Книга - Какого лешего?!

Какого лешего?!
Николай Шмигалев


Домовые, водяные, русалки, злыдни и другие труженики «невидимого фронта», все они испокон веку мудрым стариком Родом приставлены к племени людскому – кто в роли помощников, кто в качестве воспитателей. Люди зовут их «нечистой силой», а сами себя они кличут нелюдьми или полуночниками. В их пестром обществе хватает своих интриг, а ещё меж ними возникают ссоры и вспыхивает нечеловеческая любовь. Не остался в стороне и главный герой повести Бульгун – леший, причем весьма нетипичный. В отличии от своих нелюдимых собратьев, этот вовсе не бирюк. Несмотря на строптивый нрав, леший водит дружбу с водяным, да и с другими нелюдьми ведет себя не по-людски, а по уму да по совести. Похождения лешего и его дружков позволят глубже познать тайный мир этой разношерстной братии с их заботами и хлопотами и понять, что ими движет. "А как же люди?" – спросите вы. Будут вам люди: и князь, и дьяк, и суровый ведьмак, а ещё богатырей троица, так что не извольте беспокоиться. И все же главный герой тут – леший!





Николай Шмигалев

Какого лешего?!





Глава 1. Большой сход


Ох, красота-то какая, лепота!

Действительно, чарующий вид открывается истомленному взору, когда оглядываешь живописные окрестности с самой высокой точки во всей округе, почитай, что с высоты птичьего полета.

Разумеется, всей красоты земной даже самыми изысканными словами человеческими не передать, это надо видеть воочию, но все же давайте приложим к этому усилия и призовем на помощь двух наших с вами добрых друзей, ваш скромный и покорный слуга – свое художественное красноречие, вы, мой дорогой читатель – свое богатое воображение, и вместе окунемся в тайный мир одного таежного уголка земли.

Итак, приступим…



Стольный град удельного княжества был возведен на просторном скалистом плато, у излучины широкой равнинной реки, плавный изгиб которой опоясывал возвышенность с трех сторон. Рубленный из вековых дубов детинец с укрытыми внутри него княжьим двором, боярскими усадьбами, срубами княжеских кметей и главной церквушкой, стоял на самом верху, у речного обрыва. Со стороны реки кремль был неприступен: по крутому, обрывистому склону пролегает лишь неширокая лестница, ступени которой вытесаны прямо в утесе. Лестница спускалась к самой реке. На пологом же склоне холма раскинулись широкие, утопавшие в зелени, мощенные улицы окольного города, также обнесенного частоколом. Здесь располагались добротные дома торговцев средней руки, старшин ремесленных артелей, зажиточных мастеров, обслуги боярских и княжеских дворов. Ближе к лесу, на извилистых улочках посада ютились неприхотливые, но ухоженные домишки торгово-ремесленного люда, стояли складские бараки, пекарни, ремесленные мастерские. Именно там простой рабочий люд – мастера на все руки – ковали надежное оружие и доспехи для княжеских удальцов, изготавливали седла и сбрую, ладили снасти и ткали паруса, выпекали черный хлебушек, белые караваи и отменные калачи, плели простенькие корзины и люльки, мастерили изысканную утварь, резную мебель, музыкальные инструменты, ткали сукно и шили одежду, и делали еще много всего, что по достоинству ценилось во всех краях света. А на самой окраине города, у подошвы холма, за рвом и земляным валом в убогих шалашах, ютились нищие – калечные «христарадники», попрошайки, пьяницы и лежебоки. Дальше только бескрайнее зеленое море – рощи, дубравы, сосняки, ельники, кедрачи, таежные пущи – до самого окоема.

Изнуренный дневным зноем город засыпал: свечи и лучины задувались, огни в окнах гасли. В потемневшем небе как-то разом зажглись крохотные звезды. Полная луна величественно восходила из-за притихшего темного леса на усыпанный звездами небосклон. Лунная дорожка на речной глади бежала наискосок и утыкалась в пустую пристань, около которой качались на волнах рыбацкие челны и купеческие струги, привязанные к кнехтам причалов.

Ночь опустилась на землю.

Удельный князь, ещё довольно крепкий, внушительного вида, мужчина преклонных лет, стоял на смотровой башенке своего многоярусного терема, украшенного резными наличниками, расписными окнами, фигурными крышами-маковками. Князь задумчиво оглядывал окрестности, освещенные призрачным светом восходящей луны. Теплый ветер, приносивший смоляной дух от леса, развевал его легкую, отороченную горностаем, мантию, трепал густую окладистую бороду, охлаждая разгоряченное лицо. На суровом челе постепенно разглаживались глубокие морщины. Вечерняя прохлада немного освежала, но, тем не менее, князь чувствовал себя разбитым.

Сегодня был Большой сход – бояре, старшины и воеводы только недавно разошлись, – весь день решали насущные вопросы княжества, рассматривали серьезные тяжбы. Много спорили. Несмотря на то, что последнее слово оставалось всегда за князем, участники большого схода подолгу доказывали друг другу своё видение решений тех или иных проблем, приводили верные на их взгляд доводы, призывали князя поддержать их точку зрения. А вопросов за месяц накопилось немало…

Дождавшись, когда на сторожевых башнях детинца стражники зажгут огни, князь вдохнул полной грудью свежего воздуха и отправился в опочивальню. Несмотря на летнюю пору в полнолуние спал он с закрытыми окнами. Да и спал – громко сказано. Смеживал очи в полусне. Если загодя не уснуть крепким сном, то начиная где-то с полуночи сторожевые собаки начинали либо выть на луну, как на покойника, либо скулить, забившись в будки, не давая спать всему честному народу.



Вскоре в княжьем тереме установилась полная, как говорится, мертвая тишина: не скрипнет половица под ногой ключницы, ни звякнет посуда в стряпушной, не бряцнет кольчужка доброго молодца, почивающего в гриднице.

Таинственный лунный кот, дальний родственник солнечных зайчиков, проникнув сквозь витражные окна совещательной залы, внутри которой пахло свежим тёсом, скользнул по дощатому полу и выхватил из полумрака украшенное искусной резьбой кедровое седалище – княжеский престол. С него сполз на дубовые скамьи, расставленные по бокам от престола, в два ряда с каждой стороны (передние ряды для бояр и воевод, а задние – для дьяков с писарями). Лунный волокита мягко прыгнул на широкие полки с разложенными на них счетами, цифирными таблицами, рукописными книгами с уложениями и летописями, свитками, чернильницами, шкатулками с принадлежностями для письма. Серебряными искрами отразился в песчаных часах, стоявших на краю одной из полок. Песок в них уже давно весь ссыпался. Часы стоят, ожидают очередного переворота. Если сию же минуту перевернуть их, то кажется, можно будет услышать шелест падающих в них песчинок… такое безмолвие висит в воздухе.

Именно такая тишина им и нужна.

Из лесной чащи донеслось глухое уханье совы-полуночницы. Значит наступила середка ночи. Вторя ей заунывно завыла собака на чьем-то подворье. Её вой подхватили другие псы.

Чу! В дальнем углу совещательной залы, самом темном, вдруг возникло какое-то неясное копошение.

Мыши что ли?!

Ан нет!

Косматые мужички, в щеголеватых зипунах, с причесанными бородищами, росточком пядь с кувырком, толкаясь и ворча, стали протискиваться сквозь узкие – тощий таракан не пролезет – щели, и степенно рассаживаться на скамьях первого ряда. Это пожаловали домовые боярских усадеб, воеводских подворий, купеческих домов. Потом потянулись домовые посадских изб. Одеты скромнее, но аккуратно. За ними, соблюдая очередность, просочились сквозь щели и домовые-мастеровые – хранители и блюстители порядка мастерских, сукновален, кузниц и других ремесленных цехов. Кто в фартуках рабочих, кто в простых холщовых рубахах.

Сквозь дырку от сучка в половице в горницу забрались лизуны, гуменные, хлевники и банники. Рост вершковый, да характер бедовый – про таких говорят. Осмотрелись вновь прибывшие, покивали знакомцам среди домовых и расположились на лавке подле стены. Подальше от начальства. В отличие от всех остальных банники голышом явились – они везде так ходят, им разрешено – хорошо хоть бороды у них до колен, причинные места покрывают. Правда те, кто по моложе из них, с бородами лишь до пупа, благоразумно додумались вениками березовыми прикрыться. Как никак на публику вылезли из своих лоханок, да из предбанников.

Через приоткрытое оконце ветром задуло ворох соломинок, травинок, листков, стебельков и веточек, которые упав на подоконник обернулись кто во что горазд: кто сусликом в сапожках на босы ножки, кто хомячком опоясанным ремешком, кто кротом с лисьим хвостом, кто ещё в какую зверушку, а кто и вовсе шишкой, али желудем с ножками и ручонками прикинулся – это прибыли луговые и полевые, а с ними, попутным ветром, подколодники, листотрясы, скакунки-хороводники, моховые и дупловики. Луговые и полевые чуть поодаль отсели, на полочках, чтобы их с мелюзгой не спутали. А «шишки-желуди» расселись тут же на подоконнике и сразу зашептались меж собой, хихикают. Беззаботные. А чего им волноваться, они сошки мелкие, с них спроса мало.

Чу! Из камина, спустившись по дымоходу, вывалились гурьбой запечные кикиморы. Все в копоти, неопрятные старушки с кулачок величиной, в лохмотьях, длинные волосы спутаны так, что и лиц толком не разглядеть. Чихают от копоти дымоходной, что тебе комарики попискивают.

Почти сразу, следом за ними и зеленошёрстные злыдни пожаловали. От горшка в пол вершка, они со своими вытянутыми мордочками, красными глазенками и длинными голыми хвостами уж больно на крыс смахивали. Ежели бы не пестрые, цветастые штаны и рубахи – любят злыдни ярко выглядеть – можно было запросто спутать бедовых с грызунами. Коли с людьми сравнивать, то больше всего на лихих конокрадов они походили.

Злыдни знали, что собравшиеся здесь соседи их недолюбливали, хотя все понимали, что и без них тоже никак, и что лямку свою они тянули пусть и без явного удовольствия, зато по-честному, по всем установленным правилам. Поэтому злыдни платили почти всем собравшимся той же монетой, в смысле тоже остальных недолюбливали. Не из вредности, нет, а ответно. Однако, несмотря ни на что, на сход злыдни никогда не опаздывали и вели себя вполне пристойно. Не с падшим пьянчугой человеком поди дело имели, со своим братом полуночником.

В то же самое приоткрытое оконце, куда совсем недавно занесло ветром целый ворох луговчан и лесавок, протиснулось несколько жаб и лягушек. Это наконец-то по отвесной бревенчатой стене терема добрались водяные до совещательной залы (собаки окрестных дворов именно в это время едва с цепи не срывались, хотя в основном прятались по будкам, выли и поскуливали, чувствуя неладное). Со всех окрестных рек и озер водяные пришлепали. В отличии от остальных соседей они на суше плохо могли чудить, и чувствовали себя более-менее сносно только в жабьем обличье, хотя обычно, в своей стихии, они выглядели вполне себе прилично, почти как обычные люди, только сильно уменьшенные, а еще в чешуе и с перепонками между пальцами.

Мокрые от тяжелого подъема водяные, растолкав мелкую шелупень, раздувая щеки уселись на втором ряду скамей – отдуваются после тяжелого подъема. Вода с них едва ли не ручьем льется.

Лешие дружной артелью явились, как и подобает существам их статуса через входную дверь. Вернее, под дверью. Несмотря на то, что среди прочих собратьев, явившихся на Большой сход, они были наиболее твердыми в своих, скажем так, убеждениях, но и им не составило труда, проскользнуть в щель. В отличии от других собравшихся лешие смотрелись молодцами. Хоть росток с локоток, а все как на подбор: поджарые, крепкие как узловатые березовые чурбачки, светлые как береста, в лапоточках липовых и щеголяют в нарядных тужурках, вязаных из медвежьей шерсти. Вот кто-кто, а лешие меньше всего (даже, наверное, меньше водяных) радовались участию в Большом сходе. Они сами по себе были сущностями нелюдимыми, даже промеж собой особо не общались, да к тому же и самыми, наверное, работящими из всех.

Легко сказать, целый лес на одном лешем держится. Под сотню квадратных поприщ. И всюду надо поспеть, за всем уследить. А тут ещё этот Большой сход. Значит опять придется оставлять подсобное хозяйство без присмотру, тащится за тридевять земель в этот душный город, полный людей и собак, слушать умные речи нелюдей вельмож, оправдываться, обещать исправиться. А с их характером так сложно не вспылить…

Уже спустя час после полуночи совещательная зала была полнешенька собравшимся полуночным народцем. Почти все пришли, не было только болотника. Ему было дозволено не посещать Большой сход. Одно болото на все княжество и ничего там интересного не происходит. Так что без него обойдутся. А то ведь раньше бывало, когда болотный на сходы приходил, светлый князь по утру жаловался, что весь терем тиной воняет. Да и опосля, по нескольку дней дух болотника держался, несмотря на настежь открытые окна. А так как никто из челяди толково объяснить не мог в чем дело, то князь уже собрался было волхвов призывать, чтобы разобрались, что за напасть такая и откуда. Посему тайным народцем коллегиально решено было не искушать судьбу.

Итак, все на месте, за исключением болотного, можно приглашать и теремного.



Теремной, суть тот же домовой, только хранитель княжеских чертогов, по статусу высокому для все братии полуночной являлся непрекословным начальником. Испокон веков так повелось. Почему, никто толком не знал, да и вопрос такой себе даже не задавал. Люди же не спрашивали у самих себя, что это князь нами всеми командует. Так вот и нелюди, тоже лишних вопросов не задавали, слушали теремного как того требовали стародавние правила, установленные, по заверениям ещё первых теремных, самим стариком Родом.

Слушали и слушались.

Звали-величали теремного Поставец. Не потому что он поставлен был над всеми (хотя и такое объяснение имело право на существование), а просто так назвали его в честь практичного шкафчика для разной полезной утвари с припасами и заначками, которые имелись в каждом уважающем себя доме. Как и его резной тезка, теремной Поставец, уже в бытность свою молодым домовенком, проявлял себя запасливым хозяином, а ещё недюжинную домовитость и деловитость. В общем полностью оправдывал свое звучное прозвище.

В начальственной головушке Поставца, как и в одноименном шкафу, всегда было тесно: мысли о судьбе его подданных – тайном народе, да печали о человеческом роде, там роились как те пчелки в улье.

В отличии от остальных домовых, даже домовых боярских усадеб, практически в одиночку тащивших хозяйство, у теремного было достаточно помощников: сундучники, чашники, стряпуны, постельничий, которому в свою очередь помогали спальники, держальники, захребетники, привратные, ливрейные, поглядные и наушные.

К слову сказать, у княжьего хлевника тоже в помогайках имелось пара ясельных, поветных, тройка конюшенных, да вершник. А вот банник, приставленный к княжьей бане, как и остальные его собратья по цеху, сам справлялся. И огнищанин в одиночку следил за огнем в каминах и печах… эх, что-то отвлеклись мы от основной сюжетной линии. Давайте-ка все по порядку.

Итак, был у княжьего теремного и свой распорядитель – думный тиун – из обельных домовых. Шустрый был домовой, рачительный, голова светлая, да свой дом подопечный не уберег. Нелепый пожар оставил от избы одни головешки. Не углядел домовой, а значит, по закону, должен был суровое наказание понести. Но при выяснении причин разобрались, что прямой вины за недогляд на домовом нет. Там стихия свое взяла – молния в грозу, прямехо во флюгер тюкнула, оттуда «красный петух» и на дом уже перекинулся, – а со стихией тягаться домовым не по силам. Благо хоть семью спас – разбудил всех и из огня сонных буквально на себе вытащил. За это теремной и взял его к себе в распорядители и не пожалел. Расторопшей сего тиуна величали.

Вот, значит, проверил Расторопша всех соседей наших, посчитал всех нелюдей-полуночников и улизнул к теремному доложить, что все пришли, чин по чину разместились в зале совещательной и с нетерпением ждут высокое руководство.

Не заставил себя теремной долго ждать, уважал природных сородичей, не по-людски считался с ними, а по достоинству, и за то, что от дел своих оторвались, и за то, что без опозданий явились все на сход.

Объявился Поставец тотчас, не запылился (в смысле ни одна пылинка на его пути не дрогнула). Никто и не заметил, как он появился. Всем миром вроде во все глаза смотрели, в надежде хоть в этот раз уразуметь откуда тот появится, а все равно упустили то как теремной на седалище княжеском оказался. Теремной в ладошки хлопнул, внимание привлекая, всем поклонился почтенно, сел на престол и ножки в сафьяновых сапожках свесил. Болтает ими, бородку поглаживает, пришедших на сход осматривает. Узрел старост из числа домовых с дальних деревень пришедших, кивнул любезно труженикам села. Остановил свой взор на Стопаре, атамане злыдней, нахмурился, но тоже кивнул. Встретился взглядом с Совуном, самым старым лешаком, подмигнул по-свойски. Собравшиеся соседи с появлением теремного примолкли, в ответ на него поглядывают, выжидают с чего тот начнет: с кнута али с пряника.

Молчание затянулось. Расторопша кашлянул.

Теремной переглянулся с распорядителем, опомнился, посуровел, напустил на себя важный вид, соответствующий его высокому рангу.

Значит с кнута начнет, сразу решили полуночники и не ошиблись.

– Здравы будем, нелюди! – поприветствовал теремной Большой сход и без паузы продолжил. – Собрались мы нынче в непростое время. Все вы уже небось знаете, что днем у светлого князя прямо здесь собирались знатные люди нашего княжества, дела мирские обсуждали, накопившиеся вопросы рассматривали. Много о чем говорили, много чего порешали. Главный вопрос – повышение податей, тоже обтолковали вдоль и поперек, и как князь не хотел поднимать населению оброк, почестье, мыт и десятину, все же убедили его вельможи пойти на это. Причин тому предостаточно, да и не наше это дело. Наше дело оказать подмогу людям. А посему и нам придется поднатужиться, затянуть пояса да закатать повыше рукава.

Собравшиеся трудяги, в основном раздольные, деревенские и мастеровские, зароптали, обсуждая заявление теремного, так как в основном на них ложились дополнительные хлопоты. Остальные тоже под нос себе заворчали досадно. Только злыдни во главе со Стопарем стояли в сторонке, ухмылялись, несмотря на то, что им тоже, как пить дать, работенки прибавиться – пропойц да бузотеров одурманивать, да по свету пускать.

