Книга - Быть Мад

Быть Мад
Энни Кей


В жизни Мад не было места чему-то невероятному, но, получив письмо, оставленное ее матерью много лет назад, девушка отправляется на поиски ответов о жизни, а, главное, смерти своих родителей. Ее ждут не только новые города и страны, эпатажные знаменитости и сенсационные новости, но и тайны, некоторые из которых лучше не раскрывать…





Энни Кей

Быть Мад





Пролог


Я ехала в поезде и думала о том, что еще неделю назад жизнь казалась понятной и простой. Скучной, как познавательные программы летом, когда вам 16 лет. Я не задумывалась о том, кто я и куда иду. Пресловутый смысл жизни не занимал меня дольше, чем на пару секунд, потому что смысла, конечно, никакого не было. Я избегала мыслей о нем, дабы не портить себе настроение. Как и большинство людей, я застряла где-то между «самореализуюсь как жена и мать, достойный работник и гражданин» и «создам лекарство от рака (уже точно нет), решу проблему голода в мире (начну с себя), напишу роман, который изменит чью-то жизнь (ха-ха, ну да)».

Пока жизнь не заставляла меня делать выбор отныне и навсегда, я плыла по течению, без особых забот, но и без приключений. Работа, дом, личная жизнь, краткосрочные планы – зауряднее не придумаешь!

Но мое двадцатипятилетие внесло в эту рутину коррективы, которых я и предположить не могла. Я всегда думала, что родители погибли в аварии, когда мне было 3 года. А обычным летним утром я узнала, что отец покончил с собой в ожидании суда за убийство моей матери.




Глава 1


Не знаю, насколько масштабность этого события покажется вам впечатляющей. Пожалуй, это можно сравнить с фейерверком в церкви. Начнем с того, что, если бы не тетя Зоуи, я бы даже не подумала всерьез отвечать какому-то непонятному мужику из «как бы юридической фирмы». Но она сказала, что они позвонят, и сходить туда будет необходимо.

И вот спустя несколько часов после телефонного разговора я оказалась в комнате с дорогой, но устаревшей мебелью и чашкой кофе с молоком сомнительной консистенции. Напротив меня за столом сидел мужчина с залысинами и я подумала, что Натан будет лысеть по такому же типу и, возможно, гораздо скорее, чем он предполагает. Надеюсь, он не оставит себе такую же прическу, как это сделал мой собеседник.

– Мисс Стоун, я пригласил вас сегодня, так как наша компания занималась завещанием ваших родителей и сохранением положенного вам наследства. Достижение вами возраста 25 лет было обязательным условием завещания: сейчас вы достаточно взрослая, по мнению ваших родителей, девушка, чтобы распоряжаться солидной суммой.

Его серьезный тон развеселил меня, хоть я и старалась сохранить невозмутимое лицо. Солидная сумма? В самом деле? От моих родителей? Совершенно очевидно, если там и есть какая-то сумма, то она либо до смешного мала (особенно с погрешностью на годы), либо мистер «я не стесняюсь голой кожи на своей голове» действительно ошибся. Сказать, что мы с тетей Зоуи и дядей Томом жили скромно, – это очень сильно приукрасить истинное положение вещей.

– Я думаю, вы будете рады узнать, что ваш капитал вырос за счет накопленных за годы процентов, – (Господи, только не смеяться!). – В соответствии с правилами, я должен огласить тексты завещаний ваших родителей…

Я немного расслабилась в кресле, решив, что, в конце концов, у каждого своя работа и, возможно, он тем же тоном оповещает людей о получении по наследству коробки спичек и набора пуговиц. Не мне его осуждать, подумала я и постаралась придать себе максимально внимательный вид.

Я, Эдвард Стивен Стоун… Да, это мой отец… Завещаю… Все свои… Немногочисленные, очевидно. …Дом и усадьбу… Что? Какой еще дом? …Все находящиеся в собственности картины… Картины??? …После достижения ею возраста 25 лет…

– Разумеется, окончательная сумма не могла быть указана при составлении завещания, но на сегодняшний день она составляет…

Я ослышалась? Нет, это определенно розыгрыш. Сейчас из-за штор выскочит съемочная группа.

– Откуда у моего отца такие деньги? – вопрос вырвался сам собой.

Самые прекрасные залысины на свете выглядели недоуменно.

– Мисс, ваш отец унаследовал солидную сумму от своих родителей, а работой и разумными вложениями он увеличил капитал. Кроме того, вам отходит художественная коллекция, по оценкам она примерно соответствует уже имеющейся у вас по завещанию сумме. Дом, конечно, за эти годы потерял былой лоск, все же в нем никто не жил… Однако при желании его можно продать за неплохие деньги. На случай, если не захотите его оставить, – последнее предложение он произнес так, словно извинялся. – Мы позаботились о том, чтобы его привели в презентабельный вид для передачи, можем организовать ее в любое удобное для вас время.

В ушах жутко пульсировала кровь, мои глаза, наверное, увеличились раза в 4. Остывший кофе с молоком показался прекрасной идеей – в горле пересохло. Я сделала глоток и не нашла ничего лучшего, чем спросить:

– Но почему он решил так долго ждать? Почему я до сих пор не видела даже часть этой суммы, чтобы жить хоть немного… иначе?

Залысины были озадачены.

– Мисс, Эдвард Стоун назначил вам ежемесячное содержание, которым распоряжалась ваша тетя, являясь опекуном. Возможно, он посчитал, что ежемесячная дотация в размере…

Что??? Да это больше моей зарплаты за год! Меня ожидал весьма интересный разговор с Зоуи. Я могла только растерянно развести руками. В голове роилось слишком много вопросов, и не на все из них мне понравятся ответы.

Переведя дух, адвокат продолжил:

– Мисс Стоун, имеется также завещание вашей матери…

Мне стало не по себе. Он так странно это сказал, как будто оценивал, смогу ли я выслушать его сейчас. Я глубоко вздохнула, выпрямилась в кресле и кивнула ему.

Я, Роуз Хелен Стоун… Завещание мамы не произвело такого шокирующего эффекта, как огромные прибыли отца, но немало меня удивило. Например, она оставляла тете Зоуи большое количество сценарных костюмов и платьев. Завещала нам ювелирные украшения, список которых очень долго зачитывался, и которые мне, судя по описаниям, совершенно неуместно надеть куда-либо. Пойти в пятницу в ирландский паб с друзьями моего бойфренда, надев рубиново-бриллиантовое колье, я едва ли решилась бы. Что любопытно, у мамы не было ни денег, ни банковского счета. И еще она завещала мне письмо.

Письмо, в красивом, хоть и потемневшем от времени конверте, мне сразу же отдал адвокат после прочтения основного документа. Он предложил оставить меня одну, чтобы ознакомиться с его содержимым, и показал кнопку, которой я могла бы позвать его или секретаря тогда, когда одиночество уже не будет мне необходимым. И вот письмо лежало у меня на коленях, а я не знала, хочу ли я его прочесть. За последний час, родители, которых я считала самыми обычными людьми, вроде тети Зоуи и дяди Тома, оказались настоящими миллионерами, с усадьбой и драгоценностями. Ну, один из них точно. Еще и коллекционером живописи, это уже ни в какие рамки, ведь я тоже художник в каком-то роде. А мама кто? Барбра Стрейзанд? Что я о них знаю? Открытие конверта не сулило ничего хорошего, однако я достала письмо.



Привет, Маделин, это мама. Кажется, нет нормального начала для этого письма, поэтому пусть оно будет таким. Спустя много лет ты получишь от меня послание. Страшно подумать, насколько безумным покажется тебе это письмо. И, поверь мне, это впечатление не обманчиво: твоя мама совершенно и без сомнения безумна. По меркам всех, кто меня окружает, конечно. Впрочем… что они могут понимать? Но я отвлекаюсь, а времени осталось так мало. Когда мысль появляется в голове, она растет, растет, так быстро. Это похоже на процесс деления клеток: кажется, что волосы не шевелятся, а они непрерывно растут. А когда времени осталось совсем мало, на ерунду его не остается. Тем не менее, я ухитряюсь писать тебе бессистемную чушь…

Так вот, Маделин. Черт, как странно видеть это имя написанным моей рукой. Но, прошу, не ставь на себе клеймо из-за того, что тебя зовут Маделин. В конце концов, имя всегда можно поменять. Но хватит уже мне быть непоследовательной.

Я очень надеюсь, что история, приключившаяся с твоими родителями, не оставила серьезного следа в твоей жизни, ты стала относительно нормальным человеком, способным на чувства и взаимоотношения, ни капли не похожие на тот сюрреализм, который творится в этом доме сейчас.

Я не могу всего доверить письму, потому что уже никому не могу доверять, кроме твоего отца. Хотя, черт возьми, я люблю его больше жизни, червь недоверия грызет меня. Но если я не доверюсь ему, то кому тогда? Я знаю, что ты прочтешь это и захочешь узнать все-все. Как было на самом деле, а не то, что ты уже слышала. Все ложь, все вокруг — череда бесконечной лжи. Все теряют собственный облик, глубже и глубже погружаясь в нее. Людьми правят деньги, слава и похоть. И красота, конечно. Она особенно жестока. Я не хочу так жить, думаю, ты поймешь меня. Послушай стены нашего дома и тех, кого они помнят, загляни в себя и за себя — и ты все увидишь.

То, что ты должна знать наверняка и в чем не должна сомневаться: я точно знаю, что умру. Это должно быть твоей отправной и финальной точкой.

И последнее. Не позволяй себе любить. Никого и никогда. Если ты почувствуешь, что кто-то значит для тебя больше, чем ты сама, беги от этого человека, он тебя убьет. Он тебя убьет.

С надеждой на понимание,

Мама



Я положила листок на колени. Черт знает что! Просыпаешься обычным человеком, а к обеду ты миллионерша с кучей темных пятен в прошлом. Письмо матери было не то чтобы непонятным – оно ввело меня в прострацию. Одно не оставляло сомнений…

Повинуясь бессознательному порыву, я начала безостановочно звонить, вызывая адвоката. Видимо, я напугала его: он влетел в кабинет.

– Да, мисс. Вы в порядке?

– Мои родители… как они умерли?

– Мисс… Ваша мать была убита… – он замялся.

– Скажите, пожалуйста, – проговорила я почти беззвучно.

Он опустил глаза, но сказал достаточно четко:

– Весьма вероятно – убита вашим отцом.



1 июля 1996 года

Люблю начинать новый блокнот с нового года, но и середина тоже подойдет. Прошедшие месяцы были не самыми веселыми, но мне не хочется вписывать печаль в это лето. Я обожаю лето, и мы с Эдвардом договорились, что сделаем его идеальным, лучшим из всех. Мы не станем вспоминать ничего плохого, будем просто счастливы столько, сколько сможем.

В июне Эдвард вернулся домой окончательно, и мы снова зажили, как раньше. Да, наш дом напоминает цыганский табор, но я привыкла. В конце концов, это и делает его таким замечательным.

Гай постоянно веселит нас. Наш большой дом словно вмещает шаровую молнию в его лице. И эта молния перемещается из комнаты в комнату, движется в саду и на пляже, мечется в ротонде. Разве что в Убежище его не бывает: Гай говорит, что такие, как он, самовоспламеняются в подобных местах. Шутит.

Он все время затевает пикники или, как он их называет, походы. Мы долго собираемся, а затем совсем недолго ходим по нашему саду. В итоге все устают, Гай — первым из нас. Мы доползаем на поляну или пляж, бросаем вещи, Пати бурчит что-то себе под нос, но достает еду и напитки, раскладывая их на покрывала. Иногда Гай пытается закрепить бутылку вина в воде, чтобы она охлаждалась, хотя и нес ее в специальном контейнере, но «все должно быть аутентично». У него ничего не получается, он бесится и начинает пить прямо из горла. Эдвард смеется, а от его улыбки веселее и мне.

Грегори всегда выглядит так, будто боится испачкать свои белые носки, но я-то знаю, какой он на самом деле. В детстве он был активнее всех нас. Как только сил хватало после занятий? И все же маленький зануда с годами чаще проявляется в нем. Если б нам было лет по 6, он бы достраивал замки на песке за Гаем, раскрывал бы над всеми солнечные зонтики и запрещал пить ледяную газировку. А так Гай носится по пляжу с Мад, бросив очередную песочную крепость, распивая все, что ему заблагорассудится, а Грегори осуждающе качает головой и бережно подкладывает подушки, чтобы я чувствовала себя комфортнее.

