Книга - Жиль

Жиль
Максим Обухов


В каком шкафу сидят нереализованные мечты? Где находят приют ложные обещания, данные самому себе? Сколько можно тянуть с решением?Художник Петр прячется от этих вопросов в больнице, прикрываясь своей редкой болезнью. Он спит по несколько дней, не просыпаясь. Все меняется, когда ночью в его палату врывается девушка и нарушает его спокойствие.Петру придется встретиться со своими страхами и дать им отпор.





Жиль



Максим Обухов



© Максим Обухов, 2021



ISBN 978-5-0055-4945-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero


Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
А. С. Пушкин




Глава первая


Молись, чтобы картина не вышла.



Линия возникает от четкого сильного нажатия. Далее вырастает до длинного кипарисового дерева. Движение руки уверенное. Примятая трава создается мазками. Нажим – дорога, расползающаяся под ярким солнцем.

Каждый человек видит предмет по-своему. Никому не дано видеть одинаково. Один разглядел серый дом, запрятанный в кипарисах. Второй – торчащую красную черепичную крышу.

Стены здания измазаны известкой. Выдавливаем краски, размазываем их кисточкой. Уверенными движениями раз, два – появились окна. Оттуда бьет тусклый свет. Черная дверь, за ней лица больных заполняют пустое пространство. Легкими движениями кисти создаем черные тучи, что скрыли солнце. Закрашиваем их по несколько раз.

Вокруг тусклая, примятая, смешанная с землей трава. Кусты и глаза. И пытающиеся дотянуться до картины руки. Фаланги кисти толкают художника, лезут в краску, трогают полотно. Шум, резкие разговоры, обсуждения.

Художник отбросил кисть и всмотрелся в рисунок. Его молодое лицо измазано краской. Серый пиджак висит на коренастом теле. Этого человека называют больным, а он себя считает – ткачом. И по возможности повторяет:

– Я тку из нитей свой взгляд на мир, но его тканые ковры не продаются, их обходят выставки. Они не висят у уличных продавцов. Ни один критик их не видел. Белые листы каталога их не знают. Ткачу это не важно. Главное творить. Он берет в руку кисть и водит ею по полотну.

Пишет природу, нанося мазки на холст. Люди смеются, говорят- слишком много мажет краски. Будто лепит скульптуру. Художник соглашается, мечтая, чтобы рисунок ожил.

– Разве мы живем в этом страшном здании? – Толстый грязный палец тычет в полотно. Он принадлежит Борьке, высокому парню, страдающему заиканием и проблемой подсчета до десяти.

– Прошу Вас, не мешайте, – поднял руки Художник.

– Портишь краски, мазня одна, – женщина, с отвисшей челюстью, толкнула художника в плечо, что он качнулся.

– Это мое виденье, я так вижу!

Оправдывающегося Художника окружала толпа. Они заглядывали через плечо, смеялись. Пациенты серого дома недолюбливали его. Сонные люди меряли метры шагами вокруг дома, постоянно оглядываясь, ища глазами Художника. Почему он не с нами? – повторяли они в один голос, натаптывая очередной километр.

– Агафья права ты – больной! – решила девчонка с белыми волосами.

– Прошу Вас, уйдите, не мешайте мне.

Но толпа смыкалась. Люди подходили все ближе дотрагивались, тыкали пальцами, смеялись. Вокруг художника образовалось сжимающееся кольцо, внутри которого невозможно продохнуть.

– Я тоже могу так нарисовать, – закричал Борька, и на его лице расплылась огромная улыбка, – так любой дурак нарисует. Тоже мне художник.

Он засмеялся громогласным голосом, закатив голову назад. Осмелев окончательно, Борька схватил кисть, махнув ее по краске, прочертил огромную жирную линию, что расползлась по всей картине.

– Что ты делаешь? Прекрати! – закричал художник и вцепился в его руку. Это только рассмешило детину.

– Псих! – закричала девчонка с черными глазами.

– Уйдите, прошу, уйдите! – Художник кричал от злости, удерживая громилу. Множество рук сковывали его движение. Они лезли в краску, к полотну, трогали, смазывали, сдирали. Художник в порыве гнева пытался их остановить, хватая руки, толкая. Брюнетка, что яростно выдавливала краски, с визгом упала на пол. Кто-то получил затрещину от деятеля искусств, кто-то пинок. Детина не остался в стороне и всадил художнику в ухо. Острая боль прокатилась по лицу. Не удержавшись, он упал на траву, свалив мольберт. Голова Художника закружилась, мысли разбежались, выскакивая в окно. Только мрачные кипарисы смотрели на него с презрением.

– Прочь! Всем прочь, – кричал ошеломленный художник, оправившись от удара и закрыв глаза, пока его не схватила сильная рука, сжав плечо. Агафья, главная медсестра этого дома. Она как будто вросла в серое здание и пустила корни. Схватив художник за руку, медсестра подняла его с травы. Художник подчинился, встал. Его взгляд остановился на огромном жирном следе, что красовался на полотне. Агафья схватила картину и сказала:

– Пошли.

– Отдайте полотно, – попросил Художник.

Она сжимала холст, смотря на Художника с ненавистью

– Твоя мазня приносит только одни проблемы! Все люди, как люди, а ты!

Она хотела сказать еще пару слов, но сдержалась.

– Я сидел спокойно ни кому не мешал, они сами подошли ко мне, – Художник показывал пальцем и принялся бить себя в грудь. Без толку. Он заранее в проигрыше.

Агафья остановилось, и посмотрела на него.

– Ты бездельник. Все люди делом занимаются, чего-то хотят, к чему-то стремятся, а ты страдаешь ерундой. Мне твои выходки вот где!

Она наглядно продемонстрировала свои эмоции, поднеся руку к горлу.

– Я с тобой возиться не буду, сегодня отниму твои картины и кисточки, в башке будешь рисовать.

– Вы это не сделаете!

– Что меня остановит? Ты скажи, я посмотрю.

Главная медсестра в стенах серого дома пользовалась непререкаемым авторитетом. У нее был дурной характер, отмеченный многими. Художника она невзлюбила с первого взгляда, без объяснения причин. Всегда на него причитала, ругалась, колола едкими короткими фразами, находясь в дурном расположении духа.

– Сегодня все отберу до последнего карандаша. Дам распоряжение, чтобы за тобой следили, чтобы даже на стене не смог ничего намалевать!

Эти слова прозвучали, как приговор, вынесенный безапелляционно. Она давно на это покушалась и только искала повод. Забрать, отнять, запугать – главный девиз сонного дома. Этот лозунг должен быть написан на стенах, выбит в камне, чтобы его никто не забывал.

Художник, смотрел на Агафью, мысленно прорисовывая ее образ в голове. Измазанные в красках руки, приделанные к толстому не пропорциональному телу. Кисть вырисовывала неваляшку, с круглым скомканным лицом. Одной сплошной чертой были нарисованы глаза. Хватит.

– Все люди, как люди делами занимаются, но всегда найдется кучка уродов. Везде лезут, что-то пишут, – говорила она со злостью.

Слова у художника вырывались наружу, но тут же на выходе застревали в горле. Агафья шлепала по дорожке и ее ноги утопали в весенней грязи. Они остановились рядом с серым домом. Откуда сонные люди смотрели на Художника искоса и думая про себя, что он сумасшедшее их.

– Иди, – Агафья посмотрела на него, он в свою очередь на картину.

– Нет, твоя мазня поваляется на чердаке, соберет пыль. Сколько ты красок с бумагой извел, сейчас бы вмазать тебе за все!

Художник покорно склонил голову, вошел в палату и сел. Окно метр на метр, вытягивало его из серого дома, умоляя бежать. Через несколько минут, в его палате три на пять метров, произошел обыск. Сотрудник серого дома собрали все карандаши, бумагу, унесли даже ластик. Агафья смотрела на Художника глупой самодовольной улыбкой, скрестив свои толстые руки на героической груди. Вскоре они ушли, оставив молодого человека одного в его клетке. Он мог выйти прогуляться по коридору, полежать в кровати. Одеться потеплей и побродить по эвкалиптовой роще. Подышать воздухом и полежать на зеленой траве. При этом не иметь права рисовать.

Агафья права – картины не продавались. Они бесполезно висели в интернете. На выставках от него отмахивались. На всей планете так и не нашелся ни один человек, готовый купить его картину.

Люди говорили, что они слишком тусклы, мрачны. Они повторяли хором:

– Сейчас такое время надо рисовать – сочно, ярко. Люди хотят видеть просвет в тумане. Они должны верить, что их ждет безоблачное будущее. Вы им преподносите страшные картины, они это видят каждый день.

Художник лег на кровать. От лунного света появилась тень, что образовалась на стене. Ему показалось, что это Агафья пришла его опять мучить. Может она принесла ему краски.

– Я прошу, отдайте мне мои краски и полотно. – Он протянул руку.

Агафью до конца проглотил странный дом. Он не прощал слабости, а больше всего ненавидел отличия. Ты должен быть одинаковым и не выделяться.

Художник дотронулся до стены, и тень перебралась на его руку.

– Отдай краски, – он потребовал от тени. Та лишь колыхнулась и заново замерла, смеясь над художником.

– Делай, что хочешь. Все равно рука больше не слушается, а краски тускнеют. – Он повернулся на бок. Потом встал.

Художник сделал пару шагов к включателю, и яркий свет разбежался по комнате, распугав толстых, как чернослив тараканов, что забивались в свои щели и молча шевелили усами.

Голова кружилась от бесконечных нелепых событий. Наконец Художник уснул. Проснулся только утром под звон половников и тарелок. громких выкриков главной медсестры и стоящего в коридоре шума.

Наш художник – Петр Алексеевич, жил в палате один, она напоминала тюремную камеру для одиночек. Пять на три метра, с одним окном, что выходило в сад, на плотный строй деревьев. Кроме кровати и тумбочки, на стене висел крючок. На подоконнике стояла принесенная другом ваза. Прохаживаясь вокруг дома, он срывал полевые цветы и ставил в вазу, на подоконник. На окне висели облезлые ставни, что ужасно скрипели. В них бил черный ветер, просился внутрь. Облупленные стены с огромными дырами, как у сыра и горелая проводка довершали картину.

Редко в палату наведывался доктор, высушенный старик, с парой волосёнок на голове, на носу которого сидели толстые круглые очки. Он спрашивал, как у пациента здоровье и, не дождавшись ответа до конца, исчезал в полутемном коридоре.

После его прихода вползала она – медсестра, принося с собой желтые капсулы ненависти и ужасный холод.

– Художник, ты – лентяй! Только что не придумают, как только себя не назовут, лишь бы не работать. Художник! Обломов ты. Только лежать и в окно пялиться, чтобы не трогали.

– Тьфу, – она плюнула и растворилась в коридоре.

Потом возвратилась, придумав очередную гадость.

– Знаешь, я тут подумала, лучше бы ты пил. Хоть какой-то от тебя толк. В глаза людям можно сказать – алкаш. Все сразу стало ясно. То люди не понимают, здоровый крепкий парень и не пьет! Невдомек им кто такой художник.

– Хватит, – Петр не выдержал. Она не дрогнула, улыбнулась, вышла и закрыла дверь. Агафья еще долго бренчала в коридоре, видимо кто-то попался ей под горячую руку.

– Хорошо, что она отобрала краски. Не надо себя винить, – подумал Петр и сел напротив окна. Если бы было полотно с красками, обязательно довел себя до нервного срыва. За не постоянство линий, кривизну лиц. Сколько не выдавливай и не смешивай краски все бесполезно. Они бледнеют прямо на глазах.

Совсем недавно картины были яркими, живыми, а после начали тускнеть. Петр перепробовал множество вариантов, добавлял желтый, красный цвет, но картины блекли, прямо на глазах. Становясь еще мрачней страшней, грустней. Будто они заразились некой опасной болезнью. Средство их вылечить потеряно или еще не изобретено.

Вслед за красками тускнела жизнь. Становясь серой и однообразной. Петр лежал на кровати всматривался в потолок, вспоминая женщину, что украла краски. Именно она – виновница всех потерь. После того, как он перестал набирать ее номер телефона. Картины побледнели, линии разъехались, как шов на старой куртке, дар выскользнул из его рук.

Петр засмеялся, вспомнив, как Агафья, больная женщина, клялась изорвать его полотно в мелкие крошки. Она много чего обещала в порыве ярости, тем самым развлекая Петра. Ее душила злоба за невозможность понять искусство.

Грязные зеленые стены убивали, запах сырости впивался, держась до конца. Холод проникал через щели и как хозяин носился по комнате. Деревья плотным строем приближались к больнице, окружая ее со всех сторон. В эту ночь сильный дождь стучал по карнизам, и раздавались раскаты грома. По коридору неслось шептание, слышались отдельные голоса, что переходили в гул и замолкали. Полусонные люди толпились возле окон и потом пропадали в темноте. Сонный дом ложился спать. Лишь в глубине молчания слышалось тяжёлое дыхание Агафьи.

Ближе к часу мертвую тишину разорвали в клочья, дав понять, что никто сегодня не уснет.

– Я найду эту чучело и откручу ее дурную башку. Ух, обещаю, она дождется. Чучело-мяучило! – кричала Агафья, за ней следовала свора, которая все бурила глазами в поисках беглянки.

Они не давали спать всему дома. Жильцы палат приложили уши к дверям и слушали, что происходит. Петр не спал, ворочался в ожидание Морфея. Глаза слипались, рука хватала невидимую кисть, что просилась в руки. Встав ночью, он рассмотрел ночные деревья, освещённые тусклым светом луны. Капли дождя скользили по стеклу, обиженно скатывались вниз.

– Агафья! – раздавался голос из коридора, баба Нюра кричала, как сумасшедшая. Носясь с тазиком, собирая падающие капли и проклиная свою ночную смену.

Петр встал, прошелся по комнате, захотел включить свет, но вспомнил про запрет главной медсестры.

«Включать свет после десяти строго настрого запрещено».

Если писать слова черной краской, они бы въелись в бумагу и чернели. Как от злости тараканы, застрявшие в щелях. Глаза стали закрываться сами собой. Хотелось спать.

Не давая никому объяснения, тусклые краски ожили, сделав стены ярче и светлее. Деревья наполнились черно-зеленым светом.

Глаза слипались, Петр готов был спорить, что уже спит. Он лежал на кровати, укрывшись одеялом, как вдруг почувствовал дуновение ветра. Весенний запах и теплое дыхания нескольких холодных капель, что упали на лицо. Художник почувствовал прикосновения мокрых волос.

На секунду он открыл глаза и увидел голубую бездну в виде глаз, небольшой нос и пухлые губы. Большой палец, приставленный ко рту, просил тишины.