– Будет вам роптать! – непреклонно промолвил Поставец. – Доля наша такая и не нам о ней сетовать. Древним творцом Родом остальные твари, дикие и прирученные, звери, птицы, рыбы, при роде человеческом назначены быть ему едой, одеждой, силой тягловой и ещё много чем. Даже пчелка крохотная, а и та человеку служит, медок для него собирает. Мы же с вами испокон веку приставлены к роду человечьему не слугами верными, но помощниками честными, а где и учителями. Мы с вами зрим и за делами людскими, направляя их в верное русло, мы же с вами следим и за всем, что при роде людском – за природой – содержа это все ежели не в гармонии, то в относительном равновесии. На нас лежит большая ответственность и не пристало нам, нелюди добрые, скулить аки псам смердящим. Вот мое слово!

Сравнение с дворовыми псами вызвало шквал возмущения среди собравшихся, но именно тот, который ожидал Поставец. Язык у него, конечно, хорошо был подвешен. Знал теремной чем зацепить.

Больше всего соседи как-раз-таки псов недолюбливали и было за что, да хотя бы уже за то, что за окном прямо сейчас по всему городу во дворах вой стоял неуемный, чем жутко отвлекал от собрания.

Услышав, как их с собаками сравнили, одни сердито зафыркали, напыжились, другие затопорщились, негодующе присвистывать стали, третьи брюзгливо урчали – вот-вот весь терем на уши поставят. Выдержав паузу, теремной подал знак Кочерге, домовому при дворе боярина посольского приказа, дескать твоя очередь. Тот не заставил себя дважды упрашивать. Поднялся на скамье и, дождавшись, когда на него обратят внимание остальные, с деланным возмущением выпалил:

– Какие же мы псы? Не псы мы вовсе! Мы народ тайный, разумом и силами чудесными одаренный! – не зря он несколько поколений посольских бояр опекал, сразу смекнул куда клонит Поставец и, вторично переглянувшись с тем, решил подлить масла на сковороду теремного. – Негоже нам и впрямь аки собакам на полную луну брехать попусту. Так я говорю братцы-полуночники?!

– Верно молвишь, друже изрядный, – менее эмоционально, но не менее красноречиво поддержал его Веретено, домовой купеческого двора. – Изволь добавить, что Его Околородие (официальный титул теремного) правильно заметил, что наше общее дело важное и для него, для дела правого, у нас имеется не только сила воли, но и сила духов, нас, как духов, и сила немаленькая. А помните, что сказано в общем своде наших законов? Что большая сила влечет за собой большую ответственность. И перед стариком Родом, зачинателем сущего, и перед древними предками нашими, его первыми помощниками.

После этих слов собравшиеся как-то разом угомонились, видать ответственность большую почувствовали, вспомнили, что им стариком Родом завещано при любом раскладе подле людей околачиваться, присматривать за оными, да помогать по мере сил. А про силы свои чудесные вспомнив, так и вовсе застыдились. Вон почти всех у людей силенок с гулькин нос, а не ноют, пашут, сеют, железо куют, каменья ворочают, какие хоромы с одним лишь топориком поднимают.

Опустили все пристыженно глаза. Даже злыдни, самые дошлые из присутствующих, которых сказанные слова касались меньше всего, и те перестали ухмыляться, задумались.

– Чего уж там, Ваше Околородие, коли надо так надо! – подал голос из толпы мастеровских нелюдей Кувалда, он за кузнечные цеха держал ответ. – Подсобим мы нашим мастерам, поможем чем сможем, коли нужда заставляет.

– Подсобим! Подсобим! – поддержали его остальные мастеровские. Эти соседи завсегда первыми отзывались на призыв поработать, чувствовалась рабочая закалка в их артелях.

Теремной признательно кивнул в сторону мастеровских.

– Мы тоже со своей стороны не обидим людей, посодействуем! – ответил за всех леших Совун. Окружавшие его лешие: и Неясыть, и Филин, и Див, и Пугач, и Сыч, и Сипуха согласно закивали. Только один леший самый молодой из них, находившийся позади остальных, стоял не шелохнувшись, будто не согласен был со старшими сородичами.

– Добре! Уважили! – улыбнулся Поставец, не заприметив юного лешака.

– Будут сети у рыбаков полные рыбы! Обещаем! – выразил мнение Амфибоха, один из самых уважаемых водяных, который отвечал за самое большое озеро в княжестве.

– Вы уж постарайтесь там, не подведите, – пошутил теремной, дружески погрозив пальцем водяным и окинул взглядом сход, ища нужных нелюдей в пестрой толпе. Не найдя поинтересовался:

– Ладейные здесь?

– Здесь мы! – откликнулись из угла те нелюди, которые выходили с людьми на стругах под парусом на рыбную ловлю.

– А вы вот что, ребятушки, не забывайте подсказывать рыбакам, что первая рыбина с каждого улова хозяевам рек да озер – нашим водяным – возвращается в дар, – напомнил теремной, – Обычаи должны быть соблюдены. Спрос с вас будет.

– Так точно, Ваше Околородие! – дружно гаркнули из угла.

– Вот и здорово! – удовлетворенно хлопнул в ладоши Поставец и как-то как само-собой разумеющееся, стал отдавать указания остальным.

– Полевые и луговые?!

– Тута мы!

– Глядите мне, чтобы на полях ни одна соха, ни один плуг не обломался, ни один серп не затупился, чтобы на лугах косы на камень не находили, вилы в стогах, где молодые частенько ночуют, без присмотру не оставались, да мешки грызунами не дырявились.

– Будет сделано! – молодцевато отвечали луговые и полевые.

– А вы, – теремной перекинулся на деревенских домовых. – Проследите, чтобы каждому пахарю, жнецу и косарю, их жинки не забывали кринки с молоком приносить. Знаем мы все как эти приятели, – кивнул в сторону полевых, – молочко холодное любят в жаркий денек с крестьянами разделить.

Полевые и луговые польщенно облизнулись.

Дальше пошли указания и другим, всем по очереди: домовым и гуменным, хлевникам и боровым. Достались задания и мелюзге: дупловики, кротовики и подколодники тоже должны были принять активное участие в общей работе, на время оставить свои игрища и оказывать помощь лешим, какая им понадобится.

Вскоре весь народ полуночный был озадачен и настропалён на большие дела. Злыдни только остались не у дел. Теремной как до них дошел при раздаче указаний, только рукой махнул. Злыдни и этому рады, свою-то работу они и без указаний выполняют. И чем её больше, тем им веселее.

Покончив с главным вопросом повестки схода перешли на более мелкие дела.

Расторопша достал свиток с жалобами, собранными за месяц и дождавшись разрешения теремного стал читать:

– «В первую седмицу на подворье хлевника Метлы корова обожралась сена и издохла. Метла подозревает, что это гуменной Тыква подсыпал в корм отраву и требует возмещение ущерба».

Теремной нашел взглядом Тыкву.

– Что скажешь?

– Ваше Околородие, да на кой оно мне надо, эдакий грех на себя брать, – засуетился гуменной под проницательным взглядом Поставца, недовольно косясь на Метлу. – Сдались мне его коровы! У меня своих дел невпроворот.

– Ага, сдались! – не выдержал Метла. – Ты ко мне за молоком приходил? Приходил. А я тебе объяснял, что Зорька на сносях, вот-вот отелится, что лишнего молока нет. Так что ты мне сказал?! Помнишь?!

– Что я тебе сказал? – буркнул Тыква, пытаясь припомнить, что же такого он ляпнул.

– Ты же мне сам сказал, что не дотянет корова до русальной ночи. Говорил?

– Говорил, – не стал отрицать Тыква. – Только я имел в виду, что она ещё раньше отелится.

– Не знаю, что ты там говорил, а Зорька на следующий вечер и издохла. Совпадение? Не думаю!

Тыква обернулся к теремному и запричитал:

– Ваше Околородие, честное слово, не моих рук это проделки. Ну ляпнул лишнего, но на смертоубийство бессловесной твари я бы не пошел. Может он сам недоглядел. Ему сено с «вороньим глазом» привезли, а Метла не уследил. Вот Зорька и окочурилась. Сейчас «вороньего глаза» говорят на лугах разрослось видимо-невидимо.

– Ты, того, Тыква, ври да ни завирайся, – крикнул кто-то из луговых. – мы уже давно и «вороний глаз», и вех, и черемицу, и клещевину, все ядовитые травы извели подчистую. За сенокосные травы ручаемся.

– Ты вот в городе живешь, толком в травах не разбираешься, – подержал луговых один из деревенских старост. – А мы тоже не сучком деланные, следим за покосами и за порядком сушки сена. У нас не забалуешь. Это средь вас городских надо лиходея искать.

– Братцы, дак я же не это вовсе имел в виду, – совершенно растерялся гуменной, оглядываясь и ища поддержки у окружающих, но видел только насмешки на лицах. – Я же просто предположил.

– Язык твой, Тыква, – враг твой! – вставил свой комментарий Стопарь, которого забавляла данная ситуация.

Расторопше новое меткое выражения злыдня понравилось и он быстренько записал его на полях свитка, так сказать, для анналов истории.

Поняв, что разбирательство может длится до рассвета, теремной постучал каблучком по седалищу, так как ничего другого под рукой не оказалось.

– Дело ясное, что дело темное, – сделал вывод Поставец. – Чтобы не превращать наш сход в балаган посмешный постановляю, за недосмотр за скотиной хлевнику Метле запрет на молоко до яблоневого спасу, а гуменному Тыкве, за его длинный язык, отработку у Метлы до новой луны.

Закручинившийся было хлевник, приободрился, услышав, что Тыкву ему дают в подсобники – то-то загоняет гуменного он у себя в хлеву. От души натешится. А без молочка и перетерпеть можно. До спасу поди недолго осталось.

Услышав приговор, Тыква сник.

– Ваше Околородие, за что, отец родимый?

– За то, что надо за языком следить, – попенял ему теремной и повысил голос, чтобы все услышали: – Не забывайте, братцы полуночники, что одно ваше случайно оброненное слово, может натворить бед простым смертным, в том числе и скотинке безропотной. Помните об этом и не забывайте.

– Молчание – золото! – вновь отметился новой крылатой фразой Стопарь. – Особенно для таких как наш бедолага Тыква.

Пока нелюди покатывались со смеху над словами злыдня, хваткий распорядитель и эту фразу записал для себя на память.

– Ну хватит скалиться, – добродушно попенял теремной. – Что у нас там дальше, Расторопша?

Думный тиун прокашлялся и зачитал очередную жалобу.

Следующие пару часов на Большом сходе разбирались с небольшими тяжбами: кто-то из домовых обвинял своих соседей, что они человеческих детишек его дома учат ругательным словам, расписывая забористые выражения прямо на заборе; мастеровские жаловались на сквалыжность складовских, а те в свою очередь, вменяли им расточительность запасов сырья; или вот водяные в который раз ставили вопрос ребром о наложения запрета ловли во время нереста, со всеми вытекающими последствиями для непонятливых рыбаков в этот период. И так далее, и так далее…

Много уже чего обсудили, порешали. Перешли к очередной челобитной, как вдруг внезапно скрипнула дверь и тонкий луч света (в проходе горели масляные лампы) прочертил тонкую линию до окна.

Весь полуночный народец, почуяв опасность, в мгновенье ока обернулся в разные предметы, которым, если посудить трезво, ну никак не место было в совещательной зале князя.

Там, где стояли лешие, лежала аккуратная поленница березовых дров. Где сидели луговые, полевые и мелюзга – лежали все те же листики, веточки, травинки да стебельки. На лавках, на местах домовых рядком лежали кочерга, метла, ухват, прясло, молоточек, ножовка, скалки, ложки, поварешки, стояло веретено, другие предметы быта. По углам да на полках были разложены и расставлены как на витрине клещи, наковальня, кувалды разных размеров, щипцы всяческих форм, рубанки, долота, стамески, вилы и грабли без черенков, черенки отдельно и прочий инвентарь. На полу валялись цветные лоскуты, щепки, гвозди, уголь, мочалки, веники дубовые да березовые. В общем замаскировались все. Хотя нет, не все. Водяные, которые, как было сказано выше, имели ограниченные возможности кудесить на суше, сидели в своем первоначальном лягушачьем обличье, только не дышали и не моргали. Замерли как истуканы в надежде, что так их не заметят. Обычно в так случаях говорят – ни живые, ни мертвые. Им бы ещё по монетке во рты вставить и вылитые фэн-шуйные денежные лягушки Чань-Чу. Вам вот смешно, а вот водяным было не до смеха. Если какой шухер, им придется смываться на своих четырех, своими лапками улепетывать, а не с помощью чар растворяться в ночи, как остальным нелюдям.

Но, слава Роду, все обошлось. В дверной проем протиснулся поджарый ухоженный кот и спокойно, как ни в чем не бывало, потрусил по залу, обнюхивая лежащие на его пути предметы.

– Кис-кис-кис, Мурзик, иди ко мне, – позвал кота теремной, который в отличие от остальных спокойно сидел на месте и похихикивал себе в кулачок, поглядывая на оцепеневших водяных.

Теремной на правах ночного хозяина жилища запросто мог сделаться невидимым, но не стал этого делать по одной простой причине: он давно уже учуял приближение Мурзика, княжьего и его любимца.

Вообще, в отличии от собак коты практически всем нелюдям нравились. Особенно домовые с кошачьим племенем дружно жили – что-то общее у них в характерах было, и если кто-то наивно полагает, что домовые дружат только с черными котами, смею вас уверить это нет. Домовые дружили со всякими котами. Не был исключением и Поставец. Огненно-рыжего Ваську он баловал, частенько поил молочком без меры, потчевал сметанкой, таскал от швей-портних ему клубки для игр. Правда иногда ответственность за свои проделки (даже теремной по своей натуре не мог иногда удержаться чтобы не учудить чего-нибудь) Поставец на кота переводил. Мурзик не обижался на него, ему как княжескому любимчику и так все с рук… в смысле с лап, сходило.

Вот и сейчас пожаловал кот, на Большой сход. Не спалось пушистому в разгар полнолуния.

Разобравшись что к чему, полуночный народец вернулся в своё подвижное состояние, принимая первоначальные образы. К тому времени Мурзик уже запрыгнул на престол, беззастенчиво развалился под боком у Поставца, и на все их превращения-обращения даже ухом не повел. Теремной его ласково погладил за тем самым ухом и кот довольно заурчал.

Можно было продолжать сход.

– Так, что у нас там дальше, Расторопша? – спросил теремной, продолжая поглаживать кота.

Распорядитель заглянул в свиток.

Из самого дальнего угла, раздался встревоженный голос Стопаря:

– Ваше Околородие, будьте так добры к нашей честной братии, удалите этого игреневого разбойника из залы! Намедни он нашего братца Чекушку здорово ободрал: с крысой видать бедолагу перепутал. Тот насилу вырвался из его когтей. До сих пор раны зализывает. Прогоните, его Ваше Околородие, пока беды не стряслось!

– Не дрейфь, Стопарь! – усмехнулся теремной. – Мурзик никого не тронет. На Большом сходе вы все званные гости в нашем жилище. А кот наш ученый, он все понимает, даже побольше чем некоторые из здесь присутствующих, только вот незадача, говорить не может. И со званными гостями он весьма любезен. А вот то что твоего Чекушку он поучил, это поделом ему, ибо незваный гость хуже игумена. Нечего шастать злыдне подле княжеского двора. Пусть это всей вашей братве наглядным уроком будет.

Атаман злыдней хоть остался недоволен словами теремного, но далее возражать присутствию кота не стал.

– Кстати, Стопарь, друг мой ситный, через решето непрогроханый, а что там у вас с этим бедолагой – человеком из бондарей? – припомнил прискорбный случай Поставец. – Не сильно вы его там караете?

– Обижаете, Ваше Околородие, все по закону, без перебора, – ухмыльнулся старший злыдень, его пособники гадко захихикали. – Мы свое дело знаем. Спаиваем его по полной, не жадничаем. Скоро уже до «зеленых чертиков» допьется, а как нас видеть начнет, так и решится все – либо в завязку уйдет, за ум возьмется, либо крыша окончательно съедет, с ума сойдет! Третьего, сами понимаете, не дано!

– Все хотел узнать, что этот горемыка натворил-то? – полюбопытствовал теремной, искренне сочувствуя человеку, которого взяли в оборот злыдни.

– Так известно, что! – пояснил Стопарь. – В кабаке деньги просаживал, зенки заливал, а когда его жинка укорять стала, он прямо в её карий глаз и влепил кулаком. Она с фингалом и детьми собралась и ушла к родне. Бондарь ей вслед проклятиями дорогу уложил, в красный угол дулю показал, а в черный помочился. С богохульством ладно, но он смертельно оскорбил своего домового, кажись Прялку. Тот и ушел. А, по правилам, сами знаете, ежели домовой из дому уходит, мы или запечные кикиморы его место занимаем. Ежели мужик, то это наш клиент, а коли баба виновата, то наши бабоньки её душу страданиями рвать будут. Правильно я говорю, девчата?

Довольные кикиморы (как же их, такой гарный хлопец «девчатами» обозвал) согласно закивали.

– Такой вот расклад, уважаемый теремной, – закончил отчет злыдень, добавив напоследок. – Как сами люди говорят «Кто безбожно пьет – злыдней в дом зовет».

– Понятно! – задумчиво протянул Поставец. Понимал он, что люди тоже зачастую сами на себя беды кличут. Тут уж никуда не деться. Приходится порой их и таким вот образом «учить» уму-разуму.

Но надо было продолжать сход.

– Понятно! – еще раз повторил теремной и вернулся к делам. – Так что у нас ещё, Расторопша?

Думный тиун как раз отыскал в свитке очередную жалобу.

– Вот тут люди опять промеж собой на лешего жалуются, – в двух словах пояснил думный тиун, надеясь, что, как и раньше все обойдется внушением со стороны теремного и обещаниями исправиться со стороны одного из этих упрямцев леших.

– Какого лешего? – спросил Поставец и нахмурился, перестав гладить разомлевшего кота – он уже догадывался чье прозвище сейчас услышит.

– На Бульгуна жалуются.