С Грегори я всегда ощущаю неловкость. В основном, потому что не говорить правды — значит тоже врать, а я ненавижу это. И хотя все вокруг находятся точно в таком же положении относительно меня (кроме Эдварда), перед Грегори мне особенно стыдно. Кажется, фишка нашей семьи в том, чтобы внушать чувство вины одним своим существованием.

Дни текут так, словно все хорошо, но я не могу делать вид, что не вижу огромной тучи надо мной. Не могу притворяться, что не чувствую ничего — физически и духовно. Как будто лапа огромного чудовища смыкает пальцы на моей шее. И она душит меня.



3 июля 1996 года

Сегодня мы все решили с Эдвардом. Так просто и легко, что теперь я, кажется, начала по-настоящему жить. Все вопросы, что висели между нами, висели над моей головой, как лампочка в комиксах, только не с отличной идеей, а наоборот — все эти вопросы рассеялись, как дым. Я снова могу ходить, не боясь споткнуться, танцевать и петь, как я хочу.

Мы с Эдвардом никогда не будем более счастливы, чем сейчас. А значит, больше и не надо. Самое эгоистичное решение в мире, но от этого не менее правильное. Мы встретились, чтобы быть друг для друга. Ничто другое не существенно. Господь простит меня. Господь простит нас обоих.



7 июля 1996 года

Лето выдалось на редкость мягким, теплым, как цвет меда, и таким же тягучим и сладким. Мы целые дни проводим с Эдвардом вместе, гуляем, поем песни, я фотографирую, он пишет. Мы уходим на пляж и подолгу лежим в тени сосен вдвоем, пока муравьи не закусывают меня до состояния «невозможно, Эдвард, а-а-а-а-а, невыносимо щекотно!» — и мы идем домой. Эдвард снимает с меня платье, босоножки с моих красных искусанных ног, и мы вместе идем в душ и любим, любим, любим друг друга везде и всегда, когда никого нет и когда этого хочется снова.

Да, Рождество — волшебный и лучший праздник на свете, но у меня есть собственное рождество среди лета. И оно длится, длится, длится… Господи боже… Счастье накрывает с головой. Что если я захлебнусь в любви к нему, любви светлой и грустной до разрыва сердца? Нет, он не даст мне сделать это. Он не испортит, и я не испорчу.




Глава 2


Знаете, как в фильмах показывают: взрыв, а потом камера ведет съемку от первого лица ошарашенного бойца, который смотрит по сторонам. Где-то что-то дымится, горит, люди в грязи бегут, кто-то уже не бежит, кто-то пытается тянуть раненого товарища. Внезапно появляется лицо друга-однополчанина или командира, который настойчиво пытается вывести нашего героя из состояния шока, отчаянно двигает губами, но ничего не слышно. Сначала вообще ничего. Потом сдавленные, глухие звуки, как будто пытаешься расслышать звук из динамика, закрытого подушкой. Гул нарастает, он превращается в гул турбины самолета, в которую тебя засасывает, и когда наступает конец, ты снова можешь все слышать.

Так вот, все это – чистая правда. Не знаю, сколько я молчала, но адвокат вдруг перестал беззвучно шевелить губами и пристально глядя мне в лицо стал повторять мое имя. Постепенно прибавлялась громкость, и я наконец услышала:

– Мисс Стоун?.. Мисс Стоун?..

Я сумела поймать его взгляд и даже немного агрессивно произнести:

– Я вам перезвоню, – и вышла из кабинета, прихватив с собой письмо.

Выйдя на улицу, я задохнулась от свежего воздуха и частично вернула себе способность соображать. Хотя мысли мои больше напоминали сюжеты картин Сальвадора Дали, одна из них показалась наиболее здравой: позвонить Джей Си. В любой непонятной ситуации нужно звонить Джей Си. Я огляделась и двинулась к ближайшей кофейне.

Время для утреннего кофе было уже поздним, а для ланча еще слишком рано, поэтому внутри никого, кроме бариста за стойкой, не оказалось. На негнущихся ногах я подошла к нему и не своим голосом попросила разрешения позвонить, кивнув на стационарный телефон на полке. Он покосился на мой мобильный, зажатый в руке и принимающий почти без остановки всплывающие уведомления из социальных сетей, потом на меня. Видимо, что-то у него в голове все же сложилось, и он слегка мотнул головой в сторону полки.

– Алло? – голос у Джей Си звучал одновременно тревожно и раздраженно. Действительно, кто может звонить нам с городских телефонов? Реклама или государство. С обеих сторон приятные новости или вопросы маловероятны.

– Привет, – пробормотала я, – слушай, а ты тоже в курсе, что никакой аварии не было?

– Это кто? – сердито спросил он.

– Это Мад. Тут новости кое-какие. Ну, для меня новости. Ты тоже знал, что они не погибли в аварии? Мои родители…

Он на секунду замолчал.

– Ты где?

– В кофейне, – я назвала адрес.

– Десять минут. Кофе не пей.

Я положила трубку и прошла за столик.

– Что-нибудь закажем? – услышала я голос бариста.

– Да. Не кофе. Две булочки с корицей и пеканом, бейгл с тунцом, макарони по одному каждого цвета.

– Запьете?

– Пока не знаю.

– Окей, – пожал плечами бариста. – Не возражаете сразу рассчитаться?

Я не возражала.

Минуты без Джей Си прошли в полубессознательном состоянии. Потеряв счет времени, я жевала булочки, смотрела в окно, в голове у меня играл цирковой оркестр.

В этот теплый день он был в кожаной косухе, а волосы хранили на себе последствия шлема, поэтому, думаю, он добрался так скоро. Окинув взглядом меня и стол, заполненный сладким, Джей Си посмотрел на бариста и попросил кофе для себя и большой чайник зеленого чая для меня. Он распоряжался и выглядел по-деловому, однако я уверена, что мой внешний вид привел его в замешательство. Скрестив пальцы на столе, он спросил:

– Что стряслось? И когда мы пойдем тебе за новым гардеробом, моя, очевидно, необъятная в будущем подруга?

Я слегка улыбнулась, но тут же вспомнила все снова.

– Оказалось, что мои родители умерли совсем не так, как я думала…

Я пересказала ему утренние события и показала письмо мамы. Джей Си слушал внимательно, не перебивал, а когда я закончила рассказ, протянул руки и взял мои дрожащие ладони в свои.

– Нет, я не знал, – сказал он. – Ну, это и было очень давно, да и, наверное, не здесь… Как я могу тебе помочь?

Я растерянно смотрела на него.

– Даже не знаю. Не знаю, что мне делать. Мне хотелось бы узнать, что случилось. Наверное. Я себя чувствую, как Джейсон Борн. Как будто мое прошлое обнулилось, и теперь его нужно прояснить. Сколько раз я читала новости типа «Молодая женщина стала жертвой своего сожителя, ребенок все видел» или «Соседи обнаружили девочку рядом с трупом молодой матери», всегда думала: что потом стало с этими детьми? Вот, значит, что. Они доживают до 25 лет и знать не знают, что маму убили. А если это еще сделал отец… – я схватилась за голову.

– Эй, это еще не факт. Видишь, она сама пишет, что ей было все известно. Вполне вероятно, что он невиновен. Попробуем разобраться?

Я рассеянно кивнула.

– Даже не знаю, с чего начать…

– Может, стоит поговорить с теткой Зоуи? В конце концов, она была сестрой твоей матери, наверняка она в курсе.

– Вот уж кого не хочу сейчас слушать, так это Зоуи. Маленькая врушка. Не исключено, что все эти годы она обкрадывала меня потихоньку. Черт возьми, только не Зоуи.

Джей Си понимающе кивнул.

– Хорошо, тогда как насчет покопаться в газетных архивах? Может, даже что-то найдется онлайн, если дело было громким, – он осекся. – Прости.

– Ничего. Я понимаю.

Джей Си достал из рюкзака ноутбук, открыл браузер и замер над клавиатурой.

– Слушай… Может, тебе захочется это увидеть одной?

Я задумалась. Я уже сама не знала, чего я хочу. Джей Си встал.

– Я покатаюсь, как закончишь – позвони мне. Можно и с мобильного, – он улыбнулся.

Я осталась наедине с ноутбуком и миллионом вопросов, на которые хотела узнать ответы. Хотела и боялась. Но в том состоянии я даже не успела хорошенько подумать о том, что многие знания – многие печали.

Какой поисковый запрос был бы тут достаточно хорош? «Стоун» + «убийство» +… Понятия не имею. Даже начало звучало дико. Я решила вбить имена родителей, которые если не помогли бы мне узнать развязку, то хотя бы немного открыли бы начало. Я вбила их полные имена, ожидая увидеть, например, объявление о помолвке, но первая же ссылка оказалась безжалостна:

Кровавая драма в доме профессора

Я судорожно сглотнула и открыла полный текст.

Три дня назад в загородном доме профессора одного из ведущих высших учебных заведений страны Эдварда Стивена Стоуна разыгралась трагедия под стать тем античным драмам, исследованиями о которых известен хозяин. Роуз Хелен Стоун хладнокровно убита. Молодая женщина несколько часов умирала на глазах 5 человек, и никто не оказал ей помощь. Особый цинизм ситуации заключается в том, что все произошло в присутствии родного брата покойной, а также, как нам стало известно из достоверных источников, любовницы мужа жертвы, всемирно известной художницы и телезвезды Маделин Дан.

Наша газета не берется давать оценку случившемуся, но шокирующие факты говорят сами за себя. Около 23:00 карета скорой помощи прибыла в поместье мистера и миссис Стоун по звонку брата жертвы, известного пианиста Грегори Энджела. По прибытии врачи засвидетельствовали смерть миссис Стоун. Сразу выяснить причину смерти не представлялось возможным, но сегодня уже не остается сомнений: миссис Стоун была отравлена.

В доме находилась также дочь Стоунов, которая в настоящий момент проходит лечение от гиперкалиемии. Наш источник в полиции высказал предположение: подозреваемый уже пытался отравить собственного ребенка, что и вызвало у девочки избыток калия.

Жертва страдала от гипертонии и регулярно принимала лекарства, стабилизирующие давление. Согласно результатам судебно-медицинской экспертизы, сочетание этих лекарств с препаратом от гиперкалиемии и еще рядом медикаментов вызвало отравление.

По словам присутствовавшего в доме Гая Морриса, известного дизайнера и друга семьи, муки миссис Стоун были длительными и пугающими: она испытывала судороги и рвоту, задыхалась, металась по дивану, на который ее уложили, испытывала галлюцинации и панические атаки. На вопрос нашего корреспондента, почему же никто не оказал помощь умирающей, мистер Моррис признал, что доверился в этом вопросе мужу и брату покойной: миссис Стоун периодически болела, и ее родные заверили, что знают, как ей помочь. Тем не менее, спустя часы страданий несчастная женщина перестала подавать признаки жизни, после чего мистер Энджел вызвал наконец скорую помощь.

Прибывшая полиция оперативно собрала улики, в преднамеренном убийстве не оставалось сомнений. В стакане воды миссис Стоун была обнаружена высокая доза отравляющих веществ. Свидетели утверждают, что профессор Стоун не пытался защищаться или отрицать свою вину, не настаивал на адвокате, игнорировал вопросы полицейских. Улики говорили против него слишком явно, а его поведение только подтверждало догадки. Почти сразу он был арестован, и в настоящее время содержится в камере предварительного заключения. Другие обитатели дома в качестве подозреваемых не рассматривались.

Событие стало сенсационным благодаря присутствию в его эпицентре популярной художницы и ведущей телевидения Маделин Дан. Мисс Дан была студенткой подозреваемого и, по свидетельствам очевидцев, его любовницей. Отношение профессора Стоуна к жене становится тем более очевидным, что эта юная леди находилась в их доме почти все лето и не пыталась скрывать свои отношения с женатым преподавателем.

Какую роль в этом сыграла молодая и привлекательная мисс Дан? Дозволено ли гению все, что ему пожелается? Есть ли границы у аппетитов светской львицы? Где заканчивается благо искусства и начинается его порок? Могут ли богатые и знаменитые и сегодня оставаться в стороне от трагедий, которые происходят не только рядом с ними, но и, вполне вероятно, по их вине или при их непосредственном участии? Или все-таки каждый должен платить свою цену?