– Кто ты? – спросил испуганный художник, но женская рука прикрыла ему рот.




Глава вторая


– Не выдавай меня, – она моментально нырнула под кровать. Вовремя. Раздался скрип старых досок, что дрогнули под знакомой грузной походкой. Дверь распахнулась и на пороге появилась Агафья, включив свет.

– Где она?

В этот момент лучше притвориться спящим. Художник повернулся к стене и попытался немного похрапеть. Получилось хрипло, неестественно и Петр замолчал. Зажмурил глаза от света. Голос у Агафьи сорвался на истеричный:

– Где она!

Ему хотелось провалиться. Агафья требовала ответа, притоптывая ногами, заглушая вырывающийся гнев. Ее глаза шерстили по полу, кровати, тумбочке, подоконнику и окну. Они не могли поймать бунтарку.

Беглянку спасала простыня, которая тянулась до пола, и надежно укрывала, давая убежище.

– Проснись тунеядец! – кричала сумасшедшая. Петр раскрыл глаза и осмотрел раздвоенную фигуру. Перед ним было треугольное сморщенное лицо, с пылающими глазами. Небольшой ротик, пошевелившись, произнес:

– Девка где?

– Какая? – он сказал отстранено, старательно делая вид, что не понимает, чего от него хотят. Лгать он не умел, махать кистью получалось лучше, но в этот раз сыграл великолепно. Агафья поверила его словам, хотя острые глазки так и прыгали по комнате.

– Не дури, девку видел? Признавайся, не тяни!

– Я спал.

– Узнаю, что скрыл, придушу.

Агафья понимала – нельзя терять время и выскользнула из палаты. Ее шаги поглотил бесконечный коридор, уходящий в пустоту. Не много погодя, вынырнуло улыбающееся лицо.

– Ушла?

– Да, – кивнул художник, осознавая, что ходит по острию ножа.

Его гостью освещал лунный свет, что нежно спускался из окна. Блондинка с горящими глазами уселась на пол, рассмеявшись, прикрыв рукой рот.

– Прости, забываюсь.

Она нырнула под кровать и вытащила большой рюкзак, запустив в него руки.

– Ну, рассказывай мне?

Петр посмотрел на странную гостью, не понимая, что она хочет. Она, не дождалась ответа и подняла голову.

– Я продела такой путь, чтобы ты молчал?

– Ты меня знаешь? Слушай, если эта Кикимора сюда войдет, нам обоим не поздоровится?

– Я думала, что художников волнуют только возвышенные дела.

– Какие?

– Картины.

– Я растерял свой дар. Теперь я стал обычным человеком.

– Но я видела твои работы. Они прекрасны, столько красок, мне показалось, что я чувствовала…

– Хватит.

Он махнул рукой, прося ее не говорить ни слова.

– Такой талант нельзя потерять. Я помню, как ты носился по выставке со своими картинами, но когда я увидела ресторан «Один-Два-Три» и эту прекрасную девушку за столиком, я просто была поражена.

– Это лишь слова.

– Если это были бы просто слова, никто не решился бы проделать такой трудный путь, чтобы увидеть тебя. Ты слышишь, как носится Агафья. Если честно, я хочу бежать, но перед этим увидеть тебя.

– Меня?!

– Про тебя много говорят в этих стенах.

– Заметил, сегодня я подрался с клиентами этого «веселого» дома. Они порвали мой пиджак, истоптали полотно и в итоге у меня отобрали краски, кисть и возможность рисовать картины.

Девчонка улыбнулась

– Ты особый клиент этого заведения. Тебя от всех прячут. Всем пациентам запрещено к тебе подходить, не говоря том, чтобы заводить с тобой беседу.

– Это почему?

– Ты опасный, – она нагнулась к нему ближе, – ты не такой как все и этого боятся. По мнению руководства все должны уткнуться в землю носом и молча нарезать круги. Ты, как сумасшедший, ходишь, пишешь и еще размышляешь. Самый большой грех в доме – думать.

– Но ты такая же.

– Это верно, но не такая опасная как ты. Я живу далеко, и добраться до меня практически невозможно. Я закрыта сотнями дверей и защищена байками, что пускает про меня Агафья. При этом все пытаются огородить именно тебя, чтобы ты не заразил нас своими мыслями.

В это время, она, как ловкий фокусник, достала из рюкзака упаковку резаного сыра и запустила его в рот, протянув художнику. Он лишь отмахнулся.

– Весь персонал от главного врача до медсестры придерживаются строгих правил. Им важно, чтобы никто ничего не хотел. Чтобы все расползлись по палатам и в особый час выползли на процедуры. Им лучше, чтобы мы все уснули и больше никогда не просыпались. Спали мило в своих палатах.

– Меня, кстати, зовут Евангелина, – она вытащила из сумки бутылку шампанского.

– Шампанское! Откуда ты его взяла?

– Контрабанда. Слушай мне тебя называть весь вечер художником?

– Я, Петр.

– Вот и прекрасно, Петр, не хочешь открыть? – она протянула ему бутылку.

– Откуда ты? – спросил Петр, потянул пробку, и крышка вылетела с небольшим грохотом.

– Я из правого крыла.

– Но там никто не живет.

– Это очередная байка дома, – она подняла бутылку и сделала несколько глотков.

– Крыло не такое многочисленное. Зато здесь живут самые буйные и необыкновенные люди. У нас даже есть запретное место, третий этаж. Это самое последнее место для провинившихся. Туда отправляют неисправимых. Представляешь, даже самые отъявленные, плачут, как дети, чтобы только туда не попасть.

Евангелина кивала головой в подтверждение своих слов, вливая в себя шипящую жидкость, закусывая сыром, начинённым грецкими орехами.

– Что там, на третьем этаже?

– Там живет девушка, одна, среди огромного количества палат. Она постоянно что-то шепчет. Ее называют шептунья. Говорят, кровь замирает, сердце прекращает биться от ее шепота. Медсестры ходят туда парами. С медперсоналом там постоянно происходят несчастные случаи.

Врач туда ходит с медбратьями и двумя сестрами, и еще главной медсестрой. Бывают не более получаса, надолго не задерживаются.

Поверь, ее шепот укрощает самые буйные, не управляемые головы. Медсестрам достаточно показать пальцем вверх, как они замирают от страха. Один пациент, кому грозило переселением на третий этаж, выпрыгнул из окна.

– Погиб?

– Нет, говорят, что за всю жизнь погиб только один пациент Б.

– Расскажи про него.

Она улыбнулась, сделала несколько глотков, приблизилась и продолжила рассказ.

– Этот пациент спал по несколько недель. Все время рисовал один и тот же портрет, пока окончательно не сошел с ума. Одна женщина утверждает, что он переродился в тебя. Поэтому я пришла на тебя посмотреть.

– Я, как зверь в клетке на которого ходят все смотреть.

– Ну, если сказать честно, ваше крыло самое скучное и ни кто здесь не интересен кроме тебя, конечно. Ты как белая ворона.

– Есть такое. История про девушку, которая шепчет – полный бред, но признаюсь, очень красивая.

– Мне все равно, что ты думаешь, вру я или нет. Я только знаю, что она шепчет от неразделенной любви.

– Знаешь, я тоже хотел назвать свою дочь Евангелиной, как тебя.

– У тебя есть дочь? – она чуть не подпрыгнула от удивления.

– Конечно, нет. У меня, к сожалению, нет детей.

Пустая бутылка укатилась и Евангелина вытащила из рюкзака, как кролика за уши, еще бутылку и протянула Петру. Тот, улыбнулся, выдернул пробку и сделал пару глотков.

– Агафья нас не простит за такие вещи.

– Будет полным безумием, если она войдет, но знаешь в топку ее, – Евангелина рассмеялась и опрокинула в себя бутылку. Розовые пузырьки шампанского сталкивались с ее белоснежными зубами и веселясь, проваливались в туннель, радостно чокаясь за встречу.

Худенькая смазливая блондиночка, передавала бутылку своему собеседнику, он отпивал, делая пару глотков, и вручал ей. Она смеясь, обнажала зубы. Ее глаза вспыхнули. Художник потихоньку стёк с кровати вниз, к полу. Он передавал ей бутылку, она отпивала, и гремучая жидкость шла по кругу, затягивая всех.

– Ты тут так и собираешься сидеть и слушать Стерву?

– Что ты мне предлагаешь?

– Бежать, прямо сейчас открыть дверь и в топку всех.

– О нет, у меня болезнь, я могу уснуть, ну ты же сама знаешь.

Она отпила еще шампанское и рассмеялась

– Ты будешь хорошим мужем. Выполнил все дела и спать.

– Нет, я могу спать очень долго

– Это как уйти в поход. Ты будешь капитаном дальнего плавания, раз и провалился.

Они засмеялись. Голоса, что разносились в коридоре, становились для них приглушенными и неестественными. Коридорные крики провалились в медную печь, где сгорали в полном безмолвии.

– Ты рисовал кого-нибудь голым?

– Голым?

– Да, тебе бы пошло рисовать людей голыми.

– Я рисую природу.

– Нет, нет, – она погрозила ему своим тонким пальцем, – А эта девушка? Что гуляет у тебя в каждой картине. Я видела, ты рисуешь портреты.

Она смаковала шампанское, после перешла на большие глотки. Два розовых ручейка обвели ее прекрасные скулы.

– Ты, Петр, обманщик, – оно дотронулась до его носа. Слегка надавив, после отпрыгнув, как пружинка, оказалась на подоконнике возле вазы. Ее рука обхватила цветок и воткнула его в свои густые волосы. После оперевшись на стекло, она сказала:

– Спорим, ты рисовал ту девчонку голой.

– Нет!

– Рисовал и не спорь со мной. Я хочу, чтобы ты меня тоже изобразил. Почему нет, если тебя нарисовал художник, голой не стыдно показаться.

Шампанское в ее маленьком тельце разыгралось на полную мощность. Она пошатывалась, еле удерживаясь на подоконнике, и напоминала Долохова после бутылки рома.

Форточка распахнулась, и сильный ветер колыхнул ее копну волос. Её ноги стояли на подоконнике неестественно. Ступни не могли удержать тело прекрасной девушки. Голова у Художника закружилась.

Её голубые глаза светились пьяным блеском, розовое вино испарилось со дна бутылки, оставив лишь дурманящие пары.

– Ты будешь меня рисовать?

– Я не так хорошо рисую и совершенно не понимаю строение тела. Боюсь, все испорчу.

– Ты покраснел, смотри, смотри.

– Тише, нас могут услышать и тогда мы не оберемся проблем.

– Пусть все слышат, плевать мне.

Она спрыгнула.

– Разве художника можно запереть в клетке? Ты должен творить, создавать, а ты сидишь, черт знает где. Тебе надо бежать.

Она потянулась к нему, уменьшая расстояние ее пухлых губ с ним.

– Ты пьяна.

– И что?

– Я не знаю тебя.

Он врал. Ее черты лица были ему знакомы. Он ее видел, но не помнил где. Откуда она взялась? Свалилась на него с неба. Это движение тела, дыхание, прикосновение рук. Как она попала в палату?

Ее горячие руки не дали ему додумать. Они схватили его, потянули к себе.

– Убежим вместе. Рюкзак собран, чего еще ждать?

– Глупость, я лечусь, мне нужно вылечиться.

Евангелина отпустила его руку и похолодела.

– Ты не художник, слишком правильный. Они все бунтари. Я знаю кто ты на самом деле – копиист. Ты перерисовываешь чужую жизнь, не живя своей. Я ошиблась в тебе.

Она потянулась к рюкзаку и нащупала еще одну бутылку.

– Тебе многовато будет.

– Отстань.

Она протянула ему бутылку, а сама повесила голову. Петр схватил бутылку, откупорил, отдал ей.

– Слушай, какая у тебя есть мечта всей жизни? – спросила Евангелина.

– Не знаю.

– Может, у тебя есть мечта, написать самую лучшую картину в мире, и стать знаменитым.

– Было бы не плохо.

Она стала пить шампанское большими глотками. После передала бутылку ему, Пётр сделал пару глотков. Евангелина попыталась допить остальное, хотя уже не лезло.

– Прости меня.

– За что мне тебя прощать?

– За женские шалости. Пойми, женщина должна совершать глупости, а то нас никто не будет любить.

Она сделала глоток и кинулась к нему, прижавшись губами. Сладкое розовое шампанское растеклось по уголкам рта. Они слились в общем поцелуе. На секунду Петр стал свободен от всех болезней.

Она оттолкнула его от себя и улыбнулась предательской улыбкой. Наступил момент, когда ты понимаешь, что любимая мамина ваза летит на пол. И ты не способен ничего сделать.

Евангелина завизжала, протяжным звонким голосом. Петя кинулся к ней, пытаясь закрыть рот руками, и свалил ее на пол. Они плюхнулись, и тараканы, став свидетелями увиденного, забились по щелям.

– Ты сумасшедшая! Что ты делаешь?

Она готова была воевать. Евангелина начала брыкаться, он пытался ее удержать. Ее зубы вступили в бой и прокусили ему руку. Стремительная боль пролетела по телу. Петр пытался отцепиться от нее. Евангелина толкнула его от себя, дернулась к выходу, открыв дверь, набрав в легкие воздух и готовая закричать. Петр резко дернул ее в палату. Они упали на пол, началась борьба, переключившиеся в крик. Она визжала, стучала ногами. Шум потряс весь коридор. Тонкие стенки старого особняка, в спешке были переоборудованные под больницу, предательски не глушили вопли. К палате номер сто шесть неслась свита медперсонала во главе с Агафьей.

– Помолчи, прошу, – он держал ее, пытаясь унять.

– Бежим, у тебя нет выхода. Тебе оставаться тут нельзя. Бежим.

– Ты сумасшедшая!

Она стала смеяться во все горло. Насладиться ее смехом, что несся как прохладный ветер, в знойную жару, Петр не успел.

Дверь вылетела и в дверном проеме появилась гроза, истинный хозяин – Агафья. Ужасная картина заставила поменять ее мимику с грозной до удивленной, которая сменилась на гнев. Злость разлилась красной краской по щекам. Она еле сдерживала слова, которые пытались выскочить из раскалённой пасти.

Евангелина, наблюдая немую картину, рассмеялась, показав на Агафью пальцем. И упала на пол, продолжая смеяться.

– Как ты тут, чертовка, оказалась?

– Не знаю, – она смеялась. Под задорный смех из под кровати предательски выкатились пустые бутылки шампанского.

– Заткнись! – закричала Агафья, с ее лица схлынула краска, она кинулась в бой.

