Книга - Если из многого взять понемножку…

Если из многого взять понемножку…
Александр Чумовицкий


Почему у Красной Шапочки такие большие зубы?.. Да был ли пальчик? Может, и пальчика-то не было?.. Перестанут ли подавать Аннушке красный мешочек?.. Отчего люди не летают как птицы, сев на корточки и подхватив себя под коленки?.. Как сделать правильный лук?.. Ответы на эти и многие другие вопросы пытаются найти персонажи книжки.





Если из многого взять понемножку…



Александр Чумовицкий



Дизайнер обложки Лилия Чумовицкая



© Александр Чумовицкий, 2018

© Лилия Чумовицкая, дизайн обложки, 2018



ISBN 978-5-4490-5732-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




Вместо предисловия

чистосердечное признание


В мире есть много прекрасных сюжетов:
и у прозаиков, и у поэтов,
и у народных сказителей… – страсть
как же их хочется взять да украсть!

Если из многого взять понемножку
и не взаправду, а так, понарошку,
строчки смешать, то получится он —
не плагиат, а законный центон.

Или не строчки взять, а персонажей —
не насовсем даже, речь не о краже —
и отпустить их гулять в интертекст.
Сами вернутся, когда надоест.

Авторы и не заметят пропажу,
ну, а читатели весело скажут:
«Это не вор, это постмодернист —
хоть без таланта, но в помыслах чист».

Так, безусловно, не станешь поэтом,
но и никто не осудит за это.

И прозаиком таким способом тоже, само собой разумеется, не станешь.



Кстати, некоторые почему-то думают, что в прозе классический центон – то есть, такой, когда отсебятины не вставлено ни единого словечка, практически невозможен.

Но они заблуждаются. Если бы у нас сейчас была дискуссия, я бы доказал.

Берём, к примеру, один известный роман…

Теперь берём другой, не менее известный…

Вуаля! Лёгким движением курсора и клавиш из двух Степанов у нас получается один, несмотря на утверждение о том, что только все счастливые Степаны похожи друг на друга, а каждый несчастный Степан несчастен по-своему.



«…Всё смешалось в доме Облонских. На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване.

Если бы Степе сказали бы так: «Степа! Тебя расстреляют, если ты сию минуту не встанешь!» – Степа ответил бы томным, чуть слышным голосом: «Расстреливайте, делайте со мною, что хотите, но я не встану».

Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой.

И тут он вспомнил вдруг, как и почему он спит не в спальне жены, а в кабинете; улыбка исчезла с его лица, он сморщил лоб, чувствуя, что похмелье дарит его новым симптомом: ему показалось, что пол возле кровати ушел куда-то и что сию минуту он головой вниз полетит к чертовой матери в преисподнюю.

«Ах, ах, ах! Ааа!..» – замычал он, вспоминая все, что было.

Тут ему так ударило в голову, что он закрыл глаза и застонал… Он хотел позвать домработницу Груню и потребовать у нее пирамидону, но все-таки сумел сообразить, что это глупости…».



Ну и, чтобы два раза туда не ходить, сразу – кульминационная сцена с катарсисом и очищающими душу слезами, как положено.



«Утихли истерические женские крики, взволнованные люди пробегали мимо, что-то восклицая. В расстроенный мозг вцепилось одно слово: «Аннушка».

Тут он затрясся от слез и начал вскрикивать:

– Горе-то, а? Ведь это что ж такое делается? … одно колесо пудов десять весит… А? Верите – раз! Голова – прочь! Правая нога – хрусть, пополам! Левая – хрусть, пополам! – И, будучи, видимо, не в силах сдержать себя, стал содрогаться в рыданиях.

Алексей Александрович, увидав слезы Вронского, почувствовал прилив того душевного расстройства, которое производил в нем вид страданий других людей, и, отворачивая лицо, он, не дослушав его слов, поспешно пошел к двери.

– Нет, не могу больше! Пойду приму триста капель эфирной валерьянки!

Алексей Александрович подал ему руку, не удерживая слез, которые лились из его глаз».



Тот, кто, прочитав это, не счел себя оскорбленным в лучших чувствах, не закричал, швыряя эту книжку: «В печку её!», – может без опаски читать её и дальше. Даю честное слово, что там далеко не всё так цинично.

Да и настоящих, по всем правилам, центонов там совсем немного, прямо скажем. Ведь правила гораздо интереснее нарушать, чем соблюдать.



















