Книга - Идущие за горизонт

Идущие за горизонт
Анна Ивановна Гоголева


Для героев этой книги духи, шаманы, снежный человек, странные острова, заветные воды, видения так же реальны, как мы с вами. Мир таинственной природы, люди вокруг открывают им многоликую жизнь Севера, запечатленную в поэтическом слове. Превозмогая боль, невзгоды, они стремятся к радости, к зовущим горизонтам. Где светит незаходящее солнце, небо говорит с землей, божества с людьми, усилиями которых мечты становятся реальностью, слова – действиями, добро побеждает зло, цветут легендарные деревья и удивительные цветы, что излучают благословение, как их творцы, идущие за горизонт.





Анна Гоголева

Идущие за горизонт





Сын охотника Охоноса


Земля айыы держится на благословении.

    Иван Гоголев

«Сынок! Сынок! Колдун Орджонуман при смерти! Берегись! Он хочет тебе передать свое бремя. Защити себя!»

«Мама! Не уходи! Ийэ!» – Уйбан, вскинув руки, с криком проснулся. Он хотел обнять дорогое существо, но ощутил лишь пустоту, холодную тьму. «Мама!» – простонал Уйбан. Выцветший от времени платок, деревянные посуды: чороны, чаши кытыйа, что любовно хранила мать, точно печально посмотрели на него ее глазами.

Родители его покоятся на сельском кладбище, вместе со своими предками. Вот уже несколько лет, как мать Уйбана спит непробудным сном рядом с отцом возле развесистой березы, а сын все зовет ее во сне. Но каждый раз она, грустно качая головой, проходила мимо, причиняя боль, пока не пришло смирение. Смерть так же неизбежна, как и жизнь. Как ни тяжелы утраты, с ними надо смириться. Если каждому рожденному в этом Срединном мире суждено умереть, то надо пройти предназначенный ему путь достойно, как подобает человеку из рода светлых божеств айыы, чтобы осталась и жила на земле добрая память о нем – так говорили Уйбану родители. Отца задрал зверь на охоте, а мать сгубила тяжкая болезнь. Она часто рассказывала сыну, каким отважным охотником был его отец, который ушел от них в цвете лет. Он смог победить 39 медведей и если бы не преступил запрет, наверно, и сейчас бы жил.

«Нельзя убивать сорокового медведя», – предупреждали старики. Но разве думаешь об этом, когда на тебя нападает зверь в глухом лесу. Медведь бросился на напарника, едва не содрал с него скальп. Если бы не меткий выстрел Охоноса, удар его охотничьего ножа, на всю жизнь бедняга мог бы остаться калекой, если б выжил. Он спасся, а вот отец… Медведь успел смертельно ранить его, прежде чем испустил дух, унес с собой дыхание Охоноса.

«Мой Охонос не мог поступить иначе, – ответила мать, когда ей сказали об этом. – Он спасал не только напарника, но и свою честь. Он погиб. Но никто не может сказать, что Охонос трус. Он – отважный охотник и умер, как подобает настоящему мужчине, в схватке со зверем. И он его победил».

Люди похоронили отважного охотника с почестями. Вместе с ним положили его любимое ружье, то самое, что не побоялось даже сорокового медведя. Хотели положить и нож, что изготовил известный мастер кузнец Кекес, но те, кто прикасался к нему, чтобы положить рядом с хозяином, чувствовал грозную силу, исходящую от него и решили, что он не хочет брать его с собой.

«Да, кто-то должен защищать дом, – сказала мать, когда люди в страхе сообщили ей об этом. – Это не просто оружье. Это защитник, пусть остается с нами».

Но она ненадолго пережила отца. Перед уходом в иной мир мать благословила сына, и он рос крепким, выносливым, не зная болезней. Когда подрос, без страха один начал ходить на охоту и удача не покидала его. Люди помогали родным Охоноса и после ухода отца, хотя находились недоброжелатели, что сторонились их как сородичей зловещего Орджонумана.

«Старик этот – колдун, а вовсе не шаман. Раньше был им, людей излечивал, укрощал ветер, град и снег. Пропажу находил, заблудившихся в тайге. Но, видно, с духами не совладал, гневливым стал, злопамятным, теперь и мелкой обиды не спустит. Несдобровать бедолагам, кто осмелится поперек пойти, против воли его. Не простит, духов своих прожорливых напустит, изведет вконец. Да, он другой, не то что наш Охонос».

Родители Уйбана на расспросы сына о дальнем родиче колдуне Орджонумане отмалчивались или неохотно отвечали. Но Уйбан знал, что о нем шла недобрая молва. «Вместо того чтобы бедолагам помогать, начал козни строить против своих же сородичей. Страшно злопамятный, ни одной обиды не забывает. Знает, где и когда ударить наверняка, захватить новую жертву. Ловушки свои, страшные самострелы наставил. Невеста-то его, видать, и погибла из-за них. На нем ее невинная кровь».

Сын охотника Охоноса хорошо знал грозную силу этих самострелов. Иногда в тайге они, как хищные звери, выступали из-за ветвей косматых деревьев, не укрывшись от зорких глаз охотников. Отец, первым увидев их, замирал. Взглядом показывал на них сыну. Это страшное оружие шаманов с виду не примечательно. Несведущий, обычный человек мог даже не заметить его среди густых ветвей. Но тот, кто знал, старался скорее уйти прочь. Их устанавливали злобные шаманы – прожоры на своих тайных тропах. Беда, если случайно заденешь бечевку – смерть неминуема. Но самый опасный самострел – из живых людей. Лук и наконечник стрелы – человек средних лет. Тетива – старуха преклонного возраста, стрела – отрок, спуск – младенец, огорожа – юноша. Причем они и не догадываются, что силы зла используют их в таком диковинном оружии.

– Зачем они так делают?

– Говорят, что так защищают свои владения. Но на самом деле враждуют друг с другом, соперника хотят погубить или на кого рассерчают, зло держат.

– Какие опасные…

– Да. Но у человека есть и другие опасные духи, что таятся в нем самом. Это коварство, гнев, – отвечала мать. – Они есть в каждом и только ждут удобного случая, чтобы вырваться на волю. Орджонуман не смог сладить с ними, и они его погубили.

– Но он может превращаться в разных зверей и птиц, даже в вихрь, много обличий.

– Пусть даже так. Но сущность одна – на гибель. Не сумел он сохранить самое дорогое – душу свою, сердце. Духи коварны, сила немалая, но все же без попустительства самого человека, воли его, они бессильны.

– Да, это так, – сказал отец. – Сейчас ему только кажется, что он могучий шаман, властитель духов. А на самом деле давно уже стал лишь исполнителем воли их. Духи ненасытны, всегда требуют жертв, взамен на свои тайны, могущество. Вот он и поддался и теперь уж не может противиться им. Но все же у нас есть нечто большее, что никто не может отнять и не вправе распоряжаться. Ни самый сильный злой дух, ни даже сам Белый Великий Тойон.

– Что же это?

– Свобода. Свобода выбора, воля. Рано или поздно всегда приходится выбирать, с кем ты: с с богами, с окрыляющим благословеньем или со злыми духами, несущими проклятье. Орджонуман сам выбрал себе такую участь, хотя его предупреждали, что это опасный путь.

– Его все боятся.

– Тьма внушает страх. Боятся, потому что не знают. Но у нас, в каждом, есть нечто большее и самое могущественное.

– Что это?

– Сердце. Путь его приводит к свободе, а значит к жизни.

– Но погибла его невеста!

– Духи ревнивы, в жертву берут самое дорогое… бедная Кыталык Куо.

Слава о красоте Кыталык Куо шла далеко окрест. «Краса ее и добрый нрав – это благословение богов», – говорили люди. В мужья ей прочили лучшего из лучших сынов якутской земли. Но она стала невестой Орджонумана.

«Как такая красавица оказалась рядом с черным колдуном! Верно, он приворожил ее, околдовал своими чарами, духов своих наслал, чтобы держали ее», – сетовали родные.

Как бы то ни было, но красавица кроме него о другом женихе и слышать не хотела. Она часто уходила к нему на дальнюю заимку, где жил он вдали от людей.

«Не к добру это», – вздыхали родители. Предостережения их, наставления она и слушать не хотела. Однажды ушла и не вернулась. Одни говорили, что она погибла от его самострела, настороженного на одного из соперников. Другие утверждали, что он из ревности убил ее. Но как бы то ни было, отлетело ее светлое дыхание. Родители поседели от горя. Вызвали даже милиционеров из города, чтобы разобраться в том, что произошло. Но они после встречи, разговора с Орджонуманом поспешили уехать. Дело так и замяли. Поседелые от горя родители Кыталык Куо не долго пережили дочь. Перед смертью отец девушки проклял Орджонумана. С тех пор тот и вовсе перестал появляться на людях. Один хоронился на дальней заимке, которую люди старались обходить далеко стороной. А если кто и попадал к нему или обращался в крайнюю нужду, после встречи с колдуном зарекались иметь с ним дело.