Петр отскочил в сторону, не понимая происходящего. Евангелина схватила рюкзак, отпрыгнула от Агафьи, налетела на медсестер, что столпились в проходе, проскочила мимо них, и пулей вылетела в коридор. Ее проворность не знала границ, девчонка с треском захлопнула дверь.

– Три ошарашенные женщины, в белых халатах выскочили наружу и врассыпную кинулись за беглянкой.

Топот их усиливался, они вламывались в палаты, включали свет и кричали как оголтелые.

– Где она? Где!

Двери хлопали, раздавались выкрики. Свет врубался по всему зданию. Весь муравейник пришел в движение. Вокруг стоял гвалт. Все искали, черт знает кого. Спрашивали, поднимались с кровати, смотрели на пол, ложились и засыпали при свете так и не поняв, что от них требуют кричащие и орущие женщины.

Петр, понял свой промах и лег на кровать Он закрыл глаза и ему долго снился сон.




Глава третья


На следующее утро его уже ждали. Все та же расплывшиеся фигура, в темноте коридора, заполняя за собой все пространство. У Агафьи была бессонная ночь. Она смотрела на Художника красными глазами, и не произнесла ни одного слово. Они поняли друг друга посредством связи, собранной из ненависти и необратимости ситуации. Только незаметно мелькающая усмешка дала понять, что она выиграла с ним битву. Петр склонил голову и молча вышел в коридор. Мрачный длинный туннель, тусклый свет, будто за одну веселую ночь неведомая сила высосала все краски. Яркое пятно покинуло стены, мрачного дома. И наступила истинная темнота.

Розовощекая тетя Нюра натирала пол рваной тряпкой, не разгибаясь, не поднимая головы. Белоснежная дверь в ординаторскую приглашала путника на последний суд его жизни. Художник посмотрел в сторону главной медсестры, стараясь узнать о мнимом ему прощении. Лицо исполнителя было непреклонно, как сами стены сумасшедшего дома.

Доктор уже маячил в белом скользящем халате, в круглых очках, что восседали на его большом носе. Он разглядывал инструменты, что подобно гадюкам, звеня, выползали из белого полотенца. Доктор – заклинатель змей, искал сухожилистой рукой полную вен нужную пресмыкающуюся королеву, напевая ей песню:

от Гибралтара до Пешавара

– Здравствуйте! Как мы рады, что Морфиус Вас отпустил к нам. Петр Алексеевич, присаживайтесь. Скорее рассказывайте свои впечатления. Мы вас все с нетерпением ждем.

Седой старик сел на стул и жестом руки пригласил гостя присесть рядом. Агафья зашевелилась в дверях, но прижалась к углу в ожидании разноса. Петру было ужасно интересно, что она наплела про него доктору. Обдумать это Художник не успел, голос доктора выдернул его из размышлений.

– Рассказывайте все подробным образом

Мелкая советская плитка, разложенная по периметру, веяла холодом. Она напоминала эскимосскую иглу, где огнем служили палящие глаза доктора.

– Если Вы про вчерашний инцидент, то мне рассказывать нечего.

– Интересно и, что по Вашему вчера произошло?

– Ко мне в палату ввалилась девушка. Она хотела сбежать и случайно попала ко мне.

Доктор, уткнувшись в бумагу, подробным образом записывал каждое слово:

– Продолжайте.

– Я эту девушку ранее не видел. Она сама забежала ко мне в палату, – для подтверждения своих слов, Петр повернулся и посмотрел на Агафью, что скрестила руки, стоя в дверях.

– Симпатичная? – Спросил доктор, поглядывая на пациента.

– Безумно. Это она устроила переполох. Конечно, она начала кричать, я пытался ее успокоить, на крики к нам зашла Агафья и совершенно все не так поняла.

– Я Вас понимаю, но откуда, по Вашему мнению, могла взяться девица? – Он высоко поднял ручку, будто готовился к броску, как оголодавший пеликан, найдя, наконец-то рыбу.

– Она пришла из правого крыла

– Замечательно, превосходно, что дальше?

– Больше ничего не произошло, – Петр хотел рассказать еще про случай с картиной, но, видя искаженное лицо Агафьи, решил промолчать.

– Что еще произошло? Да Вы говорите не стесняйтесь. Я слушаю Вас внимательно, и буду слушать, сколько понадобится.

– Больше ничего не случилось.

– Хорошо. Теперь давайте еще раз вернемся к нашей болезни. Я все понимаю, но Вам опять придется послушать старого старика. Он опять будет задавать глупые и повторяющиеся вопросы. Поверьте, я их обязан Вам задать. Все ради порядка, я задаю, Вы в свою очередь мне отвечаете.

Когда вы в первый раз поняли, что слишком долго спите? Когда у Вас появилась первая проблема со сном?

– В семнадцать лет, – отвечал Петр, ожидая наказания и, искоса посматривая на Агафью. – Я тогда мог уснуть на пару секунд до минуты. После этого мне становилось легче, но мое состояние ухудшалась.

– Великолепно. Когда в первый раз впали в долгий сон?

– Пару недель назад, я точно не могу Вам сказать.

– Как вы думаете, сколько вы спали самое продолжительное время?

– Не больше двенадцати часов.

Доктор усмехнулся.

– Нет дорогой мой, Вы ошибаетесь. К нам Вы поступили во время сна. После проснулись, мы приятно побеседовали, и вы пошли в палату. Утром Вы позавтракали, сходили на процедуры и под капельницей уснули.

Доктор наклонился, подтянулся к нему как можно ближе

– Вы мой дорогой проспали целую неделю.

– Не может быть!

Глаза художника стали активно искать календарь

– В этой комнате нет календаря. У Вас есть телефон.

– В это не верится.

– Я Вас понимаю. Для меня это большая загадка и поэтому мне нужна Ваша помощь. Ситуация крайне тяжелая. Вы меня понимаете?

– Я не верю, что я спал неделю

– К счастью это легко проверить. Агафья принесите, пожалуйста, журнал поступления в больницу. Подождите не много

– Но как такое возможно столько спать?

– Сегодня я буду Вас удивлять, так что располагайтесь по удобнее, Вас ждет увлекательная история.

Агафья принесла журнал, и доктор надел свои очки, стал переворачивать страницы

– И так пациент Петр Алексеевич Степаненко прибыл в больницу 25 марта сейчас 4 апреля. Даже старики ошибаются на один день. Но это ничего не меняет.

Петр достал телефон, и тот подтвердил слова доктора четвертое апреля.

– Но как так?

– Смотрите сами мне не зачем вам врать.

Его глаза уткнулись в журнал, где ровным почерком отмечались все прибывшие. Его имя стояла около даты. Подделка, обман, но зачем? Почему они меня держат, как я мог все проспать? Если Евангелина действительно была. Это их наказания, хотят меня напугать. Сменили тактику, внушают, что это сон. Так они меня точно сломают.

– Мы перевели Вас из одной палаты, в другую, вы даже не проснулись. Вас нашел друг. Он пытался до Вас дозвониться несколько дней. Трубку ни кто не брал. Хорошо, что у Вашей соседки были ключи. Вас обнаружил рядом с картиной. Вы мило спали, Вас пытались разбудить. Все бесполезно. Друг занервничал и позвонил в скорую помощь. Она вас забрала, и вскоре они перевели Вас под мою опеку.

– Если все, что Вы говорите чистая, правда. Тогда почему я так долго спал?

– Хороший вопрос болезнь редкая неизвестная. Ей даже не дали квалификацию за отсутствие фиксированных случаях. Один прецедент был. По счастливому стечению обстоятельств еще в молодости мною был исследован один пациент. У него, как и у Вас, схожая болезнь. Назовем его условно под буквой Б.

– Он выпрыгнул.

– Да вы совершенно угадали. Это был ваш отец.

– Значит, я тоже выпрыгну из окна или меня переедет трамвай?

– Ну, что Вы. Трамвай Вам не страшен. Тут стоит опасаться сна, с такой динамикой вы можете уснуть и не проснуться. Впадете в кому и будете спать вечно.

Петр смотрел на три волосенки, что торчали у макушки доктора. Взгляд опустился на его живые глаза. Он хочет сказать, что я скоро умру. Можно поверить во все, кроме собственной смерти.

– У меня нет шансов?

– Петр Алексеевич, это болезнь, к сожалению не изучена. Я со своей стороны постараюсь Вам максимально помочь. Мы используем самые передовые методы лечения. За это не переживайте. При этом у нас мало времени. Болезнь быстро прогрессирует.

В это невозможно поверить. Кто они? Как он вообще тут оказался. Все, что помнил Петр это его картину, комнату. Он рисовал три месяца, запершись от мира. Он выходил на улицу только купить продукты. Потом больница. Ему сказали, что он сильно упал. Далее Агафья – ненормальная, она вытащила ему всю душу. Теперь ему говорят, что он провалялся всю неделю. Неделю! Петр смотрел на старика: – Ты, правда, думаешь, что я поверю?

– Ваш отец оставил мне цепочку логических загадок. У Вас одна и та же болезнь. Я единственный кто его лечил.

Художник кивнул. Петр соглашался со всем бредом от безысходности. У старичка в смешных очках с тремя волосенками на голове был явно маразм.

– Вы в палате сейчас одни? – доктор смотрел серьезными глазами. Добавить к этим словам нечего. Либо они считают Петра идиотом или стараются его таким сделать.

– Один

– Прекрасно, не обращайте внимания на мои дурацкие вопросы. У вас есть жена?

– Нет

– Почему вас должна отругать Агафья?

– Я же рассказывал, из-за этой девчонки, что заглянула в мою палату.

– Вы продолжаете рисовать?

– Да

– Как вы относитесь к Гоголю?

– Гоголю? Я его не читал.

– Почему?

Петр старался рассмотреть лицо старика. Он мне говорит, что осталось жить несколько дней. Теперь он спрашивает про Гоголя. Что тут происходит?

– Отец был против.

Доктор закивал, он явно ожидал этого ответа. Старик вскочил со стула и поспешил в сторону шкафа, откуда извлек книгу.

– Вы должны прочитать сборник и понять, что так сильно пугала отца.

Он всучил ему в руки увесистый том. Ситуация стала еще глупее, зачем они притащили Гоголя? Как моя кома и смерть связана с Гоголем? Единственный ответ, я во сне, – подумал про себя Петр и взял в руки книгу.

– Я прочитал «Тарас Бульба», «Мертвые души», еще в школе, – сказал Петр.

– Прекрасно, можете эти произведения не читать.

– Это поможет моей болезни?

– Ваша болезнь уникальна, но мы вооружились достижениями самой современной медицины и фармакологии, вы, в свою очередь, попытаетесь понять собственную душу.

Это девушка, что была у Вас вчера в палате. Вы в ней не нашли ничего необычного. Не знаю, примерно хоть что-то.

– Да ничего, обычная девчонка. Таких достаточно много. Сказала, что видела мои работы.

– До этого вы ее не видели?

– К сожалению, нет.

– Замечательно.

Петр врал он сидел на крутящемся молочно грязном стуле. И врал. Он ее точно где то видел. Не мог вспомнить где.

– Я хочу посмотреть ваши картины, Петр Алексеевич, это возможно?

– Конечно, обратитесь к моему другу. Он непременно их покажет

– Спасибо, это сильно нам поможет.

– Доктор я, правда, могу уснуть и не проснуться?

– Я думаю, Вы должны проснуться еще пару раз. Но каждая минута бодрствования для нас важна. В эти промежутки пока вы спите, я должен понять, как лечить Вашу болезнь. Вам надо в первую очередь успокоиться.

Все, что я Вам сказал находиться на уровне предположений. Пациент Б не впал в кому, хотя мы ждали такой исход ситуации. Неизвестно, что будет с Вами, пока мы можем только догадываться. Сейчас Вам надо успокоиться и верить в лучшее.

Он улыбнулся милой, но противной улыбкой. Доктор развернулся в сторону стола и стал, что-то усердно записывать.

– Агафья, проводите, пожалуйста, нашего пациента к себе в палату.

Тучная женщина пришла в движение и, выйдя в коридор, ждала, пока Петр не покинет кабинет врача. Тот не стал спорить и быстро вышел.

– Почему она молчит? – вертелось у него в голове. Что за эту бессонную ночь у нее не скопилось сотни разных обвинений? Всяких гадостей и мерзких словечек, но она онемела. Возможно, готовит план мщения или у господина Петра настолько дела плохи, что она решила его не трогать.

Доведя его до палаты, Агафья демонстративно открыла дверь, приглашая его войти. Это – не естественное ее поведение. Петр замер на месте. Он долго смотрел в ее глаза. Агафья намекала, чем больше вводила в ступор. Только после того, как она протянула руку, Петр ошарашено вошел в внутрь, и дверь моментально захлопнулась за ним, с шумом.

Петр выдохнул, – все в порядке.




Глава четвертая


Палата желтела с заходом солнца. Петр, лежа, смотрел в сторону окна. Кругом пустота, на улице, в палате, мыслях. Его пугали слова доктора, что он больше не проснется. Жизнь теряла краски вместе со смыслом. Хотя жить ужасно хотелось. Петр рассматривал длинные кипарисы, что заглядывали в окно, за ними церквушка, далее – город со своими страстями. Еще ему хотелось спать. Это мучительная сонливость стягивала глаза. Приходилось прикладывать все силы, чтобы не уснуть. Если доктор прав и закрыть глаза, то они не откроются! Ужасно хотелась спать.

– Принесите кофе, – кричал он в длинный пустынный коридор.

Никто не откликнулся. Даже эхо забыло про пациента из сто шестой палаты. Петр сел. Теперь этот ужасно бледный человек, пытался найти свой носок. Один весел на тумбочке. Второй дезертировал. Он старался найти его, но ужасный озноб, слабость, тяжесть в ногах приковали его к постели.

В шесть вечера его бросило в жар. В девять поднялась температура. Ночью снился бред. Приходил черный человек, рвал картины, смеялся противным смехом, смотрел прямо в глаза.

– Ты рисуешь безобразие. Как ты посмел подумать, что ты художник? Это, по-твоему, картины! Это убожество, Петя!

Картины трещали в его руках. Он резал их ножом, куски падали на пол. На черном человеке был одет ненавистный Петру синий пиджак. Он стоял в одном носке.

– Зачем ты его одел? – Спрашивал Петя, – Почему из всех вещей ты выбрал этот пиджак?

Петр проснулся ночью. На улице шел сильный дождь, что выбивал по карнизу марш. Голова раскалывалась на мелкие кусочки. Петр охватывал голову руками, пытаясь ее удержать от разрыва. Упал на подушку, смотрел в потолок. Уснул.