Печально, что жестокость взрослых сделала несчастной и одинокой маленькую девочку, оставшуюся без матери и фактически отца в три года.

P.S. Буквально перед сдачей статьи в печать наш корреспондент получил дополнительную информацию по делу об убийстве Роуз Хелен Стоун: подозреваемый в убийстве Эдвард Стивен Стоун покончил с собой в камере предварительного заключения. Причина смерти не вызывает сомнений: мужчина повесился в камере.



3 июля 1996 года. Позднее

Можно ли быть более счастливой, чем я?

Сейчас мы с Эдвардом все время проводим вместе, творим вместе, любим друг друга, как в первый день.

Любовь с первого взгляда — чушь, увлечение на секунду, мираж, который развеивается с годами? Ничуть не бывало. Когда встречаешь его, того самого человека, ему не нужно ничего доказывать. Никому из вас ничего не нужно доказывать.

Когда Эдвард заговорил со мной, я не знала, что он скажет в первый момент, а что во второй, но все было сказано правильно. Я не отражалась в нем, он существовал сам по себе. Но сразу и навсегда стал моим. Моим мужчиной, моим человеком от кончиков пальцев ног и до кончиков волос. Он вошел в мою жизнь сразу и заполнил собой пустоту вокруг меня и внутри меня.

Нет, я не боготворю мужа, он только мужчина, человек, как и я. Но я знаю, что из всех наших дел на земле, из всех поступков, то, что мы нашли друг друга в огромном мире — самое важное, что мы могли друг для друга сделать. И, конечно, самое счастливое.

Иногда я со страхом думаю: что если бы у Грегори не состоялся тогда концерт? Что если бы Эдвард решил никуда не ездить в тот день, а посидеть дома с книгой? Что если бы я подхватила свой обычный ларингит и беззвучно открывала бы рот в отеле, как рыбка на берегу? Что если бы во время нашего с Грегори выступления Эдвард вышел бы покурить и никогда бы меня не услышал? Что если бы песня была другая, день другой, другая я, другой Эдвард? Но этого не могло случиться иначе. Все вышло так, как предначертано.

Грегори называет этот день черным концертом. Днем, когда он меня потерял. Конечно, это не так. Грегори не терял меня. Потому что та, кого он знал, исчезла. Я разделилась на до Эдварда и с ним. Он словно прибавил громкости моей жизни. Словно открыл мне глаза, и с ним я стала видеть яркие краски.




Глава 3


Если разговор с адвокатом напоминал быстрый подъем на колесе обозрения, то газетная статья по ощущениям напоминала поездку в центрифуге. В мою обычную жизнь не вписывался по-газетному преувеличенный сюжет. На последних строчках я почти забыла, что речь шла о моих родителях – так нереально и далеко все это было от меня.

Открытием для меня стала и собственная гиперкалиемия, о которой я до этого дня не имела понятия. По сути, я вообще не понимала, от чего может возникнуть переизбыток калия, а предположение корреспондента о том, что мой отец сознательно меня им кормил, чтобы отравить, казалось совершенно немыслимым.

Даже не пытаясь вникнуть, что произошло, я принялась листать другие ссылки на статьи об убийстве матери. Статей нашлось достаточно, хотя они не отличались оригинальностью: практически все они так или иначе утверждали вину моего отца, мотив под названием Маделин Дан, а его самоубийство – естественным следствием угрызений совести.

Из статей я узнала, что на момент трагедии мои родители состояли в браке уже 5 лет. Все это время они жили в поместье недалеко от города Глабри. Где это вообще?

Тем же летом в доме был и мой дядя Грегори Энджел. О том, что у меня есть дядя, я знала, конечно. Он незримо существовал для меня и Зоуи в виде почтовых сообщений и денежных переводов. Иногда я видела его выступления по телевидению или натыкалась на упоминание о нем в интернете, но мы никогда не общались. На самом деле, я считала, что мы с Зоуи для него – бедные родственницы. О Гае Моррисе я тоже имела представление. Он известный модный дизайнер, слишком дорогой и слишком концептуальный. Кто бы мог подумать, что люди, чьи имена тебе хорошо известны, когда-то жили с тобой под одной крышей, но за 22 года никто не удосужился об этом тебе сообщить. Форменное безумие.

По истечении такого большого срока я не ожидала, что найду в интернете какие-либо подробности. Считала, что мои изыскания упрутся в стену давности и совершенной неинтересности события с новостной точки зрения. Муж убил жену – расхожий сюжет, ничего сверхъестественного. Но Маделин Дан превратила смерть моей матери в сенсацию. Эта женщина была уникальной персоной, и, несмотря на то, что сегодня популярность ее существенно померкла, шлейф звездности зацепил моих родителей.

Как и большинство детей, я верила, что мои родители – люди необыкновенные. Но если мои сверстники жили с живыми мамами и папами, то у меня были только фотографии. Родители умерли не от трагических болезней, а в автокатастрофе (официально), поэтому навсегда остались молодыми и прекрасными. Они умерли вместе, поэтому гибель их дополнил романтический ореол, и я представляла, как они в последний раз заглянули друг другу в глаза, держась за руки, прежде чем сделать последний вздох.

С возрастом вера в их исключительность таяла. Мама оказалась простой домохозяйкой, то бишь безработной. Теперь, с получением наследства, я, конечно, поняла, что необходимости работать у нее не возникало. Отец преподавал в университете, а так как тетя Зоуи была школьной учительницей, я считала, что работа отца по шкале заурядности ничем не уступала. На самом же деле отец получил известность в узких кругах. В кругах коллекционеров, если быть точнее. Имея искусствоведческое образование, он занимался оценкой живописи, и сам обзавелся приличной коллекцией, которую не жалел выставлять в галереях по всему миру. Наверное, дочери стоило бы это знать, но, серьезно, как часто кто-то из вас гуглит собственных родственников на предмет «вот бы кто из них мог оставить мне наследство»? Вот и я этого тоже не делала. Неизвестность, нависшая над близкими, вполне меня устраивала. В конце концов прошло столько лет.

И, конечно, отец действительно преподавал в университете. В том числе, преподавал и Маделин Дан.

Рано или поздно они должны были встретиться. Слишком близко находились их круги общения. На основе газет я не могла сделать вывод, как долго они знали друг друга к моменту трагических событий. Возможно, пару лет (если их роман закрутился с первого года ее учебы), надеюсь, что отец не завязал интрижку со школьницей раньше. Едва ли моим родителям удалось избежать заочного знакомства с Маделин или хотя бы ее творчеством. Может, знакомство начала моя мать? Ведь именно она назвала меня Маделин.

Пропасть вопросов без ответов летела на меня, как ураган в Канзасе, готовый вот-вот захватить меня в воронку вместе с Тотошкой. Я посмотрела в окно: солнце клонилось к закату, опуская на город мягкие летние сумерки. Я отправила Джей Си ссылку на первую статью и просьбу забрать меня из кафе.

Он приехал минут через 10, а значит, был совсем рядом. Мы решили, что лучше мне сегодня не возвращаться домой, и отправились в бар.

Джей Си ничего не расспрашивал, но я поняла, что статью он прочел. В баре мы тоже не разговаривали об этом. Люди начинали потихоньку подтягиваться, чему я искренне обрадовалась, потому что на меня напал ступор и ничего дельного я все равно не смогла бы сейчас из себя выжать. Джей Си напоил меня теплым молоком с какими-то приправами, которое давал мне, когда я простужалась, и я уснула в кресле, утомленная безумным днем. Последнее, что я помню, карусель имен, которую я видела в мутном дыму бара: Роуз, Маделин, Эдвард, Грегори, Гай…

Проснулась я от удара гонга и последовавшего за ним шума парней и девушек. Каждый раз, когда в баре заказывают набор «Суицид», бармен возвещает об этом ударом в гонг. Гул раздавался откуда-то издалека и примешивался к сигналу моего телефона, звучавшего точно из параллельной реальности.

В непроглядной тьме постепенно стал вырисовываться светлый плед, который меня укрывал. Я находилась явно не в зале, а лежала одетой в постели. От подушки пахло гелем для волос, которым пользуется Джей Си, и лимонным пирогом. Девушки, которые пахли лимонным пирогом, нравились Джей Си. А он нравился им.

Пошарив рукой вокруг себя, я нащупала сумочку, достала телефон и, не глядя на экран, ответила.

– Мад, какого черта? Я звоню весь день, ты трубку не берешь, дома тебя нет! Где ты?

Все это Натан выпалил на одном дыхании без малейшей паузы.

В голове у меня тяжелел туман, словно я выпила как следует. Сонным голосом я пробормотала:

– Который час?

Кажется, Натан немного опешил от такого ответа. Он медленно произнес:

– Десять вечера… Мад, где ты? С тобой все в порядке?

Из глубины сознания всплыли события сегодняшнего утра и дня. Я чуть слышно застонала. Тут же из бара раздался женский визг. Я хорошо знала эту тональность. Мокрый бармен, вот что там было. А это означало, что Джей Си вот-вот зайдет в комнату.

Девичий визг услышал и Натан:

– Какого черта, Мад? Ты в баре? Я заходил, но твой приятель сказал, что тебя нет. Вот говнюк, я так и знал, что он соврал. Что ты там делаешь? Я приеду за тобой, никуда не уходи.

Я не успела возразить: Натан повесил трубку, и, очевидно, уже мчался сюда. Дверь открылась и впустила барный шум, увеличенный в несколько раз. В проеме я увидела фигуру Джей Си, который, заметив телефон со светящимся экраном в моих руках, зажег свет. Освещение в комнате было под стать операционной, так что я немедленно зажмурилась и закрыла глаза рукой.

Привыкнув к свету, я увидела его в мокрой белой футболке, которую он надевал специально, чтобы девчонки заказывали «мокрого бармена»: за сумму чуть больше обычной они могли облить бармена выпивкой. Но большинство предпочитало не только обливать ребят, но и угощаться с их торсов и бицепсов, для чего и Джей Си, и второй бармен, красивый парень по имени Чэд, держали себя в отличной форме, а футболки на работу носили на размер меньше.

Джей Си открыл встроенный шкаф, стянул с себя футболку, бросил ее на пол и надел чистую. В маленькой комнате, кроме шкафа, стоял надувной матрас, на котором спала я, рядом ноутбук и… больше ничего. Его комнатой служила подсобка в баре, который он купил на совершеннолетие, продав родительский дом. Родителей у него тоже не было с детства, но с теткой повезло больше, чем мне.

Джей Си сел на пол напротив меня и протянул мне бутылку пива, с которой вошел.

– Как ты? Выспалась?

Я посмотрела на бутылку, но вспомнила о Натане и решила не пить. Словно услышав мои мысли, Джей Си сказал:

– Тут заходил мистер Кук, но я сказал, что я не знаю, где ты.

– Он уже в курсе, сейчас приедет, – мрачно буркнула я.

– Он меня не любит.

– Натан никого не любит, это его стиль, – ответила я.

– Тебя любит, – возразил Джей Си.

Я поморщилась: говорить о чувствах сейчас некстати.

– Как настроение после… Ну, что сейчас думаешь о случившемся?

– Не знаю даже. Думала, проснусь, и все покажется сном, странной фантазией, которую нарисовало мое воображение. Но нет ощущения, что это страшный сон. Я точно хочу его досмотреть. Хочу разобраться, все увидеть собственными глазами.

Джей Си одобрительно покачал головой:

– Это дело, Мэдди. С чего начнешь?

Я улыбнулась:

– Уволюсь для начала?

Он тоже улыбнулся, но не успел ничего ответить, потому что в следующую минуту в комнату ворвался Натан, по дороге сбрасывая с себя Кристину, совсем молоденькую официантку, безнадежно влюбленную в Джей Си, которая пыталась его остановить.

Распахнув двери и увидев, что ничего интимного мы с Джей Си не делаем, Натан, кажется, даже внутренне обрадовался, заметив в моих руках пиво. За секунду собравшись и приняв пренебрежительно-равнодушный вид, он спросил:

– Я вижу, ты была слишком занята, чтобы отвечать на звонки…

Выпрыгивающая из-за его спины Кристина пропищала:

– Джей Си, я сказала, чтобы он не заходил!

Я медленно выкарабкалась из матраса, отдала пиво Джей Си, который тоже встал, и пробормотала:

– Спасибо за все, я пойду.

– Не за что. Держись, подруга. На связи.