Зимнее


Февраль. Чернила. Слёзы. Слякоть…

И повторится всё, как встарь:

поэт в России должен плакать,

взглянув с утра на календарь.

Мело, мело, несло пургу
во все пределы.
Сидела птичка на лугу,
в снегу сидела.
И всё терялось в снежной мгле.
И снова, снова
к несчастной птице по земле
ползла корова.
Неотвратимая, как рок,
корова кралась.
Взлететь из-за скрещенья ног
не удавалось.
Босые пальцы на снегу
свело тревогой:
сейчас ухватит за ногУ!
Или за нОгу?
Не бойся, птица, всё пройдёт,
тужить нам рано.
До свадьбы рана заживет,
любая рана.




Весеннее

Баллада о внутреннем сурке Финдлее


С моим сурком вчерашний день
мы вышли со двора.
Сказал сурок, увидев тень:
«Весна пришла.Ура!»

– Еще февраль, не вышел срок!
«Ты враль!» – сказал сурок.
– Ступай домой и выспись впрок!
«Не ной!» – сказал сурок.

«Журчат ручьи, кричат скворцы…», —
твердил он, как урок.
«Грачи летят во все концы!», —
присочинил сурок.

Напомнил об апрельском пне…
И я сказал: – Ах, так?
За это не сурок ты мне —
мармот ты и байбак!

А, ну-ка, быстро марш в кровать,
поговорим весной!
И сам отправился поспать,
а мой сурок со мной.




Летнее

(Слова – так себе, зато музыка очень хорошая – Оскара Фельцмана)


Вышла Татьяна на берег Дуная,
бросила мячик в волну
и заревела. Зачем? Я не знаю:
мячик же не утонул!

Мячик в реке увидала собака
со своего бережка.
Вслед ей суровый Герасим не плакал,
разве что всхлипнул слегка.

Дальше видна нам такая картина:
вечером, в дождь и грозу
плюхнулась с берега к ним Катерина,
наспех смахнувши слезу.

Мячик, Муму и Кабанова Катя
плыли недолго втроём,
спьяну рыдая, подбросил им: «Нате!», —
Стенька княжну в водоём.

Плачет Полоний: «Куда же ты, дочка?»
Тише, Полоний, не плачь!
Крепко вцепилась Офелия в бочку —
бочка надежней, чем мяч.

Славный корабль омулёвая бочка!
В бочке – царевич Гвидон.
Здесь ради рифмы поставим мы точку,
Хоть не последним был он.

…… … … … … … … ……
…… … … … … … … ……
…… … … … … … … ……
…… … … … … … … ……

Столько их бестолку падало в реки,
столько бежало к прудам…
Так что тебе я, Татьяна, вовеки
мячика в руки не дам!




Осеннее


Летят перелетные птицы
в осенней дали голубой,
там девушка, песнь распевая,
сидит на вершине крутой:

«Не знаю, что стало со мною,
печалью душа смущена —
не нужно мне солнце чужое,
чужая земля не нужна.

Далеко-далеко, за морем,
стоит золотая стена,
а я остаюся с тобою,
родная моя сторона.

В стене той заветная дверца,
за дверцей большая страна.
Не нужен мне берег турецкий
и Африка мне не нужна!»

И кос ее золото вьется,
и чешет их гребнем она.
Вставай, вставай, кудрявая,
На встречу дня!




Отмороженный малютка


«…или, например, у Н. Некрасова: «Малыш уж отморозил пальцы, ему и больно и смешно…«» (из рецензии на сайте proza.ru)



Вечер был, сверкали звёзды.

На дворе трещал мороз…

По двору, хоть было поздно,

мальчик в санках Жучку вёз.

Вышел из лесу Некрасов,

посинел и весь дрожал.

Он назвал малютку Власом

и к себе в стишок забрал.

Плачет дома мать-старушка

и грозит ему в окно:

«Вот ужо приедет Пушкин —

нас рассудит, всё одно!»

Вечер был, и не на шутку
на дворе трещал мороз.
Шёл по улице малютка
и тащил с дровами воз.

«Ну, а где ж твоя савраска,
почему одна вожжа?»
«Умерла!» – сказал он басом,
посинел и задрожал.

Плакал он, как вырубали
лес, а следом и отца
зарубил жестокий барин,
бросил в дровни мертвеца.