Он проснулся утром от скрипа досок и громкого разговора.

– Сейчас приду. Машка приду, говорю. Эх, привет, сонный.

Дверь заскрипела, в комнату ввалилась пухлая Нюра, с висящими боками и розовыми щеками. Она поставила поднос, на котором красовалась каша с огромным куском масла, что тонул в блаженстве. Рядом компот, плотно набитый сухофруктами, что корчили морды от неудобства и булочка свежего хлеба с твердым сыром.

– Молчишь, а вид у тебя нездоровый. Ты че заболел? Я тебе тут поесть принесла, а ты вздумал окочуриться. Давай, давай вставай. В мою смену подыхать нельзя. В любую другую, пожалуйста. Или ты о своей гостье вспоминаешь?

– Ты откуда знаешь?

– Откуда, откуда, ты чего как покраснел?

Петр вскочил и посмотрел на нее

– Говори, что ты знаешь про нее.

– О, – состроила она ему рожу, – говори, говорю, – при этих словах рассмеялась, – чего ты как встрепенулся?

– Ты мне расскажешь или мучить дальше будешь. Я есть, не буду, уноси.

– Гордый ты у нас орел. Знаю про нее не много.

Петр резко посмотрел на нее.

– Ты наверно забыл правила дома. О чем молвят, то не бесплатно. Так что заплатите денюжку, мой дорогой.

– Откуда у художника деньги?

– То и есть правда, откуда у тебя деньги. Ладно, ладно. Ты, поди, чей должен всем.

– Никому я не должен ясно.

Две тысячи- Петьке. Триста рублей- Гришке. Сережке- пятерку. Маринке за обед- рублей сто пятьдесят. Кехе- пилу. Людке – любовь – Дура.

– Нарисуешь мой портрет, я тебе скажу, по рукам?

– Давай, с тебя карандаш и бумага.

– Чтобы нет, – она встала, – сиди и некуда не дергайся, я – мигом.

Она пропала, коридор засосал её без обещания вернуть. Тяжелые шаги раздались в коридоре и пару реплик.

– Машка, карандаш есть. Да нет, не ручку, Да ну тебя. Шаги уходили вдаль.

Через несколько минут ее румяное лицо снова появилось на пороге. Пухлые руки держали скомканный лист и старый карандаш.

– Пойдет, у Жанки стащила, узнает, башку мне оторвет, – сказала Нюрка, протягивая карандаш и несколько вырванных тетрадных листов.

– Пойдет, садись, давай за тумбу. Да сядь, как-нибудь. Вот так да. Давай рассказывай.

– Даже не знаю с чего начать, ты как писать будешь?

– Ты главное начни только не смейся и не шевелись. Вот так, руку положи под голову. На щеку, не крутись. Вот правей нагнись. Да прижми ты руку к лицу. Не улыбайся, смотри в сторону. Вот так вот. Не шевелись говорить можно. Главное не шевелись и не смейся. Хорошо.

Усадить деваху требовалось целое искусство. Она не помещалась в узком помещении. Тумба, перед которой она села на колени трещала, того гляди лопнет. Зато Нюрка сделала важный вид. Выпрямила сгорбленную спину, приподняла нос и походила на птицу гоголь.

Художник взял карандаш и стал набрасывать эскиз. Его взгляд бегал по пухлым щечкам, угольным глазкам и пышным каштановым кудрям.

– Знал бы ты, как Агафья рвет и мечет. Так ее давно ни кто не доводил. Орала, из кабинета все вылетели. Машка пирогом подавилась.

– Что же она мне ничего не сказала?

– Подожди, еще не вечер.

– Расскажи мне про Евангелину.

– Я руку правильно держу?

– Да все верно, говори.

– Девка твоя ненормальная. Я тебе, как баба скажу, брось и даже не думай. Она к нам ложится по – большому блату. За ней все время суетится один мужичок худющий, глаза зеленные, противный. Хотя мужик видный официальный, но я тебе говорю сволочь натуральная. Это он сумочки главному врачу Лосеву носит. Тот и рад стараться прыгает, как щегол перед ним. Мужичок ножкой ему под стол пакетик подвигает. Сама видела ей Богу. Лосев улыбается – аж щеки трещат. Нам бы хоть конфетку принес – урод.

Евангелина такое тут вытворяет. Будто отдыхать приехала. Управы на нее, ни какой нет. По-строгому с ней нельзя. Жалуется. Она еще побег устроила, да с таким шумом. Все правое крыло подняла. На уши всех поставила. Ужас!

Агафью это взбесило. Как она ее искала. Всех под ружье поставила, найти и прибить. Еванегелинка девка вертлява, да в каждой палате у нее сообщники. Вот попрыгала туда-сюда и пропала.

Я бы на их месте ее на цепь посадила. Это ей только на пользу было. Посидела, подумала, может быть мозгов поприбавилось. Хотя вряд ли.

Нюрка хотела ударить по столу, в доказательство своих слов. Ее лишь остановили глаза Художника.

– Да сижу, сижу. Вообще твоей принцессе везет. Ей и телик привезли, и цветы в горшочках, и тапочки. В палате в халате ходит, как у себя дома. В беседке целыми днями треплется по телефону. Еще и истерики устраивает. Мужичок алкоголь ей в черных пакетах привозит.

– Я это знаю

– Знает он, разгребаем мы тут.

Еще она постоянно просит что-то вкусненькое купить. Ужас, как девка избалованна. Мой совет – не водись с ней.

– Очень интересно

– Ты портрет закончил, любовник.

– Подожди, главное не двигайся. Слушай, они правду говорят, что я умру.

– Все умрем, как портрет?

– Подожди.

Художник всматривался в ее черты лица и с особым трепетом переносил на бумагу. Она трепалась, почем зря. Ее нельзя было остановить. Пока он ни положил карандаш и не посмотрел на нее.

– Ну, давай, народный суд тебя оценит правда ты художник.

Ее черненьким поросячьим глазкам был продемонстрирован портрет. Она жадно вглядывалась в тетрадный лист. Петру в один момент показалось, что она его сожрет. Он стал отодвигать картину от ее лица. Та с усердием тянулась за ней.

– Хорош, я конечно в искусстве, как скажет моя тетка «не бум бум». Но что-то в этом есть.

Художник улыбнулся, да действительно в этом что-то есть. Сначала его задумка была нарисовать жирного хряка. И сладко поржать. После он посмотрел на серьезное лицо Нюры и решился на эксперимент. Картину он рисовал в стиле Пикассо. В уме старательно проработал лицо будущей жертвы. И разрезал его на не ровные шесть частей. С усердием шулера перетасовал и разложил. В итоге нос оказался на месте подбородка, правый глаз на лбу, левый занял место правого.

Нюра была в восторге.

– Хоть тут не вышла толстой.

Она вертела рисунок в руках, не понимая как правильно смотреть.

– Как дали, – догадался художник.

Она с гордость покорилась искусству. Прислонив лист груди, подала руку.

Художник поклонился, они попрощались. Нюра другой рукой положила на стол бумажку, улыбнулась и испарилась с рисунком в бесконечном коридоре.

– Дура, – проговорил Петр вслед и развернул записку.

Номер телефона, поцелуй и подпись Евангелина.

Петр смял бумажку. Она и тут зачесалась, какого черта ей надо? Он развернул скомканный лист бумаги и вчитался. Номер телефона, импровизированный поцелуй. Откуда она взялась? Что ей надо? Петр сел на диван и посмотрел на карандаш и пару листов.

– Теперь можно рисовать. Надо только все спрятать.

Петр сел за тумбочку и принялся за дело. Карандаш ни слушался, выдавал не те линии, не понимал, чего от него хотят. Что случилось? Все началось в том ресторане, когда он признался ей в любви. После все полетело к чертовой матери. Она отобрала все! Он ненавидел ее за это. Карандаш дернулся в сторону, оставив большой след. Петр отложил бумагу и схватил себя за голову.

В тот день на террасе ресторана он мямлил. Надо было говорить уверено, кто так признается в любви! Девушка чье лицо он старается зарисовать, ему отказала. Она ушла прочь и больше они не встречались. Краски стали темнеть, линии становились расплывчатыми, твердость в руках пропала.

Все его старания пошли даром. Он больше не в состоянии писать как раньше. Насколько он хорошо писал картины? Сосредоточенность в руках исчезла. Появились, лишние линии, ненужные штрихи. Расторопность и скупость в технике. Он не ненавидел себя за каждый новый рисунок.

– Если честно, – произнес он в полголоса, – я ее ни когда не любил.

Листок не принимал его лож. Карандаш пытался нащупать ее черты лица.

– Я не любил ее, – он водил по клетчатой бумаге. Она не воспринимала его слова. Рука дернулась, карандаш пошел за рукой и с размахом отлетел в сторону. Его руки сомкнулись и разорвали листок на мелкие клочья.

– Я ее не любил, ты меня слышишь, – нет, карандаш закатился под кровать и там обрел покой. Так и не став знаменитым.

Петр сел на кровать, ему стало плохо. Будто все в комнате подалось неизвестному толчку и стало кружить с бешеной скоростью. Он прикрыл голову подушкой.

– Я не любил ее, – проговорил он шепотом, после лег, пытаясь закрыть глаза. Перевернулся набок, вспомнил часть ее черт. Безликие отрывки, это не она. Ее лицо не осталось в памяти. Они пропали, их выкрали, как его носок.

Петр резко проснулся, вскочил и посмотрел в окно. Понимая, что может уснуть и больше ни когда не проснуться. Мелкий дождь, накрапывая утром, перерос в сильный ливень. Капли следили за ним. Холод протискивался через старые щели. Художник зарылся в одеяло.

– Что теперь? – проговорил он в полной тишине. Слова растворились в палате. Глухой ветер метался по холодному помещению разгоняя вонь и сырость.

Если бы несчастному Петру дали краски. Он бы нарисовал человека, укрытого в одеяле, трясущегося от страха, в ожидании своей участи. Он ждал прихода. Неизвестно кого, но кто-то обязательно должен прийти и взять его за руку. Увести от этих холодных стен и безысходности. И Петр оставил свои мучения в небольшой палате под номером сто шесть.



Дверь открылась и на пороге появилась Агафья в новом белоснежном халате. Тусклый свет от ламп делал ее мрачнее и ужасней.

– Собирай все вещи, ты переводишься в другую палату.

Весь скарб уместился в руках. Агафья повела его по тугим коридорам в новое место обитания. Петр смотрел на ее красные щеки и желтые зубы, что выглядывали из пухлых губ. Она молчала, но по улыбке становилось ясно, она делает гадость. Это единственный человек в сером доме, способный на все. Видимо ее долгие просьбы были удовлетворены, ей разрешили подпортить Петру жизнь окончательно. Она неслась исполнять приговор.

Они вывернули из левого мрачного крыла и попали в центральную часть больницы. Здесь раньше устраивали балы, дальше находилась шикарная библиотека. Сейчас палаты, перегороженные тонкой стеной и множество снующих людей в белых халатах. Их разбавляли сонные люди, чьи огромные глаза смотрели на приговоренного к смерти. Агафья подгоняла Петра, не давая рассмотреть пациентов:

– Ты знаешь, правое крыло тебя заждалось, – проговорила сквозь зубы главная медсестра. – Я им говорила, что тебя давно надо туда отправить. Они меня не слушали, но справедливость восторжествовала. У тебя теперь будет много времени подумать о твоем поведении. Ты узнаешь, как нарушать общественный порядок.

Она бойко бежала, буквально таща Петра за руку, ей все чертовски нравилось. На переходах и лестницах она даже подпрыгивала от радости, и предвкушения. Правое крыло. Зачем они решили туда его упрятать? Самое главное за, что? За этот случай? Полный бред.

– Но доктор сказал, что мне нужен покой?

– Да кто с этим спорит, там полная тишина. Почти ни кого нет. Не переживай тебе там понравится. Третий этаж правого крыло всем нравится. Будешь там не один. Там девчонка лежит, познакомишься, девка красивая. Сойдетесь, – и Агафья рассмеялась.

Про это сырое и холодное место рассказывала не только Евангелина. Кто-то обязательно проболтается в коридоре. Еще он точно знает, что там ночью горит свет.

Петр, сжимая свой скарб, прошел через административное здание и стал подниматься на верхний этаж сквозь различные лестницы и бесчисленное количество ступеней. Первый раз в этой больнице из окон ударило яркое солнце, что скрывалось под тучами. Они оказались в тамбуре, где огромная вереница лестниц весела над ними.

– Долго еще? – Протяжно спросил Петр

– Давай быстрей двигай

Петр с Агафий поднялись на второй этаж и встали около черной двери. Грязная черно-белая плитка гипнотизировала. Два мелких окна запутанных паутиной почти не пропускали солнце.

– Оля открой, – она постучала рукой по двери. В ответ раздался глухой стук, что растворился в общем шуме.

– Подожди, – послышался голос за дверью. Давая понять, что там есть люди.

Коридор покрыт серой краской, как и весь дом. Облезлые стены, сломанные перила и чудовищный запах неизвестно чего.

– Дверь открылась и на пороге показалась молодая сестричка, с курносым носом и с отвратительным макияжем. Она посмотрел на Петра после на Агафью.

– Открывай третий этаж, – скомандовала Агафья

– Меня Нюрка когда заменит? Она мне обещала, я тут замерзаю!

– Хватит причитать! Времени нет открывай.

Девушка осмотрелась по сторонам, будто за ними гналось чудовище. И резко стала взбираться по лестнице, цокая каблуками. Ее тонкие ноги были обтянуты толстыми черными колготками. Если эти ноги приделать Нюрке, она бы их переломала к чертовой матери. Девчонка рыскала по карманам. Поднявшись на третий этаж, Ольга, достала ключ, сделала пару скрипучих поворотов и дернула ручку на себя. Дверь закряхтела, открылась и оттуда повеяло холодом.

– Пойдемте, – скомандовала Агафья и вошла первой.

Перед ними открылся синий промерзший коридор со стойким запахом гнили и сырости. Сюда давно не ступала нога человека.

– Видимо Бог существует, – сказала громко Агафья, рассмеявшись. – Свет здесь не выключают, чтобы не повадно было. Дверь на ночь закрывают, здесь никого нет. Кроме твоей новой подружки, можешь с ней познакомиться.

Агафья шла, по-хозяйски осматривая открытые палаты, пытаясь что-то в них найти. За ней дрожа, плелась девчонка.

Художник шел за ними, разглядывая палаты. 303, 305, 304 номера сбиты, будто кто ради забавы их перевесил. Шепчущего голоса не слышно, притих, рассматривает через щель своего гостя. Возможно, врали, но про ужасный холод говорили правду. Вся компания встала около палаты и Агафья с придурковатым видом показала рукой на дверь.