После гибели Кыталык Куо родители Уйбана вовсе перестали говорить о зловещем родиче. Они покинули Срединный мир один за другим, как и другие сородичи. Орджонуман же не спешил покидать эту землю, оставшись на склоне лет совсем один. «Он, верно, забирает дыхание людей, в особенности своих родичей и так продлевает себе земной срок. Видно, проклятие родных, кровь невинной девушки продлевают его мучения», – говорили люди.

И вот истек таки и его земной срок.

«Мать предупредила, значит, надо остерегаться. Уход таких колдунов, как Орджонуман, сопровождается немалыми бедствиями, вихрями, ураганами, свирепым мором. Такие, как он, не могут уйти, если не передадут кому-то из родичей свое колдовство».

Взгляд Уйбана невольно приковался к большому ножу с длинным, острым лезвием, висящему в ножнах на стене рядом с боевым, отцовским оружием.

«Этот нож обладает магической, грозной силой. Он может принести смерть врагу и защитить жизнь. Применять его надо только в крайних случаях», – ясно услышал Уйбан родные голоса, оглядев дом. Теперь у него осталось только это жилище, что построили они вместе. Здесь прошла их жизнь, наполнив все в нем своим дыханием. Это не в силах унести даже смерть. Как бы далеко ни заходил Уйбан в поисках добычи, уходя на охоту, он всегда возвращался, потому что чувствовал дома незримое присутствие родных. Знакомые предметы: деревянная посуда, любовно расставленная на полках, материнская одежда, платок, оружие отца, точно еще хранили их тепло. По утрам на рассвете, когда просыпались родные, он ощущал на губах вкус свежих оладий, парного молока и отзвуки материнской песни…

Она никогда не тревожилась напрасно, умела предчувствовать беду. Вот и сейчас.

Уйбан в смятении огляделся. Сумрак, знакомые предметы, даже тишина в доме наполнились тревогой. «Старик Орджонуман при смерти. Нюргусун! Надо скорее ее предупредить!»

Уйбан, покинув дом, поспешно углубился в знакомый лес. Страх не за себя, за свою невесту гнал его вперед. Нюргусун! Если колдун взял жизнь одной, что стоит ему забрать жизнь другой. Доверчива и легковерна его Нюргусун. Такие невинные души особенно уязвимы, беззащитны пред черным глазом. Она любит гулять одна по лесу, совсем не боится заблудиться. Несмотря на глухую темень, может встретить после долгой охоты. Пришлось даже научить ее обороняться, метать нож, стрелять из лука, чтобы охранить от черных сил тайги. Ведь дремучий лес есть лес дремучий, в дебрях его, как в бездне, скрывается множество тайн, неведомых, грозных сил.

Однажды в тайге, встречая Уйбана, на зов ее выскочил волк. Он выбежал из чащобы стремительно, бесшумно. Глаза его, как лезвие ножа, точно вонзились в нее. Злобные глаза зверя, не знающего пощады. Она застыла не в силах двинуться, а волк, оскалив клыки, двинулся на нее. Уйбан это почувствовал, ощутив страшную тревогу. На счастье, уже был рядом, окликнул ее. Зверь тотчас скрылся. Убегая, он оглянулся, метнув в нее полный ненависти взгляд. В нем она прочла свой приговор. Она не сказала об этом Уйбану, но, взглянув на ее лицо, он сразу это понял. И запретил ей встречать его, ходить одной в лес.

Сам он в тайге не чувствовал страха. Ему, сыну охотника Охоноса, была ведома каждая тропинка, скрытая от других глаз. Он знал, под каким кустом предпочитает сидеть заяц, моя мордочку лапой; где прячет своих птенцов коршун; где находится осиное гнездо, похожее на ком сморщенной паутины, и где любит собирать шишки неутомимая белка. Юркий, сметливый бурундук не спешил убегать от него и будто приветствовал своим пушистым хвостом. Грибные и ягодные места сами открывались Уйбану, а рыба в покойных озерах охотно шла в его верши. Там в озерных омутах время словно остановилась. Они как покойные колодцы хранили его детство, прошлую жизнь с родными. Иногда, возвращаясь с охоты, он не в силах побороть усталость опускался возле ясных вод и, забываясь недолгим сном, видел знакомые до боли картины. Старую корову, на чьих рогах отдыхал месяц. Мать, склоненную над ведром полным парного молока, отца, вытачивающего ножны для своего любимого ножа. И тихий смех Нюргусун, осыпающей его подснежниками. Она собирала их возле березы, где обычно они встречались.

Жаворонок, не в силах улететь от родных полей, вился над ним, заливаясь песней.

«Есть нечто, не подвластное времени и тлену, в непрерывном течении жизни», – слышалось в немолчном говоре тайги. Об этом глухо пели и знакомые деревья, сосны, березы, ели, в шуме которых слышались далекие родные голоса. Но теперь – рокотала тревога, точно приближалась гроза. Уйбан прибавил шаг, но ветер нагнал его, грозно зашумел ветвями, верхушками деревьев, и застонал: «Уйбан! Уйбан!»

От этого зловещего голоса, стона волос дыбом встал. Но Уйбан не остановился, а бросился вперед, что есть мочи. А стон перешел в раздирающий вопль. Тьма взорвалась жутким криком, визгом, скрежетом падающих деревьев, криком воронья. «Хоох! Хоох! Вот он! Вот он!»

«Вот! Вот!» – вздыбились под ногами коренья и заклубились змеями. Уйбан усилием воли попытался стряхнуть с себя цепенящий страх. «Нет! Нет!» – твердил он. Это всего лишь сон, один из тех кошмаров, что мучили в раннем детстве. Сейчас он крикнет, и все пройдет, он снова окажется в своем любимом, светлом лесу. Но кошмар не отступал, преследовал криком: «Уйбан! Уйбан!»

Он рванулся вперед. Но прямо перед ним вырос страшный старик. Лицо его было ужасно. Черное, иссохшее, искаженное гримасой смертной муки. Глаза горели лихорадочным огнем. «Уйбан! Тяжко мне, худо! Проклятье давит, не дает уйти в тот мир! Помоги мне, облегчи муки – возьми на себя мое проклятье, моих духов! Ведь ты мой родич!»

Уйбан содрогнулся. Так вот что хочет этот старик, вот почему преследует. Нет! Он сын Охоноса! На нем нет крови, и никогда не будет!

Уйбан побежал, но колдун не отступал. Преследовал тенью, кружил вороном, настигал волком. Двоился, троился в стылой тьме и стонал, кричал на разные голоса: «Уйбан! Уйбан!»

Слышать это стало невыносимо. Уйбан закрыл уши и крикнул во весь голос. «Нет! Нет! Прочь от меня, черный колдун! Не смей приближаться ко мне! Я – сын Охоноса, никто не может сказать, что белое имя его запятнано черным проклятьем!»

«У нас – одна кровь, одна плоть, ты не избегнешь моей участи!» – стонало-хрипело в ответ.

«Нет! Нет!» – кричал Уйбан. Громыхал гром, сверкали молнии. Резкий порыв ветра, сломав верхушку лиственницы, бросился на него. Схватил, объяв холодом, поволок по земле. Разбил в кровь лицо, руки, чуть не ударил о мощный ствол дерева. «Нет! Ты – мой родич! Не противься, не то я разрушу твой дом, сгублю душу твоей Нюргусун!»

Нюргусун! Ярость охватила Уйбана. Как смеет этот старик посягать на его самое дорогое, на душу его, сердце! Уйбан, ухватившись за толстый сук дерева, выпрямился и крикнул во всю мочь: «Ты не посмеешь, проклятый старик! Прежде ты сразишься со мной!»

В ответ раздался истошный хохот, визг, вопль, и в нем он ясно услышал крик невесты, перешедший в плач, раздавшийся позади, со стороны дома. Он в страхе обернулся. Тут мощный удар в спину свалил его наземь. Яростный шквал ветра захватил дыхание, сковал леденящим холодом и как ни силился он высвободиться, не мог, не мог.

Прямо над головой раздался зловещий хохот старика: «Теперь ты мой, мой! Проклятый! Проклятый!»