Вдоль дороги стынут ёлки,
Наш сиротка весь продрог,
утащили тятю волки
прямо с похоронных дрог.

Много вынес этот мальчик,
мёрз и мок, плутал в лесу,
даже заморозил пальчик.
ковыряя им в носу.

Сёк его десятник жадный,
голод-царь его морил,
но широкий и громадный
путь малютка проторил.

Милый плут! Малютка этот
уморительно был мал…
Под уздцы рванул поэта
и быстрее зашагал.

Так сказал поэту мальчик:
«Вместе нам судьба теперь.
Как помянет кто мой пальчик —
сразу вспомнит о тебе!»




Вор он

Очень вольное переложение Эдгара По 

на музыку Алексея Иващенко

и Георгия Васильева (дуэт ИВАСИ)


Как-то в полночь, в час угрюмый
полон был я страстной думы:
«Приходи ко мне, Глафира,
ненароком, невзначай.
Мы с тобой за самоваром
не потратим время даром,
самовар исходит паром,
будем пить горячий чай.
Приноси кусочек сыра —
в доме нету, выручай!
Ведь без сыра – что за чай!»

Ясно помню ожиданье,
самовара раздуванье,
в самоваре – очертанья
тускло тлеющих углей…
О, как жаждал я рассвета,
как я тщетно ждал ответа
на страданье без привета,
на вопрос о ней, о ней —
о Глафире, что блистала
ярче всех земных огней.
И о сыре, что при ней.

Я хочу напиться чаю,
к самовару подбегаю:
«Приходи скорей, Глафира,
малость рядышком побудь», —
ожидая этой встречи,
повторял я целый вечер.
И когда собрался в чашку
кипятка себе плеснуть,
стук внезапный в двери дома
мне почудился чуть-чуть —
Вот и к чаю что-нибудь!

Но едва лишь дверь открыл я,
вдруг, расправив гордо крылья,
перья черные взъероша
и выпячивая грудь,
вовсе даже не Глафира,
а ворона, хоть и с сыром,
в дом влетела и присела
на минутку отдохнуть.
Позабыв мне даже клювом
в знак приветствия кивнуть.
Или сыра дать куснуть.

Взгромоздясь на бюст Паллады,
что стоял у двери рядом,
этим сыром собралась она
уж было закусить —
то ли поздно пообедать,
то ль позавтракать так рано.
И тогда на всякий случай
я решил ее спросить:
«Уж не ты ль – моя Глафира,
без которой мне не жить,
чаю с сыром не попить?»

Но во всё воронье горло
каркнула ворона гордо
мне в ответ одно лишь слово,
только слово: «Невермор!».
Сыр из клюва тут же выпал,
я схватил его – и выпил
чашку чаю с этим сыром.
Каркнула ворона: «Вор!» —
и с тех пор такого сыра
не встречал я невермор…
Очень вкусный был рокфор!




Руна пятьдесят первая, тайная


Руну эту мне Лонгфелло

пел в тавернах Калевалы,

Гайавата наливал нам,

сам весёлый и хмельной.

Пили горькую из кружки,

за здоровье той старушки

Лоухи и этих лохов,

что рыдали над волной…

Над седой равниной моря
ветер тучи собирает
и кораблик подгоняет
на надутых парусах —
это парни из Суоми
у соседей спёрли Сампо —
ту, что сделал Ильмаринен
из пушинки лебединой,
из кусочка веретенца
и из молока коровы
и из ячменя крупинки… —
там еще есть компоненты,
но перечислять их долго,
надо плыть домой скорей.

Между тучами и морем,
реет Лоухи-колдунья,
редкозубая старуха,
к бедрам крылья прикрепив.
Им летит она вдогонку,
то бедром волны касаясь,
то стрелой взмывая к тучам, —
не освоилась ещё.

Настигает бабка финнов,
Сампо с палубы хватает
и за борт её бросает —
ту, что сделал Ильмаринен
из пушинки лебединой,
из кусочка веретенца
и из молока коровы… —
в набежавшую волну.

Сам могучий Ильмаринен
испугался и заплакал:
«Вот утонет, что я создал
из пушинки лебединой,
из кусочка веретенца —
и так далее по списку,
и тогда у Калевалы
будет очень много бед».
Вяйнямёйнен тоже плачет:
«Утонула в море Сампо —
та, что сделал Ильмаринен
из пушинки лебединой…
В общем, страшный нам урон».