Я выразительно посмотрела на Натана и вышла. Он последовал за мной.

На улице я сразу двинулась к его машине. Натан щелкнул брелоком, открыв мне двери, я залезла на переднее сиденье и пристегнула ремень. Он быстро бросил на меня взгляд, после чего все же сел на водительское место и повернулся ко мне.

– Объяснить ничего не хочешь?

Я уставилась в окно. Я так устала за этот день, и объяснять что-либо у меня не хватило бы сил, особенно когда вопрос задавался осуждающим тоном. Натан явно не желал понять меня.

– Натан, кое-что произошло. Это касается моих родителей. Я бы не хотела сегодня возвращаться домой. Можно переночевать у тебя?

Он моментально преобразился: я очень редко оставалась у него на ночь.

– Конечно, малыш, поедем, – и завел мотор.




Глава 4


Кажется, пришло время прояснить ситуацию относительно моей личной жизни.

К 25 годам я успела обзавестись ею, и достаточно стабильной. Если совсем точно – у меня был жених. До сих пор странно видеть это слово написанным. С Натаном мы вместе уже пять лет, а три из них – помолвлены.

Еще со времен школы я, как большинство художников, подрабатывала тем, что писала портреты на заказ. Так мы и познакомились: Натан принес мне фото своей подруги, чтобы я нарисовала с него подарок ей на день рождения.

Только не нужно думать, что я кого-то увела из счастливых взаимоотношений, мне вообще сложно судить об отношениях, участником которых я не была (нужно что-то делать с моим стремлением постоянно оправдываться).

Пока я писала портрет Кэт, Натан постоянно заходил узнать, как продвигаются дела. Казалось, что он не уверен в моих способностях, поэтому без конца меня проверяет. Разумеется, он действовал мне на нервы, даже несмотря на то, что ни одна из его «проверок» не сопровождалась критикой. Конечно, потом Натан говорил, что сразу проникся ко мне симпатией. Возможно, но факт в том, что после окончания работы над портретом, расплатившись со мной, он пропал на три месяца. Разумеется, я и не думала их считать, пока Натан не появился снова, но уже без заказа, а с предложением выпить кофе. В тот момент я не думала, что стала «девушкой на замену», полагаю, что он тоже не задумывался, зачем зовет студентку на свидание, просто делал то, что лечило его ущемленное расставанием с Кэт эго.

Натан на 8 лет старше меня, из-за чего всегда считал для себя возможным говорить со мной свысока. Со мной частенько люди разговаривали в таком тоне, так что я уже даже не обращала на это внимания. Натан – стоматолог, у него собственная практика, поэтому в социальном плане, по мнению его родителей, тети Зоуи и, думаю, самого Натана, он до меня снисходил. За время наших взаимоотношений мы никогда не говорили о том, чтобы жить вместе. Меня это полностью устраивало, так как я боялась, что придушу Натана в первый же месяц нашей совместной жизни.

Если говорить конкретно, мне практически не в чем было его упрекнуть – идеальный бойфренд и будущий муж. Просто… Уж очень многое у нас с ним не сходилось. Мы слушали разную музыку (он – «правильную», а я нет), любили разное кино, я домосед, а Натан обожал совместные тусовки с друзьями, на которые с завидным упорством таскал меня. Мне нравились собаки, ему – кошки, мне – чай, а ему – кофе.

Это мелочи, скажете вы, если вы любите друг друга. И, конечно, будете правы. Мы друг друга не любили, но привыкли так считать. Когда встречаешься с кем-то достаточно долго, человек тебя устраивает (мерзкое слово), то через соответствующий приличиям промежуток времени от вас ждут признания в любви. Вас ломает, но вы говорите эти слова, ненавидя себя. Сказав их один раз, все остальные разы – уже ерунда, зуб вырван, боли нет. Потом вы какое-то время «любите» друг друга. Все у вас идет хорошо, и по законам жанра вы должны пожениться. Пункт помолвки – важный этап, он выполнен, теперь можно с чистой совестью готовиться к свадьбе. Слава богам, в семье Натана к этому вопросу относились очень серьезно, и наша помолвка растянулась до дня моего рождения в этом году. Новости похуже – через пару месяцев я должна была стать Маделин Кук.

Да, меня сводило с ума, что все зашло так далеко. Даже мое материальное положение не могло больше сдерживать давление Натана с его женитьбой. Он взял на себя оплату практически всех мероприятий, выписал мне солидный чек на покупку платья. Чек я не обналичила, о чем он не знал, иначе не могу представить, что бы произошло. Эти отношения затащили меня в болото, из которого было не выбраться.

Полученное наследство и новые обстоятельства жизни и смерти моих родителей, как ни странно, выглядели счастливым поводом взять таймаут в череде свадебных тортов на пробу. Об этом я уже успела подумать, но не решила еще, как сказать об этом Натану.

Пока мы ехали, я думала еще о дяде Томе. Несмотря на то, что я сердилась на Зоуи, в нашем доме оставался человек, который, я знала, будет искренне волноваться, если я не приду на ночь домой без предупреждения. Я написала ему в ватсап, что останусь у Натана, и попросила передать это Зоуи.

В квартире Натана я в общих чертах поделилась с ним тем, что родители оставили мне небольшое наследство, которое нужно будет оформить (на самом деле не нужно, но я уже твердо решила съездить в родительский дом). Натан несколько воодушевился, что нельзя было не заметить, как бы он ни старался скрыть. Да, ему нравилось выступать в роли благодетеля для меня, спонсировать наши (и лично мои) свадебные издержки. Но он не мог не обрадоваться тому, что хотя бы часть из них возьмет на себя мой погибший отец.

О смерти мамы и самоубийстве отца мне говорить с Натаном упрямо не хотелось. Не знаю, знакомо ли вам такое чувство, но некоторые люди могут посвящать вам все свое время, делать множество вещей вам во благо, но им невозможно стопроцентно доверять. Потому что есть четкая уверенность в том, что их доброта, забота и нежность могут повернуться на 180 градусов, как только ваш образ в их картине мира перестанет соответствовать идеальному. Получаете вы наследство в несколько миллионов или лечитесь от алкоголизма – вас будет осуждать человек, который, как он утверждает, любит вас больше всего. Да, наверное, за людей, вызывающих такое чувство, не стоит и собираться замуж, но это уже другой вопрос.

Натан решил, что новости о родителях, которые давно погибли, разбудила мои старые сиротские раны, поэтому не приставал ко мне с избыточной нежностью, налил мне чаю и ушел спать в свою спальню, оставив меня одну в гостиной.

– Тебе, наверное, нужно побыть наедине с собой, подумать о них.

Признаюсь, я не в первый раз использовала родителей с такими целями. Люди, у которых были и есть родители обычно чувствуют себя неловко рядом с теми, у кого их нет. Стараются как бы извиниться за то, что им дано совершенно безвозмездно и чего я всегда была лишена. Им всегда немного стыдно, а это можно использовать как угодно.

В реальности же я никогда не испытывала тоски по родителям, потому что совершенно их не помнила. Мне хотелось иногда убедить себя, что где-то в подсознании у меня сохранился подернутый дымкой образ матери, но все это только фантазии. Я не помнила ничего, совсем ничего. А теперь я думала: может, психологическая травма поставила блок на воспоминаниях?

В конце концов, что из того, что я уже прочла, я могла видеть? В три года ребенок уже ходит, говорит, испытывает привязанность, у него есть любимые игрушки. Что будет, если у него на глазах умрет мать? Умрет так мучительно, как я прочла. Я знала и не знала ответ.

В детстве, когда меня поглощали обиды, когда я чувствовала себя одиноко или болела, мне хотелось, чтобы рядом были добрые, умные и понимающие мама и папа, которые поддержали бы меня, помогли бы советом. Но положа руку на сердце, это мечты об идеальных отношениях, которые с моими настоящими родителями могли никогда не состояться. Судя по некоторым новостям, хорошо, что мы не были по-настоящему знакомы.

Все-таки то, что шокирующая история могла иметь непосредственное отношение ко мне, заставляло мысли в голове кружить каруселью. Нужно было что-то покрепче чая. Я пробралась на кухню и достала початую бутылку виски. Стараясь не вдыхать, выпила половину бокала почти залпом и, уставившись на бассейн во дворе Натана в окне, стала ждать изменений в сознании. Больше всего хотелось выбросить все из головы хотя бы на время и уснуть, но полбокала с этой задачей никак не справлялись.

Ближе к концу бутылки я стала замечать на дне странный осадок. Остальные воспоминания поглотил дружелюбный диван Натана.



Я проснулась от ударов по голове. Нет, меня никто не бил, но перманентный шум врывался мне прямиком в мозг. Я не сразу поняла, где нахожусь. Каждое веко, казалось, весило килограмма два, и я еле смогла продрать глаза.

В гостиной Натана я была по-прежнему одна. Грохот, разбудивший меня, раздавался сверху, из спальни. Динамики стереосистемы нечленораздельно кричали – музыка, под которую он тренировался по утрам. Чтобы не беспокоить соседей, Натан установил в комнате звукоизоляцию. Работало это примерно так. Раньше во время его тренировок могло показаться, что на голову вам надели жестяной котел и со всей дури лупят по нему ломом. Теперь же котел обернули меховой горжеткой. Натану казалось, что расходы того стоили.

Я попыталась укутать голову в плед, но не слышать музыку и дышать одновременно стало невозможно. Я вяло сползла с дивана и пошла варить кофе.

Первый же глоток вернул мозг на место. Несмотря на то, что за прошедшие сутки случилось много того, что еще не до конца улеглось в моей голове, в которой уверенно плескался вчерашний виски, план на день наметился моментально и требовал немедленного исполнения.

Я очень тихо прополоскала рот водой, на магнитной доске холодильника нацарапала Натану пару слов на прощание и сбежала самым бестактным образом.




Глава 5


В ближайшем кафе я взяла божественно горячий завтрак, лучший в мире кофе и решилась наконец проверить телефон.

Как ни странно, тетя Зоуи мне не писала. Дядя Том ответил накануне, что в любое время будет ждать меня дома (святой дядя Том). Джей Си спрашивал, как дела и приглашал к себе. Простое “ОК” в ответ значило бы открыть ящик Пандоры, поэтому я включила в телефоне режим полета и с воодушевлением принялась за еду: фактически я не ела около суток.

Прежде всего я решила уволиться.

Удивительно, насколько просто и естественно эта мысль пришла мне в голову. Ведь мне казалось, что я люблю свою работу, что она действительно нужна мне, что она делает меня мной. Но как только я поняла, что могу не проводить в крохотном офисе 8 часов 5 дней в неделю, я словно сняла с ног кандалы и готова была кинуться наутек, не разбирая дороги.

Не только о работе я так подумала… Но другие мысли я пока гнала от себя.

На день рождения я всегда брала небольшой отпуск: даже если празднования никакого не планировалось, я предпочитала просидеть день дома, нежели выслушивать формальные поздравления коллег, поэтому в офис мне не нужно было спешить. Едва ли мое отсутствие заметили бы, летом жизнь немного затухала, коллеги уходили в творческую работу, не требующую жестких сроков и строгой отчетности.

Сколько я себя помню, тетя Зоуи пыталась найти во мне хоть какой-нибудь талант. Что я только не испробовала в детстве. Разумеется, мы начали с фортепиано, играть на котором меня учила сама тетя. Осознав, что великой пианисткой мне не стать, Зоуи решила перепробовать другие виды искусств. Я пыталась танцевать – от хип-хопа до классического балета, от чечетки до ирландского народного танца. Напрасный труд, в солистки меня не ставили, хореографы моих талантов упорно не замечали, и я перешла к лепке. Тут все оказалось еще хуже посредственного: скульптура определенно не была создана для моих рук. Мой сценический опыт в роли певицы или актрисы заканчивался хором и массовкой.

В отчаянии Зоуи наняла мне учителя рисования, что коренным образом изменило ход моей истории. Полная и добродушная миссис Тельман учила меня рисовать с ничем не объяснимой любовью, а я вполне объяснимо любила ее. Ни до, ни после я не встречала людей с таким большим сердцем, веселым нравом и бездонными коровьими глазами, в которых была вся нежность мира, передаваемая через объятия ее больших, сильных рук. Она давала мне что-то больше, чем умение пользоваться кисточками и карандашами.

