько лет простоит дом? Столько, сколько росло это дерево – лет сто, не меньше». Стёпа решительно встал, подошёл к штабелю, выбрал среднее дерево и спокойно, не спеша начал считать годовые кольца. Вскоре он, довольный, вернулся к костру: «Точно – сто одиннадцать лет. А ведь мог кто-нибудь сломать, и всё – не было бы дерева. Или повредили бы – тогда оно выросло бы кривым, никому не нужным. Так и люди: вырастают все вместе, а становятся разными: и кривыми, и больными, и дурными… Некоторых уже не исправишь. Одна надежда, что хотя бы часть из моральных уродов приспособится к обществу… Сколько среди нас таких приспособленцев? Много!.. Вот таких проверяет случай, время, война… Там они и обнажают свою сущность – становятся тем, кем они и были на самом деле».

Размышления прервал шум подъехавшего порожнего хлыстовоза. ЗИЛ-130 плавно остановился, водитель Семёныч, приехавший последний раз подзаработать перед уходом на пенсию, вылез из кабины:

– Мастер послал за вами. Двоих могу взять в кабину, как-нибудь втиснетесь, а ты, Стёпа, как самый крупный, – поедешь сзади. Только держись покрепче.

– А за что на этой площадке держаться? За воздух зубами?

– Не за стойку же… Держись за передний борт, других вариантов нет.

– А может, мне лучше сразу на прицеп залезть?

– Ты дошутишься! Не дай бог слетишь – вот тогда прицеп тебя добьёт.

Степан неуклюже забрался на площадку. По краям лесной дороги из-под снега торчали вывороченные с корнем пни, кустарник и прочий таёжный хлам. Дорога использовалась только зимой, летом сюда не проберёшься ни на какой технике. Стёпа мёртвой хваткой вцепился в борт, обшитый жестью. Машина плавно тронулась. Даже при небольшой скорости стоять на «полусогнутых» было весьма неуютно. В ватных рукавицах руки быстро потеряли цепкость. Машина шла на третьей передаче, но её трясло и подбрасывало на каждой кочке, как телегу на полевой дороге. Несмотря ни на что, на сопку забрались благополучно, но на крутом спуске Семёныч не успел переключиться на вторую передачу, как машина полетела под откос. Здесь уже стало не до переключений – успевай рулить! Стёпу подбрасывало, как мячик, того и гляди – руки не выдержат и вывалишься, как птенец из гнезда.

«Всё! На повороте точно перевернёт, – лихорадочно пролетело в голове, – может, прыгнуть – шансов остаться в живых будет больше, если, конечно, не попадёшь под прицеп. Нет, буду держаться до конца!»

На левом крутом повороте Стёпа неимоверными усилиями удержался, вцепившись во взбесившуюся машину. Склон резко снизился, и машина как ни в чём не бывало затарахтела по дороге, даже не остановившись. Стёпа выпрямился во весь свой немалый рост и во всю лужёную глотку закричал:

– Ах у дуба, ах у ели вы, наверно, уху ели!



Вечером усилился ветер, появилась позёмка. За завтраком Наум Иванович объявил:

– Всё! Завтра – выходной. Точно пурга разыграется…

Никто не стал возражать, кое-кто обрадовался, а Стёпа подумал: «Ну и слава богу, надо отдохнуть, что-то я устал».

Ночью у Степана побежала кровь из носа. «Давно не бежала, пора освежить прокисшую кровь», – с иронией подумал Стёпа. Тихонько, стараясь не задеть товарищей, слез с нар, взял со стола тряпку, прислонил к носу, натянул штаны, засунул ноги в валенки, накинул фуфайку и, стараясь не скрипеть дверью, вышел наружу. Чёрный лес тоскливо шумел на сопках, ему в унисон подвывал ветерок, небо не проглядывалось за серыми низко опустившимися облаками. Снег, приложенный к носу, быстро наполнялся кровью. С каждой порцией хрустящего снега крови становилось меньше и меньше. Минут через пять кровь остановилась. Стёпа глубоко вздохнул и вдруг услышал странные звуки, пробивающиеся сквозь шум ветра. Казалось, что визжит и хрипит свинья. «Наверное, показалось», – подумал Стёпа и, почувствовав холод, пошёл спать.

К утру ветер затих. По присыпанному свежим снегом насту лесорубы двинули на деляну. Пока шли, Стёпа своим рассказом о странных звуках ночью заинтересовал товарищей. И, как только Сидор Сидорович – опытный охотник – сквозь тонкий слой свежего снега заметил кабаньи следы, предложил:

– Вы идите, а мы со Стёпой осмотрим ближайшую ложбину.

– Надо было ружьё захватить, – забеспокоился Наум Иванович, но возражать не стал.

Метров через пятьдесят, в ложбине между сопок, «следопыты» увидели сначала кровь на снегу, а чуть дальше, за кустами – клочья шерсти вперемешку с кровью и следы борьбы животных.

– Картина понятна, – деловито начал рассуждать бригадир, – волки напали на дикого кабана, вот ты и слышал звуки этой борьбы ночью.

Потрясённый, Стёпа решил уточнить:

– Разве могут волки справиться с кабаном?

– Могут, сынок! Гуртом и батьку легче бить.

– Наверное, проголодались.

– Они всегда голодные, как и некоторые люди.

– Я в детдоме по воскресеньям тоже был голодный, но на волков не нападал – частенько выли, вокруг – лес.

– Что, плохо кормили?

– Кормили прилично, но по воскресеньям на завтрак – сыр, чай с карамельками и печеньем – сыр я терпеть не могу. В обед – гороховый суп и солянка, я эти блюда на дух не переношу, вот ужин – молочная каша с булочкой – это я с удовольствием.

– Это ты зажрался, называется.

Так, за пустыми разговорами, догнали бригаду. День для Стёпы оказался невезучим – при рубке сучка поскользнулся и топором рубанул по голени, прорубив валенок. Сильная боль появилась к обеду.

– Стёпа, оставайся за повара, а ты, Карасик, пойдёшь за него – пора размяться, а то скоро жиром зарастёшь.

Дружный хохот потряс землянку – повар был самый худой в бригаде.

– Я давно просился. Стёпа, подойди сюда, я тебе всё объясню.

Стёпа внимательно выслушал наставление повара.

– Так у тебя уже всё готово, только кашу сварить осталось.

– Да, тушёнка на окне.

Когда все ушли на деляну, Стёпа прилёг на нары и, несмотря на боль, быстро заснул. Снилась ему тайга – огромные заснеженные сосны, он один идёт по глубокому снегу. Снег становится всё глубже и глубже, идти становится всё труднее и труднее, ноги с трудом переставляются. «Как водолаз в глубоководном снаряжении, со свинцовыми подошвами», – подумал Стёпа и сразу же провалился в глубокую яму, нога ударилась обо что-то острое и Стёпа проснулся.

Нога разболелась не на шутку. «Только этого мне не хватало до полного счастья», – усмехнулся Стёпа и осторожно встал с постели. В это время открылась дверь и вошёл Юрка Власов с трактористом Ваней.

– Вот, вернулись, будем ремонтировать трактор.

– А меня, инвалида, возьмёте?

– Конечно! – возмутился тракторист. – Будешь на подхвате: где ключ подать, где поддержать.

– Чего ты психуешь?

– Да я не на тебя, а на ХТЗ, не любит, падла, работать.

– Ты себя вини, а не трактор.

– Ты знаешь, сколько он уже работает? Давно пора на металлолом.

– Не уважаешь ты его, вот поэтому он и не хочет работать.