Тут отважный Лемминкяйнен
говорит слова сквозь слёзы:
«Знаю я, друзья, героя,
что поможет нам в беде —
изведёт старуху злую
и со дна достанет Сампо —
ту, что сделал Ильмаринен… —
дальше знаете вы сами.
Про него мне рассказали
руны в очень странной книжке.
Он живёт неподалёку —
там, где наши рыболовы,
словно пасынки природы,
раньше невод свой бросали,
где чернели наши избы,
как приют убого…“ – „Хватит! —
тут промолвил Ильмаринен. —
Лемминкяйнен, ты увлёкся!
Ближе к делу говори!»

«Буду краток, извините, —
согласился Лемминкяйнен,
просморкался, слёзы вытер
и по делу так сказал:
– Есть у этого героя
из старинной русской сказки,
как у бога-громовержца,
удивительный топор —
этим колуном он даже
прорубил окно в Европу,
а потом старух немало
злых и жадных погубил.
Порешит и нашу Лоухи,
а топор закинет в море —
тот топор умеет плавать,
значит, и нырнуть сумеет,
чтобы Сампо отыскать,
ту, что сделал Ильмаринен…»
«Знаем, знаем! – закричали
остальные персонажи. —
Все мы тоже пели руну
про чугуевский топор!»

Перестали финны плакать,
а над ними в туче Лоухи,
веселится и хохочет,
будто кто её щекочет,
что-то сверху им кричит.
В этом крике финны слышат:
«Как же я от вас устала
чёрной молнией метаться
взад-вперёд, туда-сюда!

Прежде чем к специалисту
плыть, мозгами-то раскиньте!
Сампо сделал Ильмаринен
из пушинки лебединой,
из кусочка веретенца,
и из молока коровы,
и из ячменя крупинки…
Верно? Но такое Сампо
не утонет никогда!»




«Когда Ульяновск был морем…»


«Liopleurodon rossicus охотится в прибрежных заводях теплых морей Юрского периода, некогда покрывавших территорию современной Ульяновской области»

(с сайта pterosaurus.paleoimperia.ru)

В воскресный день моя сестра
сидела у костра.
Была моя сестра хитра —
поймала осетра.

И нет моей сестры умней —
не съела осетра:
– Мы поплывем на нём в музей! —
сказала мне сестра.

– В большой, красивый красный дом,
похожий на дворец.
Живет там Лиоплевродон,
он вождь нам и отец!

Из зала в зал переходя,
там плавает планктон,
глаза таращит на вождя:
какой великий он!

Он был рептилией – такой
простой, как мы с тобой,
но с ним воспрянул род морской
в последний смертный бой.

Он с детских лет мечтал о том,
чтобы на всей Земле
кто был нектон, тот стал планктон,
прекрасный, как желе.

И все, кто слушали его,
те шли за ним вперед,
вплоть до ракообразного,
что полз наоборот.

Далась победа нелегко,
и вот мечта сбылась!
До кайнозоя далеко,
но кончился триас.




Из альтернативной истории

(Или, может быть, это про игровые будни реконструкторов)


Мы видим город Петроград
В семнадцатом году.
Бежит матрос, бежит солдат,
Вздыхают на ходу.

Рабочий тащит пулемёт,
Сейчас он упадёт —
Его любой из нас поймёт,
Кто бегал в гололёд.

Скользят отряды и полки,
Не удержав плакат,
Сидят на льду большевики,
И губы шепчут в лад…

Вот так мечта и не сбылась
Рабочих и крестьян.
Поскольку соль не сыпалась,
Был дворник в стельку пьян.




«Чего тебе надобно, старче?»


– Подойди на секундочку, рыбка!

– И чего тебе надобно, старче?

– Пуще прежнего старуха вздурилась,

Не даёт старику мне покою.



Уж не хочет она быть крестьянкой,

столбовою дворянкой, царицей…

– Ну, купите тогда, дедуля,

для забавы костюм медсестрицы.

Приплыла к нему рыбка и спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей с поклоном старик отвечает:
«Есть заказ, государыня рыбка…

Помнишь, ты присылала студента
Из строительного отряда?
По корыту к нему нет претензий,
Даже стружку потом прибрал он.

И избу срубил он на совесть,
Сразу видно, что этот парень
Топором владеет отменно.
Да, спасибо, и терем крепкий.

