Книга - Игольница

Игольница
Диана Билык


Сказки для души
Что случится не ведаем. Не слышим предзнаменования, не слушаем слова верных и родненьких. Тех, кто добра желает. Не спасемся от предначертанного. Не сбежим от беды своей, коли сами в капкан ступить не боимся. Да что ж я глупая такая и непутевая? Зачем пустила его в свой дом? Зачем согласилась помочь? А ко мне кто теперь придет с подмогою? Да кто потешит? Кто успокоит мое сердце разорванное? Кто зашьет его?





Диана Билык

Игольница



Что случится не ведаем. Не слышим предзнаменования, не слушаем слова верных и родненьких. Тех, кто добра желает. Не спасемся от предначертанного. Не сбежим от беды своей, коли сами в капкан ступить не боимся. Да что ж я глупая такая и непутевая? Зачем пустила его в свой дом? Зачем согласилась помочь? А ко мне кто теперь придет с подмогою? Да кто потешит? Кто успокоит мое сердце разорванное? Кто зашьет его?

ИГОЛЬНИЦА




1


Прохладный ветер запустит в приоткрытую форточку звон колокольчиков. Ворота оповестят, что гости нагрянули.

Перетопила сегодня печь: душно станет. Вот и придется свежий воздух в комнату пустить погулять. А морозу только дай повод: быстро свои лапищи в теплую избу протянет и в белый пар превратится.

Гляну на стыло-белое покрывало за окном и тихо выдохну. Крепкая нынче зима, снежная да беспокойная. Даром, что осень на календаре. Денек с утра тихий, и солнце на кристаллах снежинок поблескивает-играется, а вчера вьюжило, как озверелое. Не пройти, не проехать.

Головой качну, сокрушаясь – дров же мало, не хватит на всю зиму, а теперь и за хворостом не сходить, по сугробам непролазным. Чем топить буду? Чем согреваться?

Колокольчики снова зазвенят-затревожатся, и сквозняк с размаху створкой форточки ка-а-ак хлопнет. Аж искры полетят. Снежинки взмоют беспомощно вверх и на подоконник заплачут. Сглотнув предчувствие лихое, к окошку приникну. Холодное стекло щеку остудит, неприятно так, и узоры морозные не порадуют – только мешаются – не видать ничего сквозь них.

И кто в такую погоду пожаловал?

У порога гость остановится, с ноги на ногу переминаясь. Высокий и широкоплечий. Лицо не рассмотреть, но по сутулости вижу, что нелегкий у пришлого путь был. Заблудший горемыка с камнем под ребрами. Очередной ищущий счастья человек, повинный в своем личном горе. Всегда так. За помощью идут, ответы просят, да не знают, что под сердцем они. Себя простить, себя изменить не пробуют. От других ждут свершений, сами же ничего менять не собираются.

Отложу шитье красочное, что в пальцах зажато, и пройдусь по деревянному полу, слушая, как запоет надломленная половица, как взвоют стены. Предупредят, остерегут. Не ввязывайся! Не впускай пришлого в дом!

Да глупость у меня в крови ядом плещется. Не могу я оставить люд без слова доброго. Коли не осилю, не сошью наболевшее, так на путь истинный направлю. И мне тогда легче и спокойней. И просящему толк, может, за ум возьмется.

Старое село наше, древнее. Добраться сюда и в дороге не заплутать – уже подвиг. Уважу гостя.

Последнее время редки они стали, одичала я совсем. Еще немного и веялица с лихвой дороги заметет, на целый холодный сезон останемся взаперти. От внешнего мира защищенные. Морозом крепким, подушкой снежной и стеной ледяною. С трудом верю, что еще можно проехать, с опаской поглядывая на высокие кучугуры.

Это там, за границей полей и непроходимых лесов, город да суматоха. Прогрэ-эсс, как говорит мой сосед Николька. Все на машинах да самолетах друг к другу добираются, ноги сбить боятся, от усталости стонут и плачут, как дети малые. И теперь не голосом общаются, а пальцами. Как это, до сих пор не ведаю. А у нас тишина вокруг, и жизнь размеренная и неспешная. Умиротворенная. Чистая и светлая, как вот эти снежинки на подоконнике. Не тронутые.