– Да я же шофёр! Права на машину забрали, а на эту колымагу посадили. А ты знаешь, как ХТЗ расшифровывается?

– А кто не знает: Харьковский тракторный завод.

– Не угадал – Хрен, Товарищ, Заработаешь.

– Оригинальное название! А за что у тебя права водительские забрали, за пьянку?

– А за что ещё забирают? Через полгода пересдавать буду.

Степану надоело слушать дурацкий диалог:

– Хотите, я вам анекдот расскажу?

И, не дождавшись ответа, начал:

– Пожилой сантехник и фазан[20 - Учащийся фабрично-заводского училища – ФЗУ (жаргон).] устраняли аварию в подвале. Проблема была под канализационной водой, поэтому пришлось нырять в это говно. Сантехник исправляет, а фазан подаёт то инструмент, то ещё что-нибудь. Опытный сантехник устранил неисправность и с умным видом наставника ученику заявляет: «Учись, а то так и будешь всю жизнь ключи подавать!»

– Ты это на кого намекаешь? – чуть не в один голос возмутились мужики.

– Просто вспомнил, – подкидывая дрова в печку, пробубнил Стёпа.

– Стёпа, я смотрю: вид у тебя не товарный, иди-ка ты на нары, полежи, а мы без тебя справимся.

– Ничего, доварю.

– Старших надо слушать! Привыкай – через год в армию.

– Ладно, уговорили, действительно нога разболелась.

Стёпа забрался на нары и лёг на спину.

– Стёпа, а чем заправлять?

– На окне стоит.

– Здесь две открытых банки «Великой китайской стены»… Обе высыпать?

– Конечно обе. Как открыты?!

– Как любая банка – ножиком! Дурацкий вопрос задаёшь…

– Я имею в виду: почему они открыты – ничего повар об этом не говорил?

– А чего ты всполошился?

– А когда их открыли? Может, они уже пропали или мышь там побывала…

– Да брось ты!.. Прокипятим – все микробы подохнут.

– Микробы-то подохнут, а вот окисление… Банка ведь железная.

– Я уже высыпал.

– Нашли, о чём беспокоиться, – встрял Ваня, – накладывай, я поем, если не подохну, значит, всё хорошо.

Юрка наложил сразу две чашки вкусно пахнущей гречневой каши:

– Я тоже хочу экспериментировать.

С нар донеслось:

– И мне накладывай.

Стёпа осторожно начал слазить с нар.

– Ты лежи, я принесу.

Дружно застучали ложки, через десять минут вымытая посуда была в ящике.

– Матушка рассказывала, что целая семья умерла от подобной окисленной тушёнки, – вспомнил Стёпа, прощупывая живот.

– У нас соседи отравились, скорую вызывали, – забеспокоился Юрка.

– Здесь скорую не дождёшься, – отозвался тракторист.

И пошли печальные воспоминания… Страх начал действовать как инфекция, поражая всех подряд. Не прошло и часа, как вся «команда» вышла на пригорок перед ручьём и, засовывая по два пальца подальше в глотку, пыталась вызвать рвоту. Сначала получилось у тракториста, затем у Стёпы. Юра оказался последним. В это время остальные лесорубы вернулись с деляны. Странная картина предстала перед их глазами: лицом к Китаю стоят трое мужиков и рыгают.

– Эй, там, на бугре, вы что, китайцев дразните? На международный скандал нарываетесь? У нас и так Хрущёв все отношения с ними испортил, а вы, «ревизионисты»[21 - Китайские ревизионисты себя ревизионистами не считали, а считали таковыми хрущёвских коммунистов, «закопавших дело и тело» Сталина.], ещё усугубляете, – сдерживая смех, прокричал Наум Иванович.

Стёпа поковылял к мастеру:

– Наум Иванович, мы сварили кашу с тушёнкой, подумали, что испортилась: давно открытая – вот и перестраховались.

– Ты сильно хромаешь – отдыхай. Карасик покормит нас отравленной кашей.

Люди давно так заразительно не смеялись над «придурками»!.. Насмешки и приколы продолжались до конца командировки.

Через пару недель план по заготовке древесины был досрочно выполнен. Бригада снялась со своего обжитого «табора» и двинулась на станцию Ушумун. Завершал колонну лесовоз, загруженный брёвнами; на одном из них, удобно устроившись, сидел Стёпа, ему снова не хватило места в кабине. По-весеннему голубело небо и грело солнце.




Глава 3

Солнечный







Кто здесь не был, это не поймёт.

А кто был, навеки не забудет.

– Весна. Крестьянин торжествует: снял тулуп и в ус не дует, – вслух перефразировал известное с пятого класса стихотворение Степан, увидев свисающую с крыши, покрытой шифером, довольно большую сосульку. Ярко светило солнце и казалось, что большие сугробы снега под забором стали тёплыми. Облепив большой куст черёмухи, весело чирикали воробьи. «Они тоже чувствуют весну. А почему – тоже, да они ближе к природе, поэтому веселее и счастливее людей», – подумал Стёпа, ковыряя кирзовым сапогом недавно выпавший мягкий и ещё совсем белый, не запачканный дорожной пылью и гарью снег. Вышел со двора, огороженного штакетником, сел на скамейку и, подставив лицо тёплым лучам солнца, закрыл глаза. Спокойствие и умиление охватило восемнадцатилетнего парня.

– Ты что, спишь?

Стёпа открыл глаза – перед ним стоял Юрка Жунковский.

– Греюсь.

– Да, солнышко работает, – присаживаясь рядом, как-то по-стариковски произнёс Юрка.

Минут пять ребята сидели молча, щурясь от весеннего солнца.

Первый заговорил Юрка:

– Последний год учёбы. Ты куда наметил поступать?

– Я же пока в вечерней школе. Ты сам знаешь, у меня с точными науками полный швах. Все эти физики, химии, алгебры не для меня. Я в литературу бы пошёл, но с моим почерком точно не пролезет.

– А я в лётное училище наметил.

– Ты пройдёшь, – уверенно подтвердил Стёпа, – ты парень настырный. Вот решил научиться играть на баяне – научился. А я на гармошке пиликал-пиликал, так, кроме «Ты подгорна, ты подгорна, широкая улица…» да «Барыня-барыня…», толком ничему не научился. А на гитаре семиструнной не успел: Эдька увёз к себе на пароход – теперь на палубе после вахты брынькает. Ты же знаешь – он речное училище в Благовещенске закончил. Единственное, что я сделал в музыкальной сфере, это в духовом оркестре на басе научился лабать – когда в интернате учился.

– А я на корнете играл, у нас в ДК.

– Корнет когда-то был главным солистом в оркестре.

– Да, теперь труба… Помню, Эдька тебе тельняшку привозил – зимнюю, а ты её летом носил в жару.

– Успел похвастаться перед пацанами, осенью он её забрал: поносил – хватит!

– Поступишь куда-нибудь.

– Я уже решил, поеду на комсомольско-молодёжную стройку в Солнечный.

– Это где-то в Хабаровском крае?

– Да, под Комсомольском.

– Молодец, строителем быть почётно.

– До армии поработаю, там видно будет, куда поступать.

– Тебе бы в военное училище: ты всегда был командиром, когда в войну играли.

– Эй, командиры, шагом марш за стол, я уже накрыла, – из-за забора послышался голос Стёпиной мамы.

– Спасибо, тёть Маруся, мне пора, а то мамка то же, наверное, ждёт, – будет ругаться.

– Как хочешь, а клёцки на молоке ты любишь, я-то знаю.

– Я галушки со сметаной люблю.