Уйбан при звуках этих слов вздыбился, но странная легкость и вместе с тем неимоверная тяжесть охватили его. Слепая яростная сила застлала глаза, захватила его, закружила, как щепку. Он заревел, с воем, грохотом помчался вперед, сокрушая все на своем пути. «Мчись-круши! Мчись-круши!» – захрипел в нем голос Орджонумана и торжествующе захохотал. Стеная, воя, он полетел среди деревьев, круша, ломая все кругом. Верхушки деревья со стоном обламывались легко, как спички, кружились перед ним. Знакомый лес вдруг наполнился черным туманом, смрадом. Деревья будто содрогались от ужаса, ветки их со стоном разлетались. «Проклятый! Проклятый!» – птицы в страхе улетали, звери бежали прочь. «Проклятый! Проклятый!»

Он подлетел к знакомому озеру, хотел напиться, изнывая от горечи и жажды. Но некогда покойные воды вдруг вздыбились клубами и в страхе отпрянули: «Проклятый! Проклятый!»

Больше разъярившись, он взбросил воды кверху и с силой швырнул обратно. Подхватил рыбу, выброшенную из вод, закружил и швырнул на землю. С воем кинулся к знакомым лугам. Травы их взвились косматыми гривами неведомых чудовищ и точно застонали: «Проклятый! Проклятый!» В отчаянии он вздыбился, полетел к знакомой березе, что всегда его утешала. Но она при виде его взмахнула ветвями, вскинулась и рухнула прямо пред ним, сломленная, как лучина. Он в ужасе взревел, кинулся прочь, не зная, что делает, куда несет его страшная сила, завладевшая им. Теперь он не пытался ей противиться, потому что сам был ею. Она клокотала в нем, гнала вперед с жутким воем, хохотом. «Мчись-круши! Мчись-круши!»

И он сокрушал. Вмиг разметал огромные стога сена, что некогда сам с таким трудом заготавливал вместе с братьями Нюргусун. Нагнал убегающее стадо коров. Одна из них, видно, самая слабая, отстала. Он узнал ее – это была Кыыстара, любимица Нюргусун. Она с рождения была слабой, ее хотели забить на мясо. Но Нюргусун воспротивилась, выходила ее. Сколько раз они вместе искали ее, загоняли в хотон, доили. Она стала откликаться и на его голос. А теперь догоняет ярым ураганом. Вот подхватил, с хохотом закружил, с силой швырнул наземь. Бедняга, жалобно промычав, тяжко рухнула на землю и сломала шею. Глаза ее, чуть не вылетев, застыли, глянув на него с немым укором, с такой болью, что он, отпрянув, опомнился. «Нет! Нет!» – все его существо содрогнулось в крике, и что-то черное, зловещее будто отскочило от него…

«Слава богу, наконец-то очнулся!» – знакомый голос, теплые глаза словно вспыхнули в темноте. От этого света он пришел в себя. При виде милых сердцу предметов: потемневших от времени чоронов, материнского платка, отцовского ножа на стене – вздох облегчения вырвался из груди. Дома! И рядом – Нюргусун! Она едва сдерживала слезы.

– Это все из-за смерча, да? Он убил нашу Кыыстару. Как я испугалась за тебя! Старики говорят, это дух Оржонумана. Страшный старик, и после смерти несет смерть.

Он с трудом проговорил:

– Бьют в спину, в самое дорогое…

– Кто, кто?!

– Духи, зверь, Орджонуман.

– Он умер! Его уже нет! А есть ты, мой Уйбан.

– Разве ты не видишь, что я… изменился…

– Ты?! Ты такой же, как прежде, мой Уйбан! И всегда им был.

– Значит, так и есть. Моя Нюргусун не может лгать. Повтори же!

– Ты – мой Уйбан, сын отважного Охоноса!

– Да. Сын своего отца из рода айыы.

– Конечно!.. Знаешь, люди сейчас подавлены. Боятся новых жертв, разрушений. Говорят, кровожадный дух его не остановится. Надо скорее его умилостивить. Пригласили почтенную эдьиий[1 - Эдьиий – старшая сестра (почтительное обращение якутов к старшим, почитаемым людям).] Сюряк. Она совершит благословенный алгыс[2 - Алгыс – благословение, моление.], будет просить о милости верховные божества. А потом проведут соревнования в силе и ловкости, вместо праздника ысыах. Там будет и стрельба из лука. Эдьиий Сюряк должна помочь, ведь недаром предки наши говорили: «Благословение – к маслу, а проклятие – к крови».

Уйбан, вздрогнув, отвернулся. Нюргусун встрепенулась.

– Что с тобой?..

– Схватка неизбежна… Что ж, рано или поздно всегда приходится выбирать.

– О чем ты?

– Зверь силен. Но я ведь сын охотника Охоноса и выбор все же за мной…

– Тебе все еще плохо?

– Нет, это пройдет. Так говоришь, там будут соревнования из лука? Не сомневаюсь, ты будешь первая.

– Первым будешь ты. Ведь ты – сын лучшего охотника Охоноса.

– Прошу тебя – не ходи туда!

– Но почему? Там все будут и ты! Прошу тебя!

– Не ходи! Сердце чует беду.

– С каких это пор ты стал бояться! С тобой мне никогда не было страшно, мой Уйбан.

– Да, я твой, что бы ни случилось.

– Мы пойдем туда вместе и попросим благословения у самой эдьиий Сюряк на наш союз. Уйбан, прошу тебя! Нам это так необходимо, особенно сейчас!

– Что ж… Но только обещай мне, что возьмешь с собой это.

Он тяжело поднялся, снял со стены отцовский нож и подал ей.

Нюргусун вздрогнула.

– Зачем это?

– Помнишь, что говорил нам отец. Охотник всегда должен быть начеку. Побеждает тот, кто никогда не забывает об опасности. Возьми, прошу тебя. Это не оружие, а защита. Ты знаешь, как им распорядиться.

– А твоя мать говорила: «Лучшая защита – наше сердце. Оно хранит нас».

– И оно сохранит.

– Обещай, что мы будем вместе.

– Когда-нибудь ты переедешь в этот дом, наш с тобой дом. И станешь его сердцевиной, и мы всегда будем вместе. Разве это не стоит жертв…

– Эдьиий умеет заговаривать грозные силы. Когда встарь воды Илин затопили селение, спасся только дом ее прабабушки. Она была великой удаганкой.

– Но и мы не из слабых. Сумеем себя защитить. Защищая себя, спасаешь других.

– Да охранит тебя мое благословение, мой Уйбан, сын отважного Охоноса!

На просторной, ровной поляне собрался народ из ближних и дальних округов. Свет жаркого летнего солнца разгорелся ярче, когда почтенная эдьиий Сюряк пропела благословенный алгыс. И взволнованнее зашумела тайга, нарядно одетые люди, даже потемневшие от времени лица стариков просветлели. Высокие коновязи, увенчанные лошадиными головами, любовно вырезанные мастером Кекес, словно приподнялись к сияющим небесам. Праздники в краю долгих зим редки. Их ждут с нетерпением, задолго готовятся к ним, заготавливая мясо, целебный кумыс и молочную пищу. Улыбки девушек, приветствия почтенных тойонов[3 - Тойон – господин, уважаемый человек.], стариков разогнали тревогу, что читалась в напряженных лицах, настороженных глазах пришедших на праздник. Однако тревожный гул вновь прошел по рядам людей, когда эдьиий Сюряк, приняв полный чорон с кумысом, уронила его. «Не к добру это, неужели опять беда!»

Но она успокаивающе подняла руку, и празднество продолжилось. Начались долгожданные соревнования по бегу, вольной борьбе, прыжкам, стрельбе из лука. Крепкие загорелые парни, разминая мускулы, посматривали на призы: тучного быка и корову. Знатный приз, доброе подспорье в хозяйстве! За это готовы побороться даже девушки, а их допустили только к стрельбе из лука. Они долго готовились к ней. Руки их крепко держали лук и стрелы, а выстрелы не уступали и крепкому, сильному стрелку. Нюргусун по праву считалась одной из самых сильных соперниц, как ученица Уйбана, самого меткого, удачливого охотника. Гул невольного восхищения прошелся по рядам: голосистая детвора закричала, девушки ревниво нахмурились, парни приосанились, когда назвали ее имя.

Нюргусун перед решающим выстрелом сжала нож Уйбана. Она взяла его с собой, как просил он, ее нареченный. Его не было рядом, но она знала, что он обязательно придет. Взоры людей приковались к красивой, статной девушке, натягивающей тетиву. И никто не заметил, как на небе появилась туча. Внезапно засвистел ветер, зловещий предвестник. Ряд берез, воткнутых в землю, тревожно зашелестел. Кожаные мехи с кумысом под напором ветра тяжко опрокинулись. Женщины, старики в страхе закричали, окликая детей. Но было уже поздно. Небо потемнело, завихрилось тучами, задрожало от грянувшего грома. Люди с криком побежали к домам. Налетевший вихрь уже настиг их холодом. Он налетел внезапно, как хищный зверь. Неотвратимо, грозно приближался к добыче, сокрушая все на своем пути. Священную коновязь выдернул из земли и расколол как щепку. Разбил вдребезги чороны, швырнул наземь распорядителя празднества, стоящих рядом людей. Разметал ветви для приготовленного костра, забросал ими эдьиий Сюряк. Метнулся к бегущей толпе.