И по царским палатам тоже
У заказчика нет замечаний…
Но неделя-другая проходит,
Пуще прежнего старуха взбесилась…

Не даёт старику мне покоя…
Что мне делать с проклятою бабой?
Может, снова пришлёшь к старухе
Ты какого-нибудь студента?»

Ничего не сказала рыбка,
Лишь кивнула: заказ, мол, принят.
Воротился старик с моря,
А вопрос уж решён радикально.

«Даже слишком…, – старик подумал.
– Но зато я теперь свободен».




Так, куда кривая выплывет…


Ехал Грека через реку

сразу после похорон,

вслед с горы свистели раки:

«Не суй руку в Ахерон!»

***

Ехал Грека через реку.

«Рак?» – спросил его Харон.

«Рак», – ответил грустно Грека,

сунув руку в Ахерон.

***

Ехал Грека через реку,

говорит из речки рак:

– Надо, надо тебе, Грека,

руку мыть перед тем, как!

***

Ехал Грека через реку,

вместе с Грекой ехал рак:

– Ох, и ядовит ты, Грека!

– Отцепись уже, дурак!

Ехал Грека через реку,
сам веселый и хмельной,
сунул Грека руку в реку
и качает головой:

– Надо, надо умываться
по утрам и вечерам…
Здесь, не трудно догадаться:
рак за руку Греку – ам!

Всё в нем страшно онемело,
опустились руки вниз,
и в распухнувшее тело
раки черные впились.

Раки грудь его кусают,
тянут за руки ко дну,
и за борт его бросают
в набежавшую волну.

***

Светит месяц, светит ясный,
невод на песке лежит.
Безобразно труп ужасный
посинел и весь дрожит.

Прибежали в избу дети,
Тянут, тянут мертвеца:
– Тятя, вам подарок в сети
от донского молодца!

Мчатся тучи, вьются тучи,
мутно небо, ночь нежна.
Пригляделись дети лучше:
– Тятя, это не княжна!

Мужику какое дело?
Озираясь, он спешит
и потопленному телу:
– Как фамилия? – кричит.

– Это кто приплыл без спроса?
Кто велел пугать улов?
После каждого вопроса
добавляет крепких слов.

Молвит тот, сверкнув очами
И кусая длинный ус:
– Я не Грека, я – Чапаев!
А тебя я не боюсь!

Поступлю с собой я просто,
Пожалев твоих ребят…
Взял он саблю, взял он востру
И зарезал сам себя.

Есть в народе слух ужасный:
говорят, что каждый год
с той поры мужик несчастный
в ночь урочную поёт.

Ночь тиха, в небесном поле
бродит Веспер золотой,
льется песня на просторе:
«Чёрный ворон, я не твой!»




Жалостная бушменская песня


– Черный ворон, что ты вьешься,
Что ты вьёшься надо мной?
Ты добычи не дождешься…
Ворон крикнул: «Надо мной».

– Что ты когти распускаешь
Над моею головой?
Иль добычу себе чаешь…
Ворон крикнул: «Головой».

– Ты лети к моей любимой,
И скажи, что нет другой.
Ты лети сегодня мимо…
Ворон крикнул: «Нет другой».

– Чёрный ворон, брось глумиться,
Я и так уже в бреду…
«Не могу! – сказала птица, —
Я же чёрный какаду!»




Раз морозною зимой…


«Мужчина отбил жену у медведя» (из газет)

Раз морозною зимой
по тропинке лесной
шёл медведь к себе домой —
не один, а с женой.

Шли они своей дорогой
из деревни в берлогу,
а навстречу им мужик —
грозен, хоть и невелик.

Отдавай, кричит, жену,
достает револьвер.
А не то как пальну!
Хенде хох! Руки вверх!

Тут медведь с испугу вмиг
на сосну большую влез,
и теперь с женой мужик,
а медведь – вовсе без.

С той поры зимой медведь
без жены в берлоге спит.
И доволен он ведь,
что никто не храпит!




Не читайте детям

Да, задумывалось для них, но что-то с самого начала пошло не так…


Старый Мазай запирался в сарайчике.
Чем занимался – не знает никто.
Бабы судачат: «Да были ли зайчики,
может, и не было зайчиков-то..»

***


Если в речке Лимпопо
воду взять во фляжке
и, размазав каплю по
маленькой стекляшке,
положить под микроскоп…
Гляньте, убедиться чтоб:
там живёт нанопотам,
рыжий и румяный.
Я его придумал сам,
не отдам в «Роснано»!