Выросла я в этой глуши под крылом покойной бабушки Сони. Она мне свое дело и передала. Всему научила. Да ушла внезапно, предупредив, чтобы не бралась я сшивать дела любовные. И я слушалась, следовала ее наставлениям. Никогда не склеивала судьбы разбитые, даже если крепко припекало и унылые умоляли слезно. На порог не пускала болезных, что за приворотом захаживали.

Обижались. Скалились. Даже проклятьями сыпали, но я на своем стояла. Как камень была крепка.

Да трещинки пойдут в сей неспокойный день. Расколется глыба, зазмеится щель по плите монолитной. Слабое место вот оно где, окажется. В сердце моем.

Зарычит Гром под окном, из будки шарахаясь. Цепь зазвенит, и стена вздрогнет от псиной ярости. Видать, чувствует беду, хороший мой.

Тяжелый ботинок по крыльцу громыхнет, струшивая снежные комья, но пришлый стучать не спешит. Будто сомневается. А сердце мое бабахнет в груди, будто кувалда о железную стену. Быть беде. Тревога, как сок чистотела, горькая и неприятная, польется в горло и в душе осядет. Что за человек такой сильный, что еще дверь не открыла, а меня трясет всю, как березовые листья по весне от ветра ледяного?




2


Отбрасывая вышитое полотно на растрескавшийся стол да скатертью белоснежной устеленный, выпью залпом стакан воды. Гляну на работу свою. Игла пальцы захолодит да задрожит, будто живая. Готова работать, но прерваться придется.

Маки и васильки загорятся на льняном поле, желтые колоски, как солнечные лучи, рассекут картину и утонут в синеве неба. Мило вышло, хорошие деньги за нее дадут.

Засмотрюсь. Задумаюсь. Блеснет и вырвется вперед иголка острая. Стежка за стежкой, крестик на крестик, и оживет под пальцами природа. Позже вдохну силы своей немного, и вышивка принесет людям в дом благополучие и лад. Хотелось бы верить. Благодарствуют же, платят щедро, заморские сувениры привозят. Значит, помогает моя работа. А мне многого не надо: горсточку каши запить стылой водицей, да чтобы в доме тепло. Благо с дровами односельчане помогают. Немного их осталось: в основном старушки да дедушки. Молодежь вся сбежала лучшей жизни искать.

Взгляну на бабушкину вышивку на стене. От времени выгоревшая, потускневшая. Подсолнухи огненные головы опустят, и будто услышу, как закричат: «Не открывай! Прогони гостя темного! Не пускай!»

Игла в палец, как в масло, войдет и вытолкнет меня из раздумий. Прямо в грохот. То сердце мое тарахтит, не умолкая. Да гость незваный в дверь ломится. Переплетутся удары, будто звон колоколов на храме, который давно уж закрыт-заколочен. Кровь с пальца сбежит и по канве белоснежной растечется алой розою. Вот же беда-бедовая!

Затолкну в себя горечь противную, глотая ее. Вода здесь не поможет, не смоет тревогу теперь. Только увидеть его должна – гостя дорогого. Понять почему тревожно так. Что за сила в нем скрыта, что волнуюсь больно до встречи?

Не на своих ногах пойду, а будто на каменных. А пришлый стучит. Настойчиво так, будто палкой по ушам бьет. Подкова над дверью качается. А мне кажется, что смеется она: «Давай же, смелей, Адела, открывай. Что ты смертного забоялась? Сила в тебе десятерых, а ты одного шарахаешься?»

Выдохну и к ручке железной-холодной потянусь осторожно. В зеркало брошу взгляд, что на боковой стенке прибито, и увижу, как тень от меня убежит. Застелется на пол и ухватится за подоконник: «Не пущу! Не открывай! Умо-ля-а-а-ю-у!».

Кто тебя, бестелесная, спрашивать будет? Если с миром незнамый пришел – помогу, а коли беду принес – охраняйте меня да спасите, духи предков!

Мотну головой, убрав локоны рдяные непослушные за спину. В глазах своих, что сейчас цвета неба весеннего, словлю страх. Хватит! Ничего в людях страшного нет. Зло в поступках кроется, а от них не сбежишь вовек, как бы не прятался.