Теремной сокрушенно вздохнул и осведомился:

– На что хоть жалуются?

Как Расторопша не хотел вновь заглядывать в свиток, а пришлось.

– Между собой люди нескольких деревень, что стоят подле хозяйства Бульгуна, сетуют что совсем леший им житья не дает. Охотников, вот, без добычи оставляет: то по кругу их водит весь день, то стрелы их от дичи отводит, а то и вовсе лесных тварей разгонит по чащобам, куда и не забраться человеку.

– Понятно, – уже в который раз промолвил теремной и посмотрел в сторону нахмурившихся леших. Те поглядывали на теремного исподлобья – виновато не виновато, но раздосадовано. – Ну и где Бульгун? Пусть выйдет сюда!

– Вот он я! – выступил из-за своих собратьев тот самый молодой леший, который не одобрял общего рвения остальных соседей по поводу помощи людям. Встал посреди зала, смотрит как ни в чем не бывало, едва ли не вызывающе.

– Что скажешь на обвинение? – задал вопрос Поставец в надежде, что леший как обычно покается и пообещает одуматься.

Лешие вообще часто срывались, устраивали людям «кузькину мать», однако брали себя в руки и дальше исполняли свои обязанности в основном справно, аккурат до нового срыва. Ох и тяжелый народ были эти лешие.

– А что тут сказать?! Видать сами они криворукие, коли ни пуха, ни пера добыть не могут. А свое косоглазие мной прикрывают, дескать я во всем виноват, – не моргнув глазом, ответил Бульгун, покосившись на свиток в руках тиуна.

– Ага, ты ещё скажи, что они и силки сами своими кривыми руками рвут и путают, – вмешался в беседу Кочерга.

– Не знаю, может и рвут, – пожал плечами Бульгун.

Кочерга возмущенно переглянулся с теремным – что это себе этот лешачок позволяет? Кем это он себя возомнил?

– Эх, Бульгун, заливает медок нам в уши и не краснеет! – по-своему выразил почтение лешему Стопарь: – Во дает!

– Но это ещё не всё, – взял слово Расторопша со своим свитком, будь он неладен (а свиток или распорядитель решать вам): – Лесорубы тамошние кручинятся. Не могут толком дров на зиму запасти, а холода не за горами. То топорища на топорах у них ломаются, то пилы тупятся едва до дерева коснутся, то вообще инвентарь в телегах исчезнет аки его и не было. Домой приезжают, а он там в сараях у них лежит. Вот и поминают «нечистую силу».

– А им, бедолагам, ещё в город десятину дровами отдавать, – расширил круг возникшей проблемы Ухват, один из воеводских домовых – переживал болезный за общее дело, как же в холода без тепла им тут куковать.

– Вот именно! – поддержал товарища Веретено. – Это какое-то саботажничество получается!

Другие домовые, из городской знати, тоже изъявили совместное неудовольствие, но не так громко, чтобы не ссорится с лешими.

– А что скажешь на это, любезный? – все ещё надеясь на «явку с повинной» со стороны Бульгуна, как можно более мягко поинтересовался Поставец.

– Ну, не знаю, может лесорубы они такие, неважные, не следят за инструментом, – продолжая играть в «несознанку» заявил леший, вновь отводя глаза в сторону.

– Нет, этот парень мне определенно нравится, – заявил атаман злыдней стоявшим рядом полуночникам, которые с неподдельным интересом следили чем же все закончится. – Ему хоть кол на голове чеши…

– Да помолчи уже, Стопарь! – перебил его Кувалда, – Видишь, парню несладко приходится, а ещё ты тут зубоскалишь.

– Сам помолчи! – огрызнулся злыдень – не любил он, когда ему указывать пытались – но, тем не менее, перестал комментировать происходящее.

Атмосфера с совещательной зале накалялась с каждой минутой, а тут ещё и первые петухи пропели. Надо было быстрее решать с лешим, чтобы на следующий сход не оставлять этот животрепещущий вопрос.

– Нет, вы посмотрите на него! Невинного тут из себя строит! – не выдержал Поставец упрямства лешего, и не столько упрямства, сколько его вранья, вспылил: – Ты чего тут брешешь, аки пес шелудивый! Признавайся, твоих рук дело?!

Сравнение с собакой задело Бульгуна, хотя он и сам понимал, за что его так теремной – не за проделки, а за кривду.

– Нет, не собака я, Ваше Околородие, и да, это я людям спуску не давал, – наконец признался леший.

– Вот, значит, как?! – облегченно выдохнул Поставец. – Ну, поведай нам, с чего это ты на людей ополчился? Вроде раньше так, все по мелочи озоровал? Теперь-то что? Поделись с нами своими печалями. Они что тебе подношения не приносят, не уважили где-то?

В этот раз леший смотрел прямо на теремного, не вилял «хвостом» (он ведь не пес смердящий).

– Да нет, уважаемый теремной, подношения люди приносили, задабривали, только я не взял.

– Что так? – спросил Поставец, стараясь снизить градус напряжения: – Ну я ещё с натяжкой могу понять твое отношение к охотникам, может они нарушили там какие-то ваши неписанные правила – я всех тонкостей не знаю, – но чего ты к лесорубам-то привязался? Вот объясни мне как на духу?

– А чего тут объяснять. Уж больно они обленились. Лес пытаются валить прямо у опушки. Молодые елочки и березки пытаются рубить, когда у меня недалеко от болота столько сушняка почем зря стоит. Я этих дровосеков уже не раз выводил к сухостою. Вот вам, берите-рубите. Там не только на их деревни хватит, там и на десятину и оброк останется, а ежели не останется, тогда уж милости прошу, тогда рубите что хотите. А они заладили своё «нечистая сила», «нечистая сила» – едва я их до места доведу и с глаз пелену сниму. Сразу убегают. Не могу же я им прямо в лицо сказать – «вот вам лес, дурни, здесь рубите».

В дальнем углу зала кто-то захохотал, перебив лешего.

Кто, кто? Все тот же Стопарь не удержался.

– Цыц там бестолочи! – прикрикнул теремной, он, наверное, один кто мог вот так при всех цыкнуть на своенравного и злопамятного атамана злыдней. – Продолжай, Бульгун. Расскажи чего охотников-то невзлюбил?

– Ничего я их ни невзлюбил, – откровенно признался леший. – Не могу просто смотреть как они живность убивают. Жалко мне тварей лесных. Всех жалко. Вон, пусть грибы-ягоды собирают. Я их девок и детишек всегда вывожу на самые богатые полянки, грибные места. Да я им сам шишек с кедров натрушу столько, бывает, они потом два дня их таскают мешками. А вот чтобы охотится, это не ко мне.

– Поверь Бульгун, нам всем жалко видеть, как убивают любую тварь, – участливо произнес Поставец, он мог подобрать нужные слова, чтобы найти общий язык даже с таким упрямым как осел лешаком. – Любая жизнь дорога, тут я тебя понимаю. Однако старик Род так завещал: одним быть хищниками, а другим быть пищей им. Зайцы едят траву, волки едят зайцев, а люди убивают волков. Закон природы!

– Так люди ведь не едят волков, – парировал Бульгун.

Теремной уже подумал было, что привел плохой пример, но леший сам пришел ему на помощь.

– Они с них шкуры сдирают, – добавил он.

– Вот! Ты сам и ответил, – хмыкнул теремной. – Люди делают из волчьих шкур себе одежду, чтобы зимой не замерзнуть. Я же говорю – закон природы!

Бульгун ненадолго задумался и после короткой паузы, произнес:

– Это плохой закон!

Слушавший их диалог народец ахнул. Ляпнуть такое на общем сходе, это надо быть чудаком на всю голову.

– Ну не нам их менять, – едва сдерживая вскипавший внутри гнев, сквозь зубы промолвил теремной. Терпение у него кончалось. – Кстати, Бульгун, а что это ты так за живность вдруг обеспокоился. Насколько я знаю, ты уже лет триста в своем лесу трудишься…

– Триста тридцать!

– Триста тридцать! Молодой да ранний!

Теремной переглянулся с Кочергой – глянь, мол, каков фрукт, еще березовое молочко на губах не обсохло, а уже древние законы критиковать вздумал – и вновь обратился к лешему.

– Тем более тогда! Что-то раньше ты не особо радел за косуль и куниц. И охотились люди в твоих владениях и рыбачили, и дрова рубили, и траву косили. И все по закону было. Чего-же нынче с тобой произошло? Какая гадюка укусила?

– Никто меня не кусал. А то что раньше радеть не начал, сейчас жалею.

Полуночники опять ахнули – зачем леший на неприятности нарывается?!

Даже Стопарь не выдержал, крикнул:

– Эй, Бульугн, ты бы язык за зубами попридержал бы! Неровен час, прикусишь его!

– И впрямь, Бульгун, покаялся бы уж, заткнулся бы и слушал молча, – пробасил Совун, которому жалко было юного собрата. Теремной хоть мужик справедливый и отходчивый, но под горячую руку ему лучше не попадаться.

Упрямый Бульгун вовсе не собирался признавать вину за свои поступки и уж тем более каяться.

– Ты понимаешь, что закрывая лес перед людьми, ты обращаешь их на большие страдания и излишние тяжкие труды, – сделал теремной последнюю попытку достучаться до лешего. – Одна соболиная шкурка будет стоить как полная телега пшеницы. Это ведь какая подмога людям в сборе того же оброка.

– Я знаю одно, Ваше Околородие, – устало промолвил Бульгун, которому уже осточертело торчать посреди зала как одинокой березке на лугу, тем более что места вокруг него становилось все больше и больше. – Что одна соболиная шкурка, это одна жизнь ни в чем не повинного соболя. Тем более, что эти соболя уйдут знатным человеческим барышням в города, которые ничего тяжелее зеркальца в своих ручках не держали, а женки тех самых охотников будут и дальше носить овечьи тулупы… в лучшем случае. Пусть вон лучше больше овец выращивают. Я бы еще смирился если бы они там косуль себе на мясо…

– Да ты, я вижу, никак не уймешься! – взорвался Поставец, от его благодушия не осталось и следа. От его возгласа все вздрогнули, а мелюзга со страху вновь превратилась в щепки и веточки. – Умничать тут удумал! Молод ещё нас учить, законы старика Рода хулить, крамолу супротив древних правил плести. А посему считаю, что рано тебе лесом заведовать. Верно я говорю, нелюди добрые?!

– Верно! Верно! Вернее некуда! – дружно поддержали теремного домовые, гуменные, хлевники и другие горожане, а особенно те деревенские старосты, у которых упрямость лешего как кость в горле встала.

– Может дать шанс парню?! Может повременить?! – раздались пара голосов со стороны домовых-мастеровых.

– Все мы тут не святые, – проворчал водяной Тритоха, закадычный дружок Бульгуна.

– И ничего святого у нас нет! – выпалил Стопарь, опять же больше для того, чтобы внести смуту на сходе.

– Может мы его на поруки возьмем? – подал голос Совун, так, больше для формальности. Понимал он, что Бульгун себе приговор уже подписал.

Такие серьезные вопросы как лишение кого-либо своей вотчины решался на сходе исключительно общим голосованием. Этот обычай ввел сам Поставец, чтобы не брать на себя единолично ответственность за то или иное решение.

Петухи прокукарекали второй раз.

– Итак, давайте голосовать, честной народ! – поглядывая на забрезжившей на востоке рассвет, предложил теремной. – Кто за то, чтобы отлучить Бульгуна от леса, поднимите свои… э-м… конечности.

Поднялось много ручек, лапок, клешней, веточек, кисточек, коготков, еловых лапок и ещё разных культяпок.

– А кто против?

«Против» подняли руку только Тритоха и Стопарь и то, последний больше из вредности, чтобы досадить теремному за его окрики. Согласитесь, не многу толку от этого их демарша, зато атаману злыдней весело.

Многие не подняли свои конечности ни «за», ни «против», так сказать «воздержались». Они считали это слишком суровым наказанием для Бульгуна, но и как отчаянный Стопарь, не решились в открытую противопоставить себя Поставцу. Со злыдня-то взятки гладки, а им могли и не простить. Поставец заприметил таковых среди мастеровых, водяных и почти всех леших (эти может быть даже и против проголосовали, но уж больно были рассержены на Бульгуна за то, что он их артель своим непонятным альтруизмом опозорил). Тем более в свете последних событий им работенки и на своих наделах хватит с лихвой, а тут ещё, к гадалке не ходи, понятно что с наделом Бульгуна станется.

Теремной на «воздержавшихся» зла не держал, он их даже где-то понимал, но тем не менее преподать другим урок, чтобы им не повадно было, на этом примере он просто был обязан. В противном случае весь установленный порядок рухнет и начнется разброд и шатание еще и середь нелюдей, особенно молодежи, таких как вот этот бестолковый ещё Бульгун.

– Значит решено! – констатировал теремной установившийся факт. – С этой ночи и до особливого решения большого схода, леший Бульгун отлучается от леса! А его бывший надел покамест будет разделен решением артели леших между собой для присмотра и опекунства. Кому ещё есть что добавить?

Желающих что-то добавить к уже сказанному не было. Промолчал и почерневший от горести Бульгун.

– Тогда на этом… – продолжил было теремной как вдруг распахнулась дверь и в это раз там был не кот…



Думный дьяк с вечера выпросил у ключницы восьмериковый штоф водочки, чтобы опосля приема оной как следует выспаться. Хмель на него всегда действовал усыпляюще, а в полнолуние его зачастую мучила бессонница, вот и пришлось ему прибегнуть к испробованному «лекарственному» средству. Ополовинив бутыль, дьяк тотчас уснул безмятежным сном младенца, однако ближе к утру проснулся по естественной нужде. Так как хмель ещё нисколько не выветрился, он, шатаясь из стороны в сторону, как матрос во время качки, побрел на двор. Проходя по переходу мимо совещательной залы он услышал, как внутри кто-то шебаршится.

Мыши! Догадался дьяк, хоть и был в хорошем подпитии, и решил заглянуть. Раскрыв дверь в залу он остолбенел – на княжеском престоле сидело два абсолютно одинаковых кота, два Мурзика. На лежавшие по лавкам толкушки, половники, горшки, чугунки, коромысла, прочий скарб и замерших жаб дьяк совершенно не обратил внимания. Его больше озаботило свое состояние, что до сих пор в глазах двоилось. Так ведь и до «чертиков» недалеко допиться!

Дьяк захлопнул дверь, ударил пару раз себя по щекам – за это время тайный народец, включая жаб-водяных, успел попрятаться кто куда – и вновь отворил её.

Мурзик один-одинешенек сидел на престоле и как ни в чем не бывало лизал лапку.

– Тьфу ты, бесово отродье! – облегченно вздохнул дьяк, осознав, что в глазах больше не двоится, и на всякий случай перекрестился.

Рядом с дверью громыхнула, свалившись со скамьи, железяка. То домовой Кочерга, находившийся ближе остальных к выходу, упал в обморок от крестного знамения.

– Святые подвижники! – подпрыгнул от грохота дьяк и, закрыв дверь, поспешил к себе в каморку. До ветру ему что-то расхотелось.

Обождав немного, нелюди вылезли из укрытий.

Теремной был окончательно расстроен последним инцидентом. Попасться на глаза человеку, хотя бы и пьяному – считалось очень плохой приметой среди тайного народца.

– Все, братцы, расходимся по-быстрому, – без обычной заключительной торжественной речи Поставец распустил всех восвояси.

На этой безрадостной ноте Большой сход был завершен.

Когда пропели третьи петухи в совещательной зале было пусто и чисто, даже лужицы после водяных и те высохли…




Глава 2. Ху из мистер леший


На небе, по слухам, только и разговоров, что о небе и закате, а на земле, под землей и под водой весь тайный народец только и говорил об отлучении одного упрямого лешего от леса: чердачник обсуждал новость с огородником, садовничий делился мнением с гуменным, подколодник сплетничал с лесавкой. Кто-то жалел Бульгуна, кто-то во всем случившемся винил его самого. Доходило до споров и ссор. Две кикиморы, одна запечная, вторая болотная – кузинами друг дружке приходятся, зацепились языками, да разругались так что едва глаза обоюдно не по выцарапали. Болотная кикимора на сторону Бульгуна встала, а запечная его хаять навострилась. Насилу растащили задиристых полуночниц.

Много чего всякие нелюди говорили, выражали разные точки зрения, но в каждой беседе прослеживалась общая канва, которая выглядела приблизительно так:

«– Да, досталось Бульгуну на орехи!

– Еще бы, врагу такого не возжелаешь.

– Хм! Отлучить лешего от леса, это все равно что попа от церкви отлучить.

– Тьфу ты, дуралей! Не поминай к ночи-то и так тошно.

– Ну-у, тогда, все равно что бездомный домовой. Сойдет?

– Вот, это верно подмечено, и даже хуже.

– Ага! Жаль лешака!

– Жаль! Ох как жаль!

– Хотя, так посудить, сам во всем виноват.

– Так уж и во всем?!

– Сам посуди! Он перед теремным при всем честном народе сам зачал хорохориться? Сам! Законы природы не нами установленные критиковал сам? Сам! Значит и виноват во всем сам. Покаялся, повинился бы, с него бы как с гуся вода, а Бульгун сам на рожон полез, аки ведмедь бестолковый.

– Так и он по-своему где-то прав.

– Нехай свою правоту засунет куда подальше.

– Ты чего это взъерепенился?

– А чего он, того, кочевряжится. Стопарь, какой колобродник, и тот себя скромнее вел на сходе.

– Ну, перегнул палку. Молодой, горячий.

– Вот-вот, молодо-зелено, а туда же, фордыбачится. Совсем молодежь страх потеряла. Страх и уважение перед старшими. Так мы далеко уйдем, да всё не в ту сторону.

– Ты куда это идти собрался?

– Никуда! Это я к слову.

– А-а, понятно. Только вот и теремной тоже палку перегнул.

– Его понять можно. На нём ответственность большая лежит. Порядок же в княжестве поддерживать с такими помощничками как леший и никаких мешальщиков вовсе не надо. Поставец, однако, правильно поступил.

– Ну-ну!

– Чегось нукаешь? Поди не запрягал! Разнукался тут!

– Да чего ты в самом деле, ерихонишься-то на ровном месте?

– А того, что учить надо молодежь, а не нукать тут. Чему опосля нас такие чиграшы возьмутся воспитывать грядущее поколение?!