– А какая разница, и с молоком пойдёт, – вмешался в разговор Стёпа.

– Уговорили, только я ненадолго.

– Ну что, Юра, всё же в «лётное» поступаешь?

– Да, пришло время.

– Стёпа забрал документы из мореходки, чтобы меня поддержать, а теперь уезжает на стройку.

– Кажется, у китайцев есть поговорка: «Родители и учителя только открывают двери, а дальше человек идёт сам», – ответил Юра и грустно улыбнулся.

Через неделю Степан приехал в Солнечный, вышел из автобуса, поставил свою спортивную сумку на сугроб и спокойно осмотрелся. Яркое солнце сверкало на голубом безоблачном небе. Заросшие лиственницей и елями сопки, покрытые снегом, окружали город-спутник Комсомольска. Около десятка пятиэтажных домов, часть из которых явно находилась в стадии незавершённого строительства, возвышались на сопке, под которой расположился посёлок щитовых бараков.

– Не подскажете, где здесь контора? – обратился Стёпа к прохожему.

– Смотря какая.

– На работу устроиться.

– Я об этом тебя и спрашиваю. Ты что: приехал строить город или ГОК?

– А что такое ГОК?

– Горно-обогатительный комбинат.

– Конечно ГОК.

– Вон, видишь барак с флагом.

– Спасибо.

– Удачи!

Кадровик, средних лет мужчина, в лохматом свитере, оценивающе осмотрел стоящего перед ним парня:

– Ты приехал сюда за романтикой или за длинным рублём?

– Не знаю, на работу я приехал. Всё же Всесоюзная комсомольско-молодёжная стройка.

– А ты что, комсомолец?

– Да, с шестьдесят первого года.

– Хорошо, пойдёшь в УНР-860[22 - Управление начальника работ – 860.] бетонщиком?

– Да, я работал с бетоном, мы сами его замешивали и фундамент заливали.

– Значит, справишься, здесь с БРУ[23 - Бетонно-растворный узел.] готовый бетон привозят. Вон образец, пиши заявление. Я пока позвоню коменданту общежития.

Стёпа макнул перо в чернильницу-непроливашку, здесь же на столе взял лист бумаги и уверенно начал писать своим корявым почерком, не обращая внимания на орущего в телефонную трубку «кадровика».

– Ну, что ты там возишься? Давай заявление начальнику на подпись, я сам отнесу. Вот, держи направление в общежитие, будешь жить в пятом доме. Это на сопке – найдёшь.

– До свидания.

– Стой, куда побежал? Устроишься в общаге, сходишь на стройку, найдёшь мастера Халявко. Вот направление.

– А спецовку?

– Это с ним решай, я ему позвоню.

Степан поднялся на сопку по асфальтированной дороге, выглядевшей странно на фоне дикой тайги и обгоревших сопок. Улиц пока не было, дома нумеровались по порядку их строительства. Пятый дом, как и другие жилые дома, был облицован силикатным кирпичом, но в отличие от остальных, временно использовался под общежитие.

Комендант – Ганна Викторовна, солидная женщина лет сорока – проживала в первой квартире, здесь же было её рабочее место. Глянула на Степана как на врага народа:

– Паспорт. Отдам, когда пропишу.

Степан молча достал из сумки паспорт.

– Паспорт надо носить в кармане: сумку утащат или потеряешь, а докУмент должен храниться надёжно. Будешь жить в седьмой комнате. Там сейчас четверо, а комната на семерых, так что милости просим. Пока даю тебе запасной ключ, когда сделаешь свой, этот вернёшь мне.

– Как я его сделаю?

– У вас в комнате есть специалист: за чекушку[24 - Изначально четушка, русская единица измерения объёма жидкостей, применявшаяся до введения метрической системы мер. (0,25 литра).] сделает тебе любой ключ, хоть от сейфа. Бельё получишь во второй комнате, кастелянша[25 - Сотрудница, ответственная за хранение и выдачу постельного белья, одежды…] скоро подойдёт.

– Спасибо.

Степан, не попрощавшись, вышел. Дверь в кастелянную была открыта. Степан, не спросившись, перешагнул порог.

– Здравствуйте.

– Напугал. Стучаться надо. Новенький?

– Да. В седьмую квартиру комендантша направила.

– Вот здесь – напиши фамилию, имя, отчество и распишись.

С сумкой и охапкой постельного белья Степан поднялся на третий этаж. Позвонил и, не дождавшись ответа, открыл дверь своим ключом. Степану приходилось жить в общежитиях, поэтому он не обратил внимания на побеленные пустые стены, на отсутствие занавесок и прочей «мишуры», которой переполнены женские «общаги». Бросил бельё на свободную кровать, рядом поставил свою спортивного типа сумку и присел на полосатый матрас. Только сейчас он почувствовал усталость. Снял ботинки и лёг. Через минуту он плавно погрузился в глубокий сон. Приснились ему снежные горы, заросшие лиственницами. Степан поднимается в сопку, оставляя позади себя «вспаханный» снег. Подъём становится всё круче и круче, ноги не слушаются, но идти надо – и он упорно поднимается всё выше и выше. Наконец вершина достигнута. Перед Степаном открылся удивительный пейзаж бесконечной гряды сопок, переходящих в огромные скалистые горы. А среди этой дикой красоты расположился небольшой городок, с белыми пяти- и девятиэтажными домами, Дворцом культуры, школой, детским садом, магазинами – и всё это покрыто зелёными насаждениями и цветами. Но ни одного человека. «Мёртвый город», – подумал Степан. И вдруг на него обрушилась снежная буря, раздался мощный раскат грома… и Степан проснулся, открыл глаза. Сердце продолжало сильно биться. Посередине комнаты стоял мужик, на вид лет тридцати пяти.

– Ты кто? – сиплым голосом проговорил Степан.

– Во даёт! Это я должен спросить: кто ты такой, что находишься в моей комнате.

– Степаном меня называют, а сюда меня поселили.

– Володя. У тебя кровь с носа течёт.

Степан приложил платочек, он быстро напитался кровью, молча сел на кровать, прижал подбородок к груди.

– Ты ляг на спину и запрокинь голову, – посоветовал Володя.

– Не годится. У меня в детдоме часто кровь шла из носа, я знаю, что делать, а при твоём методе кровь перестанет идти из носа, потому что пойдёт в глотку. Зачем самому у себя пить кровь?

Через пару минут Степан как ни в чём не бывало продолжил знакомство:

– Меня приняли бетонщиком на ГОК. Мне приходилось работать каменщиком и даже печником и плотником…

– Так ты профессионал? Какой стаж работы?

– На школьных каникулах и после окончания школы.

– Так сколько тебе лет? В армии служил?

– Восемнадцать.

– А мне тридцать три. Крупный ты парень для своего возраста… А что тебя занесло сюда?

– Романтика. «Мы не тунеядцы – мы романтики. Начальник, нам здесь уже надоело, вези дальше».

– У тебя прививка от энцефалита есть?

– А зачем?

– Здесь полно энцефалитных клещей. В экспедицию не берут без прививки, но на стройке можно. Теперь уже поздно ставить. Дам тебе совет. Когда начнёт выворачивать кости, твоя задача – срочно принять позу.

– Раком, что ли?

– Нет, голову поверни влево, а правую руку вытяни чуть вперёд, ладошкой кверху.

– Это ещё зачем?

– Дело в том, что тебя парализует в позе с протянутой рукой и головой, повёрнутой в противоположную сторону. А так удобней милостыню просить – тебе же будет стыдно, вот и получается – голова смотрит туда, а рука вытянута сюда. Ты вроде ни при чём, а люди деньги кидают.