Нюргусун застыла. В зловещем вое смерча знакомые предметы вдруг обратились в злобные, неведомые существа. Они бросались на кричащих, бегущих людей, калеча, раня, круша. Тьма захватила все кругом, ослепляла, оглушала, точно пытаясь разорвать в клочья кричащих людей. Верно, кто-то направлял это страшное воинство, чья-то безжалостная черная рука. И тут она увидела Его, в самой сердцевине смерча. Она сразу поняла, что это он – Орджонуман, смерч, зверь. И среди них вдруг показалось знакомое лицо. Оно будто умоляюще смотрело на нее. Но это было лишь мгновение. Оно тут же кануло в реве, стоне, зловещем хохоте сокрушающих ударов смерча. Вместо него выступили горящие глаза, как два смертоносных клинка, направленных прямо к ней.

Дочь Севера умела отражать удар. Рука ее не дрогнула. Нож, не знающий промаха, вонзился прямо в цель. Душераздирающий вопль, стон едва не сбил ее с ног. Но она устояла. А тьма, как смертельно раненый зверь с хрипом, воем, отступила, скрылась в глухих, таежных дебрях…

Уйбана нашли в родном жилище, на медвежьей полости, залитой кровью. В груди его темнел нож. Но лицо было покойно, как у человека, исполнившего долг. Одна рука прижата к сердцу, другая вскинута вверх, точно в окрыляющем благословении…

Его похоронили на сельском кладбище, рядом с отцом и матерью, с должными почестями, как сына отважного охотника Охоноса.

Нюргусун поседела за один день. После похорон она переехала в его дом.

Весной на могиле Уйбана расцвели подснежники удивительно яркого, солнечного цвета. При легком весеннем ветре, шелесте берез, цветущего леса они источали волнующее благоуханье. Словно благословляя приходящих к ним Нюргусун, сородичей племени айыы и страну незаходящего Солнца.




Остров удаганки


«Айал! Я не верю тому, что произошло, не верю! Все мое существо отказывается поверить в это. Мне говорили – ты ушел, исчез бесследно. На этом острове такое бывает часто. Ведь это – гибельные для людей места. А тот, кто вернется, все равно больше не жилец на этом свете. Она забирает их к себе. Она – шаманка. Рассказывали о несчастной любви, грустную легенду. Когда-то много лет назад странник приезжал сюда, прекрасный юноша. Он встретил местную шаманку и любовь случилась. Однако он потом уехал. А она осталась. Несмотря на свои шаманские чары, не смогла его остановить. Отпустила себе на гибель, на вечное страданье. От горечи и муки, в вечном ожиданье лик ее запечатлелся в камне, на скале, что смотрит пристально и горько в туманы, даль, далекие века… О боже! Порой, когда смотрю я на это лицо, что выступает порой из мглы, скалу окутывающей, мне кажется, что это я застыла. Вся – ожиданье, боль. Но с тех пор, как ты ушел, ее не видно! Боже! Я стараюсь не думать ни о чем и только вспоминаю, вспоминаю о том, что было… Песок, речные камни, вода прибрежная, наверно, все знают мои рассказы и все же по-прежнему внимают тихо. А я все кричу, шепчу, зову, молю тебя вернуться. Нет, наша встреча была не для расставанья. Все, кто искал тебя, уехали, ушли. Как долго тебя искали! Прочесали лес, берега. Только не решились на гору взобраться. Легенду зная, не решилась я просить их… Айал! Боже! Как себя ругаю! Места не нахожу! Мне кажется, я виновата во всем, что произошло. Привезла сюда, рассказала про эту легенду древнюю. Сказала, что это место опасно очень, сюда нельзя ходить. Как же не могла понять, что все, что нельзя для других, тебе позволено, так ты считаешь, потому что ты – особый. Конечно, запретный плод – сладок. Все, что окутано покровом тайны, тебя притягивает, как бездна. Чем больше смотришь, тем сильнее затягивает. Твои рассказы, гадания на картах, чтенье мистических книг – все говорило, что живешь ты в ином мире. А эта жизнь для тебя всего лишь переход в иное. Твоя прабабка была красавица, колдунья, из очень сильных. Не потому ли тебя преследовали всюду странные явленья, духи. Теперь, вспоминая твои рисунки, я думаю и в ужас прихожу. Быть может, твой дух, которому ты повинуешься, о котором рассказывал когда-то, тот, кто дарует тебе силу, требует взамен отказа от многого. В том числе, наверно, и от меня. Верно, этот ревнивый дух – она, что в плен тебя взяла и требует повиновенья во всем, взамен на знанья тайные. Теперь я понимаю, чтобы постичь неведомое, ты можешь пожертвовать и мной. Боже! Теперь и с этим живу, как видишь. Но без тебя… Я знаю, духи, призывающие своего избранника, ревнивы очень. Взамен за знанья, силу требуют все больше, больше. Порой они вступают в связь с человеком и тогда… Нет, нет! Все это невозможно. С этим никогда не примирюсь! Даже думать не хочу. И только вспоминаю, вспоминаю. Это сейчас единственное, что придает мне сил… Помнишь, мой день рожденья. Никто не знал, сколько мне лет, только Петр и моя соседка, два самых близких друга. Я думала, весь день мы вместе проведем. Приготовила, как делала обычно мама, вкусное угощенье. С друзьями посидела. А потом пошла к тебе, к твоим друзьям, что стали и моими. Боже, что только не представляла: подарок, звон бокалов, твои пожеланья. Но, когда пришла, ты не был там. Ты не был! Дверь открыл Володя, твой друг. Еще сидела одна пара. Такие юные! Им едва исполнилось 17. Я старше почти на двадцать лет. А тебя всего на десять. Боже! Как не ощущала такой разницы во всем! Когда чувства тебя переполняют, на многое глаза ты закрываешь, даже на такие несоответствия. Но как же пусто без тебя, тоскливо! Друзья искали тебя, звонили, а я казалась среди них такой спокойной. Но боже, что творилось в моей душе! Какие страхи! Это было лишь прелюдией к тому, что сейчас меня обуревает. Хорошо, что рядом нет никого, ведь это невыносимо больно! Я что-то делала, а может, просто смотрела телевизор. За пустым столом сидели юные друзья. Володя поехал в магазин за продуктами. А я ждала, ждала, вот как сейчас. Сколько опасений, тревог пережила! Хотела уже пойти тебя искать. Скрылась в твоей комнате. Смотрела на твои вещи, твои рисунки, на которых изображены города, дома неведомые, похожие на странные колокола. И женщины. Сколько их было, разных! Но один портрет все повторялся, теперь я знаю – то была она. Боже! Почему тогда не насторожилась! Быть может, это и был – твой дух. Думая об этом, в глазах темнеет. Но тогда я думала, молила, чтоб ты скорей пришел. И ты пришел, пришел! Но почему тогда не бросилась тебе на шею, не сказала, что пережила! Когда ты подошел меня поздравить, пришел обнять, родной, я оттолкнула холодно тебя, сказала, что опоздал ты. Оторопел ты, убежал к друзьям, весь – возбужденье. Не говорил, кричал. Из слов твоих, я слушала на кухне, с другом твоим взялась готовить ужин, я поняла, что ты ушел медитировать. Так кажется, зовутся твои уходы в иные миры. Для меня тогда все это было лишь обидой, знаком невниманья. Но как я ошибалась! И знать не ведала, что это так опасно! Мучительно. Нет не для тех, кто уходит. Они ведь знают, на что идут, хоть не сознают всю опасность таких путешествий в астральный мир. А для тех, кто остается, кто помнит, надеется и ждет – такая мука! Боже! Как тяжело мне было, как я страдала. Что ни минуты мы не смогли остаться наедине. Все на глазах. В какие-то моменты это пыткой становится… Нет, нет, довольно об этом вспоминать. «Злые духи тебя атакуют, но вдруг свет появляется, и он тебя спасает! Спасает, да!» – ты повторял в каком-то пугающем возбужденье. Боже! Опять я думаю об этом, опять! Верно, от этого мне не уйти, никак. Как не уйти отсюда без него. Иначе до конца жизни не смогу простить себе за это.