– Да ну тебя!

– Сам такой!

– Вот же кобеняка.

– От кобеняки слышу.

– Ладно, пора мне.

– Иди-иди, а то разнукался тут».

Примерно на этом месте, примерно такая беседа и закруглялась.

Сам Бульгун в подобных беседах само-собой не участвовал, потому как сгинул на время где-то в непролазных дебрях и пока он, образно говоря, латает душевные раны, давайте-ка познакомимся с ним поближе.

Итак, ху из мистер Бульгун.

Бульгун был добрый малый, рачительный хозяин, деловитый и справедливый. Почем зря с людьми не озорничал, поучал тех все больше по делу, за бесчинство в лесу, за нарушение неписанных правил, которые все стороны с младых ногтей знали назубок, да и за нечаянные проступки по голове не гладил. Среди других леших ничем особливо не отличался, только в отличии от своих собратьев-бирюков, даже промеж собой старавшихся не общаться, веками живших на своих делянках сами по себе, Бульгун обзавелся дружком, да ещё каким. Водяной Тритоха, о котором уже упоминалось выше, лесное озеро которого вплотную примыкало к бывшему наделу Бульгуна.

Тритоха был веселый и безобидный малый, не способный на всякие каверзы, и леший испытывал к нему непонятное чувство дружеской привязанности. Ещё Бульгун был на короткой ноге с банником Черпачом, обосновавшимся всерьез и надолго в одной из деревень, стоявших подле его леса. Как леший с этими двумя сдружился, история об этом умалчивает, но… сдружился.

Да и с другими существами их многоликого общества Бульгун поддерживал если и не приятельские, то вполне теплые отношения. Тут он конечно совсем не был похож на типичного лешака. Был однажды случай, несколько лет назад, когда он даже злыдня Рюмашку, изгнанного сходом от людей подальше, приютил у себя в лесу на зиму, поселив последнего в одном свободном дупле. Никто злыдня в свои владения не пускал, а Бульгун пустил. К слову сказать, лешаки дюже не любили, да чего там, терпеть не могли, ежели кто из «своих чужих» в их владениях объявлялся, а уж тем более злыдни или кикиморы. Бульгун же к этому щепетильному вопросу проще относился. Даже не посмотрел на то что Рюмашку прогнали из-за умышленного нарушения установленного правила, перестарался, так сказать – одного безобидного выпивоху, который никому зла не желал, никого пальцем не трогал, намеренно довел до состояния злостного пропойцы и дебошира, к тому же обведя вокруг пальца евоного домового. Выпивоху того потом всем тайным миром из лап «зеленого змия» кое-как вытянули, а проштрафившийся злыдень мог и окоченеть на лютой стуже (злыдни и обычную прохладу плохо переносили, а уж мороз для них был смерти подобен, потому, кстати, они за печками и обитают). В общем пожалел леший злыдня и не пожалел об этом. До весны кое-как дотянул злыдень на делянке Бульгуна, а там уж и запрет закончился и вернулся он опять к своим. Стопарь тогда очень удивился, увидев Рюмашку живым и невредимым. Выслушав его рассказ о своих злоключениях, Стопарь только хмыкнул неопределенно и ничего не сказал. Не любил атаман злыдней доброты, от кого бы и к кому она не исходила. Рюмашка же от такого участия к своей персоне со стороны лешего совсем другим злыднем стал, – более ответственным что ли, – и хоть с лешим так и не сдружился, но бывало навещал Бульгуна и в знак благодарности приносил натыренные у людей соленья да варенья (такого-то добра в лесу точно не испробуешь).

Другой вопрос, как на дружбу лешего с водяным, банником, да знакомство со злыднем, смотрели остальные лешаки? А как смотрели, сквозь пальцы. Плевались, конечно, брюзжали, якобы такое приятельство до добра не доведёт, но поделать ничего не могли. Не лезли они в дела друг дружки.

Вот и последний Большой сход подтвердил их опасения. Турнули Бульгуна с хозяйства за его строптивый характер и длинный язык. Глядишь, был бы как все лешаки, не дошло бы до такой напасти.

Так думали многие, но никто не знал истинной причины странного поведения Бульгуна.

А мы с вами сейчас прямо и узнаем. Тут тайна длинной в одно слово.

Влюбился!

Да, да, просто влюбился леший.

Как это не прискорбно, и леших порой постигает эта незавидная участь.

Когда почувствовал Бульгун, что влюбился, враз изменился. Другими глазами на мир взглянул. Взглянул и полюбил все вокруг. Каждый стебелек полюбил, каждую пташку малую, каждого зверька ушастого, каждого хищника клыкастого. К людям он почему-то подобной любовью не воспылал, но и против них в целом ничего плохого не имел. Вот только с этой поры леший и впрямь к с цепи сорвался: ни охотникам, ни дровосекам, ни даже бортникам – собирателям мёда диких пчел, проходу не давал в своем лесу. К грибникам и ягодникам претензий не имел, а с остальными был неумолим.

Его влюблённость усугублялась ещё и тем, что объектом его светлого чувства оказалась одна обворожительная особа – Нимфея – единственная дочь болотника.

Вот вы сейчас скривились, дескать что в дочери болотного может быть обворожительного. Ну не скажите. Нимфея, как и её тезки, водяные лилии или, по простому, кувшинки, была красива той неприметной глазу красотой, которая присуща утонченным натурам. Как в той песенке скоморошьей, что-то там «среди шумных подруг, неприметна она, а я все гляжу, глаз не отвожу». Нимфея и в самом деле была не только «красотою лепа, червлена губами, бровями союзна», но и весьма умна и добра.

Ну и как, спросите вы, такой цветок мог вырасти и распуститься на болоте?!

А так!

Красотой и характером Нимфея пошла целиком и полностью в Омелию, свою мать, однозначно не в отца, в этого вечно сварливого и замкнутого, обросшего мхом Зыбуна.

Вообще, долгое время никто и поверить не мог, как это обольстительная Омелия – наяда далекого южного ручья – сошлась с этим своеобразным господином болотником.

Возможно он взял её своим умом, ведь не секрет, что женскому сословию испокон веков нравились брутальные, погруженные в планетарные думы умники.

Справедливости ради надо заметить, что вот светлостью ума и наблюдательностью Нимфея скорее всего в отца.

Зыбун на этом свете жил ну очень долго, подольше многих соседей. Жил не спеша, размеренно. Жил не тужил. В бытность свою отшельником, он много думал, много наблюдал, сопоставлял, делал умозаключения, которыми ни с кем не делился. Его болото, как и он сам, хранили много тайн.

Несмотря на солидный возраст, многочисленные прожитые столетия никак не отразились на его мыслительной деятельности. Обычно безжалостное время отнеслось лояльно к умственным способностям болотного, поэтому уже и женатым он мыслил, именно мыслил, а не вспоминал мучительно куда и что положил.

Жена помогала вести хозяйство, благо на зыбучем болоте мороки не много, нервы ему лишний раз не трепала, что позволяло ему продолжать заниматься любимым делом – размышлять обо всем в этом безумном, безумном, безумном, безумном (на его взгляд) мире. Единственная дочь радовала единственный глаз старика и это было единственным из того, что радовало Зыбуна.

Остальные же соседи-полуночники его только нервировали и расстраивали. Не был исключением и Бульгун. Точнее он был одним из первых в мысленно составленных болотником списках тех, кого бы он хотел видеть на своем болоте в последнюю очередь. Перед Бульгуном в этом списке стояли только люди, все как один, без исключения. Как болотному примерещилось, заглядываться на Нимфею стал этот лесной оболтус. Если у людей «коли мерещится – крестись», так вот болотный считал, коли почудилось, значит так он и есть на самом деле. Не зря он столько прожил, зрел в корень. В купе со скверным характером Зыбуна, данное подозрение делало лешего вообще персоной «нон грата» на болоте.

Тут, как понимаете, вообще все плохо.

На фоне любовных переживаний и вытекающих из вышесказанного о болотном расстройств и получился тот самый нервный срыв у Бульгуна на Большом сходе.

Лешие в амурном плане существа и так чересчур застенчивые, а тут ещё и такая напасть приключилась. Кому он теперь нужен будет – леший без леса. Перекати поле.

Эх и сдалась ему эта Нимфея!

А что вы хотите? Сердечку, пусть выглядящему и функционирующему не так как у людей, все одно не прикажешь.




Глава 3. К нам едет, ведьмак


Вечер переставал быть томным в свете последних новостей.

Как и опасался Поставец, дурная примета сработала по полной программе. Накликала, зараза, беду откуда не ждали.

Плохую новость с дальнего кордона, сорока на хвосте принесла. Теремной долго мусолил сорочьи перья, разбирая корявый почерк заставного. Птица сидела смирно, не гоношилась, нутром чуяла с кем имеет дело. Прочитав донесение Поставец ругнулся негромко и, отпустив птицу, созвал близких соратников на чрезвычайное совещание. По такому делу Большой сход собирать было нежелательно, и вообще, чем меньше будет знать нелюдей о возникшей проблеме, тем лучше. Правда, как ни старайся утаить, всё равно скоро вся братия полуночная узнает об этой незадаче – земля, особенно в их среде, быстро слухами полнится.

На совещание в чулан к теремному мигом явились Расторопша, Кочерга, Веретено и Ухват. Во-первых, эти четверо могли держать язык за зубами, а во-вторых с ними можно было посоветоваться как быть и получить вполне разумный совет.

Когда все собрались, теремной заявил:

– Я пригласил вас, братцы, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ведьмак. Да, да, ведьмак! И он уже пересек границу княжества.

– Иди ты! – всплеснул руками Кочерга, понятно, что он не в адрес теремного высказался, а исключительно в тревожном порыве, но все равно поспешил исправиться, заискивающе поинтересовался: – Откуда такой слух, Ваше Околородие?

Задумчивый Поставец не обратил внимания на первую фразу Кочерги, но предельно ясно расслышал вопрос.

– Это не слух, Кочерга, доподлинная весть, а дурные вести не сидят сиднем на месте – ответил он и уточнил. – С западной окраины тамошний заставной доложился. Бедняга, сам едва в переплет угодил.

– М-да, невзгода! – сдержанно протянул Веретено, до конца не понимая всего трагизма надвигающейся беды.

– Беда вся в том, что слухи живо расползутся, обрастут вымыслами, домыслами, страхами и небылицами, – быстро вник в суть проблемы Расторопша. – Скоро все наши пронюхают. Такой переполох зачнется, мама не горюй! Всем мало места будет! В панике все работы сорвут или того хуже.

Что может быть хуже срыва поставленных на сходе задач, Расторопша не пояснил.

– А известно зачем к нам пожаловал ведьмак? – поинтересовался Ухват, которого интересовала первопричина свалившегося на них напастья.

– Вроде как едет на наше болото, болотного изводить, – пояснил теремной, надеясь, что он верно растолковал каракули на сорочьем хвосте.

– Эх, говорил я вам, уважаемый теремной, этот Зыбун со своими заморочками усложнит нам жизнь! – досадно промолвил думный тиун. – Как в воду глядел!

Расторопшу поддержал Веретено.

– В самом деле, Ваше Околородие, зря вы Зыбуна от Больших сходов освободили. Не мешало раньше ему бывать на них: слушать народ подлунный и думать головой, а не щупальцами своими.

– А запах? – только и нашел что сказать в свое оправдание немного растерявшийся от такого наезда теремной. – От болотного тиной за версту несет.

– Потерпели бы!

– Да я не об нас, – махнул рукой Поставец. – После участия в наших сходах Зыбуна, потом несколько дней в совещательной зале болотный дух стоял. Князь работать не мог. Уже хотел и попов, и волхвов призвать, чтобы разобрались что к чему. Тогда бы уже нам тут не поздоровилось!

– Ох уж и проблемный этот болотник! – сделал вывод из сказанного выше Кочерга. – С такими всегда так: как не понос, так золотуха.

– А что он вообще мог натворить, что даже не волхвов, а ведьмака ради него призвали? – Ухвата интересовала подоплека события.

– Знамо чего, – взял слово распорядитель Расторопша, который все маломальские жалобы рассматривал и в архив заносил. – Зыбун же слишком умный, ему в трясине видите ли места умничать не хватает. Так он что умудрил. Корова забредет на болото, так вместо того чтобы просто её в омут утянуть, да полакомиться трофеем, или прогнать коли жрать не охота, он на ней всякие значки своей еле смываемой тиной рисует, что-то там чертит, а потом с болота выпроводит и отпускает восвояси. Люди-то не дураки, понимают раз не смывается, значит не детишки дурачатся, а «нечистая сила» руку приложила. Да и коровы после встречи с нашим «мыслителем» молоко перестают давать. Или вот. Не знаю как, но прознал Зыбун, что болотный газ горюч и стал его по всему болоту поджигать. А люди-то, не знают, что это газ горит, думают, будто это души неприкаянные по болоту бродят. Сами едва с ума не сходят, завидев такое «диво».

– Ну и темный народ, эти люди, – заметил Ухват. – Везде им «нечистая сила» мерещится, – добавил домовой.

– Там много чего он еще устроил, – продолжил Расторопша. – Ну а ко всему прочему, наговоры среди людей поползли, якобы девки на болоте пропадать стали. Бабки у колодцев от нечего делать сплетничают, пустозвонят, а другие верят. Вот видимо эти слухи и допекли людей. Решили, по ходу дела, сразу с козыря зайти. Сбросились видимо чеканными монетами и призвали боевого ведьмака.

– Вот верно люди говорят: «умная голова, ногам покоя не дает». И ведь не поспоришь, это вот точно про Зыбуна сказано, – пробормотал Кочерга. – Только в данном случае теперь никому из нас покоя не будет.

На некоторое время в чулане воцарилась напряженная тишина, которую вскоре нарушил теремной.

– Чего замолкли? Я вас позвал, не для того чтобы вы сидели и вздыхали тут, а чтобы выслушать ваши дельные предложения по поводу того, что будем делать с возникшей на горизонте нашего княжества бедой.

– Что делать!? Затаиться, переждать, перетерпеть, – высказал предложение Веретено, он так до конца и не понял всей остроты вопроса, вынесенного на повестку собрания. – Ведьмак же к нам не навсегда пожаловал. Княжество у нас небогатое, а алчные колдуны золотишко чеканное любят. За просто так ни один ведьмак здесь наводить шорох не будет. Изведет он болотного, не изведет, ещё не известно, а все равно у нас долго не задержится.

– А ежели изведет Зевуна, что тогда!? – Ухват в лоб спросил Веретено.

– Я скажу, что тогда, – откликнулся теремной. – Народ в отчаяние впадет, да и наша репутация пострадает. Скажут, попомните мое слово, обязательно скажут, что вот мол власть имущие не защитили сирого и убогого болотника. Им только повод дай.

«Допустим не наша, а ваша репутация», мысленно поправил теремного Ухват – он любил точность во всем – но озвучивать свое замечание не стал.

Зато было что сказать вслух Расторопше и не менее нелицеприятного и вообще малоприятного.

– Прошу прощения, Ваше Околородие, – уже в самом начале извинился тиун, за все что собирался высказать. – Но надо мыслить шире. Вопрос не в том убьёт ведьмак Зыбуна или нет, и кто ещё из наших может попасть под его заговоренный меч, и даже не в подмоченной репутации. Здесь беда в том, что это первый такой случай, когда к нам призвали ведьмака. За ним будет второй, третий. Любое необъяснимое событие с точки зрения людей будет списываться ими на «нечисть», как они нас опрометчиво называют. В чужих краях, бают, только боевых ведьмаков чертова дюжина. Уже не говоря про обычных чернокнижников, магов и чародеев. Тех там вообще, как грязи развелось. Тамошние наши сородичи волком воют, а все потому что ведьмаки и компания загнали их в самые непролазные дебри, выкурили из их домов, хлевов, полей и лугов. Да и болотным, и лешим там тоже достается, будь здоров. Я хочу сказать, что за первым ведьмаком придут другие и наше нынешнее житье-бытье будет ими порушено.

Распорядитель угрюмо посмотрел на присутствующих.

Теремной согласно покачал головой.

– Это ты верно все сказал. Ну, а что тогда предлагаешь делать?

– Надо дать ведьмаку бой! – выпалил Расторопша, все ещё находясь на взводе от своих же горячих речей.

– Чего-о? – то ли не расслышал, то ли расслышал, но не поверил своим ушам Кочерга.

– Я говорю – надо дать ему бой! – уже не так уверенно повторил думный тиун, тон с которым был задан вопрос – ироничный такой тон – его немного обескуражил.

– Ага! Понятно. И кто, позволь спросить, пойдет на бой с ведьмаком?

Как обычно, Ухвату нужно было уточнение.

– Ну, кто? Призовем кого-нибудь из наших! – совсем неуверенно произнес Расторопша. – Леших там, водяных, того же болотника уговорим – из-за него ведь весь сыр-бор завертелся.

– Так они и согласились выступить супротив ведьмака, – усмехнулся Ухват. – С нашими простыми волхвами-знахарями никто из них связываться не желает, а ты хочешь, чтобы они на боевого ведьмака поперли. По доброй воле никто не пойдет, а заставить никого не имеем права.

– А самому, Расторопша, слабо на ведьмака переть? – подколол тиуна Веретено. – Идей у тебя много, только как с их использованием на практике?

– Да я то что, я не воин, – окончательно смутился тиун.

– То-то же, никто у нас не воины, все труженики, малость озорники, но не вояки, – развел руками Веретено. – И, повторюсь, никто из наших не согласится ведьмаку поперек дороги вставать. Все жить хотят, всем есть чего терять.

– Обождите-ка моего тиуна хаять, – оживился теремной, который, кажись, кое-что придумал.

Поставец лукаво оглядел присутствующих.

– Что ты, Расторопша, говорил насчет кого-то там призвать?

– Водяных там, леших…

– Ага! – перебил его теремной и обратился к Веретено: – А ты что только что, сказал Веретеноша, по поводу того, что не согласятся?

– Что сказал? Что сказал? – задумался домовой купеческого двора, вспоминая чего же он ляпнул: – А-а, так насчет того, что всем есть что терять.

– Верно!

Теремной потер ручки.

– Простите, но мы что-то никак не поймем вас, Ваше Околородие.

Ухвату нужна была конкретика.

– А если я вам скажу, что есть у нас один леший, которому терять уже нечего.