Степан рассмеялся первым:

– Дошло! Оригинальная идея!

Степан заправил кровать и взялся за сумку.

– Володя, куда мне вещи поместить?

Тем временем вскипел чайник.

– Умывайся, сейчас чайку запарим.

– У меня пачка ирисок осталась с дороги.

Уже после пары глотков крепкого чая Степан взбодрился и повеселел. Много ли человеку надо?! Не прошло и трёх часов, как он вылез с автобуса, неуверенно и робко осматриваясь, никому ненужный и одинокий. Сейчас в нём появились уверенность и спокойствие. Крыша над головой есть! Работа есть! Что ещё надо?!

Степан быстро допил чай:

– Я пошёл, надо отметиться в бригаде.

Степан бодро спустился с сопки, уверенно прошагал мимо конторы, но вот дорога резко прервалась у берега бурной речки. «Чудаки, дорогу, притом асфальтированную, сделали, а мост не построили», – подумал Степан и пошёл в обход по наезженной грузовиками дороге. Разулся, перешёл по ледяной воде и скользким камням на правый берег.

Вскоре предстал перед будущим Солнечным горно-обогатительным комбинатом. На склонах пологой сопки сооружался гигант по переработке оловянной руды. На большой строительной площадке было оживлённо: строительные краны указывали своими стрелами путь первопроходцам, сновали самосвалы, напряжённо ворчали бульдозеры – жизнь кипела…

Невдалеке от строящегося административного корпуса Степан наконец-то нашёл вагончик мастера Халявко.

– Маша, выдай ему спецодежду, – проговорил Танас Власович.

– Сапог больших размеров нет, – оглядев новичка, пробурчала завскладом.

– Маша, иди с ним, представь бригадиру и выдай спецовку.

Бригадиром оказался высокий, крепкого телосложения мужчина лет сорока:

– Надолго?

– Думаю, что до армии поработаю, там видно будет.

– На стройке работал?

– Приходилось мало-мало.

– Подсобником?

– Бетонщиком, каменщиком, печником, плотником… Приходилось и траншеи копать. А эту зиму был на лесозаготовке.

– Ты что, в бич-бригаде работал?

– Да.

– Да тебе сколько лет?

– Уже восемнадцать.

– Ты что, летун? Не можешь на одном месте долго работать или выгоняли?

– Так получилось: один объект заканчивали – переходили на другой.

– А почему профессии менял?

– Куда бригадир ставил, там и работал.

– Меня звать Макар. Завтра к восьми на работу, по всей форме. ПонЯл?

– Понял, – спокойно ответил Степан и, не прощаясь, вышел с вагончика. Он не терпел людей, которые с ним разговаривают как со шпаной, про себя подумал: «Интересно, а куда Макар телят не гонял? Надо будет у него спросить… Как просто можно испортить настроение человеку!.. Что он мне сказал?.. Да практически ничего, а настроение пропало, – размышлял Степан по дороге в общежитие. – А может, что-то во мне неправильно, что я так реагирую? Наверное, это и есть гордыня».

Степан не заметил, как дошёл до общежития.

Дверь не была заперта, Степан уверенно перешагнул порог и без стука вошёл в комнату:

– Здравствуйте! Меня зовут Степаном.

– Здорово, коль не шутишь, – не вставая с кровати и не вынимая папиросу изо рта, проговорил лохматый мужик лет тридцати от роду, – Константин. Можно просто – Циолковский.

– Отчество, конечно, Эдуардович?

– Откуда ты знаешь мою подпольную кличку?

– Да читал про тебя и твои исследования тоже. Только ты, по-моему, уже давно всей душой улетел исследовать другие галактики.

– Как видишь, вернулся, сейчас меня звать Вадимом Спиридоновичем.

– Или просто Мухомор. Что ты до парня доколупался? – вмешался в разговор средних лет мужик.

– Ну что, Мухомор, фаршманулся[26 - Оказаться в смешном (дурацком) положении (блат. Жаргон).] малёхо? Ты, бацильный[27 - Больной, худой.], на кого храпишь[28 - Запугивать.]?

– взъерошился Степан.

– О, ты ещё и по фене ботаешь[29 - Говоришь по-блатному.], – уже спокойней ответил Мухомор.

Степан подошёл вплотную:

– Нет, только по фёкле. Ты меня на понт не бери[30 - Запугивать тем, чего нет.].

– Чего вы кипеш подняли? – из кухни вышел худой, небольшого роста мужик с эмалированной зелёной прокопчённой кружкой, прикрытой вафельным полотенцем, – давай-ка лучше раскумаримся[31 - «Похмелиться» чифиром.]. А ты, парень, не обращай внимания на этого чёрта[32 - Новичок (простак).]: у него с башкой не в порядке.

– Это у тебя не в порядке, – огрызнулся «Циолковский» и пошёл в туалет.

– Ну что, очко слиплось? Ты на него не обижайся, это он тебя проверял. Меня Ананий звать.

– Стёпа. Не на того нарвался!.. Проверяльщик… Так можно и по башке схлопотать.

Все замолчали. Только сейчас Степан обратил внимание, что в комнате находился ещё один человек, на кровати, стоящей обособленно в удобном угловом месте, но он никак не отреагировал на появление новичка, продолжая спать, а может, делал вид, что спит. Степан швырнул спецовку во встроенный шкаф, повесил полупальто, умылся, только потом присел на стул. Воцарилась тишина.

«Хорошо, что ещё в восьмом классе прочитал «Ивана Денисовича»[33 - Рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича».] и с «бамовцами»[34 - Так на Дальнем Востоке называли заключённых.]летними вечерами приходилось общаться на брёвнах, под забором. Здесь мы, сельские ребятишки, набирались ума. Вот теперь и пригодились знания блатного жаргона».

Размышления прервал Володя:

– Ты сегодня ел?

– Кроме того, что с тобой чай пил, утром на вокзале – пирожок с компотом.

– Деньги закончились?

– На бутылку можно наскрести.

– Сейчас не до бутылок, с получки проставишься. Сбегай в магазин, тут недалеко, в первом доме. Хлеба купи – три булки чёрного. Только белинского[35 - Белый хлеб.] не бери, а то съедим зараз. А я пока супчик сварганю: у нас лук, картошка, концентраты ещё не кончились.

Через полчаса Степан вернулся из магазина и, не раздеваясь, радостно положил на стол большую вяленую кету и авоську с хлебом:

– Там пурга разыгралась. Иду с хлебом – и вдруг что-то ударило меня по плечу, смотрю: кетина вяленая валяется на снегу. Осмотрелся – вижу: на балконе третьего этажа этого добра – завались, висят рядками. Я, конечно, поленился подняться на третий этаж, вот – принёс, по малёхе на всех хватит.

– Видел я этот балкон с рыбой, кстати, он там не один такой рыбный, – произнёс мужик, сидящий на кровати в углу, – будем считать, что Бог послал.

– Стёпа, ты похоже на «малолетке»[36 - Спецучреждение для малолетних преступников.] школу заканчивал?

– Нет, в детдоме.

– Можешь звать меня Василием. Правильно ты отшил этого хмыря болотного.

– А что он канитель[37 - Нарушение правил отношений.] разводит, он кто по масти – шерстяной[38 - Человек, не связанный с преступным миром, но выдающий себя за него.]?

– Скорее – чёрт[39 - На тюремном жаргоне используется для обозначения низшей касты, представители которой вынуждены выполнять самую грязную работу.].

Минут через пятнадцать вся «дружная семейка»: кто за столом, а кто на тумбочке – присев на кровать, дружно ела суп и грызла вяленую кету.