Дверь отворю. Прохладой в лицо дохнет, по щекам разгоряченным, как теркой царапнет. Шаги не считая, пойду в коридор. Там темно, только полоса, что лента белая, из комнаты передо мной побежит. Солнце всюду найдет путь. Свету всегда легче во мраке. Его лишь вовремя заметить нужно.

Сердце внезапно зайдется, как одурелое. Нет у меня защитных заклинаний и охранных духов нет. И предки все давно почивают-молчат десятилетия, даже бабушка Соня меня оставила. Вот уже вторую зиму без нее. Никто мне не подсобит да не подскажет, как поступить правильно.




3


Входную дверь дубовую толкну с трудом и приму на себя волну ледяную, морозную. А за ней взгляд темный, тяжелый. Из-под бровей густых да черных. На голове шапка темная вязаная, волосы цвета спелой пшеницы прикрывает, скулы строгие подчеркивает, а на широких плечах пальто с высоким воротом, будто крылья воронья. Черное, только пуговки мерцают звездами. Стоит молодец, вытянувшись, как солдат, и молчит. Туфли лощеные в снегу утопнут, а темные брюки до колен украсятся белесыми пятнами.

– Вы пришли ко мне, вам первому и говорить, – подстрекая, пытаюсь улыбку на лицо натянуть. Но никак не идет. Скалюсь, чувствуя, как губы зудят от напряжения. Предчувствие холодной иглой войдет в ребра и не позволит дышать.

– Зря приехал, – выдохнет гость горько и отмахнется. Глянет вдаль темным взором: болезненным и тягучим, как смола. Ногу с порога спустит и плечи повернет. Чувствует, что беду принес? – Вы Адела? – бросит через плечо, а сам уже уйти готов.

– Я. А что надо-то?

– Малолетка мне вряд ли поможет. Извините.

Снег захрустит под тяжелыми ботинками: «Иди, иди и не возвращайся».

– А сколько лет-то нужно для помощи? – брошу вслед, глупая. Кто за язык тяпнул?!

Молодец замрет на миг, зубами заскрипит, но не ответит. Только побежит по мне взглядом, будто ладонью теплой. Не касаясь. А у меня под коленками задрожит, словно я на телеге по каменистой дороге еду. Дух выбьет и дыхание тяжелым станет. Давно одна в четырех стенах. На людей реагировать стала странно. Иль особенный он?

– Зайдите, хоть отогрею вас. Держать силой не стану, – изо рта пар вырвется и в преграду между нами превратится. В незримую стену, как стекло, тонкую.

– Я в машине погреюсь, – огрызнется молодец, поглядывая на пса лохматого, что настороженно выглянет из будки. Гром неожиданно, с цепи срываясь, бранью зальется.

– Как угодно, – дверь прикрою, а сама подожду, что окликнет. Замерзнет ведь, не доедет даже до края деревни, гордец. Но промолчит он, упрямец, и только вьюга запоет издалека свою песню.

Уйдет гость, сойдет с крыльца и продерет обувью мокрую зимнюю вату.

Снег лапатый с неба начнет сыпать, будто не по своей воле, а кто заколдовал. Быстро скроет белый ковер все пути от глаз людских. Да ветер ледяной деревья до земли согнет. Выдует, сломает душу заблудшую и не подавится. Не успеет молодец выбраться из нашей глуши.

Вьюга нависнет над деревней пузом беременным. Черным, плотным. Вот-вот разродится.

Беда под горлом стоит – не отпускает. Побегу к окну. Палец засвербит в том месте, где укололась. Поцелую его, чтобы легче стало, а сама почувствую, как губы занемеют, и холод к самому сердцу проберется. Радужки его черные, брови густые, да скулы мужественные перед глазами стоят, не хотят уходить – будто протянулась между нами нить алая.

Пропадет ведь! Не подюжеет на нашу гору на своей заморской машине выехать. Да в погоду такую.

Гляну на дорогу пустынную. Заметель-стужайла усмехается, в стекло стучит-сыплет да солнечный свет съедает. Пропадет незваный гость!

Аль, одумается и вернется? Нет, гордый слишком: малолетка ему не поможет! Где это видано? Меня в округе с десяти полных лет знают, и никто ни разу не сказал, что мала я слишком для дела доброго. Ведь дарить радость людям в любом возрасте можно. Чем не угодила-то нежданному?