Все сразу стали вспоминать кто бы это мог быть.

– Бульгун! – первым догадался думный тиун.

– Точно так! – кивнул теремной. – Давайте-ка ему поручим это дело.

– Я не против, – согласился Расторопша. – В смысле за!

– И я за! – подхватил Кочерга.

– И я! – сказал Веретено.

Высказавшиеся посмотрели на Ухвата.

– Я тоже в общем-то не против, только кто вам сказал, что Бульгун согласится?

Ухват был не только идейный перфекционист, но и заядлый скептик.

– Подумай сам, а чего ему не согласиться? – попытался убедить теремной не только Ухвата, но и самого себя, тоже не до конца верившего в эту сомнительную идею. – Терять ему на самом деле нечего, а если мы ему пообещаем, что если он одолеет ведьмака, то на следующем Большом сходе вернем ему делянку.

– Слишком много «если», – не унимался Ухват.

– Но все равно, попытка не пытка, надо попробовать его уговорить, других вариантов лично я не вижу. Тем более, надо отдать лешему должное, он отважен. Помните, как он на сходе держался?

Ухват скептично хмыкнул.

– Вы, Ваше Околородие, глупость-то с отвагой не путайте.

– Поверь моему жизненному опыту, Ухватыч, порой это одно и тоже, – парировал теремной. – Хотя в нашем случае, думаю, не совсем одно и тоже. С виду Бульгун не дурак, а после того, что я услышал о его проделках в лесу с людьми, мне кажется парень он смекалистый.

– Хорошо! Давайте попробуем! – наконец согласился Ухват. – Ежели он такой отважный и смекалистый, то пусть идет. И впрямь, не нам же на бой с ведьмаком идти, у нас вон, есть еще дома дела. Хозяйство-то не на кого оставить. Так что я тоже «за». Хотя у меня бо-ольшие сомнения, что леший с ведьмаком справится.

– Главное, чтобы он согласился, а дальше видно будет.

Итак, присутствующие на совещании в узком кругу проголосовали «за», осталось только выбрать кто пойдет к лешему с предложением, от которого он не должен был отказаться.

А чего тут выбирать, у всех дела по хозяйству нашлись, в том числе и у теремного, а вот Расторопшу можно и отпустить в командировку ненадолго. Тем более, дело важное поручено.

– Ты с ним, главное, помягче, пообходительнее, не бери за горло, – наставлял Поставец тиуна перед дорогой: – Но и унижайся. Скажи, мол, так и так, если ведьмака одолеет, то получит себе лес обратно, а если откажется, то намекни, что тогда не видать лешему леса как своих ушей.

– Так у него же нет ушей!

– Вот именно. Так и скажи, – теремной подумал и добавил. – Скажи, что пусть тогда вообще может собирать вещички и убираться в другое княжество, а к нам больше никогда не возвращается.

– А если он и в самом деле обидится и уйдет?

– Может и обидится, но не уйдет, я эту породу знаю, – уверенно произнес Поставец. – Он упертый, из принципа согласится.

– Или из принципа не согласится, – вставил свои «пять копеек» Ухват.

Теремной поморщился.

– Нет, скорее согласится. Ему же терять нечего. Ну всё, пора, Расторопша. Почти полночь уже, лучшее время для доброго пути! Удачи тебе!

На сем совещание в узком кругу было завершено.

На ночь глядя, как и положено полуночнику, Расторопша направился искать Бульгуна.




Глава 4. В гостях у водяного


Первое правило при общении с неудачником: не упоминать о его неудачах. И это правило срабатывало, как правило, в том случае, если подходить к нему правильно. Водяной этого правила не знал, но нутром чуял, что надо как-то вытягивать друга из трясины грусти.

Посему, в связи с вынужденными «каникулами», Бульгун, когда несколько отошел от потрясения, долгое время проводил на озере у Тритохи. Нет, он не рыбачил, а с водяным в кости резался. Только игра в кости могла его отвлечь от дум тягостных. Водяной сразу просек это дело, и чтобы его товарищ окончательно не погрузился в пучину отчаяния, сам поднимался из прохладной пучины на поверхность озера чтобы растормошить лешего. Больно обожали они оба эту игру, были бы людьми, можно даже было сказать боготворили. Кстати, возможно на этом пристрастии они и сошлись так близко. Играли всегда на щелбаны. А на что ещё, согласитесь, играть им? Не на водомерок же, которые вокруг них носились как угорелые.

Вот и в этот раз, устроившись на коряге, под плакучей ивой, рубились они в кости, бросая кубики в пустую чашу располовиненного черепашьего панциря.

Водяному сегодня категорически не везло.

Не его день что ли?!

Хотя ночь сегодня выдалась просто замечательной с точки зрения водяного: хмурая, беззвездная, сырая, не по-летнему промозглая. Тритохе по определению не должно было не везти. Ан нет, все никак не везло.

Довольный Бульгун уже все пальцы об его гулкую как пустое ведро голову отбил. Что творилось с головой водяного, лучше и не спрашивать.

Тритоха был чутка старше Бульгуна, хотя среди долго-предолгожителей возраст понятие относительное. Ну какая разница, допустим, между пятисотлетним водяным и триста тридцатилетним лешим? Полтораста лет с хвостиком? Сущие пустяки или совсем чуток, как было сказано выше.

Так вот, Тритоха был чуть старше своего дружка и уже давно успел обзавестись не только красавицей женой, но и не менее прекрасными дочерями – чаровницами русалками. Тридцать три очаровашки, одна краше другой, хотя и все вроде бы одинаковые. Как любил повторять сам Тритоха – «икриночка к икриночке». И в отличии от болотного ему надо было пристраивать своих многочисленных девчат, которые лет сто уже были как на выданье.

Между щелбанами и бросками костей у них шла неспешная беседа, которая потугами водяного завсегда склонялась в одно и тоже русло.

– Да ночка сегодня и впрямь чудесная, – начинал издалека Тритоха.

– Чего в ней чудесного? Морось да сырь.

Бульгун метнул пару костей. Те звонко застучали по панцирю и, скатившись на дно, остановились. Выпало шесть и пять.

– Так в этом вся и прелесть, в повышенной влажности. Я в сушь и духоту плохо себя чувствую даже на дне озера.

Водяной взял кости и, подув на них, вроде как заклиная, бросил на панцирь.

Выпало три и два.

Тритоха скривился. Леший осклабился.

– А мне начхать. Теперь и подавно. Что теплынь, что волглость, все равно. Так, одиннадцать минус пять получается шесть. Давай свой толоконный лоб.

Тритоха покорно подставил голову и леший настучал ему щелбанов по разности сумм выпавших костей.

– Я тебе одну умную вещь скажу, только ты не обижайся! – потирая натруженный лоб, как бы между прочим проронил водяной. – Вот, послушал бы ты паря умного Тритоху, сейчас бы горя не знал.

– Ты, о чем это, дружище?

Бульгун вновь подобрал кости и лихо закрутил их на панцире.

Выпало три и два.

Водяной приободрился в предвкушении сатисфакции.

– А о том! – Тритоха не стал лишними словами отпугивать удачу, закрыл глаза, что-то там прошептал одними губами и пульнул кости.

Открыл глаза и опять скривился – выпало у него три и… один.

Над озером разнесся гулкий звук очередного щелчка по лбу.

– А о том, – продолжил водяной прерванную речь, – что жениться тебе надо было и уже давно. Да и сейчас покамест ещё не поздно.

– Да кому я теперь нужен, без хозяйства, без леса, – вздохнул Бульгун и бросил удрученный взгляд в ту сторону, где за лесом, простиралось болото.

– Не скажи, – не согласился с ним Тритоха. – Ты леший молодой, с головой, с характером твердым, у тебя ещё все впереди. За тебя, только свистни, любая пойдет. Главное, чтобы жена умная попалась. Умная жена из любого вахлака человека сделает.

– Вот как раз человека из меня делать никому не позволю.

– Да это приговорка такая, – пояснил водяной. – Я имел в виду, что в нелюди выведет. Возьмём хоть мою Ундину. Умница, красавица, рукодельница – вылитая Марья-искусница – только с плавниками и перепонками на руках и ногах. Ну чего задумался, метай кости!

Бульгун рассеяно взял кости и бросил не глядя. Выпало две шестерки.

– Бульгун ты случаем не жульничаешь?

– Что, не понял?

Леший не без участия Тритохи окунулся в свои невеселые мысли.

– Я говорю, ты случаем не мухлюешь?

– А-а, да нет. Зачем?

– Ты смотри, играй честно!

– Да честно я играю. Бросай давай!

Водяной взял кости и стал их трясти в сведенных ладонях. Решив, что уже достаточно и кости прониклись чувством ответственности, Тритоха бросил их на панцирь.

– Твою пустыню! – ругнулся водяной. – Что за невезуха!

Безответственные кости выдали две четверки.

– Нельзя было вам выпасть так на прошлом ходу!

Тритоха в сердцах сплюнул в воду, опомнился, что запрещено даже водяным в воду плеваться (особенно в озера, колодцы и кружку супруги после ссоры) и опять заглотил свой плевок вместе с несколькими зазевавшимися водомерками, отчего закашлялся.

Бульгун незаметно улыбнулся. Захохотать не осмелился, зная обидчивость водяного.

– На этот ход бить не буду! – сжалился леший над водяным.

Тритоха не стал опротестовывать его решение, а продолжил загонять лешего в свои «сети».

– Жена заставляет тебя думать вдвойне, за себя и за неё. А как детки пойдут, тут уж не зевай, успевай и думать, и вкалывать. Особенно когда их, деток, столько сколько у меня. Почитай тридцать три, если уже не больше. И все-то дочки у меня раскрасавицы, разумницы, а какие разрукодельницы, свет белый ещё таких не видывал. И все как одна – икринка к икринке.

Если свою жену водяной называл «умницей, красавицей и рукодельницей», то, нахваливая дочек, дабы усилить хорошее впечатление, он, не мудрствуя лукаво, просто добавлял к описанию добродетелей жены соответствующие приставки. Звучало в целом хорошо за исключением описания их способностей к рукоделию. Согласитесь, «разрукодельницы» – звучит, мягко говоря, неоднозначно.

Леший таких языковых тонкостей не улавливал, поэтому считал данное не совсем ему понятное слово именно тем самым, какой смысл вкладывал в него водяной.

– И все они, заметь, влюблены в тебя без оглядки, – произносил водяной свою апофеозную фразу, и продолжая пристально смотреть на Бульгуна, с придыханием производил контрольную подсечку: – А любящая жена – самая лучшая жена на свете. Так что, может возьмешь какую-нибудь из моих дочек, Бульгун? На свой выбор. Такую гулянку устроим. Озеро неделю штормить будет.

Не хотел отказом обижать друга Бульгун, посему ответ у него был заготовлен заранее и уже не раз испробован все на том же водяном.

– Спасибо, друже, за доверие, за предложение руки и сердца своих прекрасных дочурок, но не до гульбы мне сейчас. Да и не получится у нас ничего хорошего. Ты ведь мне почти как брат, если не больше. Твои же дочери мне они… как… эти… блин, из головы вылетело, – леший подбирал правильное слово. Вроде и сестрами их не назовешь ежели их отец тебе «почти как брат» и дочерями слишком громко будет сказано, – а-а, вспомнил, они же мне как племянницы, я же их ещё всех головастиками помню. Можно сказать, вот на этих самых руках они выросли. Так что не обессудь Тритоха.

Слова Бульгуна водяного хоть и огорчали, но то в какой последовательности и каким тоном они были произнесены, почему-то заставляли Тритоху надеяться, что ещё не все потеряно.

– Ладно, проехали! – махал он перепончатой лапкой, наивно полагая что в следующий раз он уж точно Бульгуна уговорит забрать в жены хоть кого-нибудь из дочерей. – Давай бросай кости!

Видя на морде Тритохи непритворное разочарование, леший спешил обнадежить того.

– Да не переживай ты так, дружище. Твои дочки вон какие раскрасавицы и разрукодельницы, – тоже пришлось ему по вкусу выдуманное водяным слово, – за ними ещё очередь из женихов выстроится. Я тебе точно говорю. Попомни мои слова!

Слова эти были бездушному Тритохе как бальзам на душу.

– Ну, всё, всё, я же сказал, забыли, – с приподнятым настроением притворно ворчал он. – Бросай уже! Мне пора отыгрываться.

Друзья продолжили игру.

Водяной продолжил уверенно проигрывать.

Дальше стали болтать о всяких пустяках.

Вскоре болтать стало не о чем. Вроде поговорили обо всем. Голова водяного к этому времени уже ничего не чувствовала, впрочем, как и пальцы лешего.

Морось перешла в унылый дождик. Над водной гладью поднялся туман. Лягушки на озере принялись орать наперебой, лаская слух водяного и вгоняя лешего в хандру.

Светало.

Найти что ли дупло потеплее и посуше, да завалиться до осеннего равноденствия, подумал Бульгун, ну или пока водяной опять не позовет в кости играть.

Бульгун засобирался уже уходить, когда Тритоха вспомнил еще об одной недавно услышанной сплетне.

– А слышал, что болотник Зыбун отчебучил?

– Чего? – Бульгун насторожился, он в последнее время всегда настораживался как речь шла о болоте и его обитателях.

– Этот умник, чтобы в его «огород» никто не лез, навострился болотный газ с вечера поджигать. Люди их «призрачными», «блуждающими» огнями нарекли, «душами мертвых» и ещё всякими глупостями – и теперича они даже днем к нему за торфом, да за клюквой не суются. Молодец, да, Зыбун! Голова!

– Это он зря придумал, – разочарованно высказал свое мнение леший, он надеялся услышать что-то связанное с Нимфеей.

– Почему зря? Хорошо придумал. Зато никто не суется, – водяному идея Зыбуна с болотным газом явно понравилась, – будь у меня что-то подобное, я бы тоже это зажигал. И самому полюбоваться и нежеланных гостей отпугнуть.

– Добром его опыты не кончатся, – предположил Бульгун и потянулся на коряге. – Попомни мое слово.

Тритоха хотел возразить, но в этот самый момент на берегу раздался хруст. Кто-то неуклюжий наступил на сучок.

– Ой, гляньте, это откудова к нам такого красивого дяденьку замело?! – иронизируя усмехнулся водяной.

Бульгун оглянулся посмотреть кого там ещё нелегкая принесла и увидел взлохмаченного Расторопшу. Борода и одежка распорядителя были все в репьях и в каком-то пуху. Видок тот ещё.

М-да, домовые выглядели в лесу, как лоси на льду.

– Иль что забыл сказать пришел, – в тон другу произнес леший и криво усмехнулся.

– Не время зубоскалить, Бульгун – несмотря на свой нелепый вид, вполне солидно произнес Расторопша, сразу переходя к делу: – Я к тебе по одному очень важному делу, – тиун красноречиво зыркнул на навострившего уши водяного, – Давай отойдем!

– Зачем это? Говори здесь. Тритоха мне почти как брат. У меня от него секретов нет.

Конечно у лешего был секрет и не один, которые именно болтливому водяному он в первую очередь не доверил, но надо же было как-то выместить обиду хотя бы на этом тиуне.

– Угу, как брат я ему! – поддакнул водяной, которому может быть в первый раз так неслыханно повезло – услышать важную новость одним из первых, да практически же из первых рук. Этой, наверняка шикарной сплетне, можно будет самолично дать дорогу в жизнь.

Расторопша подумал немного и, решив, что не стоит лишний раз сердить лешего, рассказал об «очень важном деле».

– На наше княжество лихо надвигается. Люди ведьмака сюда призвали.

– Да ты что! Грл-л-бр-л! Кхе-кхе!

Водяной от такой новости съехал с коряги в воду с открытым ртом, наглотался воды и закашлялся. Это могло стать второй шикарной сплетней княжества – водяной захлебнулся. Но… не судьба.

– А я тут причем?

Казалось, что Бульгуна эта новость нисколько не удивила.

– На малом сходе было решено дать тебе ещё один шанс, – пояснил Расторопша. – Если ты одолеешь ведьмака, то тебе будет возвращен лес.

– Хм! А почему именно я?

– Все считают тебя отважным, сметливым и… ну и тебе вроде как нечего терять.

– Ага! Понятно!

Бульгун сделал умный вид, будто бы размышляет над предложением тиуна. Это Расторопшу несколько обнадежило.

– Тритоха! – наконец окликнул леший дружка.

– Ась!

– Глянь-ка, у меня на лбу, что «дурачок» написано?

Пребывавший в некоторой прострации водяной на полном серьёзе оглядел лоб Бульгуна.

– Нет, там вообще ничего не написано.

– Тогда какого рожна этот милостивый сударь, – леший кивнул на смиренно стоявшего на берегу распорядителя, – приперся именно ко мне?

Тритоха почесал свой натруженный лоб.

– А я почем знаю? Вроде как они там у себя в тереме считают тебя отважным и сметливым.

– Да, да, именно поэтому! – подал голос тиун.

– Угу, разумеется.

Бульгун опять замолк на некоторое время, изучающе поглядывая на Расторопшу. Под его взглядом домовой чувствовал себя неуютно, тем более во враждебном ему лесу, на берегу не менее недоброжелательного озера.

– А если я откажусь идти на верную смерть?

Леший сузил глаза, впившись взглядом в тиуна. Выведенный из равновесия распорядитель, как и наказывал теремной, намекнул издалека:

– В противном случае не видать тебе надела как своих ушей.

– Так у Бульгуна же нет ушей? – вклинился в разговор чрезвычайно наблюдательный Тритоха.

– Вот именно, – тоном теремного ответил тиун. – Можешь тогда даже и не мечтать о лесе, и вообще уйти в другое княжество, так как в этом тебе уже ничего не будет светить.

– Экие вы все там шустрые! – абсолютно не расстроился практически прямым угрозам Бульгун. – Не дадите леса и род с вами, а вот уходить мне или не уходить, это уже не вам решать!

– Правильно, мой друг! Не надо никуда уходить! – поддержал лешего Тритоха, которому ещё надо было дочерей замуж выдавать.

Водяной накинулся на пришлого.

– Чего вы все до Бульгуна привязались! То отлучаете его, то вообще на смерть лютую отправить хотите! Имейте совесть! Оставьте нелюдя в покое!

– Вы, уважаемый водяной не забывайтесь! – строго посмотрел на водяного распорядитель, отчего пыл у Тритохи сразу угас. – И не вмешивайтесь в наш сугубо деловой разговор.