К утру пурга затихла, оставив после себя небольшие сугробы. Без четверти восемь Степан уже был на участке. В вагончике сидели мужики. Они увлечённо забивали козла, было накурено. В буржуйке весело потрескивали дрова.

– Здравствуйте, я к вам в бригаду.

– Здорово, – не очень дружно ответили игроки.

Степан сел на деревянную, грубо оструганную скамейку под стенкой.

– Садись к столу, не отрывайся от коллектива, – оторвал голову от стола и как-то по-свойски проговорил высокий, слегка сутулый мужчина в брезентовой куртке. – Ты Степан, по всей видимости?

– Да.

– Вчера предупредили. Стёпа, чтоб тебе не было скучно, пока мы закончим, отгреби снег от дверей.

– А где лопата?

– Там за вагончиком – увидишь.

Степан, не раздумывая, вышел на мороз. Облегчённо вдохнул свежего, морозного воздуха, который показался очень приятным после прокуренного помещения. «Дурацкое занятие – вдыхать вонючий табачный дым, да ещё и добровольно», – подумал Степан, баловавшийся папиросами только до пятого класса.

Пока он убирал снег, подошли остальные члены бригады.

– Степан, иди переодевайся, пора работать, скоро бетон подвезут.

Степан быстро «приоделся» в новую спецовку, надел свои надраенные до блеска кирзовые сапоги и побежал догонять бригаду.

На склоне сопки, в глубоком котловане, вырытом в каменном грунте, плотники из деревянных щитов собирали опалубку, арматурщики сооружали замысловатые каркасы из стальных прутьев. Заливка бетона – основной заключительный этап возведения «нулевого цикла». Бетон подвозили самосвалы с бетонно-растворного узла. Для Степана работа не была в диковинку, кое-какой опыт за плечами был.

Пока не подвезли бетон, Степан осмотрелся. Объект, на который прибыла бригада, назывался административный корпус. Впрочем, корпуса ещё не было, а была опалубка фундамента, местами ещё не заполненная арматурой. Вверх по сопке вырисовывались «скелеты» будущих цехов горно-обогатительного комбината.

– Стёпа, ты чего рот разинул? Подцепи бадью на кран да оббей кувалдой, – пересиливая шум, прокричал бригадир.

– Иду.

Бадья – это поворотная металлическая конструкция с бункером в виде усечённого конуса. Здесь в углах оставался бетон, который, постепенно накапливаясь, «схватывался». Степан взмахом руки подогнал БКСМ[40 - Башенный кран строительно-монтажный.], подцепил бадью гаком, дал команду:

– Вира!

Крановщик чуть приподнял бадью. Степан мощной кувалдой начал отбивать бока у «туфельки»[41 - Бадья.].

Когда звук ударов стал более звонким и перестали высыпаться куски застывшего бетона, крановщик без команды переместил бадью на место приёмки бетона.

Степан бросил кувалду и уверенно двинулся за бадьёй. Через час привезли первый бетон и работа закипела. Надраенные сапоги первыми изменили свой внешний вид, а к обеду и новая спецовка уже таковой не выглядела.

– Это хорошо, – успокоил неопрятного работника «бугор»[42 - Бригадир.], – грязи не боишься – значит, сработаемся.

– А ты что, сомневался?

– Конечно. Мне сначала показалось, что ты стиляга. Слава богу, ошибся.

– Толпа орала – распни его!

– Не понял…

– Это когда Иисуса Христа распинали.

– Я думаю, что его не раз пинали, а пинают и до сих пор.

– Это точно.

– Эй, философы?, на обед пора!

– Не философы?, а филОсофы, обед – дело добровольное, – буркнул Степан и пошёл в сторону сопки.

– Степан, ты туда не ходи, сейчас будут грунт взрывать, – остановил новичка прораб.

– А почему не предупреждают?

Слова Степана заглушил рёв сирены. Он укрылся за большой камень, торчащий из земли, и задумался: «Сколько людей и техники задействовано… А если бы геологи не нашли здесь олово – была бы просто дикая тайга. Как всё же много зависит от случайностей!.. Для чего я сюда приехал – чтобы кидать бетон? Ну не я, так другой был бы на моём месте…»

– Ты чего сидишь? Давай в бытовку – перекусим!..

– Да я ничего не взял с собой.

– Ну и что, что не взял? Обедать всё равно надо. Давай быстрей – ждём, – прокричал бугор и скрылся в вагончике.

Степан нехотя зашёл в бытовку. Вокруг длинного, сбитого из досок стола собралась почти вся бригада.

– У нас жратва общая. Садись, не стесняйся – в следующий раз ты что-нибудь принесёшь.

– А я подумал: «А не пойти ли мне на обед?» – и не пошёл…

– Это не твоё личное дело: производительность труда у голодного падает, а травматизм повышается. Да, кстати, распишись в журнале по технике безопасности, что прошёл инструктаж.

– А я прошёл?

– Ты распишись… А по ходу дела пройдёшь. Главное: кирпичи на калган не бери.

Степан ничего не сказал, вышел из бытовки, выбрал из кучи кирпичей не очень обожжённый и быстро вернулся. Молча снял шапку, взял кирпич обеими руками и резко ударил по голове. Кирпич послушно раскололся на две половинки.

– На калган можно брать – кирпич хороший.

Раздался хохот и восклицания. Степан не стал комментировать качество кирпича, которое заметил накануне. Сел за стол, как ни в чём не бывало взял кусочек сала с хлебом и начал спокойно жевать – как своё.




Глава 4

Комсомольцы







Незадолго до окончания рабочего дня к Степану подошёл высокий парень в робе монтажника:

– Товарищ, давай отойдём.

– А кто работать за меня будет?

– Работа не волк – в лес не убежит, – улыбнулся незнакомец, – ты комсомолец?

– А что, не похож?

– Похож: пашешь как Павка Корчагин! Я немного за тобой понаблюдал.

– Ты что, с КГБ?

– Я первый секретарь Солнечного комитета комсомола. Макар.

– Степан.

Ребята крепко пожали друг другу руки.

– На учёт будешь становиться?

– Хоть сейчас, только билет комсомольский у меня в общаге.

– Завтра прихвати. После работы можешь зайти, я буду в комитете. Это в конторе – спросишь.

Степан не стал затягивать постановку на учёт и на другой день, как и договаривались, пришёл в комитет комсомола.

– Да тебя пора с комсомола исключать, – оглядев билет со всех сторон, произнёс секретарь.

– Ты, Антон, поосторожней, а то я человек нервный – сам тебя исключу.

– Чего ты петушишься? У тебя за девять месяцев взносы не уплачены.

– Там, где я работал, не было комсомольской организации.

– Ну и что? Мог встать на учёт в любой организации.

– Откуда я знал?

– Теперь знаешь?

– Вот теперь и поставь на учёт.

– Рубль найдётся?

– Откуда?

– Ладно, я проставлю по десять копеек в месяц, с получки отдашь.

– Спасибо.

– Оставь билет, в следующую субботу, в десять утра, – комсомольское собрание, приходи.

– Я-то приду, но куда?

– Сюда, в Красный уголок.

В субботу Степан окунулся совсем в другую атмосферу. Здесь всё было пропитано комсомольским энтузиазмом и романтикой. В основном разговор шёл о социалистическом соревновании и о ходе подготовки к районной отчётно-выборной конференции. Степан с интересом слушал молодых строителей ГОКа, о встрече с которыми мечтал ещё задолго до решения ехать на ударную комсомольско-молодёжную стройку. Много слушал о них по радиостанции «Юность», полюбил песни Пахмутовой и Добронравова. Но здесь всё казалось намного проще и обыденней. Взбодрился Степан, когда услышал свою фамилию в качестве кандидатуры на конференцию:

– А меня-то за что? Я ещё не проявил себя.