Я поняла сейчас, так четко – за все, что с нами происходит, особенно за радость, надо судьбу благодарить. Иначе все это у тебя изымается нещадно. А начинается вроде бы с простого. Незаметно холодок превращается в снежный ком. Взаимные обиды, раздраженье, отчужденье, об этом и вспоминать не стоит. Однако в том, что произошло я не смогу смириться. Все во мне бунтует против этого…

«Злые духи тебя атакуют – так, так! Но вот явился свет, и он спас, спасает!»

Сейчас я понимаю, то добрый знак был, и в день моего рожденья. То означает, что свыше нам благоволят – как поздно я это поняла! О, дорогой мой. Почему так поздно мы ценим то, что было нам даровано когда-то. Мелкие обиды помним больше, чем радость. Копаемся в них, причиняя страдания себе, другим. А надо тут же забыть и вновь с надеждой смотреть в лицо судьбы…»

– Мария! Маша! – послышался знакомый голос.

Мария поспешно отложила ручку и спрятала письмо. Петр! Хоть и говорит, что теперь он просто друг, но все же ее не обмануть. Однако, как он верен, никак не забывает. Хоть не состоялся, как муж будущий, но как друг незаменим во всем. Быть может, когда-то надобно смириться, довольствоваться лишь дружбой. Когда-то, но только не теперь!

Мария, вздохнув, поспешно встала, направилась к Петру. Он выпрыгнул из моторной лодки, занес в избушку, одиноко стоящую на берегу реки, коробку с продуктами.

– Спасибо. Хоть ты меня не забываешь…

Петр сердито снял круглые очки и снова нацепил на нос.

– Послушай, сколько можно! Девушке одной оставаться здесь опасно.

– Но я не одна.

– Да перестань. Опять выдумываешь что-то. Мы прочесали весь лес, ничего не нашли, только потому я решился тебя оставить здесь одну.

– Ну конечно. У тебя ведь работа.

– Кто-то должен жить реальной жизнью.

– Я тебя совсем не упрекаю, наоборот. Не бойся. Сам ведь знаешь, люди боятся этих мест. Никто сюда не забредет.

– И потому ты осталась здесь.

– А что мне остается. Когда вернется он, кто-то должен его встретить.

– Но это бред ведь бред! – вскричал Петр, снова сорвав очки. – Все это только твои иллюзии, бесплодные мечты! Ты все это лишь выдумала. Свою любовь к нему, его, себя. Вернется! Как же! Наверно, уже давно уехал к себе на юг. А о тебе и думать позабыл!

– Там ему всегда не нравилось. Он всегда мечтал жить далеко на севере, в лесу, на природе, где столько тайн, загадок. Я хотела, чтоб понял он – лучше жить в реальной жизни, чем где-то там блуждать.

– Потому и привезла сюда.

– Но я не думала, что так все обернется.

– Не думала! В твои годы пора бы думать, не только эмоциями жить! А я-то тоже! Ну почему всегда иду у тебя на поводу! Ты идеалистка. Опомнись! Ведь он же просто юнец зеленый. Не знает, что хочет, что надо, не видит очевидных вещей, а воображает-то! И ты все выдумала. Пойми, того, кого ты ждешь, не существует!

– Нет, нет! Он есть, есть! И я найду его, найду!

Она вскочила, сжимая крик, наружу выскочила. Волны реки холодной у берега в тревоге бились, кружили чайки с невеселым криком. Ветер бил в пылающее лицо.

«Петр как всегда прав. У него такого никогда бы не случилось. Он думает, что благоразумен, а сам! Женился на какой-то стерве, которая разорила его, оставила одни штаны. Разбила ему жизнь. Устроила скандал, приревновав к кому-то, прямо на его работе! В результате его уволили. А женушка оставила его ни с чем, обобрала до нитки. К тому же бедняга должен платить алименты чуть ли не до конца жизни. Вот бедолага, запутался вконец. По уши в долгах. Прежде чем осуждать ее, на свою жизнь бы посмотрел!.. Однако он все же прав. Не надо было слушаться Аяла, рассказывать ему эту легенду, про несчастную любовь одной шаманки и привозить сюда. В места недобрые, где царит лишь горечь, в камне застывшая навеки. Мечты несбывшиеся, напоминание вечное о любви ушедшей, о том, что нет давно… Твердила ведь, что приходить сюда опасно, страшно, но он и слушать не хотел. Сказал, что сам пойдет. Ничего не оставалось, как привезти его сюда. Найти лодку, уговорить Петра, проводников привезти к этому зловещему утесу. Как он смотрел на лицо из камня! Сколько мыслей, чувств мелькнуло во взоре вспыхнувшем! Смотрел, смотрел, ничего вокруг не видя и не слыша. А она призывно улыбалась, звала его, манила. Зачаровала колдунья злая! Все для него померкло, только она, она! Но почему! Она ведь – всего лишь камень, тень, бесплотный призрак. Ее ведь нет, давно уж умерла, не существует. Осталась одна легенда… Однако лицо из камня никто не вырезал, как люди говорят. Так почему осталось здесь навеки? Так ясно проступает, как живая! И это не иллюзия, а явь! Все это видят. Улыбается призывной улыбкой и мужчины голову теряют. Ну, как не видят, что эта зловещая ухмылка – отрава, яд. Не видят! Говорят, что многие ушли и больше не вернулись, канули в безвестность. А те немногие, хоть и вернулись, недолго прожили. О боже! Аял! Нет, нет! Со мной иль без меня, только живи, живи! Айал! Айал! Где ты?!»

Она бежала, рвалась к нему, стонала. Коренья дерев неведомых, как змеи, клубились под ногами. Точно шипели зло, хватали за ноги, кусали. Она, изнемогая, хрипела тяжко, стонала, плакала. Крик отчаянья метался в дебрях, как в ловушке. Звери, птицы в страхе разбегались. Небо потемнело, тучи грозно собирались. А крик все бился – плач, хрип, надрывный стон. «Айал! Айал! Где ты?!»

Она задыхалась в отчаянье, боли, страхе, что затягивали ее как в омут. Все глубже, глубже. Вот дышать уж нечем. Еще мгновение и…

Из последних сил она вскричала: «Спасите! Помогите! Мама! Бабушка!..»

… Легкое дыханье коснулось щек, как теплая, шершавая ладонь. Повеяло знакомым, дорогим. Запахом оладий, парного молока. Бабушка!..

Со вздохом приоткрыла тяжелые глаза. В бело-молочной мгле летали огни мерцающие. Запах высоких, росистых трав, цветов рассветных светлой дымкой вздымался вверх. Земля благоуханная вздыхала, очнувшись после сна. Приглушенный говор, голоса, что говорили на языке неведомом. Странные огни взлетали плавно. Боже! Знакомое в них видится, родное, как воспоминанья детские. Покоем окружают, тишиной, давно забытой лаской, словно в детстве, ранним утром, когда бабушка, еще живая, будила по утрам.

– Наконец-то очнулась внученька!

Мария привстала удивленно. Голос такой родимый! Сколько раз он ласково будил, благословеньем начиная день.

– Бабушка! Ты?!

Лицо в морщинах, что ясно показалось из облака над лугом, тихо улыбнулось.

– Бабулечка, родная!

Она вскочила, устремилась к родимому лицу. Но лик знакомый отстранился и побледнел, будто вот-вот исчезнет.

Она вскричала:

– Нет, нет! Не исчезай! Все-все меня оставили. Одна, совсем одна!

– Моя родная, ты не одна.

– Только ты меня любила! А он покинул. Скажи, где его искать? Как жить?!

– Не отчаивайся, ведь ты имеешь многое, дар дан тебе чудесный.

– Какой дар! Я будто высохла от слез, опустошена вконец!

– Ты многое в себе не знаешь.

– Знаю только то, что виновата. Его я потеряла. Тот, на кого надеялась, не оправдал надежд. А тот, кого любила, меня оставил. Сейчас во мне лишь стон. Я не сумела наш род продлить, твой, отца и мамы.

– Надежды не теряй.

– Надежды! Невмоготу жить только ею! Все-все я потеряла!

– Пойми, в тебе есть нечто, что всего дороже – сердце. Так не отступай! Не бойся – потеря это и обретенье. Ступай без страха. Стучащему откроется. Здесь неподалеку озеро лежит.

– Озеро?! Зачем оно мне?

– О, то не простое озеро. Оно впитало надежды тех, кто приходил к нему, их муки, радость. Многое видало и пережило с ними, потому силой немалой обладает. Ступай к нему и там…

– Бабушка, мне страшно! Как будто я плутаю в лабиринте.

– Слушай свое сердце и дорожи им, оно не подведет. Надейся, верь, это к любви приводит.

Бабушка прощально улыбнулась и скрылась в дымке среди росистых трав.