– А разговор уже окончен, уважаемый тиун, – усмехнулся леший. – Не пойду я с ведьмаком силой меряться. Не пойду и точка!

– Это твоё последнее слово?

– Последнее, распоследнее!

– Я так теремному и передам.

– Давай, давай, до свидания!

– Молодец, Бульгун, что не согласился, – шепнул довольный Тритоха.

Расторопша развернулся и уже собрался уходить не солоно хлебавши – вектор принципиальности лешего оказался все же не той направленности – как его вдруг окликнул леший.

– Кстати, Расторопша, если не секрет, какого лешего, – Бульгун хмыкнул, – этот ведьмак к нам пожаловал?

– Не лешего, а болотного, – оглянувшись, обиженно буркнул себе под нос тиун.

– Чего? Громче говори, по чью тушу пришел?!

– Болотного он едет изводить, – достаточно громко произнес Расторопша, чтобы услышали только те, кого это касается.

Бульгун подскочил.

– Какого болотного?!

– А то у нас их много, – все еще дуясь на лешего, ответил тиун. – На Зыбуна, на его родимого!

Вот это новость! Бульгун не знал, что и сказать. Понятно, что Зыбун давно нарывался со своими опытами, на неприятность, но чтобы сразу ведьмака на него натравить, это надо было постараться людей так сильно достать.

Твою же, кикимору! Вместе с Зыбуном ведь может пострадать и его жена, и, что особенно прискорбно, их дочь. Бедная Нимфея!

Надо что-то думать! Надо что-то делать!

Встревоженный Бульгун обратился к ничего непонимающему тиуну.

– А это точно, что именно за болотным ведьмак едет?

– Точнее некуда!

– Друже, ты чегось эдак подскочил? – водяной тоже ничего не мог понять в такой разительной перемене настроения своего товарища.

– Это же вопиющий непорядок! – воскликнул леший, пытаясь скрыть волнение. – Я считаю, что нельзя позволить ведьмаку вот так являться и изводить кого-бы то ни было, пускай и нашего болотного.

Последнее слово тембром голоса леший произнес с уничижительным оттенком, чтобы его собеседники решили, что он печется в первую очередь обо всем тайном народе и в последнюю очередь о Зыбуне и его семье.

– Так ты готов выступить супротив ведьмака? – не веря своим глазам и ушам, поинтересовался тиун.

– В общем-то готов, но тут надо подумать, – ответил леший, неимоверно огорчив Тритоху. – Такие дела с кондачка не решаются. Ведьмака так с наскоку не возьмешь.

– Бульгун, ты чего с кедра рухнул?! – водяной растерянно переводил взгляд с лешего на тиуна, не понимая, что сейчас вообще происходит у него на озере. – Зачем тебе это? Ты хоть понимаешь куда ввязываешься?

– Не так страшен волхв, как его малюют! – вспомнил Бульгун древнюю отговорку. – Не дрейфь, Тритоха, что-нибудь придумаем!

Тритоха не дрейфил, он попросту негодовал и свое негодование выплеснул на тиуна.

– Знаете-ка что, любезный, идите-ка вы отсюда лесом! Пришли тут, понимаешь, парня смутили. На смерть лютую предлагаете идти ему. Угрожаете. Навязываете. А Бульгун между прочим холостой, потомством ещё не обзавелся. Ему не положено в такие авантюры ввязываться. Идите отсель по добру, по здорову!

Тиун пропустил мимо ушей гневную тираду водяного, ожидая более ясного ответа от лешего.

– Так что мне передать теремному?

– Передай теремному мой пламенный привет!

– В смысле?

– Скажи, что я согласен на его условия и пойду супротив ведьмака.

Леший подмигнул распорядителю.

– Ой, дурак! – простонал водяной, сунул голову под воду и стал пускать пузыри. Он так всегда делал в редкие минуты отчаяния.

– Отлично!

Расторопша уважительно показал большой палец.

– Ступай уже, обрадуй там своих!

– Удачи тебе, Бульгун! – крикнул на прощание тиун и с чувством исполненного долга удалился. Вот что значит, тонкий намек.

На некоторое время леший оставался один – Тритоха все ещё пускал скорбные пузыри отчаяния.

Это позволило лешему обмозговать как быть с образовавшейся проблемой в более-менее спокойной обстановке.

Как говорится: назвался мухомором – получай лаптем по морде.

Пока ясно было только одно, что ведьмака голыми руками не возьмешь.

В этой связи надо было что-нибудь придумать и времени для этого оставалось катастрофически мало. Ведьмак уже в княжестве, княжество удельное, небольшое по сравнению с другими, а значит вскоре он появится в пределах прямой видимости.

Может сообщить болотному и предложить тому временно перекочевать всей семьей, да хотя бы сюда, на озеро к Тритохе?

Хорошая идея!

Конечно, его дружок будет против, но водяного можно будет уговорить. Сложнее будет уговорить Зыбуна. У того своя философия жизни. Скорее всего не согласится болотник. Вредный он слишком для этого. Вредный и упрямый. А если хотя бы предложить ему жену и дочь отправить в укромное место? Нет! Они без болотного, без отца семейства, тоже не согласятся. А коли так, то придется действовать на дальних подступах. Только как, как?

Лешаку категорически не приходило на ум ничего толкового. Всякая ерунда в голову лезла. Так глядишь и на самом деле придется в открытый бой вступать с ведьмаком. Бульгун иллюзий не питал, думая о том на чьей стороне будет перевес. Точно не на его.

М-да, с такими пораженческими мыслями его точно укокошат.

– Бульгун, дурила, ну куда ты ввязался?! Зачем?

Водяному надоело пускать пузыри и он вынул голову из-под водной толщи.

– А затем, мой дорогой Тритоша, что кому-то надо встать на защиту своих соплеменников, наших весей и просторов.

Прозвучало пафосно и неестественно, но водяной воспринял слова лешего вполне серьезно.

– Понятно, что надо. Только никак в толк не возьму, зачем именно тебе это надо?

– Тебе этого не понять, – загадочно промолвил Бульгун, естественно не собираясь делится с водяным истинными мотивами своего псевдопатриотического порыва.

– Что верно, то верно. Нормальному нелюдю это не понять. Эх-хэх-эх!

Тритохе непонятно было, зачем соваться в пекло по собственной воле. Вот хоть убейте этого лешего, не понимал он и все тут.

– Вместо того, чтобы эхать да охать ты бы лучше подсказал мне чего дельного, – попытался Бульгун как-то подбодрить приунывшего дружка.

– А чего тут подсказывать, вон лучше уж сразу утопись в озере, все меньше мучится чем корячиться от заклятий ведьмака.

Леший невесело усмехнулся.

– Ну, кончай киснуть, друже. Я же серьезно прошу, может что подскажешь?

– Подскажешь, подскажешь, – передразнил Тритоха товарища. – Ты же меня все равно не слушаешь. Сам заварил кашу, сам и расхлебывай. Кстати, не хочешь хлебнуть?

– В смысле?

– Я говорю, может выпьем? С твоей проблемой без корчаги не обойтись.

Тут надо пояснить, что тайный народ если и пил, то исключительно воду, и только лишь по особым случаям молочко в качестве десерта. У водяного же на дне озера били холодные ключи с чистейшей водой, в которой было много всяких полезных элементов. От такой воды в голове прояснялось и мысли тогда текли легко как ручеек в прохладном овражке.

Водяной любил выпить бочонок этой отменной водицы, опосля чего чувствовал себя необыкновенно весело. Мог шутить и забавляться. Иногда от его забав и шуток правда страдали безвинные рыбаки. Поэтому Ундина, его супруга, строго следила, чтобы Тритоха пил ключевую воду только по праздникам, когда люди не рыбачили. А тут как раз, случай подвернулся с другом накатить.

– Ну что, нырну я за шкаликом?

Леший смотрел на водяного, размышляя над предложением и это начинало уже раздражать последнего.

– Бульгун ты где? Э-эй! Ты вообще здесь?

Леший наконец расплылся в широкой улыбке. Конечно же, как он сразу не додумался. Ай да, водяной! Ай да, щукин сын!

– Тритоха, ты гений! – воскликнул Бульгун, схватив дружка за чешуйчатые плечи.

– Я знаю! – невозмутимо изрек водяной, так как будто его каждый день гением называли или на самом деле он считал себя таковым. Его волновал другой насущный вопрос: – Так мы пить будем?

– Будем! Мы обязательно выпьем, дружище! – потряс его леший и стиснул в объятиях. – Только не сегодня! В другой раз! А сейчас мне надо бежать!

– Куда?

Водяной опять перестал понимать, что происходит и в первую очередь, что происходит с Бульгуном.

– На поле брани! Спасибо за подсказку!

С этими словами леший был таков. Исчез в предрассветных сумерках как его и не было.

– Дела-а! – промолвил Тритоха. То, что он гений, водяной не сомневался, только вот бы ещё понять, что же он такого гениального подсказал Бульгуну.

Посидев ещё некоторое время в раздумье на коряге и так толком ничего не поняв, водяной нырнул к себе. Может получится сегодня гению тайком от жены хлопнуть добрую осьмушку артезиановки.




Глава 5. Знакомство со злыднями


Можно, конечно, и зайца научить играть на свирели. В этом чудесном мире, в принципе, ничего невозможного нет. Так думал Бульгун, направляясь в одну небольшую деревеньку, чтобы переговорить с одним своим, тоже не очень-то большим, знакомым.

Просыпавшийся лес, умытый ночным дождиком, в своем пышном наряде выглядел великолепно. Деревья и кусты, травы и цветы на полянках, и даже мох на вросших в землю валунах, выглядели нарядно и свежо. В воздухе, наполненном предрассветным, еле уловимым волшебством, растекался земляничный аромат. То тут, то там, слышались первые ещё робкие птичьи трели – просыпавшиеся пичуги с некоторой неловкостью нарушали чарующую тишину дремотной таежной глуши. Менее утонченные натуры, в простонародье – дятлы, деловито перелетали с дерева на дерево, наполняя лес дробными «барабанными» перестуками. В траве пыхтели ежи. Сорванцы бельчата чуть свет уже резвились на ветках. Упитанный барсук ворча протискивался в свою нору под поваленной сосной. Серая жаба, крупная и медлительная, степенно сидела на небольшом камне у ручья, выглядывала себе зазевавшийся завтрак. Дупловики и листотрясы – шебутная мелюзга, – чувствуя приближение лешего, выглядывали из своих крохотных пристанищ, и радушно махали ему. Бульгун в ответ приветливо улыбался.

Звуки, запахи и открывающиеся виды, пьянили. Усыпанная шишками и листьями земля легко дышала полной грудью. Леший слышал её глубокое и ровное, не заметное для других дыхание, и все внутри его наполнялось такими же легкостью и спокойствием.

Эх, если бы не новая забота, прямо сейчас бы бросился на укрытую хвоей матушку-землю, раскинул бы руки насколько можно далеко (а леший мог вытянуть руки ох как далеко!), прижал бы эти дремучие красоты к груди и держал бы крепко-крепко в своих объятиях до скончания времен. В такие минуты Бульгун становился сентиментальным до невозможности. Впрочем, на его месте любой, кто мог также тонко чувствовать красоту природы во всех её проявлениях, во всем многообразии, не мог бы остаться равнодушным к тому обыкновенному чуду, которое происходило вокруг прямо на глазах.

Хотя лешему не составляло труда промчать через весь лес от озера до опушки за каких-то пару минут, продвигался он по чащобе не спеша. Всё хотелось заприметить, всё запомнить таким прекрасным. Вдруг так случится, что больше никогда он этой прелести не увидит.

Но, как ни медленно он двигался по таёжным звериным тропкам, а все равно довольно быстро очутился у деревни. Порыскав по хлевам да овинам, Бульгун вскоре обнаружил того кого искал в свинарнике.

Рюмашка, тот самый злыдень которого он однажды пожалел, промышлял в этой деревеньке, выжидая, когда кто-нибудь из работяг сорвется и уйдет штопором в запой. Тогда и он тут как тут. Нынче же была страда. Крестьяне работали не покладая рук. Не до гульбы им было. Поэтому Рюмашка изнывал от безделья.

Увидев Бульгуна злыдень почти искренне обрадовался. Как же, самый известный нынче на все княжество леший к нему пожаловал и, похоже, не просто лясы поточить.

– Здорово, Рюмашка!

– Наше вам почтение, господин хороший!

Поприветствовали они друг друга.

– С чем пожаловали? – оценивающе прищурил глаз Рюмашка, как будто разговаривал с первым встречным. Ну что поделаешь, такой уж у злыдней был стиль общения.

Бульгун усмехнулся. Он не понаслышке знал о своеобразных заскоках у злыдней, и в первую очередь благодаря редкому, но длительному общению с Рюмашкой. Поэтому леший не обращал внимания на вызывающее поведение злыдня, которое со стороны выглядело чудаковато. Что поделаешь, любили злыдни хорохориться.

– Помощь твоя нужна, приятель.

Услышав, что лешему нужна его помощь, да ещё и что назвал тот его приятелем, злыдень чуть не подпрыгнул от восторга, но сразу взял себя в руки, чтобы о нем ещё глупостей не подумали.

– Помощь, говоришь, – с хрипотцой протянул Рюмашка, делая максимально безразличный вид. В этот момент он был похож на маленькую копию главаря разбойников с большой дороги, к которому пришел обычный смерд с челобитной. По крайней мере, так ему самому казалось. – А в чем заключается эта помощь?

Еле сдерживая улыбку, леший пояснил этому доморощенному «крестному отцу»:

– Тут такое дело… к нам в княжество пожаловал ведьмак, а теремной попросил меня разобраться с ним.

Новость про ведьмака с Рюмашки всю показную напыщенность как слизала как корова шершавым языком.

– Ведьмак, говоришь?! Пожаловал к нам, говоришь?! – засуетился злыдень, семеня из угла в угол по жухлой соломе свинарника. – А, какого лешего, прости Бульгун, он к нам заявился?

– Да это разве важно?! – хмыкнул леший. – Важно, что многие наши могут пострадать.

– Что верно, то верно, пострадать могут многие, – не мог не согласиться с ним злыдень. Устав ходить из угла в угол, он начал наматывать круги по свинарнику. Вдруг он внезапно остановился и настороженно посмотрел на лешего: – Слышь, Бульгун, а как ты собираешься одолеть ведьмака? И зачем тебе я?

И тут леший поделился своей рискованной идеей, которую ему, сам того не ведая, подсказал водяной.

– Ведьмак, суть человек, только силы в нем колдовской немеряно. А каждый человек имеет слабость. Я от кого-то слышал, что ведьмаки имеют слабость к хорошему вину. Вот и подумал не споить ли нам его. Правда говорят, что ведьмаки никогда в жизни не напиваются. Ну да это, мне кажется, все зависит от количества и качества хмельного питья. Если ему вместо хорошего вина, подсунуть плохую водку, то тут даже самый сильный ведьмак не устоит прежде всего на ногах. А там уже его и одолеть будет проще простого.

– Весьма трезвый подход, – оценил Рюмашка «пьяную» идею лешего, делая вид, что не понимает к чему клонит Бульгун. – Ну и причем тут я?

– Как причем?! Кто как не вы злыдни, лучшие в этом деле мастера, способные напоить любого человека, до, как вы сами выражаетесь, «зеленых человечков»! Ты мне как раз и нужен, чтобы помочь споить ведьмака.

Дальше делать вид, что якобы ничего не понимает, Рюмашка уже не мог по вполне понятным причинам, но надо было как-то так деликатно отказать, чтобы не обидеть лешего. Все же тот ему когда-то буквально жизнь спас.

– Извини, Бульгун, не могу. Однажды, да ты и сам знаешь, я вот также по простоте своей напоил одного человека, так потом всю зиму в дупле у тебя в лесу заместо кукушки куковал. Нынче, не дай род что, мне уже некуда будет податься, у тебя то и леса уже нет.

Ничего не скажешь, деликатно отказал злыдень, резанул лешему ухо, и рану душевную вновь растеребил.

– Да и страшно мне, честно говоря, – признался-таки Рюмашка, видя, как помрачнел леший. – Ведьмак ведь не обычный алкаш, не даст так просто себя вокруг пальца обвести. Встрянешь ты с ним и я вместе с тобой, если пойду. Вместе встрянем.

– Так ты пойдешь или нет? – спросил угрюмо леший, который не получил внятного ответа, пойдет с ним злыдень или нет. Без Рюмашки его план не стоил и чеканного гроша, который ведьмак по старой традиции бросит на оставшееся от Бульгуна мокрое место.

– Прости… п-п-приятель, – заикаясь, впервые в свой долгой жизни произнес новое слово Рюмашка. – Я не трусло, но… не мое это ремесло.

Бульгун тяжело вздохнул и в сердцах передразнил:

– П-п-понятно все с т-т-тобой, п-п-приятель.

Получилось очень даже обидно, настолько обидно, что лешему стало неудобно.

– Ладно, покедова! Живи в своем свинарнике и радуйся жизни. За меня не переживай!

Бульгун вылез через щель в стене наружу, на свежий воздух, и направился к лесу.

– Обожди-ка, Бульгун! – злыдень догнал лешего около плетня.

– Что ещё? Совесть заиграла? – пришла пора невесело потешаться лешему, поглядывая сверху вниз на виновато стоящего перед ним низкорослого Рюмашку.

– Нет, не заиграла! – искренне ответил злыдень. – А что это такое, совесть?

– А-а, для тебя это неважно! – махнул рукой Бульгун. – Так что тебе надо?

Рюмашка потешно ощерился, оголив передние резцы, из-за чего стало совершенно не отличить его от обычной крысы.

– Я тут прикинул, а что если тебе с атаманом нашим, со Стопарем это дело не обговорить. Если хочешь, я тебя с ним сведу, а то так он ни с кем левым, якшаться не будет. Что скажешь?

– Что скажу, толку от вашего брата мало, – скептически отнесся к предложению Рюмашки леший. – Ты же сам сказал, что вы не трусло, но не ваше ремесло сделать что-то по-настоящему отчаянное.

– Нет, это я так только про себя сказал, – совершенно не обиделся злыдень. – А Стопарь не такой, он как раз-таки отчаянный и смекалистый. Недаром он у нас атаманом. Поговори с ним, посоветуйся. Если с твоим планом он не согласится, то может чего дельного подскажет.