– Ещё проявишь. Ставлю на голосование: кто за то, чтобы бетонщика Трифонова Степана избрать делегатом конференции, прошу поднять руку. Кто против? Воздержался? Итак, при двух «против» и одном воздержавшемся комсомолец Трифонов избран делегатом районной комсомольской конференции. Надеюсь, что до июля не удерёшь?

– Ты надейся на себя, а я до армии буду здесь работать.

Уверенность в ответе Степана взбодрила комсомольцев, кто-то крикнул:

– Молодец!

Через полтора месяца автобус с комсомольцами-делегатами под аплодисменты провожающих комсомольцев и представителей парткома отправился в Комсомольск-на-Амуре. Всю дорогу звучала гитара и не умолкали задорные песни. Степан пел со всеми:

Кто бывал в экспедиции,
Тот поймёт этот гимн.
И его по традиции
Мы считаем своим.
Потому что мы народ бродячий,
Потому что нам нельзя иначе,
Потому что нам нельзя без песен,
Потому что мир без песен тесен…

Конференция проходила во Дворце профсоюзов. Это было примечательное в городе здание, построенное в стиле сталинских высоток в Москве. Делегацию из комсомольско-молодёжной стройки встречали торжественно, под звуки духового оркестра. Весь зал встал и долго аплодировал первостроителям. Степан чувствовал себя как во сне, ощущал огромный подъём энергии и сил. Чувство гордости переполняло душу, он ощущал себя сопричастным к великому свершению. Не менее тепло приветствовали комсомольцев с Амурска, города-спутника Комсомольска.

Потом доклады, выступления, голосования и прочая организационная суета…

Поздним вечером, уставшие, но довольные, комсомольцы вернулись домой.

Вновь работа поглотила и увлекла в свой водоворот.

Бригада, в которой работал Степан, была комплексная. Когда бригадир узнал, что он работал на кладке домашних печей, предложил перейти в каменщики. Степан, не раздумывая, согласился. Каменщики вели кладку вслед за монтажниками после установки колон, перекрытий и прочей железно-бетонной громадины, здесь работа более творческая. Конечно, закладывать угол Степану не доверяли, но заместитель бригадира, опытный каменщик-земляк из Благовещенска, рыжий, небольшого роста, по имени Антип, иногда разрешал новоиспечённому каменщику «побаловаться». Степан брал мастерок, кирочку, отвес, расшивку, надевал верхонки и… мир сразу сжимался до возводимого угла. Иногда Антип был недоволен его работой:

– Разбирай угол, пока раствор не схватился.

– Чего ты всё время придираешься? Я всё сделал по отвесу.

– А я проверил по отвесу… Разбирай, бракодел. Ты должен быть уверен в себе. Вот если положил кирпич, ты должен отвечать за свою работу – попробуй его тронь! Если я положил, значит, он должен так лежать, и никакой начальник мне не указ, потому что я мастер своего дела, дело начальства – мне не мешать и создавать условия. Кто главный на стройке?

– Начальник.

– Ошибаешься. Главный тот, кто созидает, – рабочий, а не бюрократическая прослойка. Что бы начальники ни говорили, пока каменщик не положил кирпич, вся работа – это суета, а кирпичная кладка – это натуральный продукт. Карла Маркса надо изучать и воплощать в жизнь. Ты, конечно, не читал «Капитал»?

– Пытался, даже Ленина читал, у нас дома полное собрание сочинений, но мало в чём разобрался.

– Потому что плохо в школе учился. «Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знаниями всех тех богатств, которые выработало человечество».

– Да, это Ленин писал в «Задачах союзов молодёжи».

– Вот теперь понял, как угол заводить?

– Понял. Когда много подсказчиков, дом получается кривой.

– Дурак!

«Угол» Степан всё же освоил.

Особенно интересно работать на высоте, когда на маленькие фигуры строителей смотришь сверху, ощущение важности твоей работы возрастает, а панорама большой стройки особенно впечатляет. «Скоро здесь будут перерабатывать руду, в Горном уже работает Горно-обогатительный комбинат», – подумал новоиспечённый каменщик.

– Стёпа, спускайся вниз, – раздался далёкий голос бригадира.

– Бегу, – куда-то в проём крикнул Степан.

Быстро перебрался на подъёмник, нажал соответствующую кнопку пульта управления и «покатил» вниз. У подъёмника его поджидал не только бригадир – невдалеке сидел на стакане[43 - Конструкция, используемая для монтажа железобетонных колонн, в форме стакана.] мастер Халявко:

– Стёпа, ты за четыре месяца неплохо освоил профессии бетонщика, каменщика, теперь поработай стропальщиком. Сашка Белый сломал ногу, надо подменить.

– Партия сказала: «Надо», комсомол ответил: «Есть!»

– Вот и ладненько, сегодня пойдёшь во вторую смену, а сейчас можешь отдохнуть.

– Какой отдых? Пока дойду до общаги, надо идти назад.

– А я тебя не посылал в общежитие. Иди в бытовку, приляг.

– Нет, я лучше здесь.

Степан спокойно поднялся на подъёмнике, собрал инструмент, помыл его из шланга, отнёс в бытовку и только тогда лёг на кучу высыпанного из самосвала кирпича. Убрал мешающие лежать на боку кирпичи и задремал. Эта операция была для него привычна: в хорошую погоду он проделывал это ежедневно: в обеденный перерыв, после небольшого «перекуса», а то и на пустой желудок. Мастер только помотал головой и, ничего не сказав, ушёл в прорабскую.

Работа стропальщика пришлась по нраву Степану, приходилось вертеться среди штабелей арматуры и железобетонных изделий, краном подавать кирпич и раствор, но больше всего ему нравилось работать с монтажниками – цеплять большие и малые конструкции из железа и бетона. Смена за сменой пролетали незаметно. Иногда на ум приходила песня монтажников из кинофильма «Высота» и Стёпа напевал:

Не кочегары мы, не плотники,
Но сожалений горьких нет как нет!
А мы монтажники-высотники, да,
И с высоты вам шлём привет…

Однажды бригада задержалась на работе: надо было закончить крышу, а завтра ехать «на прорыв» в посёлок Фестивальный. Степан подцепил карниз, привычно дал команду:

– Вира!..

Машинально сделал шаг назад – и в этот момент обрывается петля на карнизе, а вслед за ней, не выдержав тяжести, разрываются все остальные петли, и железобетонная конструкция весом около тонны с десятиметровой высоты торцом пробивает землю в двух сантиметрах от кирзового сапога не успевшего испугаться Степана. Через пару минут возле него стоял бледный крановщик Саня:

– Я видел, как падает плита, думал, что тебя раздавило в лепёшку!.. Слава богу, что ты живой и даже невредимый…

– Да я просто не успел испугаться…

– А я чётко видел, как прямо на тебя падает плита…

– Эй, там, внизу!.. Ждём карниз.

– Не могу, – прошептал крановщик и, бледный, присел на бетонный блок.

– Слазьте, «кина не будет», – крикнул Степан.

На следующий день Степана вызвали в контору и направили на сенокос.




Глава 5

Сенокос







Степан поначалу удивился: какой сенокос, когда здесь ударная комсомольская стройка?! Но организаторам поддержки животноводства из Комсомольского горисполкома было всё равно – в Еврейской автономной области ждали подшефных.