Злость придавит горло да скрутит тело. Выть захочется. И Гром подпоет мне из будки. Нос побоится высунуть – так вьюга разгуляется. Всего-то час назад солнце было, да снег искрился – не гляди – ослепнешь. А теперь в двух шагах от окна пелена сплошная, как белый хлопок.

И мучает меня любопытство. Чего же приходил гость? Что такое случилось в его жизни, что в зиму и стужу ко мне поехал? Как за последней надеждой потянулся. А теперь будто отчаяние затопило его, и меня волной оглушило. Помочь должна!




4


Час пройдет, а гость не возвратится. Дурак да глупец, упертый, как буйвол.

Шаль на голову наброшу, в валенки впрыгну и тулупом бабушкиным укутаюсь. Большой он на меня, но не страшно – зато тепло. Рукавицы некогда искать, в кофту вязаную пальцы спрячу.

Вылечу в стужу, как в молоко нырну. Запорошило все. В глаза снег, будто назойливые мошки, залезет, в рот залетит, на ресницах осядет. А на губах иголками предчувствие. Не успею!

Ну и намело! Едва со двора выберусь. Снега по колено будет, ноги не пойдут – разъедутся. Холод набьется в обувь, но я не за себя волнуюсь. Не успею молодца спасти, сердце чувствует.

Вернусь и Грома из будки вытащу.

– Давай, дружок, помощь нужна!

А он зарычит и посмотрит на меня бусинами-глазками обиженно за то, что из хатки теплой выгнала. Сейчас оскалится, и спрячется в нагретую конуру. Но верный мой, вопреки раздумьям, лизнет мне нос и смешно так, лапами перебираясь по снегу, вперед помчит. Знает он, что без него не справлюсь.

– Спасибо, Гром! – крикну ему вслед. – Меня погоди!

А он, лаем ответив, принюхается к земле. Да поздно: все следы метелица счесала. По чутью да по слуху дорогу придется искать. Только в одну сторону нежданный мог поехать. А там лес и обрыв у дороги черную пасть сомкнет, и все…

Снова иглы беды в грудь встрянут и согнут меня. Сдавит сердце, будто стежки кто проложил и нить прочную, стянув, на узел завяжет.

Гром мне под руку подставит лохматую спину да носом холодным по лицу мазнет. Мол, вставай! Не поможем, если упадешь. По утру окоченевший труп вместо гостя останется. Душу уже не вдохнешь, не затолкнешь назад – не бывает чудес.

Я хоть и умею много чего, но к жизни мертвеца вернуть никому не под силу.

Заставлю себя идти. Тело, будто каменное, снежинки не хуже иголок впиваются в кожу. Закутаюсь сильнее в шаль бабушкину. Учила она меня вязать и шить, судьбы исправлять, людей лечить да успокаивать. Все умею только благодаря ей. А теперь не могу единственную душу спасти. Вот же я глупая да неказистая!

Долго грузнем в высоком снегу вместе с Громом. Он веселью и свободе рад. Кувыркнется в снегу, чтобы мышь полевую найти. Где там? Спрятались все. Глубоко. Холодина и мороз такой, что иней на ресницах комками лепится и на щеки иголками осыпается. Иду слишком медленно. Страшно, вдруг с дороги собьюсь. Дальше только поле ровное. За пеленой вьюги не видать березки тонкой у озера, и хвоста леса, что на окраине. Ничего. Будто белизна, как болезнь, распустилась по деревне и заразила всех.

Пойду дальше, ног и рук не чувствуя. Зря рукавицы не взяла. Не спасет вязка. Взмокнет бабушкина кофта и корой стеклянной возьмется на морозе. Под стопами вода захлюпает, и пальцы ног, как каменные станут. Если не дойду хоть куда – худо будет.

Обернусь – дом родной вьюга стерла-спрятала. Белизна все сожрала, не подавилась. Там в теплой натопленной хате маки да подсолнухи цветут, а я в чистом поле завяну от злой непогоды.

Пес оживится да заскулит. Разметая бураны, поспешит и в пригорок влетит лбом. Я даже засмеяться себе позволю. Только растрескается смех, как бисер, в воздухе рассыплется.

– Гром, да осторожней ты! Коли голова больше не пригодится?





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/diana-bilyk/igolnica/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.