Рюмашка умоляюще посмотрел на лешего. Может быть злыдень и не знал, что такое «совесть», но где-то глубоко внутри у него теплилось нечто похожее. Как минимум редкое среди злыдней чувство благодарности.

И суровый лешак дрогнул под его просящим взглядом.

– Думаешь, стоит ещё и на вашего атамана время терять?

– Думаю, стоит! Пошли, Бульгун! – Рюмашка потянул лешего за рукав медвежьей тужурки. – Пошли п-п-приятель!

– Ну, давай, сходим!

Бульгун в сопровождении Рюмашки направился в логово злыдней.



– А что тут думать, делать надо! – выслушав план лешего, Стопарь воспринял его идею «на ура!». – Сам бы я никогда до такого не додумался – тут надо отдать тебе должное, Бульгун, – а вот поучаствовать в подобной дикой авантюре у меня ума хватит.

– Ты это серьезно?

Леший не поверил услышанному. Думал, что, как пить дать, Стопарь сейчас тоже начнет увиливать, искать отговорки.

– Более чем! Я в деле, раздави меня домовина! – подтвердил свое участие атаман злыдней. – Я пойду с тобой сам и не из-за желания творить добрые дела. На такие дела, как и на вашего брата мне плевать с высоченной виселицы. Просто засиделся я здесь, разгуляться мне надо. Чую то еще веселье будет. Это же надо додуматься, ведьмака споить. Вот я и подумал, а может действительно праздник душе устроить! Я его долго жду! – врал Стопарь, не было у него души, но врал вдохновенно, – Смотреть тяжело на творящийся вокруг беспредел. Люди все меньше пьют, все меньше дерутся по пьяни, реже от души проклинают друг друга. Сквернословят по пьяной лавочке, но это так, больше ради прибаутки. Мало осталось настоящих потенциальных пропойц и дебоширов. Вот раньше, помню, нажрутся все и давай молотить друг друга по мордасам. Кабаки в щепки разносили. Домой придут на рогах, за топор схватятся и ну гонять жену и тещу, а то и деток малых вместе с ними. Любо дорого смотреть. Не то что нынче. Выпил, пришел, уснул… Выпил, пришел, уснул… Никакой романтики!

Леший, конечно, тактично слушал с прискорбным выражением на лице и даже кивал изредка головой, но никоим образом не разделял душевные терзания бездушного злыдня.

– Кстати Бульгун, выпить не хочешь? – спохватился Стопарь, что гостю до сих пор чарку не поднес по хорошей человеческой традиции. – У нас тут и бражка, и кумышка, и водочка, и винишко, и наливки, и настойки, и даже, вот первачок имеется. Чистый как слеза русалки. Выбирай!

– Нет! Спасибо большое, конечно, но я не пью хмельного. Вообще не пью! – категорично отказался от предложенной выпивки леший.

– Вот это верно, наш хлопчик! – нисколько не обиделся отказу Стопарь. – Правильно, ребятушки?!

– Угу! Верно! Точняк! – весело закивали ближайшие подельники атамана: Жбан, Пузырь и Фуфырь, сидевшие на бочонках и флягах с хмельными напитками.

Рюмашка, скромно стоявший в углу, сиял от радости, как протертый граненый стакан, от того что его лесной протеже пришелся атаману по нраву.

Леший огляделся.

Логово злыдней было завалено бутылями и бочонками разных форм и размеров, заполненных всяческими хмельными жидкостями, и располагалось под полом одного из самых больших кабаков города, куда со всего посада тащили бедные людишки свои кровно заработанные деньги, чтобы пропить их. Отсюда злыдни незаметно сопровождали своих потенциальных клиентов к месту жительства, чтобы поглядеть как тот поведет себя в своем доме, здесь же окаянные нелюди вели счет новым человеческим адептам многочисленной секты почитателей «зеленого змия».

Сами злыдни придерживались сугубо трезвого образа жизни. Никто и никогда из них даже не пробовал хмельных напитков, ибо, как они полагали, все это «добро» должно было достаться людям.

Заметив несколько если не брезгливое, то претенциозное выражение на лице лешего, задетый Стопарь заметил:

– Что, Бульгун, нос воротишь? А ты не вороти! Ты не смотри на нас с высоты своей правильности. Мы здесь тоже хоть и не по принуждению, но и не по собственной воле тянем свою лямку как проклятые. Спаивать оступившегося слабака – такова нелегкая доля злыдней. Ты вот думаешь что человек в кабак идет чтобы напиться и забыться? Нет, человек в кабаке храбрости набирается. Людей столько страхов окружает: жена сварливая, барин драчливый, оброки неподъемные, дети голодные, зимы холодные – в общем полное лукошко. В том числе и ваш полуночный брат с виду весь такой правильный, да непонятный человеком до конца, в стороне не остается, пугает: домовой в доме, банник в бане, леший в лесу, водяной в озере и многие другие наши соседушки невинные, хлевники, гуменные да овинные. Что человеку остается? Идти сюда за храбростью! И тут уже мы подключаемся, помогаем им почувствовать себя не мелкой сошкой, не вошью, не тварью дрожащею, а право имеющим. Согласен, некоторые с ней, с храбростью хмельной, перебирают, срываются, тогда случаются потасовки или другие неприятности. Но в целом мы не худшим делом чем вы, якобы правильные нелюди, занимаемся. По крайней мере мы их никогда не пугаем, даже нечаянно. Зато подливаем без устатку. Так-то!

Стопарь замолчал, продолжая с уязвленной ухмылкой наблюдать за гостем. Лешему, который был не совсем согласен со злыднем, точнее, согласен, но не со всеми словами, все же мысленно пришлось признать частичную правоту сказанного Стопарем.

– Да я ничего такого и не думал, – пожал Бульгун плечами. – Я к вам отношусь как и к другим. Не разделяю по важности и полезности. Каждый свою лямку тянет. Главное, чтобы по правилам все было.

– Вот! – подпрыгнул Стопарь. – По правилам! То-то и оно, что для нас правила очень жесткие установлены стариком Родом испокон веку. Чуток переусердствовал и баста. Из-за чего мы с братвой, как говорится, по лезвию ножа ходим. Другим свободы и творческого простора больше дано, а мы в такие рамки загнаны, что в пору волком взвыть или… спиться. Правильно я говорю, братцы?

– Угу! Верно! Точняк! – теперь уже угрюмо закивали Жбан, Пузырь и Фуфырь, продолжавшие сидеть на своих местах.

А ведь им и впрямь несладко приходится, подумал леший, припомнив ту грустную историю с Рюмашкой, которая, если бы не его вмешательство, могла закончиться весьма трагично для последнего.

– Тут я с вами полностью согласен, тяжела ваша рюмаха! – чистосердечно заявил Бульгун и в эту его честность Стопарь сразу поверил.

– Ладно, проехали! – добившись от лешего признание нелегкой доли злыдней, примирительно произнес их атаман. – Так ты точно не хочешь ничего попробовать, Бульгун? – еще раз предложил Стопарь. – Вот, хотя бы медовушку. Сладенькая, говорят, и идет так легко аки водичка дождевая.

– Благодарю, не буду!

Атаман злыдней многозначительно хмыкнул. Он был доволен твердостью взглядов и понятиями лешего.

Стопарь давно и много слышал про Бульгуна. Странный этот леший был, своеобразный: с одними, с теми, с кем бы не стоило тягаться, он был несговорчивый; с другими, кого можно было не замечать, добродушный. Не такой как другие лешаки. Говорят, дружбу водил с водяным и каким-то банником. Вон Рюмашку у себя в лесу приютил, не постеснялся. А сейчас и вовсе подвязался против ведьмака переть. Стальные видать у него… эти… там ещё буква «Ц» в середине слова… а-а, прынцыпы. С таким чудаковатым лешаком не западло было и скорешиться.

– Ну коли пить не хочешь, чего сидеть, – хлопнул себя по коленкам Стопарь, – пора двигать. Как говорится: время – деньги, деньги на бочку, а бочку до дна, да за воротник.

– Как? Прямо сейчас двинем?! – удивился Бульгун, – Я тут хотел кое какие детали плана обсудить.

– Да, брось ты! Война план покажет! – подмигнул лешему удалой атаман злыдней и добавил, чтобы не показаться безбашенным на всю голову: – По дороге порешаем дела наши скорбные.

– Ну, коли так… – поднялся леший с пивного бочонка. – Двинули!

Бульгун проскользнул в прощелину между половицами.

– Пузырь, ты за старшего! – распорядился напоследок атаман. – В мое отсутствие, чтобы ни одного алкаша не прозевали. Глядите в оба!

– Будет исполнено, бугор!

– Вернусь, проверю!

Стопарь погрозил своим пособникам и выскользнул из логова следом за лешим. Как говорится: время – деньги, деньги в кубышку… ну в общем что-то типа того.




Глава 6. Хороший, плохой, злобный


Ведьмак неторопливо ехал на своем верном вороном коне по лесной просеке и неприятно удивлялся тому, сколько в живописных и, вместе с тем, глухих лесах этого таёжного княжества всякой «нечистой» всячины. Своим колдовским взглядом ведьмак видел сквозь зеленые стены густых зарослей очертания и образы разных тайных сущностей на сотни ярдов, которые испускали невидимое обычному человеческому глазу свечение, вызванное незаурядной силой этих сущностей. К слову сказать, ведьмак мог увидеть «нечисть» и под землей, на глубине до пяти футов, и под толщей воды – до одного кабельтова, и, без сомнения, в самой вязкой болотной трясине, где-то почти до фурлонга. На открытом же пространстве, вся «нечисть» для него была и вовсе как на ладони. До самого горизонта мог он «видеть» этих ненавистных ему окаянных тварей.

Он был одним из тринадцати ведьмаков, точнее тринадцатым. Слава о нем гремела далеко за пределами того эрц-герцогства, где он когда-то появился на белый свет. Его деяния были широко известны как людям, так и нелюдям. И хотя он боролся в основном с "нечистью", боялись его и те, и другие одинаково. Ведьмак же не боялся никого ни людей, ни нелюдей. С последними же он всегда упорно искал встречу, где бы то ни было и сколько бы их не было.

В дорогу ведьмак облачился в свое обычное походное платье, поверх которого был надет черный плащ с глубоким капюшоном. Из-под плаща выглядывала самая главная драгоценность ведьмака – обережный амулет, висевший у него на шее, на толстой золотой цепи. Этот амулет стоил целое состояние, он был выплавлен из золота и инкрустирован девятью магическими камнями, тоже, кстати весьма драгоценными. В оберег были вплавлены: кусок топаза – что помогает от дурного глаза, фрагмент оранжевого опала – чтобы нечисть не достала, осколок аметиста – что уберегает от чудищ когтистых; пятикаратный рубин – держит в норме холестерин, уменьшает адреналин и отпугивает образин; иссиня-красный сапфир – любой яд превращает в кефир, а обычный кефир – в эликсир; ещё камень, что зовут изумруд – сбережет от серьезных вирусных простуд; оливковый морганит – что проклятье всегда отразит; оранжево-желтый гелиодор – порче и пагубе даст отпор; а ещё кусочек лучистого циркона – от оборотней и зомби круговая оборона.

Но самое главное, конечно же, было не во внешней красоте амулета, стоимости камней и их минеральном магизме – сверх всего этого на оберег было наложено тройственное заклятие от происков любой нечисти, которая могла повстречаться на жизненном пути мага.

Медальон был настолько сильным, что только одно прикосновение к нему уничтожало в прах любую тайную сущность, без вариантов, суда и следствия. Да и нахождение поблизости негативно сказывалось на самочувствии даже из числа самых выносливых полуночников.

Помимо этого могучего артефакта, из-за правого плеча ведьмака выглядывала отполированная до блеска рукоять ведовского клинка – двуручного меча-бастарда – выкованного лучшими магами-кузнецами потайных горных требищ. Этот меч легко разил всяческую «нечисть», убивал любое порождение тьмы, порой совершенно безобидное, одним выверенным ударом. К седлу ведьмака были приторочены сумки с дорожным барахлом, плоская кожаная тула, из которой выглядывало оперение заговоренных стрел и исписанный рунами кожух с тисовым луком.

Он уже забавы ради подстрелил заговоренной стрелой одну неосторожную любопытную лесавку, но покамест решил больше не тратить особые стрелы на мелюзгу, которой местная чащоба просто кишела.

Разделаюсь с болотным чудовищем, надо будет зайти к их князю, лениво думал ведьмак, уже заранее зная, что тот побоится отказать ему в аудиенции, и сообщить, что у него в княжестве нечисти пруд пруди – плотину городи, и что она вольготно себя здесь чувствует, ну и намекнуть, что в их стороне работенки не на один месяц, и, соответственно, не на один кошель с чеканной монетой. А там пусть князь сам решает.

Ведьмак с презрением подумал о местных волхвах и ведунах, которые практически не боролись с нечистью, предпочитая её попросту не замечать.

Или действительно не видели?!

В своих-то краях, ведьмак и его сотоварищи, их чертова дюжина, уже давно уже проредили эту мерзостную грядку, практически истребив поганое нечестивое отродье. Изводили они нечисть везде где её находили: на мельницах, в замках, домах, лесах, реках и болотах. Хорошо тогда ведьмаки потрудились. Так потрудились, что те, кто из этих исчадий остался в живых, завидовали своим мертвым соплеменникам, хоронясь в глубоких пещерах и забиваясь в склепы на кладбищах. Вы спросите: почему в пещерах? Потому что туда было лень спускаться ведьмакам. А почему в склепах? А потому, что рядом с мертвецами ведьмаки не видят своим особым зрением «нечистую силу». Почти совсем не чуют родимую.

Об этой их странной особенности, точнее уязвимости, Стопарь с Бульгуном слышали, но проверить на практике им ещё, слава старику Роду, не доводилось. А рано или поздно придется, если они хотят подкрасться к ведьмаку максимально близко.

Сначала леший и злыдень надумали встретить ведьмака на каком-нибудь погосте, надеясь, что там он их точно не «увидит», вот только как его там споить – задачка со звездочкой. Ведьмак же не дурак останавливаться, ужинать и пить там, где он наиболее уязвим. Такие ведьмаки долго не живут. А их оппонент, по слухам, было уже далеко не подросткового возраста, если не сказать больше.

Впрочем, если попробовать…

Нет не стоит!

Тогда, может быть, нужно…

Нет, не нужно!

Так ничего не придумав с погостом, остановились на варианте с ближайшей придорожной харчевней.

Смеркалось, поэтому Бульгун и Стопарь, справедливо предположили, что даже ведьмакам и их лошадям тоже нужен какой-никакой отдых, и что они ни за что не пропустят постоялый двор, к тому же один-единственный на всю округу.

Для приведения в жизнь своей рисковой затеи, то есть для умерщвления ведьмака, главные действующие лица заблаговременно объявились в харчевне, чтобы провести разведку, рекогносцировку и посмотреть какой же план предложит им кабацкая специфика в намечающейся «войне».

Как и следовало ожидать, все нелюди драпали кто куда лишь почуяв приближение ведьмака. Не был исключением и злыдень, смотрящий в харчевне. Так что, получить помощь от кого-нибудь из местных нашим героям не представлялось возможным. Тем не менее удача им если не улыбнулась, то состряпала вполне похожую на улыбку гримасу, причем дважды, но в виде оскала человеческого черепа. В том смысле, что недалеко от выбранного кабака, практически на заднем дворе, у опушки, ими было обнаружено небольшое, в семь холмиков, стихийное кладбище. Вторая удача заключалась в том, что на холмиках не было крестов, а лежали валуны, так, для очистки совести кабатчика. Это означало, что можно будет разделить эти скорбные юдоли с их первыми и вторыми обитателями – покойниками и червями – притаившись рядом с теми и другими до поры до времени.

– Короче, так Бульгун, ты пока притаишься среди этих дохляков, а я займусь первой частью нашего плана, – сказал Стопарь, усевшись на один из холмиков.

– Что ты собираешься делать?

– Пойду в кабак и постараюсь накачать ведьмака хорошим вином или плохой водочкой. Если все пойдет по плану, потом уже будет твой выход.

– Ты собираешься идти туда один? Это опасно. Давай вместе!

– Бульгун, – усмехнулся злыдень, – ты леший, тебе там, – махнул головой в сторону харчевни, – делать нечего. А я в любом кабаке как журавль в небе.

С этим леший поспорить не мог. Что есть, то есть. Кабаки и пивнушки, стихия злыдней.

– Хорошо! Давай так и сделаем! – согласился со Стопарем леший. – Только как я узнаю, когда ведьмак напьется?

– Когда, вернее если, ведьмак дойдет до кондиции, я тебе подам знак.

– Какой?

– Условный! – нетерпеливо заелозил Стопарь, ему ещё самому надо было подобрать верное укрытие, чтобы ведьмак его не обнаружил, а судя по неприятным ощущениям, ведьмак уже был совсем близко к кабаку, где-то в получасе езды от него. – Все, давай! Здесь ховайся. Я помчался. Не дрейфь и жди сигнала.

– Ни пуха! – вспомнил леший людской пароль-приговорку на удачу.

– К ангелу! – выдал свой отзыв злыдень и легкой тенью скользнул в сторону кабака.

Проследив за юрким злыднем, леший выбрал могилу посвежее и притаился рядом с останками какого-то неудачливого забулдыги с пробитым у виска черепом. Зарыт мертвяк был неглубоко, на глубину чуть больше аршина, из-за чего Бульгун опасался быть обнаруженным ведьмаком, вздумай тот прогуляться, например, перед сном, в сторону опушки. Но другой альтернативы у него все равно не было. Пришлось полагаться на фарт и то, что слухи про покойников не врут.

Стопарь же, резво пробежавшись по кабаку, и оценив запасы и местоположение спиртного, к своей радости обнаружил за кабацкой стойкой чан с кипятком, в котором лежало несколько общипанных куриц. Отличное укрытие. Хоть и куры, а тоже ведь мертвечина. По идее не должен ведьмак его здесь обнаружить. Стопарь притаился среди куриных тушек, откуда он все прекрасно видел, а его не видел никто, в том числе, надеялся он, и ведьмак, при условии, что сплетни про жмуриков не пустой звук. Жарковато злыдню в кипятке, душновато, да придется ради дела потерпеть.