Многопалубный теплоход «Пржевальский», переполненный до основания разношёрстной толпой, лениво отошёл от причала. Когда звуки духового оркестра, провожающего заготовителей сена, растворились над амурской гладью, по всему теплоходу грянуло:

Как провожают пароходы?
Совсем не так, как поезда…

Голос Эдуарда Хиля, звучал из всех репродукторов теплохода. Вдохновлённый песней, Степан тоже поддержал:

Как ни суди, волнений больше,
Ведь ты уже не на земле…

Степан, опьянённый не только обстоятельствами, но и изрядной долей алкоголя, подпевал Хилю, облокотившись на фальшборт, поглядывая на убегающие за корму волны, на душе было легко и радостно.

– Стёпа, ты чего загрустил?

Степан оглянулся, перед ним стоял Сергей – бетонщик.

– Наоборот, я пою.

– Ты не знаешь, почему именно нас с тобой из всей бригады послали на сенокос?

– Доверяют.

– А может, за ненадобностью?

– Да брось ты. Кому-то надо было ехать, вот на нас и упал жребий.

Развалистой походкой подошёл сварщик из бригады монтажников по прозвищу Балтика:

– Земляки, что вы тут стоите? Не собрались ли нырнуть с борта?

– Ныряй, – предложил Сергей, – только теплоход сначала останови, а то не догонишь.

– Я-то, нырну, я на Балтике служил, а вам – слабо.

– «Напился старик, так поди похмелись – и нечего рассказывать байки», – процитировал Высоцкого Степан.

– Я, вообще-то, не пью, это сегодня особый случай.

– А что, бывает не особый?

– Конечно.

– А как отличить?

– А нюх на что? Надо чувствовать и понимать ситуацию, когда пить, а когда воздержаться.

– Понял, – сказал Степан, – по этому случаю надо выпить.

– Пошли в кабак.

Все трое быстро забыли о теме разговора, как только спустились в ресторан. Столы были заняты галдящей публикой, сквозь этот гвалт из динамиков прорывалась ресторанная музыка. Редкие пары пытались танцевать между тесно стоящими столиками. К счастью, одна компания, рассчитавшись с официанткой, покинула зал. Ребята успели занять освободившиеся стулья. К ним тут же примкнули две девушки:

– Ничего, мы посидим на одном стуле.

Степан предложил свой, а сам присел на небольшой рундук, расположенный под зеркалом, слегка подтащив стол. Познакомились, разговорились – девчата были из Комсомольска, обе швеи. Пытались танцевать, но слишком тесно было в ресторане. Поэтому предложение Люси и Насти подняться на палубу было поддержано единогласно. Солнце пряталось за сопки, но ещё пускало свои лучи по глади амурских волн, создавая иллюзию живой светящейся воды. Редкие чайки пролетали над волнами. Из репродукторов неслась новая песня:

Люди сосланы делами,
люди едут за деньгами,
Убегая от обиды, от тоски…
А я еду, а я еду за мечтами,
За туманом и за запахом тайги…

– Это бард Юрий Кукин, – со знанием дела высказался Степан.

– Это Высоцкого песня, – возразил Балтика.

– Да брось ты, у Высоцкого голос хриплый, говорят, что он чалился на зоне, – уверенно парировал Серёга.

– Я точно знаю, что это Кукин, сам слушал о нём передачу по радиостанции «Юность», – настоятельно возразил Степан.

– Давайте лучше послушаем, – вмешалась в мужской спор Настя.

Никто не стал возражать, все задумчиво притихли, а потом подхватили:

Пусть полным-полно набиты
Мне в дорогу чемоданы:
Память, грусть, невозвращённые долги…
А я еду, а я еду за туманом,
За мечтами и за запахом тайги.

Когда песня закончилась, полилась мелодия вальса «Амурские волны». Степан пригласил на танец Люсю, Сергей танцевал с Настей, а Балтика, немного постояв, вернулся в ресторан. Степан не умел танцевать вальс, но кое-какие уроки танцев на школьных вечерах пригодились. Незаметно наступал вечер, луна робко выглядывала из облаков и слегка отражалась в тёмной воде. Теплоход, слегка покачиваясь, двигался вверх по течению. Степан как будто попал в другой мир, где всё было хорошо и легко. Ему всё больше нравилась простая светловолосая девчонка. Он неумело пытался за ней ухаживать. Люся, стесняясь своего маленького роста, робко и незаметно прижималась к Стёпе.

– Ой, я замёрзла, ветер холодный.

Стёпа молча обнял Люсю за плечи, и они долго стояли у фальшборта, вглядываясь в убегающий, заросший кустами, тёмный берег.

– Я пойду, – неожиданно произнесла Люся. – Настя ждёт в каюте.

И, не попрощавшись, быстро скользнула вниз по трапу. Степан не спеша пошёл вдоль борта. И вдруг в темноте увидел человеческую фигуру, летящую ласточкой со шлюпочной палубы. Подбежал к фальшборту – только тёмные волны предстали перед его глазами. Тихо и спокойно теплоход продвигался своим маршрутом. «Неужели показалось. А может, и вправду кто-то прыгнул за борт», – подумал Степан и быстро побежал на бак. Но, сколько он ни махал руками и ни пытался кричать, на мостике не было никакой реакции. «Как туда забраться?» С носа нет трапа. Степан попытался ломиться в металлические двери с борта – безрезультатно. Хмель начал выходить.

«Наверное, показалось, – успокоил себя Степан. – Пить надо меньше, а то добрался как до бесплатного». И пошёл в каюту.

Серёга и ещё двое парней с «Амурстали» уже спали без задних ног. Степан выключил свет, разделся и лёг в постель.

Проснулся поздним утром – в каюте никого нет. «Пржевальский» стоит у причала города Хабаровска. Голова трещит, тошнота и сильно хочется пить. Степан приложился к графину и за один «подход» осушил его наполовину. Затошнило ещё сильней, он рванул к гальюну. Вырвало. Сразу стало легче. Степан умылся, почистил зубы и только после этого моциона поднялся на палубу.

Куда-то подевалась вчерашняя атмосфера праздника. Грузились новые люди, суета, но не праздничная, не то что в Комсомольске. На борту появилась милиция и люди в штатском, явно отличающиеся от «командированных». Подошёл Серёга:

– Куда ты делся? Тебя уже и по судовой трансляции вызывали. Срочно иди в каюту к старпому, там милиция всех наших расспрашивает.

– Милиция не расспрашивает, а допрашивает. А в чём дело?

– А ты что, не в курсе? Васин пропал.

– Кто это?

– Ну, этот, Балтика. Утром не оказалось в кубрике.

Степан вспомнил о «показавшемся» ему ночном прыжке со шлюпочной палубы: «Значит, не показалось». Степан не на шутку испугался.

– Паспорт с собой?

– Да.

– Пойдём, я тебе покажу каюту старпома.

Пока шли, «преступник» лихорадочно пытался вспомнить все детали произошедшего и продумывал, что говорить: «Если расскажу, что видел прыжок за борт, обвинят в неоказании помощи. Обвинить может только суд – значит, меня снимут с борта, а теплоход уйдёт…»

Степан постучал в дверь с надписью «Старший помощник капитана» и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь:

– Здравствуйте! Вызывали?

– А ты кто?

– Пассажир, еду на сенокос.

– Паспорт.

– Всегда пожалуйста, – несколько переиграв роль простачка, проговорил Степан. Старпом, осмотрев паспорт, передал его капитану милиции, сидящему в углу каюты.

– Что можешь сказать о гражданине Васине?