Придя впервые в дом тети Зоуи походкой утки, готовой подарить мастер-шефу отличное фуа-гра, она протянула мне руку для знакомства, от чего я опешила. Мне было всего десять, но никто никогда не протягивал мне руки не снисходительно, как взрослые детям, а серьезно и свободно, как равной.

– Зови меня миссис Тельман. А как я могу звать тебя?

– Ма-а-ад, – проблеяла я.

Она звонко хлопнула в ладоши и деловито огляделась.

– Окей, Мад, порисуем? Какая у тебя любимая книга?

Я стала соляным столбом. Никого это никогда не интересовало, как и все остальное, связанное со мной. Кому какое дело, что Мад читает, о чем она думает, дружит ли она с кем-то в школе, какая песня у нее играет третий день в голове, какое платье она хочет на весенний бал, а какой мальчик всегда обижает ее в классе? Но очень скоро я узнала, что миссис Тельман интересно все обо мне и она не прочь рассказать все о себе. Любая ерунда становилась для нее поводом к смешной или поучительной истории.

Разумеется, она учила меня рисовать, но разговоры в моей комнате начинались сразу после ее прихода и не умолкали ни на минуту. Миссис Тельман стала моим первым другом, хотя тогда я считала ее скорее доброй феей или ангелом, посланным мне с небес. Мы могли обсуждать что угодно: ее новые туфли, недопеченную шарлотку Зоуи, милые занавески нашей соседки миссис Тили и книги. Именно они были источником вдохновения для миссис Тельман и скоро стали им для меня. Моя учительница полагала, что, только узнавая новое, можно открыть что-то в самом себе. Сколько раз, оставаясь наедине с очередным романом, я внезапно чувствовала желание творить самостоятельно, хваталась за карандаш и рисовала. Спонтанные рисунки очень радовали миссис Тельман, хотя сейчас я думаю, что она просто была жизнерадостным человеком, а я ничего особенного не делала.

Так или иначе, наши уроки давали определенные результаты: мои картинки стали частью школьной выставки, потом ушли за символическую сумму на местном благотворительном аукционе, так что Зоуи наконец успокоилась, отыскав мою творческую жилку. Я же упорно не чувствовала в себе желания рисовать. Мои результаты были, скорее, умениями, чем талантом. Я продолжала усердно заниматься только, чтобы продолжать встречи с миссис Тельман.

К окончанию школы вопрос о том, кем я должна стать, ни у кого, кроме меня, не возникал – разумеется, художницей. Зоуи не признала бы, что у меня нет художественного таланта, ведь она столько сил положила на его развитие. Как следствие, я отучилась, получила диплом и стала посредственной художницей. Нет, я умею рисовать. Но одно дело – владеть техникой, и совсем другое – иметь, что ею рассказать. В моей голове не рождались гениальные идеи, которые бы мне захотелось осуществить.

По окончании учебы я устроилась художником в небольшое детское издательство.

Замечательными в моей работе были близость к литературе и профессиональная обязанность читать книги. Ведь только прочитав произведение, можно создать стоящую иллюстрацию или обложку. К своей работе я подходила очень ответственно: оставляла пометки, уточняла у авторов детали, подолгу общалась с ними, стараясь уловить истинное отношение к событию или персонажу, понять настроение, которое писатель вкладывал в свои строки и которое хотел бы увидеть в моих рисунках. Моя скрупулезность приносила плоды: иллюстрации нравились и редакторам, и заказчикам, а я получала от работы огромное удовольствие.

Однако когда я осознала, что на любимую работу я могу больше никогда не ходить, мое сердце радостно забилось. Я стала испытывать чувство вины перед коллегами, хотя уволиться решила в удобный для этого период: никого не подвела бы летом. Пока не передумала и пока еще верила в тот повод, который собиралась озвучить шефу («семейные вопросы, которые требуют моего присутствия»), я решила заскочить домой, чтобы привести себя в порядок и уже до обеда получить расчет.

Дома был дядя Том, мой первый друг и причина, по которой я не покончила с собой.

Никто не умел так поддержать, как он, вызвать улыбку простыми словами, заставить вынырнуть из сомнений и сказать: «Ты хорошая, у тебя получится, ты сможешь, ты классная».

Едва ли он мог назвать актеров, которые мне нравятся или имена стоящих рядом со мной девчонок на школьной фотографии. Но я могла ему рассказывать, что угодно, а он слушал и всегда слышал. С ним я не так откровенничала, как с миссис Тельман (он все-таки мужчина), но если что-то меня задевало или сводило с ума, я приходила к дяде Тому и прислонялась головой к его широкой доброй спине, которая всегда пахла деревом и лаком.

Он почти всегда работал дома: что-то чинил, кому-то помогал. Тетя Зоуи частенько попрекала его тем, что в семье больше зарабатывала она на скромной учительской ставке. Зоуи в целом всегда была недовольна, но к мужу у нее оставалось особенное отношение.

На людях она порой изображала смиренную мученицу. В общении со мной щедро использовала пассивную агрессию и постоянно говорила о том, какой обязанной и благодарной я должна быть, а если я что-то делала не так, она закатывала глаза так сильно, что, казалось, еще немного – и они совершат полный оборот. Но с дядей Томом она превращалась в фурию. Все, что накапливалось в ней за день, она щедро выплескивала на него безо всякого фильтра. Дядя Том всегда честно пытался ее оправдать. В его глазах она не захлебывалась в беспочвенных истериках на пустом месте, а очень уставала на работе и дома, ухаживая за нами. Словом, стокгольмский синдром в полный рост.

Мне никогда не понять любовь дяди Тома к Зоуи. Она, дьявол в юбке, пожирала его каждый день, как чудовище. Может, в их спальне она до сих пор делала его счастливым (думаю, разные одеяла этому не способствовали), это хоть как-то могло бы объяснить ситуацию. При виде Зоуи он начинал походить на сдувшийся гелиевый шарик: фигура высокого и сильного мужчины и добродушие мультяшной панды из моих рабочих иллюстраций.

Когда я, стараясь не шуметь и как можно позже дать себя обнаружить, проскользнула в коридор дома, почти тут же услышала его голос с кухни:

– Зоуи на работе.

Это означало, что все чисто, опасности нет.

Я коротко выругалась про себя и пошла на кухню.

Дядя Том сидел за столом и крутил в руках какой-то шнур. Он сразу поднял на меня голову, улыбнулся, коротко кивнул и продолжил заниматься работой.

Я села напротив и посмотрела на него. Мне почему-то стало ужасно стыдно перед ним. За то, что я теперь богата, а он крутит шнур, наверное, для нашего соседа. Мне хотелось бы, чтобы он никогда больше не крутил шнур. Теперь я могла легко это устроить. Но между этим желанием и его осуществлением стояли мое отношение к Зоуи (нелюбовь) и его отношение к ней (любовь, да).

– Ты знал об этом? – спросила я вместо приветствия.

Он взглянул на меня с беспокойством, потому что тон у меня был необычный.

– О чем, Мэдди?

– О моих родителях. О том, что случилось с ними, – после маленькой паузы я добавила: – Что действительно случилось с ними.

Он моментально помрачнел.

– Да, Мэдди, – он немного помолчал. – Я до сих пор до конца не понимаю, что там произошло.

– Почему… – выдавила из себя я.

– Почему не сказал тебе?

Я кивнула.

– Мэдди, прежде всего не я должен был рассказать тебе об этом. Мы не были с твоей тетей вместе, когда это произошло. Не были семьей. Все это случилось до меня, – он продолжал крутить шнур. – Чтобы воспоминания не шли за тобой и Зоуи по пятам, мы с ней поженились, она взяла мою фамилию. Мы начали с нуля, желая оставить прошлое. Я ведь и сам не знал, пока мне родители не рассказали. Я не слежу за звездной жизнью: актеры, певцы, бог их знает. А они показали мне газеты. Отговорить хотели от свадьбы. Но кто бы мог меня отговорить? Она моя половинка. Зоуи никогда не рассказывала об этом, а я не спрашивал подробностей. Мне хотелось спасти ее, помочь, а не устраивать допрос о смерти сестры, о зяте-убийце.

Он быстро посмотрел на меня и поспешно добавил:

– Это грубо, прости, он твой отец. Да и он ли это сделал – кто теперь разберет? Не отпирался – не значит признался. Говорят, покончить с собой – это красноречивее признания, – он пожал плечами. – Кто знает? Может, он просто не мог жить без нее…

Я задумалась: эта мысль не приходила мне в голову из-за письма мамы. Но оно, хотя должно было помочь мне разобраться в случившемся, только сильнее запутывало меня.

Дядя Том наконец отложил проклятый шнур.

– Как ты, детка?

– Сама не знаю, – выдохнула я.

– Хорошо, что у тебя отпуск: будет время все переварить, прежде чем на работу возвращаться.

Его слова вернули меня к плану, и я привстала.

– Ох, я… Как раз зашла, чтобы переодеться перед походом туда… Я увольняюсь.

Мне так понравилось звучание этих слов, что я даже улыбнулась.

Дядя Том был шокирован.

– Мэдди, милая, зачем так резко реагировать. Все в прошлом. Ты можешь жить и работать, как раньше, ведь именно для этого от тебя все скрывали – чтобы твоя жизнь была обычной, нормальной…

– Погоди, погоди, – перебила я. – О чем ты говоришь? Я ухожу с работы не из-за нервного срыва. Мне просто незачем работать!

Он выглядел озадаченным.

– Почему?

– Вот черт… Ты не знал…

– Мэдди, да что происходит? – он начал всерьез волноваться.

Я собралась с духом и максимально спокойно произнесла:

– Родители оставили мне приличное наследство, и все эти годы на мое содержание Зоуи ежемесячно получала…

Дядя Том резко переменился в лице, и я догадалась почему. Нет, в нем не было моих сожалений об упущенных возможностях купить в начальных классах игровую приставку или самый большой домик для Барби, не было печали о жизни в маленьком доме. Зоуи ему врала больше двадцати лет.

– Так вот почему контракт, – пробормотал он, чуть шевеля губами.

Он, большой, сильный мужчина, как-то весь поник, съежился, стал меньше в несколько раз. Я почувствовала себя крайне беспомощной и совершенно не представляла, что можно для него сделать. Ужасно не хотелось оставлять его одного и уходить.

Я подошла к нему и обняла сзади за шею, свободной рукой набирая сообщение Джей Си с просьбой приехать. В любой непонятной ситуации нужно обращаться к Джей Си.

Я не особенно надеялась на ответ в такую рань по его, барменским, меркам, особенно после вечерней смены. Но он на удивление быстро ответил, что приедет. Я не утешала, но слушала дядю Тома, который разразился обиженным потоком сознания на тему любви и доверия. Он не дал мне и рта раскрыть, когда я попыталась сказать, что ему не стоит горевать и что мы теперь можем быть свободны и счастливы. Слава всем богам, что я этого не сказала, потому что нельзя человеку, оплакивающему погибшую собаку, немедленно предлагать завязывать со скорбью и завести себе новую.

Джей Си прибыл вовремя: разговор выруливал на интимную колею взаимоотношений людей, с которыми я всю жизнь прожила. Мой друг предусмотрительно захватил с собой ром и бурбон, потому что дядя Том в редкие дни спиртного признавал только эти напитки.

Я оставила их одних, плавно передав рыдающего мужчину в заботливые руки Джей Си.



20 июля 1996 года

Как же я благодарна Господу за то, что он даровал мне голос. Я могу хоть как-то порадовать ее, когда Грегори играет для нас. Тогда я снова становлюсь собой. Пою до разрыва моего сердца. Умираю и оживаю с каждой нотой. Только Грегори знает, как глубоко это можно чувствовать.

Грегори… Постоянно смотрит, как побитая собака, стоит нам остаться наедине. Нужно попросить его перестать давить на меня своим немым осуждением. Может, я все только придумала? Ведь это была его идея устроить импровизированный концерт: он знал, что порадует меня. Наверное, я слишком строга к нему.

Пати хочет, чтобы я больше времени проводила с Мад. Проводила с Мад. Проводила, проводила с Мад. Пати все время мало, все не так. Мы все должны чувствовать себя бесконечно обязанными и вечно виноватыми, потому что она такая замечательная и несчастная рядом с нами, живет и мучается каждый день, но не уходит, «потому что любит». Ее попытки найти любой повод провести время рядом с Эдвардом иногда смешны, а иногда откровенно раздражают. Можно ли быть более жалкой?