– Бабушка! Нет, нет! Не уходи! – она вскричала, к ней бросилась. Травы, расступившись, снова к земле припали. Она лицом уткнулась в знакомый запах и разрыдалась.

– Мария! Мария! – легкий шелест в травах высоких пробежал, в деревьях зашумел, птицами вспорхнул с ветвей пушистых. Ветер полуночи налетел и травы в цветах неярких заколыхались, пригнулись разом. Дорогой зыбкой и пахучей пролегли, что волнами зелеными трепещет и в даль зовет, как свет томительный луны.

Мария прислушалась. «О! Зов слышится! Знакомый голос! А может быть, он там!»

«Там, там!» – эхом отозвалось вокруг.

Она вскочила и бросилась вперед, по травяной дороге. Деревья в ветвях раскидистых покорно расступились. Сосны колючие и ели, шумливые березы. В водах зыбких лесного озера дом показался. Высокие колонны стволами белыми берез взлетают к небу. Крыльцо резное покрыто причудливым ковром. Над водами зеркальными озер кружатся птицы. Похоже, стерхи. Но почему они темны, невеселы и молчаливы?

Мария глаза протерла. Нет, похоже, сон не прошел еще. Сколько раз являлся на рассвете! Словно не было разочарований, разлук, потерь, ни слез реальности жестокой. А только сказка, что детством, юностью подарена тебе. В этих сказках должен быть он – один единственный, что предназначен тебе самой судьбою… Наверно, это просто сон. Надо ущипнуть себя и все исчезнет!.. Ох, что это! Не исчезает сон!

А по ступенькам легко сбегает, к ней устремляется прекрасный юноша. Он подбегает, взгляд карих глаз точно гладит. Руки тонкие слегка дрожат.

– Мария! Наконец-то ты пришла. Я ждал тебя!

Она в удивлении застыла. Опомнившись, глаза протерла. Принц улыбнулся.

– Да, да, это так. Я ждал тебя, именно тебя.

Он улыбнулся приветливо, светло. За руку взял и за собой повел в чудесный дом. Она ступала, дыханье затаив. По стенам, украшенным цветами, блистали зеркала. Играла музыка. Пленительные звуки! В цветах чудесных, диковинных растениях они мерцали, источая пряный аромат. А в середине светлых залов – накрытый пышный стол. За ним сидели люди. Женщины, одна краше другой, в нарядах ярких, украшеньях чудных. Их кавалеры что-то шептали им на ухо, лукаво улыбались. Они разом к вошедшим повернулись.

«Куда же она попала?»

С улыбкой он ответил:

– На свадьбу.

– На свадьбу? Чью?!

– Нашу!

– Нашу?!

Она застыла. А он, все так же улыбаясь, подвел ее к столу и посадил рядом с собой. На трон высокий, что горделиво возвышался в самой середине богатого стола. «Боже! Неужели это наяву, не сон! Неужели это все-таки возможно!..»

Она пристально в глаза его вгляделась. Но что это! В очах прекрасных мелькнула тень. Знакомая ухмылка! Насмешлива, злорадна! Оо!

– Мария! Что с тобой? – спросил он, нагнувшись к ней.

– Нет, нет. Я просто…

– Не бойся, все пройдет, – он чашу поднял, стоящую пред ним, и подал ей. – Выпей вот это и все пройдет. Все страхи и сомненья, ненужные воспоминанья, что причиняют боль, – голос звучал вкрадчиво и нежно.

– Что это?

– О, то напиток не простой. Его я собирал ночами из слез твоих, в горечи и муке, ревности жестокой. И оттого он силой обладает немалой. Выпей и станешь ты такой же, как и мы. Тогда мы будем вместе. Разве не об этом ты так мечтаешь…

Она в оцепененье губами прикоснулась к холодной влаге, что колыхалась огнем багровым. О! То не вино, то кровь!

В ужасе отбросила ее. Чаша упала на пол. Вино разбрызгалось, попало на бледное лицо. Но что это?! Оно вдруг исказилось, захрипело. Зловещая гримаса! Оскалилась, захохотала жутко! Боже! Ведьма! Опять она! Она!

Мария зажала уши, глаза зажмурила, бросилась прочь. А вокруг что-то гоготало, хрипело, выло. Под ногами извивались, копошились змеи, пауки. Лапы косматые тянулись вслед. Дом рухнул, в зловонное болото обратился, в темень, смрад.

Она бежала, бежала из последних сил. А вслед ей доносился злорадный хохот, крик.

«Все, все я потеряла! Даже наивные и детские мечты, сны разбила и обратила в прах! Ничто мне не оставила она! Опять мне показала, что я ничтожество, пустая фантазерка. Опять она сильнее оказалась!»

Она стонала, упав ничком в высокую траву.

– Вставай, вставай! – вдруг зазвенели рядом голоса – детей, детей!

Она прислушалась. Откуда они здесь, в лесу дремучем? Неужели снова наважденье?!

Мария осторожно приподнялась. Солнце к закату уже склонялось. Деревья в прощальном свете горели точно свечи. Притихшая земля будто держала их, как на церковной службе. А рядом летали бабочка и стрекоза. Но странные какие! Крылья искрились огоньками, а головки человечьи, пушистые, как у детей. Однако с темными, тоскливыми глазами стариков. Вот они присели на стебель седого одуванчика. Печальные глаза в нее вгляделись испытующе и строго. Мария в удивленье потянулась к ним.

– Вы кто?

– Мы – твои не рожденные дети.

– Дети?! Но у меня никогда не было детей!

– Нет, были, были! – возмущенно заверещали дети, – но ты нас не хотела и вот мы здесь и маемся меж небом и землей.

– Я не хотела?! Об этом сейчас и не мечтаю!

– Вот видишь, видишь! А мы ведь были, были!

– Вот как, – она пробормотала. – Наверно, много лет назад, когда училась. Но тогда было совсем не время.

– Нет, время! Он знает, когда нас посылать! А ты так не хотела и вот! Теперь страдаешь, что больше не приходим. А мы боимся, боимся, что снова ты нас не захочешь! – они вспорхнули, рассыпав искры огневые.

– Нет, нет! Не улетайте! Вы мне так нужны!

– А ему?

– Не знаю ничего теперь о нем… Вот думаю, порой приходит мысль – зачем он нужен. Дело свое сделал и…

– Нет, нет! Так мы не согласны!

– Но поймите. Нынешние молодые люди в определенном возрасте не хотят ни жениться, ни детей рожать.

– Не все, не все!

– Ну хорошо, не все, однако многие. Боятся! Стоит только заикнуться – исчезают. Вот как он сейчас. Блуждает где-то, гоняется за чем-то, выдумывает что-то. А жизнь уходит. Уходит безвозвратно.

– А ты не отступай!

– Поймите. Мама молодая лучше, к тому же не одна. О вас теперь я не мечтаю.

– Сначала создала, ну а теперь и не думаешь?!

– Теперь мне кажется, что это лишь бесплодные мечты. Ведь вы же знаете, для детей необходимы двое, а когда одна и нет ничего…

– Но мы же были, есть! Неужели так и будем вечно томиться здесь! Нет, нет! Мы не согласны! – они заверещали, взлетели мотыльками и скрылись с тоскливым криком в холодной синеве.

Мария долго смотрела вслед им. Какие чудесные создания! Как божьи пташки. Ох! Если б он решился! Голову не забивал бы разной чертовщиной, какими б чудными детишки оказались! Красивы, талантливы, умны. Она была бы образцовой матерью. А он… Блуждает где-то, гоняется за чем то. А она стареет. Как жаль, как бесконечно жаль. Чтобы там ни говорили, а жизнь человеческая реально, зримо продолжается лишь в детях. Это – живая связь времен. Но это время, женщине отпущенное свыше, так быстротечно. Почему мы не умеем и не хотим исполнять то, что нам даровано. Почему же это внушает такое опасенье, страх! А между тем время драгоценное уходит. Судьба не любит ждать… и тех, кто отвергает ее дары. Наказанье приходит старостью, одиночеством, несущим с собой болезни, горечь, сожаленье о былом, несбывшемся…

Она, повесив голову, все шла и шла, неведомо куда. Шумливый лес в полумрак погрузился. Затихли лесные голоса, даже ветер сникнул, спрятался, забился, точно зверек затравленный в нору.

Среди плакучих ив, что показались вдали, блеснуло озеро. Мария направилась к нему. Чем больше приближалась, тем тоскливей становилось на душе. Уж столько лет. А все одна, одна. От ожиданий, пустых мечтаний глаза поблекли, волосы седеют. Морщины неумолимо лицо затягивают, как паутиной. Возраст… Перед природой, временем никто не устоит. А он красавец, к тому же молод, младше ее почти на десять лет. Нет, глупо надеяться на что-то. Но все же, как жестоко – встретиться, сердце разбередить, ну а потом уйти…

– Хочешь, я помогу тебе? – вдруг голос вкрадчивый раздался. Мария в испуге отпрянула. Здесь есть кто?