– Располагайтесь, Петр Алексеевич, это Ваше новая палата, – Агафья сказала с выражением, торжественно, не забывая про яд, – за еду можете не переживать мы Вам будем приносить. Прогулки с трех до пяти, Оля или Нюра Вас пригласят. Все как прописывает доктор – тишина и покой. На окнах решетки, не выпадите, – она рассмеялась, уродским смехом. Будто задыхающаяся жаба, в глотке которой застрял огромный жук.

Петр хотел плюнуть в противное лицо, сдержался. Она улыбалась, отомстила.

За дверью была темнота. Стул, стол, кровать, подоконник и занавески, вытащенные из склепа. Комната три на два метра. Старый дуб с упорством закрывал солнечные лучи. Нет, это не дуб – кипарис. Она усмехнулась, закрыла дверь, тишину пронзил топот её ног по старым скрипящим доскам, разносящийся с шумом.

Художник сел, разложил свой скарб и долго смотрел в окно, слушая тишину.

– Доктор обманул. Что это за игра? Возможно, они поняли, что я безнадежно болен, отвели меня сюда умирать.

Весь вечер лил дождь, он не заканчивался и не собирался останавливаться. Ливень стучал по старой крыше. С потолка текло, капли стучали по полу, сводя сума. Мрачная обстановка поедала, хотелось кричать. Возможно, здесь содержался отец. Вот чего он не выдержал и выпрыгнул из окна. Нет, не от сна, а от атмосферы дикого одиночества.

В шесть часов началось шептание. В темноте коридора раздавался женский голос, повторяющий скороговорку. Многократно одно заговоренное слово. Художник вслушивался. Она произносила имя со стертыми звуками.

Наступала пауза и она прислушивалась к нему. Хозяйка странного коридора, изучала нового жильца. Сколько она тут провела времени? Шептунья улавливала ухом его движения, слышала его дыхание, прислушивалась к его бормотанию.

– Я вляпался, – думал про себя художник. Не шевелясь, пытаясь вслушаться в абсолютную тишину.

Ночь прошла спокойно. Художник пару раз просыпался из-за шепота. Закрывался одеялом, плотно прижимал дверь. Сон склонил чашу весов.

На следующее утро Нюра и Оля принесли еду, поставив поднос, моментально уплыли. Нюра хотела сказать несколько слов поддержки. Получилось скомкано и глупо.

– У страха глаза велики, – проговорил Петр и смотрел на чай, кашу из овсянки, что стекала с ложки, просясь обратно.

Он попросил их передать доктору привет. Женщины закивали и исчезли, потеряв просьбу по дороге.

Петр нацепил на себя шерстяную кофту с оленями. Она была велика, свисала, дотягиваясь до колен. Он ужасно похудел. Появились скулы, из кожи выпирали ребра.

Скука невыносимая плюс шептания. Надорванный голос не мог четко произносить слово, звуки смешались в однородное месиво. Петр смотрел в сторону двери, ему захотелось ее зарисовать как некую безысходность ужасного положения. В уме уже прорисовывался угол, от него дверь. Нужна еще бумага для эскизов, надо выпросить у Нюры, не откажет. Шептание портило все, и Петр вышел в коридор.

Тут правил колотун. Петр поставил стул и сел напротив собственной двери. В руках тетрадный лист и карандаш. Он закрыл глаза и представил в руках кисточку, макнул в краску и начал вести.

Цвет получался холодным, с фиолетовым оттенком. Лампы накаливания, обремененные плафоном, усиливали воображаемую картину.

Сильное движение кисти резко уходило в сторону, после вверх. Он нажимал сильнее, представляя, как кисть упирается в полотно. Рука тряслась от холода, но макала воображаемые краски. Кисть уходила вправо далее влево.

– Деревянный пол. Ван Гог сначала рисовал углем, после брался за кисть, – Петр повторял про себя. Кисть усилием его движения ушла вверх. Петр прислушался в тишину коридора. Возможно, женщина, что шепчет в углу, слушает его. Она слышит кисточку прикосновение и дыхание. Женщина в дальнем углу заинтригована она пытается определить, что за картину пишет художник. У Петра в руках ничего нет кроме воздуха и собственного воображения.

Мрачный рисунок промерзает. Длинный коридор с множеством дверей измазан синей и фиолетовой краской. Мрак заполняет пустоты, и ему нет конца. Петр вглядывается в темноту, чувствует ее присутствие, холодные вдохи. Будто она стоит сзади.

– Про что пишу, про кого я пишу?

Он пишет про женщину, что спряталась от всего мира в своей комнате. Его кисть рисует холодный угол, промерзшую, скрученную фигуру. Она в позе эмбриона пытается своими словами растопить холод заброшенного коридора.

Кисть сводит линии в едино, воссоздавая фигуру, что затерялась во мраке. Ее шептание в дальней палате создает атмосферу. Каждый раз она говорит все громче одно и то же слово. Еще громче и задорней.

Твердила, будто пыталась запомнить, выучить или наоборот не забыть это проклятое имя. Она повторяла его без конца, сбиваясь, проглатывая звуки, но с каждым разом все громче, громче. Как можно громче и сильнее.

– Прекрати! – Петр не выдержал и закричал в пустоту, она замолкла.

– За, что вы меня наказываете! За поцелуй и что? Это полное безумие, какого черта вы меня тут держите?

Его ни кто не слышал, вмерзшие стены глотали любой звук. Они втягивали в себя слова, чтобы заморозить и хранить их как можно дольше.

– Отпустите меня, Вы слышите, отпустите!

Шептание прекратилось. Она дала ему отсрочку, чтобы надышаться. Воспрянуть духом, набрать в легкие воздух и начать с новым накатом. Она стала твердить одно и то же имя, как заведенная матрешка, повторяя многократно.

Петр не выдержал, схватил стул и закрылся в своей палате, прижав дверь. Он приложил не малое усилие, вслушиваясь в это чертовое имя. Пытаясь разобрать слово.

– Четче еще четче, я хочу узнать, что ты постоянно повторяешь!

Весь мыслительный процесс, закручен, заточен, чтобы распознать пару букв сложить их в слог и повторить. Петр не выдержал, вскочил из палаты и закричал:

– Прошу тебя прекрати! Пожалуйста, я больше не могу.

Безумный голос не думал его слушать. Он оглох. Она все сильнее и громче долбила и долбила. Бубня нагоняющим голосом, стало не страшно, противно, это невозможно терпеть. Силы покидали, голова трещала еще пару повторений, и выход из окна казался не такой уж проблемой. Петр выдвинулся к сто первой палате, где звучал ненавистный голос. Он стал напротив серой двери, с черной ручкой. Нумерация двери сто один, мы на третьем этаже, почему сто один? Какой шутник приволок сюда не правильный номер? Чего он добивался?

Голос не останавливался, он не собирался молчать. Он трещал, жужжал, смеясь, веселясь и настойчиво твердя проклятое имя.

– Почему доктор ходит с такой свитой? Почему они все бояться сюда заходить? Что тут такого страшного? Он смотрел на дверь и уже думал, что она ему все расскажет. Она даст ответы на накопившиеся вопросы. Но дверь упрямо молчала.

Петр протянул руку и дотронулся до ручки, раздался скрип, что моментально отразился в сердце.

Голос смолк, она ждала от него дальнейшего движения. Петра охватил страх:

– Так чего они все боялись, почему сюда они ходят парами? Если она действительно ненормальная и накинется. Меня никто не услышит, никто!

Все силы, на которые он так рассчитывал, улетучились. В голову лезли разные мысли, послышались голоса. Все твердили одно – беги!



Наступила небольшая пауза, заполнившая вакуум, что образовался между действиями. Ей только требовался момент, для ужасного нечеловеческого крика. Охрипший голос, от многочисленных повторений, издал металлический звук. После последовал пронзающий визг. Огрубевший прожженный голос не думал сбавлять обороты. Она сорвалась с кровати, кинулась к двери и со страшной силой принялась по ней колотить.

Петр отскочил. Он был в полной уверенности, что дверь скоро слетит с петель под напором сумасшедшей. Страх пробирал от мозга до костей, и он дернулся в свою палату, наглухо закрыл за собой дверь.

Хлопнувшая дверь не прекратила визиг и крик. Петр сел, оперившись на нее спиной. Он ее удержит, крутилось у него в мыслях. Точно удержит.

Вечер прошел тихо. Он перебрался на кровать и в тишине пролежал остаток дня. На ужин ему принесли вареную курицу зеленного цвета и гречку. Он даже не поднял глаза, отвернулся в сторону. Нюра пыталась его о чем-то спросить, отвлечь. Но он не реагировал. Махнув рукой, она показала Ольге жест – тронулся. Они вышли и перебежками покинули проклятый коридор. Наступила тихая безмолвная ночь, за ней утро. Раздался звонок. Петр схватил телефон и сказал:

– Алло

– Здорово, ты уже тронулся умом.

Услышать в сумасшедшем доме голос друга стоит многого. Его приятно слышать. Хотя после ссоры, Петр не думал, что он позвонит. Художник не уследил, как его друг изменился. С ним стало тяжело общаться. Он закрылся от всего мира и оброс огромным количеством проблем. Да это он вломился в квартиру и застал его спящим рядом с мольбертом. Он названивал в больницу и долго объяснял доктору, что именно произошло.

– Петя, слушай! У меня замечательная новость. Я с помощью друзей договорился на счет твоей выставки. Ты меня слышишь? Мне это стоило очень больших усилий. Хочешь знать, где твои картины выставят?

– В ресторане «Меркурий».

– Отстань ты уже со своим Меркурием. В лучшем выставочном зале у Заказчика. В пятницу, ты меня слышишь в пятницу. Мы уже в шесть часов, должны быть при параде, ты меня слышишь. Там будет проходить собрание, нам плевать. Нам нужен Заказчик с ним все перетрем.

– Меня хотят выставить?

– Да. Ты, что меня не слышишь. Я договорился с помощью моих друзей, цени меня. Ты только послушай, тебя выставят наравне с ведущими художниками. Прикинь, твои картины будут висеть рядом с ними. Я знаю не надо мне говорить спасибо. Цени своего друга.

– Ничего не получится, доктор меня не отпустит.

– Какой к черту доктор, ты в своем уме! Я тебе говорю реальный шанс. Такой выпадает раз в тысячу лет.

– Слушай, я все понимаю. Особенно я ценю все твои старания. Но ты услышь меня. Доктор говорит, что я скоро умру. Понимаешь! Мне нужно лечиться или конец.

– Какого черта ты умрешь! Ты в своей психушке окончательно из ума выжил. У тебя проблема со сном! Со сном Петя! Так не забывай. Кто тебя нашел в квартире спящим рядом с мольбертом?

– Я знаю.

– Ну и кому ты должен быть благодарен больному доктору? Ты сколько у него лежишь вторую неделю, и ни каких результатов. Поэтому прекращай их слушать. Ничего они не знают, это я тебе говорю. Мы сгоняем с тобой на выставку, и после я найду тебе другого доктора, ты меня слышишь?

– Я не знаю вдруг со мной, что случится.

– Что с тобой может случиться? Уснешь, отвезу тебя к твоему доктору. Не переживай. Это шанс, не упусти! Какая разница, где спать Петя, рядом с картинами или больными. Да, твой синий пиджак я тебе привезу.

– Нет, нет, прошу только не этот пиджак.

– Да, но у тебя ничего нет. Ладно, черт с тобой. Попрошу соседа, он размерам такой же, как ты. Костюм вроде у него есть.

Друг положил трубку, не дождавшись ответа.

– Меня не отпустят, – хотел сказать Петр, в ответ услышал гудки. – Как мне отпроситься у доктора? Он не опустит, они все ждут, что я усну. Полная чушь об этом думать. Петр старался это объяснить кипарисам, но те качались в такт его словам.

– Не отпустят, но выставка, – Петр об этом долго мечтал. Теперь получилось. Ради выставки можно сбежать на один вечер. Не заметят. Если сон настигнет не в сером доме? Его привезут в больницу, где на него уставится весь персонал. Они его обратно не возьмут. Будут упираться, запирать дверь. Агафья встанет грудью.

Друг в последнее время испортился. Петру не понравилась одна игра, что он в свое время затеял. Тогда они пили пиво, и он спросил, – на какой улице находится кинотеатр? Спор был жаркий, будто они жили в разных городах. Такой улицы у нас нет, и не спорь, – повторял Друг, и почта находится чуть выше. Парк, в другой стороне. Петр знал особенность друга подшучивать. Он не первый раз выкидывал, эти штуки, но в тот день он перегнул палку. Их спор чуть не вылился в драку.

Кончилось тем, что друг с криком покинул его квартиру на третьем этаже и со всей силы хлопнул дверью. Он еще прокричал в коридоре:

– Ты обезумел в своих стенах!

Он добавил пару ругательств. В подтверждение своих слов пнул ни в чем не повинную дверь. И выскочил на улицу. Соседи рассказывали, что он пытался кинуть камень в окно, но остановился и скрылся на соседней улице.

После этого случая их общение прервалось на продолжительное время. Пока он не вломился в квартиру к затворнику и не вызвал скорую помощь. Он сегодня решил позвонить. Еще и договорился на счет выставки. Значит, дела у Петра Алексеевича действительно плохи. Если друг смог переступить через обиду. Смерть неминуема. Она сейчас стоит около окна и дышит в стекло, рисуя сердечки.

Возможно, у этого дурака заиграла совесть, что спала крепким сном. Он решил помириться корявым способом. Петр подошел к окну, и долго смотрел в дождь.

– Надо бежать, сумасшествие совсем рядом, сидит в другой комнате и ждет. Осталась пару дней, и Петр окажется в палате шипящей. Они будут читать алфавит. Она начнет, он продолжит. Сумасшедшая будет читать гласные, а он согласные пока не дойдут до буквы я. Все с начала.

Петр прошелся по своей комнатушке и постучался в дверь. Она не отозвалась на глухой стук. Шипящая спит днем, а ночью заводит свою шарманку. Он лег на кровать, дожидаясь процедур и завтрака. Скрип и тащившийся след не заставил себя ждать. Нюра переваливаясь с ноги на ногу, втаскивала свое тучное тело, в коридор, пыхтя, пытаясь достигнуть нужной ей палаты. За ней бежала Оля, что оглядывалась по сторонам. Топанье ее звонких каблуков передавал глухой пол.

Нюра еле умещаясь, вошла в палату, не обращая внимания на пациента, сделала укол. Петя был бледен, его черные глаза смотрели на нее. Он больше походил на собаку, что забежала в летнее кафе попросить кусочек мяса.