Я сижу на безлюдном пляже и пишу эти строки, пока моя дочь, кажется, ест песок. На самом деле, она что-то строит, но я не вижу отсюда, и, будем честны, мне это совершенно неинтересно. Приятно, что на прогулке я могу послушать море и сделать пару снимков. Мад не мешает, стоит отдать ей должное. Говорят, что даже при слабо выраженном материнском инстинкте, он достигает нормы к третьему году жизни ребенка. Так что жду с минуты на минуту.

Мне страшно не хватает Эдварда. Он все время в доме, с нами, но эти люди рвут его на части, и мне порой кажется, что у него не остается сил для меня. Когда он обнимает меня ночью, я хочу проникнуть через его кожу внутрь и остаться там навсегда и в то же время хочу спрятать его в себе, укрыть, чтобы остались только мы двое.




Глава 6


Кажется, настало время рассказать о Джей Си. Наверное, может показаться странным, что в самых важных ситуациях я обращалась в первую очередь не к жениху, а к какому-то другому парню. Но Джей Си – не какой-то. Он больше, чем друг.

Мы познакомились в университете в первый день занятий. Я сидела за первой партой. Не потому что я была из отличниц и всегда проявляла инициативу. Дело в том, что новое место и новые люди пугали меня настолько сильно, что я предпочла иметь в поле зрения только одного из них, самого старшего и, возможно, менее предвзято настроенного по отношению ко мне – преподавателя.

Я читала роман, когда на стул рядом упал рюкзак Джей Си. Сам он выглядел уверенно и круто в рваных джинсах, кожаной куртке с колючими металлическими штуками на ней, с длинными волосами, небрежно растрепанными, что я тут же уткнулась в книгу, перестав воспринимать в ней текст.

Он не спрашивал, можно ли ему присесть, не занято ли, не возражаю ли я. Просто сел рядом. Потом он сказал, что сел за первую парту, потому что было лень идти дальше.

Мы стали сидеть вместе на всех парах, но очень долго не общались друг с другом дальше приветствий. На переменах Джей Си почти всегда где-то пропадал, а после занятий сразу уходил. Так продолжалось, пока он не увидел меня со скетчбуком и не поинтересовался, что я рисую. В тот день мы проговорили, наверное, часов восемь. Никогда мне не было так легко говорить с ровесником. Тем более с парнем. У нас на удивление оказалось немало общего.

Джей Си тоже был с сиротой, но со своей теткой они ладили прекрасно. Дружить с Джей Си вообще очень легко: нужно не осуждать его поступки и не препятствовать начинаниям. Тетка справлялась.

Родители его тоже погибли в автомобильной аварии. Надеюсь, что тут обойдется без сюрпризов. Хотя Джей Си мог бесконечно придумывать альтернативные варианты: автокатастрофа казалась ему слишком скучной. И рисовал много на эту тему.

Джей Си рисовал комиксы, персонажей, логотипы, игры. В его творчестве ощущалась бренность существования, каждый рисунок был пронизан черным юмором, тонной сарказма, откровенным сексом в женских образах и брутальностью в мужских. Я со своими мультяшными и понятными героями, романтичными барышнями или строгими солдатами казалась на его фоне простой, как фонарный столб. Мы помогали друг другу шлифовать нюансы техники, делились секретами изображения и были первыми и самыми честными критиками. Я всегда точно знала, что Джей Си не станет меня жалеть, но и хвалить на пустом месте не будет, и отвечала ему тем же.

Мы оба любили рок-музыку, и, хотя я выбирала более мягкие композиции, нам удавалось друг друга радовать новинками или раритетными находками. По внешнему виду Джей Си его музыкальные предпочтения читались без вариантов: свой шкаф он легко мог бы превратить в магазин футболок-мерчей рок-исполнителей. Тяжелые ботинки и потертые кожаные куртки, которые он носил почти круглый год, дополняли его образ. И, конечно, мотоцикл.

Мотоцикл он купил практически одновременно с баром, четыре года назад, когда получил в наследство дом родителей. Сентиментальностью он не отличался, поэтому быстро расстался с самой малой родиной, а на вырученные от продажи деньги купил мотоцикл и брошенное кафе-мороженое, которое превратил в бар.

Я помнила это кафе из детства, его веранду со столиками на кривых металлических ногах. Когда его закрыли, здание напоминало локацию для компьютерной игры про постапокалипсис. В нашем городе хватает таких зомби-построек, их сносят и возводят новые офисы или магазины. Но Джей Си как всегда совершил невозможное.

Начиная от стен и заканчивая светильниками в туалете, все было сделано полностью и частично руками моего друга. Он расписал все стены, составил меню из авторских напитков и блюд. Джей Си создал в баре пространство без предрассудков, без давления, но с самовыражением и свободой. Будь его душа баром, она бы выглядела именно так.

Насколько трепетно, внимательно и щепетильно он относился к бару, настолько же равнодушным он был к собственному комфорту, что наглядно демонстрировала его комната, одновременно служившая и рабочим кабинетом, и спальней, и гостиной, и гардеробом, и спортзалом. Имея возможность снять или купить жилье, Джей Си не планировал этого делать. Я не знала человека, живущего в большей гармонии с собой, чем он. Втайне я завидовала этой свободе.

Верила ли я в дружбу между мужчиной и женщиной? Я в нее не верю до сих пор. Приятельствовать мужчина и женщина могут, но дружить – едва ли. Нас с Джей Си я считала исключением.

Наверное, я совру, если скажу, что не влюбилась в него в самом начале, что не писала о нем стихи, не изучала его лицо и фигуру, чтобы тайком рисовать. Признаюсь, я совсем чуть-чуть увлекалась им, когда он купил и отделал бар, сел на байк, модно подстригся и снял куртку на работе, демонстрируя отличную фигуру. Но меня быстро отпустило. Сказать, что мы были друзьями – ничего не сказать. Я любила Джей Си, а Джей Си любил меня. Не как брат и сестра, не как любовники, а настоящей любовью личности к личности, которая прошла бы только в том случае, если бы мы перестали быть собой.

Джей Си часто говорил, что рано или поздно так и произойдет. Что пока мы молоды, мы полны романтических идеалов, которые наверняка покажутся нам смешными лет через 15-20. Если мы останемся прежними, тогда станем смешны. Я обычно во время таких разговоров закрывала уши и начинала громко напевать «ла-ла-ла-ла». Да, мне свойственна позиция страуса в важных вещах. Но совершенно невыносимо было представить, как можно жить без Джей Си. Как можно потерять то важное, необходимое, что возникло между нами? Он стал частью моей жизни настолько же естественной, насколько я сама.

Думала ли я, что Джей Си испытывает ко мне романтические чувства? Наверное, каждый, кто знал нас обоих, спрашивал меня об этом. Я всегда отвечала “нет”, и никто мне не верил. Так тяжело допустить, что можно хотеть общаться с человеком, не выходя за рамки общепринятого развития событий! Мы и спали вместе в одной комнате, и могли обнять друг друга, но больше дружеской близости между нами действительно ничего не происходило.

Натан говорил, что я “держала на крючке” Джей Си: вроде и не сближалась с ним, но и не уходила далеко. Осуждал меня и говорил, что это неправильно и некрасиво. Но я на самом деле не видела в отношении Джей Си ко мне ничего, кроме дружбы и искренней поддержки без намека на физическую близость.

В конце концов, мы дружили уже 7 лет, если бы он хотел чего-то еще, мог бы и сказать, верно?

Несмотря на то, что Зоуи называла Джей Си моим “женишком”, он регулярно встречался с другими девушками. У нас не существовало запрета на обсуждение личной жизни. Если я хотела услышать саркастические выпады в сторону Натана, нужно было только упомянуть его при Джей Си. А вот сам он не ждал, пока я спрошу его об очередной подружке, – все выдавал сам.

Девчонкам он нравился всегда. Высокий, красивый, дерзкий, смелый. Опасный отчасти, загадочный. Как иначе? Так как мы почти всегда были вместе на университетских занятиях, но не между ними, девчонки быстро поняли, что меня можно использовать в качестве посредника: обычно мне приходилось говорить Джей Си, какой из красоток он в очередной раз понравился. В конце концов девицы разбаловали его настолько, что он мог себе позволить два свидания в день. А когда он купил мотоцикл и бар, клянусь, среди моих знакомых ему не было равных по популярности у женского пола. Девушки осаждали стойку в его смены все время, и даже самые требовательные не брезговали матрасом на полу в его комнате. Не знаю, имелся ли лимит у его тестостерона, но хватало его на наш небольшой городок с лихвой.

При всем этом я не называла Джей Си бабником. Он крайне редко первым проявлял интерес к кому-нибудь, а девушки дали ему понять, что стараться особенно не требуется. Тем не менее большой опыт общения с ними научил его очень хорошо понимать женщин, уметь с ними разговаривать и в конечном счете – нравиться им еще больше.

Я периодически спрашивала Джей Си, почему он не задерживался ни с одной из своих подружек дольше месяца. Он всегда отвечал, что даже самые милые девушки молниеносно преображались, как только получали намек на моногамные права: становились занудными, требовательными, капризными, а проще говоря, скучными. Угодить ему было непросто, репутация за ним закрепилась ненадежная, что не мешало новым жертвам лететь в бар на пламя его обаяния.

Меня его девчонки, конечно, ненавидели. Некоторые тихо, некоторые – в открытую. Отдельные особи считали меня его сестрой, а, узнав правду, проникались удвоенной антипатией. Со временем я научилась не замечать лиц женского пола рядом с Джей Си: так спокойнее.

Отношения между ним и Натаном напоминали состояние холодной войны. Они, словно магниты одной полярности, отталкивались друг от друга, если им случалось сближаться. Когда мы с Натаном начали встречаться, я почти сразу рассказала о Джей Си. Невозможно говорить обо мне и не упомянуть Джей Си. Натан решил, что мой университетский приятель такой же серенький, как и я, поэтому смотрел на нашу дружбу сквозь пальцы. Но как только они встретились, все в моем друге стало Натана раздражать.

Натан считал, что Джей Си легкомысленный, незрелый, что, общаясь с ним, я теряю впустую время, а проводя его в баре – порчу свою репутацию. Джей Си же считал, что Натан скучный, ограниченный и, конечно, совершенно не подходящий мне. Если по первым пунктам я могла бы с Джей Си согласиться, последний всегда оспаривала. Натан был не из тех людей, которые открывают новые химические элементы или расписывают Сикстинскую капеллу. Но именно поэтому я считала его подходящим.

В любой непонятной ситуации следовало звонить Джей Си. Когда вся моя жизнь встала с ног на голову, я это и сделала. Я знала, что Джей Си всегда поддержит меня.



***

Уволилась я быстро. В издательстве все оформили без особенных расспросов. Мне все еще было непросто поверить в то, что я больше не нуждалась в деньгах, поэтому уходила я, постелив немного страховочной соломки: договорилась, что в случае чего меня могли бы взять обратно.

Хотя дядя Том слезно уговаривал меня не уезжать, я все же собрала чемодан и в тот же день перетащила его в шкаф к Джей Си. Поспешность моего побега обусловилась прежде всего абсолютным нежеланием встречаться и разговаривать с Зоуи. Я не могла заставить себя посмотреть ей в глаза.

С Натаном мы почти не общались. Я коротко отвечала на его редкие сообщения, которые, если вдаваться в их глубинный смысл, имели целью узнать, когда я стану такой, как раньше, закончу заниматься собой и снова займусь им. Наследство стало для меня манной небесной, чудесным поводом уехать от подготовки к свадьбе в счастливое, как это ни парадоксально, расследование смерти родителей. Я все еще не говорила ему ни о наследстве, ни о новых обстоятельствах смерти моей семьи.

В тот же день я связалась с адвокатом, и мы оформили передачу денег, некоторых маминых вещей и договорились о показе и передаче дома.

Я сознательно избегала мыслей об убийстве, но это оказалось так же сложно, как в городе избежать своего отражения в сотнях блестящих поверхностей. На третий день Джей Си удалось усадить меня за стол в кафе, где мы часто любили перекусывать, и задать мне вопрос, от которого я скрывалась:

– Что думаешь делать с этой загадочной историей, Мэдди?

Он не спросил, что я собираюсь делать теперь, какие у меня планы – нет, задал вопрос в лоб.

Я тяжело вздохнула, ненадолго закрыла глаза. Он не торопил.