– Да есть. Не бойся. Я знаю все, что на душе твоей творится и могла бы тебе помочь.

Мария, нахмурившись, вгляделась в незнакомку, что появилась в отдаленье из сумрака колючих елей. Как хороша! Волосы охапкой пышной обрамляют покатый лоб. Осанка горделива. Но черты лица, хоть совершенны, недвижны, холодны и голос металлический какой-то, звучит, как приговор.

– Даже если ты вернешь его, подумай, что будет с вами. Ты увянешь скоро. А он останется прекрасным, в расцвете сил. Сколько бабочек, красивых женщин такие привлекают. Что ждет тебя, подумай. Обида, ревность тебя сожгут вконец. Упреками, навязчивой мольбой его уж оттолкнула. Познала – каково отвергнутой быть? Но это лишь начало.

– Довольно! Остановись! Кто ты, чтоб все это мне говорить!

– Я та, которая могла бы тебе помочь.

– Вот как!

– Напрасно ты мне не веришь. Оставь все подозренья. У тебя ведь нет иного выхода.

– Нет, нет! Не может быть!

– Но это уж случилось. Через годы от ревности иссохнешь ты вконец. В старуху превратишься. Конец один – бесславный, в одиночестве, болезнях, сожаленье.

– Ни слова больше!

– Но я могла бы тебе помочь. Поверь.

– Но как?!

– Дам красоту, что не подвластна времени и тлену, всем болезням, бедам.

– Но за все ведь надо платить, не так ли. Что взамен возьмешь?

– О, самую малость! – то, что причиняет тебе одни страданья, горечь. Отдай и все! Больше никто, ничто и никогда тебя не сможет погрузить в страданье, в этот омут. Пройдут года, столетья, а ты останешься навечно молодой, прекрасной. Отдай же этот жалкий, беспомощный комок. Он никчемен, слаб, безволен. Отдай мне свое сердце!

– Сердце? Но как же я узнаю, где его искать? Как распознаю, где истина, где ложь? И как узнаю, что жив он, что его тревожит, что думает. А деточки мои, они ведь ждут, надеются. А бабушка… как я почувствую приход моих любимых…

– Зачем тебе все это! Лишь силы забирают и молодость, что осталось у тебя так мало. Довольно будет, что рядом он с тобой окажется. Я помогу.

– Нет. Против воли его я не хочу. Ведь он – не предмет бездушный. Радость только во взаимности, в сознании того, как много ты можешь ему отдать. А отдавая, ты получаешь.

– Ну так отдай. Взамен я одарю тебя.

– Ты?! Мне кажется, ты мстишь всем тем несчастным, кто тайной заворожен, к тебе стремится, не ведая, что это только твоя месть, за то, что не сбылось!

– Что ж, немного игры и тайны, красоты, пусть внешней. Это работает покамест. Беднягам простодушным, что еще надо. Но тебе я предлагаю вечную молодость и красоту. Разве не об этом мечтает втайне каждая из смертных, на это столько сил и средств бедняжки тратят, коли имеются. А ты получишь это всего лишь за беспомощный комок. Иди, не бойся, как я ты будешь…

Красавица к ней руки протянула. Глаза холодные магнитом притянули. Мария, точно во сне, ступила к ней.

– А мы, мы! – вдруг раздался знакомый детский стон со дна холодных вод. Она очнулась тотчас, подалась к ним.

О, боже! В зеркальном отраженье воды озерной старуха на нее смотрела жадно. Протягивала скрюченные руки, как лапы хищные. Знакомая ухмылка кривила рот беззубый, что алчно тянулся к ней! О боже! Нет!

Мария отпрянула. Видение исчезло. Черный вихрь взметнулся со зловещим завываньем, оглушил вороньим гвалтом, хрипом. Деревья, травы разметав, затих вдали.

Мария в страхе перекрестилась дрожащею рукой. Опять она являлась! Видно, в покое не оставит. Нет, так нельзя. Унынье надо оставить поскорее, и горечь, страх. Все то, что мучит беспрестанно, кошмары создает. Недаром сказано: унынье – грех. А истина – спасенье. Благодаренье богу, что даровал ее. А это озеро, быть может, и есть то самое, о котором бабушка сказала… Да, похоже, оно и есть. Озеро, чьи воды показывают суть.

Но это получено, наверно, ценою многих жертв, жизней людей, пропавших здесь безвестно. Что привело их на унылый остров? Простое любопытство, страсть роковая или желание постичь неведомое, тайну? Что сюда тянуло всех тех, что точно мотыльки сюда стремились на этот губительный огонь?..

Мария шагнула к водам, вгляделась пристально. В омуте холодном две тени проступили. На мутном дне лежало что-то, как в саване недвижно… Боже, то человек! Живой как будто, губы судорожно глотают воздух, как рыба, на берег выброшенная. Видно, что-то пытается сказать… О, знакомое лицо, такое лишь у него! Но мертвенно оно! А над ним та жуткая старуха, припав к нему, как птица хищная на падаль, терзала плоть и точно высасывала кровь. «Айал! Нет, нет! Оставь его, оставь! Возьми, что ты хотела, но только не его!»

Мария к нему рванулась. Боль резкая отшвырнула назад, и звон раздался, будто от зеркала, что разлетелось на множество осколков…

«Мария! Марья!» – из тьмы холодной послышалось. «Мария! Марья!»

Она глаза открыла. «Мария! Марья» Ах, этот голос, не спутаешь ни с чем!

«Я здесь!» – она вскричала, забыв про боль, бросилась к нему. А он уж приближался, стремительно, легко.

– Любимый! Ты это, ты?!

– Да, он! Он! Только у него такие ясные, горящие глаза, орлиный нос и поступь, как у волка. Аял! Аял! Родимый!

Он вздрогнул.

– Так значит, это ты меня звала.

– Да, я! Каждую минуту! Как долго ты блуждал! Нашел, что хотел?

– Нет, то радости не принесло, лишь силы потерял.

– Слава богу, что не жизнь…

– Что?

– Любимый мой!

– Что?! Как меня ты назвала?

– Любимый! Теперь мне совсем не стыдно в этом признаваться. Любовь не грех, не нечто постыдное, что надобно скрывать. Ведь это дар нам свыше. Как жаль, что раньше об этом тебе не говорила.

– И мне жаль.

– Правда?

– Правда.

Она, ушам не веря, приблизилась к нему. Лучи рассвета засияли на лицах вспыхнувших. В водах заблиставших их лица отразились. Она – вся радость, счастье. Он – суров и строг, с тенью страха, сомнений и тревог.

– Взгляни на нас! – чуть слышно прошептала.

Он удивленно всмотрелся в отраженье.

– Неужели это мы?

– Как видишь. Знаешь, с тобою рядом всегда я ощущала девчонкой семнадцатилетней, влюбленной по уши.

– А я точно старик.

– Не бойся, я с тобой и помогу тебе во всем. Что есть во мне, нам хватит на двоих. А для меня с тобой – возможно все.

– Вот как! Но раньше…

– Забудем все мелкое, чужое. Прошлое прошло уж. Жизнь ведь – сейчас. Как этот остров, мы – сейчас, сейчас живем. Как важно в этой жизни суть видеть и поступать по сути. Позволь нам – быть, сейчас.

– Но я ведь… Ты видела.

– Что ж, придется все принимать, как есть – жить, а не блуждать в потемках и маяться, как дети…

– О чем ты?

– О том, что снова – мы вместе, вместе! А значит, все возможно. Забудем все страхи и обиды. Прочь унынье – все прошло уж! Смотри! Все солнце заливает! Вокруг – один победный свет! Пойдем к нему, пойдем!

Он, подумав, к ней руки протянул. И взявшись за руки, они пошли по росным травам, по дороге вперед зовущей. А вслед им, сжав губы горестно, лицо смотрело, выступив из камня, точно потемневшего от слез…

«Ну, вот и все. Теперь мы снова вместе. Как я благодарна всему тому, что помогло его вернуть и сбыться. Да, бабушка права, потеря это и обретенье. Все значительное достигается усилием немалым… Но кто-то едет. Наверно, Петр. Мы наконец покинем этот печальный остров. Но многое открыл он. Нам свыше даровано – свободный выбор – сердца и это не отнять. Особенно, если он выстрадан борьбой нелегкой. Теперь мы возвращаемся – домой, домой, к себе».