– Ты сегодня не как вчера.

– Что испугалась?

– Знаешь сколько мы отсюда, поехавших вытащили. Что мне делать? Ты сидел вчера ни рыба не мясо. Я уж думала все, потеряли Художника.

– Слушай, ты можешь узнать? Меня могут отпустить на один день.

– Ты чего задумал, сумасшедший, кто тебя отпустит? В «Арзамасскую правду» тебе ничего не завернуть? Шустрый! Сиди, отдыхай соседку слушай. Опустят его, ты видно точно умом тронулся.

– Я так спросить.

– Ты чего к ней намылился? Ну, говори, понравилась баба?

– Не кому я не намылился, поняла меня.

– Скучаешь да, она такая бойкая и на морду ни че.

– Ни че.

Петр встал и посмотрел на нее с недовольным видом.

– Чего ты к словам цепляешься. Ухожу, кашу только доешь. Вкусная, Тамарка сварила, я уж две тарелки опрокинула. Пойду добавки просить.

Петр пытался ее обвести глазами, бесполезное дело.

– Что уставился, толстая штоль? Да ну тебя.

И она выползла, точнее, вытиснулась из узкой палаты на более свободный канал и поплыла как баржа.

Петр проводил ее взглядом. Ему хотелось кинуться к ней и расспросить про болезнь. Правда он уснет, и все что про него говорят? Она должна знать или по крайне мере слышать. Нюрка знает все сплетни, что крутятся в сером доме. Нет, эта бестолочь думает только о еде.

– Это старичок с тремя волосиками врет, – думал Петр. Куда запропастился сон, что мне обещали в ординаторской? Куда он делся? Мне клялись, что я буду спать больше недели. Прошло два дня и ничего.

На него смотрела облупленная штукатурка, деревянная дверь с облезлой ручкой.

– Ни чего не меняется в этой жизни. Кругом один обман.

Он улегся на кровать, скинув тапочки, и стал смотреть в белый потолок. Говорить нечего, надо бежать. Вечером пробраться через коридор до того как запрут двери. Они все равно не проверяют. Там через запасной ход. Нет, закрывают. Они все бояться третьего этажа. Боясь, что он спуститься к ним.

Петр вспомнил, и его рука стала охлопывать свою одежду в поиске заветной бумажки.

– Да куда я дел, – он нашел, вытащил из кармана помятый листок. Ее номер и поцелуй.

Сложенные цифры смотрели на него искоса, сидя ровным строем. Петр потом сознается, что этот каллиграфический почерк произвел на него гипнотический эффект. Он врал, прежде всего, себе. Ему хотелось ей позвонить, придумать причину, глупость, но набрать номер. Он взял в руки телефон и с точностью набрал ее номер. Дождался вызова.

– Кто это? – он услышал недовольный голос. Хотя его нежные нотки растекались по всей комнате. Повод крутился у него в голове. Он вертел головой, кипарисы молчали – предатели. Ни кто не хотел подсказывать бедному художнику.

– Евангелина, это Петр из больницы.

– Петр! Наконец ты мне позвонил. Почему так долго? Зачем ты заставляешь меня ждать? Это тебе приносит удовольствие?

– Нет, нет, мне твой номер только передали.

– Чертова Нюрка, эта нерасторопная толстуха! Слушай, ты еще у больного доктора? Мой тебе совет – беги. Он сумасшедший! У них целая банда, серьезно. Они только и занимаются тем, что придумывают несуществующие болезни. Ты бы слышал, что они придумали мне. Где слово такое нашли, не могу выговорить. Смешно. Мой совет, беги.

– Я собираюсь бежать, но мне нужна твоя помощь.

– В чем, в побеге?

– Не переживай убегу. Я хочу тебя пригласить в кафе.

– Ты меня приглашаешь на романтический вечер?

– Нет не совсем, этот как бы романтический вечер, но не так как ты себе его представляешь

– О, ты умеешь заинтриговать девушку. Плюс к твоей карме.

– Но ты согласна?

– Дай мне немного подумать. Да я согласна.

– Тогда в пол шестого в пятницу, ты свободна?

– Да совершенно. Я тебя буду ждать около отеля «Один-Два-Три», в черном платье ты меня сразу узнаешь.

– Тогда до встречи

– Пока.

Голос оборвался. Он упал на кровать и посмотрел в потолок. Зачем я ее пригласил? Все спокойно, ты молодец. Он встал, обошел кровать и подумал. Теперь осталось понять, как выбираться.

Петр еще совершил несколько телефонных звонков. Попросил, чтобы его друг одолжил ему свои брюки и пиджак. Они вместе согласовали картины предназначенные для выставки. Хотя Петр понимал, что Друг выберет на свой вкус.

– Я тебя буду ждать у самых ворот, только не опоздай, – говорил Петр.

– Буду в срок. Не переживай

Друг положил трубку. Практически все готово, осталось продумать план побега. Пройти пару постов, главное не подавать виду, спокойно выйти. План прост. Когда придут медсестры принесут ему ужин, это будет ровно в пять. Он выскочит из палаты. Железную дверь они закроют? Пока они осознают, что произошло, он метнется в коридор и выскочит на лестницу. Главное их опередить. Дальше – первый этаж и выскочить в черный вход. В крайнем случаи через окно.

Он стал просматривать вещи пока, не наткнулся на Гоголя и из глубины черного коридора раздался шепчущий голос.

– Она опять принялась за старое. Ее не на много хватило.

Петр подошел к двери и прижал ее. Вроде так не слышно.

– Надо выспаться, – говорил он саму себе, – завтра побег. Но шепот, что нёсся из коридора, не останавливался. Она нарастал, и подушка, что укрывала голову, не спасала положение. Шептание шло волнами, то нарастало, то стихало. Опять ее скороговорка отчетливо слышалась в палате. Одно и то же слово, сколько Петр не прислушивался не разобрать.

Сон обволакивал художника. В час ночи он долго ворочался и не мог осознать спит он или нет. Поворачивался на бок, крутился, подтягивал на себя одеяло и снова прятал голову под подушку. Скрипы раздались по комнате. Его одолело необратимое чувство, что кто-то внимательно следит за ним. Это как в девстве, когда чудовище сидит в шкафу и смотрит на тебя через щель.

– Это сон, – бормотал он во сне. Только сон. Жуть поднималась с кончиков ног, и достигала его головы, принося за собой ужас. Опять Евангелина решила прийти к нему ночью. Забралась на кровать и смотрит на него огромными голубыми глазами. Радость перебила страх, и глаза открылись.

Это был не сон. Два коричневых глаза бурили его. Он с криком слетел с кровати, сбил гостью, что с визгом вцепилась в матрас. Она не дала себя утащить на пол. Гостья как кошка перевернулась, и села:

– Я тебя напугала?

– Да, что у Вас за идиотская привычка! Заглядывать по ночам в глаза? – Петр сидел в углу и смотрел на странного гостя, что водрузился на его кровать. Она себя ощущала хозяйкой положения. Это ненадолго, завтра побег.

– Я пришла тебя предупредить.

Пепельные волосы надежно скрывали ее лицо. Голос ее был знаком. Хрипота от бесконечных повторений, жужжаний, не могла скрыть до конца нежного голоса. Петр всматривался в ее густые локоны, пытаясь разобрать черты лица. Не видно, присел ближе на кровать. Его рука потянулась к пепельным волосам. Она отодвинулась. Он к ней ближе, она от него. Его рука потянулась с наглостью, она с силой ударила.

Петр оставил попытки и рассмотрел ее. Белый халат, тапочки с помпоном, это все, что раскрывала ночная луна.

– Скажи мне, почему ты повторяешь одно и то же слово? Почему ты не можешь остановиться?

В ответ вырвались хрипы, что означали слова. Не разобрать. Их приходилось вылавливать уху и разбирать на мелкие кусочки. Живые глаза, через пепельные волосы вонзались в Петра.

– Скажи мне тогда, что за слово ты без конца повторяешь?

Она резко двинулась к нему, он отдернулся от нее.

– Тебе нельзя выходить из больницы это ловушка.

– Черт оставаться с тобой – самоубийство.

Она отвернула голову. За столько лет, в одиночестве. Уже не осознаешь, в кого ты постепенно превратился. Сколько в ней осталось от человека?

Девчонка не останавливалась в решимости передать послание, что так долго томилось на ее языке.

– Они пытаются тебя обмануть. Тебе нельзя покидать территорию больницы. Это граница!

– Какая к черту граница, – Петр понял, что пепельные локоны скрывают безумные глаза. Он попытался отодвинуться от нее, но она схватила его за рукав.

Петр дернулся, стараясь вырвать свою руку. Девчонка сжала ее настолько, что все старания пошли прахом.

– Слушай меня!

– Какого черта я должен тебя слушать? Разве не логично свалить от этого бреда.

Он отдернул руку резким движением и отскочил от нее в угол. Ее голова повернулась к нему. Еще секунда и она вцепилась в него. Спрыгнув с кровати, и кинулась как кошка. Помощи ждать не откуда, третий этаж пуст. Никто не услышит крика. Борьба была не долго, не смотря на несколько царапин, Петр откинул ее от себя. Она отлетела на пол, и он расставил руки, пригрозив пальцем.

– Стой, где стоишь. Поняла меня.

– Тебя там ждет смерть.

– Ты – долбанутая, понимаешь? Ты сидишь в палате, и каждый день повторяешь одно и то же слово. И ты думала, что я тебе поверю? Стой, не шевелись.

Она давила, на него, усиливая свой голос. Средь густых, грязных локонов просвечивали коричневые глаза. Огромные живые.

– Прошу тебя останься здесь. Это обман они погубят тебя! Нет, ты не понимаешь, во, что ты вляпываешься!

– Я не хочу тебя слушать, не хочу! Почему ты повторяешь одно и то же имя? Почему?

Она встала, не подчиняясь его просьбам, и медленно подошла к нему. Ее ледяные руки прижали его к стене. Некая сила сковала все движения. Она скороговоркой стала повторять, что он должен сидеть здесь. Это не выносимо хотелось ее оттолкнуть и бежать. Руки и тело не подчинялись. Она тянулась к нему ближе, и ее грязные волосы соприкасались с его лицом. Петр ощутил теплое дыхание. Ему хватило усилий перебороть себя. Он вырвался из ее чар. Пару ловких движений, он ее вытолкнул в коридор. Шептунья кричала, билась руками. Петр захлопнул дверь за ней.

– Уходи! Прошу тебя уходи!

Сильный удар раздался по двери. И он услышал шаркающие шаги в сторону ее палаты. Она успокоилась, вселив твердую уверенность, быстрей покинуть заведение.

Осадок от шипящей женщине с пепельными волосами остался. Как им удается проникать бесшумно в палату и смотреть на него? Это фишка серого дома. Петр отпустил ручку и припер кровать к двери. Лег, так она не проберется. Глаза уперлись в потолок, что стал чернеть. Если это компашка из безумного доктора, Агафьи и сумасшедшей думают, что я останусь, они ошибаются, – проговорил в ночи Петр.

На следующее утро, он успел совершить пару звонков. Друг уверил, что костюм готов.

– Все будет в отличном виде. Не переживай пиджак – не синий. Только я тебя прошу, не сойди сума.

– Позвонила Евангелина, сообщив, что будет готова и планы не изменились. Также она добавила пару женских штучек, про погоду, о плохом фасоне, магазинчике дамы Фицджеральд, о безвкусице и политических волнениях. Предупредила, что не любит белое вино. Обожает шампанское под знаменитой французской маркой.

Буйство и неумолкаемый набор слов утомил Петра, после разговора он лег на кровать. Обед принесла Нюра. Сверху на тарелку она положила несколько ломтиков ржаного хлеба, рассказала анекдот и протиснулась через дверь с помощью Оли. Она стала еще толще, – заметил Петр и отвернулся в сторону стены. Дождь принялся убаюкивать пациента палаты три на два метра.



После обеда, когда наступил тихий час в его голову стали ломиться разнообразные идеи. Петр пытался их упорядочить.

Надо предупредить доктора сказать, что он уйдет. Что ему ответит старик с тремя волосенками? Если он действительно смертельно болен. Если они врут, пытаясь его изолировать от всех. Петр перевернулся на кровати и посмотрел в окно, дождь не переставал. Есть смысл пробираться к доктору? Может сигануть в окно и к черту всех!

Все вещи уместились в рюкзак. Петр вышел из комнаты и посмотрел по сторонам. Длинный коридор упирался в черную дверь, что разделяла третий этаж с другим миром. Он прошел на цыпочках в надежде, что шептунья не заметит его и не начнет кричать.

Дверь оказалась открытой. В этом сером доме ни кому в голову не пришло, что кто-то решиться бежать с третьего этажа. Петр оказался в коридоре, где желтизна сжирала все другие краски.

Всего пару шагов. Несчастных пару шагов вниз и он окажется у входной двери и далее свобода. Не дойдя и до середины коридора, Петр понял, что он кретин. Это обычная больница его ни кто не держит. Спокойно оденься и вали отсюда к чертовой матери. Он так поступил, закрыл железную дверь, что разделяла третий этаж с остальным миром. Петр хотел сказать пару слов Шипящей, но подумал, что ей вредно переживать. И стал спокойно спускаться в низ.

Оказавшись на первом этаже его, встретила голубая дверь, что на отрез, отказалась пускать его дальше. Петр с ней не спорил и повернул на право, вывернув в коридор. В длиннющем помещении горел тусклый свет и вдалеке блуждали фигуры, давая понять, что коридор обитаем.

– Главное не переживать, – проговорил про себя Петя. – Надо идти спокойным шагов, все хорошо, – он взбодрил себя, и его нога начала движение. Сонные люди не обращали на него внимания, занимаясь своими делами. Петр почти дошел до середины коридора пока не уткнулся в знакомое туловище. Агафья не удивилась. Нет, она была готова. Ее глаза давно вросли в стену. В этом тут ни кто не сомневался. Они встретились. Петр ощутил всю ненависть, что она испытывала к нему. Ее глаза могли сказать все, но время читать их не было. Петр развернулся, и пустился в бег.

Бежать наутек. Единственный вариант, что пришел в голову. По его мыслям надо метнуться к лестнице, подняться на второй этаж открыть первую попавшуюся дверь и выпрыгнуть. На втором этаже не должно быть решеток. По крайне мере он их не видел. Молодость должна победить Агафью, или выиграть время. Ему требовалось несколько секунд, чтобы открыть окно и сигануть вниз.