К этому моменту на постоялый двор въехал ведьмак и харчевня эта ему сразу как-то не понравилась. Перекусить и ехать дальше в ночь? Можно конечно, ему то что. Коня немного жалко. Весь день под седлом. Ладно, пусть отдохнет до первых петухов, а там видно будет.

Спешился ведьмак и передал узду подоспевшему мальчугану, сынишке хозяина постоялого двора.

– Оботри моего коня, чистой водой напои, отборным овсом накорми и спать уложи.

Мальчонка растеряно лупал глазенками.

– Да шучу я, пацан. Спать можешь не укладывать.

Ведьмак подмигнул мальцу и, звеня серебрянными шпорами, вошел в трактир.

Внутри было пусто. Почти пусто.

Двое крестьян сидели за грязным столом, хлебали деревянными ложками щи. Ещё какой-то пьянчужка лежал лицом в миске с кислой капустой. Рядом с миской стоял ополовиненный штоф водки. В зале больше никого не было, если не считать самого хозяина, пузатого бородача в грязном фартуке, стоявшего за стойкой. И все же у ведьмака не проходило смутное ощущение, что за ним внимательно наблюдают со стороны, но как бы то ни было он больше никого не видел своим всепроникающим взором и ничьего присутствия не чувствовал. Чертовщина какая-то!

– Вечер добрый! – подошел ведьмак к стойке напротив шинкаря и вежливо того поприветствовал.

– Милости просим, добрый человек! – трактирщик выдавил из себя улыбку. По добротной одежде, эксклюзивному оружию и медальону он высоко оценил финансовые возможности нового посетителя, а по тройному шраму от когтей неведомой зверюшки, проходившему через все лицо гостя, пузач сразу догадался кто перед ним. Слышал краем уха от одних деревенских, останавливавшихся на постой, кого они в гости к себе поджидают. Скорее всего это и есть тот самый боевой ведьмак. – Вы только отужинать или на ночлег останетесь?

– А ты что скажешь? Стоит мне у вас останавливаться?

Ведьмак пристально посмотрел на трактирщика, поиграл желваками и бледные рубцы на его лице налились кровью. У шинкаря от острого как иглы взгляда, сердце застучало как-то чересчур быстро, того и гляди выскочит из груди к чертовой бабушке, а вдобавок ко всему нехорошему ещё и дыхание сперло. Хотел бы трактирщик сказать, что лучше бы вам езжать куда подальше, да язык не слушался. Все что он смог выдавить из себя, это сдавленное в районе горла «Угу!».

Когда ведьмак ослабил мертвую хватку своего взгляда, а сердечные ритмы и дыхательная деятельность кабатчика вернулись в норму, хозяин постоялого двора понял, что с этим ведьмаком надо быть максимально учтивым, и упавшим голосом добавил:

– Куда же на ночь глядя, ваше благородие? Здесь вас ждет теплая постель и вкусная свежая еда.

Недвусмысленно дав понять трактирщику, что он сможет вырвать у того сердце одним лишь взглядом, если что не так, ведьмак вновь стал вежлив и учтив.

– От теплой постели я, пожалуй, откажусь, заночую на сеновале, а вот от хорошей закуски и небольшой чарки доброго вина, я, пожалуй, не откажусь, – взгляд ведьмака упал на чан с распотрошенными курями. Ведьмак вновь нахмурился: – А это что за кладбище домашних животных? У тебя что, птичий мор?

Стопаря, сидевшего по самые ушки в крутом кипятке с куриными тушками, начал бить озноб. Чего доброго, сейчас проницательный ведьмак возьмет и унюхает его! Тогда прощайте люди пьяные, бухайте без меня! То ли от близкого дыхания смерти в лицо, то ли от запаха мертвых кур, злыдня стало трясти ещё сильнее. Вот-вот сам себя выдаст. К утешению его почти предсмертных терзаний, кабатчик отвлек внимание прозорливого ведьмака.

– Что вы, ваше высокоблагородие! Никакой это не мор! – смирившись с выпавшим на его долю присутствием ведьмака, шинкарь даже усмехнулся. – С завтрашнего дня ярмарочная неделя начинается, много будет путников, да постояльцев. Вот, готовлюсь. Там у меня ещё пара бараньих тушек маринуется для вертелов. Свинью с утра закололи. Так что, как вы заметили, мою кухню и впрямь можно назвать сегодня, кладбищем домашних животных.

Объяснение кабатчика удовлетворило ведьмака, но все равно, его продолжали терзать смутные сомнения. А ведьмак доверял своим сверхчеловеческим инстинктам и магической интуиции больше чем кому-бы то ни было на том и этом свете.

– Понятно! Это мелочи. А скажи мне, кабатчик, нет ли у тебя поблизости кладбища? Мой внутренний голос, настойчиво подсказывает мне, что здесь что-то не так.

Хозяин постоялого двора сконфуженно потупил взгляд. Отпираться смысла не было, да и боязно врать.

– Как бы есть, ваше превысокоблагородие! – неохотно протянул он, не поднимая глаз, но мозжечком чувствуя на себе пристальный взгляд. – Но это не совсем кладбище, конечно, в обычном понимании. Скорее такой… э-э… нечаянный жальник. Ничего особенного.

– Нечаянный жальник, говоришь?! – довольно хмыкнул ведьмак, вот ведь не зря он чуял вблизи что-то фатальное. Но в любом случае надо было самому убедиться, что это на самом деле мертвецы, а не нечистая сила смущают его темный дух: – Ну пошли, посмотрим, что там у тебя за скотомогильник! – Ведьмак махнул головой в сторону двери, мол, чего стоишь, иди давай, показывай свое скорбное хозяйство.

Шинкарь покорно потопал наружу. Ведьмак пошел следом за ним. Стопарь перевел дух.

– Карачун тебя задери! – шепнул вслед ведьмаку злыдень относительно удобно расположившись в одной из распотрошенных курей. Он успел, пока шинкарь отвечал ведьмаку, умудриться протиснуться в ближайшую тушку, чтобы уже наверняка его не унюхали и не учуяли. Вылезать из неё Стопарю что-то категорически не хотелось.

Тем временем ведьмак и кабатчик подошли к могилкам на опушке, укрытыми от лишних любопытных глаз за густым кустарником.

– Так это вот и есть твое родовое кладбище? – хмыкнул ведьмак и ткнул мечом в сторону холмиков, в одном из которых не шелохнувшись лежал Бульгун, который на всякий случай сложил руки на груди, как у лежавшего рядом покойника, чтобы ввести в заблуждение ведьмака.

– Это не родовое, ваше превосходительство, – градус уважения шинкаря к ведьмаку повышался с каждым ответом, – Мои предки все лежат на освященном погосте, подле деревенской церквушки, – флегматично сообщил кабатчик. – Это могилы неизвестных путников и постояльцев, буянов и задир. Бывает, переберут хмельного проезжие, попередерутся меж собой. Кто-то до утра иной раз не доживает. Не переть же мне их за пять верст на погост. Вот тут и закапываю потихоньку, без излишней мирской суеты.

Обладавший острым слухом Стопарь, слушая рассказ шинкаря, с уважением подумал о местном злыдне, и решил во что бы то ни стало познакомиться с этим молодцом поближе. Но чуть позже, естественно.

– Понятно! – ничего не имея против такого пояснения, бросил ведьмак. – Плохо, что без крестов, не по-христиански как-то получается.

Сам-то ведьмак, по роду своей колдовской деятельности, был далек и от церкви, и от христианства, и от какой-либо другой религии, вероучения или исповедания. Да и к крестам у него было двоякое отношение. С одной стороны, ведьмак знал, что кресты нечисть здорово отпугивают, с другой стороны эти же самые кресты и на него как на обладателя темных магических сил, действовали, мягко говоря, неблагоприятно.

Кабатчик удивленно глянул на ведьмака – темный колдун и так одобрительно о церковных символах отзывается. Не ведал кабатчик истинного смысла слов ведьмака. Не понимал, что тот за свою шкуру печется.

– Да что вы, ваше высокопревосходительство! Кресты ещё на них тесать! – выдал шинкарь очередной ответ, содержательный и честный. – Во-первых, я не знаю кто из них какой веры, вдруг на басурманина нарвусь: и ему на том свете неуютно будет; и мне на этом свете аукнется. Во-вторых, они и так не отпетые, да не причащенные, так что отсутствие креста им и там, и тут уже особо не навредит. Ну а в-третьих, эти дебоширы и задиралы, у меня каждый в свое время мой постоялый двор едва ли не в щепы разносил, а я их опосля что, должен по всем церковным канонам хоронить? Нет уж дудки. Пущай лежат и радуются, что хоть так закопал, а не на жаркое нашинковал, прости господи.

Трактирщик перекрестился.

Леший содрогнулся.

Ведьмак поморщился и, несмотря ни на что, ухмыльнулся.

– Ну ты и ляпнул, ха-ха! На жаркое! – оценил ведьмак черный юмор шинкаря. – Ладно, пошли. Ужинать пора.

Объяснение шинкаря по поводу драчунов, ведьмака более чем удовлетворило. Он и сам любил хорошие потасовки, но в последние годы, желающих померяться с ним силой молодецкой не было. Люди были наслышаны о нем и даже самые сильные и отважные среди них, боялись, что он применит свои колдовские возможности, хоть он и заверял, что будет биться по-честному, без ведовского магического мухлежа.

Да и что это он вообще взбудоражился. В самом деле, что за паранойя! Все ему кажется, будто за ним следит нечисть. Она вся уже небось разбежалась по норам и щелям. Трясется от страха, и впадает в бесчувствие от одного его запаха.

Ещё раз оглядев темный лес, ведьмак не узрел ничего подозрительного в округе и вместе с хозяином постоялого двора направился в кабак.

Пришло время лешему перевести дух.

Фу-ф! Не заметил!

Что тут скрывать?! Да! Бульгуна потрясывало от страха. Еще как потрясывало! Но и отваги ему было не занимать. Такое дело, почуять всего в нескольких шагах от себя боевого ведьмака и не впасть ни в истерику, ни в обморок бесчувственный. Да ещё и шинкарь со своим крестным знамением не прибавил ему самообладания, а он и это выдержал. И это говорило о многом.



Внутри кабака все было по-прежнему. Двое только щи дохлебали и теперь сидели попивали самое дешевое вино. Третий недотепа продолжал смиренно лежать лицом в миске. Кабатчик протер стол в углу для дорогого гостя и «милости попросил» «его сиятельство» к столу. «Милостивый сударь» ведьмак принял приглашение.

Пока шинкарь суетился то на кухне, то за стойкой, то в погребке – медленно, но верно и щедро наполняя стол достойной гостя едой, да закусками, – подозрительный ведьмак на всякий случай подстраховался. Беззвучно произнеся тайное заклинание, он щелкнул пальцами, и оба крестьянина, которые только успели пригубить бессовестно разбавленного шинкарем вина, уже со второго глотка напились в мертвецки пьяную стельку и, следуя плохому примеру за соседним столом, рухнули лицами в пустые тарелки, опосля чего сразу смачно захрапели. Эта его черная ворожба не осталась незамеченной шинкарем. Он даже позавидовал такому умению ведьмака. Вот если бы, и кабатчик таким умением обладать мог, то спокойно бы напаивал своих посетителей обычной колодезной водой. Шинкарь зауважал ведьмака ещё больше.

– Приятного аппетита, ваше сиятельство! – хозяин постоялого двора водрузил на стол запечатанный кувшинчик самого доброго вина, хранившегося уже много лет у него в погребке именно для подобного, особого случая.

С уважительным поклоном шинкарь отошел за стойку.

Ведьмак взял кувшин с вином и осмотрел. Тонкое горлышко кувшина было залито сургучом и опечатано печатью известного винодела из его родных краев. Хм! Да это самое хорошее вино, которое он сейчас будет пить за последние лет пятьдесят. Довольно, хмыкнул! Этот шинкарь и вправду старается угодить, надо будет все-таки оставить ему пару чеканных монет, которых достаточно позвякивает в подвешенном на поясе кошеле, а вскоре, когда разделается с местными болотными тварями, их будет ещё больше.

Легко сорвав сургуч и выбив пробку, ведьмак налил в вина серебряный кубок (посуда была предоставлена шинкарем тоже из отдела «для дорогих гостей»), поднял его и втянул расширенными ноздрями восхитительное амбре напитка, в букете которого угадывались легкие ароматы цветов и ягод винограда, осенних тягучих ливней и летних душистых ветров.

– Прекрасное вино, кабатчик! Твое здоровье!

Ведьмак поднял кубок в знак уважения к радушному хозяину, и, кивнув угодливо улыбавшемуся шинкарю, сделал первый глоток.

Это было просто восхитительно, чудесно, прелестно в конце концов!

Во рту вино и вовсе вызывало необыкновенные ощущения, то ли осязаемую благодать, то ли воплощенную радость.

– Не вино, а просто само олицетворение прелести, хозяин! – крикнул ведьмак шинкарю и медленными глотками с наслаждением осушил бокал.

Посмотрел на кубок, сравнил его объем с кувшином и прикинул, что где-то всего на один бокал, может чуток больше, в кувшине осталось. Жаль, конечно, но большего и не надо. Ведьмак был не дурак и не жаловал особо спиртное, если только вот такое вино, и то лишь пару бокалов, для аппетита. Вот этот кувшин допьет и больше ни капельки.

Твердой колдовской рукой бокал наполнился вторижды.

– За здоровье твоей жены, кабатчик! – оглянулся в сторону стойки ведьмак и вновь смочил горло волшебной жидкостью.

– Ага, спасибо! И вам не хворать, ваша светлость! – кисло улыбаясь, откликнулся из-за стойки кабатчик, наблюдая как в два присеста исчезает его самое дорогое вино, последнее из припасов такого эксклюзивного класса. И ведь ещё не факт, что ведьмак заплатит хоть ломанный грош за все это удовольствие.

Оторвав крепкими зубами хороший кусок мяса от запеченного бараньего бока, ведьмак решил слить остатки вина в кубок. Слил и удивился. Кубок до краев полнехонький и в кувшине ещё на дне плескается. Видать кувшинчик тонкостенный, вот и неправильно он к нему примерился. Ну да это даже лучше. Почему хорошего винца не хлебнуть чуть больше нормы слегонца!

– За здоровье твоих детей! – воодушевленный прекрасным вином, ведьмак обернулся к кабатчику и даже привстал из уважения, чего с ним ранее не бывало. Видать благородный напиток и чувства пробуждает благородные.

Ведьмак с упоением ухнул третью чарку.

– У-ух! – выдохнул запальчиво ведьмак.

На секунду ему показалось, что в чудесном вкусе солнечного напитка, промелькнула нотка горечи.

Да нет, не может быть! Дайте-ка проверю!

Кубок вновь наполнился до краев, но в пылу азарта слегка подвыпивший ведьмак не обратил внимания на этот пустяк.

– Шинкарь, за здоровье всех твоих родных и близких, включая тещу!

С этими добрыми пожеланиями ведьмак залпом выпил очередную порцию вина. Почавкал губами, пробуя послевкусие – нет, это точно лучшее вино!

В кувшине оставалось ещё несколько капель, как раз, чтобы уже закончить с вином и начать плотно подкрепляться.

Разгоряченный напитком ведьмак наполнил кубок в пятый раз, и крикнув шинкарю – За здоровье твоего князя! – вновь оросил он чудесным вином (или обычной вишневой настойкой?!) свои уста.

– Эх-х! Хорошо пошла!

На пятом бокале, наполненном ведьмаком, шинкарь поначалу насторожился, но потом вспомнил с кем имеет дело – Всё, понятно! Ведьмак что-то там сам «алхимичит», со своими заклинаниями, вот оно у него и не кончается.

Не стал делиться с ведьмаком своими подозрениями кабатчик, чтобы не попасть под горячую руку, а только сильнее стал завидовать тому. Слыхано ли из пустого кувшина одной силой мысли он вино льет. Вот бы мне так уметь, всю бы округу недорогим вином споил бы и… разбогател. На ярмарке бы корчму открыл.

Шинкарь размечтался, потом опомнился и горестно вздохнул, продолжив протирать деревянные ложки.

Уже изрядно окосевший ведьмак продолжил «добивать» «вино». Ни он, ни тем более кабатчик, и не догадывались, что это «чудо» происходит по вине одного маленького и неимоверно шустрого обормота – Стопаря. Атаман злыдней и впрямь чувствовал себя в кабаке как рыба в воде и даже лучше, а после того как он умудрился в первый раз незаметно подлить в кувшин ведьмака ещё вина, пускай и не такого хорошего как было до этого, он окончательно овладел собой и уже с чувством, толком и расстановкой приоритетов, продолжил спаивать жертву. Тут надо отметить, что передвигался Стопарь не просто очень и очень быстро, что обычному человеческому глазу и не уследить, а чтобы ведьмак не учуял его, злыдень «работал» в защитной «экипировке», в том смысле что не стал стаскивать с себя куриную тушку. Так в ней и носился то в погреб, то обратно, опустошая запасы хмельного пойла запасливого шинкаря. Если бы его видели сейчас дружки злыдни (а при сверхвысоких скоростях Стопаря только они или другие соседи и могли его заметить), они бы сначала все со смеху померли – ну как же безголовая курица водку из погреба таскает – а опосля уже и восхитились бы своим атаманом: додумался же, хороняка, как подобраться почти вплотную к ведьмаку. Но к сожалению, а может и к счастью, никого из тайного народца поблизости не было, если не считать находившегося в могильной засаде Бульгуна.

Ведьмак, обладая нечеловеческой стойкостью продолжал бороться с кувшином. Стопарь ему в этом не препятствовал. Подливал не скупясь, изобильно доливал. И не только из-за того, что пойло не его было, и доставалось бесплатно, но и из любви к своему нелегкому, а в настоящее время и весьма опасному ремеслу.

В дело шло все: и вино, и наливка, и настойка, и бормотуха, и водка, и самогонный первач (кстати, единственный кроме того первого кувшина стоявший у шинкаря в особом отделе «для дорогих гостей»).

– За здоровье вашей нации! – выдал на-гора очередной тост ведьмак.

Градус алкоголя повышался, но упрямый ведьмак сдаваться и не собирался. С пожеланиями здоровья всем и каждому, он упрямо продолжал гробить свое могучее здоровье.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64640376) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.