– Я в смятении, – выдохнула я наконец. – Я хочу узнать всю правду. С подробностями, что, кто и когда сказал и сделал, каждый шаг.

– Я тоже не стал бы доверять газетам, они делают тираж, а не правду. Что там случилось на самом деле знает только тот, кто был там.

– Именно! Судя по всему, в доме тогда, помимо родителей, было еще трое гостей: Маделин Дан, мой дядя Грегори, брат мамы, и Гай Моррис, дизайнер, друг отца…

Джей Си слегка улыбнулся.

– Невероятно, что такие знаменитости имеют непосредственное отношение к тебе, к нам… Они знают о твоих близких больше, чем, возможно, ты сама…

Я не стала говорить Джей Си, как больно мне было узнать, что много лет я жила во лжи, старалась не подавать вида. Однако интуиция мне подсказывала, что он и так все понимал.

Джей Си продолжал:

– Маделин Дан… Вау… – он шлепнул себя ладонью по лбу, показывая, как его это впечатлило. – Можешь в это поверить, Мэдди? Твои родители в одном доме с Маделин Дан! И этот дом теперь только твой! В голове не укладывается…

– У меня тоже. Я ведь фанатела от нее безумно. Может, и рисовать начала из-за нее. А теперь… Представь, если бы все сложилось как-то иначе, она могла бы быть моей мачехой.

Джей Си с сомнением посмотрел на меня:

– Думаешь, у нее с твоим отцом действительно был роман?

Я пожала плечами.

– Даже не знаю. Похоже, пресса была в этом уверена, и, кажется, это никто не оспаривал. Вот бы знать наверняка…

– А ты спроси, – перебил Джей Си.

Я усмехнулась.

– Кого спросить? Маделин Дан? – я картинно поменяла позу и поднесла руку к уху, будто держу телефонную трубку. – Алло, мисс Дан?.. Да, неважно, кто я, один вопрос: спали вы с Эдвардом Стоуном двадцать с лишним лет назад?.. Что? Куда мне пойти? – я положила невидимую трубку на стол и скептически посмотрела на Джей Си.

Он закатил глаза.

– Вот вечно ты ищешь преграды вместо возможностей.

– Вычеркни эту фразу из списка “Слова поддержки”.

– Разумеется, так никто и ничего тебе не расскажет. Но ведь есть и другие способы узнать то, что тебе нужно. Как проводят журналистские расследования? Или работают частные детективы?

Я вопросительно посмотрела на него. Джей Си улыбнулся.

– Придется соврать.




Глава 7


Элизабет Беннет после первого предложения мистера Дарси отказала ему. Позже, путешествуя с родными, она увидела Пэмберли, его поместье, роскошный дом и сад, уходящие за горизонт поля и холмы, безупречно прекрасные. Экранизации говорят нам, что реакцией на это был слегка истеричный смех мисс Беннет.

Я прекрасно поняла героиню Джейн Остин, когда мы с помощником адвоката приехали к моему новому, точнее – к моему старому дому. Я даже примерно не представляла, что мне досталось, но и не задумывалась об этом по-настоящему: обстоятельства смерти родителей волновали меня гораздо больше. В конце концов, много ли вещей на свете действительно имеют значение, если твой отец убил твою маму?

Дом находился довольно далеко от ближайшего селения – небольшого городка Глабри, с фермами и крохотной церковью.

От Глабри к моим новым владениям вела заброшенная дорога. Первое, что я увидела, подъезжая к дому, был высокий кованый забор. Сквозь него я могла рассмотреть само здание.

Фасад дома смотрел прямо в сторону ворот, по бокам от дороги стелилась залитая светом трава. Само здание, бледно-желтое, походило на усадьбы конфедератов из книг, с колоннами перед главным входом. Дом имел простую прямоугольную в проекции форму. Он напоминал лимонный чизкейк, не отличающийся снаружи особым изыском.

– До моря рукой подать. Невероятно, правда? – с улыбкой сказал мой попутчик. Мужчине было около тридцати, но он нервничал в моем присутствии. Кажется, важнее дела ему еще не доверяли.

Я покивала головой, все еще не в состоянии давать вменяемые комментарии. Не подумайте, что меня так легко шокировать роскошью, вовсе нет. Но то, как изменилась моя жизнь за последнюю неделю, не могло на мне не сказаться.

Взволнованный мужчина вышел из машины перед воротами, набрал код, после чего достал из рюкзака связку огромных ключей и открыл ворота одним из них. После того, как мы въехали, он хотел закрыть их, но я сказала, что это может и подождать.

Вокруг царила тишина. В удивительно чистом воздухе пахло хвоей и цветами. В клумбах у самых стен тянулись вверх длинные стрелы неизвестных мне растений с ярко-желтыми пушистыми шапками цветов. Я никак не могла отделаться от впечатления, что брожу по территории старинного графского поместья.

– Осмотрите сад или сразу пойдем в дом, мисс?

Не знаю, почему, но я до последнего оттягивала встречу с домом. Чего я боялась? Призраков моих родителей? Мелового контура обведенного тела? Слишком богатого убранства, в котором я никогда не буду казаться своей? И тем более – казаться хозяйкой?

Обойдя дом слева, мы двинулись в сад. Наиболее подходящее слово для него – дендрарий. Тот, кто высаживал здесь когда-то деревья, казалось, не мог определиться, чего же он хочет? Лиственниц? Кедров? Яблонь? Лип? Особую страсть он, очевидно, питал к мачтовым соснам, потому что именно эти деревья росли сразу за домом и тянули в окна свои длинные лапы. Деревья стояли тесными рядами, и я немедленно отметила, что из-за этого солнце, по-видимому, никогда не проникает в окна. Запах здесь стоял такой, что у меня даже немного закружилась голова.

– Кислород, – заметил мой попутчик, – в городах такого не почувствовать.

Почти сразу за углом дома в сад уходила широкая дорожка. Она отделяла сосновых великанов от лиственных деревьев. Мы не прошли и нескольких шагов, как я увидела небольшую светлую постройку. Присмотревшись, я различила неоготическую башенку и растерянно пробормотала:

– Это что… церковь?

Мужчина принял извиняющийся вид: он стал нервно листать бумаги в своей папке. Наверное, сотрудничество нашей семьи с этой адвокатской конторой приносило последней солидный доход, и как только появилась новая хозяйка, от которой зависела пролонгация договора, степень ответственности за впечатление на первом этапе была особенно велика.

Мой спутник наконец справился с документами.

– Это часовня, мисс, – он сверился с папкой. – Прежняя хозяйка… Ваша мать, мисс, возвела ее практически сразу после свадьбы с вашим отцом. Часовня, разумеется, тоже ваша. Желаете посмотреть?

«Мама была так набожна, надо же… Еще одно доказательство, что религия – не панацея. Ни от чего. И доказательство того, что я ни черта не знаю о матери», – подумала я.

– Она открыта?

Мужчина обрадовался, что я не рассердилась, и с готовностью затряс гигантской ключницей.

Часовня пробивала себе место между теснивших ее деревьев и кустов, плотно и совершенно дико ее окруживших. Хорошо, что я была в удобной обуви и в джинсах, что помогло мне без особой осторожности добраться до двери. Костюм моего помощника несколько пострадал от веток малины, он тихонько ругался, догоняя меня.

Часовню не готовили к моему приезду так тщательно, как дом: на ступеньках приличным слоем лежали листья и веточки, а когда мы вошли внутрь, стены выдохнули на нас застоявшимся воздухом, сырым и, казалось, забродившим. Постройка была маленькая и, после уличного света, очень темная, как крохотный сарайчик, вытянутый вверх, с узкими длинными окошками под потолком, миниатюрным скромным алтарем и парой простых лавочек. Я остановилась сразу у входа, не в состоянии нарушить тишину следующим шагом.

Часовня на собственной территории. Строил ли их кто-то еще в 20 веке? Едва ли. Ей так нужно было место для общения с богом, что она создала этот маленький домик. Церковь в Глабри не годилась по каким-то причинам. Сколько она времени в нем проводила? Являлось ли желание общаться с богом настоящим, необходимым? Или того требовали обычаи? Или она построила место, где ей хотелось укрыться ото всех?

Было в нем что-то очень личное и не мое, что буквально вытолкнуло меня наружу. Как мало я знала о своих близких!

После удручающей прохлады часовни я почувствовала в свежем воздухе успокоительное тепло. Наверное, нервозность отразилась на моем лице, потому что мой спутник немедленно поинтересовался, не устала ли я и не нужен ли мне перерыв. К танцам вокруг меня за деньги я, наверное, никогда не привыкну. Я предложила продолжить осмотр.

Мы вместе вышли на главную дорожку и почти сразу увидели небольшое ответвление от нее, заканчивающееся красивой ротондой. Строгое светлое строение поразило меня. Было в нем что-то и роскошное, и одновременно естественное. Неужели я теперь могу жить в окружении таких красивых предметов? Пить кофе на лавочке и рисовать. Неужели это все мое?

Мужчина довел меня до ротонды и дал возможность побродить внутри и вокруг нее одной, пока он стоял неподалеку и сверялся с картой. Мне здесь определенно нравилось.

Внутри были устроены уютные и обложенные разноцветными подушками лавочки, в центре стоял столик-трансформер.

– К вашему приезду, мисс, мы постарались воссоздать все в первозданном виде. Надеемся, что вам понравится.

Я начала понимать, почему к такому важному клиенту, как я, приставили такого сотрудника, как он. Думаю, мой адвокат решил, что мне будет комфортнее общаться с молодым сотрудником, что с ним я буду чувствовать себя увереннее. Во всяком случае так и было: он нервничал настолько, что я успокоилась и захотела поддержать его.

Мы шли по дорожке довольно долго. Я подумала, что нужно будет нанять кого-то, чтобы привести это место в порядок, создать карту со всеми тропинками и тупичками на ней.

Минут через 15 я услышала его из-за плотной стены деревьев. Море. Я редко видела его, а теперь у меня был собственный пляж! Я непроизвольно ускорила шаг.

Оно набросилось на меня в один момент, вместе со слепящим солнцем, сияющее, блестящее. Любимое. Мое. Я остановилась, села на мелкий серебристый песок и уставилась вперед. Я была счастлива. Я не могла оторвать глаз от воды, от однообразного, мерного, как звук четок, но каждый раз нового стука волны о берег. У меня в горле встал ком, а из глаз полились слезы.

Если бы меня в тот момент спросили, о чем я плачу, я бы не ответила. Мне было и радостно за себя, и обидно. Я как будто все время могла летать, имела крылья, но не использовала их, потому что не знала о них. Я думала о том, что все скрылось так глубоко в глубинах моей памяти, что даже вид маленькой лагуны не пробудил во мне воспоминаний. Как могло здесь произойти убийство?! Слезы счастья, растерянности, страха и одиночества катились совершенно бессознательно.

Я успокоилась, вытерла глаза и вернулась к своему спутнику, который, судя по его хаотичным движениям между деревьев, пытался поймать мобильный интернет, держа телефон на вытянутой руке и напряженно вглядываясь в экран.

– Не работает? – спросила я.

Он суетливо спрятал телефон в карман, но тут же смущенно улыбнулся.

– Да, со связью тут могут быть проблемы, мисс. Но все можно будет со временем решить.

Я махнула рукой, показывая, что это сейчас совсем неважно, и мы вместе двинулись в сторону дома.

На обратном пути сад открывался с другой стороны: тени ложились густо, пространство словно походило на сказочную чащу, из которой не стоило ждать ничего хорошего. Мы шли, казалось, дольше, чем к морю, и я уже стала думать, что мы заблудились, как вдруг перед нами вырос дом. Я и ждала его, и испугалась, увидев. Мысль о том, что убийство случилось именно в нем, беззвучно точила меня изнутри. Чем дольше я оттягивала с ним знакомство, тем большими демонами заселяло его мое воображение.

Солнце уже клонилось к закату, на площадке за колоннами стало темно. Адвокат достал связку ключей. Перед тем как открыть дверь, он набрал в телефоне какие-то коды, потом что-то нажал у двери, после чего вставил ключ и открыл дверь. Он распахнул ее передо мной, пропуская вперед.

Я осознала, что дальше должна пойти одна, и попросила у адвоката ключи. Он отдал мне их с кодами от входной двери и, протянув руку внутрь, ввел цифры на внутренней стороне стены. Я поблагодарила его, мы попрощались, и он уехал, рассказав прежде, как вызвать такси из Глабри. Подождав, пока шум мотора утихнет, я вошла и закрыла за собой дверь.