Он несся, и Агафья не отступала от него. Перед ним выросло множество дверей, что затрудняли побег. Петр спотыкался об сонных людей, что не понимали происходящего. Он прорвался через них и буквально запрыгнул на лестницу. Понадобилось два скачка, и он оказался на втором этаже. Дверь заела или ее закрыли. Агафья уже топала по лестнице, слишком мало времени. Он двигал ручку, та крутясь, трещала. Тяжелые шаги по лестнице добирались до него. Ручка двинулась, из двери появилась удивленная Нюрка

– Ты что ручку ломаешь, изверг, на себя ее надо, на себя.

Что произошло не ясно. Нюрка так и не поняла. Петр навалился на нее, они упали. Пару пораженных лиц уставились на них. Молчание воцарилось на долю секунды.

– Но при всех, хоть в десятую палату.

– Ага, – согласился Петр, привстав с пола, кинулся дальше. На его пути встречались множество каталок, сидящих людей, необыкновенный шум, что отсутствовал в правом крыле. Он задел Ольгу с посудой и ужасный шум битых тарелок, ругань, слезы разнеслись по второму этажу. Главная медсестра явилась на ответственный участок и командирским голосом дала команду:

– Бабы, держать его!

Все кинулись гурьбой спотыкаясь, хватая друг друга и падая.

Петр спасался, влетев в первую попавшуюся дверь. Женские крики разрезали несчастную палату. Десяток девчонок звонким визгом звенели. Полетели подушки, выскочили перья. Петр терял драгоценное время.



Девчоночья сирена перекрыло все. Они кричали, топали ногами и требовали его убраться к чертовой матери! Он крутил, головой, понимая свой конец. Глаза беспорядочно искали спасение.

Его остановила рука черноглазой молодой девчонки, с короткой стрижкой и проколотым носом. Ее твердые глаза давали уверенность. Она передала табуретку Петру.

– Не разбейся, придурок.

Посыл был ясен. В этом крыле нет решеток на окнах. К сообразительности добавилась Агафья своим коронным пинком по двери. Кивок Петра и он махнул табурет об стекло. Звонкая симфония бьющегося стекла и визга наполнили комнату, остановив движения преследователей.

Петр, не давая ни кому опомниться, сиганул вниз.

За всей это картиной наблюдал молодой человек в черном костюме. Он был сутул, с неприятным цветом кожи. У него выпирало брюшко, штанишки были великоваты. Пиджачок поношен или застиран. Молодой человек облокотился на старое БМВ и наблюдал за разворачивающейся картиной. Смотреть было на, что. Сначала на втором этаже раздался пронзительный визг. После вылетел из окна табурет. Не успел стеклянный дождь осыпаться на асфальт, как в окне появился человек. Сзади него множество рук. Женские уговоры, крики. И громкий голос – прыгай! Он слетел. Нет не глупым способом. Он успел повернуться, зацепиться руками за карниз, уменьшая расстояние до земли и расцепил руки. Все произошло стремительно.

– Плохи дела у этого учреждения, – проговорил друг, наблюдая за картиной.

Фигура упала на газон, встала и сиганула к машине. Только после этого Друг разглядел Петра, что несся со всей скорости к нему. И женщину, что влезла в окно этого заведения.




Глава пятая


В кипарисовой роще стоял шум. Жильцы сонного дома бродили по замкнутому кругу, голос оборвал привычное движение. Все разом остановились, как самый точный швейцарский механизм. Они все стали поворачивать голову на Агафью, что сорвав голос, жестикулировала рукой, стараясь раздавить воздухе небольшую фигуру. Человек, что лихо спрыгнул из окна бежал со всей скорости к машине. Водитель был готов, он тут же сел в машину и схватился за руль.

– Хватайте его, что вы все уставились! – Кричала Агафья, показывая руками на Петра.

Толпа смотрела на нее с непониманием. Эти сонные люди забыли привычные движения, они могли только ходить, спать и есть. Ни на что большее они не годились. От них требовали протянуть руки, но для них это невыполнимая задача. Они стали смешиваться и расходиться в разные стороны, как кучка испуганных майских жуков, выпущенных на траву.

Персонал кинулся к нему на встречу, размахивая руками.

– Бегом поехали! – прокричал Петр и влетел на пассажирское сидение.

– Мы их не подбросим?

– Очень смешно, поехали!

Машина проворно выскочила на трассу. Они заехали на улицу и растворились между домов и сотнями машин.

– Даже ничего не спрашивай. Не хочу вспоминать, что там произошло.

– Да я молчу, ты мне только скажи, какого черта ты прыгнул.

– Тебе лучше вообще не знать, что там происходит.

– Что так там все плохо?

Петр повернулся к нему и тихо произнес:

– Еще хуже. Они несли такой бред. Пытались навязать мне, что я болею редкой болезнью. Говорили, что я усну и впаду в кому. Умру! Этой болезни нет ни в одном медицинском справочнике. Они даже не придумали название. Представляешь, какую нам продают чушь за наши деньги.

– Тебе там мозги не промывали?

– Нет, они там придумали более интересный вариант

– Это куда интересней?

– Третий этаж. Поверь, я там побывал всего два дня. Мне не хватило буквально пару часов, чтобы вылететь на улицу и порхать, как птица.

– Слушай, может, я разверну машину пока не поздно?

– Ты меня сам спросил, я тебе и рассказал.

– Все давай обойдемся без рассказов, про твой веселый дом. Дурно становиться.

Петр от переживаний или от дурной привычки открыл бардачок и стал шарить в надежде, что-то найти, помять и успокоиться. На его удивление оттуда выпали кисточки, карандаши с рисунками. Схватив бумагу, он стал рассматривать. На него смотрел хорошо прорисованный черный прямоугольник в углу. Далее второй, рисунок, как и третий идентичный.

– Ты пытаешься это довести до совершенства?

– У тебя дурная привычка лазить по чужим вещам, – он схватил свои бумаги и запихал их обратно в бардачок.

– Ты постоянно это рисуешь, что это? Почему черный прямоугольник и угол?

– Я не хочу об этом говорить, тебе ясно?

– Ладно, все молчу. Слушай нам надо заехать в отель «Один-Два-Три».

– Какого черта мы забыли в отели «Один-Два-Три», – он посмотрел на него, явно недопонимая.

– Я тут подумал. Так получилось, чтобы мы выглядели солидно, нам нужна девушка. И я позвал одну очень скромную девицу.

– Какого черта, Петя! Ты же знаешь, как я ко всему этому отношусь

– Я знаю, поверь мне все же.

– Нет, она точно нам все испортит. Женщина на корабле к беде. Ты понимаешь! Она нам сто процентов сорвет сделку.

– Перестань когда ты начал верить во всю эту чушь! Ты себя послушай!

– Да я в это верю! Ты понимаешь, чего мне все это стоило. И ты все уничтожаешь, Петь. Это твое спасибо? Ты мне скажи, не молчи.

– Я уже с ней договорился, она уже стоит в черном платье и нас ждет.

– Ждет в черном платье, замечательно. Она все испортит! Ты вообще понимаешь, что я для тебя сделал! Попасть на это чертово собрание. Твои картины повесят в один ряд с известными живописцами. И как ты отплатил мне взамен?

– Прекрати, прошу тебя.

– Нет, – он не останавливался.

Друг разошелся не на шутку. Он начал вспоминать все его промахи, начиная с универа. Как он крал его краски, обманывал, менял картины. Множество разных мелочей, что запоминают люди этого типа. Машина, не смотря на все крики и неудовольствия, медленно продвигалась к отелю «Один-Два-Три».

Старую БМВ встречала старинная улица, утопающая в желтом огне фонарей. Старинный особняк, переделанный, под отель – ресторан, что тонул в шуме посетителей и дорогих машин. На летней террасе играла музыка, и разодетые мужчины наливали вино красивым дамам. Среди этого блаженства стояла одинокая черная фигура. С осиной талией, фотогеничной внешностью и тонким запахом мускуса с амброй. Ее черное скромное платье добавляло блеска. Она прижимала к себе небольшую сумочку и улыбалась всем проходящим мимо. Она была не похожа на ту девчонку, что ворвалась в палату к Петру и устроила переполох. В этой красивой статной женщине не осталось не одного намека на хулиганство.

– Если это она, – показал на нее пальцем Друг, – то у тебя очень большие проблемы.

Петр кивнул. Он был согласен. Его также поразило преображение, на что она способна? Все не так просто. Он смотрел на скромную фигуру, осанку и лицо. Ему более не нужны советы и подсказки. Он и так ясно понял, что пропал окончательно и бесповоротно. Друг, только вздохнул, понимая ужас ситуации.

– Ты осознаешь, что ты делаешь, – Друг смотрел на него пытаясь пробудить рассудок, – Петр, очнись, я стараюсь тебя спасти!

– Уже поздно, – произнес Петр и машина остановилась. Она увидела их, начала махать рукой и двинулась в их сторону. Петр сразу выскочил из машины и побежал к ней.

– Я не узнал тебя, ты великолепно выглядишь, – сказал он первую пришедшую на ум фразу.

Она подошла с улыбкой, дотронулась до пиджака, стараясь его поправить.

– Ты подготовился к встрече со мной. Видеть тебя в костюме после треников и глупой футболке явно не привычно, – она подошла еще ближе, – Твой друг не рад меня видеть?

– Не обращай внимания, он ненавидит женщин.

– Как это мило.

Друг, остался в машине и смотрел на них, не моргая. Он походил на маньяка, что задумал кровавое убийство. Он не отрывал от них взгляд, и когда они тронулись в сторону машины, его постигло самое больше разочарование, он до конца надеялся, что она не поедет с ними.

– Здравствуйте! Меня зовут Евангелина, – она протянула руку, склонив голову.

– Здравствуй.

Они официально пожали руки. После машина вывернула на главную дорогу и затерялась в потоке движения. Евангелина села на заднее сидение в полном одиночестве. И поставив около себя сумку, посмотрела вперед. После нагнулась в сторону передних пассажиров и произнесла:

– Мальчики, больше всего я ненавижу сюрпризы, куда вы хотите отвезти даму? – проговорила она мягким бархатным голосом. Петр заметил изменения в ее интонации. Она умела мастерски перевоплощаться. Полностью менять образ. Что за женщину он усадил на заднее сидение?

– В «Леон Жен Поль».

– Нет, нет, так не пойдет! Петр, Вы надо мной издеваетесь!

– Что, тебе не нравится?

– Это самое скучное место на земле! Неужели из всех ресторанов Вы нашли самый скучный! Вы хотите угробить прекрасный вечер в самом ужасном месте. Там отвратно готовят, а обстановка похоронная. Интерьер!

– Что интерьер? – спросил Петр

– Ужасен. Именно в таких заведениях умирает молодость. Если Вы не хотите потерять вечер, то предлагаю Вам компромисс – «Челентано».

Они оба посмотрели друг на друга

– Вот и начались проблемы, – произнес друг и уставился на дорогу.

– Понимаешь, у нас деловая встреча! Мы должны договориться на счет выставки, после этого мы свободны, – Петр почувствовал себя полным идиотом. Надо была сразу все ей рассказать, но когда?

– Выставка! Я не пойму, ты меня пригласил на свидание или на деловую встречу? Да еще в самое тухлое место на земле!

– Давай я тебе скажу честно, как есть, согласна?

– Да, говори, я тебя слушаю, Петр, что ты скажешь?

– Врачи мне поставили редкую болезнь. Сказали, что скоро я, возможно, усну и больше ни когда не проснусь, понимаешь?

– Да вот так и не проснешься.

– Да. И у меня очень мало времени, почти нет. Я хотел встретиться с тобой, раз бегу на эту выставку, я боюсь уснуть и больше не проснуться.

– Значит выставка для тебя важнее, чем я!

– Нет, ты не так все поняла.

– Я прекрасно все поняла.

– Понимаешь, я возможно умру.

– Умру, умру, умру, – кому ты веришь? Старичку, что выжил из ума. Они тебе еще не то расскажут, тебе надо ехать в Москву понимаешь.

– Да, возможно ты права.

Евангелина нагнулась над ухом Петра и прошептала:

– Скажи художник, что мне делать на переговорах? Прикинуться дурой или глупой ассистенткой? О, здравствуйте, меня Петр учит рисовать карандашом. У Вас тоже карандаш быстро тупится. Вы чем точите, точилкой или ножом? Нет, мы вчера учились рисовать гиппопотамов, я способная ученица. Да, Петр меня наказывает, если я не правильно рисую.

– Пожалуйста, я тебе очень прошу, потерпеть, это ненадолго.

Нет, она ему не поверила. Она не осталась довольной. Еванеглина скривила лицо, и откинулась на задний диван. Она надула губы и так ехала всю поездку. Сначала строила из себя мученицу, стонала, закрывая лоб ладонью. Потом выражение ее лица сменилось, надев маску высокомерного презрения, что часто встречается в дорогих машинах и в метро.

– Евангелина, мы договорились.

– Мда, – она отвернула в сторону голову и стала смотреть в окно. Потом подняла подбородок и уже не шевелилась.

– Знаешь Петр, ты на самом деле обманщик. Ты все придумал, чтобы от меня по быстрей избавиться и поставить там себе, куда-то галочку.

– Евангелин

Дальше начался спор, она переходила на контраргументы. Петр защищался, как мог.

– Нет, нет, ты все не так поняла

– А как, – она разводила руки, и все начиналось заново. Она его тормозила, он повторялся и по новому кругу и опять все заново. Друг старался себя сдерживать, чтобы не кричать и смотрел только вперед. Еще не много и он точно выйдет из машины и побежит от них куда глаза глядят. Спор кипел, превратившись в разборку любовников, что прожили огромную и полную приключений жизнь. Пока Петр не сказал:

– Хватит, я прошу тебя, Евангелин.

– Окей, я пойду на твой банкет, фуршет и буду строить из себя дурочку, как ты хочешь.

Она отвернулась и снова стала смотреть в сторону окна.

– Мы точно вляпались, – прошептал друг и завернул на проспект, после въехал в старый город. Снова проспект, теперь Энтузиастов и два квартала. Машина уткнулся в большое мрачное здание, без вывесок и света. Жизнь испарилась отсюда давно. Даже несколько машин припаркованных к дому не доказывали, что здесь кто-то есть. Скорее наоборот говорили, что это место давно заброшенно.

Машина остановилось.

Два друга схватились за дверные карты, чтобы открыть себе дорогу. Как услышали женский возглас.

– Подождите! Я не могу выйти, не приведя себя в порядок.

Они переглянулись, Петр повернулся к ней и сказал:

– Мы подождем снаружи.

Они вышли, громко хлопнув дверью. Их лица устремились, друг к другу и застыли. Их разделяла машина, они опустили на нее руки.