***


Уронили мишку Тедди
гималайские медведи,
повалили прямо на пол,
панды оторвали лапу.
Вместо лапы на дорогу
дали липовую ногу.
Даже добрый Винни-Пух
выдал пару оплеух.
(Прибегал и барибал,
приводил ошкуя,
но таких я в стих не брал —
я их не рифмую!).

Прочитав, запомни, кроха:
Бить игрушку – очень плохо!
Потому что Тедди, дети,
за хозяев не в ответе!

***


На горе Арарат
растет крупный виноград.
На горе Пиренеи —
еще крупнее.
На горе Эльбрус —
слаще на вкус.
На горе Сион
дорогой он.
На Килиманджаро —
почти даром.
На горе Аю-Даг
раздают так.
На горе Эверест
никто его не ест.
А на горе Тибет
винограда нет!

***


Ни за что на свете
Не ходите, дети,
По горам в Тибете
С йетями гулять!

Станут вас там яки,
Монахи-забияки
И другие всякие
Бить и унижать.

Не помогут мамы.
Будете упрямы —
вас заставят ламы
Мантры повторять.

Не балуй! – прикажут.
За уши накажут —
Шамбалу покажут—
Век бы не видать!

Дети, не ходите!
Слушайтесь родителей!
Там вы угодите
в страшную беду.

Этому рассказу
поверите вы сразу,
подцепив заразу
прямо в Катманду.

***


Десять покемонов
Пошли купаться в море.
Десять покемонов
Резвились на просторе.
Чтобы их поймать,
Толпа детей нырнула.
Одна не плачет мать —
Ей дочь волна вернула.

***


Эй, покемоны! Вас – миллионы!
Объединяйтесь, вместе вы – сила.
Страшен толпой человек со смартфоном
А в одиночку он – лох и терпила!
Пятеро – спереди, пятеро – сзади,
Чтоб не ушел проходными дворами.
«Слышь, а с какого раёна ты, дядя?
Это же ты в нас швырялся шарами?»
Так отжимайте девайс за девайсом
(Гаджеты тоже в карманах у многих).
Эй, покемон! Вооружайся!
Сам превращайся в ловца двуногих.




Считалочка


Десять снегритят взялись сугробы делать.

Сугробов вышло много, но их осталось девять.



Девять снегритят вернуть решили осень,

Один пошел ее искать, а ждать остались восемь.



Восемь снегритят прождали целый день.

Один со скуки помер, и их осталось семь.



Тогда семь снегритят на ужин стали есть

Холодные сосульки, и их осталось шесть.



Потом шесть снегритят устроились поспать.

Один улегся с краю, хватились утром – пять.



С утра пять снегритят, убрав в своей квартире,

Открыли мусоропровод – и стало их четыре.



Четыре снегритенка помчались горку строить.

Крутая вышла слишком – в живых осталось трое.



Трое снегритят пошли в лес по дрова,

Был на троих один топор – вернулись только два.



Двое снегритят слепили вместе бабу.

Остался с ней тот, что сильней. А зачем ей слабый?



И вот вам результат – вновь десять снегритят…




Завтрак при Гастингсе


В день, когда Вильгельм Нормандский
флот привёл свой в графство Суссекс,
он у Гастингса не сразу
англосаксов бить пошёл,
а сначала без дискуссий
он сказал такую фразу:
«Хлеб ячменный мне невкусен,
мне с него  нехорошо!»
Про величие момента
и про славу мировую
так сказал нормандский герцог,
почесав рукою бок:
– По амбарам пометите,
поскребите по Суссексу
и сейчас же испеките
мне пшеничный колобок!
– Никто, никто на свете, —
сказал завоеватель
солдатам на корвете
и свите на фрегате:
– Не возразит мне, если я
наделаю здесь бед,
когда вдруг даст мне Англия
ячменный чёрствый брэд!














Ничто не ново под луной


…Луна в вечернем чистом небе висела полная, видная сквозь ветви клена.

Липы и акации разрисовали землю в саду сложным узором пятен. Трехстворчатое окно в фонаре, открытое, но задернутое шторой, светилось бешеным электрическим светом. В спальне Маргариты Николаевны горели все огни и освещали полный беспорядок в комнате.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksandr-chumovickiy-13939822/esli-iz-mnogogo-vzyat-ponemnozhku/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.