Глава 8


В доме было темно, но белая лестница, спускавшаяся вдоль стены со второго этажа, сияла, наверное, и в зимние ночи. Из-за обилия светлых тонов интерьера в тени все казалось пыльным: ступеньки лестницы, небольшой столик для телефона и визиток, вешалка с изогнутыми ногами для верхней одежды.

Я осторожно прошла в гостиную. Здесь тоже правил сумрак, хотя между портьер пробивался свет. В этом доме хотелось двигаться на цыпочках. Снаружи стояла гробовая тишина, но внутри было тише в сорок раз. Казалось, чистота, мебель во французском стиле, шторы, не перенесут прикосновения рук и просто исчезнут. Я медленно и аккуратно раздвигала портьеры, и предметы внутри обретали краски: диван, обитый тканью, кресло с высокой спинкой и широкими подлокотниками, маленькая красно-золотистая банкетка, белый рояль с двумя крутящимися стульями, нежно-голубой ковер, раскинувшийся почти на всю площадь комнаты, несколько лаконичных ботанических иллюстраций в рамках.

Я присела на один из стульев у рояля и огляделась, ожидая, что комната подскажет ответы на мои вопросы. На этом диване корчилась от боли моя мать? Или это было в другой комнате? Здесь она играла на рояле? Или только ее брат?

Я встала и продолжила «экскурсию». По другую сторону от лестницы оказалась еще одна гостиная. Она была меньше и как будто во всем спорила со своей крупной соседкой: стены здесь не пустовали, а наоборот, были плотно заставлены книжными шкафами от пола до потолка. По самой комнате, с одной стороны, хаотично, а с другой – невероятно гармонично располагались кресла разных цветов и размеров, мягкие пуфы и причудливые стулья, словно им не нашлось места в целом доме и их принесли сюда. Единственное окно выходило на солнечную сторону. Я назвала эту комнату библиотекой и немедленно окрестила любимой.

На полках сохранилась потрясающая литературная коллекция. Многие произведения были мне знакомы, многие я только планировала прочитать. На одной из полок стояло одно из моих любимых изданий “Алисы в Зазеркалье”. Я открыла стеклянный шкаф и достала тяжелую книгу. Пристроившись с ней в большом кресле, я погладила обложку и корешок, осторожно провела по срезу страниц: я всегда так знакомилась с книгами. Тяжелая, словно проложенная металлом, обложка упала, и я увидела на форзаце каракули, написанные синим карандашом.

На меня смотрело собственное имя. Мэдди. Написанные кривым детским почерком печатные буквы.

У меня заложило уши. Зоуи говорила мне, что я научилась читать и писать раньше, чем говорить, но я все равно оказалась не готова к встрече с детской версией меня.

Я впилась глазами в буквы наверху белой страницы. Карандаш въелся в бумагу глубже, чем мои воспоминания. Я буравила глазами несколько букв, словно пытаясь докричаться до себя по ту сторону времени, но ничего не слышала в ответ. Что же случилось со мной? И где была я, когда…?

Я захлопнула книгу, убрала ее на место и вышла, прикрыв за собой дверь.

Соседняя комната выглядела меньше гостиных, но показалась мне огромной. Маленький диван и такая же маленькая кровать с высокими бортами, стул и шкаф стояли у небольшого окна. Обои, накидка кровати, абсолютно вся мебель были бледно-голубого цвета. Детская – моя комната. Мне стало не по себе. На фоне обжитых и живых гостиных эта комната выглядела печальной тюрьмой, аскетичной комнатой для умалишенного.

Почему родители, которые явно не жалели энергии для внешнего лоска, потратили на мою комнату минут десять своего времени? Почему кровать ребенка находилась так далеко от входа, что меня наверняка нельзя было рассмотреть, приоткрыв дверь. Быть может, никому и не хотелось смотреть?

Долгий ряд пустых стен “зеленой милей” тянулся к окну. Ничего удивительного в том, что я не помнила ничего: скорее всего память милосердно блокировала воспоминания. Мысли об этом угнетали, и я быстро вышла.

Столовая и кухня были похожи между собой сдержанностью и светом, заливающим их. В каждой в центре стоял длинный – обеденный и разделочный соответственно – стол. В столовой вдоль длинных его сторон стояли по четыре высоких белых стула, и по одному – во главах. Белая с чуть заметным рисунком скатерть лежала на столе. Сколько сил должно уходить, чтобы содержать дом в порядке?!

Исследуя дом, я нашла мастерскую художника и влюбилась с первого взгляда. После затемненных комнат, эта сияла ослепительным светом. Здесь стояло несколько мольбертов, а на полках были самые разные, хотя и старые краски, кисточки, бумага. Готовясь к моему приезду, комнату хорошенько убрали, даже ни одной готовой картины не оставили. Интересно, подумала я, кто из моей семьи рисовал. Если бы все сложилось иначе, с кем из них у меня сложились бы тесные отношения на этой почве?

По соседству оказалась довольно странная комната. С одной стороны, ее тоже захотелось назвать мастерской: просторный зал с двумя длинными столами на металлических ногах. Стойки мольбертов, много карандашей и линеек. И больше ничего. Возможно, хозяева хотели что-то сделать из нее, но потом отказались от этой идеи.

Рядом находилась комната без окон. По содержимому с легкостью угадывалась фотомастерская. Мое детство сопровождала всего одна фотография родителей: на ней они стояли, обнявшись и глядя друг другу в глаза. Где-то в доме Зоуи были и другие фото, но меня никогда не тянуло их рассматривать, будучи взрослой. А кто-то из родителей, а может, и они оба, действительно увлекались фотографией.

На втором этаже располагались спальни. На первом этаже вообще никто не спал. Не было комнаты, из которой пришли бы на мой зов или плач.

Все спальни походили одна на другую: очевидно, гостевые. В каждой была своя ванная, стояли вместительный шкаф и роскошные кровати. Хозяйская спальня находилась в конце коридора и напоминала декорации из мыльной оперы: кровать с балдахином, большое трюмо с круглым зеркалом в золоченой раме, сплошь состоящей из замысловатых завитков, шкаф-купе с зеркальными дверями.

Я присела на постель, провела рукой по шелковому покрывалу. Все еще сложно представить, что я не в доме-музее, а в собственном доме. Адвокат сказал, что я все смогу переделать по своему вкусу, но в настоящий момент я не видела, что интерьер может выглядеть как-то иначе. Дом хоть и смотрелся старомодно и слегка вычурно, но обладал какой-то непостижимой гармонией.

В доме, где я провела всю свою жизнь, доме Зоуи и дяди Тома, хижине, как он ее остроумно называл, у меня была своя комната. Гораздо меньше любой здешней комнаты, меньше гардеробной, но мне ее хватало. Я не из породы людей “еще”, я из породы “достаточно”. Достаточная комната, работа достаточная, достаточный брак…

Я спустилась вниз и прошла на кухню. Адвокаты оставили мне полный холодильник продуктов и кое-что готовое. Микроволновка быстро нашлась, я разогрела еду и в прострации села перекусить.

Мягкие сумерки крались в дом, теплые и густые. Свет в этом доме был потрясающим, словно осязаемым, как отдельный персонаж всего, что происходило в нем.

Я достала блокнот и решила набросать план действий.



8 июля 1996 года

6:30 утра

Раньше, точнее 3 года назад и до того, каждое лето приносило невероятное приключение. Мы ехали за границу, запланированно или совершенно спонтанно. Затевали в доме настоящий маскарад на несколько дней, звали друзей-музыкантов и проводили в Глабри фестиваль по джазовому фристайлу или… нет, я даже не знаю, как это назвать, но было очень круто. Каждое лето мы проживали целые жизни, и я до сих пор помню дни поминутно из тех, прошлых лет — так много они значили для меня.

Все это есть в моих воспоминаниях, в моей голове, в фотографиях, но мы никогда не говорим об этом, потому что нам словно стыдно скучать. Потому что в этом году не будет ничего подобного. Как и в прошлом году. И 3 года назад. Потому что у нас есть Мад.

На самом деле, Мад, кажется, есть только у меня, на жизни Эдварда ее появление никак не сказалось. Да, он проводит с ней достаточно времени. Достаточно на мой взгляд и на его, но недостаточно по мнению Пати. Для нее нас всегда недостаточно в жизни Мад. Но, как бы то ни было, рождение Мад не изменило жизнь Эдварда на полностью противоположную. Ведь у него осталась работа, настоящая, любимая, сотни людей, которые внимают каждому его слову бОльшую часть года.

Моя жизнь превратилась в дни тишины. Нет, звуков много, но, когда они не несут в себе ничего, какая разница. Мне грех жаловаться, я практически не занята ребенком, детские дела увлекают Пати гораздо больше, чем меня. Хорошо, когда нянька всегда живет с вами. И хорошо, и раздражает. Потому что сложно чувствовать себя более никчемной матерью.

Эдвард говорит, что я была бы не я, если бы стала сумасшедшей мамашей, помешанной на платьях для дочери или новых моделях детских кресел. Все же с каждым днем материнства я чувствую, как жизнь утекает сквозь пальцы в никуда, и я виню (сознательно или нет) в этом Мад.

Я злюсь на себя, на нее, на Эдварда, на Пати. Злюсь, потому что вынуждена скрывать то, что я злюсь. Но притворяться выше моих сил. Я жду, что чудесным образом все изменится, что завтра я проснусь другим человеком. Который не помнит, не знает меня другой. Домохозяйкой, которая устала ею быть. Мамой, которая и не мама совсем. Жду, что мне это начнет нравиться, что я полюблю это. Что я приму это и стану получать если не удовольствие, то хотя бы не раздражение.

То, что я пишу столько негативного в адрес дочки именно сегодня, тоже чудесным образом меня характеризует: сегодня день ее рождения. Разве ее вина, что я ее родила? Отнюдь.

Господи, надеюсь, я никогда не разозлюсь настолько, чтобы сказать ей что-то подобное.



Идея Джей Си была простой и гениальной, но при этом требовала смелости, которой я никогда не могла похвастаться. Когда я сказала, что хотела бы в подробностях узнать все, что случилось тогда, он сразу решил, что это послужило бы отличным сюжетом для кино.

– Или для романа, – ответила я тогда.

Глаза Джей Си немедленно загорелись.

– Черт, Мад, ты права! Это и должен быть роман!

Я смотрела на него непонимающими глазами.

– О чем ты?

– Ты должна написать роман!

Я опешила.

– Кто? Я? Роман? О чем ты, я ведь понятия об этом не имею.

– Ох, Мэдди, – выдохнул Джей Си, – на самом деле не нужно ничего писать. Собственно, почему бы и нет, но сейчас не об этом. Ты просто скажешь, что хочешь написать роман о тех событиях. И попросишь у них интервью, попросишь рассказать их версию событий. Прошло столько времени, что даже если там было что-то противоречивое и криминальное, сейчас об этом рассказать намного проще. Да и не осудить уже никого. А история интересная: богема, убийство, дом, спрятанный в тайном уголке страны…

– Ты бы стал рассказывать дочери жертвы убийства искренне о том, как ты относился к ее матери?

– Конечно, не стал бы, и никто не станет. Но ты не будешь говорить, что ты их дочь. Скажешь, что ты начинающий автор, которого наняла семья, чтобы написать роман в память об Эдварде и Роуз. Что хочешь услышать правдивую историю. Что доверяешь только их мнению. Что только их мнение единственно верное. И что их роль в этой истории самая важная.

– Это НЛП какое-то, суть которого я еще не раскусила?

– Отлично, Мэдди! – торжествующе сказал он. – Если ты не разобралась, никто не разберется!

Он совершенно меня запутал, что, видимо, отражалось на моем лице.

Он устало выдохнул.

– Мэдди, люди обожают говорить о себе. Если ты сможешь убедить тщеславных звезд, что их мнение самое важное, что ты готова слушать их дни напролет, потому что они истина в последней инстанции, они будут говорить с тобой. А если человек говорит много, рано или поздно он все равно проговорится. Не отвергай эту историю сразу, попробуй. Сначала сделай шаг, а уже потом, если не сработает, можешь и открыть карты.

– А если кто-то из них узнает меня? – спросила я.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/enni-key/byt-mad/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.