– Она не слышит, – показал пальцем Петр.

– Нет, – ответил друг, – что она делает?

– Нагнись и сам спроси у нее.

– Нет, это твоя баба. Петя, скажи, ты сознательно все уничтожаешь, или сошел сума? Скажи сразу.

Петя молчал. Они долго смотрели друг на друга. Им не надо было говорить, все становилось ясно по их мимике. Один хотел разорвать другого, другой извинялся за свои глупые решения.

– У меня нет слов, стой, – друг протянул руку, не давая жестом возможность ему говорить.

– Давай, мы просто постоим и помолчим. Я прошу тебя.

– Нет, ты слишком легко не отделаешься. Это надо придумать взять на важную встречу, такую, – он запнулся, его глаза горели, – бабу! Где ты ее вообще нашел? Где?!

Петр молчал. Он понял, как ошибся и совершенно не знал, что делать. Как выкрутиться из всей ситуации. На улице накрапывал дождь. Незначительный незаметный. Люди прогуливались, общались, смеялись. Фонари подсвечивали теплым светом счастливых людей. В ресторане закипала жизнь. Опустошенное место неожиданно ожило. Подъезжали машины, выходили люди, улыбались, приветствовали друг друга, целовались.

– Я все понимаю, – воскликнул Петр, повернувшись к другу.

– Ничего ты не понимаешь, вообще.

Они развернулись и смотрели в разные стороны. Она, издеваясь над ними, просидела в машине ровно двадцать минут. Нет, ей стучал Петр, тыкая пальцем на наручные часы. Она кивала, – да, да, я скоро. И заново доставала помаду красила губы, смотрелась в зеркала. Я скоро, не мешайте. Друг торопил, притоптывал, показывая на время Петру. На девятнадцатой минуте Друг потерял терпение. У него в запасе было много слов и, мягко говоря, не очень лестных выражений. Он жестикулировал, кривил лицо, размахивал руками, выплёскивая эмоции наружу. В итоге показал несколько образов, недовольного, злого возмущенного и отчаявшегося человека. Ровно на двадцать первой минуте и сороковой секунде она вышла из машины. Гордо задрав голову, направилась в сторону ресторана. Создалось впечатление, что это она ждала их. И двое молодых людей побрели обреченно за ней.

Двери огромного заведения, помнили множество гостей. В основном пьяных, что обсуждали цену на такси, спрашивали, где продается хорошее вино. И девочку, что в слезах упивалась водкой. Еще были бесконечные владельцы, которых запечатлели в памяти стены. Первого тем, что долго строил, второго, что с легкостью проиграл в карты. Последний безвозвратно испортил интерьер. Нет, они действовали без умысла, все по глупости.

Сам ресторан под унылую музыку трубача умирал, высасывая из очередного владельца его деньги. Заведение куда вступила нога Евгелины, играло в минус. Арендаторы, увешиваясь иконами, заговаривали, чтобы выйти в ноль. Бесполезно.

Ресторан скучен, интерьер старомоден. Красное с черным не смотрелось. Черный стол, красная скатерть, приглушенный свет, заунывная музыка. Пара разбегающихся официантов с подносами набитыми хребтами посуды. Десяток больших глаз, что сияли в темноте. Здешний повар выдумывал рецепты. Администратор, с грязными волосами суетился в пустоту. За столиком вправо сидела молодая пара, не отрываясь друг от друга. В конце шёл пьяный корпоратив, состоящий из двадцати теток. За барной стойкой мужчина, в белой рубашке со смешным галстуком. Он пил пиво, смотрел в телефон и засыпал.

– Ужасно скучно и тошно, – сказала Евангелина, глядя на них.

Петр боялся, что она ускачет или вытворит какую-нибудь глупость. Схватил ее под руку и повел за собой.

– Куда мы?

– В конференц-зал, там все собираются.

Что творилось на этой конференции, Петя не знал. Друг тоже не обмолвился ни словом. Отделался общей фразой – собрание. Зачем собрались люди и какие проблемы обсуждают, Друг не сказал.

Белоснежная двухстворчатая дверь открылась и перед ними возникла, совершенно иная атмосфера. Сцена с микрофоном прижата к стене и от нее располагались многочисленные столики набитые людьми. Мужчины сидели в черных костюмах, дамы в вечерних платьях, и лишь одна – в черной шляпке. Все пили и смотрели на сцену. Руководитель данного собрания, толстенький мужичок в сером пиджачке со сморщенным лицом, проверял микрофон. Его животик вываливался из брюк, а короткие ручки хватали и переставляли штатив. К нему в этом время подбежала молодая девчонка с прыщами и белокурыми волосами.

– Глеб Алексеевич, пора уже начинать толпа ждет, пиво кончается.

– Аристов пришел?

– Нет, он единственный не явился.

– Сукин сын! Без него нельзя начинать, тянем время.

Шум стоял над столиками ужасный. Обсуждали новости, горланили, тыкали пальцами, смеялись. Молодая женщина разговаривала по телефону. Один показывал пальцем, другие упивались алкоголем. Только одна фигура выбивалась из общей атмосферы. Мужчина пил пиво и смотрел на Петра. Лицо не разобрать – далеко, но чертов синий пиджак. Наши гости проходили мимо к своему столику, старались не мешать другим. Между ними сновали официанты, обсуживающие зал.

Они несли нарезанную селедку, приправленную зеленным луком, заправленную маслом, что растекалось по жирным бокам. Мизинчиковые огурчики, в расписной тарелке, черный хлеб ломтями, дышащий свежестью. Внесли жареные ребра, говяжий бифштекс. Тушеную форель, маринованные опята, приправленную индейку, запеченную ногу вепря, оливки, маринованные в меде ножки. Шашлык из баранины, запеченную белугу с лимоном в ореховом соусе, фаршированного гуся, заливное и холодец. Всё мгновенно уплеталось за обе щеки. Кто брал руками, кто ложкой, кто пытался вилкой. Несли пиво, вино, подавали водку. Пузатые бутылки коньяка прятались за разными явствами, от которых ломились столы.

Заказчик, смазливый мужчина, с остатками черных волос и карими глазами. Его алмаз, жена Люся, любительница считать чужие деньги. Она уже их сосчитала. Вход сто рублей, столы, без выпивки обходились по четыре тысячи каждый, плюс алкоголь «палёный». Пиво собственное – минус. На собрании человек пятьдесят, пьют тридцать восемь. Люся записала, посмотрела в потолок, пытаясь сосчитать. Сбилась. Еще раз начала пересчитывать.

Ее отвлекало от калькулятора лишь очередное платье или костюм. Увидев, что-то стоящее она дергала уставшего мужа:

– Смотри, смотри!

– Вижу, вижу.

– Это, что Анька меха напялила! Дура! Натуральный клоун. На мужа болотный пиджак нацепила и где только нарыла?

Люси, как ее называли, или как называл её муж – Люсиандар, могла безошибочно сказать сколько стоит та или иная вещь. Некоторые считали, что это дар ей достался с рождения. Другие, особенно злые языки, намекали, что она всю жизнь провела за каталогами и в магазинах. В тряпках, как говорит ее муж – она знала толк. Определить с точностью цену она умела, вот подобрать вещь, на этом её дар обрывался. Так что определение одевается, как сбежавший из цирка клоун, для нее подходило.

– Ужас, ты посмотри, ужас, – кричала она, когда видела, по ее мнению, вызывающе одетую женщину. Муж никогда не обращал на ее выкрики внимание. Лишь целовал ее в лоб и радовался, что она разбирается шмотье, а не в финансовых делах.

– Ты посмотри, какие сапоги Лужина одела. Это на распродаже тринадцать тысяч, шестьдесят копеек. Носит не правильно, их спустить надо, а она натянула. Дура!

– Люся, прекрати на нас смотрят, – Заказчик, в меру упитанный человек, еле умещался в кресло. Он старался не шевелиться, стул возмутительно скрипел. Упасть посередине банкета под крики Люси, было стыдно. Его толстая ручонка хватала стакан вина, и сразу опрокидывала в рот без лишних движений.

– Водку несите, – кричал он официанту.

– Охлажденную, – говорил беспечный молодой человек.

– Любую, только несите.

– Ну, ты посмотри, на нее вылитая, обезьяна, – продолжала, Людка, не в силах сдержаться. Зачем она все на себя нацепила? Еще лыбится, думает, что красиво? Позор! Натуральная макака. Это жена ценителя, что к нам лазил. Ну, ты посмотри, отвлекись. Машка сума сошла, в леопардах приперлась. Сумасшедшая, я слышала, у нее любовник на стороне появился. Куда мужики смотрят?

– Перестань.

– Если тебе все равно, как люди одеваются, мне интересно. Вон твой друг – алкаш рубашку синюю нацепил. Одним словом придурок. Теперь я понимаю, почему от него Иринка сбежала, с молодым живет. Муж придурок.

– Люся помолчи, прошу тебя, на нас смотрят. Придешь домой и всю ночь бухти про кого хочешь. Клянусь, мешать не буду.

– С тобой обсудишь. Как же. Ты только дойдешь до кровати и храпеть. С кем мне говорить? Со стеной?

В этот момент три наших друга приблизились к Заказчику и его жене.

– Милый, только не говори, что эти два аляпистых клоуна с проституткой, в дорогом платье, наши друзья. Если они сейчас сюда сядут, я точно встану.

– Дорогая, прекрати. Ты меня поняла?

– Это правда, позор. Где эти клоуны пиджаки нашли? Еще со школьного выпускного? На какой барахолке отрыли?

Наших друзей остановил фотограф, что сделал снимок молодой пары.

– Я прошу, потерпи не много, пару слов и они уйдут.

– Дурака не валяйте, рассаживайтесь, что вы стоите. И прекратите фотографировать, – кричал администратор, что пытался рассадить соседей за столики.

– В баре полно пива, – продолжал мужчина в белой рубашке, двигая стул за симпатичной девушкой, – пожалуйста.

Между столиков сновал один художник, со своей картиной, быстро вертелся, лица не разобрать.



– Картину бери, моя лучшая работа, – тянул он перед самым носом Петру.

– Не надо.

– Слушай, я тебе, как другу скидку сделаю. Бери красиво же.

– Нет, не надо, слышишь. Прекрати, да убери ее от моего носа. Честное слово не возможно так.

Фотограф отошел, пропуская гостей. Петр проводил его взглядом, пока не наткнулся на мужчину в противном синем пиджаке. Он сидел очень далеко, у окна. Видно, как он ел руками, жадно поглощая обильную еду, запивая вином. Не давится, черт – подумал Петя.

– Здравствуйте, – сказал Друг, и рукой показал на Петра, – это наш художник, Петр Алексеевич и его девушка Евангелина.

– У вас очень редкое имя, как и вкус, – Люси сказала это очень язвительно, что даже Евангелину, не воспринимавшую колкости, бросило в краску.

– Приятно, очень приятно познакомиться, – произнес Заказчик и они сели.

– Не будем тянуть, я это ненавижу и перейдем к делу. Сколько картин вы хотите нам предложить? – спросил заказчик Друга.

Петр потерялся, стал пристально смотреть на Друга. Насколько они договаривались. Тот, махнул плечом и утвердительно качнул головой.

– Сколько же, – требовали серые глаза, что разбегались по друзьям. Договор изначально был на восемь. Так утверждал Друг и уже открыл рот подтвердить договоренность, но Заказчик его перебил.

– Три картины я выберу их сам. Вопрос решен, наливайте, выпьем за дело

Петр посмотрел на Друга. Тот махнул плечами, у него не было ответа, и он не знал, что в этом случае надо говорить. Три так три. Что я поделаю, говорил весь его разочарованный вид.

Их внимание отвлекло движение на сцене. Глеб Алексеевич отмахнулся от своей ассистентки, и решил начать собрание. Он провел глазами, ища по залу для себя ключевые фигуры, успокоившись на десяти, открыл свой маленький рот. Боясь, что его не услышат или не воспримут, он своими ручками потянул микрофон к себе. Резко его взгляд остановился на одной особе, что ему мило улыбнулась. Он ответил, сделал серьезное лицо и заговорил.

– Внимание, внимание, – кричал Глеб Алексеевич, рыща своими черными глазками. Они отыскивали самые сладкие, как он говорил самородки. Его костюмчик был дорог, но неприлично мал. Его перешивали по несколько раз. Шили заново, сохраняя стиль. Портной всегда вступал в неравную гонку с животом и всегда был обречен на провал.

– К черту речи, – крикнул мужик с правого столика, – пока не подадут водку, я отказываюсь слушать что либо. Это как вообще понимать. На столах водки нет. Это не собрание, это балаган!

– Предлагаю, – выскочил мужичок в смешных очках и с лысиной. Он говорил ужасным писклявым голосом, хотелось прикрыть уши ладонями, – мы не можем начать собрание, пока не прибудет Аристов!

– Мы не можем ждать вечно вашего Аристова, все знали о начале заседания тянуть, смысла нет, – сказал Глеб Алексеевич.

Водку в тот день и правда пили ведрами. Сделали виноватой Варьку за жирную закуску, что купила мало водки. Убыль вина приписывали человеку в синем противном пиджаке, что опустошал одну бутылку за другой.

– Мы начинаем, – проговорил Глеб Алексеевич

– Я ни разу не была на таких собраниях, – проговорила на ухо Петру, Евангелина – Что здесь обсуждают?

– Судя по банкету, пьют, по программе обсуждают, – ответил Петр.

– Тут обсуждают целый ворох проблем, что возникает в каждой некоммерческой организации, – сказал Заказчик, уплетая семгу.

Глеб Алексеевич, своим басом начал обсуждать насущные проблемы, предлагая пути их решения. Он говорил много. Его слушала только Варя, что сидела на первом ряду, открыла рот и кивала. Считали, что это его любовница, хотя много кого ему приписывали. Все остальные пили, ели, вытирали руки о скатерть. Салфетки были в дефиците, как и водка.

– Вы меня извините, – пытался исправить ситуацию Друг – но мы с вами условились, что картины будем выставлять восемь штук и не меньше.

– Прекратите три картины и так очень много. Сколько они занимают места? Это деньги. Я и так пошел на уступки. Благодаря тому, что знал вашего отца. Причем мы еще не определились, где их повесим.

– В стороне возле колон, – по – хозяйски влезла Люси

– Но туда ни кто не ходит, – воспротивился Друг.

– Вам что Лувр сразу подавай, – сказала она со знанием дела.

– Прошу тебя не лезь, мы поговорим сами, – сказал Заказчик жене.

– Ты слишком добрый и от этого у тебя все проблемы. Вы что, дорогуша, на меня смотрите?





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66616274) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.