– Я не знаю такого, но знал Балтику – так называл себя один хорошо поддатый товарищ из Солнечного.

– Откуда ты это знаешь?

– По какой камере? По каюте, я оговорился.

– Ты сам-то не сидел?

– Да нет, не успел ещё.

– Успеешь. Ну, так что имеете сообщить следователю? – перешёл на «вы» человек в штатском.

– Единственное, что я о нём знаю, это то, что он вчера нажрался как свинья и неоднократно пытался прыгнуть за борт, а его земляки, из Молодечного, останавливали.

– Не вводите в заблуждение следствие. Что за Молодечное?

– Ну, это наши из Солнечного, вербованные из Белоруссии, – город Молодечное.

– Вы подтверждаете, что он действительно пытался прыгнуть за борт?

– Любой подтвердит, поэтому его и прозвали Балтика, что он постоянно хвастался, что недавно отслужил на Балтийском море.

– Распишись, здесь и здесь, можешь быть свободным, – отдавая паспорт проговорил следователь, вставая из-за стола.

– До свиданья.

– До скорого, – пошутил на прощанье милиционер, сидящий в углу, до этого сохранявший молчание.

Выйдя за дверь, Степан облегчённо вздохнул. Но на душе сохранился очень неприятный осадок, вызванный не столько от дачи показаний, сколько от внутренних угрызений совести: «Будь я решительней, человек бы не погиб. А с чего это я взял, что он утонул? Парень флотский, где-нибудь в тайге шарахается».

Теплоход простоял почти до обеда, пока не набрали необходимое количество свидетелей. На берег никого из пассажиров не выпускали. На борту запретили продавать алкоголь. Когда все пассажиры утихомирились, теплоход продолжил свой маршрут вверх по Амуру. Куда-то делось романтическое настроение, песни больше никто не пел. По судовому радио «крутили» более спокойные песни советских композиторов.

В селе Ленинском выгрузилась первая партия заготовителей сена. Теплоход уныло простоял часа три и не спеша продолжил свой путь. В Амурзете – конечном пункте маршрута – пришвартовались вечером. Капитан пошёл навстречу встречающей стороне: «Не тревожьте пассажиров до утра, пусть отдыхают, а завтра разберётесь».

До девяти часов утра судно опустело. Пассажиров развезли по колхозам. Бригаду из Солнечного на трёх прицепах, «запряжённых» в тракторы «Беларусь», отправили на один из островов Амура. Без труда преодолев протоку, трактора остановились. На поляне, окружённой высоким боярышником, стояло четыре десятиместных солдатских палатки и одна каркасная сорокаместная палатка, был и навес со столами и вкопанными скамейками.

– Располагайтесь, люди добрые, – обратился к приезжим колхозный бригадир, – эта палатка женская, а эти две мужские. Смотрите – ночью не перепутайте. Это склад с продовольствием и прочим барахлом, а это, как вы догадались, кухня и столовая. Туалеты чуть подальше. Тоже не путать: слева женские, а справа, естественно, мужские, там есть соответствующие обозначения. А это навес с инструментами, сразу предупреждаю: вилы, грабли и прочее на покосе не оставлять, чтобы потом не терять время на поиски. Да, чуть не забыл: меня звать Нестор. Не путать с Махно, я не Иванович, а Гаврилович.

– А баня будет? – спросил долговязый парень.

– Будет, конечно, хоть каждый день купайтесь в протоке.

– А выходной?

– И выходной будет, не дай бог, но это только в случае дождя. – Ещё вопросы?

– Китайцы не ходят в гости?

– Пока не ходят, слава богу, но и вам нельзя выходить на берег Амура после захода солнца. Пограничники могут арестовать.

– Вот попали!.. Ни на свой берег, ни на чужой – как на зоне…

Голуби летят над нашей зоной,
Голубям нигде преграды нет.
Как бы мне хотелось с голубями
На родную землю улететь…

– запел бритый шилом[44 - Лицо со следами оспы.] Саня Ветров – арматурщик.

– Концерт потом. Располагайтесь – через час приступим к работе.

Степан успел «захватить» «блатное» место в левом углу палатки. Повара – девчата, которых назначил бригадир, – сразу приступили к исполнению своих, очень важных, обязанностей. Сенокосная жизнь закипела. Степан присоединился к группе, решившей начать полевую жизнь с купания. Девчат в этой компании не оказалось, поэтому решили купаться в костюмах Адама. Самые нетерпеливые и решительные, на ходу сбрасывая с себя остатки одежды, бросились в воду. Степан, выросший на речке, знал, что так купаться нельзя, особенно в незнакомом водоёме. Он спокойно вошёл по грудь, только потом, окунулся в тёмную прохладную воду. Сразу почувствовав прилив сил, энергично поплыл к противоположному берегу. Тяжело дыша, выбрался на глинистый берег, заросший тальником.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64678601) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Охраняющий периметр зоны, надзиратель, караульный, надсмотрщик…




2


Сумка с едой.




3


Машинно-тракторная станция.




4


Кувалда (шут.).




5


Шлакопортландцемент.




6


Ремонтно-строительное управление.




7


Разговорное название советского самолёта сельскохозяйственной авиации, биплана Ан-2.




8


Н. С. Хрущёв.




9


Мера оценки и форма учёта количества и качества труда в колхозах в период с 1930 по 1966 год.




10


Необрезная доска – та, которая получается в результате продольной распилки бревна. Главное отличие необрезной доски от обрезной в том, что на кромках сохраняется обзол.




11


Снимать часть древесины с беговой зоны брёвен с одной, двух или четырёх сторон.




12


Древесина, утратившая технические качества.




13


Работник, занятый на лесосечных и лесокультурных работах, специальным приспособлением (чокером) подцепляющий к трактору срубленные деревья-хлысты, которые потом вывозятся на специальную площадку.




14


Ствол поваленного дерева, отделённый от корневой части и очищенный от сучьев.




15


Бензопила.




16


Пиломатериал размерами сечений от 16 ? 8 мм до 250 ? 100 мм. Основное отличие обрезной доски – это наличие обзола…




17


Складной карманный ножик.




18


Ватник.




19


Натягиваемая многими верёвками или канатами таль, грузоподъёмное устройство, состоящее из собранных в подвижную и неподвижную обоймы блоков.




20


Учащийся фабрично-заводского училища – ФЗУ (жаргон).




21


Китайские ревизионисты себя ревизионистами не считали, а считали таковыми хрущёвских коммунистов, «закопавших дело и тело» Сталина.




22


Управление начальника работ – 860.




23


Бетонно-растворный узел.




24


Изначально четушка, русская единица измерения объёма жидкостей, применявшаяся до введения метрической системы мер. (0,25 литра).




25


Сотрудница, ответственная за хранение и выдачу постельного белья, одежды…




26


Оказаться в смешном (дурацком) положении (блат. Жаргон).




27


Больной, худой.




28


Запугивать.




29


Говоришь по-блатному.




30


Запугивать тем, чего нет.




31


«Похмелиться» чифиром.




32


Новичок (простак).




33


Рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича».




34


Так на Дальнем Востоке называли заключённых.




35


Белый хлеб.




36


Спецучреждение для малолетних преступников.




37


Нарушение правил отношений.




38


Человек, не связанный с преступным миром, но выдающий себя за него.




39


На тюремном жаргоне используется для обозначения низшей касты, представители которой вынуждены выполнять самую грязную работу.




40


Башенный кран строительно-монтажный.




41


Бадья.




42


Бригадир.




43


Конструкция, используемая для монтажа железобетонных колонн, в форме стакана.




44


Лицо со следами оспы.