Возвращение


– Говоришь, что Бог всесилен, помогает тем, кто молится ему. Так что же ты ничего не можешь! Даже ребенка сделать! А, раб божий?.. Что, молчишь? То-то же, молчишь, потому что сказать тебе нечего. Только и знаешь, что терпишь и молишь без конца своего бога! Верно, так и будешь всю жизнь. А я вот так больше не хочу! Не могу! Все, хватит с меня! Больше не верю ни тебе, ни твоему богу! Слова твои пусты! Найди себе другую, а я нашла того, кто сможет все, все! Не то, что вы, с вашими богами и духами!

Сардана сорвала с шеи серебряную цепочку с распятием и бросила Петру. Тот подхватил ее, с ужасом глядя на Сардану. Она же, красная, взъерошенная от гнева, все кричала:

– Моли своего бога, а меня оставь. Я ухожу с Баламатча! Да, с ним, с шаманом! Потому что люблю его и он меня. Я знаю – ты сразу невзлюбил его, потому что он красивее, сильнее тебя и может – многое!

– Какой он шаман, колдун слабый! Опомнись, девка, не ты ему вовсе нужна, не из-за тебя он пришел, – проговорила Аленча, старая шаманка. Сардана метнула в мать уничтожающий взгляд.

– А что думаешь только из-за твоего шаманства, из-за того проклятого камня?

– Конечно, только из-за этого. Берегись, он не тот, за кого себя выдает. У него много жен, а для Петра ты одна, единственная. Ты нужна ему.

– А мне он – нет! Мне нужен Баламатча и только он! Что плохого, что он хочет обучиться твоему дару и получить камень? Что ты не обучаешь его?

– Он не тот, за кого себя выдает. Мой дар не для таких!

– Но ты же говорила – надо помогать людям, всем, кто нуждается. Что тогда не помогаешь ему?

– Да ты вглядись в него!

– Это ты вглядись, великая шаманка! Он красив и молод, не чета этому Петру! Лысый, старый, ничего не может, только пялиться на меня и говорить пустые слова. Да, да! Все ваши слова пусты, никчемны! Они меня больше не обманут. Оставайтесь со своими духами и богами. А я ухожу, ухожу с ним!

Сардана выкрикнула эти слова с такой яростной силой, что деревья задрожали, сбросив снег, как перья. Старая коновязь на подворье качнулась. Дрова, заботливо сложенные Петром у дома, упали на утрамбованный снег. Ворона, сидевшая на печной трубе, взлетела и сердито закричала. Сардана, метнув в Петра испепеляющий взгляд, не глядя на мать, горестно застывшую поодаль, направилась к молодому красавцу. Тот, ухмыляясь, наблюдал за ними со стороны. Он по-хозяйски обнял ее и завел в дом. Дверь за ними резко захлопнулась, как капкан.

– Девчонка! – гневно крикнула Аленча. – Как смеет с нами так разговаривать! Совсем голову потеряла из-за этого Баламатча! Черный волк, вконец задурил девку. Никого кроме него и слышать, видеть не хочет. А ты то что, муж называется!

– Я ей не муж, вы знаете. Это ваша дочь. Это вы ее так воспитали – в свободе, воле. И вот! Зачем вы позволили ему придти сюда?

– Это она вызвала его своими глупыми мечтами! Дитя ей подавай, немедля и сейчас. Все просила духов, вот абаасы и тут как тут. Волк, черный оборотень! Ему только того и надо, чтоб своего добиться! Рад стараться колдун черный! Ну что ж, чему быть, того не миновать. Как не старалась я, воля ее оказалась сильнее… Да, сильно он задурил ее. Что ж придется ей самой пройти тот путь… чтобы вернуться. А ты не сдавайся. Красота, чары сильны, но все же мы сильнее, потому что любим.

– Да что вы все носитесь со своей силой! Сила, сила, как будто другого нет! Коли так, вот и оставайтесь с ней, а с меня хватит!

Петр, сжав крест, побежал прочь. Аленча умоляюще вскинула руки, коновязь точно подалась к нему. Но он был уже далеко.

«Прочь, прочь от этого дома! Пусть живут, как хотят со своими колдунами, духами, бесовскими чарами! Да, да! Все это от лукавого! Вот пусть он им и помогает, если не хотят другого, не нужен им».

«Нет, нужен, нужен! – тут же отозвался внутренний голос, что стал он слышать, общаясь с шаманкой. – И Аленче, и Сардане, и даже Баламатча, чтобы тоже молить за него Всевышнего. Ведь с ним теперь Сардана, та, что дороже тебе всего на свете, даже сейчас…»

Этот Баламатча, конечно, пришел к ним не из-за нее. Таких как она, молодых, красивых, жаждущих любви, счастья быть матерью полным-полно на огромных просторах матушки-земли. А здесь в северном краю, где мужчины заняты добычей, пропитанием и подавно. Они задавлены заботой, борьбой за выживание в стране долгих, холодных зим. Нелегкое хозяйство на плечах женщин. У Аленчи с Сарданой хоть и одна корова, но без крепких мужских рук им было бы ох как трудно: косить сено, доить корову, шить одежду из грубых шкур, зимой носить воду из проруби, дрова заготовлять – забот на севере всегда полно. Мужчина просто необходим, здоровый, сильный. Петр, войдя в их дом, взвалил на себя трудную работу, так что Сардана могла спокойно перенимать умение матери, заботиться о ней. После внезапной смерти мужа, братьев старая Аленча потемнела от горя. Она говорила, что стрелы шаманских самострелов предназначались ей, но сразили более слабых мужа и братьев. От сознания этого, тяжких потерь она как-то сразу сдала, все реже отзывалась на зов людей в несчастье, хотя многим в беде, болезнях помог ее могучий, шаманский дар. Когда люди призывали ее, не откликалась как прежде, шла неохотно. Извещала, чтобы сами к ней явились. Сардана, дочка единственная, стала для нее утешением, даром божеств айыы. Она относилась к матери как к малому ребенку, во всем помогала ей, старалась помочь, перенимая ее умения, знания.

А мать мечтала выдать ее поскорей замуж, найти доброго мужа, друга, помощника в хозяйстве.

Когда однажды пришел к ним Петр, обрадовалась. «Этот тот, кто тебе нужен! Юрюнг Аар тойон внял моим молитвам, не оставил нас!»

Но Сардана увидев Петра, худого, бледного, с пониклыми плечами, в седине, горечи пережитого, холодно отвернулась, пожав плечами. А Петр, увидев Сардану, светлую, как распустившийся подснежник, в ожиданье замужества и счастья материнства, уже не мог уйти. Так и стали они жить, христианин, шаманка, дочь ее под одной крышей. Петр знал, что Сардана не любит его, но всегда думал, что любви его хватит на двоих. И Аленча так говорила. Только вот бог не давал им дитя, видно, все же не одобрял этот союз, христианина и дочери шаманки. Но для него Сардана была прежде всего Сарданой, огоньком в его холодной, одинокой жизни. Она, как камелек, осветила его безрадостное существование. С ней он снова стал улыбаться, забыл о своей бывшей сварливой жене, что вечно была им недовольна, ругала, случалось, даже била. А потом и вовсе выгнала, узнав, что он ходит в дом Аленчи, к Сардане. Вот и поселился Петр в доме шаманки, рядом со своей ненаглядной, что стала для него всем. Она же видела в нем только мужчину, который мог бы дать ей дитя. Верно, души погибших родных шаманки в страстной мечте ее дочери хотели продолжить свою жизнь, оборвавшуюся из-за злобы, коварства завистливых соперников шаманов. Но несколько лет прошло, а ребенка все не было. Петр так и не смог ей дать это. Видно, горечь разочарования от первого брака так отравила плоть, кровь, что не смогла она обновиться для новой жизни. А может, ей надо было время. Петр умел терпеть, научился ждать и учил тому Сардану. В редкие часы отдыха рассказывал ей о Боге, о его великой жертве во искупление грехов человеческих, о смерти Его на кресте ради жизни людской. Подарил ей распятие, рассказав о великом мученическом пути Его во спасение человека… Сардана слушала со вниманием, задавала вопросы. Она относилась к нему дружелюбно, с братской любовью. Но так и не смогла полюбить его как мужчину, мужа. Никогда он не видел той радости, что вспыхнула в глазах ее, при виде Баламатча. Нежданный гость, что явился однажды ночью, был статен, молод, с красивым лицом, звериными повадками и пронзительным взглядом.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/anna-gogoleva/iduschie-za-gorizont/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Сноски





1


Эдьиий – старшая сестра (почтительное обращение якутов к старшим, почитаемым людям).




2


Алгыс – благословение, моление.




3


Тойон – господин, уважаемый человек.